Целнаков Валерий Леонидович : другие произведения.

Семейная Жизнь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Авторизованная биография А.С.Пушкина в ссылке в Михайловском и далее возвращение в свет. Подняты письма поэта, мемуары современников, аналитика прессы и критики той эпохи. Вплоть до 1834 года.

  СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ, ОПЫТ КОНСТРУИРОВАНИЯ
  - ПУШКИН И ЛЮБОВНЫЕ ФЛЮИДЫ +
  
  В системе координат чувственных ценностей любовь занимает большое место и её значение мало зависит от того, признают её или игнорируют. Всё начинается с того: она есть или её нет?! Не-большие сдвиги или тектоническтие потрясения происходят у всех и во все времена и чем просвещённее общество и эпоха, тем причудливей выглядят её продукты и уж совсем немыслимыми художественные и творческие опусы. Ну и в эту систему чувственности вневременного характера каждый из гомо сапиенсов приходит сам по себе и внедряется в неё, приспосабливаясь и прилепляясь к уже созданным ценностям и приоритетам, из-за чего вырастает дерево невыразимой формы с ветками, пасынками и прочей живой чудью, немыслимой в другом месте. Тяга к живому, умение наслаждаться его созерцанием и создавать новые чудеса - это свойство только разумных сапиенсов и их сообщество постоянно совершенствуется в таких умениях тщанием зодчих, художников и литераторов.
  Гармония, присущая женской природе, в людских творениях всегда выглядела особенной и неспроста у неё и имя женского рода. И высшая алгебра и алхимия с самых ранних цивилизаций стре-милась к познанию этой субстанции. Любовь и женщина - эти данности всегда вместе и без них нет ни культуры, ни цивилизации. И проявление женского в совокупности живородящего и духовного - это и есть любовь. Она и чувственная и инстинктивная одновременно, но без глубины интеллекта её нет и тогда зачатие перетекает в сугубо биологический процесс, возвращая нас к примитиву растительной жизни и эпоху австралопитеков, синантропов и прочих доафриканоидов.
  Возвышение женской сути до идола и божества положила начало нашей цивилизации и любов-ная линия в ней всегда идёт бок о бок с прочим прогрессом, тем самым указывая на гармонию в её высшем виде. И каждый из сапиенсов эту гармонию познаёт и созидает по-своему, оттого её древо за многие тысячелетиятак и не пресеклось.
  От чего-то отталкиваясь, а к чему-то тяготея всю жизнь, Александр Пушкин по-настоящему разглядел и стал опознавать гармонию женского начала ещё в Лицее и потом бережно сохранял обретённое все годы, медленно трансформируя и совершенствуя сие обретение из одного состояния в другое. Уже первые ученические строфы в ту пору сильно отличались от опусов сверстников насыщенностью и полнотой, будто исходили от личности всё это познавшей и сокровения перенёсшей. Это для него было естественным проникновением в тему и образ так же, как кому-то дышать и обонять. И если логические и абстрактные экстраполяции ему давались с трудом, то чувственно-творческие довольно легко и с большой фантазией. Беседуя с дамами, он сразу же проникался их энергетикой и с самого первого взгляда следил за ней, улавливая понижения и повышения и определяя природу смуты и воспарения. Сверстники это улавливали, но определялисьвмеру собственнойнеобразованности, то есть - путали грешное с праведным. Особенно этим грешил Модест Корх, на которого часто ссылаются пушкинисты. Свои детские воспоминания о юном Пушкине он определил, смешав сущности и реакции на них. Но именно оттуда мы знаем, что юный Пушкин ещё в Лицее мужского в себе являл предостаточно и на уровне очень достойном. Откуда бы перекормленному барчуку Моде Корфу с сановным происхожением и придворно-лакейским мироприятем, знать устройство души свободной, утончённой и уже состоявшейся!?- Но он обедал в одной столовой и слушал одни и те же лекции, с будущим поэтом чуть не враждовал и вот вам библиографический первоисточник!!! И таких "источников" тьма.
   Если внимательно вчитаться в посмертные мемуары современников о Пушкине, то станет ясно, что пытливый юноша не просто хулиганил с особами приближёнными, но и вглядывался в механизм их реакции на это. И видел, что все устроены одинаково и на естественное в себе и реагируют естественно. - Женщины так, а мужчины этак! И фальшь напускной обиды или бравады отличал по звучанию.
  Всем известна история с ошибочным рыцарским манёвром в тёмном коридоре дворцовых по-коев Царском Селе, когда он прильнул к фрейлине, спутав её с горничной Наташей. Горничная фрей-лины пахла теми же ароматами, что и госпожа, да и старушкой не была ни в коей мере, двигалась легко и изящно, потому юноша их и спутал. И лишь обнявшие даму со спины, отметил разницу телесного устройства. - На Наташе под платьем ничего, а у её госпожи шелка и прочее из дорогущей лавки. Мелочи поэт покупал себе сам и цены знал на многое. Не останови его эта подробность, как знать, чем бы всё обернулось. О таком в мужском обществе говорят не всегда, а лицеистов той поры мужчинами назвать трудно, поэтому и совета ему ждать неоткуда. Опыт такого рода пришёл чуть позже и от общения с офицерами гарнизона. А случай с фрейлиной только пошёл на пользу и более таких оклюзий с ним не случалось.
  Скандал всё же выбрался на публику и природой была не атака лицеиста на женщину в дворцо-вых покоях, а изощрённая женская месть клану юных фрейлин, в мужском внимании купающихся. В статусе фрейлин числилось много женщин и девушек самого разного возраста и соперничество внутри этой гильдии было нешуточным. Блондинки, брюнетки, стройные, полные, умницы, покладисто-послушные, обожаемые Государыней и креатуры дворцовых византий и так далее. Теперь этих феерических регистров женской сути давнишних интриг не описать, но случай с лицеистом в спальном крыле высочайших особ попал в анналы и фрейлина снова сделалась популярной. И имя лицеиста тоже никуда не делось. Государь на эту тему по-мужски шутил, а Государыня невинно улыбалась, зная подробности того приключения из первых уст. И по интонации фрейлины она поняла, что настрой юноши был очень сильным и в случае правильных обстоятельств горничная свою долю мужского внимания вкусила бы до самого дна, а её госпожа в соседней комнате маялась бы от ревности к юной развратнице, не смея обнаружить себя. Да и вёл себя ночной гость очень уверенно и имя "Наташа" прозвучало тут же. Поскольку случай обрёл огласку, его сопроводили протокольными наказаниями и юному Пушкину выпало их испить в полной мере. А сговорчивой прислуге пришлось сменить место службы. Ей было около шестнадцати лет, а поэту чуть поменьше.
  Однако невинную шалость затея во фрейлинском обиталище явно превосходила по всем статьям исполнения и по замыслу тоже. Ночью одолеть кучу сторожей в обоих зданиях и ни разу не попасться на глаза - сие случайно не происходит и выждать момент выхода из опочивальни своей дамы тоже многого стоит. Наташа ушла на зов госпожи и велела ему ждать, после чего и должно состояться свидание. Но из комнаты вышла сама фрейлина и такой расклад во тьме коридора никак не угадать. Конечно же, фрейлина догадалась обо всём, да и вышла, возможно, для проверки своего подозрения. Она была зрелой и знающей женщиной и мужских атак и притязаний видела множество, тем более в Царском Селе, пересыщенным мужчинами-офицерами, падкими на удовольствия. И беременных горничных и служанок у каждой фрейлины было в достатке. На этот раз кавалером оказался лицеист и дело приняло иной оборот. Эту историю всяк трактует по-своему и каждый норовит выразиться с особых морально-этических позиций. Куча моралей и этических ценностей и тьма кривотолков о вещи простой и каждому начинающему мужчине известной.
  Он идёт к женщине ночью за одним и им только! И обустраивает приключение известным ему комплексом мер. Его дама тоже не из наивных простушек и сговор с юным барчуком - явное одобрение и благосклонность к нему. Мог он выдать комплимент в стихах и так уважительно, что женщина растаяла? - Почему нет, он уже тогда был поэтом и пара строк экспромата - легко!А раз так, то где-то всё предварительное сошлось, он предложил свидание и женщина не отказала. Видеться и присмотреться друг к другу они могли в лавке, на рынке и просто на улице и приятный кудрявый барчук не мог не понравиться симпатичной девушке, да и сам кавалер обладал хорошим вкусом. Так что представить историю с фрейлиной в объятиях настроенного на интим барчука неким затмением и совпадением несовместимого - это для дисциплинарной комиссии лицея. Чтобы концы в воду и поменьше шума! И принять за истину ответы лицеистов, оправдывающих товарища и плетущих ахинею заведомую - не знаю как и назвать это!
  Истина в том, что Александр Пушкин шёл на свидание к женщине и оно сорвалось. Моралистов смущает и юный возраст кавалера и не тот статус у потенциальной любовницы и репутация русской поэзии и бог знает что ещё. И потом в шумном обсуждении настоящих имён в дон-жуановском списке такое же выискивание чёрной кошки в чёрной комнате. На самом же деле - это своебразный жест поэта московской публике на интерес к вещам интимным: "Господа, не вашего ума дело!"
  К Ушаковым с их дочерями на выданьи ходили толпы кавалеров и в альбомах не повернуться - всё исписано! Вот туда-то он, потенциальный соискатель руки старшенькой Кати и поместил эту "бес-смертную эпопею" с дамами и любовницами. Поскольку женщин в его жизни было порядком, то вста-вить туда можно хоть кого из современниц. Мог ли поэт, человек высочайшей чести подставить женщину любителям подглядывать в замочную скважину? - Все, хоть малость знающие поэта, скажут - нет!
  Эталоном женщины и её сущности во всех ипостасях и прелестяхдля поэта изначальностала Екатерина Андреевна Карамзина и он никуда её не переводил, хотя сам зрел и развивался по-мужски довольно быстро и легко. Но Екатерина Андреевна, а потом Катерина, Катенька и Кэт оставалась на первом месте и с этого пьедестала так и не переместилась, несмотря ни на что. И взрослая женщина, жена важного мужа, заботливая мать большого семейства, хозяйка известного салона, объект мужских притязаний самых высоких уровней столичного сановничества и очень значимая дама при дворе обоих императоров молодому пииту отвечала взаимностью и в её сердце он был несносным Сашкой, которому всё дозволено и маяться от сердечной муки с ним было так же приятно, как и в пору молодости незадолго до замужества.
  Его игручая естественность привлекала изначально и она, уже опытная светская дама, потяну-лась к ней, как к живому и пышущему жизнью древу в пустыне лицемерия. Она сумела рассмотреть в нём высшее мужское начало в самом чистом виде, незапятнанном ханжеством столичной морали. Он же видел в ней женское, любил его и эти чаяния выражал так, что не ответить разумная женщина не могла. И всё к ней он выражал напрямую, чаруя непосредственностью и уютным очарованием зреющего мужа. Их она чуяла всем своим существом, по-женски глубоком, утончённом, в меру извращённом и благородном одновременно, такая гармония жены историографа привлекала многих, но досталась юному пииту.
  В его обществе ей тут же становилось чуть больше двадцати и эти метаморфозы происходили как при встречах в её салоне, так и в чтениях его записок, писем и опусов в узком кругу близких или, что стало совсем редким, наедине. Меру в этом они знали, рамок приличий не пересекали и таким вот причудливым образом жили давно. Красота, любовь и достоинство у него ассоциировались с обликом этой женщины, а она умело продляла иллюзии собственного совершенства, поскольку Пушкин обладал несомненным и врождённым даром сеять любовь даже в самых заброшенных сердцах. Она таяла в его глазах, смотрящих так глубоко, что от них ни увернуться, ни соврать о благости, которой давным-давно нет. И семена его тончайшей чувственности словами ли, взглядами ли, касаниями или вопросительным молчанием падали в подготовленную почву и всегда давали всходы. Это она знала по себе и с доверительной готовностью подставлялась его тщаниям и труду и оберегала тайну исповеди, всякий раз сокровенную и взаимную. И тайна их взаимности так никем и не была обнаружена.
  Для него важнейшим было обиходить в женщине любовное состояние, а не сорвать цветок удовольствия и это каждая дама чуяла инстинктивно. За годы связи в ней переменились самые разные мужские семена чувственности, дающие всходы, и она с благодарностью воздавала сеятелю за привя-занность и постоянство. Она единственная из его знакомых могла видеть сие достоинство в мужчине. Ей дал бог разума и понимания, поэтому смятения и искания своего драгоценного Сашки она одобряла, зная изначально высшее начало даже, казалось бы, откровенного проявления сумасбродства. Потом проявлялись иные грани этих деяний и женщина убеждалась в оправданном доверии. В ней гармонировали женские начала: привлечь, приучить к себе, заполучить лучшее, выносить благодатное семя и подарить цветущие плоды. Пушкин не был единственным, кого она выделяла и привечала, но в свою очередь и она к нему возвращалась, по-новому разумела корни мужеских страстей, вынашивая новые плоды и радуя ими сеятеля. Поэтому связь никогда не затухала и питала друг друга до последней минуты бытия.
  Была в их отношениях особая чёрточка: она с ним бывала женщиной, своим статусом возвыша-ющаяся надо всем, что-то вилось рядышком от ревнивой любовницы, но главное - женщина воздаю-щая и рождающая. Со временем повзрослевший Пушкин стал различать и понимать таинство зачатия и именно Кэт возвысила до такого понимания. Строчки и фразы, выношенные с ним, эта женщина хранила глубоко в чувственной памяти и они всегда согревали сердце. Он приносил что-то из прежнего, посвящённого ей, находил в оригинале новое звучание и краскии восприятие благородной или роковой дамы менял тут же. И вещь звучала не так и неподражаемо! Он разводил руками и говорил:
  -Кэт, ты сейчас именно такая! - и указывал где и как это совершенство звучало в резонанс с мужским эго. Она меняла позы, одежды, переставляла канделябры и слушала мелодию, которой не могла насытиться. Но в ушах звучало: "Кэт, это ты такая!" - с новыми акцентами и метафорами.
  Ни с кем она подобного не испытывала и чувств соизмеримых не знала. И это чуточку утробное и сокровенное в его обществе мгновенно взмывало до небес и она своего Сашку боготворила, несмотря ни на что. Что-то похожее происходило и с самим Пушкиным и Кэт для него была женщиной без возраста, детей, светского статуса, самую малость прикрытую флёром одежды и нежным лепетом, переходящим в стон раненой тигрицы. В ней он знал столько и такого женского, что невольно укрывал её достоинства от публичного обозрения, зная, что завистницы ополчатся и отравят её прекрасную натуру. С рождением детей она не теряла фигуры, подтянутости складок тела, свежести лица и уже на второй месяц после родов выходила к гостям, светясь сугубо женским счастьем. Пушкин такое знал за ней ещё по Лицею и с восхищением сообщал об этом всё-всё! - Она прикрывала глаза и шептала:
  - Врёшь, поди, надеясь на сладкое? - а он возражал:
  - Свечению твоей груди
  Я рад и льну твоим дитятей,
  Молю, на миг хотя б приди
  Слизнуть капель со складок платей,
  
  Я ароматом отравлюсь,
  Очам ладан терпенья выдам,
  На ведьме с помелом женюсь:
  Так не в себе от новых видов!- и указывал, где таятся отравленные места.
  - Сашка, ты змей! - тихо шептала она, не доверяя такого даже тишине своей спальни.
  - А ты неповторимая Изида!
  - Так мила?
  - Спрашиваешь! - отвечал он и получал что угодно. В итоге разражался очередными дифирам-бами и делал женщину рабой её собственных желаний. Кэт никогда не повторялась и он ответно воздавал ей по-царски. Её же почитал за божество. В первый раз такого акта ему и восемнадцати не было, когда вечное божество одарило своей благосклоннстью.
  
  С годами он стал проникать в глубину её сущности и благодарно ставил отметины интимными мадригалами. Для него эта женщина была настолько особо и отдельно ото всех стоящей, что он её называл Екатериной Первой, в пику лифляндской любовнице Петра Великого. И пояснял не раз, почему так считает. - Что могла ответить зрелая женщина? - Про то кроме них никто так и не дознался и сия тайна тайною и осталась.
  Любовь и женщина для Пушкина начинались с Кэт и не уходили никуда, обустраивая ту часть ойкумены, которая и различает сапиенс сапиенсов от других приматов. Выражаясь языком статистики, интегралов и производных, любовь - это системообразующая функция для всех общественных и гума-нитарных начал. В обществе Кэт он становился мудрее и взвешеннее на несколько порядков и легко переходил в состояния персонажей их давних и затейливых игр в живые картины. Она умела возбуждать нужное и с удовольствием убеждалась в собственном величии, что давало новые чувствования для самой. Быть с ним на равных - значило быть в состоянии любви и она всегда готовилась к этому, обустраивая и обихаживаяв себе женское. - С остальным же управлялся Сашка и она с поистине девичьим любопытством ожидала очередных сюрпризов, точно зная, что они будут.
  Как-то они читали ещё не разрешённую цензурой книгу от дома Фикельмонов и там зацепились за необычный вариант античного мифа по-французски и отмечали различия как в стилистике перевода с языка оригинала, так и в ином духе, поскольку сам по-себе французский для строгой формы классического мифа мало приспособлен. Читали по очереди, сравнивая звучание отдельных кусков в мужском и женском исполнении, по этой части у Пушкина был широченный опыт и он мог сравнивать интонации влюблённой и равнодушной женщины на одних и тех же фрагментах ещё с эпохи чтения романа в письмах Констана во время южной ссылки. Там сёстры Эвелина и Каролина Ржевусские в этом жанре были весьма интересны. Они не только играли и самовыражались в рамках текста, но и натурально ревновали, соперничая. И там тоже обитала масса нюансов перевода с одного языка на другой. Но кто они и кто Кэт?!
  - Язык, по-твоему, тоже актёрство? - спросил поэт и Катерина Карамзина с жаром юной дебю-тантки ответила:
  - Ещё и какой! И если про Данаю и Зевса что-то передаст упокойный Александр Павлович, то я изначально не поверю ни единому его слову. - Всё ложь и фальшь!
  - Даже в абстрактном случае мифа?
  - Сашка, знаешь, есть актёрство всякое и по уровню и по жанру, и оно большей частью вытекает из текста роли. Что вложил автор, то актёр и играет.
  - Александр играл собственный текст?
  - Нет, на то, чтобы чуточку изменить текст даже тысячекратно исполненного ритуала, у него ни ума, ни навыков нехватает. Он просто всё переиначивает под себя. Как самая последняя кокетка модные движения на провинциальном балу.
  - Император ждёт одобрения публики? - Она вся перед ним и ждёт команды, чтобы пискнуть: - Веруем, вседержитель, только укажи, куда и мы...
  - Он трус! - Ему недостаёт смелости, чтобы рявкнуть противнику: - На колени! - Такой зычный голос у него только с дворней! Когда холопов порют руками конюха и приказчика!
  - Боялся, что задушат, как деда и отца?
  - Саша, ты бы видел глаза этого псевдо Романова! - Я как-то раз это отметила и он для меня стал скоморохом в мантии и со скипетром. - Роль ему выпала такая в сией пиесе, а сам он скоморох.
  - Когда это обнаружилось?
  - В истории со Сперанским (М.М.Сперанский, императорский советник и канцлер при Алексан-дре Первом. Прим. автора). - Он на его умной голове выбрался из очень глубокой ямы, потом не утонул ещё несколько раз и вскоре понял, что этот сановник его раскусил до самой сути и не верит отговоркам начать те самые реформы, которые назрели давно. И, будучи самым последним и гнуснейшим трусом, которого и вытолкнули к трону, чтобы знал место и никуда особо не встревал, он убрал его чужими руками, как бы входя в обстоятельства нынешней жизни.
  - Но он в высшем свете значился главным либералом России! - Иностранцы из этой партии ему рукоплещут! - Они лицемерят?
  - Знаешь, милый пиит, когда говорят о византийстве, как стиле интриганства на государственном уровне, в нынешней России самый главный "византиец" - Александр Павлович! Он такой же либерал, как и я Мария Стюарт, - с азартом завершила женщина и сжала руки, мысленно расправляясь с "либералом" при короне.
  - Насчёт Марии Стюарт, сударыня, согласен полностью - куда ей до вашего ума и темперамента, у неё всё ушло в амбиции. Вы же умны и прекрасны настолько, что боюсь разделить участь любовников Клеопатры, - с апломбом и на полном нерве придворного античной императрицы ответил поэт. Он почтительно склонил пред ней голову и сделал жест кистью руки, завершая ритуал. Не выпадая из роли, мужчина коснулся губами подола платья и замер в ожидании своей участи: то ли вознесения, то ли казни! Его настоящий запал и прерванное отнюдь не по-шутовски дыхание (-Сейчас умру!) от неё не ускользнули и женщина не выдержала, улыбнувшись:
  - Ну и сволочь же ты, Сашка! - Так и быть - милую!
  И они продолжили эпюры по изучению французского перевода. - Ему интересно с ней, а она давно не могла без него. К истории Сперанского они возвращались не раз и в заначках домашнего архива вдовы российского историографа отыскивались необходимые аргументы в пользу этого непонятого и загнанного в угол самородка-законника, напоминающего первого русского академика Ломоносова. И сопоставляя тайное и явное про декабристов, они склонялись к тому, что Пестель и компания явно расчитывали на участие Сперанского в своём проекте переустройства России. И слухи о том, что главным в этом заговоре генералов и офицеров был Михаил Орлов, мягко говоря, не очень логичны, поскольку сам Орлов менее философ и политик, а больше стратег и практик. А сама идея государственного переустройства ему явно не по разуму. И, взяв власть в свои руки, с его опытом и знаниями никаких перемен не устроить. Из остальных декабристов таких умников тоже не сыскать. - Они исполнители! - А кто тогда у них за Дидро и Вольтера? - И перебрав всех умелых и бескорыстных патриотов, они пришли к кандидатуре Сперанского. - Только он и никто другой!
   С этим высшим сановником Николай Карамзин стоял на разных позициях и именно с его подачи дали ход опале Сперанского, которого ненавидела вся воровская верхушка чиновников. Сперанский был честен и прям в обиходе и врагов нажил порядком. Историю войны мужа со Сперанским Катерина Андреевна в общих чертах помнила и теперь видела, что прав всё же Сперанский, а не её муж. - Увы! И скорость, с которой Михаил Михайлович Сперанский навёл порядок в громадном Сибирском регионе, говорила о его государственном мышлении и умении различать злаки от плевел, а также моментально разбираться в хитросплетениях казнокрадов при должности. И он не только пересажал несколько сотен преступников, но и наладил умершую хозяйственную жизнь этого удалённого края империи. Возрождённая Сибирь набрала цвет и стала готовиться к созреванию плодов, приравнявшись к другим частям империи.
  И немолодая вдова услышала очередное откровение:
  - Как раз такой человек и нужен новой России! - В общем, у Пушкина с Катериной Карамзиной получалось не только сердечное и пиитическое, но и государственное. Чистота отношений была определяющим тоном и это выходило само собой. - Она была понимающей женщиной, а он ищущим мужчиной. Она легко понимала, что нужноему, а он так же легко отыскивал необходимое у неё, и всего-то! Природа в этом хорошо постаралась и впадины и выпуклости мужских и женских начал в отношениях Пушкина и Карамзиной совпадали удивительным образом.
  Прочие женщины в его краеугольной системе как-то размещались, ревновали и соперничали, но на роль системообразующую претендовать не могли. Хотя со временем куда-то перемещались. И эта категория - время, давала шанс понять, кто чего стоил. Так на одно из значимых мест в этой части вскоре переместилась графиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова, которую он именовал - Бэт. И София, рождённая от их связи, тому была весомым подтверждением. Хотя Бэт так и осталась женой графа Воронцова и жила на ролях первой дамы Новороссии практически всю взрослую жизнь. Однако в дальнейшем при редких встречах в столице прежнее чувство тут же расправляло крылышки и оба видели, что древо настоящей любви зеленеет вечно. Он свою Бэт любил глубоко и она это чуяла всегда. Хотя у неё были любовники, а у него с этим фантомным инстинктом тоже никаких проблем не отмечалось.
  Другие женщины, как ни старались они и как ни влюблялся он, с этими дамами сравниться не могли. Со временем отношения с ними как-то упорядочились и обрели системность. Но основой была простая влюблённость, та, которая возникает то сразу, то зреет долго и остаётся навсегда. И без этого электричества и сладкой отравы жизнь бесцветна и бесвкусна.
  Влюблённость у него возникала и к юным дебютанткам, и к зрелым дамам, и на балу в ходе танца, и в застолье к вежливой соседке, и в карете к случайным попутчицам, и на приёме у Государя к любой из женщин, в том числе и Государыне. Эта слегка ветреная и непослушная влюблённость обитала в нём сама по себе и часто обращалась к даме просто так. К замужней-как бы украдкой от супруга, одобряя её наряд, безразличный мужу, к юной дебютантке - поощряя смелость жеста и взгляда, к светской львице - слегка поддразнивая и призывая к подвигам во славу рода женского, к светским красавицам - передавая знаки поклонения и почитания. Почти всегда такие взгляды имели ответное движение и происходило это без его на то воли, а на волне обстоятельств. Но массив таких непроизвольных перестрелок в свете и рутине быта за годы обитания в миру стал настолько велик и могуч, что вовлечёнными оказались очень многие и при его появлении на балу или приёме разносился шумок высоковольтного шелеста: - Пушкин приехал! - Пушкин здесь!
  Он был уверен, что любовь - это такое состояние души, которое нужно продлять и углублять, а если не получается, то помнить его всем сердцем. Именно состояние души - основа любви, а не пре-красная фигура и обворожительная улыбка! Он это проверил на себе и те, с кем бывал близок по этой страсти, душу открывали охотно. Потом могла быть и нирвана, и волнующий полёт, и пронзительный трепет, и странное окоченение, однако всё высшего накала и наполнения. Строки, вытекшие из такого чувства, всегда имели и вкус, и цвет, и запах и он мог по ним восстановить всё о тех мгновениях и ощу-щениях. Что-то вмадригалы попадало, что-то нет, но бесследно ни одна из влюблённостей в лету не канула. И громадная пушкинистикатому свидетельством. Обычно свидетельства таких экспромтов он переносил в зелёную книгу и периодически туда заглядывал, что-то подправляя, но чаще восхищаясь написанным и музами, на сие подвигшие. Баланс мадригалов публичных и из зелёной книги менялся и бывало так, что по числу опусов зелёная книга превосходила публичное в разы. И он черпал оттуда без зазрения совести, когда муза упиралась и ни в какую. - Там было такое и столько, что муза утиралась и бунтовать переставала.
  А теперь о пушкинской системе и его взгляде на объекты вдохновения, как-то неловко так называть близких к нему женщин, поэтому - плоды и вдохновение. В первой группе были дамы в возрасте, с которыми приятно беседовать о чём угодно, не рискуя окунуться в омут дамского непонимания и они не настаивали на своих притязаниях, надеясь на сугубо мужское понимание невысказанных чувств и страстей. Часто к таким дамам относились мамочки светских красоток, пекущиеся о благе собственного чада, которые с удивлением обнаруживали, что сами влюбились в интересного мужчину. Пушкин влюблялся легко и хорошо понимал природу женской влюблённости, которая и есть сама женщина! Мамочка, выводящая в свет дочерей,порой становилась хрупким и нежным объектом, к которому тянуло не меньше, чем к дочери. К тому же у таких дам просматривалась наследственнность, включая бабушку и ценность их внучки в таких случаях взлетала неимоверно и дома к ним было не протолкнуться. - Хотели и насладиться букетом и присмотреть себе хоть что-то. Иногда о мамочках вспоминали отвергнутые или капризные женихи, но теперь былые обиды улетучивались, а прежнее очарование настоящим женским обретало новую силу: ведь мамочке всего-то чуть за тридцать и она уже умеет всё, интриговать и лукавить в том числе, а уж нереализованным фантазиям и числа несть! -В их альбомы Пушкин писал вещи знаковые и они согревали женские сердца много лет.
  Самыми яркими дамами в этой ойкумене были Прасковья Александровна Вульф-Осипова и Елизавета Михайловна Хитрово-Тизенгаузен. Отношения с ними сложились исключительно ясные и бережные. Но обе для него стали женщинами со всем отсюда вытекающим. Нечастые впоследствие встречи и общение для этих женщин не было чем-то ненатуральным и ущербным и они сознавали естественность его поведения. И платили ему по-полной женской программе.
  Ко второй группе принадлежали дамы 20-30 лет, светские и замужние, подставлявшиеся муж-ским нападкам и пившие напиток любви из чужих источников. Романы с такими дамами начинались легко, никогда не афишировались и надолго не затягивались, но следы от них оставались в виде рубцов на сердце и тайных мадригалов, так и не выплывших на публику. К таким дамам относились и жёны дворян или купцов, и венценосные особы, в этом плане женские притязания не имели преград и сословные и прочие категории для них просто не существовали.
  В третьей группе обитали женщины, для которых игра с мужчинами являла главный инструмент жизни и в этой части они были профессионалками. К таким дамам удивительной наружности, обаяния и непосредственного любопытства вкупе с безразличием к мнению света в широчайшем диапазоне от 20 до 40 лет относились и цыганки, и жёны сановников, и актрисы, и дамы полусвета. Аграфена Закревская в этой группе была одной из самых ярких звёзд.
  К четвёртой группе принадлежали юные дебютантки, которыми можно любоваться издали и держать пари, кем они станут, выйдя замуж через годик-другой. И такие дамы в его ойкумене тоже обитали. Им можно писать страницы в тайные альбомы и наблюдать свечение подспудного женского, поджидающего своего избранника. Они имели врождённую склонность к тайнам и даже поэт-дилетант вписывал свои опусы вих альбомы без опасения прочитать чужое и расстроиться от собственной наивности. - Чужие странички они умело укрывали, а на ученический опус была готова виньетка: "Проба пиитического пера" и дебютант на ниве поэзии волновался не менее обладательницы альбома. Пушкин таких дам обожал и пестовал, но не переигрывал, часто уклоняясь от рискованых шагов более безопасными опытами с их мамочками. Дочери вздыхали и чуточку остывали, набираясь ума и опыта, чтобы превзойти мамочку. Мамочка для них была единственным понятным существом, на которое можно равняться. Советам они следовали лишь поначалу, обретая собственный опыт и умения. И потом соперничали, часто побеждая, но в том не признаваясь и тем самым поднимаясь в шкале светских ценностей.
  В пятой группе были жёны и подруги его друзей. С ними он дружил по-настоящему и они были естественным продолжением мужской дружбы. Но без обидной для всех женщин ограды. Первой та-кой дамой стала Вера Вяземская и их дружба от любовничества отличалась лишь отсутствием физиче-ской близости. В остальном они доверяли друг другу всё и эта дружба даже в чём-то превосходила мужскую двух видных поэтов России. Если её муж о поклонниках супруги лишь догадывался, то с Пушкиным Вера Фёдоровна делилась многим и советовалась, как быть в случае затруднений. И трезвому взгляду на мужчин от таких дам поэт был всегда благодарен, за что выкладывал равноценное. Но интимного и сокровенного там никогда не бывало и Вера Фёдоровна с удовольствием отмечала его благородство, никому более о том не сообщая. Однако она обладала иумом и проницательностью, поэтому особо таких тем и не касалась, имея информацию из других мест: женщины болтливы и невоздержаны по этой части, поэтому наиболее разумные и рассудительные даже из заведомой сплетни извлекали рациональное зерно и далее обогащали её собственными художествами.
  Не менее яркой и необычной сложилась дружба с Элен Раевской и пространство этих отноше-ний было так причудливо и заковыристо, что тайная её часть заметно превосходила официальную. И тоже в истории не оставила следов в виде писем и прочих свидетельств. Хотя и ей от него животворных и целительных мадригалов досталось предостаточно. Эта молодая женщина была самой красивой из дочерей Раевских, но из-за болезни замуж так и не вышла. Однако в общении она была интересна и умные мужчины в её обществе что-то заполучали такое, чем ни с кем потом в мужской браваде не делились. Ясное дело, она свою долю мужского внимания и почитания тоже имела, однако мужчин не выдавала ни в коем случае, поддерживая репутацию болезненной отшельницы. В дружбе с Пушкиным она обрела по-настоящему глубокое чувство самодостаточности и с помощью его друга зацепилась за животворные источники. Ну и присмотрелась к миру, чтобы устроить свои умения и знания для практического применения. Переводы с английского и итальянского она выполняла отменно и многое из литературы Европы в южной ссылке Пушкин знал с её подачи и кое-что, ею созданное, потоммогло идти в издание под чужим именем.
  Очень сложным вариантом жены друга были отношения с Долли Фикельмон, женой австрийского посла в России. С ним онсошёлся очень быстро, стал дружить и они вдвоём обожали одну и ту же красивую и умную женщину - его жену. И нашли то средство, которое ничего в них не разрушило и потом, когда Пушкин женился на московской красавице Натали Гончаровой. Близость у поэта с этой четой была исключительной, но мало затрагивающей пространство его собственной семьи. Натали Пушкина об их дружбе догадывалась, но точного представления не имела. Сам же Фикельмон очень бережно и уважительно относился к жене поэта, как бы компенсируя симпатию её мужа к собственной жене. И Долли публично истинных отношений с поэтом не выказывала, держась прохладно и на дистанции, порой делая некие заявления, которые говорили о несовпадении миров поэта и жены дипломата. В частных же беседах наедине это был совершенно иной мир и там молодой и начинающей женщине Натали Пушкиной было бы неловко за провинциальность и недостаток образованности. К ним часто присоединялась мама Долли и они обсуждали вещи вообще запредельные для среднего ума той эпохи. К молодой жене поэта новые друзья относились уважительно и попусту не дразнили. Но поэту и так было ясно, что его Наталья никогда не догонит Долли, поскольку сложена из женского материала совершенно иначе.
  Сколько дам попадало в каждую из групп в целом по России той эпохи, точно не знает никто, но общие прикидки говорят, что примерное их соотношение такое: первая - 10-15%, вторая - 35-40%, третья - 40-45%, четвёртая - 5-10%, пятая - менее 1%. Разумеется, эти соотношения менялись в разных городах и глубинке России, но в целом структура пушкинской градации была в этих пределах: умниц и красавиц поменьше, а ревнивых изменниц побольше.
  Внутренний мир пиита был устроен так, что разделение на мужское и женское начала происхо-дило достаточно легко, но оно включало непременный ритуал влюблённости. И если он в даму влюбён хоть ненадолго и самую малость, то она дамой со всеми вытекающими оставалась для него всегда. А вот жена его начальника Мария Дмитриевна Нессельроде при своей статности и прочих дамских прелестях туда не вписывалась и слыла существом бесполым. Она это знала и платила презрением и враждебностью.
  И немного о механизме реализации тех самых романтических историй Пушкина и его поклон-ниц. Все они начинались с того, что он становился влюблённым в женщину. Как и при написании ше-девра, он погружалсяв материал, то есть изучал всё о ней и потом выискивал наиболее выигрышные черты, с которых и начинался процесс. Писал о ней строки, говорил комплименты, выражал восхищение и убеждал эмоционально. Без влюблённости, нейтрализующей или парализующей оборону и бдительность объекта нападок, ни одна из атак на женщину не проходила и это он знал отлично. И его влюблённости в даму всегда бывали настоящими и состороны смотрелись весьма и весьма впечатляюще, "Пушкин влюблён!" - говорили все, когда он обращал на женщину серые глаза и блестящую поэтическую сущность, приправленную мужской доблестью, условно это можно сравнить с пороховым зарядом и мадригалом вместо пули - валит сног моментально! Даже невинным дебютанткам на балах он говорил и писал такое, что некоторые из взрослых дам скрипели зубами от зависти: "Такое и дебютантке! Она даже осознать суть полученного не готова!"
   Но поэт заслонял юную даму от хищниц и прожжённых интриганок своим авторитетом и они успокаивались, припоминая колкие эпиграммы по подобным случаям. И,как правило, дежурно-гусарских приёмов обольщения никто из покорённых красавиц не знал - только по высшему разряду.
  Про механизм влюблённости Пушкина знали все близкие и друзья и о серьёзности его намерений судили именно по этому. Даже история с обольщением местной царицы савской под именем А.Ф. Закревской прошла по привычной линии - Пушкин влюблялся и выстраивал атаку в привычном стиле и по ходу пьесы вносил коррективы. Дама внешне выглядела очень пикантно, излучала особый шарм икупалась во внимании к собственному обаянию. Даже жёны влюблённых в неё мужей к этой даме относились снисходительно и почитали не вмешиваться в течение мужской болезни, именуемой в свете - зевесовым недугом. Переболевшие ею обретали покой и смиренность и надолго забывали о мужских развлечениях.
   С Агушкой у поэта вышло по-накатанной и он сходу предъявил мадригал на шёлковом платочке ручной работы, где написал необычными чернилами, исчезающими на ткани уже через несколько часов. Просвещённая дама была в курсе модных затей столичных щёголей и текст прочла тут же, удалившись припудрить покрасневший носик. Что-то подобное мог написать Вяземский, но не столь смело и роскошно и ни за что на них не сподобиться наскучившему Баратынскому. Остальные почитатели её женственности горазды на цветы к ногам, презенты тайком от мужа и жаркие взгляды среди бедлама и суеты на балах.
  Графиня несколько раз перечитала текст на шёлке и с сожалением заключила, что всего текста не упомнит и в альбом тайных мадригалов не внесёт. Она прикинула способ уединиться уже сегодня и выбрала естественный вариант - кавалер для бала. Пушкин танцевал отменно и его часто выбирали в партнёры на много туров, спасаясь от неугодных кавалеров, которыми пруд пруди. В первый же тур кадрили она попросила повторить написанное, сославшись на девичью память, и получила желанное. Вслух написанное прозвучало ещё ярче. Мысль всё это перенести в домашний альбом выглядела очень естественной и задолго до окончания бала она уехала домойвместе с ним. Там после вечернего пунша он вписал слегка отредактированный вариант в обычный альбом, а тот самый, что от первой и до последней строки невыносимо крамольный, в другой альбом в сером кожаном переплёте и вензелями "А. З.", где значились и строки Вяземского.
  Публичным альбомом Пшкин избавлял даму от досужих сплетен и переводил связь в привычное русло светских историй, которыми Аграфена Фёдоровна переполнена через край. Но стихи в альбом, которых досужие лица так никогда и не прочитали, и ряд публичных чтений и посвящений она в свой адрес получила и вошла в историю литературы вместе с портретами модных живописцев.
  Были и другие женщины, не искавшие славы, но жаждавшие общения с ним и шедшие на что угодно, дабы оно состоялось. Иногда такое свидание было единственным и адреналин от предвкуше-ния, что называется, зашкаливал и всё происходило в доме хозяйки, в сутолоке приёма и караулящем супругу муже. Тут уж поэт отдувался за всех мужчин, являя самое изысканное и непотребное одновре-менно и получая достойный ответ, в котором хозяйка дома даже не угадывалась. Когда всё заканчива-лось и неуличённая грешница занимала гостей, поэт часто ею любовался и вдогонку писал нечто, до-полняющее только что познанное. Дома он коллизию вносил в особую книгу и со вздохом заключал, что коллизий набралось так много, что на переложение их в солидные опусы нехватит жизни.
  Не всегда такие репризы бывали с красавицами и молодками, отнюдь! Иногда он прислушивал-ся к голосу музы и уединялся с толстушкой или совсем худышкой, замужней или девицей без женихов и ухажоров, родившей троих-четверых или юную даму на первых неделях беременности. Они с удивлением и скрытой тревогой вопрошали: - Почему именно я, вот их сколько, красивых и успешных!?
  - А разве вы такого внимания не достойны? - отвечал поэт и стражи благочестия складывали оружие. Покопаться в невинной даме собственного возраста его так же манило, как и писаных краса-вицв первые месяцы замужества. А средненькие и неуспешные его интересовали не менее. Ну и они тоже любили стихи и их почитание ничуть не хуже, чем у дам успешных и влиятельных. Щедрость в таких играх была взаимной и мало отличалась от игр с равными по статусу. Он не занимался обольщением и греховодством¸ просто общался наедине и в свободном настрое. Открыться они хотели гораздо чаще, чем отдаться и откровений он имел на три жизни вперёд, но они так и не прекращались, поскольку женская молва сулила если не излечение, то хотя бы облегчение. И буквально все говорили о его понимающих глазах. - А понимания русская женщина редко когда имела, это Пушкин знал точно.
  Литературная тусовка все эти истории подсчитала и нашла, что ни одна из дам поэта по части серьёзности намерений не обойдена - у всех что-то о нём и от него да осталось. Сколько их было, ска-зать трудно, поскольку по ряду естественных причин многие связи так на поверхность и не выбрались, но цифра за сто, приведенная исследователями, вполне вероятна и может быть только увеличена. Сто любовных историй за двадцать лет - это пять романов в год. - Многие ли из нас на такое способны?
  И плюс к этому - каждая весна или осень выдавала и нетленные шедевры для публичного чте-ния. Элементарный прогноз навсегда утерянного для общества из творений Пушкина - это 300-500 опусов тончайшей и интимной лирики, но она не исчезла и не сгорела в пожаре, а переместилась в самые тайные сундуки и сокровищницы. Примерно столько же он издал публично. Кэтому следует добавить и опусы малых форм, в том числе и сонеты, прикидки по известным только его связям говорят, что их несколько тысяч. Но утаённое и интимно, и узнаваемо по содержанию, поэтому никогда не читалось вслух. В своих дневниках графиня Фикельмон, одна из близких его друзей и единомышленников, к подобному отнеслась серьёзно и призналась, что не всё из написанного в её альбом она выпустит в свет. А сколько смелых набросков и замыслов так и осталось в его архивах, поджидая реализации?! - Но он не успел.
  
  
   МИРОЗДАНИЕ МУЗ - от 1816 до конца
  
  Пространство творчества - особая материя и там свои ценности и координаты. Но в ней, как и в науке, есть область исследования и методика изучения объекта поклонения. Без поклонения искусства не бывает. Это особая форма культа, где все религии сходятся в своих приоритетах: изящнее, тоньше и проникновеннее. Так было с самых первых шедевров на стенах пещер, то есть, не менее десяти тысяч лет. Женщина, как объект искусства - это история давняя и со своими нюансами. Физическое совершенство женщины - объект несомненный и его отражение почти всегда было делом мужчин. Оценить её и подчеркнуть достоинства - тоже мужская планида и потом, овладев дамой, он забывал о написанном и погружался в себя и в неё ещё глубже, черпая невообразимое богатство. Оно было не только чувственным вожделением и сокровенностью, но и иным способом мышления и восприятия мира. Даже в самом юном и невинном создании таились ростки желанного мужчиной мира - неги и покоя! Для этого не требовалось соединения, достаточно мимолётного касания или взгляда и колдовство погружения начиналось с неимоверной силой, остановить его уже невозможно.
  К тому же, внутренний мир женщины стал интересен мужчине-автору и через него миру читателей, среди которых женщины составляли весьма и весьма значимую часть. Ну и специфика женской психологии такова, что она охотно погружается в себя с помощью мужчины и без него на такое не способна. Редкие женщины-авторы в этом жанре правило только подтверждают.
  И истина - женщина рождена быть музой, складывалась постепенно, но с чёткими гранями и тонкостями портрета.
  Женщина вдохновляет, а мужчина отражает её мироздание. Точнее, мироздание любви, кото-рую мужчина обнажает для совместного бытия. Химия любви - это реакция двух начал и сама по себе она не идёт. Одни женщины понимают свою избранность в этом процессе, другие нет - отсюда и раз-личия в судьбах. Первые открываются мужчине, становятся музами высшего в их сердцах и самопознание женского начала происходит, а вторые ограничиваются биологической функцией воспроизводства и остаются в неведение о своих потаённых ойкуменах. Ойкуменах настолько удивительных и сводящих с ума, что возвращения в них хотелось всякой мало-мальски состоятельной даме, удостоенной выбора фортуны. Эти отметины на потаённом лике женщины видны лишь отведавшим плода и отчётливая аура вокруг неё выделяла её из массы остальных, к тому непричастных. У причастных всё иначе и они готовы к познанию и возвышению. Древо познания в нас заложено природой и мужское и женское начало в этом имеют свои сокровенные пути и ценности. Вряд ли мы чем-то стали бы отличны от приматов, живущих в райских кущах тропиков, не обладай наши предки тягой к познанию сокровенного и не расстанься они с привычными ветками и плодами.
  Однако у людей так было всегда и счастливые избранницы с аурой самопознания редко дели-лись секретами с серенькими неудачницами. Начиналось такое неравномерное развитие в материн-ской утробе и любовные песенки мамочки прилипали к чадушкам навсегда ещё во время заложения главных качеств живой особи - с любовными песенками процесс всегда полнее и положенные минералы и радикалы полностью прореагируют со средой и прилипнут к зреющему плоду. Так что химия процесса и настрой мамочки, носящей плод, связаны напрямую и постоянно. И у пухленькой улыбчивой мамочки плод всегда здоровее, а новорожденный продолжает общаться с мамочкой новым для себя способом. Любящий папочка облагораживает мамочку, а та растит чадо в любви и понимании. Теперь правильно идут уже иные процессы, но и они, так или иначе, стимулируются аппетитом и самочувствием ребёнка.
  Что касается Пушкина-поэта, то его мама Надежда Осиповна, урождённая Ганнибал, мужа не очень любила и его деток носила и воспитывала без особого восторга, с массой жалоб и сопутствующих беременности недугов, что отмечено всеми отпрысками рода Пушкиных. По линии графьёв Кутузовых с изначальной материнской любовью было в порядке и детки вышли лёгкими и отзывчивыми. Елизавета Михайловна, дочь полководца Кутузова, любовными флюидами была пронизана изначально и всё своё передала обеим дочерям. А её младшая дочь Долли в этой части свою маму даже превзошла. Когда замужняя Долли сблизилась с поэтом, то её ума и обаяния хватило на многое и их связь так и не утонула в интимных деталях низменных вожделений, купаясь в интеллектуальном совершенстве. А ведь известно, что на неё в юности и Государь засматривался, и сама она сумасшедшие деяния сеяла щедро и бескорыстно. Что вышло бы из этой истории, сложись карта европейских игр иначе, никто не знает. Уважительность Государя к ней отмечают все и её уровень просто зашкаливал, с иными дебютантками он поступал иначе, делая постельными фаворитками.
  И весь ближний круг высших сановников с умом и государственными устоями дружно отмечает, что Долли даже в качестве спутницы Государя Александра Первого изменила бы ход российской исто-рии, не допустив конфронтации дворянства и возникновения декабристского движения. Развод же с немецкой принцессой и брак с русской графиней полностью менял ценности и главнейшие ориентиры внутренней политики в России. После такого шага менялось ущербная философия выхолощенных кор-ней древа Романовых, овитых тремя слоями немецкой бесплодности. Дама, равная по состоятельности Долли, эти мертвенные наслоения могла очень быстро удалить и дать побеги русского древа. Состоятельность и прочее животворное у мамочки и старшей дочери Кутузовых было генетическим и этуистину знали все приближённые к ним.
  Но Государя "образумили" и процесс деградации российского общества продолжился. Роль мамочки в "художествах" дочери была достаточно сильной и это "просветители" Государя тоже учли. Преодолей она некоторые обстоятельства, мы бы имели совершенно иную историю. Александр Первый был как раз той личностью, которая не сильно упивается властью и способна на разумные компромиссы с обществом. Но победили другие кланы и пропасть между властью и обществом продолжила расширяться и углубляться.
  Догадывался ли Государь об этом? - Что-то роковое и губительное в его душе поселилось давно и он не мог не чуять душевный раздрай своей жены, ставшей вдовой при живом муже. И ангел-спаситель в лице Долли Хитрово-Кутузовой кое-что в его душе всколыхнул, выводя из кризиса, губи-тельного и неминуемого. Однако, однако...
  Мало чем в приоритетах семейных ценностей от рода Кутузовых отличалась семья Осиповой-Вульф, где молодая вдова с кучей дочерей и взрослым сыном в пору самой настоящей женской зрело-сти и состоятельности влюблялась в соседа Пушкина и играла в немыслимые тогда игры. Ко всему вол-нительному и полузапретному для "приличного общества" дворян сосед позволял многое, находя для каждой особую волну и тип отношений и это выпадало из уровня провинциалольных напрочь. С его приходом в дом там обосновался театр мысли и чувства с классным драматургом и постановщиком. Биографы пишут о том периоде как о михайловско-тригорском и приставляют женских персонажей в качестве объектов мужеского интереса для соседа. Будучи в плену тогдашних литературоведческих традиций, иначе они написать и не могли. На самом же деле молодому мужчине в самом цвете поэтического дара ничего не стоило увлечь и соблазнить на что угодно любую из тригорских здесь и сейчас. И всё это имело высший нерв и страсти дочерей короля Лира отдыхают, глядя на вспышки и пожары в русском имении. Даже беглое сравнение "легкомысленных" опусов того периода со всем окружающим говорит: Пушкин в Тригорском порядком захмелел и от концентрации и от качества женского напитка. А ведь параллельно шла работа и над "Онегиным" и там литературные критики выискивают следы тригорско-михайловского безумия. У поэта была комната в их доме и молодой мужчина среди женщин в самом цвете - это что? - А если этот мужчина Пушкин? Но о том периоде особых исследований так и не вышло, гладких библиографических немножко и это всё за почти двухвековую пушкинистику!
  А там творилось неимоверное. Мама ревновала дочерей и племянниц по-настоящему и удаляла успешных кокеток в тверские и московские имения. Якобы для их же блага и от соблазнов молодого повесы, но все знали, что наих месте она видит себя. На эту тему имелись очень похожие сюжеты и из библии, и из античного эпоса, однако же дело в реальном мужчине при женщинах. И каждая из них сумеет разглядеть нужное для себя, не претендуя на вещи, предназначенные сестрам и маменьке. Понимал это и Пушкин, поэтому был с соседкой-помещицей так же деликатен, как и с её дочерями и племянницами.
  Анна Петровна Керн - тот самый случай "заботы" о репутации юной генеральской жены. О них написана масса исследований и мы сию обильную библиографию оставим за скобками. И отметим, что Пушкин и Анна Петровна прекрасно рассмотрели настоящий интерес Прасковьи Александровны и умело от её зоркого ока укрывались, обнаруживая несвойственную возрасту зрелость и самообладание. Тут я сделаю авторское отступление, ремарку насчёт зрелости и самообладания. Автору сюжетов очень разветвлённых и заковыристых любая затея в играх с домашними - легко! Так что некое лукавство и актёрство дляПушкина и Анны Петровны Керн труда не составили и сыграть послушание - а почему нет! О мгновениях и вдохновении было в памятном романсе композитора, но летучесть контактов и перетекание лёгкого флирта в могучую страсть - это и есть большой поэт и Анна Петровна это чуяла легко и давно. Им не нужно объяснений, свиданий на аллее: достаточно взгляда и вот она страсть и вожделение с единением! Про неё потом писали поэты, художники и музыканты - она нечто! Это нечто знал и Пушкин, поэтому у них вышло всё и сразу и такое совпадение духовных ойкумен сулило нирвану вечности, что они уже и чуяли и испытали. Но к благодетельнице Тригорского всегда были очень уважительны, не путали высшее с рутинным и потом в своих мемуарах Анна Петровна ни слова не написала о кознях тётушки в адрес собственный и её дочерей, тянувшихся к Пушкину. Она писала о той поре так, будто знала минувшее с чужих слов, чьи глаза сумасшествия Тригорского монастыря никогда не видели и к их имению ближе сорока вёрст не приближались. И свою связь с ним хранила так же бережно, не выдав наружу ничего. Пушкинисты терялись в догадках относительно посвящений чего-то из Пушкина к ней, а она утаила всё интимное и так и не нашла смелости опубликовать настоящие жемчужины, рождённые с её участием. - Уж очень узнаваемо и интимно было написанное! Такой пиетет и заботливость возможен лишь при высшем и созидательном чувстве.
  Не менее сильные строки имелись в шкатулке и у Прасковьи Александровны и о них тоже никто не прознал! Хотя про возрастную поклонницу в кругу друзей поэта чего не говорили. И он, подыгрывая фальшивой волне мужской солидарности, тут же сжигал её откровения, дабы самому не съехать на ответную волну. Но он её уважал и ценил. И в редкие встречи они мало говорили о делах, смакуя общее и нетленное. Оно у них было и нравилось обоим. Барыня после бесед с ним добрела и светилась ярче лампады в красном углу своей молельни.
  Такие же дамы располагались по всему пути поэта. Они ясно осознавали свою роль при нём и не тяготились вынужденной таиинственностью, пестуя новое в себе, чего без осознания сокровенных минуток с пиитом не случилось бы никогда. Здесь всегда начиналось с одного и того же - желания статьмузой хоть на миг иувидеть собственное отражение в строках ответа. В этом начале ясность наступала в первые же минуты сближения и такой шаг сродни привычному каждой даме от рождения - смотреться в зеркало. Сооружённый образ влиял на поэта и тот писал портрет словами и образами. - Какова сама, таков и портрет! И какая женщина не убеждена в собственной состоятельности по-женски, которую только надо обнаружить.
  Слова циников-доброхотов, что нет некрасивых дам, просто не у всякой дамы найдётся нужное зеркало и потаённые краски - это стон души лишённых желанного арсенала. Поэтому всякая женщина инстинктивно тянется к своему отражению где угодно, надеясь на удачу. С Пушкиным всё это начина-лось тут же и сразу же выходило из рамок игры в светскость. Такие вещи не бывают невинными, но кто об этом задумывается? - Редкая женщина заблуждается на этот счёт и попавшие в оборот к нему раскрывались так, чтобы в пиитическом зеркале ничего не потерялось и все нюансы души находили отражение. Им не было стыдно признаться в привязанности к нему, но это и всё, что нам известно. А раз так, то с ним у них было настоящее и туда чужим хода нет!
  
  Е.КАРАМЗИНА начало мужания поэта ++ от 1816 года
  
  Ещё до южной ссылки Пушкин бывал на балах, где танцевала прежняя Государыня и парой-другой кратких фраз успевал обменяться, когда она умудрялась уединиться с ним на глазах у всех. Она вела себя очень деликатно, с достоинством принимала знаки поклонения и хотела чего-то свежего, непохожего на придворныемадригалы. Про неё в Лицее слухов было много и среди студентов были как её негласные рыцари, так и неприемлющие "эту немку". Пушкин не принадлежал ни тем, ни другим тусовкам, а просто наблюдал за ней, отмечая её как бы "неправильность" и удалённую от принятых норм собственную точку зрения на ценности света. Она уже прошла увлечения кавалергардами и испытала "прелести" этой "дворцовой болезни" в самой полной мере. Историю с Охотниковым муссировали многие и большей частью те версии, где императрица выглядела недостойно. Были и иные версии, где она явная "брошенка" при живом муже и его фаворитке, эпатирующей все мыслимые и немыслимые нормы.
  Поэту было интересно видеть её лицо и живые глаза, чурающиеся фальшивой величественности. Имея несколько выкидышей и смертей деток в младенчестве, императрица всё же сохранила свежесть лица, стройность фигуры и возрасте около сорока лет выглядела чуточку за тридцать. С этим помогла наследственность и она старалась хранить то, что заложено природой. И зрелая красота белокурой статной дамы её сильно выделяла на фоне чуточку местечковой прелести черноокой фаворитки мужа. И если на фаворитке написано, что с ней вытворял Государь пару часиков назад и это было чуть не живой картиной из эротического романа, то Государыня уровня не теряла и для понимающих являла зрелище намного более высокого уровня. Речь шла об обычном достоинстве женщины, попавшей в полосу бед и несчастий.
  Это выражено не напрямую, но приметы этого Пушкин уловил из движения глаз императрицы, уже владеющей искусством обмана в совершенстве. Она приглашала к игре и он отвечал, давая знать о понимании своей роли. То есть,ни шагу из рамок, но обязательно сделать это! И кое-что тайком придумывал тут же, читал, как бы экспромтом на тему минувшего разговора, за что получал заслуженный взгляд: Государыня была умной, откровенной и благодарной женщиной. Не глупенькой грешницей, мстящей мужу, как витало в смутных слухах о царской чете, а очень взвешенной и разумной женщиной. Византия интриг царского окружения чистотой и здравым смыслом не отличалась, поэтому поэту и не казалась интересной. Но мир интима так или иначе всегда состоит из тайн и подковёрного словоблудия с особым смыслом, жестами и умолчаниями, непонятными для не посвящённых. И Государыня по этой части казалась очень информированной как в русских жестах и выражениях, так и по-французски. Французский у этой немки был очень хорош и изысканность его у собеседников она видела и уважала встречным вниманием. Русский поэт в этой части был хорош и поиграть в закоулки условностей получалось и с ним.
  А первые основательные уроки грамоты в этой риторике он получил от Катерины Карамзиной. После публичногоизвестного всем "отлупа" за атаку чужой супруги уже приватно, но в присутствие мужа она оценила чистоту чувства и преданность юного поклонника и узнала, не таит лион обиду. Юноша пожал плечами и ответил, что его признание хоть и кажется безрассудством, однако эти слова он готов повторить снова: он ею и впрямь увлечён до самого-самого! Муж переглянулся с женой и спросил гостя:
  - Так хороша женщина или зашкаливаютсокровенные страсти? - на что юноша ответил не сразу, но набравшись смелости:
  - И то и другое - и зашкаливают, и чудо, как хороша!
  - И вы готовы подтвердить это новым мадригалом, здесь и сейчас?
  - Да! - выпалил гость дома и супруги переглянулись. Он понравился и в этом. Свежесть его страсти они видели отчётливо и понимали чистоту помыслов. Так возвышенно его красавицу супругу не желал никто и опытный муж оценил всё по-достоинству. Катюше пиитическое рвение и преданность нравилась, это он чуял чем-то внутри себя, поэтому шанс предоставили здесь и сейчас -жена занялась собой у зеркала в гостиной и гость мог периодически черпать вдохновение, поглядывая на неё. Муж углубился в бумаги и не мешал музе переводить страстидуши и тела в возвышенные материи рифмы и алитераций. Вскоре гость воскликнул:
  - Готово! - и состоялось восхождение юноши в мужское достоинство. Его оценили, одобрили и приобщили. Муж не опасался его по-мужски, как юного и нетерпеливого любовника, различая устремления поэтические и стимулы эмоциональные. - Катя умеет всё и домашнюю ауру в гармонии содержит отменно, а свежая кровь в доме тоже пригодится.
   Хозяйке опус понравился и она тут же переписала его в особый альбом. Там только самое-самое! А в следующий визит привела поэта в комнату, где хранились её портреты с раннего детства. Последние акварели изображали настоящую киприду, познавшую, цветущую и едва ли доступную.
  - Мои дети такую меня не знают. Но я и такая тоже. - Не всегда и не со всеми. Увидеть меня та-кую, вы, молодой пиит, хотите?
  - Да! - выдохнул Пушкин. За такое он готов платить чем угоднои тут же.
  - Тогда ваши опусы должны быть достойны моего слуха, а вы, любимец музы, смелы и настойчивы. Как только сотворите что-то стоящее, я вас жду в этой гостиной. - Но не раньше, чем через месяц. Вам надо остыть от прежних страстей и привычек: если хоть что-то утечёт на сторону - смерть! -Нравственная! Итак, вот эта гостиная и мы с вами, больше никто ваших мадригалов не узнает, даже косвенно и в цитатах. - Вам ясно?
  - Да!
  И через месяц началась новая жизнь, где всё живое и клокочущее. С такой женщиной иного быть и не могло. Взрослая и чувственная фемина с болезненным и приятным удовольствием погружала и просвещала юного пиита в нюансах светских интриг и игрушек и получала весомые свидетельства собственного совершенства. Неистовая муза сливалась с тяготением души и выдавала шедевры, не имеющие аналогов в мире мадригалов. Страстью пахла каждая строчка и фраза и пронзительность написанного не оставляла сомнений в искренности опусов. Женщина слушала их, таяла от вызванного им внутреннего женского строя и не могла найти ничего сравнимого с этим. Она понимала, что в этих звуках и строках упрятано тайное соитие, внешне уже выступившее на его глазах. Оно обитало рядом со страстью и так отдавало мужским, что женщина невольно к нему прислушалась. Содеянные с ней и для неё строки стали сравнимы с портретами в гостиной.
  Но ещё не все и не во всём и Пушкин настойчиво работал над формой и содержанием. Есте-ственная тяга к женскому в нём была настолько сильной, что путь познания души и сердца супруги главного историографа России он одолел неожиданно быстро. Это уже не лицей, а высшие университеты.
  Однако по-настоящему метаморфозы по этой части начались с очередной беременностью хо-зяйки дома и естественных проявлений сей субстанции на её теле. - Это были пятна и особенный румянец, ну и удивительная глубина её и так колдовских очей. И он выдавал сии заметки по проявлению нежностей от беременности, выглядели они диагнозом домашнего врача по форме и юного казановы по сути.Своё мужское поэт даже не пытался маскировать под пиитичские фокусы и релаксацию капризной музы. Форму эти диагнозы имели приличную и женщина, прочитав их с наслаждением и щемящей болью, прятала подальше, чтобы вернуться к крамольным инстинктам наедине с собой: таким ни одна достойная женщина делиться не захочет, уж очень сокровенно и проникновенно!
   Вручив даме очередной рецепт возвышения над прочими смертными и грешными, Пушкин проходил в библиотеку историографа России и погружался в мир книг и знаний, которыми они наполнены. Наученный супругами по части поведения с замужней дамой, Пушкин им следовал вполне осознанно и по молодости лет надеялся на исключения, которые для такого просвещённого дома неизбежны.
  Жена историографа принимала молодого пиита в мужней библиотеке за обычное явление. Туда приходили многие из приближённых и читали книги и рукописные фолианты на темы жизни, философии и истории. Лицеист Пушкин был из самых юных, любопытных и живых умов, поэтому муж ему позволял многое, в том числе и дискуссии на отвлечённые темы, включая славянофильство, набиравшее силу и популярность в обществе. В этой гостиной дискуссии не имели и признаков менторства профессора с учеником, Пушкин говорил лишь о вещах, ему понятных и осознанных. Он готовился к беседам с Карамзиным и пользовался аргументами из прошлого страны и мировой истории и культуры, не просто прочитал книжку про болотниковский бунт, но и что-то из критики на эту тему. В лицее история шла наукой серьёзной и сам аппарат науки знал каждый учащийся и Пушкин в этом не был отличником. И вообще качество знаний у него имело иные критерии - глубину и полноту исследования. И в этой связи учил он не всё внимательно, пропуская вещи, на его взгляд не главные. А вот на основных направлениях он с другом Дельвигом знал всю подноготную.
  Так что в гости он шёл, как на бой и хозяин дома мог оценить иной взгляд на факты, ему извест-ные и ясные, которые из уст юного пиита получали совершенно особое значение иокраску. Он хорошо понимал,что юноша не повторяет чужое, а излагает собственное, пусть и не совсем зрелое. В его горячных идеях подкупала чистота и свежесть, что Карамзину импонировало всегда.
  Как-то хозяйка дома сидела с рукоделием в кресле и одновременно вела беседу с разбушевав-шимся в чреве плодом. Она считала, что будет мальчик, родив после двоих дочерей сына, она уже ви-дела разницу отчётливо. Пушкин уловил эту беседу и, затаив дыхание, стал наблюдать за удивительным таинством. Когда плод успокоился и мать ему сказала добрые слова напутствия, гость не выдержал и подошёл к женщине. Она, возбуждённая беседой с сыном в утробе¸ настрой юного пиита уловила сразу. И позволила приникнуть к животу, чтобы гость мог услышать движения плода. Он ещё ворочался, но лишь устраиваясь поудобнее и мамочку особо не тревожа.
  Пушкин нежно исследовал поверхность живота и отмечал места заложения будущего Карамзи-на. И его касания женщине нравились. Это были руки мужа, а не шалуна и такое она различала давно.
  - Поговори с ним! - велела она и он спросил:
  - О чём?
  - О нём и о нас с тобой, чтобы он чуял, что его ждут и любят и рос спокойно.
  - О том, что я его уже люблю, можно?
  - Разумеется, это его порадует особо.
  И беседы пиита с плодом стали регулярными. Он ему рассказывал разные истории из собствен-ной жизни, в том числе насчёт послушания и прочего мужского, неизвестного мамочке Карамзиной.
  И вот такое волшебство обольщения для них стало желанным наркотиком, без которого они уже не могли. Руки и слова пиита обращены к беспомощному плоду и выглядели знаком помощи будущему мужчине. Он придумывал сказки и притчи по самым рутинным поводам и вкладывал их с помощью рук и уст. Он рассказывал сыну о маме, которая поправилась на несколько фунтов, чтобы правильно носить его, а потом и выкормить первыми его движениями, упоминал о переменах на лице и укорял за строптивость и непослушание, обещая воздать за всё уже на этом свете.
  Женщина слушала признания и плыла в облаках обожания, зная, что всё это только для неё. К тому же, пиит границ не нарушал, пестуя выделенное пространство и понимая состояние замужней женщины. А она границы устанавливала и меняла сама, поэтому юному воспитателю доставалось по-рядком и в самых щедрых измерениях. Иногда он устраивал сеансы экспромтов и женщина слушала вещи изумительные и исключительные. Уже сама и ни с кем полученного не разделяя. Когда родился Николя, Пушкин был счастлив не менее Карамзина-отца. Уставшая от родов Катерина Андреевна нашла момент и шепнула ему:
  - Сашка, а ведь он и твой тоже! - и юный повеса уже с полным правом стал молодым папашей. Не выдавать себя никому, было единственным условием продления сказки наяву и он строго следовал условиям игры.
  Диковинных очертаний дружба с Катей-младшей у него вышла сама собой и виною была особая тяга к матери семейства. Мама немножко ревновала пиита к детям и строжилась, не давая им впасть в пелену безнаказанности и вседозволенности. Глядя на Катюшу Карамзину-старшую и пестуя её деток, он мысленно добирал неполученное от собственной матери. А зрелая женщина по имени Катерина Карамзина просто была самой собой. Пушкин бывал у них часто, но особо не засиживался, чуя грань между желанным и будничным: Катя стала самым желанным существом и любое в себе из плотского он сто раз осматривал, прежде чем обрушить на предмет поклонения.
  И их отношения перешли в разряд прочных, он становился для неё всесильным зевесом, а она одной из жертв страсти: то обращённой в корову Ио, то Иокастой, то Пенелопой, то Ариандной, то волшебницей Диркой, то жертвой Ясона царевной Медеей, то ещё бог знает кем. Женщина пахла страстью и собственным чревом, а юный пиит неожиданными мыслями и первозданным мужским очарованием. Она имела в мужьях очень незаурядного мужчину и хорошо знала толк в основных ценностях, поэтому избранность юного поклонника уловила сразу же. И старалась ему соответствовать во всех проявлениях необычной связи.
  Катерина Карамзина слушала посвящения и чуяла себя гораздо моложе и сокровеннее, чем на самых удачных полотнах. И давала видеть себя такую весьма охотно. И он вскоре научился понимать в женщине многое из того, что она прятала лишь до поры и выдавала негласно и единственному. Потом эти умения и проникновенность развились и утончились, но начинал мужание и возвышение он с Катериной-волшебницей.
  И про византийство дома Романовых и ближнего окружения самодержца от неё он узнавал ве-щи тонкие и точные. И потом на балах он угадывал про Государыню самое-самое подсказанное ею, а его покровительница уточняла ход пытливой и игривой фантазии своего ученика. Для творческих экспериментов такие игры имели значение важное и многое в поэтической палитре определялось сиюминутными открытиями альковных тайн держителей власти.
  Не всегда дамы-самодержицы были отменно хороши во всём, но в исконно женском они бли-стали. Это касалось и нынешней иностранки на престоле - Шарлотты Прусской. Будучи принятой в главных семействах двора, Катерина Карамзина о них знала порядком и просвещала Пушкина во мно-гом, поэтому он не питался иллюзиями, как другие ровесники, зная: зрелая женщина лучше юной гри-зетки по всем статьям. Надо лишь соблюсти меру и не ставить её на одну доску с дебютантками и тогда женщина воздаст за всё. - Эту школу он постигал не только с её участием и показательными уроками, но именно Катя указала на координаты настоящего в женщине.
  В царствование Николая Павловича атмосфера балов в столице и быта в Царском Селе мало чем отличалась от той, что была при его брате Александре Павловиче. Чуть изменилась и помолодела массовка, в остальном всё то же, особенно - высшие сановники. Как и прежде, Государыня парила в облаках почитания, а её супруг изображал провинциального Зевеса и шутил с дамами, как бы возвышаясь над рутиной дворянской когорты и приглашая наиболее любопытных взглянуть на придворное бытие получше.
  Этой игре не одна тысяча лет и поэт обращал на неё внимание лишь, когда женщина в нём вы-зывала что-то глубинное и её хотелось разглядеть получше. Женщина без изюминки даже в роли императрицы ему неинтересна! А такие дамы на престол попадали редко, хотя монаршие жемчуга, порой, помельче купеческих. С этим у обеих государынь полный порядок и написать этюд про очи, движение, внимание и прочие наработанные костюмерами козыри - три минуты! Бывало так, что две-три строки останавливали дыхание женщины и тут её можно брать голыми руками. В высшем свете таким средством пользовались охотно и оно выглядело чем-то таким, что нам через столетия кажется видом интеллектуального спорта, когда обнажение происходит, но это доступно только участникам дуэли мужчины с женщиной. Поскольку всё это рифмами и ритмами и чаще всего на безопасном французском, то не участвовать в них юный поэт просто не мог, не мог и всё тут! Ну и не Державину же или Жуковскому с их реноме соперничать с моодыми офицерами, которые и поэты тоже весьма часто. И именно ристалища с "большими мальчиками" за внимание "больших девочек" и отшлифовали перо Пушкина. Из того времени ничего не сохранилось в письменных свидетельствах, но общие восторги о таких летучих схватках - это факт. Они всегда искромётны, свидетелей парочка, а адресат стоит рядышком, затаив дыхание и впитывая всё и всё! Играл ли Пушкин по-крупному в таких делах? - Да, он игрок. Всегда ли выигрывал? - Вряд ли всегда, но часто и горечь отлупов только стимулировала жажду реванша. И иерархия в адресатах таких ристалищ имелась тоже, поэтому снижать уровень он не мог, поскольку был бы вытеснен на обочину, а это для него недопустимо! И в редкие минутки уединений он выдавал желанное высшей дамой. Их не слышали и нервической позы поэта не замечали, поскольку всё сказано в пять-семь слов и поражало прямо в сердце!Она молчала и осмысливала услышанное, которое и смысла не имело - одни чувства! А пиит смиренно стоял рядышком и вкушал плоды содеянного - поверженная дама. Потом он раскланивался и уступал место следующему игроку на высочайшем балу столичных нравов и честолюбий. Вся жизнь - игра, про такие шоу тоже.
  Ну и самое важное в механизме старинной игры самодержцев - отнесение прелестей самой Государыни и претенденток на внимание её мужа, которых выбирали из числа фрейлин или дам понравившихся основательно. Претендентка на возвышение должна в чём-то быть исключительной и тогда лишь удостоиться поощрительного взгляда императрицы. Будучи отменно выстроенной природой, Шарлотта Прусская,несмотря на кабальные обязанности рожать наследников, в тридцать лет сумела сохранить себя так же собственными умениями и умом. Она знала физиологические и интимные предпочтения мужа и легко угадывала его движения по сканированию женского пространства вокруг себя. Ему предлагали, а он выбирал. - К такой игре он был готов и видимость ухаживания и обволакивания очередной жертвы - всего лишь ритуал.
  Если мужскую часть этой игры Пушкин вскоре узнал до деталей и она ничего нового для него не представляла, то женская вызывала интерес и, изучая её внимательно, поэт вскоре обнаружил тайную зависть и уязвлённость Государыни: она прежнимот мужа и семьипресытилась и хотела новых игр и ролей для себя. Или хотя бы иного сюжета. Он рассказал о своём открытии Кате Карамзиной и та улыбнулась:
  - Он ей осточертел ещё на пятом году! Я это знаю точно и как-нибудь расскажу в подробностях.
  - Она рожала и изображала счастливую супружницу?
  - И ещё как изображала! - с едким сарказмом подтвердила женщина.
  - Вот так Государыня, вот так актриса!
  - Думаю, в Зимнем с ней никто не сравнится, даже свитские и те, будучи лживыми от рождения, ей в этом уступят!
  
  Чуть в сторонке от дома Романовых обитала великая княгина Елена Павловна, жена брата-самодержца. Она была далека от суеты поверхностного созерцания династической богемы и общалась в основном с фрейлинами, которых подбирала сама. Елена Павловна слегка дистанцировалась от Шарлотты, но в главном её искания и чаяния разделяла.
  Пушкин, будучи с детства очень приметливым и наблюдательным, со временем это качество в себе развил и на его основе заключил, что Елене Павловне нужен умный и эрудированный мужчина - собеседник, а царствующей Шарлотте -тоже мужчина, но понимающий, чувственный и разделяющий тайные чаяния зрелой женщины. Именно тайное и влекло эту даму, вынужденную к игре теперь уже чуждых ролей. Ясное дело, такие мужчины срединынешних кавалергардов не обитают, а приближён-ные сановники слишком погрязли в примитивных византиях самодержца, чтобы хоть что-то понимать в высшем и сие женских особ царского рода сильно напрягало.
  Женскую неутолённость Пушкин различал издали, иногда чуя отчаянное дыхание сердца и те феромоны, которые доступны лишь посвящённым. Онполагал, что высшим особам требуется совер-шенно разное, но сугубо женское и не всегда утончённое. Наблюдая их прелести и причёски, отвечая на вопросы в ходе танцев или куртуазной беседы и прислушиваясь к сильно переменчивой мелодике речи, он всегда размышлял. И,исходя из этого, догадывался, что Государыня от своей роли порядком устала, да и здоровье уже не то, болезни и внутренний упадок угадывались на её внешне очень и очень ухоженном лице.С ним и над ним работали многие мастера, рисуя удивительные картины благополучия и неги. Поэтому прочитать скрываемое удалось не сразу и не каждому, но ищущий да обрящет!-И результат тщания и прилежания в этих наблюдениях дал плоды: оказывается, лицемерить Государыня научилась отменно и по части актёрства драматического могла соперничать с самой Екатериной Семёновой, не теряя лица в самых критических ситуциях. И уже вскоре Пушкин обратился к своей наставнице:
  - У Государыни наличествует настоящий любовник или я ошибаюсь? - Она ведёт себя так, будто где-то и с кем-то играет по-настоящему и с чувством, а тут лишь профессионально и без ошибок подыгрывает партнёру в старой пиесе, - и женщина уловила знакомый для всех мужчин дух зевеса: поэтическое в его исполнении пахло иначе. И она улыбнулась зевесовому:
  - Ты не забыл, чем кончили все любовники Клеопатры?
  - Кэт, ты просто ревнуешь! - возразил он и она с удовольствием вдохнула то, чем освящено в женщине всё абсолютно - ревность! - Утробную и сводящую с ума. Стало жарко и мысли жены императорского историографа порхнули в ту эпоху, когда в Зимнем её обожали и лелеяли пуще нынешней Государыни. Не так и давно это было и вспыхнуло тут же. Обожание - это такая отрава, которая никогда не приедается и к ней тянет чем-то внутренним и самой неизвестным путём.
  - Хочешь поиграть с ней? - спросила она чуть звенящим шёпотом.
  - Немножко, - кивнул мужчина и успокоил волну от женщины. Она своим шипением и магией сводила с ума и сама возбуждалась донельзя. Карамзина не была интриганкой и сводницей, но в одной обойме с пиитом молодела и хотела внимания и обожания. Пусть и не в прежнем размере, но что-то возвышенное с Аликсом она имела всегда и привязанность к нему стала защитной функцией зрелой женщины: в его обществе не хотелось стареть ни за что! Она понимала иллюзорность многого в этой дружбе, но расстаться не могла, да и сам мужчина ею дорожилпо-настоящему, что она чуяла всем су-ществом.
  - Я подумаю, что можно сделать с этой неказистой игрушкой, - ответила она чуть позже, всё в себе выстроив по ранжиру, чтоб и себя не выдать и к пииту лишнего внимания не привлечь.
  Влюблённость в Государыню Пушкину изображать не пришлось, поскольку она в нём возникала вроде условного рефлекса почти мгновенно. И предварительное обольщение вышло довольно легко на одном из балов, куда он сопровождал Карамзину-старшую. Государыня пошла навстречу сразу и оставалось лишь обустроить само свидание. А для этого привлекли старые связи Карамзиной в Зимнем дворце.
  Свидание с Шарлоттой устроила одна из знакомых фрейлин, к ней Карамзина пришла с поэтом и потом они по анфиладе комнат Зимнего вошли в гостиную, где ждала Государыня. Сцена интимного присматривания во время светской беседы за чаемпрошла по накатанной и вскоре Государыня получила конверт с мадригалом, которого втайне ждала давно и от кого угодно - только бы оно было стоящим! Ситуацию птицы в клетке Пушкин распознал сразу и очень взвешенно и осторожно приступил к осаде, поскольку в этой охоте все номера промахнувшихся гибельные.
  Государыня не могла рисковать чтением мадригала в обществе поэта и отлучилась ненадолго якобы вымыть руки после возни с оранжерейными цветами и вернулась вполне счастливой - всё вышло по её разумению и поэт точно уловил настрой. Поскольку встречи не могли быть длительными, то дамеследовало что-то предложить сразу. В том, что крамольный поэт одарит божественным, Государыня не сомневалась и в авантюру рухнула моментально. Присутствие же рядом Карамзиной гарантировало приличия и конфиденциальность по всем статьям. Она незаметно передала роковой платочек Дездемоны, на котором можно писать записки и передавать, не вызывая чужого интереса. Свои пять слов она уже начертала.
  - Читаем вместе? - спросил мужчина партнёршу, когда они приехали в её дом. И она задума-лась, не зная, какую часть себя предпочесть. Но мужчина решил за неё, уважая все сущности, а не обо-лочку страсти. И развернул платочек, там ещё видны слова, растворяющиеся на ткани от времени, ещё пару часов и всё канет в лету. - "Любопытство сгубило Еву, что будет со мной?"
  Женщина знала Шарлотту давно и проявленной таким образом ипостаси в ней ранее не отмечала. Она пожала плечами, не зная, что на уме у очаровательной прусачки с неявными признаками мозгов. - Чувственность и возбудимость женского - вот и все достоинства. Поговорить мужу с ней кроме, как о детях не о чем и это знали все придворные. Но кормление деток она частично оставляла за собой и такую Государыню возжелали даже гвардейцы и камергеры. Хотя про удачливых так никто и не прознал, сие не означало её верности супругу. Вовсе нет: зная её выучку по этой части, наиболее проницательные считали - она хитра и не попадается, играя Пенелопу. Карамзина была из числа проницательных. А поскольку и сама очень затейливая дама, то практические подходы к самодержице она нашла уже вскоре. И потом ещё раз напомнила сообщнику руководящую мантру:
  - Ей тридцать с небольшим и все её дети от мужа! - Однако эта частица семейным пресыщена весьма и весьма и хочет преображения. Ничего больше в голову ей не идёт. Иначе мы бы ни платочка не увидели, ни её смущения на твой мадригал.
  - Ты права, всё в ней довольно простое и кровьволнует только опасность . - Но это у меня, мужчины-обольстителя, а как с тобой?
  - Если тебя поймают, а я ничем помочь не смогу, то грех и на мне!
  - Ты как-то странно про грех. - Что там такого, раз ты слишком взволнована?
  - Я про грех первородный. У нас с тобой по этой части всё чисто и мы не грешны.
  - У неё должна остаться память в виде Софии или Аликса?
  - Да! - выдохнула женщина с такой страстью, что мужчина отшатнулся: подобные интриги за один сеанс не свершаются, а это риск в высшей мере. Катя на такое решилась неспроста и он спросил:
  - И это ей за нас с тобой тоже?
  - Не ей, а ему! И его умершему братцу тоже. - Всем им! - ответила она и поэт уточнять не стал, чуя главное в душе подруги. Такая решимость и отвага даже колхидской Медее не по чину!
  И,перебрав всё мыслимое в таких делах, он догадался о подноготной успешной работы её мужа над такой проблематичной историей России и истинной роли супруги в этой истории. И ни единого слова или намёка об этом. Она знала, что он в курсе и видела это всегда и во всём. Поэтому в его мужском устремлении бывала надёжной союзницей и подругой. И они разделили обязанности: он писал обольстительные сонеты и баллады, а она устраивала свидания и передачу записок на платочке. А началось всё с мадригала, полученного на свидании.
  
  Грехом наполненный сосуд:
  Шарлотта с поясом Венеры,
  Фрейлины мне его несут
  Тайком от глаз ревнивых Геры.
  
  И я, вкушая дух, немею
  И полный страсти шлю ей взгляд,
  Ласкаю призрачную фею
  И муки нашу негу длят,
  Вкусивши их, готов на рею
  И плаху кровью обагрить,
  Чтоб суть твою до дна испить!
  Терзаем пояс Ипполиты,
  В пещере делим страсть с Данаей,
  Плющом Кибилы мы увиты
  И ночь вдвоём прольётся раем.
  Из ветвей и ростков лозы
  Плоды пахучие вкушаем,
  Нас будоражит дух грозы:
  В её раскатах прирастаем
  И струи благостных ветвей,
  Желанны будто в ласках руки,
  Нет их прекрасней и нежней,
  Не видеть их - от ада муки!
  Сыскать наш рай летит Гермес,
  Но плющ расправлен Диониса
  И не увидят нас с небес:
  Кто обхитрит такого лиса!?
  И мы в грехах с тобой витаем,
  Сосуд с утехами без дна
  И книгу вечности листаем
  - О днях с соблазнами она!
  
  Шарлотта Прусская по-русски говорить толком так и не научилась, но понимала суть и нюансы отменно, поэтому музыку соблазнения приняла всем женским существом. Европейская лирика труба-дуров и вагантов звучала не так проникновенно и в свободном течении никогда не бывала, зажатая в строгие рамки грамматики. Написанная Пушкиным баллада стала и опием и ядом сокровенности и женщина его тут же проглотила. Испытав его действие на своём сердце, она решила, что с такой стра-стью надо дружить.
  И пить наедине с мужчиной-обожателем Шарлотте вскоре понравилось, а потом пришёлся по душе и дух опасности, его окружающий.
  Уже на первых этапах тайной интриги с обменом платочка Государыня загорелась от пылающих опусов поэта и припомнила себя несколько лет назад в муках коронации в Москве. Тогда среди про-хладной вежливости столичного сановничества московское дворянство дало урок формальной лояль-ности и склонности к любой вандее, если она сулит выгоду. Громкие заверения в верноподданости ей, женщине с развитым музыкальным вкусом, изначально казались фальшивыми и, воспитываясь в скромном европейском княжестве, актрисой с раннего детства -она видела подноготную улыбок и расшаркивания. Немногие из ритуала и последующего сопровождения ей виделись настоящими. Пуш-кин, недавний узник и ныне свободный, был из тех, кто заметил в ней женское и прекрасное и именно на нём сделал акцент в оде на восшествие к престолу. И тепло его слов она отметила ещё тогда, несмотря на поверхностное владение русским языком. В ту минуту именно тепла ей хотелось и внимания, а не церемонных расшаркиваний и холодных улыбок сановников. И потом она не однажды ловила на себе его взгляды и от них на душе становилось хорошо.
  Эта память осталась надолго и потом с помощью фрейлин она имела о поэте всё доступное и недоступное тоже. В общем, как поэт, он был в её вкусе и она стала входить в роль тайной поклонницы, не выдающей ни привязанностей, ни особой осведомлённости о нём. Так было лучшеи прагматичная немецкая натура всё это облекла в рутинные игры коронованной особы. Она пользовалась только женскими источниками и их оказалось достаточно, чтобы понять суть молодого пиита. История его романа с графиней Воронцовой, которая аукнулась поэту ссылкой в Михайловское, выглядела очень романтично. ИШарлотта, встретив виновницу и участницу интриги на представлении её мужа в Зимнем, впервые сравнила оригинал образа и его отражение в устах поэта. - Строки, которые знатоки приписывали влиянию Елизаветы Ксаверьевны, казались изумительными и в то же время правдивыми, отражающими достоинства графини, унаследовавшей многие качества её матери, блестящей в прошлом красавицы графини Александры Браницкой. Реальная графиня Воронцова стоила того, чтобы из-за неё так поплатиться. И ходившие в списках вещи, которые приписывали её влиянию, тоже впечатляли. У фрейлин с давних пор сложились надёжные связи в мире муз и практически всё, вышедшее из-под пера лучших пиитов России, становилось их достоянием, минуя цензуру и уже в первые недели хождения в списках.
  Что-то из интимного, разумеется, оставалось в тайных альбомах, но и эти артефакты культуры рано или поздно всплывали, пусть и основательно очищенные от узнаваемых деталей. И обладатель-ница тайного мадригала могла сравнить посвящённое себе и написанное другой красавице. Ревность и зависть - качества присущие любой женщине и захотеть чего-то подобного Государыне довелось уже вскоре.
  Кто ей писал негласно? - Все лучшие, в том числе и Пушкин, и Вяземский, и Батюшков, и Баратынский и даже академичный Жуковский становился неузнаваемым, соперничая с друзьями по цеху и роняя отнюдь не невинный олимпийский нектар, а вполне зрелое вино греховной истины. Однако наиболее ярко и сочно всё это выглядело у Пушкина и в этом она убеждалась всё больше и больше.
  В ходе неспешного изучения приватных сонетов и мадригалов, которым уже несть числа и среди них добрая сотня авторов из высшего сановничества и кавалергардов, она обрела вкус и умения различать уровень автора. Её не удивило, что Пушкин лучший. Его неформальные мадригалы различным и не всегда известнымженщинам звучали изумительно и по уровню исполнения не уступали, апорой и превосходили изданные опусы. Она понимала, что есть и совершенно закрытое, ушедшее в альбомы, и оно может всё принятое превосходить на голову. Азарт поиска она особо не выдавала и не пропускала других авторов, которые на слуху и фрейлины с удовольствием подыгрывали, полагая в Государыне пробуждающееся женское, которое ого-го как запашисто.
  И вообще полулегальный оборот мадригалов в списках сводил с ума: иметь такие стихи в тайных альбомах - мечта всякой уважающей себя женщины. Даже самые дорогие жемчужины и подвески на шее, кольца на руках не могли сравниться с тайным восхищением мадригалом, о себе любимой написанном и сводящем с ума чувственностью и проникновением в самое глубинное женское. И всё это наедине с самой собой, когда душу окутывает тайна и исповедь невозможна в принципе! Настоящая женщина не может без тайны и глубина погружения в неё и есть суть её. А у Государыни с этим уже наметилась гармония. К тому же, все утверждали, что поэт хранит тайны своих приключений очень бережно и утечки о прекрасных дамах - это желания самих соблазнённых хоть чуточку покрасоваться в лучах славы, пусть даже вот таким необычным образом.
  Семейная жизнь императрицы только для голодных до пищи умов из провинции казалась устроенной в высшей мере, на самом же деле у неё, как и у любой венценосной особы, были крупные проблемы с умом и сердцем. Началось это на третий-четвёртый год замужества, когда стало ясно с ценностями настоящими и придуманными. Пусть ум Шарлоттыи не был особо изысканным и утончённым, однако исконно женское в ней имелось в достатке и оно зрело и развивалось и требовало достойного выхода. Няньки и кормилицы лишали естественного общения с детьми, а протокол интимных тонкостей общения с близкими. И раздвоение души обрело естественный ход, дав продолжение уже освоенному актёрству и защитной реакции тончайшего женского. Фрейлины, окружающие впубличных и домашних делах, так или иначе способствовали двоедушию и двоемыслию. Эти дамы легко шли на умолчания о многом из её жизни и искали точек сопрокосновения, чтобы помочь выразиться по-женски.
  Отдельно стояла сфера клерикальная и ей, теперь православной замужней госпоже, порой приходилось следовать и привычно католическому. А это тоже не всегда можно обнажать, поскольку любопытных и корыстных умов и очей вокруг предостаточно. Что-то недопоняв или недослышав, досужие языки потом облекали в слухи, от которых спасения нет. В общем, довольно быстро Государыня применилась к обстоятельствам и стала играть роль недалёкой, но милой и доброй госпожи. Вести с родины ничего спасительного для души и сердца не доставляли и она потихонечку погружалась в российский быт и дворцовые нравы.
  С годами здоровье прежней добротно устроенной красотки несколько ухудшилось и частые беременности его только ослабляли. Если внешне невыразительные и не очень состоятельные королевы Европы страдали от женской ущербности, то у российской императрицы с этим полный ажур: хороша и здорова в части рождения наследников. Родила даже на самый придирчивый выбор уже не одного. И муж её спальню посещал достаточно часто. Но не менее активным он был и с фрейлинами, а так же иными дамами, блиставшими на балах. Поскольку она происходила из семьи, знакомой с династическими развлечениями, то не удивлялась зевесовым затеям мужа. Устраивать личную жизнь собственных фрейлин, отягчённых следствием государевого внимания, часто приходилось и ей и с некоторых пор это Государыне перестало нравиться. Иными дамами муж занимался сам, но ей доставало и своей толики. Однако виду она не подавала и свою энергию направляла на изучение главной проблемы: почему именно эти дамы привлекли его внимание и как сумели удерживать его интерес так долго?
  Занимаясь их предстоящим замужеством в той или иной мере, она выясняла подробности вхождения в связь и сюжеты их развития. Дамы её мужу нравились самые разные и их ответным дви-жением руководило любопытство: как это делает Государь?
  Некую коллекция соблазнённых для себя составила и Шарлотта и эта теневая картинка при всей своей низменности и примитиве её волновала с каждым разом всё больше и больше. И в этом была невообразимая смесь ревности, любопытства и неутолённого женского. С каждым годом его становилось всё больше и больше и теперь неутолённое мужем требовало тайной сатисфакции. Она чуть более остранённо смотрела на тех сановников, которым вручали очередной "приз" из мужнего алькова и отмечала, что не все были серенькими посредственностями по-мужски. Некоторые изоблагодетельствованных мужем вполне хороши и очень даже неглупы, но без рецидивов пресловутой дворянской гордости и чести. Их будущие жёны надолго в фаворитках не задерживались и ревности особой не вызывали. Кроме одной дамы, которая Государя любила по-настоящему. И у неё он бывал подолгу, отлучаясь лишь по неотложным делам и воздавая долг детям. Послушная и покорная прежде, императрица с годами стала обнаруживать в себе неожиданные мысли и незнакомые ощущения. Кроме известного с рождения чувства ревности появилось и его естественное развитие - а почему бы мне так же не поступить самой? И хотя пример предшественницы на престоле принцессы Баденской был отрезвляющим, но её поступок сам по себе вызывал уважение, пусть и тайное.
  И вода источила камень верности - роль птицы в золотой клетке Шарлотту Прусскую стала угне-тать. Идея мести пришлась по душе и, будучи очень способной актрисой по жизни, она лишь озаботилась поиском партнёра по интриге, благо расположения искали многие и у неё был выбор. Та же немецкая практичность отсекла всех кавалергардов и сановников и остановилась на людях, далёких от вершин власти и внимания мужа с его клевретами. - Художники, музыканты и литераторы императору были неинтересны и про них он сам не знал ничего, поэтому подвержен влиянию чужого мнения. Надо лишь умело и вовремя его представить. Этим искусством фрейлины владели отменно и она его периодически оттачивала на себе, приближая то одного, то другого претендента на внимание. Узкий круг фрейлин был предан ей до конца из соображений солидарности служительниц современного гарема. Они понимали, что ходят под богом и императором, но в остальном служили императрице и альковные тайны цариц и великих княжён были самым сокровенным их чаянием, так никогда и не вышедшим на свет божий.
  Традиции ремесла сводниц передавались по наследству и никогда удачные приёмы, находки и решения не исчезали без следа. Тайная сводня - это тончайшее и благодарное занятие и расположе-ния у них искали не менее, чем благословения духовника. И никогда успешная сводня не искала вы-годного положения в свете или при дворе, оставаясь в тени и для отвода слишком любопытных глаз пестуя какое-то простое ремесло или целительное снадобье по уходу за царским телом. Оно бывало и приворотным, и отворотным и сия действенность всегда являлась испытанной интимно-доверительной реальностью, а не восторженными слухами.
   Отвороты и привороты проходили дворцовые испытания на новых волнах страждущих кава-лергардов и новеньких разноцветных фрейлинах и царица могла убедиться в их эффективности. И лишь после этого средство переносилось на Государя. Получались "неожиданные" для него конфузы и "понятливые" жесты партнёрш по зевесовым играм. У каждой из соблазнённых появлялась собственная история и Государь мог сравнивать своё мужеское могущество с самыми разными дамами в различном антураже алькова, а то и ликующего пленера и игр в купальне. Бывало такое и в охотничьем домике и в рыбацкой хижине тоже. Ну и не с одной из них такое не заканчивалось тут же! Дама попадала на второе и следующее свидание, вот тут-то ведуньи и вступали в дело. Зачать этой красотке или не зачать от Государя, решала его жена, а приводили в действие этот механизм ведуньи через посредство вездесущих фрейлин. Естественно, в таких случаях всегда находились "веские" причины отсутствия беременности, на которые и сворачивались подозрения императора. Понести от Государя - доля желанная и многие из сановников подставляли своих жён, а те с удовольствием уступали монарху и через некое время сообщали о беременности, если это устраивало саму Государыню, если же дама или её муж не нравились, никакого вам зачатия, а императорский бордель - дело добровольное!Фамилия беременной попадала в список и им с мужем что-то да перепадало при случае. Механизм у Романовых откатанный и лояльность таким образом облагодетельствованного дворянства с монархией были взаимны.
  А эффективность снадобий по зачатиям и их блокировке проверена поколениями ведуний и волшебниц, поэтому работала без сбоев, давая лишь некие зазоры во времени приворота или отворота. И вообще, когда говорят о приворотах и отворотах, то люди образованные деликатно улыбаются, а верующие и верноподданные выпучивают глаза и без раздумий принимают за божью истину. Но медики и сведущие в травах и минералах точно знают, когда и как надо собрать иную траву и потом довести до кондиций, чтобы она стала снадобьем. Если не путать их с шаманами и лжеколдунами, то станет ясно значение древней медицины для здоровья цвета нации. И ведуний в деревнях и городах не так много, и угодья травославные не так велики, поэтому и результаты этой интимной отрасли особой огласкине любили. Остановимся на этом и последуем за сюжетом романа.
  Роль молодых фрейлин во всём этом была номинальной и они, как массовка на сцене с факи-ром, отвлекали внимание Государя на свои ужимки и кокетство. Главные постановщики и исполнители трюков и чудес - это дамы с опытом и большими умениями. Они на первые роли во время балов и приёмов не рвались, но в кулуарах без их воли не происходило ничего. На тайных собраниях именно они решали, кого из претенденток пора вводить в первый круг и каким образом склонять повелителя к нужным решениям. У них было собственное представление о высшем свете и свите императорской и навыки теневого управления событиями уже имелись вполне эффективные. Так что свобода выбирать наложниц из фрейлин и дворянского сообщества столицы у императора была сугубо символической и иллюзорной: всех прелестниц ему подставляли умные и хитрые дамы из свиты слегка поблекшей Шарлотты Прусской.
  В общем, так вышло, что Пушкину соблазнять Государыню не пришлось - она готова к измене всем строем своей жизни и поэт на этом её поприще не был первым. Единственное, что её беспокоило, так это безопасность интриги. И она инстинктивно доверилась Пушкину, полагаясь на дворянскую предусмотрительность. Ну и фрейлины были надёжны в тойже мере, что и поэт. - И это произошло!
  Шарлотта познала запретную страсть в таком совершенном виде и с самым знаменитым пиитом России. Страсть с ним очень быстро перетекла в нечто большее и продлить негу соучастия в опасной игре она предложила сама, как и обустроила второе и третье свидания по высшему разряду конфиденциальности. Оказывается, она многое умела из того, что прежде казалось никчемным. Естественность реакции мужчины на себя Государыня тоже различала и утончённую страсть, замешанную на уважительности, приняла с удовольствием. В такие минуты она сбивалась на родную немецкую речь и поэт с удовольствием упражнялся на языке Шиллера и Гёте, выдавая фразы, которые на всех языках звучат в равной мере волнительно. И мужское "Лотхен" она слушала с упоительным удовольствием, чуя в нём ту негу, которая давным-давно мнилась ещё в роли невесты Ники. Но нынешнее звучало намного волнительней и пронзающе и она впервые по-настоящему осознала новую себя. Прежняя невинная Шарлотта - это жалкая тень нынешней, умеющей и знающей всё! Эти новые для неё умения объявились неожиданно, но принадлежали ей и теперь при её теле были, как влитые.
  - Мне шестнадцать, а вам чуть более и мы с вами в счастливом эдеме! - заключила она, приняв заряд мужского благополучия. Всё это совсем непохоже на супружеское и выглядело свежим и неза-пятнанным, хотя она знала точно о качествах поэта по этой части. Из числа искусниц при дворе его естество познала не одна прелестница, однако Государыня стала юной Шарлоттой и всё интимное в её жизни начиналось именно с сегодняшней страницы.
  Пушкин с удовольствием вернулся в то время, ему такое нетрудно, темболее, что ничего в себе менять не надо и тогдашнюю Шарлотту он не забыл:
  - Я помню ваш приезд в Россию и тогда вы были именно такой, как сейчас.
  - Какой? - спросила государыня, чуть приподнимаясь на подушках.
  - Счастливой, сударыня!
  - Мне больше нравится, как в ваших устах звучит - "Шарлотта!"
  - А мне ваш стон - "Аликс!"
  - Я Шарлотта, а ты - Аликс? - предложила следующий шаг женщина и он согласился:
  - Тогда и теперь, ты искусительна и неподражаема!
  - Ты хотел меня и тогда?
  - Да, тебя хотели все, кто понимает в женщинах. И теперь это не остыло, ты же видишь!
  Шарлотта и впрямь была счастлива и не хотела этого скрывать. "Пушкин здесь и сейчас" не стал менять ноты и продолжил партию. Так бывало с каждой близкой женщиной и он влюблялся настолько быстро, что не замечал перехода от зевсовой страсти к чему-то основательному и уже от души и сердца. Стихи и прочее интимное в общении были аурой любовного процесса, а не сокровенной сути. Всё это служило атрибутами тайного общения и ни одна из соучастниц так никогда себя и не выдала, инстинктивно принимая божий дар участи с мужчиной.
  Взрослая и опытная в чувствованиях Шарлотта была и осторожна и предусмотрительна, однако чашу запретного удовольствия выпила до дна. Лишь насытившись, она выдохнула с облегчением и чувством выполненной миссии - отомстить. Полученное от мужчины уже обрело очертания и сущность и теперь она могла это семя пестовать в себе.
  И в своё время женщина сообщила о своём счастии. Носить от собственной страсти оказалось легко и она вернулась в пору молодости и иллюзий.
  
  - Ты довольна? - спросил Аликс Катерину, узнав об итоге мисии.
  - Да, теперь в ней и моя частичка тоже. Так что, дай ей бог здоровья!- И твоего характера, - чуть помедлив, добавила Карамзина.
  - А Елену Павловну ты никак не отметила по этой части, почему?
  - Она на такое не пойдёт. -К тому же, умна, и непричастна. Так что с ней такие войны ни к чему.
  - И ещё одному своему человечку в чужом стане ты так и не порадуешься?
  - В их стане он, наш с тобой по крови и духу, счастлив не будет. Так что пусть с этим призраком мается Шарлотта. Возможно, ей понравится процесс и случится ещё одно непорочное зачатие!
  - Так ты её не любишь?
  - Ненавижу! -выдохнула потомственная дворянка с такой яростью, будто чернь холопов в её кровь въелась ещё от язычников. А может это ревность к такой же аристократке, но из другой страны? Уж что-что, а ревность поэт уже прекрасно чувствовал и в исполнении Кэт она была необыкновенной, как и сама она!
  - Если выживу от нынешних дел, то опишу тебя, как англичане несравненную Марию Стюарт. - Тебя видеть, слушать и вкушать могу без конца. У этой шотландки вся тайна в промежности, а у тебя в умном очаровании. Мы близки целую вечность, но я влюблён, как юный лицеист в знатную даму и го-тов служить всегда.
  - Служить? - улыбнулась женщина, знающая азартную натуру мужчины, от которой никогда не имела защиты. Даже в лицейские годы. От его умных и пронзительных глаз трудно уберечься и даже в шестнадцать он казался и аполлоном и зевсом.
  - А разве нет? - Ни одна любовь или страсть не живёт так долго. Ты - моё сокровище и богиня, я служу в надежде на милостыню и счастлив ею!
  - Этого от меня так мало, что кажется милостыней? - возмутилась женщина и мужчина уверил в обратном:
  - Вовсе нет! - Но божество не может нисходить до уровня смертных. Так что - только милостыня!
  - И душе, и телу, и помыслам?
  - Ты ведь знаешь, что - да!
  - И как божество, я иногда принимаю образ смертной и являю бренное тело. - Ты эту мою часть различаешь?
  - Да!
  - И я, такая, ещё хороша? - тихо спросила она, он убедительно развёл руками и она поверила. Быть привлекательной для всех она уже не могла, но для него получалось легко и всегда. И она знала, почему. И вполне естественно, что глядя на маму, цветущую в обществе Пушкина, понемножку проникалась его очарованием и средняя дочь Карамзина - Катерина, привычная к нему с давних пор. Мамино свечение и его звучание в их доме всегда были синхронными и добрым ангелом для неё он был с той поры, когда специально для смышлёной малышки с живыми глазками адаптировал самые затейливые сказки и менял сюжеты и концы, надеясь увидеть восхищённый взор слушательницы. И менял так умело и к месту, что мама стала ревновать его к дочери.
  - Катя, ей только шесть лет!?
  - Но она уже принцесса, а ты её король! Она будет твоей женой и родит наследников, - с жаром возражала мамочка.
  - Она знает, как это делается? - не скрыл иронии мужчина и женщина с тем же пылом ответила:
  - Да - от любви!
  - Мне к вам не ходить и сказок не придумывать? - он с укором взглянул на неё и она перемени-лась, став мягкой и податливой:
  - Ходи, чего уж, Николя хоть за это укорять не станет. Катеньку он любит тоже, но по-своему и эта плутовка катается на вас двоих. - Ты ей сказку, а папа поучительную историю.
  - Мне нравится у вас, Катюша, очень и очень, и моё к тебе - это и к твоим деткам тоже. А с му-жем мы по одну сторону фронта. Но он стратег, а я по воздушной части. Души мужчин обитают где-то там.
  Но всё это осталось в той жизни поэта, которая с ним была до южной ссылки. Приехавший уже из следующей, что была в родном Михайловском, он и возмужал и переменился, обретя уверенность и силу. - Шесть лет разлуки слегка приглушили боль страсти, но с первыми словами и взглядами всё вернулось на круги своя, тем более, что она уже вдова и прежняя преграда исчезла, добавив их ойкумене новых тонов. Теперь молодой поэт источал особый аромат и понимающим он сулил предостаточно неги и удовольствий от общения с его музой. И, увидев его через столько лет разлуки, она заряжалась новым очарованием и влюблённостью, без которой женщины не бывает. И потом, общаясь с ним так же близко, она вскоре отметила, что по части обиходности и знания зрелого женского Пушкин прибавил очень сильно. А такое бывает только от практических и плодотворных связей: от простых любовниц и наложниц мужчины обзаводятся иным. Чуточка ревности в ней проснулась, но так ничего и не добилась. К тому же, теперь она была свободной дамой, хоть и матерью большого семейства. Он к ним приходил в любое время и её салон стал лишь одним из поводов видеться. Кроме того Карамзина знала и умела в части издательской предостаточно и охотно отзывалась на просьбы давнего знакомого.
  Свести Пушкина с нужными людьми и задать тон беседы она умела хорошо, поэтому в сопро-вождении Карамзиной он приходил в самые неожиданные места и с помощью подруги имел удачу. Она же понимала природу своей живости и иллюзий не питала, но каждой минутой общения с поэтом дорожила. Иногда насильно оставляла у себя и закрывала в комнате с вином, запасом свечей и контор-ским столом. Открывала только к обеду следующего дня и дотошно проверяла написанное. - Пушкин старался не на страх, а на совесть, однако Карамзина оставляла вот так нечасто. И он точно знал, что с нею рядом он писал бы легче и глубже. - Она была самой удачливой и пронзительной музой. С ней шло что угодно: от стихов под Баркова до сонетов самой лирической тональности, превосходивших Донна, Шекспира и Петрарку. Она, прочитав написанное, воздавала по заслугам так, что добавки хотелось всегда.
  С ней выходило что угодно даже в затеях зевеса, ему бы самому и в голову не пришло озабо-титься душою Шарлотты Прусской, но вышло по самому удачному варианту и он в который раз позави-довал мужу Кэт, столько испытавшим с нею.
  - Мне бы такую жену! - думал он не однажды.
  
  
  СИНДРОМ ПЕРВОГО ПОЭТА РОССИИ + осень 1824 и далее в Михайлов-ском - Тригорском
  
  Возвращение из Одессы в Михайловское оказалось не таким легкомысленным вояжем, как ссыльно-унылая дорога на юг России, да и багажа прибавилось порядком, как трудами добытыми, так и руками и умом написанными. Бумаг стало намного больше и они не только творческие, прибавились собственные архивы и ему пришлось вести учёт всего, чтобы вовремя отвечать адресатам и по графику писать строчки отдельно для души и для дела. Теперь он в полной мере понимал ироническую фразу Вигеля о том, что Пушкин умеет быть только великим поэтом и никем более. И в общих чертах этому соответствовал, особо по качеству написанного и лёгкости разработки любой темы, от сказки и баллады до романтического байронизма. Вышел в свет уже не один сборник стихов и они расходились моментально. Тиражи теперь были немаленькими и известность автора позволяла устраивать как подписку, так и массовые допечатки. В списках, учитывая цензуру и прочие каверзы чиновников, ходило очень многое и чаще всего списки намного опережали сигнальные выпуски сборников. Порой в списках ходили версии, отличные от цензурированных и именно такие пользовались повышенным спросом и по несколько рублей за один листок с опусом! - Многим же было просто приятно иметь настоящие шедевры письменности, а не купированные очкастыми прислужниками дьявола!
  И так вышло, что уехал он из столицы с двумя скромными баулами лицейской поры, а возвра-щался в Михайловское с кучей сундуков и баулов. Среди всего прочего бумаги имели вес большой, но вещей памятных стало порядком и были они о событиях и персонах значимых и интересных по-человечески, а также и по мнению музы. А это расчёски с вензелями имён, платочки, канцелярские ножи для перьев, линованые подложки под писчую бумагу, особые средства для содержания оружия и иные мужские мелочи, значимые в обиходе весьма и весьма. Вещи дорогие памятью и потому бережно хранимые. Интимная прелесть таких предметов таила сокровенные воспоминания, которые мужчине не пристало выражать публично, однако прикасаясь к ним, он проникался теми импульсами, которые и были причиной их хранения.
  Бумаги и приобретённые книги в числе всего упакованного заметно доминировали и эта безде-лица говорила и приоритетах и итогах прожитых лет. Разумеется, при переездах многое в сундуки и баулы не попадало и расставание с этими вещами редко было рутинным, поскольку с памятью сердца у поэта была гармония. Не попавшее в багаж он дарил или пристраивал надёжным людям так, будто это живые существа. И подаренная книга точно знала, что не будет пылиться на полке, но тепло человеческих рук будет греть заключённые в них мысли и идеи. - Был ли поэт фетишистом? - В какой-то мере был, но эта спиритическая вера над ним довлела не особо, хотя из-под контроля не выпускала. И некий символизм этого был скрытой приверженностью к выработанным привычкам и обыкновениям, без которых личности-то и нет! Вера в некие числа, определяющие развитие судьбы, была не совсем слепой, а подпитывалась громадной массой фактов и резонов бытия, хранящегося в личном подсознании поэта и какому-то осмыслению ещё не подверглось.
  Все привезенные вещи определили в кабинет дома в Михайловском и он после объятий и слёз встречи очень долго разбирал свой багаж. Как и положено, всем припасены гостинцы и внимание, сто-ящее дороже всего. Вручал он их очень радушно и все видели, насколько блудный сын помнит их и ис-торию в отеческом доме. И домашние понимали, что прежнего худенького Сашеньки уже нет, а есть Александр Сергеевич Пушкин, русский поэт. - То есть, с ним теперь так просто не потолкуешь и своего мнения не навяжешь, да и ведёт он себя иначе, независимость так и светится изо всех углов личности. И вскоре эта эгалитарная субстанция всё и всех поставила на место.
  В итоге крупной домашней ссоры, затронувшей сами основы прозябания в деревне без доходов, семья демонстративно уехала в столицу, из домашних на время осталась сестра и насовсем Никита, кухарка и нянечка Арина Родионовна. А Пушкин даже не подумал лить слёзы и жаловаться в жилетку новым знакомым, ринувшись на живительные галеры творчества, благо никто не мешал и не лез с советами, укорами и обвинениями. - Надо завершать начатую в Одессе третью главу "Евгения Онегина" и открывать назревшую тему - "История Бориса Годунова". Ему никто ничего не заказывал и не указывал, он сам определял готовность к работе над опусом и уже знал, как работать с любым материалом.
  К началу октября он вчерне завершил написание "Цыган" и приступил к чистовой обработке созданного, а в ноябре уже набросал каркасные элементы "Бориса Годунова". Так что разрушитель-ность семейного скандала на работе не сказалась, к тому же он часто уединялся в домике своей няни и там работал и работал под мерный шелест прялки. Микроклимат вокруг имения был изумительным и он вдыхал смесь полудённого настоя еловых и сосновых деревьев с душистыми липами и раскидистыми дубами.
  Два озера рядом с имением сильно освежали округу, а остатки древнего ледника, вывалившего здесь с конечной мореной громадные валуны, придавали особую прелесть и диковатый колорит. Если на это смотреть издали, то покажется, что это ядра для исполинских пушек мифического Полифема, вступившего на тропу войны с новыми цивилизациями. Языческие легенды славян на эту тему когда-то в краю обитали, но с приходом православия незаметно исчезли, оставив лишь локальные оттенки в русских сказках. Местные жители к ядрам Полифемовских пушек привыкли и не замечали их диковинности, а Пушкин, тонко понимавший природу и про древние язычества знавший порядком, с удовольствием погружался в дохристианское предков и совершенно под другим углом рассматривал пирамиды из громадных глыб. От знающих людей он знал, что они в мощной ледяной реке приплыли с самого севера Европы несколько тысяч лет назад, когда-то покрытой километровым ледниковым панцирем. Что-то в этой диковине было совсем необычно и родников в округе очень много, были и с целебными водами. Святые горки и роднички - место для большого монастыря. Но от англичанина Мурчисона он слышал, что все минеральные и горячие родники - это связь с глубочайшими недрами и там так жарко, что плавится самое прочное железо и этому варианту он доверял гораздо больше. Но местные сказки от старожилов-крестьян записывал и песни с колядками и заговорами тоже.
  Попутно со всем этим писались статьи и стихи, Пушкин, несмотря на ссылку, от литературных баталий не устранялся и готовил привычные ответы оппонентам в самых разных формах, в том числе краткой, но разящей эпиграммой. Теперь до столицы было рукой подать и он получал почту в день её отправки. Ну и разницу между Новороссией и Центром он ощутил тоже. Тут азиатчиной и не пахло, зато европейской провинцией - очень заметно!
  Осколки карликовых княжеств и государств теснились вдоль Балтийского побережья и вообра-жали себя цивилизацией, морщась от русской азиатчины. Михайловское находилось рядышком с трансбалтийской магистралью, все большие города здесь имели крепости и там располагались воинские гарнизоны, ну и до моря с военным флотом тоже рядышком. И этот крутой замес оборонительных сооружений цементировал дворянство, имея полувоеннные структуры с волостными, уездными и губернскими предводителями. В связи с тем, что край болотистый и лесной, то пахотных земель маловато и деревни больше жили подсобным ремеслом, в том числе и извозом. То есть, лошадей много и на любой вкус. И Пушкин тут же выбрал себе коня по амбициям воина. Кроме него таких слабостей в семье не было ни у кого и из давней солидарности с братом и в пику родителям с ним часто скакала верхом сестра Ольга. Младший брат Лёвушка такие затеи не очень любил.
  Чтобы писать о временах Годунова, надо хорошо владеть материалом и Пушкин много читал и делал выписки, чтобы всё это использовать в работе. Устав от писарского рукоделия, он садился на коня и проветривал голову, надевая шляпу только в крайнем случае. И уже через два-три часа появлялись и мысли и варианты. Он возвращался домой и садился за прерванную работу. Здесь была полная гармония с музой и эта дама с удовольствием подавала идеи и способы исполнения. Шума и бестолковости демонстративного отъезда семейства он даже не заметил, с раннего утра отправившись в глухой угол обстрелять новые пистолеты. Когда он вернулся, дома было тихо и лишь Никита стоял на крыльце и дымил подаренной Костасом трубкой.
   - Так что, барин, уехали все! - сообщил он и поинтересовался: - Помыться здесь и наскоро или банька? - Пушкин сильно прокоптился порохом, устал от канительной забавы со стрельбой, чуточку оглох на правое ухо и поэтому кивнул:
  - Наскоро и здесь.
  Ополоснувшись, он пообедал и прилёг отдохнуть, освободив голову от грустных мыслей и млея от результатов пристрелки. И вскоре уснул. Но особо пообщаться с морфеем не удалось, поскольку явился посыльный из Тригорского, звали на праздничный обед. В честь чего, не сказали и он, надев дежурное для таких случаев, отправился в гости. Там к этому времени года обитали: барыня Осипова, её старшая дочь от первого мужа Анна Николаевна Вульф, ровесница Пушкина, падчерица Александра Ивановна Осипова, пятью годами моложе, пятнадцатилетняя Евпраксия Николаевна Вульф, две племянницы по 16-18 лет из рода Вульфов и Полторацких и две маленькие дочки от второго мужа Осипова. Все очень аккуратные, ухоженные, начитанные и музыкальные, так что к ним только с равноценным от души и сердца. Ну и самое главное в этом семействе - все с изюминкой и друг на друга не похожие. Сын Алексей, девятнадцати лет, учится в Дерпте и приедет на вакации в январе.
  Ещё до ссылки на юг он периодическим с соседями виделся и непринуждённые отношения сло-жились со всеми старшими. Так ровеснице Аннушке он кое-что написал в альбом и по её просьбе сде-лал акварельный рисунок. Они накануне обсуждали что-то из статьи о живописи и поэт пояснял суть умствований автора. Услышав такое в простых выражениях, она спросила:
  - А почему бы и автору не выразиться попроще?
  - И кто б его такого простого, серьмяжного и от сохи тверской, напечатал? - улыбнулся поэт и окончательно обезоружил собеседницу. Она тяжко вздохнула и сказала:
  - Серьмяжное у нас всё, что не в столице!
  - Вовсе нет! - возразил поэт, - провинциальная прелесть никогда не уступала столичной напы-щенности! Вот, к примеру, ваши очи и лицо! - Они сию секунду так выразительны, что живописцу перед ними не устоять. И собеседница сделала новый шаг к собственному возвышению и гибели:
  - Вы мне льстите, зачем? - и было в этом вопросе так много боли и тоски, что он не дал им никакого хода:
  - Нисколько! - Хотите я это покажу здесь и сейчас? - и собеседница молча кивнула, не имея сил ни на что более. В доме нашлись краски и бумага для живописи и они уединились в девичьей комнате, выставив заслоны от вездесущей Зизи.
  Аннушка терпеливо позировала и не пыталась подглядывать, когда художник отлучался по естественным надобностям. Когда же увидела себя на листе бумаги, то просто обмерла, насколько хорошо сделано и очень похоже на неё. Пушкин привычно поставил автограф и вручил лист натурщице. Она его тут же спрятала, одарив волнительным взглядом. Её обратный девичий дар - украшенный вышивкой платочек он долгое время хранил, но потом во время бесконечных сборов и переездов этот шедевр девичьей любви куда-то исчез.
  Остальные девушки тогда ещё были малы и его не волновали, а вот Аннушка уже тогда казалась хорошенькой и он успел в неё влюбиться за одну неделю. Потом поостыл и уезжал лишь самую чуточку влюблённым от того жара, который испытывал поначалу.
  За эти годы все подросли и похорошели, так что первый визит к ним он запомнил хорошо: у него разбегались глаза от яркого шарма разодетых девушек и самой Осиповой. С той доссыльной поры Прасковья Александровна внешне мало изменилась и казалась той же строгой, но приятной дамой с крахмальным белым воротничком на платье с выраженной талией и грудью. Её изящную головку венчала затейливая укладка и серебряная заколка на пряди волос сзади. Хозяйские указания дворне звучали чётко и музыкально, в то же время так, что ей никто не перечил, дети в том числе. И порядок в этом дамском монастыре был почище армейского, а настоятельнице самую малость за тридцать!
  Сделав вежливые визиты в самые первые дни после приезда, он отметил, что в их доме свет и музыка не затихают никогда и вальсы сменяются менуэтами и классическими пьесами для серьёзных музыкантов. Лучше всех играла старшая дочь Анна Николаевна. Он иногда тихонечко подбирался к её окнам и слушал разучивание трудных мест и они ему нравились не менее ровной и уверенной игры вещей уже разученных. Чуть менее ярко из-за юности и меньшего опыта в послелицейскую пору играла Алина, однако теперь она с Аннушкой по этой части уже сравнялась.
  Пушкин хорошо знал музыкальную среду ещё с лицейских лет и обеих девушек ставил очень высоко. Они его похвалы слушали, краснели и смущались. А поэт для убедительности сказанного угощал мадригалами и музыкантши смущались и хорошели ещё больше, возбуждая естественную ревность остальных дам, а их в доме порядком. Сейчас же отменных музыкантов стало трое - присоединилась подросшая Евпраксия, в домашнем обиходе - Зизи. Гостьи их дома из ближней родни на псковщине и тверской губернии тоже что-то умели и своих умений не стыдились, хотя на фортепиано играли послабее сестёр. Девушки из Тригорского знали с кем имеют дело и гордились таким соседством, а невозмутимый на их учтивость и хвалу Пушкин быть первым поэтом России уже привык и легко разводил руками, мол, что там. В общем, здесь бывало так же живо и трепетно, как и в Одессе на раутах и клубных чтениях. В комнату набивалось до тридцати человек и он чуял их дыхание и пиетет, которые в узком кругу ощущаются сильнее. И читал он не для всех и вообще, а каждому отдельно, научившись по искрам в глазах доходить и увлекать. Так что обмен бывал почти равноценным, если не считать того, что само обольщение было обоюдным и очень активным. Однако молодая публика слушала указания Прасковьи Александровны и особых пожаров и страстей какое-то время не возникало.
  Дом Осиповых-Вульфов в уезде был не единственным домом с традициями и яркими дочеря-ми, которыми надо любоваться и пестовать, Пушкин всегда с упоением погружался в атмосферу семейственности и особых игр, куда ни забредал с визитами, у дальних соседей тоже, воздавая всем по мере возможностей. В ту пору рассказы очевидцев о дальних странах, народах и нравах вызывали интерес громадный и повидаший всего порядком поэт - удача хозяевам и пиетет рассказчику. Нынешнему провинциалу с телевидением и интернетом не понять чувств тогдашних дворян в принципе. - Не просто путешественник и умелый рассказчик, а сам Пушкин!
  На том и остановимся.
  Из недавней ссылки поэт вывез немало особых почти экзотических впечатлений и воспомина-ний по этой части. Они разделялись на Азию, это Бессарабия и Молдавия, и Одессу - это немножко Ев-ропа, немножко Россия и немножко смесь всего этого в самых причудливых концентрациях. И в Киши-нёве, даже попав в боярскую спальню тайком от боярина, он находил время перелистать книги на господской полке и полюбоваться семейным альбомом с историей в картинках. Поэт в нём жил всегда и в такие минуты тоже, поэтому ему прощали грехи и ждали опусов на интимные темы. Если он где-то пропадал несколько дней и все мучались думами о его судьбе, то живого, цветущего и здорового встречали с гусарской прямотой:
  - Ну, как прошло? - и он выдавал романтический вариант, столь ожидаемый офицерами. Однако редко эти истории бывали истиной. Там бытовало имя дамы и так всем известное, описание дома и его устройства, остальное же - варианты офицерских баек и отличались лишь именами. Немножко истины было и в гастрономии и бахусном наборе искусительницы и искушаемого. И это всё, что уплыло из-под алькова и интимной коллизии.
  Сохраняя репутацию на приемлемом уровне дворянской чести, он никогда и ничего не совер-шал обманными способами и всегда платил тут же. - По обменному курсу: она свои женские ресурсы, а он мужские и интеллектуальные. При этом оказалось, что по-русски все дамы Бесарабии и Молдавии говорят и понимают прилично, поэтому чувственные мадригалы среди них ходили по цене драгоценностей. - Одна нитка бус за строфу качественного мадригала. Пушкин писал по высшему разряду и ему в обмен выдавали что угодно, только бы получить такой, которого более нет нигде и ни у кого. Не будучи Гермесом в принципе, он однако находил компромиссы и муза не кривилась от перлов, попавших в альбомы состоятельных боярынь. Ну и состоятельные дамы почти всегда были привлекательны и неглупы, как бы являя истину, что красота и богатство обратимы и даже классический скряга раскошелится на прелестницу в своём доме, а если нет, то хотя бы в алькове. В остальном же всё было не так свежо и чисто, как ему казалось поначалу. Но искусство требует жертв и он изучал расположение противника, проникнув тайком в его расположение и воображая себя соплеменником аборигена. Всё это потом сходилось в листочки и строчки большой рабочей книги, ставшей гросс-бухом авторских самоделок.
  Чуть иначе было в Одессе, с той разницей, что европейских дам и удовольствий было значительно больше и практика их изучения намного проще. - Не приходилось таиться в ожидании рандеву и поспешать после сеанса по изучению одесской цивилизации. Всё проходило очень цивилизованно и без сцен побегов или угрозы дуэли. - Ему назначали время, давали возможность для работы и вознаграждали за труды. Там он собрал массу материалов для самых разных очерков по устройству чиновничества, купечества, разночинцев и прочих сословий Новороссии.
  Пушкин был взаимно вежлив и выдавал свои перлы тут же, часто глядя в очи адресата, за что его уважали и любили. А Восток и вообще слаб на лесть и любомудрие, что его и умиляло, и удивляло. Боярская Молдавия ещё в памяти свежа и он мог сравнивать тамошнее и нашенское. Однако видел, что по части чувств и эмоций все народы устроены одинаково и отличны лишь уровнем культуры.
  Цыганки и молдаванки, румынки и гречанки, итальянки и турчанки играли в одни и те же игры и различались лишь нотным строем, который вскоре стал понятен и ему. И про рабынь и наложниц он знал из первоисточников, черпая сердца и слёзы своих подруг и наблюдая очи их повелителей: женщина всегда была рабой, а мужчина повелителем - такова суть мусульманской Турции, подпирающей русскую империю с юга. Русская женщина тоже несвободна, однако её несвобода сильно отличается от восточных деспотий и сия истина ему являлась постоянно в реалиях женских судеб. И потом, беседуя с Костасом в одесском трактире, он узнавал подробности мироустройства в таких деталях, что впору писать пиратские романы. Поскольку опыт прежней жизни Костаса был особенным, то роматика по-Байрону сильно осквернялась грубыми и грязными подробностями. Глядя на поскучневшее лицо приятеля, Костас говорил:
  - Увы, брат мой, таковы наши нравы и обычаи! - Никто нашу пиратскую братию добру не учил с самого рождения, а отнять чужое, казалось естественным. Да и какое оно чужое? - Торговец наложницами и контрабандой сам это добро не рожал и не пестовал, а если и купил, то на неправедный капитал, так что у нас с ним права равные.
  - Кого не зарубили, того на рею, а останки битвы за борт? - спрашивал Пушкин и бывший корсар отвечал:
  - Некоторых оставляли в живых, мало ли, что, вот они-то и драили палубу.
  - Мало ли что - это что?
  - Ну, там, выкуп или иной торг, а с бриттами так и вообще дело было серьёзным: за живого своего они пяток наших давали. Тех, что на рею не вздёрнули. Из бесед с ним поэт узнавал массу подробностей, которых ни за что не услышать из благородных уст дворянина или морского офицера.
   Что-то он заносил в особые тетрадки, что-то укладывал в памяти, что-то постоянно напоминали подруги, щебеча и беспокоя на родных наречиях и желая того, что и составляет сокровищницу культуры интимного общения. Эта сокровищница была и сокровенной, и откровенной, и очень чувственной, ну и от неё всегда есть плоды. Сия истина написана в очах женщин любых конфессий и почти всегда угнетена рутиной бытия. Однако общение с бахусом освобождало даму от излишней скромности, приобщая к вечному и желанному. И воздавали тому, кто их понимает и принимает в реальном виде.
  Пять лет южного бытия поэту дали видение контуров мнимого и очевидного и он глубинного извлёк тоже порядком, но главное, чего он достиг, - это понимание механизма человеческого общения, минуя различия языков и культур.
   Перстом ли креститься или щепотью, в мечети ли или в христианском храме, везде покоряются и каются в грехах, обещая быть праведным. - Все лгут усердно и самозабвенно, но хором и под регент-ством пастыря. Его беседы с людьми афеистского миропонимания установили скрытую истину: все клиры мира объединяют людей в одну епархию - послушного скота. Об этом мало кто говорил с сильным акцентом и называл настоящим именем, но поэт и сам знал судьбу Сократа, казнённого афинянами за безбожие. И эллинская культура для него с недавнего времени виделась не так плоско, как пишут в академических книгах. И он набирал форму и качество везде, где только возможно, в том числе и на свидании с дамой полусвета, когда та в ожидании обещанного мадригала либо восхищённо замирала, либо строила глазки и в фальшивой кокетливости требовала про себя более приличного.
  Приличного хотели все, но не все заслуживали того и поэт себя в средствах выражения мало сдерживал, порой выписывая рифмы на белоснежном белье или одежде дамы её же заморской косметикой. И такое бывало не однажды, однако никто в конклав писателей не жаловался, а исписанные поэтом одежды частенько всплывали в дамских воспоминаниях и плачах ярославны. И само общение и реакция виновниц и объектов импровизаций поэта заводило отменно и он такими крайними средствами пользовался всё чаще и чаще. Написать что-то откровенное на нижней юбке дамы стало желанием многих и эмоции от чтения тайком ей посвящённого перевешивали опасность наказания за грех. Писал он это чаще карандашом для бровей и реже губной помадой. Писал охотно и с азартом, после чего редкая охотница за автографами не искала продолжения. Кто-то его имел, кто-то нет, однако кое-кому и полученного хватило на всю жизнь и даже потомкам остались весьма правдоподобные легенды про пиита и его менад.
  Больше всего в этом паноптикуме страстей поэта интересовало лицо и очи искушаемых искуси-тельниц, в его оборот попадавшие не сразу и не все из желавших. Они, как на картинах апокалипсиса и перед вторым пришествием, играли, а он принимал условия, но импровизировал до конца и чем за-кончится конкретное, не знал никто. Обычно возникал дуэт и диалог всегда исходил из возможности каждого участника. Бывали удачные и неудачные партии, но никогда фальшивая нота не освистывалась публикой, поскольку её нет и всё это для них двоих. А далее вступала в дело репутация каждого исполнителя и здесь каждый за неё боролся.
  Пушкин, как профессионал лирического ремесла, уровень держал и срывы имел редко. Его партнёршам с этим бывало посложнее, поскольку такому классному исполнителю редкая певица могла составить достойную партию и спеть без фальши. Но с последним вскоре стало проще и к дамам среднего уровня присоединились более умелые и оттеснили любительниц и дебютанток, зрелище стало профессиональным, а удачливых исполнителей вызывали на-бис. В Одессе его репутация стала настолько высока, что дебютанткам в этот театр удавалось пробиться лишь по протекции. А билетёрами и администрацией служили серьёзные дамы. Но их влияние было глобальным и вскоре его патент на истину, одолев просторы Российской империи, дошёл и до Михайловского.
  Наметились и другие перемены в этом жанре: перешедшие из романтического амплуа его участницы всё чаще и чаще получали роли из Шекспира и Гёте и для этого им приходилось читать заданное на дом. Необразованные из отёсанных отсеялись и атмосфера в очередной раз посвежела. Уже в последние полгода одесской эпопеи редкие дамы из компании Костаса становились участницами морских прогулок, хотя раньше составляли большинство. Его друг отнёсся к капризу поэта философски и включился в игру с новым вниманием. С другой же стороны, Пушкин на него тоже воздействовал и Костас без насилия над собой учился цивилизации. Сцен из "Гамлета" и "Короля Лира" на борту его судна не играли, но и французских оперетток тоже. Солидность и приличия в известных пределах стали и пушкинским правилом. А вот Прасковье Александровне в этом убедиться ещё предстояло.
  Так или иначе в стране с таким "просвещённым и общительным" дворянством о Пушкине-импровизаторе шла молва, поэтому и в столице и в провинции про его качества знали немалое. Немножко, разумеется, молва перебирала, кое-что привирала, но в целом репутация и жанр импровизаций опального поэта стали известны. В общих чертах знала об этом и Осипова-старшая, ко всему она была тем источником, который бубенцами не звонил, сквозняками не шипел, но по её умолчаниям уездные дамы из проницательных догадались о главном - она к секретам Пушкиных причастна! И тоже насторожились, не подавая вида, надеясь втихую чего-то оттуда почерпнуть. Однако Прасковья Александровна хоть и знала многое из первых рук от его родителей, но вслух ни о чём из сокровенного так и не обмолвилась. И появления Пушкина в своём имении ждала чуть не с девичьим волнением, но причины сией субстанции в себе даже дочерям не доверила.
   Она теперь знала точно, что возрастные дамы среди его партнёрш по светским играм имеются в достатке и надеялась на удачу. Всё же она была женщиной, которая родила за годы его ссылки двоих красавиц-дочерей и совсем не переменила ни стана, ни темперамента, ни уверенности в женских силах и чарах. К ней ездили, ей поклонялись, писали дифирамбы и присылали подарки, склоняя кто к супружеству, а кто к лёгкой связи, однако она держала паузу, не найдя среди претендентов достойного себя. А иметь подкаблучных мужей и любовников не позволяла гордость, с которой у неё давно паритет и гармония. Теперь, после никчемных мужей, она имела право на собственный выбор и никуда не торопилась. И подкаблучных и подконтрольных держала для рутинных хозяйственных нужд - устроить это и подвести то.
  Имея трезвую голову, она обычно удерживалась от чрезмерных эмоций и топила в себе очень многое из женского. Однако порой наступали минуты и часы отчаяния, когда женская суть её буквально захлёстывала и в такое время она удалялась с глаз близких, чтобы не нарушить репутацию расчётливой змеи. Она садилась в одноместную повозку без кучера и уезжала проветриться. Возвращалась уже спокойной и уверенной в себе барыней. Она откуда-то знала, что может быть интересной Пушкину и ждала момента истины. Ждала и работала в имении и семье.
  Для Пушкина мир каждого человека начинался с изучения прочитанных им книг. И в любом графском или княжеском доме он первым делом смотрел на книжные полки и содержания старинных манусткриптов, потом видел степень зачитанности фолиантов и томов, из чего делал собственные выводы. И они были особого толка, не вписывающие в критерии: нравится человеку или нет. Приобщённость каждого нового знакомого к культурному древу для него значило очень много и Пушкин в таких делах иногда грешил, по произволу относя человека не туда, где его корни. Но сие было от щедрости и доброты, ну и он не помнил зла, тем более без умысла содеянного.
  Категории гармонии, как всеобъемлющей инстанции, ему нравилось давно и этот критерий хо-рошо чуствовал себя в его душе. В доме, где гармония обитала, он чувствовал себя хорошо, где её нет - там и ему неуютно. У Осиповых было и уютно, и просто. Ну и там все читали, книги были самого разного толка, от знатного дворянина Вындомского осталась отличная библиотека, которую определили в отдельную отапливаемую комнату и он ею пользовался уже давно. А хозяйка поместья поощряла у своих детей как само чтение, так и осмысленное отношение к жизни и её трудностям, которые покоряются умным и понятливым. Пушкин был из их числа и она ему покровительствовала. Почитала ли она его неким божеством от поэзии? - Скорее да, чем нет, но первые месяцы она над этим не задумывалась и просто упивалась музыкой пушкинской музы. - Несмотря ни на что и не взирая ни на кого! Как и всякая настоящая женщина, Прасковья Александровна была и чувственной и жертвенной одновременно, поэтому беды соседа принимала, будто собственные.
  
   СИНДРОМ ТРИГОРСКОГО ++ 1824-27 год
  
  Сразу же по приезду Пушкина из Одессы в уезде зашевелились приближённые к власти и пошёл шепоток по ссыльного вольнодумца из пииттов, над которыми нужен надзор и рука пожёстче, мало ли чего! Но особо рьяных надзирателей из местного дворянства не нашлось и к удивлению многих Сергей Львович Пушкин подписался на презренное для дворянина дело - надзор над собственным сыном.
  Соседка по имению Осипова этим сильно возмутилась:
  - Ленивый липкорукий помещик с масляными глазками осуждает сына, которым гордится Рос-сия!? - До прямых объяснений не дошло, но семью соседей она быстро поделила на чистых и нечистых. К чистым отнесла самого поэта, сестру Ольгу и брата Лёвушку, а к нечистым обоих родителей Пушкина. И после скандального отъезда семьи в столицу тут же устроила домашнюю пирушку, куда пригласила и поэта.
  Чистенькие и нарядные дочери, улыбающаяся хозяйка дома, натопленные печи, уют от тепла и света и веселье просто так. И гость тихонечко включился в сильно подзабытые провинциальные девичье-женские игры, осматриваясь вокруг. Из мужчин были соседский помещик Языков и Пушкин. И восемь женщин! Маше и Кате соответственно около 3 и 1 годиков, а остальные от 15 до 25 лет - пир и лакомство для глаз молодого мужчины. Не считая хозяйки, которая возраста не имела и ночною звездой светилась ярче всех. На дворе уже зима и первые пороши покрыли тропки к дому, выделяя парковую зону поместья от жилой, парковая часть имения искрилась всеми цветами поздней осени и начала зимы, а жилая половина чисто подметена и убрана. Музыка в доме имелась на любой вкус и щебетанье девушек казалось весенним гомоном птиц. Гость раскрылся в обаянии улыбки и принял условия игры. Если прежде его знали, как автора модных стихов, то теперь видели живого и обаятельного мужчину, знающего об этой жизни порядком. Такой гость в доме и он же поэт и рассказчик - большой праздник и к нему готовились тщательно.
  Гость пришёл после обеда и всё началось, точнее будет - всё былое получило продолжения. У каждой дамы были собственные притязания и былые привязанности почитательниц поэта и соседа получили новую пищу для ума и переживаний. Самые взрослые женщины, а это старшая дочь Аннушка, Алина - падчерица Осиповой, и сама Осипова складывали увиденное и услышанное в закрома памяти и надеялись потом и наедине с собой разобраться с приятными гостинцами. Ну, а молодёжь просто веселилась, радуясь тому, что не нужно читать, рисовать, вышивать и разучивать ноты для церковного пения.
  Танцы, пение, чтение стихов и живые картины в этот раз затянулись допоздна, порядком захме-левший Языков натужно излагал дифирамбы соседям, пока его не погрузили в коляску и не увезли до-мой, а сильно сомлевший от непривычной нагрузки Пушкин согласился остаться на ночь. Пока его устраивали и обихаживали, сон улетучился и он просто слушал тишину чужого дома. Она везде соб-ственная и нет домов в этом отношении даже чуточку похожих. Треск лестниц, скрип стропил, пение окон на чердаке и тяжкие вздохи распрямляющихся от дневного напряжения перекрытий в каждом доме собственные и сию музыку Пушкин слушал с интересом, перекладывая им в тон байки и легенды про домовых и колдуний. В Тригорском ночные шумы были особыми и на первый взгляд домовята мужеского пола там доминировали. Какое-то время всё это послушав, гость обернулся на книжную полку и подошёл к ней. В наборе книг таился совокупный портрет хозяек дома: мужским духом тут и не пахло!
  Чужой мужчина в сугубо женском доме - это всегда событие и уснули все с большим трудом и стараниями самой хозяйки. Упокоив и усмирив всех, она заглянула на огонёк гостевой комнаты и уви-дела читающего гостя.
  - Тоже не спится? - спросила она.
  - Так много всего и сразу на мою усталую душу! - Приятно у вас, светло и тепло измученной ду-ше, синьора, вам моё спасибо! - с искренним чувством ответил гость и его тон хозяйке пришёлся по ду-ше настолько, что её тут же толкнуло на достойное от себя:
  - Минуты сна с отдохновеньем
  На сердце пеленой ложатся
  И мнятся, мнятся повеленья,
  Отдамся ж мукам сладким братцу! - прочитала Прасковья Александровна модное из мадригалов, ходящих по округе .
  - Да, - подхватил элегическую тему гость, так и не отошедший от гостеприимства соседей и добавил, избегая опасной темы и настроя продолжить игры иначе, тому поводом полуодетая хозяйка, так и льнущая к неведомому, - книга попалась интересная. Зачитана основательно, закладки и пометки на них. По почерку - кто-то взрослый. О магнетизме. Вы всему этому верите? - вежливо переменил вектор беседы гость. Хозяйка подошла к карнизу печи и тронула его, он был очень горячим и ясно, что при закрытой заслонке до утра не остынет. Она кликнула прислугу, дала указание проверить остальные печи и вернулась к гостю.
  Он ждал продолжения, она неспешно и в предвкушении откровенной беседы по-русски устроилась в кресле и расправила складки домашнего платья. Только после этого взглянула на гостя и сказала в ответ на недавнюю фразу:
  - Книга заставляет думать об устройстве жизни и уже поэтому я её периодически листаю. - Всё ли в ней понятно? - Пожалуй, нет, так, кое-что. Но есть вещи мне известные и я исхожу из них, пристраивая то, что написано в книге.
  - Божественное и магнетизм - это же несовместимо: святое евангелие и научная крамола, чи-стый афеизм. Батюшка узнает, заругает! - Как вы это смешиваете?
  - Никак. Читаю и размышляю. Крамола ли, нет ли - моя ли о том печаль? - Все читают, эта книга у нас давно и попала от Рокотовых. Им это уже неинтересно. А моим дамам - в самый раз. Однажды устроили живые картины оттуда. - Вот так!
  - И что?
  - Теперь природу грозы и молний знают все.
  - Я вижу, у вас есть "Фауст" на немецком языке. Кто-то читает в оригинале?
  - Алина и я немножко.
  - Понятно?
  - Не очень. Немецкий язык сам по себе тяжеловесный, а тут и диалект старинный, будто "Слово о полку Игоревом" на-старославянском.
  - Вы их различаете?
  - У нас были две дамы: учительница и гувернантка из Саксонии, они и просветили.
  - Это книга учительницы?
  - Нет, гувернантки, она её подарила перед отъездом.
  - Гувернантка читает Гёте, надо же! - Она молода или уже к зрелости?
  - Чуть моложе меня, - улыбнулась хозяйка, - сколько ей, по-вашему? - и гость принял игру по женским правилам:
  - Дайте подумать! - и чуть позже выдал: - Чуть постарше меня, думаю, этак, на четыре-пять го-дочков. - И угадал. Хозяйка поднялась и пожелала приятных сновидений.
  - Я помолюсь за вас, чтобы грешное отринулось, а праведное облекло душу и сердце, - сказала она и вышла.
  И заклятие монастыря в Тригорском стало действенным. Его настоятельница Прасковья Александровна Осипова не так давно схоронила второго мужа и собственным светом и энергией поддерживала жизнь в своём имении. Она хорошо разбиралась в делах хозяйства и периодически вступала в дискуссии со своим агрономом и управляющим Карлом Рейхманом. Тот с удовольствием и ненавязчиво поучал хозяйку секретам земледелия и прочих сокровений деревни. Ну и свежа собой барыня, поэтому он не прерывал её наставлений и распоряжений, выслушивая всё внимательно и с почтением. Если же он, в его-то преклонные лета, недужил, то заботливая барыня посылала лекаря тут же. Он с некоторым удивлением отнёсся к её желанию рожать от тщедушного Осипова! И несколько детских смертей подряд её не сломили совершенно, пока не родилась Маша, а за ней Катюша. Их рождение он принял за божью волю и не слушал сплетни про гусара в отставке из Лопатино, который её к этому и подтолкнул. В общем, дом держался на барыне, а остальное неважно.
  Простые девушки и манеры домочадцев уже к третьей неделе в Михайловском Пушкина удру-чать перестали, а к седьмой он сам тянулся услышать и увидеть этот девичье-женский бедлам. Девочки уловили слабину, которая тут же вступала в силу в маминых фразах и распоряжениях и стали играть на этой волне. Хитрые бестии ловко разыгрывали живые картины маминой домашней школы с первого раза и успешно сдавали музыкальные задания. После этого можно посылать за Пушкиным, иначе - хоть до полуночи торчите у рояля или за столом, готовя задания. Мама была очень требовательна и понимала, чем хороша женщина в замужестве, если повезёт с мужем. Девочки ещё этого не знали и просто готовились к вечерним посиделкам, с тем, чтобы перевести их в утренние, оставив гостя у себя. Мама теперь позволяла им пользоваться Пушкиным и в бытовых делах. В этот год они учителей не держали, а сами учили младших деток, зная науки вполне прилично и тяготясь чужими людьми в доме. Гувернантки и учителя так своими и не стали.
  Лукавые чертовки придумывали неясности с уроками, сложностями во французских книгах по истории и просвещённый гость объяснял непонятное из прочитанного. Ну и в свою очередь они для него читали "Фауста" по-немецки с выражением в лицах и комментировали текст по-русски. Выходило так, что наедине с новым учителем оставалась то одна, то другая, то третья ученица и скрытая игра в мужчину и женщину шла своим чередом, минуя мамины запреты. Кончилось тем, что Алина обратилась за пояснением особенностей романа в письмах на-французском и поэт вопросительно взглянул на маму - это её дочери тянутся к урокам совращения и соблазнения. Она размышляла недолго и сказала:
  - Пусть они узнают об этом из первых, то есть, ваших возвышенных уст, а не испорченных соседских! - это прозвучало тронной речью самодержицы и поэт в который раз за годы в ссылке начал игру, где нет праведников. Для начала они распределили роли и учточнили амплуа каждой из участниц эпистолярной авантюры. Всё затянулось надолго и он опять остался у них. Ему выделили особый угол и туда он мог приходить без огласки в любое время, чтобы устраивать сюрпризы. Втайне девушки надеялись, что однажды он придёт ночью и кто-то из них спать не будет. - Вот тогда-то ...
  И по обычаю хозяйка приносила семейный напиток, утоляющий жажду. Не в большом бокале, литом кувшине или сосуде на одного, а в графинчике с парой-тройкой хрустальных бокалов для шампанского, которые были на серебряном подносе в знак большого уважения. Знаки внимания к соседу на самом деле соответствовали шкале домашних ценностей и в этом не было ничего гиперторфированного - уважали его так, что даже брусничный морс подавался на серебре! Напиток так запашист и отдавал добавками от другой ягоды, что пить его в одиночестве - смертный грех. Поэтому деликатный гость угощал хозяйку.
  Зима, темь за окном, протопленые печи и сугубо русский уют, чего не оценить иностранцу и в тиши большого деревянного здания слышно возню мышей в подполе и тихое клокотание голубей на чердаке. И привычная в первой четверти века экологии свеча из пчелиного воска. Чуточку фантазии и едва заметный медовый привкус окружает и пеленает. Для общения с музой - лучше не придумать и эти мотивы были главными у хозяйки дома: Пушкин пиит с большой буквы и дышать свиным или керосиновым огарком лампиона для него негоже. В зыбком пламени восковой свечи лицо и глаза собеседников теряли блеск и имели только главное - у Пушкина умная чувственность, а у хозяйки женское естество. В такие минуты она была и не матерью, и не хозяйкой имения: на поэта смотрела женщина зрелого возраста с глубочайшей чувственностью. И хотя он понимал больше сказанного ею, да и сам не забывался о собственном и хозяйском месте, у них зрело то, что называют настоящими отношениями мужчины и женщины. Невысказанные и необязывающие. Зато молодёжь условностями не грешила и пировала насколько хватало сил и умений.
  Так вышло, что микроскопические индивидуальные романы устроила каждая обитательница дома и обихаживала гостя тайком от мамы и сестёр. А Пушкин невольно им подыгрывал, понимая будущее каждой из них. Не очень глубоко, но каждую чем-то обнадёжил и как-то наградил.
  Вскоре подоспел метельный однодневный визит Пущина и поэт поделился радостью встречи с лицейским другом с соседями из Тригорского. До этого они много с Иваном спорили о поэзии, делах в России и за рубежом и выходило, что ссылка Пушкина в Одессу, а потом и Михайловское не такая уж большая потеря для него. Пущин коснулся деликатной истории с графиней Воронцовой и, получив от-кровенный ответ, посочувствовал:
  - Дама очень интересная, ради такой стоит и пострадать, я тоже о ней наслышан, но муж - дерьмо и каналья откровенная. Тут я с тобой согласен. И эпиграммы за такие грехи ему маловато!
  - Если бы она была только одна, я же там такую эмпирею начал! Но потом успокоился - не проймёт: он иначе устроен. А публика и так в курсе всего. Однако Бэт - она ведь его жена и её это задевало. Хотя говорят-то о муже, а с укором смотрят на неё!
  - Ты что-то писал для неё, в альбом, а не для публикации?
  - Разумеется, Ванечка, знал бы ты, как она изумительна и у нас не роман, а что-то очень и очень серьёзное. Мы мечтали уединиться в доме её матери, графини Браницкой, в Белой Церкви, она о нас знала и понимала.
  - Но это не твоя изба и сие тебя смущает?
  - Да, Ванечка, так оно и есть! Однако уже летом, когда Воронцовы уехали в Крым, графиня Бра-ницкая написала мне письмо, где звала к себе её личным гостем. Очень уважительная дама и достой-ная! - Она обещала хлопотать перед государем на этот счёт. Думаю, у неё бы это вышло. - Но опять же - с барского плеча шуба! - вздохнул Пушкин и гость перевёл на другое:
  - И что об этом сама Бэт, она к маме не ревнует? - Роскошная была дама когда-то! Её портреты до сих пор в гостевом зале Эрмитажа висят. - Уж очень хороша! - однако поэт умолчаний не хотел и ответил так:
  - Насчёт ревности - нисколько, но быть на содержании - это не моё! Даже, если уедем за грани-цу, я буду у неё в долгу.
  - У любимой женщины?
  - Ты же знаешь мои принципы, Ванечка, они не переменились, - сказал Пушкин с тяжким серд-цем.
  - А это ваш талисман? - указал он на перстень с рунической печаткой.
  - Да, у неё такой же. Я уезжал в страшном состоянии, если бы не Костас, пропал бы по пути, во что-то обязательно ввязался, а там, ты меня знаешь... Однако Костас меня чем-то так напоил, что я был в прострации до самого дома.
  - У вас будут детки? - деликатно выдержав паузу, поинтересовался гость самым главным в лю-бовной сфере. Сделать любимой женщине ребёнка - это не такой уж и грех, хуже, когда от такой связи у женщины только горечь разлуки. Детей от других мужчин в свете дворян древних родов порядком и это репутации особо не нарушало, так, отсверк и облеск. И Браницкие и Пушкины с его африканской веткой - роды уважаемые и дитя у Лизы от Сашки - вполне прилично, подумал гость и уточнил: - Так она решилась родить?
  - Решилась и надеюсь, что всё у нас получится! - легко ответил пиит и показал письмо Бэт с ри-сунком, где они втроём с будущим дитя. Гость рассмотрел эпистолярный шедевр и понял, что Бэт и в самом деле любит, раз решилась на такое открыто. Ну и текст не оставлял по этой части никаких сомнений.
  - Поздравляю: и любовь, и цветы жизни! - А здесь как, романов нет или уже?
  - Как тебе сказать, вроде бы и нет, но опутан и окутан вниманием моей соседки. У неё сонм до-черей и племянниц и все хорошенькие. Ну и сама выглядит им подстать и свежо. Кстати, я послал к ней Никиту, должны баньку истопить. - Хочешь парку и веничков берёзовых?
  - А на десерт хозяйский хоровод? - улыбнулся гость.
  - Возможно и такое, а ты вынесешь сию обузу? - В лицее мы тоже не скромничали с актрисами, так что же, Ванечка?
  - С соседями, однако, живут и здравствуют, - рассудительно заметил гость, - а актрисы что, напоил и забыл, - но друг сразу понял, что идея бани и чай в компании юных дам гостя устраивает вполне. Сборы не заняли времени и на санях Пущина они проехали до имения Осиповых, после ритуального приветствия сразу же отправились в баньку. На парадном крыльце выстроилась вся семья и выглядело это вроде церемонии по празднованию победы над самым лютым супостатом.
  Парная баня выдалась отменной и к концу многозвенной процедуры гость захмелел. То ли от квасных дрожжей, на которых настояны веники, то ли от деревенской атмосферы, то ли от встречи с другом, а может все вместе колдовства сложились. Короче, они в парилке так задержались, что обес-покоенные хозяева посылали узнать - живы ли? Когда друзья отправились в дом пить чай, было уже поздно и малых деток уложили спать, а остальной семейный ансамбль поджидал очереди с завидным терпением. Вроде бы и для дорогих гостей, но чуяло сердце бывшего лицеиста, что простым соседством тут давно не пахнет. Как по вниманию самой хозяйки, так и по суете её домашних.
  Беседа затянулась и плавно перетекла в вечеринку поклонников Апполона и Диониса. Фирменная домашняя жжёнка имела и вкус и аромат, которые Пущину показались диковинной восточной редкостью. Немножко танцев всё же состоялось и себя показали все дамы имения. Танцующая и поющая женщина - это венец женского рода и на лавры жемчужин по этой части претендовали все. Яркие, светящиеся и целомудренные по сути. Гость понимал, как тяжко для мужской свободы выносить их натиск местному страдальцу Пушкину и гадал, кому достанется пальмовая ветвь победительницы. - Все шесть женщин выглядели изумительно и не отравиться их обаянием невозможно. Хорошо подшофе гости только в полночь отправились в гостевую комнату Пушкина. Там устроены две роскошные постели и мужские принадлежности для курящего трубку Пущина. Когда гости в общих чертах устроились и сидели на своих постелях, как и прежде с ночующим Пушкиным, постучалась хозяйка и спросила:
  - Не нужно ли чего? - Пущин уже хорошо расслабился, на светские пикировки не был способен и от её пронзительного внимания растерялся, но Пушкин ответил и за него:
  - Конечно, требуется! - Благословения на добрый сон гостю от вас, Прасковья Александровна, ему с утра в путь. - Как вы на это смотрите?
  - И шотландского бренди в качестве капель для лучшего сна обоим? - перевела на понятное она и Пушкин кивнул, женщина уронила: - сию минуту! - и вышла из комнаты.
  - Она твоя тайная жена? - тихо прошептал гость, оценив семейную миниатюру.
  - Нет, Ванечка, отнюдь не это, просто добрая женщина и хорошая соседка! - Как говорят в свете - мы дружим домами! - Она тебе тоже понравилась?
  - Спрашиваешь - вижу в первый раз, она меня тоже и уже так легко от неё! Может, потому, что она с тобой очень близка. - Чуть больше, чем светская подруга и соседка, а?
  - Ванечка, уймись и не завидуй: то, что ты сейчас видишь, это и всё, что есть между нами.
  - Не любовница? - разочарованниво покачал головой Пущин.
  - Ванечка, ты ещё вполне ничего, но из её колдовских рук примешь только одну порцию. Иначе свершится заговор домашних нимф и ты утром ехать передумаешь. - Тебе и впрямь так спешно надо, несмотря на метель? - гость качнул головой и ответил:
  - Надо, Сашка, надо, а то бы остался и отбил её у тебя! - Хочешь поединок за твою колдунью? - Пушкин ответить не успел: вошла Осипова, она была в том же платье, но сняла кружева с ворота и об-нажила свою идеальную шею и часть чистой груди. - Нитка жемчугов и ничего более, но и это валило с ног! Пушкин к ней такой уже привык, а гость взбодрился и засветился, будто и не было ни усталости от дороги, ни очарования от женской нирваны.
  Процедура смакования бренди растянулась ещё на полтора часа и закончилась тем, что хозяйка заботливо укрыла гостя одеялом. Пушкин был почти трезв и в физической форме. Что-то ему подсказывало, что на женский поступок надо ответить мужским. И он на него был готов давно. Теперь самое время. И он вышел из гостевой комнаты вместе с ней. И в её спальне, усадив даму на диванчик, сочинил мадригал. Интимный и очень-очень личный. Она прочла и благодарно прижалась к его руке:
  - Мы с вами будем близки всегда и по-настоящему! - Спасибо за понимание моей сути! Он от-ветно поцеловал её руку и ушёл к себе. И до утра так и не уснул. Муза бунтовала и бушевала, но рома-ны, драмы, сонеты и прочие классические формы в голову не шли. Чувственность в нём всегда имела особую подпитку и находила корм для интимной лирики где угодно. И с провинциальной помещицей выходила такая же история, как с благородной графиней Воронцовой и записной интриганкой Собаньской. У Шекспира повсюду раздирающие душу драмы и кровавые трагедии, а у него - тайные и явные последыши любовей. И он без раздумий перенёс фантазии на бумагу.
  Утром они вместе с возницей кое-как растолкали Пущина, одели и тот уехал в январскую ме-тель. Прасковья Александровна оценила грустный вид Пушкина и устроила завтрак наедине с собой, им принесли тарелки в его комнату и она разделила трапезу с гостем.
  - Предчувствие? - спросила она, отметив сильное расстройство обычно живого гостя. Он молча налил себе остатки вчерашнего бренди и тут же выпил. Женщина смотрела на него и наблюдала лицо гостя. Оно было живым и всегда что-то говорящим, она умела с ним беседовать без слов и эта магия ей нравилась также, как и Пушкину. Он опомнился от погружения в себя и спросил:
  - Вам тоже налить или...?
  - Спасибо, нет, меня ждут домашние дела. Но вас я готова слушать. Вам плохо и вы страдаете. Можете просто помолчать и я это пойму. - Я умею.
  На этот раз они больше молчали, чем говорили, однако узел на больном сердце рассосался сам собой. И он припомнил шутливое предложение Пущина драться за неё. - Зоркий и умный у него друг!
  И само собой вышло, что серый родовой дом в Михайловском его слегка тяготил. Написав поэ-тические строки и отладив ритмы и рифмы плановых опусов уже к обеду или чуточку позже, он убирал всё канцелярское в ящик комода и садился на коня, чтобы по долине Сороти скакать, куда глаза глядят. Три-четыре раза в неделю они смотрели в сторону Тригорского и он становился свободным художником, пишущим маслом самые диковинные сюжеты из душ и тел провинциальных женщин.
  В Тригорском он был и солнышком и надеждой. Помня неуют собственного детства, он, бывая в дружных семействах, старался компенсировать неполученное когда-то - сейчас это происходило в имении Осиповых. Его вдохновение не однажды отзывалось на призывные и ищущие взгляды соседок и выдавало лирику, которая нигде больше родиться и не могла. Ну и чтобы быть совсем в мужском об-лике и теме, каждая из них периодически получала строчки и знаки необычного содержания и оно было особым настолько, что вслух об этом никому!
  - Там такое! И их затягивало в этот омут, желанный и опасный. В течение месяца каждая имела пару-тройку опусов, за год набиралось несколько дюжин и всё это разное, в общем, муза сильно воз-мущалась и в этом лукавом ремесле участвовать отказалась наотрез! - Что ж, - ответил поэт, - мы и без вас кое что можем! - и муза старалась не ревновать и следов собственных мыслей в мадригалах три-горским модницам не замечать.
  Настоящий мужчина - это всегда немножко Зевс. И Пушкин в границах Тригорского им был в полной мере. Юные сыновья этих игр сторонились и с тайной завистью наблюдали забавы старших се-стёр. Зимой они катались на санках и только с Пушкиным дамы решались слететь по крутому берегу затяжного спуска в долину Сороти. Азарт и кипение страстей были такими, что мама молила бога о здравии их нечаянному целителю. Молила тайком, чтобы не дознались эти чертовки с лукавыми улыбками, визжащими от восторга и страха одновременно. Летом такое сумасшествие бывало и на веранде, и в парке на площадке для танцев, ну и, конечно же, в купальне.
  Бывавший дома на зимних и летних вакациях старший сын Осиповой Алексей всегда к ним при-соединялся, но в части рисковой Пушкину соперником не был. И потом бывал в его гостевой комнате, где проходил науку мужания и светских игрищ. Мама была в курсе, но последние пожелания гость по-лучал от неё и сын маме слегка завидовал, поскольку уровень взрослого общения был заметно выше и глубже, чем тот, на который способен Алексей. Но гость был щедр, лишён чванства и прочей дворянской зауми и обучал соседа последовательно и по-науке.
  Так они по методе почтового романа расписали на роли драму Гёте про Фауста и Мефистофеля и приступили к обольщению Алины, которой назначили роль невинной Гретхен. Сводная сестра к игре в классику отнеслась серьёзно и тоже выучила роль, так что репетиции превратились в ролевую игру, желанную для всех. С одной стороны, Алина и так влюблена в Пушкина и теперь, попав на роль соблазняемой Гретхен, очень старательно выполняла указания мужчин-сатанистов. По коллизии автора она должна познать и дьявола Мефистофеля и его создателя доктора Фауста. Три молодых актёра очень бдительно охраняли свою весьма криминальную игру и мама так и не дозналась о сути греховного замысла сына и его подстрекателя Пушкина. А приёмная дочь с негой и обожанием пала к ногам искусителей, познав в сией роли и вкус и насыщение. Она чуть не умирала от новой для себя чувственности и хранила тайну, как и положено соблазняемой даме.
  Алексей Вульф с удивлением наблюдал за сводной сестрой, не узнавая её преображённую и расцветшую и в свою очередь увлекаясь ею по-мужски и сильно. Принять её от поэта утомлённой и освящённой ему было лестно и он испытал новое для себя парение, понимая, что без Пушкина и его затей Алина ни за что бы на подвиги зевеса сводного брата не подвигла. Да и подобного свечения от неё прежде не бывало, он-то её знал давно.
  Если для Пушкина это была одной из многих игр такого типа и он играл и с ним играли, то Вуль-фам сие и впервые и в диковину. И самое удивительное во всей этой игре - Алина вскоре по-настоящему влюбилась в сводного брата. Его она обожала чуть менее, чем Пушкина, но очень остро и тянулась изо всех сил молодой и неудовлетворённой женщины, о целомудрии прообраза Гретхен она давно забыла. К весне её чувства к обоим мужчинам обострились настолько, что мама стала подозре-вать недоброе. Алексей между тем привязался к учителю, который возвышал и тянул к звёздам, а не упивался своей гениальностью. И на балах в уездных обществах они вдвоём экспериментировали с коллизией Фауста, Мефистофеля и Гретхен на местных красотках. Для провинциальной Гретхен сия роль была очень выигрышна и она ею упивалась, будто столичная премьерша Офелией в "Гамлете". Надо ли говорить о резонансе в обществе!? - Маменьки тут же озаботились благочинием дочерей и отправляли их от греха подальше, чем только распаляли округу и на импровизации семьи Осиповых шли, будто на премьеры в губернской драме. В общем, выходило большей частью удачно, но Алексей знал, почему так и не задавался.
  Про скрытые страсти в громадной купальне Осиповых можно писать роман и будет он заковы-ристее авантюрных историй с принцессами, наложницами и пиратами. Такие купальни устраивали немногие помещики, а пользовались ими совсем уж ошпаренные баре, искушённые купальнями Тосканы и Сардинии. Или такие, как не очень успешные и богатые Вындомские, Вульфы, Осиповы и их родня. Удивительное дело, но Пушкину хозяев учить плаванию не пришлось, поскольку они и так обучены, пусть и не вились в воде дельфинами, но продвижения в воде было гораздо больше, чем восторженного визга и брызгов до небес. И в этом у хозяйки имения тоже была особенная система, в которой она казалась настоящей королевой. Во время купания дворню удаляли подальше и дамы позволяли себе чуть больше, чем всегда и старшая Осипова с удовольствием наблюдала за тем, как зреют и набираются женского её дочери и племянницы. Тела в воде легко просвечивали через лёгкую одежду, выглядели естественными и она любовалась наследственностью, истинную природу которой никто толком не знал.
  Пушкин при всём при том только вхож в этот эдем, он не обитатель их особого мирка, призна-вая это, поэт их устава не нарушал и она с удовольствием наблюдала за тем, как девушки присматри-ваются и привыкают к желанному в мужчинах. Пушкин отменно плавал, умело вольтижировал собой и она догадывалась, что женщин в море и на водах он знал основательно. И полагала, что ему многое позволяли, а он многое отдавал. И сие есть качества избранных.
  Вскоре очарование соседом самым естественным образом обрело новые краски и тона. Не были наивными и молодые из дома Осиповых и игры на воде продолжили азарт и адреналин от салок и жмурок с его участием. Детские и женские хвори моментально исчезали, стоило начаться играм на воде. Мужское тело Пушкина было точёным и прикоснуться к нему тянуло всех обитательниц Тригорского, оно и впрямь было целительным, как и восхищение юных плутовок.
  Естественное очарование в таких играх было взаимным и мама со смесью страха и удовольствия наблюдала за тотальным сумасшествием. Игра в священного быка и Европу была одной из редких, но самых желанных и прокатиться на Пушкине довелось всем. Это из соображений приличия было не совсем по сюжету и Пушкин вёз на себе не саму даму, а круг с похищаемой, но забираясь туда, каждая испытала желанное касание и тепло мужской руки. Ну и беседа по пути из Греции в Египет след оставляла незарастающий. Сравнивая темы нравоучительных бесед с каждой из европ, дамы убеждались в том, что они не повторяются и всякую европу он развлекал по-особому. Немало удовольствия имела и сама владычица Тригорского и окрестностей, она плавала лучше других и получала комплименты в виде сравнений с морскими обитательницами.
  По выходным игры на воде плавно перетекали в полдники и чаепития, которые лишь меняли вектор эмоций молодого поколения, к которому хозяйка дома всегда имела самое прямое отношение. Это не совсем то, что на Чёрном море с Элен Раевской и другими дамами, но для севера лучших условий не бывает. И опять всегда и во всём ярче выглядела старшая в доме и это гостя перестало удивлять. Но сделать ложный шаг и разрушить идиллию виртуальной семьи он не смел и играл по чуждым для свободного мужчины правилам. - Не касаясь запретного и не вводя даму в искушения ради корысти!
  Страсть и чувственность обитали рядышком и создавали иллюзию полноты процесса. Мысленно, он, разумеется, не тормозил у поворотов и всё выполнял по номиналу, вспоминая россыпи достоинств сказочного гарема и его настоятельницы. Но наяву тормозил всегда или уворачивался от соблазнов, чего бы то ему ни стоило!
  Такие игры даже зимой и на салазках бывали настолько изматывающими, что домашняя налож-ница Ольга Калашникова стала ревновать.
  - У вас нынче было не меньше трёх молоденьких барынь на взбитых постелях, вон как измотали! - сокрушалась она, - меня вам уже и не надо! - Так сразу и остыли! - печально изрекала домашняя Эда и рыдала в голос. С одной стороны, ревность такого рода мужчине приятна, с другой же - странно. Выходит, он с ними роняет ту же потенцию, что и с Эдой.
  - Нет, милая, просто в их доме нет мужика и они счастливы хотя бы потанцевать или на салазках прокатиться, - отвечал он и устало падал ей на грудь: и впрямь, дело худо! - Раньше такого не было. Через некоторое время, отдохнув и восстановившись от её тела, он шепнул женщине:
  - Будем ласки тешить или на салазках во тьме?
  - Не страшно ночью со мной - я бедовая?!
  - Я тоже, - успокоил девушку барин и стал одеваться. Эда тут же к нему присоединилась и тихо-нечко выскользнула из комнаты. Никита краем глаза проследил за барином и повернулся на другой бок.
  Вернулись они нескоро и пировали вдвоём чуть не до утра. А потом барин стал пестовать свою главную женщину - Музу. Она привычно упиралась, ревнуя и негодуя, но вскоре сдалась и забралась на любимые галеры: там столько работы в удовольствие! Угомонились они лишь к обеду и на этот раз Пушкин к Осиповым не поехал. Зато была счастлива Эда, получившая двойную дозу на десерт.
  Запах другой женщины в Тригорском учуяли сразу и устроили обструкцию, очень основательно и дружно. - Ревность? - А что ещё, но поэту такое стало привычно и он вскоре разбудил пронзительно молчащее пристанище лесных обитательниц, сделав лишь одно объявление:
  - В этом доме кто-то есть, способный услышать новый вариант сцены с Татьяной в "Онегине"? - И его тут же простили. - Все!
  Мог ли он, мужчина в зрелости и здравии, не тянуться сюда постоянно? - вопрос банальный и неуместный. Анне он тайком подсунул листок с новым мадригалом про неё исключительную. Опус был не совсем как бы к ней и о ней, но самая чуточка редакции и всё вышло к месту и прикладывалось к её сердцу изумительно. Другим дамам было в следующий раз и не по очереди, а за заслуги. Иногда он поощрял и слёзы, если они горючие и настоящие, это проверялось просто и жульничества дамы не допускали, тоже хорошо - воспитание.
  Чтобы не приучать деток к сладкому, после шумных игр частенько не оставался ночевать и уез-жал сразу после ужина. Как-то его не было пару дней, пришло вдохновение и он на любимых галерах с музой переделал под корень почти завершённую главу. Казалось, она выглядит отменно, но после ночных катаний с гор в обществе Эды прежние иллюзии исчезли. И явился иной оборот сюжета. - Чем он отдавал, не Эдой ли? - Самую малость, да, но лишь чуточку, в остальном же - это чистое и новое видение узёлочка.
  Эда проснулась, когда он ещё работал и прильнула к его спине, обняв за шею. Она почти не ды-шала и вкушала дух дорогого мужчины. От него хотелось быть в тягости, но он осторожничал и у неё не выходило. В её годы - самое время рожать. И она приласкалась к роскошным бакенбардам, от которых млеют все дворовые и господские женщины.
  - Выспалась? - мягко шепнул он, касаясь щекой её рук.
  - Да, - ответила она и забралась к нему. Такую её он обожал всегда, так вышло и на этот раз. И в конце концов он успокоил её, убедив, что близок только с ней, а с тригорскими набирается музыки и прочего интимного и тонкого.
  - От них, ото всех? - томно потянулась деревенская красавица и услышала сладкое:
  - Того, что есть в тебе одной, не собрать со всех тригорских!
  - Вот и хорошо-то оно сложилось: женская тягость, миленький барин, случилась у меня, а не у них! - самодовольно улыбнулась она.
  - Правда? - удивился мужчина.
  - Да, чую, будет дочка у нас с вами. Да и видение мне было.
  - Что ж, дочка так дочка, - ответил мужчина с облегчением и перестал беречься. И вскоре жен-щина забеременела по-настоящему. - Маленькие хитрости и тогда и теперь одни и те же!
  Но бывали и просто мальчишники с местными обитателями. К примеру, когда приезжал Алексей Вульф с кем-то из столицы или Дерпта. В такие дни топили баньку по-особому и мужское общество развлекалось по-римскому ритуалу с вином, вяленой рыбкой, квасом, раками, парилкой и омовением в бассейне рядом с банькой. Целомудреная хозяйка поместья в такие дни пеклась более о безопасности домашних, чем об удовольствиях гостей и те сами обходились, используя надёжного Никиту, который в этой жизни знал и умел всё. Истопить баньку и приготовить всё мужское в том числе.
  На городского жителя, общего знакомого Пушкина и Алексея Вульфа, Никиту Ильина сие язы-чество произвело сильное впечатление и он разразился стихами.
  - Таки лучше этого ты ничего не ведал? - ухмыльнулся Пушкин, - а если бы сюда и Зарему для обслуги, тогда что? - Баня или Зарема?
  - А ты тоже в компании? - уточнил гость.
  - В моём доме и меня нет - обижаешь, Никитушка!
  - И никаких компромисов? - Или - или?
  - Да!
  - Что-то мысли у меня растеклись, никак в горсть не соберу, - вильнул гость в сторону и добавил уже другим тоном: - давай проясним очи самым светлым напитком. Как его, кстати, делают: зело вкусно!
  - Это у нас называют - жжёнка и делают её благонравные обитательницы Тригорского.
  Они приняли внутрь ещё порцию и гость разрешился от сомнений:
  - Банька, вот мой приоритет, - сказал он, утверждая версию мужской состоятельности, - а остальное по ходу римской процедуры. - После неё здоровья и на Зарему хватит?
  - Никитка, после такой жжёнки тебе и табора девиц мало будет! - поддал леща Пушкин и про-цесс ступил в решающую фазу. Так оно и вышло, гости быстренько оделись, прыгнули в возок и сразу же свернули к объездной дороге у озера, после чего ринулись в табор на большаке. Там их встретили и угостили на славу. К утру верный слуга поэта погрузил всех в экипаж и по лесным тайным дорогам увёз в Михайловское. Девочки Тригорского недоумевали, а Прасковья Александровна с удовольствием отметила здоровье и манеры Пушкина и его гостей.
  - Вот с такими мужьями только сыновей и рожать! - решила она, - и было бы у меня семеро мужиков и я одна на услужении. - Хватило бы на всех! - Ой, как хватило бы!
  Так она приговорила племя немощных и неспособных. Оба её мужа были из этой несчастной гильдии. Она провела беседу со всеми обитательницамидома, выбрала самых стойких и отправилась с ними в Михайловское.
  - Батюшки-светы! - обрадовался хорошо в градусе Пушкин, - кто к нам в гости?
  - Долг платежом! - в тон ему ответила Осипова и девушки стали выгружаться из семейной по-возки. Там были и припасы, которыми занялся Никита, а также принадлежности иного толка, ими заня-лись сами кудесницы. Артистический десант прошёл тщательный инструктаж и каждая из выдержавших испытание знала свой манёвр. Теперь надо обойтись без рояля, балетных фуэте у зеркала и прочего музыкального, а только тем, что у женщины всегда с собой. На четверых мужчин пять женщин может быть и много и мало. На этот раз оказалось в самый раз. И ни единого обидного или нескромного слова или движения! - Всё это осталось в таборе, а обитательницам Тригорского - самое-самое из мужского десерта. Даже танцы не понадобились, хватило романсов и семейного пения.
  Когда дамы уехали, в доме стало тихо и очень долго не раздалось ни единого слова по поводу происшедшего. Только за ужином Ильин уронил:
  - То ли семья, то ли гарем, но и то и другое приятно. - Хорошие у тебя соседи, Сашка!
  - Какая мать, такие и дети, - добавил соседский помещик Рыклин, знавший Осипову давно и втайне ею любуясь всегда. Она с первых дней замужества ещё за Вульфом была хороша и забориста и дети нисколько не испортили ей ни характера, ни фигуры, не сказался на ней и инфантильный мелкий чиновник Осипов с его недужными отпрысками. И сейчас она так и просится на полотно Рубенса. Гол-ландские дамы в эпоху Возрождения по части истинно женского сильно подкачали и нашенским в подмётки не годятся. Одной из младшеньких Осиповых только шестнадцать, а уже какова!
  - Да, мама из Прасковьи Александровны отменная! - согласился Пушкин, - уж кому сие знать, как не мне. Но и вы хороши, сразу присмирели и притихли. Не то, что с цыганками!
  - Так ведь тут святое - мать и семья! - уважительно сказал Ильин и поднялся с места. Разговор о женщинах в мажорной и одобрительной тональности зашёл в тупик и надо менять тему.
  - Прогуляемся по парку? - предложил Пушкин и мужчины вышли из дому. Прогулка затянулась и привела в рощу на берегу реки, откуда открывался изумительный вид на двухверстное зеркало озера Кучане, которое лениво подпитывало реку Сороть. Мужчины молча любовались пейзажем и перебирали мысли. У каждого было, что обдумать и где как не здесь заняться этим. Чтобы всё вышло правильно и без недосказанностей, Пушкин взял с собой Эду и она сумела скрасить мужскую компанию. Утверждающее и возвышающее внимание было ей необходимо и Пушкин подыграл амбициям в привычных разборках дворни за симпатии барина. - Сейчас Эда в фаворе и на виду у всех. А такому фавору цена втрое!
  В том, что их спутница не простая наложница барина, а женщина и личность, они убедились вскоре и это ещё больше привязало девушку к барину. Она к нему не жалась по-нищенски, а шла на равных и рядом. И вскоре всем существом почувствовала уважение и почтение от гостей. - Её ценили и понимали. И для солнышка под сердцем нашлись новые слова. Теперь казалось, что это всё-таки сын.
  
  Когда ранней весной приехал Антон Дельвиг и после умных разговоров о кознях цензуры, луч-шем благоустройсте России, нравах неблагодарной публики и хитроумного поляка Булгарина, Пушкин предложил прокатиться верхом вдоль речки, тот согласился, надеясь, что норовистую лошадь ему не подсунут. И потом взирал на пленер севера с высоты смирной кобылы и восхищался увиденным. Они с высокого берега любовались окрестностями озера. За пригорком на самом скате прозрачного весеннего запада виднелась головка старинного городища Савкина Горка и Дельвигу захотелось рассмотреть его получше. Забравшись туда, его потянуло на горку с городищем Воронич. Тоже древняя русская история, Пушкин про неё знал многое и поведал другу в самом лучшем виде, да так расстарался, что гость пустил растроганную слезу:
  - Ну, ты и подлец, Пушкин, каков подлец! В самое место меня и так...
   И вскоре они оказались в имении Осиповой, которое совсем рядышком. Парковая зона на гостя произвела сильное впечатление и на волне эмоций гостя они увидели молодых барышень на прогулке. У каждой собственный и ни на что непохожий зонтик и затейливая шляпка, отделанная лентами и прочими ценностями самолично. Юные дамы при красе тут же их окружили и литераторам пришлось спешиться, отдав поводья Никите, сопровождавшем компанию на худом чёрном мерине.
  Выглядел Антон очень мило и уютно, его улыбка в женском обществе была столь же очарова-тельна и мила, как и пушкинская. В них сразу же распознали закадычных друзей и увлекли с собой. Цветистое женское общество на пленере гостя расслабило ещё больше и он блаженно улыбался, не улавливая из слов и вопросов практически ничего. - Так ему хорошо! После насыщенной прогулки мужчины сильно взмокли, испачкались и стоявшая под парами банька оказалась очень уместной. После неё Дельвиг, уже одеваясь в вычищенное собственное платье, задал тот же вопрос, что и Пущин:
  - Это твой гарем? - и Пушкин расхохотался, как мог только он. Ну и обед в большой гостиной во главе с самой помещицей всё поставил на место - Дельвиг в неё тоже влюбился. Второй день в Михайловском прошёл весьма живо и познавательно, однако после умных бесед о менуэте и композициях, а так же сугубо мужской трапезы Дельвиг признался:
  - Пущин хитрый судейский лис и прокуратор, он знает толк в колдуньях, подлец, это он меня распалил рассказами!
  - Правда? - развёл руками Пушкин, - а кто вчера млел от них яко перепившийся ямщик?
  - Вот потому я и в недоумении, мне тоже хочется в ней разобраться. - К ним не слишком не-удобно без приглашения? - Пушкин пожал плечами и с серьёзной миной добавил:
  - Антоша, для такого друга, как ты, светские правила можно и нарушить - поехали! - И история глубочайшего отравления дамами, произошедшая с Пущиным, повторилась с Дельвигом. В точности до деталей утреннего пробуждения и отъезда в Михайловское под наркозом шотландского бренди. Через неделю Антон прощался с Осиповыми и Вульфами, как со старинными знакомыми и обещал не забывать, присылая издательские новинки.
  Но в собственном имении у Пушкина были и сугубо мужские занятия, которые ему и нравились и требовали системы - это тренировка в стрельбе и боевые упражнения с тяжёлой тростью, которую он носил с собой всегда. Этот стилет в металлическом футляре выглядел тростью и становился оружием одним движением кисти. Его подарил перед отъездом Костас, контрабандист и тайный опекун недуга Элен Раевской. Применять эту штуковину в деле так и не довелось, однако умение пользоваться в трудные минутки придавало особые уверенность и спокойствие, которые и тормозили желавших крови поэта. И он два раза в неделю основательно упражнялся по полному профилю мужских удовольствий. Иногда за ним увязывалась Эда и любовалась барином, который хорош во всём. И в кулачном деле тоже.
  Лето 1825-ого года выдалось особо жарким не только из-за погоды на окружном пленере, но и в семье Осиповых. К ним приехала очередная партия молодых дам и девиц из ближайшей родни и вся эта честная компания захватила внимание соседа так хищно и без шансов для старшей Осиповой, что та забеспокоилась. Ну и намерения красавицы из Риги Аннушки Керн сорвать с куста удовольствий ничейное она уловила сразу. И невинность собственных радостей на фоне нескрываемой сокровенности этой замужней холостячки ощутила весьма болезненно, поскольку племянница в рамках приличий и границ поведения ничем себя не ограничивала. Ну и сугубо женское в ней уже раскрылось в полной мере и мужчин она умела соблазнять, не особо утруждаясь. Ещё во время случайной встречи с ней в Петербурге до южной ссылки Пушкин эту волшебницу заприметил и занемог ею. И она его мужеское внимание тут же отметила, понимая остроту его тяги и обстоятельства, которые сейчас ничего такого не позволяли. Её тайно и по-мужески хотели многие, но это были сугубо плотские тяготения, Пушкин же с самого начала излучал нечто возвышенное, то, чего молодой женщине её положения недоставало всегда. В том обществе и доме клубились иные ароматы, поэтому Аннушка свершила единственно реальное -иллюзий поэта на свой счёт не разрушила ни единым слово и жестом.
  Восхитительная и божественная, вот что тогда мелькнуло в сердце молодого поэта. Именно это запредельное в ней и взволновало Пушкина. Теперь же он видел совершенно иное, и оно, будучи весьма заманчивым и запашистым от древа Полторацких, перебивало невинные ароматы семейства Прасковьи Александровны. Да что там перебивало - валило наповал и прежнего Пушкина уже нет, а есть неизвестный всем мужчина с раздувающимися ноздрями и почерневшими глазами.
  Такое Осипова-старшая видела лишь кошмарных снах, когда ею овладевало чудовище и она стонала не столько от боли, сколько от невиданного прежде удовольствия, когда в неё одновременно и глубоко проникали отовсюду. Утром после таких видений она видела на себе следы когтей, которые были почти везде и, касаясь больных точек, она испытывала ночную негу и боль. А из зеркала смотрела незнакомка и плотоядно усмехалась её растерянности. Она была заодно с чудовищем и во время утреннего туалета ещё долго не отпускала и мучила сердце. Ассоциации с Аннушкой Керн очень напоминали те кошмары и в ней всколыхнулась волна ревности, жгучей и гибельной. Но она взяла себя в руки и оставила племянницу в живых: кошмар неутолённой дамы не повод для семейных сцен. И рассмотрела сцену из положения племянницы, замужем за стариком, всё вскоре и прошло.
  Глядя на Аннушку Керн, остальные дочери и племянницы тоже осмелели и удерживать их прежними методами у мамочки уже не получалось. Всей истории и подноготной тайной страсти Пушкина и Анны Керн хозяйка дома не знала и проглядела роковые свидания, с которых племянница домой не спешила, размещая в себе минувшее и такое желанное. Хранимые годами неясные флюиды от поэта вдруг и сразу перетекли в реалии, слов, касаний и объятий и не могли затормозить ни перед чем. Анне казалось, что собственно разлуки и не было: так прошлое прилепилось к нынешнему. И сия близость расцвела так резко и пышно, что заразила и всех окружающих. Младшие кузины смотрели ей в рот и провоцировали на шаги, которых в иных обстоятельствах она бы ни за что не сделала, но теперь был Пушкини она рядом с ним! Особо себя не выдавая, она просто отдавала полученное и видела одобрение поэта, который девочек тоже обожал и слегка тормозил из-за обстоятельств по части норм и правил общества. Аннушка его в этой части дополняла и это выходило очень удачно и почти не криминально.
  Однако сердце зрелой женщины почуяло опастность и толкнуло к ревности, жуткой и беспощадной! Ей пришлось прибегнуть к запретным приёмам и растащить молодую компанию по разным углам. Аннушку отправила к мужу в Ригу и сама с сыном Алексеем, племянницей Аннушкой Вульф и собственной старшей дочерью поехала остудиться в Балтийском море. Дома осталась Алина и младшие дочери, за которыми нужен строгий догляд. Она намеревалась примирить мужа и Анну Петровну Керн и устранить самую яркую соперницу в своём доме раз и навсегда.
  И ей это в общем-то удалось, поскольку генерал Керн готов к примирению и руку дальней родственницы принял охотно и при этих обстоятельствах Анне Петровне ничего не оставалось, как подчиниться. Однако молодая женщина не упускала даже самой крохотной возможности для продления того, что вспыхнуло в её сердце к поэту. Приехать и побыть с ним даже под присмотром мужа, лучше разлуки надолго, которая будет в ином случае. Она легко сыграла покаяние и муж поверил прекрасной лгунье, зная наперёд, чем кончится, но простил и сделал подарок. Такое только любовницам или дорогущим наложницам! - Анет воздала ему по заслугам и у мужа в её корысти даже сомнений не возникло.
  Игра и лукавство - для женщины удовольствие, подобное перемене наряда и Анет Керн в этом понимала хорошо. К тому же она в полной мере осознала, что её ждёт с поэтом и решила вынести все неприятности, как бы дело ни складывалось. Она чуяла не только необычную для горожанки потребность в плотском и сокровенном, но и жажду проникновения в мужскую суть. Она знала, что их единение - это судьба! В любом случае ссылка закончится, поэт вернётся в столицу и там она с ним проверит себя на новом уровне. Будучи женщиной образованной и умной, она видела суть мужских притязаний к себе и собственное удовольствие от общения с ними. Её знали и желали многие видные мужчины, но она, перепробовав их сути, склонилась к тому, что ей комфортно быть музой. И это было не только с Пушкиным и его кружком, с художниками и музыкантами оказалось столь же комфортно. Поэтому надо любой ценой удержаться рядом с Пушкиным и убедить его в собственной состоятельности, как музы, а не женщины и любовницы. Собственно, так оно и было, осталось реализовать, а это и муж и масса иных обстоятельств, о которых и вслух-то неудобно.
  И через некоторое время примирённые супруги вместе с Осиповой-старшей и Нэтти вернулись домой. Очередное тайное свидание состоялось тут же и на этот раз оно в сердца обоих любовников запало сильно и надолго. Ну и то самое единение, желанное Анет, явило себя не медля. Это всегда и музыка, и экстаз, и погибель! Она чем-то внутри себя осторожно наблюдала за мужчиной и видела его внутреннее всё время и оно отдавалось и отзывалось именно ей, а не зову плоти! - Значит, таки Муза, а не венерина родня. И всем своим существом она чуяла, что он близок к желанному для неё шагу.
  А что Пушкин? - Мужеское чувствовало себя с ней на равных и это вдохновляло на самые неожиданные ходы в делах с музой. Да и музе Аннушка пришлась по душе. Через несколько дней она уехала с мужем в Ригу, но в тайном романе главное сыграно и дальнейшие партии будут по обстоятельствам, что знали оба пока ещё любовника. По собственно интимной части у них всё сложилось лучшим образом и Анет возвысилась над собой, понимая, куда попала волей случая. Она его понимала легко, поскольку обладала опытом негласных связей и уже имела в них толк, но в этот раз с нею впервые беседовали языком душ и сердец, а не страстями Изиды. И в нового мужчину она влюбилась нешуточно, на этой волне стала ангельски послушной и муж увёз её домой в состоянии счастья и покоя. К тому же она увозила с собой и бессмертные строки, рождённые от тайной ночи наедине и без сожалений о неминуемой разлуке. Анет сильно отличалась от многих зрелых и молодых дам умением понимать. В ответ на это Пушкин хорошо сошёлся с её мужем и по-мужски откровенно похвалил за то, как тот держит молодую жену. И генерал не замедлил ответить, тем самым разрушив распространённое мнение о себе, как о старом солдафоне без понятий о красоте и чести:
  - Вам вскоре тоже придётся выбирать жену. Уже думали, какой она будет?
  - Мы предполагаем, а судьба располагает и точно я не знаю ничего.
  - А брюнетка или блондинка, стройная или в теле, живая или покойная, умная или клуша с цыплятами? - хитро улыбнулся Керн и Пушкин вынужден был напрячься, чтобы не выдать себя. Прожект единения с Анет они в общих чертах обсудили и их детали выглядели не очень пристойно. Поэтому он сказал:
  - Она хороша собой и умна, как ваша Аннушка, способна любить меня и наших с ней деток, а дальше, как судьба сложится!
  - Дом и семья? - одобрительно обобщил генерал и впервые улыбка мужа не вызвала отвраще-ния у жены.
  - Да, - легко отозвался Пушкин, - вот такая, как у уважаемой Прасковьи Александровны!
  - У вас со вкусом, молодой человек, всё в порядке, - кивнул генерал, - я бы её произвёл в пол-ковники, будь моя на то воля.
  И конфликт интересов был улажен. Генерал увёз строптивую жену и в доме Осиповой стало намного тише и спокойнее. Воспряла с отъездом соперницы и Евпраксия. Она видела, насколько Анет Керн погрузилась в их семейного кумира и вздохнула с облегчением, поскольку с ней соперничать ещё не могла.
  - В неё все влюбляются, - примирительно сказала она Пушкину и усаживаясь рядышком.
  - Ты в этом что-то понимаешь? - нервно отмахнулся мужчина и юная дама завелась:
  - Разумеется, сир, и очень даже неплохо! - К примеру, вот вам грустно без Аннушки, но ваша грусть сама по себе! Отдельно вы и отдельно грусть по Анет. Вы в ней изумительны и я готова это засвидетельствовать. Если хотите, сир, можно спросить у мамы.
  Лукавая чертовка догадалась, что с мамой ему беседовать об Анет Керн совсем не резон и её не отошлют прочь. Так оно и вышло.
  Досаду Пушкина старшая Осипова всё же отметила, но Аликс утешился очень быстро, поскольку в отсутствие мамы юная Евпраксия заняла место уехавших старших родственниц и Пушкин с удивлением отметил и грацию, и особый азарт во всём бытовом и женском - она тоже влюбилась основательно. И на этот раз сердце матери дрогнуло, позволив дочери набрать женских вистов в этой вечной игре природы.
  Не очень настойчиво и ненавязчиво изображать созерцателя прекрасного в его общем виде оказалось ненакладно и Пушкин смирился со своей участью. Демонстрировать повышенный интерес к юной Евпраксии было бы с его стороны неприлично и он вёл беспроигрышную игру со старшей дочерью Осиповой. А между тем Зизи парила и порхала, затыкая фонтаны ревности своих сверсниц на балах и приёмах.
  
   В ТИХОМ ОМУТЕ - Тригорское. С 1819 по 1826
  Ещё в первый приезд в Михайловское по окончание Лицея Пушкин отметил особую провинци-альность местного климата по части общества и неспешность в манерах соседского общения с хозяевами ближайших поместий. Самыми тесными у его семьи сложились отношения с Осиповыми из Тригорского и эта часть культурного наследия ему досталась посредством сестры, которая легко сошлась со старшей дочерью Прасковьи Александровны Аннушкой. Той было чуть больше восемнадцати и по меркам уездной провинции она всё знает и умеет и уже готова к замужеству. Домашними навыками мама её наградила вовремя, к культурным приобщили учителя и гувернантки и она ждала своего избранника, которому готова посвятить всю себя.
  Она являла готовый продукт французского романа в облике целомудреной мадемуазель в ко-кетливой шляпке с зонтиком и книгой в руках. Нехватало маленькой собачки и стеснительного кавалера чуть поодаль. Анна Николаевна Вульф издали смотрелась очень привлекательно и её точёная фигурка на фоне аллей домашнего парка казалась античным божеством. Эрот обитал рядышком, перелетал с одного дерева на другое и не решался нарушить сие целомудренное девичество своими шалостями, от которых всегда созревает плод. Обычно этого шалуна тяготы с плодом во чреве лишь забавляли, но здесь он видел что-то от прохладной Артемиды и побаивался её диких манер. В натуре его жертвы было мало от игривости легкомысленной гризетки, но грусти, здравомыслия и задумчивости от Афины в избытке.
  Пушкин, бродивший по округе без цели в самых непристойных одеждах, часто попадал на аллеи соседского имения, издали любовался ею и дописывал портреты, в общих чертах известные из уст сестры Ольги. Романтическая картинка была наяву и очень сочной, он едва удерживался от соблазна оказаться рядом, вдохнувши девичьих прелестей и упокоив её сердце: о том, что девушка грезит наяву, он догадывался и опасался неудачным жестом или словом испортить сюжет с пейзанкой в провинциальном платье. Пастельные тона раннего северного утра гармонировали со скромным, но выписанным собственными тщаниями умелицы нарядом и для него становились неотъемлемой частью картины.
  И ему казалось, что он слышит шорохи платья по росной траве и чует, как влага впитывается в ткань и тихонечко остужает горячие мысли юного создания. Она так нежно перекладывала книгу из одной руки в другую, что порой захотелось стать книгой, дабы ощутить тепло и трепет её сердца. В романах упоминалось такое, что девица из барской семьи не могла не отозваться и не ринуться в грёзы о любви и любимом. В общем, произошла обычная история - он влюбился в соседку по поместью. И тут же в голову вошли ритмы и рифмы и он поделился ими с сестрой. Они были не настолько интимны, чтобы утаить, но свежи и хороши, чтобы стать публичными.
  Ольга приняла откровения брата с интересом и сказала, что соседка хоть и не кладезь сокровищ, но эти строки вполне её достойны и не нарушат приличий провинциального общества. Сводничать она не стала, но обычное в таких случаях сообщила и реакцию на это брату передала. И их история началась заочно и к собственно свиданию девушка подошла без особого стеснения и стыдливости, но с ощутимым волнением и тем ещё больше очаровала мужчину. Естественная стыдливость тут же перетекла в любопытство и Анна увидела в млодом мужчине массу привлекательного, заранее доверяя его чести. Честь для неё значила так же много, как и для Пушкина и обе странствующие ойкумены приступили к знакомству, неспешно и исподволь.
   Если на это взглянуть глазами сестры поэта, то девичьи тайны у Ольги с соседкой уже сложились и та на необычного молодого соседа смотрела, принимая питетет сестры перед братом априори. То есть, гениальность этого юноши она тоже признавала. Убедиться в этом довелось уже вскоре, когда гость расписался в девичьем альбоме и внёс туда первые по-настоящему мужские строки почтения. И Аннушка легко покатилась по сюжету читанных романов, отдавшись на милость мужчины. Быть под его эгидой хотелось изначально и она поплыла по течению, даже не пытаясь уворачиваться от зигзагов судьбы, принимая их как должное. Первым и серьёзным стал отъезд Пушкина в столицу и совсем не такое расставание с ним в вечер накануне отъезда. Но она это перенесла и стала холить в себе боль и печаль, равноценную тем, что случались у дам, получивших розу от рыцаря. Алой и соблазнительной розой стал первый дифирамб после нескольких танцев на уездном балу.
  Пушкин танцевал отменно и она его руку чуяла с ощущением и его сердца. Он за ней ухаживал и не оставлял одну, если она не танцевала, а сам не был вовлечён в суету празднества. Мама со своим новым мужем была рядом и за дочерью наблюдала не очень пристально, подавая её в обществе поэта с достоинством. И эта деликатность в смеси с невинностью Аннушки обратилась нешуточной влюблённостью в соседа. Она перенесла эту чувственность очень серьёзно и в уединении искала гармонии с миром и тайной любовью. В общем, выходило так, что её увлечение поэтом домашние понимали и частично разделяли, но глубину погружения в эту симпатию не одобряли. Она не сразу поняла причину этого, но потом выяснила - ревность! - На внимание поэта претендовали все. Им тоже хотелось и прогулок, и внимания, и в особенности - мадригалов в альбом. Зизи переписала в свой детский альбом всё, что было от Пушкина и в пылу домашней ссоры заявила:
  - Вот подрасту чуточку и отобью его у тебя! - На что Алина, обычно в дела сводных сестёр не встревавшая, съязвила, указывая на свои части зрелого девичьего тела:
  - Осталость тут, тут и тут прибавить по нескольку вершков, а сюда, - она указала на свою аккуратную причёску, облекающую не менее изящную голову, - сюда, Зизи, уж и не знаю, сколько!
  У младшей сестры брызнули слёзы и она убежала плакать на свою лужайку, где открывался вид на Сороть. Если аккурат после обеда Пушкин на своей лошади скакал по пойменной луговине, то она его видела первой. Она своей тайны никому не поверяла и провожала взглядом пока он не свернёт к ним или не исчезнет за изгибом реки. Наблюдать за ним ей нравилось всегда, как и принимать шутливые подначки и фразы о смягчении угловатости и осанки. Как-то он на её затейливый книксен с ковшом холодного квасу в руках ответил так:
  - Если бы я не знал точно, что вы Евпраксия Николаевна Осипова, то принял бы за юную леди в шотландском замке, ожидающую своего принца. - Вы леди или Зизи? - и Зизи обмерла от счастья: как он угадал про принцессу и принца?
  Зоркость и смелость соседа его сильно выделяла от других помещиков и симпатией к нему про-никались даже хмурые крестьяне, которых он удивлял вопросами самого неожиданного толка. И обычно попадал в точку. Барин, подпоясанный верёвкой, был у всех на слуху и перемолвиться с ним словечком стало естественным. Молва среди работников и работниц доходила до барских ушей и естественная ревность тут же охватывала мужчин и не менее естественное любопытство - женщин всех возрастов и комплекций тела.
  Лёгкий и улыбчивый барин для юных дам обретал романтические черты Адониса или Гермеса и на круг его прогулок не однажды выходила пролётка или коляска с барыней в сопровождении неразговорчивой компаньонки или служанки. И про то, чем завершались такие оказии, так никто толком и не прознал: то ли их не было, то ли о них вслух нельзя! - Барин молодой и обычно без спутника или слуги! А в уютных кущах вдоль Сороти водятся самые разные лешии и чудища! Молва была изобретательна и за неимением настоящих событий придумывала мифы и нещадно их переиначивала до такой степени, что даже автор "истории про русалку" в сильно испорченном виде не признавал за свою. До Осиповых доходили самые разные "истории" и они тоже прикладывали руки и фантазию, дабы не выглядеть хуже других.
  
  Приезд Пушкина через два года застал Аннушку в состоянии перманентной страсти и проявился в особом свечении всё время бытности Пушкина в Михайловском. К ним в Тригорское он приходил ча-сто и теперь его приходилось делить с другими женщинами дома, поэтому Аннушка часто перехватывала его на тропе от Сороти к имению и там они подолгу беседовали и любовались северными пейзажами, обогащая увиденное чтением стихов. Аннушка очень прилично рисовала и с удовольствием подставилась советам более умелого Пушкина. Всем известно, чем это кончилось: он написал портрет акварелью и она замерла, увидев себя глазами кумира. Реакция молодой женщины на мужские опусы творцов всегда вдохновляла, не отличался в этом и Пушкин, который влюблялся легко и с удовольствием. В Аннушку он влюбился вновь, написал мадригал и приложился к руке носительницы символической розы для рыцаря. И их роман стал новым истязанием для Аннушки. После бесед и как бы случайных свиданий в парковой части имения она старалась уединение продолжить и своего возвышенного состояния не обнаружить маме. Та очень строго охраняла её физическую невинность, позволяя игры виртуальные и не столь безобидные, ну и она доверяла соседу, приняв в свою епархию. Такое случалось редко, чтобы мать дочерей доверялась молодым гостям.
  А произошло это так: проходя мимо окон барского дома, он случайно стал свидетелем беседы нянечки и одного из малолетних сыновей Осиповой. И понял причину умолчаний о Мише и Валерике и уход к другим темам и объектам беседы. Эти детки были недужными и являли собой божье наказание и крест, который на родителях и семье навсегда. Поэт присел на скамейку осмыслить увиденное, чтобы не выдать себя неудачным словом или жестом. В это время мимо проходила сама барыня и случившееся тоже обнаружила. Она взглянула на молодого мужчину и смутилась так, будто на свидании и робеет уж слишком сильно. Однако молодой мужчина пожал плечами и как бы ничего постыдного не заметил, он оценил лишь неприкрытые плечи у горничной, ходившей рядом с больным барчуком и вытиравшей за ним всё и вся.
  - У нас в имении есть такая же толстушка, подставляется и улыбается, папА засматривается, а мамА сердится и грозит выпороть, - легко выручил её мужчина и перевёл всё на якобы бесстыдных крестьянок. Однако смущение взрослой женщины в обществе молодого соседа так и не проходило и вместо строгой барыни перед окнами дома робела помолодевшая до криминальной поры Пашенька Вындомская, умиравшая от ухаживаний усатого гусара на балу.
  С той поры доверительность у них сложилась сама собой. И Пушкин чуть иначе стал видеть со-седский дом с истинной доминантной ролью хозяйки и символической самого Осипова. Чтобы всё было по правилам, он и ей написал мадригал, который вручил тайком ото всех накануне отъезда в столицу. Почти всё, указанное в тексте, он и в самом деле в ней видел и восхищался. Но беда в том, что старшая дочь сие таинство общения случайно приметила и мамочке доверять перестала категорически. И пять лет разлуки с предметом тайной страсти она не только любила, ревновала и страдала, но и следила за публикациями в журналах, выискивая и заучивая опусы своего кумира. Младшие сёстры ещё ничего в сердечном не понимали, поэтому она несла крест неразделённости в одиночестве.
  Порой к ним приезжали родственники из Тверской губернии и со своими ровесницами она немножко откровенничала на сердечные темы вообще, не признаваясь в роковой любви к опальному поэту. Она придумывала самые смелые и фантастические варианты спасения с ним и в советах посто-ронних не нуждалась.
  Когда его перевели в Михайловское, она решила, что господь внял её мольбам и соединил пути с любимым. Первое время её иллюзии воспряли и она снова засветилась и зашевелилась, не только застревая на той самой скамейке в ожидании Аликса, но и участвуя в домашнем бедламе с новой энергией. Музыкальные пьесы разучивались легко, а домашние поручения от мамы не требовали многократных повторов. Но за эти годы младшие сёстры повзрослели и делить внимание именитого соседа им и в голову не приходило, поскольку считалось, что он ничейный и право имеют все. - О роковой любви Аннушки никто не догадывался, а симпатии к нему имели одинаковую цену.
  И её муки обрели новое содержание. К тому же мама в его присутствии как-то неуловимо менялась и пищи для ревности старшей дочери прибавляла с каждым его визитом.
  Это на Аннушку действовало угнетающе и её раздрай Пушкин заметил вовремя, поскольку те-перь, сообразно собственной мужской ориентации, любил всех соседок понемногу, особо не прибли-жая, но и не отдаляя от себя. Прежние летучие влюблённости тут же с готовностью всплыли, приняв новую окраску и глубину. Случись это в Одессе, он бы непременно пригласил Аннушку на прогулку под парусом и там уже, как обернётся. Фигура у неё отменная, в купальне плавает как русалка, в голове полный порядок и сеансы живописи могли перетечь во что угодно. Но здесь не Одесса и надо всё иначе.
  И вот у них прошла беседа. Серьёзная и без иллюзий о дальнейших грёзах и замках. Он очень деликатно прошёлся по минувшим страстям и беседам наедине и явил себя настоящего, который у женщин отведал самое вкусное и до изнеможения. И не у одной. - То есть, для Аннушки всё пропало! Когда он успокоил её и молодая женщина вроде бы смирилась с участью, откуда ни возьмись, явился обморок и она оказалась без чувств и в руках соседа. Очнулась на заветной скамейке и с кумиром на коленях перед ней. Он легко обустроил вентиляцию в её одежде и с платочком в умелых руках наблюдал пробуждение девы от иллюзий. И тут же выдал экспромт на эту тему, а дева влюбилась вновь, теперь уже навечно.
  Повеселевшую соседку он оставил на скамейке и ушёл домой, чтобы вместе с музой обмозговать увиденное чудо - любящая женщина в парке и коварный обольститель в смокинге. - Нет, не в смокинге, он крадёт её из дома и она скачет с ним в романтический замок уединения. Он перебрал ещё несколько вариантов и отбросил, поскольку дама такого возраста должна волновать уже другую часть мужчины, о которой Аннушка и понятия не имеет! - Кошмар! - Она отдавалась, а он не нарушил девичества. Такое уже бывало, но не с такими девушками. Те были на один раз, а с Аннушкой он свыкся и очаровался.
  Учитывая всё это, молодой мужчина себя вёл в тональности, которая только и возможна в таких обстоятельствах. Деликатность Пушкина со старшенькой Аннушкой Прасковья Александровна отметила и с благодарностью премировала особым отношением в быту, теперь она его встречала у входа так, будто он царь Навуходоносор, а она царица Савская. И дети, мысленно видевшие себя с поэтом на равных, умеряли пыл.
  При таких обстоятельствах полного контроля за дочерьми устроить невозможно, поскольку и горничные с гувернантками служили не ей, а ему, подчиняясь и пестуя в себе женское. Поэтому домашние соглядатаи "случайных" встреч Аннушки, Зизи и прочих юных дам с соседом как бы и "не замечали". Сосед не кичился барским происхождением и охотно общался с ними где ни попадя, будучи в добром настрое и всегда с шуткой и лаской в тоне. С малыми детками тоже не строжился и часто угощал пряником или леденцом, припасенным специально. Простая одежда поэта тоже располагала и как бы сближала его и крепостных людишек. Барина в шляпе и с железной палкой знали все в округе и охотно передавали подробности бесед с ним.
  Иногда Аннушка сбегала от надзора и по старой памяти шла навстречу Пушкину, ожидая интимного уединения, как о том пишут в романах. Такое случалось и она видела, что знает о Пушкине не всё и самое малое. Он прислонял её к стволу липы и говорил вещи, которыми не шутят и она их понимала всем своим существом. Однако жертву от беззащитной девы он не принимал и говорил циничное и привычное по форме, но целительное по содержанию:
  - Вставай, одевайся, кричи и сопротивляйся! - и она видела тот огонь, который манил и соблазнял. Но противиться кумиру не было сил, кричать тем более и он сокрушённо качал головой: - Вот ты всё и испортила!
  Она, покорная и влюблённая, поднималась, приводила себя в порядок и имела счастье идти с ним под руку до имения. Там они расставались, поскольку после извержения вулкана из души Аннушки любезничать с Осиповыми Пушкин уже не мог. Аннушка и сама выматывалась и его терзала совершенной беззащитностью. Она стелилась травой, млея от близости его дыхания, не в силах противиться удивительному наваждению. Она чуяла в нём всё, даже несказанное и, когда его роман с Анет Керн принял серьёзный оборот, так же безропотно стала сообщницей и поверенной кузины. А когда Пушкина вернули в столицу, она с болезненным любопытством следила за чужими страстями и припоминала его сетования о невозможности грешить с невинными девами. Быть растерзанной Магдалиной хотелось так же, как и кающейся и такое раздвоение мучило вдвойне. Но невинность! - Ох уж она, проклятая и куда теперь с ней? Замуж - не за кого, любовницей сама не хочу и куда всё это, накопленное, намоленное и выстраданное!? И добротетельное от настоящего мужчины её просто убивало: он уважал её честь и не мог порушить, несмотря на мольбы и уговоры:
  - Аннушка, милая прелесть, такой грех никогда не отмолить! Только не я! - сказал он как-то и она в очередной раз утёрлась.
  С Анет и Алиной он греховное всё же предпринимал, поскольку те годились на роли Маг-далины, но с нею ни за что на такое не шёл. И Анна Николаевна мучилась сомнениями в правильности собственного устройства: будь в ней меньше приличий и совестливости, всё бы, даст бог, и сладилось. Но Анет Керн и Алина грехом свои сокровенные мысли не считали и от них легко переходили к деяниям, а Анна Вульф мучилась иным и грешила только в грёзах.
  Говорят, нельзя войти в одну и ту же реку дважды, так вышло и у Аннушки: по очереди подрас-тали и входили в женскую силу Алина и Зизи и оттесняли её от молодого мужчины, да и с мамой у него многое переменилось и стало основательным и чуть не семейным. И то, что было мимолётным и преждевременным в его первый приезд, теперь стало далёким прошедшим. И её игра на фортепиано, прежде склонявшая к ответным дифирамбам, нынче лишь фон и разминка для вдохновенной игры Алины и колдовских затей Зизи с жжёнкой. Она каждому подливала смеси из различных флаконов и дирижировала эмоциями вкушающих её бальзам. Иногда Анна не выдерживала прямого соперничества и покидала компанию. Она уходила вглубь парка и размышляла над жизнью, которая не складывалась совершенно. Она бы могла её и переменить, отступившись от грёз о Пушкине, но так этот шаг и не совершила.
  И осознание ущербности подтачивало нравственное здоровье старшей дочери Осиповой. Она ещё в раннюю пору пугала потенциальных женихов задумчивой грустью и вечной книгой в руках. И беседы с ней выглядели общением с сомнабулой или чуточку от бытия отстранённой. Так было когда-то, теперь же и вообще она была настоящей не от мира сего и с ней даже на балах общались с опаской. А она таких мужчин в отместку за сие просто избегала. И вскоре маман на ней поставила крест, выдать замуж, не надеясь. Между тем Пушкин с ней общаться не переставал и иногда под рояль виртуозной Алины показывал редкие па и фигуры из столичных котильонов. А Аннушка уговаривала себя на сумасбродство, чтобы стать вровень с мерками своего кумира. Тот из своей роли не выпадал и всё так же уделял толику внимания, иногда в пику молоденьким и азарным сёстрам. Досадить им, чтобы угодить ей - такое бывало и согревало сердце надеждами. Но перейти к реалиям она не могла, вот если бы царь Додон или сосед Пушкин её туда вытащил, тогда - да!
  И она незаметно для себя стала стареть и полнеть. - Держать фигуру уже некому, а себя она мало уважала.
  А что на этот счёт имел сам виновник событий и горемычных слёз? - Он сие видел, но проблемы Аннушки как-то незаметно перестали быть и его проблемами. К тому же обитатели Тригорского во всей совокупности его привлекали так же, взаимоотношения внутри дамской курии пылали или вились дымкой благодушия сами по себе и он не привык в них вмешиваться. Все вместе они являли затейливую империю благости и ленной неги и обитать в её палатах ему нравилось. Муза к этому обществу привыкла и с работой за столом стало очень продуктивно, писалось лучше, чем на юге, хотя по сути почти ничего не происходило и круг знакомых стал намного уже. Но качество жизни и напоенность дыхания флёром прохладного очарования переменилось в лучшую сторону и было это и от упорядоченности в родном доме, и от того, что он стал видеть глубже и понимать тоньше.
  Теперь ему не требовались эмоции типа пикировки с Воронцовым на поле эпиграмм и зубодробительные отношения с высшим обществом Одессы. Ему хватало бесед с аборигенами и здорового образа жизни в прохладе северного климата. Конечно, недостало шикарного общества и богемы, которые в столице и Одессе скрашивали вынужденную несвободу. Но периодические наезды в Опочку на уездную ярмарку, да местная при Святогорском монастыре тоже была ярким балаганом с многотысячной массовкой. И в такие дни строгие правила Тригорского анклава смягчались и его обитатели разгружались по части эмоций в полной мере. Ехали туда в нескольких экипажах с шумными остановками и постоянными переменами состава пассажиров. Иногда Пушкин ехал туда верхом и встречал уже у заставы на въезде в ярмарочный городок.
  У него там сложился особый круг знакомых и он с удовольствием кочевал из одной компании в другую. Иногда среди пёстрого люда ярмарки отмечались такие типажи, что он впадал в ступор. И ухо-дил подальше, переваривая столь сочное увиденное. Потом уныние улетучивалось и он возвращался. Обитетельницы Тригорского всё чуяли и замечали, но с вопросами не подступались: они постигали мужскую сущность в его лице, а он благодарно воздавал и не стоял на страже ложной нравственности. Домой на этот раз он ускакал на своём аргамаке и обсуждение итогов ярмарки прошло лишь через несколько дней, когда поэт расчитался по долгам с музой. И опять каждой сестре досталось по серёжке.
  Как бы ни складывались текущие споры и воздаяния, Пушкин отчётливо понимал, что именно здесь его дом и деревенская публика - настоящая ровня. Более того, он кумир среди родни! И эта мысль согревала по-настоящему. Как-то раз, согревшись от осознания сего как следует, он тайком попал в спящий дом соседей и тихонечко стал бродить, ожидая кто проснётся первым. - Кто проснётся, с тем и ночной чай!
  Скользнула Аннушка, она не спала и его шаги под окном услышала сразу же. Они уединились на беседке, где Онегинская Татьяна сидела с книжкой, и ещё разок обсудили нерешаемое. Вскоре Аннушка сделала привычное - смирилась и подчинилась. А Пушкин не посмел её обидеть даже мысленно и они применили к себе коллизии из "Опасных связей" Шадерло де Локло. Она стала невинной Сесиль, а он её циничным соблазнителем. - Аннушка, прочитав книгу не один раз, знала, что её любимый - подлец, но ни слова, ни жеста ему против, как и предписано сюжетом. Мысленно они отыграли главные линии и к утру она унеслась домой, познав всё совершенно, но так и не согрешив наяву: даже поцелуи казались невинными!
  Проснувшись у себя дома уже к обеду, Пушкин сокрушался по поводу ночной репризы и жалел Аннушку:
  - В тихом омуте и чертям тошно!
  
   ПРАСКОВЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА ОСИПОВА. СТРАСТИ ПО-СОСЕДСКИ. + 1824 осень и далее до осени 1827
  
  Разобравшись с домашними соперницами по объекту приложения поэтической страсти, Прас-ковья Александровна успокоилась и после ночной молитвы осталась у образов, пытаясь разобраться в одолевающем давно, но вышедшим наружу совсем легко и играючи, будо ей двадцать и женская сила обрела особую силу. Пресвятая Богородица смотрела сквозь жёлтый свет лампады и молчала, ожидая очередных женских признаний. Ей такое совсем не по чину и оно больше подходило языческим Изиде и Астарте. Однако Богородица терпеливо вкушала трепет и поклонение, которые для божества дороже послушания.
  История старая, как день - мать ревновала дочерей в увлечении молодым соседом. Это было не совсем канонически и ясно, как у мифической Федры и библейской предшественницы, однако взрослая женщина и мать знала себя отменно и литературные фантазии от реалий провинциального бытия различала хорошо. - Нынешнее у неё было более, чем реальным, губительным для репутации, однако животворным для души и сердца: дышалось и думалось так сильно и глубоко, как она не могла представить прежним строем жизни! И греховны лишь притязания на страсть. - Но как они упоительны!
  Чуточку отошедши от молитвы, женщина взглянула на жёлтый свет лампады и в радужном от-блеске видения собственной слезы различила языческую Медею и её запретную тягу к пришельцу Язону. Эта восточная женщина пристально вглядывалась в русскую дворянку и задавала вечный вопрос страждущих сердец:
  - Выдержишь ли испытания судьбой, чтобы Золотое руно служило истинному назначению - до-быче золота, а не губительным страстям? - Готова ли к такому раскладу или рутина бытия утопит истинное?
  Прозвучавшее было желанным для зрелой и состоявшейся женщины и она прошептала:
  - Ты и сама знаешь, что готова! - и видение у образов расплылось в довольной улыбке:
  - Всё ли из твоих притязаний от души и ума? - Может в том довлеют ревность и зависть? - Те самые, что вскоре воздадутся гееной обществу и проклятию ненасытной женской души?
  - Уж и не знаю, боже, кто ты и откуда, однако суть видишь и потому меня понимаешь, значит - ты высшее! - И греховна и завистлива, есть такое во мне. Но душа расправила крылья и воспарила - это ли не милость мне за всё доброе и отмоленное? - Разве оно менее достойно, чем притязания юных и незрелых существ и настоящего вкуса плоти не имеющих?
  - Так ты любишь себя, что отвергаешь право дочерей приобщиться к древу размножения и со-единения душ? - Разве они того не достойны?
  - Боже, не знаю твоего имени! Прости мою страсть и притязания! Они есть и сильны более, чем всегда! И ревность тоже одолевает, однако сии птицы лишь орудия высшего, что родилось и движет всем существом. Однако я не забываюсь в сокровениях женских и вижу материнское: с этого мужеского древа не пришла ещё пора вкушать заветное! - Сгинут они, я это чую.
  - Так желанно это древо? - вдруг смягчилось видение.
  - До безумия! - уронила женщина и потеряла сознание.
  Никто не ведает, как долго лежала женщина в своей молельне и чем закончилось общение с богами, однако к утру она уже знала, что делать сразу, а что впоследствии. И эта ясность была лёгкой и ненатужной. Все соперницы тут же распределились по уровню опасности и близости к мужчине, так что сии претендентки выглядели лишь картами в игровой колоде. И сдавать ей - это главное.
  В новых обстоятельствах самой опасной казалась замужняя племянница Аннушка Керн, заму-жем лишь условно и того не скрывающая. С другими тоже прояснилось, так что кого-то пришлось раз-вести с ним хитростью, кого-то властью и тем самым сохранить контуры семьи, без которой женщина не имеет смысла и цены. Кого-то отправила в Ригу, кого-то в Псков, кого-то в тверское имение, на кого-то посмотрела строго и костёр, пылавший ярко и гибельно, перетёк в согревающее тление и болезненную негу. Так женщине стало полегче и её совершенно не волновали терзания дочерей, лишённых привычных эмоций в обществе искристого мужчины. К тому же она считала, что настоящее лицо и мужское сокровенное, которым так и светился сосед, им прежде времени и опасно по сути. - Ни на одной он не женится, но натворит тьму всего и всякого, чего потом не одолеть.
  У каждой женщины есть история, была она и у Прасковьи Александровны. И твёрдая воля в её жизни порой чередовалась с губительной слабостью, когда желание принадлежать кому-то перевешивало всё здравое и привычное. Такое в ней вспыхивало редко, однако всегда кончалось естественным образом и сокровения от греха она уже познала по-настоящему и память о них затаила до поры, чтобы когда-то вкусить по полной программе.
  Страсть к мужчине, перетекающая в любовь - вещь опасная и она это знала по себе. Ни одного из мужей она не любила, но помнила собственное девичье увлечение приезжим молодым барином, чуть не кончившееся дуэлью. Было больно, но так приятно и она млела от неё, будто от счастия наяву. Уже тогда периодически вскипающая кровь Ганнибалловой ветви её родословной толкали на поступки, в то время как сверстницы далее тайных мечтаний не заходили. Она же кому-то отвечала, не особо чинясь, сначала взглядом, а потом и словом.
  У соседского Пушкина часть кровей по матушке тоже из Ганнибалов и, увидев повзрослевшего после южной ссылки Александра Пушкина, старшая Осипова вдруг и сразу почуяла особую близость. Близость оказалась по части духовной и витала сама по себе, не вмешиваясь в дела мирские и сосед-ские. Симпатия к молодому мужчине ничем особым не ограничивалась, да и своей непосредственно-стью он располагал к дружбе. Ну и стихи, они стали особой субстанцией, сближающей души в суетном мире. Она читала их вместе с дочерями и домашними и различала глубину понимания созданного поэтом у каждого из слушателей. Собственное, глубинное возникло почти сразу и она потом с интересом наблюдала за весьма поверхностным разумением у своих домашних. И на некоем удалении от них наблюдала дискуссии о прочитанном.
  Когда у поэта в очередной раз возникли мысли о бегстве за границу, Прасковья Александровна в них приняла самое активное участие и лишь неодолимые обстоятельства не дали им исполниться. Решимость, с которой мама спасала чужого человека, на Алексея Вульфа произвела сильное впечатление.
  - Пушкин - соль русской земли и негоже ему маяться в ссылках по нашим уездам и закраинам! - пояснила позицию мама сыну. Однако сын увидел в её намерениях и иное, он это чуял всем своим существом, ревнуя по-сыновьи и восхищаясь по-мужски. Пушкин недавно испытал на нём свои "Подражания Корану", написанные в Михайловском и хранящие память всего предшествующего. Алексей угадывал в сокровенных восточных жёнах чисто славянское роскошество и догадывался, что мама и сёстры немало женского содеяли, чтобы подвигнуть Пушкина на такое. Что-то пахло самой юной, что-то средней, что-то старшей сестрой, а в чём-то видна и тверская кузина и, конечно же, мама! Ни словечка, ни имени, ни узнаваемой черточки - однако семейное сумасшествие, на которое способны домашние, он угадывал и чуял. Пушкин из заурядной псковской провинциальной семьи сделал сонмище гурий и принцесс! Автор только и спросил:
  - Узнаёшь родню? - и потрясённый Алексей просто кивнул. Конечно же, мама права и такому человеку в нашей глуши не место! О затее мамы и Пушкина сёстрам не сказали и они так и не прознали, что в одну из тёмных ночей их сосед должен был исчезнуть навсегда. Но что-то в высших сферах не сложилось и затея провалилась.
  Узнав об отмене плана спасительного бегства, старшая Осипова, вдруг почувствовала себя невестой на выданье - Пушкин оставался с ней! Пусть и несвободный, но милый и дорогой. Это ей он написал мадригал на скатерти после ужина, плавно перетекшего в ночную исповедь и потом заутренюю молитву: "С ней игры - зрелое вино, безумной крепости оно!" И убрала её подальще от глаз дочерей, бесчисленной родни и дворни, ревнивых и ненасытных, как и сама Осипова. А насколько в ней сильны гены общего предка, видел только Пушкин, изредка наблюдая в ней что-то родное и близкое, но в женском обличье. И вопросов о супружествах за обоими мужьями не задавал, зная и без того всю подноготную, да и сама Прасковья Александровна не таилась в этом, признаваясь и исповедуясь и, тем самым приобщаясь к родной крови. Она соседом определялась не принадлежностью к роду и племени, а к общности душ, которым вместе приятно и легко.
  Строчки поэта по итогам женских исповедей всегда впечатляли и она их берегла в себе, припа-сая на случай, когда накатывала грусть. При занятости семейством и хозяйством их выпадало не так много, но загрустив, она это делала по-полной программе. И начинала с молитвы тому самому боже-ству в радужном отсвете лампады. Уже вскоре Богородица смирилась с языческой соседкой и внимала душе страждущей жены. Для неё, имеющей корни и вавилонские и египетские, такое совсем нетрудно. - Внимать и делать счастливыми. - Любящая женщина - всегда жена и подруга. Отношения Пушкина и Осиповой вполне вписывались в такие расклады и оба божества пришли к компромиссу - быть ей виртуальной женой. Ничьи права и нормы не нарушены - так почему не сделать женщину счастливой?
  Утром после отмены плана с побегом, Прасковья Александровна сотворила молитву и по-обещала Богородице и язычечкому божеству что угодно за здравие тайного мужа. К такой мысли привела бессонная ночь и её тень не показалась странной на восходе солнца. Теперь она знала, что мужчина в Пушкине давно состоялся и с ней он ничего модного и оригинального не играет. Ни позы, ни манеры, ни речи на виду и вслух не имеют цели покорить и захватить женщину¸ нет! - С ней он общался на особом языке и она его понимала.
  Дочери и племянницы его чуяли и хотели, а она понимала и тоже хотела! Во время неспешных бесед на заветной скамейке он ставил её в положение Астарты и Кибилы и она с удовольствием являла желанное и получала приз восхищения. Однако ей ни разу не удавалось найти такой компромисс ароматов и красок, чтобы очаровать и не выпускать мужчину из себя, такое с нею впервые и она понимала, что безнадёжно и запоздало влюблена. Эта влюблённость подвигала выглядеть достойно объекту своих притязаний и она на дню переодевалась по нескольку раз, дабы чуять свежесть своего дыхания и выделения тела, которое вновь заискрилось и зацвело. Ну и причёска - теперь дважды вдова носила затейливую корону из прядей и локонов и даже в поездках по полям и весям, наблюдая работы, она не была заурядной помещицей в затрапезной коляске с бубенцами: крестьяне кланялись издали, будто языческому идолу в роскошной карете и рысаках под упряжью. И ненавистные прежде регулы стали свидетельством возрождения. В такие дни она молодела по-особому и видела самое сокровенное, чего прежде не замечала.
  Ко всему этому, благодарный женской отзывчивости Пушкин не замечал разделяющей гряды лет и купался в её близости. Ароматы зрелой дамы были глубокими и сильными и сугубо мужская от-кровенность с нею выходила сама собой, не оставляя осадка неутолённости и горечи от натужного: всё, приготовленное заранее и выплывшее в процессе, к утру было съедено и даже крошек со стола удовольствий не оставалось! Женщина молодела неимоверно и её память превосходила девичью, цитируя самые разные варианты строк из "Подражаний Корану", написанных про неё.
  Кто кроме неё знал, сколько их было и какие отвергнуты ею, а что не устраивало его!? Да и ко-ран не исчерпывал вариаций музы, поскольку они легко погружались в язычество восточное и от него переходили к славянскому с Ярилой и ведическими гуриями. Женская ипостась гурий и ведуний его спутнице была знакома хорошо и путешествия во времени не оставляли в памяти зазубрин ревности. И Пушкин легко перенимал её игру, в этих живых картинах отвечая за автора, делающего резюме. Это у него выходило так естественно, что она распространяла собственные иллюзии и на него. А он улыбался и просто был самим собой. Быть влюблённым для него также естественно, как и дышать! - Пусть и ненадолго.
  За часы в играх и прочих развлечениях с ним она видела такие же чистые влюблённости в дочерей и понимала, что своей доли ей хочется постоянно.
  О провале плана поэт узнал с утра и был расстроен неимоверно - бежать из страны не получа-лось и здесь! - Что это, может, рок? Пушкин не был особенно суеверным, но в таких явлениях он видел что-то высшее, чего в суете повседневности не замечал. - Не сложилось уже в который раз и прямых виновников опять не просматривалось. Повздыхав порядком и попинавши воздух вокруг себя, он вернулся к текущему дню. - Сегодня намечены репетиции живых картин по "Бахчисарайскому фонтану" и костюмы для исполнителей уже готовы, каждая из дочерей светилась надеждой одобрения собственной выдумки и рукодельных умений. - Так что жизнь продолжается!
  Пушкин пришёл в Тригорское сильно уставшим и хмурым, но вскоре очистился от смуты, принял искрящееся от колдуний, засиял и засветился, как и прежде в их доме: грустить здесь совсем не в тон! И на этот раз мать домашним позволила свободы и самовыражения чуть побольше, чтобы они подбодрили гостя.
  Домашний театр был практически в каждой большой дворянской семье и его уровень - это мать и жена. Какая она, таков и театр! И каждая состоявшаяся женщина становилась драматургом, режиссёром и художником семейного проекта. Пушкин их видел десятки и сотни и отмечал достойный уровень Тригорской труппы. Подключиться к ним вышло легко и он не напрягал себя, подыгрывая то в одной, то в другой театральной должности.
  Когда, набравши опыта и багажа в актёрстве, дочери Осиповой из невинного увлечения одна за другой перетекли в лоно тайной страсти, к ним присоединилась приехавшая в гости Анет Керн и до-машние игры перестали быть невинными. Первой на путь ненасытной Изиды ступила любимая племянница и дочери это тут же отметили, хотя та ни в чём особом не признавалась, однако природного чутья дочерям хватило и их в запретное потянуло тут же. Однако мама знала, чем такое кончается и приняла меры.
  Слёзы и недовольство, перешедшие в неповиновение и молчаливый бунт, вызвали в Прасковье Александровне неведомую ранее смуту и тоску. Ей, волевой и сильной женщине, пришлось вести домашние дела громадного наследства от отца и мужей и она с трудом справлялась с вороватыми приказчиками, управляющими и подрастающими детьми. Неожиданная страсть к молодому соседу сделала беспросвет провинции райским обиталищем, а его вежливое внимание стало бальзамом, исцелившим женское существо. Она могла выбрать линию строгой родительницы и охранницы сердец своих близких, но выбрала Изиду! - Сама и без принуждения.
  В такой сложной психологической пьесе обычно сюжет складывался сам собой и ей хотелось разумного сговора с соседом, чтобы уберечь и его тоже. И она в который раз выбрала удобный момент для беседы обо всём сокровенном. Прасковья Александровна, сделав визит к волостному предводителю дворянства и решив там важные дела с хорошим результатом, осталась довольна собой и от него заехала в Михайловское. Пушкин прочитал написанное на лице гостьи правильно и задержал для деликатной беседы, легко перетекшей в поэтическую вечеринку. При этом были и его домашние, в том числе нянюшка Арина Родионовна, очаровательная горничная, которую прозвали Эдой по сходству с героиней у Баратынского и с оказией заехавшая из столицы старшая сестра Ольга.
  Ревность в сердце гостьи вспыхнула мгновенно и сделала её весьма и весьма обворожительной. Изида сделала из неё даму самую чуточку старше двадцати. Хозяин переглянулся с сестрой и та достала из ларца альбом с сокровенными заметками и набросками, который показывали самым близким. Начали с пробы пера и отметили, что гостья в правильную даму только играет, будучи настоящей русской дворянкой, постигшей всё своими трудами и слезами. Немножко вина атмосферу сделало непринуждённой, а гостью вхожей в дела дома по-настоящему. Этой частью в семье ведала Ольга и Александр ей с удовольствием доверялся.
  Уходить от такого Осиповой страсть как не хотелось и она решила отстаться до утра, послав до-мой кучера и служанку. Летний вечер был тих и прозрачен и сестра поэта предложила прогулку по тропе вдоль леса. Гостья приняла её руку и отдалась судьбе, понимая, что сама в такой ситуации ни за что не одолеет себя. Всё это чуя и понимая, Ольга Сергеевна легко стала посредницей и из прогулки вышла приятная история, а не каторга для сердца. Они, занятые неспешной беседой, свернули к лесному озеру и полюбовались отблесками полной луны в тёмной глади воды. Туда вела тропа и они вышли из экипажа. Сюда ходили многие и в прозрачности северной ночи тропа была хорошо заметной. Немножко шуток от сестры и брата расколдовали замешательство гостьи от миража берендеевых очертаний и густых ароматов ночи и она присоединилась к семейным играм Пушкиных. Было видно, что брат и сестра дружат глубоко и уважают друг в друге всё. - Прасковье Александровне так хотелось к этому хотя бы прислониться! - Пушкин сие заметил и шепнул, когда сестра отошла к воде:
  - Ольгу я всегда считал нереидой, а кто вы? - в замешательстве женщина была лишь на мгновение и уже вскоре он услышал:
  - Скорее огнепоклонница, чем дочь Посейдона!
  - Проверим у огня?
  - Настоящего?
  - У нас с вами только такое!
  - За чем остановка? - ответила женщина и мужчина развёл огонь. В лесу и у берега всегда готова растопка, была она и сейчас. И сразу же мир разделился на две части: одна заключала сполохи огня и косые отражения в воде, другая же - ночь в своём первородстве, она сочится чуть поодаль, за деревьями с начавшей собираться влагой испарений и смолы от хвойных деревьев и кустов. Пушкин посмотрел на отошедшую сестру и понял, что ей хотелось уединения, она так делала даже в его присутствие и потом сообщала содержание внутреннего диалога. Он подтащил корягу и женщина устроилась на ней.
  Тепло и свет ночного огня будил фантазии и чувства, а в присутствие мужчины женщина не мо-жет не питать иллюзий. Она откинулась на корни былого древа и устроилась поудобнее, потом расправила полы широкой юбки и, оставив пальцы на ней, прикрыла ресницы, собирая блики от огня: она знала их волшебство и в этой жизни ей о такой прелести говорили неоднократно. На этот раз вышло так же:
  - Пушистым веером ресниц
  Она меня остановила,
  Пред ней склоняюсь тут же ниц,
  Пленяет чудным станом дива,
  
  Движенья нет, молчит она,
  Но чую сердца я биенье,
  Хранят нас бог и тишина
  И до утра от всех забвенье.
  
  Женщина обняла себя за плечи и плыла в собственных фантазиях, чуточку подгружаясь ритмом мужских. Наконец она уронила:
  - Ольга рядышком, так что до утра мы с вами не продержимся!
  - Она будет у воды столько, сколько вы будете удерживать себя от откровенности. Сейчас самое время сделать это, вы ведь приехали не только с уездными вестями?
  - Так хочется знать мою тайну? - выдохнула женщина и он учуял её желание излиться. Дыхание стало глубоким и волнительным. Такой она бывала в живых картинах, когда доставались серьёзные роли.
  - Да! - в тон ей ответил он, продляя нитку доверительности. И она не стала сдерживаться:
  - У вас уже есть муза, она всеобъемлющая и вам привычная. Я же хочу быть другой - Эрато все-сильной и только для вас! - Такое возможно?
  - Почему Эрато?
  - Это самая взбалмошная и капризнная муза. - Как и я!
  - Разве? - На мой взгляд, вы самая терпеливая и очаровательная мамочка капризных дочерей.
  - Это одна из ролей, я их не люблю, однако играю по нужде. Но хочется и удовольствия: Эрато самое желанное. Хотя бы изредка, но в самой полной мере, - ответила она и он тяжко вздохнул: все хотят одного и того же!
   Ольга, чуя атмосферу дремучим инстинктом, к ним не торопилась и любовалась разводьями ночных теней и бликов от костра, отражённых в зеркале озера. Высокий и древний лес светился благородством ароматов и размытых контуров и ночные светила ранней осени так и подмывали на ответное величие дум и поступков. Ночных звуков вполне достало, чтобы ими упиваться и наслаждаться натуре утончённой, а Ольга была такой от рождения и дружила со средним братом ещё и поэтому.
  С ним она однажды пошла на ночное кладбище, чтобы испытать себя. В ответ и Саша иногда предлагал подобное рисковое либо подбивал на приключения и авантюры. Сюжеты и картины она с ним разыгрывала самые неимоверные и по высшему разряду. В этом они были и родня и ровня. Так сложилось с раннего детства и не менялось с годами. Помочь ему в амурных разборках с добрыми со-седями - дело благое и благородное. И она отключилась от шёпотков за спиной, погрузившись в ноч-ную какафонию.
  - Боль и вожделеннная неразделённость? - уточнил Пушкин природу дамского каприза, которых за время знакомства старшая Осипова являла массу и ему они не всегда нравились. Но скучно с этой дамой не бывало никогда. Ещё на заре их дружбы в первые послелицейские годы эта женщина сумела указать и подчеркнуть в нём истинно мужские чёрточки и всегда бывала ненавязчивой. Родные упрекали за мальчишество, а она качала головой и расправляла крылышки зачатков мужского. Надо ли говорить, как такое и тогда нравилось ему!
  Ко всему прочему, Прасковья Александровна была очень удобного для него сложения и, даже шутя, он мог обнимать её талию, располагая руки самым выгодным образом, чуя и остальное тело - упругое и послушное. Так случалось, когда он вёл в танце или принимал руку при выходе из коляски. И она слегка наваливалась на него женским станом, самую чуточку спасая груди от контакта с его плечом, но всё же касаясь и млея от этого. Он улавливал её слабость и самую малость, неприметный миг, удерживал в себе и лишь потом выпускал на свободу. Умений управлять подобным у него хватало и приличий он не нарушал, хотя ей этого пронзительно хотелось. И она не выпускала из вида ничего, чтобы не пропустить желанного мига. При этом женские уста чуть приоткрыты, а глаза вслед за ними смотрели снизу вверх. Она точно знала главное правило в таких играх - мужчина должен быть сверху!
  Такое случалось во время живых картин и молодая правительница дома в них всегда участвова-ла, заражая энергетикой остальных обитателей. - Проходит ли такое понимание для молодого мужчины бесследно? - Разумеется, нет: она это знала и по-женски щедро закачивала в него излишки собственной состоятельности. И молодела вместе с ним!
  В ту эпоху про сущности "инь" и "янь" дворяне ещё не знали, но и из язычества славян ста-ринные веды сулили массу благ от взаимопочитания обеих ипостасей. Что-то шло гласно и с традиция-ми, что-то приходило инстинктивно, но так или иначе самая культурная и состоявшаяся часть общества почитала силу и слабости мужских и женских сущностей. А Пушкины и Осиповы принадлежали к про-свещённым и состоятельным корням общества. В ночи светилось сердце женщины и мужчина видел её дыхание и трепет - дыхание глубокое, а трепет истинный!
  - Вы можете убедиться в моей состоятельности тут же! - в отчаянии прошептала она и он сделал шаг, лишив шанса на сумасшествие. Она взяла его руку и спросила: - Неужели со мной такое невозможно?
  - С другими - да, а с вами - нет! Мы оба сгорим! - Я, возможно, потом как-то выберусь, но вам конец! - Вы этого хотите?
  - Хочу ли я? - Я без этого - только тень самой себя! - И это признание он услышал и усвоил. Те-перь их сущности ничто не разделяло и надо только примениться к обстоятельствам.
  Сестра поэта присела на поваленное дерево чуть поодаль и невольно приобщалась к вечному диалогу мужчины и женщины. Не различая ни единого слова, она слышала интимную балладу с музы-кой шелеста, ритмом качающихся ветвей и самим существом женщины, без которой ничто жить не способно. Брат это знал и мог читать даже несказанное, а уж звенящее он и понимал и принимал моментально. Как это сделать, чтобы не быть после этого обязанным служить женщине, а только воздавать за содеянное, он постигал вместе с сестрой и эти уроки ему помогли уже вскоре. Она тоже была не из красавиц и обольщению и прочим дамским премудростям училась сама.
  
  - Ты не заскучала? - спросил брат, подошедши к ней, и она взглянула на незнакомку рядом с ним. - Ничего общего с властной хозяйкой Тригорского имения! - Яркая волшебница и ненасытная женщина. Ольга и не подумала проверять её намерения и ответила:
  - Разве с вами соскучишься?!
  Брат переглянулся с собеседницей и та перетекла в облик Эрато. Она пошла к огню рядом с мужчиной, чуточку касаясь его локтя и раскачиваясь по ходу в ритме, известном ей и ему. У неё пере-менился шаг, став особенным и волнующим, а взор и вообще переместился в иную ойкумену, маня обоих.
  У костра они уютно беседовали и в треске огня шлифовали варианты общения. Стать Эрато у Осиповой получилось не сразу, но вскоре вышло первое содеянное и потом капризная муза воздавала строки без промедления.
  
  Остатки искор от костра,
  Взлетая в небо, томят души,
  Грехами каждая остра,
  Но не горят в сомненьях уши,
  
  Устам открыться уж пора:
  Молчанье смутой сердце сушит! - вышло из них уже вскоре и Ольга залюбовалась братом у ног музы Эрато и её пальцами на его челе. Похоже, там они не впервые и ему это нравится. Она развела руками и сказала:
  - Грехи, соблазны и душа - это настоящая Эрато! - и благодарная муза склонила голову.
  - Продолжим? - обратился поэт к музе и та молча кивнула, готовая к новому контакту. И новые строки получились не хуже прежних.
  
  Однако ж ночь и огнь терзаний
  И лишь в лобзаниях уста,
  И тишь роскошная мерцаний
  - Так речь в сравненьи с ней пуста!
  
  И звёзд неяркая прохлада
  Во тьме осенней не лучится
  И нет ни рая и ни ада,
  И нам с подругою не спится.
  
  Слеза упала, лист качнула
  И заворожен этим взгляд,
  Звезда за тучкою уснула
  И мысли снова не горят.
  
  Подруга очи приоткрыла,
  И не к признаниям уста,
  Слезу луна росой промыла:
  - О как горчайшая чиста!
  
  Вот так, внешне легко и естественно, складывалась их тайная история, подняв свой уровень ещё выше и при этом никому в глаза не попав и следов не оставив. Дочери подозревали, слуги догадывались, но точно никто ничего не видел и не слышал. Его опусы она хранила очень умело, письма к нему были невинны, а свидания так и не стали регулярными, чтобы избежать ненужного криминала. Они встречались у озера, у него или у неё дома и он ей что-то читал из сокровенного, а она одаряла женским и глубинным, чего тому недоставало всегда. Их отношения были необычными и в то же время очень интимными и близкими и так оно потому, что он мужчина давно, но дочерей не подбивал и не смущал ни на что, хотя те того и не требовали, готовые на что угодно уже сейчас.
  Её готовность подставить себя вместо них он видел хорошо и воздавал по полной, однако сдер-живал себя, понимая гибельность любой интриги с мамой такого семейства. Грешить по-маленькой - это не его стиль, вот он и выбрал тайную музу. Там всё кроме плотского. Ольга об этом догадывалась, но виду не подавала и с семьёй соседки дружила, как и прежде. Когда он бывал в Тригорском с шутливыми визитами или на вольной прогулке без планов и просто развеяться, Прасковья Александровна позволяла дочерям пользоваться соседом, но в меру и не взатяг. И практически всегда участвовала в их играх, принимая роли деспотических персонажей. Как-то усаживая отъезжающего гостя в зимний возок, Прасковья Александровна заметила:
  - Теперь я лучше понимаю Марию Тюдор и прочих властительниц: страсть и ревность очень вкусные снадобья.
  - Ты и впрямь в роли Изиды отменно хороша! - ответил он и улыбнулся, они часто в таких обстоятельствах беседовали по-французски или по-немецки, чтобы не давать повода слухам у дворни и попутно практиковаться в новом иностранном, затруднительном для поэта сейчас. Для настоящего понимания Гейне и Гёте глубина нужна иная и Изида, как он охотно называл новую поклонницу, в этом хорошо помогала. Они интимные беседы перемежали с чтением поэм и баллад на языке оригинала и многие из поэтических оборотов тут же и применяли к месту. Для хозяйки дома всё переплелось и приобщение к немецкой лирике совпадало с пониманием у Пушкина оригинального саксонского стихотворства и чувственного погружения в душу взрослой женщины. Она могла чуять немецкую лирику и указывала ему русские аналоги и звучания, поражая самобытностью понимания и женской философии. Зрелой самобытности и именно философии!
  Поэт ясно видел, что мама намного вкуснее дочерей и постоянно давал ей знать об этом. И она с удовольствием выполняла функции умной супруги, не дожидаясь просьб и увещеваний, а чуя душу поэта. Отдаваться так глубоко, но без надежды и корысти было и больно и приятно. - А какая женщина не мазохистка?! Ревновала ли она к его домашней наложнице Ольге Калашниковой? - Пожалуй, нет. С Ольгой было только его тело, а к Изиде прилепилась вся затейливая и капризная поэтическая душа. И ей за неделю доставало немногих часов наедине или в обществе домашних.
  Будучи хорошо просвещённой в делах житейских и хозяйственных, Прасковья Александровна видела суть неурядиц Пушкиных и заключалась она в ленности и праздной жизни его родителей, которых она знала давно и не очень уважала за столичный снобизм. Саша-поэт - дело иное совершенно и ему прощалось всё. Его щедрость и бескорыстие видели многие и пользовались без меры, вот эту его часть она могла бы привести в порядок. И с удовольствием родила бы ему трёх богатырей, пожелай он того! - Но на счастливых сносях ходила Ольга и вскоре её услали в нижегородское имение. А Изида блистала новыми капризами и дарила счастье вдохновения своему кумиру.
  Как-то Пушкин в вечерней беседе с сестрой спросил:
  - Как тебе моя связь с Изидой? - Не слишком ли вызывающа?
  - Думаю, нет: обычная интрижка скучающих соседей. Так делают все. Редкие соседи не ухаживают за чужими жёнами, если те хоть чуточку следят за собой. Ну и её дочери и племянницы - хороший фон для игры в почтовые романы. Вам многие завидуют. - Очень многие! - подчеркнула сестра.
  - Хотят поупражняться в адюльтере под благовидным предлогом?
  - А почему бы и не испытать себя в желанном и запретном, мы с тобой тоже играли и, помнится мне, совсем нешуточно.
  - Но ты не совращала меня, а я был рыцарем белой розы, разве нет?
  - Разумеется, Саша, ты меня просто обожал и я это помню. А вот Рокотовы уже посматривают на Осиповых, Беклешёвых и Вульфов с вящим интересом и не прочь присоединиться к вашему почтовому роману. У них в избытке мужские персонажи и их тянет испытать себя в обольщении твоего гарема в Тригорском.
  - Думаешь, из этого что-то получится? - Рокотовы - не Вульфы!
  - Разумеется, любезный братец, - едко улыбнулась сестра, - но ведь ты им ничего такого не поз-волишь!
  - Как знать, матушка, как знать, - ответил не менее искушённый в подобном брат: - я иногда ду-маю, что Анна Николаевна в приступе любви способна на что угодно. - К примеру, ответить "Да!" моему сопернику, довести нас до дуэли и принять яд накануне поединка мне в отместку.
  - И они таки зачнут романы из любопытства и интереса?
  - Если за это ничего не будет, почему нет?! - пожал плечами брат и сестра согласилась с его ло-гикой, поскольку и сама так поступала не однажды.
  - Но ты этого не хочешь, тебе их романы с Рокотовыми не по душе? - Почему?
  - Такой опыт им ни к чему. - Замуж потом ни одну и силком не выдашь! Я сочувствую Изиде и просвещать её дочерей не стану. - Иначе они женихов ещё на пороге засмеют. Приличных женихов у нас уже нет, а оставшиеся либо слишком стары, либо без дохода и безнадёжны. А так - выйдут, родят деток, займутся ими и за заботами о них не заметят недостатков мужа.
  - Ты так любишь их или Изиду?
  - А ты как думаешь? - улыбнулся брат. Отношениям с женщинами самого разного толка он научился давно и сестра в этом образовании приняла самое живое участие. Практически всегда его знакомство с ними строилось на базе отношений, а не страсти, даже, если это минутное увлечение. Дом Осиповых в этом плане не был исключением.
  А что же с молодыми невольницами в Тригорском? - Они самые разные, от мнительной и исте-ричной Анны Николаевны до уверенной в себе Зизи. С ними было проще и не так волнительно, как с владелицей имения, ну и они не имели даже десятой доли той страсти, которую изливала старшая да-ма. И в конце концов поэт смирился с тем, что иной доли не найти. Ограничение свободы он уже пони-мал в самой полной мере и отчаяние периодически овладевало сердцем так, что он сваливался в ступор и выбирался из него карточной игрой - клин клином!
  
   ИСТОКИ И ПРЕДПОСЫЛКИ "ГРАФА НУЛИНА" + зима -лето 1824-1826
  
  Периодически Пушкин сопровождал на местные балы у помещиков, как всех Осиповых, так и персонально племянницу хозяйки владения Нэтти и продолжал неспешно осваиваться в уездном об-ществе. Его представляли соседям и те в свою очередь присылали приглашения на официальные застолья, званые обеды и ужины, куда он приезжал уже один. Танцевалитут вещи не всегда модные, музыканты играли неважно и Пушкин без охоты отзывался на сами котильоны, наблюдая гостей, манеры и прочее от провинциального уклада. Частенько с ним в наблюдателях оставались девушки из Тригорского и он их оберегал от чрезмерного успеха у молодых людей. На Прасковью Александровну тут посматривали очень внимательно и танцевала она часто, удивляя искушающей статью и плавной грацией движения.
  Иногда Пушкин ловил на себе ревнивые взгляды пожилых помещиков, имевших виды на состоятельную невесту и вкусную женщину при теле и умственном здравии. Вдова выглядела очень живой и ого-го какое имение с тысячей душ и приличным доходом тянуло претендентов на поживу или хотя бы порезвиться. И кому, как не молодому мужчине не видеть мужеские страсти по свободной от брачных уз женщине в самом соку! И не просто вдовой даме с детками и заботами, а соседке, доброй и гостеприимной. Вздохнуть и поделиться идеями насчёт его соседки подкатывали многие и Пушкин лишь качал головой:
  - Разве её досужими сплетнями заинтересуешь? - К тому же у неё в имении устроен чуть не английский клуб и там всё свежее, газеты из столицы и Европы читают все. Для практики в языках.
  - Из Риги привозят европейское? - интересовались некоторые.
  - И что, газеты там читают или для обёртки они? - спрашивало большинство.
  - Сын-то у неё в Риге учится, отличник и тамошние профессора интересуются про мамочку такого студента. Сёстры меж собой обсуждали, да я подошёл и они застыдились.
  - Оно и правда - английский клуб! Такая дама, такие дочери! - вздыхали помещики и видели, что при Пушкине в Тригорском им не светит ничего. Надолго ли он здесь задержится?
  - Какая дама, такие и дочери! - поправлял он любителей дармового и те отступались. - Не сей-час!
  - Они вас хотят больше, чем юных дочерей: невеста на виду и на слуху! - подначил однажды Пушкин свою знакомую. Из дам в годах, она на местных балах была единственной со списком претен-дентов на котильоны на месяцы вперёд.
  - Хотеть скоромное можно, сумеешь ли такое проглотить? - улыбнулась Прасковья Александровна.
  - Вы думаете, у них этого нет?
  - Аппетита и самомнения хватает, а вот с умом проблемы. Умишка у большинства только на крепостную девку, да и манеры чисто приказчицкие.
  - Но ведь одной с таким возом за спиной тяжело, не женское оно!
  - И в танцевальном зале меня видеть желаннее, чем в приказном доме?
  - Я вас видел в самых разных местах и везде вы в гармонии с местом и положением. - Везде! - уточнил он и выразительно взглянул на женщину.
  - Не стыдно такие комплименты возрастной даме? - лукаво улыбаясь, укорила Осипова и Пуш-кин охотно поддержал игру женщиы:
  - Начнём ту же песню, мадам, сначала: и не комплименты сие, и оное совсем не такой, как вы выразились, даме.
  - Но, отваживая от меня кавалеров, вы, грешным делом, не имеете ли в виду себя? - Уж очень горят ваши очи при этом!
  - Ну, если вы так проницательны, склоняю голову и отдаю вам на милость.
  - Уведите меня отсюда! - тихонечко шепнула она, - мне уже дурно от этих скользких взглядов.
  - Оранжаду или квасу?
  - Водки и целый стакан!
  - Так допекли!
  - Да!
  И он увёл даму в дальнюю комнату, где всё это вместе с закуской из рыбы и дичи стояло на сто-лике для особо жаждущих гостей, Осипова была из их числа. Выпив и успокоившись, они заговорили о гризетках. В городе они есть, а есть ли в деревенской глуши? И женщина в очередной раз удивила:
  - А в городе они откуда берутся? Там ведь все из деревни, кто вчера приехал, а кто пару лет назад.
  - Но тут мы их не наблюдаем или я не прав?
  - В чистом виде, да - их нет! Но из кокеток, которых здесь порядком, они и вырастают. А кокеток достаточно и для самой глухой провинции.
  - И если правильно спросить и вовремя подойти, то она явит себя в своём натуральном, то есть самом неприглядном виде?
  - Разумеется, сир! - улыбнулась женщина, чуя правильного собеседника и настоящего мужчину. С таким и грешить и творить божеское в самый раз!
  - Вы подскажете, с кого начать? - сказал мужчина и женщине от такой доверительности захоте-лось петь.
  - Уже сегодня и в одной из комнат этой части дома.
  Через четверть часа Осипова подошла к нему и сказала:
  - Желанные вам персонажи уже в сборе, вы не передумали?
  Он взял даму под руку и они по анфиладе отправились в глубину дома. В уютной комнате с пальмой посередине стояли два диванчика и три кресла. Там сидела компания из трёх молодых дам и что-то тихонечко обсуждала. Одна была рыжей и непривлекательной, другая что-то из себя представляла, а третья претендовала на ранг розовощёкой красотки из провинции. Все дамы замужем и здесь отдыхают от мужского внимания. Кокеткой, да и то с трудом, можно назвать лишь третью даму с хорошей грудью и крепким станом. И Осипова обратилась именно к ней после обоюдного представления:
  - Полина Сергеевна, вы готовы поговорить с поэтом, ему интересна провинциалка чистой воды. Я вас рекомендовала. Он пишет новый роман в стихах и ему интересны настоящие и неиспорченные городом типажи. Ваш в том числе.
  Дамы, сидевшие с ней, были подругами и переглянулись.
  - Мы говорим о ценах на крепостных и землю или о душе? - сразу же уточнила как бы кокетка.
  - О душе. Вашей душе, Полина Сергеевна.
  - И я попаду в роман? - опасливо поинтересовалась она.
  - Не обязательно, однако даже, если и попадёте, об этом никто и не догадается. Но что-то из ва-шего рассказа я использую или нет. - Нет, если вы будете играть в домостроевскую даму, - вмешался Пушкин и мягко, насколько мог, но очень деликатно взглянул на неё, подталкивая в капкан интимной беседы. Обычно провинциальные дамы откровенничать не торопятся, но тут особый случай и в глазах подруг у неё есть шанс вознестись. И он уточнил: - Думаю, мы это сделаем наедине, а Прасковья Алек-сандровна с вашими подругами останется у двери, чтобы страждущие бахуса не испортили деликат-ной беседы. - Так вы согласны?
  - А вопросы будут приличеставующие? - почти сдалась дама.
  - Разумеется, Прасковья Александровна тому гарантом! - он обернулся к Осиповой и та кивнула. Дамы вышли из комнаты и устроились у окна, беседуя о вечных проблемах и ожидая финала беседы Пушкина с княгиней Вересаевой. Ей было чуть меньше тридцати лет и замужем она девять лет. Родила троих и сейчас размышляет о зачатии четвертого. Её муж был редким исключеним из числа уездных бар, которые особо супругой не гордились, пользуясь умеренно и не обращая в машину по производству наследников и нахлебников.
  Князь Вересаев периодически вывозил её за границу, приобщал к мировым ценностям культуры и сладость карамельной Италии она вкусила в полной мере, успев влюбиться и в страну и в её темпераментных обитателей, круживших вокруг прелестей княгини и соблазнявших всем и вся. Естественным исходом всего стали портреты супруги на фоне моря и отдельно мужа в роли Юпитера с эгидой и в пурпурном плаще. Себя такую в провинциальной жизни она применить не могла и страдала от нереализованности. Вариант с опальным и по-светски неприличным поэтом обещал всплеск новых ощущений и чего-то, что она в себе ощущала в Италии под взглядами аборигенов. Пушкин своей экзотической фигурой и внешностью напоминал тех аборигенов, но притягивал и соблазнял на порядок сильнее: что-что, а это в мужчинах она различала хорошо. Хотела ли она быть соблазнённой?
  - Ещё как! - Такого шанса может не быть никогда. Роман будет или нет, с нею в героинях или с другой дамой, но здесь и сейчас он вызывает на откровенность и она ему ответит!
  Княгиня быстро одолела робость, перетекла в волнующую тему, мило побеседовала с поэтом и стала очередной рабыней страсти к неведомому. По условиям пари с Осиповой кокеткой он мог её объявить, лишь убедившись в этом. И уже через пару недель как бы публичного знакомства и как сле-дует к нему присмотревшись, Полина Сергеевна согласилась на свидание наедине. В нейтральном месте, но остальное по-серьёзному. Пушкин очень бережно, как настоящий энтомолог, разложил даму на ленты-бантики и прочие завитки и выдал диагноз: она уже сейчас кокетка. На следующий день сказал Осиповой и поинтересовался ценой пари, поскольку они её не назначили.
  - А как вы думаете? - улыбнулась она по-особому и он вздохнул, поскольку подобного тона с ней избегал всегда.
  - Что я не буду совращать ваших дочерей театральными экзерциссами и впредь никаких рома-нов в письмах? - Только не это! - в настоящем отчаянии ответил он, однако Осипова держалась соб-ственной линии:
  - Вы это с моими домашними делаете одним присутствием, остальное они довершают сами. Так что грешны и вы и они уже давно! Нам с вами остался лишь шаг. Никто и не заметит нашего нового.
  - Но я могу и не остановиться! - привёл он последний аргумент и она его отвергла:
  - Я смогу! - и ему пришлось стать Зевсом.
  Потом на балах у помещиков, живших неподалеку, он с ней не однажды проделывал подобное и всякий раз в недрах личин добропорядочных матрон у каждой находилась уже выраженная кокетка. Как-то она спросила:
  - Александр, вы с таким трудом идёте на эти опыты, хотя сие есть самое обычное мужское раз-влечение. - Почему?
  - Мне было бы легче, если бы всё это я проделывал с уже готовыми гризетками. Выходит, я из них под видом нашего пари делаю несносных актрис. - Княгиня Вересаева уже легко интригует и лжёт мужу, чтобы убедить меня в своей кокетливой состоятельности! - Не слишком ли дорогая цена игре? - но Осипову интересовало иное:
  - А её глаза что делают? - Они лгут ему или вам?
  - Ему! - А мне утверждают ту самую состоятельность.
  - Не терзайтесь ничем из ваших принципов и приличий: княгиня Вересаева лгуньей была ещё в юном возрасте, я это знаю точно. Она в девичестве была Нифонтовой, ждала достойную партию и по-стоянно строила глазки моему мужу, тогда им был Николя Вульф. Я здесь живу очень давно и всё про всех знаю.
  - И всё же пусть их соблазняет кто-то другой. - Давайте эти игры оставим! - предложил он и она с удовольствием согласилась.
  О гризетках ещё чуточку побеседовали и пришли к выводу, что они, как и всякое природное создание, в том числе змеи и черепахи, имеют право на жизнь. В очередной раз Пушкин убедился, что его ум и умения писать стихи и прозу - не является чем-то завершённым и совершенным, как тип умственной работы и системы мышления. Эта милая провинциалка была мудрее и видела вещи в их развитии тоньше и гораздо глубже, чем он. И немудрено - ему всего-то двадцать пять и опыта для такой проницательности у него просто нет, она же сумела в текучке семьи не утонуть и остаться чувствующей, видящей и понимающей.
   Чтобы не стать банальным и как-то выделиться из хора её поклонников, он решил заняться изучением провинциальных помещиц самостоятельно и без наставничества Прасковьи Александровны. Тем более, что его мужское эго требовало и охоты, и добычи, и торжества мужеского пиетета над поверженным женским. - Наедине с ней и упиваясь ею.
  У русских дворян эта традиция прижилась давно и пировала повсеместно, включая и столицу, и глухую провинцию, различаясь лишь уровнем цивилизованности. Именно в такие минуты собственно слияния становились особо чувствительны и переимчивы. Потом женщина упаковывала полученное поглубже и становилась обычной кокеткой, готовой к новому туру игры. И перетекала в иное состояние, себе неизвестное и всегда зависящее от типа мужчины-соблазнителя. С местными донжуанами такого обычно не получалось, поэтому провинциальные дамы с готовностью раскрывали себя с мужчинами из столицы, хотя и те не всегда соответствовали критериям мужества. Но обычно в этом убеждаются потом, горюя или радуясь удаче и такие шансы, как с опальным поэтом манили многих. Несмотря на лицемерную волну от законодателей нравственности и добродетели. С этим что в столице, что в провинции одно и то же - двуличие и лицемерие.
  Во время таких свиданий он никогда пощады не давал и иллюзий об инфантильном, хрупком и уязвимом поэте лишал начисто, повергая и терзая по-полной программе, как и должен вести себя Зевс. Свидания он готовил тщательно и с расстановкой по деталям исполнения, но сами они проходили в режиме гусарской атаки на пешего противника. Ну и он прекрасно знал, что покорённые жертвы на самом деле и не жертвы вовсе, а умные и предусмотрительные соучастницы, которые оказывались в нужное время в нужном месте и без спутников и прислуги. Изображаемое поначалу сопротивление и замешательство на самом деле лишь маскировали азарт и любопытство. Уже потом, одевшись и приведя себя в порядок, они являли себя в настоящем виде и сообщали о желании учиться изменам и дальше.
  Цинизма в глазах и действиях мужчины они не замечали, но умения устроить свидания лучшим образом - в полной мере. И оказаться очередным именем в мужском списке их тоже не смущало, поскольку приходило понимание сути свидания такого типа - оно всегда с умелым и опытным мужчиной, а такие никогда женатыми и однолюбами не бывают. Вот тут-то в них и выплывало самое глубинное и таинственное от языческих колдуний. И Изида такой даме даже в прислуги не годилась. Восточный тип лица и склад тела у Пушкина легко сливался с мифическими контурами властителей и ни одна из жертв так никому и не призналась в том, что именно ею содеяно наедине с пиитом. Зато мужчина писал их внутреннее устройство в особую зелёную книгу и питал надежды когда-то сие использовать в деле. Схемы их душ и контуры тела заполняли страницы книги и являли серьёзный предмет для изучения. Если великие любовники Казанова и дон Жуан копили побеждённых дам для мужского самоутверждения, то для Пушкина сие - научный эксперимент с точным описанием состояния обоих участников. И часто этот шедевр обретал форму баллады или сонета.
  Тему кокетки он изучал широко и методично, испытывая самые разные варианты прообразов будущих и реальных кокеток. Так повелось, что во время верховых прогулок на пленере он "случайно" забредал то в одно, то в другое поместье починить уздечку, отвалившиеся шпоры или что-то из упряжи. Хозяева радушно принимали заботы на себя и в ожидании ремонта занимали гостя чем-то рутинным и обычным в таком случае.
  Итогом бывало самое разное, в том числе и приглашение к висту или на псовую охоту, однако почву для разработки темы дамы-кокетки он получил основательную: об этом готовы беседовать и жёны, и мужья, и их взрослые дети. О вере, Отечестве и прочем возвышенном с Пушкиным говорили не очень охотно и по возможности переключались на любезно предложенную тему кокетки. А взрослые и семейные люди уже в ходе беседы сами переходили на французский роман и гризеток. Гризетки и роман связаны прочно и получалось, что гризетки - это дамы и любовницы-неудачницы, потому и поверхносты, а не глубоки, что их души и сердца так никто глубоко не вспахал и не засеял добрым и вечным. И практически все, кого обвиняли в кокетстве, оправдывались тем, что не имели ни глубокой связи, ни достойного мужчины, с которым могли бы себя переменить.
  А ещё он стал получать письма от незнакомок с комментариями на эту волнительную тему. Не-которые листочки были хорошо вспрыснуты домашними благовониями и сопровождались рисунками из сюжетов праздничных открыток. - Провинция и небольшой достаток в этом уезде и такие страсти по кокетству! Пушкин удивлялся, но письма от незнакомок шли и он их дочитывал до конца. Внимания хотели многие и в вариантах анонимного общения видели безопасный шанс быть услышанными. По стилю и прочим признакам грамотности он видел, что пишут зрелые и состоявшиеся женщины, матери и жёны, но так до сих пор не понятые. Одно из них, очень яркое и горькое, он показал Прасковье Александровне и спросил:
  - У вас такая же драма? - она пробежала глазами текст, учуяла аромат дамы на листке и конверте, легко качнулась и ответила:
  - Теперь уже нет!
  - Уже?
  - Вам трудно в это поверить, но сейчас мне в некотором отношении годочков лишь чуть поболее, чем Маше. - Той горечи, которая ждёт всякую женщину в замужестве, я ещё не знаю! И счастлива.
  С приехавшим в имение двадцатилетним Алексеем Вульфом, старшим сыном Прасковьи Алек-сандровны у него сразу же сложилось мужское и добрососедское общение, он говорил о женщинах его семьи не раз, основательно обсуждая вещи, ранее недоступные и тот очень легко учился со своим наставником. На этот раз он, хорошенечко подумав и припомнив знаковые приметы и вещи, рекомендованные Пушкиным, отметил, что мама в последнее время сильно переменилась и перестала доставать упрёками его сестёр.
  - Вроде бы подобрела, - отметил он.
  - Может, её уже сватают, а ей страсть как хочется внимания и ласки, поскольку быть императо-ром всея Тригорского устала, однако вам, ещё несмышлёнышам в этом, не призналась? - дал направ-ление для мысли Пушкин и сын его подхватил:
  - И это тоже вероятно. И Ржевские, и Рокотовы об этом намекали не раз и спрашивали меня, знаю ли что-то об этом. - Почему она так возбуждается от музыки и танцует легко и изящно, будто в юности.
  - А когда она выходила за Осипова, было так же или не помнишь? - Алексей задумался и отве-тил:
  - Что-то подобное бывало, но совсем не так. С нашим отчимом она была приветлива, но никогда вот так ярко, как сейчас, не светилась.
  - Ты уже и это различаешь?
  - С вашей и божьей помощью - да!
  - Значит, влюблена, тогда в кого? - Я видел, на неё многие посматривают с интересом. Но сын только пожал плечами.
  А Пушкин неожиданно для себя загрустил. Ему давно и основательно нравилась Прасковья Александровна, но менять её жизнь вот так радикально он боялся. Интрижка или авантюра, как с Бэт или Кэрол - да, но не омут дремучей провинциальной жизни! Тут бы и бежать от сумрака искушений, однако ни единого шага из её владений делать не хотелось. - Пусть так всё и протекает, что-то да случится, она женщина мудрая и всё сделает правильно! - решил он и успокоился. В двадцать шесть многое выглядит просто и усложнений совсем не хочется.
  Когда Антон Дельвиг прислал письмо с намерениями и сомнениями о женитьбе, Пушкин отве-тил тут же и посоветовал разобраться с дамой по-нашему, отметив вероятные сюжеты в зависимости от облика невесты. Дельвиг подробно ответил про всё и назвал имя невесты. Софью Салтыкову Пушкин припомнил по отзывам Вяземского об их семье. И дал своё напутствие на свадьбу. Он собрался было отправлять письмо с почтой, как подошла Осипова и спросила, от чего он так светится. И он пояснил. Толстого весеннего визитёра в круглых очках она помнила и велела не торопиться с отправкой. Через некоторое время она пришла и подала старинную прекрасную брошь.
  - Вещь настоящая и моим юным свиристёлкам уже ни к чему. А невесте вашего лучшего друга она будет к лицу. Она для тёмных глаз, как у меня. И посылку с подарком от Осиповой устроили тут же. В ином случае он бы сам всё это и отвёз и на свадьбе бы порадовался за верного друга, но надзорный чиновник запретил выезд так далеко - в уезд и не далее. И Пушкин проглотил очередную пилюлю. Счастливая беременностью Эда его утешила, а Осипова обернула это в фирменную оболочку собственного сумасшедшего дома. И пиит вновь засветился.
  
  Что его томило и не отпускало¸ когда муза возмущённо фыркала на его строки к милым дамам и лёгким удовольствиям? - Разумеется же, незавершённые главы "Евгения Онегина" и "Бориса Годунова", они требовали внимания и трудов и весомых строк ежевечерне и подолгу, он же писал с трудом, в разбежку со всем текущим и очень медленно. И обдумывание коллизий и раскрытие характеров персонажей протекали очень и очень неспешно и исподволь. На прогулке верхом, во время бесед с домашними, чтения серьёзных и шутовских переводных опусов, куртуазных визитов к соседям и в иные подходящие и неподходящие места и моменты он размышлял и перебирал варианты. Поэтому порой казался рассеянным и погружённым в нирвану самодовольства и самоотречения, из которого выходил зачастую раздражённым и сердитым на весь мир. Ну и чтение журналов, которые доставляла любезная Прасковья Александровна, тоже отвлекало и занимало на какое-то время. Более менее серьёзные разговоры он имел с хозяйкой имения, с её молодёжью обменивался знаками признательности и взаимного почитания. Ну, а с другими соседями случалось по-всякому и там той интимной откровенности он часто не обнаруживал, натыкаясь на сомнительные признаки благонравия и почитания традиций и порядка. - О чём писать пииту пристало, а о чём нет, рассуждали многие и эта публика составляла большинство. Уровня понимания темы у них попросту не было и хороший стих от худого они редко различали, но насчёт морали и границ сюжетов и коллизий судили запросто и с апломбом.
  Он не раз об этом говорил с Прасковьей Алексндровной и та, осведомившись об имени очеред-ного доброжелателя, мигом дискуссию завершала, пояснив уровень сей особы.
  - А если бы он был не так ленив и менее своего пьянствовал, то его границы могли бы переме-ниться? - уточнял Пушкин и дама отвечала:
  - Он потому вечно пьян и ленив, что глуп от роду и сия глупость всему причиной. - Был бы умён, такой дури, ни за что бы не изрёк! - азартно отвечала женщина.
  - Умные разве не пьянствуют или иным образом не выходят из рамок приличия и в низком при-тоне не курят трубку с опием? - Уважаемый вами Байрон и пил, и кальянами развлекался, и сестру со-вратил, и с венценосной особой обошёлся не самым благородным образом, что вы скажете на это? - женщина задумалась и ответила не сразу, перебирая акценты и мотивы, которые ей хотелось бы выложить именно сейчас и с Пушкиным.
  - Я не совсем в этом уверена, но полагаю, что мотивы поэта Байрона были его ответом на деяния мира, где он имел счастие родиться и жить. И эти деяния никак не помешали ему сотворить Чайльд Гарольда и прочие вещи, которыми мы любуемся. А заглядывать в чужой альков и вопить об увиденном тайком - вот это и есть нехорошо.
  - То есть, вы разделяете личную жизнь лорда Байрона и его творчество?
  - Да, - уверенно ответила женщина, - и Чайль Гарольдом я зачитываюсь, а про Каролину Лэм пропускаю.
  - Не потому ли, что сами могли оказаться на её месте и поступить совершенно иначе, приподняв своего кумира, а не обнажив публике грязного белья? - Вы с ним и он иной! - Поэтому ни слова о негожей любовнице? - сразу же окунулся Пушкин в то пространство, к которому допущен недавно.
  - Отчасти, Аликс, вы правы, но не всё так просто. Я не только читаю его опусы и восхищаюсь ими, но и разделяю многое из его идей о нас, женщинах. И они мне нравятся. - Аликс, сами идеи! Для него женщина не икона, а живое существо, которое достойно любви и почитания со всеми своими грехами и прелестями! Это главное, остальное же - не так важно!
  - Грешная икона? - Прасковья Александровна, греху ли молиться и желать себе на утеху? - улыбнулся он и посмотрел на собеседницу.
  - Икона - это не то, что я имела в виду. Женщина не икона, но всё же она и такая поклонения достойна. - Разве нет? - поэт согласно кивнул, а она продолжила: - В каждой из нас всевышним заложена масса всего и оно то являет себя то добродетелями, то грехами. И любимая сестра просто ответила брату взаимностью, в ту самую роковую секунду, совсем не думая о мере греховности этого шага и вообще о себе не думая. Мы часто отвечаем на чужую симпатию, не задумываясь, к чему это приведёт. К примеру, как вышло у меня с вами. Я ничем не отличаюсь от Аугусты и веду себя согласно внутреннему строю своему, а не мнению соседа. И я всегда по вашу сторону, что бы вы не содеяли с кем-то другим! - Я буду нести этот крест, несмотря ни на что и это вовсе не страдания христовы на миру, а моя собственная юдоль.
  - Вы изумительная и гордая женщина! - воскликнул Пушкин и склонил голову перед ней. Она протянула руку и он к ней приник, закачивая в женщину уверенность и забирая избыточную нежность и обаяние.
  Она вновь была прекрасна и очаровательна и годочков ей не более, чем юным дочерям. Пони-мание у них было взаимным и оно свой уровень возвышало с каждой минутой дружбы. Но зевесом быть мужчине хотелось постоянно и он разгружал эти потребности вдали от Тригорского, оберегая высшее от сквозняков бытия. И в который раз, освятив низшее высшим, он черпал изумруды в болотной жиже помещичьей диаспоры края рек, лесов и озёр северного края. Это совершенно не та идиллия лубочного образа Эды, которую выдал Баратынский, увлекшись финской провинциалкой. Русские провинциалки были и сочнее, и смелее, и отзывчивее.
  И сам собой возник замысел "Графа Нулина", где всё поверхностное только и составляло содержание жизни провинциального общества. Стилистика этого тонкого опуса вызревала в нём постепенно и каждая из семей соседей к тому приложила тьму усилий. Мужские и женские персонажи не надо было и придумывать: они толпились вокруг и шумно требовали внимания поэта и общества. Разумеется, на роль главного типажа сразу же напросилась княгиня Вересаева. И он стал с ней интимничать почаще, копаясь в сокровищнице её достоинств и пороков, и того и другого было в избытке и сама обладательница, уже перешедшая из категории простеньких кокеток в опытные гризетки, щедро выставляла себя обозрению, зная о порядочности поэта и уверенная в том, что её не выдадут. И он не выдал, переменив и имя, и прочие внешние признаки, но душу её вывернув наизнанку. Он в качестве пробы пера иногда ей читал кое-что из написанного и соавторша с удовольствием погружалась в себя придуманную, сливаясь с нею полностью и пылая от счастья такого соединения. Тонкостей структуры многослойного опуса она, разумеется, не улавливала, как и тонкой иронии над собой, что Пушкина устраивало, поскольку не будет и претензий потом. А Осипова улыбалась и цвела от приобщённости к высшему и тончайшему. Она ему теперь прощала всё и "не замечала" шалостей с соседями. Как-то она привыкла и к любовной атмосфере в своём доме и страстям, которые зрели и кипели, несмотря на её меры, увещевания, запреты и ограничения.
  Она с этим не смирилась, нет, но уже не придавала того значения, что прежде, поумнев и став мудрой по-особому. - Теперь она влюблена и это смягчало её материнские и воспитательные инстинкты. Любовь в ней жила особым образом и придавала повседневной жизни невиданную прелесть и глубину. Периодически она устраивала пиршество для тела, это возвышало душу и укрепляло женское начало. Как и всякая любящая женщина, она наделяла любимого массой достоинств и вела с ним виртуальную жизнь супругов по любви и убеждениям. И деток она нарожала достаточно, чтобы из сией династии потом растить племя особое и высшей степени гениальное. Она видела, как набираются ума и хорошеют по-женски её домашние и воздавала им за содеянное в меру.
  Детки, рождённые от поэта, были и понятливы и учтивы, поэтому общение с ними выходило очень легко. И она часто после вечерней молитвы общалась с ними и обсуждала проблемы каждого. Меры полученному счастью она знать не могла, поскольку неизвестно, когда его ссылка завершится и поэтому жила днём сегодняшним и молила о том, чтобы завтра сие счастие не кончилось. Ну и она, разумеется, понимала, что такой птице, как Пушкин, нужен иной полёт и в меру сил и возможностей способствовала его освобождению от надзора хотя бы поначалу, тайно взяв на себя обязательства по этой части. Статуса статской советницы могло хватить, чтобы дать свободу в рамках губернии. Поскольку граница с остзейскими княжествами рядом и она весьма условна, то он мог бы выезжать так же далеко, как это было в южной ссылке. И она ездила в присутствия с прошением по этому делу, но оно где-то застряло и не двигалось.
  Между тем жизнь шла своим чередом и неспешно и провинциальное общество даже не подо-зревало, при создании чего оно так активно суетится. Сюжет "Графа Нулина" совершенствовался, форма утончалась и гротескная ситуация с глухим провинциализмом дружила очень прочно и тесно и поэт ежедневно вносил туда штрихи и мазки художественной кисти, совершествуя картину. И это между разного рода стансами, балладами, имитациями переводов, полемикой в журналах и прочим весьма суетным и не очень.
  Для столичной публики Пушкин в это время маялся в тоске, слушал завывания метели и волчью грызню за добычу. Иногда он им подбрасывал соответствующие опусы про скуку и любовался реакцией публики и особо рассуждений критики. Когда опубликовали его опус о лицейском юбилее, под символическим названием "17 октября", то разразился хор толкователей нравственного и физического состояния Пушкина и критики исхитрялись и изгалялись, как могли. Особо он млел, читая серьёзнейшего Надеждина. В такие дни он звал Осипову в гостевую комнату и та вслух читала эту критику. Она читала очень выразительно и её голосом с особыми низкими каденциями он заслушивался всегда. Часто они переходили на французский и она ему указывала те нюансы языка, которые больше подходили для интимной беседы. Француз чуть не от рождения, Пушкин и в этом видел специфику женского начала, поскольку в его исполнении те же фразы звучали иначе и в них ничего подобного не услышать. К тому же французский у Прасковьи Александровны выглядел также сочно и привлекательно, как и её женский опыт и читать её записки с ритуальными приглашениями к обеду или прогулке доставляло удовольствие невыразимое, от чего они вскоре только так и общались, сохраняя тайну сокровенного уединения у всех на виду. Его подельница понимала, что такой уровень партнёр постиг не из учебников, а от отъявленных грешниц и стремилась в их круг с пылом юной неофитки. Ну и выразительность, с этим у взрослой женщины было совсем хорошо и гармония звука с сутью речи обычно поражала. Поскольку с музыкальным восприятием мирского у него тоже гармония, то именно в эту ипостась он добавлял достоинства её речи. Она вполне прилично играла на рояле и могла сыграть сложные пассажи из классиков, но с дочерьми в этом не соперничала, зная меру.
  И после таких бесед он всегда оставался до утра. Говорили по-французски, переходили на ита-льянский и изредка на немецкий, черпая в каждом наречии индивидуальные прелести для каждой из епархий словесных цивилизаций. Как следствие такой изощрённости - пригласительные записки в Михайловское с нарочными Осипова посылала на французском по той же причине - выразительность и индивидуальность собственного звучания на нём. Через какое-то время он настолько привык к её обществу, что в паузах войны с музой приезжал к ним, просто слонялся по Тригорскому и наблюдал за суетой деревенской жизни, поджидая удобного момента, чтобы просто поздороваться с занятой хозяйкой имения. И сразу же уходил, поскольку муза ревниво взбрыкивала и давала ранее невиданные советы и образы. И он опять исчезал, без слов и извинений. Осипова пожимала плечами и принималась за прерванные из-за гостя дела.
  Были и иные сферы в его многослойной жизни. Его связь с Бэт Воронцовой лишь чуточку ослаб-ла, оставаясь и сердечной и интимной, а тайное обручение с ней значило не меньше других обяза-тельств. Перстень-талисман он носил на руке и его тайным знаком запечатывал самые важные для себя письма. Он по приезду в Михайловское через Костаса нашёл канал связи и теперь в адрес престарелого барина в деревне Крылово поступали письма от Бэт, подписанные другим именем, именем племянницы этого барина. Ни одна душа об этом не догадывалась и он раз в два месяца имел сокровенные строчки от любящей женщины. Получив их, он удалялся от мира и читал ею написанное. Так он узнавал о ходе беременности и реакции на неё мужа. Ну и её восхитительные строчки про курчавую головку новорожденной умилили вконец. Одного этого хватило, чтобы возместить убыль от разлуки. Когда зачатая в грехе и любви София родилась весной 1825-ого года, он устроил праздник в Михайловском и пригласил всё Тригорское. Официальным поводом была его недельная эпопея с поездкой по виноградным хозяйствам Тавриды и серия удачных опусов на темы эллинской истории Одессы. Настрой у него был и блаженным и влюблённым¸ он сыпал строками направо и налево, щедро одаряя гостей и обитателей Михайловского. Умная и проницательная Осипова-старшая сделала вид, что поверила в версию друга, а остальные тому не удивились, зная за поэтом самые разные странности и прощая их великодушно.
  Так в хлопотах и играх с музой прошёл первый год поэта в Михайловском и его уже мало тяготила несвобода, хотя он понимал, что у птицы в клетке и песни иные. Подспудно это выражалось во многом, в том числе и забавах мужских в условиях не очень удобных, когда всё шло не так, но он не мог остановиться, увлёкшись, будто вёл заведомо проигрышную партию в штос. - И проигрывал её с треском. Любовь стала религией и он в ней главный служитель и законодатель. Устраивая собственные каноны и их обслуживая, он не мог не заметить всех достоинств и недочётов её, поэтому правил и редактировл на ходу, понимая, что век любви недолог, а возможности ограничены краткими главами и страницами бренной жизни. Смысл бытия, которым озадачены иные философы и поэты, так или иначе возвращается к началу любви и зачатию новой жизни, остальное же эти начала лишь сопровождает.
  Душа без любви и добра жить не может и все религии используют этот природный механизм. С английским доктором Мурчисоном он не однажды обсуждал сии каноны бытия и теперь, в глуши и вдали от большого общества, листал свои заметки об афеизме и вновь размышлял над этим. И на примере одной из своих прихожанок, княгини Вересаевой, наблюдал преображение интересов и даже внешние метаморфозы этой дамы. Она стала усердной читательницей "Дамского журнала" и теперь одевалась слегка по-итальянски, заимствуя оттуда фасоны и идеи нарядов. И ко всему этому, переняла страсть Пушкина к рисованию и делилась с ним собственными женскими профилями и нарядами. Идеи, принятые поэтом, нравились и мужу, что немало порадовало Пушкина. И он спросил как-то:
  - Полина, вы это на балах надеваете для него или для меня?
  - Вы, ревнуете, Аликс?
  - Отчасти, мадам, у нас сложились особые отношения и по ним у меня на вас особые права. Однако мужу нравится то же, что мы соорудили с вами сообща и я подозреваю вас в двойной игре. - С мужем ведь легко сговориться о подобном, разве нет? - очень взвешенно наехал на женщину мужчина. И та в замешательстве замолчала, поскольку поэт в некоей мере всё же прав и эта проницательность её смутила.
  - Вы считаете, такое совпадение не случайным, а моим умыслом?
  - Да, мадам, ведь вы постоянно лжёте мужу обо мне, что мешает делать то же и со мной в отношение его? - и добил её, она залилась слезами покаяния и была в них так прекрасна, что он простил.
  - Моя милая лгунья, Полина Сергеевна! - утешил он, обняв и приласкав у себя на груди. Та всхлипывала и трепетала в страхе, что всё с ним вот так враз и закончится, а она к его играм привыкла и ложь в том деле была средством самым необходимым. К тем запретным опусам, что хранятся в потаённом месте, могла прибавиться и ода лжи, которую он обещал при случае удачного исхода этой авантюры. Она могла означать конец всего и женщина зарыдала пуще прежнего.
  - К нашему вы привыкли и лишиться всего вам жаль? - сказал он очевидное и она кивнула, не в силах к речи и стенающая от предстоящей близости. И она случилась. Когда самум этой идиллии мино-вал, он спросил опустошённую, счастливую женщину:
  - Сладка и ложь, и нега обаянья,
  И истязаний мучит терпкий лист,
  И миг лукавого свиданья,
  И лжи пушисто-ладной лис,
  Но плод греховного ведь чист?
  Фраза звучала и обвинением в неверности и призывом к новым приключениям: что выбрать и куда идти впредь, такого ей давно испытывать не приходилось, однако новое и непривычное ей нравилось и она погружалась в себя с таким удовольствием, с которым примеряла роскошное платье у портнихи. И ведь пережитым ни с кем не поделишься, а при неудаче даже признаться не в чем - такую её никто не знает!
  Женщина долго копалась в себе, пытаясь разобраться во всём пережитом и содеянном в грехе, но так истина ей и не явилась и она покаянно развела руками.
  - Быть может и самого плода нет? - продолжал мучить мужчина, однако женщина возразила:
  - Он есть и вы это видите. Прежняя я ни на что подобное способна не была. Всё новое во мне - от вас!
  - И вы готовы к тому, чтобы я дружил с вашим мужем? - спросил он о самом страшном для женщины и та, сокрушённая и разбитая исходящим от него, кивнула. Мука мученическая на её лице перемешалась с предвкушением желанного от грядущих встреч и они перевесили:
  - Хорошо, только не дома, там я сойду с ума!
  - На псовой охоте, а потом с дележом добычи у вас! - Как иначе я с ним сойдусь? - и женщина согласилась. Муж у неё был не стар и сейчас в отставке после государевой службы. Видеть и знать облик женщины-лгуньи в чистом виде, было делом для него важным и принципиальным. Работа с "Онегиным" шла туго и провинциальные коллизии не имели ни логического,ни чувственного обоснования. Ну и часто сам Онегин был отдельно от сюжета и терзаний Татьяны. Что-то нужно придумывать и игры с княгиней могли подсказать хоть какой-то выход. Но решающей подсказкой могла быть и случайная беседа с кем-то во время прогулок или с артелями крестьян на аккордных работах в поле или на току. Кто знает, где это случится и Пушкин не упускал даже самого завалящего шанса. И к зиме следующего года тихонечко стали прорисовываться выходы из тупиков.
  
  Беда с разгромом на Сенатской площади грянула неожиданно и в провинции засуетились и за-трепетали, ожидая очередных крутых мер. Пушкин убрал с глаз всё компрометирующее себя и друзей и для вящей убедительности собственной непричастности зелёный альбом оставил на виду. Там были бытовые и характерные зарисовки без фамилий и имён. Надзорный чиновник из уезда явиться не замедлил и привычно прошёлся по бумагам опального поэта. Он исполнял служебный долг и понимал унизительность сией процедуры, поэтому особо не усердствовал и только выполнил требования инструкции с поднадзорными. Составил акт опроса у соседей и уехал в Опочку.
  - Что-нибудь изъяли? - спросила подъехавшая Осипова-старшая.
  - Нет, - качнулся Пушкин и взглянул на женщину, она являла заботу и понимание в самом чистом виде.
  И ему не требовалось вопросов, чтобы узнать её внутреннее состояние. Она направлена на отдачу, а не поедание чужих ресурсов. И они в тиши уединения старого дома Пушкиных обсудили то, что случилось и что последует дальше.
  Из бесед с активом заговорщиков Пушкин знал немногое, но настрой их чуял в самой полной мере. - Однако у них не получилось! И зима прошла в ожидании вестей от правительства и мер по за-говорщикам. Меж тем на местах жизнь текла своим чередом и балы с псовыми охотами никто не отменял. Не сменил ритма и Пушкин, завершая второй год в домашнем заточении солидными результатами. Несмотря на провинциально-тугодумное общество его работа над "Графом Нулиным" успешно завершилась и вышла изящная пародия на современные нравы провинции. Что-то он читал княгине, почти всё Осиповой, а фрагменты её домашним и видел, что тема звучит и в душах слушателей отзывается. В тиши и покое обоих домов он завершил "Бориса Годунова", сделав последние штрихи опуса, он сообразил значимость этого покоя и его сохранительницы Осиповой. В суете европейской Одессы такое было бы невозможно. Сосредоточиться и исчезнуть от мира надолго там не получалось.
  С другой же стороны, Михайловское глушью значилось только на карте чиновников, уже через полгода после приезда поэта на новое поселение оборот гостей и дачников в деревнях округи заметно увеличился, гостей в имениях аборигенов стало заметно больше и в округу Святых гор, что венчали холмы чуть поодаль от роскошной речки Сороти, людей ездило множество и из обеих столиц, и из ближайщей округи. Молва о поэте, который в одиночестве тоскует на северном пленере, ходила в обществе очень настойчиво. Тому были свидетельства и из Тригорского, к ним зачастили родственники отовсюду и Осипова удивлялась ранее неведомой родне, из иных деревнь нашлись свидетели разговоров с опальным поэтом и сие стало известно многим.
  Чиновник по надзору, посещавший поэта регулярно, отметил, что на местных дорогах стало многолюдно и порой на узких местах не разъехаться, так много экипажей и прочего траспорта. Однако сами аборигены уезда приобщались к новым ценностям толкотни неохотно. В общем же, следует отметить существенное повышение градуса в надеждах и гораздо больший расход писчей бумаги на списки стихов, выплывавших и выныривавших из альбомов любителей поэзии. Списки того, что якобы Пушкин писал кому-то в альбом или тайком жене от мужа, были самого разного качества и лишь кое-что могло принадлежать перу поэта. И иногда улыбающаяся Прасковья Александровна уличала его в грехах самого разного рода, выдав купленные у шустрых продавцов вирши на обозрение. И тот, прочитав крамольное сокровенное, роскошно улыбался, бил себя по боками кричал:
  - Ай да, Пушкин! - Ай да, негодник! Вот подлец, такую женщину не пожалел! - женщина любовалась реакцией нормального мужчины на шутовский розыгрыш стихоплётов. - Ни ревности, ни возмущения! - Приехал он в Михайловское взвинченным, в растерзанных чувствах и бросался на обидчиков без раздумья. А обижали все: от надзорного ведомства, до родителей и некоторых соседей.
  Теперь же защитным буфером стала семья сложной конфигурации и с островком безопаснсти в Тригорском. И работа над новым для поэта жанром в лице нулевого графа была тому свидетельством. Прасковья Александровна счастлива причастностью ко всему этому и по-женски жадно и щедро отда-валась новой роли - то ли матери, то ли любовницы, то ли понятливой по-женски соседки. И вообще, важна сама причастность! У Пушкина иметь причастных - участь особая и она не так проста, как кажется, поскольку эта переменчивая планида склонна перетекать изо льда да в полымя и из симпатии к ненависти. И касалось сие не только женщин, у мужчин это просто не так импульсивно, но имеется в полном списке благ и неудовольствий. Но по части возбудимости и производству ответых страстей одна женщина сопоставима с дюжиной уравновешенных мужчин. - Знал ли Пушкин об это? - Разумеется, знал и этим созданиям уделял особое внимание. Накладно и отвлекает от творчества? - Ещё как! Но в случае удачи - столько неги и благодарной лести из прекрасных лживых уст!
  
   КНЯЗЬ ВЕРЕСАЕВ И АСП - 1824-26
  
  Примерно на середине работы с "Графом Нулиным" Пушкин заинтересовался реакцией мужа на перемены в супруге и у них состоялась неспешная беседа:
  - Князь, вы не очень ревнивы в отношении Полины Сергеевны? - Она и похорошела и оживилась в последнее время, смею узнать: это исконно ваша заслуга? - с деликатным вариантом манёвра для мужа спросил Пушкин. Он неспешно подошёл к нужному градусу и теме беседы с разумным и зрелым супругом княгини Вересаевой. А перед этим они обсуждали новый роман в письмах, что вышел недавно в альманахе и там тема женских метаморфоз была ведущей и манила запретностью по части нравственности и богоусердия. Персонажи встречались в закоулках храма, оставляли записки в тайниках и молили богородицу за здравие любимой грешницы или грешника. И иногда совершали деяния вообще богопротивные, сравнивая согрешившую с ликом мадонны и умоляя последнюю покрыть своим влиянием их связь. Персонажи светские и грешные уподоблялись библейским героям и возвышались неимоверно!
  Полина Сергеевна в играх с ним перепробовала все образы от Вирсавии до девы Марии и чего только не свершила виртуально, ведомая фантазией своего партнёра. Пушкин к её мужу ничего личного не имел, общался, пусть и не часто, но по-мужски откровенно и она была счастлива, что не нужно хитрить по-женски, пряча связь и компрометирующие следствия: их просто не было! Но самоощущение себя Вирсавией, коварно сгубившей богатыря своей сокровенностью, она знала в ясных рамках и ловила себя на мысли, что видеть кровь такого любовника ей нравится. И она не просто грешила с великаном, но и спасала отечество! Придавать рутинным поступкам высшее назначение - с этой премудростью она встретилась впервые и дружба с учителем укреплялась с каждой новой ролью в театре для двоих. Но от мужа такого не скрыть и она чего-то всё же опасалась, именно поэтому Пушкин и начал эту беседу.
  - Моё впечатление, - ответил князь, - она стала и ярче и мягче, что так необычно. - Не только её очертания переменились, но и содержание тоже. Я муж и мне сие видно отлично.
  - Вы не ответили на второй вопрос, князь, это упущение?
  - Всё дело в ином - насколько перемены ей к лицу? - И я вижу, что они с ней в гармонии, а раз так, то в гармонии и с моими требованиями к ней, как к женщине. И вот вам полный ответ: всё это благо в ней - не моего ума и трудов деяния! - Увы, такое в ней я свершить не смог! - И о ревности - я не настолько собственник, чтобы претендовать в женщине на всё. - Нет, к новым переменам не ревную!
  - Вы самодостаточный и гордый муж и спокойно наблюдаете за внешней силой, меняющей вашу жену? - Я правильно понял?
  - Разумеется, если с безнадёжной супружницей произошло чудо и она сама по себе умнеет и хорошеет, то надо не с лекарем разбираться, а молить бога, чтобы тот не отменил затею с женскими переменами!
  - И вы догадываетесь, кто доктор?
  - Это не так сложно. И потом, мы не в столице живём, так что любой сквозняк в мыслях домаш-них тут же становится известным и чихи в какой-то мере указывают на незакрытую дверь. К тому же, она перестала сплетничать со своими клушами-подругами, чем злоупотребляла прежде, зато читать стала много и разнообразно. Теперь французские романы ей прискучили. Однажды я увидел в её руках Шекспира. Правда, не драму или трагедию, а сонеты, но и это удивило. - Возможно, уже вскоре она придёт и к Гамлету. Однако большая часть её чтения и мечтаний - это ваши опусы. Она многое знает наизусть и изредка за ужином что-то цитирует для меня. Мне эти цитаты нравятся, - он сделал паузу и подчеркнул: - как и её стремление переменить меня, сообразно этих цитат.
  - И на дуэль за вмешательство в вашу жизнь вы меня не вызовете?
  - Нет! - Более того, я вам благодарен за участие такого рода. Местные и столичные казановы душой не занимаются, но коллекционируют трофеи вроде предметов женского туалета, украшений или белья.
  - Мысли о том, что обнимая вас, виртуально она отдаётся другому мужчине - вам не драма?
  - Все мы грешим этим и дело в том, насколько сие мечтание оскорбительно. - Отвечаю - для меня не оскорбительно! То, что она имеет от вас, от меня она никогда не получит! Зато от меня иные вещи и своё положение в обществе тоже. Так что ваша ипостась лишь дополнение к моим реалиям.
  - И это всё, что вы имеете ко мне?
  - Нет, мне хочется, чтобы вы дружили и со мной. Мы ей не скажем об этом и она будет обитать в иллюзии запретности связи с вами. Это её будет возбуждать и стимулировать.
  - Иначе расслабится и вернётся к прежним ценностям и подругам?
  - Вы правы, этого я опасаюсь больше!
  - А если мы с ней не остановимся на виртуальной части и совершим переход в иную сферу?
  - Думаю, вы бы давно это совершили, имей такую цель заранее. Но поиграть во флирт вас не потянуло, зато довести до слёз и перевернуть душу - это с удовольствием! И слёзы стали целительными. Ей нравится быть с вами и меняться в ваших руках.
  - Руках?
  - Это скользкие и разные понятия: руки и объятия, хотя и то и другое - внешне выглядят одинаково. Но мужские руки и глаза женщину создают и совершествуют, а объятия и лишь нежат и терзают. Вы за один год создали другую женщину и от прежней Полины Сергеевны Вересаевой осталась лишь оболочка.
  - Но она по-прежнему ваша жена?
  - В некотором отношении и ваша тоже! - Вы в ней соорудили то, о чём я и представления не имел! И оно мне нравится. Без вас не было бы и новой Полины. Так что мне повезло, что именно она вам приглянулась.
  - При вашем возрасте и семейном стаже у многих по пять-семь детей, а вы ограничились тремя и сомневаетесь в дальнейшем продолжении рода, почему? - Плодитесь и размножайтесь, разве это не для всех?
  - Я люблю Полину, а не её тело. К телу же имею пиетет и почтение, поэтому и берегу. Она так хороша и свежа ещё и поэтому. И каждый из наших плодов любви имеет особое звучание в моём понимании и содержание этих опусов я всегда придумываю заранее. Полина немножко об этом догадывается, но в полной мере в курсе всего только я.
  - Полина переменилась и грядёт новая женская тягость?
  - Думаю, мы к этому придём уже вскоре. Она хочет иметь новый и полноценный плод - я это чую всем своим существом. - От вас!
  - Вы понимаете, что такой жест - всего лишь ответная благодарность?
  - Теперь я ко всему отношусь иначе.
  - Различаете причины и следствия?
  - Я помню, какой взял её в жёны и как она менялась со мной. Думаю, ваше с ней общение её возвысило. На свидания с вами она уходит молча и сосредоточенно, а возвращается светящейся и чи-стой. Ни тени лживой податливости и угодливости мужу, ни смирения и отрешения от мирского, зато так и пышут всеми цветами достоинство и гордость. И с вами она не любовница, я это вижу, так что будьте покойны, я не слеп, но разумен.
  - Новый ребёнок не отнимет часть мамы у ваших деток?
  - Отнюдь, она возвращается от вас и сразу же к ним. Не в греховности, но в полноте любви. У меня так не получалось никогда, увы!
  - И не мешая ей меняться, вы участуете в переменах, ведь так?
  - С удовольствием и всегда жду её со свиданий, чтобы приобщиться к самому сокровенному. И она меня всё ещё любит. После любовника у женщины иное расположение к мужу.
  - Знаете по себе или ...?
  - И то и другое.
  - Вам нравится ваять женщину?
  - Да, это очень трудная, но в то же время и плодотворная работа. И я сразу же распознал ваши приоритеты, поэтому не вмешивался и не мешал. Мы с вами коллеги!
  И они подружились, причём о беседах с мужем Пушкин не сообщал жене, а подарки от него утаивала она. Всё было как бы по-прежнему, но вместе с тем совершенно на ином уровне. Забеременеть княгиня решила лишь после отъезда Пушкина из ссылки, она была уверена, что сие уже недалеко. Она надеялась обмануть всех и выиграть главный приз, в этом все женщины одинаковы.
  
   НОСТАЛЬГИЯ ПО УШЕДШЕЙ 1825
  
  Известие и смерти Амалии Ризнич застало Пушкина в Михайловском и сообщила об этом Женевьев де Ланжерон. Она периодически давала о себе знать и никогда не была ни официозной, ни интимно навязчивой. Про Амалию она сообщила всю историю, полагая это честным и порядочным жестом, свидетельствующим о настоящей дружбе. И приобщила её к местным страшилкам на темы пиратов, контрабандистов и вероятных ценах на всё в Одессе, в связи с грядущими реформами в порту. Об этом говорили периодически, когда актуальные темы скудели уровнем и требовали нового ангажемента. Была как-то приложена и записка от Костаса, почти по-итальянски, немножко и по-мужски терпко.
  Какими бы летучими теперь их отношения с Амалией ни казались, волна тепла и страсти к ней возникла тут же и он её стал припоминать всю. Для свежести восприятия и свободы фантазиям он выехал на природу и двинулся вверх по Сороти. Обогнув озеро Кучане, направился по лесной дороге без цели и намерентий, только бы развеяться и придти в себя от охватившего. Прохлада северного лета свежила ум и не давала свалиться в безбрежное чувствование, которого на южном пленере хоть отбавляй. Здесь всё иначе и с его генетикой север был вполне органичен.
  С Амалией они расстались давно и на болевой аппликатуре, каждый впечатав в партнёра сильную вмятину из себя. Она не однажды шутила, что впадёт в тягость от одних только его взглядов: так они нежны и пронизывающи для её женской сути. Такие шутки мужчины не очень любят и Пушкин спросил её:
  - Ты хочешь выносить от меня? - Выносить и родить! - женщина паузу выдержала и ответила:
  - Хочу! - в ту минуту за штурвалом стоял Костас и Амалия грелась на свёрнутом парусе его судна, поглядывая на его продубевшую кожу. Она его не стеснялась с самого начала встреч и быть наядой и любовницей могла бесконечно. Иногда она прыгала за борт без круга и вилась в чисой воде, подражая дельфинам. Этим деткам природы такие игрушки нравились и мужчины любовались ею, понимая силу и магию красоты. Потом Костас наклонялся с низкого борта и отлавливал руку наяды. Она делала движение и оказывалась в его объятиях. Костас не злоупотреблял и нёс даму до уставного лежбища на запасном парусе. Ни корсар, ни наяда сами по себе такого себе и подуматьне могли, но в обществе поэта сие и многое другое казалось естественным и приличным. Именно душа и сердце женщины, не в гармонии с миром светилось им и только им! Многое читалось в её отчаянии и оба мужчины уважали смелость и самоотдачу молодой женщины. - И вот её уже нет!
  
  Выехав на луговину у реки, он спешился, подобрал удила и, закрепив их как следует, пустил лошадь к свежей травке. Сам же отошёл к крутому берегу и стал смотреть вдаль, разглядывая клочковатые северные облака и пронзительное небо в просветах. Высокое солнце обозначало пору года, но это и всё, остальное на тоненького и по настрою. А настрой был никудышним. Сколько прошло времени, он не заметил и очнулся от приближения всадника на хорошем коне со звенящей сбруей. Такой мог быть только у князя Вересаева, так и оказалось, это был он. Князь тоже спешился, отпустил лошадь пастись и подошёл к Пушкину неспешно и уважая его одиночество.
  - Не помешаю? - спросил он и Пушкин развёл руками. Знакомство Пушкина и Вересаева было и поверхностным и в известной мере интимным, поэтому какие-то поводы для разговора найти можно, однако та же поверхностность могла тему и оборвать. И князь начал с того, где диалог обязателен - Полина Сергеевна. Женщины меняют платья, причёски, украшения, некоторые привычки и он отметил, что жена стала вести дневник. И записывать туда некоторые мысли и соображения, вслух прозвучать ещё неготовые.
  - Она сказала или вы читали? - отозвался Пушкин.
  - Дала прочесть и спросила, что я об этом думаю.
  - В её записях вы Полину узнали или там она другая?
  - Она теперь везде другая. И мне это по душе. Ласковая кошка приедается, а умная женщина - нет.
  - Она во всём теперь иная и вкусная, разве нет? - улыбнулся поэт, припоминая её фокусы с ним наедине.
  - Вы ведь её с другими своими подругами сравниваете, она умная или вкусная?
  - Мы подружились и сие что-то да значит, с кем попало я не вожусь, а с ней уже много месяцев и не скучаю. Полина особенная в чём-то, но по-женской части просто оригинальна. То есть, непохожа ароматами, движениями и ещё многим женским. Но в любовницы я бы её не взял. Поэтому насчёт вкусностей её сути судить не мне. - Это ничего, что я об интимном?
  - Разумеется, я же сам спросил. А до конца линию с ней почему вы отвергли? - Что в ней не так?
  - Во-первых, мы с Полиной подружились, а в дружбе иные акценты и приоритеты. - Прежде всего - их много! С любовницей же только наслаждения и ни единой мысли, что будет потом. Во-вторых, с вами я тоже немножко дружу и это меня удерживает от шалостей с прекрасной женщиной. Сами понимаете...
  - Честь?
  - Да, она. Дружить с любовницей легко, особо, когда это взаимно для обоих, вот недавно одна из таких подруг ушла из жизни. Я знал, что она обречена и при прощании мы эту истину намеренно забыли. Как будто этого и нет! - Однако через два года приходит та самая весть и всё! - Будто не расставались и свидание должно быть завтра, но она не придёт!
  - Два года и так остро? - удивился Вересаев и Пушкин лишь кивнул, не зная, что сказать. Так в нём звучало нечасто, но сейчас гудело в самом цветистом и мощном аккорде. Князь Вересаев прожил уже достаточно, про эту интимную часть знал порядком и был удивлён столь глубоким погружением поэта в недавнее прошлое. И его упоминание о женщине в роли любовницы вот так - это глубина по-нимания и восприятия. Он своих любовниц особо не выделял и чувственностью в их адрес почти не грешил, ограничиваясь сугубо мужским, а это улетучивается тут же. И он решил узнать об этом из чужих уст, понимая своё положение и время.
  - Она была замужем?
  - Да. И с её мужем мы тоже общались и он о нашей связи догадывался.
  - Она была актрисой?
  - В какой-то мере - да! У неё был салон и она владела труппой. Для Одессы это приличная труппа. Опера и немножко балета, но опера глубже и серьёзнее. Пьесы в промежутках между сезонами гастролей иностранных премьеров и премьерш.
  - Всё у вас было вокруг театра или это только среда обитания?
  - Она была и театром, и самодостаточной хозяйкой салона, и объектом для мужского внимания одновременно. - Очень яркая дама и понимающая свою роль и место. Она была одновременно и пье-сой и инструментом для игры. Попеременно вступала то одна, то другая часть её сути. И в неё влюблялись все взрослые мужчины! - Не пасть к её ногам невозможно.
  - Ей нравилась эта паства и она её пестовала заботливо и умело?
  - Да, эту истину знали все и тем не менее ...
  - И про любовницу тоже?
  - Думаю, так о ней мало кто думал, поскольку мечтать - не значит иметь шанс обладать. Но приобрести такое сокровище хотели многие.
  - Вы долго с ней дружили?
  - Почти год. Началось ещё в мою бытность в Кишинёве, я в Одессу приезжал периодически по разным делам и встретился в театре на спектакле, а потом и в её салоне. Раскланялись, присмотрелись и вежливо разошлись. Сближение и дружба вышла уже после переезда в Одессу. Она была неким центром, вокруг которого вращалась особая вселенная.
  - Вселенная? - поднял бровь Вересаев.
  - Да, для Одессы круг в несколько десятков постоянных дворян-поклонников - это много. Таких дам в городе ещё две-три, так что и центр и вселенная! Ей писали, поклонялись, она позировала ху-дожникам, музицировала сама и обладала отменным вкусом, так что её альбом полон восторгов и мадригалов. И попасть туда мог не всякий, вот так! - Теперь только альбом и остался.
  - И портреты?
  - Да, сонеты и романсы тоже. Некоторые из них пели со сцены.
  - И волшебство, и вдохновенье!
  - Если бы Амалию отпевали в Одессе, то был бы полный зал, как на премьере! И "Многая лета" давали на бис.
  - А так, она там, вы здесь, другие тоже не с ней и всё вышло интимно и уединённо, - заключил Вересаев.
  - Иных уж нет, а те далече!
  - Вы её ревновали в обществу?
  - Немножко! - Самую малость.
  - И она вас?
  - Разумеется, мы же мужчина и женщина, как без этого?
  - Но ведь для мужчины недопустимо, чтобы обожаемая дама принадлежала ещё кому-то или у вас не так? - Запах и привкус другого мужчины вас не смущал?
  - Я ведь сказал, что Амалия - это вселенная! И вместе с тем - она его центр. Остальные характеры и страсти вокруг - следствие катаклизмов природы внутри нас из-за пересечения с нею. Столько сволочных эгоистичных натур и характеров удержать способна редкая женщина и Амалия из их числа. И она щедра! - Делиться собой и окружением - часть её натуры. Имея такую подругу, мне было очень удобно и музе не приходилось изощряться, придумывая натуры или коллизии: они были рядом, в окружении Амалии. Муза с ней мирилась, но не дружила.
  - Ревнива?
  - Разумеется. Но она не злопамятна и сейчас, с уходом соперницы, лишь сожаление о собственной неуступчивости.
  - Вы с ней дружите или любовничаете?
  - В обычной дружбе с ней не удержаться, там всё! Ну и с ней единственной никаких неясностей и ухищрений, иначе, она надует губки и уйдёт.
  - К другому?
  - Она стала настолько персонифицированным созданием, что кажется настоящей женщиной с вытекающими атрибутами. Ревностью, ложью и прочим женским. Всё, что знают и умеют мои подруги, в полной красе блистает и в её достоинствах, так что соперниц она не щадит.
  - И единственным преимуществом вашей дамы было то, она живая и её страсть или ненависть настоящие?
  - Да, Амалия чуяла музу и соперничала с ней очень тонко и умело, хотя очень молода и не столь искушена. Но на уровне инстинкта это выходило часто. Я и сам не столь разумен и рационален, так что гармония с ней возникала естественно, быстро и надолго. И она больше эмоционально-чувственная: языки общения, французский,итальянский и русский не мешаются - посмотрели друг на друга и ясно, что на уме у каждого. Она мне доверялась и шла на что угодно, играя и умирая вместе со мной. Я платил тем же и мы быстро достигли края Ойкумены.
  - Чувственной?
  - Да, это у неё выходило так легко, что иногда я сомневался, что со мной смертная женщина, а не переодетая Изида. - Она умела и знала всё! И ей чуть больше двадцати.
  - А число её мужчин до вашей дружбы на это могло повлиять?
  - В вас, князь, говорит собственник, ревнивый и алчный! - улыбнулся Пушкин, - женщина - это не застывшее полотно, написанное умелым маляром, женщина - это особая переменчивая субстанция, данная нам судьбой. Она с нами такова, насколько зрелы и состоятельны мы. Мы запредельны и она обитает рядышком и светится лучами ночных звёзд, мы мерзки и примитивны и она являет наше отражение и в этом. Эта субстанция дана ей свыше и в коллизиях с нами лишь проявляется.
  - И юная невинность может вдруг и сразу стать состоятельной партнёршей в сокровенном?
  - Разумеется! - Но лишь в том случае, когда судьбе угодно развернуть коллизию надлежащим образом. Без умелого мужчины нет состоятельной женщины!
  - И сложится у них или развеется - это судьба?
  - Я не настолько иррационален, чтобы всё перекладывать на неё, однако доля случая тут очень значима. И она сидит в нас самих: не так взглянешь и не так вздохнёшь в своих вожделениях и флёр превращается в удушливое желание сокровенного. Зевесовая агрессия захватывает нас совершенно и всё! - Женщина это чует и реагирует инстинктивно и для себя неожиданно. Спонтанное в ней - это не летучий каприз, а реакция души, чуящей подноготную мужских намерений.
  - В моей жене такое есть?
  - Разумеется! - Не настолько мощно, как у Амалии и не столь изощрённо, как у других, но есть. Ваши открытия в ней в последнее время - это возбуждённое мною и дружески.
  - Полина на соитии не настаивала? - спросил муж и поэт улыбнулся:
  - Нет, но и не возражала! Самопознание в ней аж зашкаливало и любое сокровение принима-лось готовно. Она дама интересная и я вам завидую иногда, поскольку вы и сами готовы к диалогу с женой.
  - Иногда после ваших экскурсов Полина бывала столь инфернальна, что я едва удерживался от мужеских экзекуций.
  - Желанна и не ваша жена?
  - Да, вдруг она становилась незнакомкой и на меня смотрела с таким интересом, что я удивлялся - откуда она ко мне?
  - Чужим интересом чужой женщины?
  - Да! И овладеть чужой крепостью было естественным порывом.
  - И вы упивались слабостью полонянки, выискивая в ней хоть что-то знакомое?
  - После такого я едва дожидался её усыпления и нырял в книги, выискивая зацепку. Или сюжет, ею скопированный - увы! И даже похожим не пахло.
  - Если учесть, что книги такого рода к нам приходят не от Анакреона и Шекспира, ваше разоча-рование объяснимо.
  - В каких же книгах истина?
  - Я тоже когда-то искал сокровение в одной фразе, живописном полотне, ярком жесте или сюжете. Но потом понял, что это очередная иллюзия пиита. Истина рассыпана по нашим сердцам и душам и в каждом лишь её частица. И ещё: надо захотеть её увидеть. В Полине Сергеевне богатейшая россыпь такого и мне нравится с ней дружить, читая, просто листая и любуясь. - Она умна и не повторяется, к тому же щедра. Вот и вам открылась незнакомкой, хотя с мужьями такое - редчайший случай.
  - Она так со мной, на ваш взгляд, почему? - спросил зрелый муж молодой жены.
  - Мыслей об этом две: первая - любит мужа, вторая - надеется и с ним купаться в нирване, по-знанной с другим мужчиной.
  - Она настолько изощрена и пагубна в мыслях?
  - Опять в вас ревность и собственничество правит всем! Мною познанная Полина Сергеевна Ве-ресаева на этом свете обитала и прежде и мне она лишь открылась.
  - И со мной в супружестве обитала совершенно особенная женщина? - Две женщины в одной? - возмутился князь и Пушкин пожал плечами, как бы отстраняясь от естественной слепоты супруга.
  - Но ведь та, которой вы овладели насильно и как незнакомкой, у вас подозрения в подлоге не вызвала?
  - Возможно, у неё был какой-то приступ и она стала инопланетянкой? - сопротивлялся очевид-ному муж "незнакомки". Но поэт не стал щадить и выдал ещё одну деталь:
  - Цыганка из неё вышла отменная и жаром бесцеремонной южанки вы тоже упивались? - этот вариант она обещала применить на муже и потом они детально изучили супружескую эскападу с кро-вью и насилием, поскольку с цыганкой иначе нельзя! И муж, весь в сомнениях, поднял глаза на поэта:
  - Она начала эту коллизию с вас? - и поэт поведал часть того сюжета, утаив лишние подробно-сти:
  - Полина умная дама и однажды прихватила книгу сонетов, один из них был к цыганке. Мы его разложили на эпитеты, акценты и метафоры. И она сама предложила расписать сюжет по соблазнению мужа.
  - Она меня и впрямь любит! - Надо же! - качнулся в изумлении князь. Поэт кивнул, утаивая со-ставляющие детали такой "любви", поскольку быть актрисой Полине хотелось больше всего на свете. Пушкин лишал женщину иллюзий и указывал на свойства тела и души в их натуральном виде. Княгиня в этом от других женщин отличалась лишь воспитанием и природным устройством. И он на клавишах её души играл весьма умело и без угрызений совести. Где-то рядом обитала сообщница-муза и они с провинциальной помещицей управлялись синхронно и по намеченному плану. Муж этой дамы практический интерес вызывал тоже и они его посвящали в отдельные пункты своего плана.
  - Разумеется, - подтвердил поэт, - она ваше имя твердит часто и поразить чем-то особым склоняется с учётом вашей личности. Охота и конные забавы в том числе. Она садится в своё женское седло и назло соперницам хвалит вашу посадку и умения. - Они в колясках и поодаль от мужеских затей, а она рядом и в седле! Сколько крови испорчено у ревнивых соседей, сколько сцен устроено, сколько сбруи переделано с мужской на женскую!? - А всего-то - зависть и ненасытность!
  - Вы диавол! - выдохнул князь. Пушкин видел поверженного мужа и в нём объявилось сострадание. Он улыбнулся и ответил:
  - И змий, соблазнивший Еву? - Невинную и безгрешную?
  И взрослый муж очнулся от иллюзий:
  - Вы правы, нельзя соблазнить того, кто не ждёт предложения и не готов испытать себя в нём. Запретность только приближает предвкушение удовольствия и своим азартом вызывает особую жажду.
  - И будь ваша супруга изначально наседкой с выводком цыплят, ей бы ни за что не сыграть ту цыганку, разве нет?
  И муж снова качнулся в согласии.
  Мужская ойкумена в нём была просторной и роскошной и дружба с поэтом являла особые страницы и уголочки. Будучи человеком чести, он платил взаимностью и доверие безмерное было лишь мелкой монетой расчётов. Вот так возвышать чужую женщину и не сорвать с неё плодов - это настоящее к ней отношение. Поэту хватало любования женской глубиной и совершенством и не сваливаться в грубое плотское. Во время этой необычной дружбы князь ни разу не видел на ней сугубо плотского и оскорбляющего мужнее достоинство. Жена менялась и возвышалась, не особо скрывая ухода в самую себя, и в этом уединении не было и капельки оскорбительного. Репутация бреттёра, афеиста, развратника и скандалиста никак не увязывалась с тем, что он видел в Пушкине. Он вполне допускал, что с кем-то из соседей Пушкин не удерживается в рамках, но ведь ни одного факта, намёка или свидетельства за многие месяцы так и не выплыло! Ни один муж на неверность супруги не пожаловался: либо верны, либо очень умелы и скрытны. И то и другое выражено в высшей степени превосходно. Однако факт перемен многих ценностей и приоритетов с поялением в уезде ссыльного поэта - налицо и убедительно!
  - Выходит, про распутство пиита врут? - возможно и это, как и то, что интимного желают, а получивши, молчат. Вот и с Полиной он обошёлся очень бережно и был откровенен, насколько возможно. Князь допускал, что ему выложили не всё, пусть даже так, однако рамки приличий не нарушены и честь не задета. И он из надёжных источников знал, что новая уездная охота молодых мужчин на его жену совпала с пиком дружбы с поэтом. Её хотели и обкладывали со всех сторон, надеясь уложить в силки удовольствий. Но она и близко не подходила к охотничьим снастям, приводя загонщиков в бешенство. Уберечься ото всего она смогла, лишь положившись на инстинкт и особую просвещённость от общения с поэтом. С ним она имела что угодно и в любых сочетаниях, в то время, как охотники желали лишь распластанного тела и собственной власти над ним!- Растерзанная и взнузданная она и они над нею с плетью вожделений. Как светились похотью эти самцы, он наблюдал издали, поэтому представлял, что будет, дай им свободу. И он ощутил что-то из мира поэта, сближающее их:
  - Александр Сергеевич, ваша ушедшая подруга мне тоже нравится! - Она пахнет вечностью от Изиды, Пенелопы и Омфалы. Глядя на ваше лицо, я её вижу именно так. И вижу, что она не была любовницей в рутинном понимании женских деяний. - В меру сил и обстоятельств она предавалась любви, ведь так?
  - Любовь - слишком простое, но и очёнь ёмкое понятие. О нас с Амалией можно сказать и такое. Быть мужчиной рядом с ней - легко и естественно! И не только мне, она это знала и пестовала мою ревность. Теперь я знаю, что она лукавила и только разогревала чужим интересом к себе. Видеть меня ревнующим ей нравилось.
  - Вы её любили?
  - Разумеется, иначе у нас ничего бы и не вышло. Дружба с чувством лишь удобно переплелась. И сейчас, князь, мне больно. Рана засохла, но не заросла.
  - Могу ли я предложить свои мысли на этот счёт? - спросил князь и поэт кивнул.
  - Мы можем поехать в табор и выгрузить из себя лишнее, как вам такое?
  И мужчины забыли в себе навороченное высшее, отдавшись природному и низменному. Поро-дистых коней этих гостей в таборе с интересом и заботливо обихаживали и понимали: такого приметного товара ни за что не продать без риска поимки.
  Баре развлекались и топили нереализованное в вине и удовольствиях. Пушкин в этом выглядел очень опытным и искушённым, несмотря на очевидную молодость. Ко всему, его здесь знали хорошо и привечали как сородича по свободомыслию. Так или иначе его похождения на Юге России среди цыган румынского анклава пришли и сюда, пусть и сильно метаморфизованные. К нему тут же прилепилась юная красотка и служила до самого отъезда гостей. Служила с достоинством и в её танцах и уважительности ничего из рабского. Столь же уважительны и прочие из этого племени и не подумаешь, что они воруют коней, а их жёны промышляют чем-то подобным на свой манер. Иногда люди постарше затевали дискуссии о неправильном в изданных "Цыганах" и поэт очень убедительно парировал нападки и претензии народа, не желающего праведности по-христиански.
  И, увидев его с такой стороны, князь перестал сомневаться в иных достоинствах, отражениями которых являлась Полина. Дружить бескорыстно и с кем угодно поэт умел и князь это видел весьма отчётливо. Была ещё одна мелочь, запомнившаяся князю Вересаеву: буквально все цыгане уважительно обращались к поэту, называя его "ромело" и как бы считая за своего, а сам князь был приятелем "ромело" и потому тоже свой.
  Пушкин о приключениях на юге с их соплемениками нигде и ни с кем не распространялся, но названная им пара имён тамошних баронов и их наложниц сильно упростили общение с племенем кочевников, танцоров и конокрадов. Спутница на подушку нашлась и другу поэта, так что тому пришлось испытать весь запретных удовольствий. Он переглянулся с поэтом и тот одобрил его уход с ней в другую кибитку, так удобнее и ему тоже. Когда гости табора на следующее утро выехали на тракт, Вересаев спросил:
  - Полине про наше приключение признаемся? - и услышал:
  - Про мужское женщине? - и они молча проследовали до своих имений, полагая так упрочить мужское, в словах не нуждающееся.
  
   СУДЬБЫ ПРЕКРАСНЫЕ МГНОВЕНЬЯ + АПК 1825-29
  
  Из лирико-любовного синдрома Тригорского историю с Анной Петровной Керн следует вынести отдельно, поскольку она имеет корни давние и весьма серьёзные. У него в большом журнале набросков и эскизов были общие конструкции и схемы, которые могли вылиться в нечто большее, если муза изволит поработать с ними основательно. Что-то являлось впечатлением от природы, что-то от исторического факта, что-то от отношений между членами общества, а что-то касалось женщины и её очарования. Очарование - та же гармония и поэт бережно относился к дару небес, которым эти женщины являлись. Не всегда в этой конструкции заключалась конкретная женщина и дело шло вообще о связанном с ней процессе мужеского и женского в самом разном переплетении. То есть, имелась в виду некая абстрактная дама и остальное шло само по себе, ныряя в метафоры, рифмы и прочую музыку. Но портреты чего-то исключительного и этой виртуальной богини вожделения за душу тоже цеплялись и имели точные имена. Анна Петровна Керн была одним из них - зацепила и поглотила. Но судьба не баловала его и обстоятельства для сближения исчезли надолго. И всякий раз, листая большой журнал с намётками, он любовался собственным впечатлением от замужней дамы без единой чёрточки подавленной чести и женского очарования.
  Вообще красивые женщины для Пушкина - это ещё и профессиональное заболевание, и ключ к саморазвитию, поскольку именно гармония и красота в его мироздании были приводными ремнями, развивавшими цивилизацию творчества и поэзии. Впервые он увидел Анну Керн в доме Олениных и был поражён негой, исходящей от овала лица и стройной фигуры очень молодой женщины. Она была и юной и, замужней, и матерью Катюши одновременно, что для него, её ровесника, являло сильный раздражитель. И она не была безмолвным манекеном, позирующим для мастеров и меценатов, Анет участвовала в дискуссиях и играх, являя и ум, и живость мышления, и простоту общения одновременно.
  Несомненно, она сильно выделялась из гостей дома и у её ног в тот вечер было лучшее общество мужчин столицы, в том числе и литературный академик Иван Андреевич Крылов. Её красота и очарование так сильно подействовали на поэта, что он стал непривычно тихим и скромным, не дискутирующим и не солирующим в шарадах и прочих играх для эрудитов. И в памяти Пушкина юная дама отложилась надолго и глубоко. Опомнившись от эмоционального шока, он попытался с ней сблизиться, но не вышло и душевная рана неудовлетворённости ещё долго не зарастала и не могла зарубцеваться.
  Анна Керн была так ярка и самобытна, что ею заболевали многие и она, зная это, выбирала того, кто мог быть рядом, но не стать опасным для репутации. Молодой Пушкин уже тогда был на виду и его похождения обсуждали, а вероятных спутниц просвечивали насквозь. И она его ухаживаниям не поддалась, осторожно наведя справки и положившись на инстинкт. Но огонь и силу его личности уже тогда ощутила и осознала многое из его устройства - оно было и опасно, и заманчиво. Но в тот раз не сложилось и новая встреча в Тригорском вышла с настоящей предысторией, как в большом спектакле с увертюрой симфонического оркестра. К ней тянуло его и в такой же мере ответным вниманием стала и чувствительность от женщины.
  Что же на этот счёт с той поры имела сама Анна Петровна Керн? - Она сначала невольно, а потом с нарастающим интересом наблюдала его одиссею на юге. А это масса слухов и сплетен, ну и стихи! Отменные, в списках и изданные. Она уже не маленькая девочка, которую держат в руках родители и муж и хорошо понимала роль женщины в лирике и музыке. Те пушкинские баллады и откровения на пленере - это и дамы, на откровения подвигнувшие и многое с ним разделившие, она разделяла с творцами подобное не однажды и знала участь дам-вдохновительниц вполне отчётливо. Это никогда не обсуждалось публично и мужчины берегли её репутацию, но дело даже не в этом, она не была для них музой в её понимании! Вслух и для неё она была при творчестве и как бы вдохновляла, но она-то хорошо знала, как заурядная красотка толкала подвыпившего кавалергарда на подвиги за игорным столом и тот воображал себя штурмующим крепость с янычарами на башнях и бастионах. Поскольку она замужем за генералом, то офицерское геройство ей знакомо хорошо и её знакомые "творцы" примерно того же уровня.
  А муза это и высшее и другое!
  Ей, молодой генеральше и очень красивой женщине писали и посвящали массу всего и всякого и кое-что было приличного качества. Какие поэты, такие и опусы. Уже на втором году поэта в ссылке она сообразила, как глупо обошлась с ним в доме Олениных. И чем дальше отдалялась та встреча, тем больше хотелось забыть прежнее и вырастить новое и животворное. И собственное замужество тому не было особой преградой, обычной - да и она с женским терпением стала ждать удачного расположения звёзд.
  Новую встречу устраивал поэт, а она изо всех сил тому способствовала и причастные к истории русской словесности об этом в курсе. И мы эту часть пропустим, включив только дуэт: поэт Пушкин и муза Анна Петровна Керн. И начнём с дома Осиповых-Вульфов в Тригорском.
  На этот раз разглядев его неспешно и в семейной атмосфере дома Осиповых, она была им очарована в реалиях жизни и стала сообщницей в негласной игре, где уже многое умела. Напор мужчины её увлёк, а страсть тончайшего интеллекта, который и был главной ценностью для молодой красавицы, довели дело до конца и она вошла в его жизнь, изначально понимая сложность и тяготы своего и его состояния. Ну и умение отдаваться до конца в ней раскрылось само собой, отдавая себя, она дарила собственный мир любящему мужчине. В то время она не всегда различала страсть тела от душевного, что и естественно. То, что вызрело с Пушкиным, никаких сомнений в чистоте не вызывало и Анна без раздумий вошла в криминальные отношения с поэтом.
  Она замужем, но за нелюбым и естественные устремления по части интеллекта и физиологии как-то умудрялась удовлетворять. У неё были мужчины, но любовников из них не получилось из-за её щепетильности и умения довольствоваться малым. Черта сугубо русская и женская. К моменту сближения в Тригорском Анна Петровна сделала выбор и настроилась на отставленную было интригу с Пушкиным. Она видела в нём и мужчину, и поэта, и просто собеседника и друга. От юноши в доме Олениных он отличался сильно и уже стал притягательным по-мужски. А Аннушка женщиной стала давно и редко упускала случай игры или интриги с мужчиной. А тут и звёзды сошлись в правильное созвездие, так что - аванти!
  Они из тригорского карнавала страстей сильно выделялись и опытом любовных игр, и уровнем притязаний, и фактической принадлежностью к той части общества, которую зовут богемой. И у них всё сложилось тут же. Учитывая нюансы местных переплетений и взаимности всего и вся, они себя сдерживали на виду, но наедине раскрылись и их роман набрал силу, как пишут романисты, с первого взгляда.
  Первые касания ещё за чайной церемонией утром выявили взаимную телесную расположен-ность: ему хотелось её, а она тянулась к ему и уже в обед Анна имела более удобную беседу и к вечеру случилось свидание, где они проверили и остальное интимное, оно сошлось и благоволило. Дело лишь за обстоятельствами, а они не в доме Вульфов. Она приехала в Михайловское и с той поры наступили те "самые мгновения". Для неё они имели то же значение, для поэта она стала музой и женщиной. Похоже, женское ему пришлось по сердцу и их связь затянулась надолго.
  Оба понимали, что выявить общую страсть публично, значит оскорбить провинциальные правила и сделать больно всем обитателям Тригорского, поскольку из шумного и чуточку безалаберного общества они тут же выходят и пируют особняков ото всех. И он, насколько возможно, играли в чужом водевиле характерные роли. Но даже такая приглушенная игра их выделила и хозяйка имения устроила развод, удаляя влюблённых по разным углам.
   Пушкин поддерживал иллюзии и у Нэтти, племянницы Осиповой по линии Полторацких и Вульфов, не давал остыть разогревшейся фантазии Алины Осиповой, гибельно влиял на раскрывшуюся ему Анет Вульф и поддразнивал шестнадцатилетнюю Зизи, уже хотевшую замуж. Глядя на Пушкина, приехавший на летние вакации Алексей Вульф тоже стал рыцарем и кавалером и атмосфера в доме накалилась до предела. И старший сын Осиповой заразился вирусом рыцарства и с новой силой подступился к Алине, которая от страсти к Пушкину сильно переменилась. Прежние тихие ухаживания и игры с чужой для Вульфов девушкой превратились в бурный поток и сводный брат забыл обо всём, имея пример Пушкина, женские крепости берущего лихим приступом. Алексей во время "взятия" Алины издали наблюдал за манёврами сообщников - Анет Керн и своего учителя по-мужской части. Тёпленькая и уже "после Пушкина", Алина выглядела изумительной и он в неё влюбился по-настоящему.
  Все эти линии с дамами Тригорского развивались примерно в равной мере пагубности, поэтому Прасковья Александровна вмешалась, имея и собственный интерес.
  Игра Пушкина и Анет Керн продолжилась на расстоянии и старшую Осипову, неискушённую в таких интригах, они легко обманули. Во второй приезд в Тригорское уже с мужем Анет имела совсем иной уровень отношений и очень быстро вошла в деревенскую жизнь поэта, найдя момнты для интима и сокровений на глазах у всех, это им было знакомо по прежней жизни и в пейзанстве спрятать себя горожан - легко!
  Связь физиологий и душ переплелась и этот замес давал сердцам и телам особую пищу и вдох-новение. Терзая её муками касаний и объятий, он побуждал к восторгу слияния и на волне обоюдного что-то ей говорил. Эти строчки никуда потом не вошли, будучи слишком узнаваемы и интимны. Но они рождались и были как бы детками их возышенной страсти. Они понимали, что грешны, что одолеть препоны могут, но ко всему этому женщина знала, что ей хочется мира и ценностей поэта, а Пушкин серьёзно занемог своей ровесницей, попав в тенета роскошной красавицы. Он прекрасно понимал, что Анет живая женщина с собственной историей и его с ней интрига - одна из глав и страниц женщины. Его рукописные персонажи способны на что угодно и там их направляет поэт, а Аннушка - сущность сама по себе и вольна на собственные приключения.
  Уже вскоре его ссылка закончилась и после серии перемещений между столицей и Москвой они с Анет встретились в столице. И тайный роман в самом полном виде заполыхал тут же. Анет стала не только любовницей, но и подругой, понимающей и поддерживающей, ну, а быть музой - это её призвание. Оба понимали, что такие отношения - каприз судьбы и с учётом обстоятельств относились к перипетиям личной жизни каждого. Они решили, что ревности в их связи не место и что красивая женщина не может быть ничейной! Пушкин сознавал, что содержать её не сможет и этот вывод его удручал. Он в который уже раз не мог быть с женщиной свободным и сильным до конца. Зависимость от Государя из одной сферы перетекла в иную и его поднадзорность лишь сменила наименование, так и оставшись рабством. И это сильно угнетало.
   Анет Керн прекрасно сие понимала, будучи в подобном же состоянии. И она первой начала сближение на особой для мужчины и женщины почве. И они больше друг от друга не удалялись, имея общих знакомых и друзей, но глубину отношений не афишируя. Умница Анет и в этом была на высоте и порой они уединялись где-то и обсуждали сплетни о себе с юмором и теплотой к сплетникам. Она стала не просто отрадой тела, а неспешно перетекала в разряд тайных подруг и сообщниц. Имея склонность к хорошему слогу, Анет занялась переводами и под руководством Пушкина набрала форму очень быстро, у того было множество знакомых по части публикаций и прочей коммерции и Анет под чужими именами стала печатать приличные переводы французов и англичан.
  Не всё с этим ремеслом шло гладко и первое время она одолевала вопросами и сомнениями о вариантах диалогов и монологов. И он её учил особым образом, не всегда напрямую и по теме. Бывало и так:
  - Анет, когда мы спим порознь, ты о чём думаешь?
  - О тебе не всегда, - приняв его игру, ответила женщина.
  - Я тоже, - вернул сдачу мужчина, - но если муза упрямится, то только о тебе и ником более.
  - И помогает? - глотнув ревности, поинтересовалась женщина.
  - Она такая гадина, что тут же растекается кучей вариантов!
  - Только бы отвадить? - не унималась ревность.
  - Да, я или она! - И так уже двадцать лет супружества.
  - Она хорошая жена?
  - Отвратительная и скандальная, но верная!
  - И ты терпишь от неё именно поэтому?
  - И гуляю иногда так, что самому страшно.
  - А она?
  - Верна до безобразия, хотя вокруг масса мужчин и все с предложениями. Вот тут-то я понимаю настоящую цену ей.
  - И уходишь от меня к ней?
  - Анет, доведи мысль о варианте переделки до безобразия и тебе откроется истина. - Твоя! Солёная и подлая, но твоя!
  - Если сие ценой самой неимоверной, то за ней не стоять?
  - Некоторые истины я познавал в грязи и смраде.- Анет, истина того стоит!
  - Даже развода с тобой?
  - В своё время ты поймёшь и это!
  И как ни странно, дело с "переводами" начинало проясняться и удачные варианты возникали из ничего. Такая школа дорого стоит и не всякому везёт с учителем. Анет повезло.
  Как-то, вручив гонорар за удачную публикацию, Пушкин сказал:
  - Что ж, господин Телепнев, у вас хорошо вышло с Уолтером Скоттом, но надо бы найти новое имя, за него дадут больше. Сами знаете, как публике нравятся новые лица и юбки!
  - Мне самой поискать или есть что-то на примете? - поддержала игру Анет, отходя подальше и давая рассмотреть свою новую блузку из шёлка и испанскую юбку в широкую складку. Её жизнь в новых условиях сильно облегчилась и на булавки и наряды она уже не скупилась.
  - У тебя сейчас музыкальная муза, может что-то от неё? - спросил Пушкин, имея в виду Глинку и его друзей, окруживших Анет вниманием и из своего круга не отпускаших.
  - Романы об этом где-то есть? - спросила Анет, повернувшись пару раз и показывая изу-мительные формы, прикрытые одеждой. Она знала, что женщина хороша недоступной и желанной, а одежда для неё - те же силки, стрелы и сети. Пушкин иллюзий на её счёт не питал и обожал подругу такой, какая она есть, гризетка ему нравилась тоже и Анет с удовольствием играла такое, улыбаясь и показывая зубки. Она его по-своему любила и тоже не устраивала сцен.
  Пушкин любовался подругой и размышлял о том, как из банальной французской истории соору-дить мелодраму о бедной певице и богатом покровителе-совратителе. Что в начале и что в конце, написано в оригинале, осталось расставить акценты в середине и привлечь внимание необычностями коллизии, а так же нюансами психологии, рассуждения на эту тему читателем принимаются хорошо и им надо на этом сыграть. Анет в психологии интимных отношений благодаря практическим семинарам с Пушкиным, Дельвигом и Вяземским просвещена отменно и могла сама соорудить историю из слуха или сплетни про кого-то из знакомых, не выдавая настоящих имён.
  Редакция ею написанного времени особо не отнимала, но женское в ней так и проскакивало, чего мужчина-автор, за которым она якобы стояла, иметь не должен. И он учил её следить за собой в этом отношении. Гордой женщине такое нравилось больше, чем холодная редакция и от неё ни слова не прозвучало о причинах переделок. Пушкин был деликатен и на душу не наступал и это согревало её, но по-мужски она мыслить не могла и сама просила не щадить её самолюбие. Однако он щадил и берёг её талант, понимая и свою долю и её зависимость ото всего. - Всё же ей надо расти. Всё самой и тогда ничего женского она из себя не выдаст, изначально готовая к подобной установке. Она давно не девочка и психологически к творческой самостоятельности готова. По отзывам Жуковского и Вяземского Анет для самостоятельного плавания имеет и умеет всё.
  - Анет, а если ты сама, одна-одинёшенька, но вкусная и терпкая и все тебя хотят? - предложил мужчина и такая идея женщине пришлась по душе. Она говорила о доверии в высшем его понимании: ранее она писала с его подачи и пушкинскими были не только идеи "переводов", но и глубокая редакция. Теперь он предлагал свободу творчества изначально.
  - Сашка! - вспыхнула красавица и стала обычной женщиной на свидании. Потом, уже отпылав и отзвенев, она сказала: - Я выйду замуж или за тебя, или никогда!
  Мужчина вздохнул и не ответил, понимая больше, чем мог сказать и женщина чутко уловила его сомнения, она это умела и потому люд творческий её общество обожал. В неё влюбилась и темпераментная жена Антона Дельвига София, отдавшись её силе и неукротимой тяге к свободе. Для дамы замужней дружба такого рода редко кончается хорошо и мысли молодой и симпатичной дамы о свободе при неказистом муже неизбежно ведут к изменам, что вскоре и произошло.
  И круглый мужчина в толстых очках с удивлением смотрел на себя в роли рогоносца. Но сми-рился и не стал устраивать сцен. София это поняла особым образом и отношения с Анет углубила, по-скольку к чужим тайнам тянуло неумолимо, а необъявленный роман Анет с Пушкиным смотрелся увлекательно. И она точно знала, что их объединяет ещё и какая-то тайна. Именно объединяет! София это просто чувствовала и прежнее обожание в адрес Пушкина перетекло на новый уровень и включило в себя Анету Керн. Теперь она его знала и с этой стороны. И ей буквально снесло голову: она вообразила, что свободна совершать такие же подвиги.
  Анет роковой недуг у подруги увидела вовремя и поделилась отмеченным с Пушкиным: это с его подачи Антон женился на Софии и потом подарил на свадьбу старинную штучку для причёски.
  - Думаешь, я могу что-то изменить? - спросил Пушкин, выслушав подругу.
  - Она тебя послушает, остуди её! - Она хочет быть мной, я же вижу, куда её тянет.
  - Хорошо, - и Пушкин согласился на вмешательство в личную жизнь лучшего друга. Он поговорил с Софией и та вняла его аргументам. Но он-то видел, что Софья замашками Анет Керн больна настолько, что стала иной и семья для неё уже ничего не значит. Собственно, не сама семья, а прежняя с Антоном Дельвигом. Общаясь с Анет Керн и её окружением, она бывала в обществе музыкантов и художников и вкусила многое из циничных фраз и замечаний этой богемы, приняла это, как собственные убеждения и назад ни в какую. Она по типу личности была натурой увлекающейся и ведомой. - Без кумира ей никак! И разрыв с внешне ординарным супругом - дело времени.
  Насчёт кумира Пушкин поговорил с Анет и та пошла навстречу, перестав общаться с Софией накоротке и водить в дома, где она могла набраться чего-то криминального и ради принципа отдаться отшельнику из пустыни, чтобы приобщиться к нетленным ценностям. Она уже говорила с Анет Керн об этом и та с опаской отнеслась к безбашенной супруге уютного Антоши.
  Но и это не помогло, Софья стала искать собственные возможности состояться по-иному и Анет спросила Пушкина:
  - Что делать?
  - Знать бы, да и не доктор я.
  - Саша, я чувствую свою вину, может я что-то смогу во искупление?
  - Обнажить спину и высечь, чтоб опомнилась? - Не поможет, она этого хочет, потому что так устроена. Переломить можно, но это её убьёт окончательно.
  - Пусть грешит?
  - Не знаю, Анет, не знаю! - в отчаянии ответил Пушкин и ушёл к себе. Он долго не мог уснуть и в конце концов пришёл к Анет, было почти утро. Она открыла дверь, заметив его фигуру ещё издали.
  - Тоже не спишь? - и она вздохнула:
  - Не идёт из головы эта коллизия. - Как ни приложу - не получается пасьянса.
  - А он с самого начала был сомнительным. Рано или поздно она бы от него загуляла.
  - Не та она женщина, не его поля ягода?
  - Да, я не люблю это говорить, это прозвучит банально, но пары мужчина и женщина должны быть гармоничными и из ровни. - У них же нет ни гармонии, ни равенства.
  - Ему бы лучше жениться на Аннушке Вульф, вот она-то и верна будет, и насчёт равенства и гар-монии есть общее. А ветреница София - не его судьба.
  - Поздно, Аннушка Николаевна тоже больна, но иным. Так что...
  - Мы с ней откровенничали не раз и она о тебе плохого и слышать не хочет, - не согласилась Анет, - И всё твоё - это благо и манна. Антоша тоже. Может подумаем, как передёрнуть колоду, а?- Насильно и по-своему!
  - Не пойдёт, он гордый и чистый. Сговор и мезальянс - не его стиль. И потом - у них с Софьей дочь! Он их обожает. - Нет, Анет, только не это!
  - Но она не переменится, что, будем ждать её беременности от "отшельника"?
  - Не знаю, Анет, не знаю! - воскликнул Пушкин, не имея даже простых идей на этот счёт, по-скольку Антоша верен до конца и свой крест несёт без сомнений. И Софию будет прощать и "понимать" бесконечно, как это сказано про распутницу Магдалину.
  И они отставили проблему, мучившую обоих. Анет с Пушкиным не только дружила, но и разделяла массу его проблем и гадких обыкновений. - Да, у них водились меж собой не только сладкие коврижки и пирожки, но и отрава всякая и нечисть необходимая. Бывали и ссоры с крупными чуть не семейными сварами и они разбегались с обвинениями, он её называл женщиной с непечатным именем, а она его тем же, только мужского рода и несколько дней ни он к ней, ни она к нему!
  Чуть поостыв, он начинал оправдывать себя и валить всё на неё и доходил до того, что всё это переводил на язык рифмы и ритма, где непечатное стояло во главе и таким же погоняло содержание и интригу. Ещё более осердившись на непокорную и взбалмошную и не шедшую с повинной, он ужесто-чал написанное и запечатывал в конверт, чтобы отослать по почте, поскольку видеть эту "ххх" уже не мог. Поднявшись, чтобы кликнуть Никиту и отослать с письмом на почту, он обнаруживал, что в доме нет ни единой приличной марки, которая бы сразу всё и решила. И пока размышлял над этим, пришла мысль подправить ещё и он распечатал конверт, поменял написанное, потом всё это набело и к концу затеи получил шедевр, который в его положении с поднадзорного почтовому ведомству доверить нельзя. И с этим листком отправлялся к самой отвратительной женщине на земле. - Зачем сам? - Чтобы вышло побольнее!
  Она его встречала с поджатыми губами и гневными очами, готовыми сжечь плотоядного охаль-ника. Она подавала чай, а он уже на ходу и под влиянием увиденного в последнюю минуту вносил в текст изменения, чтоб пообидней. И черед чаем читал написанное. Читая, он следил за выражением её лица и отмечал удачные и болевые точки.
  Когда он закончил и вбил последний гвоздь в гроб их отношений, она не вынесла позора и раз-рыдалась. Сквозь всхлипы он слышал что-то, цитирующее его гневный опус, и гнев проходил, а раздражение рассеивалось, переключаясь на её слёзы и рыдания. Она произнесла ключевую фразу: "Прости!" и в войне мужеских и женских начал наступила передышка. Потом перемирие и за ним следовал детальный разбор опуса во всех его прелестях. И виновница понимала, что подобного опуса ни одна из женщин персонально не получит, хотя заслуживает и большего. Метафоры и эпитеты вылетали оттуда самого высшего качества, нерв обвинения аж звенел, а чистота звука сровни весенней капели в деревенском доме.
  Она размазывала слёзы по лицу, не опасаясь плохо выглядеть, и вникала уже сама и неспешно в посвящённое себе. Всё глубже и глубже погружаясь, всё лучше и лучше понимая. А мужчина поразился очарованию подруги, будто видел впервые и ничего не ведал о гнусном бабьем облике. И тут же выдал охватившее:
  
  О, как ты в гнусностях прекрасна,
  Как сладка ложь твоих очей,
  И страсть твоя к мужам угасла,
  И я теперь ни твой, ни чей,
  Однако вьются мойры прясла,
  Чтоб нерв поверил у персей.
  
  Они поникли, ждут ответа,
  Верстовым покорясь столбам,
  И ни весны теперь, ни лета,
  Лишь бестолковых сует гам.
  
  Ты недруг мне и я твой ворог,
  Отточен мести мой клинок
  И ты насыплешь в дуло порох,
  Чтоб я опомниться не мог.
  
  Ни серебра из уст, ни злата,
  К ночи всех зол стремится взгляд,
  Убиты оба: виновата!
  - Но был я прежде виноват!
  
  И всё тут же прекратилось и забылось! - Быть музой и объектом для женщины - состояние из желанных и приобщённость к высшей материи романса с Глинкой и сонета с Пушкиным стоили слёз и страданий. Бывая с ними, она обогащалась и сама, погружаясь в их мир и черпая богатейшее и кристальное. С ними иначе и нельзя. Она села за фортепиано и сыграла недавнюю итальянскую балладу в особом переложении Глинки. Потом они перешли к вещам простым, вернувшись к началу всех веков и историй, когда он не решался к ней подойти на даче у Олениных, а она из упрямства кокетничала с кем-то из возрастных гостей, хотя обменяться навеянным с Пушкиным так и подмывало. Им было что вспомнить и о чём поговорить. Потом наступила очередь шампанского и кончилось прогулкой к набережной, где пустые и злые не гуляют. Спутница у Пушкина была изумительна вообще, но в эти минуты всех дам на набережной просто затмила. И он сказал:
  - Хочешь побыть в музах ещё? - она кивнула и они ушли под сень её комнаты и там написали опус, достойный имени женщины и ранга самого автора.
  Через пару дней у неё было свидание с Алексеем Вульфом, а у него продолжилась прерванная ссорой с Анет игра с Закревской. Так и проходило их бытие в столичном городе: то азартно и с нервом, то в лени и безделье. Была ли она чем-то сугубо символическим из тогдашней богемы?
  И да и нет! Как и Пушкин, Глинка и прочие их столичной касты интеллектуалов. Без Анны трудно представить мужское общество: она и муза, и дама, и автор отдельных миниатюр, про авторство которых знали Пушкин и Дельвиг, а остальные даже не догадывались. С Дельвигом по части Аннушки у них были особые отношения и про её творческие опыты Антоша знал и потому, что часто и сам проталкивал её опусы в печать и самиздат.
  Как видно из этого, отношения мужчины и женщины у Пушкина и Анны Керн вполне сложились и не мешали остальным частям души и тела развиваться по собственным законам. Для этого нужны и некие жертвы, и подчинения правилам общества и многое другое, без чего не обойтись, они всё это учитывали и друг друга чужими проблемами не нагружали. Взаимное доверие дуэта мужчины и жен-щины не имело границ и женщина с ним вела то равную, то подчинённую партию, исходя из обстоя-тельств. В этом она напоминала Веру Вяземскую, но там дружескими жестами всё и ограничивалось, с Анет же - без ограничений и тормозов. И эта взаимность стала пронизывающей, а отношения перестали сдерживать. Поначалу откровенно просматривался литераторский цеховой цинизм, но была и гордость общего миропонимания. Женская вселенная в ней была так интересна и непредсказуема, что он ничему не удивлялся. И прогулки по её окрестностям всегда были взаимно познавательными, поскольку настоящего отношения мужчин к собственному миру ей узнать неоткуда. - Так глубоко она ни с кем не обнажалась, да и беседы с её покровителями и ценителями проходили в ином ключе, от мира с Пушкиным весьма и весьма далёком и он в них поддерживал иллюзии на этот счёт, подбрасывая об Анет скабрезные фразы и уводя настоящее из внимания.
  Их общее дело по негласному переводу на русский язык перешло в практическую плоскость и лишь некоторые вещи они создавали сообща. Конечно, сие не шедевры, но хорошо слепленные штуковины на потребу непритязательной публике, к серьёзной литертуре ещё не готовой. - Писательство - это опасное ремесло, сия истина стала в полной мере ясна и для Анет. Это "ремесло" их отношения и углубляло и укрепляло. Интимная часть дружбы не была ни назойливой, ни настойчивой, но зачатки ревности бывали у обоих и иногда о предстоящих переменах на брачном фронте они говорили и обсуждали претендентов на супружество.
  Он доверял ей, она верила ему и их отношения плавно переменились и потом, когда он женился на Гончаровой, Анет его не упрекнула за ослушание и ни разу не пересеклась с молодой женой в скользких обстоятельствах и ни разу не подставила своего кумира и партнёра по цеху. К тому же эпоха многолетнего жениховства прошла с её активным участием и многие его шаги в этом были и от её советов.
  Когда Ольга Сергеевна Пушкина в отчаянии пришла к брату со своими проблемами замужества, которым родители не давали ходу, он без затей сказал:
  - Когда свадьба? - Уже решили? - Тогда вперёд!
  И всё завертелось, невесте осталось только убежать из дому. Брат и Анет Керн стали ближайшим прикрытием и шаферами, рука брата держала икону, а подруга выполняла другую функцию ритуала. И всё это в квартире лучшего друга брата Антона Дельвига. Друзья и подруги брата тут же становились друзьями Ольги и ей было комфортно в их обществе. Надо ли говорить, как это отдаляло её от родителей? - Ольга тоже была обделена родительской любовью и признанием и брата понимала очень легко. И потом в непростой жизни с мужем Николя Павлищевым только брат не задавал вопросов, а просто приходил на помощь.
  Анет Керн приняла самое живое участие в устройстве свадьбы Ольги и своим присутствием сильно улучшила атмосферу пиршества в доме Дельвигов. Она привела с собой Глинку и пару художников и те умирали от благоговения принадлежать обществу поэтов и столичной богемы. Девушек и дам для танцев привела Софья Дельвиг, так что свадьба вышла настоящей и полновесной.
  Хотя все знали, что Анет замужем за генералом, но дружбу с Пушкиным не рассмотрел бы са-мый незрячий и глухой от природы. Хотел ли он свободы от такой дружбы? - Все знают - нет! И её личная жизнь так и не оторвалась от Пушкина, всегда обитая рядом и подпирая его своим участием в проектах и начинаниях. Это большей частью были негласные и закулисные затеи и сделки и там они были на равных, что и поддерживало гордость Анет, приобщая к отраве свободы и некоторой независимости. И она блистала, пусть и не в такой степени, как могла бы в иных обстоятельствах, но воздух свободы значил намного больше.
  В этом она с Пушкиным была заодно. И замуж после развода с Керном она вышла только после его смерти, незавидную роль его красавицы-вдовы наблюдая издали. Она не сделала ни единого слова и жеста, выдающего настоящее мнение обо всём этом. Потом она не раз беседовала с Осиповой-старшей и уже не таясь, поминала их общего кумира. И былая ревность, разделявшей когда-то бездонной пропастью, куда-то испарилась, оставив общие воспоминания от жаркого лета 1825-ого года. Было в тех сумасбродствах и затеях так много всего, что в каждый приезд Анет в Тригорское или Осиповой в столицу находились новые подробности и они выпили океан жжёнки и кофия, так и не пресытившись воспоминаниями. Быть настоящей подругой настоящего мужчины оказалось так значимо и важно, что остальная жизнь обретала иную цену. Потом к ним присоединились князь и княгиня Вересаевы и квартет из единомышленников стал встречаться ежегодно. Это случилось после встречи на могиле поэта в Святогорском капище. Княгиня после истории с "Графом Нулиным" родила троих сыновей и гордилась общностью с его творцом.
  
  ИСТОРИЯ "БОРИСА ГОДУНОВА". 1824-25
  
  Тяга к историческим хроникам у Пушкина сложилась давно, к историческим экспериментам с музой был причастен как отец, Сергей Львович, так и его брат, более состоятельный и уважаемый в интеллектуальной среде поэт, Василий Львович Пушкин. С первых дней осознания себя Пушкиным маленький Саша не раз присутствовал при дебатах папеньки и дяди Василия на весьма важные темы и запоминал из сказанного в пылу и азарте вполне солидные куски. Потом он спрашивал у маменьки, что сие значит и та в известных пределах утоляла его недетское любопытство. Так что к лицейскому периоду юный Сашенька был и просвещён и посвящён во многое из взрослых ценностей. Поэтому в непростой дружбе с Николаем Михайловичем Карамзиным он не однажды интересовался мотивами главных постулатов историографа. И тот выкладывал юному пииту важнейшие основы любого творчества. Для Николая Михайловича "История государства Российского" являла тот же анализ личностей, событий и документов, которыми он руководствовался всегда и при написании "Бедной Лизы" тоже. То есть, в "Бедной Лизе", как и в главах "Истории", не могло быть сослагательного наклонения, хотя и термины вроде "воли судьбы" или "роковой случайности" изредка применялись. И на таких очень показательных примерах поэт видел, что история не наука, а такое же творчество, как и литература, но с другим материалом. Это вовсе не математика, где дважды два в любой стране равняется четырём. То есть, про результаты битвы или переговоров по окончание всего можно утверждать что угодно, но убедительно и мотивированно! С цитатами, ссылками и так далее.
  - И в чью же пользу складываются такие мотивы? - спрашивал пиит и историограф отвечал:
  - Народ, вот кто истинный носитель истории.
  - Войсковые старшины и казаки - народ, крестьяне и дворяне тоже народ, как и чиновники, по-мещики и разночинцы. - Кто-то из них или все вместе?
  - Лукавство придворного летописца в том и заключается, чтобы соврать и не быть уличённым. А историограф обязан установить и саму истину, и причины лукавства летописца. - Поэтому надо читать всё!
  - Но ваша логика в том, что летописец лжёт, историограф изобличает, а народ-то при чём?
  - Как при чём? - Это же при нём всё это совершается и его чаяниями объясняется, так было во все времена: герольды сообщали о победе полководцев и народ выходил на площади с песнями и танцами в честь мудрой власти. Море разливанное вина, тысячи расквашенных на радостях физиономий и всё это - гром победы раздавайся и ничего за то не бывает! - Однако, победа, мой юный коллега, может быть и пирровой и эту часть видно как раз-таки из народных масс, когда он ропщет или торжествует, либо безмолвствует. И общая логика деяний правителя всегда ориентируется на смуты и волнения, вытекающие из больших неудач. Если историографу этого не забывать, то истину вполне возможно и открыть. Но грешному летописцу сия роль часто не по силам и его принуждают к лукавству. И мне иной раз приходилось становиться почитателем Эзопа и переводить их изощрённое лицемерие в нормальную речь.
  - Вы имеете в виду ближайшую историю?
  - Да. Настоящая история - это работа с документами. Нашими и заморскими либо упоминаниями об этом третьей стороны. И следы каждого надо отслеживать внимательно, чтобы редакционную правку клана властителя выделить из настоящих бумаг рутинной канцелярии. А это уже вскоре надо как-то обезопасить от разоблачения. Прям сразу, пока живы свидетели и участники содеянного. Указные дьяки за последние 100-150 лет научились так морочить головы нашим князьям и царям, что у тех всё стало сплошь и рядом неразглашаемое - иначе крах системы и виновным головы с плеч. Невымаранным из источников было лишь то, что никак не подчистить и благочинным не представить. А вторая часть - неразглашаемые. В наших архивах много документов, которые не подлежат разглашению извечно и самая тёмная история - это ближняя!
  - А если прочесть заведомо лукавое и потом на него только и всего - не сослаться, чтобы соблюсти протокол неразглашения, но де-факто сделать некий особый вывод типа сомнения?
  - Противная сторона за этим следит пристально и непременно "найдёт" собственный документ, заполняющий пустоту нашего секретного. Почему у нас до сих пор Шлиман и компания правят бал? - Потому, что его клевреты убрали подлинные архивы своих противников и заполнили пустоту своими выдумками. На них ссылаются и однажды опубликованные, они обретают ранг документов.
  -Так катастрофично?
  - В общем, да!
  Они не однажды обсуждали текущие моменты историографии и в общих чертах Пушкин пред-ставлял грязную подноготную сией участи - писать историю. Потом, сосланный из столицы на юг, он изредка и в особые минутки смотрел на бытие нынешнее через призму истории и находил много общего у персонажей давних с современниками. Мысль заняться этим уже из российских примеров прошлого в нём зрела исподволь и в обществе Прасковьи Александровны Осиповой проявилась окончательно - "История Бориса Годунова". Они с ней не однажды обсуждали сюжеты из Шекспира и перелагали тогдашние проблемы на век нынешний и в качестве примеров брали что-то знакомое. И однажды за ночным чаем наедине Пушкин раскрыл своё видение подноготной "Короля Лира" и дочерей своей подруги. Предмет этот для мамочки взрослых дочерей оказался важный и волнительный и она с трепетом слушала собеседника. А тот весьма аргументированно утверждал, что у Шекспира окраска троих дочерей как бы однотонная и если для младшенькой все тона лиричные и пастельные, то старшим исключительно сочное и откровенное и всё это в сугубо чёрной тональности.
  - И что такого, это же не исторический опус, а всего-то театральная пиеса, которая в его время звучала так же пафосно, как и Софокл в театре Афин? - возразила Осипова старшая.
  - Задавая такие качества персонажей, автор сразу же ограничивает себя в средствах: теперь и сюжет должен быть в домотканых холстах и мечах с отравленными кубками.
  - А могло ли быть иначе?
  - Паша, у всего имеются корни и источники. - У короля Лира дочери разные, потому что они от разных женщин враждующих кланов. И у них не было настоящей маменьки и про чадо от любови они понятия не имеют, а воспитатели и гувернёры из люда чуждого и корыстного, каждый - это враждую-щие кланы. Возьмём твоих дочерей, они тоже разные, от двух мужей, к тому же одна и от другой матери. Казалось, родня лировским? - Ан, нет! - У них есть ты и сюжет от Шекспира к вашему гарему никак не пришпилить! - изрёк мужчина с таким театральным пафосом и жестом изящной руки, что женщина вздохнула, припоминая, чего ей стоило вести дом и имение.
  - Ты прав, корни - это наше всё в доме. Зизи только присматривается к жизни, но уже сейчас с неё можно писать Катерину из "Укрощения строптивой". Другие тоже хороши, так что с ними не заскучаешь.
  - Но ведь как хороши, чертовки, так и просятся на роскошное полотно! - не скрывая восхищения, заключил поэт и маме дочерей это пришлось по душе: так о её сокровищах не говорил никто и за это можно чего-то в их играх и "не заметить". Она спросила:
  - И как бы Лир жил далее, будь у него мои, а не его дочери? - и они неспешно, будто хозяй-ственные дела в имении стали обсуждать коллизии вероятной трагедии. И выходила интересная коллизия: Анна готова отравить собственного мужа, узнав подноготную претензий на отцовское наследство, Алина же не так смела и ограничилась бы тихим отпором исподволь, затаскивая мужа в тяготы семейных войн и тихой сапой одолевая в них, а вот Зизи вполне готова поднять знамя Жанны де Арк и смести чужие крепости с лица земли.
  Вариант семейного анализа, выполненный без суеты и основательно, казался намного ярче и сочнее шекспировского и счастливая соучастница тактических учений при пиитической Музе спросила:
  - Почему же Шекспир так прост и утилитарен? - ответов у поэта имелась тьма-тьмущая, но он выбрал самый естественный с женщиной такого склада и снимающий всякое противление мужчине:
  - У него не было такой советчицы, как ты! - сказал он и оценил реакцию на это. Её не было очень долго и первые слова в продолжение диалога были о другом:
  - Люди ушлые и шустрые говорят, что королева Виктория была ревнивой любовницей Шекспи-ра, годочков ей уже порядком, сам драматург грешник закадычный и отменный, для зрелой дамы очень желанный и привычный и тем самым против драматургов-соперников успешен намного. За то ему привилегии и патенты на новые постановки, а другим надзор и прочее от короны, вот так вот! И ещё, эпидемии чумы и холеры тогда шли одна за другой и тогдашний Лондон будто обезлюдел, трупы умерших и несхороненных плыли по Темзе устрашающими косяками, неурожаи наложились, вот оно и совпало, что сюжеты того цикла окрашены в сугубо мрачные тона. - Думаешь, так оно и было?
  - Вполне возможно, Пашенька! - лукаво улыбнулся Пушкин, - на то многое указывает. Но мне интересно иное: ты в роли советчицы Шекспира и я умираю от ревности к вам, удачливым и успешным. Если сложится так, то у нас с ним не выйдет никакого соперничества: вы меня раздавите.
  - А если я с тобой, здесь и сейчас? - приняла эстафету женщина и взглянула на гостя: он лишь мужчина и никаких пиитических привилегий. Ему их и не требовалось:
  - Наш с вами ответ Шекспиру не особо-то и задержится, не правда ли, миссис Муза? - У вас найдётся, что сказать заблудшему пииту!
  И взрослая женщина с упоением погрузилась в то состояние, которое не имеет возраста и всегда благоухает. Годочков ей было намного меньше, чем английской королеве и всё живое в ней кипело и струилось, цвело и плодоносило. Разум женский - это и не разум вовсе, а кладезь сокровенных мечтаний и притязаний, которые каждая из них пытается воплотить в реалии бытия. Отсюда и неожиданные от тихонь интриги, и каверзы ежечасно для простого поддержания формы. И чем умнее женщина, тем затейливее её арсенал. А уж что она задумала, не догадаться никому, поскольку в большинстве своём и сама о том не ведает, метаясь по течениям и водоворотам неожиданностей жизни.
  Осипова-старшая в уезде слыла дамой активной и энергичной, имела много знакомых и знала про них предостаточно: у кого-то есть картины из древней старины, у кого-то книги, а у кого-то раритеты допотопной истории. Пушкин вместес ней приезжал к обладателям реликвий и уважительно расспрашивал хозяев про вещи из веков минувших. Некоторые книги, грамоты и лицензии он брал ненадолго и копировал в свой гроссбух, сохраняя нюансы оригинала. Интерес человека постороннего к домашней истории побуждал хозяев к более глубокому анализу семейных раритетов и молва о Пушкине-историке превзошла иные его ипостаси, которыми обывателя пугали прежде.
  Сие складывалось ему на пользу и Пушкин бережно охранял новое в уездной атмосфере. Переменились и надзорные дьяки из Святогорского монастыря, теперь они играли на руку поэту и сообщали о наличии у кого-то раритетов старины. Собственные архивы тоже предоставили, ревниво подглядывая из-за спины поначалу, а потом уловили его мотивы и стали помогать, открывая, а не лукавить, укрывая и не допуская к бумагам. Хотя у любого столоначальника такое стремление в крови, но Пушкину удалось его объехать и с первичным ознакомлением особо не задержаться, поскольку подчинённые служки были нормальными людьми и здравые резоны пиита от заморочек настоятеля различали хорошо.
  По мере углубления в тему "Бориса Годунова" круг посвящённых расширялся и одним из взве-шенных и серьёзных оппонентов стал князь Вересаев. С ним они нередко обсуждали вероятные коллизии, которых тьма и с ними что-то надо делать. А это зиждилось на самих персонажах и их характерах. Гришка Отрепьев и Марина Мнишек могли стать плоскими и черно-белыми персонажами из когорты записных подлецов и негодяев, а могли вырасти в живых людей, попавших в исключительные обстоятельства. - Каковы они настоящие?
  И князь в качестве вклада в общее дело нашёл где-то ссылку на письмо, где сказано, что Отрепьев всего лишь жертва оговора и его имя назвали в пыточной камере у опричнины. - Там признаются все и во всём!
  Пушкин несколько раз перечёл важный документ и поднял глаза на Вересаева:
  - Этому можно доверять?
  - Окончательно, нет! - Я бы всё в нём вот так напрямую не принял, но при Годунове такое было очень распространено. Могло случиться не с Отрепьевым, так с кем-то другим.
  - И он бежал к ляхам из соображений грядущей мести обидчикам?
  - Сначала ради спасения, а потом, как вышло со жребием. Ляхам нужен управляемый Иуда и Гришка мог им стать, разве нет?
  - То есть, он жертва, а не записная сволочь изначально?
  - Возможно и не так просто, но что-то в этом роде. В нём это лженеронство зрело давно, а тут ему все козыри! - и поэту такой вариант понравился:
  - А с Мариной Мнишек что ваше сердце вещует? - спросил он князя.
  - С ней-то как раз всё очень естественно: она скандально красива, в той же мере тщеславна и честолюбива и из нищей Польши да в громадную Россию - все варианты хороши. Тут вам, пиит, и карты в руки! И в худшем случае казнят не её, а любовника! - Так что она ничего не теряет.
  - И познавши сладость греха в очередном предательстве, она не спасёт своего мужа, как должно настоящей жене?
  - Разумеется, жена в её понимании - это стержень для интриг и затей. В чужой стране ей нужно прислониться к кому-то из состоятельных особ и этим мужчиной во враждебной Московии вряд ли станет её муж-беглец!
  - Она инстинктивно настроена на очередное предательство?
  - Думаю, она это называет иначе - способ уцелеть, а потом и возвыситься: ведь она авантюрна до самых кончиков ногтей.
  - Так хочется в Клеопатры и царицы Савские?
  - А разве у таких женщин сие не главное?
  - Наверное, так у многих зрелых женщин, - согласился поэт, - зачинать в себе и выращивать будущее спасение. И её переменчивость по этой части вполне естественна.
  - Как-то так, - кивнул Вересаев, - а вы про какую зрелость?
  - Ну, примерно так: она образована и готова к познанию себя в новой ипостаси. Как иноверка, она приходит в православие и перенимает внешние черты нашего обихода и внутреннего содержания.
  - Проще говоря, играет роль, будто в театре по произволу автора пиесы и указаниям режиссёра? - предположил Вересаев.
  - И я убью её прелесть одной ремаркой: она гениально лжёт, чтобы маску признали за истинное лицо! - на что князь развёл руками, соглашаясь с доводами поэта. - Ложь - вот оно, главное призвание!
  - А так хотелось мятежности, исканий, заблуждений и прозрения, пусть и мифического и в самом конце пути на исповеди.
  - Такое возможно в начале пути. - возразил Пушкин. - Когда он послушник, а она невинна. Однако они реальные перед выбором оказались после многих искушений, грехов и непотребства. Иначе бы ни он, ни она для своих ролей не созрели. Приняв роль спутницы якобы Нерона, Марине Мнишек надо быть готовой ко всему. И актрисы на таких ролях зреют очень быстро, я знаю это точно. Они в этом отношении намного понятливее мужчин. Однако актёрский ансамбль - штука важная и партнёр может поднять дух, даже если забыл слова роли. Тут уж до занавеса никуда не деться - играй, что умеешь!
  Примерно так же основательно изучались и другие персонажи, особо досталось главным: Шуй-скому, Годунову и прочим из партии искателей власти. Пушкин исследовал и саму дворцовую клику, и эллинский хор на площади, и хоромы ляхов, и нынешний свет, утверждающий или отвергающий напи-санное автором. Он в общих чертах создал каркас живых картин предстоящего действа и теперь изучал рутинные подробности быта давней эпохи. - У кого-то из уездного дворянства висели живописные полотна той самой старины, у кого-то есть шкафы с фолиантами, а кто-то собственным обликом являл застывшее прошлое. И Пушкин неспешно всё это впитывал в себя, дожидаясь внутренней команды - пора писать!
  Зачатие, созревание и рождение ему известны хорошо и в этом отношении он лучше других понимал муки и чаяния женщин. И их различие в том, что в женщине сие совершалось природой и без её осознанного участия, а муки рождения интеллектуального опуса - труд осознанный, кропотливый и непростой. Однако функционально сии процессы весьма сходны и счастие в том и другом случаях так же роскошно и целительно для духа.
  Зная за собой сию аналогию с женщиной, Пушкин редко из корысти пользовался известными лишь ему слабостями, однако почти себя не сдерживал, если сближение сулило новую викторию чув-ственности: такое в мужчине заложено свыше и она из мужеских сутей. А поскольку сие давалось срав-нительно легко, то проходило без привычных мук неразделённости, свойственных мужчинам незатейливым и прямолинейным. И ещё одна черта Пушкина - отсутствие иллюзий насчёт настоящей цены женщины и его с ней игрушек, это выходило без лицемерия и обычного цинизма, оно проходило и уходило, естественно, как и всё в природе. Писательство с этим его свойством удачно совпадало и гармонично способствовало личному развитию.
  Как-то он выманил княгиню Вересаеву на прогулку и без особой цели наслаждался прекрасной женщиной и натуральным декором северного края. Одежда и причёска молодой женщины всегда описываются самыми изысканными интегралами чувственности и на лоне природы выигрышны в высшей мере. Он просто смотрел и впитывал от неё всё исходящее. Она с видимым удовольствием подставлялась взглядам и парила в них, чая и впитывая невыразимое никакими словами. На этот раз она не щебетала, инстинктивно подобравшись и ожидая чего-то нового, оно сквозило во всём, что являло собою поэта Пушкина.
  Разглядывая её прелести, он прикладывал увиденное к образу Марины Мнишек и находил всё это весьма органичным. То есть, польская самозванка могла выглядеть вот так и русский беглец, увидев женщину на таком пленере, несомненно бы увлёкся её прелестями. Польские замки устроены в похожих краях и колорит пленера тот же, что и окружающего княгиню Вересаеву сейчас.
  - Полина, стань пожалуйста, вон к тому дереву! - сказал он и она легко подчинилась. У раскиди-стого дуба она выглядела изумительно и Пушкин подумал о том, где будут с нею действа одного толка, а где иного. Ко всему прочему, ему не хотелось отпускать персонаж из одного опуса в другой, но получалось, что княгиня Вересаева отлично вписывалась и в живую картину с польской самозванкой и русским отщепенцем.
  - Два таких разных сапога - и пара! - подумал он и улыбнулся женщине. Осталось найти Гришку и дело пойдёт, решил он и подошёл к женщине:
  - Тебе хотелось хотя бы иногда разнузданной страсти с кавалергардом, чтобы одежда в клочья, а сама едва жива? - и женщина доверительно кивнула:
  - Ты же знаешь, да! - ей нет нужды играть скромную жену приличного мужа. Иногда Полину Сергеевну Вересаеву тошнило и от собственной правильности и мужнего терпения и выдержки. С Пушкиным она не лукавила и имела отдохновения для сердца и ума. Ни один любовник не мог сравниться с ним по этой части. Иногда она выделывала такие штучки, что потом не верила содеянному, но вот оно- изорванная одежда и перепутанная сбруя лошади. С Пушкиным все коллизии и приключения доигрывались до конца и она знала себя в самых немыслимых ролях и обстоятельствах. Пушкин не стал интриговать добросовесную партнёршу по играм и на этот раз:
  - Полина, я грешен основательно и опять любуюсь тобой естественной и пленительной.
  - Что и с кем я сотворила сейчас? - спросила она, надеясь на честный ответ. Обычно таковой и следовал, но иногда он медлил и деликатно разводил руками: "Тебя такое убьёт!". Однако сейчас сказал почти всю правду:
  - Я представил живую картину, часть её уже есть, а другую надо найти.
  - Моего партнёра?
  - Да, я ещё не вычислил его гармонии с тобой, а без неё нет и коллизии. Поиски мужского прототипа особо не затянулись и через несколько дней в Святогорском монастыре этот типаж отыскался. Пушкин с ним имел беседу и понял, что из этого послушника можно писать самого ярого богоотступника.
  Муза сказала - К делу! - и работа закипела по всем епархиям истории польского похода на Москву.
  Эта часть российской истории интересна тем, что начиналась эпоха Романовых и, если как следует вскрыть подноготную предстоящей династии, то становится ясным и отринутое ею по части остатков феодализма, русских традиций и европейских достижений на службе отечеству. На Годунове заканчивалась одна эпоха и начиналась новая. Эта история особых тревог у нынешней власти не вызывала и Пушкин со всей страстью поэтической души ринулся в море документов, исторических лиц и знаменательных событий. Там ему не требовалось ничего придумывать, поскольку канва коллизии известна, оставалось наполнить её характерами и страстями. Выражаясь языком художественным - картина должна быть правдивой, сочной и не оставлять равнодушным.
  Поэт очень скоро набрал ход и ежедневно из-под его пера выходило несколько страниц текста. Первое время он всё это выдерживал у себя, а потом стал периодически проверяться на слушателях. Чаще всего это были Осиповы, реже Вересаевы и прочие соседи. Гостившие в псковских имениях столичные дворяне чести услышать новое тоже удостаивались и уже вскоре автор имел представление о том, что получается в итоге, а столичные друзья были в курсе занятий поэта чуть ли не из первых рук. Каким-то образом слухи и кривотолки просачивались даже в круги сановные и ведомство Бенкендорфа тоже изображало собственную осведомлённость по этой части.
  Когда первые главы опуса оценил приехавший ненадолго Пущин, автор трагедии уже был готов к тому, что скажут: - Вещь основательная, однако для выхода на высший уровень надо писать и писать, чистить и чистить. С Иваном вроде того и получилось, но сказанное им звучало как-то не так, как это бывало прежде. Собственно, так и должно быть, решил Пушкин, он теперь важная чиновная особа и это свой отпечаток накладывало. В расцвет весны роскошной приехал Антоша Дельвиг, к тому времени была готова большая часть "Бориса Годунова" и фрагменты новых глав "Онегина". Антоша сделал несколько деловых советов и похвалил за выдержку с таким сложным жанром. Он спросил:
  - Ты всё это читал соседям?
  - Разумеется, а что?
  - Хотелось бы взглянуть на младших Осиповых за этим занятием. Зрелище, поди ещё то?
  - Ну, - развёл руками Пушкин, - даже не зрелище, а соперничество театров! И каждая из них сама себе драматург и постановщик.
  - Особенно старшая, а? - и Пушкин кивнул, едва удерживаясь от лукавой улыбки: старшая Оси-пова в окружении дочерей так научилась влюблять в себя гостей из числа солидных мужчин, что юные дамы ревновали и взбрыкивали.
  Друзья переключились на "Годунова" и требушили его долго и основательно, однако Пушкин видел, что Осиповы из головы Дельвига так и не выветрились. Когда через неделю он уехал и поэт в обычном рассеянии лежал на роскошной моховой подстилке парковых аллей собственного имения, то мысль о соседках в очередной раз всплыла и овладела им. Его друзья умны и опытны, и достаточно искушены всем и всеми из чувственного, но Тригорский монастырь их тоже околдовал.
  - Может, я слишком близок, погряз в подробностях веснушек, сиюминутных реакций на глупости нашего бытия и не вижу истинной красы и величия? - Но как отойти в моём-то положении?
  Удалиться не получалось и он отбросил сии сомнения. Раз так, надо жить реалиями и из них ис-ходить.
  В очень трепетных и доверительных отношениях с сестрой Ольгой он особо не утруждал её по-дробностями проблем с Музой и выкладывал лишь в общих чертах. У неё очень непросто складывались отношения с мамой и он по-братски поддерживал её так же, как и в раннем детстве. В общем, так вышло, что их дружба стала прочной и часто служила защитным барьером в борьбе со многими трудностями. Взаимопонимание с братом было настолько полным, что чужое мнение и возражения сестра просто не принимала в расчёт. Он следил за ростом её творческого потенциала и видел в ней сподвижницу, отлично владеющую кистью художника-акварелиста и искусством литературного перевода. И её заметки по поводу его опусов говорили о растущем литераторе. Дружба брата и сестры складывалась так, что мир родителей становился откровенно лишним и навязчивая риторика в их адрес получила естественную реакцию - отчуждение. Они редко писали и нечасто навещали их при отъезде из дома. Ольга одобряла его работу в новом направлении и её реакция была тем самым бальзамом, который лечит. При всём творческом космополитизме Пушкин был личностью глубоко семейной и сестра в этой епархии играла роль важную. Неким аналогом семьи был дом Осиповых и он там часто черпал недостающее по части уверенности в себе. Хозяйка имения не возражала против такого общения и её дом стал его домом.
  С другими слушателями, которые тоже случались, он держал дистанцию, оценщиков своих трудов не подталкивал и ждал сравнений с мировыми памятниками словесности, пропуская уважительные дифирамбы.
  Параллельно и не очень продуктивно шла работа над "Евгением Онегиным" и он чередовал дни и часы между разными по стилю опусами, сообразуясь с настроением и погодой за окном. При ярком солнце лучше шло с "Онегиным", в стужу и метель с "Годуновым". И первым из соседей сравнил пушкинского "Годунова"с Шекспиром князь Вересаев.
  - Мрачно, сочно, точно! - сказал он, прослушав один из фрагментов и добавил, - Вы, Аликс, не Шекспир, иной язык и стиль, но у русаков ничего подобного я не читал.
  - Иногда прелестная модница нас обманывает, подставляясь с выгодной стороны, мои фрагмен-ты могут быть такими же и тогда ваши похвалы напрасны?
  - У мужчин такого не встретишь, думаю, вы читали просто уже готовое к прочтению, остальное вряд ли будет иным, это читатели знают, прочитав у автора порядком, так что... - ответил Вересаев.
  - И это вам напомнило про эпоху Ричарда Третьего?
  - Да.
  Доверительность князя по-большому счёту Пушкин ощущал хорошо и в свою очередь старался быть взаимным. В домашней сокровищнице Вересаевых тоже хранились раритеты и поэт помогал оценить их по-настоящему. Часть напрямую вошла фразами в текст "Бориса Годунова", где раскрывалась подноготная борьбы родов за власть. Она шла всё время, не затихая, и надо просто понимать её главные и побочные мотивы.
  Через год после этого, уже напечатав "Бориса Годунова" и собрав приличную критику, поэт продолжал выслушивать мнение читателей, почитателей и причастных к событиям большой давности. Так на одном из балов с почтенной публикой в ложе и на бельэтаже он встретился с моложавой дамой из минувшего века и разговорился. Урождённая княжна Дашкова, а ныне Анастасия Михайловна Щербинина спросила его мнение о нищих принцессах из Саксонии и Пруссии, заполонивших главные альковы европейских дворов. Зная въедливую натуру этой дамы, Пушкин миролюбиво ответил:
  - Если со стороны пиитической, то могу сказать лишь одно - их много! Хороши ли по части соб-ственных достоинств - не мне судить. Однако рожают исправно. Для того их в высшие альковы и брали, разве нет, княгиня?
  - Это верно - много! Нет ни одного двора, где бы не вертелась белокурая Гретхен или полногрудая Эмилия с выводком собственных чад.
  - Вам эта линия не по душе?
  - Разумеется, а кому оно по нраву? - Вот Россия, а вот немки в роли спасителей Отечества! - Своих уже нет и не будет!
  - Так повелось давно и, похоже, никаких перемен в сторону Агафий и Евфимий ждать не стоит.
  - Все дворы пахнут неметчиной более, чем русским.
  - Прежние дворы тоже не олимпийцы, там кого только не было. И правоверных, и неверных, и просто голодранцев с большой дороги.
  - Вы правы, молодой человек, с этим кто поспорит! - и поэт ответил дежурным для таких дискуссий с дамами в сознании своей власти и при живом теле:
  - Власть - вот приз всем верным и неверным. И побеждает тот, кто удачлив и умел в этих риста-ниях. А историки потом их сделают благородными и благочинными.
  - Вы, разумеется, в курсе, как нищая принцесса Голштинская стала богатейшей русской импера-трицей?
  - В общих чертах. А что?
  - А услышать подробности?
  - Княгиня, если про её подвиги с кавалергардами, то нет!
  - Но именно они эту шлюху сделали императрицей! Очень похоже на произошедшее с лже-Нероном в Риме. Тоже гвардия и тоже устранение соперника.
  - И вы готовы рассказать, что не в офицерском круге это придумано и гвардейцы только пешки в большой пиесе?
  - Разумеется, у офицеров есть командиры, а по местам их рассаживают люди в штатском.
  - Я услышу любопытную историю, но ничего с ней сделать не смогу, поскольку и то нельзя и это невозможно?
  - Но насколько-то продвинетесь в деле приближения к истине! - Не гадать на бобах, а знать точно, как было и кто дёргал за ниточки.
  - Любопытство сгубило одну даму и она стала персонажем мифа. Я не дама и не любопытен. Придумывать коллизии - моя профессия и она менее опасна для окружающих. Можете ли вы, княгиня, научить чему-то новому?
  - Насчёт выдумки и ритмики я вам не соперница. Однако меня вовсе не это беспокоит. Думаю, историографией вы занялись неспроста и, написав один опус и почуяв вкус к ристалищу, вас потянет на следующий. Я щедрая женщина и поделиться сокровищами - это мой удел. Не тащить же всё с собой в Аид?
  - В Аид к Персефоне или к её супругу? - уточнил поэт, как бы разграничивая пределы светскости собеседницы и лицемерия по части православия.
  - Да, вы всё поняли верно. И сейчас моя исповедь будет в красках и образах, а не жалкий лепет умирающей старухи глухому исповеднику.
  - Я могу это записать сейчас, но огласить после вашего ухода?
  - Возможно и раньше, как сложится.
  - Мы тихо удалимся и уединимся? - улыбнулся поэт и дама подмигнула, припомнив себя в бы-лые годы.
  Анна Михайловна в своём родовом дворце чувствовала себя царицей и выложила поэту не только слова, но и документы со свидетельствами. Одним из таковых был элемент белья будущей императрицы, который в истории с восхождением на трон сыграл роль важнейшую. Она этой частью дамских украшений соблазнила нескольких участников плана по дворцовому перевороту. На что Пушкин был хорошо наслышан об императрице по этой части её интимных достоинств, но тут расплылся в улыбке:
  - Вы, княгиня, и впрямь волшебница - такую вещь найти и сохранить!
  - Она и сейчас пахнет, подлая тряпка, а если бокал с вином вот с таким обрамлением, кто устоит?
  - Да, русской купчихе до такого не додуматься ни за что! - Может, потому они вас и турнули от престола?
  - Нет фантазии?
  - И такого белья!
  - Ладно, тут вы, пожалуй, правы, перейдём к другому.
  И они пункт за пунктом, бумагу за бумагой, булавку за колечком и перстнем прикладывали к тому плану метаморфоз нищей принцессы в богатейшую императрицу. Когда последняя шкатулка была закрыта, а бумага упрятана в заветное место, Пушкин не удержался от следующего хода и дама выложила генеалогическое дерево своей родни. - Женщины там только русские!
  - И ревность, и обида? - Или пепел убитого Клааса стучит в вашем сердце? - спросил он. Жен-щина вздохнула и ответила:
  - Неутолённость, только она! Когда в патрициях значатся биндюжники и лавочники, настоящие дамы пытаются переломить ход. Но власть в её нынешнем виде - не для нас и вот он итог. И женщина указала на бюварчик с тем самым бельём. Княгиня Дашкова была умной женщиной и хороша собой, как она, такая несговорчивая и принципиальная, ужилась с распутной императрицей? И он решился узнать:
  - Ваша мать была с ней рядышком практически всё время и ничего от голштинских манер не почерпнула, почему?
  - У вас и своё мнение есть, раз спросили такое, не правда ли? - И поэт его выложил тут же:
  - Убеждения и собственное "я", больше нечему, так? Из её задумок не воплощено и половины, а всё эта нищета голштинская!
  - Но созданного тоже хватает, разве его, чтобы утолить сердце, недостаточно?
  - Что ж, отложите перо и бумагу. Сие для ушей и только!
  И она поведала суть неутолённого своей матери, которое стучало и в сердце дочери.
  - Какова, стерва! - качнулся поэт после услышанного от дочери Дашковой.
  - И вам в пиитических фантазиях такое даже не привиделось?
  - Тут вы правы, княгиня, - всякое слышал, но такое...! Но и ваша мама хороша, как вы сами-то та-кое называете?
  - Вывернутая наизнанку извращённость. То же самое, что у неё, но исподним наружу.
  - То-то я смотрю на голшинтских потомков и ничего приличного и достойного ни в одном! - как бы резюмировал поэт услышаное и познанное ранее.
  - Особо нынешний выводок! - сказала княгиня и после большой паузы добавила: - Я вам не за-видую: улыбаться и слушать их сиятельный бред. Хотя нет, извините, оговорилась, вы не улыбаетесь, а огрызаетесь и вас гнобят по полной.
  Так в самом неожиданном месте у поэта нашлись умные уши и откровенные уста.
   ПОЭТ И ЦАРЬ + + -1826-34
  Историческая наука имеетустойчивую традицию избегать прямых контактов лиц от правящих дворов и лидеров от искусства и большая часть этой хроники заполнена косвенными ссылками и про-чим непрямым материалом. Историографы всех эпох имели одно и то же обыкновение изображать правителей правильными красками и манерами, а художников любой низшей касты самыми непра-ведными. Сами современники о контактах королей и поэтов упоминают неохотно и стыдливо, поскольку редкий монарх хоть чуточку достаёт до пояса пиитической личности. И эта рутинная данность в хрониках всех времён умалчивается напрочь, чтобы истина про голого короля хоть чуточку снизила актуальность и бытовала лишь в литературе и прочих искусствах. Личность Пушкина в эпоху Александра и Николая Романовых подавалась так же аномально и про неё хроники сообщали теми же неправедными красками про склонность к бунтам, богопротивному афеизму, странным манерам, не такой как у всех физиологии, светским проделкам и скандалам и прочему, что у обывателя вызывало настороженность и неприятие.
  А как было в самом деле? - Что бы о поэте и императоре Николае Первом ни говорили, однако первая их беседа состоялась через много месяцев после прихода очередного Романова к власти. После расправы с декабристами репутация Государя в кругах старинного дворянства стала неприлично низкой и требовала шагов по улучшению. Закручиванию гаек подверглись все сферы общественной жизни и это его репутацию только портило. И он решил на коронации в Москве сделать примирительные шаги. Для этого вмешался в протокол коронации и включил туда всех лучших из пиитического, художественного и музыкально-театрального цеха. Не избранных протокольной службой, а лучших и самолично этот список составил. Для реализации всего пришлось одолеть массу препон, но коронация бывает раз в жизни и Государь все препоны одолел. Так в Москве оказался опально-ссыльный Пушкин, подозрительно успешный в богемной среде Глинка и другие служители музы. Надо бы принять их всех, но времени хватило лишь на избранных и первым в списке оказался опальный смутьян Пушкин.
  В ту первую встречу и откровенную беседу осенью 1826-ого года после коронации в Москве Николай Романович спросилу Пушкина:
  - У вас, сударь, есть ощущение личной причастности к делам декабристов? - Невольной, но именно причастности, когда при выборе: помочь или отвернуться вы совершаете, к примеру, первое?
  - Ваше Величество, извольте, начистоту и как сие понимаю я сейчас или совсем недавний. То, что многие высшие сановники называют вольнодумством и смутьянством, так или иначе поддержива-ют все здравомыслящие дворяне Руси. В этих мыслях и идеях свет дворянства видит улучшение нашей жизни и поощрение общества. Они из родовитых семей и никак с крамолой низкой не связаны! И их очень много, думаю, многие тысячи. - Разве могут они, владея поместьями и крестьянами работающими на них, помышлять о вреде себе, обществу и державе? Кто-то принял идеи декабристов, кто-то сочувствовал молча, кто-то не принял и отнёсся скептически, как к очередному прожекту без перспектив реализации, но никто ведь не осудил, понимая жгучую необходимость перемен. И это лучшее общество, оно задаёт тон и к нему прислушиваются все. Я и моя родня из того же круга, так что ясно, с кем мои мысли.
  - Бунт и выход мятежных полков на площадь с целью переворота - это разве салонные дискуссии о морали и этикете? У них был комитет и программа свержения законного наследника. И ваш приятель Пущин стрелял в прокурора, а Кюхельбеккер и вообще был за главного якобинца! - строго указал Николай Первый.
  - Бунт возник, как я понимаю из законов литературной логики, от того, что некие процессы в государстве пошли не так и не туда! - На взгляд какой-то части общества, не туда! - чуточку извинительно, но твёрдо уточнил Пушкин. - Я полагаю, Ваше Величество, что всё это зрело очень долго и в конце-концов вылилось в то самое стояние на Сенатской площади. Даже на мой пиитический взгляд, срок этому брожению не менее десяти лет. За это время даже самое неградусное сусло наберёт крепость и созреет! - А тут не какая-то смесь капризного для нашего климата винограда, а лучшие представители дворянства! - Я знаком лишь с немногими, но и они - это лучшее из нашего общества. - Ни бреттёров там нет, ни скандалистов, ни неудачников жизни и службы - только успешные офицеры и статсткие службисты.
  - Вы вэтом уверены? - Может сие вытекает из дружбы с ними! - А любой приятель ближе посторонего, тем более сановника или прокурора от двора.
  - Я с ними и дружил, потому что они достойные люди! К тому же, если бы я через сто лет писал трагедию про эти лета дворянства, то многое бы изобразил иначе. А если бы дело шло сейчас и мне надобно соорудить живые картины, то всё вышло бы совсем не так трагично. - Но я всего-то - литера-тор и авторы живых событий обошлись своими силами. Однако вы спрашиваете меня не о той части происшедшего. Вы упускаете корень, в драме это называют - конфликт, двигающий сюжет - он же заключён в противоречиях отношений части российского общества и государевых слуг! Правит ведь не сам Государь¸как бы божья власть, а его кабинет! А у того под началом масса присутствий и чиновников, которые пользуются положением и действуют, Ваше Величество, от Вашего высочайшего имени. Разберись вы с проблемой самолично, без посредства чиновников, многое могло пойти иначе. Это я вам как литератор говорю.
  - Государь правит в общих чертах, а все штрихи - дело чиновное?
  - Примерно так, Ваше Величество! Большая часть бунтов в странах Европы - следствие негодной службы чиновников и вассалов, а результатом казнённые короли и кесари. Я ещё в Лицее изучал эту историю и даже писал в нашу газету об этом. Если не ошибаюсь, из 57 бунтов мне попавшихся только пять или семь напрямую связаны с ошибками правителей или конкретно именно их деяниями здесь и сейчас. Остальные же - это долго зреющие следствия политики сюзеренов при королях и кесарях.
  Насколько мне известно, наши декабристы с предложениями улучшения жизни в стране выступали ещё накануне войны 1812 года. В полках, которые освобождали Европу от Бонапарта, так и витало увиденное там и сравнение с нами. И всё дворянство спрашивало, почему у нас не так? А ведь вы, Государь, как и многие из высшего дворянства, ответ знали и до этого похода, так о чём речь!? - А уж после него и вообще в реформаторы и либералы можно отнести всех разумных дворян. - Что, их тоже на эшафот? - выпалил поэт и император качнулся от неожиданности. Так глубоко положение страны в его окружении никто не анализировал и нынешняя оценка поэта, будучи абсолютно непрофессиональной, видела корни яснее прокуроров. И чуть поостыв, поэт добавил: - А что думают те, кто причастен к бунту, знает подноготную и уцелел?
  - Вы сами-то когда посчитали себя во всём этом просвещённым? - хмуро поинтересовался Государь. Пушкин легко улыбнулся и ответил:
  - Вместе со всеми. Да и до того ли было, когда речь о наших героях и подвигах во славу Отече-ству! Однако именно эти герои нас всех и просветили. Может, они и не герои вовсе? - поставил он только что коронованного собеседника в новый тупик и тот поёжился от не очень давнего в воспоминаниях.
  - Да, они и герои и спасители Отечества! - согласился Государь, - в этом вы правы.
  И поэт свою линию продолжил, рискуя очень многим, но уже не в состоянии остановиться. Ещё в Лицее они с Антоном Дельвигом читали очерки с полей войны и воображали себя на месте солдат и ополченцев. Внимательно вчитывались в детали очерков и представляли, как это - погибнуть за Отечество и не все лицеисты их чувства разделяли. Модя Корф, к примеру, даже мысли не допускал о себе в роли жертвенной особы при кровавых баталиях. И он с ним после ссоры на этой почве чуть не подрался, а может и была потасовка, только ревностные насчёт понятий чести лицеисты о ней умолчали. Так что не все в ту пору были готовы к жертвам. И он напомнил Государю об этом:
  - В ополченцы тогда рвались из дворян не все, но именно эта их часть стала тем большинством, которое и победило Бонапарта. Может ли та часть общества, которая сломила шею супостату, оши-баться так глубоко и фатально? - Мой Государь, что ни говорите, но я настаиваю - это лучшая часть нашего дворянства и там нет никого из разночинцев! - Они, что, враги своей стране? - На этот вопрос Государь мог отвечать кому угодно, но не Пушкину. С ним напыщенные декларации об Отечестве, православной вере и долге дворянина не проходили. И у Государя хватило ума не давить на поэта гнётом власти самодержца, по тому, что доносили сановники, поэт мог ответить по собственному разумению, а не протоколу собрания. Отрешённость дворянской элиты от норм и обыкновений рядовых граждан известна хорошо и силовое давление редко имело успех, зато ремиссии подспудных процессов разложения оживляло успешно.
  Сказанное поэтом уровня Пушкина принималось за истину и редкому сановнику удавалось хоть как-то спастись от его сарказма. Недавняя история с генерал-губернатором Воронцовым тому пример ярчайший. - И эпиграммы, и вмешательство женщин, и студенческие волнения в поддержку поэта, и не очень выраженная обструкция губернского чиновничества частью старинного дворянства.
  В ходе разбирательств с декабристами Государь принимал участие в беседах с активными и ря-довыми сторонниками бунтовщиков и никто из них не производил впечатления безбашенных сан-кюлотов. Отечество и его польза - вот их устремления и то, что они вышли на Сенатскую площадь - просто итог рутинной жизни в среде просвещённых дворян. Просвещение и благо Отечества - вот их лозунги и цели, а бунт - лишь неудачный способ. Масса крупных просчётов и безалаберности мягкотелого старшего брата, которые виделись и ему, стали катализатором недовольства и теперь общество совершенно иное, чем оно было до Сенатской.
  Не разобраться с причинами, значит консервировать былые просчёты и ему этой консервации очень не хотелось. Надо иметь что-то иное и увлечь общество лояльных власти дворян именно туда. Что же надо иметь? - Сейчас этого не знает никто.
  - В общих чертах вам знакома их программа? - после долгой паузы спросил Государь.
  - Не думаю, что мне хоть что-то выкладывали в открытую, не тот я человек, чтобы византийствоавать и интриговать! Могу утверждать лишь увиденное и понятое со стороны: состоявшие в Обществах и не состоявшие в них мало чем отличались по своему разумению устройства нашей державы. - О реформах говорили все! - выложил поэт и поставил Государя в очередной тупик, поскольку прозвучало то, что негласно признала и комиссия по расследованию заговора.
  - Но Ваши стихи, сударь, они приводили в качестве аргументов собственной правоты! - Вы и мятежники мыслите одинаково. Что скажете о таком совпадении?
  - Вообще-то поэт тем и славен, что живёт в обществе по его законам и его ценностями. Не делай он этого, кто будет читать и почитать? - А его ритмы и рифмы от духа общественного и всегда отражают его чаяния. Так было в античной Греции, ничего не переменилось в Возрождении, ни теперь. Иначе ему смерть! - Поэт лишь выразитель своей эпохи, а какая она - дело иное. И кем бы я выглядел в глазах приличного люда, если бы ничего этого не замечал и сорил направо и налево низкопробными частушками подобно "патриотам из Польши"? - не снизил градуса и не изменил принципов Пушкин, имея в виду заискивающего инородца Фаддея Булгарина, ныне заядлого патриота, удачливого столичного издателя и журналиста. Тому, согрешившему в войну 1812-ого года службой французскому императору, лояльность новому государю надо доказывать постоянно, Пушкин же считал подобное заискивание себя недостойным и загремел под надзор Бенкендорфа.
  Пятилетие, прожитое вне столицы, научило поэта многому, а ко всему и помогло по-мужски созреть и обрести уверенность в себе. Теперь он знал себе цену и видел, что царская опала в глазах общества только придаёт веса. Два года жизни в Михайловском это подтверждали рутинным общением с уездными и губернскими чиновниками. - Надзорная служба справлялась о месте его обитания и, извиняясь за принесенные неудобства, спрашивала о новых стихах и рассказах. В дом к нему заходили редко и чаще справлялись у дворни. Ну, а остальной люд его приветствовал и ждал в гости. Ни опала, ни репутация бунтовщика и смутьяна никого не смущала, более того, уездные дамы расспрашивали друг друга о нём и встречали будто посланника диковинного государства.
  Беседующий с поэтом царь многие вещи узнавал из независимых от правительства источников и видел, что закручивание гаек, рекомендуемое кабинетом сановников, лишь озлобит дворянство и выдвинет новых пестелей и бестужевых. Видел он и разношерстность оппозиции, которая так и не смогла оформиться в серьёзную военную структуру. Будь они чуточку поумнее и прозорливее и найдись в их рядах свой макиавелли, всё могло сложиться совсем иначе. И оторванность заговорщических штабов от интеллектуальной элиты тоже своё содеяло - в их рядах не появились новые дидро и вольтеры, которые бы оформили зыбкое и инфернальное недовольство в стройные буквы и параграфы философии, стратегии и политики.
  Важным было и другое - даже высшие сановники империи из приближённых ко двору своих личных симпатий к декабристам не скрывали! А сие заключало в себе благодатную почву для гряду-щей Вандеи. - Слишком их много и силой эту смуту не удержать. А про сановничество на высших должностях он и так был в общих чертах в курсе. Что-то ему сведущие люди сообщили сразу и с именами, на что-то намекнули, посоветовав соображать самому. Что тут думать, когда даже прокурор, читавший приговор по этому делу, не так давно вёл с ними дискуссии насчёт конституции и крепостничества и не сошёлся с ними лишь в деталях реализации этих идей.
  - Что ж, - сказал Государь поэту после долгих размышлений, - в сан-кюлоты вас не потянуло и это факт положительный. Однако ваши крамольные стихи есть у каждого из них. В заключении комиссии о том сказано особо. Случайно ли это?
  - Думаю, всё и просто и сложно одновременно. Не пишут стихи из высших дворян единицы. - Сие факт непреложный. Я не однажды видел свои слегка переиначенные опусы и в новой редакции они могли стать чуть не гимнами для заговорщиков. Я и сам упражнялся в подобном, занимаясь пере-водами из классики, ренессанса и даже античности. Чуточку иначе акцент, не так аллегорию и вот оно - знамя борьбы с тиранией. - Любой тиранией, замечу вам! - Я однажды для альбома княгини Юсуповой слегка подправил милого ей итальянца Уго Фосколо и тот из дамского угодника превратился в знаменосца карбонариев. - Представляете, княгиня Юсупова на холсте Брюллова возглавляет толпу оборванцев-карбонариев! - с азартом воскликнул поэт и Государь поддался его напору, настолько тот был заразителен и убедителен. - То же можно свершить переводом на иной язык даже философа Гёте или лукавца Шиллера. Не зря же его, - поэт на секунду замешкался, подыскивая подходящий эпитет для этого мерзкого чиновничьего племени и выбрал нейтральное: - нынешние цензоры зарубили на корню - бунтовщик! - В святом писании бунтов, войн и цареубийств тоже предостаточно, что и его запретить или выправить в угоду дурному вкусу пугливого блюстителя нравственности?
  - Цензура не нужна и всякая смута имеет право на жизнь? - Однако вы тоже сражаетесь за чистоту пиитических рядов! И слов особо не выбираете.
  - Но ведь я не подбиваю Ваше Величество лишить моего соперника дворянского звания и наследных имений! - Я с ним справлюсь и своими стрелами.
  - Некоторые говаривают, что они ядовиты и даже смертельны, правда?
  - Для гордости настоящего пиита такое даже полезно: повышает тонус восприятия. И, уязвлён-ный мною, он приближает свою музу к высшему уровню. - Моя печаль в том, что понимающих суть эпиграмм совсем немного. - Большая часть кроме обиды из них ничего не извлекает. Но это уже не моя беда, - очень взвешенно ответил поэт и это государю не понравилось:
  - Ваша гордыня так сильна, что считает себя вправе публично унижать своих соперников из со-ображений высшей морали? - Дворянское достоинство вам это позволяет?
  - Я никогда не перехожу на личности в таких дискурсах и из мира аллегорий и метафор ни шагу!
  - Даже с графом Воронцовым в Одессе? - уязвил государь и поэт на пару мгновений замер, пе-реживая острое и глубочайшее вновь. Но сказанное Государем нисколько рану не бередило и тоски по минувшему не побуждало, ограничившись пиитическим:
  - Там, Ваше Величество, всё дело и заключалось в личности моего адресата. И я отвечу за любое слово в той эпиграмме. Оно точно соответствует личности и я лишь выразил мнение общество, облекши его в пиитические формы. И эта персона из частных лиц перетекла в стан художественных образов и характеров. Прошло немало времени, но эти строки помнят и цитируют даже сейчас: звучно, точно, кратко и хлёстко!
  - Вы тоже цитируете? - поддержал мужское достоинство Государь, знавший ту историю в самых сокровенных деталях. - Пушкин отбил жену у мужа и та скандально поддержала поэта в пику супругу, губернатору после такого впору думать о дуэли или отставке, но боевой генерал проглотил выпад сугубо статского лица и уронил дворянское достоинство. Как бы Государь ни относился к семейным ценностям богатейших семейств, одно он знал точно, что благородство там - давно забытая категория. А нищий и весь в долгах Пушкин это достоинство имел в самом чистом виде. Пушкин широко улыбнулся собеседнику и ответил:
  - Пиитическая муза со мной в ту пору согласилась и выдала очень яркий образ. Нет ничего более оскорбительного для настоящего мужчины, чем половинчатость! - Я ему просто указал на неё.
  - И ничего личного? - не отпускал Государь, но поэт легко увернулся от язвительности собесед-ника:
  - Личное только утончило жало лезвия, чтобы рана не задела иные качества мужчины. Ведь не злодей же он законченный: и женат, и богат, и жена красавица, и государями обласкан, так что ... - и Пушкин сделал жест, знакомый и Государю и тот улыбнулся, понимая и в чём-то одобряя. И он с горе-чью отметил, что к сердцам женщин поэт выходит без посредников и те редко его отвергают. Идут слухи, что избранных паломниц более сотни и поток к его храму не уменьшается, несмотря на ссылку. И очаги пиитического дурмана возникают в любом месте, куда он изволит преклонить колено. Некоторая ревность в его мыслях отметилась, но силы он ей не дал, зная себя по этой части. И Государь сделал вираж, как бы сближаясь с поэтом по части человеческого, поскольку в гордости с ним не соперник:
  - Будь я не женат и знал бы графиню Воронцову так же близко, возможно, и я бы не удержался от любви к ней. О ней молва будто о южной Цирцее. - Все влюблены! - и говоря это, он следил за ли-цом собеседника, однако оно вело собственную партию и на чужие алитерации не поддавалось:
  - В Одессе, Кишинёве и Бессарабии всё сплошь южное и трепетное и страсти светские тоже. Красавиц там много и они самых разных кровей, не поддаться их обаянию - не всякому по силам. Меня Инзов несколько раз сажал под арест за это. И я к нему без обид, лишь с благодарностью за науку. Но что вы скажете, если перед вами танцовщица, которой аплодировал сам Байрон, а местный боярин мусульманского разлива с ней как прислугой?
  - Она и сейчас танцует?
  - Разумеется, она в этом восхитительна! - Про Байрона я уже потом узнал.
  - И поверили?
  - Как-то так, что сразу. В ней была истовая честь. Такие дамы не врут, даже попав в танцовщицы.
  - Из-за неё дуэлей не было?
  - Нет, я ей писал в альбом для заметок и по-французски.
  - А дуэли выходили из-за мадригалов или чести?
  - Думаю, то и другое. Восточная женщина так же хороша, как и наша и она достойна таких же дифирамбов. И замуж она попала не по своей воле почти всегда, а те, которым я что-то писал, и вообще мужей не терпят. Некоторые настолько, что при случае сбежали бы от них. - Я понимаю вашу улыбку - романтично и увлекательно, но в самом деле так и было.
  - Мне докладывали, что сеть ваших опусов в альбомы оказалась прямо-таки катастрофичной для местных дам, к нашему ритму ещё непривычных.
  - Вашим службистам виднее, они читали и чужие альбомы, а я лишь те, где оказывались мои строки. Но ухаживали за дамами все офицеры и писали стихи тоже поголовно. Однако, Ваше Величе-ство, как настоящим мужчинам не писать для красавиц, а красавицам не отзываться на такое, поощряя поэтическое? - Вот она - наша армия с молодыми офицерами и вот они - тамошние распухшие в лени бонзы, этого не сравнить! И поддаваясь на наши посулы, красавицы обозначают приоритет к высшему. И не адюльтер банальный в голове у русского офицера, а утверждение высших ценностей.
  - На офицерских пирушках потом обсуждали победы или мадригалы?
  - Исключительно высшее - мадригалы и их влияние на переход от мусульманства в православие. Дамы всегда с интересом относятся к нашим ритуалам и находят их вполне приемлемыми. И тут расхохотался Государь:
  - Они что же, им являли требник, наедине оставшись или читали что-то другое этим изменщи-цам?
  - Государь, я слышал от многих ветеранов, что после побед над Бонапартом даже рядовой со-став с местными дамами был исключительно вежлив. А офицеры и дворяне ко всему и на-французском, так что с дамами высший политес и почтение. В Молдавии на войне с турками была та же армия и те же офицеры, с одной разницей - здесь они освободители от османов. И благодарность за сие от местного боярства я видел отчётливо. Но оно там разное и непонимающие тоже есть. Конфликты бывали чаще именно с такими, - выдал личные наблюдения Пушкин и Государь уважительно кивнул, поскольку в записках чиновников и посланников картина иная и такой сочной, всё прописывающей детали никогда не найти.
  - По вашему, дворяне - это благородная каста, объемлющая всю поверхность России?
  - Конечно, на ком же ещё держаться империи, как не на их тщании по этой части? - Благородство - это для нас альфа и омега в понятиях чести и справедливости. А благородство подразумевает образованность и отсюда столько поэтов среди офицеров. Я думаю, их не менее трети-четверти от общего числа. И они свободно говорят и читают как минимум на двух языках кроме русского. Какая армия ещё имеет таких командиров?
  - Но Шиллера у нас знают немногие, а вас - вся Россия, так что ли? - вернулся к прежней теме Государь, резюмируя обсуждаемое.
  - Вообще-то, Ваше Величество, у мировых ценностей нет ни границ, ни препон для шествия по миру. Один из офицеров переиначил на русский язык французскую музыку и она стала полковой пес-ней. В ритм и в дух русскому воинству, а всего-то фанцузская плясовая. Турков этот полк в Трансильва-нии громил очень успешно и песня тому бывала подмогой. Элита - солдаты и офицеры, заслуженные бойцы на поле брани и вдруг они же - неблагонадёжный полк? Где эта грань, которая определяет: надёжен или нет? - И кто их определил таковыми? Ведь с супостатом они успешны и занятые нами крепости тому свидетельство. А что свидетельством их неблагонадёжности? - Не думайте, что я оригинален, я выражаю мнение многих дворян и они из лучших! Так вот, о благонамеренности вам подают сигналы сановники, которые ни на штурмах, ни на осадах и прочих кампаниях, где пахнет кровью и порохом, себя не проявили, ведь так, Ваше Величество? - ответил поэт и Государь его логику признал:
  - Не могу с вами не согласиться в вещах основных: культура в её высшем понимании границ не имеет. И история Рима и Эллады тому пример. Но ведь Римская империя пала под ударами варваров. Культура тогдашняя - вся сплошь передовая и изысканная, однако уступила невежеству диких племён! - Вы не задумывались - почему? - и поэт пожал плечами:
  - Причин много и все они распадаются на струи и гнилые побеги тогдашних цивилизаций. - Лень, казнокрадство и разложение элиты! Если именовать нашими реалиями - это плохие сановники. Именно они воруют на всех уровнях всех цивилизаций. Та же история произошла и с Западной Римской империей, разбитой наголову готами и прочими вандалами, а потом и с Византией, утопленной вообще язычниками и мусульманами, которых за много веков до этого Александр Великий усмирял легко и небольшими отрядами. Его ума хватало, чтобы не ввязываться в Аустерлицы и Бородино и не ложить цвет нации незнамо за что! И Александр в мировой истории единственный Великий, а остальные тираны по именам с прибавкой числа, типа Ирод Восемнадцатый! - Разве не так, Ваше Величество? - и Государь не стал придираться насчёт номеров к именам императоров и опять с ним согласился:
  - Парадокс несомненный, но потом-то - просвещённые и цветущие нации гибли под копытами неучей-кочевников, почему так, на ваш взгляд?
  - Не буду эту тему развивать, Ваше Величество, она давно избита, отмечу лишь то, что говорили сведущие историки: власть над миром не всегда в руках совершенных и благородных! И Рим с Византией и Афинами - как раз такие случаи!
  - В том нет ни провидения, ни божьих промыслов? - А может, это и есть божье наказание за грехи целых империй?
  - Прямых свидетельств этого, разумеется, нам не найти, - сказал поэт, - однако история извест-ная вся из войн и несправедливостей и состоит! В победителях кого только нет: и язычники, и христи-ане, и мусульмане, и иудейцы!
  - И на кого бы вы написали эпиграмму, дабы сие непотребство прекратить? - предложил мировой компромисс самодержец.
  - На власть! - Любую, Ваше Величество! - развил линию его логики поэт: - она всегда есть цель для её желающих. Так было в античности, продолжилось в новой эпохе, не подзабылось и сейчас. Что русские новгородские и киевские князья междуусобились, что Европа от Рима до Лондона. - Всем хо-телось высшей власти и каких только красно-белых роз и интриг не придумывали, чтобы под её кры-лом стать императором, кесарем или королём. И страждущие по этой части никогда не бывают ниже графского достоинства. Со времён Петра Великого, как он отменил боярство, всеми византиями близ русской короны ведали не ниже, чем высшие дворяне. Гвардейцы при правящих дворах лишь исполняли их затеи и интриги. А служивые из провинции и вообще не в курсе барских погремушек с отравами, шпагами и кинжалами. Я говорю об удавшихся переворотах. - А сколько провалилось? И нигде служивых не гоняли через строй шомполов. - Они-то при чём? Для служивого из полка ротный - это царь и бог, а фельдфебель - его наместник. Других начальников он и не знает.
  И император, стиснув зубы, согласился:
  - Рядовых службы и впрямь наказали зря, сие выплыло из первых докладов следствия и более не пересматривалось.
  - И потом эти комиссии и прокуроры сошлются на Государя, который всему голова. И уже сейчас, разбирая завалы прежней власти, сановничество делает то же, из-за чего возник прежний бунт, ведь среди них перестановки минимальные. - Разве этого вы хотите, восходя на трон?
   Откровенность сугубо логических суждений поэта Государю по душе не пришлась, из сообра-жений осторожной византии именно она и понравилась: редкие люди с ним говорили истину, однако в тоне Пушкина, убеждённости и свободе мышления была та крамола, которой он опасался всю жизнь. - А раз так, то поэтом и его подобными нельзя управлять, можно остудить и осадить, но не покорить. Не тот интеллект и уровень личности. И они всегда по другую сторону баррикады.
  Однако пиит честен и сие важный фактор. И ни в какой следующий "Союз Освобождения" не войдёт, в одиночку воспевая свободу творчества и патриотический героизм. А это совсем не так опасно. Была ещё одна вещь, которая стала ему ясна уже вскоре после прихода к власти - дефицит умных людей среди сановничества. Тщеславных, исполнительных и честолюбивых тьма, а умных единицы.
  Из известных литераторов умными и по-житейски жилистыми были Жуковский, Крылов, Гнедич и Пушкин, остальные же и ростом пониже и голосом пожиже. Вот так свободно, как Пушкин, вести себя никто не осмелился, хотя как раз Пушкин-то и под надзором и ему положено сидеть тише воды и ниже травы, поджидая послаблений от начальства. - Увы, тот даже не подумал прогнуться и честно ответил на всё. И император в который раз усомнился в советах старшему брату насчёт ссылки Пушкина за его художества в столичном обществе. Ничем, кроме юной фронды его поступки не объяснимы, лишь генерал Инзов отнёсся к нему по-настоящему зрело и мудро и тот за три с лишним года в его опеке не натворил ничего, кроме массы рифмованных строчек. Да и его венценосная супруга не очень явно, но симпатию к нему выражает более, чем к другим и это даже с её средним уровнем понимания русской грамматики. В общем, ясно - сделали из него гонимого совсем напрасно и теперь надо всё возвращать назад. И он сделал предложение от мужчины к мужчине:
  - Вы не пишете явной крамолы и вас освобождают от прежней ссылки, такой договор вас устроит? - Вы можете остаться в Москве уже сегодня.
  - Ваше Величество, я поэт, а не трактирный смутьян! И если моя лира воздаёт чему-то возвышенному, значит, она использует для этого все тональности, алитерации и октавы! В куцей поддёвке и с балалайкой наперевес подбивать горожан поколотить взяточника-градональника - это не моё!
  - А что же ваше?
  - Эпиграмма в общероссийской газете или журнале публично и с личной подписью. Если я оскорблю чью-то честь - даю удовлетворение на дуэли любого вида!
  - Дворянское достоинство для вас важнее?
  - Разумеется, Ваше Величество. Сейчас это единственное, чем я обладаю и дорожу по-настоящему. Так что дать такое же право другому - мой долг.
  - Что ж, ваше благородство, Александр Сергеевич, вызывает уважение. Такое у дворян всегда в чести, я тоже дворянин ко всему царскому. И в ответ на это распоряжусь, чтобы ваша ссылка была за-кончена уже сейчас. Советников у меня и в самом деле тьма и им вы не нравитесь основательно, но я сделаю это, исходя из собственного впечатления от нашей беседы. Вы должны понимать, что я в ответе за всю державу. А за неумных чиновников прошу извинить: все умные подались в художники, поэты и композиторы! - улыбнулся Государь и поднялся из кресла.
  Пушкин сидел напротив в таком же кресле и последовал его примеру. Далее поэт выполнил фигуру почтения с достоинством, которую помнил со времён Лицея и вышел из кабинета. Во время беседы никто не вошёл и не побеспокоил первых лиц империи: Первого по поэзии и Первого по остальным епархиям власти.
  Сие вытекало из того, что оба были в равном положении. Предложил такую диспозицию диалога Жуковский и Государь с ним согласился, отвергнув возмущение Нессельроде, Бенкендрфа и гоф-маршала. Следовать правилам ему нравилось не всегда и тут был именно такой случай, поэт-воспитатель его наследника в общественном политесе разбирался лучше рутинных византийцев и са-новников. И уже в ходе беседы при равном положении с поэтом он увидел нужное - тот не нападал и не отбивался, а уважительно общался с дворянином царского ранга. Почерпнутого с ним достаточно для серьёзных размышлений.
  Всем известна фраза Николая Первого приближённым после беседы с Пушкиным и её разнесли по Белокаменной тут же.
  - Государь назвал Пушкина умнейшим человеком России! - и эта фраза стала невольным при-знанием верховенства ума, чести и достоинства в России. Эту фразу пиитические поклонники повторяли с восторгом, а сановное чиновничество со скрипом и усмешкой на губах, мол, вот ещё чего, мы ему зададим ужо! И когда это признание долетело до Нерчинских рудников к Марии Николаевне Волконской, урождённой Раевской, она выложила благодарственную молитву Пресвятой Богородице за реализованное тщание о поэте.
  
  - Как всё прошло? - спросил поджидавший поэта Жуковский.
  - Не знаю, чего он ждал от меня, но я от него такого не ждал!
  - Договаривай!
  - От ссылки свободен, от прежних обвинений тоже. Чист по всем статьям!
  - А надзор?
  - Теперь для меня он значения не имеет. Теперь всё иначе! - Свободой сие не назовёшь, но цензора или Булгарина могу щёлкнуть без особого риска. Остальное - дело фортуны. Я так понял, что он меня признал, хотя к себе не приравнял.
  - Он это сказал "или" ...?
  - Или! - Если кто-то вредить будет, насмерть не изведут - царь не даст! Я и его скотинка тоже! - тихонечко ответил Пушкин. Подошли Вяземские и прочие москвичи и увлекли поэта с собой. В кабинете у Петра Андреевича Пушкин, наконец-то, почувствовал особую жажду и потребовал шампанского. Ему принесли и он выпил бокал одним махом, потом второй и после этого перевёл дух:
  - Петя, что там было - не спрашивай, о чём говорили - всё одно не скажу. Одно ясно - я свободен и я новый человек. Прежний не был свободным.
  
  ПОСЛАНИЕ В СИБИРЬ 1827 январь ---
  
  Меж тем размежевание и кристаллизация общества в дворянстве продолжалась и захватывала широкие круги родов и семейств в обеих столицах. Причём, белокаменная уверенно претендовала на звание Новой Вандеи. Инициатива жён декабристов, сосланных в Сибирь, разделитьс ними тяжкую участь не могла не вызвать широчайшего одобрения и клир не стал шибко демонстрировать смычку с властями, втихую одобрив движение жён вслед мужьям. В салонах обеих столиц эту инициативу об-суждали по-разному, но всякое обсуждение было очень живым и явных сторонников жестокого суда над ними можно пересчитать по пальцам. Можно сказать, что Государь эту битву за общественное мнение проиграл. Доносы в Третье отделение шли, но вяло и не в том количестве, из-за которого можно возбудить дело в поддержании бунтовщиков и прочего непорядка и афеизма. Практически все обсуждения шли в рамках дозволенных и семейных, а сочувствовать горю и святое писание велит. Так что Пушкину, у которого два лицейских друга Пущин и Кюхельбекер были приравнены к уголовникам и грабителям, не надо и размышлять, куда направить пиитическую музу. И он не нарушал слова, данного Государю, поскольку его ответ на чаяния общества были в рамках отношений поэт и народ. Иначе, как он говорил царю, нас и читать не станут. И текст известного "Послания в Сибирь" он написал на одном дыхании. Когда стало известно, что жена Никиты Муравьёва собирается к мужу, он приурочил визитв Москву и самолично передал послание. О публикации такой интимной вещицы и речи не шло, но в списках оно разошлось мгновенно. Такой интерес к запретному говорил об уровне правосознания в обществе: право и справедливость разминулись и не дружили. И право означало атрибуты власти, а справедливость - традиционные для русских ценности правды! Ей годочков на пару тысяч больше, чем христианству и прочим религиям. Как ни старались церковники искоренить корневое язычество с абстрактными понятиями и категориями, заменив западническим законоуложением в виде святых писаний, правда сидела глубоко в сознании, несмотря ни на что!
  Бенкендорф по своим источникам прикинул количество списков "Послания" и пришёл в ужас: его тираж был равен Биржевым ведомостям! Надо что-то придумать, иначе головы не сносить. И лучшего в голову не пришло, как свалить на милость царя, пожалевшего не того человека. И в первый ряд вестей на отчёте он это не поставил, а рассыпал в репликах по ценам на зерно.
  Царю стало известно об этом уже вскоре и из других источников, однако он не рискнул подвергнуть поэта очередной опале, понимая бесплодность такой линии. И он решил переждать волну "любви к отеческим гробам", иначе могло быть и хуже.
  А между тем московская вандея имела очень серьёзные и глубокие корни, поэтому аполитич-ный Пушкин был вхож в их круг и мог общаться с ними, как они сами себя называли - хранителями московской старины. Репутация поэта была главным достоинством и его гордость и пиитическая честь не была нигде и ничем запятнана, а открытая конфронтация с генерал-губернатром Новороссии шла вроде ордена за заслуги перед Отечеством, где особой ленточкой интрига с графиней Воронцовой, хранившей лучшее из родовых достоинств своей матери блестящей красавицы Браницкой. И по отзывам самой графини из её имения под Киевом поэт очень хорош и натурален в обиходе. А это очень весомая рекомендация!
  И "о старине" с поэтами и писателями беседовали заслуженные лица государства. Пушкин удостаивался бесед и аудиенции с самыми влиятельными, в том числе и старым князем Николаем Борисовичем Юсуповым, близко знакомым с императрицей Екатериной Второй. Доверие к нему царствующих особ было давним и постоянным, он короновал, будучи маршалом церемонии, Павла Первого, Александра Первого и нынешнего императора Николая Первого. И в загородном имении князя Архангельское Пушкин тоже бывал, так что хорошо представлял глубину этой незаурядной личности и примерный круг его единомышленников или хотя бы частично его взгляды на пути России разделяющих.
  Знакомство семьи Пушкиных и Юсуповых было давним, поскольку прежде Пушкины жили во флигеле юсуповского дворца на Большой Харитоньевской в Москве и общались достаточно близко. Со старым князем он затрагивал и тему отъезда жён в Сибирь и знал, что князь полностью разделяет ре-шение жён присоединиться к мужьям. В этом его точка зрения совпадала с мнением Мордвинова, в единственном числе из прокуроров и суда над декабристами открыто протестовавшего против казни подсудимых.
  - Пестель был их маратом и робеспьером в одном лице, - сказал он поэту в беседе, - и попадись Романовы под горячую руку, он мог их тоже казнить. Но только под горячую и если бы стали противиться их конституции или республике, что бы там у них вышло. А этот помёт павловской масонщины ни одного здорового семени и не имел! - Все перепуганы голштинской принцессой и заговоры им мнятся везде.
  - Вы сказали, этот помёт масонщины, а иные в их роду лучше ли? - осторожно спросил поэт. Хозяин окинул гостя раздумчивым взором старческих глаз и ответил:
  - Мои деды и прадеды возле Романовых давно и в один голос: слаба кровушка, да и мало чего хорошего из них выросло. Невидные они все! Угодливы и шустры, но с умом никакой дружбы. Таких клушек из нищей Европы брать в императрицы! - Ни одна достойная дама так оттуда к нам и не при-шла и крови им не освежила. - он с возмущением воздел руки и взглянул на гостя, тот кивнул и князь продолжил: - А раз так, то и не цари это вовсе!
  - Пестель и Бестужев лучше? - улыбнулся гость и хозяин его иронию оценил:
  - Первое, чем они отличны от Романовых - они русские до десятого колена по мыслям и убеж-дениям. И главным для этой компании бунтовщиков - державный интерес и благо Отечества! - Как и у меня. Им бы я хоть что-то предложил из своих записок, там есть много всего и всякого, что могло пригодиться в их реформах. Что-то могло и подойти. Граф Орлов и кое-кто из опальных сановников тоже там могли пригодиться. Так что...
  - Абсолютизм - плохая идея?
  - Устаревшая! - Когда-то она была хороша и работала на державу. Теперь же она цепляется за власть любыми способами. И держава лишь прикрытие.
  - И Мордвинов там единственный державник, раз открыто возражал ходу процесса над ними?
  - Думаю, нет, не один! Другие просто своё мнение приберегли для иного случая. Они дипломаты и стратеги. Проигрыш сражения их не смутил.
  - Сперанский из той когорты?
  - Не из той, но из противников нынешнего правительства точно! Он, как и Мордвинов, имеет мышление системное и нынешнее правительство не поддерживает, поскольку оно, считайте, малограмотное.
  - Князья, бароны, сановники со стажем - и малограмотное?
  -Вот вы бы, сударь, стали министром образования при нынешнем императоре? - Здесь и сейчас!
  -Министром литературы -да! - Остальное слишком сложно и далеко от моих знаний и умений.
  - По части умений у высших сановников картина та же: все их имения и владения под управлением приказчиков и управляющих и то они умудряются прогорать раз за разом! - А тут держава! Это сложный механизм и его устройство надо знать самому, а не от приказных по ведомству.
  - Знаете по себе?
  - Разумеется, сударь, откуда ещё!
  - А что о них говорили Вольтер и Дидро? Их библиотеки в Россию с вашей помощь ведь попали? - Вредные, поди, старики?
  - Насчёт маразма и вредности - нет, они были тогда в ясном уме. А наша матушка императрица их сумела расположить к себе. Ведь это родное им отечество гнобило работу по энциклопедии. Однако, несмотря ни на что, оба на её пряники так и не купились. Я помню, как Вольтер качал головой и говорил: - Дорога в ад и забвение сложена доверчивым легковерием, что и овечку можно доверить волку.
  - Он овечка, а императрица - волк?
  - Да. Очень образованный и с немецкими корнями в родословной.
  - И всё же он в гости приехал. Вы с ним говорили в этом его положении, он в чём-то признался?
  - Что попал к Государыне в ощип?
  - Ну, не знаю куда, но попал - это точно!
  - Философию он вывел и оттуда, но нервничал и этого ни за чем не упрятать?
  - Месье философ не артист?
  - Светское и показное - не актёрство и музыку слов не упрятать, вы правы! Выглядел он жалко и на философа совсем не похоже.
  - А на кого?
  - Старик,обманутый внуками, вот он был кто! Дети заняты делами и им не до дедушки, а детки его деток циничны, как и родители. Грустно и горько видеть такой итог.
  - Он так относился к Государыне?
  - Они долго с ней были в переписке и не все письма нам известны, там могло быть что угодно и оно ушло вместе с ними.
  - Как выглядела их беседа со стороны?
  - Начну с того, что Государыня слегка кокетничала. Самую малость, но не без этого. И властная дама в самом цвете - это искушение для Мидаса. Оно есть всегда и для философа было то же.
  - Умственное и пиитическое в одном бокале?
  - Да. Я тогда был молод, ревнив и всё это уловил тут же.
  - Она вам это показала намеренно?
  - Подсмотрел, такое мне не привычно и она этознала.
  - Беседуя со старцем, возбуждала молодого?!
  - Сие и есть главная соль этой дамы. Она вроде мужчины, но в дамской юбке.
  - Все мужчины принадлежат ей?
  - Да.
  - И вы тоже?
  - Не хотеть такую - себя не уважать!
  - Не смею и представить рамки вашего к ней уважения!
  -Теперь об этом говорить легко, а тогда... - князь отвернулся и замолчал. Пушкин вежливо копался в содержимом длиннющих ногтей миниатюрной штучкой, подаренной кем-то из почитателей и ждал возвращения князя из пут Мнемозины.
  - Достойная дама на престоле? - спросил поэт, увидев князя ушедшим из объятий Мнемозины.
  - Думаю, равных ей среди рода Романовых не отыскать. Хотя эта голштинка тоже не царица небесная.
  - Это вам открылось уже тогда?
  - Частично, да. Мне было с чем сравнивать. Родовитых дворян вокруг тьма и многие меня завлекали юбками и статями.
  - Вы чуяли свою власть над ними и не выбирали никого, чтобы не дать спуска интриге обольще-ния?
  - Власть - штука хитрая и капризная. С ней надо умело, иначе будут последствия непредсказуе-мые. Ваш жребий ссыльного из этой гильдии событий.
  - С уровня вашей, князь, колокольни, видны мои заусенцы в судьбе?
  - По вере, убеждениям и воспитанию я русский. Как и вы, сударь, все мы под богом и в этом равны. Так что тут ни колокольни, ни имения по всей империи на чаше весов роли не играют.
  - Осознание высшей справедливости вас как-то успокаивает, чуя несправедливость челяди?
  - Отчасти, сударь, лишь отчасти. Я компенсирую это деяниями в своей епархии, вы знаете, о чём я.
  - Идиллический уголок в краю диком, унылом и неухоженном - какая тут гармония?
  - Гармония - это главное в нашем бытие! На моём примере, пусть и не самом широком с науч-ной стороны, даю увидеть эту гармонию. И у меня не бывает смуты и бунтов, а холера и прочая нечисть ни разу не застали врасплох. В Царском Селе и Павловске кордоны и смута у их границ, а в моём Архангельском лазареты для болящих и мольба ордена святых угодников в борьбе с напастью. Она сплошь и рядом пришлая.
  - Вы знаете как с ней бороться? Говорят, в Архангельском и доктора есть специальные по такой части?
  - У нас её быть не может - чистота жития и помыслов повседневная. В столицах и городах такого нет, отсюда грязь, крысы, эпидемии и прочие напасти. И людишки в имениях не мои личные, а божии создания. Мне их только доверили высшей властью. Так сказано ещё в самом первом указе о закреплении. Но многие о том забыли. Я же помню.
  - Свои грехи не помнят и не различают многие. Я тоже в этом не исключение. Грешен, батюшка! - улыбнулся поэт и князь ответно протянул руку:
  -Знаю-знаю,о чём вы! - Это стена с портретами красавиц. Но ведь сей грех мы с каждой совер-шили по взаимному согласию и желанию гармонии.
  - И грех ли это?
  - Ежели у мусульман, так и не грех, а мера власти в круге нижнем. Чем больше власти, тем меньше запретов. И совершенно нет запретного только у Бога. Остальным что-то да нельзя!
  - Что есть бог, вы задумывались?
  - И не раз. Но так ничего и не решил.
  - Суета отвлекает, а соблазны манят?
  - Да, как-то так и ко всему масса учителей и наставников, как жить и куда не ступать ни за что! И за все советы и запреты надо воздать. А богово должно быть ясным и так.
  - Со временем мир усложнился, стал богатым по сути, в итоге же разделился и материальное попало во власть царей и королей. Без их попечения осталась душа. У жизни духовной тоже должны быть законы и христианская церковь стала блюстителем нравов. И вся история европейской культуры - это войны с искушениями духа и плоти. На десять веков сие затянулось! В античности такой страсти было поменьше. Хотя тоже было.
  - Вот тут я с вами заединщик! - с азартом воскликнул князь, - собирая в Европе картины и древ-ние учёные книги, я видел тягу авторов к свободе от надзора над собой. Где-то проявлена ярче, где-то лишь намечена, но чувствуется явственно. Она в иносказаниях и прочей эзоповщине, но есть у всех ху-дожников. Чтобы быть уверенным в этом, я выучил все языки тамошние! И вот сейчас вам это говорю без тени сомнений!
  - Надзор над ними оказался бесполезным и мы видим их опусы и творения? - Может, надзира-тели только делали вид, что стерегут нравственность?
  - Даже, если так, то скольких сгноили и предали инквизиции и прочим трибуналам? - Предмет размышлений и художественных изысков не чья-то личная собственность, подвластная капризу ни-чтожного клеврета от власти, это пласт нашей культуры и он может стать полностью утраченным, если не принять мер и что-то не спасти уже сейчас. Всё ли из ваших пиитических опытов дошло до общества? - А вы мой современник и сосед по обитанию в Белокаменной. - Что же говорить о других, кого я не знаю?
  - Ходят слухи, что у вас, князь, есть манифест убеждённого миротворца. И он не только для ди-пломатов и политиков, там есть философия для каждого, так сие верно или слухи?
  - Ну, диктующим и назидательным манифестом я бы его не назвал. А вот трактат, да, - это рас-суждение. Часть мыслей оттуда вы знаете, я их предавал обществу по разным поводам. Что-то к изда-нию готово, а что-то сыро и неухожено! - с известной сочинителю тоской произнёс князь.
  -Тут мы с вами коллеги и я могу что-то подсказать, раз о том заговорили, - подал руку поэт и князь её принял:
  - Черновик всегда со мной и я его правлю в удобное время и когда являют себя мысли и фразы.
  Он подошёл к шкафу и достал папку с бумагами. Там была подшивка в несколько дюжин листов с закладками и прочим, что выдаёт рабочий документ. Это Пушкин отметил сразу и уважительно под-нялся к автору из чужой эпохи.
  - Вот, - сказал князь, - взгляните. И Пушкин принял слегка пожелтевшую сшивку с листами из минушего века. Князь усадил его на диванчик и устроился рядышком, комментируя и поясняя написанное. Чтение затянулось и хозяин распорядился о лёгком приятии. Оно выразилось в юной гурии с подносом, где были фрукты и вино. Если бы не гурия с вином - это был бы не князь Юсупов!
  - Сайли, ты знаешь нашего гостя? - спросил он её. Та вежливо склонилась и ответила:
  - Разумеется, ваша светлость, это опальный и скандальный пиит Пушкин.
  - И тебе известны его скандальные опусы?
  - Разумеется, ваша светлость, иначе моя участь была бы иной.
  - Хорошо, сейчас нам нужны бокалы, а потом что-то и прочтёшь. И мужчины продолжили исследование пиитических ойкумен, вкушая из яств и не забывая гурию. Она им прочла из вещей, ходивших в списках и никогда не попадавших в печать. Стихи от длительного хождения по рукам и полной свободы от цензуры сильно переменились, но автором всё равно пахли отчётливо. Чтица преданно смотрела в очи автору и как бы не видела своего повелителя. - Почему так? - мелькнуло у поэта.
  - Узнаёте? - улыбнулся князь реакции поэта на собственный опус.
  - Выросла девушка и стала просто очаровательной незнакомкой! - Будто и не моя.
  - Так давно расстались? - спросил князь и что-то позволил гурии взглядом.
  - Порядком, я бы так сказал - она из другой жизни. У нынешних деток и кровь и дыхание иные совершенно!
  - Зачатые в любви и пахнут сокровенно? - спросил князь и Пушкин кивнул, припоминая и эту собственную фразу. Теперь была очередь гурии и она спросила:
  - Все ваши строки пахнут кем-то живущим рядом или это эфемерные придумки пиита?
  - Чаще самим индивидом. Я это заношу в особый журнал и оттуда только вынимаю. А сами заго-товки живые. И пахнут тем, от кого произошли.
  - С ума сойти! - вспыхнула гурия и вскочила из-за стола. - Вы нас потрошите по произволу и не спросив?
  - Отдавшись мне, вы уже согласились на зачатие. Дальше всё по природе. И моё создание потом пахнет только моим настроем и капризами музы. - Такова техника процеса и природного и творческого.
  - Что же остаётся нам?
  - Раскрыться поглубже и во всей прелести. Тогда и очарование станет нашей совместной иллю-зией!
  - Иллюзией?! - возмутилась избалованная вниманием наложница, но поэт с такими дамами не церемонился никогда:
  - А чем же ещё? - Ведь вы себя только воображаете царицей савской и клеопатрой! - Текст, де-корации и костюмы у вас от повелителя. Стихи и прочее он не сам придумал, а про музыку, танцмейстеров и прочее вообще туман и тучи неопределённостей! - По этой части заняты исключительно сатанинские служки и никогда кто-то из ангелов. Так что...
  Глаза у гурии потемнели и гнев она даже не пыталась скрыть. Но сию минуту и в этом зале был не её час, да и роль предписывала иное. Хозяин упокоил даму взглядом, взял её руку и усадил на колени. Она ещё от возмущения не отошла и переливалась всеми цветами чувственной радуги. Это от поэта не укрылось и он с восхищением прошептал:
  - Удивительно хороша и выразительна!
  - Будет актрисой, учится у Щепкина, - через пару минут, умерив пыл дамы, сообщил могуще-ственный меценат всех типов талантов. И беседа свершила очередной вираж, естественный в таком обществе.
  
  Утром следующего дня Пушкина разбудил слуга Соболевского со словами: - Барин велит идти к нему срочно!
  Оказалось, что один из офицеров Читинского гарнизона возвращается к месту службы и он лично знаком с княгиней Волконской на месте её приписки к узилищу мужа.
  - Он уезжает тот час же и передаст ей твоё письмо! - пояснил Соболевский спешку с утренним пробуждением.
  - Его там будут читать или это приватная записка? - спросил поэт и офицер ответил:
  - Там иной мир и уединиться не получается. Думаю, княгиня будет цитировать вашу записку. Вы понимаете, о чём я. Поэт поднялся и стал ходить по комнате холостяка, похожей на съезжую. Потом кивнул офицеру и сел за стол. А хозяин съезжей распорядился насчёт остального. Пушкин запечатал записку в конверт и приложил к нему свой перстень с руническими знаками. Маша эту штучку уже знала и сей талисман приняла на собственный счёт. Когда гость ушёл, Соболевский спросил:
  - Ты помнишь, что написал ей?
  - Разумеется, а что?
  - Мне прочтёшь?
  - Нет.
  - Но ведь там она этим поделится со многими?
  - Там не здесь и цена иная. Так что - нет!
  - Замужней даме письмо с оказией и запечатанное от друзей, с ума сойти! - сказал Соболевский, но Пушкин даже не улыбнулся, погружённый в сказанное подруге. - Ладно, - примирительно сказал хозяин съезжей, - тут принесли грибочки, хрустят и просятся отведать. Хочешь? - и поэт вынырнул из небытия:
  - Давай уж! - и к грибочкам была белая, а потом и остальное, привычное. Очнувшись на извоз-чике по пути из Яра, Пушкин сказал Соболевскому:
  - Спасибо, друг, что не стал пытать о письме к Маше. Там наше личное. Оно не к даме сердца, а к подруге по несчастию!
  - И князь Волконский у вашего возка с беседами и пристрастиями оказался случайно?
  - Возможно и так. Не знаю. Но несчастия за нами так и следуют. И за ней и за мной. То вместе, то по-отдельности. Ясно, Серёжа?
  - Про несчастия я в курсе, - ответил он, - потому и дружим. Хочешь в хороший дом на блины? - Пушкин кивнул и они попали в купеческий дом со всеми пряниками и заусенцами столичной жизни. Их приняли, как своих и тут же замесили блины с особыми свойствами и, пока чаёвничали, дымящиеся их подали на стол. Рядышком скромно стояли сметана, малина в сахаре и земляничный джем. Гостей в доме любили по-настоящему. А это склоняло к достойному ответу.
  - У-у-у-х! - выдохнул Пушкин, - зело борзо и целительно!
  - Один дух, а какой? - поддержал Соболевский и поэт согласился:
  - Купецкий дух, на чём настоян?
  Я чую привкусы вина,
  Вдыхая лишь, я им напоен,
  Хоть в чаше и не видно дна!
   - Ярослав Никитич, это вашему дому от нас! - распорядился чужим Соболевский и хозяева при-няли такой жест с уважением. Блинами дело не закончилось, но и в русскую пьянку не перешло. К обеду хозяин сам сел в козлы и повёз гостей к их обиталищу. Этот дом он знал хорошо и гостинцы посылал не однажды. Соболевский привозил ему и поэтов, и музыкантов, и художников, так что российскую богему в доме знали в лицо. Когда друзья отошли от гостеприимства, Сергей Александрович Соболевский спросил гостя из столицы:
  - Время к обеду, чего сударь желает?
  - И ты подашь это к столу? - ответил гость.
  - Слово чести!
  - Поспать пару часиков!
  - Как скажете, барин! - ответил Соболевский и распорядился о желании гостя. Двери к нему в комнату заперли, а остальным в доме наказали изобразить царицу тьмы и молчания, иначе вызовут полицию. Гость сам поднялся раньше времени и сказал хозяину съезжей:
  - Там в корзине были блины и сметана! - Они тогда были хорошо упакованы и не остыли?
  И что-то похожее на диетический обед они разделили на двоих.
  - Вкусно? - подчистив последнюю тарелку, спросил Соболевский.
  - Давно такого не едал! - отвечал Пушкин, довольный и сытый донельзя.
  - И ведь во всём этом есть не только вкус, но и философия, разве нет?
  - Ты этого купца знаешь настолько, что судишь и о философии?
  - Разумеется! А если дать свободу, он бы из нашей съезжей соорудил театральный трактир. У него получится! - Однако градоначальник против. Ему какой резон, если купец всё удобство и удовольствие для гостя да мимо него? И всякий раз находится что-то, чего нынче нельзя.
  - И тебя тоже потянуло говорить о свободе! С чего бы это, Серёжа?
  - Сам не знаю. То мирился и не замечал, а тут, на тебе - вылетело!
  ПОЭТ И ВЛАСТЬ
  Верный принципам, Пушкин старался держаться от любого чиновника подальше, фразу Госу-даря о цензуре в личном исполнении принял за фигуру речи и в течение первых месяцев свободы в полной мере ощутил "прелести" царского манифеста о цензуре. И в итоге решил прибегнуть к вари-анту хоть и высшего, но одного цензора. А ведомство Бенкендорфа стало обычным присутствием, куда он приносил опусы и отмечал дату сдачи у дежурного для передачи Государю. Прохождение стихов стало быстрым, поскольку царь слово держал и рукописи не задерживал. Такая экзотика была вещью уникальной и касалась исключительно Пушкина, набравшего вес и влияние в русской словесности. Иногда Государь приглашал поэта для неофициальной беседы и обычно они проходили в присутствии Государыни и кого-то из фрейлин. Реже звали высших сановников или кого-то из правительства, если дело касалось чьего-то ведомства.
  Не выглядеть солдафоном с уже прилипшей репутацией для Николая Первого стало делом большой важности и для перемены интеллектуального климата в столице присутствие нежных дам вкупе с сановной элитой при беседе с Пушкиным тому служило вполне сносно. С одной стороны, поэт видел внимание монаршей особы к делам пиитическим, с другой же, Государь общался с упрямым стихотворцем непосредственно, а не через туповатого по этой части графа Бенкендорфа и его услужливых и тоже недалёких шпионов. Он понимал, что поэты, художники и музыканты - это штучное производство изящный вещиц и без женского посредничества с ними обходиться трудно. Перебирая варианты возможного, Государь вскоре нашёл точки соприкосновения собственного мира и пиитического с помощью фрейлин и библиотекаря в Зимнем. И заодно уточнилось правило цензуры Государем лично - только опусы самого Пушкина, переданные им лично.
  В общем такой вариант Пушкина устраивал, но здесь имелась тайная пружина: отдельно шла речь о цензуре для сборников с грифом "Пушкин в таком-то издании, страниц и строк столько то". Если же шли публикации в общем списке авторов какого-то издания или альманаха, приписанного к конкретному цензору из управления цензуры при Третьем Отделении, то процедура шла по полной программе и затягивалась надолго. А поскольку оплата его трудов полностью зависела от графика прохождения цензуры, то сие его сильно раздражало. Жизнь в столице была очень дорогой и сильно регламентированной, поэтому затяжки в оплате влияли на саму жизнь: приходилось жить в долг и питаться оттуда, где дают кредит сегодня, а не кормят вкуснее или шьют лучше. Да и сами кредиты шли с большим процентом, так что за тысячу рублей возвращать приходилось намного больше. Он определился с умеренными процентщиками и старался особо себя долгами не отягощать, перезанимая у других и возвращая третьим. Так в столице жили все и это никого не беспокоило. Однако цены на всё здесь намного выше, чем в провинции.
  Известно, что к концу первого года на царской свободе он имел долгов около 15 тысяч рублей, но и собственный ресурс из неоплаченных опусов был очень весом - 12 тысяч рубликов, их могли воз-местить в течение месяца-другого. И тогда сумма погашенных кредитов вполне могла увеличиться радикально, сделав сальдо положительным. Такое могло случиться, если бы в ту пору имелись литературные агенты с портфелем заказов от издателей. Издатели, они же и книгопродавцы, в России наперечёт и Смирдин самый состоятельный и обязательный.
  Были и другие, однако там кроме риска быть обманутым и уступить в цене за строку, была пер-спектива иметь гонорар за нетиражные издания. Они не значились в реестре изданных и проходили за счёт личной договорённости издателя с владельцем типографии, который жульничал с государством и вместо бланков с гербовой бумагой и прочих надобностей для казённых присутствий печатал небольшие брошюры с текстами наиболее ходовых опусов. Использовали и иные варианты, в том числе и простых переписчиков, они выдавали основную массу стихов и сказок для домашнего потребления. Тиражи не очень большие, но авторизованные редакции наиболее популярных вещей, к примеру, запрещённого Баркова, шли с успехом и по оооочень большой цене.
  Участвовал ли Пушкин в таких предприятиях? - Прямых свидетельств нет, но слухов о том, что руку приложил, ходило предостаточно. И по уровню некоторых каллиграфических списков с вензелями, завитками и прочими атрибутами мастера можно судить, что в деле изготовления автографов замешаны очень квалифицированные авторы. Пушкинская Гаврилиада - это самое начало нетрадиционной лирики, где он весь в рамках жанра, уже после Михайловского уровень зрелости поэта становится намного выше и это отмечают все. Так что проигрыши в карты, которые у поэта случались нередко, тут же оказывались погашенными, хотя ни долговых расписок, ни векселей так и не объявилось. Сам поэт мимоходом признавался, что долг в несколько тысяч погашался так же быстро, как и возникал. Выигрывал ли он когда-то? - Похоже, что да, но редко и немного. Говаривали, что в должниках у него значились поэты-неудачники, желавшие обычного приобщения к сонму почитателей таким вот образом. Говаривали и другое, но оно тоже кануло в лету.
  Современным академическим институтам словесности этими исследованиями заниматься и стыдно и неудобно, но некоторые технические и математические издания на свой страх и риск иногда публикуют частную аналитику такой литературы и на основе языковых структур известных поэтов со-здают статистические модели и потом сравнивают с самиздатом минувших эпох. И что в итоге? - И Пушкин, и Вяземский, и Тютчев, и Лермонтов, и ещё многие пишут так же, как и псевдобарковы, кото-рые с оригинальным автором связаны только темой и приписанным именем. И анализ подлинных автографов точно признанной Пушкиным как собственный опус "Гаврилиады" показал, что Пушкин, не очень изменивши технику стиха, мог написать от трети до четверти тогдашнего самиздата на запретную тему. А это включает практически всё, что не пройдёт официальную цензуру, и туда можно отнести не только откровения и сокровения, но и нехристианское и неправославное во взгляде на мораль, бытие и общественную жизнь. Не совсем средневековая инквизиция, но публичная полемика Пушкина с православным патриархом в форме обмена стихами тому свидетельством: батюшка желал влиять на поэзию и прозу тоже, давая рекомендации по благочинию и указывая, куда ходить нельзя и чего употреблять не следует. - Но где вы видели послушных авторов?!
  Разумеется, для серьёзных авторов такое попросту немыслимо и недопустимо! - И как след-ствие, уход в самиздат всего, что составляет хоть какой-то риск запрета, поскольку повторное прохождение цензуры для такого опуса полностью исключено. То есть, с 1827-ого и по 1836 год на Пушкина можно списать не менее 60-90 одних только обстоятельных опусов для мужского общества. И цены за них вполне оправдывали риск разоблачения. К тому же, омерта участников этого предприятия исключала самую возможность прямого обличения. - Сколько за это платили автору? - Точно не знает никто, однако можно полагать, что расценки за самиздат зависели исключительности от ажиотажного спроса. Кто-то из частных исследователей утверждает, что авторский вариант "Гаврилиады" принёс бы Пушкину не менее 5-7 тысяч рублей. А он в сто раз короче "Онегина", на который ушло около восьми лет и это дало гонорар в тех же пределах.
  Если учесть, что траты Пушкина в течение года на всевозможные оплаты банкетов, подарков, карточных долгов и прочих последствий гусарства являли сумму от нескольких тысяч до полутора де-сятков тысяч рублей и его так и не упрятали в долговую тюрьму из-за просроченных векселей, то вари-ант тайного литераторства становится естественным и косвенно подтверждённым, поскольку авторов такого уровня единицы и они на виду. И теневой доход поэта может иметь размеры от 100 до 200 тысяч за всё время на Парнасе, то есть ещё столько же, сколько и по договорам с издателем. А это значит, что его литературные доходы составляли около 20-30 тысяч рублей в год. Цифра могла быть и выше, но число грамотных в николаевской России не так велико, а доросших вкусами до лиры ещё меньше и их числом тогдашний самиздат и ограничен.
  Какими были прямые расходы средней дворянской семьи с двумя малым детками в столице? - Если не очень шиковать, то в 20-25 тысяч можно уложиться. Если детки постарше и их число побольше, эта сумма вырастала чуть не вдвое! А такой доход могут дать лишь успешные имения с числом душ не менее 2-3 тысяч, для имений со средней эффективностью хозяйств цифру надо увеличить вдвое! На долю Пушкина-поэта не приходилось и трёхсот душ, да и они "стараниями" его родителей были сто раз заложены и перезаложены. И он жил исключительно на литературные доходы. Не очень впечатляющие, но гарантированные и с быстрой оплатой.
   Поскольку он, как и любой столичный повеса, не имел склонности к накопительству, то жил от одних денег до других и особо себя не утруждал их поисками, зная потребности в запретном у дворян-ского сообщества. К тому же именно ему пришлось погашать долги своего младшего братца, так и не повзрослевшего к своему двадцатипятилетию. К тому же, надо учесть, что читали скоромное не только дворяне, интересовались запретным и мещане, и купечество, и разночинцы, и грамотные крестьяне. И стихийно собранный так называемый "народный" букет стихов и анекдотов на 10 страницах книжного формата имел суммарный тираж более 100 тысяч и цифра дохода по нему приближалась к заоблачным высотам. Поэтому книгопродавцы её тихонечко делили между собой. Даже устраивалась негласная подписка на "букеты" и издатели гарантировали определённое качество и отменных авторов на своих странницах. Всегда ли обещание исполнялось и сие тоже неизвестно, но с неудачниками дел старались не иметь и рынок такого самиздата постоянно обновлялся и не скудел. Так что Пушкину и прочим "небожителям" банкротство не угрожало.
  Знал ли об этом царь и высшие сановники? - Догадывались, понимая страсть русских к одоле-нию любых запретов, но о точных размерах не ведали и усердно отворачивались от любого проявле-ния смуты и непочитания общественных нравов. Да и сил таких знать всё у Третьего Отделения не бы-ло: им бы с печатным потоком справиться.
  Ещё один момент в публикациях Пушкина после его встречи с Государем проявился очень явно - он не совершал прямых нападок на власть и не позволял себе даже косвенных пикировок с высшими чиновниками. И о нём заговорили, как и о приручённом властью. Разумеется, всё было не так, однако слухи шли и репутацию размывали. И Пушкин решил компенсировать навязанную лояльность к самой власти активной дискуссией с клевретами этой власти типа Сенковского и Булгарина. И очень в этом преуспел, поскольку качество его эпиграмм и маленьких притч было много выше аналогичного у его противников. Ничьих в таких дискуссиях не бывает, поэтому в обмене ударами речь шла о репутации вообще. И не просто репутации, а у конкретных групп читателей. - За них надо бороться и Пушкин это понял уже вскоре. С позиций сугубо литературных ни Сенковский, ни Булгарин, ни Надеждин, ни братья Полевые с условным Пушкиным и рядом не были по уровню художественному. И на академическом уровне компания быстропишущих ремесленников никаких шансов не имела. Однако судьями были не литературные академики, а простые читатели, которых обмануть, подсунув поделку, раз плюнуть!
  Чтобы читателей не обманули, их надо просветить. Вот этим просвещением и занималась пуш-кинская партия. Суть просвещения заключалась в том, что они когорту читателей, которые ограничивали свой интерес, чем там всё кончилось, приучали к тому, насколько отменно написано и как поёт душа от такого! Возвысившись и вкусивши, читатели уже к бульварному чтиву не возвращались. Однако, ради справедливости, стоит отметить, что просвещение "ничейного" читателя не было занятием благодарным и скорым на результат, поэтому нужно терпение и большие ресурсы для наглядности возвышения каждой читающей души.
  Со своими читателями пушкинской партии было проще: их просто надо удержать, подкармливая и убаюкивая, а вот колеблющихся и чужих следовало перетащить на свою сторону. Сия задача непроста и чётких правил по её решению не существует, а посему, кто победил, тому и читатели! А это значит и подписка, и средства на дальнейшее развитие. В противном случае надо честно признать поражение и думать о грядущем реванше. - Покой в делах пиитических невозможен в принципе!
  Вот такие далеко не литературные проблемы занимали много времени и отвлекали от самого творчества. И кроме душевной опустошённости ничего не приносили.
  - Но кому сие интересно? - Читателям подавай чтение получше и побольше!
  Это я к тому, что Пушкин, по словам некоторых заядлых книгочеев, "исписался и теперь не тот"!
  
  Бывая на частных рандеву у Государя, Пушкин особо не хитрил и выкладывал на просмотр не только готовые опусы, но и планы намечаемых. Иметь визу или вето Государя на какую-то тему и потом ссылаться на неё было удобно и царь пока своё слово держал, поэтому Пушкин тоже следовал долгу чести и в известных границах свою Музу удерживал. Но она касалась лишь вещей публичных и академических, а интимные альбомы шли по особому списку и там иные критерии. В целом общение с Государем поэту нравилось и на таких рандеву он проверялся во многих задумках и эскизах больших прожектов, наблюдая реакцию собеседника по вещам непринципиальным, но с этими замыслами пересекающимися. И динамика перемен лика Государева по части пиитической вся у него на виду.
  Собственную толику по этой части он различал от музы Жуковского,Тютчева и прочих и видел возросшую собственную и опальную у коллег-соперников. Это не всегда заметно напрямую, поскольку Государь тоже имел свою линию и не был так примитивен, как его изображали. Однако в стане противника у Пушкина были свои глаза и уши, поэтому он про них знал больше, чем они о нём. И именно ему они служили верой и правдой, а Государю по нужде и обязательствам. Желая что-то узнать напрямую от Государыни в присутствии её мужа, он просто наблюдал за её лицом и видел там необходимое. Так же легко общались с ним и некоторые фрейлины, не менее интересными диалоги глаз случались и с великой княгиней Еленой Павловной и не только с ней. В общем, положение Первого поэта России сложилось и этот негласный статус его вполне устраивал. На власть светскую и государственную он не претендовал и, более того - дистанцировался всегда!
  Когда сватовство поэта выделило единственную избранницу, Государь пожелал удачи в семейной жизни и призвал удерживаться от гусарства. На что Пушкин улыбнулся:
  - И что в нём плохого? - Офицеры и воины, поэты и вожаки общества, один Денис Давыдов чего стоит!
  - А карты, а пьянки, а бреттёрство, а дуэли? - Женившись и сев в родные пенаты на хозяйство, всё и уходит куда-то! - Так что женитьба от гусарства лечит. А Давыдов таким был по-молодости, те-перь-то смирился, в церковь ходит, молебны заказывает. Уж мне сообщали о нём!
  - Да, - легко согласился Пушкин, - семья - основа многого. Потому и женюсь.
  - И потом гусарить ни-ни? - принял свободный тон Государь.
  - Нам с женой ни к чему войны белой и алой розы! - Вот он - дом, я, она и наши детки! Я осу-дарь, а она осударыня и никаких войн до изничтожения с соседями!
  - Я иногда завидую холостым мужам, свободным от обязанностей и прочего светского! - неожиданно признался Государь, - теперь я знаю многое из прежде неведомого. Но уже не могу почти ничего!
  - Свобода, Государь, это желаннейшая субстанция и к ней стремятся все. Но у каждого есть рам-ки и я не могу одно, вы другое, а кто-то и вообще лишнего шагу ступить не может! В этом мы с вами на равных - богово логово для меня и царское для вас. И в своём логове я намного свободнее вас, вы не находите?
  - Да, в этом отношении я раб обстоятельств, вы же свободны выражаться и как дворянин, и как поэт, безнаказанно пряча туда всё самое-самое! - Вам не приходила мысль поменяться со мной роля-ми хотя бы мысленно и в новой роли совершить то, что прежней запрещено или недоступно? - спросил Государь и поэт, качнув головой в стороны, откровенно заулыбался:
  - Уж чего-чего, а мыслей о короне даже на час или парочку ночей у меня не водилось! - Мне нравится моя судьба. Я свободен сочинять то, что приятно душе и сердцу, а не предписанное святцами. На даты и юбилеи я отзываюсь, адреса, мадригалы, сонеты и даже оды, куда от них, но не более! - А вот вам, да, вам от протокола ни шагу в сторону, по себе знаю и по возможности манкирую или отлыниваю! - И когда при таком режиме писать? Насчёт же публичного пригляда: с тем не говори, на эту не смотри, а страсть как хочется! - нет, Государь, сие хуже инквизиции. И я вам искренне сочувствую.
  - Не лукавите? - не поверил Государь.
  - Отнюдь! Мы с вами беседуем не впервые и вы видите, что я изначально чуточку ненормальный и иногда сам ловлю себя на этом. Вроде цыгана среди православных. Но мне так же, как и им, у костров уютно и комфортно. А по части фантазий и мыслей за своих персонажей - так это ремесло у меня такое, - тут поэт лукаво улыбнулся и добавил: - как у цыган: плясать, кочевать и воровать, так и у меня - придумывать и писать!
  - Если бы вы писали чуточку похуже, уверен, вас бы граф Бенкендорф непременно куда-то и за что-то упёк, чтоб не утруждали своей особой.
  - Мужчины жалуются на судьбу любовницам, жёнам и прочим кармелиткам, а Бенкендорф из-ливется вам, странно, может он и не мужчина вовсе? - не скрывая сарказма, выложил Пушкин про подлейшего служку Государя. Он и раньше его не жаловал и не упускал случая проехаться в его адрес, когда Государь уж очень нахваливал Бенкендрфа.
  - Насчёт этого не сомневайтесь - доложили, с естеством у него порядок полный и здравие, а вот насчёт вашей особы - да, есть жалобы от него. И кому, как не своему Государю об этом, на вас ведь никакой управы! То пасквиль тайный, то эпиграмма, то ещё что-то несуразное и не подкопаешься: ничего не нарушено, деньги не растрачены, смута не затеяна, а ему жалуются - Пушкин совсем одолел, уймите пиита: от него то одышка, то жаба грудная! - чуточку перебирая в отеческой заботливости, возразил Государь.
  - Ну, Ваше Величество, тут я его совсем не понимаю: вот с моими дворовыми и камердинерами я сам разбираюсь и никому об этом даже намёка, поскольку это моё живое имущество, людишки эти! От одышки и прочих барских напастей они избавлены и слава богу. Хоть я их не выбирал, но несу, что в них вложено господом богом. А графу положена иная доля и там тоже надо тянуть, не тянешь - вольному воля! - Силком кто министром становится?
  - А если он так советуется со мной, как ни как, все в Государстве Российском подо мной ходят и я за всех в ответе? - пожал плечами Государь, привыкший думать о себе исключительно в похвальной плоскости.
  - Тогда конечно, совет от Государя - вроде указа сановнику. У Петра Первого для этого были за-ведены ассамблеи. Государь всех слушал и давал советы. Вроде простого разговора, за столом, с вином и прочими забавами и ненавязчиво, однако громко и при свидетелях, чтоб потом не открутился забывчивостью! - Всё это потому, что людишки государевы толк имеют в понимании разных затей. Однако ведь вы, Государь, спиртным и застольем мужским никого не балуете, куда-то делись и былые ассамблеи. Вот они и строчат жалобы, грузят присутствия бумагами и там чёрт в них ногу сломит, читая и переписывая. А при Петре Алексеиче - сразу к делу! - свёл канцелярское к анекдоту Пушкин. И опять - не возразишь.
  - Это верно, ассамблеи у меня не в почёте! - Шумно и пусто. Да и у нас с пращуром натуры раз-ные.
  - Да, похожих Государей не бывает. Всяк своему времени подходит и из него исходит. Но насчёт балов, тут мы Петру Алексеичу фору дадим громадную.
  - Кстати, насчёт балов. Сегодня в Аничковом дворце маскарад, послы держав с дамами-инкогнито и наше сановничество тоже, самое время гусарить, пока холостой! - щедрой рукой и минуя протокол гоф-маршала предложил Государь. А поэт указал на свою одежду: приготовить достойный случая костюм так быстро он не мог. Государь же возразил, поскольку Пушкин среди таких гостей да-же инкогнито значил много более иных генералов с орденами и сановников с лентами и родословной:
  - Подъедете к малым воротам и вас примут, я распоряжусь гоф-маршалу. Сразу же к нему, а там и костюм найдёте по вкусу и обстоятельствам, так вас ждать?
  - Мне лестно ваше приглашение, разумеется, приду, Ваше Величество! - Но, сохраняя собственное "эго", я сразу же стану невидимкой и меня не опознать и вслед ничего не сказать - это ничего?
  - Я тоже буду не в мундире с регалиями, красавцев, похожих на меня, да с лентами и орденами будет несколько, так что учтите и с вопросами к этим двойникам не обращайтесь.
  - Хорошо, а что там можно и чего нельзя?
  - Можно всё и со всеми в масках. Государыня будет в полумаске с новой причёской и украшениями. - Это мой новый подарок. Если что-то об этом напишете, вас моментально узнают.
  - А я должен написать? - спросил Пушкин.
  - Царский подарок и такой же мадригал, мы ведь всегда говорили о гармонии, - пояснил муж и поэт вошёл в его положение. По-мужски просьба Государя выглядела достойно и он кивнул.
  Мадригал он написал на одном дыхании, поскольку эта женщина мужеское горение вызывала у всех и сия тяга к даме молодой и цветущей не утихла и к сочной и зрелой. Поэт мог сравнивать её до своей ссылки и нынешнюю и предпочтения отдать не мог. Сейчас же проблема в том, чтобы подать и не быть узнанным. Она не составила бы никакого труда, если бы ему не хотелось увидеть женщину за чтением и отметить реакцию на текст. Надо быть где-то рядом и не упустить момента истины. Живой интерес к сокровенному у него перевешивал всё!
  Всё это, собранное вместе и перемешанное самым немыслимым образом, потом выплывало в ритмах и рифмах, потчуя и его и музу. Так бывало, когда женщина не была чужой: Шарлотта Прусская из когорты тайных близких. И в верности этой тайне он не сомневался, а раз так, то и воздавал достойно. Сие не есть рутинное любовничество, а посему и хранится глубже и бережней. Нынче был шанс искупаться в этом источнике ещё раз и почерпнутое из очей дамы стоило того, чтобы рисковать всем и вся!
  Придя в костюмерную Аничкова дворца, Пушкин разузнал тему маскарада, потом в общих чер-тах слухи о том, кто в чём будет наряжен и выбрал самый ходовой образ - испанский гранд в плаще и полном комплекте аксессуаров, включая макет холодного оружия. В таком виде он естестенным образом не участвует в танцах и играх и только расхаживает по зале, с удобной дистанции обозревая помпезное пиршество приближённых ко двору.
  И на фоне публики в Аничковом дворце Государыня выглядела совсем не так, как среди широ-кого дворянского собрания. Чего-то в её блеске нехватало и что именно, он сообразил, лишь передав конверт с мадригалом. Он попал к ней через фрейлину, которую предупредил сам Государь. Конверт был особым из государевой канцелярии и она стала невольным почтальоном. Фрейлину звали София Урусова и почерка Пушкина, который не так давно писал в её альбом роскошные мадригалы, она на этот раз, сидя рядышком и прикрывая Государыню невинной беседой во время чтения, "не узнала". "Не распознала" она и его изящную и подвижную фигуру среди прочих мужчин и никак не выдала собственного волнения от его присутствия на маскараде. И в тоже время она чувствовала на себе его взгляд, понимая, что во всём этом есть какая-то интрига. Волнение Государыни передалось и ей, когда та вдруг странно задышала, ритмически чередуя внутри себя какие-то слова, музыку София различала во всех проявлениях, не упустила её и сейчас.
  А Пушкин в очередной раз отметил магию слова. У него тут же пропало желание "хулиганить" с чужими дамами и он, не выпадая из личины рыцаря Печального образа, уныло фланировал по залам дворца и смотрел на диспозиции исторической хроники в костюмах и образах. И завершая тему, отметим, что Государь заветный конверт увидел, реакцию на мадригал отметил и в который раз убедился в состоятельности Первого поэта России. - Рутинный мадригал в его исполнении выглядел достойно и взволновал получательницу не менее брильянта в золотом обрамлении.
  К Государю не однажды обращались с прошениями за Пушкина, дабы разрешить поездку за границу под самыми разными предлогами, но он на уговоры не поддавался, считая поэта весьма опасным для репутации русской короны. Пушкин обладал незыблемым авторитетом на ниве словесности и за границей вполне мог стать знаменем для малоизвестных смутьянов. И, свободный от цензуры, он наберёт слишком большой вес, чем ещё ниже опустит и так невысокую репутацию российского общества. Ещё один Байрон в эмиграции и опале - это для Европы слишком много! Была и другая причина, которую Государь не озвучивал - ревность и тщеславие! - Остановись Пушкин на жительство в Париже с его ухоженными улицами и бульварами, тёплым климатом и виноградниками в предместьях, массой театров и музыкальных сцен, он выдаст такую серию шедевров, что одним мигом затмит годами создаваемое в России. Это отметят в Отечестве и тогда молва о николаевской казёнщине примет совершенно иной окрас. Так что, сидите, господин пиит, дома за печкой и чирикайте свои цикады! - У вас и прозвище в "Арзамасе" - Сверчок.
  
  В одном из приватных диалогов с Государем, который случился после окончания операции по покорению польского бунта, царь спросил его мнение о происшедшем с точки зрения поэта, принад-лежащего миру, а не соотечественникам.
  - Вряд ли я на эту историю посмотрю с позиции Декарта или Вольтера, - ответил поэт, - я русский дворянин и вся моя родословная в служении России, а не французской просветительной миссии или европейскому Возрождению.
  - Эти углы зрения различаются?
  - Разумеется, Ваше Величество! Глядя из Парижа, наши проблемы - это лишь наши проблемы, которые цивилизованному французу даже постигать неохота. Присоединения и отъём земель для французской короны - скучная рутина и беды с этими приращениеми или усыханиями идут на уровне урожайного года или засухи - то есть от бога. Однако к извечным проблемам с поляками Вольтер или Дидро, будь они русскими, могли бы отнестись совершенно по-разному. Один наше вторжения под-держит, а другой станет в позу оскорблённой невинности и примет сторону самой одиозной шляхты.
  - У вас и монологи готовы для обоих философов? - улыбнулся Государь.
  - Возможно, я их и напишу, пусть и не так сразу, но позиции каждого уже в голове имею.
  - А какие речи вы вложили бы в уста наших современников, занятых там в полной мере?
  - Не буду писать сами диалоги и речи в парламенте, но в корзину образов из своих черновиков и журнала набросков я бы непременно взглянул. Поляков там предостаточно и самого разного свойства!
  - И что там особого?
  - К примеру, генерал Витт - фальшив, скользок и лжив! Где-то в провинции и от больших событий подальше его ещё терпеть можно, но в пылу ристалищ он явит самое негодное в своей натуре. Я немного в курсе того, что с ним и его соплеменниками было до наполеоновских войн и как тогда выглядела польская вандея. Приличных имён среди них не сыскать: проходимцы, честолюбцы, властолюбцы и разорившаяся шляхта, жаждущая реванша. А лозунги о Великой Польше - способ привлечь к себе внимание. Я по-польски читаю прилично, но не в совершенстве, однако и на этом уровне вижу фальшь в риторике польской диаспоры в России. На вашем же, Государь, уровне есть и другие более точные критерии истины, поэтому не мне вам советы давать.
  - У нас просто беседа. - Вы и я. Никто нас не слышит и вы свободны излагать своё мнение без опасения быть кем-то понятым не так. Мне не нужны советы, я просто хочу знать ваше мнение на этот счёт. Сугубо личное и не более того. О докладах и записках Бенкендорфа и Нессельроде я просто забыл! - Для вас эта картина пусть выглядит так.
  - Я не разделяю многих ваших взглядов на мир, искусство и политику внутри государства Россия. Но ваши повеления выполняю, понимая суть любой власти. В моём имении и при мне бунтов не бывает! Хотя людишки у нас всякие водятся. Относительно же природы польского бунта наблюдаю следующее: среди польской элиты, обделенной властными полномочиями, давно зрело недовольство своим положением. Шляхтич - он непременно гордый и с поднятым носом! И сидеть в глуши своего имения, а не командовать полками - это самое большое оскорбление его достоинству. Здесь корень и причины польского бунта. Сам народ от русского царя не страдает, более того, под его сенью он имеет защиту от векового врага - Пруссии. Но несколько сотен обиженных шляхтичей со своим положением смириться не хотят и подбивают на войну за независимость от русского царя.
  - Ваши личные отношения с Мицкевичем на этой почве переменились?
  - Личные - вряд ли, но ведь и Мицкевич не просто житель царства Польского, он ещё и поэт своей отчизны и на него смотрят в ожидании, будто на мессию. И он в известной мере оправдывает ожидания общества - иначе быть и не могло - Мицкевич! Я это вижу и понимаю, что и откуда вырастает, поэтому... - и Пушкин с грустной улыбкой развёл руками.
  - А что ваш друг князь Вяземский, у него там тоже есть сокровенное, раз он в полемике с вами?
  - Вы же знаете его службу в Польше, он всегда дружил с их элитой и, будучи склонным к посто-янству идей и ценностей, сейчас поддержал своих приятелей там. Мы с ним на эту тему давно держим разные взгляды и его нынешняя позиция мне ясна. Будь у меня в приятелях все эти потоцкие и текуцкие, возможно, и я бы вёл себя как-то иначе.
  - Но у вас в подругах сёстры Собаньские и их окружение, они тоже из партии полонистов, что у вас с ними - переменилось что-то или нет?
  - Ничего абсолютно! - Мадригалы, комплименты и взаимная приязнь! Недавно они были в столице и мы мило припомнили Одессу. Для них я Пушкин, а не фельдмаршал Паскевич и они даже не заикнулись об этой буче. Муж младшей Собаньской мне тихонечко признался, что партия мятежников - банда подлецов. Я и раньше в этом не сомневался, а тут ещё и признание настоящего ляха, так что, Государь, не всё так просто в царстве Польском.
  - И жестокость подавления - это неминуемые издержки высшей власти?
  - Меня в этом больше смущает и возмущает иное - паны дерутся, у холопов чубы трещат! - Не те пострадали от подавления бунта. Главари из своих повитов и фольварков разбежались по пруссиям, богемиям и австриям, а под пули и пушки подставили простых пшеков! Теперь эти неудачные бунтовщики зализывают раны в салонах Парижа и Вены и купаются в фальшивом сочувствии сановной Европы. А Браницкие и Потоцкие на это сквозь зубы: - Пся крев! - И они правы.
  - Судя по всему, вы понимаете и соседей Польши, тайно поддерживающих и подталкивающих к вражде с Россией?
  - Разумеется, Ваше Величество, - это та же подлая и коварная Европа, которая предала Суворова, после того, как он их спас от Бонапарта! И, будь я император, придумал бы для них расплату по старым грехам. Вот это будет по-нашенски и за все грехи плата. Именно элите и разорившейся от ненависти знати, а не простому народу. Иначе на все их затеи нам и солдатушек нехватит!
  - Да, ваша правда, сударь, - кивнул Государь, - не так давно покойный брат так и сказал: - Про-дажная шлюха, а не Европа! - Там все короли и правители такие. И подводили и обманывали много раз!
  - Если честно и как на духу: меня их судьба не волнует совершенно! Как элита и общность госу-дарств, Европа мне неинтересна. А вот индивиды там попадаются интереснейшие. Беседую и обогащаюсь! - на что Государь с иронией изрёк:
  - Собеседники ваши очень разнообразны и отовсюду, они графа Бенкендорфа очень озадачили, не знает, куда отнести. - Раз они беседуют с Пушкиным без особой огласки и приватно, значит и сами грешны или нет?
  - Всё здесь, Ваше Величество, всё здесь! - ответил Пушкин, указав пальцем на голову, - так что пусть ею и соображает, пост высокий, жалованье царское - вот и отрабатывай!
  
  И на том беседа закончилась. В этот раз государь остался доволен линией поэта и снова заду-мался, как тот умудряется быть в курсе таких мировых проблем, не читая докладов высших сановников и своры шпионов при европейских дворах? И выдавал свои мысли легко, будто на светском приёме обсуждал поэтические опусы. И ещё, поражала честь, которая была во всём внутреннем облике: он ни разу не опустился до личных выпадов в адрес противников, которые его обливали грязью нещадно. С его стороны только хлёсткая эпиграмма и придуманные Иван Смирнов и Феофилакт Синичкин, раздевающий в памфлете позицию противника донага. Недавний сюжет про Булгарина вызвал резонанс у публики в обеих столицах чуть не в одно время и Бенкендорф это назвал антигосударственным спичем, за который надо наказать пиита. Поскольку Булгарин - это агент Бенкендрфа, что известно не только Государю, но и всем заинтересованным, выдавать потуги глуповатого агента за глас народа - кто ж в это поверит? И эта дискуссия пииту тоже сошла с рук.
  - Никаких просителей насчёт поэта, Пушкина надо держать в России и тем самым выправлять запущенное, - подумал Государь и отправился на прогулку, дабы проветрить голову и собраться с мыслями.
  
  А что Пушкин после этого? - Он как раз накануне завершил редакцию "Пира во время чумы" и тут же отнёс Государю на прочтение. Тот прочитал, отметил своей печатью и вернул на следующий день, застав его по обыкновению во фрейлинском коридоре в покоях у Александры Россет. В связи с важностью миссии этой фрейлины у неё была большая комната для отдыха, кабинет, уютная спальня и отдельный вход с небольшой прихожей для горничной. Быт, мебель и обстановку ей устроила Государыня, а такое роскошное помещение - Государь, якобы угадывая каприз любимой супруги. У Россет была привилегия брать с собой из библиотеки книги для длительного пользования, когда в этом возникнет нужда и она возникала по запискам Государыни.
  И вот он, тот самый "нечаянный случай", когда поэт и царь встретились у фрейлины Её Величе-ства.
  - Очень занимательное чтение! - заметил Государь, передавая опус автору.
  - Я рада, Ваше Величество, что наши вкусы совпали! - сделала изящный жест фрейлина Её Величества. Пушкин стоял рядом в церемонном полупоклоне и не мешал мужчине наслаждаться женской красотой - Александра на этот раз себя не пожалела и выдала Государю на полную катушку. И поэт не удержался от проявления словесного изящества в интимности их дружбы:
  - Знать бы, что вот так воздадут за каждое совпадение пиитических страстей, опусы через Алек-сандру Осиповну пересылал бы ежедневно! - Так она хороша в благодарности.
  Государю ничего не осталось, как присоединиться - Россет и впрямь хороша!
  И через неделю опус включили в московский альманах "Альциона", а Пушкин из приличного гонорара за него списал часть карточного долга Огонь-Догановскому.
  У того были векселя многих должников по карточному столу и он, весьма и весьма обеспечен-ный помещик, их хранил больше, как раритеты с автографами, чем финансовые обязательства картёжников. Кроме Пушкина в должниках многие из элиты музыкантов, художников и литераторов. Он их периодически раскладывал в виде пасьянсов и любовался. - Если пятисотрублёвый вексель Пушкина продать через пять лет после его смерти, то взять можно не менее пяти тысяч. И он аккуратно уложил изысканный листок поэта в пачку с иными, не столь изящными и аккуратными. У Пушкина даже векселя шедевры.
   ВСЕ ВИДЫ ПАСЬЯНСОВ С ДОЛЛИ + 1826-30-31
  
  Ещё в самые первые недели знакомства с приехавшим семейством Фикельмон у Пушкина сложились близкие отношения и в их салоне при дипломатической миссии, устроенной во дворце князя Салтыкова, он стал по-настоящему своим. Там по вторникам и пятницам собиралось изысканное общество, включающее и ценителей прекрасного, и самих исполнителей и служителей Апполона и его муз. Приехавшая тремя годами раньше мать Долли и её старшая дочь Екатерина Хитрово-Тизенгаузен в столице уже освоились и имели собственный салон, куда приходил и Пушкин. За границей они прожили достаточно и родной язык порядком подзабыли по части произношения и зачастую выглядели чопорными иностранцами с ужасным акцентом и устаревшим словарём, однако понимание родных проблем осталось и их салон стал островком солнечной Италии в сером и дождливом Петербурге. Общительность и добросердечность роль сыграли и дочь с мамой стали желанными хозяйками салона для любителей прекрасного.
  Так вышло, что поэт подружился с объединённым семейством, включая и мужа-дипломата младшей дочери Долли Фикельмон. С ним он был на уважительной ноте и умный муж не устраивал сцен из-за своей умницы-жены. Выглядел он в свои пятьдесят лет подтянуто по-мужски, без живота и прочих лишних складок, хорошо двигался, носил мундир и домашний халат в равной мере свободно и Пушкину понравился сразу. Было в нём что-то естественное, располагавшее к себе почти мгновенно. Ну и решительность кавалерийского генерала никуда не делась, а обрела светский шарм и совершенно не пахла известным поэту кавалергардским апломбом. В этом трудяга кавалерист с самых низов иерархии и труженик поэтической нивы Пушкин имели одни и те же ориентриры и вехи житейского пути, несмотря на разницу возраста, точки приложения души и страну обитания. Посланник сразу же предложил перейти на свободное общение и поэт его называл так же, как и супруга домашним именем - Карл. Но добавлял - месье. Иногда, подчёркивая уважительность момента в каких-то серьёзных дискурсах, говорил - граф. В ответ же дипломат его называл Аликсом. Переходя на французский, Карл становился Шарлем и это имя к нему прилипло благодаря женщинам дома. А он отзывался на оба, что придавало глубины их интимности и доверию.
  Чаще и по просьбе приезжих они говорили по-русски, но обиходный и домашний французский всегда был под рукой. В ходе естественного и очень быстрого сближения Карл Людвиг Фикельмон объяснил молодому другу семьи правила игры и рамки общения. Понимая и зная темперамент супруги, он с самых первых дней её замужества не ограничивал ничем, но требовал сохранять собственное лицо, каждый раз, когда она что-то этакое выкидывала, показывал, как это выглядит со стороны и никак сам сие не оценивал и никуда не толкал. Такая супружеская педагогика имела армейскую природу успешного военачальника и на даму с солидной генеалогией влияла очень эффективно. И она за годы их жизни в Северной Италии в набрала приличную форму.
  Но Россия была совершенно иной страной и тут прежний опыт мало пригоден. Ну и он понимал, кому обязан собственным возвышением, поэтому женскую часть семейной эскадры подпитывал необходимыми ресурсами. Его молодая жена пленяла особ королевского и императорского ранга легко и без особых затей, поэтому с посольскими сановниками нисколько не затруднилась. Ей с большим удовольствием покорялись и саксонцы, и галлы, и латиняне, и славяне. И очень перспективный и трудный пост в традиционно враждебной России для Австрийской империи был очень важен. Решительный, выдержанный и умный политик, которым себя явил Фикельмон, сейчас был самой подходящей фигурой и русская жена из знати в этом являла массу козырей.
  Умным Фикельмон был не только на службе, но и в светской и семейной жизни, поэтому жену ничем не ограничивал, вручая свободу наделать глупостей. Ей только 26 лет, она умна, хороша собой и недавно родила дочь. Рядышком была яркая и самодостаточная мама, которая не менее темпераментна и активна в поисках живительной силы, а она для женщины всегда желанна.
  В Пушкина-мужчину мама влюбилась с чужих слов и заочно и в собственном салоне убедилась в том, что настоящий - он гораздо интереснее автора стихов и прозы. И проявления удивительной ревности мамочки к дочери по поводу внимания поэта Фикельмон-дипломат наблюдал с интересом. В этой связи в снятом под посольство дворце для графини Тизенгаузен-Хитрово устроена отдельная многоэтажная квартира с собственным хозяйством в угловом крыле большого здания. Там она могла вести независимую от дипломатической резиденции личную жизнь двукратной вдовы. И женщина этим пользовалась по полной программе, подтверждая репутацию семейного лидера и породу отца-военачальника. У неё не бывало балов, но на приёмы приходили самые интересные особы. И практи-чески круглые сутки там можно можно найти достойные уши и сердце, чтобы излиться и довериться.
  Она, как и всякая женщина в развитии, меняла свои внешние очертания, приспосабливала к ним внутренние ресурсы и вскоре обрела способности отдавать и воздавать. И это её качество было новым, для неё самой неведомым и появилось оно во втором замужестве за генералом Хитрово. В первом замужестве и будучи супругой генерала Тизенгаузена, она блистала иными красками и тоже очень ярко. Её наследственная гениальность проявилась в умениях найти ключики к сердцам самых разных людей для решения судеб пострадавших от злой судьбы. И эти умения сопровождались удивительным обаянием и женственностью, перед которыми могли устоять редкие крепости. Оставшись во второй раз вдовой в сорок с небольшим, она сумела поставить себя так, что её не жалели, а желали и хотели.
  Она в компании со своими дочерями выглядела так же достойно, как и генерал Раевский с сы-новьямина батальной картине. И прежде, чем политик и дипломат Фикельмон добрался до образа вожделенной дочери Долли, ему пришлось обаять и убедить в своей состоятельности её маму. А мама знала и умела на этом фронте всё! И его любовь к будущей жене во многом подпитывалась образом мамы, на которую дочь походила во многом. Иметь такую особу рядом - счастье невиданное и он приложил массу умений и средств, чтобы брак очень зрелого мужчины с юной женщиной состоялся.
  Тут следует сделать важную ремарку: Елизавета Михайловна не сдала дочь возрастному муж-чине, что бывало в таких обстоятельствах повсеместно, а убедила её в том, что он душка! Совершила она сие быстро и по-матерински эффективно. Доверившись маме по-обыкновению, Долли потом убедилась в её правоте и с первого же дня замужества ощутила на себе умелые и сильные руки мужчины. Его силу она чуяла во всём и эта сила имела доброту и точные очертания. Он не только был достойным партнёром в алькове, но и учителем и товарищем в житейских играх, которые обновлялись постоянно. И ей не нужно было что-то узнавать на стороне, поскольку муж знал и умел гораздо больше окружения.
  Общаясь с юными жёнами влиятельных лиц в Италии, она видела разницу во многом и понимала причины неверностей и сексуальных игр на стороне. Утоление жажды она прошла с мужем и ей этот напиток понравился. В нём было идеальное сочетание силы и ума. Муж видел в ней умную доминанту и очень умело играл на ней, буквально всю женскую энергетику преломляя через затейливый ум жены. Он кивал на хорошенькие посредственности с личиками, причёсками и нарядами и указывал, куда те сваливались, не имея ресурсов ума. Самолюбивой и гордой Долли не нужно повторять дважды и она самостоятельно разбиралась со сверсницами, оконтуривая редутами собственную территорию. Мамочка приучила её к этому ещё в девичестве и с годами сие умение только совершенствовалось.
  Ну и муж у неё был созданием избранным, выделяющимся на фоне расслабленной наднацио-нальной богемы средиземноморских курортов чёткми контурами мужества и силы. Она видела, как прилипали к нему партнёрши во время танцев и теряли головы в новом для себя инстинкте поклонения. Им хотелось хоть так приобщиться к силе, обитающей при отменной голове. Те мужчины, которые сохли по телу Долли, были интересны только инстинкту и она под мужниным управлением прошла естественную школу искушения. А по ходу собственного воспитания они разбирали коллизии прочитаных ею книг. Книги и порядок прочтения выбирал муж, а она послушно ходила на его уроки жизни. В общем, к пятому году замужества она была готова, как выпускница старинного университета, знающая много и из первоисточников. Поскольку ученица способна и умна, то учитель поощрял её особыми жестами, давая свободу там, где мужья обычно умирают от ревности. И она отведала многое из якобы запретного, так и не испортив вкуса к чистому и настоящему.
  В Санкт-Петербурге она освоилась хорошо и стала достойной помощницей мужу. При этом она чутьём понимала нюансы политики, проводимой умом мужа, и видела, что не всё из этого идёт на пользу её Родине. Особого раздвоения она не ощущала, поскольку знала многое из приводных ремней и рычагов и понимала неизбежный ход истории и роль каждого индивида в ней. Эти лекции муж с ней провел в виде установочных в первые месяцы супружества и потом лишь изредка указывал на практические результаты теоретических предпосылок. В этом плане она уже через несколько лет превзошла маму и считала сие достоинство следствием системы в обучении, послушания и дисциплины. Уже поначалу, увидев предпочтения жены в новой стране обитания, Фикельмон решил упредить вероятные глупости молодой дамы и позволил ей всё с теми, кто дорог и отвечает по-достоинству. В список избранных попал и Пушкин. Вскоре дипломат сделал несколько иных шагов навстречу и не увидел ничего предосудительного в его поведении, преклонение перед умом и грацией жены он принял за знак понимания и полностью освободил Долли от любых ограничений с поэтом.
  - Ты так доверяешь мне или это риск военачальника малыми силами перед большим сражени-ем? - спросила Долли мужа.
  - Долли, ты знаешь, что я тебя люблю всю. И твои игры с разумом тоже. И уверен, что ты меня тоже любишь. И мне нравится видеть тебя играющей в собственные, а не навязанные кем-то игры!
  - Женщина по природе своей изменница, мы это с тобой видели в самых разных типах.
  - Женщина верна, пока любит! У нас это есть и я счастлив иметь такую жену.
  - Спасибо, Шарль, я это оценила!
  И Долли обрела патент на игры с музыкантами, художниками и прочими свободными людьми. Это выразилось в серии портретов от лучших художников, выставленных в приёмной у посланника и он, как настоящий джентльмен, сам расплатился с портретистом за выбранные женой полотна. Куда делись остальные, Долли не знала, но догадывалась, что муж всё сделал как надо. То же вышло и с прочими представителями муз и лишь Пушкин задержал её внимание и породил глубинную тягу разобраться с природой творчества. Долли знала и умела многое по этой части, поэтому с профессионалами из творческой корпорации становилась весьма и весьма любопытной.
  Попав в орбиту пушкинской школы изменниц и победительниц, она сразу же явила себя отлич-ницей теории и практики, чем привлекла внимание поэта по-настоящему. И Фикельмон сию субстанцию жены из виду не выпустил. Жена не препятствовала общению мужа с поэтом и их знакомство вышло простым и естественным, чему немало способствовала мамочка Долли.
  Долли считала, что мамочка по этой части даже чуточку перебрала, но кто знает меру всему!? К тому же курсистка явно выросла из наставлений для приготовишек и требовала новых лекций и семинаров. А это иной уровень отношений и вот однажды Фикельмон пригласил Пушкина на беседу и без особых затей предложил сопровождать жену на костюмированный бал.
  - В каком качестве сопровождать? - уточнил Пушкин.
  - Вы её супруг и на вас лежит обеспечивать её честь и достоинство! Надев хорошую маску, вы смешаетесь с толпой и сумеете удержать свою спутницу от фирменных жестов. Быть неузнанной ей очень хочется, как и вам. Весь смысл в авантажности вашей линии, сборе трофеев по неминуемым на балах ристалищам и своевременной ретираде неузнанными.
  - Весь бал от начала и до своевременной ретирады?
  - Начиная с туалета дамы, чтобы быть полностью в курсе её проблем. У них тонкая ткань нервов, сложное устройство белья и одежды и настоящий ценитель её сущности должен точно знать, где надлежит лелеять и ласкать, а куда не касаться ни за что, дабы не испортить картины очарования. Вы ей будете не любовником на час, а мужем и другом. Дуэли тоже на вашей совести.
  - Любящие мужья так не поступают! - Я бы, к примеру, имея Долли в жёнах, ни за что такое не предложил.
  - Вам тридцать и вы поэт, а мне намного больше и я дипломат. Я люблю Долли по-настоящему и хочу, чтобы у неё всё было хорошо.
  - И вас не смущает моя репутация?
  - В моих глазах вы человек чести и недостойного моей жены не позволите ни себе, ни кому-то другому. Остальное не стоит обсуждения. Прозвучавшее было чуть не объяснением в высшей дружбе и доверии. И всё это лишь из желания сделать жену счастливой. Случай редкостный и упускать его нельзя!
  - М-да, - вздохнул гость дома, - такое от мужей редко встретишь! Но Долли стоит того, чтобы вкусить и из этого блюда. Я ничего от себя не обещаю, но этот раут со мной будет полноценным и пройдёт по её капризам. А что она себе придумает, я не знаю.
  - Я тоже, - улыбнулся муж и мужчины пожали друг другу руки. Обе сильны и тверды и это в ко-торый раз понравилось обоим. Шарль пригласил жену и она тут же выдала концертный номер, усев-шись к нему на колени и лукаво поглядывая на гостя.
  - Ты что-то хотел сказать при Аликсе? - сказала она, поправив складку халата на плече. И гость не удержался от одобрительной улыбки - он такое сумасшествие поощрял:
  - На бал к Сперантским тебя сопроводит Аликс. Костюм и прочее - с ним! А я отдохну от суеты, освобожу голову для основательных выводов и в таком вот чистом виде поработаю с документами, их накопилось порядком. Думаю, два-три дня буду занят ими и из дома ни ногой.
  - Ты у меня спрашиваешь мнение или ставишь перед фактом? - попробовала капризный тон жена, но муж слабины не дал и ответил:
  - Долли, ты моя собственность перед богом и только перед ним я в ответе за тебя, в мирской жизни ты свободна. - Это моё мнение о бале или факт?
  - Хорошо, - улыбнулась Долли сидевшему напротив Пушкину и откинулась на грудь мужа - она так и вздымалась, имея рядом раздражитель силою в несколько полевых армий.
  И мужняя свобода от жены началась тут же. Переключаться на работу при такой супруге всегда непросто, поскольку она умела захватить в нём всё и не отпускать никуда. Сосредоточиться на серьёз-ном и развивать мысли в их свободе и научном течении с нею рядом не получалось, хотя некая све-жесть от неё веяла и на документах не очень серьёзных позволяла что-то и сформулировать. Сейчас же предстояла очень глубокая аналитическая работа и любящую умницу надо к кому-то безопасно пристроить. Пушкин был вариантом идеальным и с ним Долли себя сдерживать не станет, поскольку они почти ровесники и общих эмоциональных точек имеют предостаточно.
  Он ушёл в служебный кабинет и велел к себе никого не пускать. Долли улыбнулась партнёру и развела руками. - Собираться на бал надо уже сейчас, а Пушкин к тому не был готов, зашедши к ним ненадолго, уже вскоре надеясь поработать с текстами своих опусов, поскольку светская жизнь выбивала из творческой колеи. Однако случай с Долли был исключительным, а предложение от солидного иностранцаи вообще нигде в истории не прописано.
  Они занялись костюмами и реноме для бала, где придётся играть что-то особое, чтобы их не узнали. Полное инкогнито составляет самое главное в репутации гостей такого бала. Пушкин не торо-пился с выбором персонажа и для решения сложнейшей задачи - спрятать такую яркую индивидуаль-ность как Долли, заставил её перемерить весь гардероб. И отставил затею, поскольку Долли в любом из примеренного видно за версту, какую маску не цепляй сверху. Самому Пушкину тоже непросто перевоплотиться, поскольку собственную, уже многим известную, вазомоторику ничем не прикрыть.
  Значит нужен образ, с обоими комедиантами несовместимый. Точнее, нужно придумать два образа.
  - Что-то есть ещё? - сказал он, отвергнув очередное платье и маску.
  - Может, маму спросим? - растерянно предложила женщина. И этот вариант ему не понравился. Он отмахнулся - нет!
  - Долли, ты умная женщина и всего в тебе предостаточно. Но музою мне не была. И твои порт-реты я не писал, только наброски и наскоро. Сейчас мы выпьем чего-то серьёзного и я тебя рассмотрю основательно, а там, глядишь, и идея привидится.
  Они прошли в малую гостиную и закрылись на задвижку. Питья там достаточно эскадрону гусар на марше. И есть фортепиано. Пушкин пил, а она играла итальянские пьесы.
  - На Лауру ты не похожа! - через некоторое время отозвался мужчина и женщина выложила сдачу:
  - Ты на Петрарку тоже! - и продолжила наигрывать милое и кантиленное.
  - Слушай, Долли, а это обязательно, чтобы нас не узнали? - А если мы сыграем что-то особое, какой-то сюжет из античности или европейских легенд? - Условия соблюдены, мы в масках персонажей и не мучаемся от того, узнают нас или нет. Мы просто играем ряженых в кого-то, а? - сказал мужчина и женщина загорелась:
  - Аликс, я тебя обожаю!
  - Ты уже и роль выбрала? - спросил мужчина, постепенно входивший в роль мужа этой фурии. Она просто создана для эскапады!
  - Да! - Я буду Дездемоной, а ты мой милый Отелло.
  - Весь бал я буду тебя обожать и охранять от происков Яго, а с последним танцем убиваю и рыдаю над твоим телом! - Так? - и женщина прямо-таки выдохнула:
  - Да! - И весь бал мы будем общаться, будто играем пьесу по-настоящему. Яго и прочих персонажей назначим по ходу пиесы!
  Решив главное, остальное парочка "супругов на сутки" одолела неспешно, въедливо погружаясь в задуманное действо. А это и костюмы с гримом, и стиль общения, и многое другое, из чего состоит жизнь актёров. Устроив всё и освоившись в ролях, они вошли в кабинет Фикельмона и разыграли простенький этюд на тему Шекспира. Хозяин кабинета его оценил по-достоинству и сказал:
  - Мне понравилось. Я бы эту Дездемону тоже убил, чтоб никому больше не пришло в голову очернять такое божественное создание.
  - Невинность жертвы - это запрещённый ход ныне! - вздохнул Пушкин, - надо что-то другое.
  - Это верно, в невинность Долли уж точно никто не поверит, - согласился муж настоящий и со значением взглянул на заместителя. Он к ней приложит то, чего так хочется молодой женщине от мо-лодого мужчины. - Страсть, запах крови и мужской живицы, без которой женское обоняние страдает катастрофически.
  С этого дня графиня Фикельмон забыла об откровениях дневнику на несколько лет и о сыгран-ной роли не призналась никому. Эта роль была намного волнительней сомнительного факельного приключения с Александром Первым и переменила в ней массу женских функций.
  Восемь часов в роли Дездемоны рядом с Отелло-Пушкиным стали поворотной датой в жизни женщины. Никакого сравнения с живыми картинами, шедшими в светских компаниях и ничего похожего на сцены в театре.
  Когда всё карнавальное закончилось и они сидели в посольской карете, она ещё не вышла из образа обожаемого существа, тело которого у всех на глазах унесли под молчание публики. Три сотни гостей наблюдали живую сцену из прошлой жизни. И всем женщинам хотелось оказаться в руках наивного мавра, а мужчинам нести тело ненаглядной Дездемоны. - Фурор настоящий и успех невиданный.
  Увидев, что Долли стала тихонечко оживать, Пушкин сказал:
  - Не знаю, то ли жена ты отменная, то ли актриса гениальная! Так отдаться ряженому и у всех на глазах! - Долли - ты чудо из чудес! - она долго размышляла и ворочалась на уютных подушках посольской кареты, затем уронила очередную слезу и сказала:
  - Домой мне рано. - Хочу ещё!
  Быть мужем понимающей ровесницы оказалось ненакладно и они отправились за приключениями. Только к обеду следующего дня счастливая пара калифов-на-час заявилась в посольский дворец. Увидев цветущую жену и сильно уставшего спутника, муж развёл руками и сказал:
  - Удача этой женщине - подруга верная. Вижу, ей всё равно, кто в роли мужа. Аликс, спасибо! - Обошлось без дуэлей? - на что Пушкин не ответил и взглянул на Долли, та немножко поразмышляла и сказала:
  - На меня смотрели и ревновали даже дамы полусвета. Мужчины из гвардейцев тоже интереса не скрывали и прежним дамам, сидевшим у них на коленях, давали отмашку. - Я такого не видела ни-когда!
  - Тебя хотели низменно и это возбуждало? - уточнил Фикельмон.
  - Я только сейчас поняла собственную подноготную, Карл! Она у меня та же, что и у них! - Мне нравится, что из-за меня дерутся. И что делят без моего на то спроса. И победитель возникает из драки, он просто берёт меня за руку и говорит - Пойдём!
  - А ты?
  - Я иду с ним, не задумываясь! - Карл, я такая же, как все они.
  - И тебе нравится быть такой?
  - Теперь уже нет, а тогда и с Аликсом - да! - Там стоял такой запах, он возбуждает и нет сил ему противиться. Поэтому я сразу же иду с победителем.
  - Ты уже пришла в себя?
  - Нет, Карл, нет!
  - Он ещё твой муж?
  - Да, Карл, мы должны эту пьесу дописать и доиграть.
  - Отлично, ваше время ещё не закончилось, а я тоже поработаю, у меня собственное вдохновение. - Аликс, спасибо, я ваш должник!
  - Мы не спали, ты и я, мы ведь заслужили совместный сон? - легко произнесла женщина и мужчина ей подчинился: он валился от усталости. Двое суток без сна - теперь для него это много.
  Что им снилось, не знает никто, о том, что произошло на самом деле, тоже тайна двух сердец, ну и муж у Долли был настоящим мужчиной и с поэтом подружился навсегда. Честь оба понимали одинаково. А в такой стране, как Россия не так много иных ценностей, чтобы разбрасываться честью.
  Потом гость ушёл, а жена вернулась к делам дома и вскоре зашла в кабинет мужа, он, просветлённый и знающий истину, работал с бумагами. Она тихонечко прильнула к спине дорогого человека и обняла плечи, уронив кисти рук на грудь. Он пошевелил головой и нашёл ещё тёплые ото сна ланиты, они были милы и призывны. Вскоре она сидела на коленях мужа и смотрела в серые понимающие глаза.
  Они женаты уже много лет, но та игра юной девочки со взрослым доном Карлито сидела в па-мяти обоих и ласкала воображение. Они немножко полюбовались друг другом и перешли к обычному ритуалу, обсуждению минувшего дня: он о главных точках работы и документах для Вены, а она о собственных радостях и огорчениях. Спрашивая о парочке дней и ночей с Пушкиным, он уточнил ряд деталей, в том числе и что во всём этом запомнилось более рельефно. Ни одна супруга с мужем о таком и так не беседует и Долли гордилась своей избранностью.
  - Карл, у него такие руки! Прежде я не замечала этого, а в этот раз - как откровение.
  - Что в них?
  - Много чего непередаваемого, но вершиной нашей с ним шекспировской миссии была последняя сцена, где он душит любимую Дездемону. Сцены для многих узнаваемые из живых картин, поэтому все видят нас в сюжете. Были сцены и проходные, мы сыграли фрагмент с платком от Яго. У меня она вышла изумительной. Я любила своего Отелло и платок, осквернённый чёрной душой, тут же и выбросила.
  - А что он, твой супруг?
  - Карлуша, он меня любит! - Боже, что написано в его глазах!
  - Написано от Отелло или от Пушкина?
  - Ну, не знаю, кого там больше, но любовь, нежность и боль настоящие.
  - Он муж ещё не настоящий, а боль уже есть? - Ты не ошиблась?
  - И боль, и ревность, и любовь!
  - Платок он растоптал?
  - Да! - "Змеёй шипящею он свился и был готов любовь убить!" - Потом мы доиграли остальное и с нас по ходу пиесы не сводили глаз.
  - А что Государь и Государыня?
  - Они сошли с подиума и смотрели сцены из пиесы вместе с другими. Я не знаю, как он смотрел на меня, но ревность в очах Государыни я увидела отчётливо.
  - Ей самой хотелось быть убитой или она не терпит тебя рядом с Аликсом?
  - Не знаю, чего больше, но есть и то и другое.
  - Государыня - актриса?
  - Выходит - да!
  - Интересно, но бог с ними, продолжай про вас с Аликсом!
  - После финального монолога он так на меня посмотрел, что я и в самом деле стала Дездемо-ной. И он с шёпотом: "Любимая, усни и не знай клеветы света! - Ты невинна и я буду с тобой всегда!" - уложил меня на диван и приложил руки к груди, а потом сдвинул к шее, имитируя удушение.
  - Ты потекла?
  - Да! - И сразу же он сдавил мне грудь у шеи, не давая шевельнуться. Дышать я могла, но не двигаться. Я чуяла его дыхание и знала - это сущность любящего мужа. Не мужа-любовника, с которым я Кибила и Астарта, а мужа понимающего и спасающего душу!
  - Все видели лицо мавра и подчинялись пластике неминуемого. - Ты чуяла то же?
  - Карлуша, бери больше! - Я ему диктовала и он говорил! Чуть иначе, чем у Шекспира - в том вся прелесть. Но он говорил именно мои слова, изменённые!
  - Вы стали так близки, что интуитивное уже есть?
  - Как видишь! - выдохнула она, ещё в образе любящей и любимой принцессы. Фикельмон де-ликатно улыбнулся актрисе от импровизации и сказал:
  - Продолжай, что было потом?
  - Его пальцы на мне и я их чую всем существом, будто у нас сокровенное соитие, хотя они только на груди и шее. И он некое число мгновений, может быть двадцать или около того удерживал руки на шее, а я чуяла их жар и необыкновенное волшебство. - Мне хотелось такого удушения ещё и ещё!
  - Соитие с этим может сравниться?
  - Нет, соитие - это упражнения, приятные или не очень. А руки на шее - это нирвана! Я замирала и не дышала сама.
  - Так здорово?
  - Не описать! Я в эти мгновения по-настоящему поняла фразу из Гамлета "Умереть, уснуть и ви-деть сны, быть может!" - Он маг и волшебник! Ни единого лишнего жеста и слова. - "Любимая, спи!"
  Карл, равнодушному такое ни придумать, ни сыграть! Я думаю, он меня по-настоящему обожа-ет! Не скажу, что любит по-большому, но пережитое с ним я не ведала более ни с кем.
  - Ты им занемогла?
  - Да, Карл, да! - ответила она и углубилась в глаза любящего мужа. С ним она всегда в безопастности и под эгидой незаурядного ума.
  - Он был твоим мужем, но не любовником? - подытожил он.
  - Супруг из мавра вышел изумительный.
  - Ты хочешь продолжения?
  - Да!
  - Быть женой двух мужей? - уточнил Карл и жена кивнула, не в силах произнести греховное. Муж оценил состояние жены и ответил:
  - Хорошо. - Я думаю, честь такой затейливой супруги он сохранит. Ты сама объяснишься с ним или мне подключиться? - и жена пожала плечами, не в состоянии размышлять здраво.
  - Хорошо, мы с ним заключим соглашение. Мужское и рыцарское.
  - Ты поделишь меня с ним? - удивилась жена.
  - То, что принадлежит ему, это ваше и оно уже есть, а мне достанется остальное. Тебя так много, что ревности негде будет разгуляться. Ну и он мне тоже нравится. Думаю, мы по-мужски и вместе тебя сохраним лучше, чем поодиночке. - Сцену удушения видели многие?
  - Чуть не половина гостей, мы были на небольшом подиуме, это рядом с ложей, где обычно сидят Государь и Государыня.
  - Они ахнули?
  - Замерли! И когда я перестала дышать, это поняли всё. И все охнули. Сама не видела, но нам сказали.
  - Что ж, какое-то время они вам будут мыть косточки, а потом примутся за других. А Шекспира, я думаю, они прочитают тоже. Что-то из финальной сцены вскоре прозвучит, но уже из других уст и в ином контексте. Но как быть с его другом Вяземским? - Их ведь ни за что не совместить! - на что женщина легко пожала плечами:
  - У него не тот напор и задушить вот так убедительно ему даже в голову не придёт. С этим я справлюсь. А с Пушкиным - нет, так что следи за нами. Чуть что...
  - Но ведь муж?! - улыбнулся Карл.
  - Да! Для такого мужчины нужна особая женщина.
  - Как ты? - не скрывая иронии уточнил муж и жена согласилась.
  
  Через несколько дней на одном из очередных раутов Шарль устроил тет-а тет и побеседовал с поэтом. Само предложение дипломата поэта не удивило, а подноготная суть слегка упростила линию в подводных течениях светских интриг и сплетен, куда он попадал постоянно. Теперь Пушкин мог бывать у Долли и Карла в любое время и входить через служебные двери, где его примут так же обстоятельно, но приватно. И в такие интимные минутки Фикельмона звали на французский манер Шарлем, что ему очень нравилось. И в салоне Долли у них с поэтом свободные отношения, она не мешает ему в свободной охоте, а он уважает её свободу куролесить. А в остальном - они тайные муж и жена. С этого дня публичная сторона отношений Долли Фикельмон и поэта перестала журчать и светиться и на них уже не обращали внимания. В её фаворитах долго значился князь Вяземский, потом старший Брюллов и так далее по списку тайного мужа заговорщицы.
  Как-то раз, вернув Долли домой из чуть не суточного тет-а-тета, на дачной резиденции послан-ника, Пушкин слегка задержался у них, любуясь свечением возбуждённой женщины. Она долго отхо-дила от тайных развлечений с поэтом и переливались всеми тонами и регистрами сыгранной ею пьесы. На этот раз они играли что-то из древней классики и Долли была в роли Беатриче, выслушивая нескончаемую анфиладу сонетов, исходящую от спутника. Массовка и статисты - слуги и музыканты, без слов и полном неведении о намерениях барина с барыней. Они смотрели и реагировали согласно сыгранной для них коллизии. По тому, как светились их лица - экспромт с барами им понравился: слуги любовались барыней, а служанки трепетали от поведения барина. В театре всё не так и публика тоже. И она сказала:
  - Побудь со мной ещё чуточку! - рядом стояла камеристка, готовая снимать с дамы сложную конструкцию роскошной старинной одежды. Иногда Пушкин оставался и всё в ней видел до конца. Картина того стоила и он с удовольствием проникался таинствами женского изящества. Но не сейчас, такой каторги ему не вынести! И он ответил:
  - Нет, Долли, остальное для Шарля!
  Он нашёл мужа в кабинете, тот рассеянно перебирал бумаги и размышлял об итогах работы над очередной депешей в Вену. В целом пакет документов выглядел достойно и он тихонечко переключался на домашний лад, то есть жену и дочь. Пушкин увидел Шарля именно в таком состоянии.
  - Аликс, вы что-то хотели? - спросил он гостя. Их дружба перетекла в нечто большее, чем принято в таких кругах и Шарль с удовольствием беседовал о жизни. С этим удачно развивался и русский язык. Большую часть бесед они вели по-русски и на французский переходили, когда у дипломата не хватало словаря для точной передачи мысли.
  - Вы уже всё закончили? - спросил поэт, - у меня дело нескольких минут, но его нужно завер-шить обязательно.
  - Устраивайтесь, я к вашим услугам! - ответил Шарль Фикельмон, делая широкий жест.
  - Не буду говорить вещи банальные о Долли, вы о ней и так знаете достаточно. Она роскошная женщина и удобная жена. Я вижу вашу руку в ней и хочу поблагодарить за щедрость и доверие. Нынче мы с ней проделали весьма сложное и интересное дельце и она из темы и тональности ни разу не вы-пала. Я играл на её арфе с удовольствием и она всегда звучала в нужной тональности. - Ни единой фальшивой ноты за ночь! Изумительная женщина.
  - И вы ни разу не вспомнили, что она замужем и с вами только играет?
  - Где-то на закраинах души это возникало, но к нам и близко не явилось. Она была спутницей и сопровождала меня по всем закоулкам адовой пустоши. Я всегда чуял её женственность и знал, что она со мной.
  - А с теми балами, где участники настоящие, а не безмолвные слуги нынешнее сравнить можно?
  - Особой разницы в уровне игры нет, просто там были диалоги, а здесь реприза двух прима-донн. И все ею отвергнутые остались в прошлой жизни.
  - Её соблазняли и увлекали, но она предпочла вас?
  - Как-то так, но у нас давно обыгран иной вариант, я как бы её только сопровождаю и не более. Муж дома, я же вроде тени. Она танцует и флиртует, на меня не глядя и ни в чём себе не отказывая. От её фокусов можно сгореть, но к ней тянутся и тянутся!
  - Она им что-то позволяет?
  - Надеяться!
  - И только?
  - Разве этого мало при таком муже и немом, но вспыльчивом спутнике?
  - Вы сегодня ревнивый мавр?
  - Я охраняю границы: это можно, а сюда не положено! Остальное не моя забота. Они это видят и вьются у границ.
  - Авось да обломится? - вставил русскую фразу Шарль и Пушкин улыбнулся, поощряя погруже-ние в игру.
  - Всегда что-то и где-то не обговорено и шанс у расторопного соискателя, конечно же, есть.
  - Вы танцуете и беседуете с другой женщиной и на Долли смотрите издали, так, как бы по обя-занности?
  - Да, Шарль, именно так и я получаю массу флюидов, которые окрашены в слова и намерения обольстителей.
  - По вашему умыслу её обольщают юные кавалергарды, а вы тем временем умыкаете в грех юных жён возрастных мужей? - Она не мешает вам, а вы ничего "не замечаете" за ней!?
  - Ну, примерно так, с разными выходит по-разному, хотя, в общем вы правы.
  - Но сегодня ваша чаша переполнена и вы пришли разделить напиток со мной?
  - Да! - Хотя, я думаю, мы знаем двух разных женщин. С вами она иная. - Женщина всегда пах-нет мужчиной!
  - Я в этом убедился давно. И смею сообщить, что вами она прониклась так глубоко, что я порой начинаю ревновать! - Ваш дух из неё не выветривется! - Совершенно!
  - Чтобы уравновесить чаши удовольствий, скажу, что от вас у неё не только ароматы, но и устройство дерева. Ветви и листочки её собственные, а вот устройство кроны и корней - это чисто ваша епархия.
  - Вы и туда забрались?
  - Я не мог отказать себе в этом, да и Долли обидится, если этого не сделать. Между нами по-верхностности нет ни в чём. Вот так свободно я ни разу не играл с женщиной и мы знаем, что за это ни ей, ни мне ничего не будет. И она в рамках игры и свободы просто богиня! - Вот за это я и пришёл вас поблагодарить.
  - Не хотите ли немножко вина? - Оно успокаивает, но тонус души так и остаётся возвышенным.
  - Моя муза постоянно ревнует и сцены устраивает ужасные. - Возможно, вино умерит её пыл?
  Мужчины выпили и продолжили беседу. Кроме Долли им было что обсудить. Но длилась муж-ская идиллия не так уж и долго, вскоре явилась Долли, она переоделась ко сну и зашла к мужу узнать его здоровье. Если оно в порядке, то Долли остаётся в его спальне и там будет до утра, если же нет, то...
  - Что вы без меня пьёте? - спросила она и устроилась на диванчике рядом с мужем. Напротив в кресле сидел Пушкин и держал бокал с вином. Ей налили и она выпила тут же, а потом забралась к Шарлю на руки, как ласковая кошка. Так себя любовницы не ведут, решил гость и поднялся.
  У него была не менее ревнивая супружница-муза и её нужно срочно ублажить. Он уже чуял, что скажет ей и как ответит она. Он поднялся и только кивнул супругам. Что сотворит с Шарлем Долли, он догадывался и срочно улетел от соблазнов.
  В такие ночи супруги забывали обо всём и женщина становилась и кибиллой и астартой одно-временно. Без игр с Пушкиным такого не дождаться и Шарль с чистым сердцем желал ему здравия ду-шой и телом. С другой же стороны, то, что поэт получал от Долли, было настолько сильным и необыч-ным, что муза упрямилась и ему приходилось всё устраивать самому.
  К тому же, такое ни за что не напечатать. Но в листах переписчиков разойдётся моментально. Эта часть творческой мастерской у него отлажена нормально и он ещё по пути домой придумывал строки и фразы. На картёжные развлечения должно хватить.
  Никита поднялся быстро, приготовил рабочую смесь, зажёг свечи и удалился, оставив барина наедине с капризной дамочкой. Он чуял её настрой так же, как и барин и радовался удачным строкам, как и они оба. Записочки и пакеты он относил умело и ни разу его и барина за этим не поймали, куда бы их отнести ни требовалось. Никита аккуратно закрыл дверь и расположился на диванчике, зная, что до утра не потревожат. А утром надо быть начеку, поскольку не раз барыни разных конфессий в нарядах камеристок прибегали узнать итоги ночи поэта с музой. И надо деликатно не пустить им отвергнутых и придержать до поры привеченных, пока барин не очнётся от оргии с музой. В течение месяца-двух список менялся иногда коренным образом. Некоторые даже забирались в постель и пили кофий вместе с ним. Бывало и так, что, разбросав подушки по углам, они вместе с хозяином читали ночные опусы.
  - Сколько их было? - Стыдно признать, но если стать перед иконой пресвятой Богородицы - то не счесть! А с виду все такие аккуратные и пристойные и сразу не подумаешь. Никита сомнений в голову не брал и служил барину верой и правдой. Потому спал крепко и без кошмаров.
  
  Со временем у отношений поэта с Долли Фикельмон появилась новая глубина и она плавно перетекла в историю с массой интимных сюжетов и умолчаний. Их этюды отличались от того, что бывало с Кэт Карамзиной, но только сюжетами, в насыщенности же и шарме были наравне, сообщаясь вкусовой гаммой и тягой к гротеску. И Кэт и Долли нравились вещи "за гранью" принятых вкусов и они его подталкивали туда с усердием неофиток. Но с Кэт такое нынче случалось редко, а с Долли почти всякий раз после посольского кофе наедине. И само собой сложилось отчуждение от публичности и суеты света.
  Когда поэт представил им молодую жену Натали, Долли отметила то, чего никогда не будет в ней. - Поверхностного блеска и прохлады. Ну, и покорности сказочной красотки капризам мужской власти в предвкушении собственной. - Неужели ему недостаёт именно этого? - думала она, разглядывая молодожёнов на балах и раутах. Аликс казался счастливым обладателем выигрыша и не скрывал этого. И Долли ему ответила прохладой, которая даже не пахла прелестями его Мадонны. Это увидели и сделали выводы. А Долли разумно вела свою партию и осматривалась по сторонам, полагая, что так же выжидают и другие подруги поэта. Все при мужьях и репутациях, но в игры стремящиеся по-прежнему.
  - Тебе нравится с ним вот так? - спросил Шарль¸ раскуривая вечернюю трубку с лечебным ароматом табака, он нравился и Долли.
  - Очень! - Понимаю, что глупо, но удержаться не могу.
  - М-м-да-а! - ответил муж, - Я тоже как-то не очень понимаю его страсть к этой женщине. - Может, он в молодости не насытился вами, дамами с телом и очами вместо души? - Как считаешь?
  - Карлуша, милый, я никак не считаю, я просто и глупо, как простолюдинка какая-то, ревную его к жене!
  - Не нужно было останавливаться на ваших художества, тебе следовало затянуть его собствен-ной беременностью. Тогда, возможно, он бы не стал добиваться её так долго и остановил свой выбор на тебе. Ты беременная - это нечто и мадемуазель Гончаровой уже ничего бы не светило!
  - Ты же знаешь - такому не бывать!
  - Он слишком горд и так с женой друга не обойдётся?
  - И это тоже, но главное в его душе иное, когда-то он себе придумал взять невесту невинной и обратить в свою веру. А я уже готовая Цирцея и пахну тобой, тобой, понимаешь, Шарль, а не им! - Он это говорил не раз.
  - А жена не Цирцея и это он видит уже сейчас?
  - Да! И я понимаю его разочарования. Хотя в качестве Мадонны на балах она и хороша. Но уверена, что жена из неё не очень!
  - Это глухая ревность или ты что-то увидела?
  - Он ведь и муж тоже, так что считай - я это увидела. Я это прочитала в его взгляде.
  - Разочарование я тоже увидел. И оно совсем не в той части, что возмутила тебя. Тебе это инте-ресно? - он приласкал расстроенную жену и та не стала себя сдерживать, разрыдавшись на всю жен-скую мочь. Лишь утром, поднявшись из мужней постели в его кабинете, она подошла к зеркалу и, раз-глядывая себя утреннюю, спросила о вчерашнем:
  - Так что же, Шарль, в ней возмутило тебя?
  - В отличие от толп страждущих, я сокровенности тела не жажду и вижу главную суть. А это простенькая девица с фигурой и личиком, недурна и внутри, но это и всё! И я вижу, как он смотрит на тебя со стороны. Большей боли от мужчины видеть не приходилось! Она внутренняя, но мы близки и я вижу её. - Долли, его жена даже не представляет, с кем её свела судьба. И дело не в образованности и светском необиходе, нет!
  - Продолжай, - обернулась Долли, отметив натужную паузу в монологе мужа. Он вздохнул и сказал:
  - Если просто и в целом о ней и о нём, как супруги они - это губительный мезальянс! Просто трагический и без шансов на спасение. Она рисковая купчиха, а он бог! - Чем их можно сблизить, не знаю. Дети - это некие иллюзии в родовом смысле, но для этого не стоит ломать жизнь, достаточно взять подходящую наложницу с телом и добротой в очах и проблема решена.
  - Купчиха!? - повторила слова мужа Долли и прислушалась к их смыслу и звучанию. Он в кото-рый раз видел истину в россыпи перепутанных деталей и она улыбнулась собственной удаче с мужчи-ной в доме, душе и спальне.
  - И бог! - Вот оно и не складывается.
  - Шарль, сделай так, чтобы она тебе доверилась. Пусть она ходит к нам, даже в моё отсутствие. Ты понимаешь, о чём я?
  - Истории про королей и императоров? - ухмыльнулся прожжённый соблазнитель и губитель женских репутаций в молодости. Ни одна из слушательниц не устояла и отдавалась рассказчику гораздо ранее оглашения процедуры коронаций претендента на престол.
  - Да! - Она во всём этом увидит то, что покажешь ты, а не эти Романовы. - Боже, такая страна и убожество на троне!
  - Ты думаешь, хоть где-то в этом отношении лучше? - Просто ты русская и твою гордость оскорбляет солдафон с царской короной. Прусские короли не лучше, а французы и вообще - пациенты для врачей особой специализации! - он подошёл к жене и указал самую любимую часть её тела: - Хочу её!
  - Возьми! - ответила она и попала под мощную и стремительную кавалерийскую атаку. Сметённая вихрем мужской страсти, она забыла обиды и горести, отдавшись неге и боли слияния. У них бывало и так. Поэтому она не думала о чужих мужьях, зная прелести и силу собственного. Это его чаяния и труды сделали её такой стройной и изящной, не боящейся разрушительных беременностей, им достаточно одной дочери. Она приняла принципы мужа и не жалела об этом. Но где-то в самых закраинах души сидела боль, она и нежила и беспокоила. Но ничего с ней не поделать. - Это её муж, единственный мужчина, с которым она могла быть счастлива в полной мере - его зовут Аликс Пушкин. Но он женат на пустенькой купчихе! - Что ж, Шарль её как следует обиходит и она будет бывать в их доме, передавая аромат своего мужа другой жене. - Долли умела выходить из положения и с Аликсом должно получиться так же.
  
   ЕЛИЗАВЕТА МИХАЙЛОВНА ХИТРОВО + середина лето 1827
  
  Салон графини был удобным местом встреч литераторов и любителей искусств самого разного толка, но высокого уровня, там затевались дискуссии и хозяйка устраивала для них темы и поводы, ча-сто взятые из жизни столицы. Пушкин у хозяйки пользовался уважением и пониманием. Он видел, что хозяйка для этого делает максимум возможного в столице. Зная корпоративную кичливость и заносчи-вость творческой публики, он удивлялся доброте и терпению Софьи Михайловны. Для неё было первостепенным делом приветить гостей со знаком близости к Парнасу и каждому вручить герб преимущества и самодостаточности. Для чего она имела массу приёмов и дамских хитростей, к тому её обаяние и теперь не испарилось и вполне ощутимо и согревало и сводило с ума. У неё в горничных служила известная затейница по массажу и разного рода травам, растиркам и снадобьям для дамского очарования. Ну и духов и прочего ароматического в её арсенале так много, что можно открывать роскошный салон для молодых и зрелых красавиц. Сама она этим арсеналом пользовалось очень умеренно и всегда выглядела чуточку недокрашенной и лишь самую малость пахнущей соблазнами. И личное обаяние было тем самым неиссякаемым средством, которое и манило её гостей.
  Репутация истинной дочери полководца за годы в высшем свете не пошатнулась, несмотря на длительное отсутствие в России и её молодая дочь с завистью проглатывала чужие алчные взгляды на неё. В некоторые приёмные дни Елизавета Михайловна устраивала танцы, где мастера этого ремесла показывали новые движения и этюды, а гости к ним присоединялись, танцы бывали до получаса и этого вполне хватало познать и приобщиться к новому. Домашний уют в её салоне был главным достоинством и к ней ходили как литераторы, так и обычные любители словесности. Вскоре там подобралась компания завсегдатаев, где Пушкин чувствовал себя очень комфортно и потом обнаружил, что она и по-женски к нему неравнодушна. Сие требовало уточнения и определения и он деликатно выжидал момента поговорить.
  Как-то он задержался в библиотеке графини за чтением очередной новинки из Парижа. Все гости разошлись, а он перелистывал книжку француза с идеями всеобщего равенства и братства. Что-то вроде миссии господа на Землю, но руками и умом грешных людей. Хозяйка тихо вошла в библиотеку и устроилась в кресле за выступом стеллажей с книгами. Гость обнаружил её не сразу и, увидев, оценил деликатность женщины:
  - Вот, увлёкся, интересная книга. Такую к изданию наша цензура не пропустит.
  И женщина поддержала тему, которая в салоне и свете обсуждалась часто. Но на этот раз в женской тональности, как бы дистанцируясь от света и его норм:
  - Ах, эти мужские игры: писать, запрещать и преследовать! - Клир преследует еретиков, а революционные афейцы оголтелых клерикалов. И всем есть работа: судам, трибуналам, жандармам и полиции.
  - Гильотина на площади Парижа и ножницы цензора, на ваш взгляд, не одна ли суть?
  - Если стать автором и сие из его сердца, то да! - повела открытыми плечами хозяйка салона. Изумительными и манящими плечами для всех мужчин её салона. Пушкин в этих делах очень даже в курсе многие годы и тем не менее в плену её прелестей и в который раз любовался их прохладным шармом.
  - Елизавета Михайловна, можно вопрос по части интимной? - неожиданно сменил тему мужчина и женщина затрепетала, чуя грядущие оковы:
  - Интимной?
  - Да, нам пора объясниться, разве нет? - и она вздохнула:
  - Пожалуй, да!
  - С чего начнём?
  - Не знаю, это так неожиданно!
  - Вы не раз вступались за меня перед своими гостями и не давали в обиду даже самым завзятым любителям нравов и блюстителей норм. А ведь я их и в самом деле не очень признаю, не жалую в строках и не миндальничаю по-светски, ну и эпиграммы мои сродни плетям публичным, так что ... Это к тому, Елизавета Михайловна, что настоящий Пушкин в грехах, как в шелках!
  - Что есть грех?! - подняла глаза женщина, - многие ваши, обидные для кого-то, эпиграммы, для общества - иллюстрация их устремлений, которых они сами выразить не могут. То есть, мысленно такие обиды у всех на уме, но не высказаны. Вы это делаете за нас, а гнев и обида на вас персонально! - Где справедливость?
  - Вряд ли это так в полной мере. Свою немалую толику я прикладываю и вместо рутинной сплетни все обсуждают ухожненную репризу поэта и тут уже никакого спасения!
  - Однако ни разу об этих строках речь напрямую ни зашла! Всегда что-то второстепенное и к вам придираются, как мне кажется, из зависти! Думаю, не по сеньке шапка - вас судить!
  - А вы имеете право на суд моих деяний?
  - Нет! - Вы совершаете то, что вам велит душа, как я могу судить вашу душу!
  - Даже сильно грешную?
  - Уважаемый Александр Сергеевич! - Грешен ваш поступок или нет, определят на высшем суде, а нам, земным созданиям, сие занятие не по чинам! - с жаром ответила женщина и мужчина впервые в её обществе смутился. Её жар так высветил яркую суть, что впору на колени и молить о прощении. И в такие минуты женщине всегда около двадцати лет! В тот момент Лизанька Кутузова была чудо как хороша! - То есть, здесь и сейчас Пушкин имел дело с очень необычной женщиной и он развернул кормило в другом направлении:
  - Пусть так, но мы сейчас говорим не о том. Я сказал об интимном, давайте об этом. - Вы и Я! Я вас вижу и понимаю, не всегда одобряю, но понимаю всегда. И со мной вы не хозяйка салона, а женщина в ожидании внимания! Вы со всеми общаетесь, как хозяин трактира с проезжими гуляками, а меня в отдельный кабинет и с особым этикетом. Все это видят и своим отношением вас смущают. Я покорён вашим вниманием, счастлив разделять ваше общество и ваше женское естество тоже по нраву. Вы понимаете, о чём я?
  - Да, - чуть слышно ответила женщина и уронила глаза, лишь самую малость стыдясь страсти не по-возрасту.
  - Я всё о вас понял правильно или это домыслы молодого повесы? - очень деликатно произнёс гость и заглянул ей в глаза. Она едва удержалась от слёз и тут же их опустила. Тогда он взял её руки в свои и продолжил:
  - Молодой повеса имеет предложение к милой женщине, она готова выслушать?
  - Говорите, - после затяжной паузы ответила она.
  - Если наедине я буду вас называть Лиза, а вы меня Сашей - это решит первые проблемы?
  - Да, - с таким же трудом ответила женщина. И тогда он сделал то, с чего начинают все обладатели женщин - привлёк к себе и поцеловал. Она поначалу слабо уворачивалась и отклонялась, но вскоре уступила, как и всякая порядочная женщина сильному мужчине.
  - Лиза, ты прелесть как хороша! - сказал он после всего с ней содеянного. Она уткнулась в его грудь и едва слышно, одним сердцем, выдохнула:
  - Сашка! - но он услышал.
  - Вот и всё! - ответил он и продолжил: - Теперь бы вина!
  Они пили вино, разглядывали себя новых и удивлялись такой малости, изменившей погоду в доме. И она узнала о себе массу всего из других уст и под особым соусом. У них и раньше были особые отношения и контакты, но теперь появилась глубина и основательность. Графиня Хитрово, урождённая Кутузова, на балах ещё танцевала и туры с Пушкиным ждала с особым нетерпением, которого прежде в себе не знала. И слышала остренькие строчки о собственных голых плечах, которые в мужской комнате имели особый вес и цену. Но в устах Пушкина они выглядели милой шуткой, как и переглядывание во время танца, когда они затевали особый вираж и он спрашивал её одобрения, а она давала согласие и замирала от страха, будто ей шестнадцать и ни мужей, ни любовников она не знала. - Всё впервые и она девственница! Так он на неё влиял. И вот эта невыносимая мука ожидания и неопределённости закончена и у них всё ясно! - Так думала женщина, но она слегка заблуждалась и витала в океане иллюзий.
  - Ты мне нравишься и дружить с тобой я буду с охотой. Но есть и свет, и твоя репутация, дочь и её муж-посланник. Ты ведь понимаешь, что мы можем не всё?
  - А что мы можем? - уже смелее спросила она.
  - Многое, но не публично! И потом, ты знаешь, я под надзором и за мной хвосты жандармов есть всегда. Так что, милая Лиза, можно многое, но очень и очень осторожно. И письма мои все просматриваются и до адресатов доходят порой с большим запозданием, так что учти - пишешь для прочтения. Часть моей эпистолы читает сам Государь, так что я и для него кое-что припасаю. Если хочешь, присоединяйся!
  - Мне бы разговеться, - вдруг улыбнулась по-молодому дважды вдовая женщина и гость соглас-но кивнул. Она разницы в годах не видела и он тоже. Ну и зрелых женщин он знал порядком, поэтому имел и вкус и пристрастия. Зрелые дамы отличались особенным звучанием, богатством оттенков, неимоверной палитрой женского арсенала и верностью. Плечи Лизы Хитрово изумительны и на них любовались многие состоявшиеся мужчины как в годах, так и помоложе. Но приласкать их или приль-нуть - этого никто не удостоен. Периодически он ей об этом сочинял весьма гнусные и скабрезные строчки, а она их слушала с удовольствием опиекурильщицы. И тайна их отношений так и осталась не-раскрытой, несмотря на надзор и светское внимание. Она, как и положено женщине, ревновала и устраивала сцены, а он каялся в грехах и просил прощения. Женской хмури хватало ненадолго и на лице графини постоянно витала полуулыбка Джоконды.
  Отношения молодого мужчины и возрастной женщины всегда отличаются особым характером и обе стороны это понимают, но непроизнесенное, что их и разделяет, всегда таит сложности и проблемы. Возрастные и житейские различия забывать нельзя и иллюзиям тоже не стоит предаваться и эта доля ограничений выпала на мужчину. Кто-то этим должен озаботиться, иначе всё тут же рухнет.
  Случай с мамой Долли был для светских игр обычным и Пушкин в меру цинично обозначил правила игры. И графиня согласилась. А вскоре ей роль зрелой сердцеедки пришлась по нраву и она стала ждать развития отношений с литератором. В том, что он гениален, она не сомневалась и периодически читала ему его же опусы в особой тональности и выдавала неожиданные акценты.
  - Лиза, ты умница и очаровательная немезида, иди ко мне, поцелую! - и благодарность слегка затягивалась, чай и кофе остывал напрочь, но в итоге рождалась особая идея. Поскольку с фантазией и житейской выдумкой у графини проблем не возникало, то классические произведения они разбирали на составные части и Пушкин предлагал роль женщины, которая двигает сюжет. Это бывали и библей-ские, и греческие мифы, и европейская или переводная восточная литература. За отменные идеи призы были существенными и Елизавета Михайловна старалась так, будто в очередной раз в браке и всем своим существом хочет обаять нового мужа. Роли молоденьких гризеток он не предлагал, но с дамами в соку она наигралась вдоволь. И голову Олоферну отрезала, и гладиаторов казнила, и любовников прятала в складках алькова, чтобы вытащить из уст ревнивых мужей нужное любовникам. Роли добропорядочных матрон и ангелочкой ей не попадались, но страстных и порочных - в большом числе и разноообразии. И она легко вошла в статус настоящей и грешной женщины. Ей это давалось нетрудно, поскольку вся её жизнь - это грехи и воздаяния за них. Иногда она лишалась тормозов начисто и приходила в себя уже после всего: она в ошметьях нарядов корчилась грязной канаве, а Пушкин заботливо спрашивает, не ушиблась ли? Поскольку никаких последствий не бывало, она признавалась в содеянном и Пушкин всегда воздавал за колдовство и магию, которых мужчине не придумать.
  - Откуда это в тебе, Лиза? - спрашивал он, очищая её сердце от тины болотного и смрадного. Она разводила руками и отвечала:
  - От бога!
  Что-то сугубо мужское Пушкину о ней рассказывал Шарль Фикельмон и картина становилась объёмной и с большой историей. Очарование тёщей в нём так и не рассеялось и он любил в ней зачатки собственной жены. Не все они дали всходы, подавленные его рациональным воспитанием, но изначально и в Лизе, как он её называл наедине, они выглядели впечатляюще. Общаясь с обеими женщинами накоротке, Пушкин различал возделанное Шарлем и самодостаточное от крови Кутузовых. Он делал заметки, исследовал обеих женщин и находил эту парочку очень изящной и вкусной для мужчины. О полезности вкушения таких совершенств говорить не приходилось, поскольку в каждой всё сугубо женское было в угрожающе крупных концентрациях.
  - Как думаешь, у Сатаны есть подруга, с которой он так же, как я с тобой? - спросил он как-то, когда они неспешно выходили из очередного сюжета-этюда. И она улыбнулась понимающе и без обид за весь женский род:
  - Наверное, там очередь и конкурс претенденток, - к примеру, мне уже ясно, что котлы и геена меня совершенно не удручат, если их придётся видеть ежедневно, а вопли не будут раздражать. Разве что занавесочки придумаю, чтобы выглядело поуютней.
  - Быть царицей - всё!?
  - Будучи девицей, я бы так не сказала, а сейчас - да!
  - Молодая красотка хочет поймать молодца и от него зачать, чтобы плодом и удержать. - Чем удержишь Сатану ты?
  - Собой! - Ему такая, как я и в кошмаре не приснится! Я прошла столько, что его адовы мученья - ленты в косах у юной прихожанки.
  - И клану Борджия до тебя далеко?
  - Разумеется, я ведь из рода Кутузовых!
  - Поделишься?
  - Даже с тобой - не всем!
  - Так черно и мрачно?
  - Сашка, не кокетничай! Ты ведь и так меня раскусил, признайся - хитришь, спрашивая об этом? - напала она на него, повалив на постель. И тут же попала в капкан объятий: мужчина должен быть сверху!
   И она охотно подчинилась. И потому что любила, и потому что женщина. А могла бы вот так же млеть с обычным красавчиком, вроде слоняющихся вокруг кавалергардов. Страсть в женщине редко имеет душевный или духовный оттенок, она поглощающа и стихийна. Графиня была женщиной не во всём обычной и со страстью у неё никаких договоров не соблюдалось - она есть, вот и всё вам!
  Поскольку иметь молодого мужчину в друзьях очень трудно и со стороны общества слишком частые визиты не поощряются, графиня решила сыграть на светском развлечении - конная езда. Пушкин и зять были отменными наездниками, она тоже в своих замужествах обучилась многому, Долли к этому развлечению склонна вполне, поэтому регулярные прогулки на Марсовом поле напротив дома Фикельмонов будут в самый раз.
  И она устроила эту затею легко, предложив зятю за одним из совместных завтраков, тот согла-сился. И через несколько дней состоялся первый выезд на лошадях. Долли поначалу держалась осто-рожно, но в обществе двух мужей и маменьки-фронтовички очень быстро осмелела и перешла с рыси на галоп. Сие было отмечено окружающими и вскоре посмотреть на посланника из Австрии и его се-мью в конном строю зевак собралось порядком. Военная выправка кавалерийского генерала никуда не делась и в седле он выглядел влитым. Пушкин тоже из ансамбля не выпадал, хотя тех манер, что у Шарля чуть не врождённые, у него не водилось. Графиня Хитрово сидела прочно по-мужски и покровительственно поглядывала на женское седло дочери. Под перекрёстными взорами публики она обрела былой азарт молодости, когда в пылу боёв занималась ранеными воинами. Внутреннее свечение смыло полтора десятка годочков и она стала наравне с Пушкиным. Он склонился к ней и тихонечко шепнул:
  - Этой ночью запирай ворота покрепче, такую амазонку украдут! - и она из антуража не выпала, ответив:
  - С тобой я и сама убегу! - Дочь и зять наблюдали за графиней и удивлялись ярким метаморфо-зам, Пушкин же хорошо знал их истоки и приводные ремни. Он чуть пришпорил коня и Лиза тут же от-ветила, догнав его и став, как и положено женщине из семьи с ратными традициями, слева от мужчи-ны. Когда чувственное пиршество на глазах у горожан закончилось и лошади отправились на конюшню, а всадники шли переодеваться, Пушкин сказал графине:
  - Частушка есть уже сейчас, ждёшь до обеда или уже в гостиной? - она с достоинством окинула его взглядом и ответила:
  - С выражением - за аперитивом, сначала только мне, а потом и для Фикельмонов.
  - Мне столько женщин не вынести! - Выбирай что-то одно!
  - Наедине и прямо сейчас!
  - Держись за узду покрепче!
  - Уже сделала!
  - Имён не знаю амазонок,
  Но чую их в галопе суть,
  Покров объятий так в них тонок,
  А поцелуй - не продохнуть!
  
  Слиянье жарко и роскошно
  И страсть сжигает на скаку,
  Пугает возгласом истошно,
  Не так оценишь - нож в боку!
  
  - выдал поэт и женщина онемела, хотя к его эскападам привыкла. Она держалась за узду лоша-ди и её кружило в волнах мистики, исходящей от Пушкина. Их особые отношения длились порядком и она ко многому приспособилась, но экспромты и на блюдечке - такое где бывает?! Такого не бывает и от оргазмов.
   Она чуть звякнула шпорами и это расколдовало от муки. Ореол слегка развеялся и она увидела молодого мужчину в костюме для верховой езды. Она и впрямь иногда готова и на нож в бок обманщику, и на отраву в бокал сопернице. Теперь она была полной страсти фурией, а не заботливой мамочкой для взрослых дочерей. И она чуть слышно шепнула:
  - Поцелуй! - чуть позже и на выдохе прибавила: - А то умру! - и он приложился к ней, прикрываясь крупом лошади графини. Хорошо и полновесно приложился, поскольку знал и аппетиты дамы и чуял нынешнее состояние.
  Ревность - это для женщины состояние самое естественное и дочь моментально уловила мамочкин запал. И, взяв мужа под руку, отправилась в сторону, где были места лошадей мамочки и Пушкина. Она шла неспешно, давая мамочке время привести себя в порядок и выйти из состояния восторженного азарта, которым всегда светилась в обществе Пушкина. Мужу передалась её тревога и он сообразил природу того. Шарль Фикельмон приобнял жену и шепнул:
  - Долли, не волнуйся за него, Аликса на троих маменек хватит!
  - А если я думаю о ней, такой несчастной и влюблённой не в того? - ответила жена.
  - Ты ревнуешь, я это вижу. Ты вся дрожишь, хоть и пытаешься это скрыть. Когда дотторе Амодио обхаживал её в нашем павильоне, ты и не шевельнулась, хотя дотторе отнюдь не благородный гранд и даже не джентльмен! - Однако Аликс теперь твой муж и ты не хочешь его делить даже с маменькой, ведь так?
  -Да, Шарль, как всё ужасно! - А что будет, когда он женится и нам придётся всё это скрывать?
  - Это случится не завтра, так что живи нынешним днём и будь счастлива.
  - Ты всё понял, но теперь я хочу к ним. Как бы там всё ни выглядело. - Шарль, ну, пожалуйста! - в жару и страсти выпалила Долли.
  - Хорошо, держись за меня, шагай со мной в ногу и неспешно, я сделаю шаг покороче и ты при-норовишься. Тут дистанция достаточная, так что успеешь остыть.
  И жена подчинилась, зная его любовь и заботу. Пушкина она любила по-настоящему и делить заботы о нём ни с кем не желала, даже с мамой! Когда супругам открылся вид на Пушкина и графиню в конце помещения, обе женщины уже пришли в себя и могли цивилизованно общаться и не ринуться в слёзы нежданно для окружающих.
  - Мама, я и не подозревала, что ты так здорово сидишь в седле! - начала дочь и отрубила той возможность уйти с Пушкиным.
  - Да, мадам, вы изумительны в настоящем деле, амазонка - это про вас! - увидел в ней то же Шарль Фикельмон и это взбодрило взрослую женщину ещё больше. Хотя она и доверялась Пушкину во всём, но взгляд со стороны значил тоже порядком. И уводить Пушкина в салон она передумала. - Пусть и дочь помается от ревности.
  - Аликс у меня слегка ополоснётся и мы будем завтракать, - сказала графиня, обозначив правила игры на сегодня. То есть, торс мужчины у Долли будет только один! - Шарль не Аликс и мелкая месть заиграла в сердце женщины. Она будет Аликсу поливать из кувшина, а он, фыркая и отдуваясь, обрызгает её платье и его придётся сменить при нём. Долли и Шарль их будут ждать и теряться в догадках о деталях происшествий в купальной комнате.
  Дочь всё поняла правильно, но виду не подала и улыбнулась мамочке самым ярким манером. И всё это при Шарле!
  Потом, уже совсем поздно, когда семейная казнь-илиллия завершилась и обе женщины обща-лись с эриниями и гипносом, мужчины остались в кабинете Шарля и обсуждали минувшее приключе-ние.
  - Шарль, я её не представляю замужем за простыми мужчинами и вояками! Ей нужен Юлий Це-зарь или Наполеон. - Не менее! Что она делала с этими смертными?
  - А что она делает с вами, Аликс?
  - Играет этюды из самых низменных женских инстинктов! - Получается изумительно. Я даже ни-чего в ней не подправляю - так всё удачно и с первого раза.
  - Может, это от любви? - Чувство и возвышает и раскрывает в женщине самое неожиданное.
   - Да, Шарль, именно так, возвышает и раскрывает. Но! - подчёркиваю - если оно там есть! Со-гласитесь, если его в ней нет изначально, то как она с ним будет играть и кокетничать? - Оно в ней было и прежде, но до поры дремало.
  - Вы знаете, Аликс, я всегда считал Элизу дамой незаурядной. Но мне в её сущностях не хотелось разбираться, я видел, что они состоятельны и хороши, остальное было неважно. И без мужчины таких прелестей женщина никогда не проявляет. - Вы и есть тот инициатор её раскрытия.
  - Я себя в этой роли чувствую не очень удобно. Она хочет любви и открывается щедро и без ко-рысти, а я только её обихаживаю по части инстинктов.
  - Понимание и некоторая отзывчивость для женщины очень важны. Вы можете не разделать её чувств полностью, но, не удаляя от себя, продляете состояние неги любви. Нам с Долли давно ясно, что к вам у неё не обычная женская страсть!
  - Но женюсь я на юной девушке, свежей и девственной. - Как она это перенесёт?
  - Нормально! - Она применится к новым обстоятельствам, вот увидите. А вы её не забудете?
  - Вы же видите, что нет!
  - Аликс, я вам чуточку завидую, поскольку ваше сердце устроено совершенно иначе и вы способны любить сразу многих. Я понимаю этот механизм, но сам на такое не способен.
  - Вы считаете, что у меня это сердечное, а не обычная мужская страсть объять всё женское пле-мя и утопить в своём семени? - Как Зевс всех богинь и смертных дам из античной Ойкумены.
  - Топят в семени не так! - Я вижу по Долли, её мне довелось выстроить на собственный лад, так что понимаю многое без слов. - Она вас любит. И в роли вашей жены ей комфорно. Мы не однажды это обсуждали и моей ревности она не знает. Вы для меня - частица счастья Долли. С вами она сильно прибавила во всём почти.
  - Но детей у нас не будет! - А это не тот брак, что нужен женщине.
  - Вы думаете, она от этого страдает?
  - Трудный вопрос и его надо обратить к ней.
  - Но вы тоже её муж и эту часть жены обязаны знать точно. - Пушкин не хотел этого признания, но Шарль достоин правды:
  - Хочет сына и страдает от того, что такая судьба не для нас.
  - Дочь от меня и сын от вас?
  - Да, Шарль, именно так!
  - Если такое случится, он примет и моё имя! - и Пушкин улыбнулся:
  - Мы её не можем делить, у сына не бывает двух мамочек и папочек. - Одна мама и один папа! - Разве нет?
  - Мы говорим о гипотетических вариантах и ваш сын у моей и вашей Долли - это для меня при-емлемо.
  - А что с Лизой?
  - Вот в этом-то вся и проблема! Она верна и это в ней до фанатизма. Возможно, возрастное.
  - Сердце вещует?
  - Как-то так. Но сейчас она счастлива и нам от этого хорошо, не правда ли? - деликатно выразил свою признательность тёще Шарль Фокельмон. И поэт улыбнулся, пожав плечами:
  - Вы её тоже любите и порой ставите на место жены. Я со своего Парнаса это чую во всей красе. Ваше тепло к ней и признательность истинно мужеские, однако вы видите, что она отменно хороша, стыдитесь увиденного и нагружаете Долли по полной программе интимным, разве нет?
  - Как-то так, я поначалу даже думал о том, чтобы жениться на ней, а дочерьми любоваться из безопасной гавани. Но потом решился и Лиза дала согласие.
  - Полагаю, о вашем первом намерении она не знает?
  - Разумеется, это я с вами тут разболтался.
  - Нечасто дочери повторяют контуры достоинств родителей. С Лизой удачное совпадение и со-лидная родословная. И с первым мужем ей тоже повезло. Ну и Катя с Долли женщины изумительные.
  - Вы не хотите разделить ложе с кем-то из дам? - Обе вас ждут! - сказал честный муж, выполняя просьбу жены и честолюбивый Пушкин возразил:
  - А как быть с моей первой женой? - Она извелась с вопросами и ревностью.
  - Давно бедствуете?
  - Полторы дюжины годочков уже минуло! - И деток нарожали порядком, сами знаете, каких, так что...
  - Что ж, Аликс, с богом и неспокойной ночи!
  - Да, теперь мы и до обеда не угомонимся! - на что хозяин кабинета сказал:
  - Тогда после десяти утра Долли нарядится в платье камеристки и приедет снять пробу.
  - Никита, несмотря на маскарады и переодевания, её узнаёт по запаху сметаны и пускает в дом без расспросов. - Пусть приходит, но не раньше обеда! Эдак, после часа пополудни. И мужчины распрощались.
  
  Кошмаром стала мне улыбка,
  Она колдовский дым струит,
  Вся в предвкушеньи неги зыбкой,
  Когда весь мир у ног и спит.
  
  И даже днём вкус злаков ночи,
  Ночные в полдень облака,
  Сомненья червь презренный точит
  И кровь смягчилась лишь слегка,
  
  И так желанна с нею смута,
  И родовою стала боль,
  В эллин сандалии обута
  И плеч мерцает в ночи голь.
  
  Кошмар душевного ненастья,
  Тоскуя, с плачем улетит,
  Ветвями лист ночного счастья,
  Приятной дрожью сладко льстит,
  
  Нет сил держать в руках кормило,
  Сама собой сдалась рука,
  Ресницы свет прикрыли милой,
  Но мне улыбкой облака
  
  И тяжкий вздох, он от утробы,
  Там зреет страсти нашей сень,
  Пред ней намёты и сугробы
  И ночь в ярчайший с солнцем день.
  
  У плеч желанный в страсти оникс,
  Он с тихим отблеском луны,
  Метели стылой с страстью помесь
  И знаков мненья сатаны.
  
  - И пусть! Грешны твои объятья
  И рук моих презренна страсть,
  Но силишься и слышу: - Мать я!
  Ценнее дара мне не знать!
  
  Альков в кристаллах строгих хлада,
   В них отраженье наших дум
  И не смущают муки ада:
  Померк в штормах от страсти ум.
  
   Я слышу лепет нежный чада
  И вижу твой к малютке взгляд:
  Финал, которого нам надо,
   В любой религии он свят.
  
  Вновь плеч открыт прохладный оникс,
  Ласкают нашу дочь персты
  И ипполиты рядом пояс,
  И мной украденная ты.
  
  Бесценны наши сокровенья
  И так сладка из лона кровь,
  В века сложилися мгновенья:
  То ль страсть, то ль грешная любовь.
  
  И ты колдуньею-царицей,
  И я рабом у твоих ног:
  Готов взлететь по зову птицей,
  Ловлю дыханья каждый вдох!
  
  Графиня Фикельмон тихонечко вошла в кабинет и увидела поэтический беспорядок, в котором всегда жаждала участвовать. Никита сопроводил взглядом изящную даму, переодетую горничной и под властью красоты, перед которой тоже не смог устоять, впустил барыню к хозяину. Она в корзине принесла завтрак и себя впридачу, возбуждённая и не отошедшая от вчерашнего свидания с неглас-ным мужем.
  Шарль хорошо понимал её состояние и не противился природной тяге к молодой зрелости. Она едва дождалась утра и поднялась, полная надежд и сомнений. - Хотелось соответствовать по большому счёту. Она понимала, с кем имеет дело и приобщённость к высшему стимулировала душу и сердце ответить достойно. Она хорошо знала и историю, и подноготную ремёсел, поэтому не питала иллюзий насчёт добродетели дам из сюжетов, изображённых на музейных шедеврах. И различала женщин с утолённой страстью, от убитых ею. По косвенным признакам и под руководством Шарля она научилась различать и причастность мастера к телу жертвы на холсте. Отношения мастера и модели она умела видеть. Возможно, потому, что хорошо рисовала сама и умела передать характер. Об этом знали немногие, но узнавшие сразу же становились моделями. И у Долли накопился не один альбом с характерами и душами. Ответить Пушкину хотелось давно, но не было случая и вот он!
  Она, как и всякая любопытная женщина, перечитала написанное поэтом ночью и не упустила ни единого штриха изменений и перечёркиваний, зная цену слову и звуку. Хотя свободно по-русски она ещё не говорила и акцент иностранки виден во всём, но читала она с глубоким проникновением в смысл и музыку автора. К тому же Пушкин стал так близок, что она страшилась растущей и сминающей связи.
  Гостья ещё раз перечла все варианты и тем самым закачала в себя энергетику автора. Затем устроилась поудобнее и стала рисовать элегию ночных фантазий мужчины и женщины в райском эдеме. Лицо Пушкина она изучила порядком, поэтому лишь подглядывала за ним, остальное верша из разгулявшейся фантазии. Сюжет мужчины в облаках и окружении харит струился легко и уже через полчаса она его завершила. Полюбовавшись и подправив явное, она в нетерпении засуетилась и стала разбирать содержимое корзинки для обеда с поэтом и его музой. На этот раз она не стеснялась и себя в этой роли видела отчётливо. - Сюжет как раз о них!
  Никита поглядывал на барыню и выполнял её указания, понимая, что и барин её раб тоже. Но другие дамы с ним пили вино и его кровь, а эта ещё и рисовала. Когда был готов утренний кофе, Пушкин проснулся сам. Никита и Долли в наряде камеристки подсказали линию поведения и он сказал:
  - Никита, подай новый халат и ступай готовить большую лохань, мы с барыней будем умываться! - Да ничего не перепутай, барыня сильно горячую воду не любит!
  Тело мужчины в тридцать лет - зрелище отменное и переоблачение вышло на славу. Потом поэт и художница обменялись верительными грамотами и выпили утренний кофий. Пушкин понимал в рисунках достаточно, чтобы разобраться в аллегориях гостьи. Смыть соль чужих притязаний и пыль собственных грехов она захотела тут же и они нырнули в лохань. Вскоре им понадобилось вино, Никита подал его из корзины барыни и старался при этом не смотреть на изумительное тело гостьи. Но та его не замечала, считая ветвью на дереве страсти, которая связана с Аликсом. И так же свободно указала ему, где лежат хрустальные бокалы для вина. Плечи Долли возвышались в пене громадной домашней лохани и их обладательница мучила поэта признаниями отличий и преимуществ над своей мамочкой, она её ревновала по-серьёзному!
  В общем, они задержались с этим предостаточно и выбрались, лишь почуяв голод. Ну и сцен с графиней Хитрово оба не хотели, зная темперамент и женское чутьё урождённой Кутузовой: она могла явиться сама с домашними угощениями в пику служанкам и смазливым камеристкам от дочери. Когда наступило насыщение и благолепие растеклось по членам супругов-друзей, Долли сказала:
  - Аликс, сегодня у нас особенный день, ты чуешь это?
  - Да, ты это сама признала!
  - Не хочу домой! - Укради, как цыганку или конкистадор одинокую красавицу на берегу.
  - У нас не тёплая Адриатика и ойкумена ограничена дорогами, которые тут же и кончаются!
  - Всё равно, я этого хочу. И ты тоже.
  И они исчезли. Никто так и не узнал их тайной обители и не нарушил идиллии счастья. Но аль-бом наполнился новыми сюжетами и подписями к ним, которых потом никто не увидит.
  
  Киприда - девка! - Ты - богиня
  И я супруг твой - грозный Зевс,
  Малышка Долли - твоё имя... - вот и всё, что сохранилось от той боженственной смуты поэта и его тайной музы. Этот обрывок сохранился случайно и его обнаружила дочь графа Фикельмона и Долли, разбирая бумаги матери после её смерти. Мама хорошо и много рисовала, но ни одного альбома из десяти лет бытности в Петербурге так и не сохранилось.
  
  НОЧЬ С ЖЕНОЙ ДРУГА - 1827-28
  
  Павел Нащокин уехал по карточным делам и его жена Вера осталась дома, размышляя о сугубо мужской сути его натуры и так и не понятых ею мотивах поступков. Она любила мужа со всей страстью утончённой души и прикладывала к нему свою музыкальную ауру, которой всегда недоставало свежего воздуха - муж и его окружение были и дыханием и электричеством, от которого она заряжалась. Для творчества ей требовалось свечение зыбкого огня и призрачная тишина, которая бывает только глубокой ночью. Она отправила слуг отдыхать и устроилась у рояля, тихонечко разбирая мудрёный этюд. Он никак не давался, ускользая и растекаясь на терции, секунды и примы, маня изяществом звучания и уютом совершенства. Она откинулась на спинку стула и отвлеклась ото всего, что связано с музыкой и её магией покорения души, минуя сознание.
  И наступила нирвана чисто женского состояния, которое ничем не передать, это дало стимул и она вернулась к этюду. Немножко из его тактов она одолела, кое-как и через пень-колоду набрала ход в последующих и, когда опять объявился ступор, раздался спасительный стук в дверь. Так поздно могут только друзья мужа и она поднялась, механически приведя себя в порядок у большого зеркала. - Кто это мог быть? - она пошла к двери и через окошко прихожей увидела неповторимый профиль осенней накидки Пушкина с той самой цилиндрической шляпой на голове. Он стоял на крыльце и удерживал извозчика, поджидающего на проезжей части, если никого из хозяев дома не окажется, то он уедет с ним. Ночью и без мужа гостей принимать не принято! - Но ведь Пушкин и не гость вовсе, а друг и женщина без раздумий отправилась открывать. Она распахнула дверь и отступила вглубь прихожей, давая гостю всё увидеть в полной мере.- Молодая женщина с канделябром в руках и уважительностью во взгляде. Всё это видно сразу и гость шагнул в дом, отпустив извозчика.
  - Верочка, ты изумительна в ночном неглиже и я прямо сейчас напишу твой портрет! - первое, что она услышала вместо риторического и церемонного приветствия. Писать портрет - это знак высшего уважения к женщине и его удостаивались не все красавицы, блистательные жёны и умницы. Однако хозяйка дома от него видывала и не такое, а уж мужские откровения с мужем при ней и вообще ни в какие святцы не занести.
  - Как ты вовремя, у меня не идёт этюд! - ответила она и взяла гостя под руку, сопровождая по извилистому коридору. Канделябр переместился в мужскую руку и сразу же осветил всё как следует. А женщина тут же почуяла уют и некую защиту, без которой неудобно всё абсолютно.
  
  Этюд, фрагмент любовной пьесы,
  Он заунывно молчалив,
  В гостях у вдовой виконтессы
  Хранит величие он див.
  Верунчик, думаю, он лжив!
  
  - ответил гость слёту и хозяйка тут же заглянула ему в глаза, там обычно было так искристо и запашисто, что умная женщина из его источников черпает самое-самое. Гость не задал ни единого во-проса и так всё увидев и оценив. Он сбросил плащ, усадил хозяйку у большого канделябра и стал тво-рить на листе бумаги.
  Контур жены своего друга. Она немножко любила его, а он очень был привязан к ней, поскольку теперь она являла неотъемлемую часть Паши Нащокина, собутыльника и друга по карточным авантюрам, да и не только по ним. Он писал женщину, выдавая фразы и реплики, описывающие те чёрточки, которые ложились на лист бумаги. И она в общих чертах знала, чем хороша сию минуту и что будет подано на рисунке. Ну и всё, что делал Пушкин, выходило легко и одним росчерком. Уже вскоре он сказал:
  - Верунчик, готово! - и протянул лист. Там была идея ночного сумасшествия и она точно выра-жала состояние хозяйки. И фрагмент женской груди, подчёркнутый им особо, лишь констатация прелести женщины в муках творчества. Музыка исполнительская - тоже творчество и он это знал наверняка. Женщина врождённым инстинктом собственницы тут же оценила рисунок и решила, что мужу такое видеть не стоит. - Эта часть Пушкина принадлежит только ей! Она, разумеется, знала, что вот так он одарил не одну женщину и редкие рисунки и мадригалы всплывали потом для общества, канув в пущу человеческих пристрастий. Один росчерк её груди, которой перед уходом из дома упивался Паша, он выдал так, будто сам ласкал и нежил много раз и до упоения. В Москве Пушкин бывал нечасто и недолго, поэтому личное из тайников светских дам всё же для публики и ценителей изящного изредка просачивалось, но слегка отретушированное, дабы не выдать обладательницу раритета. Вера относилась к гостю ровно и без фальшивой восторженности, но тепло и понимание у них возникли сразу. Да и женился Павел Нащокин на ней по настоянию Пушкина, так что их близость не была случайной. Гость отметил впечатление от рисунка и сказал:
  - Поскольку у нас с тобой появился запал, употребим его на упрямый этюд! - Или он уже неактуален? - в последней фразе был весь Пушкин - поддразнивающий и лукавый. И она вернулась к инструменту. Возвышенность атмосферы была связана с гостем напрямую и с этюдом они расправились в один миг. Если точнее, то за четверть часа или чуть больше. Гость сидел чуть в сторонке и не мешал общению музы с женой друга. Она ему тоже нравилась и некую общность по части муз он всегда поощрял.
  После всего услышанного от неё, умелой и тонкой пианистки, он приходил в особое располо-жение духа и благодарил прикрытыми глазами и особым ритмом покачивания корпуса, которое застревало в нём от прослушанного опуса. Он редко что-то говорил в такие моменты, но благодарил всегда. Сегодня был подобный случай и Вера с удовольствием прочла знакомое выражение его лица. С ним было комфортно и продлить такие мгновения она хотела, как и всякая молодая женщина. И вообще в отношениях особого треугольника Пушкин - Паша Нащокин - Вера Нащокина женщина была субстанцией особой и от Пушкина к ней исходило такое же вожделение, как и от Паши и оба это чувствовали, но сие чувствование поэта к жене друга ни во что криминальное не перетекало и естественной мужской ревности не вызывало.
  Пушкин умел дружить так, что ревность продуктивных всходов не давала. Про Веру можно до-бавить и другое - в лице Пушкина она имела особого друга, который был естественным продолжением супружества с Пашей. У неё с поэтом не было интимных актов, но не водилось и запретных тем. Если Вере хотелось узнать что-то о жизни и этого не мог дать муж, то Пушкин вполне годился для любых справок и вопросов. Но в этой особой дружбе Пушкин никогда и ни в чём не выдавал тайн Паши и Вера, зная его закрытость по этой части, легко доверялась сама, зная, что об этом тоже никто не узнает. Никакая, даже самая близкая подруга с Пушкиным сравниться не могла. С ним она имела индульгенцию на поступок, запретный в обществе, но необходимый индивидууму. Она была в курсе его особой дружбы с княгиней Вяземской и полагала, что с ним имеет примерно то же.
  Закончив с рисованием и капризным этюдом, они перешли в гостиную и устроились в уютных креслах напротив. Обсуждать наряды и скандальные слухи о связях и романах с ним ни к чему, а вот варианты сюжетов, которые складывались из банальных светских историй - это в самый раз. Рассмот-рели и изгибы родословных, когда тянет к особи противоположного пола не такой уж дальней родни. - Что это? К примеру, у них с Пашей есть общий предок в третьем колене. Женщина об этом ничего сказать не могла, поскольку сия тайна и запрет ей ни о чём не говорили. Мужчина тоже особо не беспокоился, приведя лишь известные сведения о родовых недугах, которые проявляются при браках ближнего родства. Ну и обычное, человечье - запретный плод всегда лаком и желанен. И они разобрали желанное в Паше для Веры. И по большей части оно было не очень прилично при дневном свете.
  - Что? - напрямую спросил мужчина и она ответила:
  - Запах зверя!
  - Ты его в нём почуяла сразу?
  - Да! И мне захотелось этого всё больше и больше.
  - Отдаться и сгореть или жить в нём, в этом звере?
  - Только не сгореть! - Сначала отдаться, а потом и жить. Туда тянуло давно. Я о нём слышала уже порядком и он в нашем роду не в чести, ты знаешь.
  - Но тяга пересилила?
  - Да. Ну и такой друг рядом - это меня убедило дать согласие.
  - И я запретный и тоже тянет? - Букет из таких личностей не всякой даме по силам.
  - Саша, я понимаю, что сладким не насытишься, оно, как и соль нужно в меру. Ну и интимное с Пашей мало отлично от того, что предлагает светлейший князь. Только Паша горек и солён сам по себе, а князь своим обхождением и свитой. И располосованная в лоскуточки Пашей, я им же буду выпестована и очищена. Я редко хожу в общественную баню, чаще мы это делаем с Пашей дома или где-то ещё, но вместе. Со светлейшими ничего подобного не бывает! Не зря графья и князья так обожают особ низменных из прислуги - те вкуснее и натуральней.
  - Ты так глубоко сие постигла, что можешь судить и о нас с Пашей?
  - Большей частью догадалась, ну и глазки не закрываю, когда вижу непотребное. У вас с ним такой замес крови с солью, что никаким мылом не отчистить.
  - Да, - вздохнул Пушкин, - особливо, когда погружаемся в карты! - Ниже и грязнее страсти нет!
  - Это страсть? - качнулась в сомнениях женщина, о страстях очень просвещённая. И мужчина задумался.
  - Пожалуй, нет! - Игра - это недуг души. Когда она здорова, играть не тянет.
  - А женщина? - Чужая и запретная и ты с ней - это что? - Страсть или недуг?
  - Если по-большому счёту, то для мужчины женщина это и болезнь и отдушина. Без неё он рас-тение, а с ней - бог и царь. А уж доступная или запретная - уже второе. Вот мы с тобой - что на твой взгляд? Разве наши отношения не естественны по сути? Мы откровенны и честны, доброжелательны и благосклонны. Всё лучшее в нас питает друг друга и ты моя надёжная подруга. Я так же честен с тобой и воздаю твоим прелестям, несмотря ни на что. Разве нет?
  - То есть - я твоя особенная суть?
  - Да, именно так и ты выражаешь себя легко, одним движением души. Чужая суть на такое не способна! - ответил мужчина и женщина привычно упрятала полученное от него. Настоящая женщина не может иначе.
  - Но такой же щедрый, понимающий и отзывчивый ты не только со мной. Остальные - тоже твоя суть? - Женщины - суть мужчины, такое у всех и со всеми?
  - Верочка! - Ведь Паша тебя не из райского монастыря взял в жёны и ты об этом мироустройстве знаешь порядком. Ты познала множество приличных и неприличных мужских сутей, но выбрала Пашу.
  - Браки между душами заключаются на небесах, а презренные тела купаются в грехах и сокро-венном и к возвышенному не склонны?
  - Наше с тобой низменное или возвышенное? - не стал миндальничать мужчина. И она задумалась.
  - И то и другое! И всего моря и океаны, разделённые лесами и кручами. - Всё из страсти и всё без меры и времени и случается неожиданно - здесь и сейчас!
  - И это в нас само по себе или без Паши никуда? - прижал мужчина логикой чувственность и женщина спорить не стала. Они чуточку разговелись вином и понизили градус напряжения от заумной темы. Он любовался ею, а она погрузилась в мужское и очень опасное, зная, что будет спасена, но же-ланного хлебнёт, пусть и чуточку, но весьма значимую и спасительную. Став женой и женщиной, она научилась многому и лукавству в первую очередь, без неё в этом мире никуда. Владеть миром руками мужчины - стратегия давняя и Вера её разделяла вполне. Как мужчины, так и миры разные и она легко в них ориентировалась, поэтому дружба с Пушкиным вышла очень удобной для обоих. Он любил серьёзную музыку и она её дарила.
  В доме жили нормальные мужчины и женщины, поэтому от бедлама проснулись и концерт для гостя пришлось вынести не только меломанам. Потом он читал интимное, затем она играла, а он рисовал движения её души и так до самого утра. Картинки чередовались со строчками и составляли вычурную вязь сокровенного. Такие портреты они писали давно и женщина с удовольствием подставлялась, зная в нём удивительное и чуткое зеркало. Именно чуткое и отзывчивое! - А какая женщина не любит любоваться собою? Такую её и муж не видел никогда, да и сокровенность пиитического пера превосходит серебро банального отражения. Им не было ни скучно¸ ни стыдно за эти опыты, поэтому всё протекало легко и без натуги.
  Злой и проигравшийся муж мгновенно развеселился, увидев гостя со своей благоверной. Счаст-ливая и чуточку опьяневшая Верочка и шумный и сумасшедший Пушкин - вот парочка, которую он увидел дома. С другой дамой он бы сотворил иное - это Паша знал точно и иногда участвовал в таких играх с дамами проигравших. Но Верочка выглядела счастливой и невинной одновременно, что против природы! - Ай, да Сашка, ай, да змий!
  Пушкин взглянул на друга внимательно и определил примерный проигрыш. - Ого-го! И перевёл на другое, чтобы горечь содянного в азарте игры уплыла и рассеялась.
  - Ты знаешь, Паша, я с Полевым сильно поругался! - Может и уйду от него! - сказал он и на этот раз удивилась Верочка, которая ничего от раздрая в душе своего гостя так и не приметила. Николай Алексеевич Полевой в белокаменной значил очень много и его уважала вся читающая публика. "Мос-ковский телеграф" стал настолько знаковым явлением в городе, что без него культурный фон уже не мыслился. Там были собраны все европейские новости науки и культуры, масса свежих публикаций и анонсов видных литераторов, а так же остальная жизнь европейской богемы. Печатали в "Телеграфе" и русских авторов и уровень держали приличный практически во всём.
  - Чем сей купчик раззадорил на этот раз? - спросил Паша, тихонечко выбираясь из тенет ночного проигрыша.
  - Для него подмётные благочинные статейки Булгарина - это русский Рюи Блаз! Очень, говорит сей умник, похоже на европейское течение городской мысли!
  - И что ты?
  - Я посмотрел в его незамутнённые провинциальные очи и бить канделябром за тупость передумал. Булгарин и русский патриот - он в своём уме? - и столько кипящей страсти вдруг вспыхнуло в Пушкине, что Нащокин припомнил его в самые жуткие карточные провалы: тогда он был таким же. Про Булгарина Нащокин знал предостаточно не только от друга, но и остальные, имевшие с ним дело, с несостоявшимся поляком старались ничего не иметь: продаст и съест, не раздумывая. И друзья стали разбирать подноготную дружбы обоих издателей. Один богатенький купчик-сибиряк, а другой вдрызг разорённый поляк и такая совместимость понятий о пользе в литературе!
  
  РЮИ БЛАЗ ПО-МОСКОВСКИ -
  
  На следующий день после визита к Нащокиным Пушкин оказался у Ушаковых и там младшая из сестёр Лиза указала на вышедший в булгаринском журнале верноподданический рассказ о благочинии. Уже отошедший от жаркой дискуссии на эту тему у друга, Пушкин вяло поинтересовался:
  - Что, русский Рюи Блаз?
  - Все читают и отмечают, как похоже на наблюдательного игруна-француза. И поучительно в известной мере.
  - Поучительно?
  - Так пишут, - как бы извинилась за прочитанное девушка и выглядело это двусмысленно: то ли она нигилистка и этим фрондирует, то ли лицемерка и сказанным лишь прикрывается.
  - И чему учит этот умник? - всё так же вяло поинтересовался Пушкин у невесты своего приятеля Сергея Киселёва. И та улыбнулась:
  - Если про нас с Катей, то ничему. Однако другим девушкам на выданьи кое-что из его сентен-ций вполне поучительно и они пишут сие в альбомы, а мамочки, прочитав это, очень довольны. - И все сыты!
  - Как и с героинями Джейн Остин? - уточнил Пушкин.
  - Ну, нет! У Джейн чисто женский роман и там всё и так наперёд ясно. Наши правила примерно такие же, что и в британской провинции, - ответила Лиза.
  - А что об этом думает сама Кэт? - обратился он к старшей дочери Ушаковых, которая сидела за фортепиано и что-то наигрывала. Она рассеянно наблюдала за гостем и потугами сестры интересничать с ним. Гость вежливо ухаживал за ней и сеял такими знаками внимания, что другая девушка давно бы умерла от счастья, но не её сестра. Лизе всегда и всего было мало, мужского внимания в том числе и каждый из гостей в её альбоме чем только не изливался, отмечая ум и добродетели Лизаньки. Вот и сейчас кокетничает, змея, будто Пушкин её кавалер. И она повернулась к ним.
  - Что я думаю сейчас, вас, сударь, это и впрямь интересует или прозвучала дежурная фраза для оживления риторической темы? - едко ответила белокурая умница, гордая и твёрдая характером. И поэт улыбнулся, он не мог не уважать эту девушку за удивительное сочетание женственности и твёрдой воли. И он переменил тему:
  - Кэт, это позволительно, если я тебя приглашу на встречу в салоне издателя Николая Полевого? Он из тех, кому тема российского Рюи Блаза по душе и помогает в подписке на журнал.
  - Они будут курить сигары и трубки, пить спиртное и умничать, а мне смиренно сидеть на диванчике и изображать восторг и пиетет? - Если так, то спасибо и нет!
  - Я буду сопровождать тебя и в курительную ни ногой, зато в танцевальную залу надолго и с то-бой, пока кто-то не отобьёт или не потребует удовлетворения.
  - Выйдет скандал и я тому виной - нет, увольте, - уже с меньшим жаром возразила Катя и Пуш-кин её добил:
  - Эти господа не скандалисты и хорошеньких дам просто обожают!
  - Хорошеньких в таких случаях приглашают из самых разных мест и не все благочинные, что подумает на этот счёт маменька?
  - Маменька ничего такого не подумает - это же Полевой! - И добавил, увидев её колебания: - Если хочешь, возьмём и Лизу? - это выглядело так откровенно по-мужски, что Катя вся подобралась, а Лиза вздрогнула. И старшая сестра взглянула на младшую:
  - Твоим планам это не помешает?
  - А вашим? - с едкой иронией ответила Лиза. Катя в этом не любила признаваться, но Пушкин был ей дорог чисто по-женски и прильнуть к нему тянуло с первого же знакомства на балу. Она многое в его творениях понимала, однако по-молодости лет, увы, ещё не всё и лишь женским естеством догоняла то, чего не постигала умом.
  - Там надо выглядеть по-особому или дамы будут для декора умным мужчинам во время дис-куссии на выморочные темы? - спросила Катя Ушакова.
  - Если ты наденешь серое платье с глубоким вырезом и открытыми плечами, на причёску устроишь фиолетовую диадему, в руках веер и лорнет, то будут больше оценивать твои прелести, чем утруждать себя аргументами о кредитах, метафорах и антитезах! - ввернул Пушкин и сёстры улыбнулись, не сговариваясь.
  - А что надеть мне? - спросила Лиза на правах младшей сестры и невесты приятеля поэта. О том, что она будет с сестрой и Пушкиным, ему передадут непременно и ей придётся отвечать на его вопросы, как бывало не раз. При этом символическая близость к Пушкину повышала её статус и она от общества с ним никогда не отказывалась, даже если остальные вокруг были откровенными занудами. Раут литераторов и издателей - хороший повод для экспериментов с гардеробом и причёской. Пушкин на вопрос не по теме пожал плечами и ответил:
  - Ну, не знаю, кто там приглашён, не представляю, да и сам хозяин вряд ли в курсе. Билеты рассылают многим, приходят же по-разному и неясно, когда будет тесно во дворце, а когда все в одном зале устроятся. Кто-то придёт с женой, кто-то в подругой или любовницей, так что ... - и он развёл руками, мол, думай сама. И эта неопределённость Лизе пришлась по душе, поскольку оставляла свободу для манёвра.
  Пушкин обеих сестёр сопровождал неспроста, он их брал в театр, на концерты и рауты в Москве, тем самым снимал с себя массу хлопот, которые возникли бы, будь там в одиночестве. К тому же одна считалась невестой его друга, а другая предполагалась его собственной близкой подругой, такие иногда плавно перетекали на роли жён.
  На этот раз у братьев Полевых умненькие мадемуазельки сопровождали не всех мужей и муж-чин и поэт с удовольствием искупался в привычных волнах ревности, зависти и скрытой ненависти: сёстры Ушаковы выглядели изумительно и переместили центр внимания на себя, сами того не желая. Пушкин выглядел вроде дядьки Черномора с наложницами, воинами и нимфами: воины вместе с вое-водой отлучились по мужским делам, оставив на него заботы о дамах. - Он дистанцировался от суеты светских разговоров, не встревал в пиитические и просто сопровождал красивых женщин, которые и выглядели отменно и, наученные накануне Пушкиным, знали толк в предметах мужских бесед. У них даже выработался особый язык жестов, которыми они обменивались тайком от других. С Катей и на публике они ладили легко и той не требовались подсказки, она нужное чуяла сама. С Лизой иначе и та оглядывалась на него в течение вчера не однажды.
  Сам хозяин торжества Николай Алексеевич Полевой всё время был на виду, немножко в хлопотах и рядом постоянно был его младший брат, всё это собрание знавший поимённо. Внимание к Пушкину автоматически распространялось и на его спутниц и те в самой полной мере вкусили взрослую атмосферу важных лиц белокаменной столицы. Пушкин намеренно не вмешивался в суждения о "новой городской" литературе, заимствованную из Европы, но своих спутниц неизменно представлял дискутирующим как завзятых и просвещённых читательниц, давая пить отраву из первоисточника. Он с сёстрами не однажды обсуждал новости из Парижа, читал ревю в оригинале и новомодного умника из сериала приключений его подопечные видели в самых разных точках недр парижской жизни. Термин "Чрево Парижа" ещё широкой известности не обрёл, но в репортажах Рюи Блаза значился постоянно, так что молодые москвички были свободны в личной интерпретации заморского. Ну и Катя с Лизой старались не ударить лицом в грязь и учителя не подвести. В общем у них получалось и сёстры пользовались несомненным успехом. И когда красавицу Катю уводили надолго, а его оставляли с менее яркой Лизой, он легко общался с ней и подбивал на игры для возбуждения ревности у сестры и интриг с её женихом Сергеем Киселёвым.
  Один офицер из родни Полевого очень заинтересовался Катей и под предлогом удовлетворе-ния любопытства молодой дворянки по части устройства винокуренного промысла водил её по залу и знакомил с людьми в этом сведущими отменно. Были там и картинки со схемами производства и модели, где это выполнено в миниатюре. Схем и материала много, а паузы для этих дел небольшие, поэтому Катю они рядом с собой почти не видели. Лиза в этой связи поэтом пользовалась отчаянно, не опасаясь размолвки с сестрой. Когда та пришла из очередной прогулки по имению, Пушкин не удержался от иронии:
  - Екатерина Николаевна, мне кажется, вы опьянели от разговоров об их купеческом промысле? - Изволите на свежий воздух или домой? - в ответ же прозвучало дерзкое:
  - Что пьянит, уже познала, а вот вкуса отдельных сортов не различаю! Может, после прогулки? - и они остались у Полевых ещё, ведомые капризом молодой дамы.
  Пушкин перебил неправильную по части камеража карту офицера своим табу и тому для сохранения лица пришлось заняться просвещением обидевшейся за невнимание к ней младшей сестры. Среди приглашённых был и историк и писатель Михаил Петрович Погодин, тому обе девушки понравились и он в свою очередь представил их своим знакомым по университету, которые не торопились покидать юных дам и уже вскоре шутки и внимание переменили вектор - роль женщин в истории и литературе. Как оказалось, и там и там она явно не соответстует реалиям времени. И пошли аналогии, начиная с Эллады, далее клан Борджиа и Тюдоров и так до века нынешнего. И уже вскоре оказалось, что исторический сектор собравшихся оказался под вниманием сестёр Ушаковых. И они стали вроде арбитров в академических спорах, выслушивая и кивая всем без разбора, чтоб не обидеть. Но на ус мотали обе, зная, что поэт обязательно устроит фронтальный опрос, который почище домашнего экзамена. Поскольку Пушкин их далеко не отпускал и в пять слов уточнял гиблую сущность каждого оппонента, то урок литературоведения на живых примерах прошёл очень продуктивно. Ну и про своего визави от гостей они наслушались всякого. Деликатно, но едко выражались многие и девушки сообразили, что друзей Пушкина среди них нет.
  Уже в карете по мере приближения к дому Ушаковых сёстры немножко стали отходить ото всего и принялись размышлять над увиденным. Для гостевого чая было слишком поздно, однако сёстры настояли, чтобы Пушкин остался в их доме. И курс анализа коммерческих веток современной словесности услышали из самых первых и профессиональных уст. Пушкин не делал скидок на молодость и выкладывал всё, как оно есть в природе словесности за все века её существования. А поскольку словесность - это одно из искусств, то ценности и критерии везде одинаковые и основаны на гармонии. Чтобы сравнить литературный опус с музыкальным по качеству содержания, надо пропустить его через себя, как и хоралы Баха и сравнить их. Злаки и плевела везде одинаковы. И на паре примеров поэт всё это показал. Лиза с завистью посмотрела на сестру и подумала, что на её месте жила бы с Пушкиным, несмотря ни на чьи потуги испортить жизнь. Она этих соперников увидела в реалиях вечера и поняла, что его жизнь отнюдь не сахар.
  Когда девичья гостиная опустела, Катерина уединилась в своей спальне и после размышлений решила, что либо выйдет замуж за поэта, либо останется старой девой! - После такой щедрой и рос-кошной по самым запредельным меркам ночи в его обществе она не мыслила себя с другим мужчиной. Попутно Булгарин и Полевой и иже с ними лишились нимба литераторов и стали всего-то шустрыми борзописцами, как их видел и Пушкин. Младшая сестра её убеждения легко приняла как собственные и потом легко убеждала в своей правоте несведущих.
  
   О ЗАКРЕВСКОЙ + лето 1828
  
  На одном из пиитических вторников у Дельвига друзья деликатно выпытывали у Пушкина о приключении с Закревской. Они через этот подвиг столичной братии пиитов прошли с разными успехами и с любопытством наблюдали за последним из её жертв. В творческой богеме так вышло, что Закревская стала неким мерилом и субстанцией, с которой сравнивались и остальные дамы света. Поскольку любопытны и грешны все, то приключений с ними набралось на собрание сочинений в десяти томах. И мадригалы каждого пиита в таких случаях - это творческий отчёт о раскрытой или нераскрытой теме. Самым первым титаном-грешником в разделе "Графиня Закревская" стал Баратынский, который из гравитации и магнетизма графини выбрался едва живым. Это случилось ещё в пору службы в Финляндии, где её муж был губернатором. Дешевле обернулось сие Вяземскому, Жуковскому и Сомову. Чуть не сошёл с ума Глинка, всё принимавший за чистую монету и во время игры с нею в четыре руки пиесы, ей же и посвящённой, он упал к её ногам и стал умолять, чтоб отпустили на волю. Как падал, видели многие, а вот чем кончилось, так и осталось тайной.
  Сложился звёздный расклад и настал черёд Пушкина и друзья затаились в ожидании. Они бы-вали у неё вместе и порознь, так что знали имена слуг, дворецкого, расположение комнат, устройство ванной и иные прелести генерал-губернаторской жизни. Капризы, манеры и привычки к обморокам были на слуху у многих мужчин и о них ходили чуть не легенды. Дама почти не пьянела от вина и ненасытно поглощала сокровенное, улыбаясь и ухмыляясь, и требуя добавки. Не опасалась она ни прогулок на пленер, ни заключения в будуаре, ни казни балов и приёмов, ни пиитических и музыкальных вечеров у столичной знати. Портреты с нею в позах самых немыслимых аллегорий и античности ходили мужским списком зрелищ и имели успех грандиозный, романсов, ей посвящённых тоже порядком, как и мадригалов и баллад и всё роскошество женственности порхало по миру неухоженным и без законченного образа - так, что-то.
  Поскольку графиня лишь в некотором роде соответствовала вкусам Пушкина, их близость не могла быть ни сокровенной, ни глубокой, ни, тем более, пиитической. Его в ней привлекало то, что напоминало цыганок Молдавии и поклонниц одесского приятеля-контрабандиста, с которыми было и просто и естественно по-настоящему: ни лишних слов и уверений, ни светских условностей и надуман-ных правил, а так, как хочется мадам здесь и сейчас. Графиня умела выглядеть каждый раз иначе и придерживалась собственного неповторимого стиля во всём. Со стороны сие казалось немыслимой манерностью, но по сути она лишь следовала собственному реноме, сложившемуся в самой ранней поре девичества. Не имея настоящего образования, она свою душу наполняла самыми разными романами и воплощала их во время ночных молитв. Склонность к игре в её исполнении была так запредельна, что границы реалий и фантазий стирались начисто. Со временем она научилась лукавить и в рамках её игр естественная для женщин ложь не отличалась от истины. Если опытные сердцееды видели её насквозь, то большая часть светских волокит была счастлива просто соучастию в её фантазиях. - Уууух, каких запредельных!
  Пушкин с дамой романтической наружности в их первое свидание особо не миндальничал и сразу же увёз к цыганам. И там графиня явила себя в своём чистом виде. Что делают дамы в таких слу-чаях, знали все и подробностей особо не требовали, лишь кое-что уточняя и сравнивая с собственными наблюдениями. После полного комплекта таборных блюд он закутал разогретую даму в собственный плащ и увёз к себе в Демут. И там выдержал ровно трое суток. Затем графиня вернулась домой и устроила супругу сцену за то, что его чиновники плохо несут службу и никто её не знает в лицо! Городовые отворачивались и "не узнавали", прочие чиновники были не лучше. А пиит Пушкин стал свидетелем её позора!
  - И всё это она ему выложила при тебе? - уточнил Вяземский, наиболее глубоко застрявший в прелестях графини: она "нечаянно" раздавила его очки и после интимных игр потребовала портрета себя нынешней, как это делали Баратынский, Брюллов и Кипренский. Как он вывернулся в тот раз, не знал никто, но бешеную искру в его очах разглядели все.
  - Да, - ответил Пушкин, - генерал-губернатор был в своём кабинете и она в моём плаще яви-лась к нему и устроила сцену.
  - Твоя роль заключалась в чём?
  - Дама не очень одета и на ней мой плащ. Приличия велят спасать даму, невзирая на обстоя-тельства. Вот я и исполнил дворянский долг. - Не правда ли, достойно?
  - Ну, спас, отдал плащ, а к мужу-то зачем явился, он же генерал, может и не поверить?
  - В том-то всё и дело! - Чтобы никто не распознал про это и не сложил воедино мою репутацию и добродетель четы Закревских.
  - Пришёл с визитом без огласки и ушёл так же. - А про супругу в Демуте с тобой эти трое суток никто и не подумает? - догадался Дельвиг и Пушкин воскликнул:
  - Не зря столько лет дружим, вон как разумеем друг друга!
  - И что же граф Закревский? - кисло поинтересовался Вяземский, ревнуя Пушкина.
  - Имел со мной душевную беседу, поблагодарил за соблюдения приличий и дал из собствен-ных запасов корзину вина. Говорит: - Выпейте за моё здоровье, что-то оно стало портиться!
  - И ты эти сокровища привёз ко мне? - догадался Дельвиг, любивший всякие деликатесы из напитков и кулинарных блюд.
  - Разумеется! - сказал Пушкин и велел Никите принести из кареты ту самую корзину. Вино и впрямь оказалось отменным и пиитическая компания помянула мужскую выдержку графа Закревского и женские прелести очаровательной супруги. А потом уже в хорошем настрое все услышали один из последних опусов о графине. Что бы о ней ни говорили злые языки, поэты знают настоящую истину: графиня хороша, желанна и по-настоящему чувственна. И страсть игры с мужчиной - это сама Аграфена в её глубочайших проявлениях. Никто и не подумал обронить негодное слово или жест, написавши в её адрес не один десяток пиитических и музыкальных опусов. И про щедрость этой изумительной слушательницы тоже знали из первых рук - от самой графини.
  - Да, - выдохнул Баратынский, - с ней ни Клеопатре, ни царице Савской не сравниться.- Все мы живы! И они подняли тост за вечно молодую Агушку. А про то, чем развлекалась графиня в Демуте с Пушкиным, приличная публика спрашивать постеснялась, полагая там особо интимные вещи, недопустимые к огласке вот так запросто.
  Так оно и вышло и всё как-то прояснилось несколько лет спустя, когда на очередной весенней годовщине выпускников Лицея Данзас лукаво предложил тост за прекрасных дам в услужении у до-стойных мужей и взглянул на Пушкина. Тот сначала смутился, а потом под взглядом товарища расцвёл, припомнив ту самую игру, где графиня Закревская была им служанкой, рабыней и наложницей одновременно. Два мужчины - не один и сия сложность с самого начала привела умственные возможности Изиды к своему пределу - иначе последуют наказания, которых имелось множество и на любой вкус.
  Впервые в играх с чужими мужами она партию не вела и губ капризно не поджимала. Данзас был крут и груб, а Пушкин изыскан и жесток. Если Данзас мог её просто оттолкнуть или прижать в уголок и, лаская, сделать больно, то поэт к ней применял то, чему она сама научилась и владела в совершенстве - изысканную каторгу. Он сие совершал и телесными и словесными приёмами, не доводя очевидное до конца и прерывая на середине. Данзас в это время с восхищением смотрел на друга и в свой такт игры воздавал так же недосказанно. Она стонала и плакала, ругалась, как торговка на рынке и лезла в драку, но двое мужчин её быстренько усмиряли и воздавали положенное по трёхсуточной драме. После кальяна из неё можно было и верёвки вить, и соки пить, вот тут-то мужчины полностью расслабились и она имела двоих Зевсов одновременно.
  Её подкармливали, давали немного соснуть, заправляли восточной амброзией, сами отдыхали рядышком, согревая и укрывая её сны от соблазнов и тяги к свободе от женского рабства и поутру вновь допускали к роли служанки. Но перед этим была каторга утреннего моциона и прочей энергетики, замаскированной под умывание, чистку зубов, окраску губ, причёску кудрей в четыре руки, массажи частей тела и прочих секретов, которые дама никому не открывает. Здесь же они этим упивались и возбуждали виновницу игры. Она была и игрушкой, и подельницей в играх Изиды с Сатаной, поэтому никаких скидок и всё по полной программе. Проделав задуманное, её нарядили горничной и сказали:
  - Всё, Агушка, ты готова к службе, баре ждут, вперёд! - и графиня уже в роли, как истая и врождённая актриса, кем она, собственно, и была от рождения.
   Пелеринки на её фартуке должны топорщиться положенным образом, а плечи вызывать у мужей ими желанное. Ну и движения: не так подойти и не так поставить поднос с питьём - тоже разнос и укоры, непривычные для замужней графини. Плетей и розог она не получала, но непотребное обращение с собой двух дворян с родословной познала в полной мере. Пить-есть только после услуг и шлепок куда придётся, если услуга некачественная. Со сном у графини сложились самые напряжённые отношения и ей впервые приходилось применяться к графику двух здоровых мужчин, испытывающих обычный для них зевесов голод. К утру второго дня она знала, как уставшему рыцарю подавать чай и кофе в постель, а к утру третьего дня могла служить в самой привередливой семье, утоляя немыслимые желания. Они раздразнили женщину настолько, что брошенный ею муж наконец-то познал забытое им супружество. И корзины вина Пушкину посылал не однажды. Ну и честь дворянскую Пушкин не уронил ни у себя, ни у возрастного графа. А Данзас тоже никому в том приключении не признался, полагая приобщение к играм муз даром небес и Пушкина.
  Почему Пушкин сие затеял с Данзасом¸ а не насладился дамой в одиночку? - Зная при-митивный быт в казарме и такие же удовольствия после неё, он просто вернул другу его заботу о нём ещё в Лицее, когда тот буцкал напыщенных лоботрясов из соображений абстрактной справедливости. - Миниатюрный Пушкин не мог с ними справиться физически, а его "умных" ответов они не постигали, поэтому оплеуха от Данзаса быстро охлаждала пыл чистокровных славян в общении с "арапчонком". Пушкин дружить умел и воздавал за это всем строем своей души. Что есть справедливость, он понимал так же, как и Данзас и устроить вакации в храме Изиды с такой жрицей было реализованной идеей товарищеского долга.
  Уже после всего, как-то на балу, уединившись с ним за карточным столиком и изображая игру, графиня спрашивала о втором участнике той оргии, ей он тоже понравился и Пушкин ответил:
  - Это мой друг, ему как раз дали отпуск из полка. Поделиться вами - было самым честным проявлением мужской дружбы. Остальное вы видели сами и знаете во всей глубине, я ни единой чёрточки ваших прелестей от него не утаил! - Разве женская дружба допускает подобное? - и прекрасная графиня задумалась над мыслью поэта. Она вообще-то о подобном размышляла редко, но с Пушкиным это шло легко, пусть не очень глубоко и совсем недалеко.
  - У меня нет ни подруг, ни друзей - одни любовники. Так что и делиться не с кем. Если ваш друг захочет узнать, какова я в роли новой служанки, пусть пришлёт мне в конверте вот этот платочек. Поиграю с удовольствием и наедине! - И она передала ему роскошное изделие из тончайшего шёлка с густым ароматом Изиды. Пушкин исполнил просьбу, но у Данзаса ни разу потом о ней не спросил - не мужеская это епархия и тема! А вот и тот самый текст мадригала о ней:
  
  Мидаса к ней прикосновенье
  - Есть нагота без чувств в мгновеньях
  И в членах страсть без утоленья,
  И смута в Бахусе кипенья.
  
  Её испив - пророк я в раме,
  Вакханкой надо мной она
  И нет удач ни в снах, ни в драме,
  А если в пропасть, пью до дна!
  
  Душа, иссохнувши, слетела,
  Искусом лишь дразнила тело!
  - Кибилы пагубен огонь
  И розу топчет в путах конь.
  
  На мужчин женская отрава действует долго и Пушкин ещё какое-то время пил её кровь и возда-вал собственным нектаром, но оба видели, что прежний азарт и взаимное восхищение сходят на нет. Он это делал с удивлением, замешанном на восхищении, наблюдал феномен Закревской и не мог понять ни корней, ни приводных сил этой женщины, всегда свежей и яркой. Как-то, уединившись за карточным столиком, он спросил:
  - Графиня, каким способом вы восстановливаетесь, ваш свет из сердца всякий раз иной? - Вы каждому мужчине отвечаете по его величию или...? - женщина улыбнулась и ответила:
  - Или! - Теперь вам легче, лукавый пиит?
  
  - Дано вам тело в наказанье
  И не владеете вы им,
  Само из вас летит признанье,
  Безумным снегом - в клубах зим!
  
   Слова в обмен на поцелуи,
  Азартом вымощен восторг
  И страстью новой прежних сдует:
  За обладанье дивный торг!
  
  Владелец - новый повелитель
  И вы с ним Герой и рабой,
  И в кущах райских вам обитель,
  И под альковом хладный зной.
  
  Во льду покойно сердце ваше,
  Лишь телу впрок любовь и страсть,
  В чужих объятьях оно краше
  И каждый раз меняет масть.
  
  Как будто бы меняем козырь
  И новой видится игра,
  И колосится сочно озимь,
  И жатвой страсть в снопы пора.
  
  Вот стол, на нём лежит колода,
  Никто не ведает сих карт,
  И долг ль итог иль спичем ода,
  Но сдав их - тут же и азарт,
  Забывши стиль и краски карт!
  
  Пушкин выдал эту заготовку на одном дыхании и с интересом наблюдал за партнёршей по свет-скому обману, задумавшейся, какую карту снести. Так поступали многие, желая уединения в шумной атмосфере бального зала. Они держали в руках карты и как бы беседовали о гримасах фортуны с прикупом. Многие дамы света эту уловку изучили досконально и пользовались ею охотно. Если играли двое, к ним не подходили с советами, уважая сию условность. Как бы ни была женщина заточена на приятие и вкушения почитания и внимания, ни одной не удавалось скрыть пиетет от мужской страсти и почитания. Графиня Закревская в этом плане была нормальной и здравомыслящей женщиной, поэтому пиитическую атаку тут же приняла туда, куда и следует - к сердцу. А оно у неё и огромное и благодарное. Она прикрыла ненасытные очи и переваривала услышанное, приобщаясь к тому, чего жаждет всякая женщина - понимающего мужчину. Она знала, скольким дамам он писал подобное, но даже чужое из женских альбомов принимала на собственный счёт. Насытившись первой волной чувственной инициации, она выдала тоном рабы-одалиски:
  - Сир, если можно, повторите, пожалуйства, последнюю строфу! - и мужчина, который познал в ней всё-всё и не однажды, утолил её жажду, понимая суть женской магии. Потом она заполучила и сам текст на особой, любимой ею бумаге и после отвлекающих бесед с несколькими видными мужчинами и хозяйкой бала тихонечко уединилась в дамской комнате, беспорядочно улыбаясь и роняя слезу. К ней не подходили, зная природу подобного, и тем лишь утруждались, что искали объект сердечного интереса графини. А в её сторону неровно дышали очень многие. И она играла в такое с удовольствием и неожиданно для общества, которое с первого предъявления ни разу не распознало её тайную симпатию. Что-что, а тайну хранить умела и она.
  Перечитав текст несколько раз и с самыми разными акцентами, она утратила интерес к светско-му балу, позвала мужа, сообщила о мигрени и, оставив его веселиться, уехала домой. Там она достала заветный альбом и погрузилась в чувственность, в которой имелись и оттенки пушкинской личности. Писали ей многие, разное, в том числе и донельзя яркое, но Пушкин и здесь стоял особняком. Перелистав мадригалы от Баратынского и Вяземского, она их отложила и вернулась к опию пушкинского разлива. Аккуратные и добропорядочные вирши от Языкова и Батюшкова она даже не открывала: есть и ладно. Немножко волновали этюды на рояле с Глинкой, они были чувственными и музыкальными одновременно, перетекая из одной формы соития в другую, но с оргиями Пушкина никто сравниться не мог даже издали. Она приняла вид степенной барыни и на следующий день на завтраке с мужем заметила, как бы между прочим:
  - Арик, милый, мне были видения. - Тебе интересно, какие?
  - Какие же, Агушка? - ответил муж, улавливая особое тепло от молодой супруги и купаясь в нём. Несмотря ни на что, он эту лукавую обманщицу обожал и потакал всем причудам, зная её щедрость и отзывчивость. Иногда она прямо со свидания врывалась в его кабинет и восклицала:
  - Я без ума от тебя и скучаю! - Налей мне шампанского и расскажи историю про нас с тобой!
  Историй было множество и муж, наблюдая брожение чувств у супруги, припоминал подходящий обстоятельствам. На этот раз никого удалять не надо и с бумагами никакой путаницы от женских шалостей за канцелярским столом. Муж изобразил внимание и жена начала очередную ночную историю:
  - Значит так, снится будто я в плаще Пушкина бреду по Невскому и мне никто не хочет открыть дверь, чтобы укрыть от ветра.
  - Под плащом, как и в тот раз?
  - Да, но нет кареты, его самого и меня так и знобит!
  - Как часто такие сны бывают? - озаботился муж, смутно припоминая содержания предыдущих кошмаров жены. Их было без счёта и самого разного толка и ни одного приличного, тем более благо-чинного.
  - Почти каждую неделю и всегда в субботу, накануне заутренней. Я молилась об успокоении постоянно, увы, видения не исчезают.
  - Ты говорила об этом с гадалкой?
  - Да, она считает, что надо вновь послать корзину вина.
  - И видения исчезнут?
  - Ну, это, возможно, излишняя самонадеянность, однако задобрить их стоит.
  И к Пушкину опять пошли вина: одна корзина от графа, а вторая от графини. От неё с запиской: всё же она была женщиной, а не стервой, как считали некоторые! Поскольку посылку получал настоя-щий мужчина, то не промедлил с ответом. Он послал корзину цветов с запиской. Вот она:
  Вино, похмелье и абсент,
  И привкус возлиянья стойкий
  - Продолжить тризну аргумент,
  Унявши разум слишком бойкий.
  
  Я кудри, падшие в бою,
  Потом в азарте воспою,
  Плечу ж уставшему воздам
  Во-первых и во славу сам!
  
  Ему, собой прикрывшим грудь
  И к неге удлинивши путь,
  Особый знак и благовенье,
  Без нот струится лад и пенье,
  
  В овале твоего плеча
  И кровь, и мука горяча!
  Персты всё утро воск смягчают,
  Не утоливши жажду в ночь,
  В рождённом чуде снова тают,
  Чтоб в пыль былое истолочь!
  
  Плеча округлость - лёд и пламя,
  Его коснувшись, посвящён
  И мне неважно, чьё там знамя
  И кто прикрылся им ещё!
  
  И что же в ответ от графини? - Она не стала ни размышлять, ни переживать, а перечитавши присланное трижды, ушла в молитвенную комнату, сменила масло, зажгла новую лампаду и вознесла молитву во славу Георгия Победоносца, которому поклонялась издавна наравне с Пресвятой Богородицей. Затем графиня нарядилась горничной и прибыла с подарком от барыни к Демуту, где недавно пережила дивное приключение. И во всём этом не было ничего личного и даже элементарной привязанности к торговцу удовольствиями: только благодарная чувственность и женский инстинкт, на его месте мог быть любой. Возможно, ото всего этого муза им выдала милые или буйные строки, но они до нас не дошли, канув в бездонную Лету. Там многое витает и ждёт своей очереди. На то она и ВЕЧНОСТЬ.
  
  НАМЁТКИ В ЖУРНАЛИСТИКУ И ОБЩЕНИЕ С ЛИЦАМИ ИЗ ЦАРСКОГО ДВОРА -с 1824 по 1834 - сырое!
  
  Сама по себе журналистика - жанр хотя и творческий, требующий некоего таланта, однако странный и двуликий вроде януса: с одной стороны -нечто загадочное, возвышенное и прекрасное, соседствующее с пиитами и прочими музами, с другой же - проплаченная и низкая клака на потребу заказчику любого толка, лишь бы деньги! Всякий приличный дворянин из обеих столиц сию истину знал изначально и близко к этому племени не приближался, ограничиваясь сугубо функциональным: заказал - получил, написал - проследил за публикацией!
  Вынужденно с ними обозначали дружбу музыканты, актёры и литераторы, но и они сторонились этого насквозь, скажем так, деликатно и без особых эмоций, переменчивого племени. Никаких фирменных и корпоративных ценностей там не значилось и флюгер редакторских приоритетов вертелся сам по себе и уважения солидной публики не вызывал. За неимением фундаментальных ценностей и приоритетов в ходу были категории личностные и зиждилось оно на критериях честности и порядочности, весьма значимых в дворянской среде. Не все журналисты были дворянами, однако ценности этой гвардии Российской империи принимались и иными сословиями.
  Изначально в России начала XIX века обозначились два потока журналистики, одна сугубо офи-циозная и благочинная волна, она обосновалась в столице, вторая, слегка независимая и на потребу цивилизованных граждан, в Москве. Вторая - была не очень оппозиционной, но первая уж очень бла-гочинной и благонамеренной. Уровень профессионализма обоих потоков различался мало, поскольку умение писать требовалось и там и там и оно сильно уступало мастерству пиитического цеха, которых они жаловали или корили в своих опусах. Статья критика или журналиста о романе, балладе или поэме - это всегда личная оценка читающего трудов пишущего. А раз так, то всё дело в уровне понимания самого оценщика пиитического опуса. Ясное дело, что про достоверность научной статьи учёного Фарадея или Ньютона можно судить лишь по отзывам учёного того же уровня и не ниже и уж ни в коем случае не подмастерья, чинящего перья и ставящего самовар на кухне.
  Пресса времён Пушкина и Грибоедова собственных ньютонов и ломоносовых не имела, пита-лась из рук купцов и цензурного комитета и достойным уровнем понимания весьма продвинутой пиитической диаспоры похвалиться не могла. Поэтому солидные издания рекрутировали авторов из пишущей элиты и те выдавали вполне качественный товар. Пушкин, Вяземский, Грибоедов, Батюшков, Боратынский, Жуковский и другие авторы на страницах периодических изданий появлялись часто и тем самым соблюдали некий баланс размытых тонов серого и кристаллов чистого пиитического взгляда на мир. Чуть позже на горизонте литературной критики появился Белинский и он был единственным независимым критиком, кто к своей работе относился с той же требовательностью, как и литераторы.
  Ну и надо помнить, что сие сотрудничество было взаимовыгодным, поскольку литераторам платили вполне прилично, поэтому даже дежурная критическая статья от маститого литератора имела солидное качество и автор своим именем дорожил.
  Особо не останавливаясь на сотрудничестве Пушкина с первопрестольными изданиями "Мос-ковский телеграф" Н. А. Полевого, а также "Телескопом" и "Молвой" Н. И. Надеждина, надо отметить, что и в этих изданиях он своё гражданское видение руководству изданий обозначал достаточно ясно в виде отдельных памфлетов, эпиграмм и статей. Цензоры его не баловали и не однажды снимали материал под самыми разным предлогами. Часто сие не было поэзией и тут объехать их путём императорской цензуры не получалось. И издатели шли у них на поводу, ограничивая предложения и спектр публикаций, что так или иначе приводило ко взаимному охлаждению.
  С одной стороны читатели, их сиюминутные интересы, культурная и духовная жизнь, проблемы общества, с другой установка властей - не пу-ща-ать! На балах, в салонах и гостиных о насущном потихонечку, но весьма активно и придирчиво говорили, а громко и в печати не-л-ль-з-зя! - Почему так и можно ли найти лазейку? - Что есть навязываемое церковью и романовыми благочиние? И люди без комплексов и долгов перед властью давали истинную суть игры в слова - раболепие! Если что-то такого типа шло в отношении простого люда из крепостных, как-то его принять можно, но в отношении дворянства сие не годилось совершенно. Об этом размышляло и само общество и его гвардейцы поэты. Запреты и рамки чиновничьих норм смотрели на сегодняшний день из глубокого прошлого и в самой-то жизни мало на то влияли: как грешил народ по мере сил и возможностей, так и грешит, несмотря ни на что. - Только вот писать об этом возбраняется. И редакторы пускались во все тяжкие, дабы их издания сообщали о том же, о чём говорят в салонах и гостиных: иначе кто они, как ни какаду для ублажения власти. И Полевой и Надеждин в некоторой мере были из рисковых людей, но не по сути и убеждениям, а потому что иначе потеряют читателя и доходы, ну и авторов типа Пушкина и Вяземского! А их пиитические индивидуальности тоже непросты и требуют соответствующего обхождения. Со своей же стороны, учитывая двойственную природу купчиков при культуре, Пушкин в дискуссиях с ними себя не раз осаживал, понимая их подневольную судьбу. -Такая вот взаимная дипломатия!
  Высокий полёт мысли и давление на идеи и творчество только от Музы сказывались постоянно и свою пиитическую философию он распространял на остальное бытие. Кроме того были и сугубо личностные качества творца высшей гильдии, которые диктовали ритм и стиль достойные этого Олимпа и тут никаких компромиссов! Лира иной и быть не должна.
  Будучи в то время молодым, голодным, маститым и знающим себе цену Пушкин не мог давать слабины ни в чём. Тем более с редакторами, сильно ему уступающими по части творческой и литера-турной. Так что сидящее в подсознании в виде комплекса победителя видение суеты и прелестей жизни никогда не давало слабины и уже одно это привлекало на его сторону читателей и слушателей. Размежевание интересов с издателями и владельцами книжных лавок, последовавшее вскоре, не стало радикальным и принципиально выраженным, но и дружбы как ни бывало. Надеждина он видел слегка провинциальным и недалёким и слегка подтрунивал в ходе споров на литературные темы. Для Пушкина литератора критерием проверки на всхожесть служили обычные для столичных литераторов и богемы обсуждения новинок от французских авторов, приводящих краткие анонсы в журнальных публикациях и книгах на французском. И он всегда приводил свои аргументы, которые что называется от сохи пиитической и чувственно-вкусовой, а издатели - это торгующие в храме искусств! Гносеология такихдискуссий имеет тысячелетние традиции и Пушкин умело пользовался тем, что игра идёт на его поле. Такие дискуссии имели самую разную аудиторию и он обычно прислушивался к чужому мнению, не торопясь со своим, а то и отшучиваясь, мол, ещё не читал.
  Однако, мягко выражаясь, специфичность мировосприятия Надеждина-издателя не умаляла деловых его качеств: журнал выходил регулярно, гонорары были достойными, выплачивались вовремя и это Пушкина успокаивало, поскольку лучше постоянно пить два разных жгучих напитка из двух бокалов, чем смертоносную смесь из одного и изредка! И он перестал терзать его своими эпиграммами. Отсутствие иных доходов кроме писательства свою роль сыграло и ядовитые стрелы и сарказм переключились на других журналистов, а если разобраться в сути, то в полемике Пушкина личного было малоо, всё по делу и высказанным идеям и к личности автора практически отношения не имело. Для формального дистанцирования в таких дискуссиях он часто забирался в сюртуки простаков-читателей и от их имени громил "неправильные" идеи и методы словесности. Как говорят ныне: ничего личного, сэр, бизнес и только!
  P.S. автора. Современные нам пушкинисты и историки журналистики из ХХI-ого века то-гдашнюю конфронтацию исследовали с позиций рыночной экономики и ничего крамольного в Сенковском, Надеждине и даже Булгарине не нашли - портфель заказов есть, тематика разнообразная, реклама тоже в обилии, расчёты с авторами не задерживаются и "всё хорошо, прекрасная маркиза!". В пушкинистике же советских времён Пушкин и Вяземский были "хорошими парнями", а Сенковский и Булгарин столь же однозначно "плохими ребятами". Но это так, кстати.
  С Полевым и его "Русским телеграфом" у Пушкина поначалу вышло примерно так же и редакторы ответили взаимностью, открывая кредит доверия и самые разные поля для творчества в своих изданиях.
  Однако обстоятельства переменились в очередной раз и вытолкнули Пушкина из массово-политических коммерческих изданий в сугубо пиитическую "Литературную газету" Дельвига. Но и там журналистское счастье было недолгим: после смерти Дельвига он не смог работать в детище своего лучшего друга, каждый раз как бы приходя на поминки. Всё здесь напоминало доброго и покладистого Антошу, их двадцатилетние взаимные сумасшествия, споры и примирения и, разделавшись с их общими замыслами, через несколько месяцев Пушкин оставляет газету и в 1830-ых годах сотрудничает с "Телескопом" Н.И.Надеждина. Этот хозяин газеты сумел привлечь его вполне дипломатическими аргументами, в том числе и особой атмосферой в белокаменной, которая всё-таки свежее столичного неинтеллектуального смога. Этот аргумент был весомым и поэт принял руку издателя. Но жить в столице, а печататься в Москве очень неудобно, поэтому Пушкин даже не подумал о переезде в Москву, наезжая в престольную эпизодически и не очень там задерживаясь.
  Суета и толкотня столичной жизни и отвлекала от собственно творчества и в чём-то увлекала адреналином постоянной борьбы, а это тот ещё наркотик, как и карточная игра, тогдашняя альтернатива нормам и морали. Чуть позже Достоевский эту пропасть в людском сознании опишет подробнее, но при Пушкине и Вяземском игрок - всего лишь лихач и сумасброд, который с годами образумится. Ну и личная неустроенность роль играла немалую, поэтому после отъезда из Тригорского-Михайловского писалось труднее, а жилось совсем неуютно, поскольку гостиница Демута - это шумный трактир с номерами и это ещё мягко сказано. Что ни говори, но семейная обустроенность, которая есть, положим, в доме Вяземских, Карамзиных или Раевских, нивелирует превратности судьбы, так и пышущие сюрпризами в светском обществе начала девятнадцатого века.
  
  Хронология пушкинской журналистики.
  В 1825 г. Вяземский привлекает Пушкина к сотрудничеству в "Московском телеграфе" Н. А. Полевого; здесь Пушкин напечатал несколько своих стихотворений. Самое острое из них - эпиграмма "Жив, жив, курилка!", направленная против "Вестника Европы", не была пропущена цензурой. Одновременно Пушкин выступает в "Московском телеграфе" с критическими статьями.
  "Литературная газета" сразу же противопоставила себя "Сыну отечества" и "Северной пчеле". Рабочая редакция "Литературной газеты" состояла из трех человек: издателя-редактора Дельвига, его помощника, литератора и журналиста Сомова, и секретаря редакции В. Щасного, который, помимо технической работы, занимался переводами и переложениями научных статей. В 1831 году после смерти Дельвига все они уходят из газеты.
  Далее Пушкин участвует в журнале "Телескоп" - там он опубликовал ужасные памфлеты на Булгарина. Одна из литературных масок Пушкина носила имя Феофилакт Косичкин - огромный и робкий человек, восторгающийся Булгариным и Гречем. Частенько Пушкин так издевался в периодике над Булгариным, что тот боялся выйти из дома, - все тыкали пальцем и смеялись.
  Всем частным газетам особым указанием цензорского комитета уже в уставе издания строго за-прещалось касаться политики. Исключение представляла газета Ф. В. Булгарина "Северная пчела", которая начала выходить в 1825 г. как "газета политическая и литературная". Булгарин, ставший в 1826 г. агентом Третьего отделения, единственный из всех издателей имел право помещать в своей газете политическую информацию, что вызывало негодование передовых журналистов и литераторов.
  После 14 декабря 1825 г. ведущая роль в периодической печати России принадлежала уже не петербургской, а московской журналистике. Это отмечали все современники. Пушкин, например, писал в "Путешествии из Москвы в Петербург" (1835): "Литераторы петербургские по большей части не литераторы, но предприимчивые и смышленые литературные откупщики. Ученость, любовь к искусству и таланты неоспоримо на стороне Москвы. Московский журнализм убьет журнализм петербургский. Московская критика с честию отличается от петербургской". Ту же мысль высказал Гоголь в "Петербургских записках 1836 г.": "Московские журналы говорят о Канте, Шеллинге и проч., и проч.; в петербургских журналах говорят только о публике и благонамеренности. В Москве журналы идут наряду с веком, но опаздывают книжками; в Петербурге журналы нейдут наравне с веком, но выходят аккуратно в положенное время. В Москве литераторы проживаются, в Петербурге наживаются".
  В период между декабристами и началом журналистской деятельности Белинского самым интересным и влиятельным журналом был "Московский телеграф" Н. А. Полевого (1825-1834), названный Белинским "решительно лучшим журналом в России, от начала журналистики", "Московский телеграф" пользовался большой популярностью у читателей и распространялся по всей России. По мнению Герцена, "С "Телеграфом" в русской литературе начинают господствовать журналы. Они вбирают в себя все умственное движение страны"
  Белинский был центральной фигурой русской журналистики 1830-1840-х годов. Несколько лет он сотрудничал в журнале "Телескоп" и газете "Молва", издававшихся Н. И. Надеждиным, и в журнале "Московский наблюдатель", который в 1838 г. перешел к Белинскому и его друзьям. Уже в этот московский период Белинский заложил основы демократической журналистики.
  В то время, когда в Москве действовали Полевой и Белинский, в Петербурге монополию в жур-налистике захватили Булгарин и Греч, совершенно порвавший после разгрома декабристов со своим былым либерализмом. В распоряжении Греча и Булгарина находились журналы "Сын отечества", "Се-верный архив" и газета "Северная пчела", которую в 1825-1830 гг. Булгарин издавал единолично, а с 1831 г. - вместе с Гречем.
  В 1834 г. реакционная петербургская журналистика получила сильное подкрепление: стал выходить журнал "Библиотека для чтения" редактируемый О. И. Сенковским. Таким образом, к середине 1830-х годов в Петербурге создается консервативно-реакционный "журнальный триумвират" в составе "Сына отечества", "Северной пчелы" и "Библиотеки для чтения", принадлежащих трем журналистам: Булгарину, Гречу и Сенковскому.
  В 1825 г. москвич по рождению и стилю мышления Вяземский привлекает Пушкина к сотрудни-честву в "Московском телеграфе" Н. А. Полевого; здесь Пушкин напечатал несколько своих стихотворений. Самое острое из них - эпиграмма "Жив, жив, курилка!", направленная против "Вестника Европы", не была пропущена цензурой.
  Одновременно Пушкин выступает с критическими статьями. Значительный интерес представляет его статья "О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова" (No 17). В Париже вышли басни Крылова, переведенные на французский и итальянский языки, с двумя предисловиями - французского историка П. Лемонте и итальянского писателя Ф. Сальфи. Пушкин вскрывает ошибки Лемонте, который писал о русской словесности и русском языке "понаслышке" и показывает, что французский ученый не понял своеобразия басен Крылова, увидев в них только подражания Лафонтену. Подчеркивая народность и самобытность, подлинную художественность басен Крылова, а не кальки с Лафонтена, Пушкин продолжает линию декабристской критики и полемизирует с критиками-карамзинистами, которые упрекали Крылова в мнимой зависимости от Лафонтена, характеризовали его басни как "грубые" и "мужицкие".
  
  Пушкин журналист
  А теперь о собственно журналистике в исполнении Пушкина. Для него она была частично сред-ством общения с миром информации, частично средством самовыражения, отчасти скрытым элемен-том сампознания и в самой малой степени собственно тем, что и составляет журналистику - информа-ция о событиях. Нести с собой читателю новое видение принципов стихосложения под видом рутинного разбора рифм и мелодики стиха - вот что он имел в виду при написании статей, к примеру, в "Молву" с анализом английских "озёрников" либо французских и немецких романтиков. При этом он особо себя не утруждал корпоративной солидарностью и резал правду, как она есть. То есть и Шекспиру, и Шатобриану, и Шиллеру с Гёте, равно как и российским авторам доставалось по полной программе и с точными аргументами.
  И в таком случае читатель мог сравнить его статью с дифирамбом поэта-дилетанта, приведенном в качестве иллюстрации к полемике. Ну и "что написал Пушкин про этого....?" тут же разлеталось по свету и тираж издания шёл "на ура!", хотя зачастую цензоры эти переводы убирали, не имея высшего дозвола на сами переводы, которым сам царь цензор! Однако ушлые наборщики скидывали нецензурованные оттиски с авторскими оригиналами в отдельную корзину и продавали за особую цену. - И всем хорошо: цензоры отчитались о запрете, переписчики имели бесценные автографы, а сам автор точно знал, что избранная публика его опус прочитала в самом неизменном виде. То же происходило с прочими материалами от Пушкина и других авторов, но пушкинское шло с гарантией реализации и расходилось абсолютно всё - стихи, статьи, эпиграммы, памфлеты и пасквили. Первое время ведомство Бенкендорфа пыталось докопаться до причин систематических утечек, но убедилось в тщете и спустило на тормозах - воруют-с!
  Общение Пушкина с племенем журналистов менялось постепенно и в результате общения с ними менялись и отношения. Если первые опыты связаны с его собственными публикациями и это по большей части уважительно-поверхностные и шапочные знакомства с пишущими перьями, то в михайловский период он с редакторами познакомился лично и юношеской почтительности был лишён начисто. А после завершения "Бориса Годунова" и московского публичного представления этого опуса и вообще чувствовал себя на гребне пиитической волны и имеющим право задавать тон с редакторами. К тому времени он разобрался, кто в доме главный и неуставал напоминать редакторам, для чего они содержат газеты и журналы. Сами по себе новости о пожарах и наводнениях в больших журналах особо внимания читателя не задерживали и никаких дискуссий не предполагали, в то время как литературные ристалища длились неделями и месяцами, вовлекая всё новых и новых участников. И при этом трудности с цензурой в очерках по новым перчаткам и кружевам для дамских нарядов не носили той напряжённости, что бывало с прозой и поэзией, так что поля куртуазных сражений выглядели вполне комфортными и только слишком резкие фразы участников зияли дырами цензурных ножниц.
  Пушкин писал статьи в самые разные издания, пиитические сборники и альманахи, иногда, как сейчас говорят, на заказ и точно знал кто и что по этой теме думает. И уже вскоре принял за правило с Фаддеем Булгариным дел не иметь, поскольку с понятиями чести он не дружил вообще. Этот христо-продавец мог опубликовать что угодно, лишь бы вызвать ажиотаж. Понятия чести для него не суще-ствовали и сие он испытал на себе, прочитав в его издании вариант стихотворения, для публики не предназначенный. Булгарин самолично тиснул в печать именно этот вариант, догадываясь о вероятной буре в кругу пушкинских друзей. И поэт поставил на нём чёрную метку. Печатаясь у своих единомышленников и друзей, Пушкин ещё более отдалялся от булгаринских изданий "Северная пчела" и "Сыны Отечества". Причин было много и они нанизывались одна на другую, сооружая баррикады неприятий и противоречий.
   Началось однако всё с весьма невысокого уровня талантов литераторских у этого оппонента, что Пушкина всегда напрягало и вызывало корпоративный снобизм и инстинктивное отторжение ценностей Булгарина буквально во всём, иногда излишне пафосно и категорично, а потом отрицание и иных уже сугубо личных человеческих качеств, с которыми приходилось иметь дело. И по истечение двух-трёх лет редкий комментарий Пушкина в адрес сотворённого Булгариным обходился без колкости или эпиграммы. Булгарин платил той же монетой, но меньшего номинала и все видели, что прав Пушкин, а не поляк. По части этой филигранной и едкой субстанции Пушкин равных не имел и совершенствовал перо в самых крайних пределах, зная из общения с народом, как цитируют и переиначивают его эпистолы. Ему нужно лишь удерживаться в рамках принятых приличий и не поддаваться на провокации.
  Чтобы понять, кто покровительствует Булгарину и Гречу, не требовалось изысканий: бывая у Бенкендорфа достаточно часто и имея с ним подробные беседы с точными акцентами что дозволено, а что неблагочинно, Пушкин видел полное совпадение ценностей, рекомендуемых Особой канцелярией Его Императорского Величества, и булгаринского тона освещения событий. Ну и Бенкендорф всем своим видом подсказывал Пушкину "правильную линию" в дискуссиях и освещении государственного бытия! - Он указывал на булгаринское чтиво и довольно разводил руками. С тех пор иллюзии насчёт объективности Греча и Булгарина исчезли окончательно.
  Пушкин уважал бывшего боевого генерала Бенкендорфа и отлично разбирался в содеянном этим воинским командиром в ходе войны с Наполеном. - Он смелый и умелый воин, но священный Грааль литературы - не его эпархия и там генеральские козыри не играют. В беседах с поэтом граф старался вести себя покровительственно и в то же время уважительно и государственные интересы в делах цензуры понимал сообразно собственному опыту и воспитанию. Это были его личные убеждения и Пушкин видел их границы, выбирающиеся далеко за пределы просвещённой европейской монархии и очень похожие на манеры восточных деспотий. Читая французские и немецкие журналы в оригинале, он в общих чертах следил за переменами ветров и манер в рядах творцов и повадки охотящихся за ними чиновников. К тому же у поэта с людьми из дипломатического корпуса столицы изначально сложились доверительные отношения и заморскую прессу с новыми книгами ему предлагали постоянно, а от вдовы Елизаветы Хитрово- Кутузовой он имел и специализированные подборки практически по всем сторонам культурной жизни Европы. И в этой связи ему не требовалось никаких трудов по оценке отечественной чиновничьей дури: она видна невооружённым глазом!
  Хорошо зная античность, как-то раз Пушкин в дискуссии с Бенкендорфом указал на тупоголовую армию персов и цивилизованных спартанцев раз за разом побеждавших противника умениями и просвещённостью, легенда о 300 спартанцах, спасших Афины, известна всем и тут граф сдавался. Он морщился, с поэтом соглашался, но линию собственной деспотии называл усердным законопослушанием и гнул постоянно, хотя изредка всё же давал слабину и пропускал варианты Пушкина. Ну и цензурный устав был написан большей частью по его лекалу, срисованному с родных немецких уставов, поэтому он имел просторы для манёвров в таком или ином, то есть, предосудительном, понимании написанного поэтом.
  Однако не однажды личная цензура в лице Государя графа ставила в тупик и он опасался совер-шить ложный шаг, выжидая реакции Государя. Пушкин не был безобидной грушей для битья и огрызался очень болезненно для графа. Так вышло, когда Пушкин после запрета материала цензором Бенкендрфа напрямую вышел на Государя и тот, находясь под прессом двух фрейлин, супруги и великой княгини Елены Павловны, в его опусе не нашёл ничего предосудительного. И Пушкин это разрешение Государя подал так, что главный жандарм России запомнил надолго. Общаясь с поэтом довольно тесно, он понимал неблагородную и недворянскую рутину самой затеи с цензурой поэзии, но в рамках монархических идей ничего иного не просматривалось: всё немонархическое вело к неминуемым бунтам и распаду веры и порядка. Тот тип консерватизма, который бытовал в России, мало распространён в Европе и поэтому из иных стран и княжеств на службу императору шли и ортодоксы монархисты, и прагматики по части науки и географии, лишённые даже признаков клерикальности.
  Бенкендорф был из лагеря ортодоксов и тонким философским мышлением не обладал, но свою епархию при новом Государе увидел и обустроил, прежний кесарь к его потугам о сохранности интеллектуального поля в государстве отнёсся скептически. Так что к Пушкину и прочим пиитам у него имелась собственная шкала ценностей, мер веса и наказаний. И он понимал, что палку цензуры перегибать нельзя, поскольку сама она изначально порочна и двусмысленна: любую фразу и утверждение можно трактовать на самый причудливый лад. Цензура, по его мысли, это кнут и фильтр одновременно. К тому же тайный надзор над неблагочинными, выявление иностранных шпионов и агентов влияния его ведомством производился комплексно и посредством наблюдения за содержанием чтива у народа можно выявить следы вольнодумия и прочей крамолы. И в этой связи дебаты о ритмах, рифмах и иносказаниях были лишь средством поддержания карательно-фискальной формы. Ну и с привлечением негласных информаторов сие тоже помогало: обиженные талантами пииты становились доносчиками из одной лишь зависти, а выявить их легко - читай дискуссии в прессе и весь спектр чинных и смутьянов пред тобой. Опять же, беседы с Пушкиным, Вяземским, Батюшковым и Баратынским никаких иллюзий насчёт их убеждений не оставляли и оселок - вопрос о декабристах иллюзии об их благочиннии отметали начисто! - Даже воспитатель наследника Жуковский на их стороне. И где-то в глубине души Бенкендорф понимал всю иллюзорность затеи с цензурой для поимки бунтовщиков и предохранении от смуты. Так что особо рвения по этой части не проявлял, обозначая правила игры и не более того. Остальным должно озаботиться общество, которое он охраняет. И он позволил одним профессорам и литераторам судить других, поскольку различий в принципах и священных коровах у них предостаточно.
  Особо обострились споры по части патриотического после публикации романа "Иван Выжигин", написанного будто калькой указов правительства о добронравии, чиноусердии, сопротивлению крамоле и смуте в головах православного люда. Ясное дело, "академическая" элита пиитов и прозаиков тут же набросилась на низкопробную халтуру и раздербанила её в пух и прах. Однако объявились заступники в лице Третьего Отделения и на гвардейцев от классических ценностей напустились цензоры и прокураторы всех мастей. Более того, через суд их заставили извиниться, поскольку опус Булгарина разошёлся хорошим тиражом и сие значит, что господа "академики" не имеют права оскорблять народ, читающий литературу на патриотическую тему. И ни слова о том, что написанное есть низкопробная поделка и порочит вообще сам жанр исторического романа. К тому времени друзья Пушкина уже поняли, что и написана она на заказ Третьего Отделения и в пику умниками-академикам.
  Оставим подробности этих баталий биографам из клана монархистов и поклонников коммерче-ских муз и вернёмся в Пушкину и его миру литературного Олимпа, где всё звучит в гармонии и халтуру не пишут даже в альбомы недругов. Факт награды Фаддея Булгарина перстнем от имени императрицы, был жестом вопиющим и для дворянской гвардии литераторов оскорбительным. Либо императрица объясняется в случившемся, либо получает врага до дня последнего на троне. Первая весточка от них к Пушкину пришла со словами Жуковского, не задержались и живописцы во главе с Кипренском и Брюлловым, к ним с одобренипем общей динии присоединились и музыканты с почитаемым при дворе Глинкой.
  Пушкин не стал изображать даже видимой покорности высшим велениям власти в делах мир-ских и пиитических, где прав и влияния имел предостаточно. В прессе тут же появились отзывы на этот счёт от цеха творческого и уютный памфлет от Пушкина, подписаный очередным его псевдонимом, но строй и изящество поэтического яда могли отравить одной только гармонией изложения. Памфлет вы-звал резонанс и при всей эзоповской стилистике и откровенному лицемерию было видно, что прилич-ная публика лизоблюдов презирает! Патриотом автора этой поделки называли лишь повязанные с Булгариным по части верноподданичества, а это совсем небольшая часть столичного дворянства, в Москве же, традиционном рассаднике всяческого вольнодумия и славянофильства, фамилию Булгарина произносили через губу и с французским прононсом, выделяя слог в его неприличном звучании, напоминающем фаллический орган, но в непотребном его состоянии. Особо упражнялись в употреблении сей находки молодые офицеры, которые хватили через край и "пробулгарить" у них значило - не состояться по-мужски. Тут же выплыли и вариации анекдотов на эту тему.
  В общем, обструкция вышла громкой и в пику затеянной шумихе с признанием автора, как литератора. Пушкин этот процесс только инициировал, а далее он шёл сам по себе, поскольку народ думал на этот счёт так же и собственными творческими исканиями приобщался к теме. Дело приняло настолько широкий размах, что шутку насчёт "пробулгарить" употребляли извозчики, перенявшие её от господ-офицеров. И в столице московская шутка появилась через пару недель после Москвы. На Булгарина указывали пальцеми, он свой наградной перстень спрятал подальше от чужих глаз и являлся лишь на те балы, где присутствие было обязательным. Престарелая княгиня Юсупова, когда он из церемонной учтивости подошёл к ней, играющей в карты, заметила:
  - Пожалуй, молва не преувеличивает насчёт вашего состояния: даже у меня огонь не потух и я различаю тех, у кого вместо горячих головешек остывший пепел! - и повела взглядом на партнёров по игре. Те с видимым одобрением согласились с дамой и адресат царского внимания тихонечко испарился. Он знал о влиятельности этого рода и негласной солидарности с другими русичами с такими же корнями и понимал, что лучше промолчать. В Третьем Отделении об этом факте стало известно тут же и Бенкендорф прошёлся "по этим полякам", так и не ставшими русаками. Пруссакам такое привычно и дозволено, поскольку Польша для них была и дойной коровой и вечным объектом тренажа для экспансий на север, юг, запад и восток. Российская империя для немцев всех мастей была точкой приложения честолюбия и полем чудес, где всё имеет вес и размеры во многие разы превышающие европейское. Поэтому в России на службе их было больше, чем в остальных странах Европы вместе взятых.
  И уже вскоре через фрейлин Урусову и Россет Пушкин получил знак одобрения и время встречи для объяснения. Государыня призналась, что затея с почётным перстнем исходит от Бенкендорфа и ей пришлось согласиться с аргументами мужа о верноподданничестве в слоях литературных. Парнасные академики вроде Пушкина, Вяземского, Батюшкова и Баратынского никогда этими качествами не блещут и в их арсенале только смута и безнравие.
  - От Вашего имени, Ваше величество, ему вручили символ приоритета! - И кому?! - В цехе пиитов и литераторов его далее чем к нарезке рулонов бумаги на листы не допускают! - Вы представляете, какое оскорбление нам нанесли?- спросил поэт по-немецки, надеясь в родной для государыни речи поймать собеседницу на фальши. Ей совсем недавно исполнилось 30 лет и она немецкую аккуратность так и не утратила, выстраивая фразы точно по ранжиру, что и есть основа немецких диалектов. Шиллера и Гёте в оригинале Пушкин недавно читал с семейством Осиповых и вполне прилично улавливал нюансы саксонского звучания. К тому же, Аликс была очень музыкальна и недостающее в смысловых вещах компенсировала выразительностью звучания.
  - Во-первых, Александр, прошу мне верить - я не интриганка и сия история мне так же неприят-на. Да и перстень этот для меня ничего не значит, их сделали несколько десятков для подобных случаев. Я просто подчинилась мужу. Николя мой супруг и я обязана быть помощницей! - Это долг!
  - Вы по части долга не однажды лукавили, почему я должен считать, что вы правдивы сейчас? - спросил поэт, зная за ней вещи интимные и сокровенные, потому имевшим право на многое.В свою очередь Государыня играла с ним в игры, невозможные ни с кем и не видела в этом особого вреда. Это было и не принято, и греховно, и очень опасно для всех к тому причастных, однако:
  
  Запретный плод манит собою,
  Соблазнов запахом пьянит,
  Тайком вкушают негу двое,
  У дамы пышет жар ланит,
  
  Восторгом муж её напоен
  И голос счастием звенит,
  Очами жжёт покровы платья,
  Дыханье смутно, в томи грудь
  
  И волшебство любви приятья
  Искать иной толкает путь.
  И звук сонета пуще Вакха
  Греха советует вкусить,
  
  Забыв узилища из страха,
  Из слов настой маня испить.
  
  - сию гибельную сентенцию она знала по себе и благодарила природную ненасытность, так неожиданно и удачно приведшую к нирване с пиитом. Затея Бенкендорфа с перстнем у неё изначально вызывала отторжение и не отвергла её она лишь потому, что опасалась вызвать чрезмерный интерес окружения к этой части собственной жизни, закамуфлированной в женские сугубо тряпичные интересы и парфюмерно-косметические принадлежности. Углубившись в эту стихию поглубже, муж мог приметить что-то новое и в ней. Она же, пользуясь мужской близорукостью, грешила тихонечко и осторожно, окунаясь то в одну, то в другую, то в третью чувственную нирвану.
  Самой глубокой оказался Пушкин, после него и музыка, и живопись казались оперными пасто-ралями. Она была наслышана об опийных нирванах и по тому, что понимала в этом, считала себя достаточно искушённой пользовательницей и просвещённой лицемеркой. Опусы Пушкина не теряли очарования и опьяняющей власти даже много времени спустя и она его мадригалы берегла, вкушая и погружаясь в запретное у всех на виду. Такие уловки она постигла в юном возрасте дома, в Германии, вкладывая запретные молитвы и песнопения в странички святого писания и прочего благочиния. С нынешним штатом фрейлин включать в переплёты благочинных книг тексты вольнодумные труда не составляло и она этим пользовалась постоянно. Взглянуть в книгу, почерпнуть желаемое и задержать в себе - адреналин бешеный и она в нём себе редко отказывала. Если после этого взглянуть на собеседника и выдать нечто абстрактное о житиях и истинах, да ещё по-французски, то про Государыню думали явно не то, кем она была в сию минуту по-настоящему. О фокусах правящей дамы догадывались избранные и приближённые, но и они знали самую малость, о главном лишь догадываясь. Этим рифмы и ритмы сильно отличались от опия, дающего тяжкое похмелье и перемены лица и тела. В её возрасте женщины уже созрели во всех отношениях и готовы плодоносить, что настоящим дамам по нраву в особенности. Уже только поэтому Государыня показала себя отдающей и верной прежним забавам. Будь у неё любовник или фаворит, как у всякой уважаемой европейской королевы, она бы и ему не ответила с таким пылом, как поэту.
  - Вам нужны гарантии? - спросила она и он кивнул, тогда женщина продолжила: - хотите, сниму со своей руки перстень, любой, и подарю вам? - Это как-то перевесит тот, фальшивый? - мужчина выжидающе смотрел на женщину, демонстрируя твёрдость, и та выполнила обещанное, сняла перстень с алмазной россыпью по затейливому рисунку и без колебаний протянула ему. Мужчина понимал, чем она рискует и всё же процедуру довёл до завершения. Приняв подарок, он повертел его в руках, оценил совершенство шедевра ювелирного искусства и, поняв, что дар от сердца и без колебаний о последствиях, вернул хозяйке:
  - Я вам верю!- и тем снял сто грехов с души Государыни, томившейся от обструкции своих куми-ров.
  Мнимый жест с перстнем мало кого порадовал, а уж у интеллектуальной и артистической богемы и вообще вызвал прохладу и оцепенение. Это она видела даже у вполне выдержанного Жуковского. Хотя Нессельроде и их партия торжествовали, но они - далеко не весь Петербург, да и свет тоже раскололся в оценке монаршего жеста. И партия лоялистов в этом плане выглядела совсем удручающей. Дипломаты, так или иначе бывшие с Пушкиным накоротке, не выражая личного отношения к внутренним делам чужой страны, устами своих жён и между прочими темами дамских проблем намекнули Государыне на неудачный ход с перстнем. Генералы и многие сановники, не очень жалующие Пушкина и его компанию парнасцев, тем не менее жест с подъёмом лавочника от музы к властному Олимпу тоже не одобрили.
  Но Государь в первые годы правления дипломатию с подданными особо не любил и рубил сплеча, полагая себя в некотором роде последователем Петра Великого. Судить и миловать ему нравилось изначально и он периодически кого-то миловал, дабы поддержать реноме особой справедливости по-царски, но псарей в их вотчинах наказывали редко, поэтому загнивание государства шло своим чередом. Иностранные посланники сию картину видели отлично и писали реляции своим правителям большей частью объективно. По их мнению, Российская империя - это феодальная Оттоманская, только с христианской религией и просвещённым дворянством, остальное же точь в точь Тартария на карте Страбона. Но вслух и официальных нотах и обращениях - язык иной и Шекспиру далеко в своих фантазиях до написанного в адрес российского государя от имён правителей Европы.
  Идеи декабризма, загнанные Николаем Первым в тюрьмы, ссылки и на эшафот, это как раз и есть реальные мысли интеллектуальной элиты о выходе из феодальной Тартарии и Пушкин при всём его ином, как бы пиитическом мировосприятии видел эти загубленные корни разумного и грустил вслух. Записки к Марии Волконской - это лишь способ выразить чувства и он их умело прятал в лирику темы, негласно же разделяя не только женскую верность мужу, но и идеям, которые привели к ссылке. И Мария Николаевна, будучи с ним близка достаточно и в этой связи понимая его потаённые мысли, упакованные в диезы и бемоли ямбов и хореев, в меру возможностей отвечала на сокрытое, но ей доступное. Она увезла в Сибирь человеческое и женское совершенство и плодила в холодной пустыне разумное, прекрасное и вечное. Он смотрел на присланные ею миниатюры портретов, читал письма и записки и грустил от того, что всё это на эзоповом языке.
  Его состояние грустной элегии часто разделяли друзья, собратья по перу, но были причастны и просто знакомые и диадемы несмешиваемых понятий вроде государыни-императрицы и её фрейлин. В частных беседах Пушкин нередко переходил к темам прочитанных стихов, легко импровизировал с соучастниками неожиданных опытов и тем самым освобождал их фантазию и систему мышления, завлекая в собственную Ойкумену. Она была уютной для всех и женщины, попав в комфорт и чувственную нирвану, открывались естественно и свободно. И та же Государыня-императрица забывала об адреналине опасности, обитая в его творческой мастерской с такими изумительными коллизиями и красками мыслей, идей и ощущений. Ну и ему от неё ничего не нужно, взгляд никуда в запретное не стремился, руки ничего низменного не совершали, а слова лились таким уютным строем, что отведать и вкусить хотелось каждой и они не задумывались о воздержанности и вкушали предложенное - он был по-мужски щедр и роскошен и не ответить ему по-женски не могла ни одна из женщин¸ в том числе и государыня. Отношения в их чистом виде: мужчина и женщина - могли существовать в особой ойкумене, куда цивилизованный мужчина и женщина стремятся всегда. Именно поэтому ни одна из попавших туда никому в этом не призналась ни под пыткой, ни на последней исповеди. Интимная составляющая таких погружений с Пушкиным и его друзьями создавала элитную омерту молчальников и потому ничего напрямую о тех думах и чаяниях потомкам и не осталось. - Однако были вещи и свидетельства косвенные, но и их немного.
  В конце 1827 года во Франции вышел роман "Арманс", написанный Стендалем и в Европе не очень отмеченный, но русские дворяне его не пропустили и он среди прочих романов на французском попал в Россию. До этого тема русских эмигрантов во Франции деликатно обходилась, а здесь опаль-ный французский литератор, к тому же живущий в изгнании, касался очень скользкой темы. Героиня романа Арманс Зоилова - дочь русского генерала оказалась без средств на чужбине и главное её богатство - честь и достоинство. Публичной дискуссии о таком романе быть не могло, в прессе тем более, но сам прецедент упустить нельзя и в некоторых салонах столицы и лишь среди своих дискуссия всё-таки состоялась. Цензурные запреты включали любые упоминания о смутах и бунтах, Французская революция 1789-ого года туда входила полным списком.
  В литературном салоне Екатерины Карамзиной с участием Пушкина, Дельвига, Тургенева, Баратынского и Батюшкова книгу детально обсудили. В целом иностранец тему раскрыл и в бездонность русской жизни погрузился. Детали русских нравов, написанные с чужих слов, выглядели не очень убедительно, но в целом вещь стоила того, чтобы попасть на книжный прилавок в иное более благодатное время. Хлопоты по этой дискуссии взяла на себя Софья Карамзина и мама с удовольствием предоставила ей право хозяйки этой темы. Имя Стендаля ещё не гремело и он больше известен статьями по искусству и архитектуре старой Италии.
  Карамзины знали об особых отношениях Пушкина с семьёй Раевских и понимали деликатность всего, связанного с замужеством старшей дочери за генералом Михаилом Орловым, загадочной его опалы задолго до восстания на Сенатской, помнили о замужестве средней дочери за Волконским и звенящих отношениях поэта с Марией Николаевной в течение нескольких лет. В общих чертах Арманс Зоилова имела сходство с Марией Волконской и это настораживало многих, они полагали, что автор знаком с историей этой княгини. То есть, кто-то историю Марии Николаевны Волконской-Раевской пересказал автору, а тот выдал светскую историю. - Уж очень узнаваемо всё!
  - Ты думаешь, это и в самом деле Мария Николаевна Раевская или мы имеем совпадение? - спросила Катерина Карамзина, когда они с Пушкиным остались наедине. И тот развёл руками, не имея точного мнения:
  - Сам роман сугубо французский, по теме, стилистике и прочим выкрутасам с наследованием и светскими ценностями. У нас такое не играет никакого значения. Но он вставил именно русского гене-рала и по ряду примет он очень похож на Михаила Орлова. А сама Арманс похожа на Машу Раевскую, сестру его жены. Мне кажется, что нашумевшая история дам-декабристок в искажённом виде долете-ла-таки до Парижа и автор из неё соорудил роман.
  - Однако, ты не очень в этом уверен?
  - Как-то так, да, Кэт, я в сомнениях. У них после разгрома Наполеона произошло много реставраций и история могла иметь сугубо французские корни. Я читал их журналы регулярно и там всякое попадалось. Спекуляций на темы наследства и зверств сан-кюлотов тоже предостаточно и этих страшилорк от настоящих дел Трибунала и казней роялистов не различить.
  - И всё же, почему русская красавица и отец генерал? Может, это ход, чтобы обойти цензуру? - Она теперь у них не слабее нашей.
  - Не знаю, Кэт, не знаю! Хотя иногда в том, что писано с Маши, я уверен полностью. - Она у Стендаля немножко черкешенка, Маша именно такая! Но потом читаю остальное и вот они - сомнения!
  - На твой взгляд, Стендаль - автор серьёзный?
  - По общему впечатлению такого мнения у меня нет, но отдельные вещи у него отменны и точ-ны.
  - Что мешает увидеть мастера? - улыбнулась женщина, зная о болезненном тщеславии своего друга. Оно не всегда на виду и часто прячется в одеяния широты жеста и щедрости, но очень остро принимает равных по таланту.
  - Тема! Она должна быть изначально высшей пробы. Здесь же всё весьма и весьма невразуми-тельно и как бы извинительно.
  - Если бы за эту тему взялся ты, как бы она выглядела?
  - Просто - Арманс возвращается в Россию и следует за мужем в Сибирь!
  - Так верен чувству к Маше?
  - Знаешь, Кэт, мне мышиная возня с титулами и наследованием стоит поперёк горла уже давно! - Не настоящие это ценности, а у Маши - истинные!
  Через год в столицу привезли новый опус Стендаля, он тему индивидуализма личности высве-чивал в особом направлении: любовь экзальтированной аристократки и карбонария. Как бы лёд и пла-мень в чистом виде. И снова обсуждения в салоне Карамзиных. На этот раз Софья очень старательно готовила дискуссию, поскольку итальянские карбонарии и ведомство Бенкендорфа не дружили изначально. Да и Государю смутьяны и бунтовщики не нравились даже в чужом королевстве. Так что "Ванина Ванини" собрала трепетное внимание избранного круга столичного салона. Просто обсуждали очередное из Европы. И Стендаля в том числе. На этот раз Пушкин более внимательно прочёл оригинал на французском и глубину раскрытия темы отметил сразу же. Жуковский весьма осторожно высказался о главной героине и сравнил её с Агушкой Закревской, которая по страсти и темпераменту итальянку превосходила. И Пушкин расхохотался, зная его приключения с графиней из её собственных уст.
  - Бунтовщица и смутьянка! - сказал он, отойдя от приступа смеха. Если бы сия дискуссия была не у Карамзиных и не в дамской аудитории, крен произошёл совсем не туда и вместо фундаментальных обличений и аргументов прозвучали бы тона и аргументы совершенно иного рода. Мужчины-сообщники переглянулись и это не укрылось от внимания старшей Карамзиной. Куртуазная схема дискусии об этой новелле ей показалась явно поверхностной, недописанной и недостойной французского опуса.
  - Господа пииты и поклонники! - Вы забыли, что большая часть заговоров и генеральных пере-мен в королевствах и империях многие века обсуждалась либо в салоне близких к королю, либо в спальне фаворитки?! - сказала она и мужчины, погудев и повозмущавшись, образумились, приняв её доводы. Агушку Закревскую иногда поминали, но любя и бережно, понимая её роль в жизни столичной богемы. И каждый видел, что при всех натяжках на роль верной любовницы карбонария она явно не тянет! И все отметили выписанность самого древа связи революции и столичной богемы. Немножко романтики от Байрона и сан-кюлотов, остальное же - чистая классика. Уединившись во вдовьем будуаре с Пушкиным после всего сказанного, Катерина Андреевна спросила:
  - Согласись, Стендаль уже теперь хорош, а?
  - Да, - с некоторым осадком в голосе согласился Пушкин. - Противостояние "Я и общество" у него вышло не так, как у меня в "Онегине"! - Очень у него сие пронзительно и трагично.
  - Ты намного моложе и тебя не морозили под Москвой в 1812 году, не выставляли за границу Отечества после свержения Бонапарта и не лишали средств существования! - Тебя даже не дразнили то признанием, то шельмованием и в обществе ты наш постоянный любимец, а он из громадного племени изгнанников расколотой Франции! Потому у него к своему Отечеству так остро и безнадёжно. - Сашка, уймись, вы из разных сторон громадной Ойкумены и видите мир через разный опыт.
  - Ты права, Кэт, права по большому счёту, прости моё честолюбие и ревность. Мне всегда кажется, что могу всё. И вот такое из чужих рук повергает в сомнение: всё ли?
  - Мы с тобой знакомы всю мою сознательную жизнь и ты прямо на глазах растёшь и зреешь. Я сравниваю тебя и других пиитов и прозаиков, ты опережаешь и тех и других. Но мир искусства так ши-рок, что каждый из вас, служителей музы, никогда не пересечётся с соперником. А со Стендалем у тебя и вообще ничего общего. - Даже темы у вас разные, уймись!
  - Ладно, - согласился Пушкин, - однако насчёт этой дамы от властной богемы есть поправка. Хо-чешь узнать, какая?
  - Говори.
  - У нас с тобой история вышла очень похожая, ведь так?
  - В общих чертах, - кивнула женщина.
  - Ты была той Ваниной Ванини и я стал пламенным карбонарием от поэзии, - продолжил поэт и взглянул на женщину.
  - И? - спросила женщина.
  - Мы оба выжили и обсуждаем чужую трагедию. Хотя изначально я был готов и в петлю и в реку с обрыва.
  - Договаривай!
  - Ванину он придумал для трагедии. Он не видел исхода и смерть героя в его коллизии требует "правильных" атрибутов, в том числе и женщину.
  - Это комплимент?
  - Нет, признание в любви!
  - И это тоже не всё?
  - Разумеется, у автора не было такой дамы, как ты и он банально убил своего героя! - И женщина в который раз ощутила желание, которого ни с кем больше не возникало. Однако идиллию нарушила София, она вошла в комнату и устроилась напротив гостя. Мамина порция от Пушкина уже закончилась и она вторглась в пространство, где имела собственные права и капиталы.
  - Я знаю, что вы тут обсуждали без меня. Поэтому начну со своей линии души. - Саша, меня ты знаешь давно и во всяких ипостасях, я тебя тоже, поэтому давай без обиняков: мой характер и прочее в известных нам коллизии Стендаля. Откровенно и без умолчаний!
  - При маме?
  - Да, нам пора определиться и объясниться. Ты ей не любовник, а я не помеха вашим играм в цивилизованную дружбу.
  - Софи, с чего ты решила, что стала помехой? - фальшиво удивился Пушкин и на этот раз расхохоталась старшая Карамзина. Искренне и с чувством глубочайшего наслаждения: Пушкин и на этот раз всё в ней угадал наперёд. Время для пикировки с упрямой падчерицей было в самый раз. Несмотря ни на что, она воображала себя обиженной судьбой, вечно претендовала на особое внимание папочки, а тот ей потакал, опасаясь обидеть. Но "Бедная Лиза" из тщеславной Софи явно не получалась. Со временем черты девочки и девицы перетекли во взрослую особу без существенных перемен. Софи фыркнула, но их не оставила, как бы утверждаясь в правах женщины этого дома. Она здесь тоже хозяйка и Пушкин её гость. И ответила из вредности и лишь её одной:
  - Тогда почему замолчали с моим приходом?
  - Есть вещи, которые из беседы мужчины с женщиной особам юным мало доступны. Потом, возможно, да, а ныне вряд ли, - деликатно ответила старшая Карамзина, задавая тон беседы с падчерицей, упрямой и своевольной.
  - Именно так, Софи, думаю, о таком сокровенном тебе рановато, - присоединился Пушкин, - не потому, что возраст не тот, отнюдь! Сокровения и соития есть разные и начинаются они с познания ис-тины интимной и физиологической. Я бы мог что-то предвосхитить и просветить, но Кэт возражает - пусть сначала выйдет замуж!
  - Но с другими ты себя таким не очень-то и утруждаешь, - возразила Софи, знающая про поэта предостаточно.
  - Другие мне не доводятся почти роднёй! - заметил Пушкин.
  - И чтобы заслужить твой заветный мадригал, надо выйти из круга близких?
  - Разве я могу совращать дочь моего учителя и наставника? - Из одной лишь чести такое невоз-можно! - легко возразил он и Софи пожала плечами:
  - А без совращения мадригала не дождаться?
  - Разумеется, это же игра такая: она мне глазки и пиетет, а я ей мадригал, потом ещё парочка опусов, негласных записок и свидание тайком от маменьки. А там, как Амур расщедрится. - Ты этого хочешь? - добил он падчерицу Кэт, с которой мачеха намаялась порядком и Пушкин это видел сам.
  - А иначе никак? - спросила раздавленная София Николаевна Карамзина.
  - Увы! - с циничной откровенностью подтвердили Пушкин и его верная подруга. В этот момент она выглядела и супругой тоже. Пусть и виртуальной, но не хуже одиссеевской Пенелопы, отвергающей сватовство бесцеремонных гостей. - Никогда мачеха не выглядела так ярко и молодо. И София оставила надежды на приоритет с Пушкиным в доме Карамзиных.
  
  
  ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ СЕМИНАРЫ ВО ФРЕЙЛИНСКОМ КОРИДОРЕ -начало весна 1828 г
  
  Отношения Александры Россет и Пушкина с самого начала были лишены условностей и с ним она, весьма и весьма экстравагантная молодая дама чисто итальянской наружности и воспитания, до-вольно часто являла настоящую женскую суть и только потом, добавив себя в роли фрейлины, спраши-вала: "Ну, как, понравилось?" А он разбирал её образ на диезы и метафоры и давал сугубо деловую критическую оценку. Ни капельки лести и реверансов женской сути, зато по поступкам, жестам и свет-ским интригам. Юная дама обладала очень затейливой сутью и больше что-то придумывала сама, чем слушала выдумки про светское и плотское. Она верила ему и знала в тех словах и жестах честную требовательность к коллеге по творческой ойкумене, а он поощрялглубину поиска в фантазиях. Поскольку она обычно о предмете дискуссий знала предостаточно, то к завершению дебатов соперники узнавали подноготную предмета собственного поражения.
  Если женщины к этому относились легко, то мужчин такая учёность, уверенность в себе и сила духа напрягала. Пушкин на отвлечённые темы с нею особо не дискутировал, но мнение по части звучания или аналогий с чьими-то переводами справлялся не однажды. Она начала читать по-настоящему французов в оригинале очень рано и Дидро к шестнадцати годам знала всего. А с шестнадцати лет стала изучать английский и пару лет спустя в общих чертах переводила озёрников и их душку Вордса.
  У неё с Пушкиным была масса общего и начиналось оно с имён, далее же обстоятельства жизни во многом перекликались, что не могло не потянуть к некоей близости. Она была больше интеллектуальная и гражданская, ко всему эстетические вкусы больше сходились, чем разъезжались, несмотря на ожесточённые споры по вещам принципиальным. Ему нравилось спорить с ней, а ей хотелось его общества и нирваны от пушкинской пронзительности и чистоты. По этой части он женщин превосходил на порядок, за что она его ещё и обожала по-женски. Но на том всё и кончалось.
  Ну и ещё кое-что из важного и основополагающего, поэт отменно разбирался во всех хитростях лести, ханжеских реляций о боге, чести и прочем и всякую фальш на эти темы различал так же, как му-зыкант фальшивую ноту, а поэт неверный стиль. И в случаях частных бесед с коронованными особами легко улавливал не те ноты у Государя. Именно он грешил этим за всю родню, между тем, как его су-пруга и великая княгиня Елена Павловна вели себя с поэтом сдержанно и откровенно. Обе дамы пони-мали музыкальный слух поэта и фальши не позволяли себе даже в проходных мелочах. И на фоне их выдержанности и классической гармонии в суждениях о высшем напыщенная фраза Государя выделя-лась особенно одиозно, что было начертано в очах поэта для любознательных дам.
  Он даже не оценивал эскападу самодержца, а позволял все музыкальные алитерации совершить самим дамам. И тем становилось ясно: сие не простая мужская бравада и упоение властью, а всего-то местечко-вое бахвальство. Особенно это касалось его указаний насчёт поведение поэта и его окружения в свете. Если в сановном обществе подобное выглядело ритуальным поучением и заверениями в верноподданичестве от двора, то с поэтом походило на фарс, поскольку поэт заведомо опережал Государя по широте взглядов и глубине понимания проблемы. Государь не был глупцом и понимал, что от чиновников откровенности ждать не стоит и гениальным они признают хоть что, речённое кесарем. И всё же ему нужны "свидетели его ума и мудрости" и много раз такими "свидетелями" бывали сама Государыня и великие княгини со своими фрейлинами. А с этими дамами у поэта были собственные отношения, независимые от самодержца. И обычные дамские сплетни и междусобойчики никак не миновали особ коронованных, поскольку пахли натуральным и соблазняли исконным, от чего в душе и теле всё начиналось сразу по всем октавам чувственной гаммы. Истории иносказательные про иностранных принцесс и принцев разительно отличались от релизов посольского ведомства и тоже вызывали нескромный интерес. И приносили эти весточки не дебелые матроны и крючконосые безгрудые сороки, а светящиеся молодые дамы из приличных семейств по своим каналам и из своих источников. Поскольку за границей и в чужих столицах русских графьёв и дворян на разнообразных лечениях и отдохновениях всегда порядком, то и свежих новостей поле немереное. А они-то как раз самые разные, часть из эпистол, а больше личные мемории и картинки тамошних пейзажей с собою любимыми. И не факт, что вот такие новости в чём-то менее надёжны, чем официальные от казённых источников. И светские обозреватели обеих столиц соперничали между собой, оценивая и окаймляя слухи собственными суждениями.
  Если держать руку на пульсе, то и газет можно не читать - это Пушкин знал давно, ещё по бытности в Одессе, когда с каждым новым кораблём в порту обогащалась аура слухов и сплетен на все темы жизни. Ни одна газета Европы не могла содержать столько всего и всякого, что услышишь в кабаках и тавернах в портовом районе. И всё свежее и надёжное. Не зря его приятель по морским прогулкам Костас не вылезал оттуда и всегда знал время и место встречи с очередным судном-посредником. Он не имел ни с кем договорённостей, а только внимательно слушал рассказчиков и потом на свой риск направлялся в нужную точку моря в нужное время, учитывая погоду, звёзды на небе и прочее. Со столичными новостями та же история и дамский приятный щебет в чьём-то салоне часто заменял чтение скучных биржевых сводок.
  Обиталище фрейлин в Зимнем было тем же салоном, только сплетни там специфические и весьма умело просеянные. И обмен свежими новостями меж самих фрейлин всегда предварял их выход к дамам-наперсницам. Об этом летописцы и хронографы никогда не пишут, но всякая дама знает, что и на укладке волос, и на маникюре или массаже, которые растягиваются на часы чего только не упомянут и кого только не перемоют с ног до головы. То же самое касается и утреннего моциона с одеванием, когда вместе с нижней юбкой великая княгиня получает исчерпывающие справки о своих соперницах и подругах.
  У великих князей с этим лишь самую чуточку иначе и круг интересов у них в иной плоскости. И доклад министра уже в кабинете монарха по уровню компетенции нисколько не превосходит услышанное от челяди и придворных. И иногда Государыня, сидя рядом с мужем и якобы скучая от рутинного ритуала, на самом деле едва удерживается от иронии и сарказма, зная иной мотив чьего-то проступка, вывернутый наизнанку неадекватным следствием. И надо ей отдать должное, никогда не выдаёт источников, если это в какой-то мере им повредит или сделает их закрытыми для общения с Государыней. Чтобы о ней ни говорили, Шарлотта Прусская вела себя с достоинством и мужа своими умозаключениями на этот счёт не утруждала, полагая сие неприличным.
  В общем так вышло, что в обители юной фрейлины - комнатке уютного закоулка в Зимнем иногда закатывались такие фейерверки, что девушка, забыв о времени и обязанностях, опаздывала на выходы к Государыне. Её роль при ней была особой и Александра Россет имела некую свободу манёвра, занимаясь чем-то таким, что требовало тщания, аккуратности и большой вдумчивости. Обычную справку и "умные советы" Александра Фёдоровна могла получить и от академиков или прямых специалистов типа Жуковского, но именно женская специфика "умных материй" и была епархией Александры, поэтому доверительность у них сложилась достаточно быстро, когда девушка выдавала Государыне справки, спасавшие лицо первой дамы империи. Поэтому Россет намного чаще других фрейлин была свободна от рутинных дежурств при Государыне и занималась делами важными и неспешными, пропадая в библиотеках с книгами или фондах архивов, процеживая фолианты, единицы хранения папок и копаясь в иных бумагах государственного значения. То есть, ей доверяли по-большому и знали, что эта дама лишнего не позволит и прочитанного не обнародует. И Государыня была уверена, что фрейлина если и задерживается, то по вполне уважительной причине, убеждаясь в этом всякий раз. При особой нужде за ней кого-то посылали, но бывало - заглядывала и сама, понимая, что такая умница и аккуратистка исчезла с глаз неспроста и долгожданную картинку или фразу в ходе выпечки и обихаживания можно увидеть и самой. Умные вещи она любила так же, как и затейливо красивые.
  Вокруг Александры Россет вились самые разные личности и художники с поэтами и му-зыкантами являли особый круг. С их пышной ауры фрейлина собирала флёр и умствования, от-ворачиваясь от искушений чувственной и интеллектуальной корысти. Но были и иные лица, которые хотели преференций и прочих благ и они устилали своё восхищение щедрыми дарами. Происходя из благородной, но обедневшей семьи, Александра была безразлична к таким совращениям, однако знаки внимания отвергала редко, не давая им особого ходу, а признавая за естественную дань своей красоте и обаянию. В то же время её утончённого ума многие опасались, зная бесстрашие и своеволие, едкий язычок и покровительство обоих Государей.
  Откуда-то все "знали", что она тайная наложница Государя и её держат в противовес другой придворной партии, которая якобы начала сдавать по женской части. "Подробности" об этом возникали с каждым её появлением в свите Государыни и следы "вчерашнего" на ней "узнавали" тут же, давая интимные комментарии румянцу, бледности, игре глаз, покою тела, грации движенийи прочих прелестей, которые женщину сопровождают всегда, а уж у такой честолюбивой умницы их и вообще целый дивертисмент и созвездие. Кто-то утверждал, что "вчерашнее" связано с князем П.П, которого нынче нет: он без сил и в страхе перед грядущим ответом, а противная сторона во всём видела руку неистощимого на зевесовы ласки Государя. Что-то схожее связывали и с графом С.С., которого видели с лицом кота, объевшегося сметаной и подарившего любимице императрицы дивное колье. Не менее любопытные вещи связывали со многими влиятельными лицами и сплетни так и шелестели по салонам и приёмным дортуарам сильных мира сего.
  Поэтому умная девушка подыгрывала всем партиям, отвечая на внимание Государя по-особому и как бы украдкой от Государыни. Тот её игру принимал легко и от перемигивания с нею иногда хмелел. Танцевала Россет нечасто, но очень примечательно и её котильоны принадлежали Государю, когда Государыня шла в танце с кем-то из списка претендентов. В таких случаях фрейлина оставляла за собой выбор роли и не всегда она была для Государя простой, но выгодной по-обыкновению. Быть рыцарем в обычной жизни у него не получалось, поэтому он сей недостаток компенсировал учтивостью в случаях публичных сцен на приёмах и балах. Фигура у Александры Россет была стройной и изящной и в чём-то напоминала Государыню десяток лет назад.
  Продлить молодость таким вот способом было легко и фрейлина супруги нравилась и ему. Делал ли он намёки и не совершал ли заходы к интимности ближайшей? - Разумеется, да! Какой мужчина на его месте такого бы ни сделал. Маленькие знаки внимания чередовались с большими, но Государыня была спокойна, зная, что фрейлина уступит лишь, получив на то её согласие: верность долгу в ней была настоящей. Так оно и было, фрейлина не уступала, но и не отвергала притязаний, играя роль существа изысканного и утончённого, однако совершенно независимого. Она слушала немыслимое и откровенное с таким видом, будто сие есть фраза о погоде за окном и на самое-самое сокровенное, от которого иные дамы падали в обморок, она прохладно роняла:
  - И как же он потом выкрутился?
  Цинизм доктора при обречённом больном - вот как видели её линию понимающие мужчины и Пушкин был из числа самых проницательных по этой части, несмотря на сравнительную молодость и внешнее легкомыслие. Друживший с ней давно и близко Жуковский такой близостью и пониманием похвалиться не мог и Пушкину по этой части откровенно завидовал. К этому добавлялось и желание заполучить эту умницу в жёны, что возбуждало Александру лишь отчасти, поскольку более талантливый Пушкин с ней пикировался охотно, но женщину для семьи не видел совершенно. И это шансы Жуковского сводило к минимуму.
  Цветы и прочие знаки внимания и почитания сопровождались записками, про которые она ни-кому не говорила, но и не уничтожала, коллекционируя их так же, как другие дамы предметы мужского обихода: ножи, трубки, портсигары и прочее. Лишь с Пушкиным она не утруждалась химерами верности престолу и с улыбкой выкладывала подаренное Государем и просителями из дальнего круга. Эти штучки они использовали в собственных играх и те обретали ещё и защитную ауру от новой приобщённости.
  Для Государыни соблюдение чести и женская солидарность значили очень много и полны вза-имностей или подчинения одной личности другой, поэтому она сугубо женским своей фрейлине Алек-сандра Фёдоровна платила нередко. Будучи от рождения с умом, не очень обременяющим прекрасное тело и потом особо его не обогатившая, Александра Фёдоровна чисто по-женски обладала и чутьём, и мудростью. И они ей служили достаточно надёжно. И благодаря этому особых отношений своей обаятельной умницы с поэтом она не могла не заметить, пару раз застав в живой беседе. Поэт и фрейлина церемонно воздали Государыне в каскаде изумительных реверансов и ещё раз указали, что достоинство не продаётся! В тот раз поэт не удержался и выдал что-то насчёт Киприды, занятой рутиной и никак не доберущейся до главного. Всего пять строк, но с чувством и очень в тон настрою Государыни, которую он весьма основательно знал по своей части.
  В почтительном и глубоком поклоне фрейлина очей не поднимала и смятения на лице Госу-дарыни не увидела, однако поэт сие отметил и поощрительно свёл брови, ни слова не добавив к ска-занному. И Государыня ушла от них не сразу, задержавшись для алкания очередной порции сердеч-ной отравы. Иметь вот такие неожиданные свидания ей захотелось тут же и она придумала повод для общения с фрейлиной вдали от остальной свиты. Впрочем, такое в Зимнем уже сложилось, ме-ста и часы визитов, молений, гаданий, массажей и научных опытов расписаны по минуткам и ей при-шлось лишь вписаться в уже принятое. К тому же, Александра Фёдоровна не знала, догадывается ли фрейлина о её давней связи с поэтом и вела себя так, будто общение с ним вот так близко - это милый дворянский междусобойчик, куда она попала случайно и только что.
  А поэт, следуя алгоритму её поведения, разыгрывал карту первичности отношений с фрейлиной и почтения к её госпоже. И поддразнивал её интерес тем, что вовлекал в дискуссии о прочитанных опусах исключительно Александру Россет. Адреналин от запретного Государыне нравился изначально, к этому прибавлялась и рутинная ревность к молодой умнице и она нередко ввязывалась в эти дискуссии, переходя с русского на французский и потом на родной немецкий. Увлекалась, забывала обо всём протокольном и подчинялась душевному и сердечному.
  Пусть и недолго, однако она с упоением купалась во всём этом, потом приобщала приставлен-ную в сторожа графиню Бобринскую и делала её объектом мужского интереса. В таких случаях от блеска мужеского достоинства в регалиях и усах с бакенбардами, назначенного было Государыне, но капризом фортуны попавшего к её компаньонке, графиня теряла голову и упускала свою подопечную из вида. Ну какая женщина устоит перед расшаркиванием достойного мужчины княжеского или графского достоинства! Лесть мужчины меры не имела и растопляло сердце Бобринской. Если же ей случалось во фрейлинском коридоре застать дискуссию муз и поэтов, то графиня неожиданно слабела и проникалась самыми главными доминантами рифм и ритмов. Государыня оставляла несчастную графиню на съедение пиитам и уводила фрейлину для очередной умной беседы. Она была уверена, что потом Александра Россет обязательно передаст поэту реакцию своей госпожи на нарушение этикета. И представляла, как это выглядит, завидуя молодой умнице. Ну и она знала, что мужу эта женщина очень даже небезразлична, однако и не очень доступна, поэтому даже минутной благосклонности добиться будет не просто: отвергнуть притязания, не оскорбив мужского, ей было легко.
  Россет не расстилалась в пиетете, не искала дворцовых привилегий, а просто и с врождённым достоинством исполняла обязанности фрейлины, отвечающей за эрудицию Государыни. Это была и музыка, и литература, и история, и современные течения моды и политеса. Большую часть служебного времени Александра Осиповна проводила в поиске следов прекрасного, черпая из первоисточников нужные сведения. Поэтому имела дела с профессионалами, которые указывали, где и у кого это написано. Она свободно владела французским, немецким и английским языками, чего хватало для поисков нужного. С латинскими наречиями: испанским и итальянским она мало имела дел, но при случае использовала консультантов из учёных библиотекарей Зимнего. Очень своеобразный и независимый в суждениях Иван Андреевич Крылов тоже был в её распоряжении и она могла выбрать нужный тон аллегорий и уровень наукообразности в подаче требуемой истины для ума Государыни.
  Свою лепту в неформальность жития фрейлины внёс и Пушкин, он просил у неё согласия пере-давать свои стихи на цензуру напрямую, минуя канцелярию графа Бенкендорфа и та легко кивнула, имея собственные резоны. И первое время сие проходило протокольно: она передавала, а он прини-мал, потом переданное рассмотривал и возвращал через Бенкендорфа. Но позже Государь решил сыграть иную партию и самолично возвращал исправленный текст через фрейлину, зашедши к супруге, когда та беседовала с ней. И интимность отношений этой троицы тут же выплыла наружу.
  Молодая умница как-то спросила Государя о музе поэта, хороша ли она в этих строках. И госу-дарственный мужчина попал в капкан, поскольку не знал о её вкусах и предпочтениях по этой части. Жена с интересом смотрела на него, наблюдая нечастое зрелище растерянности. И он буркнул что-то необязательное, типа того, что крамолы нет и ладно, надеясь выйти из ситуации живым. Как и положено по протоколу, фрейлина имела первое слово в специальной и тончайшей епархии и спросила:
  - Если Вашему Величеству сие не очень ясно и рифмы с пиитическими аллегориями не ваша си-ла, зачем утруждать себя этим? - Пускай цензоры сами с этим разбираются! - Вам есть дела поважнее рифм и синонимов! - в иных обстоятельствах он мог с ней и согласиться, поскольку доля истины в том есть. Но, зная увлечённость поэзией всего двора и царской семьи в том числе, сие было бы потерей лица. На столике у супруги лежал новый сборник стихов Пушкина на русском языке, которого Аликс в обиходе не употребляла. И на вопрос - Почему? - Она улыбалась и отвечала:
  - Чтобы иногда понимать и тебя, ты ведь тоже русский!
  - Францию сгубили умники-просветители, это они подняли смуту в умах, а за ними пришли мараты и робеспьеры! Наши дворяне-декабристы через одного поэты и философы и им лишь чуточки нехватило, чтобы ввергнуть Россию в смуту и разрушение умов. Пушкин к ним не принадлежал, но его стихи у каждого из арестованных. Святое писание и жития святых ни у кого не нашли, зато списки с Пушкиным у всех.
  - Многие из них играют на рояле, почитают Бетховена и Моцарта, коллекционируют Тициана и Корреджо, читают Шекспира и Сервантеса, что же - запрещать и их? - возразила Россет и Государь не стал спорить, полагая, что здесь не победить.
  Вскоре, возвращая Пушкину рукопись из высочайшей цензуры Государя, Александра Россет спросила:
  - Мы о стихах с ним немного поговорили, давай взглянем, что ему не понравилось?
  - Он при этом пакет не распечатывал?
  - Нет, только высказался о Вольтере и Дидро.
  - И что же?
  - Как всегда: назвал их смутьянами и бунтовщиками!
  - Н-да-а! - хмыкнул поэт,- если они смутьяны, тогда кто я?
  - Давай посмотрим, иначе не узнать! - загорелась девушка и поэт вскрыл конверт. Прошедшись по его правке, он развёл руками и сказал: - Без слов! - Иван Андреич о таком уже кое-что сказал.
  И девушка ответно улыбнулась:
  - Скорее всего, он подобных рескриптов не читает! - на что поэт громко рассмеялся и, уже отдышавшись ото всего разом нахлынувшего, ответил:
  - Иначе сразу же придётся в литературе закрыть целый жанр - басню! - Лучше сделать вид, что всё благопристойно и ослы среди людей не водятся.
  - Как думаешь, если цензоров убрать, поэзия станет бульварной и низкопробной или нет? - спросила фрейлина.
  - Как раз цензура и есть путь к бульварщине и низкопробности.
  - Почему?
  - Потому что настоящие жемчужины и зреют долго, и шлифуются очень тщательно. И там любое лыко цензора крушит гармонию. В голове автора вся эта симфония выстроена и музыкально, и со смысловыми нюансами, которые между собой тонко переплетены и чужой руке там делать нечего. С бульварщиной гораздо проще - убрал одни слова, поставил другие и никакой разницы, поскольку ни гармонии, ни нюансов там не бывало отродясь.
  - Ты не пробовал объяснить государю этого хотя бы про стихи?
  - Жуковский пробовал, не вышло!
  
   СВАТОВСТВО ПО СИСТЕМЕ ++ 1829-31
  В том, что есть таинство и могущество института семьи Пушкин познавал в течение всей жизни, постепенно постигая её сущность и сложности, ради которых придётся жертвовать многим привычным и рутинно необходимым. Его затянувшееся отдаление от тепла собственного дома и привыкание к дому казённому в Лицее сыграло роль важную и определяющую. - Мужское и мужеское он познал в условиях взросления и прямого влияния кавалергардов Царского Села, с которыми сближение прошло неожиданно легко и быстро. И с ними он часто чувствовал себя гораздо уверенней и постигал закоулки запретного без опасений, что его поднимут на смех. Взрослые мужчины к юному пииту относились большей частью уважительно и с пониманием его безотеческой жизни в Лицее. На их взгляд - это та же казарма, только без полевых маршей и манёвров на просторах России. И его юношеский пыл с претензиями на достоинство им нравились, он походил на кадета, только без формы и признаков муштры с грубой солдафонской выделкой. Многие офицеры знали толк с пиитическом и с удовольствием слушали юношеские перлы лицеиста. Ради мужских удовольствий он убегал надолго и первое сугубо мужеское постиг из первых рук и их заботой и тщанием. Он легко привязывался к молодым офицерам и потом был верен летучей мужской дружбе просто потому, что она есть. Особо длительных и глубоких привязанностей не получалось из-за постоянных перемещений офицеров по гарнизонам и полкам, но круг их складывался так, будто офицеры его семья, а он младший брат. Именно брат, пусть и младший¸ а не юный и неразумный сынок! И это общение очень скоро сказалось во многом: он взрослел быстрее ровесников по Лицею и к последним годам учёбы являл вполне оформленный образчик юного мужа, знающего своё ремесло.
  Ему указали пути, остальное он постиг сам. Вино и прогулки с лицеистами по жилым покоям дворцовых фрейлин он предпринимал, имея успешный опыт с дамами попроще. И, доигрывая сюжеты до естественного завершения, он всегда присматривался к женщине в такой коллизии и оценивал варианты продолжения интриги. Большей частью сама интрига перетекала в чистую физиологию и интерес к такой даме исчезал сам по себе. Кавалергарды тоже не были зевесами по убеждениям и втайне жаждали тихой и милой ласки, перетекающей в семейную негу с детками и их лепетом. И на младшего брата Сашку Пушкина смотрели именно с таких позиций - научить и защитить. Были среди них и чистые бреттёры, но им мало чего доставалось и Сашка рос среди них нормальным мужчиной без особых дамско-угоднических завихрений.
  Мысль о создании собственной семьи у Пушкина имелась всегда и изначально её очертания по-стигались на примере Карамзиных, которые занимали другую сторону его жизни в Селе. Такая супруга, как Кэт Карамзина, с самого начала стала идеалом юношеских мечтаний о женщине. В ней он изначально видел и ум, и красоту, и живость мысли, и женскую греховность, буквально написанную поверх внешней строгости манер. Он, обученный дамами попроще видеть собственную сокровенность, эти качества взрослой женщины чуял чем-то внутри себя и каждый раз с удивительным пиететом убеждался в их реальности. И потом по мере взросления и мужания молодой поклонник зрелой и плодоносящей дамы сию конструкцию менял и приспосабливал к обстоятельствам и собственным ресурсам. На примере связки мать-дочь он часто видел достоинства той и другой женщины и в случае молоденькой мамаши совсем юной дочери часто увлекался обеими, непроизвольно сравнивая и сопоставляя, а потом сообщая мамочке про невинно-лукавую дочь и дочери про унаследованное маменькино изящное. И той и другой даме он честно передавал фамильные достоинства и упивался чудом из чудес. И тогда кто-то из дам не выдерживал и изрекал:
  - Так женитесь на нас обеих!
  И после паузы раздавался искренний хохот, счастливый и горький одновременно: всем было ясно, что ни один вариант не возможен! Но виртуалии были так прекрасны, что о реалиях старались не думать.
  Это была особенная игра с правилами, меняющимися на ходу и так прихотливо, как того хотели игроки.
  Никаких иллюзий, а только суть движений и помыслов. Тогда нет ни пустых надежд, ни горьких разочарований, а чуточка грусти, что поле удовольствий ограниченно рогатками правил и предрассуд-ков. И главным при этом была откровенность пиита, заявляющего притязания и указывающего на пре-лести дамы, которым он поклоняется и посвящает мужское внимание. Соблазнять и обманывать невинных девиц и убеждённых пенелоп - не его традиции и об этом он сообщал сразу. Так что все прегрешения и запретные игры совершались по взаимному согласию! - Желание и творческое сотрудничество! - вот альфа и омега пушкинской школы приобщения к высшему. И ему не приходилось при этом ни играть, ни лукавить, что отменно видели участники временных творческих групп. А честность мужчины в таких делах шла по высшему счёту и перевешивала иные мужские достоинства. Ни разу он не предлагал наставить рога даже самому недостойному супругу, но выдать пиесу, где дама имеет шансы всё это сотворить сама, выходили сами собой и воплощались в реалии самым простым и естественным образом.
  Был такой вариант из разыгрываемых коллизий, когда дама приходила с раскаянием в прегре-шениях и умыслах к пииту, одетому в клобук священника и через пространство ширмы в гостиной хо-зяйки дома пиит выдавал индульгенцию. Игра начиналась тут же и вариантов в ней не счесть, к тому же взрослая и самодостаточная дама имела собственные предложения. - Может ли это сравниться с банальным адюльтером или девичьим проказам со старшими родственниками, своих притязаний не особо скрывающих? - Ответа нет, поскольку ни одна дама и мадемуазель даже не подумала ни при-знаться, ни раскаяться в умышленном и содеянном. Ну и сам мужчина играл с целью найти свою поло-винку, а не напиться сокровенным, поэтому удерживался в рамках всегда, беспредельничая с другими игруньями и в других играх.
  Поэтому тридцатилетняя мамочка пятнадцатилетней невесты всегда сводит с ума и никогда не знаешь, кто от этого выигрывает по-настоящему, поскольку не все женихи выбирают юных дочерей и не всем дочерям и мамочкам нравятся сии претенденты на вхождение в семью. Участие в сугубо женской суете мужей и отцов чаще бывало символическим, на процесс сватовства влияло незначительно и хоть как-то проявлялось лишь на решающем этапе самого яркого семейного ритуала. И какая из дочери выйдет жена, можно предсказать, наблюдая мамочку и бабушку, поэтому визиты в дом вероятной невесты имели особую цену: там всё в живом виде и естественных обстоятельствах. Ну и в среде потенциальных женихов были свои источники информации о невестах, приданом, вредных привычках родителей и напыщенности дворецкого. И сбыть бракованный товар родители могли лишь с очень солидным приданым за невестой. А это уже иные претенденты и процедура сватовства и о них не здесь.
  Здесь же следует сделать ремарку и отметить естественные перемены в системе ценностей поэта по этой сугубо интимной части. И последние два с лишним года обитания в Тригорском монастыре в том были повинны в самой значимой мере. Теперь он, наученный и практически сведущий по многим сегментам деликатного, выработал механизм, который включал самое эффективное и дееспособное в таких операциях ума и сердца.
  И ритуал собственно интимного общения переменился совершенно и даже с хорошо знакомы-ми дамами ключевое для коллизии свидание он начинал с написания "портрета незнакомки". То есть, у дамы была возможность сыграть свою партию, забыв о рутине прошлого знакомства. Он знал и ценил женскую тягу к переменам внутренним простыми средствами - новым платьем и причёской. Даже шляпкой можно передать ранее в ней не видное и не проявленное. И накануне свидания он в общих чертах указывал даме её пути к самореализации. Как умеют дамы трудиться и искать пути к самореализации, поэт знал давно и ещё с раннего детства девятилетняя сестра Ольга его приучила и не к такому.
  Пушкин итог учебного ритуала каждый раз угадывал лишь в общих чертах и тригорские затворницы к этому действу прикладывались почти ежедневно. Эти чертовки затевали немыслимые маскарады, менялись одеждой, духами, парфюмом, надевали парики и маски и мучили его искушениями солгать нечаянно, если обознается. И в темноте большой гостиной он должен угадать, с кем беседует или играет в жмурки. И в итоге завихрений ума и сердца он научился видеть такие детали и нюансы, которых не различает даже искушённый портретный живописец. Иначе ждало наказание. Не будем называть этих интеллектуальных розог и пиявок, одно ясно - они ему не нравилось совершенно, а у чертовок вызывали волну восторга и жажды новых побед над умным мужчиной. И он вскоре сообразил, что именно таким образом самые древние предки нынешних народов улучшали собственную породу и фраза о том, что красота спасает мир, обрела явные очертания: женская красота и создала ту самую цивилизацию, где нет титанов, циклопов и гекантохейров, геркулесы и ахиллы тоже отправились в мифы и нынешний мужчина ненамного крупнее женщины.
  В ходе постижения этой истины он писал и иные портреты и видел, что нет ни одной дамы, не таящей в себе множества слоёв души и разных обличий. Были похожие платья, причёски, украшения, даже манеры кокетничать или жеманничать, но внутри - там таилось такое! Каждая дама уникальна без разделения по уровням знатности, чистоты и глубины рода, нынешнего положения в свете и статуса мужа или родителей. Эта внутренняя сущность открывалась не сразу и не всем, однако овладевшему заветным ключиком мир открывался роскошный и запашистый. И, будучи настоящим исследователем, Пушкин раскрывал коконы самых одиозных дам, под которыми обитало новое создание, непохожее на живущее сверху, часто второй слой не был последним и его поджидало нетерпеливое создание, заждавшееся своего почитателя. Слоёв могло быть и три, и пять, и семь, и каждый следующий тоньше, ярче и вкуснее предыдущего. В самой же сердцевине могло таиться самое неожиданное существо, смертоносная змея в том числе и он отметил ведическую мудрость мифа о змее, поджидающей вещего Олега в черепе верного коня.
  Лишь выдержка опытного и многое вкусившего мужчины предохраняла от гибельного укуса. Пушкин столь глубинными изысками занимался исключительно с дамами зрелыми и состоявшимися, которым публичный успех давно ни к чему, при том ни слова, ни жеста в затее не ронял сам, надеялся на ответное у женщин, тем не менее, молва о художничествах с Пушкиным уже родилась и вызывала смутные толки и слухи.
  Достигли они и ушей Государыни, родив особое любопытство и забытый на время интерес. Будучи и стройной, и миловидной с юных лет, Государыня устала от натужно-приглаженных комплиментарных линий живописцев и мнила себя достойной самого острого пиитического пера и затейливой кисти, где показано всё и то, что запретно в обществе, в особенности. Жизнь в замужестве её утомила скудостью интимного общения и отсутствием настоящей страсти. Именно страсти, а не имитации, свойственной ближнему окружению. У свиты в её адрес кроме обычного рутинного греха не просматривалась и она свой естественный интерес направила за пределы дворцовой публики. А это либо кавалергарды, либо служители муз. И, как любая состоятельная женщина, черпала изо всех сосудов тихонечко и себя не обнаруживая. Придворные портретисты писали в ней лишь дозволенное и оно приелось. Своё тело она знала в самых разных обстоятельствах и в пустой лести не нуждалась, но само положение императрицы и многослойные коконы забот о ней делало невозможным услышать настоящий диагноз собственного состояния. Нынешний Пушкин на роль доктора подходил идеально и она ещё молодой принцессой различила интимно-возвышенные строки юного лицеиста среди хора напыщенных взрослых мужей. Если выражаться попроще, то пушкинские строки мадригалов имели особый аромат, каждый из этих интимно-запретных разиков иной по звучанию. Скоротечность контактов лишь интриговала и манила естественной тягой к запретному. Поэт безо всяких куртуазных хитростей обращался напрямую к чувственным факторам и вполне себе ухоженная по этой части немецкая принцесса реагировала на мадригалы и сразу же стала одной из натурщиц пиита. Во время бесед с ним всегда присутствовала фрейлина, прикрывавшая собой явный криминал прямых контактов. Выглядело это так, что пиит беседовал с фрейлиной о делах творческих, а тут и "принцесса заглянула". Приём банальный для всех веков и династий, но других никто не придумал. Став императрица, искушённая принцесса стала ждать нового момента, надеясь, что в столице их встреча просто неизбежна. А встреча неминуемо вела к той самой игре!
  Была ли в предвкушении игры исключением сама Государыня? - Разумеется, нет! В тотальном приторном хорале двора, сановничества и высшего дворянства тяга к сольной пасторали просто неиз-бежна и после шумного бала всегда тянет к интимному одиночеству и склонности души погрустить и предаться сплину. - А это поэзия и камерная музыка, которые в небольшой гостиной или вообще без свидетелей. Поэтому ещё неизвестные читателям опусы Пушкина, Вяземского, Языкова, Батюшкова и Боратынского ходили в списках и получить самих авторов в салон было делом очень достойным. Однако даже среди них опусы Пушкина отличались особенным звучанием и проникновенностью, а так же глубиной понимания интимной сути. Хотя бы одна потаённая чёрточка им приоткрывалась так, что кроме автора и самой дамы-адресата о них никто не подозревал, этакая тайнопись у всех на виду!
  Приобщиться к тайне желает всякая женщина и с натурщицами для портрета проблем не было. И поэт надежд не обманывал никогда, выбирая натурщиц по вкусу и обстоятельствам для неспешной живописи. Возвысившись в таком портрете очень быстро, он выбрал стиль сочной выразительности и теперь натурщицы могли соперничать с рембрандтовскими героинями, которые с художником дружили и во всём доверяли. Надо ли говорить, что редкая обладательница такого портрета желала его демонстрировать публике, не это было их целью, состоятельность по-женски, вот что их волновало в первую очередь. С другой стороны, его портрет - это и диагноз тоже. Так что, перечитывая написанное, женщина страдающая и в недуге придумывала рецепт собственного выздоровления.
  А что имел художник? - Как большой и опытный искусствовед, он вёл собственную систему образов и характеров и постоянно пополнял данные своей уже солидной картотеки. Теперь это не шкатулка с листочками из блокнотов, как было в Одессе, а несколько отсеков письменного бюро. А в сером гроссбухе с набросками дальних планов значилась серия романов о жизни русского дворянства в самом их неприглядном и в то же время сочном изображении. Чуть позже такую серию романов напишет француз Бальзак, пока ещё застывший в ученичестве. "Евгений Онегин" в этом плане смотрелся пробой пера и там было место, как высшему, так и мелкопоместному кругу. Что-то отдалённое просматривалось и для типажей из народа, которые выглядели по-разному и реагировали на мир так, будто происходили не от одного рода и племени, а от скопища ворогов и супостатов, изливших семя в славянское лоно. И никогда не знаешь, что скажет подпитой ямщик барину: то ли шапку заломит с повинной, то ли в отместку за прошлые обиды сожжёт конюшню.
  Когда Пушкин встретился с Каролиной Собаньской, приехавшей в столицу, и та по старой памяти пригласила поэта к себе, он начал с привычного портрета незнакомки и в который раз очаровал опытнейшую и разнузданнейшую женщину, ступив на территорию желанной для неё игры. Эту неостывшую тягу он обнаружил в первые же минуты общения и проверился, не ошибся ли. Каролина улыбнулась так же, как и в последнюю игру в Одессе, когда оба игрока были под перекрёстным наблюдением всех и вся. Эта женщина была игроком по духу и без игры не могла.
  Они и прежде играли в немыслимое, но больше на публике, однако нынешнее и наедине и в новом для себя качестве номинальной супруги высшего сановника её и поразило и пришлось по душе. Адреналин опасности вновь зашкаливал и Кэрол упивалась собранными воедино ролями дам-соблазнительниц и грешниц одновременно!
  Они сидели за столом и пили чай со сладостями и он говорил, что видит в каждое новое мгно-вение. - Пальчики, дымящаяся чашечка, лукавые ресницы, холодные озёра глаз, ониксы лакомых изгибов плечей, манящая грудь с неуловимым дыханием, свисающие кружева у локтей, любопытная ножка из-под складок платья, пальчики ног, сбросивших туфельки и угадывающийся сквозь шёлка юбок прозрачный чулок и многое-многое другое, что и являет суть роскошной оболочки состоявшейся женщины.
  Это её состояние подпирают десятки и сотни поверженных сердец и разбитых судеб, развеянных по ветру имений и всё за иллюзию обладанием женщиной! - Ну и ароматы от неё были очень личными и ни на что непохожие, в этой части Каролина имела квалификацию высшую, что Пушкин знал давно и точно. Она интересна всем, независимо от того, замужем ли, нет ли или её охраняет высшее божество, на земле соперников не имеющее.
  Каролине в ту пору чуть за тридцать и прежние замужества на ней пагубно не сказались, поэтому выглядела она отменно и поэт нисколько не преувеличивал, на первом же свидании поддерживая собственный уровень и отражая совершенства партнёрши по интриге. Но эти совершенства имели и точные черты и тона палитры, а также и динамику движений. С обонянием у Пушкина была гармония и он отмечал ауру, которая менялась по ходу процедуры. За полчаса от запашистого пушкинского чая Кэрол так разогрелась и разохотилась, что забыла об аперитиве, приготовленном накануне. Глаза дорогущей кокотки и капризной куртизанки сменили ауру и обратились в чуткие огни смелой искательницы приключений. А музыкальный слух уловил всю палитру пиитического совращения: о том, что Пушкин обольститель и умелый исполнитель задуманного, она знала по прежнему знакомству и отметила новый горизонт запретного, которого не испытать не могла.
  И про себя любимую узнала самое неожиданное, Пушкин комплиментами не сыпал, следуя правилу, что некрасивых женщин не бывает, а вот глупцов, не умеющих это открыть, легион легионов. На эскизных набросках он лишь приоткрыл занавес и женщина сама шагнула в следующий зал, где пишут красками удовольствий и не сомневалась, что сие не конец. Так оно и оказалось, потом Пушкин открыл собственное вино и живопись продолжилась уже на новом градусе. Он писал её и по-французски, и по-русски, и, самую малость, по-польски в рамках словаря, усвоенного по переводам Мицкевича. Тема того перевода касалась эпического персонажа с пафосными чертами и оборотами сюжета, ну и дамы там исключительно добродетельные и прекрасные. - "Резва, как белка и бела, как сметана" - таков облик прекрасной дамы и Пушкин легко перенёс её черты на русский язык. Ну и важным моментом в этом экспромте было то, Пушкин ступал на стезю импровизации, которой знаменит Мицкевич, и Каролина могла сравнивать их. Он знал козыри польского поэта и играл на своих, которые звучнее из-за своей родословной, всё же польская палитра акустически скуднее русской. Да и что могло соперничать с языком народа, числом в Европе превосходящего всех и намного! Полиглоту от пиитов Пушкину сие известно давно и он успешно обихаживал эту ниву.
  Каролина была весьма колоритной особой и для живописи представляла особый интерес, по-полняя типажи и индивидуальности. В рамках его художеств женщины являли себя истинными и становились соавторами шедевров, а в том, что сыгранное ими шедевр, каждая имела возможность убедиться, получая на руки свидетельство в виде строк и рисунков: ни одна картина не являла их так ярко и правдиво. Из его художеств до широкой публики практически ничего не дошло, изначально упрятанное в дамские тайники и обезличку авторства. Если портреты Кипренского и Брюллова имели товарную цену и их торговали, то с опусами Пушкина наоборот: всё это сугубо интимное и огласке не подлежит! Хотя по части реализма и честности все до единого опусы поэта честны и откровенны, нет и признаков стыдливых комплиментов. Он писал их такими, каких видел внутри натуры и характера. - А под оболочками и коконами кипело и дымилось у всех.
  И по завершении первого сеанса Каролина сказала:
  - Увезите меня отсюда и напишите новый портрет, эта живопись мне нравится более классиче-ской. Я буду кем угодно! - Мест, где можно спрятать женщину от чужих глаз, в столице достаточно и Каролину с Пушкиным никто не видел несколько дней. Ему о Кэрол давно и многие говорили нелицеприятное и оно очень походило на правду, но он пожимал плечами и отвечал:
  - И что с того, что она обитает в чужом лагере, многие ли из вас не играют с чужими жёнами и любовницами? - Кто не играл в сокровенное с иноземкой и иноверкой ради мужеского просвещения? - Кто из вас не вкушал плодов монастырских из чуждых религий? - он смотрел на притихших спорщиков и продолжал: - Мы с ней мужчина и женщина, которым есть о чём поговорить и чем поделиться. - Она и я! - Я не спрашиваю про Витта и Бенкендорфа, а она про моих друзей и их интересы. Я знаю, что она прожжённая интриганка и даже чуточку царица Савская, но ведь и её жертвы заранее знали, с кем имеют дело. Я тоже знал и мы нашли общий язык, несмотря ни на что! - Почему так? - Мы созданы для того, чтобы друг друга разозлить, а потом утешить. Так было в Киеве, Одессе и теперь в столице. Она музыкальна и чувственна, отменно играет и поёт, а я внимаю и пишу мадригалы. У мужчины с женщиной - только так или никак! Даже, если подобное выйдет у нас с королевой Англии, я не спрошу про бунт пэров в парламенте, а она не узнает про наши проделки в Лицее! - Разве сие запрещено? - и от него отступались, а он писал портреты новых вирсавий и магдалин.
  Каролина всегда была женщиной прагматичной и понимала, что королевскую щедрость надо стимулировать и воздавать высшим женским, чтобы и краски поэта были в тон ею содеянному, а масла, сберегающие пластику живописи, должны всё время быть свежими. Живопись по-пушкински сейчас не шла ни в какое сравнение с прежними играми с ним же, а с потугами соотечественника Мицкевича, претендующего на роль законодателя мод, даже сравнивать не стоит: там зашкаливают напыщенная поза, польский гонор и амбиции, пахнет прокисшим сидром из яблок, а с Пушкиным головокружительная экскурсия в преисподнюю собственной души, когда течёт всё и отовсюду! - Что может быть увлекательнее погружения в собственное бесстыдство и низменность?!
  Она поначалу даже не догадывалась, что отрава собственного тела так музыкальна, а хищные инстинкты так обворожительны и влюблялась в себя ещё больше с подачи необыкновенного мужчины. Вдохновлённая поэтом, она извлекала из себя ранее неведомое и вместе с ним оценивала на самый придирчивый вкус. А с этим и у него, и у неё всё в порядке и градус интимной загадки только рос и сводил с ума.
  Её музицирование на этот раз расцвечено свежими темами и изумительным исполнением, а его мадригалы проникновенностью и глубиной. Быть царицей здесь и сейчас - для Кэрол давно стало привычным, читать даму в её полёте без купюр - для Пушкина естественно и кантата для солистки в рисковом жанре женского прозвучала чисто и без фальши. - Бывала ли она в этих этюдах Горгоной Медузой и коварной Диркой? - Не раз и не только адовой обитательницей, райская птица в её исполнении выглядела не менее впечатляющей, как и пастораль с невинной пейзанкой. Россыпь характеров она явила роскошную и поэт честно сие отобразил в строках и набросках. Потом и в охотку она позировала особо для прозрачной акварели, вышло изумительно! Понимающая толк в живописи и вообще прекрасном женщина засветилась от увиденного контура тайной особы даже для себя. И общность с божеством даже вот так опосредствованно её восхитила.
  - Другие так же затейливы и безобразны? - спросила она, разглядывая себя.
  - Когда не таишься и доверяешь, то наружу всё! А у женщин без яда и прочих гадостей не бывает.
  - Ты, прав, Аликс, без яда мы никто! - подтвердила женщина.
  - Хочешь знать, как пахнет твоя отрава?
  - Да! - выдохнула женщина и мужчина ответил:
  
  - В нём прели аромат весенний,
  Со вкусом дальних стран и весей,
  Фальшивость ложная прощений
  И чуткость нежная у персей.
  
  Она дыхание сминает,
  Пронзая чувства тмином чистым
  И, внутрь попавши, тут же тает,
  Иной теперь портрет у истин!
  
  Женщина проглотила услышанное и стала разбирать на ленты и бантики обаяния и признания. Но в эту минуту особо не затруднилась умствованиями и перешла к частностя:
  - Это лишь твоё видение моей алхимии или кто-то тоже посвящён?
  - Ты кому-то вот так обнажалась? - ответил вопросом он и она отрицательно мотнула головой, - вот видишь и эта тайна у нас общая.
  - Хочешь узнать обо мне чисто женское? - после раздумий и в жажде новых чувствований спросила женщина.
  - Говори, - уронил мужчина.
  - Я часто спрашивала себя, от кого готова зачать и выносить из любви к искусству. Таких едини-цы, однако вскоре меняла мнение, отказываясь от подвигов. Но от тебя я выносила бы с удовольствем. - Он от бога!
  - Кэрол, ты мне тоже дорога, несмотря ни на что! Потому мы и дружим так долго.
  - Сказать кому про нас, не поверят! - улыбнулась женщина и привлекла мужчину к себе, дабы воздать и получить.
  С ним она отдавала с высочайшим удовольствием, получая наслаждение невиданное и не играя страстей совершенно, поскольку они из неё лились, не спрашивая. И женщина видела перед собой не тупое рычащее создание, а тончайший строй собственной души. У пиита он был очень похож на её собственный!
  Но об этом свидании сохранилось лишь несколько светских записок и пара неотправленных писем. Даже с местом обитания прекрасной польки в столице нет ясности и ни на одном балу её в обществе генерала Витта никто не видел, а ведь она его гражданская жена на ту пору! - Вот и решайте, что для такой женщины на первом месте.
  
  А теперь вернёмся к сватовству, которое на момент игры с Каролиной было в самом разгаре. Имея совокупный образ женских достоинств, Пушкин искал идеальную невесту и считал, что на сие имеет полное право, будучи первым поэтом России. Его знали и ценили в самых знатных семьях и он мог видеть их настоящее отношение к себе. Но избранницу искал там, где принимали с одобрением и поощрением жениховских амбиций. То есть, в своём кругу, зная место и уровень притязаний. - Уже учён и опытен.
  Был ли образ будущей невесты как-то изначально предопределён или поэт находился в свободном поиске? - Если о внешности, то это должна быть яркая брюнетка или хотя бы черноглазая шатенка с приличной статью и изумительной грудью. Южное, здоровое, темпераментное, отзывчивое и сильное должно стать основой семейственности, в которой супруги награждают себя детками. Остальное чуть менее значимо, а вот эти вещи - главное в невесте, которую он будет видеть каждый день в качестве супруги и купаться в блеске её очей каждое утро.
  И этот мнемонический эталон он разыскивал, скучая или танцуя на балах, раутах и семейных вечеринках. Ему уже под тридцать лет, опыт общения с женщинами он имел собственный и в советах по этой части не нуждался, а в надёжной информации о невесте и её семье - да, но из источников надёжных. Однако он надеялся на то, что будет сигнал свыше и он свою единственную узнает сразу. Вот бы ещё знать, каким он будет, этот сигнал?!
  И первый же выезд из ссылки в августе 1826-ого года он, обуянный отравой свободы, обозна-чил предложением к Софье Пушкиной, это был жест человека, вырвавшегося на свободу и опьянённого этим. Единственное, что он осознавал - брачное состояние для него, важнейший признак самостоятельности с обозначением суверинитета. Семья - это милое княжество и там собственные законы и ценности. И призыв плодиться и размножаться в собственном царстве значил предостаточно. То есть, невеста должна родить не менее трёх наследников и четырёх невест. Он просто обожал маленьких девочек и чужих дочерей всегда баловал и пестовал, будто собственных. И после рождения такого потомства жена должна выглядеть достойно и быть объектом мужского интереса друзей, знакомых и соседей очень много лет и зим. Таких мамочек он выделял в первую очередь и их чадам внимание уделял особое. Если мамочка и бабушка выглядели неудачно, то терял интерес и к дочери. Глазомер и опыт в этом деле у него был отменным и он не ошибался.
  Началась же его эпопея, пусть и негласно, ещё в Тригорском, где старшая Осипова сохранила и стать, и живость, и ум, и женскую привлекательность, наполненную особым цветением и ароматом. То есть, первый фактор наследственности внушал доверие по всем статьям и можно приступать к изучению собственно невест. Дочери её от двоих мужей были самыми разными и первое время у него глаза разбегались от их блеска и щебета. Но жена - это особая организация женщины и в отдельности ни одна из Вульфов и Осиповых по тогдашним критериям Пушкина на роль домашней королевы не тянула. Вместе с мамочкой - да! - Что, жениться на обеих?
  Периодически что-то в виде искры проскакивало с самой юной - Зизи, но уж очень она искриста и непостоянна и, в конце концов, этот вариант он отставил окончательно. Однако, уехав в столицу и, казалось бы, развязавшись с провинциальными страстями, он только стимулировал активность покинутых женщин и они явили свои сущности в полной мере. - Все три! Они стали настоящими дочерями короля Лира и ступили на новую для себя тропу, тропу любящей женщины.
  Сначала это совершила Алина, сблизившись с Анет Керн во время визитов в Малинники и потом в Петербург, затем и Зизи, проделавшая тот же путь из провинциальных мечтательниц в роковые женщины. И судьба венчаной, но фактически свободной Анет Керн очень интересовала и привлекала обеих кузин. Никаких иллюзий по поводу интриги Пушкина и Анет они не питали и принимали их отношения в естественном и неприглядном виде, надеясь погреться у заветного огня. И та и другая стали виртуальными женщинами Пушкина и осознание общности с ним даже в таком виде придавало сил и новой энергии. Уже в столице сёстры явили себя в новом качестве и поразили своего кумира, такого комеража от послушных, но полнокровных размашисто-темпераментных провинциалок не ждавшего. И их поначалу устроила такая мелочь, как редкие встречи в доме Анет Керн или где-нибудь и уже приватно, но наедине и неспешно.
  Если Алина просто нежилась в его глазах и воздавала собой так, как хотелось ему, то с Зизи было иначе и поэту приходилось уворачиваться от снарядов и эмоций неожиданно осмелевшей и в этой ипостаси расцветшей младшей из Вульфов. То ли её внутреннее развитие совпало с пушкинскими играми в Тригорском, то ли было продуктом сложной реакции зреющей молодой женщины с аурой молодого поэта. Однако нынешняя Зизи засверкала и столичные дамы с родо-словными и шикарным воспитанием как-то поблекли перед темпераментом провинциалки и её пол-нокровной женственностью: она так и струилась ароматами лугов и дурманом ночной измороси над осенней травой. Если Алину Анет Керн принимала с милым спокойствием, то на Зизи смотрела с опас-кой и спрашивала потом Пушкина:
  - Она в порядке, ну, ты знаешь, о чём я?
  - Она просто стала собой настоящей и явила нашу кровь из Ганнибалов. Её мамочка такой быва-ла редко, но родню свою по этой ветке я видел отчётливо. У неё даже ноздри в гневе раздуваются так же!
  - Да, - согласилась Анет, - Зизи и не из Полторацких, и не совсем из Ганнибалов, - и молодая женщина вопросительно взглянула на мужчину, ожидая ответных комментариев насчёт Зизи.
  - Не беспокойся, я Зизи шансов явить себя настоящей мадам Ганнибал не дам. Да и родня по ду-ху мы с ней больше, чем напрямую с её мамочкой.
  - Но ты о ней так мягко и с пиететом: так об отвергнутых не говорят! - напряглась Анет.
  - Я не знаю, как назвать её статус, но, моя прелестная Анет, она не отвергнута, нет! - Как можно содеять такое?! - Просто у нас нет будущего! - И не вообще, а здесь и сейчас! - уточнил Пушкин и вдруг ощутил прилив нежности к сумасшешей Зизи. К ней тянуло, как к роману с недописанным концом и каждая встреча являла новые страницы неизвестной истории загадочной женщины, которые хотелось раскрыть и развить до некоего совершенства. Зизи бывала особенной всегда и теперь в его понимании только раскрывала листики и веточки своего изумительного древа. Они уже шумели на ветру предвкушения и сочились капелью ревности.
  Сёстры являли собой трёхслойный сосуд, наполненный похожими по вкусу, но разными по гра-дусу напитками и Зизи была самым опьяняющим вином. Если от Аннушки он чуточку хмелел и ощущал себя всесильным Зевесом, а с Алиной был и Аресом и Апполоном одновременно, то с Зизи превращался в восточного дервиша, которому презренны ценности нынешнего мира и он весь в тяге к особенным, навеянным тоской одиночества и неприкаянности. Зизи это знала, видела свои ноты в его партии и очень умело играла сольное и рискованое. В дуэтах с поэтом на глазах у зрелых и полнокровных сестёр она часто им проигрывала, но потом, солируя вдали от них и чуя дух и настрой своего кумира, сильно возвышалась и чутьё юную авантюристку всегда вело к цели - к Пушкину!
  И в такие минуты поэт забывал об изящной и поэтической Анет Керн от древа Полторацких, вдыхая концентрированное от Вульфов-Ганнибалов, которым так и пылала Зизи. Он впадал в незнакомое прежде состояние и бредил трёхслойным вином. Такого в нём никто не видел. Даже Никита, доставлявший тело барина из непотребных мест, считал его чуточку перебравшим и не более того.
  А ведь ещё там обитала и Прасковья Александровна, свет очей и души отрада, которую он обо-жал и уважал так, что не мог понять природы этого чувства. Она начинала с материнских утешений и покойной ласки и только потом становилась любящей женщиной, отвечающей и принимающей страсть мужчины. В ней было то самое колдовство, которое растворено в самой женской сути и к телу почти не привязано, обитая в её и его ауре. Они редко переходили на "ты" и если такое случалось, то время останавливало бег и Гелиос распрягал небесную тройку, пока звёзды не примут иное расположение.
   В общем, получалось, что уехав из Тригорского, он с его видениями так и не расстался, более того, они вызрели и стали полноценным и терпким вином на любой вкус: каждая сестра - особенный! Сравнивая их и столичных дам, он видел разницу и понимал прежние заблуждения насчёт воспитания и образования: настоящее зреет и набирается градуса в покое имений и тайных действ умелого винодела. Близость с Анет Керн позволяла тригорский эдем видеть в его настоящем виде. - Вино было изумительным и не оторваться!
  Уже потом, сравнивая его со столичной немезидой Агушкой Закревской, поэт понял, что эта прожжённая столичная дива провинциалкам из Тригорского и в подмётки не годится. И он на некоторое время умерил пыл сватовства, занявшись более достойными делами, а это незаконченные стихи и проза и чуточку отошёл от опиума тригорского зелья. Тут подоспели хлопоты по статьям и отзывам на чужие опусы, пауза слегка затянулась и он ещё дальше отошёл от дурмана тригорского напитка.
  А потом были претендентки из самых разных семейств столицы и Москвы, в Москве чаще и дольше других он задерживался у Ушаковых, их дочери Катя с Лизой в нём души не чаяли и стихи по-нимали очень глубоко. Для слегка близорукой Лизы, не носившей очки, он вообще был воплощением поэтической нирваны, а Катя видела всё в натуральном виде и тоже восхищалась поэтом и мужчиной в его оболочке. Сказать, что она просто влюбилась, не сказать ничего! - Она погрузилась в его личность и парила в любых проявлениях, впитывая и вдыхая от него всё-всё и расцветая от полученного. Среди других невест Катюша отличалась летучей отзывчивостью и чем-то напоминала Зизи, что его слегка пугало и сдерживало: он опасался обнаружить и в ней тайные корни Ганнибалов.
  В перекличку московских невест неожиданно вмешалась Катерина Александровна Тимашёва, с которой он познакомился на чтениях "Годунова" в одном из домов Москвы ещё в свой первый приезд после ссылки. Как потом выяснилось, она из рода Загряжских и замужем недавно. И уж совсем знаковым и интригующим оказалось то, что её муж был тем самым офицером Егором Николаевичем Тимашёвым в гарнизоне Царского Села, с которым Пушкин был знаком совсем близко. И со словами: "Мир тесен!" он решил этот случай проследить в самой полной мере. Её муж в бытность в Царском ему запомнился как отменный мужчина и надёжный друг. Он к юному пииту относился очень трепетно и не давал в обиду вальяжным приятелям. Воздать должное его жене - было естественным жестом поэта.
  Во время чтения он всегда наблюдал за лицами слушателей и по ним видел реакцию на услы-шанное, молодая женщина в затейливом наряде и с аккуратной причёской умела слушать и понимать и он это ощутил мгновенно, проследив за выражением глаз, которое всегда спонтанно и отражает токи от души, а не намерения женского ума. Обратив внимание, он углубился в соискательницу успеха и неспешно продолжил исследования по ходу чтения, оставив в покое других. Потом случился разговор с хозяевами и внимательную слушательницу представили Пушкину. Поскольку Катя была начинающей поэтессой, у них вышло чуть не корпоративно-интимное общение на виду у всех. Что-то из своего она тут же прочла и поэт отметил свежесть женской линии, которую всегда хочется чуять в себе. Такие дамы очень хороши и изобретательны в любовницах, они ненавязчивы и понятливы. Пушкин немножко прошёлся по её опусу, выказав и добротную память и понимание чужого чувства, а то, что написанное ею - отблеск чувства, пусть ивиртуального, коллега по цеху отметил сразу. Девушка в ответ вспыхнула и выдала кое-что из потаённых шедевров и понравилась Пушкину окончательно.
  Он её в тот раз не оставил и увёз в дом Вяземских, где Вера Фёдоровна устроила уют поэтиче-ской встречи и была второй дамой при своём кумире и друге Пушкине с Катенькой-поэтессой. Некото-рое время он с ней общался и хорошо различал женское от поэтического цехового и женского увидел поболее. По обыкновению ненадолго влюбился, написав положенное и получив от неё заслуженное. Они чуточку поиграли, а потом всё схлынуло и Катенька стала начинающей поэтессой, а он наставником. И за её созреванием следил постоянно, а она бывала рядом, щеголяла корпоративной близостью и этим раздражала его спутниц-ревнивиц.
  С ней он не упражнялся в мадригалах собственных, а правил женские и делал это в присутствии самой авторши - изумительное ристалище и он в полной мере ощутил женское собственническое в борьбе с женским же в самоотдаче. Катя Тимашёва в этом плане была неповторимой и их дружба так никогда и не закончилась. Он ей помогал печататься и таким образом пополнял ряды поэтесс с хоро-шим качеством стиха и здравыми взглядами на окружающий мир: Катя не лила пиитические слёзы по убиенным воинам, раздавленным плугом пахаря цветам и алчным взглядам барина на крепостную, она писала о прелести предвкушения, о тепле после встречи с любимым, о прекрасном танце, дающем иллюзию счастия и многом подобном, составляющем радость нашей жизни. Когда она бывала в обществе Пушкина, то тут же становилась объектом страсти и мужчин и женщин: женщины завидовали ей, а мужчины ему, глядя на расцветшую по-особому Катеньку Тимашёву. И являли массу поводов обоим литераторам для снятия мерок своим сюжетам. Катенька читале его деликатные отзывы, иногда сокрушалась особенно и выдавала изумительные по остроте женские переживания об ушедшем любимом. И получала письма от Пушкина с одной лишь фразой: "Изумительно, Катенька, продолжай страдать так же!"
  Не менее интересным складывалось знакомство с сёстрами Урусовыми, куда его привели после одного из московских чтений "Годунова". Россыпь славянских красавиц меркла перед этими цивилизованными персиянками, которых они изобразили в живых картинах, зная о приходе поэта. В общем, веселье в их доме было и роскошным и свободным, родители не давили на молодёжь, а та веселилась без границ. И Пушкин этим семейством заинтересовался, поскольку такое для Москвы несвойственно. А потом и сблизился с самой младшей, умной и артистичной Софьей, оставив в покое более ухоженных стройных и красивых сестёр. Он надеялся, что умная и язвительная княжна отобьёт охоту к сватовству у многих, отказав состоятельным сыновьям московской и столичной знати. Оказывается, он ошибался и на неё имели виды даже некоторые сегодняшние гости и Пушкин с изумлением встретил вызов гордого дворянина к удовлетворению. Когда с этим разобрались и всё уладили, он спросил у виновницы мужской распри:
  - Из-за вас, мадемуазель, дерутся насмерть, это вас как-то волнует? - Ведь один из нас мог быть убит?
  - Я бы, месье Пушкин, могла что-то сказать в своё оправдание, но не стану. Это и глупо, и пахнет душным средневековьем.
  - А платок, останавливающий схватку?
  - Разве вас, уважаемый пиит, такое остановит?
  - Меня нет, поскольку именно ко мне этот претендент на ваше внимание отнёсся некорректно! - Он должен объясниться со мной и изложить историю отношений с вами. Если бы я нашёл её убеди-тельной, тогда этот господин получил бы мои извинения! - Но ринуться к приезжему и со всеми незна-комому вот так сразу - за это он обязан ответить.
  - И меня вы ни о чём не спросите?
  - Сударыня, я вижу написанное в ваших очах и не нуждаюсь в переводе с сердечного и французского на светский!
  - И что там написано? - уже другим тоном и смягчившись, спросила княжна Урусова.
  - Вы и в самом деле хотите знать перевод? - ещё щадил девичье достоинство гость.
  - Разумеется, месье Пушкин!
  - Извольте, сударыня, - вы мне мысленно предложили особый вариант дружбы. Через головы родных и против светских правил, разве нет? - и молодая княгиня кивнула, ожидая продолжения беседы. И таким вот образом миновала условности этикета, сразу же перейдя к содержательной части. А потом они удалились ото всех, чтобы им не мешали. И он задал стандартный вопрос о сути женской тяги во фрейлины к Государыне. Софья производила впечатление умной собеседницы и смелой к тому же, поэтому поэт подал девушке бокал охлаждённого оранжада с чуточкой жжёнки и приготовился слушать.
  - Все дамы хотят выйти замуж поудачнее и хотя бы немножко быть свободной в выборе жениха. Из положения фрейлины - это удобнее, чем из-под папенькиного крыла. Ну и круг общения там пошире. Хотя бы это и уже хорошо.
  - Все говорят, что молоденькие фрейлины из свиты императрицы - это будущие наложницы Государя. Большая часть из них отменно хороша внешне, что сильно отличается от порядков при прежнем Государе, когда основу корпуса составляли серые курочки и Государыня спала спокойно. Вас это не смущает?
  - Нисколько! - улыбнулась княжна, дождавшись самого опасного вопроса.
  - Вы всегда знаете, чем закончится пьеса в четвёртом акте?
  - Разумеется, там всё всегда заканчивается одним и тем же. - Все знают, чем именно и видят лишь финальную сцену, где столько магии, крови и страсти! А сюжет и роли этой пиесы нам знакомы и вполне по силам.
  И всем своим видом девушка показала осведомлённость и готовность к затейливым играм. Такого в книгах не прочесть и кроме маменькиной школы она имела и более существенную огранку. Опыт живых картин самого разного свойства он видел солидный и это собеседницу в возрасте чуть за двадцать лет возвышало существенно.
  - Что ж, буду рад увидеть вас на сцене, я думаю, у вас получится! - ответил поэт и улыбнулся смелой и умной женщине. Разумеется, для такой актрисы и сцена должна быть соответствущей. Они стали дружить и эта дружба протекала втайне ото всех. И, бывая в Зимнем по своим делам, он нередко встречался с ней во фрейлинских апартаментах и имел откровенные и доверительные беседы. Но они отличались от того, что бывало с претендентками в невесты. Сильно отличались и княжна хорошо видела это и благодарно воздавала. Дружба мужчины и женщины - вещь редкостная, но у них она складывалась легко и без претензий на ревность.
  Истории с Мусиной-Пушкиной и Римской-Корсаковой складывались примерно также и завер-шились тем же - продлившись некое приличествующее для того время, сватовство не сложилось! Но некая особая близость заменила дым иллюзий и являла нечто самодостаточное много лет спустя.
  Затем он вернулся в Москву по делам издательским и матримониальным. То есть, между дел и в их течении опять зачастил к Ушаковым. И на форуме женихов возобновились ропот и недовольство: Пушкин своими визитами и вниманием начисто отбивал сестёр у других женихов и доходило чуть не до дуэлей, хотя неприятие соперников Пушкина Катя Ушакова выразила тут же и без обиняков и их пыл сходил на нет! - Пушкин отмечал это удивительное качество хранительницы огня как должное, но что-то вдруг его останавливало и поэт исчезал из Москвы и их дома надолго. Возможно, не те результаты с кредиторами, возможно, что-то иное и тоже рутинное, а может и подсознание, следуя негласному эталону на тип сложения, отодвигало Катю Ушакову из-за цвета волос и блеска глаз: она была чистой блондинкой с голубыми глазами и сравнительно невысоким ростом. Как раз по фигуре Пушкина и чуточку похожая на Нэтти Вульф.
  Катя Ушакова любила его по-настоящему, мнила себя женой и витала в облаках фантазий, близких по духу его Музе и приездов из столицы ждала с нетерпением, но поэт всё тянул с предложением руки и тянул. Однако мадригалы в её альбом он писал исправно и качество их и пронзительность становились всё более и более высокими, увлекая и обманывая девушку в чистых помыслах, которые у мужчины, даже наедине с самим собой, всегда порочны. В один из визитов он подарил Кате золотой браслет с камешками и тем самым обозначил серьёзность намерений для окружений, да и самой Катерине стало покойнее, поскольку с Пушкиным никогда и ни в чём быть нельзя уверенной - он вроде кометы, обитающей в космосе и тающей в его бесконечности.
  Между тем Пушкин вёл себя с родителями очень прагматично, поддерживая иллюзии невинности игр с дочерями и уводя их помыслы на эту тему далеко от сыгранных уже реалий. Катя с Лизой это видели отменно и умирали от предвкушения даже самого скромного варианта. Взаимно и родители девушек прощали ему опоздания и иные промашки, списывая на занятость и творческие проблемы. В это время он работал над последними главами "Онегина", разбирался с кривотолками цензоров по "Андрею Шенье" и "Гаврилиаде", начал писать "Арапа Петра Великого" и "Полтаву", ну и были мелкие публикации, требующие внимания и трудов, не говоря о стихах, которые он писал, но откладывал до поры, испытывая внутреннюю, иногда до болезненной, потребность в стихосложении. Вот эта суета и распыление сил мешала сосредоточиться и особо не шли ни сватовство, ни творчество.
  - Суета сует и всё суета! - вздыхал он наедине с собой и видел пустые глазницы Музы.
  - Катюша хороша, но ты в самом себе не уверен? - спросила она.
  - Да, - качнулся поэт, - хотя с ней-то всё представляется простым и естественным. Но...
  С этими сёстрами он шутил и играл так смело и по-мужски раскованно, что они перетекли в его ауру и принимали таким, каков мужчина и есть. То есть существом с большой историей, которая на добродетельные и греховные части не разделяется нигде, переплетаясь тесно и повсеместно. Конечно же, Катя сердилась и ревновала одновременно, полагая, что это очередная игра, которых она с ним знала в достатке.
  К тому же были и другие виды на женитьбу и фамилии Пушкиных из его дальней родни, Олениных, Зубковых и прочих семей с невестами прошли проверку его друзей и главной подруги и советчицы Катерины Карамзиной.
  У некоторых знакомств с кандидатками в невесты была какая-то история, большая же часть - это встречи впервые. Имелась некая история и с Анет Олениной, теперь девятнадцатилетней фрейлиной и светской красавицей, которую он знал ещё десятилетней девочкой с живым характером, подвижную и гораздую на проказы. Именно это её качество Пушкину и понравилось и он в видимой ершистости и непокорности углядел чёрточки самодостаточности и самостоятельности, черты, женщине свойственные нечасто и ставящие её особняком. По возвращении в столицу он стал ездить к Олениным и питаться особым духом старины, так и веющим от этого дома. Здесь собиралось элитное общество столицы и художники, поэты и музыканты имели и внимание, и шанс быть услышанными, и возможность приобщиться к высшему или просто подышать духом прекрасного.
  За минувшие годы Анет выросла, набралась женских умений, играла на рояле, пела серьёзные вокальные партии, умела читать живопись и прилично рисовала сама. Поскольку гостями у них бывали и Брюллов, и Кипренский, и Иванов и другие видные живописцы, то её характер не позволял снижать планку и она росла по этой части. Ну и девушка прекрасно понимала природу мужского пиетета и вни-мания и, будучи хорошо просвещённой, знала, куда её готовят родители. Дочернюю оппозицию желаниям папы и мамы отметил и Пушкин и без затей вторгся в интимное пространство юной хозяйки дома:
  - А разве быть просто женой и мамой деткам - плохо? - Хотя состоявшемуся мужчине просто жена и деткам мама не интересна. В ней ещё нет шарма и не наросла аура. Поэтому другая, истерзан-ная мужем в алькове, а детьми в остальной части дома, она светится и горит исконно женским и мы ответно загораемся.
  - Мы - это хищники на охоте за замужними?
  - Разумеется, где же ещё охотиться?
  - И просто умную и интересную даму вы не видите и её свечения не ощущаете? - дерзко ответила Анет.
  - Увы, - ернически улыбнулся Пушкин, - у всех мужья, у всех дети, у всех пустое сердце и страж-дущие глаза! - А заметить и выделить из многих можно только истерзанную и горящую. Истерзанная, она пахнет знакомым каждому из нас и из многих мы выбираем пахнущую по-особому!
  - А самому распознать и не доводить её до такого состояния - на это вы способны?
  - Нет! - Аннет, вы уже большая девочка и учителя вашу светлость просветили про тычинки и пестики и прочие зачатия, поэтому пропустим сольфеджио и увертюру и сразу к самой симфонии. - Вы этого хотите?
  - Ну, положим, живым миром в самой сокровенной части я любуюсь издали, а в остальном - просвещена, так что готова выслушать и вашу версию мироустройства.
  - Если женщина умна и красива, то мужчине проще с ней и общаться, и дискутировать, и воевать тоже. Умная женщина держит мужчину в форме! А вот по остальной части её устройства каждому из нас нужно своё, оно особое, однако мы солидарны в главном - она наша любимая и любящая раба. Бог сотворил нас из своего промысла, а женщину из мужского ребра! - То есть, она изначально часть его плоти и все её помыслы должны исходить из этого.
  - Как можно любить рабыню? - с самого начала отринула она мотив вторичности женщины, а уж из мужского ребра, тем более! И ринулась в иную метафизику. - В очах наложницы только страх, боль и животное вожделение! Либо вы нас не любите, а цинично пользуете в своих целях, либо мы с вами на равных и строим счастие вдвоём! - Разве нет? - И Пушкин с удовольствием переместился на дамское поле философии, сведя её аргументы к нулю, признанием главного в ней состояния - чувственности:
  - Анет, я думаю, что люблю вас и это не страсть и не вожделение. Мои к вам мадригалы и откровенны, и возвышающи. - Это строки, взывающие к высшему или низменному? - Я только о вас и обо мне.
  Он мог по-памяти прочесть последние из написанных и душевная смута в ней вспыхнула бы моментально: настолько всё интимно и проникновенно, особенно в его страстном исполнении, повергающем слушательницу в смятение. Они бы прозвучали отлично и в восточном диване западного куртуаза, и в альбоме иной любительницы изящного, возбуждая и возвышая.
  И эта фраза поэта остановила защитные залпы женщины, она обратилась к иной части своей сути и погрузилась в переживания, мысли, посвящения и прочее откровенное, чего в её сути было через край. Таким вот причудливым приёмом поэта Анет Оленина сразу же лишалась защитной оболочки и общалась с его сердцем напрямую. Оно было чистым и изумительным. Но рядышком поджидала мужская страсть и лишала сил, ввергая в пучину губительного. С Пушкиным, полемизируя вот так спонтанно о высшем и разном, она почти всегда становилась беззащитной и с ним готовой на всё, но...
  Он эту грань не переходил, свободы не лишал, лишь пестуя и лаская, как ловкий змий ожидая греха добровольного. Их отношения давно перешли грань невинной забавы и светских приличий и обитали в космосе чувственности и безумия. Впрочем, с Пушкиным или другим серьёзным поэтом иное и невозможно, а если учесть, что он и молод, и по-мужески агрессивен, то и вообще - интеллектуальная нирвана. И мысленно она, изысканная и утончённая умница, давно готова, питая особые надежды обогатиться по-женски, как это случалось и с другими поклонницами.
  А насколько она хороша и очаровательна, Анет знала от многих мужчин и доверяла их словам. Но с Пушкиным игры в чувственность всегда выводили из себя и делали безащитной, чего с другими партнёрами по играм не случалось и там она вела партию, а мужчины подстраивались. Хотя Пушкин ни разу и шагу не совершил без её дозволения, но сам факт вот такой власти её сильно смущал. Даже пе-реодеваясь для интимных этюдов с Брюлловым, она не испытывала такого волнения, как в гостиной с Пушкиным во время опытов чувственного портрета. Она буквально растворялась в его глазах и растекалась по закоулкам мужской чути, разглядывая их прелести и заусенцы. И что самое обидное - заусенцы ей нравились больше! Он подставлялся, давал рассмотреть себя получше и потом вместе с нею рисовал её, обожающую мужчину, текущую от него и воздающую плодом любви.
  Эта естественная цепочка умозрительной игры от простой симпатии к божьему промыслу и ма-хонькому и беззащитному младенцу с Пушкиным выглядела изумительно и заразительно: ей всегда хотелось таких симфоний "на бис". Он шёл навстречу её капризам и после мальчишки она рожала девочку, вместе с ним отрезая пуповину и первым делом выискивая его черты. У неё ещё не было ни мужчин, ни семьи, ни беременности, но уже сейчас она знала, как можно быть счастливой в обычной семье. Она хорошо представляла, что его игры с ней - лишь опыты невинные, а с состоявшимися женщинами всё шло до конца и по полному списку! - Как же ей хотелось перелистать неизбежное рутинное в женской ипостаси и нырнуть туда, где всё по-настоящему.
  Однако поэт с подчёркнутой предупредительностью уводил девушку от древа искушений и не давал повода для пагубной близости и в своих мадригалах ограничивался вещами пристойными и свет-скими. Тем не менее, впитанное и усвоенное с ним принялось в её душе очень легко и потом она дол-гие годы не могла себя заставить питаться мужским не самого высшего свойства и замуж вышла после тридцати лет под давлением обстоятельств и уже после гибели поэта. Что для женщины её круга и женских данных было явной аномалией.
  С некоторых пор Анет Оленина, погружённая в ойкумену Пушкина, оставила свои литературные опыты и виртуальный роман с абстрактным мужчиной и ею в главной роли испарился за ненадобностью и убогим уровнем по сравнению с тем, что выдавал Пушкин. А он без затей и корысти готовил девушку к супружеству, как таинству соития нравственного и духовного и она не возражала, но и не делала ответных шагов, поскольку кроме Пушкина её руки добивались и другие мужчины и иметь такой роскошный выбор было и лестно и приятно. Пушкин среди соискателей был просто другим, но мужчиной в прямом смысле и эту его субстанцию она хорошо различала. Нравилась ли эта субстанция? - Скорее, да, чем нет, но от поэта веяло опасностью, чего она инстинктивно избегала. И разговоры вот такого рода, когда они откровенничали до самого предела, ей и нравились и вызывали страх. Обычно такие диалоги завершались её музыкой в его честь и ответом поэта по самым высшим требованиям момента, то есть - никому не покажешь! И Анет смирялась, понимая многое просто на уровне инстинкта: такой мужчина встречается редко и не стоит его мерить принятым каноном.
  Постоянно сравнивая своё с ним и с другими мужчинами, она видела разницу и заключалась она в глубине отношений и взаимопонимания, он её понимал по-большому счёту и был откровенен в главном, избегая досадных мелочей. И комплименты в свой адрес она слышала не так часто, зато отрезвляющую оценку всякий раз и в полной мере: он не лицемерил и честно указывал на недочёты в рисунках или тайных опытах со стихами. И без лишних слов, указаний перстом и деликатно-заумных рассуждений, а исправив неудачное. И она к нему прилипала всё сильнее и сильнее, но в том не признаваясь даже себе.
  Были и иные вещи, о которых вслух он не говорил, но они значили весьма и весьма. - Это её фигура. Она была изящной и как бы выточенной искусным ваятелем из античного мрамора и капризом судьбы заброшенная в самый гнилой край России. Все пропорции у Анет были классическими и вы-держанными, однако Пушкин привык к другому и иначе женского не видел, как рост чуть ниже шести футов, осиная талия, грудь в три фута с хорошим довеском, а бёдра того же типа и убедительные про-порции холмов и впадин. И успешно вписавшиеся в эти рамки дамы Тригорского монастыря имели от него счастье и внимание ещё и поэтому. С Анет Олениной всё иначе и во время шумных и азартных игр на снегу она не раз попадала в его шутливые объятия и тоже порхала в них невесомая и изящная и замирала от предвкушения.
  А вот тут начинались различия с тригорскими дамами. Что-то из касаний он ей дарил, но не настолько, чтобы девушка сошла с ума, как Зизи, Алина и Анета, которые после игр с ним полностью меняли бельё и одежду и распускали волосы, уподобляясь библейским героиням и мамочка не изрекала ни слова против, понимая и сама заражаясь азартом сумасшествия. Во время танца вся бедреная часть левой половины тела Анет Олениной спокойно умещалась в его правой ладони и даже её чуточка из его руки ни на дюйм не выдавалась! И на лице поэта светился не азарт, а любопытство - так будет всегда или до первой беременности?
  Стати мамочки говорили о грядущих переменах, но папенька тоже ей родня и он заметно стройнее мамочки, так что никаких гарантий на этот счёт! - Прекрасная ножка, которой он восхищался вслух, тоже не была пределом настоящих мечтаний - изгиб и размер этих прелестей у Бэт Воронцовой, Катерины Карамзиной и Натали Эпсин ему нравился больше и ступня Бэт полностью поглощала его руку, настоятельно требуя второй руки для продолжения неги, чуть иначе, но так же роскошна ступня Катюши и совсем изумительна она у его, венчаной Ланжероном, супружницы Натали Эпстин. Ну и не забывайте о цвете очей и волос виртуального идеала, первое - чернота волнительной ночи, второе - струящийся сквозь пальцы шёлк в чёрной тональности. Не то, чтобы это было чем-то довлеющим и другие прелести отсекающим, однако большая часть его удачных и взаимных связей и плодов - это спелые шатенки и брюнетки.
  Но в остальном Анет Оленина ему нравилась и он не исключал её в качестве подруги-любовницы: став ею, она бы сузила его притязания по этой части и могла на какое-то время стать единственной. Вот только, кто будет её мужем и решится ли он на связь в таком варианте? - Он не со-мневался, что у них с Анет всё сложится и в очередной рисковой игре эту тему этюда довёл до конца:
  - Мы будем встречаться тайком и нам это понравится? - уточнила она.
  - Если всё так и останется, почему нет? - Ведь сейчас ты этого хочешь, почему разонравится по-том, с тобой уже замужней?
  - Ты уже сейчас хочешь любовничества со мной? - горела она от нетерпения и скрытого желания истины, которая для женщины - это всё!
  - Анет, не лукавь, мы такое обсуждали не раз и ты сама с этим согласилась. И женщина вздохну-ла, так и не насытившись почуянным:
  - Мы говорили вообще и в прошлый раз ты меня выдал за Карла Брюллова, хотя я возражала и согласилась только потому, что от нелюбого грех не искупаться с любимым и любящим. - Ты признался в любви и я её приняла, но родители выдали меня за Карлушу. - Тогда у нас была именно такая коллизия! Но Карлуша не тот, кто мне не люб! - стала противиться дама юная, но умная и слегка прожжённая. Пушкин спокойно возразил на это:
  - Анет, какая разница, за кого, важно иное - выдали, а не ты сама вышла за любимого.
  Анет сопротивлялась из вредности характера, в глубине души признавая за Пушкиным и правоту и силу. Вот так откровенно и о самом интимном ни с кем не поговоришь и Пушкин был счастливой отдушиной, куда она вываливала и нужное и ненужное. К тому же была уверена в тайне исповеди, вот и не удерживалась в излияниях ни в чём. А он её просвещал по-мужски и уберегал от лишних шишек и ссадин, но не всякий раз, дав окунуться в невзгоды, пояснял, что свои ошибки запоминаются лучше и переживаются острее.
  И она теперь ясно видела себя рядом с ним - любовница и подруга! - Но не жена. Было горько, но что делать, Пушкин честен и благороден, а такое среди мужчин редкость неимоверная. В любовницы её хотели многие и ждали момента, когда она разочаруется в муже и станет искательницей удовольствий: все почему-то в такой судьбе для неё были уверены. Девушке осознавать такое было горько, но свою осведомлённость она никому кроме Пушкина не выдавала.
  Дружить с ним хотелось в любом качестве, но положение в свете и бдительная родительская планида мешали основательно, поэтому они нашли приемлемый для обстоятельств повод и слегка разошлись, хотя глубина их отношений мало переменилась. Просто Пушкин уступил лидерство другим претендентам и Анет ему подыграла, уже вскоре выделив другого мужчину. - Он всегда рядом и её внимания искал, поэтому безопасен. С ним не тянет к греху, как к божьей истине! А её сильно тянуло и к тому, и другому и поэтому Анет сильно страдала.
  В столичных салонах Анет Оленина блистала по-прежнему и Пушкин делал вид, что досадует и "другим" претендентам на её руку завидует. "Другими", однако, она тоже принималась не более, чем на роль жены в доме и матери детей, которую муж будет любить или не замечать по собственному произволу, однако её статус при этом был намного ниже пушкинского. Отличия Пушкина как жениха от когорты соискателей были только в размере состояния родителей и степени лояльности царю и правительству. По этой части у них раньше возникали споры и он как-то отметил, что в восторге от её юной сущности, когда Анет так и светилась внутренним огнём, он был для неё готов на всё!
  - И взять замуж? - лукаво вела линию Анет.
  - Тебе в том виде чуть больше пятнадцати, но уже не оторваться и только заманить и украсть. - Какое замужество?
  - Украсть? - продолжила его игру она, - я тебя не любила и сама не пойду?
  - Не так! - Ты меня вообще не знала. Поэтому, сначала украсть и одолеть твоё сопротивление и оплеухи, а потом и уже в пиратской хижине ты всё осознаешь и станешь пособницей. - Но сразу - ты кричишь и сопротивляешься. И этот виток фантазии ей пришёлся по душе:
  - В общем, ты всё подметил правильно, я такая! - А что потом?
  - Мы в густом лесу, у нас волшебная избушка и на службе лесная чудь, кикиморы и нимфы. И ты зреешь в этих кущах, а я любуюсь и жду поры настоящего цветения.
  - И я такое вытерплю? - качнулась в сомнениях юная нимфа.
  - Разумеется: я рядом, лес густой, все звери и змий искушения у меня на службе, так что...
  - Я во время утреннего туалета буду смотреться в зеркало омута, а ты станешь подглядывать?
  - Такое лесовикам разве доверишь? - И Анет Оленина приняла вариант Пушкина, доверившись и в этом.
   Будучи и просвещённой, и искушённой и, в связи с этим, в меру циничной, девятнадцатилетняя Анет, как и другие знакомые, точно знала, что у Пушкина масса женщин, с которыми он "дискутирует" о волнах и страстях на откровенном языке физиологии и его подчёркнутая деликатность и "не тот список и размер эпитетов и афоризмов" с ней глубинную суть девушки хотя бы слегка, но оскорбляли. И в то же время ей всего девятнадцать и максимализм из неё не улетучился и обладать вниманием всего мира очень хотелось. И Брюллов, и Глинка, и Великопольский, и Горчаков, и другие достойные мужчины у её ног, так что Пушкин как бы и не в счёт. Ответить ему на его же языке и той же монетой хотелось до безумия и она такое необузданное в себе увидела впервые. Особо размышлять о природе афронта она не стала, чуя истину - сие от Пушкина! Ко всему этому, Пушкин - вещь в себе и никому в отдельности принадлежать не может, вот что пришло в её очаровательную головку и это смягчило сердце, надорванное тихой страстью, в которой никому не признаешься, а уж маменьке с папенькой и подавно!
  Пушкин сидел напротив в маленьком креслице и любовался её станом, пил очей очарованье, боготворил изящный стан, сводил с ума словами о её маленькой ножке, тонко касался "холмов тончайшие раздумья и от перстов искристых без ума", но это и всё, что ей доставалось. И теперь ни разу даже в тяжёлых боях её музыкальных этюдов и собственных мадригалов он границ не переходил. Хотя мысленно они уже всё и вся сотворили и просто ждали всходов на засеянном поле. И только с ним она эти зёрна сеяла и теперь с тревогой ждала всходов. Могло взойти любое и к этому надо быть готовой. Женщина в этом всегда ниже мужчины и выбор у неё только из тех, кому нравится сама, а это почти всегда чуждый круг. Был ли Пушкин для неё кругом родственным? - Скорее, нет! Но он мужчина и его зевесово семя оплодотворяет божье чудо в женщине. - Хотела ли она познать себя с его семенем? - Вот здесь наверняка можно ответить желанное - да! Такое же желание порой возникало в ходе ведических оргий Глинки за роялем и тайных сеансов в студии Брюллова, когда даже слуг не было и дрова в камин Карлуша подкладывал сам и спрашивал самочувствие модели. - Не холодно ли? И она была не в силах ответить, лишь кивая или качая головой. - То есть, с этими мужчинами она была полностью лишена воли и покорно отдавалась их велениям.
  С Пушкиным же иначе всё: Анет становилась участницей пиитических оргий и освобождалась от груза правил и привычек, обретая волшебные свойства, будто выкурив изрядный кальян из персидских трав. И знала точно, с какими дамами он доходил до конца и они потом не могли отойти от испытанного и прочувствованного. - Серьёзные дамы из солидных семейств, но на такое и с ним они шли, не утруждаясь сомнениями. Поэт особо не таил такие опыты, но всегда уважал честь дамы и достоинство её супруга, тоже в рутине светской жизни и правил подневольного. Все приличия и нормы света соблюдались, так что такой кальян можно испытать и с самой Государыней, когда третьим бывал Государь, почему бы и нет?
   Смутное о таких фантазиях с обитателями Двора витало и витало, однако поэт открещивался от слухов и разводил руками, но зрячие и слышащие понимали суть - было! - Уж очень они были отзывчивы на шутки и фразы поэта по части не очень ясных метафор и персонажей на балах. А великая княжна Елена Павловна с ним чаще общалась, чем с супругом-картёжником и выглядела в таких диалогах изумительной красавицей, сбрасывая шкурку дворцовой разумницы-лягушки. Пушкин же такое приближение считал естественным и правящую семью мало отличал от других, имея и от них линию признания. И кальян с Пушкиным имели многие, эйфорию от неё помнили долго, поэтому вариант кальяна с кем-то из обитателей Зимнего - почему бы и нет! Чтобы как-то смягчить переживания неутолённогоженского в умной девушке, он подарил ей мадригал с названием "Нирвана".
  
  Она от пут освободилась,
  Грядёт вкушение - нирвана,
  Зияет высшего к ней милость,
  Есть имя у вкусившей - Анна!
  
  Отрава сладка и желанна,
  Кальянный запах в рай манит,
  А сердце рвут аккордом странным,
  Слезой сжигая хлад ланит.
  
  В ней струны вместо чувств звучат,
  Они не рай, а сущий ад!
  Бредёт за призраком вослед,
  Презрев девичества обет!
  
  И вот богов в горах обитель,
  Охраной замку белый снег
  И небосвод - всем бедам зритель,
  Тропа, туман, в мерцанье свет.
  
  Читает женщина письмо,
  Чернильный след гусиных знаков:
  И тайным ворогам клеймо,
  И как бежать рутинных страхов.
  
  Неспешно бредит в них она,
  В раздумьях чтения прекрасна,
  То погружается до дна,
  То крылья рвёт на небе ясном.
  
  - Я - птица? - спросила Анет и он кивнул:
  - Разумеется, я видел тебя и в небесах, и в морской пучине: везде ты прекрасна и гармонична природе и создателю.
  - Ты - змий!
  - Да, ну!? - улыбнулся мужчина и не удержался от взгляда в запретное, которое Анет открывала не всем и изредка, так бывало, когда она чуточку отклонялась влево и оникс правого полушария угадывался совсем ясно. Вот так управлять мужчиной она научилась давно и с удовольствием пользовалась средством, которому не одна тысяча лет. Она уловила взгляд и задержалась в желанной позе несколько мгновений, ожидая продолжения.
  И он просто кивнул - продолжай, мне нравится и ты хороша. Сие выглядело не столько призывно и соблазнительно, сколько в тон её настрою. А он её особо про такие вещи не спрашивал, ведомый чем-то внутренним и никому неподвластным.
  Анет многое из этих игрушек видела и с опаской, замешанной на вожделении, ждала чего-то, для светских норм непривычного. Прозвучавшее - это более чем признание в духовной общности, это и призыв стать новой Ведьмой при Сатане. При всех своих притязаниях на высшее в столичном бомонде, она видела, что на Ведьму не тянет. Сам-то он и Сатану и Всевышнего сыграть способен в одиночку и Ведьма ему нужна настоящая.
  - Увы, - это не я!
  Играть с ним было и страшно и желанно, но сами игры были тем же кальяном, которые заправ-ляют мужи и по своему произволу, то одним наркотиком склоняя летать, то другим пылать в геене, то третьим трепетать в страхе и холоде и никогда отраву в курения не дают подобрать ей, она бы и мужей не обидела!
  В прежних мадригалах он тоже с ней особо не деликатничал и писал, что называется - на разрыв аорты и призыв в спутницы и паломницы по местам заповедным и запретным. Читая его стихи, она догадывалась, как было бы с ним, согласись она в Ведьмы и понимала, что это выше и глубже любого брака с любым смертным: став Ведьмой, она приближалась к богам! В других опусах было так же: любовница и союзница. Грань обычного жениховства они миновали давно и теперь ясно, куда их дружба приведёт уже вскоре.
  Была и другая сторона бытия: репутация девушки на выданье, мнение общества, которое видело и обсуждало претендентов на её руку и её собственное мнение насчёт себя в ближайшее будущее. Если отбросить церемонии и по-существу, то замуж она не хотела, зная обязанности хозяйки дома и матери, девушка эту роль для себя стремилась отдалить. Поэтому лучше неопределённости с женихами и прочим и самой выждать, пока что-то не определится либо не появится мужчина, за которого сразу и замуж. А пока можно поиграть в светские игры. К тому же в качестве члена семьи родители поэта представляли с трудом. В свою очередь теперь и поэт не мог предоставить себя судьбе-злодейке, зная механизмы её решений.
  И линию изящной блондинки внимательно изучили сведущие в генеалогии и брачно-сватовском деле. Ею занялась дальняя родня из Полторацких, тоже Анна, но давно замужем и по фамилии Керн, она по-женски и основательно просветила подноготную этой умницы.
  И на полотне мастера проявились новые дефекты, ранее незаметные и широкому кругу недо-ступные. В полной мере топить и обнажать свою родню Анет Керн не стала, но болезненную тягу к роскоши и светскому положению она у этой красавицы выявила весьма обстоятельно и на примерах. После чего и Пушкин к ней поостыл, зная, чем это кончится для него. И благодарный поэт сказал молодой генеральше:
  - Анет, спасибо! - Ты меня избавила от унижения, такую я в ней не знал. Мы с ней изучали выс-шее, в нём и она иная! - и женщина его утешила:
  - Саша, ты всего лишь слабый мужчина и рутинная добыча удачливой женщине! - Но ей ты не достанешься.
  - И буду твоим?
  - Не полностью и не насовем, но как-то так! - и из списка вероятных невест Поэта исчезло ещё одно имя.
  
  В итоге, после трёх лет поисков и хлопот заветный сигнал свыше не прозвучал и ни одна из претенденток невестой так и не стала, что поэта поставило в тупик. - То ли он не такой, то ли они не для него? И он стал припоминать аргументы противников его женитьбы. И после этого припомнил слова Анет Керн, она очень доступно пояснила сие на нём и себе:
  - Положим, мы с тобой всё устроили и ты стал моим супругом. - Ты будешь водить меня в общество, на балы и прочее светское или запрёшь с детьми дома? - и поставила его в тупик, тот никогда не видел Анет беременной или кормящей, а уж в заботах о себе тем более.
  - А ты бы чего хотела?
  - Такое пора и не спрашивать! - фыркнула мнимая супруга.
  - Так тянет на балы, а наши дети?
  - Мы с тобой живём в столице или в имении?
  - Какая разница? - поднял очи поэт.
  - Сейчас поймёшь! - В имениях нет разорительных балов и платить надо только за новинки га-зет, журналов и книг. Набора из пяти-семи нарядных платьев мне хватит на несколько лет: как выгля-деть неповторимой, я и так знаю, а из обычных блузок и юбок соорудить нечто новое и вообще пустяк. Тебе на табак и порох к пистолету тоже надо самую малость, а остальное из имения от крестьян, к тому же, крестьянки гораздо безопаснее и дешевле в мужских приключениях, так что и в этом очень значимый плюс, - доступно пояснила Анета их семейный быт и достаток.
  - А соседям на тебя, что и смотреть нельзя и балы в имениях по очереди не в счёт?
  - Если про нас с тобой, то в Тригорский монастырь я не поеду, а вот в Малинники - да, там ба-ланс твоих и моих интересов уравновесится и не помешает тебе писать, а мне рядом с тобой млеть и блистать.
  - В Малинниках есть Нэтти, поповна и куча провинциальных дам, там в карты не играют только малые детки! - Мы с тобой просадим всё и останемся ни с чем!
  - Я сотворю манифест и там будет сказано, что в настоящие игры и под имения мы не играем и любой выигрыш более полтины - это сразу же пустой фантик. Так что - только живые картины, танцы и развлечения на снегу и водах.
  - И я не стану вторым Керном?
  - Саша, как может царица Савская позариться на никчемного дворянина? - Я же венценосной стану в первый день замужества! - воскликнула женщина и мужчина сделал выбор:
  - Тогда в имении, там для наших детей райская идиллия, я буду учить французскому и англий-скому, а ты латыни и итальянскому. Девочкам больше про Петрарку от тебя, а от меня про Шекспира и Диогена с Сократом на оригинальном греческом.
  - Отличная идея, мне она нравится, только в чьём имении? - уточнила Анет, зная про это больше Пушкина. И тот задумался, поскольку сразу же выплывало многое¸ ему неведомое по части казуистики раздела между членами семьи. Да и делить-то у них особо нечего: всё заложено и перезаложено. И он вернулся к варианту города:
  - Тогда в съёмной квартире, подходящую найти можно.
  - И в Зимний дворец на бал на извозчике? - В театр или концерт тоже? - На выходе из парадного ливрейные кричат: "Извозчика Пушкиным!" - а? - и Пушкин подобрался:
  - Я буду работать для нас с тобой и деток!
  - Отлично, любимый! - Но я, такая желанная тебе и ненавистная нашим врагам, буду стоить очень дорого! - Не менее 20 тысяч в год - наряды, духи из Франции и всякие булавки и застёжки из Бо-гемии, Саксонии и Австрии. Питание и прочие расходы, чтобы как у всех в обществе - не менее 20 ты-сяч, дом с хозяйством и прочим не в дачном Селе - ещё около ещё 5 тысяч. Тебя будут терзать, а я стану отбиваться, чтобы твои руки и ум были свободны и сюда тоже надо определить на моих друзей, подруг, гадалок и прочих особ для поддержки нашего с тобой реноме - ты же у меня гениальный поэт! - Думаю, эти приживалы в сумме на 5 тысяч в год потянут.
  - Сколько же это будет? - остановил её Пушкин и стал прикидывать на бумаге, после чего сказал: -получается около 50 тысяч в год. - Это всё или что-то ещё?
  - Твои любовницы и мои друзья семьи! - Мы с тобой никогда не переменимся, ведь так?
  - Что ты этим хочешь сказать?
  - Саша, тебя дамы света будут соблазнять своей доступностью с гораздо большим азартом, чем прежде: теперь ты женат и навесить мне рога, самое благое дело для приличной дамы! И тут же сплетни, аргументы свидетелей и ссылки на нашу дворню. - Я тоже не монашенка и меня обольстить проще, чем тебя. - Тебе это нужно?
  - Анет, мы же говорим об идеальном варианте, где ты невинна изначально! - Ты моя мадонна!
  - Уже через пару лет я, любимая тобой и тянущаяся к тебе, стану ровней и в чём-то наверняка превзойду - я ведь женщина, разве нет?
  - Договаривай! - про женщину-ровню было очень интересно, поскольку ни одна из претенденток даже в мечтах такого не имела.
  - Что ж, продолжим сию живую картину! - На балах потехи ради кто-то из титулованных идиотов будет приставать ко мне, провоцируя тебя - Саша, ты ведь вскипишь и вызовешь подлеца на дуэль, правда?
  - Разве можно иначе? - Анет, иначе нельзя, иначе гибель!
  - Вот и я о том же - гибель! - А что будет потом? - отвечаю: - Я в слезах, дети сироты, мы без средств на улице, а твои опусы никто не покупает! - с таким жаром выдохнула Анет, что Пушкин моментально пришёл в себя, представив описанное Аннушкой. Потом она его, поникшего и уязвлённого, обняла и сказала:
  - Сашенька, не торопись с этой блажью! - Поверь, когда женишься, так оно с тобой и будет!
  - Анет, а ведь с детками как хорошо, а? - Ты, я и они! - сопротивлялся поэт, но уже по инерции.
  - Тогда живём в деревне и я стану новой Осиповой в полном её виде! Пусть долги поначалу и ни выходов, ни гостей, а гувернёрами мы сами, но мы это вынесем, нам есть ради чего!
  - А иначе никак?
  - Да, для нас с тобой - только так. Может другая жена что-то и переменит, но опять же - не в столице. И даже не в губернии или уезде - только в имении и подальше от света. Он убивает в нас всё живое!
  Такая доверительная близость у него бывала с редкими и нечасто, а глубины погружения в низ-менной людское не было вообще. Картину апокалипсиса от Анет Керн он усвоил основателько, но кровь хотела исконного и он переменил круг исследований по части невест, а это невинные девушки, происходящие из небогатых семей и без особых амбиций по светской части. Ему казалось, что среди таких девиц подходящие личности возможны. И на балах высшего дворянства таких искать бесполезно. Нужен иной круг. - Какой именно? - Знать бы! И он снизил уровень притязаний и семьи знатных горожан из поисков исключил, перейдя на собрания, где дебютанток только готовят к выходу в свет. Они ещё не на выданьи и известны малому кругу мужчин, кумушек и прочих охотников за красотками.
  
   Вскоре тот самый сигнал свыше прозвучал, случилось это на балу московского танцмейстера Иогеля, куда в детстве ходил и сам. - Пушкин увидел юную Гончарову, сердце облегчённо ёкнуло и поэт осознал подспудную причину нерешительности с блондинкой Ушаковой - Наталья Николаевна была стройной брюнеткой с уже развитой грудью, тонкой талией, видными бёдрами и отлично двигалась в танце - его идеал Мадонны. Сердце в предвкушении тяжких мук затрепетало и с первых же ударов в честь юной дамы уловило гармонию с давними притязаниями к женской стати.
  Он припомнил взгляд и движения её в танце, и окончательно уверился в правоте небес, удер-жавших его от других красавиц: эта превосходила всех! - И ей только шестнадцать! - В такие годы де-вочка пластична и податлива, поэтому можно вылепить и воспитать кого угодно, а Пушкин знал, чего он именно хочет от супруги. Девушка была так хороша, что он тут же навёл справки о родстве и их имуществе и понял, что она совпадает с его критериями чистоты и женской ценности и шансы заполучить её руку весьма реальны.
  Ему сразу не отказали и он решил осаду с Натали не снимать, облекая и увлекая. Умений, опыта и знаний ему не занимать и обольщение невесты вышло для души и сердца ненакладным. - Обольстить невинную и не грех вовсе!
  И она, рассмотрев получше ойкумену поэта, отозвалась на его призыв убежать из дома. Этого ей хотелось больше всего на свете и руку Пушкина Натали признала за руку бога. И пьесу по устройству побега она сыграла охотно и талантливо. И тем самым ещё больше привязала к себе. Иметь юную сообщницу и подругу рядышком всегда и плодить с ней деток - что может быть лучше? И он всё преодолел, сделав Наташу женой. А Анет Керн так и осталась тайной подругой.
  Однако в женихах ему довелось испить всякого, в том числе и полного разочарования в иллю-зиях насчёт Мадонны из-за её неадекватной матери и ещё более неправильного отца. Жениховство растянулось на многие месяцы и прерывалось неоднократно, освобождая Натали и Александра от обязательств. - Желание сбежать у неё ничем не подкреплялось и Пушкин всё больше и больше убеждался в горькой правоте Анет Керн на её счёт, но обаяние Натали всё перевешивало и он терпел танталовы муки ради такой цели - Мадонна!
  Однако во время этого сумасшествия он особо головы не терял и, прознав о сватовстве, а по-том и помолвке Кати Ушаковой с князем Петром Долгоруким, тут же забеспокоился. Катя была чиста и изыскана и несла на себе высшее предназначение, а её жених был типичным баловнем судьбы без чести и нравственности, ну и его бугрская суть - это лишь довесок ко всему главному. И Пушкин тут же выехал в Москву, чтобы спасти Катю от позора. Он в деликатных выражениях просветил папеньку Кати и тот содрогнулся от узнанного. Они договорились не посвящать Катеньку в подробности и даже маменьку от подобного известия уберегли. Помолвка была расторгнута, Катя и Лиза остались в неведении, а Пушкин опять стал бывать у них, залечивая рану Кати от несостоявшегося замужества. И оказалось, что к князю Долгорукому у неё так ничего и не проросло, а выпестованное с поэтом распустилось новыми порослями и отвилками. И так было до самой последней точки - свадьбы Пушкина и Гончаровой. Катя ушла из его жизни, мучаясь сама и понимая тяжесть груза, каким она является для поэта. Он пришёл с ней к ювелиру и в знак особой дружбы и памяти на ранее подаренняый браслет устроили несколько камешков чистой воды. Он ей сказал, вручая обнову:
  - Катюша, мои чувства к тебе так же чисты, как и эти изумруды! Храни их и помни о нас с тобой.
  И Катя волю любимого мужчины исполнила до конца, так и оставшись при камне и своей верности до его конца с новой женой. И даже много лет позже выйдя замуж, хранила память,несмотря ни на что.
  
   БОМАРШЕ ФИГАРО И ПУШКИН + 1829
  Пушкин помнил прежнюю постановку Фигаро и к новой редакции в Большом Каменном театре отнёсся с интересом, периодически бывая на репетициях, куда его любезно допускали, зная в качестве требовательного автора собственных пьес и придирчивого консультанта переводных версий с французского. Его собственные пьесы были вариантами романтических коллизий и чаще являли собой перепевы классики в их лучших традициях, в том числе и проработкой образов. То есть, он так или иначе держался в принятых рамках и особо не утруждал ни себя, ни цензоров, понимая возможности и широту поиска даже в рамках дозволенного. Поэтому невозможный для себя буфф от Бомарше Пушкин рассматривал, как скрытую фронду для всех времён, власти и народов. И персонажи ловких и смышлёных слуг, удалённые в чужую страну и иные веру и нравы, выглядели весьма привлекательно для широкой публики и зубовного скрежета у сановной цензуры почти не вызывали. Немножко они в своём усердии поскрипывали и некоторые строчки меняли, но в целом пьеса шла, что называется "на-ура!"
  Ещё в ходе репетиций о пьесе пошли слухи и про личные отношения основных исполнителей чего только ни говорили. А там и право первой ночи для сеньора, и непростые отношения графини и Альмавивы, и смутные намёки про Керубино и Сюзанну, входящих в покои графини когда угодно. Надо всем этим довлел князь Шаховской, который следил за всем как творческим, так и сугубо техническим, влияющим на настрой и дисциплину в труппе. Кого-то он приподнимал своими властными полномочиями, а кого-то унимал, чтоб не зазнавались
  Номинально супружеские отношения Сосницких нисколько не мешали распространению слухов о тайных романах и властной поддержке карьеры для обоих актёров, мужа якобы тайно благословляла графиня Н.Н., а его жену сановник, имя которого даже произнести опасались. Вполне возможно, что это придумывали сами супруги и их ближайшее окружение для вящей успешности, которым скандальный оттенок такой поддержки нисколько ни в укор. Мало того, они намеренно подбрасывали в топку обсуждения дровишек, появляясь в домах уважаемых не всякий раз вместе и играли предписанные мизансцены и реплики. Внешности и стати у обоих премьеров позволяли им самые разные варианты таких "импровизаций" и они легко их разыгрывали, а публика вкушала самые немыслимые подробности об этом. Елена Яковлевна и Иван Иванович Сосницкие выросли в театральных семьях, поэтому правила игры на этом поприще усваивали с молоком матери. Успех в этом поприще значил всё и неуспешных актёров задвигали в массовку. А негласный бог этой кампании князь Шаховской поддерживал любое упоминание об актёрах то уклончиво делая вид, что не в курсе, то наоборот, успокаивая, мол, всё в наших руцех!
  Принадлежность к элите императорских театров несколько скрашивала жизнь самой богемы, однако никакой свободы не предполагала и нравы общества с бесправием незнатных и небогатых диктовали всё-всё. Обеды и ужины с меценатами и покровителями входили в обязательства актёров, если того требовал их хозяин. И частная жизнь мало отличалась от крепостных в деревне, разве что нарядами и местом службы. Императорские театры - это территория Мельпомены, где директор имел полномочия крепостника и судьба актёра или музыканта больше зависела не от дирижёра или режиссёра, лиц творческих и тоже деспотических, а от директора-распорядителя, лица сугубо административного и исполняющего чужую волю. Играть не только на сцене, но и в домах влиятельных сановников, справлять чужие праздники и юбилеи, входило в их обязанности и лояльность капризам господ была важным профессиональным качеством актёров. Надо ли говорить, как молодые танцовщицы и хористки отбивались от неуёмных господ, хозяев столичной жизни. Для неопытной юной дамы пойти по рукам "меценатов" и удалиться от собственно сцены было гораздо проще, чем стать востребованной актрисой, где был ещё и другой диктат - режиссёрский. Пробивались в итоге самые стойкие, сильные духом, яркие и талантливые, актёрские династии тоже свою роль играли, но не напрямую, а через косвенные рычаги и кормила. И немалая доля в этом принадлежала творческой элите, особенно журналистам и литераторам. К тому же в обеих столицах сложился круг театральных гостиных с завсегдатаями и соответствующим климатом.
  В табели о рангах столичного общества театральная империя стояла чуточку пониже литературной соперницы и сие различие отмечали все. Поэтому в известные столичные салоны актёров приглашали гораздо реже, чем литераторов и те большей частью варились в собственном соку, лишённые свежего взгляда со стороны. С другой же стороны, такие лица из творческих сфер, как Пушкин, Вяземский, Жуковский, Крылов, Батюшков и их партия видели в них сподвижников и общались без особых корпоративных предрассудков.
  На "творческий чердак" к главному театралу столицы князю Шаховскому мог попасть не всякий литератор и поэтому на горячие разборы премьер в узком кругу стремились многие. Это совсем не то, что бывало в иных местах отдохновений после спектаклей и здесь труппа собиралась в полном составе. Таким образом князь создавал театральную корпорацию ведущих и характерных актёров, показывая ориентиры и горизонты для начинающих стезю творчества. На таких "корпоративах", где места не так много и уголков уединения не существовало, бывали самые близкие по духу люди и Пушкин к их числу принадлежал. Несмотря на то, что Пушкин и Шаховской состояли в соперничающих литературных группировках, Пушкин в европейском "Арзамасе", а Шаховской в консервативных русских "Беседах", истинно творческие дела стояли особняком и здесь они часто бывали союзниками, если не вмешивались соображения сиюминутные, связанные с проталкиванием спектаклей из-за цензуры. Тут оба брали паузу и выжидали итогов цензорских ножниц, поскольку любая фраза неуёмных спорщиков могла стать камнем в огород той или другой стороны и использоваться как аргумент для цензора. Со временем обе группы активность умерили и потом, по мере взросления и ряда обстоятельств друг с другом примирились и былые сражения вспоминали как проявления горячной молодости.
  Пушкин прекрасно понимал состояния душ актёров после спектакля и с особым пиететом ронял эликсир цветения и бальзам поклонения удачливым исполнителям. Из его уст это выглядело достойно, всегда к месту, с глубоким пониманием предмета обсуждения и не возбуждало извечной ревности князя Александра Александровича Шаховского. Он сам адаптировал для театра известные в Европе пьесы и в искусстве литературного перевода весьма поднаторел. Иногда он брал только канву из первоисточника, а остальное устраивал сам, имея в виду цензурные сложности. Пушкин наблюдал за ним давно и находил его переводы вполне профессиональными, как и стихи. Обычная для литератора ревность была присуща и Пушкину, поэтому он со скрытым удовольствием отмечал вольности и технические погрешности весьма опытного и возрастного переводчика. Ему уже за пятьдесят, но "огнь живости и страсти всё так же сердце дивы воздымал". Манеры князя в общении с театральной паствой были весьма интересны и со стороны казались деспотическими, но Пушкин точно знал границу между точностью профессионального колорита, звука и ритма и размытой любительщиной художников и поэтов, поэтому всегда поддерживал князя и в его отношения с актёрами не вмешивался, издали наблюдая и слушая. Со своей же стороны князь видел эту уважительность первого поэта России и платил той же монетой.
  После очередного успеха новой версии пьесы Бомарше "Свадьба Фигаро" князь уединился с поэтом за альковом из полупрозрачной шторы и спросил о главном в спектакле: не заслонила ли ин-тимная часть важнейшего в самой коллизии - самой игры ума и интеллекта? Поэт не остыл от волшебства спектакля и был в особом состоянии духа, когда пишут оды и сонеты и ответил тут же:
  - Князь, ваши уважаемые премьеры хороши сами по себе и уже их выход на сцену сопровожда-ется аплодисментами, настолько они выходят достойно и в духе темы спектакля. Поэтому зритель просто помещает объект своего поклонения в предлагаемую коллизию и купается в собственных иллюзиях, готовый к сюрпризам и наворотам сюжета. Мужчины обожают актрису-премьершу, женщины актёра-премьера и в салонах сия привязанность всячески подогревается. Интимная часть и все виды обожания таким образом уже имеются до спектакля. Повороты сюжета эти страсти только ведут и хорошо написанная пьеса в таких случаях обречена на успех заранее.
  - Вы говорите от своего имени или это сводная реплика от райка и избранной публики? - уточ-нил князь.
  - Думаю, это ответ литератора и театрального критика на удачный спектакль. Публика реагирует примерно в таком же духе.
  - Вы умолчали об играх интеллекта весьма разных персонажей: господ знатных и слуг из черни, сударь, что скажете об этом? - спросил князь.
  - Сия часть - это для очень возвышенных умов и тонких эстетов. Их в наших рядах не так много, но им видно, что эзоповщины и прочих иносказаний тут в достатке и их тонкости актёрам выразить удалось. Думаю, что зрелые мастера господа Каратыгин и Вольберхова в этих волнах актёрства не намного превосходили молодых супругов Сосницких и Шелеховой в роли Керубино.
  - У графских слуг возможен высший интеллект? - ухмыльнулся князь, как бы сомневаясь в этом без дополнительных аргументов собеседника.
  - Александр Александрович, мы с вами литераторы и знаем, как спрятать крамольное за обыч-ными фразами. Супругам Сосницким не сыграть тактичных умников, а Каратыгину и Вольберховой лу-кавствующих распутников, не подтолкни их постановщик пьесы к такому видению автора.
  - Вы читали французскую версию?
  - Разумеется, князь, мне попалась и первая версия, та, что ходила в списках, ещё не цензурированная. Она тоньше и острее, как многие французские блюда. Ваш перевод вполне в духе первой версии и для многих читателей, с житием Франции знакомым в общих чертах, крамола Бомарше так и осталась за пределами понимания. Но те, кто знал первую версию и потом перечли вторую, вполне отметили вашу, князь, смелость в этом!
  - М-да! - сокрушённо вздохнул князь и повернул в иную сторону, обобщая пережитое в роли театрального бога, - с этой пиесой намного сложнее, чем с вашим "Фонтаном в Бахчисарае". Там в экзотику средневековой фактуры можно спрятать что угодно и никто даже не подумает искать крамолу: экзотика востока, мусульманство и оттоманские турки.
  И Пушкин принял эстафету, вообще перейдя к житейскому и рутинному, как у них бывало не раз:
  - Согласитесь, князь, чувственность, которая там так и пышет, тоже на грани дозволенного! И гаремные страсти лишь самую малость маскируют несвободу женщины вообще и любви по собственному произволу в частности!
  - Свобода женщины в чём? И вообще, хочет ли она свободы, ведь тогда ей придётся всё самой! - И наравне с нами!
  - Я о вещах простых и нам ясных - свободе ответить на любовь и выйти замуж за ровесника.
  - Да уж! - ухмыльнулся князь: - редкий молодой дворянин даже вашего возраста имеет соб-ственные доходы, чтобы содержать семью. Вот вы, к примеру, на такое способны, но уже ваш младший брат без папенькиного имения никуда! И так почти все дворяне.
  - Но и в моём случае я имею дело лишь с родителями будущей невесты, а самой девице меня только показывают.
  - Стерпится - слюбится, а? - спросил князь поэта и тот задумался.
  - Стерпится - да, такое у нас привычно и к нему, будто иного отношения не бывает. Но "слюбится" - к этому я в больших сомнениях.
  - Считали и наблюдали? - спросил один автор у другого.
  - В лучшем случае каждая десятая невеста что-то в таком муже потом и найдёт, но куда девать души и сердца остальным девяти? И ведь ни один из нас об этом ни разу даже слова не молвил, не то что строк печатных придумал.
  - И кажущаяся острота семейных отношений у Бомарше - это глубочайшая авантюра авторов, чтобы отвлечь от истинных проблем и болезней общества? - нажал маститый автор на молодого.
  - В общих чертах - да! Но портрет нашей элиты так или иначе в разработке. Грибоедов по этой части уже что-то знаковое свершил. Мой "Онегин" тоже не светская история, так что...
  - И ваша Татьяна Ларина о такой свободе что-то уже знает?
  - Нет, не знает, она слишком молода для этого, однако уже о многом догадывается и мысленно готова к такой роли.
  - Она выйдет по-любви?
  - Вряд ли, ещё не знаю как, но замуж выдам непременно. Она достойная добыча сильному мужчине и не быть замужем, для нынешнего обывателя значило бы - не состояться. - Татьяна состоя-лась!
  - Она придумана полностью или есть точка отсчёта?
  - Придумана, но имеет родство со многими лицами, которых я знаю хорошо.
  - Я тоже вынужден писать для всех, хотя так и тянет на внимание избранных, - признался князь в грехе честолюбия. И поэт лишь пожал плечами, поскольку его муза была настолько капризна, что и сама являла объект исключительного почитания.
  Несколько позже Пушкин смешался с компанией актёров и с увлечением предался совместному почитанию Талии и Мельпомены. Что означает -дифирамбы актёрам и танцовщикам. И оставшись рядышком с Сосницким, спросил его о том же, что обсуждал с князем Шаховским: о чувственности и её градациях. И тот ответил по-своему, но в самой полной мере, понимая суть вопроса:
  - Для любого актёра общение с властью - это чуть не ежедневная казнь правом сеньора на высшие для тебя ценности. А раз так, то мы вырабатываем в себе что-то особое, дабы противостоять этому постоянно. И сюжет Бомарше как раз на эту тему. - Сударь, мы к этим игрищам готовы давно и понимаем, что иначе, чем умом и хитростью сеньору не противостоять! - Ведь в его руках вся власть, а у нас лишь голова, прикрытая шляпой, сделай я не тот шаг и она тут же слетит с плеч.
  - Вы играете больше, чем написано Бомарше и подсказано Шаховским?
  - Разумеется, сударь, иначе из подмастерий никогда не выбраться!
  - Ваша жена - достойная Сюзанна или это только роль?
  - Думаю, вы в этом и сами убедились, разве нет?
  - Что вы, я пленён исключительно актерством и игрой и так глубоко не погружаюсь! А игра по-большому счёту - это для женщины первая профессия, разве нет? - актёр кивнул и поэт продолжил: - Вот видите, игра, игра и ещё раз игра!
  - Вы не хотите тоже спросить и у самой Елены Яковлевны? - поэт кивнул и муж пригласил жену, вырвав её из рук поклонников.
  - Элен, Александр Сергеевич интересуется глубиной твоего проникновения в коллизию Сюзанны по части душевной и чувственной. Как ты себя чувствуешь на месте этой лукавой чертовки.
  - Сударь, вас и в самом деле интересует такая безделица, как женские чувства? - переспросила актриса. И поэт уточнил суть дела:
  - Написать я могу что угодно и актёрам придётся это играть. То есть - роль! Я о том, что вы чув-ствуете на самом деле, когда маэстро Шаховской заставляет вас изображать сопротивление его праву сеньора? - Вы и Шаховской в роли тирана, а не ваш партнёр по игре в спектакле. Ведь вы наверняка этого сеньора видите в нём, а не в актёре Каратыгине или я ошибаюсь?
  - Вы хотите сказать, что маэстро Шаховской советует использовать средства, которых мне не хочется, но я соглашаюсь из страха или по принуждению?
  - Да, именно это, так что же в ответ?
  - У женщины есть единственный шанс уцелеть - обман! И вся театральная жизнь из неё только и состоит. И я это делаю без колебаний!
  - Можно ли считать ложь высшим проявлением ума? - Пусть даже женского! - засомневался поэт, на что женщина возразила:
  - То, что я в таких случаях сооружаю из слов, никого не уничтожает и не унижает, изречённое мною не яд и не опиум для органов: оно полностью в деле и способно к движению. Во мне умер зод-чий, но жива женщина и сие умение и свойство ума заставляют сеньора воображать себя охотником, а меня простодушной жертвой. И подготовка в этом ремесле так убедительна, что маэстро ни разу меня ни в чём не обличил, правда, Ванечка? - поэт не стал дожидаться реакции мужа, сказав:
  - Браво, Елена Яковлевна, я удовлетворён! И придя домой, в свой журнал занёс сказанное актёрами об истинной и видимой покорности.
  
  Через несколько дней он сопровождал старших дам Карамзиных на балетный спектакль и там они заняли ложу в самом центре зала. С ним были Катерина Андреевна и падчерица Софья Николаев-на. В доме Карамзиных Пушкин числился своим с лицейской поры и беседы с ним никогда в ритуаль-ные правила не упирались, а видимость светского протокола была вроде игры ума и в обществе с падчерицей Катерины Андреевны были исключительно по-французски и на "вы", чего дома и в салоне не было никогда. Более того, в лоне семьи Софья даже чуточку перебирала в вольностях и строгостях этикета, инстинктивно реагируя на то, что мама с ним бывала совсем не такой, какой её знали гости и приятели дома. Ну и она отмечала особенное внимание и пиетет, чуть ли не родительский, которым поэт окружал сводного брата Николя. И дружба у них продолжилась сразу же по возвращении поэта из ссылки. Братцу как раз исполнилось десять лет и в доме тут же почуяли мужской дух, которым так и светился Пушкин. Но особые отношения с Николя жили сами по себе и тот ими гордился в силу детского возраста. Этим мужским Николя отличался от братьев и мама с удовольствием потакала дружбе Пушкина с одним из сыновей. Она знала природу этой дружбы, но ни за что бы не призналась и под пытками, уберегая домашний комфорт, которому посвятила все силы и умения.
  На этот раз в театре давали "Царя Эдипа" по Расину и каноническая история судьбы, как вершителя и законодателя выражалась языком танца и жеста. Пушкин нынешнюю версию балета видел до ссылки, поэтому мог сравнивать изменение балетных мод и совершенство мастеров танца. С Катериной Карамзиной давно сложились общие ценности, поскольку в театре и до ссылки часто бывал в их ложе, дискутировал с мужем, апеллировал к ней и вообще вёл себя в высшей мере достойно, однако и личностных предпочтений за пятнадцать лет знакомства набиралось порядком, поэтому сейчас по поводу действа на сцене они изредка обменивались репликами или взглядами, чем слегка поддразнивали ревнивую суть Софии.
  Она после смерти отца взяла на себя хлопоты по устройству некоторых сфер домашнего салона и во многом преуспела на фоне общей усталости ото всего светского у мамы. Мама её хвалила в меру и указывала на упущения, которых было порядком и вся причина в том, что она знала подноготную гостей и легко докапывалась до сути одной или двумя фразами, в то время как Софья порою не могла этого сделать и за весь вечер. Но ей многое прощали и такая снисходительность Софью раздражала. И с положением поэта в доме вышло совсем не так, как она расчитывала: вернувшийся из ссылки мужчина двадцати семи лет был ровня маме, а не ей, почти ровеснице Пушкина. Однако мама его держала за друга семьи по мужской линии, тем самым убрав возрастные рамки начисто.
  Будучи близкой и откровенной с ним давно, Софья как-то завела речь об этом, трепеща в ожи-дании кары за вторжение в интимную часть мужчины, однако Пушкин легко пояснил суть отношений мужчины и женщины. Он начал с Адама и Евы, которым было несколько дней от роду, перешёл к ан-тичности и на примере богов и героев указал изначальное назначение мужского и женского в детках. В тот раз у неё хватило смелости узнать сию истину и на свой счёт, тогда она услышала:
  - Видел ли женщину в вас, сударыня, когда увидел впервые? - она кивнула и он продолжил: - мамочка вас наряжала так, что не обожать такую куколку просто нельзя и я обожал!
  - Вам шестнадцать, мне четырнадцать и только обожание? - качнулась в сомнениях старшая дочь российского историографа.
  - Разумеется, этим и ограничивался: ведь вы дочь моего интеллектуального кумира!
  - Мои альбомы с мадригалами отличались от сестринских совсем немножко, хотя писали туда одни и те же авторы. И ваши там были самыми яркими, мы потом их сравнивали и выходило, что один ваш шёл за несколько от Гнедича, - призналась София в детских грехах.
  - Вот видите, Софи, ваше сердце уже в ту пору было зрелым и различало настоящее от ритуальной вежливости. Потом оно набрало форму и ныне к вам не подступиться: совершенна, изящна и обворожительна.
  - Совершенна и не подступиться? - стала в позу дочь историографа.
  - Разумеется, сударыня, как и у всякого совершенства у вас есть защита от неприятеля и о ней все знают! - так весьма деликатно выразился поэт о язычке своей подруги. Точить оружие против осо-бенного друга семьи ей очень нравилось, однако тот слабины не давал и его затрещины шли по цене высших дифирамбов...
  ... - Мама, можно сказать, что у Эдипа и Иокасты случилось невинное зачатие?- вдруг вырва-лось у Софьи и Катерина Андреевна вздрогнула от услышанного: что-то подобное витало и в её созна-нии.
  - Зачатие не может быть невинным, иначе оно и не зачатие! - нашла, наконец-то, мачеха ответ для падчерицы, с которой никогда просто не было.
  - Видно, вам, сударыня, такую фантазию от спектакля навеяло: короткие туники, открытое тело, двусмысленные жесты и позы особые в духе Веронезе и от них всякое в голову идёт, - вмешался Пушкин. Однако Софья смотрела в корень и сомневалась в настоящих мотивах мифа:
  - Я понимаю условности мифологии, обобщение, типизацию и прочее, но при всём при том Иокасте под сорок, Эдипу двадцать, а его отцу Лайю за сорок. Пусть судьба свела всё так, что ссора и битва сына с отцом прошли, как и сказано в мифе. Но как зрелая женщина и царица может выбрать в мужья мужчину, ровесника сыну? - Не понимаю!
  - Она и не выбирала: Эдип победил чудище и спас её царствие! Так сложилось. Народ славил победителя и рекомендовал царице вместо погибшего мужа. Видно, Лай своим гражданам надоел вздорностью, вечными придирками и неудачным правлением. Не зря же чудище обосновалось именно здесь, в его царстве, а не у соседей.
  - Иокаста Эдипа в мужья не выбирала? - спросила Софья у поэта и тот ответил:
  - После победы положен пир победителя. Его устраивает царица и приглашает гостей отовсюду, в том числе и соседей. На опустевший трон тут же объявляется банда претендентов и на этот раз Эдип защищает уже саму Иокасту. Вокруг масса молодых невест и у него есть выбор. Большой выбор: Эллада любит героев! - Но ему нравится зрелая и вкусная Иокаста! А к лукавым и прекрасным еленам и ариаднам он безразличен самим воспитанием на природе и вдали от людей. Иокаста видит его сомнения, уважает прекрасных невест из уважаемых семейств и с удовольствием признаёт в нём кандидата в мужья. Катерина Андреевна, вы бы на месте Иокасты как себя повели?
  Она вспомнила себя 35-летней с шестнадцатилетним Сашкой и прикрыла очи, дабы себя не выдать:
  - Отвага молодого Эдипа - это для царицы Фив очень весомый аргумент. Ведь при вздорном и легковерном Лае мы платили дань Сфинксу, а с приходом Эдипа всё переменилось. Чудище убито и народ свободен от гнёта и к бунтам не склонен. Я бы на её месте не сомневалась!
  - И такой разницы в возрасте не заметила? - удыбнулась Софья.
  - О чём ты, милая умница! - С таким мужем стоит окунуться в воды Стикса и ты вновь юная де-ва, собирающая претендентов в мужья. Я потом родила четверых дочерей и сыновей и они оказались лучше зачатых с Лайем. А одна из них не покинула отца в годины испытаний. Антигона в чём-то на тебя очень похожа! - Такая же папина дочка.
  И тема себя исчерпала тут же. Такая версия собственного бытия Софье пришлась по душе. И восстановленный спектакль теперь выглядел в новых тонах и созвучиях.
  
  Осенью поэт приехал в Москву по делам и там как раз подоспела премьера "Свадьбы Фигаро" в Малом театре, куда его занесло в эпопее дружбы-сватовства с Катей Ушаковой. Лиза Ушакова шепнула ему, что есть свободная ложа и Кате просто необходимо быть с ним. Их отношения обрели новую глубину и в их доме Пушкин был не навязчивым женихом одной из сестёр, а другом дочерей и братьев. Доверительность отношений поэта и Кати стала очевидной и ничего сомнительного родители в его поведении не видели, поэтому в ложе были только Катя с Лизой и Пушкин. Катя была в открытом платье с прекрасными плечами, которые манили мужчин своей прелестью и обаянием, Лиза тоже выглядела отменно и нисколько не уступала сестре, соорудив затейливую причёску и приняв облик странствующей герцогини с золотым лорнетом.
  Младшая Ушакова мало чем отличалась в обаянии от сестры старшей и лишь близорукость слегка портила её прелесть, но со своим знаменитым лорнетом она покоряла особым величием и покоем. Однако Пушкин выбрал Катю с самого первого дня и она смирилась с капризом судьбы, особо не тоскуя, но в грусти утоляя себя по полной программе. Уважительный Пушкин младшую сестру вниманием не обходил и она в своём альбоме имела вещи знаковые, которыми можно гордиться и иногда Катя в досаде сетовала, что её альбом тоньше. Он поддразнивал Катю и игра с Лизой становилась чуточку провокационной, но вполне пристойной, как и в почтовом романе. Поэт шутя объяснялся, а Лиза в таком же стиле принимала знаки внимания и купалась в счастии от того, что Катя ревнует по-настоящему. И было от чего - Катя себя уже не сдерживала ни в чём. Соверши Пушкин любое действо с ней, она бы не противилась совершенно! - Но он так ничего и не сделал!
  В театре поэт был слугой двух дам и ублажал их внимание с видимым удовольствием, зная, что про них будут говорить самое невероятное. В ложу принесли вина и фруктов и во время антрактов они так и не вышли в фойе театра, обсуждая увиденное и сыгранное. Традиционный променад по галереям театра и раскланивания на все стороны Ушаковым не нравились давно и Пушкину такая линия пришлась по душе, поскольку он себя вёл так же. Сёстры были не только хороши собой, но и обладали массой черт воспитанных и просвещённых дам, правда, в тональности московской, осуждаемой в Петербурге. Однако Пушкину москвички и москвичи нравились и он столичную фронду на этот счёт не признавал. Обсуждали игру актёров, нюансы постановки и реакцию публики на зрелище. Вино слегка облегчило общение и молодые дамы вели себя отменно, понимая свою роль под перекрёстными взглядами столичной богемы и страстного райка. О том, что в ложе старого князя А.А сегодня обитает Пушкин с Ушаковыми, знали все и сия картина была одним из привычных зрелищ для театралов, большей частью на сцену лишь поглядывающих. Виночерпия они однако не увидели, поскольку столик был укрыт шторой и терялись в догадках, чем заняты снимающие ложу.
  - Мои прелестные валькирии, - сказал Пушкин, разлив вино по бокалам, - ни Сабурова, ни Рыкалова не сравнятся в блеском вашего обаяния и красоты и даже их отменная игра сегодня не сравнится с тем шармом, который исходит от вас. - Я пьян вами и почти не вижу сцены, за вас, Екатерина Николаевна и за вас Елизавета Николаевна! - и выпил чуть не всё, тем самым обозначив серьёзность сказанного. Дамы вино пригубили, но бокалы из рук не выпустили, ожидая продолжения банкета. И он последовал тут же.
  Две строки Кате, три Лизе и свои чувства они тут же утопили в отменном шампанском. Близость с цветущими дамами для Пушкина никогда не проходила бесследно и он им воздавал по полной программе. Вино, аромат молодого мужчины и полная свобода от родительского контроля свою роль сыграли и девушки невольно поддались новому для себя состоянию. Пушкин это заметил и тут же переключил тональность на интимную и откровенную:
  - Милые сударыни, как вы могли заметить, в спектакле все герои неправильные и неприлич-ные, но мы на них не налюбуемся, ведь так? - и девушки дружно кивнули, а он продолжил: - и я спрошу каждую - почему так? - и повисла пауза.
  - Может быть потому, что они написаны и сыграны ярко и сочно? - Не у всех картин сюжеты по-светски приличные, но из-за колорита и сочности мы ими любуемся? - Как думаешь, Лиза? - первой ответила Катя и сестра кивнула:
  - Колорит и наполненность - вот что в этой пиесе мне нравится особенно. И про наши мерки и правила как-то забывается.
  - И вам бы хотелось и самим поиграть в неправильных девочек и мадемуазель, чтобы разгру-зиться от домашней муштры? - продолжил её мысль Пушкин и лукаво окинул взглядом сестёр, они и прежде проявляли различие в поведении: одни манеры и слова при старших и совершенно иные без них. А Пушкин был ровней и своим, так что с ним можно без затей.
  - Да, Аликс, неправильные дамы нам по душе, - первой ответила Лиза и взглянула на сестру.
  - Не знаю, что и сказать, - начала Катя, слегка смущаясь темы и того, что своей свободы она по-баивалась, - но на почтовый роман с куртуазным сюжетом наша беседа не похожа совершенно!
  - А на какой? - спросил мужчина, интонационно выделяя последний слог и тем самым подтал-кивая к неправильной линии поведения. Той линии, которую они видели у автора пиесы Бомарше. Девушки хорошо образованные и начитанные, так что в мире чувств и характеров могли ориентироваться уверенно.
  - Может быть, на "Новую Элоизу" у Руссо? - сказала Катя и переглянулась с сестрой, подталки-вая присоединиться к откровениям и та поддержала её:
  - Пожалуй такая смелость нам сейчас в самый раз!
  - Вот это да! - изумился Пушкин: - этак вы и до маркиза де Сада доберётесь! - уже не скрывая лукавства, добавил он про скандального француза, которым тайком зачитывались все: дамы и солид-ные матроны в том числе, не говоря уже о здоровых мужчинах всех конфессий и возрастов.
  - Уже добрались! - выдохнула Лиза и задохнулась от собственной смелости.
  - Ну что ж, - развёл руками мужчина: - раз так, то вино надо допивать, а тему продолжать, не возражаете?
  Дамы не возражали и спектакль они досматривали вполглаза, поглощённые интеллектуаьной беседой.
  После спектакля Пушкин сопроводил сестёр домой в их карете и там они устроили маменьке и папеньке праздник, демонстрируя послушание и почитание и рассказывая подробности спектакля, ко-торый они видели не в полной мере, а уж реакции зала и зрителей из лож напротив и подавно! - Такой вдохновенной лжи гость не ожидал и с удовольствием подыгрывал творческому дуэту. На этот раз младшая сестра, свободная от вериг любви и пиетета перед Пушкиным, начисто переиграла влюблённую сестру и в статусе плохой девочки выглядела изумительно. И всем своим строем показывала сестре преимущества естественной "неправильности" над светским ритуалом и "правильными" традициями. Пушкин её только удерживал от крайностей на поворотах игровых коллизий.
  И Лиза в этот вечер выглядела гораздо ярче Рыкаловой и Сабуровой, вызывая убийственную ревность сестры. Пушкин отвечал на игру обычно сдержанной Лизы с глубиной и достоинством той ро-ли, которая девушке могла оказаться по силам. И Катя со стороны видела новый облик непохожей на себя Лизы. "Неправильная" она была и ярче и содержательней. - Может, эти "правила" отбросить? - подумала Катя и от этой мысли обрела новые силы. И жгучая ревность к родной сестре одолела все препоны тут же. Она стала не просто "неправильной", а в пику иной, чем была Лиза. Мог ли мужчина такое пропустить и не воздать по-своему? - Пропускали и не воздавали многие, но не Пушкин и дуэт женщин тут же перетёк в пластику перекрёстных трио и соло, которые длились очень долго и давались актёрам трудно. Они купались в почитании и ревности, а он питал их поклонением и пониманием. Открывшуюся женщину понимать легко и сёстры приобщились к пастве "неправильного" клира с гениальным ликтором. Они играли изысканные пьесы в четыре руки, а он писал их портреты тремя словами и одной строкой. Альбом Кати по окончании экспромта стал настолько крамольным, что его тут же обновили, вырвав несколько листов. Удалённое от чужих глаз спрятали и потом читали наедине или вдвоём, поскольку пиитические аккорды и акценты не всегда имели чёткое разделение по именам. Иногда Катя выдавливала из себя замечание о прочитанной строке:
  - Как он тогда на тебя смотрел! - Я чуть не умерла от ревности! - и сестра отвечала не менее страстно:
  - Ты же знаешь, я его обожаю! Пусть он и твой жених, но мой друг! И он не делает из меня куклу для мужских игр. А за это - хоть что!
  - Даже станешь цыганкой для утех, но как бы "по дружбе"?
  - Как-то на балу мы разговорились с Павлом Нащокиным и я спросила о его подруге-цыганке. Он сказал, что Пушкин с ней тоже дружит и его Танечка-певица и танцовщица сама ищет минуток уединения с ним, чтобы зарядиться. - Цыганка и первый поэт России!? - Так что, сестрица, у меня больше козырей по этой части.
  - О боже, ну что с собой делать?! - воскликнула Катя и сестра не замедлила дать отпор:
  - Ничего! - Просто стань неправильной сама! - и сестра со слезами ответила:
  - Не могу! - Я боюсь не остановиться! - на что Лиза вздохнула:
  - И я тоже! - этот ответ чуточку ободрил Катю, обнажив слабость умной, выдержанной и тактичной сестры. Пушкин был с ней близок и через своего друга Сергея Дмитриевича Киселева. За него она намеревалась выйти замуж и такая близость Лизу очень впечатляла и вдохновляла. Достоинства Пушкина она проецировала на жениха и видела свою будущность очень ясно. Поэтому отдавалась играм с предметом любви Кати с особым интересом и страстью. С Пушкиным она наслаждалась тем, чего не будет ни с кем более и тайком от сестры упивалась минутками уединения и невинными играми, от которых разрывалось сердце. Она ждала его приездов из столицы с таким же нетерпением, как и сестра. Если Катя выйдет за Пушкина, то ей не жить. Сергей очень удобен и хорош, но она настолько отравилась Пушкиным, что вряд ли смогла бы терпеть сестру замужем за ним! Пушкин её к Сергею подталкивал, шутил об их будущности и желал самого лучшего в семье - покоя! Уж он-то знал ему цену.
  Как раз в этот вечер и появился пресловутый донжуановский список. Дамы спровоцировали его на игру в фанты и обыграли под орех. Потом закрыли в комнате с альбомом Лизы, чтобы он туда что-то написал новое. И не обязательно стихи, милостиво разрешили молодые москвички. Новое так новое и гость воздал за их откровения собственными. Он не раскрывал подробностей к списку, сохраняя интригу и неразглашение хронологии женских имён. Его удалять из альбома не стали, понимая значимость и став щедрыми вровень с дарителем. Однако эта затея была и пробой пера в светских хрониках, и приближённой хронологией мужеских игр с женщинами. Настоящие имена он не выдавал никому и ни одна из таких дам потом не раскаивалась по поводу связи с ним. Даже Закревская, искавшая скандальной славы повсеместно, в его списке Дон-Жуана не была точно означенной.
  
  МАТЕРИАЛИЗМ, ЦИВИЛИЗАЦИЯ И ПОЭЗИЯ ЖИЗНИ + - начало 1830 года
  
  В Россию приехал профессор из Сорбонны, он был с частным визитом, имел целью знакомство с российской интеллектумальной элитой и для этой цели привёз рекомендательные письма к некото-рым лицам в стране и в том числе дипломатам. О нём узнал австрийский посланник Фикельмон и устроил небольшой ужин, куда пригласил Пушкина с Жуковским и Вяземским. Говорили на родном для всех французском и все нюансы звучания науки имели в первоисточнике. Французу было годочков многовато и он ещё помнил интеллектуальное эпикурейство эпохи Дидро и Вольтера. На ужине кроме Долли была и её мать в вечернем наряде и гость при её виде тут же подобрался, учуя в ней то, что настоящие мужчины чуют всегда - сокровенное женское. Быть королевой бала Елизавета Михайловна умела всегда и сразу же задала тон ужину при затенённых канделябрах, где она выглядела и загадочно и призывно. Долли с удовольствием ушла в тень, наблюдая своих воздыхателей в непривычных ролях слушателей и учеников. Даже возрастной Жуковский ей в альбом писал не единожды. Вяземский и вообще воображал себя первым рыцарем и лишь Пушкин особо не задавался, близкого знакомства не выказывал и в роли виртуального мужа выглядел вполне адекватно.
  Дружба с Жуковским и Вяземским для него значила очень много и он никогда не критиковал их мадригалы в чужих альбомах, склоняясь в почтении и чуть позже и через много страниц выкладывая собственные аргументы по поводу вожделенной сути хозяйки альбома, кем бы она ни была. Имея очень богатый и капризный вкус, Долли в Пушкине предпочитала супруга и минуток с ним никогда всуе не теряла. Супружеское в нём было настолько изящно и проникновенно, что она ревновала даже к Музе. Она хорошо знала упругую чуткость его тела и буквально немела от мужеских прикосновений, которые волновали и сводили с ума глубже самых чудовищный соитий. Мужеское в нём она сопоставляла с доантичным божеством Ра и подставлялась его сущности с хищным собственничеством Изиды. Быть Изидой она могла только с ним. Чуть поодаль и ниже обитал Шарль и уж совсем в преисподней копошились остальные смертные. Шарль с удовольствием вкушал плоды Пушкина в своей супруге и по мере возможностей устраивал для них интеллектуально-чувственные пиршества. Пушкина он уважал и понимал по-мужски, их дружба случилась сразу же и женщину они никогда не делили. Будучи материалистом и высшим чиновником одновременно, Фикельмон благодарно возвращал поэту из собственных сокровищниц. Ему было лестно видеть супругу в роли языческой богини и он не подозревал, что эта ипостась Пушкиным успешно возбуждалась практически в каждой зрелой и умной женщине. Совсем недавно такое вышло с Прасковьей Александровной Осиповой и он из-под её возрождённого шарма убрался едва живой. Наличие у Долли супруга сильно облегчала его участь и он привычно заступил на роль бога Ра.
  Учёный гость из Франции любезно спустился с небес наукообразия и выражался доступно для слушателей. Он начал с обзора развития культуры и выделил основные центры цивилизации, а потом перешёл к самому интересному и неоднозначному - распаду общественных формаций и культур. С его позиции все нюансы этих крушений с кучей фамилий и государств - лишь следствие объективных законов и никакого тебе провидения! Приоритет научной истины над божьим словом в России - крамола наказуемая, однако профессор философии знал, что его поймут и в лапы инквизиции не выдадут. И статус его слушателей был очень высоким, поэтому он просто излагал главную истину, не вдаваясь в дискусии по мелочам. И по глазам слушателей улавливал степень понимания своего текста. Первым по глубине был австрийский посланник, потом Пушкин, в некотором удалении Жуковский и графиня Хитрово, чуть дальше Вяземский и сугубо женское любопытство у молодой красавицы Долли Фикельмон завершало эту иерархическую лестницу.
  По части причин континентальных разломов в развитии цивилизации он выделил две основные: развитие самого человеческого общества и научные и экономические революционные перемены. Возвышение самой первой известной цивилизации шумеров в Месопотамии следовало из доминирования там общественных отношений и высокого уровня науки и техники. Общество шумеров устроило очень удобные для жизни города, использовало природные факторы сезонных разливов рек для сельского хозяйства, собрало в города громадные массы жителей и выстроило многоэтажные дома для жизни и культовых сооружений, впервые в истории цивилизации жрецы и священники служили обществу и были ему подотчётны, чего потом ни разу не повторилось. К закату их пышной цивилизации предки нынешних семитов ютились в неплодородных межгорьях и жили большей частью скотоводством, обменивая своё мясо и молочные продукты на привозное зерно. Тогдашние семиты на их фоне выглядели стадом дикарей. Грамотность общества шумеров тоже роль играла немалую и при отражении набегов в обороне городов принимали участие все. И тем самым число воинов увеличивалось в несколько раз. Вооружение, организация войска тоже роль играли и за многие столетия Шумер процветал, оставив письменный эпос. Вполне развитая математика, инженерия сооружений, общность государственных замыслов в ресурсах страны потом в Месопотамии ни разу не была повторена хотя бы в общих чертах.
  - А почему они, такие умные и сильные, исчезли с лица земли? - спросил Жуковский. Эта дан-ность в учёных дискуссиях отмечалась часто и какого-то одного ответа на него нет.
  - Было это очень давно, более четырёх тысяч лет назад и время стёрло многое с тех пор. А вот само возвышение мы видим отчётливо и оно в науке и культуре одновременно.
  - Вы сказали о связи жречества и самого общества, - вёл свою линию осторожный Жуковский, - в античности к жрецам ходили за советом и никогда не укоряли за несбывшееся предсказание. Счита-лось, что смертный люд их не сумел понять. Шумеры жили давно и нет прямых упоминаний о том, что жрецы снисходили до уровня смертных. Что подвигло вас утверждать про связь жрецов и общества?
  - Сейчас есть косвенные данные для этого и они исходят из тогдашнего эпоса, переведенного ассирийцами, язык которых нам ясен. Чтобы утверждать это, данных достаточно и суть их в том, что и высшие жрецы и правители избирались на сроки не более четырёх разливов, то есть, до двух лет. По-скольку их цивилизация просуществовала несколько сотен лет, считается, что около 400-600 годочков у них была некая система, которая все эти города держала в тонусе и без бунтов. И чужеземцев они принимали к себе, как бы приближая и приобщая к своей культуре. Все соседи, аборигены этих земель, шумеров называли пришлым народом и избранным. Они сразу же явили себя хозяевами жизни и вскоре воевать с ними уже никто не пытался, а вот породниться - это считалось почётным. Граждане шумерских городов были повально грамотными и свободными. Рабовладения там не было и оно не поощрялось у аборигенов-соседей. Это первый уникальный для той эпохи факт.
  - Почему так? - спросил Вяземский, про античность и тогдашнюю культуру и законы знавший порядком.
  - Оно им не было нужно из соображений здравого смысла и собственной общественной жизни. У них было обширное и сложное городское и аграрное хозяйство, где труд невежественных невольни-ков не применить. К тому же они были государством, не ведущим захватнических войн. Их рационализм заключался в том, что дикие соседи на неухоженных землях им не нужны и собственное приращение богатства заключалось в возведении городов такого же цивилизованного уровня рядом с уже обустроеными. Такая концентрация позволяла не распылять воинских сил и на набеги отвечать тут же крупными силами, которых в рамках собственных территорий предостаточно. По оценкам специалистов их города имели население более 150-200 тысяч жителей и у таких единиц государственности имелись отряды до 15-20 тысяч воинов с готовыми ресурсами вооружений более высокого качества, чем у кочевых агрессоров. Естественные границы городов имели сторожевые пункты по периметру и это для той эпохи нонсенс. У агрессоров не было никаких шансов. Оборона городов и фортификация началась с эпохи шумеров. Рациональных и организованных. Почему они ушли в пески истории, неизвестно и непонятно. Может, чума или холера, они в городах развиваются быстро. Но это лишь предположения. Про исход цивилизованных шумеров в лету у соседних выживших народов ничего не сказано. И после этого на огромной площади от Индии до Атлантики тирания сильных стала правилом. Менялись этносы и имена, но тирания и безконтрольность власти не менялась.
  - А как же тезис, что высшая власть от бога? - напомнил Фикельмон тысячелетнюю мантру власть предержащих.
  - И имена божеств менялись в угоду высшему жречеству и властным элитам? - Да, то так. В древнем Египте их меняли не один раз за известную нам историю более полутора тысяч лет, Рим в угоду рацио сменил язычество предков на тотальную религию рабов и Европа вскоре застыла чуть не на тысячу лет в невежестве и дикости. Тирания стала тотальной, а просвещённых и мудрых жрецов сменили угодливые священники, которые правили чужими руками, прикрываясь религиозными символами. - Тысяча лет тирании и дикости после эллинского расцвета науки и искуств!
  - Кто победил в итоге? - прозвучало дружно ото всех и гость улыбнулся:
  - Рабы! - Рабское в нас и низменное. И христианство, и мусульманство имеют один корень - мы рабы божьи! Мы паства неразумная, а церковь направляет наши помыслы.
  - Якобинцы и сан-кюлоты были сплошь афеистами и куда их сие занесло? - спросил Вяземский, не любивший, ни республик, ни священников.
  - Разве можно считать Дидро и Вольтера распутниками и развратниками, хотя оба любили вкусное и приятное? - Вы точно отметили корень зла сан-кюлотов - их занесло! И от них тут же откололись все умеренные и здравомыслящие граждане. Им бы закрепить главное завещание Дидро и Вольтера - гражданство и искоренение рабства в душах. Увы! - Они стали казнить неверных, как самые примитивные адепты мусульманства, вместо сеяния и пестования вечной истины и добра. Но свою роль они сыграли и народ проснулся от летаргии монархизма.
  - Дорогое похмелье для целых родов Франции! - заметил Жуковский. В общих чертах так думали и остальные слушатели француза.
  - Согласен, господа, но мы эту неминуемую страницу перевернули. И теперь наше общество лишено хотя бы болезни монархизмом. Ограниченная и символическая, но не абсолютная и бесконтрольная.
  - Что-то по-большому счёту у вас переменилось?
  - Да, власть стала отражать требования большей части общества и на рынке сразу же появилось много нового товара. И нашего, и заморского, то есть, колониального. Вино подешевело, но есть и дорогие сорта, которые не всем по карману, к тому же у нас уже нет голодных бунтов! Хлебных спекулянтов перебили сан-кюлоты и эту традицию новые власти не стали искоренять.
  - Как отмеченное вами во Франции соотнести с Россией? - В самых общих чертах? - неожиданно для всех спросила Долли. О ней умные мужчины слегка подзабыли и в своих поисках вечной истины не учли.
  - Мадам, я о вашей стране знаю меньше, чем хотелось бы, потому и приехал для собственного просвещения по этой части. Но из той информированности, что у меня на этот счёт сложилась, отмечу лишь самое-самое. - Ваш крестьянин производит меньше нашего примерно вдвое. Я сужу по вашим и нашим сводкам. Вы промышленных товаров больше покупаете за рубежом, чем производите сами. Мы тоже в этом отношении не пример и с Англией равняться не можем, но и по этой части вас превосходим. Грубо оценивая эту часть, она выше вашего уровня примерно в три-пять раз. Население Франции при этом намного меньше, чем в России.
  Рудничное дело и металлургия больше развиты в Германских государствах, но и у нас они не на задворках и войны за Саар, Эльзас, Лотарингию и прочие наши окрестности, это войны за ресурсы для страны, а не за честолюбие сановников. Имперские амбиции у наших правителей периодически появляются, но в целом наша территория сложилась уже давно и теперь лишь обустраивается. У вас же налицо хроническая болезнь империй - неуклонный рост территорий и проблем, с ними связанных. Слава всевышнему и вам тоже, вы нас от этого отучили надолго. Относительно ваших и наших элит при власти, тут общего предостаточно: обе расточительны и без хозяина в голове. Но ваша поголовно читает наши романы в естественном их виде, а наша о вашем языке и культуре не знает ничего. Я это о властной элите, а не интеллектуальной. Про ваши несвободы вы знаете больше и глубже, со стороны же ваша страна выглядит замороженным уникумом. Французы после разгрома Наполеона видели всяких победителей и ваших солдат и офицеров из числа грабителей-победителей выделяют, они не швабы и не англичане.
  Ну и грамотность народа. У нас неграмотных солдат тоже хватает, они в основном из провинции и деревень, но в больших городах неграмотных нет вообще. Высшая школа у нас с давними традициямии, о ней я не буду говорить. Ваши крепостные грамоте, как я знаю, редко обучены. Вот и судите о вас и нас. К тому же вся наша культура так или иначе несёт на себе следы имперского Рима. Войн Рима и остальной Ойкумены тоже. У вас иные корни и с нашим средневековьем и борьбой с ведьмами вы знакомы по нашим историческим книгам. К тому же, через Францию прошли все крестовые походы и религиозные войны. В этом отношении вы чище нас. Это видно даже по вашим тщеславным высшим сановникам. - Чистота расы и пастораль этнического пленера по Вольтеру, в этом есть частица России. Незамутнённость веры в высшую справедливость у ваших и примитивная корысть у наших прихожан своими основами отличаются значительно и сие отмечают все наши путешественники из России.
  - Лорд Байрон выступил в парламенте с речью в защиту ткачей. Её ваше общество приняло с глухим ропотом, несмотря на положительный резонанс у простой публики, почему так? - поинтересовался Вяземский.
  - Речь сама по себе хороша и эмоциональна. И как бы заставляет увидеть положение угнетённой жертвы, коими являются ткачи. Однако есть и иная часть проблемы, о которой он умолчал. А речь идёт о техническом прогрессе, который улучшает труд на фабриках и делает их более производительными, теперь десять условных ткачей выполняют работу пятидесяти. И ткань от новых машин для покупателей дешевле намного, с учётом стоимости машин удалось снизить расходы по всем статьям и итог - фабрика выпускает гораздо больше ткани меньшим числом работников. На той же фабрике больше машин не поставить, поэтому вышло так и уменьшилось число работников. - Прогресс? - Да! А вот дальше уже всё очень интересно!
  Частный капитал берёт труд работников в наём и в итоге выдаёт товар на продажу. Сколько надо ему работников для дела, столько и берёт. Дело же администрации графства создавать условия для того, чтобы рабочие места не исчезали в результате технического прогресса. Они от государства на то и поставлены! Но разве потомственные пэры в таком невежестве и лени признаются! Вот они и переводят всё на фабрики. И в судах высших инстанций тоже вопрос ни разу не подняли. А кому, как не им знать всю эту казуистику. Поэтому речь молодго пэра проглотили и засунули в долгий ящик. Поэт там больше не появлялся, с деталями не разбирался и дело ткачей спустили на тормозах.
  - А если бы с речью выступил кто-то другой?
  - Размазали бы по стенке и выбросили на свалку. - Не суйся, куда не надо! А Байрон для них хоть и худой пэр, но свой и ему сошло с рук.
  - А как вы представляете общество будущего, чем оно отлично от нас? - продолжила свою ли-нию Долли.
  - Если в чертах общих и национальных меж не касаясь, то оно сильно от нашего отличается. - Никаких деспотий, королей и республик! - Странами, департаментами и районами управляют специа-листы, знающие своё дело, как доктор или инженер своё. Не справился, тут же заменили. И корень перемен общий для всех народов - осмысленный и свободный труд на собственной земле и множество фабрик с машинным производством. Таких фабрик, где новый свободный труженик в удобном и светлом цехе производит гвоздей или лопат в тысячу раз больше, чем на нынешних грязных фабричонках. То же касается и труда на земле, где на поле в сто акров на жатве будет занято не больше дюжины сельчан. А остальные также умно трудятся где-то в другом месте и так же полезно. Все знают грамоту и читают газеты, листают умопомрачительные романы и ходят в театр и на балы. Тогда ни голодных бунтов, ни мятежей против королей и баронов, ни войн с соседом, у которого можно поживиться за счёт его бедности и отсутствия армии.
  - И как бы это выглядело у нас, по-нынешним видам Петербурга? - завершила линию Долли и гость призадумался, но поскольку в его модели будущего Франция и Россия в общих чертах равны, то он применил испытанную схему к России:
  - В Петербурге улицы прямые и сам бог велел устроить на них главные рельсовые дороги по городу, а покрытые брусчаткой остальные улицы имеют желоба для коллей дилижансов из дерева и там не так шумно, тротуары для пешеходов широки и засажены кустами цветов и диковинных деревьев. Дома высокие и в них есть всё нужное для обихода, во дворах больших домов нет сараев для дров и сена, зато масса удобств для жителей. Ну и храмы, у вас их много, как и у нас, но там, в этих созданиях человеческого гения и инженерных умений, будут места для культурного общения граждан, а не проповедей клерикальных сановников как бы прихожанам. - Все грамотны и так и знают, что им делать и без советчиков.
  Когда гость ушёл и шумная беседа поэтов-вольнодумцев перетекла в семейный диалог, Долли спросила у Пушкина:
  - Хоть что-то в его афейских идеях тебя настораживает или напрягает?
  - Нет! - Мне всё нравится, особенно инженеры вместо губернаторов и кабинета министров при Государе. Пестель с Кюхельбеккером на Сенатской площади хотели чего-то подобного, я полагаю. Странная вещь, такие же идеи для просветителя из Франции допустимы вполне, а у нас кончилось, сами знаете, чем!
  - В его футуризме нет места ни тираниям, ни королям, ни республикам! - Наше самодержавие - это вариант деспотии, - заметила Долли, сидя на диванчике и обозревая обоих мужей. Они такие разные и она упивалась владением такими сокровищами.
  - Что-то в моём гусарском сердце говорит, что с женой в таком деле спорить не следует, - сказал Шарль Фикельмон.
  - Ты не выдал своих мыслей на этот счёт, мон женераль! - сказала жена по-французски и под-толкнула к откровенности.
  - А что я могу сказать? - развёл он руками, - этот философ выразил все наши чаяния насчёт дес-потий и республик и указал пути, где маратам и санкюлотам найдут иное применение и всю свою прыть они потеряют ещё в школах. Больших и основательных, а не нынешних забегаловках для нищих. Будь в Конвенте хотя бы четверть инженеров, а не трое, ему бы и в голову не пришло гильотинировать Марию-Антуанетту, а её мужа-красавчика можно использовать в костюмных спектаклях о жизни королей. - Очень колоритная личность!
  - А что вы скажете о его идеях насчёт женщин? - коварно понизила голос Долли и мужчины по-добрались, поскольку идеи философа на этот счёт не нравились обоим. И дипломат, профессионально расправив плечи, убедительно провозгласил:
  - Очень интересно, стоит обсудить, как считаете, Аликс?
  - Я как-то не понимаю границ его трактовки слова - свобода женщины в мыслях и деяних! А про мысли и вообще не о том. - Она же и так чего только мысленно не вытворяет, вслух роняя иное совершенно. И это при нынешнем почти домострое. Что будет, если дозволить законом?! - И потом, многие женщины совершенно не нуждаются в неких особых свободах, имея реальную власть и средства для жизни. Касательно тебя, Долли, я считаю, что ты и так свободна! Я сам считаю и для меня ты именно такая, несмотря ни на что. Какие ещё тебе нужны свободы? - Чего ты лишена и страдаешь от этого?
  - Да, мон шер, я тоже так думаю, - поддержал Шарль.
  -Ладно, - ухмыльнулась причудливой солидарности мужей жена, - вам привычно - я под вами и для вас. И вы делаете выбор, делая меня носителями своего семени. И детки у нас будут с вашим именем. Меня упомянут только в церковной книге при крещении. А если, положим, я играя с вами в прекрасное или сокровенное, зачну плод с кем-то третьим или четвёртым, кто покажется для этого более практичным? Что-то в будущем дитяти будет от зачавшего, но другая часть от меня и я смогу, вынашивая его, прибавить собственных, как вы говорите, вистов. Имя у дитя моё. Воспитание тоже, любовь до дней последних и остальное по закону природы. И я его не брошу никогда, хотя зачавшего могу забыть уже на следующий день.
  - Вот эта моя свобода вам понятна? - сказала женщина в итоге и в комнате повисла тишина. - За-тронута главная привилегия мужчины - быть сверху везде и всегда! В варианте Долли всё иначе: жен-щина грешит и любит в тех же границах имущественных и нравственных рамок, как и мужчина. Имеет ли она на то цивилизационное право?
  - Чего ты хочешь, Долли? - первым опомнился поэт, - ты слабая и прекрасная и это один мир и там я твой поэт и воздыхатель, а ежели ты со мною наравне гуляешь в кабаках и травишь меня собака-ми, чтобы я не испортил твою причёску в кадрили от кареты до дома, то ты не моя Долли, а я не твой Аликс! - По такой даме я страдать не буду и моя Муза будет жить спокойно, зная, что я ночую только дома.
  - Любишь ты меня слабую, нежную и беспомощную? - Но не амазонку?!
  - Моя драгоценная прелесть, - отвечал поэт, - разве можно любить и обнимать тигрицу? - Настоящую тигрицу обычному мужчине, а?
  - Вы хотите сказать, что тигрице надо искать свою долю среди тигров и оставить в покое поэтов и гусар? - И мужчины дружно развели руками.
  - Другими словами, вы за прежнюю систему, где женщина внизу и ваше право делать с ней, что угодно?
  - В общем, наверное, так будет с любой не мужской идеей. Идея философа абстрактна и к тому же лишена строгой научной логики. Я таких идей и теорий слышал немало и умею видеть в них корневую часть. В строгой логике тебя не потянет на консумацию, как бы она ни выглядела, а мы не допустим твоего падения, какой бы слабости ты не выпила за ужином, - резюмировал дипломат, ему такое привычно по роду работы. Подумав хорошенько, Долли решила, что и ей прежняя система больше по душе, а теория философа - лишь способ спрыснуть мозги от дурмана светской жизни. И в памяти остались слова об удобном транспорте в столице и цивилизованных селянах в деревнях.
  
   СУДЬБА. - НЕУМОЛИМЫЕ МОЙРЫ ИЛИ БАЛАГАН? 1829-30
  
  Именно в интимной апологеме проявилась тема беседы Пушкина с Долли, как доверенной знакомой одной одинокой дамы-распорядительницы Фортуны. Эта дама за карточным столом играла крупно и обычно выигрывала. Ни сообщников, ни врагов, ни партнёров - она в блеске красы и полный набор игроков.
  - Она и впрямь так много знает об игре? - спросил Пушкин как-то, когда они с Долли Фи-кельмон обсуждали соперниц графини очень детально и без особых церемоний и этикета. Долли стояла у зеркала и наводила штрихи к обственному портрету, поглядывая на поэта и по его выразительным очам добавляла или убавляла собственного звучания. Переводить мужские эмоции на себя путём изменения причёски, деталей одежды и обуви - это особенная семантика и ею жена двух мужей владела в совершенстве. А живопись на лице - это совместное творчество и здесь они легко достигали гармонии. Сегодня первый муж в английском клубе, там неформальный мальчишник дипкорпуса столицы и он не вернётся до утра, так что их супруги от своих обязанностей свободны, а у Долли зритель и ценитель один - Пушкин. И она, будучи готовой к такому обороту всегда, ответила об игре, давно и сильно его мучающей:
  - Думаю, да, - и лишь в самой игре, но в ней она само хладнокровие и совершенство. Она незамужем и вполне свободна, так что удачная игра - это сильная и надёжная помощь для одинокой женщины.
  - Свободная женщина ничем не увлекается и слабостей не имеет? - Ты верно шутишь? - Таких дам не бывает по своей природе!
  - Значит природа на ней отдохнула и её слабости никак на игровых качествах не отразились.
  - Мы к ней как-нибудь сходим?
  - Ты и я?
  - А что? - У тебя и у меня репутация, так что...
  - Ну, не знаю! - Ты станешь в ней копаться, а меня одолеет ревность. - Пожалуй, нет, Аликс, нет!
  - Она так хороша, что ревность твоя загодя?
  - Ей около сорока, но выглядит лучше твоей Верочки! - выдохнула вдруг Долли и тут же пока-чала головой, укоряя себя за невыдержанность.
  - Парочка тайных любовников с именем в гости к незамужней даме - это самый изысканный бон-тон! - Долли, давай чуточку раскроемся и она нам возместит из одной зависти к тебе. - С нашими репутациями да с визитом к карточной королеве! - Долли, обещаю, буду с тобой мил и роскошен, будто визит к даме - это часть свидания с тобой. А она - лишь страничка нашего приключения, - Долли, милая, ну же! - выложил Аликс так страстно, что женщина не устояла. Она была так же флюидна и порывиста, как прародительница Ева и проверенным изыскам домашнего свидания с мужчиной предпочла адреналин сомнительного визита к удачливой картёжнице. - Зато какой адреналин!
  - Хорошо, - сказала женщина, - сейчас и поедем, она как раз должна быть дома.
  - Вы изумительны и я вас обожаю! - ответил мужчина и вручил достойную награду.
  Она потянула на мириады мгновений, широчайшую гамму чувствований, нервное перемигива-ние меж собой прислуги, суету поварских, бесконечные переходы графини из будуара в спальню, мужний кабинет и комнату отдыха Пушкина, перемены нарядов и прочее, но адреналин предвкушения перевесил и визит к даме всё же состоялся.
  Марго Тасская выглядела чуть моложе своих лет, держалась просто и независимо, что и составляло её особую прелесть. Таких женщин в салонах столицы множество и они образуют некий обобщённый портрет женской чувственной радуги. Что-то в недавнем прошлом Долли и Марго связывало, поэтому они общались коротко. Как и уговаривались, Пушкин играл страстолюбца, а Долли - не устоявшую перед очередным искушением. Собственно, им особо и играть не пришлось - так, немножко прибавили в одном, подчеркнули другое и слегка раскрылись в третьем. Ну и визит к даме - это каприз мужчины.
  Отбить мужчину у замужней подруги - этому фокусу тысячи лет и хозяйка тут же приступила к делу. Поскольку Аликса интересовала сама дама, как совокупный продукт игры природы и требований общества, то он раскрылся ей и подталкивал на откровенность.
  Уже вскоре Марго поняла, что гости не лукавят, репетируя грядущее меж собой и вернувшись домой, предадутся страсти до небес, она видела это уже сейчас. И, отвечая невысказанному желанию хозяйки дома, Пушкин в очередной раз сыграл в роман с незнакомкой по почте. Долли чуточку ревновала, Пушкин заверял в верности их дружбе, а Марго любовалась мужским индивидом. Даже в случае неудачи поэт её не забудет и нынешняя зацепочка окажется в самый раз. Несмотря на то, что сегодня Долли женщина Пушкина, сам Пушкин был как бы ничейным и эта истина известна в столице всем. Ну и вот в такой интимной обстановке он был милым очаровашкой, так что Долли не просто так в него влюблена и столь откровенна в женских проявлениях -она на что-то надеется. - На что? Любопытство - качество женское и его всегда ей прощают, чем бы оно не кончилось. Хозяйка решилась, раскрылась и оказалась настолько интересной, что гости задержались.
  Когда они возвращались в особняк посольства, аромат карточной королевы окутывал обоих, напоминая о криминале прошлого с ней у Долли и о манящем от загадочной дамы у Пушкина. Что их могло связывать - не главная тема, но ведь и его потянуло туда же. И сия тайна зачиналась в Италии, дату он примерно вычислил и к той точке уже потянулся, поскольку Долли не просто женщина, а виртуальная супруга, а раз так, то...
  - Долли, я твой должник, что хочешь? - сказал он, заглядывая в её очи и удерживая женскую руку в своей. Женщина ещё была не в состоянии что-то думать и требовать, поэтому шепнула:
  - Сашка, ты сволочь! Ведь знаешь всё и ...И она ему поведала сокровенное из своей молодости, когда Марго своему ремеслу только училась, а Долли уже размышляла замужестве за дипломатом.
  - Она умела соблазнять и тебе её манеры пришлись по душе?
  - Она даже не соблазняла, а просто обозначала это, остальное у нас вышло само собой.
  Другие подробности Пушкина тоже интересовали и Долли не стала таиться, выложив всё. - А там такое!
  
  Карета остановилась у парадного входа и лакеи встретили жену посланника европейской дер-жавы. Мужчина из глубины экипажа так и не появился. Его отвезли в клуб и там он пробыл ещё какое-то время, обеспечивая алиби для своей дамы. Это было нетрудно, так поступали многие и служители знали точно, что посетители там бывают с самого вечера и до утра, периодически отлучаясь по делам. Записей не вели, уважая свободу своих членов, и на вопросы жандармов пожимали плечами.
  Пушкин сразу же вошёл в игровую комнату и сравнил описания Марго с тем, что увидел сам - Марго всё описала профессионально. Уединившись в уголочке, он тут же сочинил краткий мадригал, где воздавал уму и очарованию женщины. Запечатав его в конверт клуба, он отправил посыльного к Марго. Через час пришёл ответ и он вернулся к даме, ждущей мужчину.
  Он её исповедовал, а она каялась в грехах, обещая их умножить и утончить. Женщина была изумительна, но её историю нельзя делать публичной!
  - Марго, ты сугубо женское божество и по части лукавства Гермесу до тебя никогда не дотянуться! - сказал он, когда они в середине следующего дня очнулись от исповеди.
  - У меня нет духовника, как заскучаешь, сразу и приходи. Мы окунёмся в мою подноготную. - Она не слишком черна? - ответила женщина.
  - Нет, Марго, нет! - Просто у тебя сюжет и краски особые. Да и не бывает настоящей женщины без грехов!
  - Значит, обо мне никто не узнает?
  - Твоя история - это для Книги Больших грехов. - Может, её напишут в чистилище?
  - Тоже верно, надеюсь, книги пишут не тамошние служки.
  - А Софокл, Шекспир и прочие?
  - В том и есть справедливость!
  - Ты в неё веришь? - удивился мужчина и женщина улыбнулась:
  - Ну, конечно, же, нет! - И ведь ты тоже? - и мужчина кивнул, соглашаясь с женщиной. Диалоги с такими дамами всегда увлекательны и откровенны. Но об этом лишь наедине и без посторонних. Таинство взаимного проникновения началось неспешно, с приглядывания и набора шагов и ноток в первых диалогах. Он умело открывал нужную страницу, а она играла хранящиеся там ноты. Поскольку мужчина всегда лидирует и задаёт тон, то женщина отзывается послушной арфой и лишь применяется к рукам музыканта. Она может звучать нежно или страстно, однако лишь те ноты, которые открывает мужчина. Ей бы хотелось самого пространного и глубокого звучания, феерических пассажей и звучных аккордов, звучат же ноты, которые по нраву мужчине и осадок от игры с ним - это желчь от несыгранного.
   Пушкин знал, за чем пришёл к ней, и все партии сыграл до конца. Это цинично, но такова жизнь поэта и у неё нет иных способов найти сюжет, рифму или идею. С Марго многое проще, поскольку ей не нужно лицемерия в предваряющих словах и жестах и к сокровенному готова всегда. В этом она являла честь профессионала сердечного фронта и поэт с удовольствием ответил взаимностью. Вышла изумительная инструментальная пиеса и Марго впервые увидела все ноты в полном их звучании без купюр.
  - Я - это невероятная смесь яда с амброзией? - спросила она, изумившись и удивления не скрывая.
  - Редкая женщина - не змея втайне ото всех! - развёл поэт руками, как бы успокаивая и уверяя в состоятельности одновременно.
  - Что ж, благодарю за такое проникновение! - Могу я чем-то сие компенсировать?
  - Немножко себя из девичества, когда хотелось отравить гувернантку и ускакать с гусарским офицером. - Такое у вас было?
  - Разумеется! - улыбнулась она и поведала свою историю. Без особых метафор и аллегорий, но с привычными для женщин деталями портретов и туалетов. И в завершение она спросила: - Этого достаточно?
  - Разумеется, мадам, более чем! - Теперь мой черёд.
  И принялся за очередной мадригал. Она стояла рядышком и своим дыханием заменяла волнительность и пиетет музы. Взрослая женщина - это напиток, которым никогда не утолить жажду, более того и сама искусительница преображается настолько, что пьёт собственную отраву вместе с мужчиной и хмелеет сильнее него. Так вышло и на этот раз.
  - Вы сущий диавол! - восхищённо шептала она, подглядывая через плечо и моля для поэта о милости особой, которая желанней и опьянительней любого вина и сокровенной отравы. И вот оно, рождённое совместно:
   ТРИ КАРТЫ
  
  Три карты - вот она, юдоль!
  Судьбы прибежище господ убогих,
  Во фраках все, но в думах - чисто голь:
  Ни чувства в них, ни верностей, ни логик.
  
  Играть без нот и без уменья - грех
  И музыка не сложится в итоге,
  Сарказм, ирония и хриплым мнится смех
  И балаган с петрушкой на дороге.
  
  И три гроша последние бродяги
  В карман обманщицы лукавой попадут
  За видимость кальянную отваги
  И реверанс отвесит мерзкий шут:
  
  - Поставь на даму! - Она удачу вынет!
  - На тройку тоже жребий есть в везде,
  Но тут же в жилах кровь твоя застынет,
  Туза купив - он будто конь в узде!
  
  Три карты - вот судьба и счастье,
  И, чтоб поймать, ты миг останови
  И пусть глаза другие блики застят,
  От этих лишь томление в крови.
  
   Войди в чертог и сверь себя с колдуньей,
  Её вердикт знаменьем угадай
  И льни туда, где ветер страсти дует,
  Три карты верные и вот он - тризны рай!
  
  Ни чести, ни труда, ни знаний омовенья,
  Три карты лишь - вот горестям финал,
  Три карты лишь и райских птичек пенье
  И пиршества до дней последних зал!
  
  Здесь князь - в отрепьях жалких дервиш
  И так же наг, как лист, кавалергард,
  И фраза ближнему: - Ты в предсказанья веришь?
  - Вот вечного безумия азарт.
  
  Колдунья жалким умыслам не верит,
  Вчистую на трёх картах разорит,
  Потом умчит на мыслей дальний берег:
  Там лампа чёрной истины горит.
  
  - Лампада чёрной истины! - это нечто высшее о нас, - так в три слова обозначила его опус Мар-го. - Чуточку комплиментарно, но всё так!
   И они разошлись, заполучив достойную компенсацию за труды, время и прочее.
  
   БОЛДИНСКАЯ КОНВЕРГЕНЦИЯ 1 - осень 1830
  Сам приезд в имение проходил в виде вынужденнойобязанности принять Кистенёвку во владение из общей доли Пушкиных, выделенной ему для обзаведения хозяйством в связи с предстоящей женитьбой. Сама деревенька небольшая и особых забот не предполагала, однако что 50 душ, что 500 - хлопоты и процедура одна и та же. Все планы меняла тотальная закрытость кордонами в связи с холерой. - Никуда не выехать без особой бумаги от начальства, а за бумагой поездить - три смены подков сменить! И слухи о смертях в карантинных зонах только подогревали страх и беспокойство русского провинциального общества. Но Пушкину изоляция давно стала привычной и он легко применился к ней, с едва скрываемой иронией отвечая на беспокойство - как вы там, Александр Сергеич в изоляции за кордонами? Не писать же всем, что сие неожиданное благо развязывает руки и фантазию на много недель. - Для всех ужас заточения, а ему нирвана и творческий эдем!
  Для дворянской элиты, к которой в какой-то мере принадлежал поэт, и нирвана и эдем имели совершенно иные очертания. Надеть крестьянскую поддёвку и бражить с мужиками на ярмарке ему так же интересно, как и наблюдать празднесто с балкона губернаторского дома. И потом вместе с самыми выдержанными собутыльниками его можно отыскать с кем угодно и где угодно: Пушкин был очень хорошим собеседником и благодарным слушателем, так что после большой проверки спиртным ему доверяли самое разное из слухов и легенд из местной истории. Более того, доверяли и в совершенно интимном, куда барам хода нет - домашние скаски и веды от деревенских колдуний, тайных и шепотком, потому господству и неизвестных. А там и заговоры, и привороты, и отравы для соперниц, и молитвы во спасение. И всё тайное и попами непризнанное! На лице поэта написан интерес и понимание, а это важнее всего.
  Холеры и прочие напасти были всегда и народная память их укладывала в собственные анналы по особой системе. Барин сразу же пояснял свою генетику по части происхождения и мужики смекали, где та самая Африка и арапы, её населяющие. Так что поэт своей линии нисколько не стеснялся и она принималась народом с собственным доверием, поскольку не у всех с пращурами ясность. Иногда он уходил из Кистенёвки по кругу и возвращался через несколько дней. - Где и у кого ночевал? - Где при-дётся и как примут. И дневники пополнялись жемчужинами редкой чистоты. Попадались откровения от родни пугачёвцев и там такое....
  В общем, Пушкин и барин, и дворянин, и столичный эстет, но с мужиками общался на их родном языке и уважал верования и пиетет к родным гробам. - Без родных гробов - мы никто! - так рекла молва и он понимал корни речённого. Однако в письмах, которые кроме адресатов читали и жандармы, строго по ординару и принятому: холера, карантины, смута в народе и тоска для дворянина.
  А теперь о конкретном. Быт Пушкина в Нижегородском имении протекал в обычных рамках провинциальной жизни с визитами к соседям и приёмами гостей. И поскольку он тут бывал наездами и из дальних соседей мало кого знал, то всё это проходило рутинно и без особых эмоций. Однако репутация первого поэта шла впереди остального и ему периодически приходилось переключаться на чтение своего и разбирательство чужого творчество. Не так далеко было имение Языковых и взаимные визиты шли более близко и естественно. С поэтом Николаем Михайловичем они составили пиитическую корпорацию, к которой примкнул старший брат Пётр Михайлович, геолог по профессии. И дискуссии с ритмических и пиитических часто перетекали на темы сотворения мира, где геолог их учил жизни легко и безнаказанно. Если братья к такому уже привыкли, то Пушкину сие было в приятную новинку и он с интересом узнал ещё один научный взгляд на библейские истины. Что-то подобное он и сам подозревал, многое в иных версиях слышал от людей образованных, но сказанное геологом было чистой наукой и сомнениям не подлежало. Очерк истории Земли от космического хаоса кольцевых туманностей до нынешней благодати гор, лесов и океанов выглядел очень логичным и вставить туда лубочные библейские каноны, что называется, некуда!
   И геологическая наука была существом межнациональным и надгосударственным, как физика и геометрия. И месторождения руд во всех частях света подчинялись одним и тем же правилам. "О слоях земных" Пушкин читал в трудах Ломоносова, поэтому к просветительству старшего Языкова отнёсся с особым вниманием, по обыкновению делая заметки и рисунки. Когда через много лет эти чертежи и схемы разбирали пушкинисты, то немало удивились оригинальному пониманию отчаянного гуманитария сугубо технической зауми. Имея по этой части не очень системное и неглубокое образование, Пушкин проявлял отменный интеллект, которого вполне хватало для понимание незнакомых ему материй. И он обладал главным качеством как литератора, так и учёного: знал или стремился узнать, как устроена любая вещь! И успешно раскручивал что историческую, что техническую конструкцию для собственного понимания проблемы. И обычному для гуманитария качеству - переспорить или переубедить оппонента нагромождением эмоций и придуманных философий, он противопоставлял иное - раскрытие природы процесса или явления, о котором спор. А это уже чистая наука, касается она пиитической ритмики или природы мировых катастроф - всё равно!
  Кроме рутины и пиитической каторги у него водились и сердечные программы, которым он отдавался с привычной отвагой и энергией. У него с собой были комплекты одежды на все случаи жизни, среди которых водились и экзотические для средней полосы России фески, турецкие шаровары и восточные замшевые полусапожки с загнутыми носами. И он их не возил в сундуке, не доставая, а практически ежедневно менял всё и вся: утром был в европейских бриджах, а к ночи и гостям облачился восточным модником в атласном халате с замшевыми сапожками на ногах и затейливой феской на голове.
  Репутация первого поэта и человека в высшей мере публичного заставляла соответвовать этому и внешне. На такое он отзывался нечасто и по неясному для окружающих капризу, заранеее прощающему всё и страждущему от кумира очередного чуда. Одним из наиболее известных шокирующих бытовых моментов были его громадные ногти, на которые все обращали внимание. Первый поэт не может танцевать как-нибудь и он постоянно следил за переменами в этой части, совершенствуя манеры и приёмы бального плана. Он всегда отвечал на приглашения и ни разу не сидел надутым бонзой, а веселился со всеми вместе. В провинции жили те же поместные русские дворяне,что и столицах, поэтому развлечения мало чем отличались от московских, компенсируя среднее качество музыки свежим пленером за окнами и любопытной ребятнёй за оградой имения. В остальном же балы свою роль играли и создавали иллюзию причастности к общественной жизни громадной страны. И обычно они являли собой уменьшенную копию столичных, где поэт так же чудил, отключаясь от диалога с кем-то на мысль, идею или необычную рифму и так же неожиданно возвращаясь в общество. Теперь такие вещи Пушкина не смущали и он просто перемещался из одной ойкумены в другую. За ним наблюдали ненавязчиво, уважая личность и понимая даже рутинное как проявление возвышенного, хотя в провинции такое более объяснимо, учитывая её девственную чистоту морали и нравов. Особо за ним приглядывали женщины и потом по эстафете передавали наблюдённое и подсмотренное. И от посторонней дамы следовало замечание или вопрос на эту тему, ненавязчиво и чуточку стыдливо. Пушкин отвечал всегда и это только прибавляло весу его репутации. Ну и он уже привык к тому, что есть местные пииты и танцовщики и с удовольствием переводил внимание на них. Барыни, пишущие стихи - это всегда изящно и соседки Языковых присоединялись к спонтанным чтениям после танцевальных вечеров.
  Встреча в Болдино со своим прошлым в облике похорошевшей Эды стала новым отрезвлением и излечением от очередных иллюзий о юных девах и молодых женщинах: вызревая, они преображались неузнаваемо! Эда к нему пришла в первый же вечер и в угасшей было страсти возникло новое свечение. Молодая женщина его боготворила, готовая на любой вариант связи, в том числе и Зевса с Данаей. И грех новой идиллии уже было наметился ровным истечением, как вмешались Мойры, без жалости оборвав нить её жизни, и он встретился с лесной феей. И по уши влюбился. В очередной раз сильно и безнадёжно! - Прежнее куда-то отступило и он отдался новому для себя состоянию. В нём не было и признаков известных коллизий с женщинами.
  Женщиной была дочь пасечника и духобора по убеждениям. Роман с ней начался моментально и уже на третий день превратился в интелектуальный и чувственный пир, где женщина на равных и придумывала затеи похлеще мужских. - Она ему думы и сказания о леших и водяных, он ей о волшебницах и колдуньях из чужих эпосов. Удаляясь от неё, он горел рифмами и идеями и по приходу домой с лёту и блистательно завершал всё, прежде рутинное, тупиковое и бессмысленное. И утром шёл к музе за вдохновением, а она с удивительной щедростью дарила и себя и своё волшебство. Выдав дневную норму, он отправлялся к лесной нимфе за новой порцией наркотика. И так чуть не каждый день удивительной осени. Когда карантин на дорогах убрали и он попытался прорваться в Москву, уже с полной коробушкой завершённых творений и кипой новых идей и замыслов, случилось непредвиденное и ему с переправы через Оку пришлось вернуться назад. Его лесная нимфа тут же пришла и принесла сказку, навеянную дорогим мужчиной. - Волшебную и изумительную! - И он ей воздал по трудам и достоинству. Осень благоухающих плодов продлилась ещё на месяц и была окрашена в тона изумительной колдуньи и ведуньи.
  И он засомневался в пристрастиях к идеалу Мадонны, испив до дна лесной напиток. На этот раз он не был ни настойчив, ни осторожен, полностью положившись на судьбу. И благодарная женщина придумала новую сказку, которую и издать негде: только избранным и из уст влюблённых в уста любящие. Хмельной и счастливый, Пушкин писал легко и завершил всё, даже слегка намеченное. И мысль остаться с колдуньей надолго, уединившись в заснеженном зимовье до весны, мелькала не однажды. Ему не требовалось ничего и буколические картины жизни с нимфой чередовались с суровыми языческими, маня и соблазняя и так его нестойкую натуру. Полгода с ней - это несметные полчища фантазий и грёз, перемешанных с кальянными кошмарами и вакхическими оргиями. И полгода свободы! - Ни надзорных чиновников, ни святош из монастырей. Он даже захлебнулся от подступившего.
  - Саша, не делай этого! - сказала колдунья, услышав лестное для любой женщины предложе-ние, - ты не сможешь жить здесь, а я не создана для города. - Там я завяну!
  - Но наполнить тебя собой я могу?
  - Так хочется стать богом? - по-матерински пожурила женщина мужчину.
  - С такой ведуньей захочешь и не такого! - вздохнул мужчина.
  - Греховное не в помыслах наших, а плодах от этого! - уклонилась женщина от прямого ответа.
  - И всё же?- настоял мужчина, имеющий право на многое.
  - Хочу, Сашенька, очень хочу! - и он три дня и три ночи только и кормил собою нимфу и веду-нью.
  Потом Пушкин не однажды получал от неё сказки-весточки и пахли они её неповторимыми фантазиями, лесом и ароматом трав в сенниках, где они после прогулки пережидали непогодь поздней осени. - Могла ли с ней равняться городская умница и аккуратистка Катя Ушакова, пахнущая французским парфюмом, английским сонетом и восковыми свечами в её девичьей комнате? - И как далеко просвещённой рисовальщице Оленинойдо его лесной сказительницы! Про свою Мадонну он не думал по этой части, понимая её назначение. Мадонна - это покой дома, семья и детки. - И никакого сумасшествия!
  Была и другая чертовщина в увлечении нимфой: если прежде он мог опоздать на свидание, деловой обед или встречу, не задумываясь о последствиях, занятый музой и огранкой собственных шедевров, то к нимфе он торопился и бросал всё! К окончанию полденной дойки коров он был в заветном месте и весь светился ожиданием. А женщина чуточку опаздывала, приводя свой образ в соответсвие с помыслами кумира, но парным молоком и ароматами от сцеживания мёда пахла всегда и этот губительный дурман смесей самого натурального окончательно выбивал разумного мужчину из колеи цивилизованности. Он перенимал от неё повадки леших и колдунов, утаскивая царевну-лебедь в ночное царство и она становилась кудесницей и волхвянкой, летающей то на помеле, то на искрах от горящего платья, то от света поклонника, щедрого на затеи и выдумки. Все знают, как бывают благодарны женщины за понимание и почитание, лесная нимфа, и сама из почитающих, умела принимать сие весьма достойно. Поэту не требовалось ничего иного и он редко вспоминал про кальяны, общаясь с нею. А уж кальян и из одной фляги и двух мундштуков - это нирвана и вожделение в одну минуту.
  - У меня чертовка в лохмотьях и растёпанных кудрях пьёт кровь и я ей отдаюсь, хмелея и нали-ваясь желанием! - сообщал он и она отвечала, привалившись к его плечу:
  - А меня терзает демон в твоём обличье и острыми когтями рвёт грудь! - Потом своим клювом поит моей же кровью и я хмелею и даю выпить себя всю!
  Говорили только по-русски и персонажи видений им являлись общие. С прежними каль-янщиками такого не бывало никогда! Но до кальяна они опускались редко, поскольку и так имели массу приятного.
  И именно в такие дни и минуты он выпутывался от пелены содеянного и пережитого, чтобы написать Плетнёву нетвёрдой рукой и негожим пером о вяло текущих проблемах сватовства с Гончаровыми: "...Хандра схватила и черные мысли мной овладели. Неужто я хотел или думал отказаться? - Но я видел уже отказ и утешался чем попало..." и в который раз увёл гончих псов со следа, притворяясь сирым и обиженным судьбой, что для дворян той эпохи дело привычное.
  Как раз в эту пору он написал изумительное "Послание", которое адресовал графине Бэт Воронцовой,прощаясь с ней и прежними отношениями и переходя в иной статус - статус женатого человека, поскольку женитьба на Натали для него была делом решённым. Кто бы ни осуждал обоих за эту продолжительную связь, но сейчас всем ясно, что сия интимная субстанция обогащала всех причастных к ней. Банальной и очередной супружеской изменой там и не пахло, поскольку отношения сразу же перешли в разряд основательных. К тому же сама личность графини не могла оставить равнодушным никого и его отклик на её положение богатой наложницы при наместнике царя в Новороссии был жестом поэта прежде всего. И тихая, невидимая досужему оку, оппозиция жены сановному мужу в итоге стала известной многим, в том числе царскому двору. Надо отметить, что и Александр Первый и его венценосная жена графиню не стали укорять публично, а сама Государыня и вообще взяла сторону графини и её молодого любовника. Она поэта принимала именно в таком качестве, а Государь в пику жене рассуждал о пиитическом влиянии на женские флюиды. Однако, так или иначе именно в его присутствие жена генерал-губернатора перестала быть тенью мужа и явила собой южную Галатею, собравшую цвет интеллектуальной Новоросссии в молитвах и деяниях. О ней и её прожектах заговорили все, став успешными в Одессе, они прославили её ив столице, а это немало и сильно способствовало дальнейшему укреплению авторитета обоих. И год в тесной дружбе с поэтом закалил её душу и сердце. Уважение к близкой женщине так и сквозит в каждой строке "Послания" и всякая дама, бывшая с мужчиной в любовной связи, могла принять это на свой счёт: так это проникновенно и честно по сути. Разлука разбивает любящее сердце и таких несчастий у него уже обрелось порядком.
  Пушкин тоской и скукой в провинции прикрывался очень хладнокровно и цинично, пытаясь выглядеть, как все! А жил в силу собственных возможностей, как ныне говорят: "Здесь и сейчас!" Так же привычно уводил своих преследователей, как и в бытность в Тригорском и Михайловском, изображая тоску и запустение души, в то время как мучили раздумья, кому писать мадригал, кого обнадёжить визитом, с кем иметь партию в штос, а кого слушать на рояле! - И как обойти ревность хозяйки поместья, не заронив лишних надежд у неё же?
  После такого, приходя на ночлег в бытность свою в Михайловском, он падал замертво и без сновидений спал до утра, чтобы со свежей головой ринуться в дуэльные поединки с музой и написать обязательные 50-70 типографских строк набело. Он умел погружаться в творческий бедлам так глубоко, что увлекал за собой и всех окружающих и до "творческого запоя" в Болдино его опием и вдохновением были как обитатели Тригорского, так и "случайные" попутчики в послеобеденных прогулках в широкой округе от Селихново до Бирюлей и от Блажи до Подкрестья, а это более полутора сотен квадратных вёрст.
  Прогулки и общение с музами в Болдино мало отличалось от Михайловского. И там и здесь всё было по-настоящему и итоги тому свидетельства - опусы мирового уровня.
  Но вслух и для почтмейстера да ещё на клочках неформатной бумаги: карантин, тоска и бестолковые чиновники, не пускающие к невесте! Он не знал принципа, по которому письма выбираются для прочтения и поэтому осторожничал всегда, а изредка вставлял строки специально для этих кротов. Адресат письма таких нюансов не замечал, принимая за поэтический язык, а кроты, конечно же, свои строки распознавали моментально и возмущались, взывая к начальству, чтобы оно приняло меры к пакостнику. Начальство соглашалось, но разводило руками: - Низ-зя!
  Поэт хорошо знал нравы своего времени и устранял причины, мешающие работе. Прикинуться глупым и неумелым странником? - Почему нет, если поможет делу, а оно для него единственное - продуктивное творчество. Его соратники по творческой ойкумене грешили тем же и правил игры в доверчивость не нарушали. - От сих и до сих пор мы честны и правдивы, а далее, извините - тайна исповеди! И очень в том преуспели - мы до сих пор принимаем изданную переписку за портрет времени. Вся многотомная эпистола - это защитная стена от недрёманного ока Власти и правда там - лишь адресаты, даты отправки и получения, остальное от лукавого. И только крохи из писем с оказией, попавшие к пушкинистам случайно, проливают хотя бы некоторый свет на эту сумрачную картину. Но это частная жизнь элиты российской и она не для досужего глаза.
   КРАСНОЕ И ЧЁРНОЕ конец 1830-ого года
  
  Первый крупный опус Стендаля пришёл в Петербург через Шарля Фикельмона и первым его прочёл Пушкин, засиживаясь в посольской библиотеке допоздна. К нему периодически заглядывала Долли и приносила чего-нибудь подкрепиться. Она роман прочла на одном дыхании и была поражена отменным уровнем подачи материала о банальной любовной историискромного юноши и знатной красавицы из общества. Что-то подобное у автора слегка было намечено в "Ванине Ванини" и вот оно в самом роскошном виде! Долли наблюдала за Пушкиным и находила его реакцию адекватной тому, что от романа имела сама. И терпеливо ждала приглашения к дискуссии, сидя в уголочке библиотеки. С поэтом и без Шарля рядышком она пахла всеми ароматами запретного и купалась в нём с неистовством и ненасытностью прислужниц Вакха. И вот он отложил книгу и поднял взор на женщину. - Кого онанапоминала больше: зрелую, но юную сердцем де Реналь или молодую, но прожжённую извращенку Матильду де ля Моль? - На де Реналь больше похожа Вера Вяземская, а вот на тщеславную Матильду ни одна из них. И он не стал искать сходства, прочитав жгучий вопрос.
  - Зацепило! - привычно для себя, ёмко и насыщенно ответил на всё во взгляде женщины Пуш-кин.
  - Меня тоже! - Останешься и мы всё пролистаем наши впечатления неспешно?
  - С Шарлем?
  - Потом и с ним. А пока наедине, согласен?
  - Хорошо, - качнулся поэт, понимая глубину высшего у Долли. Она мелочами не донимала и была дамой надёжной и покладистой по-семейному. Если бы у Пенелопы был её характер, вряд ли Одиссей так надолго застрял в своих приключениях: узнать и услышать домашнюю её тянуло так сильно, что даже служанки надолго от госпожи не отлучались. А из-за Елены, глупенькой жены приятеля Менелая, ни за что не стал себя утруждать хитроумием и Троянская война имела бы совершенно иной конец. - Вот она настоящая роль женщины в мировой истории! И он просто улыбнулся в ожидании следующих волн от этой волшебницы. Она разместила всё от мужчины по женским сусекам и убедилась, что выложенное им адресовано ей исключительно. И только после этого стала размышлять о дальнейшем общении, поскольку от него шёл такой роскошный поток и, не убери она полученное сразу, остальным могло захлестнуть и тогда всё!
  - Скажу Шарлю, чтобы он нас не ждал и принесу запас для дискуссии, - наконец-то сказала Дол-ли и вышла из библиотеки. Пока её не было Пушкин ещё раз прошёлся по сюжету и героям и отметил ранее никак не выраженное у Стендаля желание похоронить романтизм. "Ванина Ванини" ещё из этого байроновского жанра не выпадала, а "Красное и чёрное" - уже вроде эпитафии ему, быстро же он созрел! Сие опять чуточку окрасилось сугубо творческой ревностью и омрачило его самооценку, ранее всегда положительную и роскошную. Ну и его юношеские игры с клиром в "Гаврилиаде" не шли ни в какое сравнение с фундаментальным разгромом её у Стендаля, как основы духовной культуры: культ прислуги властных кланов и не более того! - И всё это на основе самых свежих примет французской жизни накануне революции 1830-ого года. Реставрация власти ушедших кланов в июле 1830-ого года напоминала николаевские игры в Петра Великого в России. В России романов схожего уровня даже не предвиделось, это Пушкин знал точно. И он взгрустнул, поджидая Долли с её щебетом и жаждой внимания. Она пришла с горничной, которая несла поднос с закусками, сама же хозяйка дома прихватила набор вин, заботливо укрыв корзину шёлковым покрывалом.
  - Значит, до утра! - заключил гость и приготовился к серьёзному разговору, где литература причудливым образом перемешивается с делами людскими и сердечными. В этой дискуссии ему приходилось непросто, поскольку Долли была русской лишь номинально, впитав массу всего от европейской культуры очень странного замеса. Говорили на смеси всех языков, удобных для каждой мысли или фразы и русский среди них был на равных со всеми. Ну и замужество за Шарлем - это статья особая и Пушкин с пиететом относился к выращенному в ней боевым офицером. - Долли умела так многое из желанного мужчине, что беседа с ней увлекала сильнее грёз от кальяна и от этого никогда не бывало похмелья.
  Так оно и вышло и вместе они вскрыли тайных пружин в опусе француза гораздо больше, чем поодиночке. Она утром провела его в гостевую комнату и уложила спать. Обед прошёл с Шарлем и в его обществе расширенное обсуждение перешло в анализ политической жизни во Франции с экскурсами в российские реалии. Выходило, что патриотизм русских из Парижа выглядит совсем иначе и отечественные ценности у французов иногда вызывают непонимание. Это не значит, что русские - поголовно неучи, нет, просто у них другая история и традиции. Шарль абстрагировался от собственного положения чиновника австрийской империи и оценивал ситуацию в романе с сугубо интеллектуальной платформы Вольтера и Дидро.
  - Чисто психологически роман выстроен идеально, - заметил в конце своей реплики Шарль, - образы раскрыты глубоко и убедительно, это тебе говорит дипломат, который цену слову, точки и каждой запятой знает очень профессионально. Однако, Аликс, я вижу в твоих глазах некую подавленность, она от чего?
  - Знаешь, Шарль, иногда мне кажется, что жизнь где-то там, а я сижу на задворках и воображаю себя пупом Земли! Как что-то стоящее прочту, так оно во мне и всплывает.
  Фикельмоны переглянулись и Шарль сказал:
  - Ну это ты напрасно! Если сравнить твою эпопею Онегина с этим опусом, то твой Онегин - чистая поэзия высшего полёта, а роман Стендаля - всего лишь литературная адаптация банального судебного процесса. И у него коллизия и характеры заданы наперёд. Твои же персонажи живут и развиваются вместе с нами! - Они, Аликс, живые!
  Через несколько дней Шарль пригласил его на достаточно тесный раут дипломатов и они в курительной комнате прошлись по новому опусу Стендаля. Этого француза из свиты Бонапарта уважали все и к его опусам относились с пониманием. Роман обсуждали и тайком перечитывали отдельные места и просвещённые монархисты и простые буржуа и объективно отмечали его честность и глубину погружения в тему. Роман был задуман и создан задолго до Июльской Революции 1830 года, поэтому разброд общества отображал вполне объективно и партии, выделенные в нём, в целом отражали расслоения в элите расколотой страны. Обобщения при описании общества в нём не мешали восприятию интимной картины. Светское общество в столицах России и Франции своим кодексом фальшивых ценностей мало отличимо и отторгает свежую мысль и идею. Жюльен Сорель - это персонифицированная идея! - Вот что дружно утверждали дипломаты и это для Пушкина стало откровением.
  - Он так же предваряет утверждение новых элит, как и просветители Дидро с Вольтером. - Вот что они выдали поэту, не сговариваясь и почти напрямую, поскольку откровенность в делах пиитических - основа для продолжения знакомства, а дружбу с Пушкиным терять не хотелось никому.
  Надо отметить, что с изданием романа вышли очередные проблемы и автор истратился порядком, не имея дохода и в этот раз. В глазах европейцев наиболее крамольными нотами романа являются нападки на католическую церковь. Остальное на этом фоне выглядело лишь чуточку выпадающим из привычного французам хода жизни. И на примере частного мнения каждого из дипломатов Пушкин в очередной раз был уязвлён мрачным средневековьем родимого Отечества на Европейском театре высшей политики.
   Какими бы подлецами и интриганами ни казались заморские короли, герцоги и князья, наши самодержцы нисколько от их не отличались. Об этом ему напрямую никто не сказал, но и сторонники Священного союза и его противники едины в том, что Россия тянет мир в прошлое. В частности, баварский дипломат, уважающий Пушкина и предпринявшего многое для перевода "Онегина" на немецкий, тоже отметил, что династии, подобные Романовым, слишком одиозны и неуправляемы, чтобы их поддерживало общество. В этой связи и с другой кочки зрения потуги Польши и Финляндии к самостоятельности уже не казались ни одиозными, ни мятежными - так жила вся ойкумена Европы и вся её история - это мятежи, перевороты и предательство во имя Её Святейшества Власти! И главным оружием элит было: - Разделяй объединённых противников, делай из них врагов и властвуй над обманутыми и поверженными!
  Касательно общей для Пруссии и России головной боли с Польшей методы их влияния на Речь Посполиту одинаковые, но персоны влияния разные. Деликатно коснувшись польского поэта Мицкевича, они с баварским посланником отметили его роль во всём этом. Будучи патриотом своей Речи, он становился заложником околовластных интриг и автоматически становился врагом российской короны. Пушкин об этом догадывался и раньше, разбираясь с польскими корнями во время ссылки на юге, но на этот раз ему назвали имена и партии "польских" патриотов с банкирами и покровителями в Париже, Лондоне, Берлине и прочих столицах и он сложил известное ему тогда с услышанным теперь. - Картина неприглядная и грустная! Но цинизм доктора в беседе с пациентом имеет цель благородную, у дипломатов под руководством Фикельмона было то же самое - излечить от иллюзий.
  Поставив диагноз России, они перешли к Стендалю и затем вернулись к России и нынешним поэтам. По общему мнению "Евгений Онегин" в Европе по широте картины современного общества аналогов не имел и вопрос достойного перевода на другие языки - дело ближайшего времени. По иным показателям творчества он не уступает и Байрону. И это Пушкина успокоило окончательно.
  Баварский посланник в одной из фаз просвещения русского поэта тихонечко спросил:
  - У Гейне, Шиллера и Гёте есть и эксклюзивные вещицы, которыми гордимся мы и никто более. Не хотите ли взглянуть на них? - Это выглядело скрытым предложением к приятельству и Пушкин оглянулся на Фикельмона. Тот одобрительно подмигнул, зная характер этого немца.
  - И я пойму тонкости местных диалектов? - сделал шаг навстречу Пушкин, сказав это по-немецки, и ответный жест немца на французском ему понравился:
  - Моя жена француженка и это не будет для нас с вами ни затруднительным, ни скучным!
  Так для него открылся ещё одни канал общения с миром. Он не был столь интимным, как в Фи-кельмоном, но достаточно надёжным и мужским. Оказалось, что пиитическая элита саксонского происхожения также вольнодумна, как галльская, альбионская и русская и тайных мадригалов у этой гильдии не менее, чем изданных официально. Жена посланника Софи нашла момент и принесла свой альбом с мадригалами. Там значились имена европейской богемы, начиная с Байрона и самое свежее вписано Мицкевичем. И всё это на языке оригинала. Пушкин с интересом перелистал альбом, разглядывая автографы и счастливую обладательницу.
  - Вам нужен специалист по ювелирному делу, чтобы познать сии сокровища по-настоящему! - сказал он стройной брюнетке чуть старше тридцати с изящной высокой причёской. В её глазах написано намерение дружить и поэт хорошо понимал язык общения с чужими жёнами. Иногда ей надо уточнить написанное, а чаще всего эту муку лучше возложить на виновницу строк, пусть помается и приобщится.
  Софи сама пришла в здание коллегии иностранных дел и её наряд соответствовал протоколу. Но лишь внешне: сняв верхнюю одежду, она превратилась в хорошенькую парижанку на Монпарнасе. И кабинет в уютном уголке петербургского здания обратился в место интимного свидания у всех на виду. Дама видела, что этот восточный мужчина воспринимает её именно в таком качестве. Это освободило её от остатков осторожности и заставило улыбнуться так, как она это делала ещё до замужества в поисках своей судьбы. То есть, легко, обаятельно и невинно!
  - Вы напишете по-русски и я кое-что пойму сама. Вот здесь, - она устроилась рядышком с поэтом на стуле, изящными движениями перелистала альбом и указала знакомый почерк Жуковского, - по-русски у меня уже есть, так что я немножко в курсе вашей грамматики. Пушкин не стал интриговать и вписал строки из посвящения ушедшей Амалии Ризнич. Внешне они чем-то похожи. Софи по-русски владела лишь общими словами и оборотами и текст понять сразу не могла.
  - Это что-то личное? - уточнила она, заметив особое выражение глаз поэта.
  - Да, это моей подруге. В чём-то она похожа на вас и имеет итальянские корни.
  Софи не стала углубляться в тему и просто сравнила ещё пахнущее чернилами с уже остывшим от Жуковского. И инстинкт подсказал беречь эти пышущие страстью и сердцем строки.
  Следующая встреча произошла уже вскоре и к тому времени Софи с помощью Жуковского и Вяземского перевела написанное Пушкиным и такой уровень доверительности к себе оценила очень высоко.
  - Ты не находишь, милый, что среди множества стразов и стекляшек у меня завелась настоящая жемчужина? - обратилась она к мужу как-то, в который раз вчитываясь в перевод Вяземского на фран-цузский. Супруг в этом не сомневался и раньше, поэтому просто спросил:
  - Хочешь выразить благодарность? - Как?
  - Ещё не решила, но ответить хочется достойно, ты не против?
  - Думаю, ему такое привычно, так что тебе надо держать его уровень. Сможешь?
  - Это всего лишь благодарность, а не пиитический дивертисмент, разумеется, смогу! - чуть не возмутилась супруга и муж развёл руками. Софи придумала подарок, достойных их дружбы и пригласила Пушкина к себе во время очередного раута с полусотней гостей. Софи без особых затей вручила очередной номер пикантной изюминки из Парижа и с удовольствием увидела его реакцию на это - благодарить он умел.
  - Софи, так воздают любовнику за преданность и внимание к женскому. Ваша благодарность через край! - ответил гость, отложив прочитанное.
  - Женщины с мужчинами редко дружат так истово, сие от меня - что-то вроде жеста вза-имности. Мы ведь можем иметь такие отношения? - Я не в придачу к мужу, а сама по себе?
  - В полной мере так не получится, но дружба умами - это хорошее состояние, я согласен!
  - Отлично, поэтому запишите сюда мою идею: "Софи, Аликс Пушкин уважает тебя и желает дружбы!". Он выполнил её волю и она дописала ниже: "Я согласна быть вашей подругой! Софи".
  - Вот мы и обручились! - улыбнулась она, помолодев до срока юного девичества. И в той части себя нашла многое, что готова развивать и продолжать теперь. - Ни запретного, ни сокровенного, но так приятно и легко!
  В комнату вошёл муж и жена не сделала и движения в его сторону¸ оставаясь с Пушкиным. Дипломат в нём затейливо сочетался с мужем, поэтом и любителем прекрасного, поэтому реакции жены не удивился:
  - Удел женщины в том, чтобы своей органичностью принять в себя и вынашивать самые разные плоды. Софи в этом неповторима. В другом альбоме есть строчки из восточных пиитов и вносил их туда потомок Осман-паши. Софи снабдила сие творчество переводом и поместила в виде закладки. - Умница и затейница!
  Беседа вильнула в другую сторону и из неё восточные опусы Байрона выглядели зрелым виноградом в саду Всевышнего. Потом, оставшись наедине с поэтом, муж-дипломат спросил гостя:
  - Моя Софи чем-то отличается от других держательниц альбомов?
  - Могу вас разочаровать: все до единой дамы пахнут по-своему и нет ни одной, похожей на соперницу. Ваша Софи из числа дам с возвышающим мнением о себе и только этим близка с иными. В остальном же ценительницы мадригалов неповторимы.
  - И вас она, как ни старалась, ни на что не соблазнила? - улыбнулся муж очаровательной француженки. И Пушкин просто развёл руками, давая понять, что по-мелочам не грешит и с горничными не заигрывает. И мужчины перешли к делу важному - самой поэзии. Немецкий и русский языки отличаются сильно и в этой связи для перевода требовалось не только знание самого языка, но и понимание различий в тонкостях пиитического политеса. Посланник в этом понимал хорошо и Пушкину пришлось напрячься, чтобы соответствовать, поскольку писать стихи и раскладывать их на фонемы чужой речи - вещи противоположные.
  Вскоре после этого всезнающая Елизавета Михайловна Хитрово устроила небольшую чайную церемонию, где частное мнение дипломатов подала особым образом и в очередной раз залечила раны поэта. На том приёме случайных гостей не было и Шарль Фикельмон своим присутствием как бы являл подтверждение её слов. Приём плавно перетёк в литературный салон и там сравнивали "Красное и чёрное" с "Онегиным". И значимость русского романа в стихах, даже в виде незаконченном, перевесила большую прозу француза. Просвещённое общество столицы Пушкина ставило выше иностранцев! - Сие вышло просто и убедительно. Когда все расходились, то к Пушкину подходили все, а женщины тянули руку, в ожидании награды: не дам соблазняли и тащили в уголок наслаждений, они сами распускали сети и манили обещаниями. Пушкин привык ко всякому, но сегодняшнее - это нечто!
  - Она тебя любит так, что я ревную! - шепнула Долли, пытаясь вырвать поэта из рук мамочки. И он сыграл циника:
  - Что-то может её упокоить?
  - Да! - Но такое, чего ей хочется уже давно, - подтвердила Долли. Мама своего добивалась всегда, чего бы то ей не стоило! И статуса взрослой подруги поэта ей явно недостаточно. Но ведь и Долли не уличная знакомая, как быть?
  Однако дочь русского полководца не была бы собой, не соверши очередную эскападу. За творчеством парижского кумира по части драмы и комедии Виктуара Гюго она следила давно и одна из парижских знакомых сообщала подробности о его жизни, скандалах и творчестве. И она писала, что ожидается очередная вещь на темы светской жизни столицы в наполеоновскую эпоху. Точно никто ничего не знал, но ажиотаж предвкушения уже шевелил мозги у публики. Делу способствовали проблемы с цензурой и почти готовую работу в типографии сначала притормозили, а потом и свернули окончательно, заставив автора подправить роман основательно. Поскольку пробная часть тиража уже была на выходе, то её распорядились арестовать и до поры изъять из работы.
  Париж, не Петербург и арест книги никак не сказался на первых десятках оттисков в простом переплёте. Они мгновенно разошлись в среде почитателей и гурманов подобного, обогатив посредников и прочих к опусу непричастных. Одну такую книгу с оказией дипломатической почты парижская подруга переслала Лизе Хитрово-Кутузовой. С зятем Шарлем она дружила попрежнему и тот жене об этом ничего не сообщил, полагая затяжную дружбу с тёщей дороже минутной размолвки с женой. И после очередного салона у себя она оставила Пушкина для знакомства с парижской почтой. И тот моментально уловил связь необычной Лизы весь вечер с этой почтой. Она вкратце обрисовала ситуацию и подала пакет с книгой. Для вящей доверительности она его даже не вскрыла. И пиетет обожания Пушкин ощутил в самой полной мере, бережно выполняя ритуал посвящения во что-то прекрасное. Он просматривал, листал, опять углублялся под удивительным взглядом зрелой и состоявшейся женщины. Всё это оценив сходу, он отложил книгу и задумался. Что-то подобное проделывали и его издатели, так что он не очень удивился самому факту "серого" романа, больше порадовала связь дочери полководца со всем животрепещущим на ниве культуры. И он восторга не скрыл:
  - Лиза, ты истинное чудо! - Так порадовать!
  - Стараюсь, мой государь, - выдала женщина, выбираясь из объятий поэта телесно, но так и оставшись там мысленно.
  Так в Россию попал первый вариант "Собора Парижской богоматери". Во Франции он выйдет гораздо позже и сильно цензурованный. Чем отличаются такие версии от авторских, Пушкин знал по себе и воздал подруге по заслугам.
  А что же Долли? - Разумеется, она мамочке этого простить не могла и моментально соорудила собственную интригу. В канун дня рождения поэта она провела работу среди супруг дипломатического корпуса столицы и в лице баварской красавицы Софи нашла понятливую сообщницу. Эта дама уже сообразила, что Долли не простая знакомая поэта. Для подарка поэту, на её взгляд, подходит недавнее роскошное издание "Разбойников" Шиллера. Когда Пушкин впервые попал в библиотеку немецкого посланника, то на эту вещицу сразу же обратил внимание. Там было много иллюстраций и готика шрифтов в названиях и экслибрисах очень гармонично вписывалась в структуру драмы на темы благородных грабителей. Софи романом зачитывалась с детства и с удовольствием приняла участие в дискуссии о его персонажах и самой коллизии. В тот раз Пушкин задал желанный для женщины вопрос:
  - Вы бы хотели испытать себя в роли Амалии? - и замужняя дама просто кивнула, не в силах произнести вслух. Её умный муж в сию минуту был озабочен сооружением редкостного кальяна, дабы удивить маэстро Пушкина, и не менее умная женщина этой минуткой очень умело воспользовалась. Она слышала от женщин, что поэт являет собой что-то вроде затейливого инструмента и на нём можно играть. Отзывчивость поэта на затеи проявилась и на этот раз.
  - В шайке вашего возлюбленного Карла много достойных и униженных королём мужчин, несо-мненно кто-то из них ваше внимание на себе остановил? - и женщина облегчённо выдохнула:
  - Об этом не торопясь и не в этот раз, хорошо? - на сие кивнул Пушкин и перевёл беседу на нейтральные и безопасные для сердца дамы темы. Костюмы, интерьеры, колорит пейзажей горной Богемии и прочее, что отражено в иллюстрациях. Впервые женщине захотелось полноценного соблазнения, совращения и похищения и чтобы всё по полной программе, как у Шиллера! Защитной сетью для них была дружба и женщина ей доверилась, не думая более ни о чём.
  Пушкин подставился даме и дал сыграть незатейливую пьесу, так знакомую в иных исполнениях. И она буквально перетекла в епархию пиитов, надеясь оставить неизгладимый след. Умная женщина не может быть не тщеславной и София в этом отношении не исключение. Она твёрдо решила подарить ему эту книгу, но...
  Вот тут-то всё и лежало! Она решила продолжить диалог с поэтом особым образом и безнака-занно: сделать собственные карандашные пометки легонечко, почти незаметно и в нужных местах и тем самым заставить Пушкина читать не только Шиллера, но и стон сердца, разбитого поэтом! Вряд ли кто-то из его поклонниц додумается до такого.
  И через неделю в итоге сложной интриги Долли увезла Пушкина с пышного раута в покои по-сланницы Софи и там стала свидетельницей ещё одного объяснения поклонницы к поэту. Пушкин мгновенно уловил непростую фактуру жеста с самим подарком и раскрыл книгу. Под указующим взглядом Софи он перелистал книгу и в нужном месте увидел первую карандашную вставку от женщины. Он понимающе сузил глаза, оценив её выдумку. Женщина упрятала полученное, чтоб никто не дознался, а поэт перевёл беседу на другое и тему немецкого Робин Гуда обсуждали с позиций академических ценностей. Поэт ничем себя не выдал, хотя так и подмывало воздать замужней даме по заслугам и не медля. Однако вероятное продолжение коллизии в её живом виде от такого шага удержало и Долли стала очередной обманутой женщиной Пушкина. Хотя собственно лжи и не было, есть лишь умолчание и желание уберечь отношения Софи и Долли от женской вражды. И потом, уже в карете австрийского посланника, стоявшей перед их резиденцией, он спросил Долли:
  - Амалия любила по-настоящему и прежнего Карла, и переодетого главаря шайки, ведь так? - и, увидев согласие, продолжил: - Какая из них тебе ближе?
  - Разумеется, последняя, всё испытавшая и потерявшая. И ведь она мысленно похоронила образ прежнего романтика Карла в пользу сильного и мужественного незнакомца. У меня история почти такая же! - Сам знаешь, так что...
  - Зрелая и грешная Амалия тебе ближе, с этим ясно, но куда девать прежнего Карла? - Его призрак ещё не раз явит себя им обоим?- предложил очередную закавыку поэт.
  - В моё сердце призракам доступа нет - Карл умер! - легко возразила женщина, - я стану женщиной сильного мужчины и плод нашей любви эту тему из розовой юности развеет, как утренний туман.
  - Как туман над Невой? - спросил он, указывая на набережную реки. Женщина посмотрела в окошко кареты и задумалась. Отпускать мужчину не хотелось совершенно! - Софи возбудила в ней такую патологическую ревность, что впору на подвиги. Домой нельзя, в карете оставаться далее опасно: вот-вот захочется сладкого в солёной упаковке, ко всему, светает и туман вот-вот рассеется. - Что делать?
  Она мучительно перебирала варианты и отвергла всё. Когда отчаяние достигло критической массы и выступило на лице неприятной серостью вселенского разочарования, мужчина в который раз разрешил все сомнения:
  - Возвращаешься домой, обозначаешь себя окружению, общаешься с Шарлем, пере-одеваешься горничной и ко мне. - Хочешь? И женщина молча притянула его руку, прильнув и выказав почтение и верность. Такого понимания не было даже с Шарлем, так что минутки с Пушкиным - это фонтаны и гейзеры чувственности и умственного парения. Ей достаточно быть рядом, ощущать кипучее общение с Музой и вместе с ними участвовать в зачатиях. Он в таких случаях периодически отрывался от стола, подходил к ней, подправлял прядь волос, что-то делал с одеждой и, чмокнув в шею у перехода в грудь, заглядывал в глаза. - Что там было!!!!
  И женщина ждала очередной минутки, распаляя собственные фантазии и погружаясь в сумасшествие поэта и Музы. Так бывало бесчисленное множество упоительно-мятежных часов с паузами на молчаливое размышление и заговорщические перестрелки взглядом, потом Никита приносил барину и гостье кофий и они читали только что содеянное. На полу, в корзине, на столе и изорванными клочьями под ногами роились обрывки неудачных мыслей и обломки изгрызенных перьев. Поэт то долго и тщательно что-то писал на листах бумаги, то поднимался со стула вдогонку улетевшей рифме, то резко опускался на него, раскачиваясь в ритме задуманного, то вновь вскакивал и подбегал к окну, за которым рассеяна безбрежность серого столичного неба и вечно бегущие облака. Уловив нужное, Пушкин воздевал указующий и торжествующий перст, после чего следовало изложение всего этого на бумагу. Наблюдая его такого не раз и не два, Долли всё больше и больше увлекалась этим существом, создающим прекрасное.
  И ревновала ко всем!
  Аромат мужского в нём вскипал, будто он на скачках или рыцарском турнире и под ним королевский мустанг. Она проникалась всем мужским и в который раз понимала глубинное от эллинских мифов насчёт Данаи, зачавшей в подземелье. Она знала, что для этого не нужно золотого дождя, достаточно Пушкина и его вдохновения. Зачать и выносить должно и вот так!
  В этот раз было то же самое и домой она вернулась в состоянии такого глубокого прони-зывающего аффекта, что муж тут же напоил горячим грогом и уложил в постель. Засыпая, жена шептала куски из сотворённого, где была соучастницей. Она пахла Пушкиным так, что он не со-мневался в его мужской состоятельности, но видел, что сие обман и иллюзия. - Ни одна деталь роскошного белья красавицы так никуда и не переместилась, утренняя раскраска лица нисколько не выцвела, не истёрлась и не потускнела, а на теле ни единой отметины, которые от его собственной любви появляются моментально. - Пушкин её любил, но не грешил по-плотски, приобщая женщину к высшему и царскому столу удовольствий. И эта смесь роскошества и деликатности очень нравилась Шарлю Фикельмону.
   Баварскому посланнику повезло в этом отношении намного меньше и там Софи играла лишь ритуальную роль, не возбуждая в супруге и доли тех эмоций, которыми щедро светилась Долли. Обычно через некоторое время, чуточку поостыв от пережитого, Долли отвечала на вопросы Шарля и тот узнавал, к чему и в какой мере причастна супруга. Это бывали и редакции старых вещей, и совершенно новые, и просто наброски и эскизы к предстоящим опусам. Долли видела свою долю во всём этом и с гордостью отвечала:
  - Мною в этом варианте пахнет многое. Я это чую! - Оно моё!
  - А запахи других муз различаешь? - осторожно спросил он о самом болезненном.для женщины И она легко отвечала:
  - Да!
  - И он чужое менял на твоё?
  - Конечно! - вскидывала очи Долли: как можно пользовать не её, а чужую гармонию?
  - Потому, что ты рядом? - и жена отвечала так же легко и уверенно:
  - Потому, что я лучше!
  - М-да-а! - развёл муж руками от такой гармонии собственной жены с другим мужчиной. Впро-чем, Пушкин не был чужим, она ему тоже очень близка, так что... И ревность отодвигал подальше от себя.
   АНТОН И СОФЬЯ ДЕЛЬВИГ, МИМИКРИЯ И ОСОЗНАНИЕ -- 1830-31
  
  Уже в самые первые дни дружбы Анет Керн с супружеской парой Дельвигов Пушкин понял, что Анет не станет сторожить нравственность молодой супруги и выдаст несколько упражнений на зре-лость. Так оно и вышло и в итоге его Антоша расслабился настолько, что поддался искушению Анет и взглянул на свою Софи чуточку со стороны, мня её свободной от предрассудков и груза запретов. С другом Пушкиным они вытворяли самое разное и в его чести и порядочности он не сомневался. И когда они сыграли в игру со сменой партнёров и Анет стала обладательницей Антоши, а Пушкину досталась Софья, произошла самая настоящая проверка на прочность. Не согрешить с Анет не смог бы никто и Пушкин простил своему другу сию невоздержанность и азарт, но вот сам с Софи слегка притормозил. После невинных жестов и словечек он спросил жену друга:
  - Зачем тебе это?
  - Чтобы лучше знать своего мужа, он ведь твой друг и ты часть его существа, ведь так?
  - Разумеется!
  - Я не настолько умна, чтобы понять такого мужчину, как Антоша. Я не могу объять всей его сути. - Возможно, от тебя заполучу нечто, нас троих сближающее.
  - Но то, куда ты стремишься и не дружба вовсе, это обычная сокровенность и с ней ты меняешь партнёра по ложу, пусть и ненадолго! И оно уже не брачное, а изидово! - Изида никогда в страсти и грехе не тормозит - это её суть, ты хочешь туда же?
  - Я для тебя пахну Изидой? - с воодушевлением спросила Софи и Пушкин улыбнулся:
  - Ты просто пахнешь, понимаешь, Софи, пахнешь по-женски, предвкушая мужчину. Любого, способного тобою овладеть. И ты ждёшь и пылаешь в предвкушении соития, а не изысканных или чув-ственных строк. Что тебе мог дать кузен Анет кроме этого? - Но ты и к нему была добра, разве нет?
  - Саша, я обычная женщина и ваших высот так просто не понять. Умом я к вам не попаду нико-гда, а вот так - это может случиться уже при этой жизни! - она считала, что жизней у неё не один деся-ток, как это сказано в восточных религиях.
  - Ты не лукавишь? - улыбнулся друг её мужа, его супругу видевший насквозь. Лукавая невин-ность в её исполнении выглядела искусственной и поза, в которой она подставлялась, тому явное сви-детельство. Так играют с мужем, выпрашивая у него дорогущий подарок. И она смутилась, пойманная на лжи, обычной для молодой женщины. Пришлось оправдываться, что невинная ни в коем случае не совершит:
  - Немножко! - Самую малость, - с искренним трепетом ответила Софи, - я за него и вышла больше потому, что он твой друг, чем из-за симпатий к нему.
  И эта честность Пушкину понравилась, поскольку снимала всякую двусмысленнсть в их отно-шениях. Теперь он имел полное право делать то, что обычному другу семьи запрещено. Ну и иллюзии насчёт семейной жизни Антона с Софи тоже улетучивались.
  - Ты, верно, узнала о Клэр Фермонт, подруге Мэри, ставшей женой Шелли? - спросил Пушкин об известной истории рождения очередного незаконного дитя Байрона.
  - Мне показалось, у нас много общего: вы оба поэты, у вас есть женщины в свите, Анет сыграет Мэри, Антон будет вместо Шелли, ты станешь Байроном, а я сыграю Клэр Фермонт.
  - Придумать кошмарную историю Франкенштейна мне в пику ты не сможешь, но родить от меня выводок младенцев - твой удел?
  - Разве я способна писать и творить что-то серьёзное? - Ты знаешь, я не Анет и сие не для меня. Однако зачатие - это всего лишь зачатие!
  - С первого раза такое бывает редко, что же, мы с тобой будем упражняться, пока не получится? - Каким подлецом я стану перед Антошей?
  - У Байрона же получилось, я тоже тебя люблю, почему со мной этого нельзя, а с Клэр можно?
  - Но быть Клэр Фермонт совсем непросто! Она это делает из убеждений и публично. Весь склад её жития в обществе - протест против морали викторианства в Лондоне! И в этом есть давняя традиции - отец тоже из явных либералов и этим известен многие годы. По его мнению, женщина равна мужчине во всём, в том числе и интимной свободе. Он рассматривает интимное, как обоюдное для мужчины и женщины, в том числе и праве на это! - Не на грешок втихую, а осмысленный и свободный акт. Он утверждает, что интимное - это высшее проявление любви. Для неё же любовь - это высшая ценность и её плод от поэта так же законен, как и зачатый в браке. И она этот жест принадлежности к высшей гильдии совершила, Байрон стал отцом их ребёнка и тем самым разделил её убеждения на сей счёт. А весь твой протест - это тайком зачать и выносить мой плод! - Велика смелость! - саркастически развёл руками Пушкин.
  - У тебя их так много, что ещё один, мой, тебя на новые творческие подвиги не вдохновляет? - не уступала Софи.
  - Ну, невелико творчество - сделать женщине младенца! - К тому же, из моих ни один не зачат из протеста и без любви!
  - Выходит, меня ты не любишь? - поэт покачал головой и она продолжила: - А как же твоя фраза, что мы для тебя единое целое и меня ты так же любишь, как и Антошу? - Это метафора такая, да? - и поэт смутился, поскольку про Софию сразу же догадался, но не хотел расстраивать друга, который в этом деле самый настоящий простофиля. И он сделал разворот в беседе, начав о безумствах, которые они творили перед его ссылкой на юг. Там Антоша являл себя совсем иным и ненасытность в нём, как и похотливость была сродни гусарско-кавалергардскому.
  - Он был таким? - не поверила Софи.
  - Я его оттаскивал от одной дамы, которая плакала от боли и стыда, что довелось испытать бла-женное с таким юнцом.
  - Она была старше намного?
  - Думаю, далеко за тридцать и она замужем.
  - И где это было? - уже другим тоном спросила Софи.
  - На балу у Барятинских и в паузе между танцами и живыми картинами.
  - Вы вдвоём и она одна или...? - качнулась в вожделении Софи и Пушкин её щадить не стал, до-бив с гусарским апломбом:
  - Вдвоём, не мог же я оставить друга с такой тигрицей! - Но всё своё он выполнил с достоин-ством и дворянской честью.
  - Это была графиня Д.? - спросила Софья, но Пушкин счастья быть приобщённой к мужскому братству не доставил:
  - Нет, не она, но потом они с этой дамой немножко дружили и она неравнодушна к Антону до сих пор! - добил он неверную супругу ложью о друге. Иллюзорный миф о растяпе-муже он зарубил в корне, но остальное не в его силах, поскольку женское поле засевается мужским семенем и не всегда сеятелем бывает муж. София надолго замолчала, переваривая услышанное, и в конце концов решила, что общность с Пушкиным никуда от неё не уйдёт и тот её секретов не выдаст.
  - Неплохая тема для адюльтерного романа, не правда ли? - спросила она и он кивнул.
  - Ты ведь доверяешь мне во всём и без меры? - нарушил тишину мужчина.
  - Пожалуй, так, - отвелила она.
  - И ты по-женски состоятельна, как и Антон по-мужски?
  - Разумеется, иначе бы я за него не вышла.
  - Что ж, тогда выкладывай свою состоятельность!
  - И ты из неё сделаешь коллизию?
  - Зависит от качества и глубины. И Софи ринулась в рискованное путешествие. Она особо себя не щадила и совершенно не приукрашивала партнёра, который оказался настоящей сволочью. Пушкин всё оценил и принял к сведению, не удержавшись от обобщения:
  - Как только услышу историю греха от какой-нибудь уважаемой дамы, так всегда она происходит посредством негодяя или бреттёра! - Как вы умудряетесь их находить в таком числе? - Даже Еву соблазнил подлый змий! - Львы, мишки косолапые и тигры прошли мимо, а змий заметил, сподобился и сотворил грешницу на все времена.
  - Вот совсем недавно из белокаменной весточка пришла, что Пушкин у нас вроде Синей Бороды и список соблазнённых и загубленных женских душ перевалил за сотню с лишним! - невинно улыбаясь, поведала жена Дельвига. - Врут или...?
  - Дыма без огня не бывает, - ответил Пушкин. Он сию новость слышал не раз и в самых разных вариантах.
  - И огонь - это сгубленные дамы, а дым - чуточку или сильно испорченные репутации?
  - Может ли Синяя Борода охотиться за невинными овечками? - С его-то статусом и поистине неисчераемыми средствами обольщения? - спросил Пушкин собеседницу. - Вас, к примеру, мадам, он своим преступным умыслом обошёл, поскольку вы слишком доступны или нет?
  - Слишком доступна? - ухватилась за спасительную возможность Софи, такой вариант более приятен, чем иное в неприятии Пушкиным женских прелестей.
  - Не надо снаряжать пиратских кораблей для похищения и придумывать уединённый остров для обиталища, не будет и гномов с карликами в челяди и наложниц для ублаждения души и слуха. - У Синей Бородыотменная репутация и в похищенных лишь принцессы дальних царств и заморских вла-дений, - таким образом поэт сразу же отсёк реки и ручейки притязаний дам попроще и поближе. Одно вышло, но с притязаниями умной и очень близкой дамы не так просто, она спросила:
  - Одно неясно, зачем публичное признание о том, кого именно и в чей черёд он похитил? - У Синей Бороды есть соперник по этойчасти?
  - О нём и так чего только ни говорят и чего его перу ни приписывают, одних "Гаврилиад" развелось сонмище разнообразных, не говоря уже про иное и не всем ведомое. И за всё ответ ему и у Государя и у Бенкендорфа. Такая вот страховка, мадам!
  - Удачная его осенила идея, - иронично качнув головой, вздохнула жена барона Дельвига, - теперь многие тайком и экивоками передают сходство с татьянами и натальями в этом писке. И больше это не актрисы из шаховской мансарды, а дамы родовитые и сановные: то одна княгиня согрешила и не призналась на исповеди, то другая графиня от него в тягости и как-то уж очень похоже на тотсписок.
  - М-да! - хмыкнул поэт, - у женщин своя специфика признаний и с мужской сходство лишь отдалённое.
  - Какое?
  - Скажем так, у рыцарей - чуточку прибавить побед и не упомянуть об отставках и отворотах в случаях реальных викторий, у женщин - о победах ни слова, но неудачу опишут так, что разбойник благородней покажется!
  - И в случае похищения и недельного рабства с потерей всего и вся, ни слова о позоре?
  - Позор? - изумился Пушкин. И его свечение было так красноречиво, что Софи ему поверила тут же. Собственно, она бы тоже хранила молчание, попав в лапы Синей Бороды и потом вспоминала подробности этого приключения.
  - Выходит, список - это индульгенция?
  - Да, и тем и другим.
  Его снисходительность к подруге лицейского единомышленника сохранилась навсегда и потом, когда Антоша умер при скверных обстоятельствах, ни слова в упрёк вдове не изрёк. И сделал всё для будущего сына поэта. В пользу Софи он устроил благотворительный издательский проект с привлечением друзей и единомышленников. Синяя Борода хранила честь своих подданных в меру сил и возможностей.
  
  МАЛЬЧИШНИК В СЕМИГЛАВОЙянварь 1831 -
  
  В ночь перед свадьбой на мальчишнике собрались друзья, приятели и собутыльники и мужская компания устроила дискуссию на темы свободы, любви и супружества. Играли и пели цыгане, музыканты, актрисы и прочий свободный люд, а солидные господа во фраках и прочем парадном дискутировали и пили, шампанского ушло море, а закусок горы несметные и обошлось это жениху в хорошую копеечку. Но обычай пропивать что угодно на Руси сложился давно и Пушкин со товарищи не был исключением.
  Мальчишником собрание взрослых и бывалых мужчин можно назвать лишь с долей иронии и учитывая привязанность собравшихся к традициям. Кто-то уже имел семью и детей, кто-то от такого шага воздерживался, но каждый знал, что семья нужна и без неё корень ветшает и ведёт к гибели. Но и семьи удерживали в успешной жизни не сами по себе, а в удачных случаях и верном расположении звёзд. И личность самой избранницы не всегда была той самой путеводной звездой, которую все гости в своих опусах поминали не однажды. Часто она лишь символ и стимул к возвышению и одолению невзгод. И никогда не знаешь точно, кем окажется твоя избранница на самом деле. Приятные манеры, ухоженное личико, сумасшедший аромат и обаяние молодости - ещё не гарантия грядущего счастия. О наследстве говорили мало, но и так ясно, что сия материя редко сопровождает страсть к предмету обожания. А вот о любви и взаимном понимании упомянули все. Особо сию субстанцию уважали женщины и мужчины вынужденно с ними соглашались - куда уж без взаимности.
  И ни один из приглашённых не удержался с предостережением о превратностях женитьбы. Одна из цыганок, знакомая с богемой Москвы давно и понимающая в ней истинную суть и толк, весьма задиристо ответила Вяземскому после тоста в честь женской красоты:
  - Вот вы, сударь, о красоте, но в мой адрес и с бокалом в руках. Я цыганка и со мной можно многое, а что вы, семейные, позволяете себе с супругой? - На живот вино не льёте, с груди сладкое к чаю не вкушаете и жаркими словами после моря испитого не играете. А ведь она у вас красива, я знаю. - Тогда почему со мной так, а с ней иначе? - Или у нас краса разная?
  - Да, - поддержала её дама по приглашению, которая такие вечеринки обожала из-за инкогнито для дам и полной свободы для мужчин. - Да, - повторила она, - у нас и впрямь краса другая, а?
  И остальные дамы оживились, почуяв свежую мысль в уже порядком притухшей попойке. Дам не так много, по одной на троих мужчин, но они умели и знали достаточно и ложной стыдливостью не страдали. И она заставила князя взглянуть на проблему её глазами:
  - Если бы я вот так непринуждённо, мадам, как вышло с вами, расположил свою супругу на сто-ле в гостиной и приступил к трапезе, меня бы не поняли ни слуги, ни дети, ни сама княгиня. Хотя, - тут он откашлялся и вдруг замолчал, но его подтолкнули:
  - Что, "хотя", продолжайте! - князь пожал плечами и утолил жажду публики:
  - Хотя, предполагаю, что в иных условиях она не была бы против. Но на мальчишники жён не берут!
  Про его жену в обществе знали многое и не всё можно при муже, поэтому тему свернули на певичек из оперетты, благо тут есть и такие. Но и здесь вскоре наступило насыщение концентрации спиртного и женщина в актрисе возразила, вспомнив о себе настоящей и подавленной:
  - Лежать на столе и изображать серебряную чашу - это роль у меня такая! - Роль, дамы и господа! Могут быть и другие, но это всего лишь роли! - В своей комнате я другая. - Настоящая! И там всё иное.
  - Но роль нынешнюю вы играете талантливо и с вдохновением, - возразил Соболевский, цени-тель и игрок в одном лице.
  - И нам требуется от вас именно это - изображение красоты и доступности! - подхватил Вязем-ский, - изображение талантливое и изящное, краса в чистом виде и без макияжа. Такое мы вкушаем в приличном обществе, ведь так, господа? - и мужчины одобрительно загудели.
  - А что, - спросила актриса уже не юная, но ещё в форме и с отменной репутацией, из-за которой она и попала на пиитический мальчишник, - краса без макияжа невкусна?
  И все призадумались, поскольку макияж женский - это составной элемент красоты, вроде художества живописца на холсте, только иными средствами. И одежда с украшениями на ней - те же краски и тона. Умение подать себя в одежде и прочем, сродни искусству особой живописи. Если ко всему добавить и умения правильно двигаться в этом наряде, то выразительность этих средств может зашкаливать и тогда женщину пора на подиум и писать с неё нирвану или что-то иное, не менее выразительное. Это отменно знали и актрисы, и художники, и умные кавалеры, которые знают и понимают больше, чем говорят об этом.
  К тому же, случайных дам и мужчин здесь не было и говорить можно свободно и о чём угодно. И одна из дам зацепила Вяземского его пониманием доступности женщин, что есть доступная женщина и чем она хуже или лучше недоступной? - Поскольку все свои, то и отвечать без дураков! И Вяземский задумался, поскольку значений сия категория имела слишком много, чтобы о ней мимоходом на попойке в честь мальчишника. И он свёл к тому, что доступная дама - это женщина свободная в выборе иметь связь с кем-то помимо семьи или не иметь. Она может быть свободной или замужней, но дружит с тем, кто близок душе и сердцу, независимо от его статуса.
  - Ну, вы и ввернули, князь, - качнулся хорошо разгорячённый вином Соболевский, - то есть, до-ступной в равной мере может быть и моя горничная и жена губернатора? - Вы повысили статус актрис и цыганок и понизили дворянство, включив их в одну группу доступных, разве нет?
  - Не спорю, сия категория слишком общего очертания, но я имел в виду иное: доступной жен-щина может быть для одного мужчины и запретной мечтой для другого. Лакей может мечтать о своей барыне графине, но доступна ему лишь дворня.
  - Зато на прелести горничной лакей имеет такие же права, что и вы? - едко улыбнулся Собо-левский, знающий манеры князя и правила в его доме.
  - Ну, что вы, сударь, - вмешался Павел Нащокин, - у них всем сёстрам по собственным серьгам и княжеское простым смердам даже в мечтаниях недоступно.
  - Умно, - скривила губы молодая цыганка и оборотилась к Вяземскому, - но со мной вы обхож-дение имеете не такое, а мне понятное и доступное! - Слова: Занечка, солнышко, бровушки тёмные, очи бездонные, ну ответь хоть вздохом! - Это другая доступность? - и князь обречённо вздохнул, не в силах признаться в личных слабостях, эту цыганку он просто обожал и прощал все-всё! Но признаться в низменности своих к ней страстей он не мог. К тому же их и свёл Пушкин, знавший в экзотических дамах толк и разумный успех. Ну и он значительно моложе него, так что в возрасте князя уже не всё можно себе позволить и соперничать с Пушкиным даже в мечтах не приходилось. И он обратился к женщине, будто наедине и в лучшем строе души:
  - Заня, ты знаешь, о чём я говорил, имея в виду доступность. Она чуточку задевает понятия о чести, гордости и прочем, но прочь лицемерие - все мы знаем, что без таких женщин нельзя! И им тоже хочется к нам. - А остальное от лукавого.
  И цыганка расцвела, услышавжелаемое:
  - Вот это уже ближек истине! - Сядь ко мне на диванчик, насмотрюсь, когда ещё будет случай!
  И беседа вильнула в другую сторону, окончательно запутавшись в красотах всех типов и сортов. Однако жених мыслил гораздо глубжеи не пьянел совершенно, он вдруг затосковал и заскучал:
  - Господа, уймитесь, вы же свалились совсем не туда! - Дама из актрис вам сказала о красоте внутренней, той, что в макияже и прочей живописи не нуждается, правда, мадемуазель? - и та не за-медлила возразить:
  - Во-первых, мадам: я замужем! - Во-вторых, я имела в виду нашу сущность, слово "красота" для неё не совсем подходит. А в-третьих, вы, Александр Сергеевич, в своих творениях часто забираетесь в эту сокровищницу ив этом я ваша почитательница, потому и пришла. Наша суть изумительна и неподражаема, как и неповторима в каждой из нас. Но, признаюсь как на духу, изображать любовный или иной сосуд умеет любая нормальная женщина. Мы актрисы от рождения и это божья награда или наказание:ну не можем мы без неё! И всякая дама моего возраста - живописец вполне профессиональный, куда там Брюллову! - и сия точка в репризе дамы вызвала всеобщий интерес.
  
  Сосуд, вмещающий восторги
  И вдохновение любви,
  Его вручили людям боги
  И жар придумали в крови,
  
  Сокровищ там людских зачатье,
  К нему всегда с вниманьем взор,
  Он в оболочке тонкой платья
  С лилеями пикантных гор
  
  И рек стекающих от стана,
  К журчанью льнёт прохлада дня,
  Отрава дивного тумана
  Лишь тлеет в отблесках огня.
  
  К нирване утром приобщаюсь,
  Отравлен напрочь и горю,
  С земным до ночи я прощаюсь
  И день за просто так дарю! - прочитала с выражением актриса и спросила:
  - Мне это написали в альбом, а кто автор, не знаю, не правда ли, изумительно? - публика ува-жительно пропустила через себя отравленную стрелу от женщины и шедевр от мадригального жан-ра,как собственный,никто не опознал. Но одобрили и подняли очередной тост:
  - За жениха! - Таких больше нет и нескоро появится! - и про стихи и красоту на время забыли.
  Но приглашённые служители игрищ и забав открывали в себе потаённые ценности и привязан-ности и пели не за гонорар, а идеи и истины ради. И не одна певица, и не один певец с лирой предостерегал финансиста попойки от иллюзий по семейной нирване.
  Звучало сие вовсе не заупокойно, но трезво и чуточку в диссонанс с перехлёстами друзей в славословии. Оказалось, что в большом ходу многое из неизданного, а то и вообще интимного из тайных альбомов, куда поэты пишут по призыву сердца и мукамидуши адресата. Одну из таких баллад выдала та самая дама, которая призналась в замужнем статусе и его не постыдилась.
   Пушкин сию балладу написал во время трёхдневного плена у одной красавицы, сбежавшей от домашних под предлогом уединения в пустыни и очищения души. Пустынь сказочная и места почти Саровские. "Пустоши" эти обретались в одном из имений под Москвой и там в деталях архитектуры разыгран вариант сюжета "Бахчисарайского фонтана". Баллада была насквозь пронизана отровениями и страстью и имя виновницы её строки называли не однажды. Правда, только имя и в фантастическом сюжете, однако эта дама не удержалась от соблазна и дала кому-то "почитать",хотя сам автор оригинал баллады запрятал поглубже, дабы не иметь вопросов от цензуры на многое там крамольное и неприличное в смысле православия и народности по С.С.Уварову. И Пушкин спросил проницательную женщину:
  - Как вы догадались, что это мой опус? -К примеру, подделок под Баркова ходит тьма и некоторые из них он сам так отменно ни за что бы не написал! - и женщинаответила:
  - Сличила изданное и список, только и всего! - "Переписчикам" такого не соорудить.
  - Значит, вы глубоко вникаете в наше ремесло, благодарствую за понимание! - А вам не пред-лагали делать заключения для Третьего отделения, там с экспертами ныне проблема, не все различают подделки. Мне не раз приписывали чужое.
  - Для них я бы не утруждалась и так явно не раскрывалась. Декабристы многих научили этому.
  - "Этому" - чему? - уточнил Сергей Соболевский, который и привёл эту даму.
  - Лицемерию, сударь, ему самому!
  И дискуссия свалилась в другую сторону, где установлена простая истина: написанного Пушки-ным в стол, альбомы и в виде поэтических посланий частным лицам в разы больше, чем изданного. И возник очередной вопрос мужского братства:
  - А знаем ли мы своего друга и сотрапезника? - и подступили к нему с требованием покаяться в содеянном:
  - Мы на высшем суде или холостяцкой попойке? - со смехом отвечал виновник торжества и от него отстали. - Какая разница, признаетсяили нет, опусы в списках ходят сами по себе и только спрос читателей определяет их тиражи. Ну, а помогать Третьему отделению в подглядывании и сыске - не дворянской чести дело!
  Однако невсе фразу пропустили мимо ушей, Никита Андреич Вейер, купец и домовладелец, а так же тайный маклер с недвижимостью и крепостными душами прикинул своим умом тиражи и решил к "самодеятельным" переписчикам ходовой поэзии приложить руку, поскольку большой оборот гарантирован, а значит и какие-то доходы, ну и страсть к поэзии своё сказала и приобщения требовала постоянно. К тому же он точно знал: по таким же схемам в столице расходится многое, контрабанда разного толка в том числе. И проталкивать потом в цензуре авторские листы читаемых книг намного проще. А раз так, то эти "переписчики" и в Москве вряд ли сирые, бедные, самозваные и без прикрытия кем-то. Бедным гимназистам такого дела не потянуть, решил ум купца и опять включился в пьянку.
  Попойка вышла серьёзной и домой в тот день никто так и не попал, переместившись на квартиру Соболевского, который жил поблизости.
  И таким образом, пусть и в общих чертах, выяснилось, что подпольным самиздатом расходи-лось намного больше не только Пушкинских опусов, и не только текстов, но и музыки, и живописи и рисунков. И всё это мимо цензуры и прочего надзора напрямую от автора к читателю и ценителю. Культура России являласобой громадный айсберг, у которого три четверти содержания находится в невидимом пространстве и в нелегальном обороте. Чтобы не расписываться в несостоятельности, Третье отделение объявляло, что такого невыявленного не более одной десятины от изданного и Государю было проще поверить им, чем улучшить работу глубокими реформами и цивилизованностью. Государь, общаясь с первыми лицами изящного мира постоянно, был в курсе многого, однако изменить что-то не в состоянии и ничего не менял, лишь по рекомендациям самых надёжных сановников периодически кого-то наказывал за нерадивость. - И это всё!
  А "смутьяна" Пушкина сделали козлом отпущения и в назидание другим умникам оставили под надзором. К тому же он, его знакомые и прочий люд со своим мнением и дворянским самосозна-нием объявлены виновниками всех бед и стали поводом для содержания филеров и прочих лобо-трясов. Не было бы Пушкина, они бы придумали иное зло и пропитание от надзора за ним. Писатель и поэт Катенин признан крамольным и его сослали в собственное имение под Костромой, хотя крамо-лой его творчество даже не пахло, а философские с изящным привкусом фарса и особым драматиче-ским уклоном письма Чаадаева заставили признать автора сумасшедшим, поскольку у цензоров не нашлось естественных аргументов для дискуссии с ним.
  Профессора университетов, привлечённые к цензуре, не всегда соглашались с догмами цензурного комитета и, следуя букве пиитического и вечного, но подчиняясь иерархии власти, уходили от ответственности, перекладывая тяжесть пафосной лжи на менее принципиальных и сговорчивых подмастерий научно-пиитического цеха. И те резали всё подряд, руководствуясь исключительно вкусами ведомства Бенкендорфа. Однако мастерам пиитического цеха сия препона и препоной не была, они легко обходили её посредством метафор, умолчаний и прочего аппарата, нажитого за многие тысячи лет искусства. Хотелось бы и напрямую, однако публика умела читать между строк и пищи им было вдоволь. Лояльные власти Греч, Булгарин, Сенковский и их аналоги весь спектр интеллектуального рынка закрыть не могли, поэтому остальную ниву творчества выкашивали ножницами цензуры. - Помогло ли это пресечь поток созданного умом и талантом? - Все знают, что нет. Но климат в стране был основательно испорчен.
  
   ПОЭТИЧЕСКИЕ БУДНИ. Лето 1831г. + -
  
  Как и любой просвещённый повеса, Пушкин обладал вполне здравым тщеславием и честолюбиеми успех в обществе для него значил предостаточно с самых юных лет. Будучи одарённым и трудолюбивым, он достаточно быстро развивал свои достоинства, обретал новый багаж и потенциал и постоянное развитие для него стало естественным состоянием и потребностью. Он рос над собой постоянно и общество сообщало об этом то восторгами и восхищением, то возмущением его смелостью, переходящей границы. Не будучи физически крупным, он имел очень развитой торс и тренировал его везде и всегда. В таком же тренаже находилась и умственная компонента, хорошо обслуживаемая памятью и умениями запоминать зрительные образы. Пушкин немножко тренькал на фортепиано и мог взять пару аккордов на гитаре, так что в обществе мужчин не терялся и показного гусарства не стеснялся. Выделившись на сугубо пиитической ниве уже в юности, он развивал и шлифовал добытое трудом и довольно быстро его ученичество перетекло в зрелую юность и наполненность лучшим и высшим. И высылали Пушкина из столицы уже состоявшимся поэтом, а не светским бузотёром.
  Попав на юг, он лишь сменил среду обитания, сам же остался прежним, неуёмным и пытливым исследователем мироздания,набиравшимся сугубо мужских сил и энергии и выправляя испорченное севером и лицейским климатом здоровье. Гимнастика, прогулки на пленере в любое время года, кон-ная джигитовка и плавание по-байрону прибавляли уверенности в себе именно внутренний строй стал тем стержнем, который и есть личность и величие духа. Запитываясь высшим у природы, он проникался в самые разные сущности и черпал необходимое в самых разных стихиях, уподобляясь титану питающемуся от матушки Геи. Близкие друзья и хорошие знакомые это знали точно и известный портрет от содружества Айвазовского и Репина - как раз иллюстрация этого единения. Напоенность после такого общения была так сильна и очевидна окружающим, что они сами перетекали в пушкинскую субстанцию и видели мир его чувствами. Одна из ближайших подруг по Одессе Элен Раевская такое в нём видела чаще других и прогулки к морю с ним становились живительным бальзамом. И фраза:
  - Что есть уста? - Вместилище несчастий
  И хлада чувств, ушедших в зыби даль!
  Не нужно слов, они с тобой не в власти
  И я пою разлуку и печаль.
  И очень разумная и чувственная мадемуазель Раевская брала его под руку с целью продлить истечение божественных строк. Доверительность и взаимное понимание у них достигло хорошего уровня и мир обогатился строчками от очень деликатной и проникновенной музы. То же бывало и от близости с Бэт Ворнцовой и другими дамами, попавшими в круг избранных.
  И результатом этого стали опусы самого разного толка, в обществе принятые и обсуждаемые. Что-то из написанного стало публичным, что-то растворилось в альбомах, но уровень сотворённого постоянно возвышался и обладатели автографов не стеснялись распространять копии, присоединяясь к его славе таким нехитрым способом. Слава шла впереди него и встречи поэта с почитателями редко разочаровывали, поскольку живой он совершенно не походил на икону и грешил, как и все земные обитатели. Когда он ощутил потребность завести семью, то сделал это как и все мужчины, очаровавшись и поддавшись женскому обаянию. И увидев его избранницу, поклонники одобрили выбор: лучшему поэту - лучшая женщина! И красавица Натали стала неотъемлемой частью пиитическойой ойкумены, включая поклонников и ревнителей.
  Если для Натали Гончаровой, ставшей велением судьбы Натальей Пушкиной, всё настоящее и взрослое начиналось с чистого листа и до замужества у неё была не жизнь, а затянувшееся девичество, то у супруга многое уже позади и неодолённых вершин и непознанного пространства в ближайшеей ойкумене попросту не осталось. Практически всё, что представляло хоть какую-то интеллектуальную или чувственную ценность, уже основательно испытано и приложено к остальным ресурсам личности, а потому и готово к использованию здесь и сию минуту. К атаке и чувственно-интеллектуальной битве он был готов всегда и по этой части стал очень умелым и рациональным профессионалом. Ему не требовалось лукавства во всём этом, поскольку репутация работала за себя и ему доверяли изначально на уровне подсознания и инстинкта, чуя это всем существом, а не страждущими частями. Доверие подтверждалось первыми же ходами поэта, где уважительность мужчины подкреплялась могуществом бога и женщина ступала в преисподнюю, пахнущую сокровенным и желанным, очень похожим на то самое подземелье Данаи, где зачат очередной эллинский герой.
  Ощущение золотого дождя начиналось сразу же и ни одна, его вкусившая, не сделала и шагу к приличиям, требовательному обществу и на виртуальную свободу! Даже в случае банального раскланивания с чьим-то семейством на роскошном балу, независимо от уровня в табели о рангах, общество замирало на несколько мгновений и смотрело вслед: это Первый поэт России! В его движениях была и простота и величие одновременно и зрячие умы тут же улавливали тонкую лукавую игру и готовность перейти к делу, отставив светские нормы и напыщенные ритуалы. Особо эту субстанцию отмечали молодые и пытливые люди, независимо от пола, светского положения и прочих условностей. Молодой человек, определяющий свой путь в будущем, всегда присматривается к окружению и ищет заветный жест или слово своего гуру. Пушкин таким гуру стал давно и сией ролью совсем не тяготился, потому и играл её легко, выдавая самые разные оттенки и тональности.
  Не менее важным в таком общении была и особая индивидуальная окраска, которая полностью зависела от личности контактирующейс поэтом. Будучи яркой индивидуальностью сам, Пушкин в той же степени уважительно относился к чужой. Причём выходило это у него чисто автоматически в ранге интеллектуальной вежливости. Срабатывал стереотип и он поступал так, как поступал всегда - из виртуального шума лесов и женских прелестей создавал образ. Всякая чуткая натура, которую он брал в оборот, это ощущала тут же и вела себя соответственно. То есть, становилась сообщницей и подельницей в его экзерциссах! И такие экзерциссы бывали как с мужчинами, так и с женщинами, пример с Алексеем Вульфом один из них. Потом старший сын Осиповой не раз упоминал специфические отношения с ним и влияние, которое направляло и меняло его образ жизни. Уметь из нескольких фраз выстроить образ лучше Пушкина мало кто мог. И всё это щедро и с улыбкой на лице: - Кушайте на здоровье, у меня есть ещё!
  И удивительная проникновенность тоже качество для поэта неотъемлемое. На балу ли, в чайной беседе, в прогулке на коляске и где угодно икто угодно мог стать адресатом его экспромта, от которого немеешь и паришь одновременно. И великая княгиня Елена Павловна таким адресатом становилась так же, как и Катерина Карамзина и Долли Фикельмон.
  Увесть улыбки колдовство
  И до поры припрятать,
  И чары - бога озорство
  За рыцаря сосватать! - вот такие жемчужины могли попасть кому угодно, но никогда они не возникали сами собой, а инициированы обаянием его собеседницы или спутницы тотчас. И женщина знала, что её отметило божество, а поэт благодарно воздавал даме за щедрость и широту души. Просто воздавал, а она откликалась. И вариантов тьма, как с длительным парением, так и мгновенным озарением. - Как выйдет и как сложится.
  - Ты сон и вечность, неживая?
  Ты флёр и дымка строгих муз,
  Страдать и плакать призываешь,
  Зовёшь с Танатосом в союз?
  
  Иль теплота и вожделенье
  В тебе таятся под покровом
  И всем казавшееся тленьем
  Понятьем ты имеешь новым?
  
  Молчишь, не будет мне ответа,
  Хотя горят твои уста,
  Но жар стенаний жарких лета
  Мне тихо шепчет, что пуста!
  
  И катарсис убитой таким признанием слушательницы полностью компенсировал восторжен-ность пустых надежд. Кому-то довелось стать свидетелем неги, а кто-то выпил горькую чашу вместе с поэтом. Однако в итоге ни разочарований, ни обид!
  Вот чего у поэта не было, так это покоя и желанного для литератора уюта. Британские традиции: - Мой дом - моя крепость! - казались естественными и для России. И теперь, имея жену, домашний очаг и представляя всё это личной цитаделью, он на окружающих смотрел совсем иначе. Даже на самых надёжных и верных друзей и подруг. И они тоже всё видели, понимали и принимали его, как он, Пушкин, есть!
  А с юной супругой он стал неузнаваем. Светился, искрился, казался сытым и довольным до глу-пейшего состояния и в то же время был самим собой, щедрым на остроты и восхищением прекрасным, кому бы оно ни принадлежало. Не столь вспыльчивым, легко отходчивым, чуть менее влюбчивым, но в той же мере честным, как и прежде. Однако теперь приятелям по мужскому политесу приходилось осторожничать и осматриваться, не услышит ли супруга, чтобы высказать то, что ранее шло без паузы и раздумья. - И всё потому, что он женат!
  Обнажились и иные неожиданные вещи, поэтому с замужними дамами он стал и осторожен и предупредителен, зная неуёмные язычки и специфическую память. Намекнуть жене на былые художества мужа они бы особо не затруднились, не напрямую, разумеется, но Натали была по этой части и мнительна, и ревнива, поэтому некоторые дамы упивались самой возможностью поквитаться с первым поэтом России. К тому же, представляя жену свету, он становился объектом совсем иного рода - обладателем красивой женщины, а это очень опасная категория. И его стали придирчиво рассматривать в иной плоскости - достоин ли такой дамы? И - как малоопытная в светских затеях красавица вписывается в ойкумену поэта с её неимоверными обитателями?
   И шушуканье за спиной имело целью досадить как самому Пушкину, так и его супруге, чтоб не особо задавалась. Но это тайком и негромко, а вслух - лесть и подобострастие, поскольку Мадонна и в самом деле выглядела несравненной Клеопатрой. И понимающие толк в женском роль мужа различали. - Ну и везунчик, этот Пушкин!
  Что на это Пушкин? - Презрение и равнодушие! - Моя жена и её лелею я, а вам со стороны об-лизываться! - Правда, хороша? - Но сегодня вы порцию получили, нам пора в другое место, там тоже страждущие! - И уводил её в разгар бала, отменив очередь партнёров на танец с Пушкиной, и это проглатывали, принимая как личное оскорбление. - А как же ещё? - Не дали попользоваться чужим задарма!
  После перезда из Москвы в столицу они в городе надолго не задержались и вскоре перебрались в Царское Село, сняв дачу в доме Китаевых. Хозяйка выделила им большую часть дома, оставив себе две комнаты для неотложных нужд и в доме бывала изредка. В Царское из-за карантина и холеры перебрался весь двор и вскоре компания Пушкиных соединилась с Жуковским и их общей знакомой - фрейлиной Её Величества императрицы Александрой Иосифовной Россетти. Жили всенедалеко друг от друга и забежать ненадолго и проведать поэта у Жуковского и Россетти выходило легко и естественно. Иное дело сама Натали, начинающая жизнь с Пушкиным, она в свои девятнадцать лет была весьма взвешенной и самодостаточной дамой и в значительной мере своим любопытством управляла. И умную красавицу южных кровей тут же выделила.
   Характер отношений с мужем у Россетти был лёгкий и деловой и на причуды типа ревности сия полуитальянка-полугрузинка не поддавалась. Близость к императрице её нисколько не испортила, как впрочем, и не украсила. Она вела себя с лучшими поэтами, музыкантам и и художниками России чуть не на равных и их опусы рассматривала с сугубо личных вкусовых позиций. И недавнюю работу Пушкина над сказками для детей приняла на полном серьёзе, вникая в самую гущу пиитического производства. И замечания о том, что пройдёт цензуру, а что надо менять, она выдавать не стеснялась. Ко всему, она легко улавливала логику цензора и почтине ошибалась насчёт сомнительных фраз, слов и оборотов. И поэты на ней по этой части проверялись, особо Пушкин, на метафорах и эзоповом стиле съевшего крупную дичь.
  И вскоре просвещённая и приобщённая Натали упрятала остатки девичьего стыда и провинци-альной стеснительности подальше и визиты молодожёнов к знакомым тут же стали правилом, а раз так, то жена поэта не могла выглядеть как попало. Хотя при её красоте наряд был лишь украшением второго-третьего рода, сопутствующего первозданной прелести лица и фигуры. И ей доставляло удовольствие внимание столичной избранной публики. Это не Москва - поняла Натали в первый же вечер и свою неискушённость по части этикета и прочих столичных причуд тут же отметила. Однако муж во все круги был вхож и везде имел успех, поэтому жене ничего в своём поведении исправлять не приходилось: ей не только прощалось всё, но и с неё брали мерки, чтобы хоть чуточку применить себе.
  Поскольку Наталья Николаевна постоянно меняла наряды, причёску и украшения, выглядела живо, улыбчиво и держалась с естественным достоинством, как бы оконтуривая собой мужнее вели-чие, то злым языкам ничего не оставалось, как облизываться. К тому же все знали, что Государь с Госу-дарыней отметили высочайшим вниманием супругов ещё в первую неделю обитания в Царском Селе и совершили с ними совместную прогулку по парку и Государь отметил красоту Пушкиной, а Государыня пригласила на приватный концерт влетнем парке.
  Там было не более трёх-четырёх дюжин слушателей, поскольку само пространство вписывалось в причудливую архитектуру парковых аллей и столиков с канапэ. В специально выстроенной розочке с кровлей из искусно переплетённых ветвей и сходящихся к верху крон деревьев устроено чуть более десятка диванчиков и канапе на двоих-троих человек и после концерта подавали чай, который особо не затягивался.
  Ну и главное заключалось в затейливой процедуре расставания после "случайной" встречи: обе высшие особы смотрели вслед молодожёнам, которые с царским достоинством удалялись по аллее. Несмотря на разницу в росте, пара смотрелась очень гармонично и от изящной фигуры мужа шло обаяние не меньшее, чем от прелестей роскошной жены. А Государыне и вообще казалось, что Натали как бы на коротком поводу у своего супруга и невидимая нить удерживает её в поле мужского тяготения. Силу мужского тяготения она познала на себе и могла её различать у других, что делало женщину более проницательной и защищённой этим знанием от других дам и жён, владевших не менее сильными достоинствами.
  В высшем свете видеть, чуять и интриговать было так же естественно, как и дышать. Всем этим сугубо женским Государыня владела профессионально и бои местного значения вела осмысленно и эффективно. В этом большую роль играло лицемерие и напускное ханжество, прикрывавшие истинные мысли и намерения. Государыня эту маску надевала вместе с утренним туалетом, прикрепляя отдельные фрагменты перед зеркалом и проверяя их на эффективность. Камеристки и фрейлины наблюдали за процессом и сообщали текущее состояние лица, которое на самом деле было маской, укрывавшей усталую душу и разбитые надежды. Умные, молодые и проницательные, такие как Александра Россети и Софи Урусова, про её игры с личиной догадывались, а возрастные и опытные, к примеру, Екатерина Загряжская, знали точно по ноткам и чёрточкам фальшивого образа. Для тех и других такое видение - часть профессии, поэтому они и при дворе. Для Государыни водить за нос супруга профессией ещё не стало, но к тому шло очень быстро и её актёрство для профессионалов от византийства казалось почти неразличимым. Главным объектом её игры чаще всего бывал муж, но она не брезговала и иными субъектами, набирая очки и диапазон средств и красок.
  На этот раз немножко рассеянности во взгляде назначены царскому сопровождению и их пере-суды на этот счёт пойдут большей частью на трактовку женской ревности к юной жене поэта и жажду внимания подостывшего супруга. И это в очередной раз сработало. Напряжение, которое читалось в Государыне, достигло и чувств мужа.
  - Правда, хороши? - нарушил паузу венценосный супруг, едва отошедши от очарования Пушки-ными. Он это сказал по-немецки, чтобы загладить возникшую неловкость от длительной паузы.
  - Разумеется! - супруга поддержала мужа по-французски, пытаясь не обнаружить повышенного тонуса от встречи, на русском она бы себя выдала. И тут же уколола по-французски: - Она такая юная, а ты такой зрелый, что, опять охотничий азарт и грядут ночные учения у фрейлин?
  - Но ведь хороша! - "не обратил внимания" на ревность муж и потому не заметил её волнения. А женщина-актриса сыграла нужную часть мизансцены на "бис!" и мысленно оценила наполненность юной супружницы зрелым и вкусным мужем, которого знали некоторые, а от них и весь мир. - Только-только из уютного алькова, а уже пушкинский аромат! Она его хорошо распознавала на всех пассиях поэта и сравнивала с тем, что сама имела от него. - Собственное было неповторимым и она почти не ревновала соперниц. Увлечённость Государя юной Пушкиной сулила массу возможностей погреться у заветного огня и она ответила чуточку капризно, дабы выглядеть в духе мизансцены светской деликатности:
  - Думаю, она всех фрейлин затмит, не правда ли? - И ни капельки кокетства, надо же!
  - Фрейлины на службе и ради пропитания, а мадам Пушкина ради самой себя и красоты! - Она возбуждает и я вижу в тебе такое же высшее, Аликс, ты ведь тоже изумительна!
  - Тоже? - уколола она мужний комплимент.
  - Ну, не придирайся, ты же поняла, что я хотел сказать.
  - Разумеется, Ника, посредством её ты увидел меня. - Что, фрейлины примелькались?
  - Не терпится маскарада и Лалы Брук? - припомнил он любимое из личин и масок своей супруги; после того, как Жуковский написал ей очень интимное посвящение, супруга пробовала себя в этой роли, которая и впрямь восходила из врёмён белой и алой розы.
  - А ты соскучился по роли Юпитера? - поддала жару мужниной страсти жена, грешная и мысленно и по-настоящему: не одному же ему купаться в такой жуткой прелести! - И угадала: супруг строил очередные планы овладения очередной крепостью. То, что она принадлежит принципиальному и упорному противнику, только поднимало привычное зевесово на высочайший уровень. Некоторые крепости они с женой одолевали вдвоём и особый цинизм супружества давно стал нормой. Но лишь некоторые и это в основном каприз самой Шарлотты: ей хотелось испытать себя и в такой роли, набрав нового опыта и мастерства в лицемерии. - А что ей оставалось, будучи запертой в золотой клетке?
  - М-да-а! - развёл руками супруг, - тепла кот наплакал, а грозы уже есть, куда мне до настоящего Юпитера! - и добавил примирительно: - при такой Юноне и моё могущество возрастает!
  Дворцовый гофмаршал и статс-дама наблюдали за всем издали и ждали знака приблизиться, но супруги его так и не сделали и продолжили прогулку, обсуждая веяния в столичном обществе. А нема-ленькую компанию из царского двора по широкому периметру окружали дежурные кавалергарды и направляли случайных гостей парка на другие аллеи, любезно улыбаясь дамам и чуть прохладнее их спутникам. Подобные "случайные" встречи готовились заранее и кавалергарды в том принимали по-сильное участие, выучив схемы аллей и разветвлений наизусть.
  На молодую жену Пушкина хотелось взглянуть многим, но дисциплина не позволяла нарушить периметр негласного эскорта и они смотрели издали. Фигура у неё была стройной и смотрелась изящ-ным произведением художника, она была хорошего роста и увидеть в ней главное можно на расстоя-нии. Ну и белое платье с голубоватой накидкой на плечи удачно оттеняло роскошную смоль волос, чуточку убранных в затейливой причёске. Пластика неспешных движений пленяла своим совершенством и офицеры с придыханием ловили от неё всё-всё. Естественная грация мадам Пушкиной покоряла немедленно и всех и ротмистру, нёсшему службу у изгиба аллеи у мостика через протоку, досталась рассеянная улыбка красавицы и тот буквально онемел от её очарования! - В казармах тут же обсудили эту улыбку и в качестве главной новости она разлетелась по всему Царскому Селу. - Жена у Пушкина - нечто!
  Вернувшись из первого "нечаянного" представления Романовым, Пушкины уединились в дальней комнате дачи и приступили к желанному для женщины обсуждению минувшего. Девятнадцать лет Натали так и светились ярким нимбом вокруг неё и муж едва удерживался от распиравшего мужского, которым его наполнили уязвлённые и восхищённые дворцовые щёголи и гвардейцы, поражённые блеском Натали. Устраивать с ней разбор спектакля, как во владениях князя Шаховского, ни к чему и прежде времени и он в общих чертах прошёлся по недавнему сюжету. Выделил ключевые сцены и качество их исполнения. Скупо, но объективно, чтобы женская страсть к поглощению сокровенным не мешала развитию главного начала. Однако сказанное с любовью, это производило впечатление небесной амброзии и Натали вкушала её с закрытыми глазами.
  За несколько месяцев супружества она от мужа узнала так много всего, что выросла над собой прежней неимоверно и миги соития, которых поначалу опасалась, зная репутацию мужа, стали столь же желанными для неё, как и мужняя к ней тяга. Несмотря на царское от Романовых, она отметила достоинство и особый аромат и достоинство мужа, которыми любовалась императрица. Эту женскую фишку она углядела-таки и по-особому взглянула на своего супруга. Царь по этой части ему сильно уступал. Внешне Государь весьма хорош, но достоинства внутреннего она так и не увидела, хотя тот вертелся рядом, будто студент в надежде счастливого билета на экзамене.
  И очередной семинар по светскому обустройству женщины плавно перетёк в практические опыты, число которых перевалило за тысячу. Белые ночи хороши многим и в такую пору свечей не зажигают, открывая окна пошире и Пушкины часто после всего семейного перебирались за рабочий стол, где муж ловко управлялся с капризными ямбами и хореями, а жена чинила перья, дабы те писали тонко и остро. Принимая от неё новое, он чуял в себе её чаяния и правка старого стиха шла легко и вдохновенно. Заглядывая к нему через плечо, жена чуяла то же, что и муж и периодически прижималась к нему грудью, поощряя и подталкивая. Лишь к утру поближе они угомонились и забрались в альков, где муж хорошенечко причастил супругу и та уснула.
  Он немножко полюбовался ею и прилёг рядышком. Несмотря на вспыхнувшее снова вожделе-ние, её сна муж не нарушил и ещё долго вкушал дыхание счастливой юности, будто олимпийскую ам-брозию. Наутро он поднялся пораньше и из собственных припасов соорудил мужской презент для женщины. Так бывало, когда за всю ночь Натали так из его мыслей и не выходила. И врождённого жен-ского ей хватило, чтобы ответить достойно. В этом качестве она мамочку превосходила на голову и по-лагала, что и лифляндскую бабушку тоже. Муж в такие игры включался легко и счастие жены перетекало в семейное.
  Хозяйка дачи своими арендаторами оставалась довольна и репутация молодожёнов подкреплялась интимными заметками, передаваемыми тайком и с пиететом. Царское Село хоть оно и сравнительно велико и населено публикой разношёрстной, но ныне ограничено периметром кордонов и все новости там распространялись мгновенно. Новости про Пушкиных тут же стали главными и обсуждали как наряды и красоту Натали, так и достоинство и фразы, услышанные от поэта.
  
  С приездом четы Пушкиных в атмосфере дачной резиденции Государя, несмотря на чёткий гра-фик и отлаженную процедуру всего светского и дворцового что-то стало меняться, незаметно, однако неуклонно и это отметили оба высших лица империи. Поскольку и грешны по самые маковки, то лукавства в обсуждении излили предостаточно. К тому же партитура коронованных особ включала самые разные регистры и при случае эту полифонию использовали для перемены климата во дворце.
  В Царском Селе в этот сезон обитали многие члены дома Романовых и Пушкин не всем был симпатичен и вхож в мысли. Но в связи с неудобными обстоятельствами в столице и ради компенсации вынужденной изоляции танцевальные балы без сопутствующего застолья решили устраивать и здесь, уменьшив число гостей до приемлемого уровня. И сразу же стал вопрос: принимать Пушкиных сейчас или воздержаться до официального представления? - Проблемы решились сами собой, когда в дом временного обитания Пушкиных приехали из царской резиденции и вручили приглашение на танцевальный раут. Пушкин чего-то подобного ждал и принял официальных лиц радушно раскланявшись, его жена стояла чуть поодаль, одетая в домашнее платье, и на неё смотрели чуть дольше, чем на главу семьи. Коляску и лошадей они ещё не отпустили и вопрос - как ехать, решился просто. Из Полотняного завода у них был возчик, он-то всё с коляской и устроит.
  - Что устроит? - спросит наивный читатель и будет прав: на царскую вечеринку в обычной про-лётке не поедешь, а у Пушкина как раз такая и была, поскольку сейчас лето и закрытую карету оставили в Петербурге. Значит, надо украшать пролётку и изображать из неё ландо, а это хлопоты и долгие. Работы в этой связи своей сложностью и суетой мало отличались от женской артподготовки и закончились окончательно лишь у въезда в ворота царской резиденции: привезли нужный шарфик для серого платья Натали. Она пристроила его на место и спросила мужа:
  - Ну как? - и он без слов развёл руками, качая головой в восхищении и одобрении. Катерина Ивановна Загряжская тоже кивнула, соглашаясь с Пушкиным. Тот склонился к ней по-родственному и шепнул едва слышно, чтобы чуточку завести жену:
  - Говорят, упокойного Павла Петровича именно таким шарфиком на небушко и спровадили? - на что тётушка его жены, поджавши губы, но так же тихо ответила:
  - Ну и шуточки у вас, у пиитов, что, других не отыскалось?
  - Отчего же, вот мы с вами и Натали смотримся отменной семейкой! И с Натали вы не крёстная мать, а настоящая! - на что женщина в том же тоне сказала:
  - А это и не шутка вовсе - так оно и есть!
  - Можно и мне узнать, о чём вы? - вмешалась юная Натали и взрослые переглянулись, так и не выдав секретов.
  Бал прошёл живо и для загородного дворца по полной загрузке, что составило сокращённый вариант для дачного сезона - более полутора сотен гостей и пара дюжин членов царской фамилии. И столица сановная впервые увидела жену Пушкина в деле. Она и в самом деле отменна во всех смыслах и по части красоты в первую очередь. Как и предполагала Государыня, Натали Пушкина стала первой дамой раута и Государь танцевал с ней призовой вальс. А поэт в это время любовался супругой и лениво болтал с Государыней. Рядышком обитали великие князья и княгини с супругами и Государыне достались несказанные колкости во взглядах из-за её скаредности. - На ссыльного и мятежного поэта поближе хотели взглянуть многие, но не все капризы выполняются: Государыня этими минутками наедине и на виду у всех воспользовалась по полной программе. Без её воли никто не смел к ним даже приблизиться. Гофмаршал строго следил за протоколом и смельчаков его нарушить ненашлось. Лишь великая княгиня Елена Павловна не обиделась, полагая иметь подобные случаи пусть и под иным соусом уже вскорости, поскольку такую добычу, как жена поэта, Николай Павлович вряд ли упустит.
  Обсуждение минувшего бала и прочих обстоятельств у супругов началось после привычного общения Натали с Богородицей. Устроившись на постели, муж просветил жену относительно вещей, где она ещё не в курсе. Однако, несмотря на массу процедурных нюансов насчёт ответных движений на интерес к ней и прочие протокольные штучки, она-таки добилась от него простого ответа: - Государыня ей сильно проигрывает по части обаяния!
  И Мадонна с осознанием сией истины уснула на груди у мужа. А он долго ещё любовался её прелестями и внутри себя прокручивал вещи, другим неведомые. Они касались и его с Натали, и Госу-дарыни с Государем, да и не их только. Новое бытие в столице уже начинается!
  - И как сие понимать? - Поднадзорный поэт на виду у всего клира и сановничества сидит рядом Государем? - Странные шутки у императора!
  О слухах молодожёны узнавали от знакомых и Пушкин хохотал, раскачиваясь от удовольствия. Егосестра Ольга передавала их с выражением и в лицах, что добавляло градуса веселью брата. А жена качала головой в недоумении: про них и про Государя и такое?! - Но ей поясняли местные нормы сло-вовыражения и она их усваивала.
  Так вышло, что полноценных выходных нарядов замужней дамы у Натали было на два-три раза и немалым подспорьем стала Екатерина Ивановна Загряжская, взявшая на себя заботы по этой части. Она никаких иллюзий насчёт финансов Пушкина не питала и весьма деликатно компенсировала пле-мяннице нереализованную порцию дружбы и внимания, которыми была обделена её мама. И воз-мещение его приходилось на внешний вид в полном его формате.
  Племянница с такой внешностью и родословной от бабушки и мамочки-красавиц не могла хо-дить в обносках! Ну и с манерами и прочими светскими хитростями тоже масса трудов, поэтому она взяла Натали в оборот, периодически подключая и мужа, поясняя тактику и стратегию вхождения в высший свет. Роль мужа в этом была большей частью декоративной и не имела чётких границ, поэтому они знакомили Аликса с кодексами и нормами лишь в общих чертах. Тот ничего не имел против, занятый своим делом, периодически читая новой родне написанный материал для журнальных изданий обеих столиц. Большей частью это стилизованные под письма провинциалов заметки на злободневные темы.
  Сейчас в ходу холерные бунты и на этом всякий из литераторов являл себя по-своему. Поскольку Пушкин писал в журнал общественно-политический с уклоном к изящному, то и способы реакции на эпидемию соответсвующие. Юмор и сарказм - от холеры не панацея, однако оптимизм внушает и обыгрывать такое для Пушкина и компании вполне по силам. У тётушки Натали с интеллектом конфликтов не наблюдалось и про караульных петровых и нечаевых, дежуривших на заставе и ловивших торговцев и прочих горожан со свежими пирогами с грибами и ягодой, получалось легко, занятно, весело и ненатужно. Тётушка смеялась умениям мужа племянницы и делилась собственными наблюдениями на этот счёт. Эзопов язык в столице был в ходу и умений "переводить" притчи на сегодняшний лад вполне достаточно, чтобы миновать рогатки цензуры. На этот счёт было грандиозное прикрытие в лице Ивана Андреевича Крылова, писавшего на бытовые темы охотно и едко и тем самымсоздававший прецеденты, которыми пользовались остальные литераторы.
   С переводными опусами тоже случались "совпадения" злобы дня и редко кто пытался загля-нуть в святцы первоисточника, дабы свериться с оригиналом. И журналисты "нюансами поэтического перевода" пользовались постоянно, благо любой из них и сам писал помаленьку. Так что страшилки про холеру почтенную публику не забавляли, но и не пугали. Приличная пресса в злобе дня знала меру и закрытые театры и отменённые концерты компенсировала обсуждениями новостей культурной жизни и больше склонялись к дискуссиям на литературные темы.
  Холера держала столицу в блокаде почти всё лето и настоящее положение с больными и умершими никто точно не знал, потому слухи самого разного толка так и сотрясали округу. Надо сказать, что Государь вёл себя очень взвешенно и не давал страстям разыграться, вмешиваясь самолично. Остановить толпу грозным окриком или проехать по Невскому на деревенском извозчике - ему не стоило ничего. И близость царя к народной беде не давала поблажек никому, поэтому жертв от эпидемии было не так много и похороны их не вылились в смуту, желанную для воровской братии Санкт- Петербурга. Небольшие погромы и разорение складов с продуктами вот и всё, на что они сподобились и полицейские власти вместе с казаками и гвардейцами толпу усмирили очень быстро, имея поддержку командующего столичного гарнизона.
  Лето выдалось жарким и дождливым и прогулки в парке не однажды прерывались паузами, которые молодожёны проводили под уютными навесами и наблюдали парочки, бредущие под зон-тами и неспешно роняющие фразы интимной беседы. Тепло от юной жены согревало и освящало и поэт впитывал её флюиды, набираясь от неё так, что невольно хмелел и закрывал глаза, воображая её не здесь и не такую!
  - Какую и где?
   - В античном наряде и царстве мудрого Одиссея. Такая умелица вполне годна к роли царицы, ждущей мужа из дальнего похода к Трое. Натали к такому состоянию мужа привыкла легко и обычно спрашивала:
  - Что было на этот раз? - и он отвечал, в меру правдиво и без меры красочно.
  - Они меня соблазняли, а ты их не убил, почему? - поинтересовалась наречённая Пенелопа.
  - Я же не Гомер, мне положено иметь другие финалы историй. И потом, ты совершенно иная жена и заслуживаешь другой участи.
  - Какой? - загорелась Натали.
  - Ещё не придумал, - любовно остудил муж супругу, - и мною созданная, ты очень выдержанная и степенная мадам. - Этакая цаца, - он комически качнул плечами, намеренным шаржем передавая женское кокетство, - а не какая-то торопыга Натали Гончарова!
  - Вот ещё! - деланно возмутилась Натали и высунула руку под дождь. Она тут же покрылась каплями и Пушкин ею залюбовался:
  - Оставь, как есть, смотрится изумительно! - и жена послушно выполнила его волю. И, наблюдая реакцию на себя, в который раз осознала, как он её любит! - Не нужно слов, стоит увидеть такой взгляд и всё по-божьему!
  Возвращались по промытым и притихшим аллеям и неспешно роняли слова, всякий раз о до-жде, цветах и солнце в облаках. Юная супруга умело подставлялась глазам и мыслям мужа и неспешно постигала грамоту супружества. Полгода замужества пролетели одним днём, но медовый месяц так и не кончался.
  ПРАКТИКА ОГОНЧАРОВАНИЯ ++ 1829-31
  
  Натали Гончарова всегда была девушкой неглупой и знающей себе цену, но, заключённая в клетку домашнего рабства бесправной матери и неадекватного отца, она замерла в своём естествен-ном гуманитарном развитии и переполнялась иллюзиями из переводных романов, выращивая в себе особый тип чувственности, упрятанный в личину послушания и подчёркнутого внимания к собеседнику или предмету чтения. Если она читала что-то, то погружалась в сюжет так, будто жила с персонажами и поэтому по тексту шла неспешно и по мере усвоения. Она с равным интересом читала описания парковых аллей и замков французских графьёв и герцогов, расположения лестниц и комнат в английских романах фамильных галерей с родословной линией портретов и сравнивала с домом дедушки на Полотняном Заводе. В общих чертах сходство имелось, поскольку дедушка использовал отличных архитекторов и мастеров, знающих в своём деле всё. Она спрашивала о сходстве картинок и устройства их Полотняного имения и польщённый этим пониманием дедушка охотно просвещал умницу внучку, отмечая, что старшие девочки даже не подумалио каком-то сходстве. Дедушка на доступном языке просвещал. А внучка впитывала, как изящная губка и легко проникалась остальным описанием страстей и переживаний персонажей.
  Такое неспешное проникновение помогало вникать в суть коллизий и понять мотивы поступков. Она как бы заглядывала в комнату, где всё и происходило и прислушивалась к звукам и впитывала ароматы описанного. И достаточно посвящённый в такие тонкости дедушка отмечал как сам интерес, так форму его выражения: глаза Таши были понимающими и уже теперь женскими! Он не мог не отметить и того, что врождённая ревность старших сестёру имела своёвыражение, вих глазах и поджатых губках так и светилось несказанное -задавака! И это ещё больше возвышало младшую внучку в глазах дедушки.
  По ходу чтения она спрашивала о некоторых вещах, чтобы увязать непонятное и картина прочитанного укладывалась в зреющем существе юной женщины. Этой женщиной она стала в совсем младенческом возрасте и с годами набирала исконное и живородящее. И осознание собственного понимания чужого бытия вполне ясно давало сравнение с тем, как к этим вещам относятся другие, в том числе и старшие сёстры. И с удивлением отмечала, что её понимание прочитанного и глубже и тоньше. В том же её убеждали и понимающие перестрелки взглядов с дедушкой, как бы подтвержающего изначальную избранность принцессы Натали. Отсюда началось и осознание как собственной избранности, так и некоей власти над неизбранными. Это почти ни в чём конкретном не выражалось, но в подсознании уже укоренилась уверенность в себе, чего у сестёр не было совершенно и те комплексовали по поводу и без него уже давно. Как следствие, пришло и свойство принимать решения, осознав значимость услышанного или прочитанного. Так или иначе, но её чуткий ум стал осознавать и другое -власть над окружающими вследствие собственного превосходства в чём-то. Если красоту она принимала естественно и как данность, то понимание глубины мира давало совершенно иное и там она уже что-то могла и сама.
  Со стороны же казалось, что она замирала и превращалась в некую статую, сразу же обретая и прохладу, и бестелесность, так контрастирующую с её телом и лицом. И если она с кем-то из взрослых беседовала, то очень внимательно следила за гармонией сказанного, особо если говорили по-французски, периодически переходя на русский и на смене языка видела глубину владения и тем и другим наречиями.
  Врождённая грациозность в ней удачно сочеталась с физической силой и она при немалом для своих лет росте казалась чуть не игрушкой для сложных игр. Поэтому в школе танцев Иогеля была на хорошем счету и маэстро часто ставил в пример другим за лёгкую переимчивость фигур и движений и похвала в адрес Натали Гончаровой как первойученицы звучала чаще других. Танцмейстер говорил с нею будто с опытной моделью и та запоминала французские "батманы" и "плие" будто свободные движения в обычной кадрили. Такое выделение и поощрение в школе танцев для Натали было привычным, поскольку она всегда на первых ролях и принцессой или королевой могла стать в любом сюжете книги. Мир танца и живых картин - единственное светлое и возвышенное, что не похоже на рутину их московского дома с вечными проблемами. Периодически дедушка забирал её к себе и она некоторое время была принцессой Полотняного завода, не торопясь в Москву. Его часто меняющиеся пассии к капризам дедушки относились с пониманием и наряжали внучку так, будто она и в самом деле принцесса крови. Поскольку у дедушки с фантазиями проблем не возникало, то внучка бывала и восточной княжной, и польской паненкой, и английской юной леди. Кем стать в очередной игре, решалось после прочитанных книг с поучительными историями. Книги были с красочными картинками на французском и русском языках и Натали часто сама выбирала предмет чтения. Она повелевала, а дедушка и его домашние играли изысканную свиту. И эмоций от этих игр девочке хватало надолго.
  На примере старших сестёр с годами ей стало ясно и собственное будущее и оно ничего при-личного не сулило, поскольку все вероятные избранники мелкисобою при внешней напыщенности и апломбе. Она, пройдя многолетнюю школу дедушкиных игр в принцессу, хорошо различала манеры и врождённое, так что поверхностность хорошо видела и различала от врождённого. С чувством внутреннего достоинства у юной Натали была полная гармония и ей хотелось в спутниках иметь такого же полноценного мужчину. Девушка знала, что родители её готовят к выходу в свет с одной лишь целью - выдать замуж! И выдадут за кого им угодно, найдя семейные резоны. - Как она к этому относилась?
  Она считала, что на ярмарке амбиций и тщеславия у неё есть собственные права и какие-никакие возможности. Хотя реализовать их в атмосфере дома Гончаровых весьма затруднительно по ряду самых различных обстоятельств. Об этом вслух в доме не говорили, но шепотков о проклятии рода было предостаточно и имён родни в примерах душевной болезни можно привести из любого колена родни. Приступы с родным папенькой она видела сама и с раннего детства опасалась оставаться с ним наедине, хотя считалось, что такое с ним бывает от спиртного. Но и в совершенно трезвых глазах она читала лукавое: - Ну, как я вас обыграл в шашки?! - "В шашки" - значит, обманул без зазрения совести и наплевав на бога! Тётушка по папиной линии тоже страдала душевными причудами и в эпилептические приступы впадала в минуты раздумий и сомнений, неожиданно для всех.
  Мама тоже это видела, поэтому рано созревшую дочь хотела вывести в свет при полных её ко-зырях. И её уже в десять лет определили в школу Иогеля, где учили не только танцам, но и разыгрывали живые картины из сюжетов классики, тем самым повышая уровень девичьего любопытства. Натали прекрасно понимала выгоду таких опытов и готовилась к актёрству со всей серьёзностью своей взвешенной натуры. Пусть в живых картинах это были статичные роли и без больших текстов, но врождённая выразительность юной девушки стала хорошим козырем и у неё получалось, несмотря на некую ограниченность домашнего образования и сугубо провинциальные манеры и интеллект.
  И знание собственных достоинств придало уверенности в себе. Она видела своих соперниц на поприще невест уже сейчас и понимала, где её козыри, а где сильны другие. У большей части юных дам домашняя подготовка была основательнее и шире и по-французски они щебетали на столичном диалекте и тайком посмеивались над провинциальным говором у Натали, поскольку её француз был из Гаскони. То же касалось и других языков и предметов - её знания были слишком поверхностны, как и у большинства девушек из небогатых семей. И, будучи отнюдь неглупой и живой в соображениях, она полагала, что вполне может догнать их и в чём-то опередить. Вопрос - в чём?
  Ей не надо особо размышлять об этом, поскольку наследственность обеих ветвей дерева была перед ней и ущербные ныне Гончаровы были против успешных Загряжских. Ухоженные и элегантные тётушки чем-то напоминали маму в юностии служили невольным маяком к выходу из гончаровского тупика. У женщины лишь один путь оттуда - выйти замуж. И не попасть из огня да в полымя.
  Общаясь с тётушками, она отметила, что для женщины главный и часто единственный козырь - красота и обаяние. Совершенствуя их, она шлифует своё оружие и находится в центре внимания. И выбирает житейские варианты с высоты своего положения. Или прозябает в провинциальной скуке, мерзости окружения и тихонечко деградирует к уровню своих родителей. Кто из них виновен больше, она ещё не понимала, но инстинктивно сторонилась обоих, принимая должное и не забывая о приличиях поведения, которые всегда на виду и на слуху. Выглядеть послушной она уже умела, осталось дождаться счастливого случая. Курс светских умений и живые картины для этого были средством отменным и за несколько месяцев муштры и репетиций в школе Иогеля она выдвинулась в первые ряды учениц и природная пластика в том сыграла роль важнейшую. Рядом с ней и ниже по уровню приобретённого стояли ровесницы из семей успешных и состоятельных и это согревало девичью душу. Однако её роль не часто бывала первой: всё же дефекты образования сказались и тут.
  И всё же Наташа особо по этому поводу не тужила, полагая, что её время придёт. Так оно и вы-шло и на премьеру выпуска очередного курса пришли Государь с Государыней, которым интересно иное - юная грация и естественность, а не муштра репетиций. Руководство танцевального и театрального классов суетилось и расставляло юных исполнительниц картин, будто это премьера балета в Императорском театре. Девушки постарались и даже редкие сбои по ходу не испортили общей картины от зрелища. Понравились и отдельные исполнительницы, в том числе и Натали. Её роль была и проста и выигрышна, в эллинскую эпоху много одежды не носили и идеальные формы и естественаая грация рано созревшей Натали Гончаровой отметили все.
  Сия конструкция античного сюжета понравилась Государю и он лично вручал исполнительницам призы за лучшие роли. В этом участвовала и Государыня, придавая ритуалу гармонию. Женщины всех возрастов и сословий любят сильных и властных, поэтому юная Натали Гончарова с волнением принимала дары от императора и замирала, чуя его касания, ощущая дыхание и осторожное внимание Государыни, в котором Натали легко распознала искорки ревности. Ревность знакома женщине чуть не от рождения и в свои шестнадцать Натали в этом уже была рациональной пользовательницей. Интерес Государя и ревность Государыни она сложила вместе и получила мильон восторгов для души.
  На всё это смотрели гости праздника, среди которых был и Пушкин. Он Натали отметил тут же и сердце его дрогнуло, чуя поживу. Но среди сотен восторженных лиц и возгласов Натали его не выделила и не расслышала.
  Укладываясь спать, она всё пережитое перелистывала с основательностью системного и дисци-плинированного девичества и поняла, что влюбилась в Государя. В ней давно завелась некая взрос-лость и своих сверсниц Натали обгоняла по этой части намного и умела добиваться своего, особо себя не утруждая, поскольку нужные шаги у неё выходили естественно и сами собой. И, добившись своего, с высоты нового положения взирала на тех, кто такого не умеет. Ни высокомерия, ни снобизма в здесь не было, лишь уверенность в себе и своих достоинствах.
   Власть красоты она познала давно и с самого младенчества ею пользовалась, доставляя удо-вольствие старшим, особенно дедушке, баловавшем внучку безмерно и демонстративно, не замечая её старших сестёр. Но где-то в закраинах своей сути Натали понимала, что красота это дар божий и им должны наслаждаться окружающие. И она с удовольствием этим пользовалась, не особо задумываясь о последствиях. Она считала обычным и естественным, что в неё влюблялись и взрослые и ровесники и всегда была приветлива и открыта. И некая настороженность мамы по этому поводу никаких эмоций и раздумий не вызывала: разрешит что-то - хорошо, не позволит - что ж, обойдёмся имеющимися удовольствиями. Но с каждым годом ей позволяли всё больше и больше и она очень естественно принимала сие, как по части украшений, так и одежды.
  Обучение наукам, языкам и словесности стояло особняком и ко всему новому для ума и сердца Натали была открыта, несложная система домашних учителей выделяла её среди сестёр и она многие курсы прошла играючи, в то время, как те спотыкались постоянно и без слёз, упрёкови понуканий уроки не обходились. Умение вникнуть в суть у девушки врождённое и она читала книжки и учебники с равной скоростью, постигая написаное сразу и лишь вопросы учителя о точных формулах и определениях возвращали назад, чтобы сии мысли затвердить в памяти. Она часто из любопытства опережала задание учителя по гуманитарным предметам и вполне осмысленно отвечала по сути прочитанного текста. Оставалось затвердить даты, имена и формулы и всё, предмет превращался в интересную книжку, а всё интересное у Натали шло легко. Она часто брала учебники старших сестёр и ради интереса погружалась в них, особых трудностей не возникало, просто выявлялись пробелы в знаниях между тем, где находилась Натали и старшие сёстры. Подобная успешность ей сопутствовала повсеместно и гармония личности, которой пленился её предок, укравший красавицу у мужа и детей, в Натали была выражена самым ярким образом, хотя и мамочка, тоже Натали, но Ивановна, была яркой и смелой женщиной, сумевшей не потеряться при императорском дворе и без особых затей увести любовника у самой императрицы. Про те времена дочери известно из кривотолков, но сам облик мамочки и её нрав никуда не деть, поэтому младшая дочь просто впитывала природой данное, прилагая усердие, но не переламываясь в трудах тяжких и неблагодарных. И успехов во всём из троих дочерей достигла только Натали, потому и праздник выпускного у Иогеля с новым платьем для бала достался ей по праву и трудам. Однако мама ко всем была строга и успехи младшенькой никак не выделяла и в пример им не ставила, хотя этого по всей истории её взросления и не требовалось, Натали росла сама по себе и ей просто не мешали в этом взрослении. Так вышло, что к возрасту выезда в свет Натали практически во всём девичьем оформилась и на неё уже засматривались по-серьёзному.
  Пушкин выделил Натали из других дебютанток по свежести и естественности поведения и свет-ские умения ставил на второй план, разумея ум за основу красоты. Умение держать себя - это и врож-дённое, ичастично от природного ума, который живёт сам по себе, а у женщин и вообще таится неве-домо где!
  Он неоднократно ошибался в оценке ума дамы, пока не научился улавливать важнейшее в естественном блеске глаз и наклонов головы, взирающей на вопрошающего. В таких случаях не надо каверзных вопросов, дабы уловить ум красивой дамы: уже само движение являло роскошную пищу для ценителя женского. К тому же, хорошо зная технологию постановок живых картин, он ясно различал актёрскую натасканность и механическую обученность от естественных проявлений. Актрис и танцовщиц он знавал предостаточно, так что в качествах Натали не заблуждался изначально. Некая неоформленность и естественная незавершённость природного шедевра вызывала восхищение и он с интересом наблюдал за её мамой, строго смотревшей на дочь, учителей и прочее окружение. Мама была хороша по-женски и одной лишь улыбкой мужеское возбуждала легко, хотя и не очень ухожена и одета по-провинциальному московскому образцу. Несмотря на рождение полудюжины деток, мадам Гончарова имела стройную фигуру, хорошо развитую грудь и тёмные очи, не забывшие былую власть над миром. Всё это он оценил неспешно и ненавязчиво, однако взгляда нескрывая и на её взор ответный поэт признательно кивнул, вложив в это многое, понятное взрослой женщине. Мама Натали его игру поддержала и чуточку смежила очи, припоминая себя в пору владычества. Репутация поэта в свете была самой противоречивой и вот такая перестрелка с первых же мгновений знакомства лишь подтверждала слухи: опытен, умён и опасен. - Но как мужчина Пушкин хорош! И ненавязчив. И в качестве претендента на руку дочери отметила инстинктивно, уловив мужеское, которое только к избранницам: она была уверена, что поэт её дочь уже выбрал или пока колеблется на этой ярмарке невест и ждёт случая облечь это в светские жесты и поцедуры. В том, что его выбор склонится к Натали, она мало сомневалась, зная о других девушках предостаточно и на этом этапе девечьего и женского у её младшенькой соперниц нет! В этом была и часть материнской гордыни, но и трезвая рассудочность, в браке с Гончаровыми развившаяся слишком сильно. В этом исчадии ада она и сама стала прислужницей диавола. В таком себе признаться трудно, но в её положении питать иллюзии по житейским обстоятельствам глупо, а раз так, то надо пользоваться хоть какими-то шансами выплыть. Устройство дочерей замуж - исконно женское и она этим озаботилась в меру сил и возможностей, хотя и того и другого уже не так много.
  Перекинувшись с Гончаровой старшей взглядами, Пушкин отошёл в сторонку и так же присталь-но исследовал другие родительские ойкумены. Они могли таить что угодно и такой поиск не бывал скучным, поскольку взволнованные родительницы в такие минуты поройвыглядели ярче дочерей. Их трепетные лица видны сразу, список из пяти претенденток был оценен моментально и выбор он сделал окончательно. - Какой Натали будет через четверть века, он видел воочию и эти годы рядом с ней мнил весьма счастливыми. Другие мамочки с Натальей Ивановной сравниться не могли и уже после первой беременности их дочери обещают стать александрийскими колоннами. - Мамочка Натали очаровательна и теперь, а дочьи вообще лакомый кусочек: - так хороша и обаятельна!
  Осталось добиться её руки!
  - А что Натали? - Она об армейско-мужских учениях и планах обольщения не подозревала, участвовала в живых картинах, потом бальном шествии, всем существом чувствуя приобщённость к взрослому миру. На балу были Государь и Государыня, они его возглавляли в первых парах и притяги-вали и так запредельное внимание приглашённых. Натали видела пиетет взрослых дам в адрес Госу-даря и ответное мужское, к которому хотелось приобщиться и ей. В потаённых наблюдениях она никому не призналась, ограничившись восторгами от общего успеха. В танцевальном зале во втором туре праздника у неё тоже всё получилось и Государь имел с ней турвальса. И объятия такого мужчины юную даму буквально вдохновили на чуткую линию послушания и пластики танца. На этот раз Государыня смотрела на дебютантку уже иначе и было там рационального больше, чем эмоций и ревности в том числе. И эту субстанцию Натали учуяла и ночью переосмылила, витая в облаках фантазий. Она запомнила, что Государь танцевал лишь с лучшими, а это всего четверо и она в их числе.
  И уже вскоре она заметила Пушкина, который тоже выделял её. Он был в гражданском костюме, стоял рядом с императором и его супругой и о чём-то свободно беседовал, особо в их сторону не склоняясь и достоинства не теряя. Рядом были важные сановники, но их уровень - мишура мундиров и регалий девушку совершенно не волновали. А вот одиночество Пушкина среди столичной и московской знати её изумило! Его чуть отстранённая поза с отворотом от суеты зала впечатляла свободой и независимостью ото всех. Он не манерничал и не актёрствовала, сие Натали уже различала. - Перед ним была паства, которой он служил, а она ему поклонялась.
  Так она по-настоящему поняла, что Пушкин - первый поэт, а Государь - высший правитель. И достоинство, с которым держался Пушкин, иных толкований не допускало. А потом Пушкин танцевал с ней и говорил удивительные для юной дамы вещи. Хрупкая девическая красота вызывала желание уберечь её от мирского и напитать возвышенным. Он сразу же спросил:
  - Вы пишете стихи? - Натали не замедлила признаться в этом то ли грехе, то ли достоинстве:
  - Да! - уронила она и опустила очи, опасаясь мужской силы.
  - Прочитайте что-нибудь, - предложил поэт и она подняла глаза, чтобы решиться на такое. Он по-доброму приглашал к откровенности и в том не было ничего неверного. Она прочла свои девичьи вирши на темы французских романов. Пушкин улыбнулся и сказал:
  - Отменно! - И ритм, и чувство у вас имеются! Читать тоже получилось, вы случаем с Апполоном и его музами не дружите? - Что-то в вас зрелость и познания не по возрасту!
  - Как это понимать? - раскрыла очи Натали и Пушкин не постеснялся прокатиться на девичьей открытости и неискушённости:
  - Вам известно намного больше, чем вы изволили сказать! И в то же время вы девственная Артемида. И за спиной у вас лук с разящими стрелами. - Мадемуазель, прошу вас, не стреляйте, я и так у ваших ног!
  - И что мне с вами делать? - девушка просто доигрывала роль из живой картины, где и была бо-гиней охоты. И поэту её сообразительность пришлась по душе:
  - Унесите на Тавриду, устроим очаг и будем читать друг другу стихи. -Прочтите ещё, мне понра-вилось!
  И Натали не стала скромничать, поскольку поэт был единственным мужчиной, которому стали интересны девичьи чувственные вирши. В её стихах было и очарование, и роскошная женственность, ожидающая расцвета, возможного лишь с любящим сердцем. Пушкин сию девичью причуду знал от-менно и надеялся стать первым полноправным ценителем удивительного цветка. Он слушал и улы-бался, а она парила и возвышалась, наблюдая понимание, которое манило к дальнейшему сумасбродству и за него ничего не будет. Инстинктом молодой женщины Натали уловила естественную тягу к себе, которая и возвышает женщину, выделяя из толпы. Пушкин уже вошёл в её душу и по-хозяйски осматривался, всем видом показывая восхищение увиденным - что для юной дамы может быть желанней?!
  И юная дама включилась в свою первую женскую игру, послушно опустив очи и предлагая пиесу продолжить. - Не давая ей придти в себя, он предложил чуточку интимного общения в дальней зале, где играли в карты и пили оранжад. Так мужчины поступали всегда и в оранжадной либо начинались романы, либо гибли надежды. И он пояснил юной даме в античном наряде:
  - Всего на несколько минут, но они будут наши: мои и вашей светлости!
  И давняя мечтапослушной девочки убежать из дому обрела сообщника: Пушкин предлагал нирвану своего общества. Именно нирвану, а не рутинное замужество! Он знал, чем взять юную даму и сделалэто.
  Как всё, что он выполнял, нынешняя затея выглядела по-мужски размашисто и запашисто, при-чём, пахло мужским, а не светским вариантом для неустойчивых дам.
  Натали ухитрилась ускользнуть от маминого недрёманного ока и впервые в жизни пришла на свидание. Ещё не совсем любовное, но уже по-настоящему волнительное и с адреналином опасности.
  - Вы сбежали? - спросил поэт и девушка кивнула, ещё не в силах произнести хоть слово. Но того и не требовалось: она видела, что попала к доброму человеку. Подав руку и с его помощью устроившись удобно, Натали попросила:
  - Давайте не будем писать стихов, я сейчас не в тонусе!
  - Как скажете, принцесса! - Или нынче вы Артемида? - сразу же задал тональность зрелый мужчина и начинающая женщина её поддержала:
  - Накануне побега вы упомянули Тавриду, ничего не переменилось? - и темой их игры со стиха-ми и картинами стала античная Таврида с элементами новоросской рутины и фонтанов. Ещё без интимных жестов и большей частью по-французски они разыграли несколько сцен из "Бахчирасарайского фонтана" и получившаяся интрига понравилась обоим. К тому же, Натали цитировала некоторые куски оттуда по-русски, чем вконец очаровала поэта. Ну и смела Натали отчаянно! А это требовало и особой его оценки тут же:
  - Если бы, сударыня, я вас знал давно, то в сюжете этой поэмы переменил бы многое.
  - Я в наложницах или госпожа? - спросила Натали, живо представляя себя в восточном наряде и усатых янычар с ятаганами на башнях крепости. Подобное она видела в театре на задниках декораций.
  - Такое сокровище, как вы, сударыня, разве может быть заурядной турчанкой, да ещё в жёнах за богдыханом-нехристем? - Конечно же, вы рабыня, вас похитили из дома римского дожа. Но даже слепому видно, как изумительна звезда вашей прелести!
  - Тогда, чтобы моего лица никто из других басурман не видел, на мне паранджа! - И балахон до пят, чтобы не догадались об остальном! - прибавила девушка и уловила одобрение мужчины. С ним она тут же становилась женщиной, а кто от такого счастья откажется по своей воле?
  И юная дебютантка ступила в роль молодой женщины без колебаний, являя лучшее из обретённого учёбой и унаследованного от многих ветвей родни.
  Так Натали стала сообщницей поэта. Согласие юной дамы на побег было для Пушкина сигналом к мобилизации всех ресурсов и они вдвоём одолели обстоятельства. Натали не была в понимании житейских ценностей девушкой недалёкой, хотя и особой тонкостью манери воспитания не обладала, но природная сметливость и удивительная грация, всё в себе подающая выгодно, не однажды сыграла свою роль и они одолели массу преград. А их было через край.
  Начнём с того, что за юной Натали с корыстным интересом наблюдали давно и зреющую красоту отмечали многие из влиятельных московских семей. Однако неладная репутация родителей и расстроенное состояние имущества серьёзных людей отпугивали и породниться с такими неудачниками никто из потомственной знати не спешил. Среди юных дебютанток она была самой яркой и необыкновенной и кое-кто из старожилов вдруг припомнил её настоящую бабушку, красавицу из Лифляндии, умершую от любви в неволе. Эти воспоминания придавали мнению о внучке особого романтического шарма, как бы ставя её заморские корни особняком и непохожесть ни на что другое её взгляда очаровывала многих.
  С другой же стороны, если забыть о её неудачливой родне и расстроенном состоянии, Натали хороша сама по себе и сулила массу удовольствий и без брака с ней. Заманить девушку и приручить - это озаботило многих из приближённых и имущих. Ну и внимания к ней самого Государя никто не упу-стил. Доставить к его ногам такуюдобычу - дело деликатное и выгодное. Вариантов виделось множе-ство и выигрышность их подчёркивалась кабальным состояним долгов семьи Гончаровых. - Сумма долгов и процентов по кредитам намного превышала цену самого майората, так что выпутаться им без воли свыше никак!
  Но появился Пушкин и меркантильные карты смешал. Не особо себя утруждая, он всё превоз-мог и вместе с сообщницей по перемене ценностей пировал на их непростой свадьбе, где гасли свечи, падали кольца, забывались слова и роли у причастных к ритуалу.
  И лишь попав в его распоряжение полностью, Натали ощутила себя женщиной по-настоящему. Он ещё в церкви после обряда венчания, когда она, одетая по-зимнему, вышла к нему, сказал:
  - Забудь себя прежнюю, теперь ты моя и твоё счастие - это моя забота. Чего хочешь здесь и сейчас? - юная супруга ещё не отошла от волнения и тихонечко качнула головой, не в силах ответить. Но он вытащил её из объятий девичьих страхов и добавил: - Натали, очнись, ты уже замужем и я твой муж! - Ну-ка, отвечай своему повелителю, - нажал он с улыбкой, удерживая её руку в своей, - кто с тобой рядом? - и она выдохнула тем, что сидело давно и основательно:
  - Пушкин!
  - И ты тоже Пушкина! - этот залп эмоций освободил её от замешательства и робости. - Ну-ка,скажи мне, кто ты теперь?
  - Натали Пушкина! - это из неё вылетело мигом и она осознала, что сие исключительно пушкинская эмоция. Он её заряжал и поднимал до своего уровня. Потом в карете, она легко отдала свою руку ему и он согревал всё время до пиршеского зала. Тепла было так много, что она распахнула шубу и благодарно прислонилась к нему,воздавая и понимая выраженное. - Это любовь супруга! Она откуда-то сие уже знала.
  Пиршество прошло на одном дыхании и невеста не успела отойти от громкого успеха и внима-ния, как они остались наедине в их временной квартире. И по молчаливому согласию мужа, жена приступила к вечерней молитве в том же наряде, лишь скинув кружева и флёр фаты. В уголке спальни была устроена частица её мира, которому она уделяла внимание очень важное и чистое. Там был иконостас из её девичьей комнаты. Эту часть мира юной супруги неверующий муж принял легко и без вопросов: - Люблю Натали, люблю и все её верования!
  Новобрачная опустилась на колени и обратилась к Пресвятой Богородице с молитвой о даровании ей и её мужу здравия, любви и счастия! Муж издали наблюдал за таинством молитвы и восхищался чистотою интимного зрелища. Красивая жена и внутренне оказалась изумительной. И он не вмешивался в таинство, дождавшись выхода женщины из божественной нирваны и лишь после этого воздал по-достоинству, приобщив и к своим ценностям. Увиденное таинство их сблизило неимоверно и женщина невольно перешла в его ойкумену, чтобы приобщиться. Она всем своим существом чуяла, что последует продолжение того самого, о чём она молила Богородицу и с волнительным пиететом принимала от супруга. Любовь его она виделаво всём и его чело светилось светлым нимбом в ночи, обещая и предполагая ею желанное. Его дыхание было и отравой, и живой водой, от которой она то умирала, то рождалась вновь. Он шептал что-то и она понимала суть сказанного, возвышаясь над собой прежней и невинной.
  - Наташка, моя Мадонна! - слышала она и становилась ею, чем-то внутри себя зная, как это сделать, а он это видел и тут же воздавал за понимание, возвышая её суть всё выше и выше. Раздевая её и помогая убирать волосы, он в самой полной мере указал достоинства жены и привёл собственные доводы её очарования. Роскошные и соблазнительные, сочные и возмутительные! Услышав о возмутительности, она спросила:
  - Оно во мне есть или это метафора?
  - Моя любовь к тебе - это ещё и зеркало. Оно отражает и твоё устройство. Там такое намешано, что нам долго будет с ним не разобраться и распутать¸ да и надо ли?
  И он приступил к образованию из юной девы настоящей и желанной жены и женщины. Для этого пригодились и кальян, и растирки для юного тела, и снадобья для любовных утех, и картинки из восточных культур, и особая одежда, которую они меняли через некоторое время, исчерпав очередной сюжет брачной процедуры. Юная жена имела отменное здоровье и характер, поэтому шла за супругом во всём до конца, доверяясь изначально и постоянно убеждаясь в его могуществе, силе и умениях. Ну и он неуставал убеждать её в божественном происхождении, что звучало естественно и в нужные мгновения.
  Приобщённая к мировым ценностям любви в исполнении поэтического мужа, Натали явственно почуяла вкус ко всему потаённому женскому в себе и мужскому в супруге уже к полуночи. И, счастливая и истерзанная донельзя, уснула лишь к позднему утру, проспав без сновидений, будто в глухой пещере. Проснувшись уже к обеду, она увидела пустое место рядом с собой и неожиданно для себя ощутила потерю чего-то значимого. Муж вошёл в еёсущность и она стала собственницей массы удовольствий исостояний, ранее неведанных, но уже желанных. И всё её тело изогнулось в пароксизме ожидания и предвкушения, теперь зная свою силу и власть над мужем. Нежность его чередовалась с чем-то другим, ей неведомым и звала к неге боли и наслаждения от страха перед неизвестным, всё время идущего рядом с мужчиной. А ещё он приучал её к томлению в предвкушении, задерживая ласки и шепча непристойное, чтобы она сделала это первой. Не узнавая себя, она туда ступала и получала награду. Полнота женских ощущений ей только открывалась и манила всё больше и больше, она откуда-то черпала силы и всё глубже и глубже погружалась в неведомое. Она не помнила, как уснула и что ей шептал муж, не слышала, иначе бы присоединилась к его искусам, таким...
  
  ...Натали потрогала постель на его месте, оно уже остыло и даже следа нет от жара, которым оно полыхало от восторга с любимой. Новобрачная прислушалась к звукам в квартире и услышал голоса слуг и мужчин где-то вдали. Слёзы обиды тут же накатили на глаза юной супруги и она, забыв приличия и не в себе, вошла в большую гостиную, полную людей. Там в центре внимания сидел её полуодетый повелитель и шумно пировал с друзьями. Появление новобрачной отметили тут же и замолчали, очарованные зрелищем прекрасных слёз удивительной красавицы. Они были близким друзьями и уважительно уставились на молодого мужа - можно ли ею любоваться и им?
  - Натали, - сделал широкий жест Пушкин, - это мои лучшие друзья, они пришли справиться - жив ли я после вчерашнего! - и без особой скромности продолжил: - И ведь никто не поставил на нездоровье! - Ни один!
  Ночная одежда на юной жене была роскошным покрывалом античной Дианы и ценители пре-красного молча преклонили колени. Первым опомнился Соболевский, выкрикнув:
  - Виват, Натали - спутница Аликса! - Мы поднимаем тост за вас! - муж подал жене бокал и она приобщилась к обществу мужчин. Впервые живые картины шли без репетиций и строгого надзора учителей и консультантов. И она приняла условия игры тут же. - Она богиня, а они смертные!Картин было много, зрители попались опытные, искушённые и просвещённые, поэтому и вызовов на "бис" предостаточно и жаркого внимания, замешанного на пиетете, тоже порядком и всё это сугубо мужское, от чего она то холодела, то кипела внутренним, доселе неведомым. Ценители внимательно разглядывали, качали головами, поражаясь увиденному и возвышая подругу поэта. Потом, исполнив все капризы и призывы гостей, Натали почувствовала усталость и муж проводил её в постель, она рухнула на неё и тут же уснула. А мужчины продолжили пирушку и закончилась она, как и все холостяцкие - в таборе.
  Лишь к утру Пушкин попал домой и обнаружил рыдающую жену и дворню в дверях спальни. Он вытолкал всех и распорядился насчёт завтрака вдвоём с женой в её постели. И провёл первую персональную беседу о месте юной жены в доме взрослого мужчины. С примерами и доводами на каждом из них и известных литературных персонажах. Поскольку он её любилглубоко и страстно, то очень быстро учёба перетекла в иное воспитание и Натали опять стала юной волшебницей на курсах у сущего дьявола. К обеду быть послушной женой Натали понравилось и они отправились с визитом к Вяземским, самым близким его знакомым в Москве.
  Княгиня приняла гостью радушно, по полной программе и сразу же отметила глубину погружения супруги в божество от поэзии. Там было и ей известное, но доставало и того, куда она так и не попала, как ни старалась. Первое впечатление было таким, что юная красавица почерпнула от её божества полной пригоршней и сразу! Это было видно и в её свечении, которого без слияния в женщине не бывает, и в мягком достоинстве созревающего женского, мужчиной оплодотворённого. Пушкиным она уже пахла на всю глубину женского и княгиня не знала, как сие принимать, поскольку в ней вспыхнула ревность и нежелание делиться с хищницей такой добычей.
  Вера Фёдоровна считала его своей собственностью давно и видела, что Пушкин эти иллюзии поддерживает с удовольствием и большим вкусом, играя в собственную игру - трепетно и в то же время чувственно обожая жену своего друга. Невинные и шутовские зачатия, которые она иногда ему устраивала, обычно заканчивались мадригалами, исчезающими в тайном альбоме, который она называла "серым кардиналом". Там хранились мысли, мадригалы, жаркие посвящения и другое сугубо крамольное и для чужого прочтения нежелательное. Пушкин в этом бедламе женского беспредела чувствования выглядел весьма гармонично и особого журнала для него она не заводила, понимая пагубность такого погружения. Желали её внимания многие и разные, свидетельствуя о том постоянно и уже на следующий день её замужества за Вяземским, воспылав к ней, расцветшей по-особому и пахнущей безумно. Но княгиня такое поклонение принимала с прохладцей и в разумных дозах, просвещённая о последствиях с отравой и опием: мужское и сокровенное - это опий и отрава одновременно.
  И через некоторое время мужское она принимала, однако головы не теряя и тайком. С Пушкиным вышло иначе и теперь голову потеряла она, погружаясь в ойкумену мужнего товарища всё глубже и глубже. В таких делах всё начинается с: нравится - не нравится. Пушкин ей понравился сразу и всё остальное туда только прибавлялось, заполняя существо светской женщины и мамочки малых деток. В связи с её как бы старшинством по возрасту, он иногда называл её матушкой и тем вводил в краску, поскольку сказано так, что ирония так и искрилась из его серых очей, понимающих двойственость сказанного и не ответить на это ну никак нельзя. Ну и их отношения - это отдельная песня и дружба и к мужеским с Петей Вяземским - отдельная ойкумена.
  Доверительность, с которой он открывался ей, захватывала пуще криминальной страсти и по-двигала на взаимность без границ. Она моментально сошлась с графиней Воронцовой в тот памятный визит в Одессе и вместе с ней стала обустраивать идею побега для своего кумира. К графине она не ис-пытывала ревности и тайное обручение Пушкина с ней в заветной пещере прошло с её подачи. И роль подруги она доиграла до конца, выдав себя неведомую совершенно. Слёзы отчаяния после той ночи были так глубоки, что она выпала из семейной жизни надолго, объясняя мигренью и прочим женским. Она лежала в постели и грезила запретным, отдаваясь ему со всей страстью зрелой женщины, жены и матери семейства - она точно знала, насколько молодой мужчина сочнее и натуральнее её заигравшегося супруга и по тем радостям общения в Одессе 1823 и 1824 годов видела в нём весь букет мужского и отцовства тоже. Николя и Маша в тех играх принимали его ближе собственного отца! - Что для женщины может быть ценнее? - И вот её кумира и тайную страсть отняла молодая красотка!
  Пушкин ничего не делал наполовину и шутя июную супругу ввёл в свою ойкумену сразу же. Зрелая женщина,Вера Фёдоровна, давно научилась глотать слёзы отчаяния и не стала расстраивать своего кумира, ещё раз воздала за тонкий вкус и занялась устройством праздника для домашних¸ уто-пив в хлопотах горечь утраты. Ну и надо было спешно придумать вариант отношений дружбы домами, сие неизбежным роком маячило где-то рядышком. Спасти ситуацию мог только муж, который тут же явил себя в полном блеске - влюбился в Натали Пушкину! На этот раз так заметно, что Аликс заметил:
  - Петруша, Натали уже замужем и её избранник - твой друг. Успокойся, мы будем у вас бывать часто и счастие видеть сию даму ещё предстоит.
  - М-да! - сокрушённо выдохнул Вяземский, - всякое видел и чуял, но такое...! - Надеюсь, вы меня простите!
  И Пушкин легко всё обратил в игру интеллектуалов, а его жена в очередной раз получила ясное подтверждение о божественном ранге мужа. Она ясно видела себя в качестве жемчужины в короне царственного супруга. И ранг мужа в иерархии московских интеллектуалов таким образом она повышала. Пониманиеэтого к ней пришло уже вскоре и придало уверенности в играх всего затейливого вечера, который длился чуть не до утра. Пушкину в доме были рады всегда и сегодняшний визит с красавицей-супругой выглядел очередной сказкой для детей и взрослых.
  Её приобщили к нетленным ценностям дружбы поэта с князем и отдельно к особенностям от-ношений с самой княгиней и она ощутила, что главной в этой сложной конструкции является жена князя, который теряет многое из достоинств и гордости с приходом к ним Пушкина. Их отношения были каким-то промежуточным вариантом сестринско-братских с сыновье-материнскими. Матерью и сестрой была княгиня, а остальное на муже Натали. Ну и как-то рядом и сбоку, мало на что-то влияя,обитал сам князь. С детьми Вяземских тоже сложилось семейное и приезжающий по праздникам дядя Саша Пушкин был им ближе родственных Гагариных и Вяземских, обитающих здесь постоянно. Красавица Натали - это ценность самодостаточная и семья Вяземских её заверила в своей лояльности и дружбе. Визит затянулся, однако Натали никаких неудобств не ощутила и к ревности не склонилась ни в едином моменте отношений мужа и домашних у Вяземских.
  - Натали, ты настоящая Мадонна! - упал к её ногам муж, приведя в спальню и закрыв за собой дверь. И она познала очередную прелесть любви в неспешном супружестве. Он освободил её от визитной одежды и оставил наедине с собой у иконы Пресвятой Богородицы. Натали с поблагодарила её за счастие супружества, которое она чуяла всем своим существом и тихонечко, чтоб никто не услышал, шепнула: "Дай и ему здоровья, чтобы хватило нам обоим и надолго!"
  Муж любовался супругой в таинстве общения с Богом и согревал своим жаром и интеллектуальным могуществом. - Их супружество таило в себе не только страсть, но и иное и юная Натали приобщалась к высшему, чутко отвечая на зов к себе. Многое было пока неясно и недоступно, но с каждой минутой мудрость природы давала ответы на то, как воздать мужчине. - Совсем не то, что в романах.
  Она очнулась ото всего только к следующему вечеру, припомнив, что их ждут её родители. И увидела, что муж к ним не очень-то хочет, впрочем, как и Натали. - Но идти надо и они стали одеваться.
  Вечер в родовом доме на Никитской прошёл натужно и без страсти, если бы не сёстры, она бы ушла оттуда без раздумий уже вскоре, но кокетливые узницы дома Гончаровых её расслабили и она вынесла адовы заусенцы семейной аудиенции до конца. Её сообщник по побегу знал про слабые места родителей и играл на них. С сёстрами и братьями жены он общался без затей и непринуждённо и рациональная светская дружба с ними вышла сама собой.
  - Натали, ты отличная жена - так достойно и деликатно пронести воспоминания о своих тю-ремщиках! - сказал он, помогая ей раздеваться. Потом была благодарная и требующая нового возвы-шения молитва и пиетет мужа, ожидающего свою мадонну. В молитах она порой путалась, кому воздавала больше и поэтому чуточку задерживалась с выяснением, воздавая обоим кумирам.
  Теперь общение с Богородицей обрело интимные тона,протекало очень легко и с погружением в предмет моления. Муж тоже стал существом высшим и она с ним советовалась так же, как и с Богородицей. Но уже потом, согретая его дыханием и любовью. Эта процедура легко перетекала в супружеские игры и уже вскоре слуги слышали крики и возню, которые возбуждали всех хоть что-то понимающих в удовольствиях.
  Красавица в доме - это и счастье приобщения, и энергетика от мужа, сие переводящего в пла-мень строк и гармонию и горничные из дома Гончаровых тут же влюбились в мужа своей барыни и служили ему, а не ей. Они, как сороки-воровки копались в вазах и чашах молодых, выискивая записки поэта с откровенными строчками о супружнице, которая в своей избранности ниже Цирцеи и Изиды не опускалась. Служанки не знали грамоты, но слышали шелест ночных игр, тигриный зов своей барыни, видели растерзанные простыни и подушки, следы крови на них, чуяли ценность начертанного инстинктом и надеялись услужить грамотному приказчику, чтобы приобщиться и самим. Уж очень те листики волшебны, раз их молодая барыня читала с таким восторгом и далеко не убирала, заглядывая и питаясь сокровенным от значков. Прочитанное даже по складам их привораживало и молодые сороки вертелись возле яркого и привлекательного эдема, которым были молодожёны.
  Мужики из пушкинских именийвыделили новобрачную и служили ей с особым тщанием и при-лежанием. На вопросы таких же служивых из округи они с гордостью сообщали, что их молодая барыня шибко красивая, аж жуть, как красивая! И её приезда с очередных балов и раутов ждали, не ложась спать, дабы увидеть её улыбку и замечание по порядку в доме - теперь никаких баталий и всё в доме по расписанию.
  Шла череда зимних балов и Пушкины там шли за гостей почётных и знатных. Первые выходы замужней Натали в свет первопрестольной прошли удачно и новобрачная Пушкина нравилась всем.
  Сначала они были в доме Дашковых, на углу Знаменки и Крестовоздвиженского переулка и там не столько слушали речи жениха, сколько любовались невестой, отдавая предпочтение удивительной красе новобрачной. Танцевала она изумительно и тем окончательно покоряла сердца ценителей прекрасного. Пушкин был счастлив и тем, что Натали его жена, и тем, что мир и у её ног тоже. Написанное в её очах он видел, восторг души чуял, а остальное и обожал и возносил, дабы счастие жены принимало самые разные очертания.
  Среди гостей были и столичные участники и они тут же сообщили домой о триумфе супругов Пушкиных. На следующий раз они посетили карнавал в Большом театре, где их разместили за одним столом с семейством почт-директора А. Я. Булгакова, весьма влиятельного лица престольной. Его младшенькая дочь Ольга Александровна недавно вышла замуж за князя А.С. Долгорукова и ещё свети-лась венчальными прелестями. Естественно, невест стали сравнивать и в красоте Пушкиной была она сама, а у Булгаковой роли причёски, наряда и украшений явно перевешивали, что сам Пушкин отметил моментально и шепнул своей Мадонне.
  - Правда? - так же тихо спросила она.
  
  - Алмаз и ты - вы несравнимы,
  Ты - истечение добра
  И образ счастия любимый,
  И добродетели пора.
  Алмаз у ней - и вся игра! - покой юной супруги перетёк в уверенность в себе. Она положила свою руку на мужнюю и сказала:
  - Сопроводи меня, тут жарко, хочу оранжаду! - они на виду у всех вышли из-за стола и отправились проветриться. В оранжадной молодожёны чуточку поостыли и супруг налил жене шампанского.
  - Выпей за моё здравие!
  - Одна?
  - Да, я хочу видеть тебя такой, чуточку опьянённой, мне лучше сие видеть совершенно трезвым, чтобы ничего не перепутать. И Натали небольшими глотками осушила бокал. Она впервые пила так много за один приём и надеялась на мужнее благоразумие. Он оценил её жест по-достоинству и сказал:
  - Со мной не бойся ничего и никогда! - Натали чуточку осмелела после выпитого и спросила:
  - Как я выгляжу теперь? Что-то переменилось?
  - Изумительно! Теперь - ты само очарование и нега, пышущее соблазнами и прочим запретным. Таша, перед такой никто не устоит! - Хочешь чуточку поиграть?
  - Мы играем в парный вист, ты и я - партнёры?
  - Да, так ты хочешь?
  - С таким партнёром, да не захотеть!
  И Натали слегка пошалила, ощипывая свою соперницу в подвесках и прочем из голкондских алмазов. И ощутила победу по-женски: князь А.С.Долгоруков почёл её стати более изящными и естественными, чем у молодой супруги. Это было ясно и из танца, где он её вёл в мазурке и потом из мелких штучек, когда выказывал мужское предпочтение. - Тайком от новобрачной и привычно для себя.
  Натали взглянула на своё сокровище, которое одновременно и муж и кумир, и тот понимающе подмигнул. С таким можно хоть куда - решила Натали и отвернулась от соблазна, опасаясь последствий. Добиться аналогичного с Пушкиным у новоиспеченной Долгорукой не вышло и это увидели зрячие и сведущие. Как она ему ни строила глазки, поэт даже шагу из рамок не сделал и с улыбкой картинного удовлетворения доставил Ольгу Александровну в расположение папеньки с маменькой со словами:
  - Шарман, шарман, мадам, божественная птица, как же вы танцуете! - Счастливые родители цвели от счастья, а новобрачная дочь едва не вспыхнула от зависти и злости, поскольку поэт за два за-писанных тура не выдал ни единой строчки из своего репертуара. Обычно он своим партнёршам читал что-то из своего и сие счастие доставалось даже самым сереньким дебютанткам! Пусть и одна-две строки. Ей же - шиш! - У неё хватило ума сообразить, что сие не ей персонально, поскольку она ни в чём ещё не грешна, а кому-то из окружения мужа или ему самому. Хотя, возможно, в том виновен и её сановный папенька! И она из приличий не вывалилась, ответив:
  - Просто вы изумительный партнёр и с вами иначе нельзя! - на что поэт тут же перевёл стрелку на родителей:
  - С такими папа и мама дочь не может не быть блистательной! Натали направила свои очи на соперницу и вежливо качнула головой, поддерживая супруга. Как ни странно, этой ретирады хватило, чтобы родители Булгаковой одобрили соперницу дочери, благодушно допустив её в сонм избранных. Со стороны Долгоруковых никого из родителей рядом не оказалось и позор их сына увидели не все.
  Что из этого сотворят кумушки и сплетницы, не ведают и они сами, а нам и тем более чужая за-висть ни к чему.
  На следующем балу в Благородном собрании Натали была представлена друзьями коллегам по перу мужа и те выразили восхищением юной даме. К тому же, на неё можно не только смотреть издали, но и беседовать, получая весомые градусы тепла и счастия, исходившего от парочки Пушкиных. И по первопрестольной разнеслось: - Пушкин женат, Пушкин счастлив!
  
  Натали всё время была под вниманием придирчивых дам и мужчин и те наблюдали есте-ственные перемены в московской красавице. Уже в первые дни визитов в роли замужней дамы Натали являла собой трепетное и покорное создание, льнущее к своему кумиру и пахнущее его могуществом. Сие было так отчётливо, что не могло пройти без следа: мужчины Пушкину завидовали, а женщины ревновали. Ну и она взрослела очень быстро, вписываясь в роли, предлагаемые мужем. А они предполагали очень многое. При этом она отчётливо различала многие личины претендентов на его и её внимание. Став женщиной и женой, Натали невольно отмечала как особый интерес к себе, так и тайное любование интимным колоритом семьи Пушкиных. И негласное подглядывание за ними общества чуточку возбуждало обоих. Натали иногда спрашивала украдкой мужа, заметил ли он особый тон у вопроса про ночной переполох на небосколоне и прохождение яркой звезды.
  Тайного смысла в том было предостаточно и Натали просто интересовалась хотя бы общим его направлением.
  - Мы с тобой и есть те самые звёзды и они интересуются: надолго ли это? - отвечал муж.
  -Про наше единство или свечение? - уточнила Натали.
  - Им интересно про нас что угодно, остальное решай сама.
  - Я могу что-то им ответить?
  -Разумеется!
  -И ты... - она вопросительно взглянула на мужа, ещё не вовсём его понимая.
  - Просто помни: ты Натали Пушкина!
  - Так просто?
  -Да! - и Натали в очередной раз воспылала возвышенным.
  В Москве Пушкина обожали многие дамы и сие чувствование имело самые разные мотивы: от желания заполучить в мужья себе или дочери, до естественного женского непотребного от утробы. И где-то рядышком со всем этим сокровенным и громогласным витало и иное, возвышенное, в меру грешное и невинное одновременно, поскольку обреталось в одном теле и душе. И равнодушных было не так много, поскольку супруги притягивали как мужское, так и женское внимание. К этому примешивалось сугубо возвышенное и пиитическое, так что вино с отравой следовали за Пушкиными постоянно. Если в салоне Зинаиды Волконской юную супругу принимали с подчёркнутым пиететом и поэтическим слогом, то в местах публичных просто разглядывали и оценивали, будто редкостную вещицу на аукционе, но, к сожалению всеобщему, уже проданную.
  В общем, всё шло отлично, визиты следовали за приёмами, эмоции переливались через край и дополнительными капельками женских улыбок подпитывали и так роскошную жизнь. Ко всему прочему поэт умудрялся потихонечку что-то писать, кому-то на что-то отвечать и вести подобие прежней жизни волокиты, поэта и журналиста. Всё это как бы шутейно и невзатяг и извинительно за сумасшествие молодожёна. И ему прощали, понимая и входя в положение.
  Счастье Пушкина в любви с супругой горело ровным пламенем круглые сутки и лишь визиты благочестивой тёщи слегка расстраивала атмосферу согласия юной супруги и взрослого мужа. Мамочка вдруг стала заботливой и думающей о дочери, ступающей на новой для себя стезе, где чего только не наворочено. Младшенькая и такая исключительная Натали ко всему стала дорогой и желанной.
  Став замужней, она тут же обрела иной вкус и ароматы цветения по-женски и всё это даже отдалённо не походило на гончаровское и загряжское. Дочь уже в первые дни замужем выглядела самодостаточной и тем самым обрела ранее неизвестные маме качества. Если раньше Наталья Ивановна боролась с упрямством старших дочерей, то теперь оплотом свободы от её речей стала самая послушная и умная младшенькая. Тут было от чего расстроиться, к тому же без Натали их дом неожиданно опустел и как бы обезлюдел, потерявши главную жемчужину и в новых красках и тонах подчеркнув ранее не так заметные серость и убожество - эти жуткие реалии так поразили мамочку, что её одолели недуги, ранее не так явственно проявлявшиеся.
  Присмотревшись к зятю внимательнее, она отметила его расцветшую за месяцы супружества мужскую притягательность и поняла природу перемен в дочери. Зять был и умён, и наблюдателен и ему не требовалось много времени, чтобы понять банальную истину: мать по-женски ревнует и завидует дочери во всём! - А это уже что-то!
  Она стала следить за собой и вскоре припомнилось, что во фрейлины к прежней императрице её взяли не вдруг и не случайно. Фигура у неё родами и заботами о семье не испортилась, а лицо, отделив от себя тяготы гончаровских бед и страданий, вдруг похорошело. И былая вздорность и капризы периодически куда-то исчезали и в такие минуты она удерживала эмоции, не досаждая молодым. Появлялась уверенность в себе и Наталья Ивановна стала присматриваться к обстоятельствам, намереваясь выразить своё изменившееся мнение о зяте.
  Её муж за эти недели в Москве особо себя не проявлял, поскольку к нему приставили соглядатаев и удаляли тут же, как только коснётся спиртного. Но осмелевшая мамочка расстаралась за двоих, по привычке к безнаказанности обращения с дочерью слегка переборщила и Пушкин тут же ей устроил показательную сцену, за которую Натали была благодарна. Он говорил с её маман строго и больше по-французски, чтобы стиль был выдержан и рамки беседы не пересекались с эмоциями, на которые постоянно сбивалась Наталья Ивановна.
  Он пояснял тёще в рамках римского права границы родительского влияния и уровень их компе-тенции относительно права супружеского и на примерах Тита Феврония пояснял, что отныне её слова к дочери утрачивают силу против слов её супруга. То есть, Натали может маму слушать, а может и отвернуться, будь на то воля её мужа. И если он поднимет жену посередине родительской тирады, то её конец может прозвучать в полной тишине и без слушателей.
  Всё в деловых отношениях с Гончаровыми у Пушкина выходило как-то не так и фальшивая веж-ливость со старшими рода ни во что серьёзное и материальное так и не перетекало: свою лучшую кровиночку приданым и долей в наследстве никто награждать и не думал, перекладывая свои проблемы на зятя и надеясь его таким образом приручить и приучить к собственным правилам житейских игр. Война имуществ у них началась с не вполне законного появления на свет Натали Ивановны Загряжской относительно единокровных с ней сестёр Екатерины Ивановны и Софьи Ивановны Загряжских. Из своего личного имущества, доставшегося по разделу с сёстрами, с центром в Яропольце, заложенном и перезаложеном, она дочери так и не выделила ни души крепостной, ни рубля ассигнациями. Гончаровская сторона ни в чём по этой части Загряжским не уступала. Управляющий майоратом Гончаровых Полотняный Завод дедушка Натальи тоже ни единого реального движения вэту сторону не совершил и фактически внучка шла бесприданницей при громадных родовых активах. Все говорили и улыбались, но свадьбу и прочее для неё устраивал Пушкин на свои кровные.
   Он вообще-то не был ни обидчивым, ни злопамятным, просто он таких людей выделял в особую категорию и помнил об этом всем своим существом, дабы не усугубить положения до катастрофического. Было не очень приятно иметь в таком качестверодню ближайшую, но выхода он не имел и просто взял Натали в жёны, понимая, что она за родню не в ответе. И все последующие акты с ними он совершал, учитывая настоящее, а не лукавое. Поэтому окорот для подзабывшей рутинную истину тёщи выполнил сухо и по-деловому. Он ей улыбался, голос не повышал и не грубил, но очень прагматично и при дочери всё сущее разделил на две части: мамочка физиологическая и мамочка юридическое лицо - помещица Гончарова Наталья Ивановна. И обещал впредь действовать в этом стиле. Он не стал уточнять границы этого состояния и призывать к благоразумию, понимая бессмысленность затеи. - В родовых дрязгах и Гончаровы и Загряжские погрязли по самое-самое! А их дочь и внучку Натали Николаевну он из этой порочной клоаки извлекает навечно.
  Такой окорот Наталья Ивановна получила впервые и от неожиданности онемела, не найдя при-вычного тона и слов, поскольку муж её кровиночки оказался из иного мира, того самого, где она когда-то обитала и сама, но потом сглупила и вышла замуж за красавчика с наследством. Она поднялась во весь свой статный рост и прошла к окну, чтобы спрятать неожиданную растерянность. Верхняя часть её тела хранила былое волшебство и смоль слегка поседевших волос в строгой причёске плавно перетекала в изумительные линии шеи и плеч. Открытые платья она ещё носила и вырез притягивал взгляды, пусть и не так сильно, как в былые времена.
  Пушкин, выдав прокураторскую реляцию в адрес деспотической мамочки, следующих шагов не делал и топить её не торопился, хотя именно в эти минуты был вправе совершить с ней, что угодно! - Но он дал шанс сохранить лицо. Пушкин хорошо знал, что есть гордость и честь, поэтому не нарушал неписанного кодекса. Наталья Ивановна пришла в себя и натянула на лицо дежурную улыбку, всплыв-шую из времён фрейлинских.
  - Что ж, - сказала она, тщательно выдерживая фразы из той самой памяти: - возможно, вы правы и я перешла границы. - Простите!
  Пушкин тут же ответил поклоном и инцидент был исчерпан без сцен и бутафорской крови. Будут и другие, такая мамочка уймётся нескоро.
  - Вы воспитали изумительную дочь и я вам бесконечно благодарен за сей дар! - завершил он сцену примирения и женщина облегчённо вздохнула, спасшись от очередной домашней ссоры. До сих пор в доме такого почему-то не случалось и все до единой искры кончались пожарами.
  - Да, - подтвердила Наталья Ивановна, - она вышла особенной сразу. И беседа вильнула в мир-ное русло, где приятно и уютно всем.
  Натали мысленно расцеловала своего драгоценного за такую сцену, поджидая момента, чтобы сотворить сие наяву! И когда это случилось, она прижалась к нему и прошептала:
  - Сашенька¸что бы я делала без тебя?! - он не стал выяснять, чем бы она занялась с другим му-жем, и увлёк в собственные игры. Ей они нравились и учиться новому у мужа доставляло особенное удовольствие.
  А потом они уехали в столицу и мамины наставления потеряли актуальность. Однако с прежними ценностями её связывала пресвятая Богородица и удивительная лояльность неверующего мужа к общению с богом. Он наблюдал за ней из кресла и едва удерживался от желания вмешаться в интимную беседу двух божеств: так хороша Натали в такие минуты. Она чуяла его жар и часто сбивалась с затверженных фраз и поминала не те слова и не в тех значениях. Но никогда он в женский ритуал не вмешивался, а впитывал его магию и энергетику, воздавая уже потом и по-мужски.
  Натали с первых дней замужества знала, с кем свела судьба и супруг не дал в этом усомниться, подбрасывая то один, то другой сюрприз и занятие в мире муз. Иногда он усаживал её на постели и чи-тал переделанный вариант прозы или стихов, а потом возвращался к первому, им отвергнутому. Ему было интересно чувствование посторонней особой продукта соития с музой. Натали что-то чуяла, что-то не улавливала, но по её лицу он видел реакцию на услышанное. Эта гамма эмоций на нейи была главной целью чтения. Пушкину, на чтении познавшему всё и всех, труда не составляло читать сущее в глазах своей избранницы и он часто обходился без ответных слов, наблюдая выразительное чело своей Мадонны. Он как опытный музыкант играл на её эмоциях и упивался отзывчивостью юной супружницы.
  Натали отменно улавливала чувственность, эмоции, энергетику, музыку и ритмику и совершенно не реагировала на смысловые нюансы, упрятанные глубоко. Запрятанное глубоко не улавливал и цензор и в этом случае Натали становилась его домашним вариантом. Иногдаон поручал переписывание экземпляров набело для разных мест, куда их надо доставить одновременно. Как-то он привёл её к Смирдину и тот устроил неофициальный приём в честь такой гостьи, хотя визиты самого поэта были заурядной рутиной. На этот раз из кабинета выпроводили лишних и наедине с Пушкиными хозяин пил кофий с турецкими сластями и обсуждал парнасные проблемы. Сам поэт прекрасно видел ту часть книгопродавца, которая тащится от его жены и воспользовался мужскими слабостями в корыстных целях.
  Теперь Натали могла сама принести что-то из спешных опусов для неплановых альманахов, ко-торые возникали довольно часто и приносили хорошие доходы обоим. В таких случаях она не делала различий для поручений мужа и всегда выглядела по высшему разряду, не повторяясь в нарядах и ак-сесуарах. И такой максимализм очень нравился мужу, он говорил:
  - Молодчина, женка! Я тобой доволен.
  И юная супруга стала приобщаться к новым ценностям, которых было так много, что она поначалу растерялась. И опять в дело вступал муж и его покровительство, которое было и эгидой и дароносицей, поскольку ей, замужем за ним, прощали всё. Вскоре она освоилась с обстановкой Санкт-Петербургаи в роли супруги первого поэта России стала блистать, поскольку для красивой женщины сие совсем нетрудно. И на приёмах и раутах до сезона балов на неё стали заглядываться и слушать диалоги с мужем, надеясь подловить на провинциальности и глупости, обычной для красоток из Москвы. Но Натали на удочку не попадалась и говорила лишь о вещах знакомых, а это литература. Читала она много и прежде, в том числе и новое, поэтому поймать и уличить не получалось. Поскольку первые визиты были к друзьям мужа, то её мелкие упущения тут же прощали и подсказывали верный ход. С Плетнёвыми, Фикельмонами, старшими Пушкиными и Карамзиными она сразу же нашла нужный тон и выглядела не только яркой дамой, но и достойной подругой собственного мужа.
  В связи с дачным сезоном в конце мая они выехали в Царское Село и там пережидали период карантина на холеру. Прогулки по паркам ей понравились и она с удовольствием ходила с Сашей по аллеям и скверам, наслаждаясь роскошной зеленью и цветами в царских владениях. Молва о Пушкине и его красавице-супруге тут же разнеслись по городку и увидеть и поклониться этой парочке стремились многие. С Царским Селом у Пушкина было связано предостаточно и он охотно посвящал в некоторые из памятных страниц и Натали. Здание Лицея и подходы к нему, которые использовались ими в тайных побегах и нешуточных затеях, она увидела его глазами и приобщилась к всеобщей иллюзии юных и ищущих особ, к которым принадлежала и сама. Эти рассказы сближали их не менее интимных альковных забав и она с истовостью неофитки приобщалась к мужней ойкумене, впитывая каждый шаг и слово. Иногда он указывал на юных лицеистов у оград и калиток с невинным выражением на лицах и указывал их истинные намерения. Натали выжидала вместе с ним и видела, как молодые люди вдруг исчезали из вида в части границ Лицея и появлялись далеко по другую сторону ограды, уже на желанной свободе. И муж пояснял:
  - Он мог идти на какое-то свидание, в книжную лавку купить недозволенное, подсмотреть за разводом в императорском дворце, ну и мало ли чего может быть на Свободе!
  О свободе Натали тоже имела представление и неожиданная общность с мужем и в этой части добавила новой маленькой радости юному женскому сознанию. Она перелистала его старые сборники с ранними опусами и представила азарт и чувственность мужа в ту пору. Выходило, что в её возрасте он был и мужчиной увлекающимся, и поэтом успешным. И живые примеры его знакомцев представали не однажды, и обсуждали вещи отнюдь не рутинные.
  Он как-то показал ей одну дачу, где жила лицейская страсть души его друга Антоши Дельвига и рассказал¸ как они вдвоём проникли туда, чтобы вручить мадригал, написанный специально для этой мадемуазель. Мадемуазель сильно испугалась визитёров, но их не выдала и с непонятной смесью вос-торженности и страха выслушала Антошин мадригал. Натали припомнила себя в такую пору и спросила:
  - И что же, чаем она вас не напоила?
  - Она опасалась маменьку, что та, узнав обо всём, заругает! - Мы потом в лавке купили вина и разговелись. К нам зашёл Ванечка Пущин и мы вместе убедили Антошу с такими нестостоятельными дамами дел не иметь. - На твой взгляд, она какова?
  - Даже не знаю, что сказать, я ведь про неё ничего не знаю и отношений Антоши с нею тоже, так что...
  - Ну, так скажем, они переглядывались во время прогулок с маменькой и иногда в церкви. Но не говорили. Я сам видел, она немножко в ответ кокетничала и тем самым Антошу провоцировала на продолжение к знакомству.
  - Вы рискнули, а она испугалась настолько, что не предложила чаю? - Она ведь могла вас укрыть и служанка бы ничего не заметила? - поинтересовалась самая послушная из дочерей Гончаровых, развивая тезис чайного ритуала, без которого женщина в доме никто.
  - Разумеется, мы проникли тихонечко и одолели ступени летницы на заднем дворе, там и при-слуга редко бывает, мы это проверили заранее. И в её комнату проникли из бокового коридора на втором этаже.
  - Как в авантюрном романе! - выдохнула Натали.
  - Да, мы тоже натерпелись всякого, кто знал, как оно сложится и не вздумается ли кому подняться к ней одновременно с нами.
  - Не предложить таким гостям чаю - нет, она ещё ни на что не годна! - заключила жена поэта.
  - Будь ты на её месте, насчёт чаю распорядилась бы?
  - Разумеется! Мы веселились, пили чай, читали стихи, играли и ваше возвращение из моего дома - это естественное продолжение чайной церемонии.
  - Твои сёстры проделывали что-то подобное? - догадался Пушкин и Натали кивнула:
  - И не однажды! Было так, что я их прикрывала, поскольку маменька меня считала на такое не-способной. В общем, так оно и было, мне их затеи были ни к чему, да сами эти "рыцари" тоже на серь-ёзные роли не тянут. Пушкин с жены не спускал глаз и всю фразу от начала и до конца видел в сути и движении. А суть в том, что "рыцари" были ненастоящими. К настоящему она тянулась так же, как и любая состоявшаяся женщина. По его разумению, Натали состоялась ещё в возрасте 12 лет, когда вме-сто картинок с модами и причёсками стала писать стихи в ответ на неудачные поступки книжных персонажей. Она ему их читала и как движения души Пушкин их принял состоятельными. Технически они не очень, но души имели предостаточно! - Уже тогда.
  И он сказал:
  - Играем дальше! Я проник в твои чертоги. За стеной замка мои сообщники и я пришёл спасти тебя. Ты в замужестве обманом и теперь плену у мужа-властителя, мне не доверяешь, но я вот он!
  - А с чего начал ты, раз я не доверяю?
  - Сударыня, я знаю о вашей беде и здесь, чтобы вас спасти! - Твои действия? - и жена выдержа-ла линию женской стратегии:
  - Ночной чай гостю! - Раз ты у меня в келье, значит муж где-то разбойничает и мы одни! - При-слугу пошлю собирать приворотные зелья, а с тобой самовар и разговор начистоту!
  Она уже познала мужское в дорогом числе и видах и роль супруги или наложницы заморского владыки в общих чертах представляла. И благодаря цветущей молодости, была умна и находчива. С Пушкиным она легко переменяла роли и ипостаси, легко применилась и к этой. Она чуяла его одобре-ние, а это для женщины значит очень много. И они сыграли очередной, желанный для женщины этюд, где роли произвольно меняли очертания и женская часть вообще никак не прописана.
  И снова жена без сил на звериной шкуре, а муж рядышком прислушивается к её дыханию, чтобы в момент пробуждения увидеть желанный взмах очаровательных ресниц.
  - Полцарства за взмах ресниц! - шептал он в ожидании. Пробуждаясь, она чуяла его дыхание рядом, представляла свечениевосторженных очей и заранее предвкушала негу от общности с ним. Иногда эту муку затягивала и потом умирала от избытка в душу излитого и сердцем прочувствованного. И отдавала на этот алтарь не полцарства, а всю себя.
  Для сведущих людей такая идиллия чувственности и физических извержений описывается одним словом - любовь! Охваченные ею ни на что иное уже не способны, Пушкин, находясь в орбите этой сущности, ничего и никогда не писал! После других женщин что-то мог и писал вроде похмельных дневников или экстатических размышлений самого разного толка и про это знают многие, про отношения с женой не знает никто! И от неё тоже в мир ничего не проникло.
  - Вот вам и ответ на все вопросы об их семейной жизни.
  
  Ажиотаж среди дворцовой публики не миновал и Государя и вскоре он "случайно" встретился с ними на аллее с розами у затейливого цветочного навеса со ажурной скамеечкой внутри. Государь был со своей супругой и они засвидетельствовали своё почтение гостям парка, выразив пиетет перед красотой Натали. По тому, как Государь обошёлся с её мужем, Натали догадалась о некоей, не совсем формальной их близости, которая никому не была известна, замечания же Государыни по поводу каких-то мадригалов и вставок с альбомы только подтвердили эту догадку. Официозное и личное общение первыелица государства различали отлично и в частной жизни вели себя дворянами с глубокими корнями. Это касалось и иностранки Шарлотты Прусской, которая вела себя просто и без снобизма. Ну, а про рыцарство Государя в Москве поговаривали с умешкой и примеров "рыцарства" как его самого, так и братьев знали немало.
  Но сие преамбула к случаю, в этот же раз женщин усадили на скамеечки, а мужчины стояли напротив и любовались дамами, цветением роз и безветреной погодой, дающей возможность этим насладиться без помех. Беседа текла причудливо и касалась вещей неодушевлённых, но на настроение влияющие сильно. Солнышко и облака, периодически его укрывающие, стали предметами одушевлёнными и причудливо устроенными. Об этом Натали говорить могла легко и её любезно слушали, больше любуясь внешностью и статью, чем изречённым. Ну и в деле находились скрытые пружины, о которых никто не мог ни упомянуть, ни намекнуть и сие касалось мыслей каждого из неожиданного квартета.
   Государыня любовалась не столько юной супругой Пушкина, сколько тем, насколько сама глубже и сочнее этой девочки, она её уже ревновала. И ни секунды не сомневалась, что муж найдёт возможность приблизить Натали Пушкину к себе, она потенциальных его фавориток чуяла задолго до водворения в апартаменты Зимнего в ранге собственных фрейлин ичленов различных комиссий по спасению мира, благонравия, добродетелей и прочих условных ценностей.
  Пушкин же размышлял о том, как не выдать себя в диалогах с Государем и его супругой невольным тоном или проникновенностью, которые в отношениях мужчины и женщины всегда естественны. И в те самые сокровенные минутки с поэтом Государыня своей естественности не стыдилась, в чём бы её проявления ни выражались - мужчине было комфортно с ней, а она парила в небесах от мнимой божественности, которую читала в очах тайного обожателя. Сие обожание могло выражаться и словами и жестами, а то и особым вздохом, который она потом перебирала в памяти тысячу раз, наслаждаясь его наполненностью.Ну и несомненное и уникальное - у Пушкина наполненным было всё!
  До этого и потом она имела и будет иметь знаки внимания от других мужчин. Князья, генералы, сановники, рослые красавцы и женственные альты и теноры, аполлониевы фигуры и геркулесовы торсы сменят друг друга бесконечной чередой, но наполнение пушкинского уровня так никогда и не повторится. Как и актёрство, которым она гордилась в муках и вожделении запретного с поэтом, оно даже не подумало выбираться из тайников женской сути, приникнув к образу первородного супружеского греха. Пушкин её лишил иллюзий, будто невинности и указал нанастоящие ценности мира, которые и просты и доступны! - Пусть и запретны, но теперь она знала, как уйти от недрёманного ока и испить амброзии. Государыня к изысканному и утончённому актёрству приспособилась, а Пушкин не всегда удерживался от эмоциональной кипучести и, страхуясь от этого, просто уходил подальше от соблазнов. В том, что Государь будет искать шансы близости с его Натальей, он не сомневался и размышлял о противодействии.
  Государь особыми изысками и утончённостьюв отношении женщин себя не утруждал, но в его роли того и не требовалось: он владыка всех и всего! С зевесовыми комплексами у него проблем не случалось уже давно и новыхстраниц в интимных приключениях он искал постоянно, объезжая владе-ния с дозором и по-хозяйски. Натали Гончарову-Пушкину он отметил ещё в Москве у Иогеля, который о его склонностях и обыкновениях знал и всегда имел в запасе несколько изюминок из нетронутой юности. Гончарову танцмейстер тоже готовил по списку качеств изысканных и проблема её подачи заключалась в родителях, которые тонких намёков Иогеля не понимали.К тому же дело осложнилось тем, что её увидел и увёл Пушкин и надо исходить из этой данности.
  Теперь уже замужняя и заметно похорошевшаяНатали Государя возбуждала неимоверно и временным фавориткам было непонятно, чего он хочет от них, терзая до крови и не удовлетворяясь. - Фрейлины с опытом и статс-дамы причину знали, но виновницу персонально ещё неугадывали, надеясь вскоре увидеть на балах и приёмах, так бывало всегда. И болезненные шрамы на телах действующих фавориток, а теперь их числом три, стали исходом страсти по Натали. В его воображении она тоже была Мадонной и тут он перенимал терминологию Пушкина.
  Подружиться илисблизиться с супругом - путь привычный и накатанный, но он чуял, что с по-этом такое нереально - Пушкин горд и упрям! Однако даже сейчас Николай Первый грелся в тепле и обаянии юной супружницы поэта и придумывал безобидные шаги по сближению. Эти милые забавы отвлекали от забот о стране и подданных, питая амбиции и тщеславие. Система наследного самодержавия изначально ущербна, поскольку государственное и общественное в её ценностях всегда очень далеко от требуемого уровня, а амбиции и корысть приближённых к власти толкали в сторону, далёкую от общественных и государственных ценностей. Если царица родит достойного наследника и потом его чему-то приличествющему научат, то обучение его - это те же ценности ущербных родителей. Так было со всеми наследниками после Петра Первого и Николай Первый оказался одним из самых отвратительных вариантов самодержца. Даже не очень удачному сыну Павла Первого Александру он уступал по всем статьям и к царствованию его не готовили, зная и истинное происхождение, и прочие вещи, для простых умовне предназначенные. Но, что случилось, то случилось и Николай Павлович - император всея Руси, поскольку у декабристов переворот не получился. И его шаги по усмирению восставших и роптавших раскололи и запугали общество и ранее не очень активное и зрелое.
  Ну и вседозволенность при публично объявленном походе за приличиями и средневековом домострое в семье не вынуждалигосударя ограничивать себя в удовольствиях. Он даже умудрился сделать супругу тайной пособницей, что в европейских королевствах считалось азиатчиной: там у каждого из государей были собственные фавориты и они часто соперничали за место под солнцем.
  И лишь мысли юной супруги поэта в рамки привычного не укладывались, поскольку неожиданно всплыло то самое влечение, которое она испытала с Государем во время танцев и беседы два года назад. И победная поступь рослого мужчины рядом с невысоким поэтом эту чувственную память в ней возродила. Она боялась поднять глаза и выдать себя, поэтому расправляла юбку и вертела зонтик, и то и другое были новыми и очень подходили ей. Пушкин в первые дни супружества этим озадачился в полной мере и почти все свободные деньги от большого кредита истратил на красоту жены. И она того стоила - говорили о ней и всё прощали ему!
  Встреча двух главнейших семей империи получилась знаковой и государь убедился в том, что слухи не преувеличивают и юная супруга Пушкина отменно хороша. Натали тоже многое пережила в эти минуты, но ни одной из тягот поделиться ни с кем не могла. И она запрятала всёпоглубже, надеясь потом и неспешно во всём и разобраться.
  
  Как-то после очередной "случайной" встречи в парке их пригласили на прогулку по морю, а это на целый день и в узкой поэтической и семейной компании. Когда Пушкин среди пассажиров яхты увидел баварского доктора государыни, поэта Жуковского и великую княжну Елену Павловну с супругом великим князем Михаилом Павловичем, то вздохнул с облегчением - в их присутствие можно ни о чём не беспокоиться. Чуть поодаль стояли фрейлины Государыни и великой княгини, имея при себе всё, необходимое венценосным особам, то есть, изумительные шляпки, ленты обвязок, улыбки и обаяние, зовущие к перемене темы беседы. И немецкая принцесса тут же подошла к ним, Наталипредставили ей и она практически всю прогулку пробыла в компании великой княжны и её фрейлин. Пушкин их сопровождал, а Государыня лишь изредка на правах хозяйки подходила и говорила заведомые банальности, дабы выявить незаурядность ума княжны. Заодно играла с огнём, поскольку к тому приучил Пушкин. Адреналин от такой игры мобилизовывал чувственные запасники и Государыня упивалась игрой и безнаказанностью, изображая преданную и щедрую на внимание жену. Николаю Первому это нравилось и он тоже играл отца детей, нации и семьянина. В этих репризах не участвовали двое: Пушкин и Жуковский, а остальные, в том числе и доктор государыни были зрителями. Прогулка на море в такой компании была его идеей и имела целью укрепить здоровье Государыни по части нервного аппарата. Смотрелось это так - Пушкин и Жуковский были поэтическими символами эпохи, а остальные принимали от них духовную энергию и сие положительно влияет на Её Величество. Что бы ни бубнил доктор Государыни по части мистических объяснений, Пушкин считал прогулку полезной в обычном смысле для проветривания мыслей, застоявшихся в городе. В Одессе он такое с Костасом предпринимал часто. Правда, там компания была другой и судно с капитаном тоже, немаловажным обстоятельством