Мы идем рядом, не спеша, сквозь толпу, сквозь свет фонарей. Хмурое небо роняет скупые тяжелые слезы, и они скатываются по щекам моей спутницы, сияют в её волосах, запутываются в длинных ресницах. Старое уставшее небо покорно плачет за нас, тогда как наш плач, не проливаясь, горит в груди, жжет солью израненное сердце. "После встречи с гениальностью всегда мучительно больно. Каково же гению жить с этой болью 24 часа в сутки?" задумчиво роняет мой дорогой друг. И вправду - на что же похожа эта жизнь? - я нервно затягиваюсь...
Вот с трепетным чувством мы вошли в фойе театра, которое представляет собой всего-навсего коридорчик с отгороженным для вешалок пространством, несколькими скамейками и огромным древним зеркалом. Обязанности контролера и гардеробщика, в целях экономии, исполняют сами актеры, в чем можно убедиться, взглянув на стены - на одной из них расположились фотографии труппы. Выдержав длинную очередь из школьников в туалет, мы направляемся к узкой темной проходной, ведущей в зал. Прежде чем войти посмотрим на еще одно фото, ранее ускользнувшее от внимания. С него недоверчиво и лукаво улыбается директор театра. В его лице мы признаем ворчливого пожилого господина, сидевшего в кресле при входе и придирчиво оглядывавшего каждого вошедшего. Неуверенно улыбнувшись мы наконец заходим в зал. Длинные деревянные скамьи заменяют зрительские кресла, потолок и стены обиты черным, одинокий, но очень яркий софит прорезает тьму и бьет по глазам. Заняв места спиной к невозможному свету, можно оглядеться получше. Зал - прямоугольный, вдоль стен поставлены сидения для зрителей, освобождая широкий (не для театра , но для большой комнаты) проход, завершающийся площадкой, имитирующей сцену. На ней все те же деревянные скамьи в количестве трех штук образуют букву П. Из декораций - три задрапированные красной бархатной тканью двери. На этом осмотр интерьера заканчивается - можно вглядеться в публику. Подавляющее большинство - старшеклассники. Сразу вспоминаем первоначальную пору юности, когда всем дружным коллективом, в добровольно-принудительном порядке ходили с учительницей литературы и русского на спектакли по программным произведениям. И тут же рядом воспоминание о том, что единицы из класса с одобрением относились к подобного рода мероприятиям. Разглядывание зрителей становится опасливым и недоверчивым. Агрессивно-веселая толпа подростков, не замечая твоего тревожного наблюдения, продолжает активно общаться, перебрасываться колкостями и комплиментами, фотографироваться, флиртовать, паясничать - флудить, одним словом. Мысленно уговариваем себя, что из возможных 90 человек их всего то 2/3, и еще больше содрогаемся от этой мысли. Когда надежды на спокойное созерцание действа уже почти рухнули, появляется молодой человек, это он продавал билеты с очаровательной улыбкой. Очень вежливо и убедительно просит всех выключить мобильные телефоны, и в завершение речи дарит залу еще одну ослепительную улыбку из своего арсенала. Успеваешь подумать, что так нельзя обращаться к группе опасных головорезов именуемых школьники. И тут аудитория волшебным образом затихает. Пока мы изумленно перевариваем факт свет гаснет и представление начинается. Первым появляется Андрей Зарубин, в этой пьесе он - человек от театра. Энергичным шагом он преодолевает проход и оказывается на сцене, на монолог собирается пестрое общество, которое на выдохе вторит герою эхом. К ним присоединяется главный персонаж, в исполнении Виктора Гахова. Вуаля, дамы и господа, просим любить и жаловать - месье Чичиков. Высокий человек, в потертом сюртуке красного цвета, донельзя гармонирующим с природным оттенком его лица. Он нервен, полноват, разговорчив, обаятелен, деловит. Для высшего света маленького уездного городка он ангелоподобен. Как вопиюще безвкусны эти состоятельные люди русской глубинки. Господин дерганный губернатор, его писклявая матрона-губернаторша и толстушка - институтка дочь. Чета Подхалимов-Маниловых, конформист Собакевич, жадина Плюшкин, балагур и забияка Ноздрев. Все они тут. Их манера передергивать благородных из столицы смешна и нелепа. Их бал - комедия абсурда, фарс. Все они вторят поочередно нашему дельцу Чичикову и его Прозрачу-Человеку от театра. Какой сюр... За этим остаются на сцене два главных героя. Диалог. И тут мы понимаем, что пестрая толпа исчезла, но эхо осталось, и эхо это - голос зала. Ребята-зрители учили диалог наизусть - гармоничный сюр продолжается.
Чичиков едет по поместьям скупать мертвые души. К каждому он находит подход, с каждым умеет договориться. Только от жулика Ноздрева, которого исполняет Валентин Корнезо, еле уносит ноги. С безумным и веселым пьяницей-гусаром, забивающему слуг до потери сознания, нашему Businessmen of dead не сладить. Непросто приходится ему и с сумасшедшей старушонкой Коробочкой, пытающейся выяснить среднюю цену мертвой души на современном рынке. Но наш герой справляется. Где хитростью, где давлением, где открытым торгом он выменивает мертвые души на деньги. Богатый помещик и дворянин, хозяин усопших рабов. Его лицо - калейдоскоп нелепых масок, сквозь которые иногда проступает истинное выражение - гордое и страшное. Снова он в городе и новый бал представляется то ли представлением в кабаре, то ли шабашем у сатаны. И смешно и жутко одновременно. Но вот поползли слухи, вот Ноздрев добился-таки чтобы Чичикова арестовали. Вор-Вор - в тюрьму и в Сибирь его. Чичиков пытается оправдаться. Наконец то мы с тобой увидели человека. Всего то он хотел - простой и комфортной жизни, и ведь не убил никого, вправду же... От всего можно откупиться - даже от карающего закона, были б деньги. А деньги есть. Значит, господин мошенник опять на свободе. Чего страшного в том, чтоб торговать мертвыми душами, они же мертвы, им все-равно... "Куда несешься ты, Россия?" кричит в пространство Прозрач - он же Человек от театра, он же - Николай Васильевич, он же Михаил Булгаков, он же Владимир Малыщицкий. И куда же это я несусь, обращаюсь в темноте к своему Прозрачу, с которым мы все время спектакля сидели затаив дыхание, вспоминая о необходимости дышать только задохнувшись от смеха. Мой друг пожимает плечами и начинает бурно аплодировать. Только тут понимаю, что тело затекло, ноги свело, а дышать нечем не только от восторга, но и от духоты. Зал взорван овациями, актеров не отпускают. Мы лелеем надежду, что увидим Мастера. Но он так и не появляется. Зрители расходятся. Остаются немногие знакомые актеров, своя тусовка. Мы ожидаем пока рассосется толпа у гардероба. Дальняя дверь залы с тихим скрипом приоткрывается и из нее выходит режиссер. Усталой шаркающей походкой он проходит через комнату и скрывается в противоположном конце. Как на ниточке привязанные следуем за ним. Он стоит задумчивый и погруженный в себя. Худой, невысокий, сутулый, с изборожденным морщинами лицом. И мучительное чувство, растущее с того самого мига как перешагнули порог театра, при взгляде на него достигает кульминации. Хочется разрыдаться и упасть на колени или пожать ему руку, сказать спасибо, или просто погладить по плечу. Но двери туалета распахиваются и он скрывается в уборной. Внутренне вздрагивая спешим одеться, и на выходе сталкиваемся с Гаховым. Виктор все еще немного Чичиков. Подбежать, пролепетать что то вроде "вы были восхитительны" Утомленный человек с больными глазами улыбается в ответ - "вы тоже". Выскочить из театра, дрожащими пальцами выудить сигарету и идти рядом в дождливую Питерскую осень, содрогаясь и переживая заново только что происшедшее.
Говорить о том, что гений гению рознь, но в сущности гений - нерв мира и быть им - значит страдать за весь мир одновременно каждую секунду своей жизни. Вот какова жизнь гения. Срываемся, однако, в банальность, но растревоженная душа жаждет говорить очевидные вещи. Мы идем по огромному величавому проспекту. Цветастая ночная публика сливается в сплошной поток, из которого иногда выплывает совершенно неожиданное. Вот прошло инфернальное существо из пятого элемента, а вот саксофонист с ожогом вместо лица выводит свою дождливо-блюзовую мелодию, рядом с ним курит мальборо и пьет алкогольный энергетик белокурый ангел в черном, какая то женщина просит денег на жетон, а я не в состоянии отказать... или это была другая история. Ну ничего, мы вместе ужаснемся красной звезде на плакате "Вместе мы сила", а послезавтра опять пойдем к Малыщицкому. Который не за силу и не за единую Россию - так, всего лишь директор театра и всего лишь гений, который говорит правду.