Аннотация: "Прошу, убейте меня... Убейте меня за то, что я разлагаюсь физически, когда в моде гнить душевно."
Пролог
"...Я счастлив, потому что мы теперь вместе.
Вместе навечно..."
Тонкие пальцы сжимают в руке скомканный клочок белой бумаги, на которой аккуратным почерком выведено сие послание. Она смотрит в небо, моргает, слабо улыбается. Кто-то в этой истории сделал ошибку, но она не хотела признавать, что именно ее горячие слезы и дрожащие руки виноваты в тех словах, что сейчас уничтожались, стираясь, размазываясь голубыми разводами вместе с мокрым от пота куском тетрадного листа. Ржавые следы уже разошлись по коже, костяшки побелели, а мир потерял свое значение.
Нет, это не вечность.
Нет, это не forever.
Нет, это не...
Часть первая
Он просыпается очередным ранним утром еще до того, как должен зазвенеть будильник, повествуя своему хозяину о начале дня. Серого, скучного, но все-таки дня. Дня в городе, который уже давно не радовал своим видом, особенно глядя из окон Муравейника вниз с десятого этажа, пытаясь узнать в непонятных алых пятнах на земле своего соседа по имени Джек.
"Хорошо, Джек, ты отлично сегодня выглядишь. Кажется, ты даже покраснел и разошелся таким милым румянцем. Кажется, ты сегодня не достаешь меня своей дрелью. Да, ты и ночью не бил по трубам плеткой или чем-то еще, устраивая в своей квартире бордель. Как же устаешь от твоих поросячьих визгов по ночам. Похоже, ты любитель жесткого сношения. Может, скрещивания? Зачем я об этом думаю? Я курю и думаю, что на земле с высоты десятого этажа ты выглядишь неплохо, - его сухие, "песочные" пальцы сжимают дешевую сигарету. - Джек... как хорошо, что ты мой сосед".
Его тело гниет само по себе, он разлагается не только душевно, но и физически. Общество не слышит его, врачи всадили в него уже столько антибиотиков, что он перестал что-либо чувствовать. Болезнь только проявилась алым пятном на ладони, но он уже чувствует, как маленькая бомба внутри него играет с таймером до того, как произойдет чудо смерти. У него нет чувств. Он действительно, ничего не чувствует.
Прогресс, технологии, высшее общество.
Но для него возможно только отключение.
Полное.
Тотальное.
Вечное.
Окурок летит вниз, прямо в алую лужу внизу. Неизвестного происхождения, конечно. Откуда ему знать о том, что это лишь томатный сок, который десять минут назад пролила маразматичная старушка, которая потерялась? Поэтому он просто закрывает окно, чтобы не задохнуться газами неизвестного происхождения, идет на кухню и открывает холодильник. Стук по трубам. Поросячий визг. Утренняя "маленькая смерть", как говорят, если не изменяет память, французы. Ничего не меняется. И так год от года.
Хлопнула дверь маленького, старенького холодильника. В коридоре послышались шаги. Один человек... второй, третий, четвертый... На спине уже сидит младший брат, обтирая свой покрасневший от холода нос о черную рубашку старшего, знакомя чистую ткань с зеленым цветом гайморитных соплей. Смешок. Все как всегда. К ноге прицепляется семилетняя сестра-гном. Даже пятилетний брат с "козами" в носу выглядит старше этой девчонки с зайцем. Тихим голосом она просит покатать ее. Он лишь мотает своей конечностью, продолжая резать серый, как его жизнь, хлеб. Шарканье розовых тапок с зайцами - шестнадцатилетняя Алиса все-таки решила заявить о своей жизнедеятельности, сломав барьеры своего подросткового "поиска себя" в стенах своей комнаты под стоны порноактеров на полную катушку. Она - его сестра. Пошлая, извращенная, худая и плоская, костлявая как сама Смерть. Взгляд ее серых глаз, которые украшали темные, напоминающие неудачную смесь красок зеленого, коричневого, желтого и фиолетового, круги, скользит по его телу, на котором уже как гирлянды на елке висят младшие. Завидно. Она хотела быть парнем, но родилась девушкой, лишилась девственности четыре года назад благодаря какой-то палке. Она хочет быть парнем, она хочет любить только девушек, проводя розовым языком по пальцам, что сейчас изображают тот самый жест "мира и любви". Да, она его сестра.
Мать с седыми волосами, спокойным, аристократическим взглядом оглядывает помещение. Ее осанка всегда пряма, подбородок поднят, а нос от преувеличенной гордыни вздернут вверх. Ее руки держат черные волосы Алисы. Да, она тянет свою дочь за ее редкие локоны.
- Дай мне заплести тебе косу, Алисия, - строго произносит мать, рывком притягивая дочь к себе, кажется, вырывая последнее из ее "богатства".
Сестра повинуется, молча отступая назад, задирая футболку чуть ли не до подбородка, проводя пальцами по зудящей коже чуть ниже груди. Он не смотрит, намазывая тонкий слой масла на серый, и если ему не кажется, со светло-зелеными пятнами хлеб. Где он только откопал такую "редкость"? Рядом лежит упаковка белого, нормального батона. А он доедает этот серый кусок, который нашел только что в холодильнике. Судя по вкусу качественной бумаги, кажется, что серость раньше была все же намного светлее, а зелени там не было и в помине. Кажется, это было почти месяц назад.
Да, он умеет найти то, что больше всего хочет.
Мать не говорит ни слова, продолжая выдирать тонкие, ломкие волосинки из головы плоской сестры, скидывая их пренебрежительно на кухонный пол. Та молчит, с завистью наблюдая, как он, опираясь на стол, не прогибаясь под весом брата и не валясь от постоянного дерганья ноги младшей, продолжает с невозмутимым видом грызть серую корку с дорогим маслом.
"Даже на меня ты смотришь, как Джек. А мать продолжает снимать с тебя что-то наподобие скальпа. Ты такая же визжащая свинья, как и он. Но ты не Джек. Потому что ты живешь со мной в одной квартире и стонешь в обед с двух часов дня в унисон с той хриплой бабой, имени которой мне не хочется знать. А мать, молча, проходит мимо твоей комнаты, забыв про твое существование на это время.- Он смотрит на девчонку, переводя взгляд на статную женщину, что вплетает свои костлявые пальцы, что ломятся от золотых колец с печатями, мешая себя с грязью, и проглатывает последний кусок деревянного хлеба в масле, обозначив это своим завтраком, обедом и, возможно, ужином."
Он чешет свою искусственно загорелую от производственных печей шею, мечтая добраться до чего-то твердого, словно костные наросты, становясь все больше и больше под кожей. Черные, потрескавшиеся от работы ногти, вновь сдирают тонкую пожелтевшую корку. Он уже и не замечает этого, снимая брата и сестру с себя, оставляя их без развлечений - одного с зеленеющими соплями, а другую просто без должного внимания, делая ее в будущем социофобом, которая застрянет в стенах своего гнезда вместе с плюшевым зайцем. Мирра видит, она не повторит извращенный путь Алисы. Мир еще не настолько изувечен.
Закутываясь в черный плащ, закидывая серую спортивную сумку себе на плечо, он толкает ногой заранее приоткрытую дверь, спускаясь по лестнице вниз.
Вниз.
На дно.
К томатному соку Джека, который никогда не станет Алисией.
Шаг за порог квартиры, шаг за порог подъезда и самого дома. Быстрым шагом из душных, пропахших углеводородом кварталов, улиц Муравейника, из этой тошнотворной тишины в яркий мир. Туда, где о тебе никто не знает и не смотрит свысока. Придуманные, лже-аристократы, как когда-то сочинил отец, который теперь лишь по вечерам наведывался домой, совсем не знатно облизывая прозрачную кожу матери, издавая довольные хрюканья. Каждый вечер на скрипучей кровати. За это она получала новое кольцо, а он равнял себя с животным. Такова была аристократия двадцать первого века. Извращенная, скотская, производя на свет себе подобных типа Алисы. А еще двадцать три года назад, они думали об этом именно с целью создания крепкой семьи. Хотели одного ребенка. Получили. А дальше стали появляться лишь ошибки, пропущенные моменты и мысли, утонувшие в бокалах дорогого вина.
Его синие глаза вглядываются в толпу, выдергивая из серой массы яркое пятно зеленых волос. Опять она в это же время, в том же месте. Ее взгляд немного диковат, а губы накрашены слишком яркой фиолетовой помадой. У нее ненормально-длинные ресницы, черно-голубые подтеки под глазами. Она сидит на этой остановке каждый день, вот уже второй месяц. Утром. С семи, двадцати трех, до семи, сорока одного. Один раз она за это время поднимает взгляд. Кажется, она смотрит именно на него. Уголки ее губ практически незаметно поднимаются вверх только на двадцать секунд. А потом, она снова опускает голову. И снова мир погружается в серость.
Так она встречает его каждый рабочий день. Он назвал ее Семеркой. Потому что в семь утра в Седьмом блоке. Он чувствует себя спокойнее, когда видит ее утром. Значит, день пройдет не зря. Значит, тот хлеб был съеден не просто так. Потому что она снова здесь, желает ему доброго утра и хорошего рабочего дня.
Он разворачивается к ней спиной и уходит, скрываясь в людском потоке, преодолевая расстояние до ворот завода в тишине своих мыслей. Так начинается его рабочий день. У станков, огненных печей, среди грубого говора сотрудников, укутываясь в сигаретном и промышленном дыме. Но все это не важно, потому что Семерка снова улыбнулась ему.
Время летит, он закрывает за собой дверь, переступая порог своей квартиры. В коридоре его встречает прозрачная мать с плоской сестрой, разомлевшей от недавнего общения с самой собой. Младшие спят, а отец еще не пришел. Но все равно между "свободными" родственниками разговор не завязывается. Только на кухне, когда он расстегивает рубашку, и снова сдирает засохшую корку с шеи почерневшими ногтями, уже прощупывая непонятные углубления, какие-то глубокие дыры, клапаны - он не может понять. Зато это отлично замечает Алиса.
- Не уж-то тебя так твоя подружка поцарапала? Ты не был на работе,- со вздохом произносит сестра, закусывая губу. - Ма-ам...
Женщина поворачивается спиной к холодильнику и вглядывается в шею своего первенца. Холодные от воды ладони касаются разодранной кожи, стирая следы проступающей крови с загорелой кожи. Пустой взгляд тут же оживает. Пальцы уже сжимают подбородок сына, а глаза выражают лишь глубокую ненависть.
- Убирайся... - губы шевелятся, беззвучно выплевывая лишь единственное слово.
Ногти с бесценным на вид маникюром царапают лицо. Глухой стук каблуков по полу, звук открывающейся входной двери. Он ничего не понимает, но покорно идет вслед за матерью, ни разу не посмотрев на Алису, которая так же пребывала в шоке от слов женщины. В коридоре стоит теперь совершенно чужой человек. Она набирает какой-то номер и достаточно строго говорит о том, что ее старший сын только что скончался. Открывая нараспашку дверь, женщина жестом указывает, куда стоит идти. Ключи от другой квартиры блестят в ее руке, уже через мгновение, оказавшись в воздухе перед его глазами.
Несколько шагов.
Дверь закрывается.
Он просыпается снова. Встает на ноги, смотря в телефон, который через часа два обещал его разбудить. Отключает. Идет на кухню и открывает холодильник. А там пусто. Закуривает, убирая свой телефон в морозилку, хлопая металлической дверцей. Открывает деревянное окно и смотрит вниз. Ничего интересного. Только мусорка, запах от которой доносится до седьмого этажа и ударяет в нос похлеще, чем вонь с прошлого места жительства. Шея зудит, бессонница, кости ломит, да и вообще настроения никакого. Нет ни брата, что портил одежду гнойными разводами, ни младшей с зайцем, ни плоской, томно вздыхающей при виде своего "идеала" Алисы, ни горделивой матери, не скотского отца. Только тишина.
Он не расстроился из-за такого странного ухода. Он вообще не стал выяснять причину, почему та прозрачная женщина так поступила с ним. Вроде, столько лет под одной крышей жили. Она его воспитывала, врала про любовь и не мешала в жизни, а только ее дополняла своим присутствием. С годами она стала призраком для него, что плачет ранним утром в ванной, проводив местного тирана, который успел вдоволь поиздеваться над ее телом, ища что-то "новое" в отношениях. Но теперь ее не стало, она не приходила на кухню, не смотрела на него и не тянула Алису перед ним за волосы, желая привести их в надлежащий вид. Не было печали, не было сожаления. Нет и нет...
Так и не поев, он снова накидывает плащ, берет сумку и переступает порог своего нового дома. Телефон орет в морозилке, а он лишь надеется, что эта вещица простынет и сдохнет точно так же, как и он, по словам матери. Его нет. Абонент не доступен. Он умер.
Считая ступеньки, пролетая над лестницами, его руки касаются двери, толкают. Он жмурится, но не останавливается, быстрым шагом вылетая чуть ли не на проезжую часть. На улице еще тихо, люди только начали просыпаться. Их мысли ленивы как мухи, что тихо ползают по полу их сознания. Он их не слышит, чему ужасно рад. Мост. Внизу - вода, а дальше дно. За ним ядро и там Ад.
Девушка. Рядом он. Смотрят в воду. Смотрят на дно. Смотрят в ядро. Смотрят на Ад.
Зеленые волосы развиваются по ветру, она поднимает голову. Фиолетовые губы приоткрываются. Тишина. А она уже дышит ему в ухо, прижимая к себе. Он молчит, не противится, прикрывая глаза. Семерка. Она. Здесь. Она дотрагивается своими тонкими пальцами его шеи. Касается горячим языком мочки его уха. Шумно дышит, желая что-то сказать. Но вместо этого лишь толкает его в воду, он не противится. Он летит, чувствуя еще тот жар от ее языка. Он еще чувствует, как ее кожа соприкасалась с его. Головой вниз. В воду. На дно. К ядру. В Ад.
Он просыпается снова. В чужой постели. Не в своей квартире.
Он просыпается снова.
Просыпается снова.
Снова.
Просыпается...
Но вокруг него только вода. Он лежит на дне, смотря на мир через мутное пространство, обнимая какой-то булыжник. Пузыри воздуха уже давно потеряли свое значение, наверное, полчаса назад. А он все лежит и смотрит на мир. Глаза жжет. Пора выплывать, но так не хочется. Все так красиво. Плащ любопытно шевелится, вслед за течением. А он просто смотрит вверх, ожидая того момента, когда он умрет. Но идет время, а ничего не выходит. Он в воде. Он на дне. Но не в ядре и не в Аду. Теперь можно говорить точно, что он умер.
Так он узнал о том, что стал амфибией. Так он познакомился с Семеркой. Так он и не узнал ее имени, но после этого его жизнь круто повернулась. Особенно хорошо он запомнил ту прогулку под ледяным ветром, улыбаясь, он шагал по тротуару, толкался среди людей и понял, что никого это не волнует. Его жизнь вообще никому не нужна. В семье так и ждут, когда он загнется от того, как его болезнь "зомби" перестанет ограничиваться медицинскими препаратами и превратит его в гниющий кусок плоти. А другие - те, кто ничего не знают про него, просто не обращают внимания. Они же ничего не знают. Не знают, что он скоро умрет. Не знают, что он стал фриком. Они даже не догадываются, что он умрет фриком, но не от способности или рук Организации. Его просто не станет. Его сожгут в крематории. Нет, его закопают в серую землю ночью. Его сделают удобрением? Возможно. Кровавое мясо - неплохая подпитка для растений. Еще в дело пойдут волосы... и кости...
А мать сразу все поняла. В один миг. Испугавшись Организации, не желая проверок, ей было проще защитить свое гнездо разврата, чем остаться рядом с первым сыном, которому и так не долго жить осталось, хотя диагноз поставили не так давно. Мир не справедлив, ну и ладно. В тот день он не пришел на работу. Его телефон так и разрывался от постоянных звонков в морозильнике. Но он так и не пришел домой. Потерял ключи в воде. Оставил сумку на дне.
Он оказался в ее квартире поздно вечером. Она говорила мало, но никогда не игнорировала своего знакомого. Они отлично смотрелись вместе: он - молчаливый, не преступный, курящий, уроженец рыбьего рода, и она - тихая, красивая, кукольная и яркая. Такая хрупкая, изящная, легкая - лежала в шелковых простынях, смотря в его голубые глаза и улыбалась покрасневшими губами с размазанной по лицу помадой. Она обнимала его, гладила пальцами по его жабрам и улыбалась. Знала ли она о том, что касается уже буквально мертвой кожи? Знала ли она о том, что тот, кому она улыбается, уже мертв. Но ему не грустно и не страшно. Он и сам хочет покончить с этим существованием. Он хочет чувствовать боль. Он хочет встать на колени перед каким-нибудь психом-маньком и попросить, чтобы его убили.
"Убей меня... прошу, убей меня..."
Он просыпается в чужой постели.
А рядом она.
Больше не существовало мира, как прежде. Только она. Остальной мир рухнул. Работы нет, а он мертв. Но он все равно испытывает истинное удовольствие, даже зная то, что он мутант. Тот, кого пожелает истребить Организация. Тот, чья судьба уже решена. Тот, кто сейчас слышит:
- Ты умрешь.
Девушка смотрит в его глаза и улыбается. Такое спокойствие, такое умиротворение, которому можно было только позавидовать. Он смотрит на нее серьезно, убирая прядь зеленых волос с ее лица. А она улыбается.
- Я уже умер.
Новый день, новая ночь. Новый день, новая ночь.
Они теперь живут вместе. Уже два дня. Живут, не зная друг друга, при этом считающие, что знают все. Но им все равно. Они просыпаются рано в одной постели. Завтракают, и уходят по делам. Он - ходит среди людей, а она испаряется в его мыслях, пропадая до вечера в неизвестном направлении. Вот такое тошное и пустое существование с зеленой женщиной.
Если бы она знала, что все не так уж и просто...
- Пройдемте с нами, - раздается голос за спиной.
Он поворачивается, смотрит на людей в штатском, делает затяжку, кидает сигарету в ноги и бежит.
Часть вторая
Сверкает пятками в очередной раз. Прямо перед сотрудниками Организации. Рыбья душа, человеческое отродье. Он смеется им в лицо, прыгая в мутную ядовитую воду, и плывет по течению. Он же амфибия, ему можно. Он счастлив. Счастлив за то, что его когда-то выгнала мать, за то, что он стал фриком. За то, что у него есть жабры и он виляет задом перед сотрудниками Организации. Он не опасен для общества, но его считают невесть кем, приписывая к врагам народа. Ему смешно и он бежит, прыгает и плывет. Мокнет, покупает сигареты, курит, идет домой. Открывает дверь, встречает ее. Целует ее.
Он каждый день появляется у своего первого дома, желая увидеть свою бывшую семью. Использованную семью, которая уже для него ничего не значит, а он все стоит у окон прямо там, где в тот день была томатная лужа Джека. Из его квартиры вновь раздаются визги - он вообще когда-нибудь спит? Он ест вообще? Работает? Нет, он сверлит дверью, вешая очередную картину с изображениями чьих-то ляжек, целуется с трубами и визжит. Свинья. Точно такой же, как и отец. Может, они родственники?
Очаровательно.
Теперь он уже стучит в дверь своего использованного дома. Тук-тук-тук. Криво улыбается своей рыбьей мордой и прислушивается к шагам. Дверь открывается, на пороге появляется плоская Алиса, лениво почесывая бедро, разглядывая своего брата.
- Неужели ты так хочешь меня? - девчонка отвратительно улыбается, отчего он почувствовал, как завтрак хочет познакомиться с извращенкой номер один на весь квартал.
Он, молча, отталкивает ее в сторону и идет в комнату матери. Алисия поправляет свои длинные черные волосы, и идет за ним, но встречается носом с дверью, что закрывается прямо перед ней. Комната прозрачной женщины, комната матери, той, которая признала своего первого ребенка мертвым, узнав, что он мутант, на сленге этого города - фрик. А он улыбается, подходит к ней, расстегивая рубашку, демонстрируя те самые жабры, которые мерно вздымаются вместе с грудной клеткой.
"Смотри, прозрачная женщина! Смотри сюда, ты этого боишься. Тебе страшно? Ничтожная тряпка, смотри на меня, я рыба. Вызывай сотрудников Организации, кричи на весь Муравейник, тебя узнают по голосу - ты тоже умеешь визжать. Я разрушаю нашу семью своим присутствием, мама! Разве это не прекрасно? Ты родила не то ребенка, не то зверенка, а амфибию... - говорит в мыслях, сверкая чистыми голубыми глазами в полумраке комнаты. - Смотри на меня! Я Р Ы Б А!"
А она вжимается в соседний шкаф, выглядя совершенно слабой и беспомощной. Где же ее гордость? Где та женщина, что выставила своего сыночка из дома, который каждый день честно выполнял свои обязанности и не мешал ей жить! Не мешал никому из этой семейки, хотя он скоро закончит свое гнилое существование. По-настоящему растает на глазах, в документах "подпишется" в графе "мертв". Разве в нормальных семьях не положено наворачивать круги вокруг смертельно больного? Нет, это прошлый век. В разврате не нужны слабые звенья. А она его выставила за дверь, поняв то, что он уже не простой слабый человек. Она такая же ничтожная, как и отец.
Он смеется, а она берет телефон, нажимает какую-то кнопку и кричит, что в доме фрик. Ей страшно, кажется, что она сошла с ума. Так и есть, раз ее мир потихоньку пропал в накрахмаленных простынях под весом свиньи по вечерам, от ежедневных криков наслаждения старшей дочери, от соплей самого младшего сына и молчанье такой же прозрачной маленькой. А старший сын стал фриком. Он пришел и домогается до нее - так ей кажется. Она все это кричит в трубку.
И уже стук в дверь, хруст замков под не мелодичные вопли матери.
Пробиваясь к выходу, он выскакивает на лестничную площадку и смеется. Такой вот его мир. Зато теперь все знают, что он восстал из мертвых.
Кто-то гниет физически, кто-то гниет душевно. Так или иначе, каждый гниет в Серинити по-своему. Вот он разлагается, будучи живым организмом... как живой организм. А вот его мать, отец, сестра и все остальные знакомые превращаются в ничто лишь внутренне. И неизвестно, что лучше - сгнить, будучи человеком или жить, будучи гнилым существом.
"Убейте меня... я не хочу быть такими же, как они. Убейте меня, черт..."
Он чувствует боль, что стягивает его грудную клетку. Он не пассивен в мыслях, а его душа намного больше, чем у нынешнего общества. Один ее большой плюс уже в том, что она вообще существует. Может, правильно, что в городе живут свиньи? Ему действительно, не место среди живых. Не место и Семерке... ему кажется, что она такая же, как и он, только природа не наградила ее этим чудесным процессом становления зомби при здравых мыслях.
"Убей меня, Семерка... умри со мной..."
Он прекрасно знает, что все, кого он полюбит, когда-нибудь бросят его или умрут раньше его. Все, что он создаст, кем-то забудется, а кто-то про это даже не узнает. Все, чем он будет гордиться, будет выброшено, уничтожено и снова забыто. А те, кто это выбросит и забудет, когда-нибудь бросят его или умрут. Вот такой круговорот. Он понимает, что сидит в ловушке и совсем скоро она захлопнется. Наверное, поэтому он спокоен. Он сам этого хочет.
Сейчас ему хочется, чтобы в этом мире существовал только он - последнее существо этой планеты. Он так хочет закончить все, что было кем-то начато. Он так хочет, чтобы он стал кем-то более значимым. Чтобы его смерть хоть кому-то помогла стать лучше.
Но он знает, что этого не случится.
И поэтому...
"Убейте меня... кто-нибудь... убейте. Я не хочу видеть разложение себя настоящего в этом обмане вечного...
УБЕЙТЕ МЕНЯ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ!"
Он стучит в дверь, которая тихонько приоткрывается. На пороге стоит Семерка. Улыбается. Ее взгляд спокоен как никогда, но на лице играет все та же неизменная улыбка. Дочь Джокера? Возможно.
Сейчас он думает о том, что невозможно познакомиться с нужным тебе человеком просто так, будучи счастливым. Нельзя встретить свое счастье, свое успокоение, свое снотворное, свой личный наркотик, когда ты уже счастлив. Счастья не существует. Есть только видимость, что все в порядке - так это называют существа, населяющие этот блок.
Этот город.
Эту планету.
Эту Вселенную.
Они счастливы.
А он нет.
Даже сейчас, видя эту девчонку, которая день ото дня смотрит на него и улыбается, он понимает, что действительно успокоится, когда ослепнет, оглохнет, потеряет обоняние. Чувств уже нет. Он хочет умереть, потому что чувствует, как начинает разлагаться душевно. Не по своей вине, а по чьей-то другой. Он не может ходить по этой земле, он хочет быть в ней. Влажной, лучше у ядовитой реки, что день ото дня мелеет на глазах. Когда вода окончательно пропадет, то в иле будут его кости. Да, так его увидят люди. Так о нем скажут в небольшой компании строителей, которые позже зальют его цементом. Так он станет историей. Так по нему пройдут тысячи и тысячи свиней, подобных Джеку, матери, отцу, Алисе. Он станет их землей. Он станет тем, к кому они будут прикасаться ежедневно. Маленький центр гниющей Вселенной.
Кажется, он сходит с ума.
Она странная девушка. Ее невозможно прочитать. Она может смотреть так часами и молчать, словно говоря с тобой мысленно, ведя диалоги о несбыточном. Точно так же и сейчас. Она стоит в дверях, но не пускает домой, а выходит с небольшой сумкой сама.
- Погуляем?
Часть третья
Он курит, смотря на дуло пистолета, которое направлено прямо в его сторону. Да, вот так просто. Он курит, усмехается, рассматривая оружие. Он не скидывает пепел с сигареты специально - уже сам медленно развевается по ветру. Паутина полупрозрачного, серого дыма перекрывает обзор. Сейчас все кажется таким нереальным и загадочным. Картина в картине, рассказ в рассказе. И все это сон - череда сменяющихся друг за другом кадров. Ему это нравится, поэтому он не воспринимает, как кажется, ситуацию всерьез. Ему все снится, а он уже давно мертв. Он утонул. Нет, он вообще спит и скоро проснется от ора будильника. Пойдет на кухню, выкурит сигарету, посмотрит вниз и увидит томатный сок. Испытает истинный Дзен, доест плесневелый серый хлеб с маслом, увидит свою извращенную семью и пойдет на работу. Все это сон. Сейчас он только проснется на самом важном моменте. Так должно быть, потому что он так решил.
Не спать.
"Я рыба. Я рыба. Я рыба.- С улыбкой думает он.- Амфибия. Существо нереальное, но все равно существующее.- Он делает затяжку, скептически рассматривая бледную дрожащую руку, держащую оружие.- Но я не в состоянии проглотить пулю. Буду томатным соком. Нет, буду мертвой рыбой. Кажется, это смешно..."
Не спать.
В его левой руке пистолет. Он направлен в чужую голову. А он курит, поднимая взгляд к лицу противника, но он не чувствует чего-либо. Это просто сон.
Не спать.
Его тело скоро распадется на тысячи черных кусочков, что падут на землю, на кожу прохожих и на лица свиней. Они сплюнут и пойдут дальше. Их не будет тошнить - они не поймут. Да, это сгниет и взорвется фрик-амфибия.
Не спать.
Это просто сон, в котором он становится чем-то важным, а на просьбу "убей меня, мне очень больно" ему по-настоящему дали согласие. Его сейчас спасут, жаль, что во сне.
Да, поэтому он так спокойно направляет пистолет в голову противника, поэтому так же спокойно курит и рассматривает дуло, которое чуть ли не касается его виска. Холод металла и отстраненность его мыслей. Замкнутый мир, рамка, в которой он устроился и тащит за собой других, сужая периметр. Ему нравится жить здесь и сейчас. Но все равно больше ему хочется умереть. Ему нравится этот сон. Но он туманит сознание.
Не спать.
- Вместе? - тихий вопрос уносит ветром на другую сторону реки - они стоят на обрыве, но не наблюдают за красотой этого единственного куска еще живой природы, им больше интересны они сами - еще живые, но уже замерзшие, а в будущем - мертвые.
Не спать.
- Навечно.
Два выстрела.
ПРОСНИТЬ, ТВОЮ МАТЬ.
"Привет.
Меня зовут Эшли Стоун.
Мне двадцать два года.
Я фрик.
Я работаю на Организацию.
Я ясновидящая. Мои задания особенные. Я сама выбираю свой путь. Я устала, мне слишком скучно жить на этой планете. Поэтому я дарю будущим мертвецам себя - свое тело, свою улыбку и тепло. Поверь, им легче умирать от моих рук, чем от рук командиров, сержантов, лейтенантов, может, полковника...
Ты такой милый. Ты такой необычный. Плюшевый. Игрушечный. Настоящий.
Я знаю, что происходит с тобой. Прости.
Я устала жить.
Давай, умрем вместе?"
Клочок тетрадного листа падает в воду, намокает и опускается на дно, уходя с течением. Голубые чернила размываются и смешиваются с производственными отходами. Даже на этом клочке жизни существует своя смерть. На каждое действие есть свое противодействие, а на каждого живого есть мертвый. Такие законы этого мира. В паре умирает кто-то первый, а кто-то второй. Один обязан видеть гибель первого. Один обязан прожить дольше, только кто?
"Привет.
Давай".
Краткий ответ намокает в крови, оставаясь на земле. Пожелтевшая трава становится рыжей, а на солнце блестит алыми разводами. Через много лет в этом месте вырастут цветы, но они будут уничтожены кем-то другим. Эта местность пропитана смертью, смрадом и гнойным соком, тенями мертвых и горем живых. Так положено природой. Так происходит и во сне. Становится холодно.
Не спать.
Замерзнешь.
Она села на землю, притрагиваясь к окровавленной скуле, видя, как холодеет его тело. Звонит по телефону. В трубке звучит сухой женский голос.
- Ваш сын мертв, - отвечает девушка, прикрывая глаза, чувствуя, как капли крови стекают по ее лицу, обжигая кожу. Тонкие пальцы дотрагиваются кожи, касаясь липких разводов. Улыбается. Смеется. Кладет трубку. Толкает тело в воду. Кидает телефон туда же. Плачет. Кричит. Снова плачет. Бьет руками по земле.
Смеется.
Вытирает слезы.
Наблюдает за тем, как тонет амфибия.
Идет в воду.
Тащит тело на берег.
Закрывает веки трупа.
- Спи, гнилая рыбка...
"А вот теперь, настоящий привет.
Матери, Отцу, Алисе, Милли и Эдди.
Да, и тебе, Эшли Стоун.
Я привык назвать тебя Семеркой.
Ты это знаешь, я уверен.
Меня зовут Александр Максвелл. Мне двадцать три.
Я фрик. Я амфибия.
Да, ты знаешь мое имя.
Да, меня зовут Алекс. И я умер.
Но я не грущу, никогда этого не любил. Любил тебя, Семерка. Зеленая женщина. Ты такая смешная, плачешь тут, смотришь в небо, рассматриваешь свои окровавленные ладони. Не смотри. Не плачь и не кричи. Выстрелил, как видишь. Но не в тебя. Хотел подбить птицу. Будет что завтра поесть.
Улыбнись, Семерка. Ты будешь жить дальше.
Я счастлив, потому что мы вместе.
Вместе навечно.
Но теперь я не буду создавать тебе проблем. Теперь я не буду пугать прозрачную мать, плоскую сестру, свинью-отца, мелкую с зайцем и брата с зелеными "козами". Он смешной мальчишка.
Смейся, Семерка. Ты будешь жить.
Думай обо мне, я с тобой буду рядом.
Я дождусь тебя под боком Мирры.
Буду ревновать в этом городе, за твоей спиной.
Всегда.
Я не виню тебя, что ты выстрелила в меня. Ты сделала все правильно.
Только смени профессию, она не идет тебе."
Нет, это не вечность - все потихоньку рассыпается.
Нет, это не forever - ведь, ничто не вечно, каждый имеет свой личный срок.
Нет, это не...
...идеально выполненный план.
Эпилог
На кладбище из семьи только Алиса. Она целует его могильную плиту, чуть не возбудившись от такой обстановки. Она не плачет, она перечитывает эпитафию, которая написана неизвестным человеком. Кто-то обустроил могилу так, как будто он кто-то великий. Кому-то он очень важен. Не его семье, а кому-то другому. Алисия целует бутоны белых роз, целует мрамор и землю, перечитывает эпитафию.
Снова и снова.
Снова и снова.
Снова и снова.
"Вместе навечно".
Ей кажется, что она сошла с ума. Но она не верит в то, что произошло полгода назад с братом. Она так же не верит, что эта могила принадлежит ему, а он был кому-то нужен. Зависть играет с человеком страшную штуку. Алиса его ненавидит, но любит. Хотя, трудно ли - любить трупа? Она не видит в этом чего-то особенного. Тем более, когда в реальной жизни существует она - девушка с зелеными волосами.
Отстраненный взгляд, немного сухой, но все равно красивый. Фиолетовая улыбка, такая же слабая, как и ее тело, но от этого она только еще больше изящна, прекрасна как бутоны этих чудных роз на его могиле. Хотелось ее поджечь, уничтожить в постели. В шелковых простынях, обнять в кольцо огня своей страсти и любви. Но не получалось.
Да, Алиса - фрик.
Да, Алисия несколько дней назад сожгла свой дом.
Нет, она сделала это изящно. Сожгла отца (он даже ей не нравится до сих пор за его аристократическое свинское отношения к страстной любви в постели). Потом мать (она замкнулась в себе, приняв свою дочь за первого сына). Потом Милли (молчала даже тогда, когда горела - она немая или на нее так воздействовала бутылка по голове?), а последнего - Эдди (визжал как резанный, хотя его подожгли - видите не сочетание?). Она устроила свой маленький крематорий на дому. Это было красиво. Алисе кажется, что она больше никогда не сделает все так феерично. Даже самой себе завидно за такое.
Она опасна. На нее идет охота.
Ей нравится.
Ее черные, сухие, секущиеся, лохматые волосы касаются земли, подметая мрамор. А она уже касается пальцами своих джинсов, чтобы расстегнуть. Пошлость и Зависть - два смертных греха засели внутри этой маленькой суки. Горячий язык обжигает камень, потом проходит по розам, сжигая их и моментально превращая в ничто. Ей не дарят розы, а какому-то дохлому скелету - да. Несправедливость.
Брат оказался слишком наивным. Умер не от своей болезни. Его убили. Выстрелом профессионала - в висок. Вряд ли бы он покончил свою жизнь самоубийством. Не в его стиле. Ходят слухи, что это старания Организации. Мило... ей нравится.
Тихие шаги раздаются за ее спиной. Она отрывается от плиты и горящих цветов, все так же, не убирая пальцы с пояса, и смотрит на гостя.