Каждый год лето сменяется осенью, а осень - зимой, и там, где росли цветы, выпадает холодный белый снег. Так устроен мир, и Долина муми-троллей - не исключение.
Каждый год в конце осени Снусмумрик собирал свои нехитрые пожитки и, оставив Муми-троллю прощальное письмо, отправлялся в путь - на юг, прочь от холодной зимы.
Палатка, старая зелёная шляпа, трубка да губная гармошка - вот, пожалуй, и всё, что было необходимо Снусмумрику. Если нужно, он вполне мог бы обойтись одной губной гармошкой. Вообще мумрики не любят вещи, они не терпят всего того, что Создаёт Комфорт, обеспечивает Связь с Цивилизацией и вообще якорем повисает у вас на ногах. Сами-то они лёгкие, как пушинка, бродят по свету, когда захотят, останавливаются, где вздумается, и нигде не задерживаются надолго.
Снусмумрик никогда не возвращался в Муми-дален до весны, когда семейство муми-троллей просыпалось после долгой зимней спячки и начинало заново благоустраивать свой дом. Зима была временем странных зверей и зверюшек, иногда даже более странных и пугающих, чем Морра. Но Снусмумрика они не интересовали.
Нет, в тот солнечный февральский день, когда Снусмумрик вышел на берег замёрзшего моря, зимние зверюшки волновали его меньше всего. Изменить собственным привычкам Снусмумрика заставила песня, четыре звонких, печальных такта, которые убегали от него уже вторую неделю и за которыми он последовал сюда, в выбеленную зимой Долину.
Было воскресенье, поэтому в трубке Снусмумрика тлели сухие листья малины. Морозный воздух пытался забраться под зелёную шляпу Снусмумрика, обжигался об трубку и, разозлившись, начинал щипать Снусмумрика за лапы.
Снусмумрик не обращал на это внимания. Окинув застывшее зеленоватым льдом море долгим задумчивым взглядом, он уселся прямо на снег и прикрыл глаза. Белый-белый снег, выпавший за ночь, искрился на солнце, ветер что-то неразборчиво свистел, проносясь над пляжем и над заледеневшим морем, а Снусмумрик сидел и вслушивался в четыре такта песни, которые наконец-то решили перестать убегать от него.
Выбив трубку, Снусмумрик извлёк из рюкзака свою губную гармошку и поднёс её к губам. Ветер снова закружился над пляжем, пытаясь сорвать шляпу с головы Снусмумрика и унести её с собой, и Снусмумрик выдул первые четыре такта, а потом ещё четыре, и ещё, пока наконец вся песня целиком не зазвучала вокруг него, сплетаясь с посвистом ветра.
Он играл о снежинках, танцующих на ветру и затем опускающихся на землю, чтобы отдохнуть, о зимнем сне земли под снегом и моря под ледяной коркой, о ярком февральском солнце, отражавшемся в каждой снежинке и становящимся от этого ещё ярче, но ни чуточки не теплее, и ещё в его песне было немного печально-восхитительных нот странствий и одиночества, потому что Снусмумрик любил бродить по свету один. А если в песню не вкладывать чуточку своей любви, она никогда не оживёт.
Закончив играть, Снусмумрик открыл глаза. И увидел какую-то зверюшку в полосатой куртке, лежавшую чуть поотдаль от его рюкзака.
Вот уж чего Снусмумрику сейчас совершенно не хотелось, так это компании. Что хорошего в том, что тебя начинают расспрашивать, и говорить всякие глупости, и рассказывать о себе, когда тебе ничего такого не нужно, а хочется просто посидеть и послушать песню, которая пока ещё не успела отзвучать в твоих ушах. Такими глупыми разговорами спугнуть песню проще простого, и тогда она улетит прочь. Не поймаешь.
Но зверюшка молчала. Просто лежала в снегу, устроившись в уютной маленькой ямке, и смотрела на небо. Зимняя песня Снусмумрика ещё была где-то здесь, и, чтобы лучше расслышать её, Снусмумрик тоже улёгся, надвинув шляпу на лицо.
Когда последние такты песни растворились где-то между снегом и небесами, Снусмумрик приподнял шляпу. Зверюшка в полосатой курточке сидела и смотрела на него.
- Я - Туу-Тикки, - сказала она. - Эта песня про меня.