Аннотация: Время действия рассказа - давно, почти сорок лет назад. Место действия - страна, которой уже нет.
Бабье лето.
Осень ударила резко и неожиданно, обрушив на новосибирцев непогоду - сырость, холод и пронизывающий до костей ветер. Но, покуражившись немного, так же неожиданно отошла в сторону, уступив место бабьему лету. Ветер стих, дожди перестали поливать асфальт и землю, которые тут же просохли, стало тепло, почти как летом. Небо было ярким, голубым и бесконечным. Солнце стояло высоко и освещало ставшую разноцветной листву деревьев. Березы и осины окрасились в желтый цвет, рябины, как обычно, в красный, а тополя, уже успевшие сбросить лист, стояли голыми и их высокие кроны были похожи на пыльные бежевые облака. Только клены стойко выдержали атаку осени, оставшись зелеными, но их было мало. Желтые и красные листья устилали аллеи и тропинки сквера Героев Революции, и пока их не убрали дворники, было приятно и радостно побродить по шуршащему ковру, утопая в нем по щиколотку.
Вовка любил бывать в этом сквере. Всегда, когда он здесь находился, им овладевало какое-то странное чувство, состоящее из неясной тоски и еще более неясной радости. Смесь этих двух противоположных по знаку эмоций, как ни странно, успокаивала Вовку и приводила его в сентиментально-мечтательное состояние. Не хотелось вспоминать о своих проблемах, долгах и обязательствах.
И жизнь казалась бесконечной, только что начавшейся.
Рядом, под полутораметровым слоем земли, лежали останки Героев. Вовке казалось, что Герои в курсе его дел, все видят и слышат, и не только слова, но и мысли, и что они совершенно не против того, что он бродит возле них, сидит на деревянных лавочках, курит "Стюардессу" и мечтает о будущем, которого у них, у Героев, уже нет, потому что их имена уже почти забыты, а скоро забудутся совсем.
Это была первая золотая сибирская осень после его двухлетней отлучки...
...Когда он вернулся из армии, заканчивалась вторая декада ноября, и в городе уже лежал снег - на земле, на крышах домов, на деревьях. Мороз стоял градусов двадцать. Коротенькая, обрезанная выше колена шинелька практически не защищала от холода, уши Вовка постоянно тер тонкими шерстяными перчатками и пытался запрятать их под шапку и снизу прикрыть мочки колючим воротником, а ноги, обутые в уставные ботинки, превратились в ледышки.
Сто одиннадцатый автобус совсем не держал тепла. На задней площадке пол был покрыт ледяной коркой. Но Вовка добрался до дома, умудрившись не отморозить ни ушей, ни пальцев на руках и ногах. Поднимаясь на пятый этаж, он машинально читал надписи на панелях, выкрашенных синей краской. Цвет стен не изменился - их вообще за два прошедших года не красили, - а надписей поприбавилось. Надписей, которые оставил на стене подъезда он лично, было немного, всего одна. На площадке между четвертым и пятым этажами в левом верхнем углу было начертано имя "СВЕТКА", перечеркнутое жирной неровной бороздой. Имя Вовка нацарапал аккуратно, шилом из перочинного ножика, а перечеркнул его со злостью, ключом от "английского" замка. Ключ при этом погнулся.
Вовка утопил кнопку звонка и услышал, как в квартире запиликало. Дверь долго не открывали - ночь, все спят, завтра рабочий день. А его не ждут. Нет, знают, что со дня на день должен объявиться, но когда точно?.. Вовка не звонил с дороги и телеграмму не давал. А дорога была длинной: из Оломоуца до Миловиц на электричке, затем до границы на поезде, из Мукачево до Борисполя на самолете, из Борисполя до Москвы тоже самолетом. В Москве от Быкова до Внукова на автобусе. А во Внуково пришлось сутки ждать рейс на Толмачево: что-то видимо не срослось у тех, кто обеспечивал дембелям безостановочный проезд в родные края.
Мог бы позвонить, хотел сюрприз сделать.
За дверью послышался грохот опрокинутого стула, в прихожей всегда стоял облезлый и скрипучий венский стул. Отец!
Отец, не спрашивая: "кто там?", открыл дверь. На нем были черные сатиновые трусы, бусые, застиранные до серого цвета и белая шелковая растянутая майка. Он близоруко щурился, поправляя очки с толстенными линзами.
- Вовка? Ты, что ли?
- Демобилизованный рядовой Синицын прибыл к месту дальнейшего пребывания! - отчеканил Вовка. - Проживания, - поправился.
Они обнялись, и Вовка вдруг почувствовал, насколько худ его отец, и какие у него дряблые мышцы. В двери темной спальни нарисовалась мачеха, Антонина Антоновна, в длинной ночной рубашке.
- Здрась, теть Тонь, - поздоровался Вовка.
Мачеха кивнула и закрыла дверь спальни. Словно они виделись недавно и еще не успели соскучиться друг по другу. Впрочем, второе являлось истиной. Вовка снял ботинки и шинель и предстал перед отцом во всей красе - грудь в орденах, аксельбанты, погоны с окантовкой из белого пробника - короче говоря, сплошные нарушения уставного внешнего вида. Помимо "Гвардии", "Отличника" и офицерской "Классности" ("Гвардия" Вовке была не положена, а "Классность" должна была быть солдатского образца), на его груди красовался чешский "Взорный Вояк". "Вояком" Вовка был награжден за совместные с чехами учения "Нерв" совершенно официально, однако носить его все равно не разрешалось. Отец Вовкиных знаков воинской доблести не заметил, не увидел - зрение его было не просто хреновым, а очень хреновым.
- Бабуся спит? - Вовка кивнул на дверь в бабушкину комнату.
- Спит, наверное... Раз не вышла, значит, спит. Иначе первая бы у дверей была, хоть и ноги больные.. Ждала она тебя, сын, с нетерпением ждала, боялась, не доживет.
Вовка осторожно приоткрыл дверь. Окно было завешано тюлевыми шторами, и ночные фонари хорошо освещали комнату. Бабуся спала, тяжело дыша во сне и изредка всхрапывала. Вовка не стал ее будить.
Потом они с отцом пошли на кухню. Отец достал из холодильника початую бутылку "пшеничной". Нарезал колбасы, сала и хлеба.
- Отслужил, значит, - сказал отец, наливая по первой. - Ну, с окончанием военной службы!
Выпили. Вовка с отцом пил водку впервые.
- Что теперь думаешь делать?
- Я же писал, - ответил Вовка, - буду в архитектурный поступать.
- Ну да, - сказал отец, тут же наливая по второй, - правильно. Как служба прошла?
Вовка пожал плечами.
- Нормально.
Водку выпили быстро, а есть не хотелось. Подымили на пару американских сигарет, привезенных Вовкой из-за границы, поговорили о том, что произошло в их семье за время Вовкиного отсутствия. Впрочем, Вовка все это уже знал из писем. Потом отец вынес из спальни комплект постельного белья, подушку и одеяло и пошел досыпать, а Вовка постелил себе на диване в гостиной и тоже быстро уснул. Он был молод и здоров как бык, но трое суток в дороге почти без сна сделали свое дело. Он спал почти до обеда и не слышал, как отец и мачеха ушли на работу.
А когда проснулся, его ждала встреча с бабушкой, его любимой бабусей.
- Слава богу, дождалась! - радовалась бабуся, в ее выцветших бледно-серых глазах стояли мутные слезы. - Теперь и помирать можно со спокойной совестью.
- Ты че? - искренне возмутился Вовка. - Ты это брось мне! Тебе еще моих детей нянчить.
- Нет, Володенька, - возразила бабуся. - До правнуков мне не дожить.
- Доживешь, - убежденно сказал Вовка. - До моего возвращения из армии дожила, доживешь и до моей свадьбы, и до правнуков доживешь.
Бабуся больше не спорила. Наивно поверила внуку, тронутая его искренностью. Или обманула, сделала вид, что поверила.
Бабуся уже давно была отстранена от домашних дел, и даже завтраком бабусю пришлось накормить ему. К холодильнику она не подходила уже три года, с тех пор, когда появилась Антонина Антоновна. Бабуся считала, что продукты, которые там лежат - чужие, а потому трогать их нельзя. Вовка - другое дело, он сын, наследник фамилии, а она так, непонятно кто...
В холодильнике продуктов оказалось не густо. Недоеденная вчера ночью колбаса, сало в морозилке и диетические яйца, три штуки. Еще на нижней полке стояла пятилитровая кастрюля щей. Кастрюля была неполной, две трети жирного варева было уже съедено. Мачеха всегда варила щи и всегда большую кастрюлю. Щи в основном они и ели.
Не то, чтобы семья Синицыных бедствовала, напротив, получал отец прилично как никак технический директор крупного проектного института. Но деньги непостижимым образом куда-то исчезали, словно в черную дыру проваливались. В какую именно дыру, Вовка догадывался. У Антонины Антоновны имелась взрослая дочь, и ей видимо деньги были очень нужны, так как сама она их зарабатывать не умела, или не хотела. Но Вовка никогда не возмущался подобным распределением материальных благ и даже не пытался влезать в эту проблему. Зачем? Деньги не его, отцовы. Он, Вовка, сыт, одет и обут. Деликатесов не трескает, одевается без шика, не может себе позволить сводить девушку в ресторан, но... Это от него никуда не уйдет. Сам заработает! Он, Вовка Синицын, будет по-другому строить свою жизнь.
Вовка приготовил яичницу из трех яиц и заварил ячменный кофейный напиток. Позавтракали. Вовка рассказал бабусе за завтраком о том, как жил эти два долгих года, какие совершил подвиги, как был сначала рядовым, а потом был произведен в сержанты, стал старшим сержантом, старшиной, как командовал батальоном. Врал, естественно, но бабуся верила. Ей уже стукнуло восемьдесят пять, и она частенько не отличала вымысла от реальности.
В этот день он никуда не пошел. Да и некуда было. Борька Хасанов, его друг, служил в Морфлоте, ему оставалось служить еще год. Второй друг, тоже Борька, Борька Шабалдин, был на год его младше, и сейчас тоже находился в армии. Девушки у Вовки не было. Бывшая его школьная подруга, Светка, ждать Вовку из армии отказалась, и он с ней порвал, окончательно и бесповоротно. Два года назад.
Отец с Антониной пришли в начале седьмого. Институт находился рядом, в двух минутах ходьбы от дома. Переодевшись в домашний халат, какой-то выцветший и не имеющий определенного цвета, Антонина стала хлопотать на кухне, если можно назвать хлопотами установку на конфорку кастрюли со щами. Вовка без особого восторга принюхивался к ароматам, проникающим в гостиную из кухни. Щи теть Тоня варила по особенному, нельзя было сказать, что Вовке этот способ нравился. В овощехранилище у нее стояло десятка три трехлитровых банок с так называемой заправкой. Состав этой заправки был постоянен - болгарский перец, морковка, лук и всякая зеленая ерундовина. Мачеха варила в своей любимой пятилитровой кастрюле большую сахарную кость вместе с квашеной капустой. На кости мяса было гораздо меньше, чем хрящей и обрывков сухожилий. Когда хрящи можно было легко отделить от кости, а капуста превращалась в кисло-соленую кашицу, она бросала в кастрюлю щедрую жмень своей фирменной заправки. Все. Щи готовы. Наливай и хлебай!
Сегодняшний ужин (для Вовки обед) мало походил на праздничный. Они поели щей с хлебом без сметаны. Еще на столе стояла миска с квашеной капустой и тарелка с солеными огурцами прошлогоднего урожая. Самым главным деликатесом был соленый, предварительно отмоченный в воде лещ. Вовкин отец был заядлым рыбаком, и лещей они всегда заготовляли впрок. За ужином почти не разговаривали, только мачеха спросила, наблюдая за тем, как Вовка давится ее фирменными щами:
- Изголодался, небось, по домашнему?
Вовка удивленно взглянул на Антонину и, лживо улыбнувшись, кивнул. Солдатские щи казались ему намного вкуснее.
Бабусю за стол не звали, но не потому, что отец и мачеха были против ее присутствия на семейных "застольях", просто, так повелось. Бабуся сама, еще три года назад, стала отказываться от приглашений, ела, когда все уходили с кухни. Бабуся чувствовала себя неловко за одним столом с новой хозяйкой и стеснялась съесть лишний кусок. Думала, что Антонина ее осудит. Может быть, это называлось старческим маразмом, а может быть, у бабуси были на то основания.
Ночью Вовка случайно подслушал разговор мачехи с отцом. Он действительно случайно его услышал - перегородка между гостиной, ставшей Вовкиной спальней, и отцовой спальней была тонкой. Это было удивительно, потому что дом был старым, полногабаритным, построенным после войны пленными японцами, а тогда строили на совесть, особенно пленные японцы и немцы. Мачеха спрашивала у отца:
- На очное?
Отец что-то пробубнил в ответ.
- Бугай здоровый, ему пахать пора. А он будет дурака валять!
И снова Вовка не разобрал ответа отца.
- Пусть поступает на вечерний, или заочный...
Утром Вовка дождался, когда мачеха с отцом уйдут на работу, позавтракал, накормил бабусю, расцеловал ее в обе щеки и ушел в военкомат становиться на воинский учет и менять военный билет на паспорт. Военком предложил Вовке работу в милиции. Вовка согласился, архитектором он так и не стал...
...Такой красоты Вовка не видел давно. В Чехословакии осень он, можно сказать, не видел. Воинскую часть с трех сторон окружали поля, а с четвертой стороны была окраина Оломоуца, деревьев почти не было. Природой можно было полюбоваться на учениях, но по странному стечению обстоятельств все учения проходили летом, редко зимой, осенью никогда.
Сегодня у Вовки был отгул. Он с утра ушел из дома, бродил по аллеям Первомайского сквера, потом пересек Красный проспект и посидел на лавочке в сквере Героев Революции, ожидая, когда закончится первая смена в школе. Сегодня, как впрочем, каждый день, он встречался с Аленой. Они вчера договорились встретиться после уроков и съездить в Академгородок. Жители Новосибирска ездили в Академгородок в основном за тем, чтобы посетить торговый центр и что-нибудь там купить, в торговом центре Академгородка снабжение было лучше. Вовка с Аленой ездили туда просто гулять. Излюбленным местом их прогулок стала улица Золотодолинская, на которой располагались коттеджи представителей новосибирской научной элиты.
Они познакомились недавно, этим летом. Борьку Шабалдина комиссовали. Он не дослужил до дембеля полгода, врачи нашли у него туберкулез. У Борьки был день рождения, и на нем Вовка увидел Алену. Борька представил ее другу, как свою невесту и тут же слинял к другим девчонкам. Невеста друга - дело святое. Вовка и не помышлял ничего такого. Он веселился, развлекал компанию солдатскими песнями под гитару. Потом спел свою любимую "Студенточку" и оказалось, что эту песню знают почти все. Большинство Борькиных гостей были студентами.
Вовка пел:
Студенточка! Вечерняя зоря,
Под липою сидел и ждал тебя,
Молодежь подпевала:
Мы были счастливы, задыхаясь поцелуями
И вдыхали аромат ночной под серебристою луной.
Алена смотрела на Вовку немного удивленно, наверное, она "Студенточку" не знала. Алена не была студенткой, она была еще школьницей, осенью должна была пойти в десятый класс.
Глаза у Алены были темно-карие, такие темные, что белки казались голубыми. А волосы у нее были светлыми. Блондинка с черными глазами - это красиво. Вовка весь вечер не спускал с Алены глаз, кажется, он влюбился.
Выйдя на балкон покурить и застав там Борьку одного - грустного, только что отблевавшегося на кусты сирени, - Вовка спросил:
- У тебя с Аленой любовь?
- Да какая там любовь! - хмыкнул Борька, не поднимая головы. - Мамка ее с моей мутер дружит. В шутку называет Алену моей невестой. А мне она по барабану, не в моем вкусе. Малолетка. Мне, Вован, более зрелые дамы нравятся. С формами... А ты что, запал? Ну, так действуй, разрешаю, - милостиво разрешил он.
Веселье пошло на спад. Компания разошлась, остались только Вовка и Алена. Борька был еще не в полном ауте, но неуклонно к нему стремился. Вовка взял гитару, прошелся перебором по семи струнам.
Романс, который он пел, был из репертуара Жанны Бичевской. Романс женский, но Вовка очень любил его петь. Сегодня он пел его не так, как всегда, ему казалось, что поет он вдохновенно и очень красиво:
Не говорите мне о нем. Еще былое не забыто.
Он виноват один во всем, что сердце бедное разбито.
Ох! Не говорите мне о нем. Не говорите мне о нем...
Вовка пел, и глаза его были закрыты, а когда он закончил петь, зацепив мизинцем струну "ре" в заключительном аккорде, и открыл глаза, то увидел, что Алена смотрит на него с восхищением. Алена восхищалась романсом, может быть тем, как он его исполнил, но Вовка решил, что девушка влюбилась в него по уши.
Борька наконец дошел до нужной кондиции и даже не смог встать с дивана, чтобы закрыть за ними дверь.
- Аоиэ, - произнес Борька и махнул рукой в сторону входной двери.
Это означало "захлопните".
Вовка проводил Алену до двери ее квартиры. По дороге они разговаривали о разных пустяках. Прощаясь, даже не поцеловались, но договорились встретиться завтра. Встречаться они стали каждый день. Вскоре дошло дело и до поцелуев.
И жизнь казалась бесконечной, только что начавшейся.
На свою скромную ментовскую зарплату Вовка смог купить только три тонких гвоздички. Последний урок у Алены заканчивался через пятнадцать минут. Вовка встал с лавочки и направился к школе.
Алена вышла из школьных дверей веселая, в сопровождении подруг. Увидев Вовку, она что-то сказала подругам и, отделившись от них, подошла к Вовке.
- Привет! - Алена взяла его под руку.
Вовка протянул ей цветы. Алена взяла их, понюхала, зажмурившись. Чмокнула его в щеку.
- Спасибо...
Девчонки, Аленины подруги, видели Вовку впервые и смотрели на него с нескрываемым интересом. Оценивающе смотрели.
- Зайдем домой, - сказала Алена. - Я цветы поставлю и переоденусь.
В Академгородок они доехали на такси. До позднего вечера бродили по заваленной золотыми листьями Золотодолинской, любовались симпатичными и уютными домиками ученых, разговаривали, целовались.
- Я хочу здесь жить, - заявила вдруг Алена. - Мне здесь нравится.
- Когда-нибудь мы будем здесь жить, - пообещал Вовка.
Алена побежала вперед, распинывая встречающиеся по пути кучи желтых листьев. На ней было длинное осеннее пальто в желтую, красную и коричневую клетку. Пальто было похоже на яркое и красочное бабье лето. Вовка догнал Алену, взял ее за плечи, развернул к себе. Глядя в ставшие вдруг настороженными глаза, сказал:
- Я люблю тебя. Будь моей женой.
Алена улыбнулась.
- Не раньше чем через два года.
- Ничего. Я подожду.
Вернулись в город, когда до разрешенного Алениными родителями времени (десять часов и ни минутой позже!) оставалось пятнадцать минут. Долго стояли у подъезда на высоким крыльце под тускло светившим фонарем. Времени на прощание всегда было мало: Вовка не хотел уходить, а Алена не хотела его отпускать.
- Завтра увидимся? - спрашивал Вовка.
- Если захочешь, - лукаво отвечала Алена.
- Я всегда хочу тебя видеть. Я всегда хочу быть рядом с тобой. Я минуты считаю до встречи.
- Тогда, до встречи. Иди и считай минуты.
- До встречи.
- Я пошла?
- Постой.
- Что?
- Я люблю тебя!
Они поцеловались.
- А ты меня любишь? - спросил Вовка.
Алена прижалась к нему и прошептала. Тихо, едва слышно:
- Очень.
Они снова поцеловались. Алена почти не отвечала на поцелуй.
- Счастливая молодость! - раздалось за Вовкиной спиной.
Вовка резко обернулся, оторвавшись от губ любимой. Он подумал, что над ними насмехаются, и готов был кинуться на обидчика, но мужчина, который шел к соседнему подъезду, не смеялся. Он улыбался, но улыбался по-доброму, и еще - возможно, он завидовал. Завидовал их молодости и любви.
Мужчина подмигнул Вовке и скрылся в подъезде. А Вовка и Алена осознали вдруг всю комичность ситуации: они стояли, обнявшись, и целовались на высоком крыльце под единственным горящим фонарем.
Алена прыснула со смеху, а Вовка заржал.
Алена задрала рукав Вовкиного плаща и посмотрела на циферблат его часов. Было две минуты одиннадцатого.
- Все. Я пошла.
Вовка поцеловал ее на прощанье.
Возвращаясь домой, Вовка проходил мимо сквера Героев. Было уже поздно, но ворота в сквер никогда не закрывались на ночь. Вовка прошел вдоль глухой стены ТЮЗа, постоял у Руки с факелом. Потом сел на свою любимую лавочку под раскидистым кленом и закурил. Вовка никогда не курил во время своих встреч с Аленой. Сидя на лавочке и с наслаждением затягиваясь болгарской сигаретой, Вовка думал о своей невесте. Алене было только шестнадцать. До ее совершеннолетия приходилось ждать еще целых два года. Но что такое два года по сравнению с остальной жизнью?
И жизнь казалась бесконечной, только что начавшейся.
На следующий день Вовку убили.
Отмороженный малолетний наркоман всадил ему в спину нож. По самую рукоятку. Вовка умер сразу, даже не поняв, не осознав, что умирает, что жизнь не бесконечна, что она уже закончилась, едва начавшись.
Вовкино тело, нарушая все людские обычаи, домой не привозили. Из морга сразу привезли в штаб милицейского батальона для прощания.
Бабусе о смерти внука ничего не сказали, наврали, что милицейское начальство отправило его в длительную командировку. На два года.
- Что-то я не поняла ничего, - сетовала бабуся. - Володеньку снова в армию забрали что ли?
- Да, - отвечал отец. - Что-то в этом роде.
Бабуся снова стала ждать внука из армии. Очень хотела дождаться его возвращения, увидеть его женатым, подержать на руках правнуков.
Она частенько говорила отцу, когда Антонины не было рядом:
- Когда же наш Володенька вернется? Ох, не доживу я...