Если перевести собачьи годы на человеческий счет, Гром был стариком. Ему было уже под восемьдесят. Но выглядел он молодцом. С годами его стать и вальяжность никуда не девались - его спина была прямой и широкой, большую красивую голову с черными ушами и очками вокруг глаз Гром держал высоко и гордо. Даже темные пятна веснушек на морде не выцвели, а шерсть была шелковистой и блестящей, как у молодого пса. Кожаная заплата носа была угольно-черной и всегда влажной. На всех собачьих выставках специалисты-кинологи не давали ему больше шести.
Но Грому было девять с половиной.
Он был уже стариком, когда его предали.
Сначала Гром ждал, надеялся, что Хозяин скоро вернется, как это бывало очень часто. Хозяин уезжал и оставлял его с Никитой (Никита - это друг Хозяина), но Хозяин всегда возвращался и уводил Грома домой. Иногда Хозяин уезжал ненадолго - день, два, четыре максимум. Эта отлучка называлась "командировкой", Гром знал это слово и не любил его. Но еще больше он не любил другое слово - "отпуск". Отпуск! Гадкое слово, такое же, как "Фу!" или "Нельзя!". Еще хуже! Но слово "отпуск" звучало не часто - не чаще одного раза в год. И все-таки отпуска у Хозяина были, и тогда для Грома наступали тяжелые дни, томительные дни ожидания.
Они тянулись очень медленно, эти дни. Грому казалось, что они вдвое, а то и втрое длиннее обычных. Два раза в день он нехотя, не ощущая вкуса, съедал то, что давал ему Никита, спускался с восьмого этажа на лифте на прогулку. Во дворе он по быстрому делал свои дела и решительно шел назад к подъезду. Оттуда он с безучастным видом смотрел, как Никита совочком подбирал с земли результаты их прогулки, складывал их в полиэтиленовый пакет и выбрасывал пакет в мусорный контейнер, стоящий тут же, во дворе. Странный этот Никита, Хозяин никогда ничего подобного не делал.
Прогулка в такие дни была Грому не в радость. Вернувшись в чужой дом, Гром шел в облюбованный им угол, ложился и, закрыв глаза, лежал, почти не меняя положения. Он только изредка открывал глаза, делая брови домиком, когда из-за входной двери доносился шум поднимающегося лифта. На опускающийся лифт Гром не реагировал. Если кабина поднималась выше, на девятый этаж, или не доезжала до восьмого, останавливалась ниже, Гром снова закрывал глаза и терял к ней интерес. Если кабина останавливалась на восьмом, он слушал: кто из нее выйдет. Хозяина Гром определял безошибочно, едва тот выходил из кабины лифта. Вообще-то он чувствовал его раньше, еще на улице. Прислушиваясь к звукам из шахты лифта, Гром просто перепроверял себя. Надеялся на ошибку: а вдруг?
Когда Хозяин возвращался, Гром считал себя самым счастливым псом на свете. Хозяин был снова рядом, что может быть прекраснее этого? Они снова пойдут гулять! Как Гром любил эти прогулки! Он важно вышагивал слева от Хозяина, на полкорпуса впереди него, и внимательно вглядывался в пространство вокруг них - нет ли какой опасности, не угрожает ли Хозяину кто-нибудь. На тявкающих дворовых сородичей, Гром не обращал видимого внимания, знал, что справится с любым, знал, что никто из них и не посмеет напасть на них сзади или сбоку, а тем более, спереди. Даже не удосуживался рыкнуть для острастки.
А когда они приходили на место их постоянных прогулок, на поле, продолговато растянувшееся вдоль железнодорожной полосы отчуждения, и когда Хозяин отпускал его с поводка, тут уж Гром давал волю своим чувствам. Как щенок он носился по полю, только комья земли разлетались в разные стороны из-под его мощных лап, или устраивал снежную бурю вокруг себя, если это было зимой. Зимой было даже интересней, чем летом. Зимой можно было с головой зарыться в сугроб или проложить Хозяину путь в глубоком рыхлом снегу. Зима Грому нравилась. Не так жарко.
Гулять Гром любил. Но только с Хозяином. Такая прогулка не была для Грома простой физиологической необходимостью, она являла собой возможность еще раз показать и доказать Хозяину его, Грома, преданность и любовь. Дурачась и забавляясь, он веселил Хозяина, чувствовал, что Хозяину нравится наблюдать за ним. При этом Гром ни на секунду не забывал о его защите. Стоило показаться где-то вдалеке человеку или другой большой собаке, Гром тут же оказывался рядом с Хозяином и становился в охранную стойку: голова поднята, тело напряжено, грудь выдвинута вперед, живот втянут, могучие лапы прочно уперты в землю и слегка подрагивают - Гром готов к броску. Взгляд карих глаз устремлен на объект опасности, а в груди зреет, набухает плотный звуковой комок, который уже начинает потихоньку выбираться наружу, и похож на глухой рокот далекого камнепада. Он может затихнуть, а может вырваться, превратившись в громогласное "Гав!". Это "Гав!" означает: "Не подходи! Разорву!". Впрочем, завидев Грома, люди всегда обходят их стороной. А собаки поджимают хвосты и делают вид, что у них срочные дела совершенно в другой стороне. Прямопротивоположной.
Гулять с Никитой Грому было не интересно.
Смысла не было.
Нельзя сказать, что Гром недолюбливал Никиту. Никита тоже человек, и видимо, человек хороший. Но Никита не Хозяин. Никита такой же, как и он, Гром, только человек. Если бы на Никиту напали, Гром, скорей всего, не стал бы его защищать. Зачем? С какой стати? Проблемы Хозяина - это проблемы Грома, а проблемы Никиты - это проблемы Никиты. Отрабатывать еду? Глупо. Кормить пса - обязанность человека. Обязанность пса - защищать Хозяина. А Никита не Хозяин. В логичности своих умозаключений Гром был уверен на сто процентов. Ну..., на девяносто девять.
Если рассуждать здраво, Никита был очень хорошим человеком. Он никогда не повышал на Грома голос, часто с ним разговаривал и кормил вкусно. Да. Чего лукавить? Хозяин постоянно давал Грому кашу. Не пустую. С мясом, конечно. Но, честно признаться, мяса в каше могло бы быть и побольше. Иногда, когда Хозяин поздно приходил с работы, Гром получал на ужин коричневые и желтые комочки, которые пахли и мясом и кашей, но только пахли, на вкус они, эти комочки, были никакие. И после них очень хотелось пить. Сырое мясо Хозяин тоже давал Грому, но не часто и все время талое, а Гром любил мясо мороженное.
Никита будто знал это. Он кормил Грома мясом через день и всегда мороженным, порезанным на длинные, похрустывающие внутренним ледком, брусочки. Еще к мясу он добавлял сырое яйцо, пахучее подсолнечное масло и натертую морковку. Мяса было больше, чем гарнира, но и гарнир был довольно вкусным. Сухого корма, после которого так хотелось пить, Никита Грому никогда не давал.
Н-да! Еда у Никиты была вкусной. Но разве в еде дело? Благодаря одному лишь присутствию Хозяина каша превращалась в изысканное блюдо, а подачка из его руки была лакомством. И не важно, что было в протянутой руке, пусть даже обыкновенный сухарик или сушка - это было лакомством, и не могло быть ничего вкуснее этой подачки...
Гром заподозрил что-то неладное сразу, в тот самый день. В день отъезда Хозяина. С самого утра Грому было как-то тревожно. Муторно. Он не хотел выходить из дома, вообще не хотел покидать своего угла.
Но Хозяин сказал:
- Пошли, Громила. Поживешь у Никиты.
Гром поднялся и понуро пошел к двери.
Никита жил в соседнем подъезде, так, что поводок к ошейнику Грома Хозяин не пристегнул. Зачем пристегивать? Соседний подъезд. Когда они спустились вниз, Гром остановился на крыльце, ему вдруг страшно не захотелось никуда идти. На дворе шел дождь, мелкий, нудный. Осенний дождь. Гром стоял на крыльце и не понимал - что это с ним? Почему он не хочет идти за Хозяином? Почему он осмелился не подчиняться его приказу?
- Гром! - укоризненно сказал Хозяин. - Ты это чего? А, ну, ко мне!
Гром не трогался с места. Он понимал, что должен выполнить команду. Обязан! Но тело не повиновалось, он словно прирос к холодной бетонной площадке крыльца. Мимо прошли люди, они были знакомы Грому, жили где-то в этом же доме. Люди улыбались, глядя на него, думали, что он не хочет идти гулять под дождь. А он не хотел идти с Хозяином к Никите, и ему было все равно, что думают прохожие по этому поводу.
- Гром!?
Лицо Хозяина изменилось, стало жестким и чужим. Гром знал, что Хозяин им недоволен. Знал, но ничего не мог с собой сделать.
Хозяин подошел к нему и взялся рукой за ошейник. Во второй руке у Хозяина был поводок. Он стегнул Грома поводком по бедру. Не больно, но обидно. За что? За то, что Гром не хочет с ним расставаться?
Гром повиновался. Он пошел рядом с Хозяином к соседнему подъезду. Шел и, повернув голову, пытался поймать взгляд Хозяина, но не мог, Хозяин не смотрел на Грома, он смотрел вперед.
Потом, уже в чужой квартире, он лежал в углу и прислушивался к разговору Хозяина и Никиты, который происходил на кухне. Гром знал много слов, не только слова команды. Он прислушивался, хотел услышать слово "командировка", но оно не произносилось. Слова "отпуск" тоже не было. Зато, Гром услышал слово "Израиль" и оно ему сразу же не понравилось. Была в этом слове какая-то угроза, агрессия. Чужое это было слово.
Хозяин ушел и сделал он это как-то странно, по-воровски. Прошмыгнул мимо Грома, сорвал с вешалки куртку и выскочил, хлопнув дверью. Гром бросился вдогонку. Он с силой ударил грудью в обитую синим дерматином дверь, да так сильно, что на пол полетели кусочки пыльной штукатурки и чешуйки белой краски с потолка.
Дверь была закрыта, а шаги сбегающего по лестнице Хозяина болью отдавались в сердце Грома...
Прошло время, в течение которого Хозяин обычно отсутствовал, находясь в командировке.
Гром ждал.
Прошел месяц. Любой отпуск должен был закончиться.
Гром ждал.
Гром ждал, а Хозяин не возвращался.
Но Гром продолжал его ждать...
Однажды Гром проснулся среди ночи. Было тихо. Никита спал рядом на диване. У него не было спальни, квартира состояла из одной комнаты, кухни и ванной. Никита спал тихо, до Грома едва доносилось его дыхание.
Гром поднял голову и посмотрел в окно, не занавешенное шторой. За окном была чернота, только где-то далеко сквозь ночные черные тучи угадывалась луна. Она пыталась выбраться из-за туч, прорвав в них дыру своим светом, но слишком бледен и немощен был лунный свет.
Внезапно Гром понял, что Хозяина он больше никогда не увидит, что Хозяин жив и здоров, но живет он сейчас где-то очень далеко. И к нему, к Грому, он из своего далека не приедет. Никогда! В груди у Грома стало горячо, и он перестал видеть светлое пятно луны. Он умер. Или подумал, что умер. Грому нечего было делать в этом мире, в мире, где нет Хозяина...
***
Когда Гром очнулся, он почувствовал головокружение и легкое жжение в левой лапе. Шерсть на его предплечии была выстрижена, а в лапу, в выстриженный участок, воткнута длинная блестящая игла, на которую надета гибкая трубка. Трубка тянулась куда-то вверх. Гром попробовал пошевелиться, но резкая боль в сердце сковала его волю. Он громко вздохнул, но и это движение оказалось болезненным.
- Пришел в себя, - услышал он чей-то незнакомый голос.
- Может быть, есть надежда? - Это был голос Никиты.
- Меньше одного процента, - сказал незнакомец. - После инфаркта собаки не выживают. Собака не человек, ей же не объяснишь, что нельзя вставать.
Над Громом склонилось бородатое лицо в очках. За ним маячило лицо Никиты. Глаза у Никиты были почему-то мокрые.
Наверное, на улице опять дождь, лениво подумал Гром. Но вообще-то думать ему не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось - не хотелось видеть свет и эти человеческие лица, не хотелось слышать человеческие голоса, не хотелось шевелиться, не хотелось ощущать себя живым.
Это-то нежелание жить его и спасло.
Без движения Гром пролежал несколько дней. В основном он спал, а когда не спал, грезил. Реальность причудливо переплеталась с видениями. Никита почти постоянно находился возле него. Он часто ложился на ковер, рядом с ним и подолгу разговаривал, рассказывал ему что-то, нежно гладил по голове. Собак нельзя гладить по голове, вспомнил Гром слова Хозяина. Странно, но прикосновения Никиты не были Грому неприятны. Гром приоткрывал глаза и исподтишка наблюдал за Никитой. Никита был бледный и худой. И какой-то белесый: светло-голубые полупрозрачные глаза, светлые пшеничные брови, тонкий нос, мягкий невыразительный подбородок - полная противоположность.... Нет, даже мысленно Гром не желал произносить его имени. Гром смотрел, как шевелятся Никитины губы. Сначала он слышал его слова, а потом звук пропадал, и только Никитины губы шевелились. Бледное лицо становилось зыбким и расплывчатым. Вскоре Никита исчезал, растворялся в белой мгле, и перед собачьим взором расстилалось белое бескрайнее поле. Но это заснеженное поле только казалось бескрайним, край у него был, это Гром знал совершенно точно, и он даже знал, что именно находится за краем. Там начиналась другая страна, страна вечной охоты. В эту страну мечтал попасть каждый пес, и Гром не был исключением. Он уже был готов встать и отправиться в путь в манящую даль, туда, где всегда хорошо и не надо ни о чем думать. Но вдруг поле исчезало, и Гром видел свое отражение в зеркале, большом зеркале, до самого пола, висящем на стене в прихожей Никитиной квартиры. Двойник Грома лежал напротив и смотрел на него внимательно и как-то изучающе. Гром знал, что такое зеркало, знал, что в зеркале именно он, а не кто-то другой, но когда двойник поднимал голову и начинал с ним разговаривать, Гром не особенно удивлялся. Собственно говоря, двойник не был разговорчивым псом. Он печально подмигивал Грому и произносил всегда только одну фразу, вопрос:
- Что, брат, хреново? - И ответа двойник не ждал потому, что знал его, ведь он и Гром - это один и тот же пес.
Иногда мимо Грома вразвалочку проходил ничейный кот Страшилла, который обычно жил в бойлерной, и вдруг очутился здесь. Зачем Никита пустил эту сволочь в свою квартиру? Кот был совершенно отмороженный, он и здорового-то Грома никогда не боялся, а теперь, когда Гром был беспомощным, как недельный щенок, даже еще более беспомощным, Страшилла всем своим видом демонстрировал свою подлую сущность. Он ничего не говорил Грому, только фыркал и ухмылялся, проходя мимо него на кухню. Там он сразу начинал чем-то шуршать и греметь, проверяя, что и где у Никиты плохо лежит. Гром, который за всю свою собачью жизнь никогда ничего не взял без спроса, мысленно возмущался, но помешать наглому котяре творить беззаконие у него не было сил. Где же Никита!? Почему его нет, когда эта рыжая наглая тварь хозяйничает у него на кухне?
Однажды Гром проснулся (или, наоборот, уснул) и увидел прямо перед собой дворового придурка Лесика, который обычно никогда не приближался к Грому ближе, чем на двадцать-тридцать шагов, а чаще наблюдал за ним из-за угла. А теперь Лесик осмелел, уселся рядом с его мордой и, почесываясь, сказал:
- Че, амбал, занемог? Не можешь меня порвать, как грелку? То-то! Теперь лежи и слушай. Я тебя уму-разуму учить буду. Ты думаешь, ты такой важный, сильный, умный, умнее всех. А все, кто на помойках пропитание добывают, или попрошайничают у магазина, они - недоумки и уроды? Ошибаешься, дружбан! Мы ничуть не глупее таких как ты, домашних и сытых.
- Я так не думаю, - попытался возразить Гром, но Лесик махнул лапой.
- Думаешь, думаешь. Это же по всему видно. Ты нас презираешь. Да ты бы на себя со стороны посмотрел, как ты вышагиваешь рядом со своим Хозяином.
- У меня нет..., - Гром снова не захотел назвать имя.
- Это сейчас нет. Я потому на разговоры с тобой свое бесценное время трачу, что ты сейчас готов к восприятию моих слов. Раньше не готов был, а сейчас - другое дело.... И вообще, перестань меня постоянно перебивать. Я с мысли сбиваюсь. Так вот: идешь по двору с Хозяином, и весь такой гордый и надутый от ощущения своего превосходства. А в чем оно, превосходство это? Просто тебе в жизни повезло больше, чем другим. У тебя мама и папа из благородных. За тебя, небось, Хозяин кучу бабок отвалил.... А у меня родословной нет, я из простых. Но и у меня когда-то Хозяин был. Что, не веришь? Был. Был, да сплыл. Тебе-то опять повезло. Твой Хозяин - мужик нормальный вроде бы. Одет прилично, на землю не харкает, не матерится, не лупит тебя, почем зря, только за то, что ты, я извиняюсь, посрать захотел.... А мой алкашом был. Как нажрется, ищи, где спрятаться. Только где там спрячешься, в служебке из кухни сделанной? Эти друзья его, собутыльники! Напьются, бывало - на ногах не стоят. И здоровья-то уже никакого, а все вливают и вливают.
- И что с ним стало? - поинтересовался Гром.
- С кем?
- Ну, с ним... с твоим.... Умер?
- Умрет он, как же. - Лесик зачесался особенно интенсивно. - Я сам убежал. Он меня съесть решил.
- Как это? - не понял Гром.
- Сварить и съесть. Он же алкаш, я ж тебе говорил. Все мозги пропил. Они с друзьями-собутыльниками водки купили, а на закусь денег не было. Вот и решили мной закусить. Я изловчился, Хозяина, алкаша этого укусил и деру, благо дверь у него хлипкая была, из фанеры. Сейчас все люди двери железные ставят, а у алкаша, откуда деньги на железо?
- И ты убежал..., - задумчиво произнес Гром.
- Спасся!
- Не жалеешь?
- Что не съели?
- Что дворовым стал.
- Дворовым быть не так уж и плохо, - ответил Лесик и философски заметил: - В каждом событии есть как отрицательные, так и положительные моменты. Взять, к примеру, секс. Вот сколько раз тебе приходилось ощутить себя самцом? Раз десять за всю жизнь? Да меньше, чего там! А я сучек деру каждый день, а то и по нескольку раз на дню. Завидно? А ты знаешь, например, что такое свобода? Когда ты сам по себе и никому ничего не должен? Откуда тебе знать это...?
Лесик еще что-то говорил, приводил примеры, хвастался. Но Гром его не слушал. Он вдруг ощутил себя уставшим и разбитым, ему даже думать было тяжело, мысли путались и переплетались, цеплялись одна за другую и растягивались, как густая слюна.
- Что-то ты совсем раскис, парень. - В глазах Лесика было сочувствие. - Это, наверное, я тебя утомил разговорами? Ты это..., ты давай, поспи, отдохни. А я пойду, пожалуй.... Я к тебе еще приду. Потом...
Гром уснул.
Он опять был в заснеженном поле. Где-то высоко в белом небе, над головой Грома кружили черные вороны. Они противно каркали. Хрен вам, подумал Гром, не дождетесь. Издали, из-за края поля, из страны вечной охоты, донесся собачий лай. Стая сородичей Грома преследовала зверя, Гром слышал тяжелый перестук копыт и сбитое дыхание. Туда? Присоединиться к преследователям? Стать одним из них? Но ведь он не охотник. Он спасатель! Да и примут ли его в стаю? Нужен ли он им, своим соплеменникам? А кому вообще он нужен? Его бросили. Предали. О нем забыли. Он остался один, совершенно один посреди огромного заснеженного поля.
Сбоку послышались шаги. Никита, узнал Гром. По шагам и по запаху, и еще - Гром легко мог определить любого, знакомого ему человека. Потому что Гром был псом и у него помимо слуха, зрения и обоняния было то, чего не было у людей.
Никита присел на корточки рядом с Громом и стал гладить его по голове - по белой проточине на лбу.
- Хороший. Хороший, - говорил Никита ласково. - Гром. Громила, Громыхало. Я сварил тебе куриный бульон. Собаки любят куриный бульон?
Гром скосил глаза. В руке у Никиты была синяя резиновая груша.
- Попей бульончика, хороший пес. - Никита вставил наконечник груши ему в пасть, и Гром почувствовал, как в язык легко ударила теплая вкусная струйка. Он не сопротивлялся, проглотил бульон и захотел еще. Бульон слегка припахивал резиной, но это не было большой бедой. Он выпил все содержимое груши. Никита вытер тряпкой его морду и сказал:
- Пока хватит. Чуть позже еще дам. А завтра доктор разрешил дать тебе вареной говядины. С сегодняшнего дня с искусственным питанием покончено. Будем питаться, как все нормальные собаки...
Выздоровление шло медленно. Очень медленно. Гром не вставал, хотел встать, но не было сил и болело в груди при малейшем движении. Мог только поднять голову. Гадил он под себя. Никита осторожно, чтобы не сделать Грому больно, оттаскивал его из угла, вытирал лужу и сушил феном его штаны, хвост и живот. Грому было мучительно стыдно за свою беспомощность. Когда Никита, надрываясь, тащил его из угла, он закрывал глаза, и ему хотелось плакать. Собаки умеют плакать, так же, как люди, но они никогда не плачут. Потому что они собаки. Они умеют терпеть и скрывать свои чувства.
Гром сильно похудел. Его некогда гладкие бока стали похожи на стиральную доску, а на спине можно было прощупать каждый позвонок.
Видимо наступила зима, и Гром начал обильно линять. Шерсть клочками отваливалась с боков, плеч и бедер. Никита вычесывал его по несколько раз на дню, а Гром все линял и линял, теряя не только подшерсток, но и ость.
Почти все время Гром спал. Сны его были однообразными - он бродил по огромному заснеженному полю, один, а черные вороны кружили в белом небе над его головой. Он бродил, доходя до самого края поля, но никогда не заходил за край. Не решался.
Просыпаясь, он видел комнату, Никиту, который всегда был здесь - либо на ковре, рядом с ним, либо на диване у телевизора. Или с книжкой. Увидев, что Гром проснулся, Никита откладывал книжку в сторону, подходил к нему и, гладя по голове, начинал разговаривать. Грому было все равно, что говорит Никита, но ему нравилось слышать Никитин голос. Когда Никита говорил, Гром не чувствовал себя одиноким.
Двойник Грома в зеркале перестал с ним разговаривать и если и поднимал свою голову, то только тогда, когда и Гром поднимал свою.
Страшилла прекратил свои набеги на Никитину кухню, а Лесик, как и обещал, пришел его попроведовать.
Это случилось в тот день, когда Никита куда-то ушел, пообещав скоро вернуться, а Гром впервые попытался встать на ноги. Он почти встал, но голова закружилась, в глазах потемнело, лапы стали ватными, и по ним забегали мурашки. Грома чуть не вырвало. Он снова лег, в голове звенели колокольчики.
И вот тут появился Лесик.
- Ну что тебе сказать? - сказал он. - Сегодня ты выглядишь лучше, чем в тот раз. Хотя, честно говоря, еще не очень. Не орел.
Лесик снова уселся возле его морды.
- Слышь, че говорю-то, - сказал, как всегда почесываясь. - На воздух тебе надо. Там здорово! Снежок выпал первый. Подморозило. Лапам холодно, а так ничего.... Да, на воздух тебе надо. Вдохнешь воздуха свободы - враз полегчает. Свобода - это, я тебе скажу, первое лекарство. Я вот: всегда себя хорошо чувствую, никогда не болею. Мне и мороз и жара нипочем. Как замерзну, могу к теплотрассе сходить, погреться. А жарко, так в снегу изваляюсь, и снова хорошо. Летом на речку можно сгонять. Жить на свободе хорошо во всех отношениях. Единственное, что плохо - блохи. - Лесик вгрызся себе в лапу, убивая насекомое. - Достали, сволочи! Но это только в тепле. На морозе они тихо сидят, не ерзают. А то давай, я тебя во двор выведу. Нюхнешь воздуха свободы, сам поймешь - где истина! Ну, че, пошли?
Гром не отвечал.
Он думал.
Свобода!?
Что это? Что такое свобода? Возможность идти, куда захочешь? Возможность заниматься тем, что ты хочешь делать в ту или иную минуту? Иметь беспорядочные сексуальные контакты с грязными, с рожденья не чесанными, голодными сучками? Самому быть голодным и не чесаным? Но счастливым от осознания того, что ты никому и ничего не должен? Нужна ли мне такая свобода? Да и свобода ли это? Да нет, Лесик ошибается - свобода не во вседозволенности, свобода в другом. А в чем? В чем же тогда свобода? Разве я не свободен, разве я прикован цепью к забору? Вот в эту самую минуту я лежу в углу Никитиной квартиры и не могу встать. Свободен я или нет? Я прикован к полу бессилием. Болезнью. Болезнью, но не цепью. Болезнь - дело времени, она всегда заканчивается выздоровлением. Но даже сейчас я свободен, потому что я думаю, что свободен. Я так думаю и так себя ощущаю.
И тут Грома осенило.
Свобода заключается в способности думать и принимать решения. Свобода заключается в способности сделать выбор. А выбор может быть любым. Я могу выбрать жить так, как живет Лесик - сам по себе. А могу выбрать жить с кем-то...и для кого-то. Почему Лесик убежал от своего алкаша? Потому, что он сделал выбор. Пусть это был выбор между жизнью и смертью, но Лесик сделал этот выбор и стал свободным.
Грому сделалось легко и радостно. Он все понял. Он сделал выбор.
- Ну, че? - спросил Лесик, - пошли?
- Я дождусь Никиту, и мы пойдем с ним, - ответил Гром Лесику.
- Ну, ты дурак! - сокрушенно сказал Лесик. - Ну, ты и дурак!!!
- У каждого пса своя жизнь, - заметил Гром.
Лесик покачал головой.
- Дохлый номер, - сказал он. - Ты раб. Таким и останешься. Че я на тебя столько времени угрохал?
И исчез.
А ведь он прав, решил Гром, мне действительно надо подышать свежим воздухом. А то заплесневел совсем. Гром попытался встать, и у него это получилось. Правда, его подташнивало, и лапы дрожали, но Гром встал и сделал неуверенный шаг. Двойник в зеркале тоже шагнул навстречу. Заскрежетал ключ в дверном замке и на пороге появился Никита. В руке он держал пакет, от которого пахло мясом.
- Гром? - удивился Никита. - Ты встал? Молодчина!
Гром подошел к Никите и мимо него - в открытую дверь.
- Гулять? - спросил Никита и схватил с вешалки ошейник и поводок.
Во дворе лежал снег. Он падал с вечернего неба большими легкими хлопьями. Гром стоял у подъезда и шумно вдыхал морозный воздух. Его лапы дрожали, как осиновый лист, с трудом удерживая похудевшее, но слишком тяжелое для ослабевших лап тело. Во дворе не было ни души, только Страшилла наблюдал за Громом из маленького цокольного окошка.
- Пошли? - спросил Никита.
Гром поднял голову и умными глазами взглянул на него. Никита хороший. Он очень хороший. Он...
Из-за угла выкатилась компания молодых парней. Все они хохотали и некрасиво разговаривали, неправильными словами. Парни были явно навеселе, и им было море по колено. Они прошли мимо, но один из них задержался и спросил грубо:
- Мужик, закурить есть?
Никита не успел ответить, Гром шагнул вперед и угрожающе зарычал. Парень попятился и, оглядываясь, стал догонять своих. Отойдя на приличное расстояние, бросил злобно:
- Попадешься ты мне без своего волкодава!
Гром гавкнул, да так сильно и страшно, что парень поскользнулся и чуть не грохнулся на тротуар.
Гром смотрел на компанию парней, пока они не скрылись за углом дома. Потом он подошел к Никите. Никита протянул руку, чтобы погладить его по голове, а Гром лизнул протянутую руку. Никита перестал быть для Грома просто Никитой. Он стал Хозяином.