Безоблачный период в жизни Семёна Степанова закончился ранним утром последнего летнего четверга. Прогуливаясь по двору вслед за своей собакой, двортерьером по кличке Лютик, дотягивая сигарету, вспоминая услышанный во сне анекдот, он наслаждался полным отсутствием планов на сегодня. Свежий ветерок укоризненно шелестел листвой: мол, это же преступление - начинать такой замечательный денёк не с зарядки! Степанов легко соглашался: в следующий раз - обязательно.
И тут его окликнул Тёзка.
Тёзка был тихим, вежливым алкоголиком, опустившимся до той шаткой ступеньки, на которой у человека ещё есть возраст, семейное положение и род занятий, но определить их на глаз уже невозможно. Он никогда не унижался до банального выклянчивания денег на выпивку - просил только на утреннее лечение, и всегда обещал вскорости отдать. А звали его, на самом деле, может быть, вовсе и не Семёном, а Александром или даже Петром, но это значения не имело. Никаких других обращений Тёзка не признавал. То ли по простоте своей, то ли потому, что психологически гораздо труднее отмахнуться от человека, с которым у тебя есть хоть немного, но общего. А может, ты и вовсе был с ним знаком в его прежней жизни?..
Обернувшись, Степанов остолбенел от изумления. Если бы не знакомый голос, он с первого взгляда ни за что бы не признал Тёзку в гладко выбритом обладателе темно-серого в полоску костюма. Со второго-то взгляда в глаза бросались завязанный пионерским узлом галстук и лаковые туфли на босу ногу, но всё равно - перемена была разительной.
- Вот, видишь, тёзка... Вроде вот как бы решил новую жизнь начать, как говорится.
Тёзка проделал трудноописуемый, но очень выразительный жест: сначала провел ладонями сверху вниз, как бы вытирая их о лацканы пиджака, затем широко развел руки в стороны и, наконец, с громким хлопком уронил их на бедра, после чего вдруг полез во внутренний карман.
- Ты вот, тёзка, человек с пониманием, не то, что вот, скажем, некоторые всякие. А я вот, раз уж думаю, такое дело, то долг - он, как говорится, платежом красен, и в ознаменование пошел вот бутылки сдал с балкона. У меня же их много там накопилось, ну и вот, соответственно, и уж раз так, то и как бы с процентами.
С этими словами Тёзка извлек из-за пазухи перемотанную куском лохматой чёрной изоленты пачку купюр. Настолько внушительной толщины, что первой мыслью Степанова было: "Ну ничего себе у него там грудь такая впалая, что пиджак совсем не топорщился!". Выдав это тонкое наблюдение, мозги Семёна застопорились, не выдержав напора информации. А рука тем временем деловито потянулась за деньгами.
Но тут вдруг Лютик, за свою долгую жизнь заслуживший репутацию самого спокойного и дружелюбного пса во дворе, угрожающе взрыкнул и показал клыки. Тёзка в испуге отскочил, выронив обналиченные бутылки. Лютик в один прыжок очутился на месте падения, задрал лапу и окатил деньги мощной струёй.
- Вот же собака! - только и вымолвил Тёзка.
- Лютик, фу! Извините... то есть, в смысле, извини, конечно, но надо же момент выбрать было как-то всё-таки... и потом, какие ещё, блин, проценты?.. Ты чего это вообще?!
- Ну и вот, значит, так и конечно! Я-то ничего - вот собачка, и та сразу правильнее всё понимает. А их вот теперь отмывать надо, так что я обязательно в скорейшем сразу!.. - захлебнувшись бормотанием, Тёзка подхватил деньги из образовавшейся лужи (вернувшийся к хозяйским ногам Лютик не возражал), развернулся и зашагал к своему подъезду. Но возле самого крыльца внезапно сменил курс и, судорожно срывая галстук, рванул в сторону магазина.
- Ты можешь объяснить, зачем ты это сделал? - поинтересовался Степанов у Лютика.
- "Во многих знаниях - многия печали, дитя моё", - ответил пёс своим фирменным выразительным взглядом.
- Ну и ладно, - подытожил Степанов, и оба отправились домой, завтракать.
Конечно же, загадочное происшествие не оставило Степанова равнодушным. Боле того, он был заинтригован. Но не до потери аппетита.
Таким уж редким сочетанием душевных качеств он обладал: с одной стороны, умел замечать необычное даже там, где большинство людей проходят мимо, не поворачивая головы. С другой стороны, никогда не лез не в своё дело без спроса.
Однажды он повстречал на оживлённой улице человека в дорогом чёрном костюме и при галстуке, с букетом алых роз в одной руке и топором - в другой. Миновав снимавших предвыборный опрос телевизионщиков, человек остановил Степанова и бархатным баритоном попросил сигарету. Семён протянул открытую пачку, и некоторое время наблюдал, пряча улыбку, как тот пытается одновременно справиться с топором, букетом, сигаретой и спичками. Потом поднёс зажигалку. Человек затянулся, поблагодарил, взял топор подмышку и пошёл дальше. И Степанов пошёл дальше. Удивляясь про себя, как много людей ходят по одной и той же улице, но при этом каждый - своей дорогой.
В другой раз он увидел возле крытого рынка мужчину средних лет, с сосредоточенным видом орошавшего клумбу минеральной водой из пластиковой бутылки. Когда вся вода из бутылки вылилась, мужчина завинтил крышку и спрятал пустую тару в полиэтиленовый пакет. Потом достал из пакета такую же, но полную бутылку, отвинтил крышку (газированная минералка так и брызнула, заляпав ему брюки) и снова принялся поливать цветы. А Степанов, опять-таки, пошёл дальше. Раздумывая, почему сверкающие в солнечных лучах капли одинаково хорошо смотрятся как на лепестках анютиных глазок, так и на листьях сорняков.
Наверное, за эту особенность характера его и взяли на ночную работу.
Ночь через две, с ежегодным сорокадвухсуточным перерывом, Семён засыпал в своей постели, чтобы спустя мгновение обнаружить себя на проходной вселенского хранилища великих открытий, гениальных изобретений и научных парадигм. Ничего, кроме названия (и очевидного из названия вида деятельности) он об этом предприятии не знал, и узнавать не собирался. И ни разу, проходя вдоль полок, уставленных разнокалиберными ящиками, контейнерами и коробками, в которых от начала времён и до срока, указанного в накладной, бережно пылилась бесценная информация, не возжелал он заглянуть под крышку, чтобы выяснить, что же там конкретно находится внутри. На каждой упаковке имелась наклейка с надписью "не кантовать" и инвентарным номером - и ничего более, но этого было вполне достаточно, чтобы Степанов мог успешно справляться со своими служебными обязанностями: пару раз в месяц отгружать требуемую единицу хранения в обмен на несложные формальности. Однажды он, правда, задумался - действительно ли ряды стеллажей тянутся в бесконечность, или же просто очень далеко, но сходить проверить так и не удосужился.
Что его действительно интересовало, так это, во-первых, существуют ли аналогичные учреждения, рангом пониже, занимающиеся хранением рацпредложений, проходных диссертаций и дипломок с курсовыми; и если "да", то как же, должно быть, зашивается тамошний персонал?! И, во-вторых, почему курилочный трёп с коллегами всегда получается таким обтекаемо-абстрактным, как сферический конь в вакууме. Ладно, коллеги, так ведь и сам он, бывало, откроет рот, чтобы поделиться новостями - а выдаст нечто такое, из чего совершенно невозможно понять, коммунальное хозяйство какого города какой страны развалила "руководящая задница, имеющая значительные шансы вопреки всем усилиям оппозиции сохранить своё кресло", или на каком чемпионате не смогла достойно выступить "команда, вялость игры которой, по всей вероятности, обусловлена не вполне традиционной половой ориентацией тренера". Любой специалист по корпоративной безопасности душу бы продал за технологию, позволяющую добиться подобного эффекта!
Впрочем, Степанов не был безопасником ни во сне, ни наяву. Наяву он пять дней в неделю, с девяти утра до шести вечера минус обеденный перерыв, трудился компьютерщиком широкого профиля в одной крупной, по местным меркам, конторе. Хотя "трудился" - это, пожалуй, сильно сказано. Большую часть его рабочего времени занимали вылазки в интернет, чаепития да перекуры. Семён даже сам порой недоумевал, как же так он сумел безо всякого блата получить это место и, не ввязываясь ни в какие интриги, пересидёть на нём вот уже троих начальников - и неизменно приходил к выводу, что он, по всей видимости, интуитивно выбрал единственно правильную стратегию поведения в коллективе. А значит, ему следует, не заморачиваясь, продолжать в том же духе.
Плотно закусив, Степанов чмокнул жену, потрепал за ухом собаку и отправился на работу. Обычным своим маршрутом, по руинам периода недостроек - дорогой, авансом произведённой в звание переулка, мимо голых каркасов так и не ставших жилыми зданий, через так и не сделавшийся двором пустырь, посреди которого торчал круглосуточный ларёк "Оазис" - к остановке общественного транспорта. Личным транспортом Семён до сих пор не обзавелся, потому как, во-первых, полагал автовладение делом слишком уж хлопотным, во-вторых, редко куда-либо торопился, даже если опаздывал, а в-третьих, совершенно не умел копить деньги.
На обочине возле "Оазиса" стоял чёрный джип. Не сказать, чтобы фигура Степанова была очень уж заметной, но всё же водителю надо было быть либо слепым, либо полным идиотом, чтобы тронуться с места именно в тот момент, когда Семён с ним поравнялся. И все же он определённо был кем-то из вышеперечисленных, потому что так и сделал - несмертельно, но чувствительно наподдав Степанову бампером пониже спины.
Вывалившийся с пассажирского места бычара (кто бы ни сидел за рулём, наружу он так и не показался) выглядел подстать пейзажу, невесть как сохранившимся реликтом: малиновый пиджак, спортивные штаны с лампасами, отбойные кулачищи. Даже мобила, болтавшаяся у него на массивной золотой цепи, была какая-то уж очень здоровенная. Первым делом реликт придирчиво осмотрел бампер, и лишь убедившись, что пострадавший здесь таки не он, обратил внимание на Семёна.
- Где болит? - осведомился он с неожиданным участием в голосе.
- А что, блин, типа непонятно?! - огрызнулся Семён, обеими руками ощупывая ушибленное. Бычара, уперев руки в боки, жизнерадостно заржал.
- Не уберег, значит, жопу, пешеход? А внимательней надо ходить, где люди ездят! Не ссы, заживет. На вот тебе на лекарства.
Отслюнявленной суммы запросто могло бы хватить на вип-лечение серьёзного перелома и ещё осталось бы на зубного, но Степанов не привык унижаться за деньги (до сих пор он всегда получал их более простым и удобным способом), а потому предпочел возжаждать справедливости:
- На штраф бабки свои прибереги! Тоже мне тут, меценат нашелся...
- И кто, значит, тут на кого наехал, я не понял?! - ещё сильнее развеселился бычара. - Твоё счастье, что я принципиальных уважаю. Я сам принципиальный. Только вот менты с тобой делиться не будут, подумай. Я не крошечка-хаврошечка, третий раз предлагать не буду.
- Перебьюсь уж как-нибудь. Да где ж он... Ага! - мобильник наконец-то выудился из кармана, и Степанов принялся судорожно вспоминать, как там набираются экстренные вызовы: через восьмерку межгород, значит, через семерку или девятку...
- Ты, главное, номер записать не забудь, - посоветовал бычара, после чего, потеряв к Семёну всякий интерес, небрежно запихал бабло в бумажник и сам влез обратно в машину; слепотупой шофёр дал по газам, и несколько секунд спустя Степанов остался в гордом одиночестве.
- Вот и сходил на принцип... - номер он запомнить успел, но толку-то с того что? Свидетелей-то нет... да и вообще, общаться с милицией... и ехать в травмпункт за справкой... да и вроде ничего серьёзного... да и хрен с ним.
Степанов постоял еще немного, переминаясь осторожненько с ноги на ногу, да и поковылял потихоньку домой: нет худа без добра, о присутствии на рабочем месте сегодня не могло быть и речи. Доверием начальства он не злоупотреблял, поэтому и безо всякого там больничного листа, под честное слово, имел право на денёк-другой постельного режима.
Вообще-то, за последние несколько лет (как раз с тех самых пор, как начались эти его "трудовые" сны) Степанову ни разу не приходилось пострадать ни от несчастного случая, ни от злоумышленника, ни даже от собственной рассеянности. Ему вообще, по жизни, везло: не то, чтобы по-крупному, зато постоянно. Потерянные вещи находились сами собой, стоило только перестать их искать; люди, чьи номера он записывал на бумажках, которые потом стирал вместе с джинсами, звонили сами, причём именно тогда, когда в них возникала нужда. Когда какие-то воры попытались взломать дверь его квартиры, сработала охранная сигнализация у соседа по лестничной клетке. А самое существенное: где-то раз в месяц Семён получал в виде лотерейного выигрыша, или калыма за немыслимо легкую, но вполне законную подработку, или неожиданной премии, или даже наследства от доселе неведомых родственников сумму денег, внушающую определённую уверенность в завтрашнем дне, а пару раз в год - так и просто большую.
Разумеется, жизнь Степанова нельзя было назвать вполне беззаботной. Во-первых, любой, даже самый успешный везунчик имеет свои основания для жалоб на судьбу: у одного, как говорится, суп не густ, а у другого жемчуг мелок. А во-вторых - опять же, сны. Не то, чтобы они его мучили - напротив, он просыпался бодрым и полным сил, но... скажем так, они его беспокоили. Особенно с тех пор, как Семён подметил, что отмеренная незримой рукой порция везения заметно сокращается всякий раз, когда ему случалось, подзагуляв, упасть в кровать под утро - но отнюдь не под всякое утро, а только под то самое, которое одно через два.
Увы, но Степанов родился не в той стране, вырос не в той среде и жил не в том городе, чтобы доверить содержимое своей черепной коробки профессионалу-психоаналитику. Максимум, что он мог себе позволить - периодически покупать книжки из серии "психология для чайников". Семён штудировал их от корки до корки, выполнял практические рекомендации - до того старательно, что заимел несколько бесполезных привычек (например, во время разговора внимательно наблюдать за жестами собеседника). Но в итоге неизменно убеждался в том, что "познать себя" ему не по силам. Этот вывод, как ни странно, действовал на Степанова успокоительно - и он снова на некоторое время становился беззаботным лентяем.
Дома Степанова поджидали мягкий диван, который можно было дооснастить дополнительными подушками, ноутбук с модемом и, как финальный аккорд симфонии мещанского блаженства, холодное пиво. Вот только Нада уже успела упорхнуть в своё дизайн-бюро, так что Семёну пришлось ухаживать за собой самостоятельно. Да и это, впрочем, тоже было к лучшему: жену он любил, но слова "уют" и "покой" ассоциировал с тишиной и одиночеством.
Расположившись с комфортом, Степанов отзвонился начальству, подключился к интернету и полез проверять почту. Служебный ящик был пуст, а вот в личный упало аж сто девяносто восемь писем. И что-то подсказывало Семёну, что далеко не все они - от друзей и знакомых. По крайней мере, не от тех, кого он сам считал своими друзьями и знакомыми.
Надо сказать, Степанов отнюдь не поддерживал призывы заливать офисы спаммеров напалмом. Как и многие по-настоящему благополучные (то есть не боящиеся в любой момент всего лишиться) люди, он был склонен к мягкотелому благодушию: ну подумаешь, пара сотен нажатий на Delete - будь это клавиши с буквами, получилась бы коротенькая и совсем не обязательно умная фразочка. И вообще, в реальной жизни тратить время и внимание на ерунду приходится гораздо чаще. А при должном настрое от чтения рекламных рассылок можно даже получать удовольствие. Пусть не такое эстетское, как от очередного сборника "Каннских Львов", но зато азартное - как у биолога, изучающего мутации особенно живучей разновидности сорняка.
В первом послании, призывавшем избавиться от никотиновой зависимости с помощью новейшей патентованной методики (быстро и без сожалений), Степанова позабавил постмодернистский заголовок: "Не хочешь быть курильщиком - не будь им! Кзмпркв", но содержание не впечатлило. Бросать курить Семён не собирался не столько от отсутствия силы воли, сколько от избытка скептицизма. То есть не то, чтобы его, скажем, не пугало зрелище заспиртованных курильщицких легких, но хотелось бы сначала убедиться, что легкие мёртвых не-курильщиков выглядят как-то иначе (уж не сочтите за кощунство, но здоровые люди тоже не бессмертны). А по умолчанию он воспринимал любую антиникотиновую кампанию не как пропаганду здорового образа жизни, но как чью-то попытку переложить ответственность за раковую статистику на чужие плечи. Потому что ещё неизвестно, чем вреднее дышать: сигаретным дымом или же обычным городским воздухом.
Автор(ы) следующего предложения, изложенного в сухом бизнес-стиле и озаглавленного "Руководителю предприятия!", воздав должное деловым заслугам и авторитету получателя, приглашал(и) его(её) на "сименар по актуальным вопросам управления пирсаналом". Попав по назначению, письмо, пожалуй, могло бы произвести надлежащее впечатление, несмотря на орфографические ошибки - если бы не обращение "Уважаемый(ая) господин(жа) s_stepanov!".
Третье письмо - типичный продукт местечковой мегаломании - в выражениях, тупо скопированных из глянцевого журнала, заманивало гостей города насладиться потрясающим комфортом шикарных номеров многозвёздочного отеля "Маяк".
Прочая корреспонденция, отправленная со ста девяносто пяти разных адресов, содержала один и тот же текст: "Привет! - писал пожелавший назваться Лёхой доброжелатель, - Вот думаю туда пишу или нет. Я твой адрес стер нечаянно, сейчас только вспомнил. Можешь посмотреть, хохотал полчаса (ссылка на картинку). Помнишь мы спорили что можно получить кучу бабок за простотак? Вот сайт (ссылка на сайт). Надо только зарегиться, зато ничего потом больше делать не надо. У меня кстати новая девушка, ей правда всего 18, но ничего так, стройная. Ты не теряйся - пиши".
На картинку, оказавшуюся экспонатом кустарной "мегагалереи фотоприколов", Степанов глянул. Из чистого любопытства, в котором сразу же и раскаялся: последней свежести тётка, самозабвенно отдающаяся троим татуированным качкам - зрелище само по себе на редкостного любителя, а тут ещё всем участникам мероприятия кто-то неумело прифотошопил головы популярных телеюмористов. Впечатление, произведённое коллажом (у него, между прочим, и название имелось: "Ну, и кто тут говорил, что в шоу-бизнесе одни пидорасы?!") было столь отталкивающим, что следующие полчаса Семёну пришлось посвятить чтению доброй старой бумажной книги.
Лишь после этого он нашёл в себе силы вернуться в интернет. Поучаствовал в обсуждении нового голливудского блокбастера (фильм Степанову не понравился, но вовсе не потому, что, как выразился некий Красный Пых, "все пиндосы - тупые уроды"). Выяснил, что нового произошло в жизни и в политике (ничего нового, ничего хорошего: террористы захватили заложников, в Тихом Океане затонул батискаф, горячую воду обещали дать не раньше октября). И, наконец, занялся обновлением корпоративного вебсайта, за каковым занятием сначала задремал, легко и сладко, а потом вдруг провалился в глубокий сон, как в чёрный омут.
Степанов обнаружил себя стоящим посреди двора, залитого потоком света - столь равномерным и интенсивным, что он смыл отовсюду и тени, и оттенки цветов. Очень хотелось посмотреть, что там такое случилось с солнцем, но голова почему-то отказывалась задираться. Было тихо и душно. И ни души, только здоровенная ворона подрёмывала на перекладине неподвижных качелей. И ничего не происходило до тех пор, покуда Степанов сам не шевельнулся - в тот же миг ворона, всхлопнув крыльями, сорвалась в воздух и понеслась прямо на него, но чем ближе она подлетала, тем медленнее, словно бы двигаясь против сильного ветра (Семён и в самом деле ощутил холодок спиной и затылком); чуть ли не в метре совсем остановилась, бешено молотя крыльями, вытянув к его лицу когтистые лапы, затем "свечкой" взмыла вверх и пропала из виду.
Теперь Семён и в самом деле почувствовал движение воздуха. Вздохнув пару раз робко и неуверенно, ветер быстро окреп, подхватил с тротуара пыль и окурки, потащил куда-то, и стало совсем неуютно. Подталкиваемый в спину, Степанов сделал шаг, другой и вдруг понял - да это же его собственный двор! А вон и его подъезд. Ещё пара шагов - и он вдруг оказался на крыльце.
На площадке нежилого первого этажа всё было почти как обычно: неуютно, но чистенько. Сине-зелёные стены, многозначительная (и единственная: дети первого поколения жильцов уже выросли, но ещё не успели завести своих) надпись "Здесь был ты!" между ржавой батареей и трубой бездействующего мусоропровода. Только вместо замурованного проёма, за которым должна была находиться колясочная, давным-давно сданная ЖЭКом в аренду под продуктовый магазин, матово поблёскивала металлическая дверь. Слегка приоткрытая (Степанов почему-то сразу решил, что она приоткрыта не просто так, а зазывно).
Порывшись в карманах, Семён выудил пятирублёвую монетку. Загадал: орёл - заглянуть за дверь, решка - посмотреть, что там на следующих этажах. Подкинул: выпал орёл. Подкинул ещё раз, для верности: снова орёл. Но Степанов уже решил, что дверь выглядит подозрительно, и входить в неё ему совершенно не хочется. Он всегда считал, что гадание нужно не для того, чтобы указывать человеку, что ему делать, а затем, чтобы помочь ему своим умом разобраться в своих же запутанных мыслях. Спрятав монетку обратно, Степанов начал подниматься на второй этаж...
...и оказался снова на первом. Труба, батарея, настенная надпись, приоткрытая железная дверь. Только теперь здесь стало как будто бы чуть темнее. Поборов недоумение, он предпринял ещё одну попытку подъёма...
...буквы "есь" в узкой полосе света, льющегося из приоткрытой двери; внезапно сгустившиеся сумерки замазали остальное, но это, определённо, было то же самое "здесь". Поборов панику, Степанов поднялся на три четверти пролета, а потом метнулся вниз по ступенькам...
...попытался выйти обратно на улицу...
...постоял немного, переводя дух. И, вытянув на всякий случай перед собой руки, осторожно пошёл на свет.
Ярко освещённая комната за дверью оказалась его собственной гостиной. Сам он лежал на диване с ноутбуком на коленях, в той же позе, в которой заснул, и негромко похрапывал. К дивану были придвинуты журнальный столик (на котором стояли две чашки, цветастый китайский термос и сахарница) и два кресла. В одном из кресел расположился мужчина лет сорока с небольшим: внешности мужественной, но не грубой; одетый в костюм тёмных тонов, но не то, чтобы строгий; без особых примет и ярко выраженных национальных признаков, но, что называется, видный. В общем, располагающий наружностью чрезвычайно располагающей, но при этом совершенно незапоминающейся. На второе кресло незнакомец широким взмахом руки указал застывшему в дверях Степанову:
- Присаживайтесь, Семён Валерьевич. Мы вас уже, право слово, заждались. Неужто заплутали?
- Кто это "мы"? - огрызнулся Степанов. - Николай Второй?
- Ну почему же "второй"! - дружелюбно заулыбался мужчина, с заметным усилием поднимаясь на ноги. - Первый и единственный в свом роде. Николай Вениаминович Осмодуй, для вас, если пожелаете - просто Николай.
Николай протянул руку. Степанов автоматически отметил: большой палец отставлен, остальные плотно прижаты друг к другу, напряжённая ладонь строго перпендикулярна полу. Пожимать не стал. Николай, не переставая улыбаться, трансформировал зависший жест в повторное приглашение:
- Так вы присаживайтесь, прошу!
- Да я как бы уже лежу, - Степанов выразительно кивнул в направлении дивана.
- Два превосходных каламбура за столь непродолжительный период времени! Вы, я вижу, действительно наделены острым умом. Это прекрасно: теперь я совершенно не сомневаюсь в успешном исходе предстоящего нам с вами диалога. И всё же в ногах, как говорится, правды нет... но нет её и выше! Видите, я тоже умею играть словами.
- Я полагаю, что вправе потребовать немедленных разъяснений... то есть что вы тут вообще делаете в моей квартире?!
Степанов вовремя поймал себя на том, что чуть было не заразился витиеватой манерой Николая. Но, перейдя обратно на нормальный язык, вдруг почувствовал неловкость, словно бы ни с того, ни с сего нагрубил хоть и незваному, но деликатному гостю.
- Вы, по всей вероятности, собирались сказать "в вашем сне"? - на лице Николая не промелькнуло ни тени смущения. - Ну разумеется, Семён Валерьевич, вы получите все необходимые разъяснения. Только убедительно вас прошу: не стоит воспринимать происходящее, как это у вас говорится... ах да, по умолчанию - и сразу в штыки. Вы ведь, как мне кажется, не выказывали особого недовольства давешней ночью, по поводу нежданного визита вашей сослуживицы Татьяны Михайловны?..
Николай, вопросительно приподняв левую бровь, выдержал небольшую паузу, но Степанов от изумления, смущения и возмущения временно лишился дара речи.
- Уверяю вас, ни одна из ваших пикантных грёз никоим образом не умаляет восхищения, которое вызывает во мне ваша действительная супружеская верность. Более того, мы со всем уважением, на которое только способны, относимся к вашей, как это модно сейчас называть, приватности - потому, собственно, и не позволили бы себе ни при каких обстоятельствах вторгнуться в ваше жилище наяву. Вышеприведённый пример потребовался лишь затем, чтобы наглядно продемонстрировать: в мире, так сказать, сновидений, действуют нормы поведения, отличные от тех, которых вы придерживаетесь, бодрствуя. Да и, в конце концов, нас никоим образом не интересуют ваши частные сны.
- А какие же тогда интересуют? Общественные, что ли?!
- Вы меня прямо-таки смущаете: вот так, буквально с полунамёка, уловить суть дела! И всё же... мне, право, неловко, но вы меня чрезвычайно обяжете, если согласитесь продолжить нашу беседу, приняв более удобное положение...
- Ладно, ладно, - Степанов опустился в кресло. - А вы меня чрезвычайно обяжете, если перейдёте, наконец, прямо к тому, что я там, по-вашему, уловил.
- Ох, благодарствую... нога, знаете ли - старая травма даёт о себе знать... А всё же замечу, что и вкус ваш меня восхищает: эта Танечка... кстати, причёска у неё на любопытном месте наяву немного другая - такой, знаете ли, игривой полосочкой...
- Да кто вы, наконец, такой, и чего вам от меня надо?!
- Кто я таков - это как раз к делу не относится, - отрезал Николай, и сквозь бархат его баритона вдруг почувствовался иной, куда более жёсткий материал. - Важно, кого я представляю. А представляю я некую организацию, никоим образом не благотворительную, но своими действиями нередко оказывающую положительное влияние на самые разные аспекты... скажем так, общественной жизни. Весьма влиятельную и традиционно предпочитающую не афишировать свою деятельность. Но с теми службами, о которых вы, вероятно, сейчас подумали, ничего общего не имеющую. Уверен, что прочие подробности вам совершенно не интересны.
- Ну почему же...
- Потому, что вы, Семён Валерьевич - разумный человек. И вас, как всякого разумного человека, в гораздо большей степени занимает предложение, которое мы собираемся вам сделать. Чертовски, я бы сказал, заманчивое предложение. Как насчёт чашечки кофе?
- Кофе? - недопонял Степанов. - Нечего сказать, выгодное предложение!
- Нет-нет, я в смысле угощения! Совместное распитие кофе является частью ритуала делового общения и не накладывает на вас никаких обязательств по отношению к представляемой мной организации, - последнюю фразу Николай оттарабанил хорошо заученной скороговоркой. - Вам с сахаром?
Сделав пару глотков, Степанов отставил чашку: напиток оказался бурдой, какую надо ещё суметь намешать. А вот Николай свою порцию выхлебал чуть ли не залпом. После чего энергично хлопнул ладонью по подлокотнику и заявил:
- А действительно, приступим-ка мы с вами, наконец, к делу!.. Итак. Немногим менее чем через сутки с половиной вы, как обычно, заступите на дежурство. Разумеется, я имею в виду отнюдь не эту вашу информационно-технологическую синекуру, но место исполнения ваших подлинных обязанностей. Всё будет проходить обычным образом, без каких-либо инцидентов. Ближе к утру прибудет представитель транспортного департамента с документами на получение груза. Бумаги у курьера будут в полном порядке. В полном соответствии с должностными инструкциями вы произведёте выдачу указанной единицы хранения, внесёте соответствующую запись в журнал, а затем вернётесь к рутинным занятиям. В качестве стимула к тому, чтобы всё произошло именно так, как я только что описал, мы готовы предоставить вам в личное пользование значительное количество земных благ в удобной для вас форме.
- И в чём здесь подвох? - без обиняков поинтересовался Степанов.
- Помилуйте, Семён Валерьевич, ну откуда в моих словах взяться подвоху?! - всем своим видом Николай выражал искреннюю, хотя и по-детски преувеличенную, обиду. - Позвольте полюбопытствовать, что именно вас насторожило?
- Вы, конечно, извините, но, во-первых, это всё вообще как-то несерьёзно...
- Так и замечательно! Тем легче вам согласиться, не правда ли?..
- А во-вторых: если вы сами же настаиваете, чтобы я делал всё по инструкции, то зачем, вернее, за что предлагаете взятку?!
- Взятку? Это вы о чём? - Николай недоумённо нахмурился. - Вы же сами только что наиточнейшим образом сформулировали: речь у нас идёт о стимулировании. Понимаете? Не более и не менее того. Можно сказать, о премии за безупречную службу, назначенной из стороннего источника.
Степанов отметил про себя, что слово "стимул" на самом деле употребил вовсе не он, но вслух спросил о другом:
- А ведь вы заявляли, что организация у вас никоим образом не благотворительная. Неувязочка получается.
- Вы просто-таки вынуждаете меня пойти на откровенность! - произнёс Николай с интонациями, которым больше соответствовали бы слова "вы делаете мне огромное одолжение". - Дело в том, что реализация содержимого интересующего нас контейнера в настоящее время, вообще-то, не входит в планы вашего руководства. Но! Лишь от вашей доброй воли зависит, будут ли все необходимые документы соответствовать предъявляемым требованиям.
- Попросту говоря, вы хотите, чтобы я выдал груз по фальшивой накладной?
- Семён Валерьевич, миленький! Право слово, сторонний наблюдатель мог бы сейчас вообразить, будто мы с вами планируем кражу мешка гнилой картошки из урюпинского районного овощехранилища. Нет, на самом деле всё гораздо сложнее, и в то же время проще. Как бы это изложить наименее запутанным образом...
- А вы начните с начала.
- И снова - в самую суть! Да, вы совершенно правы, всё дело в причинно-следственных связях. Вот, скажем... да хоть тот же Ньютон. Как вы полагаете, почему яблоко упало ему на голову?
- Ну... - Степанов слегка замялся, хотя прекрасно помнил ответ, - потому, что на яблоко подействовал закон всемирного тяготения.
- Действительно, так принято считать. Но, остановившись на этой версии, наделённый сколько-нибудь пытливым умом человек (например, ребёнок) не может рано или поздно не задаться вопросом: а почему, собственно, закон всемирного тяготения подействовал на яблоко?.. Потому, что этот закон действует вообще на все объекты во вселенной?.. А почему, собственно, он действует на все объекты во вселенной?.. Потому что так уж наша вселенная устроена?.. А почему наша вселенная устроена именно так?.. И так далее. Как видите, детским вопросам никогда не будет конца, потому что ни один ответ не будет достаточно полным, чтобы его можно было счесть окончательным. Или, может быть, вы знаете такой ответ?
- Да я как-то над этим вообще не задумывался, - пожал плечами Степанов. - Наверное, что-то не так с моим умом.
- С вашим умом, Семён Валерьевич, всё более чем в порядке. Просто вы уже не ребёнок. Вы устали от детских вопросов, и это совершенно естественно. Ну, так вот вам взрослый ответ: яблоко упало на голову Ньютону потому, что тот сидел под яблоней. Простое и изящное, а, главное - исчерпывающее объяснение! Так вот и в нашем конкретном случае, Семён Валерьевич: накладная, как и все прочие документы, будет самой, что ни на есть подлинной потому, что вы не обнаружите в ней ни малейшего изъяна.
- А изъяна я не обнаружу потому, что соглашусь на ваше предложение? - догадался Степанов.
- Совершенно верно! А согласитесь вы потому, что примете предложенное нами вознаграждение.
- А если не приму?
- Тогда вы, разумеется, обнаружите попытку подлога и, как ответственный работник, будете вынуждены не только отказать в запрашиваемом, но и подать сигнал в отдел безопасности. Чего мы, разумеется, никак не можем допустить.
- Теперь вы меня шантажируете? - насторожился Степанов.
- Что вы, даже не пытаюсь! - шутливо отмахнулся Николай. - Да и ни к чему это. Позвольте на всякий случай ещё разок уточнить: всё, что от вас требуется - принять заслуженное вознаграждение. И можете потом хоть десять раз тщательнейшим образом перепроверять документы - придраться будет не к чему.
- Всё равно бред какой-то, - поморщился Степанов. - Ну, да ладно. В любом случае, вы ведь не ждёте, что я соглашусь... или не соглашусь прямо сейчас?
- Разумеется! Времени у нас с вами более чем достаточно. Хотя я бы на вашем месте особенно не задумывался. Знаете, как в пословице: дают - бери... Да, кстати! Примите мои искренние извинения за неудобства, причинённые действиями моих не в меру ретивых коллег. Особенно за дорожно-транспортный инцидент, - Николай сокрушённо покачал головой. - Насколько мне известно, водителю было предписано почти, я подчёркиваю - почти совершить наезд, но он, увы, не отличается остротой ни зрения, ни ума. Поверьте, лично я тут не при чём: предпочитаю договариваться, так сказать, полюбовно... но, как вы, конечно, понимаете, в любой достаточно крупной организации правая рука просто не в состоянии полностью контролировать действия левой. Так что, пользуясь случаем, прошу уж заодно не держать на меня зла и за всё, что может случиться в дальнейшем.
- Та-ак, - протянул Степанов, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойней. - И что же может случиться?
- Ну откуда же я-то могу знать, Семён Валерьевич! - Николай выразительно развёл руками. - Есть множество различных способов достигнуть одной и той же цели. Более того, причитающиеся вам блага вовсе не обязательно должны иметь денежную форму - да и вообще материальную. Со своей стороны могу лишь обещать, что приложу все возможные усилия к тому, чтобы кое-кто не слишком увлекался эффективностью в ущерб этическим нормам, но... гарантировать ничего не могу.
Он внезапно замер, словно бы к чему-то прислушиваясь, затем договорил торопливо:
- Предлагаемый мной вариант оптимален, но, в сущности, всё зависит от вас. Вы ведь запомнили номер автомобиля? Допишите к нему необходимое число нулей - и звоните. В любое время. А сейчас я вынужден откланяться. Да, и мои наилучшие пожелания вашей супруге передавать, пожалуй, не стоит.
В глазах у Степанова помутилось, всё как-то побледнело, поплыло, и в следующий миг он обнаружил себя напряжённо всматривающимся в мельтешение теней от листвы на потолке собственной гостиной.
Из прихожей, меж тем, сквозь радостный лай и топотание послышался щелчок отпираемого замка, а затем донеслось удивлённое "Сёма, ты, что ли, дома?".
Прекрасную половину семейства Степановых обычно звали Нада, Надик, Надяха, Надир (в компании товарищей по многочисленным увлечениям, откликавшихся на столь же экзотические прозвища), очень редко - Надежда или Надя... и уж ни в коем случае не Наденька и не Надюша. Столь странную, на первый взгляд, нелюбовь к собственному паспортному имени и его общепринятым вариациям несложно понять, зная, что в девичестве она носила фамилию Крупенникова.
Что ещё можно сказать о ней... да, в принципе, много чего разного - смотря по обстоятельствам. Она бывала то исполнительным и аккуратным работником, то склонным к авантюрам заводилой; то безудержной фантазёркой, а то - внимательным и понимающим слушателем; порой вела себя как авторитарная домоправительница, а порой - как маленькая обиженная девочка. Если в себе самом Степанов ещё порой пытался разобраться, то с надеждой понять собственную супругу он распрощался давным-давно. Он даже не мог назвать её взбалмошной и непредсказуемой, потому что стоило ему только прийти к такому выводу, как Нада принималась себя вести на редкость рассудительно. В конце концов, Семён начал воспринимать жену как телепрограмму - очень интересную, но совершенно не интерактивную: всё-таки лучше уж искреннее непонимание, чем неправильное понимание. Так он думал. И не сказать, чтобы её устраивало такое отношение. Оно её совершенно не устраивало. Наверное. Но как-то они всё-таки жили вместе - и, как казалось Степанову, в общем-то, не так уж и плохо жили...
Нада заглянула в комнату с озабоченным видом, но, разглядев разлёгшегося с ноутбуком на коленях мужа, рассмеялась:
- Ну конечно! Я же звонила тебе на работу, и там сказали, что ты заболел. А дома телефон всё время занят, я так и подумала, что ты в интернете засел... а мобильник зачем отключил? Или батарейки сели? А что случилось-то с тобой, чем страдаешь?..
Степанов объяснил, что мобильник он вовсе не выключал, а просто забыл вытащить из кармана пиджака, оставленного на вешалке, вот и не слышал звонка. Утреннее же происшествие пересказал, по возможности стараясь избегать деталей, которые могли бы потянуть за собой подробности, которые спровоцировали бы долгий и утомительный разговор, на который у него совершенно не было настроения.
- Ну и хорошо, что всё в порядке. Хотя мог бы в таком случае и полезным чем-нибудь по дому заняться. Да не злись ты, это я так, для профилактики... но целовать больное место не буду, не надейся. Да, слушай, я чего названивала-то: можешь поискать в интернете, где вот такое делают?
"Такое" оказалось весьма оригинальной визитной карточкой. С одной стороны она представляла собой что-то вроде переливного календарика, наподобие тех, что Семён в детстве выменивал на жвачку и марки. Только здесь вместо мультяшек, если посмотреть под одним углом, был виден белый кружок на чёрном поле, а под другим углом - чёрный кружок на белом. Если же держать карточку строго перпендикулярно направлению взгляда, изображения накладывались друг на друга, образуя ровный серый фон. На обороте значилось: "Открытое общество содействия недеянию. Александр Венедиктович Гаврилов, представитель по связям с общественностью".
- Это клиент сегодня визитку оставил, шефу ужасно понравилось, хочет такую же технологию запустить. Такой, кстати, интересный человек! В смысле, Александр Венедиктович, а не шеф. Будет рассказывать про новое духовное учение... то есть, конечно, древнее, но для нас, как всегда, новое. Афиши заказывал. Надо будет обязательно сходить! Намёк ясен?.. Так, мне нужно срочно поесть и расслабиться!
Нада, не прекращая говорить, переместилась на кухню, и Семёну пришлось последовать за ней. Покряхтывая и постанывая, конечно - но по большей части уже притворно: ушиб и в самом деле оказался не таким уж серьёзным.
- Ты сам-то обедал? Сейчас будешь у меня питаться супом... нет, суп скис уже. Ты почему суп не ешь совсем, гастрита тебе для полного счастья не хватает?! Ну, будем кушать кашку, кашка тоже полезная... Слушай, как хорошо, что ты дома оказался! Девчонки утром радио включили на всю катушку, так одна песня дурацкая на полдня привязалась, всё никак не могла её из головы вытряхнуть. А поболтала вот с тобой - она и отвязалась... "Она живёт на втором этаже, я на крутом вираже, ей восемнадцать уже"... блин, ну вот, опять.
- "Она совсем в неглиже". Интересно, а ему самому сколько лет?
- Ну, на вид лет сорок, не больше, но волосы совсем седые... а почему ты спрашиваешь?
- Кому лет сорок?!
- Александру Венедиктовичу. А ты про кого?
- Я про этого, который песню поёт, как его там... я как раз хотел сказать, что он уж очень ненатурально под моложавчика косит, но не настолько же!
- А чего это ты вдруг интересуешься?! Ну-ка, признавайся: небось, под подушкой фотографию прячешь, в полном неглиже?
- Ага, и с автографом. Хотел тебе подарок сделать, но вот не получилось сюрприза. Придётся теперь что-нибудь новое выдумывать... как насчёт мраморного бюстика американской мадонки?
- Да ну тебя на фиг, аппетит мне тут портишь!
- А если в масштабе три к одной?
- Я бы тебя, любимый, придушила подушкой, чтоб не мучался, да ты их все уже себе загрёб... под то место, которым думаешь, прежде чем говорить. Ну ладно, я побежала, мы ещё с Настей договорились кой-куда заскочить.
- Надик... ты, это...
- Быстрей излагай.
- Поосторожней сегодня себя веди, пожалуйста. День какой-то такой... дурацкий.
- У тебя точно голова не пострадала? Замечательный сегодня день по всем признакам - что для меня, что для тебя. Да если бы я за каждый шлепок по заднице получала оплачиваемый отгул... спокойствие, только спокойствие, это была шутка! Ну всё, поправляйся...
Оставшись в одиночестве (если не считать Лютика, успевшего оккупировать диван и притвориться мирно спящим), Степанов предался размышлениям. Если, конечно, так можно назвать судорожный перебор разнокалиберных и разнохарактерных сомнений.
С одной стороны, он определённо не имел ничего против денег, тем более - лёгких (и у него всегда было, на что их потратить). Не то, чтобы Семён любил деньги - нет, он считал их дерьмом. И относился к ним соответственно: как к не самому приятному, но необходимому этапу круговорота вещей в природе. Ненависть же к деньгам, равно как и ненависть к дерьму, всегда казалась ему извращением не меньшим, а то и большим, чем любовь к этим недостойным предметам.
С другой стороны, Степанов полагал себя человеком пусть и не слишком честным, но зато порядочным: если что и нарушал, то лишь будучи уверен, что своим маленьким беззаконием не нанесёт никому конкретному существенного вреда. А в предложении Осмодуя, при всей его формальной чистоте... что-то в нём было не так.
Семён попытался понять, что же именно его так настораживает, и тут (наконец-то!) до него дошло, что речь и впрямь идёт отнюдь не о мешке картошки. А вдруг - об изобретении, которое может стать основой конструкции нового сверхмощного оружия, которое может попасть в неправильные руки и привести к неисчислимым бедам - и всё потому, что изобретение будет сделано не вовремя или не тем человеком?! Хотя, конечно, кто его знает, какое время и каких людей считает подходящими его собственное начальство...
Степанов любил на досуге поразмышлять глобально. Теоретически, он был бы отнюдь не против избавить землю от какой-нибудь напасти. Но только вот "стать спасителем человечества" и "быть в ответе за человечество" - это две совершенно разные вещи. А уж если в деле замешаны интересы серьёзных организаций (а то и, чего доброго, органов) - тогда вероятность оказаться козлом отпущения гораздо выше, чем вероятность сделаться героем. А значит...
Однажды, несколько лет назад, Семён, по просьбе старого приятеля, распечатал на струйном принтере недостающую печать на одном документе - и, в результате, привлёк внимание серьёзных людей. Один из них, Виталик, пару раз в неделю навещал Степанова прямо на рабочем месте, угощал пивом из неизменной "медузы" и задушевной болтовнёй. Чисто дружескую просьбу об очередной полиграфической услуге он ухитрялся ввернуть между слёзными жалобами на жлобство коллег из конкурирующих организаций и вполне квалифицированным, хотя и несколько бесцеремонным разбором книги или же фильма из категории "не для всех":
- И вот режиссёр, - разглагольствовал Виталик, - спрашивает: а скажи-ка мне, дорогой зритель, почему это вдруг испражняться, по-твоему, неприлично, а питаться - наоборот, прилично? Ведь это же одна и та же, в сущности, физиология?! И тут же моделирует ситуацию: приехали, значит, гости в богатый дом, расселись в гостиной по унитазам и непринуждённо так срут под светскую беседу. И этим "званым антиобедом" режиссёр намекает, что, мол, в обществе потребления считается красивым и правильным - когда ты что-нибудь в себя запихиваешь. А правильно, типа, наоборот - из себя творить. А я вот смотрю и думаю: да у нас в любом общественном сортире - точно такая же картина: пацаны над очками сидят, курят и треплются за жизнь... а коммунизма-то как не было, так и нет!
После "Скромного обаяния буржуазии" Семён попытался объясниться как интеллигентный человек с интеллигентным человеком - и в тот же вечер познакомился с друзьями Виталика, которые доходчиво объяснили, что, по их мнению, такое поведение называется "косить под дурачка" и является неприемлемым.
В конце концов, Степанову пришлось сделать то, о чём он постарался как можно скорее забыть. А теперь вот вспомнил. Пришлось вспомнить. Потому что, как и тогда, иного выхода у него не было.
Семён вышел в прихожую, закрыл двери во все комнаты и кухню. Чертыхаясь в темноте, нашарил на вешалке пиджак, выудил из кармана зажигалку. Встал перед зеркалом и, держа огонёк возле правого уха, сдавленным шёпотом продекламировал:
Маркес, Борхес, Кортасар -
На верёвочке оса.
Игрек фэ дэ тэ аш дэ,
Ноль икс эр тэ ноль си фэ.
С последним слогом за плечом его зеркального отражения обозначилось смутное подобие человеческой фигуры. Степанов уронил руку с зажигалкой, но язычок пламени остался на месте.
- Здравствуйте, Семён Валерьевич! Какими судьбами? - радостно осведомился туманный силуэт. - Неужели же, наконец, нашли время прослушать инструктаж?..
Как и на любом крупном предприятии, на вселенском складе открытий имелась своя служба безопасности, с сотрудниками которой работники прочих отделов предпочитали без особой необходимости не пересекаться и разговоров "за жизнь" не вести. Безопасники, надо сказать, относились к этому с пониманием. Они, кажется, вообще ко всему относились с пониманием, никогда не снимали с лиц доброжелательных полуулыбок, всех называли если не по имени-отчеству, то исключительно "коллегами", и любой разговор заканчивали неизменным "с любыми проблемами - милости просим к нам!". И никогда ничему не удивлялись. Вот и сейчас дежурный отнёсся к экстренному вызову как к явлению совершенно обыденному.
- Серьёзные неприятности - это те, о которых вы узнаёте от нас, а не наоборот, - заверил он, - так что спокойненько излагайте всё по порядку. Уж извините, что сесть не предлагаю: технические, знаете ли, ограничения.
Совсем уж спокойненько, конечно, не получилось: поначалу Степанов сбивался, путался и периодически принимался подробно расписывать не относящиеся к делу обстоятельства. Но, благодаря благожелательному тону и наводящим вопросам (больше всего безопасника заинтересовали почему-то родословная Лютика и хромота Осмодуя), сумел закончить повествование более-менее связно.
- М-да. Ну, и каково же ваше решение? - осведомился дежурный после недолгой паузы.
- В смысле, "каково"?! Вот, я решил позвонить вам.
- То, что вы с нами связались - это, конечно, очень правильно. Но это не совсем то, о чём я спрашивал. Хотя... знаете что, коллега? Что-то мне подсказывает, - дежурный снова ненадолго замолчал, видимо, советуясь с кем-то на своей стороне, - что лучше бы вам продолжить разговор с кем-нибудь покомпетентнее. Так что отправляйтесь-ка вы в гостиницу "Маяк"... знаете, где это? Вот и отлично. Четвёртый этаж, номер четыреста тринадцатый... ну и вот, собственно.
- Так что, дело всё-таки настолько серьёзное?! - запаниковал Степанов.
- Ну, не "настолько", конечно. Так... настолечко. Но затягивать, конечно, не стоит.
Казалось бы, самое время задаться вопросом: так считал ли Степанов свою ночную работу и всё, что с ней связано, всего лишь сном, или же не считал? И если считал... а тем более, если не считал... и даже если сначала считал, а потом перестал - в общем, в любом случае, где в его действиях логика?! А нет там никакой логики, любезный читатель, и неоткуда ей взяться. Так уж устроены люди, что глаза у них боятся, а руки делают; сердца доверяют, а мозги проверяют; ноги лихо отплясывают под душераздирающие напевы о навек потерянной любви, а половые органы тем временем и вовсе живут своей собственной жизнью. Не верить, но при этом пользоваться - для человека так же естественно, как желать отвратительного. Людям, которые так не умеют, живётся просто - но трудно. А нашему герою жилось легко. И не нам с вами его за это осуждать.
Собираясь на встречу с компетентным лицом, Семён напялил драный джинсовый жилет, в котором изредка выбирался к тёще на дачу, надину бейсбольную кепку и тёмные очки. И вызвал такси, хотя до "Маяка" было от силы минут пятнадцать неспешного ходу. Тигриным рывком запрыгнул на заднее сиденье; на месте трижды пересчитал сдачу; в холле гостиницы грозным рыком отпугнул миловидную блондинку, попытавшуюся пригласить его на бесплатную дегустацию "нового элитарного сорта растворимого кофе". Но все предосторожности не предотвратили очередную неожиданную встречу - на сей раз, правда, скорее приятную.
- Сёма, стоять, раз-два! Ты чего это тут? В таком виде, в отеле, днём?! Неужели завёл таки любовницу?! Смотри - как гетеросапиенс гетеросапиенса я тебя, конечно, осуждать не вправе, но я ведь не только твой друг, но и надяхин. Так что ты просто-таки обязан в качестве платы за молчание угостить меня сигаретой! А другую сигарету - выкурить со мной за компанию, уже в качестве моральной компенсации.
Серёга Струев был поэтом и бизнесменом. Точнее говоря, не "был", а "бывал". И не "и", а "или": то есть поочерёдно. Когда он писал стихи (весьма, между прочим, недурственные) - то беспробудно пил, мечтал, всячески чудил и вообще раздолбайствовал. Но вдруг, ни с того, ни с сего протрезвлялся, приводил в порядок себя и свою холостяцкую берлогу, безжалостно отправляя в помойное ведро клочки бумаги, исцарапанные "дурацкими виршами", и начинал увлечённо заниматься бизнесом. Демонстрируя чутьё и хватку подстать поэтическому таланту, Серёга в кратчайшие сроки буквально из ничего сколачивал скромный, но достойный капиталец - лишь затем, чтобы всё подчистую пропить в очередной лирический период.
Особенно колоритен Серёга бывал в короткие промежутки между основными фазами, когда романтическое и прагматическое начала сливались в его душе в шипучий авантюрный коктейль: тогда весь он бурлил невероятно смелыми и изящными, но, мягко говоря, с трудом поддающимися реализации прожектами. В числе наименее амбициозных: ферма по разведению мидий на базе пруда в городском парке (воду, конечно, пришлось бы подсолить) и мужской журнал кулинарных рецептов "Огурец" (в обложке из упаковочного картона и под девизом "Мы не считаемся ни с какими калориями!").
При всей своей неординарности Серёга всегда оставался человеком глубоко порядочным и даже, в хорошем смысле слова, интеллигентным, за что его и любили многочисленные друзья и подруги. Кстати, именно он когда-то познакомил Степанова с Надой, тогдашней своей музой, о каковой оплошности потом сокрушался много и красиво, но исключительно лишь в форме сонетов и поэм.
Судя по кристальной трезвости, художественной небритости и лихорадочному блеску в глазах, поэт-бизнесмен в настоящий момент как раз находился на самом пике своего межсезонья. И это было очень кстати: о странности степановского облика он тут же забыл, принявшись вываливать на приятеля кипучее содержимое своей черепной коробки.
- В общем, я тут как раз беседовал сейчас с одним типом. Приехал с теологическими лекциями... я, собственно, на этой почве с ним и законтачился. Русским владеет, как Джеки Чан кун-фу, и фамилия русее некуда, но сам явно откуда-то с цивильного запада. Путешествует, соответственно, налегке: полтонны литературы и смена белья. С дороги захотел помыться. Заходит в ванную - а там, вроде бы, всё как положено: полотенца, мыло, зубная щетка и паста при ней, шампунь: в общем, под душ и с песней. Только вот незадача: шампунь-то - для нормальных волос, а у него - сухие; мыло он предпочитает пожиже, к тому же на лаванду у него аллергия... зубная щётка ему тоже не по зубам пришлась. Ну ладно, думает, на всех не угадаешь, спущусь-ка я в холл, и там, в каком-нибудь магазинчике, всё, что нужно, и куплю. Ага, как же! В гостинице - полтора десятка киосков, причём половина из них - круглосуточные, и во всех продаются исключительно матрешки с физиономиями Путина и Буша, гобелены с куполами и крупнолитражная гжель. Да, ещё ювелирный есть, и там всё то же самое, но из золота. И вот от столкновения с этой сувенирной реальностью бедняга такое глубочайшее охренение прочувствовал, что будь я на его месте буддистом - тут же бы, не сходя с места, и просветлился.
- И что, ты собираешься открыть здесь "тысячу мелочей"? - недоверчиво поинтересовался Степанов.
- Фи, как это мелко и пошло! Нет, Сёма, я всего лишь делюсь с тобой бесценными крупицами впечатлений с золотого пляжа, что раскинулся на берегах океана мудрости, открывшегося мне в ходе беседы с высокодуховным учителем... зря, кстати, иронизирую. По привычке. Занятный, на самом деле, мужик, и вещи интересные говорил - хотя как-то, увы, не проняло с первого раза. А насчёт "открыть лавочку" - ты же меня знаешь, мне бы чего помасштабнее, чтобы ни в success story сказать, ни в налоговой декларации описать. Чтобы ух! Только вот ничего такого в голову пока не приходит. Чую - вертится идея где-то рядом, в глаза заглядывает, нос щекочет - а в голову нейдёт. Даже странно... Вот и ищу вдохновение везде, где ни попадя. А может, ты мне мыслишку подкинешь?
- Ну, скажем... - с ходу предложил Степанов, - как насчёт поддельных фальшивых брэндов? Построй фабрику по выпуску "Патасоников" и "Сани" - марки уже по-своему раскрученные, причём даже вдвойне, но и за пиратство, с другой стороны, никто гонять не будет. А главное - любой брак будет восприниматься как должное.
- Неплохо! Но негуманно. Нет, мне бы что-нибудь такое, чтобы нобелевку по экономике получать было не стыдно. Вот, скажем... хотя нет... Ладно, забегу как-нибудь на днях вечерком, поболтаем пообстоятельней. Надяхе привет!
Серёга ускакал столь стремительно, что Степанов даже слегка оторопел: обычно, повстречавшись случайно на улице, друзья болтали как минимум минут по двадцать, невзирая на погоду и текущие дела. Видимо, у Струева и вправду сильно зудело в голове. Впрочем, вспомнив, зачем он сюда приехал, Семён заторопился и сам.
Постоялец из четыреста тринадцатого номера, представившийся Александром Венедиктовичем Гавриловым, оказался здоровенным, почти двухметрового роста и пропорциональной ширины дядькой, совершенно седым, но по всем прочим признакам - никак не старше сороковника. Рукопожатие его было скорее бережным, нежели мягким; улыбка, судя по морщинкам в уголках пронзительных чёрных глаз - искренней; манеры - простыми, но обходительными. В своём кресле напротив притулившегося на краешке Степанова он развалился, как на пляжном шезлонге, только что голову не запрокинул, пожаловался на погоду, на чрезмерную ненавязчивость гостиничного сервиса, и лишь затем перешёл к делу.
- Ну-с, Семён Валерьевич, ваши злоключения мне уже известны. Позвольте, однако, поинтересоваться, какова же будет ваша резолюция?
- Вы меня, конечно, извините, - как бы оправдываясь, ответил Степанов, - но я слышу этот вопрос уже во второй раз, а его смысл до меня по-прежнему не доходит.
- Нет уж, это вы меня простите за чрезмерно архаичный лексикон. Дайте-ка перефразировать: что вы выбрали? Как именно вы собираетесь поступить?
- Я... меня лексикон ваш никоим образом не смущает. Просто я никак не могу взять в толк, о каком выборе идёт речь? Если я - уже здесь?!
- Экий же я, однако, дурень! - Александр Венедиктович с размаху хлопнул себя по лбу. - Вы ведь, небось, полагаете, что перепоручили проблему специалистам! И что от вас теперь, якобы, ничего не зависит! Верно?..
- Ну, в общем, да. А что, разве нет? Вы разве теперь не собираетесь этих... ну... - Степанов замешкался в затруднении: кого, собственно, "их"? Конкурентов, шпионов, террористов?.. - в общем, врагов. Ловить, арестовывать и так далее?!
Александр Венедиктович рассмеялся, но как-то не очень весело.
- Вы даже не представляете, насколько заманчиво звучит ваше предложение, но... Эх, Семён Валерьевич, если бы всё было так просто! Во-первых, ловить их мы не имеем возможности, арестовывать - не имеем права. Увы. Всё, что нам остаётся - это лишь "...и так далее". По счастью, весьма расплывчатое. Вот, скажем, утренний дорожно-транспортный инцидент мог бы иметь куда как более серьёзные последствия, не будь водитель лишён остроты ума и зрения...
"Утреннее" - значит, случившееся не только до обращения в службу безопасности, но даже и до визита загадочного Николая, - сообразил Степанов. Следовательно...
- То есть вы хотите сказать, что обо всём знали заранее?!
- Я хочу вас заверить со всей возможной искренностью, - Гаврилов подался вперёд всем корпусом, отчего кресло под ним натужно заскрипело. Локти он упёр в колени, а открытые ладони развернул к собеседнику, и каждый знак препинания подчёркивал резким встряхиванием запястий, - что никто не собирается бросать ценного сотрудника на произвол... этих, как вы выразились, врагов. Полностью исключить нежелательные контакты мы не в состоянии, но ничего по-настоящему опасного ни с вами лично, ни с вашими близкими случиться не может. Ни при каких обстоятельствах.
- Нечего сказать, успокоили! А почему, всё-таки, "не в состоянии"?!
- А это, собственно, уже во-вторых. Скажите, этот господин... ну, вы понимаете, о ком я, он ведь вам приводил пример с Ньютоном и яблоком?
- Да. Но я ведь, вроде бы, об этом не...
- Он гораздо более предсказуем, чем кажется. В том числе и ему самому... впрочем, важно вовсе не это, а то, что он, вопреки обыкновению, не солгал. Допустим, вы принимаете их предложение - следовательно, распоряжение об отгрузке контейнера приобретает законную силу - следовательно, никакого формального повода для перехода к активным действиям у нас нет.
- Но я ведь не согласился!
- Но вы ведь и не отказались. А, следовательно, можете согласиться в любой момент... до тех пор, пока непосредственно не заступите на дежурство.
Степанов не нашёлся, что ответить. Совсем как накануне утром, когда отёчная тётка-продавщица вылупилась на пятисотенную бумажку (единственную, имевшуюся в его карманах) так, словно это были не рубли и даже не баксы, а какая-нибудь инопланетная валюта: откуда, мол, у неё с утра такая сдача?! А на саркастическое "Вы сигареты продаёте, или это у вас выставка?!" отбрила: "Да, мы тут сигареты продаём, а не ювелирку!".
- Увы, Семён Валерьевич, боюсь, что, будучи предельно с вами откровенным, - а я придерживаюсь именно этой линии поведения и надеюсь, что вы это оцените, - могу ободрить вас лишь ещё лишь одним однозначно приятным известием: работнику, проявившему служебное рвение, полагается официальная премия.
Степанов ухмыльнулся:
- Таким образом, без вознаграждения я в любом случае не останусь.
- Можно сказать и так.
- Ну, хорошо. В любом случае, значит, хорошо. Ладно. Но, всё-таки! Зачем так настойчиво выспрашивать, на что я решился?! - Семён вовсе не был параноиком, просто полагал, что склонность во всём искать подвох есть базовая стратегия выживания при общении с людьми, находящимися при исполнении. - Всё равно ведь до послезавтрашнего вечера вы ничего не собираетесь предпринимать. Или... стоп! А что, если бы я признался, что уже собираюсь согласиться...
- Разумеется, я бы постарался вас переубедить! - воскликнул Александр Венедиктович, испуганно всплеснув руками. - Я, кажется, догадываюсь, о чём вы подумали, но это же...
- Не наш метод?..
- Вот именно! И вопрос, показавшийся вам столь скользким, поднимался лишь затем, чтобы, выяснив, что мне предстоит, - отговаривать, уговаривать или же мотивировать, - я мог бы выработать соответствующую стратегию. Но проявил вопиющий непрофессионализм, вынудив вас поволноваться при полном отсутствии повода... покорнейше прошу простить.
Степанов решил сделать вид, что простил и поверил. Хотя он всё еще ощущал в словах собеседника некое внутреннее противоречие, но никак не мог понять, в чём же оно заключается - что и неудивительно, учитывая общую парадоксальность ситуации.
- Хорошо. Попробуйте, в таком случае, меня мотивировать. И начните знаете с чего? С объяснения, что же всё-таки это за груз такой, который я должен буду, или не должен буду, выдать. И чем грозит его преждевременное открытие. И кому.
Гаврилов сокрушённо покачал головой.
- Об этом, коллега, мне известно не больше вашего. А вам прекрасно известно, что ничего, представляющего непосредственную опасность - или же непосредственное благо для кого бы то ни было, мы на нашем складе не держим. Только информацию. О том, как устроены атомы, и живые организмы, и галактики... и такие вещи, само существование которых еще предстоит открыть. Чистые факты. А выводы из них... и оружие, и лекарства, и космические корабли, и, разумеется, множество совершенно бесполезных вещей - делают люди. Причём, как правило, вовсе не те люди, что обозначены в графе "получатель".
- Ну, это-то всё понятно, - нетерпеливо отмахнулся Степанов. - Но кому и когда подкинуть очередную порцию знаний - решает начальство, верно? Исходя из соображений типа: готово уже, или не готово ещё человечество...
- Теоретически, да. Но в данном случае... фактически, решение принимаете вы.
Семён оторопел. И возмутился:
- Да как я могу брать на себя такую ответственность?!
- Вот именно!..
- Причём вслепую! Я вам что - монетка для гадания?!
- Вот и я о том же! - всплеснул руками Александр Венедиктович. - Семён Валерьевич, дорогой, я прекрасно понимаю и где-то в чём-то даже разделяю вашу точку зрения, с которой сложившаяся ситуация выглядит вопиюще абсурдной. Но, поверьте, в конечном счёте она полна глубочайшего смысла. И если вы этот смысл нащупаете - тогда вам больше не нужны будут ни уговоры, ни мотивации. В противном же случае мне остаётся лишь надеяться, что вы прислушаетесь к нашим, так сказать, рекомендациям. Именно к нашим...
- Дзинь, дзинь, дзинь! - прервал его степановский мобильник голосом Нады, - Товарищ, вам, между прочим, звонят!
Надин голос в трубке жутко диссонировал с игривым сигналом вызова.
- Приезжай. В парк Ленина. Прямо сейчас, - словно бы с огромным напряжением выговаривая каждое слово, она постепенно повышала тон. - К лодочной станции.
- Надик, что случилось?! Ты где? Ты меня в парке ждешь?
- Немедленно приезжай! - Нада сорвалась на визг, оборвавшийся короткими гудками.
В голове у Степанова стало пусто и гулко.
Он попытался перезвонить, но Нада не отвечала или находилась вне зоны действия сети. Он попробовал ещё раз, потом ещё и ещё - с той же безрезультатностью. Выдохнул. Поднялся.
- У вас, очевидно, появились неотложные дела? - деликатно осведомился Гаврилов. - Ничего-ничего, всё наиболее существенное я вам успел сообщить.
Очень хотелось высказать Александр Венедиктовичу всё хорошее насчёт практической ценности его сообщений. Ещё хотелось закурить. Ни на то, ни на другое не было времени.
Уже у самой двери Александр Венедиктович вдруг схватил Семёна за плечи, развернул к себе, пристально посмотрел в глаза; потом усмехнулся, достал из нагрудного кармана какой-то невзрачного вида амулетик на верёвочке, надел Степанову на шею и сказал что-то крайне неуместное: дескать, такие девушки, как Нада, даже выйдя замуж, заставляют спрашивать "дорогая, что ты делаешь сегодня вечером?", - и, странным образом, слова эти подействовали ободряюще.
Парк Ленина делился на три примерно равных по площади участка, соединяемых в единое целое громадой общественного туалета, отгроханной на перекрёстке всех аллей - и каждая из этих зон Степанову по-своему не нравилась. В первой даже в будние дни было не протолкнуться в толпе прогуливающихся, и невозможно было дышать от дыма бесчисленных мангалов; а в наиболее живописных местах ещё и нестерпимо громко орал музон-шансон, словно бы компенсируя облагораживающее влияние природы. В другой зоне, забитой аттракционами и игровыми автоматами, Семёна мало что интересовало.
Кратчайший путь от северного входа до лодочной станции пролегал через третью зону - запущенную, одичавшую и безлюдную, мимо развалин летнего кинотеатра. Степанов, не замедляя шага, привычно задумался, будут ли эти бетонные балки спустя пару столетий вызывать такие же умиротворяющие чувства, что и камни старинных замков; и задумался так крепко, что чуть было не налетел на невысокого, но крепенького паренька. Тот, казалось, ничуть не рассердился: растянул рот в гнилозубой улыбке и попросил закурить.
- Не курю, - коротко ответил Семён и попытался обойти паренька с фланга, но тот ловко переместился, снова заступив дорогу, и по-прежнему приветливым голосом возразил:
- Да ты что, зёма, так не бывает. Наверное, просто торопишься, да?
- Да, тороплюсь. Очень. Ладно... - Степанов остановился и принялся охлопывать себя по карманам. И это было большой ошибкой.
- Опа! Да он просто жопится! - возмутился один из ещё двоих, незаметно подошедших со спины. - Тебя что, приличному тону не учили?
- Да ладно, Витёк, не горячись. Видишь же - человек опаздывает куда-то, а так он наверняка человек хороший, ему для своих пацанов поделиться не жадно... Слышь, зёма, а дай мобилу позвонить по-быстрому, а?
Ситуация стремительно прояснялась, обретая классический формат. Степанов судорожно завертел головой. Глянул через плечо налево - аллея была совершенно безлюдна; глянул направо - ни души; снова налево - и вдруг обнаружил невесть откуда появившегося прохожего. Утренний верзила из джипа, переодевшийся во всё чёрное, теперь ничуть не походил на ископаемого нового русского - скорее, на молодящуюся рок-звезду. Только выглядел он совсем не забавно: что-то в его облике создавало ощущение чуточку ленивой, но нешуточной угрозы. А может быть, дело было и не в одежде, а в манере двигаться: мягко и словно бы неспешно, но в то же время стремительно. Он словно бы не просто подошёл к Степанову и окружившим его гопникам, а в буквальном смысле сократил расстояние до них.
- Ну что, пешеход, всё ищешь приключений на свою жопу? - расхохотался верзила. По крайней мере, его лексикон остался неизменным. - Судьбу на прочность испытываешь? Смотри, удача - она как гондон: сто раз растянется, а на сотый порвётся.
- Ну что, ребятушки, - добавил он, обращаясь уже к гопникам, - вот я и пришёл! Угадайте, как меня зовут?
Он щелкнул улыбчивого паренька по носу: тот не пошевелился и даже не моргнул, потому что окаменел с протянутой рукой - и отнюдь не от страха, и вообще не в переносном смысле.
Степанов выдохнул. Глубоко вдохнул, и снова выдохнул. И заявил, стараясь, чтобы голос его звучал как можно спокойнее и увереннее:
- Я в вашей помощи не нуждаюсь. Уходите, пожалуйста.
- Да ну?! - верзила выпучил глаза в притворном удивлении. - Ты, значит, крутой? Как Джеки Чан? Или ещё круче? Троих на одного не боишься? Гы! Да у тебя же ещё с самой школьной поры на лбу написано, трогательным детским почерком: "Я слабак, можете меня чмырить, бить ногами по яйцам и отнимать мелочь, и ничего вам за это не будет". И такие вот гаврики эту надпись за километр в темноте видят.
Семён молча пожал плечами. Он и сам прекрасно понимал, что выглядит не круто. И даже, более того - что его внешний вид вполне соответствует бойцовским качествам.
- Думаешь, раз много лет прошло - так, значит, всё уже и смылось, со лба-то? А вот ни хрена! - продолжал разглагольствовать верзила (уперев левую руку в бок, а правой, полусогнутой в локте, проделывая однообразные загребающие жесты, словно бы настойчиво приглашая Степанова войти в невидимую дверь). - Это на всю жизнь. Или, может, надеешься, что всё как в детстве обойдётся: деньги отберут, поглумятся недолго, да и отпустят? Опять-таки ни хрена! Они же тоже подросли, и аппетит у них вырос. Могут запросто и до смерти запинать. Это ж уже не люди! Они и сами-то себя считают волками, типа, одинокими-свободными. Хотя на самом деле, какие они волки? У волков свобода своя, прирождённая... правда, если они её всё же теряют - то уже навсегда. А эти хоть без свободы жить не могут, но своей не имеют: вот и отгрызают у других. Сначала понемногу, а потом и помногу. Точнее говоря, даже не отгрызают, а отсасывают. Как глисты. А ты думал, им деньги твои нужны? Да на хрена глистам деньги!
Верзила вытянул руку, уперев указательный палец Степанову в грудь - таким резким и сильным движением, что тот поперхнулся.
- А ты не такой, как они. Ты человек! Помнишь, как в детстве возвращался из школы, запирался в своей комнате, и правильные книжки запоем читал? Это ты в себе вырабатывал свободу, и честь, и достоинство, и так далее. Только настоящий человек умеет всё это добро в себе самом для себя вырабатывать, как пчёла - мёд. А наутро паразиты снова высасывали тебя досуха, и им всегда было мало. А теперь вспомни, как ты воображал, что у тебя, как у книжных супергероев, вдруг появляется суперсила, и ты их всех ставишь на место. Единственным им понятным способом. Потому что ты их так сильно ненавидел, что завидовал им. Причём ты же хороший человек - значит, завидовал, конечно, белой завистью. Чёрная зависть - это когда ты хочешь, чтобы кто-то стал таким же, как ты, а белая - это когда ты хочешь стать таким же, как кто-то, только ещё круче. А какими сладкими были эти мечты - даже слаще онанизма!
Верзила широко ухмыльнулся и ткнул себя в грудь большим пальцем.