Цезарь Дарья Алексеевна : другие произведения.

Скрипка Еретика

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Москва 1982 года. В жизнь романтического писателя Владимира Никитина врываются самая большая в жизни любовь и самое большое предательство. Он теряет все, что имел, но перед порогом смерти получает шанс на другую жизнь, предложенную ему в виде проклятой скрипки, которую предлагает ему встреченный им много лет назад при самых загадочных обстоятельствах Дьявол...
  Памяти тайная месть -
  Росчерк на белом...
  Как иероглиф беды,
  Чёрная роза.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Скрипка Еретика
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Длинные тени наступающей осенней ночи опустились на окутанный дрёмой город. Бездонное небо, подобно тёмно-синему, расшитому звёздами плащу волшебника, раскинулось над засыпающей Москвой. На длинных древних улицах зажглись жёлтые фонари. Они, как молчаливые стражники, высились по бокам выложенной кирпичом мостовой от Рождественского бульвара до Малого Кисельного переулка, бросая яркие блики на тёмный асфальт дороги, по которой проносились машины.
  Ночные звуки просыпались, заполняя собою пространство вокруг, постепенно заглушая голоса и шорохи дня. И вдруг что-то изменилось. В воздухе появилась электрическая тревога; у живых существ, находившихся вне дома в тот вечер, внезапно возникло чувство, что отступила в небытие обыденность и размеренность существования, уступив место таинственному или волшебному. Внезапно усилился ветер. Где-то вдалеке, заглушая рёв машин, зазвучала красивая мелодия, а по небосводу словно бы разлили красно-бурую палитру - воистину мистическим свечением засветились ранее чёрные облака, и дух вдохновения заставил страдавшего бессонницею художника, сидевшего на крыше дома на Арбате, начать новую картину. Позднее, когда его друзья попросят дать картине имя, он задумается и вспомнит, как почувствовал, что нечто необычное случилось тогда, когда он начал писать её, и напишет в углу полотна возле пятна масляной краски: 'Звуки Музыки'...
  В окне на чердаке старого сталинского дома горел свет. Маленький мальчик, живший в доме напротив и любивший глазеть на улицу из окна, гадал, кто же обитает на последнем этаже: казалось, там совсем не было движения днём, однако едва наступал вечер, зажигался жёлтый свет в этом окне, что располагалось прямо над барельефом, который странным образом украшал лицевую часть стены, причудливо выделяясь на фоне серого кирпича, и не гасился до самого раннего утра. Этот свет, одиноко горевший всю ночь напролёт, напоминал искушённому взору фантазёра то тусклый огонёк одинокого светлячка, а то и, когда ночь становилась чернее и тени сливались в единый длинный плащ, ниспадавший на спящую реку и погруженные в раздумья громадные здания высоток,- на колдовской свет из кельи алхимика, что в надежде обрести мощную силу демонических сущностей или открыть с помощью магического знания путь к великому дару обращать любые металлы в золото корпеет по нескольку часов над книгами, переписывая в тусклом свете лампы таинственные формулы. Действительно, помещение и изнутри сильно напоминало алхимический кабинет. В маленькой комнате в волшебном свечении настольной лампы проступали бледные очертания старинной мебели. Однако если бы то была волшебная келья, слово 'старинная' относилось бы, скажем, к 16 веку, неся благородный смысл мебели древней и предназначенной для ублажения взора и создания романтической обстановки. На самом деле, здесь его смысл воспринимается по-другому: всё вокруг, казалось, обветшало и состарилось раньше срока. Вдоль обшарпанных серых стен по обе стороны окна стояли, отвернувшись друг от друга, две статуи, одна из которых изображала доброго ангела, другая - злого. Рядом со второю притаились низенькие стулья, на деревянном покосившемся столе, расположенном посреди комнаты, лежали толстые книги и тетради, в которых убористым кривым почерком были написаны сочинённые части неоконченного романа. Их автор, темноволосый и печальный, сидел, согнувшись, в кресле, и задумчиво глядел в дальний угол - глаза его надеялись найти те фантастические образы, что помогают хранителям муз сочинять, а бывает, дразнят воображение, давая себя заметить, но не позволяя догнать. И тогда тем, кто ищет их, овладевает состояние, именуемое в наши дни модным выражением депрессия, и длится она, пока капризная богиня не явится снова, смилостивившись, к одру больного творца. Увы, у сидевшего в кресле была именно вторая напасть - не получалась повесть. Он уже три раза переделал её, но требовательный редактор три раза отослал её обратно, каждый раз заявляя, что недоволен финалом, и теперь писателю, творившему под псевдонимом-детской кличкой Арни, Владимиру Никитину, приходилось вечерами сочинять её окончание. Но идей было мало, а те, что были, всё время подолгу не задерживались на бумаге - их автор сжигал исписанные листы и кидал пепел в коробку у сгорбленной кушетки.
  Очередная порция пепла была выброшена в ящик. Арни поднялся и подошёл к балкону. Внизу летели машины- оранжевые, синие Волги и красные Победы, какие-то неспокойные, странные цвета мелькали перед усталыми глазами: жёлтый свет слепящих глаза фонарей, пепельное небо, мигающие светофоры на перекрёстках... Всё это вместе сливалось в пугающий, адский образ, погружая стоявшего перед ним человека в тяжёлую атмосферу большого города. Арни тяжело вздохнул и поднёс ко рту сигарету. Он ненавидел Беламор, но это были самые дешёвые сигареты, которые можно было приобрести в городе, самые дешёвые и отвратительные.
  В дверь громко и убедительно постучали. Арни, прикрыв балконную дверь, чтоб приглушить шум улицы, торопливо подошёл к двери и вдруг неуверенно остановился - кто бы это мог быть в такой час?
  К Арни нечасто приходили гости - он жил очень бедно, и кроме того, природа наградила его характером замкнутым и необщительным. В общем-то, со стороны он производил впечатление несколько высокомерного человека, ибо часто разговаривал с маскою безразличия на лице, и казалось при беседе, будто он всею душой ощущает, что его рассуждение ценно более других, и при том не разделяет измышлений собеседника. То было, пожалуй, единственное ложное ощущение, которое можно было бы получить при первом знакомстве. Его лицо в разговоре редко посещало выражение безудержной радости или безутешной печали. Всегда внимательным и спокойным казался взгляд ярких серо-голубых глаз, выделявшихся на бледном лице с острыми чертами и мужественным подбородком, делавшим его импозантным. Он был существенно выше всех своих знакомцев ростом и довольно худ, однако облик его был таков, что у окружения создавалось о нём приятное впечатление, это была благородная худоба. В противовес внешней красоте, очень сложен был его характер: хотя Никитину было уже за тридцать, он ещё не развился внутренне до уровня ответственного за свои слова мужчины, и нередко дерзил окружающим, как раздражительный подросток, при этом, однако, умудряясь даже не повышать голоса. За это некоторые его знакомцы не любили его.
  Часто, оставаясь один, он предавался мечтаниям, которые часто не сбывались, ибо внутренний мир его был богат, и слишком многие желания его были несбыточны. Мечтатель со страстной душой, окунувшийся в быт и испытавший на себе многочисленные тяготы и лишения ещё в детстве, он считал себя едва ли не проклятым.
  Вера его в Бога, едва появившись, была надломлена в душе, ибо он испытал на своей шкуре не один хлыст предательства Небес, лишённый с самого рождения поддержки со стороны окружающих во всём, что бы он ни провозгласил для себя важным. Как-то так постоянно получалось, что он не мог найти себе единомышленников ни в своих затеях, ни в своих мечтах, и в юношестве, увлекшись философией, он сопоставлял себя с отшельниками, уходившими от мира, не принимавшими этот мир, не разделявшими его Идею, задумку для всего сущего. Для того, чтобы вступить в круг публикуемых писателей, он должен был сделаться атеистом, и он легко отказался от христианской веры. Тем не менее, он ощущал постоянно, что преданный им в отместку за предательство Бог всё ещё живёт в его сердце, и направляет его поступки, облачая душу его в мантию какой-то странной, не присущей убеждённому атеисту, правильности. И он жил с этим Богом внутри, и желал более всего на свете не делаться злее из-за тягот, обременявших его. И он, пожалуй, был услышан в этой своей просьбе, душа его не была отравлена ядом злобы, напротив, развились в нём ответственность и доброта, однако как результат своей внутренней борьбы в юношеские годы он сделался закрыт, приобрёл прочный панцирь, сквозь который непросто было достучаться до дерзкого поэта, Духа, который управлял его фантазией. Творчество его было тёмным, полным зловещих теней, оживающих монстров и сказочных существ. Написав стихи, он очень страдал от оскорбительного чувства, что его мысль, излитую на бумаге, не понимали те, чьим мнением он дорожил, и от того его жег изнутри кровожадный демон Одиночество. Оно поселилось в его душе ещё с тринадцати лет, когда он сам часто искал его, соорудив между собой и товарищами перегородку, которая впоследствии сформировалась в крепкую толстую стену, и оставалось с ним теперь, когда он начал тайно мечтать о таких прекраснейших вещах, столь часто описываемых им на страницах собственных произведений, как дружба и любовь. Возможно, это произошло потому, что мать отказалась от заботы о нём, когда он был ещё несмышлёным, ничего не понимающим существом. Однако ребёнок, окружённый опекой своей старой тёти, которая приехала специально в детский дом, чтобы забрать его, рос весёлым и очень добрым. Он от природы был довольно смышлён, с развитым высоким чувством справедливости, и потому старался в драке защитить обиженных, делился с бедными детьми из его района булочками, которые пекла для него его воспитательница, и хлебом, в свободное от занятий и работы по дому время мастерил разные безделушки и тут же их дарил, со всей искренней душою давал советы тем, кто к нему обращался, сочинял для девочек весёлые игры и стихи.
  Что этот странный, но хороший человек по-настоящему хорошо умел, так это дарить радость тем, для кого хотя бы чуть-чуть приоткрывал дверь в свой сказочный мир. В этом особенном мире было великое множество фантастических существ, прекрасных образов, иллюзорных реальностей и не соответствующих ни одной существующей логической схеме строения мира мировоззрений, и столь часто возвращался он к мысли, что он сам не смог бы передать всё это с помощью обыкновенного инструмента писателя, Слова. Он даже думал, что было бы намного лучше, умей он играть на пианино или на скрипке (о, великая мечта!), которых у него не было, ибо он был беден, и мог использовать для отрады своей фантазии обыкновенные ручку и бумагу. Однако время шло, а внутренний огонь внутри него не гас - никакая бедность не могла погасить этого пламени, что, едва поселившись в творческой душе, навсегда остаётся в ней, по воле обстоятельств, которые посылает многочисленными испытаниями в жизнь человека Рок, способное превратиться или в пылающий костёр, или в дрожащий на ветру, призрачный болотный огонёк; в волшебной стране его воображения жили мифические духи стихий, загадочные эльфы, печальные призраки, враждебные циклопы, коварные сатиры, вечно ведущие между собою спор древние Боги и сражающиеся с фантастическими созданиями Герои. Писателя влекли к себе мечты о дальних странах, в которых он никогда не был, и великолепие коих, он сознавал, он вряд ли когда-либо увидит. Увы, он даже не мог прочитать о них в книгах, ибо сей ценный предмет был для него почти недоступен. Авторы, которые его интересовали, почти все были под запретом, а доступ к наиболее интересным географическим и историческим записям ограничивался билетами в библиотеку и ночными очередями в книжный. О, мрачная эпоха! Арни осыпал ругательствами близлежащие магазины, проклинал длинные очереди, и звучала среди прочего в наэлектризованного напряжением ожидания, витавшего возле гудящей толпы, печальная фраза, что одновременно нет того, что человеку нужно более всего, и нет средства для того, чтобы обладать этим, если бы оно вдруг появилось в наличии на прилавках магазинов.
  Но он закрывал глаза, и видел близко нависшее над землёю звёздное небо южного полушария с яркими созвездиями, огни маяков в бескрайнем голубом море, сливающимся с линией горизонта и чужие берега. Он видел, как тяжело склонился к самой воде, сидя на утёсе, похожем на зуб дракона, с тоскою глядя на беснующиеся волны, Демон, мечтающий о Море, он видел, как дразнит Демона вольная Нимфа и, взмахнув хвостом, вновь исчезает в пучине, окрашенной закатом в цвет крови. Он видел парящих высоко в небесах Гаруду и бенгу, и сердце его жило, когда он вновь брал в руки лист бумаги, чтобы запечатлеть на них хотя бы тени прекрасных образов. Ах, если бы он мог поделиться своим миром со всеми! О, он хотел бы быть наделён тем небесным знанием, которое доступно лишь избранным своенравными богами смертным, способностью изложить доступную мудрость логически, описать свободно древнее знание, заложенное во всех живущих богатым, красивым языком, так, чтобы древняя Богиня писателей, великая Минерва стала к нему благосклонна...
  Увы, великие боги, смущённые атеизмом пресвященного общества, отвернулись на своей заснеженной горной вершине от недостойного их внимания человечества. В прежде ясных позолоченных солнцем облаках появилась Небесная Собака, а вслед за нею птица Рок, огромная и грозная арабская птица Грома, шелест крыльев которой подымает ветер, а полёт рождает молнию.
   Уважаемый мой читатель, вам должно быть известно, что жизнь играет ужасные шутки с самыми хорошими людьми. Столкнувшись с чем-то нехорошим, доброе и злое сердце по-разному воспринимают случившееся, и оттого, что меняется мир вокруг нас, всю жизнь меняемся мы. За свою доброту Арни постоянно страдал. Это впоследствии, уже в юношестве, замкнуло его. И никто уже не смог сломать лёд. Его тётя Василиса, единственный человек, который его любил, умерла. Козни сверстников, усилившиеся после её смерти, ибо получилось, что Арни вовсе лишился моральной поддержки и утратил большую часть материальной, не смогли сделать его ожесточённее, но сделали несчастней.
  Он часто думал вечерами, сидя за своим письменным столом, который служил одновременно и обеденным, о том, как много существует вещей, которые вызывают его восхищение и уважение, но которых до конца он не понимает. Он грезил о сказке, способной вторгнуться в его грустную жизнь и наполнить её ощущением любви и безграничного счастья. Его романтичная душа стремилась к пониманию и восприятию волшебства, однако он понимал, что его непреодолимо трудно будет найти в мире, который повёрнут спиною к искателю этого драгоценного клада. И потому его роман, лежавший сейчас среди прочих исписанных листов, казался ему горгульей на костёле, находившемся не так далеко от его дома, с которой он подолгу мог беседовать о своих несбывшихся мечтах, этой фантазией-олицетворением чужих страхов, представлявшей собой уродливое существо с душой, потонувшей в каменных глазах, рвавшейся наружу, но не сумевшей от этого внешне стать прекрасней. Написанные строки были прекрасны, однако они скрывали самого автора, который, казалось, решил использовать творчество, как маску, боясь и одновременно желая вновь столкнуться с шумным окружающим миром, вдохнуть полной грудью - о, если б не этот отравленный воздух, представлявший собой адскую смесь выхлопных газов и химических выбросов находившегося не столь далеко от спального квартала завода. Увы, большую часть этих длинных хмурых дней, когда, казалось, даже погода пребывала в согласии с его печальным настроением, скрывая солнце за туманной грядою облаков, Арни приходилось сожалеть о своих несбывшихся мечтах. Его собственное лицо в зеркале, теперь, в сиреневой темноте вечера, подобно туманной дымкой, окутанное суровым спокойствием, под которым он прятал своё одиночество, казалось ему ужасным ликом горгульи на Кастёле на Большой Грузинской Улице.
  Арни ни с кем не желал разделить тягот, переполнявших его сердце, и его трагедия была тем сильнее, потому как разделять их ему было в общем-то не с кем. Круг его знакомых, ограниченный чрезвычайно как из-за склада его характера, так из-за каменных стен бедности, через которых весьма трудно человеку выбраться на яркий свет, называемый в обществе счастьем, состоял из личностей ярких, однако большей частью стремительных, увлекающихся, вечно занятых неким новым занятием, одним из тех, что порою появляются в жизни, подобно порыву и захватывают человека с головою, и потому не способных уделять из своего времени долгие скучные вечера поддержке страдающего хандрою приятеля. И в результате этих печальных обстоятельств Никитин предпочитал одевать свою маску снова и снова. И по этой причине его роман не был до сих пор окончен. Поэтому бродили в душе смутные тревоги, и он часто по ночам не мог заснуть. Долго сидел он порою, склонившись над узким подоконником, устроившись уютно в глубине низенького стула, и дымил сигаретами, слушая тишину. Возможно, он сам не признавался себе, насколько сильно он любит ночь. Его природная тяга к тишине и спокойствию делала его в человеческом обществе пришельцем, чудным человеком. Более всего на свете любил он мечтать. На белом свете есть много людей, получающих удовольствие от покоя, но этих странников вселенной, чудных отшельников, не так уж трудно понять. Так мало из людей помнит про детские годы. Тогда мир казался совершенно иным, он был полон неизвестного, заставлявшего постоянно задавать окружающим бесчисленные вопросы: 'Что это? Почему? Когда? Зачем?' Дети смотрят на мир по-особенному, большими, удивлёнными глазами. Взор их чист и впускает в себя волшебство. Сумерки наполнены странными, пугающими существами, гром и гроза загоняют в постель, уютный островок спокойствия, потушенная свеча оживляет домовых и лепреконов, зелёный парк похож на лес и наверняка скрывает за своей чарующей зеленой растительностью диких зверей и диковинных птиц. Вокруг всё рождает любопытство, с годами оно угасает, однако у некоторых людей не исчезает вовсе. Арни остался таковым, с душою ребёнка, не сломанной невзгодами и нищетой. Он не потерял своего любопытства. Оно превратилось в дар.
  Среди печальных обстоятельств, окружавших его, однако, были и лучи света: сбылась одна его детская мечта: в институте Арни записался в кружок самодеятельности, и там научный руководитель, хорошая женщина и талантливый музыкант, обучила его играть на пианино. Он подолгу задерживался на занятиях, чтобы остаться потом наедине с любимым инструментом, кропотливо учил ноты, тона и аккорды, и обшарпанные стены долго слушали, как звучит, переливаясь или гремя глухим печальным звуком, его настроение. Его преподаватель знала о бедности и писательском таланте юноши, и она, человек необычайно трогательный, с доброй и сочувствующей душой, страшно за него переживала, потому что в мелодиях, что он играл, она ясно слышала слёзы, и шутила горько, слушая, как он играет, что если б можно было соединить его стихи и музыку композиторов, которых он разучивал, его Мельпомена обрела бы крылья...
  Иногда Арни бесцельно бродил по улицам, наблюдая за людьми и животными, и таким образом почти незаметно соприкасался с этим миром. Ему этого было вполне достаточно; годы шли, он никого не тревожил, и его никто не тревожил. Однако сегодня, стоя на балконе и услышав громкий стук в дверь, он внезапно почувствовал, что его отшельничество на маленьком обособленном чердаке будет нарушено. Никитин приподнялся на цыпочки, чтобы достать с полки фонарик и наткнулся на сломанный электрический звонок. Стук прозвучал ещё более нетерпеливо.
  'Сейчас, сейчас!'- сухо сказал Арни и прильнул к глазку.
  Это был один из его немногих бывших товарищей, с которыми он учился в институте и подрабатывал вечерами на заводе, связь с которым была утеряна на долгие несколько лет и восстановилась сравнительно недавно, только из-за общего увлечения литературой - так не похожий на мрачного хозяина этой квартиры долговязый румяный блондин Коля Иванов.
  'Ну, так ты дома?' - Коля слегка дёрнул за дверную ручку и чуть не сшиб Арни с ног, когда тот распахнул с силой дверь.
  'Ты чудовище! Как можно так долго копаться? Заставлять ждать гостей...'
  'Послушай... Я был очень занят. Ты же прекрасно знаешь, я работаю над романом, я должен сдать его в срок...'
  'Ну да, а ещё мы оба знаем, что ничего-то у тебя не выходит! Вон, напустил на себя хмурый вид.'- Вошедший окинул задиристым взором узкую прихожую.
  'Неужели? А я думаю, что мы оба знаем, что это у тебя что-то не выходит, раз ты решил сюда заглянуть.' - Арни закрыл дверь и поправил рубашку, немного одёрнув её вниз.
  'Да ну, брось! Конечно, в прошлый раз мы пару часов кряду проговорили о моих проблемах в издательстве и ситуацией с милой девушкой, с которой я недавно познакомился...'
  '... и прочих мелочах...'- в тон ему насмешливо отметил Арни.
  'Но для чего, ты думаешь, ты мне вдруг понадобился в столь позднее время? Неужели чтобы вновь поплакаться тебе в жилетку?'
  Арни невозмутимо пожал плечами.- 'Нда. Я сам гадаю, для чего ты пришёл. Хочешь чаю?'
  К Коле тут же вернулась весёлая самоуверенность. Он уселся на стоявший у вешалки стул и затараторил:
  'Ты знаешь, про девушку... Хотя стой, это по дороге. Я бы с удовольствием выпил с тобой чайку, но у нас есть прекрасная возможность отведать что-то иное. Арни, одевайся. Знаю, что ты не в духе и выглядишь не особо здоровым. И вот это заставляет меня предположить, что небольшое приключение тебя развеселит. У Фимы День Варенья. Я обещал всем, что ты придёшь.'
  'Не могу',- ответил ему Никитин.
  'Да ну тебя! Ты же и так не знал, чем бы тебе заняться! Это ведь ты был на балконе! Я видел тебя. Ты стоял, посматривая по сторонам, и курил.'
  'Нет.'
  'Брось, пошли,'- Коля резво поднялся и буквально потащил его к двери.
  'Ну что ты привязался...'- Никитин плюнул и потянулся за шапкой.- 'Ладно. Пошли...'- тихо сказал он Коле.
  На улице было холодно. Арни натянул шапку на уши, и они ускорили шаг. По пути Арни зашёл в палатку и купил ещё пачку Беламора.
  'Опять ты куришь эту дрянь,'- ядовито заметил Николай.
  'Тебе-то что?'- Арни торопливо спрятал пачку в карман.
  Они поднялись на третий этаж. Их встретил общий институтский любимец Денис Горбачёв.
  'Кто к нам пожаловал! Две тени, сбежавшие из мира Творчества... А ну-ка, к нам, к нам, товарищи!' Стоявшие рядом гости зашлись нездоровым смехом. Очевидно, многие уже порядочно выпили, и теперь почти все полезли танцевать. Когда вошли Коля с другом, именинник как раз сидел у магнитофона и ставил очередную дурацкую мелодию. Увидев Арни, он усмехнулся и вяло пожал ему руку. Потом его кто-то позвал, и он, виновато улыбнувшись, ушёл на кухню.
  Никитин, оглядевшись, уселся на стул у пианино и угрюмо облокотился о крышку. На верхней части её стояли бледные фиалки; он тихонько пододвинул вазочку к себе и стал разглядывать её, пытаясь задержать образ, который вдруг явился ему в мыслях, ибо прилетело к нему, коснувшись тихонько крылом, хорошее воспоминание о старенькой доброй Василисе из давнего прошлого, как вдруг к пианино подошла незнакомая девушка и спросила его имя. Он нехотя представился, и она вдруг попросила подождать её, когда все разойдутся.
  Арни поднял на неё глаза и наконец увидел её по-настоящему. Она была необыкновенно красива, не похожа ни на кого из тех, что он встречал раньше. Перед ним словно предстало создание из скандинавской легенды. Она была маленькой и хрупкой, как альва. По плечам её рассыпались густыми волнами рыжевато-русые волосы, которые она не убрала, как прочие присутствующие девушки, в пучок или косы, а просто слегка закрепила гребешком, а на нежном лице сияли огромные серые глаза и обезоруживающе улыбались губы, накрашенные розовой помадой, которая так шла ей. Она тоже смотрела на него с любопытством, изучая. Когда писатель поднял на неё взор, она заключила, что прежде не видела таких прекрасных глаз. У него они были бездонные, серые с голубым оттенком, цвета осеннего неба, они смотрели на неё немного удивлённо из-под длинных чёрных ресниц. Их взгляды встретились. Он был смущён, обезоружен. Он сумел только кивнуть в ответ.
  Девушка вернулась к стоявшим поодаль подругам. Арни попытался вернуть мысли к вазочке, но ни один из рождённых было мечтами о прошлом творческих образов не всплывал в памяти. Он очнулся, поняв, что следит за девушкой взглядом, и попытался вновь занять себя чем-нибудь другим. Она стояла на противоположном конце комнаты среди гостей по правую руку Фимы и участвовала в оживлённой беседе. Арни лениво посмотрел на Николая. Тот стоял рядом с незнакомыми Никитину тремя девушками и наверняка опять пудрил им мозги, рассказывая очередную увлекательную историю, одну из тех, которые он, будучи коллегой Арни в области сочинительства, изобретал специально для подобных знакомств, обладая некоторым творческим воображением и фантазией, дабы завладеть вниманием окружающих. Параллельно Коля скользил взглядом по комнате, словно кого-то разыскивая. Наверное, ту свою милую знакомую, догадался Арни. Неожиданно размышления обратились в дым, рассеялись. Кто-то тронул его за плечо. Это была незнакомка, которая минуту назад, ссутулившись, со скучающим видом сидела в кресле напротив и смотрела на веселящихся молодых людей.
  Её улыбка заиграла, как ясные лучи небесной звезды.
  'Сыграй нам что-нибудь',- попросила она.
  'Да, Арни, сыграй для именинника.' - услышавший прозвучавшую громко реплику Фима поставил бутылку на стол и сел рядом, с ожиданием глядя ему в глаза.
  'Да я не совсем в настроении играть...'- Арни немного отодвинулся от задевших его неуклюжих парня и девушку, обо что-то спотыкнувшихся по пути к диванчику, но, ощутив на себе внимательный взгляд прекрасных глаз рыжей девушки, молча кивнул и подтянул к себе ноты. Музыка, звучавшая в переполненной гостями комнате в тот вечер, была великолепно. Арни играл 'Титанию' Аджерто. Звуки словно танцевали в воздухе, мягко обволакивая находившихся в комнате- на тон выше, на три тона ниже, они были бархатными и таинственными, и знакомая всем мелодия казалась другой. Гости подошли поближе. Голову уже окутывал волшебный, завораживающий души слушателей туман вдохновения. Арни играл для неё своею душой.
  В сторонке кто-то стал танцевать медленный танец, и празднование капитально продолжилось, только со сменой музыкального настроения. Арни играл вдохновенно. Девушка давно вновь немного отошла от оживлённо болтающих подруг и встала чуть поодаль, облокотившись на спинку зелёного кресла. Она заворожено глядела, как под пальцами игравшего стремительно бежали белые и чёрные клавиши, и иногда, когда он отрывал свой взор от этой стремительной мозаики, чтоб взглянуть на неё, ему чудилось, что лучше он никогда не играл. Совершенно неожиданным, жестоким сделалось для него и его слушателя, что из-за стола встал пьяный Денис и объявил, что пора послушать что-нибудь ещё. Из толпы донеслись возгласы одобрявших и отвергавших предложение, и собравшиеся начали бойко обсуждать, не пора ли сменять музыкальное настроение вечера. Незнакомка стояла тут же, и на лице ее было отчаяние, она увидела, как дрогнули его плечи, и почувствовала его настроение. Она не знала, что делать. Замокли клавиши, и застывшему над ними Арни сделалось необыкновенно обидно. Он хотел было подойти к Денису, но вдруг увидел, что уходит его незнакомка. Он что-то бросил стоявшему среди споривших Николаю и поспешил к выходу. Когда он догнал её, ему показалось на мгновение, что это так странно и глупо - кинуться сейчас за ней, но он также хорошо понимал, что именно этого он сейчас хочет. Она оглянулась и улыбнулась, когда он протянул руку.
  'Меня зовут Анна',- тихонько сказала она, пожимая сделавшуюся неожиданно слабой в её руке кисть.
  'Какое милое, нежное имя у этой девушки...'- подумал про себя Арни.
  'Я - Арни, писатель,- привычно начал он, но, словно бы опомнившись, добавил,- вы извините, что я вот... так поздно...' Он замолчал, подбирая слова.
  'Поздно подошёл? Действительно, мы могли бы с вами поговорить,- сказала Анна.- Ну, вот, собственно, причина моей просьбы подождать меня.- Она протянула Арни бумажку. Тот прочитал на ней написанные аккуратным почерком телефон и имя.- Позвоните мне как-нибудь, ладно?'
  Она, испугавшись внезапно собственного порыва, легко побежала вниз по лестнице, оставив его стоять в облаке вкусных духов, и вскоре скрылась совсем. Арни почувствовал сильное волнение, он слышал явственно, несмотря на гудящий шум дня рожденья, как часто и гулко бьётся в груди сердце. Позднее, уходя, он позабыл шапку в прихожей, но возвращаться за ней не хотелось. Поэтому он с задумчивым выражением на лице медленно пошёл домой. Гулко стучали шаги по лестнице. Душа парила, опьянённая лучшим из дурманящих напитков, которые только есть на свете, прекрасным образом встреченной девушки, чудным свежим воспоминанием уходящего дня. Он подумал, что непременно хочет увидеться с нею вновь, и завтра надо будет позвонить Анне и пригласить её погулять по Арбату, по своему излюбленному маршруту среди узких улочек и старинных домов, задать ей тысячу вопросов- кто она, откуда, что любит больше всего, услышать её звонкий смех. С этим приятным чувством он погрузился в сон.
  Наутро он поднялся с крыльями, выросшими у него за ночь. Распахнув окно для свежего утреннего воздуха, незамедлительно влетевшего в комнату, Арни впервые за долгие, казавшиеся бесконечной чередой временных явлений тьмы и сумрака, дни вдохнул с наслаждением его прохладные струи. Игривый ветер ворвался в окно и пошевелил листы, лежавшие на письменном столе. С радостью писатель ощутил, что к нему наконец пришло вдохновение. В голове возникли кое-какие намётки к концу повести. Арни наскоро сделал бутерброд и занялся своим романом. Бог знает, сколько прошло времени. Он не замечал, как текут часы. Наконец он откинулся на спинку стула и задумался. Что-то важное должно было произойти, он это чувствовал.
  Часы уже показывали поздний час. Он явно засиделся за работой. Иногда, когда подолгу сидишь дома, возникает жизненная необходимость прогуляться. Арни никому не рассказывал, как он любил вечерние прогулки в парке, в почти полной темноте, изредка нарушаемой неровным блеском фонарей, вырезающим из неё островки, среди деревьев и спящих холодных прудов и озёр с чуть колыхающейся гладью вод. Он всегда выбирал наименее людные тропы, где замирали вдали раздражающие звуки и оставалась только музыка природы. Так ему было легче побыть наедине с собой. Здесь, в этом прекрасном царстве, оживали его самые давние надежды и мечты. Тут, углубляясь в размышления, он часто принимал свои самые важные решения. Сегодня он всё думал о той девушке, встреченной им день назад. Ему хотелось увидеть её снова. Но природная нерешительность всегда мешала ему. Сидя на скамейке и глядя на одинокую птицу на пруду, он почему-то сравнил её с собой. И тут же внутри себя он услышал свой твёрдый, решительный внутренний голос, так не похожий на тот, что слышал он донесшимся из собственного горла час назад в магазине: 'Хватит, довольно размышлять... Мне просто необходимо ей наконец позвонить.'
  Ночь наступала стремительно. В это время года в центральной части России темнеет рано. Одна за другой зажигались звёзды на тёмно-синем бархатном небе. Изумительно пах воздух. Так может пахнуть воздух только во время или перед дождём, душисто-терпким, мягким ароматом влаги небес. Вечерняя прохлада, усилившаяся за короткий срок чрезмерно, заставила Арни ещё больше закутаться в плащ. Он ускорил шаг и пошёл в направлении дома. Шаг за шагом возрастала некая эйфория в груди, обострялись чувства. Тучи нависали над мрачными серыми домами, будто нахмурившиеся брови неба. Вдруг глубоко внутри них загрохотал гром, и, пронизав их, сверкнула ослепительная белая молния, протянувшись по всей поверхности небосвода от востока до севера. Полил дождь. На минуту Арни задержался, с любопытством глядя вверх, в колыбель начинавшей своё буйство природной стихии. 'Как странно. Мне казалось, я описывал это в своём романе. Некий знак, который увидят люди перед тем, как на Землю в предначертанное древними звездочётами и ясновидцами майя, сойдёт Дьявол в человеческом обличье, чтобы, живя среди людей, присутствовать при страшных событиях, которые должны будут свершиться, погружая мир в Тьму. 'Молния, пронизывающая небосвод с востока до севера...'
  У него с собой был зонтик, но ему очень не хотелось его открывать. Ему хотелось просто идти под дождём, никуда не спешить, и радоваться тому, что есть стихия природы, которая может заставить почувствовать себя её частью. Неожиданно около магазина он увидел женщину. Она ещё издали показалась ему невероятно знакомой. Распустившиеся из разрушенной причёски волосы вились по плечам, развевалась на ветру длинная юбка, к груди она прижимала маленькую сумку. Боже, может ли это быть! Это была она! Она стояла, отвернувшись чуть в сторону - очевидно, она ждала автобуса. Он торопливо подошёл к ней. Она обернулась и широко ему улыбнулась. 'Привет.' У неё была прелестная, открытая улыбка и нежный тихий голос.
  'Привет. Как неожиданно встретить тебя. Я вовсе не думал увидеть тебя сейчас...'
  'А я почему-то так себе и представляла нашу встречу'
  Оба улыбнулись. 'Может, прогуляемся?' 'Конечно.'
  Лукаво сверкнули из-под подкрученных тушью ресниц яркие глаза. Он раскрыл зонтик, и они под руку отправились гулять по освещённому призрачным светом зажёгшихся фонарей тротуару.
  Они разговаривали обо всём на свете и ни о чём одновременно. Так часто бывает, когда собеседникам хочется успеть очень много сказать. Они шли вперёд по набережной Москва-реки, наблюдая за проходящими судами и за кругами от капель дождя, расходившимися в разные стороны по воде, и улыбались друг другу. Несколько раз на мосту они почти одновременно останавливались, вглядываясь в горизонт с тихой, печальной улыбкой, поглядывая иногда друг на друга, и просто вместе молчали. Обоим казалось, что так легко не было ни с кем и никогда.
  Дождь то затихал, то вновь возобновлялся, и вдруг забарабанил по крышам домов с удвоенной силой. Низкое серое небо загрохотало над головами, и пронизала свинцовые тучи яркая, быстрая, как змея, молния. Они уже пробежали затихший Арбат с прячущимися от холодных капель под занесенными над головой сумками и портфелями людьми. Анна заметила за забором одного из дворов небольшую белую беседку, расположенную в яблоневом саду за громоздким серым домом на Новодорогомиловской улице. Они тут же с шутками и хохотом перелезли через невысокую ограду и побежали прятаться в увиденном убежище, уже не пробуя прикрываться зонтиком, давно не защищавшим их от разбушевавшейся стихии, атаковавшей их косыми каплями-стрелами.
  Сумерки наполняли сад волшебством. Шептал что-то в ветвях деревьев ветер, колыхалась трава, шуршал за перилами беседки яростный дождь. В воздухе пахло сыростью и свежестью, и на душе у Анны сделалось необычайно хорошо. Она видела возле себя человека, с которым было замечательно вот так стоять и любоваться на дождь, она ощущала тихую радость оттого, что встретила его сегодня, она подумала, что в душе её просыпалась весна. Арни подошёл к ней и задержал на неё долгий взгляд, словно задумался о чём-то. Он подошёл поближе к перилам беседки, опершись на них, и они стояли теперь рядом, наблюдая за струями затихающего небесного водопада.
  Арни стоял, собираясь с мыслями. Он хотел задать мучивший его вопрос.
  'Послушай... я давно хотел спросить. Ты... у тебя есть жених?'
  'Есть.'
  Арни точно ударили током. Он затравленным взором взглянул на неё. Она печально улыбнулась.
  'Это правда. Но знаешь, я думаю, я бы не хотела, чтобы это было так.'
  Арни ощутил комок в горле. 'Я понимаю. Я... ты конечно же... не свободна.'
  Глаза её яростно блеснули, и она вся подалась вперёд, повышая голос:
  'Ну нет! Я именно свободна. ' Последние слова она проговорила чётко, и Арни поверил ей.
  Она вновь посмотрела на него. Сердце её сжалось оттого, что она почувствовала его боль, увидела её в глубине его серых глаз. Голос не пожелал слушаться её, однако она продолжила.
  'Я расскажу, что я имею в виду. Мои родители - достаточно обеспеченные люди. Они не всю мою жизнь были рядом со мной, но они любят меня, и я ценю их заботу. Довольно давно они познакомили меня с сыном своих старинных друзей, в надежде, что мы поженимся и что у меня будет счастливое будущее.'
   'Счастливое - это значит обеспеченное?'- Арни и сам упрекнул себя, что не сдержался от колкости.
  Анна одарила его холодным взглядом и ответила:
  'Так или иначе... Мы понравились друг другу, и я...мы обручились. Только знаешь... я теперь думаю, что я неправильно поступила тогда.'
  Он кивнул ей и окинул усталым взором серую воду в луже, образовавшейся на крыльце беседки. Больше всего на свете ему хотелось сейчас провалиться сквозь землю. Страшнее всего было вновь посмотреть на нее.
  Она тронула его за руку, и он вновь поднял глаза. 'Ты не понял главного, я всё равно свободна. Может, кому-то это может показаться неправильным, но мои мечты, моё представление о любви - это самое главное, чем я руководствуюсь в жизни. Я повторяю, я свободна, Вова. И я сама выберу того, с кем проведу свою жизнь.' Он поднял на неё глаза и тут же отвернулся. Она обронила короткий тяжкий вздох и добавила едва слышно - 'Пусть даже это не принесёт нам счастья...' Он не услышал её слов, слишком большая тяжесть в груди и горечь, не физическая, но словно парализовавшая его органы чувств, разливались по его жилам, смешиваясь с кровью. Наконец он вновь повернулся к ней, изучая её тяжёлым взглядом. Она смотрела прямо на него необычайно решительно, и ему показалось, что он прочитал в её взгляде всё, что было недосказано.
  'Всем нам в жизни приходится выбирать', - задумчиво сказал он, стоя перед нею неподвижно.
  'Пойдём...'- она взяла его под руку, и они пошли дальше. Он шёл, почти не разбирая дороги, позволяя себя вести и втайне негодуя, почему он это делает, почему не в силах уйти от неё, не оглядываясь, вглубь пустынных переулков. Пройдя несколько улиц, они остановились у палатки и купили по пирожку с картошкой и укрылись от бушующей стихии под навесом.
   Они долго стояли в молчании. Затем Анна высунулась из-под навеса и поймала рукой несколько капель. Арни неожиданно вздрогнул и начал разматывать что-то с руки:
  'О! Я вспомнил про зонтик.'
  Анна необычайно развеселилась, наблюдая, как он разматывает запутавшийся на руке держатель, и помогла ему его открыть. Дальше они шли уже за руку. Обоим казалось, что сам древний город- Москва со своими огнями и фарами машин улыбается им, а в ответ они не находили силы улыбнуться. У обоих на сердце была страшная, голодная пустота, и непросто было, подавляя нараставшую грусть, идти рядом и говорить об обычных вещах, поэтому они хранили молчание.
  Арни проводил Анну до дома. Они остановились у детской площадки.
  Теперь он с сожалением чувствовал, что их встреча подошла к концу. 'Уже поздно. Я хочу сказать тебе, - он не выпускал из своей ладони её руку,- я счастлив, что встретил тебя сегодня.'
  'Сегодня у меня был самый замечательный вечер в моей жизни. Правда.'
  Он взглянул не неё. Ему показалось, что в тот миг глаза её сверкнули зеленоватым пламенем. 'Анна... - ему казалось, он не выдержит взгляда этих прекрасных глаз,- Спокойной ночи.'
  Она удивлённо смотрела, как он быстро уходит по пустынному тротуару. Он забыл открыть зонтик, холодные струи текли за ворот куртки и сбегали по волосам на лоб и на щёки, но он шёл, не замечая этого. Тяжёлые и радостные мысли теснились в его усталой голове. В этом мире ничто более не волновало его. Сердце его, кровоточащее и пустое, теперь постепенно наполняли мечты, которые, как известно, умеют излечивать раны, создавая иллюзорную уверенность в победе над любыми, даже самыми страшными, обстоятельствами. Мир не был пуст теперь. Анна сумела подарить ему надежду.
  На следующий день он был даже рад приглашению Николая, который позвонил ему в десять утра и предложил 'вечерком посидеть, выпить и заручиться хорошим советом'. По его словам, ему необходимо было выговориться. Арни, однако, всё же показалось это предложение странным - его друг, возможно, любил гостей, и в его доме часто проходили праздники, но он никогда не был любителем откровенных разговоров за кружкой пива. Несомненно, человек он был весёлый, и это его качество часто делало его душою компании, но была в нём какая-то скрытность в отношении собственных переживаний - он никогда не изливал другому своего горя, делясь лишь чередою фактов, и тем более не просил совета. Арни часто за ним это замечал. Николай увиливал от бесед о своих сокровенных и неисполнимых мечтах, как лисица. Он больше предпочитал говорить об исполнимых и обыденных заботах. Тех, правда, было больше. Но неужели, кроме них, кроме банальных человеческих желаний денег или разговоров о работе, у него в душе ничего не было?
  Вечером Арни поехал к Николаю домой. Автобус долго не шёл, а пронизывающий северный ветер заставлял кутаться в куртку и шарф и проклинать казавшееся вечностью ожидание. Наконец перед ним открылись жёлтые двери, и он, подождав, пока три или четыре человека выйдут наружу, торопливо забрался вовнутрь. До Николая ехать было полчаса, но из-за пробки Арни потратил чуть больше времени.
  Коля сидел на кухне и пил чай, когда зазвенел дверной звонок. Взорвал уютное спокойствие кухни свисток чайника с ромашками, и он поспешил к плите, ставить тяжёлую посуду на стол. Поставив на стол вынутые из бокового шкафа белые кружки, он замер у стола, всё ещё сжимая свою в руке.
  Тяжёлые мысли камнем легли ему на грудь, когда он вспомнил Её слова, всё, что она ему сказала о Нём. И сегодня утром они опять виделись и совершили, судя по всему, самую что ни на есть прекрасную прогулку! Пусть в непогоду, пусть под дождём - значит, недолго, но всё же это ужасно, ибо кто сказал, что прогулки в пасмурную погоду привносят ненастье в сердца? Неужели Она предпочтёт его? Этого затворника, бедняка, писателя? Чёртова дружба. Проклятая любовь. Эти два чувства разрывают на части. Нет возможности выбора! Нет и не может быть!
  
  
  Он усилием подавил в себе вновь вспыхнувшую злость. Звонок вновь разорвал тишину квартиры. Николай устремился в коридор. 'Я просто должен с ним поговорить... о ней.'
  С напряжением Николай распахнул перед гостем дверь. Они поздоровались рукопожатием.
  - Здорово.
  Николай наполнил кружки чаем и пригласил гостя на кухню, усадив за стол, уставленный тарелками с салатом и печеньем. Войдя, Арни сразу заметил печальную бледность на лице хлопотавшего хозяина дома, но до сих пор не решался заговорить. Он только заметил с шутливой улыбкой, когда перед ним поставили чашку: 'Так вот что ты называешь выпить!' Его друг усмехнулся и сел на стул рядом. Он говорил о делах и о работе в издательстве, но Арни инстинктивно чувствовал, что беседа идёт издалека.
  Он уже сам хотел задать Коле наводящий вопрос, но тот неожиданно повернул разговор в нужно русло.
  - Давай поговорим наконец о делах на личном фронте? Ты не против?
  - Ну что ж, давай. Расскажи мне, как Наташа?
  Кухня погрузилась в молчание. Коля сурово и грустно взглянул на него и поставил чашку на стол.
  - Об этом я хочу с тобой поговорить, Арнольд. О девушке... Наташи давно нет в моей жизни. Я больше не люблю её. Я встретил ту, на которой собираюсь жениться...
  - О, это отличная новость. Извини меня, я просто действительно давно не разговаривал с тобой по душам. Я даже не догадывался о том, что ты влюблен. Итак. Как её имя?
  - Её зовут Анна...
  - Анна... Как странно.
  Николай тяжело вздохнул, однако Арни не заметил его волнения и продолжил.
  - Знаешь, я ведь тоже влюбился. Впервые в жизни. Мое состояние, наверное, трудно понять. Понимаешь, ты влюблялся уже много раз, и большей частью твоя страсть казалась мне пустой, как ёлочная игрушка. Ну, это совсем иная любовь. Я же не представлял, что можно так сильно полюбить. Представляешь, сердцу достаточно одного вечера. Нет. Двух коротких мгновений. Увидеть её глаза и услышать её голос. Представляешь? И... её тоже зовут Анна.
  - Ты говоришь, словно влюблённый поэт. - Арни обдало холодом от звука его голоса. - Мне не хочется сейчас развеивать твои мечты, поскольку я всегда верил, что они прекрасны, однако я хочу с тобой серьёзно поговорить...
  - О чём же?- пугающее ощущение сменилась искренним удивлением.
  - Боюсь, Арни, что тебе горько будет узнать, что мы любим одну и ту же женщину.
  Напряжённое молчание электрическими волнами нависло в воздухе над собеседниками, заставляя каждого пропустить через голову целую карусель мыслей и эмоций, дабы они не явились на свет тотчас же в безобразном облике грубых слов. Между друзьями подобное объяснение всегда слишком тяжело. Ток обиды поражает за короткий миг, за несколько секунд, человек чувствует его холодное прикосновение, и он уже внутри, в организме, в крови... Уже через одну секунду кровавый ток убьёт его. Сознание отключается за полсекунды длинною в вечность. Арни чувствовал, как его пробивает дрожь.
  - Объяснись!- ставшее суровым лицо его исказила гримаса неприязни и недоверия.
  - Хорошо. Я всё тебе расскажу. Только присядь, пожалуйста. -Николай осторожно прикоснулся к его лежавшей на кухонном столе сжатой в кулак руке.- Я встретил Анну задолго до того вечера на дне рожденья. Когда вы увлеклись добрым разговором с ней, я и представить не мог, что что-то произойдет между вами. Тем более, любовь. Анна актриса, очень талантливая, добрая, милая, умная. Она не может не нравиться людям... Но ты... Ах, Арни. Мы уже давно с ней встречаемся. Она необычайно ранимая и добрая, общительная, и ещё... ещё она чистая и искренняя девушка. Её чистота - её холодное оружие, которым она прострелила моё сердце насквозь. Ты знаешь меня давно, и можешь мне поверить, я до встречи с нею и подумать не мог о свадьбе. Понимаешь, любовь...- глаза его странно потемнели, когда он вновь кинул взгляд на лицо своего бледного собеседника,- любовь ответную труднее всего найти в этом мире. Бывает ведь, и гораздо чаще, чем такое, что ждёшь, пока человек догадается, а его всё не пронзает та самая молния...
  Последние слова его были сказаны необыкновенно горько. Он сделал паузу, ожидая вопросов и упрёков от сидевшего напротив нахмурившегося друга, но Арни молчал.
  - Арни... Слушай. Мне очень жаль.
  - Она не любит тебя.
  - Что ты такое говоришь? Мы виделись с ней сегодня утром, мы видимся с ней каждый день... и- да- она говорила мне о тебе, и о вашей случайной встрече, но то, что было между вами- это был всего лишь красивый флирт. Флирт, который тебе, учитывая твою необычайную обидчивость, да и мне, пожалуй, будет очень трудно ей простить.
  - Какой флирт? Да как же ты можешь так бессовестно и нагло лгать мне? Я же сейчас признался тебе, что я люблю, и люблю впервые в жизни. Я открылся тебе, веря тебе, своему лучшему другу! - сильный голос Арни буквально оглушал.- Я смотрел ей в глаза, слышишь! В её прекрасные глаза! И я видел в них любовь!
  Коля заметно растерялся. Но на лице его читалась замешательство, однако сам он ощущал, как сильно душу жгла растущая неприязнь.
  - Послушай меня. Я говорю тебе правду! Мы давно встречаемся с Анной!
  Арни ответил ему холодным, страшным голосом:
  - Тогда почему же ты не сказал мне тогда, на дне рожденья, что Анна- твоя девушка? Почему? Тогда ещё можно было всё предотвратить.
  - Что предотвратить?! Ведь вы знакомы совсем недавно! Вы не могли влюбиться с первого взгляда, как юнцы!
  - Отчего же? Человеческая душа слишком непредсказуема, её великую тайну не смог ещё разгадать ни один учёный, а ты сейчас стоишь передо мной и рассуждашь, что для меня возможно, а что нет.
  - Причём тут твоя душа, Арни?
  Слова пронеслись в сознании, как ураган, причиняя сильную боль, ярость подчинила себе все прочие чувства.
  Николай резко поднялся, нависнув над другом, подобно суровому утёсу.- Я хочу обратить твоё внимание... перед тем, как ты уйдёшь... - при этих его словах глаза Арни вспыхнули ненавистью,- на то, что твоё дальнейшее поведение может поставить под угрозу мою любовь, моё счастье. Анна согласилась стать моей женой. А ты способен всё разрушить.
  Он шёл, почти не разбирая дороги. Жаркое пламя ревности жрало изнутри, чудовищным, опутывающим его раздумьями, как кольцами, змием душила и пугала его неизвестность. Он опять оказался у той черты, за которой находится то, что или даёт надежду, или отнимает жизнь со всеми её удовольствиями, осушает её, превращает в пустой заброшенный резервуар, который уже трудно потом чем-либо наполнить.
  Мимо по скользкой паутине рельс проносились трамваи. Их дребезжание - только шум в ушах. Но ничто не способно заглушить шума в сердце, которое разрывается от боли.
  'Счастливые дни, неужели вы подходите к концу? Я должен был впитать это с молоком бросившей меня матери. Я должен был понять, что счастье - лишь ложная сказка. А любовь... Эта птица, попавшая в сказочные сети, легко может разорвать их одним взмахом волшебного крыла, оставив на память лишь пару своих прекрасных перьев.'
  С этой тяжкою, печальной мыслью он вошёл в свою квартирку и в изнеможении опустился на диван. Слишком тяжело это иногда- сталкиваться с реальностью. Однако теперь он тем более должен всё выяснить... Неужели их чувства были разными? Неужели во всех её улыбках и взглядах, в которых он увидел любовь, отражалась лишь дружеская вежливость? Господи, неужели это так... О, если он всё время знакомства он был слеп, всё равно, это несправедливо, это ужасающе больно- прозреть наконец и увидеть страшные тени, окружившие его, желающие отнять у него самое дорогое.
  Нечеловеческая усталость легла на чело. Арни тяжёлыми шагами подошёл к стоящему в углу комоду и, присев на низенькую кровать, закурил. Эфемерность сигареты, волшебство её, описанное ещё великим Рэмбо, 'проклятым поэтом!' 19 века, растворила его в себе, наполнила вновь жизнью, только какой-то другой, сказочной.
  Никитин постепенно отдавал во власть нарастающего расслабления все свои мысли и чувства, наполняя организм ленивой дрёмой.
  Лучи восходящего солнца проникли в комнату через щёлки в шторах и, потанцевав немного на полу, остановились наконец на глазах спящего. Тот нехотя открыл их, тут же сощурившись от яркого света, и, привстав, огляделся.
  Сбоку от него на трёхногом табурете стоял телефон.
   'Где-то здесь, в кармане, должен быть её номер...'- он прошёлся по комнате, зевая, и снял с вешалки куртку, в которой был вчера на дне рожденья. Наконец, найдя заветный клочок бумаги, он сел на табурет, положив телефон на колени и зажав трубку между плечом и ухом так, чтобы удобнее было раскладывать написанные листы по порядку, и стал ждать ответа. Но ответа не было. Были только длинные гудки. Он почувствовал странное волнение, но всё же махнул рукой и ушёл в ванную чистить зубы. 'Неприятно... И глупо, наверное. Скорее всего, она просто ушла на время... уехала по делам... в такую рань? Нет, нет, мне всё же непременно надо дозвониться. Я должен знать правду, имею ли я право хотя бы на надежду.'
  Стараясь себя занять, Арни отправился на кухню. Холодильник, как и следовало ожидать, был пуст. Теперь следовало одеться и пойти в магазин. Лениво одевшись, он задержался у зеркала и поправил волосы. Лицо было ужасно бледным, глаза горели, как после лихорадки.
  'Да, друг, ты теряешь очки в здоровье',- сказал он отражению и быстрыми шагами вышел из квартиры.
  Его прогулка затянулась. Он завернул к подворотне, устало глядя вниз, в асфальт. Так он проходил весь день - сгорбившись, не обращая внимания на прохожих и транспорт. Только одна дума обитала у него в голове- о ней. Вечером он позвонил из автомата. Но вновь никто не поднимал трубку. Арни побрёл прочь с каким-то неприятным ощущением. Ему показалось вконец, что он допускает какую-то ошибку, что не нужно так часто перезванивать кому-либо, даже лучшему другу. Он шёл по вымощённой плиткой дороге, как вдруг случайно взглянул в сторону. Там была Анна. Она не видела его, но она хорошо была ему видна в свете фонаря, стоявшего напротив. По ветру развевался вчерашний серый плащ. Одной рукой она держала цветок, другой обвивала шею Коли. Или это Коля обнимал её...
  Арни дико взглянул на них, но какая-то неведомая сила не давала ему подойти к нем. Он минуты три стоял и смотрел, не отрываясь, на Анну, точно в оцепенении. Та о чём-то весело щебетала, и Коля радостно ей улыбался. Наконец он заметил стоявшего невдалеке Никитина, и Колино лицо отразило тотчас необычайное волнение. Арни же, как каменный, уставился на него, явно не желая подойти поближе. В мозгу Арни уже родилась идея немедленно развернуться, чтобы скрыться от нежеланной беседы в ближайшем переулке.
  Когда Николай направился прямо к нему, он быстрыми шагами пошёл прочь. Он слышал, как Коля кричал ему что-то вслед, но твёрдо решил не оборачиваться назад. Не разбирая дороги, бессмысленно блуждая взором по каменной мостовой и угрюмым лицам прохожих, он пришёл к дому, поднялся по лестнице и запер дверь. Через полчаса к нему постучали. Он, не глядя, отворил, и тут же отпрянул назад. Это был Коля. Он хотел было что-то сказать, но Арни остановил его.
  'Веди меня к Кротову,'- быстро сказал он. Коля попытался возразить, но Арни только злобно улыбнулся и быстрым жестом накинул на плечи пальто. 'Веди,'- тихо повторил он.
  Коля пожал плечами и пошёл к телефону. Они с Кротовым о чём-то поговорили минут десять, потом он повесил трубку и сказал, что ему уже нужно выезжать из дому, причём одному.
  - А что тебе надо от Кротова?
  Арни невольно вздрогнул. Ему всё это опостылело: волна непонимания и калечащее чувство несправедливости, сознание того, что он не нужен и разбитые надежды, проблемы в институте и редакции, вечные Колины нравоучения и ещё сотни таких же правильных, как Денис и Фима... Хватит! Довольно всей этой чепухи!
  - Тебя проводить? - Арни почувствовал на своём плече руку Николая.
  - Да нет,- он впервые почувствовал облегчение и вдруг горячо пожал ему руку,- Нет, спасибо. Я пошёл.
  Тот проводил его задумчивым взглядом. Он догадывался, куда он едет. Кротов был их общий знакомый, завсегдатай поэтических клубов, где романтические натуры читали свои стихи под аккомпанемент дымящихся аккордов опия. Наверняка теперь его бедному другу оставалось искать утешения только у другой реальности.
   Только, если раньше за него было беспокойство за друга, то теперь оно ушло. Другое, более сильное, чувство заглушило его. И имя этому чувству- ревность. Ревность... Вечный спутник любви. Когда он приходит, то действует на человека, точно паразит на своего хозяина, растворяя его в себе, превращая его в чудовище. У несчастного, чьё сердце уже начала она точить, превращая его стук в яростный бой струн испанской гитары, поражается значительная часть мозга, отвечающая за осознаваемые деяния, и он перестаёт за них отвечать. Вместе с тем память становится всё более детальной, услужливо показывая самые опасные для ревнивца эпизоды, меняются эмоции и воспаляются чувства. Такой человек перестаёт распознавать своих друзей, если ему кажется, что они хоть чем-то мешают ему, и отныне он видит лишь одну свою цель, состоящую единственно в заключении любимой женщины под зоркую стражу любящего, но слепого сердца.
  Когда они гуляли сегодня с Анной, бедняге сразу бросилась в глаза перемена, с ней случившаяся. Она была задумчивее, чем всегда. Наверняка её мысли были увлечены чем-то иным, кроме его объятий и поцелуев. Или кем-то иным. Взгляд его пал на роман, лежавший на столе. Движимый любопытством, Коля протянул руку к желтоватым страницам.
  - Он пишет его всю свою жизнь. Интересно, о чём он?
  Теперь, когда Арни ушёл, у него появилась прекрасная возможность познакомиться с его творением, которое он всегда берёг и лелеял, каждый вечер дополняя его поэтическими строками и не показывая его никому. Николай поудобнее устроился на стуле. Постепенно он перестал обращать внимание на время. По мере того, как он читал, он всё глубже углублялся в необычный, прекрасный мир, который создал его друг. Под конец он воскликнул: 'Боже!' и захлопнул книгу.
  'Теперь он его опубликует... и получит всё. Все непременно будут считать его самым талантливым. Он и правда самый талантливый. Настолько гениален, что я чувствую себя идиотом, в особенности относительно произнесённых мной про себя тысячи раз слов о нём 'непризнанный писатель, бездарность-затворник'. Они неправдивы ни в коей мере. Как же тяжело, однако, это признать.'
  Рассерженными мелкими шажками Коля направился к выходу, снял пальто с вешалки и ещё раз оглянулся. Злое, бессердечное желание свернулось клубочком в его душе, и тяжёлым усилием он заставил его затаиться, хотя в ту же минуту, когда у него получилось, пришло ясное осознание, что оно ещё вернётся.
  
  Арни сел в душный автобус и поехал в Хамовники. Там на предпоследней остановке он вышел и побрёл к серой Кротовской десятиэтажке. Кротов ждал его у подъезда. Он изменился за то время, что они не виделись. Не бывший никогда красавцем, Кротов, однако, был импозантен. Однако всего один год заставил его осунуться и похудеть. Карие глаза казались воспалёнными, а тёмные волосы закрывали непонятно откуда взявшийся шрам на лбу. Правда, он носил хорошо скроенный костюм, который ему очень шёл- клетчатую рубашку с модным воротничком и белые брюки. Руки он держал в карманах. Карманы постоянно вздрагивали и дёргались, и Арни показалось, что их обладатель нервничает.
  - Здорово, - сказал ему Кротов.
  - Здорово. Ты, наверное, помнишь, как мы в прошлом году баловались?
  - Да. Что, запасы кончились?
  Арни кивнул. В ответ на его кивок Кротов огляделся и вытащил из кармана белый мешочек.
  - Погоди... На этот раз мне надо много, много наркотика.
  - Ты что... - Кротов обеспокоено взглянул на Арни, поправив съехавшую на лоб непослушную каштановую прядь волос.
  - Я про запас.
  - Ты не на иглу сел?
  - Я про запас, говорю же,- нервно повторил Никитин.
  - Теперь нужны будут деньги.
  - У меня они есть. Вот.
  Никитин торопливо выудил из рюкзака пачку денег и передал их Кротову.
  Тот ещё раз с недоверием глянул на него и поманил за собой. Дома он передал ему пакет с наркотиком и дал телефон своего друга, которого он называл Князем.
  - Наверное, он будет тебе нужнее. Ты же всегда не просто дружишь.
  Никитин не заметил колкого замечания и пошёл домой. С каждым его шагом в сердце натянувшейся струной всё сильнее звучала боль. Он вспоминал все свои невзгоды, от которых он предпочитал отвернуться раньше, с надеждой глядя в будущее. А теперь ему хотелось вспомнить всё до мелочей, до самых незначительных деталей. Всё существо его погрузилось в жуткую атмосферу мрака и беспокойства. Механически повернулся ключ в замке. Арни не стал даже закрывать дверь. Тяжёлыми шагами он вошёл на кухню и приготовился. Всё... Моментально на душе стало приторно-сладко, сознание помутнело, голова необычайно лёгкой, брызнул в рот ядовитый сок, и Арни забылся. Он лихорадочно ходил взад-вперёд по комнате, кружилась голова, однако спать не хотелось. Весь утренний кошмар ушёл, и теперь можно было думать ни о чём. Арни взял ещё белого порошка.
   Зависть змеиными кольцами опутала душу Коли. Он плохо спал, потерял аппетит, утратил вкус к обычным своим развлечениям. Он проводил всё время за пишущей машинкой. Но лавры, о которых он мечтал, ему принадлежать не могли. Если Арни опубликует тот свой роман, ему, Николаю, не видать покоя... Чужое солнце сияло так близко, что стало невозможно не быть опалённым его лучами. Теперь он решился.
  Наутро в квартиру Арни поднялся Коля. Он долго стоял под дверью, громким настойчивым стуком произведя невероятный шум.
  'Открыто',- ответил ему голос.
  'Ты уже здесь?- хладнокровно отметил сидевший на стуле и качавшийся на стуле Арни.- А ты быстро!- он странно рассмеялся.- Знаешь,- он придвинулся поближе к столу и начал с аппетитом есть,- я тут подумал...Анна- не для меня. Она из тех красавиц, что вечно пудрят мозги безумно влюблённым в них мужчинам, заставляя их совершать подвиги, посвящать им оды, сонеты, совершать необыкновенные поступки. А ты... ты ей вполне подходишь. Она впоследствии сможет тобой манипулировать, как пожелает.'
  'Арни?'
  'И если ты будешь приносить деньги в дом, она будет хвалиться тобой перед подругами как славным украшением. А если нет- быть беде и ссорам! Но зачем же ты здесь, Коля? Ты стоишь, опершись о дверь, словно ценитель искусств в музее перед картиной, и наблюдаешь, как мне плохо. Ты безучастно наблюдаешь! Я не был наркоманом, Коля, ты же знаешь, и смотришь поэтому на меня чужим, неузнающим взглядом... но сейчас я под действием наркотиков с тобой говорю о том, что наболело вот здесь,- он ударил себе в грудь рукой,- в сердце! И я мыслю трезво! Более трезво, чем когда сознание остаётся девственно чистым. Ты будешь с нею. Потому что ты видишь теперь, что твой друг страдает от любви, и ты... тебе... всё равно!'
  Лицо Арни исказила мука. Николай не мог понять, хохочет он или плачет, потому что следующие слова и вовсе заставили его дрогнуть.
  'А я не такой правильный,- Арни хихикнул,- я никогда не ползаю перед главным редактором на коленях и не сую ему деньги и подарки, я не лаюсь с директрисой из-за стипендии, мне не кажется, что мой заработок меньше, чем я заслуживаю, хотя знаю больше, чем какой-нибудь Горбачёв-Толкачёв... или... Фима...'
  Произнося 'Фима', Арни тихонько прыснул в рукав. Теперь Николай явственно почувствовал, как сильно злит его происходящее. Арни всегда мог задеть за живое всего парой искусно подобранных выражений! И теперь не имеет значения, что недавние события смешались в его голове с давно минувшими, неважно- это всё была правда, которую он не хотел слышать, и ещё теперь было понятно, что Арни не плакал. Он возвышался над ним даже теперь, когда сознание его было мутно и погружено в миражи сбивчивых воспоминаний, и издевался, смеялся над ним, Колей, стоящим перед ним и пытающимся сочувствовать во имя чего-то важного... во имя дружбы.
  Он топтал прямо сейчас самое сокровенное. Он топтал привязанность, которую он испытывал к Арни подсознательно, рвал ниточку, которая постоянно приводила его к этому человеку.
  Коля зло взглянул ему в глаза. У Арни был живой, горячий взгляд, но какие это были грустные глаза! Коля захотел отойти чуть в сторону, но обо что-то споткнулся. Арни продолжал говорить, он уже давно перешёл на личности.
  'Ты думаешь, я не знаю ничего о краже когда-то высказанных тебе мыслей, которые ты решил затем опубликовать как свои, или о намеренном флирте с моей подругой? Помнишь Катю, ты, рухлядь, живущая за счёт других? Ты однажды писал рецензию на Горе от ума. Так вот, ты хуже Молчалина, хуже их всех! И они (он сделал широкий жест рукою) чудовища!'
  Коля посмотрел на рассыпанный белый порошок и вдруг быстро направился к двери. Никогда он таким его не видел. Тем хуже для него...
  'Уходи, уходи,'- насмешливо бросил ему вслед Арни.
  Когда приехала бригада из сумасшедшего дома, Арни сидел за столом и перечитывал последнюю страницу своей повести. Он закончил её несколько дней тому назад, и теперь возникло желание написать ещё пару важных строк. Широко распахнулась входная дверь. Санитары грубо скрутили ему руки и уволокли в машину. Издали за ними наблюдал Коля.
  Как только машина скрылась за домами, он вошёл в покинутую квартиру и поднял со стола Арнины листы.
  'Я возьму их себе. Я считаю, что писателем быть ты более не можешь.'- злобные слова рассекли воздух в маленьком помещении, и Иванов в состоянии какой-то бешеной эйфории молча покинул комнату.
  
  Почтенный читатель, встречали ли вы когда-либо душу, глубоко чистую и вместе с тем невообразимо несчастную? Вообразите человека, который лучше других. Того, кто сам не знает, каким великим сокровищем является его душа, каким высоким- его мораль и его Путь.
  Он воплощает в себе и идеалы Чацкого, и идеалы Печорина. Он- смятённый размышленьями дух Гамлета, ищущий свою дорогу в этой жизни странник Дон Кихот, он- человек своего времени, он не может быть ни лишним и маленьким, ни нужным и известным. Он- романтическая душа, которая, увы, никаким образом не увязывается с окружающим обществом. Он не ищет за стеною понимания что-то, что мудрецы бы именовали Истиной, неведомую субстанцию, откуда можно извлечь справедливость, как платок из кармана брюк, потому как во время своего длинного Пути понимает, что просто так в руки она не даётся. Он находится в поисках правды, а она сама его находит. И вот, перед самым обретением этой правды, друг выписывает этому гордому одинокому человеку приговор с радостью и усердием, присущим обученной собаке, которая хочет вновь приобрести авторитет перед хозяином, подобно провинившемуся и раскаявшемуся преступнику, с сожалением наблюдает, как его забирают в белую тюрьму, а сам тут же выбирает себе не принадлежащее ему ни по какому закону богатое наследство... Подобный удар тяжело принять. Оценить вред от раны, нанесённой хлыстом Судьбы, что очень долго не заживёт на теле души, очень сложно.
  А меж тем фонарь осветил одиноко стоявшую возле дома Арни чёрную фигуру , кутающуюся в плащ, хотя на улице не было холода или пронизывающего ветра.
  
  'Уходи, уходи,- насмешливо бросил ему вслед Арни,- подлец...'.
  Да, ещё одно мощное чувство, самое сильное среди существующего в человеческих душах зла,- зависть, любимое дитя ненависти - змеиными кольцами давно опутала душу Коли. Он не первую ночь провёл в размышлениях, из-за тщетных усилий создать шедевр и своего нехорошего чувства он плохо спал и потерял аппетит. Он проводил всё время за пишущей машинкой. Но лавры, о которых он мечтал, ему принадлежать не могли. Если Арни опубликует тот свой роман, ему, Коле, не видать покоя... Чужое солнце сияло так близко, что стало невозможно не быть опалённым его лучами. Теперь же ясная, как молния посреди покрытого тёмными свинцовыми тучами неба, мысль парализовала его сознание- он решился.
  Николай спускался вниз по обрыву и уныло пинал ногой камни. В голове одно за другим возникали злые воспоминания: он вспоминал, как Арни однажды его обсмеял перед двумя знакомыми знатоками литературы, с негодованием размышлял о том, как часто он мог со странной прямотою, в глаза высказать то, что следовало бы всегда держать при себе. Он не вполне мог понять своё состояние, он глубоко в душе ужасался сейчас своим мыслям, своему гневу, переполнявшему жилы, как ток, но уже не мог, не желал остановить поток чувств, закипавший в крови. Тут дело было даже не в зависти... Боль и горечь. Двое убийц в саду императора, поджидавшие свою жертву, наконец-то дождались. И теперь его сердце было пронзено. Резкими словами, лютой злобой, замораживающей, как холод ада. Сейчас он ненавидел его, ненавидел всем сердцем. Он только сейчас понял, что все эти годы какая-то часть его ждала удобного случая, чтобы...чтобы...
  Коля взял трубку автомата, но затем опять повесил её. Он подумал, что сейчас прежняя уверенность вернётся вновь, но нахлынули воспоминания об их с Арни общем детстве. Неказистый, но коммуникабельный Арни знакомил Колю со своими друзьями, в том числе с главным редактором, который вскорости помог Николаю устроиться на работу, а потом, когда потерял их одного за другим из-за своего холерического характера, они подружились с ним ещё больше, и много времени проводили вместе, до тех пор, пока на первый план у Николая не встала карьера- а у Арни- его депрессия. И тут новый образ предстал перед ним, он увидел длинные чёрные ресницы, серые глаза, огромные, словно растворившие в себе печаль мира, и открытую улыбку... Это ли лицо он столь сильно ненавидит? Этого ли человека он так страстно желает растоптать?
  Николай долго стоял, оперившись о стенку телефонного автомата, и вдруг, как безумец, схватил трубку вновь и быстро набрал номер.
  'Психиатрическая лечебница, слушаю вас внимательно'- ответили в трубке.
  'Добрый вечер. Срочно нужна бригада...'
  Опустив трубку, Коля простонал, как раненый медведь. Ему сделалось жутко, словно в сознании произошёл взрыв, пришли в беспорядок мысли, и холод пробрал его до костей. Словно реальность вокруг поменялась, и он перестал воспринимать её привычно, обыкновенно. В молчании разлившихся по отливавшему алым закатному небу сумерек смотрели с осуждением на человека, съёжившегося в телефонной будке, жёлтые глаза домов. Поддавшись неожиданному порыву, Коля побежал обратно к дому. Там, у подъезда, он остановился, вжавшись в забор. Из-за открытой двери послышался крик- Арни волокли к машине. Тот не видел его, а Коля только в растерянности и смятении стоял, вдыхая резкий запах краски на старых досках забора, и наблюдал.
  Свет фар заставил его очнуться из внезапно охватившего его состояния, близкого к трансу. Поменявшаяся реальность вновь приобрела резкие черты осознанного мира, появились выползшие на асфальт из-за уличных фонарей страшные серые тени глубокой ночи. Он снова прокрутил в голове их прошлый разговор, и сразу мерзко и больно сделалось на душе, прибавилось горечи и злобы. Коля влетел вверх по лестнице на Арнин чердак и стал рыскать по квартире. Там он наткнулся на Арнины труды и со злобой засунул их в сумку. 'Писателем ты более быть не можешь',- слова диктовала вновь нахлынувшая волна ненависти. 'Подлец',- вот что он бросил мне вслед. Посмотрим, как он сможет прожить без подлой твари вроде меня'.
  Негромко прозвенел звонок: в психиатрической лечебнице наступил тихий час. Старинная усадьба классического для 19 века жёлтого цвета, состоящая из нескольких зданий, расположившихся посередине ухоженного парка с ёлками и ротондой, столь отличная от столь распространённых в наши дни, когда архитектура подобна потерянному страннику, монументальных зданий больниц, подобно печальному кораблю, дрейфовало у берегов реальности, которая толкала в её объятия нового пассажира.
  Арни посадили в кузов и пригрозили заткнуть рот кляпом, если он попытается совершить необдуманные поступки, под которыми подразумевались, конечно, попытки бегства. Несчастный молил о помощи и пытался развязать руки, но его никто не слушал и никто на него не смотрел.
  На осмотре он заявил, что он Никитин- писатель, но ответом ему была язвительно-любезная усмешка докторов, заявивших, что там, где он теперь оказался, это ничего не значит.
  Его вели в общую большую палату. Он чувствовал на себе голодные, странные взгляды, исполненные непонятного смысла; больные, проходившие по коридорам в сопровождении санитаров, с крайним безразличием смотревшие на новоприбывшего, были похожи на псов, изголодавшихся по мясному. Прочие, безмерно спокойные и безмерно безразличные, показались Никитину какими-то заторможенными. Они наверняка находились под действием лекарств.
   Их всех здесь изолировали от жизни, поместив в холодное помещение, за клеткой, из-за прутьев которой выглядывал сосновый бор. Про себя же Арни клял 'проклятых дефектологов' и дефектологию в целом. Неужели, думалось ему, наука, как капризный бог, требуя беспрестанно в жертву всё больше учёных умов, ровно как и денежных средств, не способна в своем развитии наделить всех своих последователей знанием? Несомненно, ужасен и тот факт, что доктора, призванные оценить степень душевного расстройства, часто не способны увидеть в пациенте нормальность. Ибо призваны оценить его ненормальность. И вот, наблюдавшие Арни специалисты увидели только то, что хотели видеть - на основании зазубренных терминов и признаков тысячи известных болезненных состояний.
  Никитина толкнули и бросили на койку у самого окна. Он поёжился - изо всех щелей дуло- и молча уселся на кровати.
  'Сиди здесь, писатель',- ядовито усмехнулся санитар и быстро скрылся за тяжёлой белой дверью.
  Время замерло, как только дверь закрылась. Ужасная ситуация, в которой он оказался, лишила его способности мыслить здраво. Он почувствовал сильную усталость, слипались глаза - очевидно, началась реакция на пережитое за день. В сердце пульсировала боль, в нём зияла дыра от беспомощности. Волк в клетке... Вот подходящее сравнение, которое пришло ему на ум. Он всю жизнь жил один, как хищник, следовал своим убеждениям и чуждался доверия, относился к людям с опаской, приближал к себе лишь некоторых, и то держал на расстоянии. И теперь, сидя на больничной койке в лечебном заведении закрытого типа, он примерно представлял себе, как опасно быть одному. Когда никто не вспомнит тебя, не захочет узнать, что с тобой произошло. Даже сама любовь, воспетая им в его же творчестве, оставленном там, на столике в его чердаке, в прошлой жизни, кажется, насмехалась над ним. Любовь не желала стать отрадой его жизни и почтить его своими бесценными дарами- улыбкой любимой женщины и присутствия её рядом в трудную минуту. И, наконец, самое ужасное, что не давало покоя - это размышление насчёт странного способа появления его в дом скорби. Кто-то должен был сделать звонок, чтобы его забрали. Кто же, как не ... Коля? Мрачный образ произошедшей ссоры, выражение его лица вновь всплыли у Арни в памяти.
  Засыпая, Арни прошептал печально в начавшую окружать его темноту: ' Увы, кажется, предположения мои оказались верными...'
  Утро в клинике начиналось по звонку. После ряда оздоровительных процедур Арни пригласили в общую палату. Через час или два должен был быть звонок к завтраку.
  'Ты тоже писатель... С ума можно сойти', - к Никитину подошёл маленький старичок и тихонько потряс ему руку.
  'А они знают свою работу. Кидают сюда людей вроде нас и получают свою зарплату. Знаете, молодой человек, какова статистика? Из сумасшедших людей более тридцати процентов -творческая или научная составляющая общества.'
  На эти слова сгорбившийся на стуле Никитин ответил полуиспуганным, полуусталым взглядом. Собеседник изучал его взглядом. Это был седовласый кругленький человек с добрыми, но несчастными глазами.
  'Кто вы?'
  'О, я писатель-историк Преображенский. Хотя нет, бывший писатель. Я ведь никогда больше не возьму пера в руки. Вы можете звать меня Александр Васильевич. Пойдёмте, я представлю вас всем, эээ...'
  'Никитин. Меня зовут Арни.'
  'Что ж, очень приятно, Арни.'
  Преображенский подвёл его к небольшой группе, состоявшей преимущественно из людей, чьи волосы уже тронула седина, сидевшей обособленно от казавшихся безмерно одинокими пациентов, с потухшим взором скучавших у телевизора.
  Когда он сел с ними рядом и представился, им вдруг овладела ужасная тоска. Все без исключения его собеседники в нескольких предложениях рассказали ему о себе. Даже не потому, что того требовал этикет знакомства, а потому, как правильно выразился Преображенский, что такая простая вещь, как общение, видоизменяется в стенах подобного заведения. Мы привыкаем к общению в определенной социальной ячейке общества. Стоит перейти в другую ячейку, становится видно, как сильно меняется стиль и манера восприятия людьми друг друга. Маленькие истории- это своего рода связь между двумя действительностями- существуют 'здесь' и 'за белыми стенами больничной ограды'. Задумавшись над новыми ощущениями, Арни невольно вздрогнул.
  Какими страшными показались ему первые минуты, проведённые в общей палате! В глазах каждого из пациентов застыла жизнь... Да, застыла, остановилась, замерла надолго. Голодные, с разорванным на мелкие клочки прошлым и изуродованным будущим, изувеченные души собраны здесь, за наглухо закрытыми на ключ дверями. И эти двери принадлежат даже не столько лечебному заведению, сколько обществу, которое их отвергло или предало. Они не могут отпереть тяжёлого железного засова- некоторые хотят войти, вернуться, но их уже не впустят эти двери, а они не понимают этого! Вот этот, профессор математического факультета МГУ, определённо существует здесь как следствие поворота чудовищной, поломанной судьбы. Его жена покончила самоубийством из-за любовника, и он хотел убить его, но сошёл с ума с горя и был привезён сюда для изоляции от общества. Здесь Математик был лишён возможности творить, как прочие. У него забрали его работы, потому что добрую часть своего времени он посвятил расчётам некой магической формулы Тота, которой он замыслил убить подлеца, из-за которого здесь оказался, на расстоянии, а врачи, изучившие его записи и несколько раз застававшие его за расчётами, посчитали, что подобное занятие приводит его в состояние крайнего расстройства и волнения, а потому поспешили лишить его всякой возможности изливать свою боль на бумаге.
  А вот сорокалетний импозантный мужчина, художник, чьи фантазии, воплощённые как в его полотнах, так и на бумаге в философских сочинениях, довели его до полного искажения восприятия существующей реальности, и он стал тихим сумасшедшим, а точнее просто конченым пессимистом, не верящим в собственное будущее.
  Чрезвычайно интересным собеседником оказался пожилой мужчина в очках, сидевший наиболее близко к Арни. Лицо у него показалось ему необычайно интеллектуальным. Как оказалось впоследствии, первое впечатление не обмануло его. Его знакомый оказался учёным. Арни слушал его историю и напрасно старался, страшась внутренне сведения попыток к успеху, уловить хоть тень одержимости или в его речи, или в его глазах. В отличие от всех остальных, он так и не смог назвать причины, по которой попал сюда. Но речи его были грамотны и рассудительны, а глаза - ясные и мудрые.
  Пациентов иногда выводили на оздоровительные прогулки в больничный сад. Со всех сторон огороженный высоким забором, этот печальный зелёный остров располагал к философии и размышлениям. Арни вместе с другими подопечными сидел на скамейке в тени деревьев и, устремляя взор ввысь, видел улетавшее далеко серо-голубое небо и ласковое сентябрьское солнце, которое заставляло думать о природе с теплотой. В такие минуты он ощущал присутствие Бога в наиболее правдоподобном его воплощении, в виде чистого, доброго света. В иные воплощения он не верил, ибо считал, что если бы треугольники выбрали себе Бога, он был бы с тремя сторонами. И вот, этот свет, бывший рядом с ним в минуты одиночества, казалось, потихоньку согревал его душу.
  
  Учёного, с которым Арни познакомился в первый день, звали Артур Фонзин. Вскоре Арни подружился с этим человеком. И в его обществе мучительное пребывание в социальной клетке казалось ему менее горьким. Однажды ему посчастливилось узнать его тайну. Фонзин, как оказалось, был наиболее опасным из всех пациентов. Его ум был способен генерировать гигантские размеры информации и решать самые сложные логические задачи. В принципе он был способен даже найти вполне выход из помещения, в котором находился. Причём как нелегальный, так и вполне законный и реальный. Однако он не делал этого по своим личным причинам.
  'Тут спокойно.- Он повернул своё окно к свету, и Арни показалось, что он смотрит куда-то вдаль.- Я хочу рассказать тебе одну тайну, мой юный друг. Пусть только всё сказанное останется между нами.'
  -Конечно.- Арни согласно кивнул.
  -Видишь ли, Арни, я мало рассказывал тебе о своём прошлом. Ранее я занимал кресло учёного в Ассамблее Учёных Академии Петрарки. Я слыл уважаемым человеком. Однако однажды чёрт дёрнул меня открыть формулу для одного средства, омолаживающего кожу... Я долго бредил этим изобретением, много лет тщательно подбирал ингредиенты. А когда формула была найдена, одна компания приобрела патент...
  - Вы продали патент?
  - Нет, молодой человек. Я не говорил, что я его продал. Но фирма приобрела патент. И вот теперь я здесь.
  Оба замолчали.
  - Но... Это же... Чудовищно.
  Арни смотрел на него широко открытыми глазами.
  - Да, чудовищно.
  - Неужели вы теперь сдадитесь? Вы говорите так...спокойно. Это же ваше, ваше изобретение. Ваше творение! Как же можно допустить, чтобы вы, совершенно нормальный человек, прозябали здесь и ровным счётом нечего не могли сделать!
  Фонзин повернулся к нему, нахмурившись.
  - А я не прозябаю. Вы думаете, я здесь отдыхал? Я всё это время составлял другую формулу. А так как я достаточно богат и влиятелен, то мои связи вытянут меня на волю, как только я этого захочу. Они же не отвалились, подобно атрофированным конечностям, от грубого вмешательства сторонней силы, пусть и более влиятельной. Дело бывает не только в качестве, но и количестве, друг мой, особенно когда дело касается связей и власти. Так вот, относительно скоро я выйду отсюда, и эта моя формула увидит свет. И поверьте мне, составленная на базе предыдущих расчётов и во много раз превосходящая её по успешности, да ещё при наличии моих чертежей в секретном месте, о котором негодяи, запихнувшие меня сюда, и не догадались, эта формула сотрёт их в порошок на месте!
  Арни почувствовал легкую зависть- сидевший возле него седеющий старик был полон энергии, словно мальчишка, и жаждал освобождения из этого заточенья, чтобы реализовать свою великую идею. О, у него была идея! У него было, ради чего жить. А что было у Арни, который оказался здесь не по своей воле и был оторван от своих несостоявшихся трудов и от жизни, в которой он и сам себе казался лишним... Но он всё же был безжалостно выдернут, вырван с корнем....от неё. Дни шли, а он всё вспоминал её образ, маленькой, милой, казавшейся теперь столь же далёкой, как прекрасные звёзды, утопавшие в тёмно-синем бархатном небосводе ночи, который теперь видел он довольно редко- и сквозь окаймлявшие стекло решётки...Голос профессора, прозвучавший довольно резко, пробудил его от дум:
  - Однако. Я не спросил, что случилось с вами, молодой человек? Я понимаю, что то, может, не моё дело, и я не вправе добиваться от вас рассказа, равного моему, однако всё же не могли бы вы удовлетворить любопытство старика?
  Арни печально поднял не него глаза и тут же отвёл взгляд. - Что ж, охотно. Только беда в том, что я и сам ничего не понимаю.
  - Быть может, вместе мы бы смогли разобраться.
  Если бы в ту минуту Арни вновь посмотрел не него, он увидел бы, как страшно выглядел в ту минуту профессор. Черты лица его сделались похожими на волчьи- нахмуренные брови и вытянувшиеся в ниточку губы его говорили о нечеловеческой решимости, он весь излучал спокойствие и в то же время от него исходила некая непередаваемая энергия, очи горели знанием, а вовсе не жаждой вопроса- он точно знал заранее ответ и был зол на этот ответ, а то и на весь мир.
  Арни тяжело вздохнул, собирая силы, чтобы ответить.
  - Моя беда и моё наказание в том, что я написал роман и полюбил девушку... Роман оказался неопубликованным, а девушка выходит замуж за моего друга.
  - О...- Фонзин положил ладонь не его плечо, и она показалась Арни горячей, почти обжигающей. - Но силою каких обстоятельств вы оказались здесь? Видите ли вы тут какую-нибудь скрытую логику?
  В голове Арни пронеслись эти три игравшие в его судьбе эпохальную роль, сделавшиеся зловещими, фигуры, одна за другой, связанные между собою бесчисленным числом маленьких цепочек зависимостей: Роман, Николай, Анна... Но где же и правда была сокрыта причина, почему он здесь? Профессор, однако, ожидал от него ответа.
  - Я здесь, вероятно, потому что меня погубили роман и любовь. Здесь я отгорожен от них решётками, подобно кролику в клетке, от львов снаружи.
  - Вы прячетесь.
  - Я прячусь.
  - Неужели так же, подобно романисту Преображенскому, вы находитесь здесь, выдумав себе участь, худшую, чем участь заключённого,- а вы знаете, что, обречённый на самоуничтожение собственной меланхолией, захватившей в плен его дух, пообещал он- никогда более не прикасаться к перу!
  - Он повернулся к сидевшему, отвернувшись к окну, романисту. - Преображенский!
  Плечи того чуть дрогнули, он повернулся и взглянул на собеседников печальными, как мягкий дым, глазами.
  - Скажите, вы скучаете по перу, Александр? Бывших писателей не бывает...
  Тот, помедлив, кивнул в ответ, бледный, задумчивый, поглощенный какою-то думой, и отвернулся от них снова. Фонзин хлопнул Арни по плечу и указал на шар луны, видный через прутья высокого окошка. - Луна, луна... Всегда одиночит всех, кто на нее подолгу смотрит... Так говорят. - Он вздохнул. - И вот, вы, писатель полнолуния, не испытываете за всё это никакого чувства вины... Вы о чём думаете в эти часы, когда разлучены вы со своею любимой? Как она переживает вашу разлуку и где сейчас ваш роман, который вы писали всю жизнь? Известно ли вам, что ничто не пропадает бесследно, совершеннейшим образом ничто...
  - К чему мне надеяться на чудеса?
  - Вы молоды, не утомлены тяжким грузом лет на ваших плечах, однако предпочитаете отсиживаться в тёмных сводах своей души, позабыв о том, ради чего живёте.
  - Да. Я молод, а чувствую себя, как старик. - он внезапно почувствовал, как горечью вливается в душу правда, звучавшая из уст собеседника и внезапно, впервые за длительное время, ощутил стыд и желание жить. - А вы? Что вы будете делать?
  Повисла напряжённая минута молчания. Арни стоял и смотрел на него, замерев от восхищения. Последние слова профессора были сказаны таким торжественным тоном, что Арни показалось, что они оба находятся в великолепном зале, своды которого наполнили овации.
  - Молодой человек. Чтобы выставить цвета граней кубика Рубика, не зная системы, требуется перепробовать до 432520032714489856000 комбинаций. Так вот, я - кубик Рубика.
  Лето сменилось осенью. Наступила череда длинных холодных дней и ночей. Небо теперь всегда было серым и низким, тяжёлые тучи бесконечно бороздили его, словно корабли океан, и временами лил на землю дождь, и тогда душа Арни наполнялась странной печалью, и вспоминалась ему фраза, которую иногда говорила ему тётя, когда начинался дождь: 'Это плачут на небе ангелы'.
  Никитин поморщился и нервно провёл пальцем по стеклу бутылки с лекарством, стоявшей на тумбочки. Она упала и разбилась вдребезги. Но никто не вошёл в палату, и Арни вернулся в позу, в которой он пребывал уже в течение получаса- он охватил голову руками и сидел, поджав ноги по-турецки, согнувшись над листком бумаги. Слова Фонзина просочились глубоко вовнутрь, до самого его сердца. Он хотел написать об этих людях, ведь именно сейчас он необыкновенно остро ощущал человеческую боль и видел мир совершенно иной, не знакомой прежде действительности, человек, ввергнутый в неё насильно, но принявший её добровольно. А те, кто должен был оказаться на страницах его нового творения, были ему теперь близки и понятны, ибо он сам волею рока разделил их печальную судьбу.
  Через час вновь прозвенел звонок. Должны были начаться лечебные процедуры, после чего пациенты следовали в специальную комнату, которую называли палатой отдыха. Рядом с Арни в палате отдыха расположился профессор. Он молча глядел, как пишет его сосед, и только изредка вопросительно поднимал на него глаза.
  - Мужики,- неожиданно сказал он.- Мужики, где спирт?
  - Кончился,- ответили мрачные соседи.
  - Спирт? А тут дают спирт?
  Арни удивлённо положил листок на тумбочку.
  - Одеколон,- шепнул профессор, озираясь на отворяющуюся дверь,- нам дают одеколон.
  В дверь вошёл высокий санитар и окинул взором сидевшую перед ним кучку людей. Взгляд его остановился на Никитине. Он спросил:
  - Ты Никитин?
  - Я.
  Санитар угрюмо взглянул на него и вышел из палаты. Писатель, который первый познакомился с Арни, озабоченно взглянул на дверь.
  - Что это он?- тихим голосом спросил профессор.
  - Извините,- прошептал Никитин,- извините, и всё же - вы сказали 'одеколон'?
  - Да. Санитарка приносит его нам за небольшую плату. Мы спрятали деньги в углу под батареей, но теперь и они кончились...
  В следующую минуту в палату вошли трое санитаров и заставили Никитина лечь. Ему сделали два укола в плечо, и он задремал. Когда он очнулся, то вдруг почувствовал сильную головную боль. Сознание помутнело, руки ослабели, голова была невыносимо тяжёлой. Через пять минут Никитина стало трясти. Его тошнило и мутило, он весь скорчился в углу кровати и не мог сказать ни слова. Его соседи были в недоумении. В конце концов они пришли к выводу, что это была профилактика, и готовили себя к подобной казни. Однако ничего подобного не случилось. Но на следующий день опять пришли врачи и повторили с ним эту процедуру. Арни в этот раз не чувствовал боли. Когда врачи ушли, он сделался страшным. Он стал ходить по боксу взад-вперёд и требовать, чтобы его вытащили. Он кричал, что ему плохо, звал на помощь, злился, а под конец сел в угол и заплакал. Он чувствовал, как какая-то болезнь пытается одолеть его. Однако у него вообще не было понятия о том, что с ним происходит. Мучительное чувство беспокойства сделалось его самым частым гостем. Арни на время был переведён в одиночную палату, где он всё время бродил и глядел сквозь решётки на лес и плакал, потому что для него началась череда ужасных дней. По ночам он видел кошмары, которые стали постепенно смешиваться с явью, а спокойное одиночество, к которому он привык на воле, здесь, в этой картонной коробке, именуемой палатой, показалось ему самым главным палачом.
  Очень нескоро к нему вернулось спокойствие. Для врачей, лечивших его, его выздоровление казалось невероятным. Когда в его крови во время анализов был найден вирус Б, им казалось, что конец Арни близок, однако страшная болезнь отступила. И вот, когда наконец Арни почувствовал себя лучше, его милосердно перевели обратно.
  Скоро настал тот день, когда Фонзина выписали как абсолютно здорового гражданина. Прощаясь, Фонзин долго и серьёзно смотрел на него.
  'Помни мою фразу насчёт Рубика, Арни. И жди. Скоро я смогу помочь тебе выйти отсюда.'
  Арни смотрел вслед уходящему учёному, пока тот не скрылся за углом белого больничного коридора. Потом какая-то пустота прорвалась в сердце. Он подошёл к небольшому окну и положил ладонь на белые решётки. Странные серебристые лучи солнечного света, струясь сквозь холодное стекло, тут же мягко обволокли ладонь, и когда Арни прищурился, ему показалось, что вокруг неё как будто бы светлая аура, и уже не рука, а волшебное видение было перед ним. И в ту же минуту произошло событие, которое заставило его отпрянуть от окна. По ту сторону стекла он увидел незнакомое лицо, что глядело на него с серьёзностью и печалью. Лицо то, он мог бы поклясться в тот момент, было самым прекрасным на свете. Оно принадлежало мужчине, совсем молодому. Брови и волосы его были подобно светлому нимбу взошедшего на небесный трон солнца, а причёска такова, что мягкие локоны вились по плечам, окаймляя бледное лицо с необычайно красивыми, правильными чертами. Широко открытые и оттого казавшиеся большими, то ли серые, то ли голубые глаза смотрели одновременно грустно и сурово. С удивленьем застыл напротив окна человек, заточённый в свою казавшуюся необыкновенно скучной темнице, наблюдая, как растворяется в наэлектризованном перед грозою воздухе возникший перед ним необычный образ.
   Бывшая усадьба Демидова с её пациентами- этот печальный мир впустил Арни, и он понял, что может писать, хочет писать- о ней и о тревожных событиях, наполнявших этот дом скорби с первого этажа и до башенки. Случайный посетитель не знал души этого здания. У больницы имени Кащенко действительно была душа- она жила везде, в её стенах, исторических заметках в книжных шкафах в подвале, в душах её пациентов. От одного из них Арни узнал об ужасной истории этого места. Он не мог не увековечить его в рукописи. Оказывается, во время войны фашисты, захватив Никольское, расстреляли 900 человек пациентов больницы - всех. Под помещением лечебницы были подземные ходы, тянувшиеся аж до Никольского, но их засыпали, чтобы не было побегов. А во время войны они ещё существовали, и по ним фашисты проникли на территорию бывшей усадьбы. Больные люди им были не нужны. Из захваченных должны были получиться лишь идеальные машины для выполнения работы, предоставляемой рабочему скоту. Поэтому фашисты избавлялись от 'недолюдей' безжалостно и хладнокровно, неуклонно следуя своей жестокой идеологии. Вильнов рассказал Арни, что был на братском кладбище у прудов. 'Я поначалу решил, что это немецкое кладбище, т.к. захоронение было с перегородками, имело вид сплошных прямоугольников, затопленных по весне водой...'
  От другого больного Арни вызнал, что не все ходы были уничтожены. В один из них пробиралась его сестра, историк. Он заплакал, вспоминая о ней, и процитировал Арни её заметку, слово в слово, которую он однажды прочитал в её личных записях об этом месте:
  'Я помню лето, солнце, ухоженный парк со старыми зданиями, елками, ротондой, где психи, судя по пачкам из-под азербайджанского чая, чифирили; и все такое красивое, загадочное и грустное, и мне 18 лет. И еще - то, что я услышала из галереи хода, находясь под одним из зданий больницы. Откуда-то сверху, из неизвестных мне помещений, доносился женский оперный голос, исполняющий песню "Соловей мой, соловей", вкладывая в него всю силу и боль, - откуда она, эта боль?'
  Рассказчик и слушатель замерли - гулким эхом отозвались в душе эти слова. У обоих на глазах навернулись слёзы, когда они подумали о свободе, о мире, существовавшем где-то далеко, вне этих унылых стен, вместивших чужую боль и ронявших теперь мрачные тени на зелёную траву в печальном парке.
  
  Глава ... 'Роман'
  
  Медленно текли дни, проведённые в пасти, поглотившей человека, точно и не было его на Земле... Арни видел беспокойные сны, от успокоительного забываясь надолго и потому практически не помня их.
  Арни проснулся в то утро весь в поту. Был предрассветный час, и сквозь зарешёченное окно просачивалась осветлённая темнота, точно небесный художник смешивал краски, чтобы получить мистический, нереальный цвет, и макал кисточку сначала в тёмно-синюю краску ночи, а затем в бело-розовую раннего утра. Случилось что-то странное. Арни помнил свой сон. А вместе с ним откуда-то из глубин памяти воскресли воспоминания о целой цепи сновидений, которые он видел на протяжении нескольких недель своего кошмара.
  Когда все сидели в общей столовой, его сосед за столом вызвал его на разговор.
  - Послушай, писатель... Я читал твои записи. Это гениально.
  Арни насторожился.
  - Я не писал за это время ничего, кроме одной сказки, которую обязательно опубликую в книжке для детей, если выйду отсюда. Сказка, возможно, не плоха, но я не думаю, что о ней можно сказать какие-либо слова восхищения.
  - Но я говорю не о ней. А о бумагах, которые ты ото всех прячешь. Чтобы они не нашли.- Ираклий осторожно вытянул палец, показывая в сторону врачей.- Сказка, полная твоих философских наблюдений.
  Арни, побледнев, глядел на него в упор. Тот продолжал.
  - О, это восхитительно. Сколько же литературы нужно было перелопатить, чтобы всё это как-то сложилось в логичную цепочку. Однако твой роман опасен, друг.
  - Как ты нашёл рукопись?
  - Ты сам неосмотрительно оставил листы на столике. Смотри, вот они, я засунул их в рукав.
  - В рукав! Тебя ведь могли проверить при входе!
  - Но не проверили ведь. Забери их скорее. Осторожнее.
  Его собеседник печально вздохнул. Беспокойство начало отступать. Была затронута струнка его души, которая минуту назад была натянута, готовая лопнуть - она замолчала, затронута эфирными пальцами лести.
  - Пожалуйста, никому не рассказывай о том, что я пишу.
  - Я обещаю. Я понимаю твоё волнение. Ещё бы. Если бы они нашли... они бы отняли. Списали бы всё на слишком бурную фантазию, нашли бы в строках, полных духовного смысла, что-то, что можно было бы подшить к твоему личному делу и списать на новые отклонения в сознании, вызванные болезнью.
   Лицо говорившего исказила боль. Арни замер, неожиданно начав понимать.
  - Да, да, они тоже сделали это со мной. Они забрали мои формулы...
  Очередной жуткий вздох вырвался из его груди. Оба замолчали, заметив на себе подозрительный взгляд санитара. По возвращении назад Арни, спрятавший работу у самой груди, почти бессознательно проговаривал про себя слова молитвы, ибо все его желания сейчас заключались в том лишь, чтобы его не остановили и не обыскали. Но рабочий персонал лечебного заведения особого режима был, как всегда, занят более насущными делами и отвлечён от медленно двигавшихся в свои боксы пациентов разговорами о кинозвёздах, прошедших собраниях и проверках квалификации, и изредка - о достижениях отечественных учёных в области лечения душевных болезней, вычитываемых усердными работниками медицины в научном журнале 'Здоровье'.
  
  Пока Арни шёл, неся в бокс свою драгоценную ношу, он думал о словах своего друга, сказанных ему за столом, и ещё об одной вещи, которая ранила его душу. Учёный, ещё один учёный... Неужели гениальность лучше всего смотрится в больничной рясе?
  Он переступил порог своего бокса и снова грустно покачал головой. Роман он осторожно положил в тумбочку возле больничной кровати. Закрывая ящик, он тихо пробормотал: 'Слишком смело даже для нашего атеистического общества. Тебе ещё повезло, что в век двадцатый церковь не столь могущественна, как два века назад. Тебе не могут предъявить обвинений в еретичестве или искажении общепринятых истин. Однако так ли уж правильно твоё суждение, имеешь ли ты право вводить в заблуждение других, кто, возможно, увлечётся твоей идеей...'
  Роман был опасен, социально опасен. Возможно, в этом было его очарование, подобное прелести изобретения Математика, ставшего ему товарищем в этом глубинном подземелье отчаяния. И тому очарованию было множество причин. Во-первых, главным героем был иноверец, человек другой религии. Арни принадлежал к тем немногим, верившим в Бога, когда как большинство здравомыслящих людей, находившихся от него теперь по ту сторону баррикады, полагали, что Бога нет. Но это возмутило бы ещё больше человеческое общество, если бы они изучили его рассуждения, полные неподдельного восхищения, о чужой религии и философии, пришедшей с Востока через книги, которые сжигались и подвергались всякого рода уничтожению во время своего длинного пути сюда. В центре романа был монах-буддист, Философ, всю жизнь искавший Шамбалу. И существа, наполнявшие роман, были совсем противны церкви и нигилистскому обществу, находившемуся за его пределами, ибо то были Падшие Ангелы и Дьявол, бесконечно ведший с монахом длинные и мудрые диалоги.
  Каждый раз, когда он возвращался к своему произведению, у Арни возникала мысль, являвшая собою горькую усмешку над самим собой: как же так, те благородные размышления о жизни и о первопричинах невзгод, заполнявших её, которые были бы бесценны в ушедшей эпохе бродячих философов и графоманов, теперь, в эпоху расцвета науки и всего человечества, вынуждены были гнить в темноте и, должно быть, никогда не увидеть света... А сам он в этом мире казался себе столь ничтожен, что и правда казалось, только вместе с трудящейся массой человек мог бы быть подобен звезде...
   Призрачный свет луны, появившейся на ночном небе, проник в комнату и озарил напряжённое лицо, склонённое над листами бумаги. Герои вновь оживали в сознании. Он возвращался туда, в тот мир, столь не связанный с этим. Он стоял там и слушал, наблюдал вместе со своим главным героем.
  Переливчатая мелодия цимбалы разносилась в воздухе, тревожа спавшие в облаках горные вершины. Философ стоял на коленях, любуясь высотой, внимая мелодии вольного ветра, носившегося в ущельях. Весь Путь он был рядом с ним, его невидимый спутник, и следил за каждым его шагам по узенькой горной тропе, терявшейся среди серых камней. Он не знал, сколько дней, неделей, месяцев прошло с тех пор, как он начал подниматься в горы. На этой высоте уже было тяжело дышать. Мало живого обитало на холодных седых склонах. Уже большой редкостью было увидеть быстрый силуэт опасливой серны или услышать вой одинокого хищника. Даже не видно было птиц айшатау, законных обитателей этих каменных джунглей.
  Мысли об истине, терзавшие его душу на протяжении многих лет внизу, теперь грозились пропасть в вечности, на территорию которой он дерзнул ступить, они замерзали вместе с его уставшим телом, покрываясь коркой изо льда и снега, он видел перед глазами только часть тропы, которую то и дело заслоняла от его глаз вьюга- часть тропы у самой линии горизонта, которую теперь он видел необыкновенно отчётливо.
  Именно здесь, на самой вершине горы Канлазыс, он встретил Дьявола. Дьявол шёл, проваливаясь в снег, подобно затерянному в бескрайней дали путнику, опираясь на походную палку. Его высокая тёмная фигура на фоне мистического многоспектрного сияния, одного из тех, что неожиданно появляются в горах, зависая в воздухе, на длительный промежуток времени, а потом пропадают, залитые золотыми лучами солнца, будоража воображение очевидца, превращала горную цепь в какое-то фантастическое царство, более похожего на фантастический мир.
  Когда Дьявол поравнялся с ним, они долго смотрели друг другу в глаза, изучая тайну, сокрытую в душе, которая могла бы быть видна только благодаря магии взгляда, который один способен был приоткрыть заглянувшему в неё тайный проход. Оба молчали, и их молчание сливалось с тысячей других молчаний, обитавших в заснеженной и хладной пустыне. Молчал врезавшийся в крутой выступ ветер, своим ударом поднявший в воздух миллионы белёсых крупиц снега, ранее серебряной шапкой лежавшего на горе, молчало холодных оттенков низкое небо, странной формы облака, лежавшие на нём, молчало блёклое солнце, молчала гора, молчали фантастические создания, оживавшие вместе с наступавшей магией вечера. Однако тишины как таковой не было. Каждое живое существо вело молчаливый диалог с другим. Дьявол и Философ стояли друг напротив друга и разговаривали о той Цели, что объединила обоих на узкой каменной тропе в причудливый вечер в Тибете.
  - Я знаю, зачем ты здесь. Чтобы сказать мне, что я слишком много размышлял о тайном смысле добра, и совсем забыл о зле. Я полагал, что я излечил от него своё сердце. На пути к Силе, которым я теперь следую, это, должно быть, было моею ошибкой.
  - Ты не прав, Философ. Я здесь не чтобы исправить твою ошибку. А чтобы исправить свою. Я следую туда, куда и ты, к Шамбале.
  - Скажи мне, ты, верно, всеведущ. Я прав, что иду к Шамбале, ибо Шамбала воистину существует?
  - Неужели полтора года, проведённые в Безмолвии, начали забирать у тебя постепенно твою цель, за которой ты следовал, опираясь, как я на посох, на свою веру? Да, Шамбала существует, и ты жалкий безумец, если, следуя Путём избранных, посмел задать этот вопрос хотя бы про себя, не вслух, в воздух, в небытие, которое пожрало бы его сию же секунду?
  - Я не задал вопроса потому, что вера моя ослабла, а дух мой был отравлен Белым Безмолвием, а потому, что хочу услышать от тебя, Дьявол, что Шамбала, вместилище верных Богу, существует, и я прав, что иду в этом направлении, этою дорогой, потому что если это так, то я, должно быть, заблудился, ибо странно мне, что ты следуешь туда же, куда и я, и не боишься держать свой путь к стране, хранящей тайны и великую мощь Силы Света, противостоящей тебя.
  - Ты неправ, Философ, размышляя о подобных вещах, ибо ты не знаешь их истиной природы, а если полагаешь ты найти ответы на мучащие тебя вопросы о бытии на Земле Священной, знай, что тебе следует хотя бы подготовиться, достойно пройти пятый круг Ваджраяны, как сказано в твоём учении. А для этого отчасти, а больше из-за своей, тайной, цели, я здесь - буду идти рядом с тобою и вести с тобою диалоги, готовя к тебе к познанию, которое надлежит вместить твоей душе, едва ты достигнешь места цели. - Но что неправильного я сказал о тебе? Разве мои мысли не верны? Хотя, возможно. Мои познания о тебе скудны, и твою душу, ровно как твою цель, я разгадать не в силах.
  - Мои слова, я надеюсь, способны разрушить твой миф. Ты ведь действительно мало задумывался о тьме, но это, правда, не было твоей ошибкой, ибо ты к ней не стремился. А если бы ты и задумался, то сознание твоё неправильно бы растолковало информацию, которая обитает в Космосе и зашифрована особым кодом, разгадывая который, человечество, допустив недочёты в самом начале, перепутали целую историю, сокрытую в ней. Итак, Философ. Я скажу тебе правду, которую не может раскрыть ни один миф, ибо мифы древни, а время движется, меняя события. Сила Света более не противостоит мне.
  - Как же так? Ведь ты, Люцифер, поднял Восстание Ангелов, и Бог наказал тебя, изгнав из рая.
  - Тысячу лет я томился, закованный в цепи и за этот срок пережил тысячи различных эмоций, которых ранее не ведал ни один ангел. Я злился и ненавидел, потом переживал и раскаивался, а затем наступили века, полные тоски и тьмы... Я потерял тогда друга, и это было ужаснейшим из моих наказаний. Он был ранен из-за меня. И я боюсь, что именно из-за этого тебе следует отнестись ко мне теперь с негодованием и злостью, подобно тысячам, винящим меня в своих горестях и прегрешениях.
  - Мне? Почему же мне следует винить тебя?
  - Потому что ты присутствовал тогда при Великом сражении за трон. Нам следует идти дальше, соблюдая молчание, Философ.
  Страшный грохот прозвучал в замерцавшем неожиданно небе. Огненное зарево залило всё вокруг, потонули в нём края облаков и тёмные фигуры крылатых призраков прошлого.
  И герои ушли куда-то вперёд по горной тропе, а Арни поднял упавшую настольную лампу, поставил обратно на тумбочку и поспешил спрятать исписанные листы под подушку, услышав торопливые шаги медсестры за дверью.
  Всю эту неделю он видел сны, много снов, о падении ангела, и все они были красочными и яркими, не похожими на ночные видения, и оттого они пугали его. Из них, однако, Арни сумел разобрать кое-какие отдельные логически важные для построения романа события, на базе которых, просыпаясь утром, он продолжал развивать своё сочинение, становившееся день ото дня его самой сокровенной фантазией. Человек- интересное существо. Лишённый света и тепла солнца в своём единственном убежище, недоступном диким зверям - в каменной промозглой пещере, он вызывает огонь, чтобы он грел его. Загнанный в угол хорошо построенными допросами со стороны обвинения адвокат вдруг воспламеняется блестящей идеей, исходящей от случайной оговорки свидетелей, и это ведёт дело к блестящему разрешению для обвиняемого. Человек верит в магию и боготворит науку. Но он так просто кидается из одной области в другую, ищет себя, находит, а потом остаётся недоволен найденным, и всё вместе являет собой картину блуждания по тоннелям, созданным великим замыслом Творца. Эти тоннели полны опасности, и каждой из них человек готов противостоять. Он всё время борется, выживает, как и все живые существа, населяющие эту Землю. И вот, замкнутый и запертый в четырёх стенах, уязвлённый, преданный, человек решает, что он сильнее обстоятельств. Разве роман, эта новая реальность, создаваемая им, не живое доказательство его победы?
  И вот этот человек у больничного столика, согнувшийся над парой листов бумаги. Нездоровая бледность ушла с его лица, глаза его горят, а сердце бьётся в учащённом ритме, ибо жизнь вновь входит в это измождённое тяготами тело! Он одухотворён, и вновь живёт его мечтательная душа.
  'В тот день мы, ангелы, вели долгую беседу о нашем недовольстве. Бог, которого все чтили видимым и невидимым, подобно Солнцу, сиял своей славою, которую все считали непоколебимой и незапятнанной. А тем временем люди, славившие Бога и, как и мы, следовавшие его учению, получили расположение Господне. Мы ощущали свою ничтожность и обиду, которая возросла и придала нам смелости, ведь мы обязаны были вечно служить Ему, а человечество было наделено тем главным преимуществом, о котором я скорбел более всего - у него была свобода. Мои друзья и братья говорили о том, что бессмертные Ангелы страшны людям, и люди преклоняются пред ними, как пред Божьими вестниками, однако мысль о том, что они, не обладая нашим могуществом и древностью, тем не менее больше властны над расположением Бога, слишком часто возвращалась ко мне, пока наконец я не озвучил то, что скопилось в сердце. И многие из тех, кого собрал я в Саду Эдема, откуда были изгнаны Адам и Ева, затерялись среди зелени, ибо устыдились моих слов и отголоска их в своих сердцах. Другие вслух согласились со мной, и только двое осудили меня. Один невнятно и тихо возразил мне, а второй, бывший мне самым хорошим другом, закричал на меня, и глас его был гулок, подобен рёву труб. Он сказал мне: 'Ты не думаешь о том, что если ты возмутишь сейчас Ангелов и они восстанут, то Бог покарает вас всех самой ужасной карою? Ты не думаешь о том, что среди твоего окружения есть друзья, которые пострадают от гордыни твоей?'
  А я отвечал: 'Нет. Я не желаю внимать тебе. Обида разрослась чёрной птицей в моём теле, и она клюёт моё сердце, причиняя мне боль. Я не утерплю и вновь заговорю с Ангелами.'
  Тогда мой друг отвернулся от меня и пошёл прочь, обещав прежде сразиться со мной на стороне Господа, если начнётся сражение. С такой грустью произносил он эти слова, что и мне стало невыносимо плохо. Однако я ничего ему не ответил, наблюдая, как он скрывается за зелёными деревьями, на которых спали среди причудливых листьев и фруктов ленивые имуану. И тогда я понял, что раз он верил, что я осуществлю свои намерения, то и те, кто внял моим словам, тоже осознали, что в рядах Ангелов должно произойти восстание.
  И потом, на следующий день, когда я вновь собрал Ангелов, я утверждал, что Всеобщий Отец не существует, что физическая гравитация и пространственная энергия неотъемлемы от самой вселенной и что Отец является мифом, придуманным Райскими Сынами, чтобы править вселенными от имени Отца. Я отрицал, что личность есть дар Всеобщего Отца. И, когда я почувствовал, что речам моим не верят, даже намекал на то, что завершители находятся в тайном сговоре с Райскими Сынами с целью ввести в обман всё творение, ибо они, возвращаясь во вселенные, ни разу ясно не изложили представление о действительной личности Отца, какой она видится в Раю. Я спекулировал поклонением, называя его невежеством. Я говорил: 'Слишком много времени и усилий затрачивается на столь тщательное обучение восходящих смертных принципам управления вселенной, - принципам, которые он считал безнравственными и необоснованными. Я возражаю против программы многовековой подготовки смертных пространства к некоей неведомой цели. А присутствие в Иерусеме корпуса завершителей - это хорошее доказательство того, что предназначение, к которому эти смертные готовились в течение многих веков, является полным вымыслом.'
  В небе постепенно разгоралась заря, рассеиваясь в перистых облаках розовыми и золотистыми цветами. Раннее утро плескалось в ручьях этого волшебного света, а тем временем в эти минуты должна была разгореться битва. И вот уже собирались войска, над чьими головами уже реяли знамёна. Эмблемой Люцифера стало белое знамя с одним красным кругом, в центре которого находился сплошной черный круг. Высокие и могучие воины стояли стройными рядами, но войска эти волновались и колыхались, как от дыхания ветра, а на лицах стоявших часто появлялась тень сомнения, когда они вглядывались друг в друга, ибо они всё ещё видели ужасной перспективу сражаться со своими братьями, но между тем каждый сознавал, насколько важен исход битвы, и потому принимал её неизбежность. Дракон стоял, опершись на меч, и вглядывался в свет, что он видел вокруг себя. На снежной лошади, что летела, поднимая кверху обрывки облаков из-под копыт, пронёсся вдоль рядов стражей добра Белый всадник. Дракон глядел на него, не отрываясь, ибо то был преданный им Бог. Проскакав вдоль всех своих воинов, всадник остановился прямо напротив Дракона, и слегка наклонил голову, приветствуя его. Люцифер ошеломлённо-стыдливо глядел на того, против которого должен был сразиться, и в ответ приветствовал его. Неуверенность жгла изнутри, но гордыня заставляла дух буйствовать и бороться с прежнею преданностью. Он твёрдо решил, что не отступится от сраженья. Пролетели несколько минут, показавшиеся ожидавшим сражения часами. И тут многие, не сговариваясь, повернули головы налево, к восходящему солнцу, что, пробиваясь через облачную завесу, начало переливаться разными цветами радуги. Это был знак к началу. Войска тяжело всколыхнулись, дрогнули, и раскатами загремели щиты и мечи, а ангельская кровь обагрила облака, и всё вокруг потемнело.
  'И произошла на небесах война; командующий Михаила со своими ангелами воевали против дракона (Люцифера и примкнувшего к нему Сатаны и изменников-князей), а дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли'. Эта 'война на небесах' не должна была быть физическим сражением, каким подобный конфликт может представляться на Урантии. На первых этапах борьбы Люцифер постоянно проповедовал свои взгляды в планетарном амфитеатре. Гавриил неустанно изобличал софистику мятежников в устроенной неподалеку резиденции. Различные находившиеся на сфере личности, у которых еще не сложилось определенного отношения, попеременно посещали эти дискуссии, пока не приходили к окончательному решению.'
  На небе давно засияла ночь тысячами небесных светил, кутая тёмно-синим плащом горные ущелья, полукольцом обрамлявшие город. На узкой площадке, где мерно покачивались воды озера, у самых берегов окрашенные в алый цвет крови разверзнувшейся час назад битвы, сидел Ангел, с ужасом глядя в своё отражение. Зеркальный двойник был обрамлён тёмными тенями, что со всех сторон сползались к нему, затмевая Его сияние, и облачён он был в тёмные одежды, крылья стали чёрными, а нимб погас и преобразился, очевидно, от сильного удара по нему мечом, в два параллельных столпа огненного сияния, создававших впечатление рогов на голове. Содрогнувшись, он закрыл глаза руками. Слёзы отчаяния текли у него из глаз. Ему сделалось страшно от этого непривычного, непонятного ощущения - он впервые за время своего существования в небесной рати Бога плакал. Солёная влага замочила полы его одеяния, и он увидел, что они всё ещё белы, так же, как и его крылья. Правда, сидел он среди множества своих собственных перьев, которые осыпались от ранений.
  Жгучий ветер нещадно бил ему в лицо, пока дрожали его плечи. Неожиданно громкий глас прогремел в небесах, отразившись со всех сторон эхом в скалах ущелья:
  'Отныне изгоняетесь вы с неба из числа Добрых Ангелов, так как обратились вы ко злу, и будете жить вы, падшие ангелы, на земле, и всегда помнить битву, обагрившую кровью сие ущелье, и может быть, раскаяние, посещающее сердца, будет пульсировать и в вас тоже, но всегда вы будете олицетворением Зла, так как грех ваш самый страшный, ибо вы обратились против Бога своего'.
  И Ангел обратил свой лик к небу и увидел, что повсюду в облаках парят его небесные братья, с нескончаемой печалью глядя вниз, на него, стоящего возле озера, вокруг которого лежали мёртвые и где теперь на голых камнях собирались раненые повстанцы.'
  
  Долго они шли, соблюдая полное молчание. Философ с удивлением и беспокойством рассматривал высокую прямую фигуру шедшего впереди человека.
  Неожиданно, бросив взгляд на тени на камнях, Философ заметил выдолбленные в них причудливые фигуры и различил высоко над ними колонны. Радостный крик вырвался у него из груди:
   - Смотри, вот Храм, выдолбленный в скалах!
  - Не думаю, что это место, что ищем мы. Я хорошо знаю сей храм. Это крепость-монастырь, сокрытый от людей и ангелов света. Здесь заключены Тёмные Ангелы. Сюда поднимался однажды Соломон, обучившийся у них тайному познанию, и один Бог знает, сколько горя ему пришлось вынести вперемешку с его заветной радостью справедливого и доброго правления.
  - Наверное, знает не один Бог.
  Дьявол усмехнулся, и лик его сделался загадочен.
  - Наверное...
  Дьявол и Философ остановились напротив выступа в скале, являвшего собой одну из девяти ступеней, ведших к храму. Любопытство овладевало душой Философа всё сильнее, когда он увидел, как из храма к ним спускаются три человека в длинных одеждах. Поравнявшись с путниками, они слегка поклонились стоявшему поодаль Дьяволу. Тот ответил им кивком.
  Философ заглянул им в глаза. Темные и исполненные жаждой мести, они глядели грозно на их лицах, измождённых неведомым вечным наказанием, на лицах, на которых был след кроткой покорности своей участи и стоявшему позади него. Он хотел заговорить с ними, но Дьявол увидел это и остановил его.
  - На их устах печать безмолвия. Они не могут рассказать тебе, они могут показать, если ты захочешь.
  - Да... Я бы хотел узнать об их судьбе и об этом храме, спрятанном в скалах. Эти люди (он вновь посмотрел на стоявших перед ним и жалкие обрубки крыльев на их спинах) очень несчастны, верно.
  Если бы Философ обернулся на Дьявола, замершего на шаг позади него, он бы заметил, как тень тоски, подобно огромной чёрной птице, опустилась на его лицо.
  - Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч. О, если бы ты был холоден или горяч! Что ж, теперь спроси у них сам то, что хочешь знать.
  Философ бросил взгляд на голубое небо над страшным обрывом, который образовывала расщелина в скале, на которой они стояли, и обратился к Падшим Ангелам.
  - Расскажите мне, несчастные Ангелы, что за бремя возложено на ваши плечи. Поведайте о вашей страшной печали, и может быть, если найду я Храм Скрижали в горах, я попрошу за вас, если вам больше невмоготу её терпеть.
  Один из них кивнул, двое других подошли к нему и подхватили его с двух сторон под локти, увлекая за собой к храму. И несмотря на то, что подъём к нему казался очень крутым и длинным, ему показалось, что они достигли его без усилий и за долю секунды. Входя в великолепную арку, служившую храму входом, Философ оглянулся назад. Внизу у самого края обрыва на камне сидел, подпёрши подбородок рукою, и смотрел в бесконечную даль задумчивый Дьявол.
  Сделав шаг вглубь храма, он подивился тому, что увидел глазами своими. Пространство изменило все свои свойства, известные физике - внутри небольшого сооружения располагался целый каменный город. Яркий солнечный свет, неожиданно брызнувший в глаза, заставил его сощуриться. Поднеся руку ко лбу, защищаясь от слепящих лучей, он пригляделся. Город древний, как мир, испещрённый узкими улочками, раскинулся на большое расстояние вокруг. Это был Ершалаим седьмого года до эры венценосного водолея, город, оставленный им ради истины, которую он чаял найти далеко в горах, и которая оставалась всё это время там.
  Посмотрев вверх, он понял, что вовсе не солнце ослепило его. Над ним алым пламенем горело казавшееся бездонным небо. Жадное пламя тысячи солнц, казалось, объяло его. Сонмы ангелов сражались над его головой. В воздухе стоял стон, плач и шум крыльев.
  Звёзды не сияли этой ночью над Ершалаимом.
  Тяжкий вздох вырвался у Философа из груди, когда сверху недалеко от него упал меч, и тяжело рухнуло тело раненого Ангела. Он подбежал к нему, чтобы помочь, однако схватил руками воздух. И тут он вздрогнул, ибо у павшего было лицо, которое он видел в много раз прежде, когда смотрел в зеркало у себя в домике много тысяч километров назад по дороге, приведшей его сюда. Подошедшие сзади провожатые покачали головой и, не давая более стоять неподвижно в гуще сражения, увели его прочь. Идя с ними, он поминутно оглядывался на лежавшего в пыли и крови. Ужас от увиденного окутал душу, и Философ задумался о словах, сказанных Дьяволом, в которые он вначале не решался поверить. Странно, но он действительно почувствовал к нему изначально симпатию, но поверить в то, что она была продиктована не его хитростью и обаянием, которое должно было моментально располагать к себе искушаемых, а многими веками дружбы, было невероятно тяжело. Четверо скитальцев прошли долгий путь по каменной дороге, и он уже начал уставать, когда один из молчаливых спутников неожиданно положил ему руку на плечо и указал куда-то вдаль. Философ прищурился и разглядел вдали странное свечение, исходившее из-за чёрных остроконечных скал.
  'Так значит, он там... Наш путь к Храму Священной Скрижали ведёт через эти скалы... Скалы, опоясывающие Пустыню Дьявола. Как же ранее я не мог догадаться!'
  Он хотел было повернуться и попрощаться с Ангелами, когда обнаружил возле себя Люцифера, закинувшего за плечи дорожные сумки и уже готового продолжить путь. Философ огляделся. Совершенно переменился вокруг пейзаж. Горы из серых стали коричневыми, а небо серым и глубоким, как воды озера.
   'Ты узрел, что хотел увидеть?'
   'Да.'
  'Что ж, тогда прощай, Философ.'
  'Но ты ведь тоже направляешься в Шамбалу?'
  'Дальше я должен идти один. Я увидел, что сердце твоё исполнено желанием мне помочь. А я к этому не привык. Боюсь, я не могу более находиться в твоём обществе. Слишком велика моя тоска по родине...'
  'Мы увидимся когда-нибудь?'
  'Это сложнейший из вопросов.'
  Философ, склонив голову чуть набок, улыбнулся ему. 'Но ты знаешь ответ, не так ли?'
  'Когда-нибудь ты найдёшь меня, последовав за звездой, заходящей за линию горизонта.'
  
  Прошло много времени, прежде чем Арни вышел на свободу из страшной темницы души и тела. Его вызволил Профессор, приложив к его освобождению немало усилий и, видимо, денег. О последнем он ничего не сказал своему другу. Встретившись, они пожали друг другу руки, и Арни впервые глубоко, полной грудью вдохнул этот забытый запах- запах свободы, запах весны, которая теперь только начала своё магическое шествие по тропам любимого и ненавистного в то же время города, оживляя шаг за шагом спящую под чарами долгой колыбельной зимы природу.
  
  Анна ждала его звонка. Но ничего не было. Ни весточки от Арни, улетевшего от неё в новую, хорошую жизнь, перенесённого в какую-то сказку лучами славы. О, Фортуна, эта изменчивая богиня! Она всем сердцем ощущала, что влюбилась в него. Однако оказалось, этот молодой человек был предназначен не ей, а Фортуне. Анна с досадой подпёрла щёку рукой, помешивая кофе в белой чашечке. С другой стороны, как же это она могла предаваться мечтам об Арни, когда рядом с ней был достойный мужчина, предлагавший ей своё сильное мужское плечо для защиты, обещавший уйти из творчества, устроиться на фирму отца, чтобы обеспечить ей достойное существование.
  Печальный вой собаки за окном нарушил тишину ночи. Погасла свеча, напоминая об ушедшем давно друге, и луна за окном осветила пустую дорогу. Анна стояла, опираясь на подоконник рукою, кутаясь в длинный клетчатый плед. Лицо её было необычайно бледно и печально. Её терзало беспокойство, и ещё одна непрошенная гостья- неизвестность подкрадывалась и обнимала её холодными руками. Ничего не было известно о судьбе любимого, кроме достаточно поверхностной информацией, предоставленной ей Николаем. Внезапно стало на сердце так холодно и одиноко.
  
  Она не помнила, как оказалась на улице. Видимо, невмоготу было столько времени сидеть и глушить грусть в бокале вина, остатки которого Анна нашла в холодильнике, мечтая об упущенном счастье. Ночь, холодная и чёрная, с оранжевой луною на челе и бесконечным рядом зловещих фонарей, опустилась на город. Вампир неторопливо мерил шагами мостовую. Развевался за спиною длинный плащ; иссиня-чёрные, как вороново крыло, волосы, трепал пронизывающий ветер. Лицо его, бледное, словно мрамор, скованное в неподвижной маске, лишённой эмоции, представлялось единственным белым, пугающим пятном на фоне общей черноты. Оно неумолимо приближалось. Анна узнала его; в виски ударило знакомое чувство ужаса, смешанного с какой-то странной, пьянящей радостью, и она ощутила, что не может двигаться, что она застыла, расширившимися зрачками наблюдая, как идёт прямо к ней тёмная высокая фигура. 'Привет. Я искал тебя',- она слышит бархатистый, тёплый голос, и встречается взглядом с его, цвета мёда, глазами. Он протянул ей руку в перчатке, и она тут же испытала желание подать ему свою. Но он лишь слегка касается её кончиками пальцев, густым седым туманом растворяясь во тьме, создавая вокруг неё клубящийся дымом круг. Она закричала; не в силах совладать с противоречивыми чувствами, она стала искать его... и проснулась.
  Это был всего лишь сон, сладкая и страшная одновременно мечта. Он всегда приходит так, молчаливым, пугающим незнакомцем, и в конце исчезает, и она не успевает его найти.
  Рукою она вцепилась в подушку, а через распахнувшуюся дверь балкона, заставляя колыхаться газовые занавески, влетел ледяной ветер.
  
   Время- плохой, нечестный доктор. Память нельзя отнять вовсе, она всё равно хранит в себе знакомые очертания. Так ли это?.. Неведом однозначный ответ. Однако, прошёл долгий, безрадостный год. Испытание за испытанием обрушивались на девушку, одиночество пугало её, нужда грозила ей сухим старушечьим кулаком. И вот, 20 декабря 19.. года Анна согласилась выйти за Колю замуж.
  
  Осенние вечера тоскливо одиноки. Сидя в одиночестве дома и ожидая мужа с работы, Анна, вернувшаяся из театра раньше, долго смотрела в окно и наблюдала, как льют слёзы осенние ангелы в свинцовых тучах и мчатся по мокрому асфальту люди в чёрных пальто с зонтиками. Анна вздохнула и подошла к книжному шкафу. Как-то необыкновенно скучно протекала её жизнь здесь, за пределами родных сцен театра, где она была Маргаритой и Катариной- теми девушками, которыми она всегда восхищалась, частица характера которых, необыкновенно важная для их образа, была похоронена в её душе с её замужеством, о котором ей в последнее время всё чаще думалось с тоской. С пыльной полки она достала толстый фотоальбом. Вот они, свадебные фотографии. Анна покачала головой, глядя на одну из них. Она решила прочесть вслух свои ассоциации, вспомнив, как её учили на одном из театральных тренингов в студии дознаваться до сущности чего-то, что человек старается увидеть с той стороны, с которой он никогда это не видел. Для этого надо посмотреть на это что-то новыми глазами, как будто в первый раз. Анна откашлялась и драматическим голосом начала: 'Итак. Сцена в церкви. Витражи. Белое платье. У невесты несчастливое лицо. А рядом с нею- высокий, красивый человек, застывший с напряжённым, но отстранённым видом, мысли которого- в чужом, другом мире.' Чуть шокированная собственными словами, Анна сделала паузу и продолжила. 'Вывод. Скорее всего, разыгрывается спектакль. А актёры не уделяют должного внимания роли.'
  Усмехнувшись, девушка закрыла альбом и поставила его на полку. Он никак не входил в промежуток между книгами, и ей пришлось вытащить пару книг сбоку. Неожиданно какой-то белый предмет выскользнул с полки и, покачнувшись в воздухе, плавно упал на пол. Это был конверт, исписанный вдоль и поперёк непонятными цифрами.
  
  Негромко и чётко в вечернем полумраке тикали старинные часы. Одинокий светильник освещал маленькую фигуру женщины, склонившейся над столом. Перед нею лежало его письмо, адресованное мужу. Написано оно было, к её огромному удивлению, его же рукою. Он обращался к самому себе! Поистине удивительный способ вести дневник. Охваченная любопытством, Анна поудобнее устроилась на диване. Движимая древним инстинктом Пандоры, она с жадностью изучала исписанные листы, оправдывая такой поступок достаточно простым и весомым аргументом: Мы- два близких человека, живущие рядом друг с другом долгое время. Или нет. Если быть честной самой с собою, не совсем близких. У нас с ним слишком мало общего. Между нами с каждым днём разверзается пропасть. Пасть её подобна оскалу голодного хищника. Что если она способна поглотить всё то хорошее, что у меня осталось в душе по отношению к этому человеку? Почему бы не попытаться понять его, пока ещё не стало слишком поздно для обоих?
  Два противоречивых чувства: одно- подспудное желание спасти семью, другое- неясное пока, но ощутимое желание вырваться из какой-то неведомой сети- толкнули её на поиск среди корявых строк истинной души знакомого человека.
  'Я никогда ничего не знал о любви. Даже когда мне преподнесли её на блюдечке, мою драгоценную любовь, которую я должен был лелеять в себе, я предпочёл затоптать её, руководствуясь бессовестнейшим желанием из всех- уничтожить другого человека. Уничтожить моего врага.
  Сегодня был очень знаменательный день. Я женился! Судьба иронична- девушка, которую я назвал своей женой- Анна. Это очень хорошая девушка, и я, верно, должен быть счастлив с ней. Дело в том, что её так сильно любит Арни, что, если честно, я до сих пор не до конца уверен - мое желание жениться на ней связано с моими чувствами или с желанием сделать ему больно - что здесь сильнее?'
  Следующая бумажка была датирована намного позднее.
  'Все, все, все в этом мире играют свои роли. Даже я, даже ты. Я слишком долго играл роль хорошего друга, теперь у меня новая роль- роль мужа Анны, девушки, которую безумно любит Арни. Ты играешь против меня, когда пишешь сейчас новый роман в своей проклятой камере! Ты никогда, ты слышишь, никогда не сможешь стать кем-то, если Я этого не захочу. Мне интересно наблюдать себя в роли человека, обладающего могуществом и силой, и пускай я буду отрицательный герой в этой истории. Моя жена знает- она ведь играет в театре- что отрицательные роли- самые соблазнительные!'
  Вытирая слёзы, Анна читала дальше. Она внезапно поняла своё маленькое значение в этом маленьком искусственном мирке, называемом семьёй, и впервые порадовалась, что у них с Николаем нет детей.
  'Моя жёнушка целыми днями пропадает в театре. Там, я знаю, протекает вся её жизнь. Что же, я, как хороший муж, дам ей насладиться этой свободой. Она терпелива ко мне- привыкла, что я не могу одарить её чувственным взглядом или признанием в любви. Любовь! А есть она?! Я не встречал в своей жизни ответной любви! Никогда! Я стучался, как неприкаянный скиталец, во все двери, и повсюду натыкался на суровый ответ на мой вопрос. Мои чувства никогда не могут быть приняты тем, кому я не могу и помыслить возложить на алтарь сердце, хотя мысленно я понимаю, что... что... (далее предложение было несколько раз зачёркнуто жирными линиями, и разобрать слова было совершеннейшим образом невозможно) Почему! Почему она настолько жестока, эта любовь...
  Мои друзья снова пригласили меня на Вирдизсонские ночи, забыться на время. Что ж, обязательно. Как хорошо, когда семья не построена на любви и доверии...
  Боже, что я пишу? Ведь у меня могла бы быть другая семья, другая жизнь. У меня могла бы быть любовь.'
  Анна сложила письма в конверт и убрала их на место. Потрясение сменилось абсолютной апатией, и она ушла готовить рис на кухню.
  'У меня тоже...- в сознании прозвучали достаточно чёткие слова,- у меня тоже могла бы быть любовь.'
  Анна перенеслась мыслями в своё прошлое. Как много было пропущено её прекрасных моментов, как много потеряла она истинной любви. Даже само понятие её стёрлось. Как могла она быть столь неосторожна? Как могла упустить то, что было ей дорого?
  С болью в сердце возвращалась она к старинным воспоминаниям о давно ушедших любимых людях. Она вспомнила, как когда-то в детстве она слышала от бабушки легенду о двух любящих сердцах. Где-то далеко, над Вселенной, находится Единая Душа Мира, к которой стремятся все души мира. С момента создания у каждой души на свете есть родственная, похожая на неё, спутница. Вначале души находятся вместе, но когда они входят в этом мир, их разлучают, и они начинают искать того, с кем им было предназначено быть вместе. И тут, словно бы в насмешку над её длинными ночами, полными размышлений, воспоминаний и отчаяния, над стремлением забыть и разочарованием от тщетности собственных усилий, печальным отголоском пронёсся в памяти образ Арни...
  'Но кто же та, кого он любит? И - Боже- какой ужасный он человек. С чудовищно хорошим талантом к лирической прозе...'- первые слова его личных записей пронеслись в голове, подобные горькой ухмылке грозы за окном, разрезавшей небо словно в тон давней боли, пронзившей её сердце: ' я никогда ничего не знал о любви'. Как мог он, зная о глубоком чувстве друга, так ранить его? И, Боже, он написал, что истинно желал этого. Он хотел заставить Арни страдать!
  О, где он теперь, утраченный друг? Она до сих пор ничего о нём не знает, а ведь Бог свидетель, она пыталась узнать...
  Часы уже показывали десять. Анна устроилась в кресле, ожидая припозднившегося мужа. На душе у неё было невыносимо горько, а в глубине души зародилось странное подозрение, что Коля причинил Арни не только описанное в найденном ей тайнике страдание.
  Волною прибило к берегу мира, в котором жила Анна, радуясь его спокойной безжизненности, лучшие её воспоминания, и тотчас ожили те переживания, которые она долгое время заглушала в своём сердце. И она наконец решилась их впустить, зажигая слабой рукою свечу, чей слабый огонёк мечтал, как и его собратья, стать большим пламенем, обволакивающим жаром и фантастическими цветами всё, что лежит к нему ближе всего. Её жалкое настоящее было брошено ему в жертву, чтобы оно, поднявшись до небес, в один миг пожрало всё иллюзорное и ненастоящее.
  В этот полдень она получила развод. Она шла по улице - гордо раздавался стук её каблучков по асфальту, а навстречу ей сияло яркое солнце. Она была свободна. Наконец свободна от своих иллюзий, и достаточно обеспечена, чтобы встать на ноги - у неё оказался очень хороший адвокат, работа которого оказалась лучше дорогого адвоката Коли. Девушка подошла к мосту и посмотрела, как отражаются в воде дома и плакаты. Свобода окрыляла, она же пугала, потому что было так непривычно, странно, потеряв то, что Анна раньше считала в порядке вещей принадлежащим ей, и отказавшись от надуманного счастья, вновь начать жизнь сначала.
  
  Наступила вечер третьей пятницы, следовавшей за Джюрджево, день встречи литераторов в кафе Трезубец. Событие это было действительно необычайно важным для узкого круга посвящённых. Арни был приглашён в кафе старым литератором- своим другом. Дела его были на самом деле чрезвычайно плохи: Фетисов медленно умирал, ибо была у него тяжёлая болезнь. Они с Арни были очень дружны, и тот, несмотря на то, что Арни не принимали в кругах литераторов по причинам, которые, как ему было известно, однако базировавшихся большею частью на слухах и догадках, связанным с нелюбезным отношением к последнему одного из высокопоставленных коллег, не мог допустить отсутствия Арни на праздновании, тем более что имелся для собрания ещё один отличный повод- новая его публикация, возможно, со вздохом замечал он, последняя. Арни сидел в обществе людей, ранее знавших его, не очень хорошо, однако всё же принимавших его с большей любезностью ранее, и чувствовал себя неприятно.
  Разговор шёл самый оживлённый, многие уже начали шутить. Принимал некоторое участие и Фетисов. Дверь кафе открывалась и закрывалась, пуская посетителей. Именно на неё направил свой мрачный взгляд Арни- в неё вошёл, здоровый и богато одетый, его враг. Литераторы обрадовано начали его приветствовать.
  - Как вы поживаете?
  - Спасибо, неплохо. - Он внимательно изучал сидевшего в позе готового к прыжку хищника Арни. Бедный молодой человек! Он пришёл сюда, в место, с которого начиналась его писательская карьера, с какой целью? Зачем позволил привести себя сюда, что он здесь хотел понять для себя? Разве не ясно было, что он навсегда останется за дверями, что его никогда более не впустят, Дома Литераторов? Разве не понятно было изначально, что в кафе, в котором ранее он вместе с коллегами отмечал некоторые важные праздники, теперь он чужой? И уж конечно, неужели никак не ожидал он увидеть здесь своего врага, блестящего и румяного Колю?
  - Скажите, Николай Дмитриевич. Как поживает Анна?
  - Прекрасно. Может быть, Арни Михайлович сумеет ответить на данный вопрос лучше меня.
  Не заметив удивления в глазах последнего, он продолжил. - Дело в том, любезные друзья, что Анна Матвеевна оказалась совсем не таковой, за которую я её принимал, и предпочла объятия другого преданному ей сердцу. Потому я должен переживать сейчас жестокую личную трагедию.
  На лицах собравшихся появились сочувственные гримасы. Коля, однако, продолжал.
  - Но я повторяю, должен переживать. Но истинная её личина, а также предпочтения- он кивнул в сторону Арни,- сумели нанести удар лишь моему самолюбию.
  - Себялюбию. Ты говоришь фальшиво. И не в твою пользу идёт то, что ты говоришь гадкие вещи о человеке за его спиной.- Арни резко поднялся, глядя на него с нескрываемой злобой.
  - Как же можно говорить такое человеку, который, мало того, что не уважаем настолько, чтобы вести себя почти по-домашнему на собрании, где присутствует столько людей глубоко уважаемых, однако сидит здесь с вами за одним столом- и никто не упоминает о его прошлом!- Николай поднял указательный палец кверху- повёл себя как разлучник. Анна ведь всегда была хорошей женою. Если бы не он...
  Арни почувствовал, как взметнулся ввысь, вырываясь из его груди, обжигающий жар. Покрытый иглами зверь ревности и обиды завыл в его сердце. Размахнувшись, он ударил обидчика в лицо. Меж ними завязалась драка. Их попытались было разнять, однако Фетисов властным жестом велел прекратить попытки, так как он считал, что бой честный.
  Два юных литератора, которые первыми бросились к дерущимся, попробовали возразить ему.
  - Вы же цивилизованный человек, вы должны помочь!
  - А в ваше время, скажите, тоже все вопросы решались кулаками?
  Однако старый писатель упёр кулака свои в боки и сказал: А в ваше время смелость и кулаки годятся только для борьбы за справочку для военкомата?
  Все сдавленно замолчали, наблюдая за ходом 'честного боя'. Вначале побеждал Арни. Он несколько раз очень умело заехал врагу в нос, отчего, как уверяли после невольные зрители, нос должен был сильно деформироваться или даже быть сломан. Однако под конец оба противника устали. Рукопашная становилась всё более вялой. Единственно, оба поскользнулись на чём-то скользком (неизвестно ведь, что только может быть разлито на полу московских кафе), и почти одновременно полетели вниз. При падении Николаю удалось упасть счастливее противника, на точку, в народе именуемой пятой, и когда они поднимались снова в вертикальное положение, он не пожелал дать Арни возможности встать и, схватив со стола поднос, неожиданно со всего маха ударил его по макушке. Арни, пошатнувшись, упал и пребольно ударился о деревянную ножку стула. Из раны на голове немедленно пошла кровь. Несколько дам, вскрикнув, бросились к нему. В глазах его был туман, и он не вполне ясно видел лица. Николай теперь стоял в тесном круге. Зрители происшествия перешёптывались и неодобрительно качали головами. Николай не пожелал дожидаться развязки и, бросив полный лютого презрения взгляд на недовольных литераторов, демонстративно сплюнул и быстрыми шагами направился к выходу. К поверженному наземь Арни подошёл старый знакомый и предложил ему свою помощь. Раненый тяжело опёрся на протянутую руку и, поблагодарив его, на вопрос о надобности проводить его к врачу, ответил:
  - Я чувствую себя нормально. Полагаю, никакой опасности от раны нет. Я просто сейчас пойду в туалет умыться.
  Тот не стал его удерживать и жестом попросил образовавшуюся толпу расступиться.
  В ресторанной туалетной комнате мигала лампочка. Очевидно, была какая-то неисправность со светом. Арни подошёл к рукомойнику с надписью 'ремонт', не заметя таблички, посмотрел на своё отражение в зеркале и повернул ручку. Полилась жидкая струя воды. Он повернул сильнее, но почувствовал, что помеха находится в самом кране. Нащупал некую форму в кране. Вытащил. Это оказался крест.
  Неожиданный грохот раздался с той стороны улицы, к которой примыкал туалет. Там была ещё одна, запасная, дверь. Арни выскользнул из кафе и бросился к рушащейся сверху груде досок, от которой шарахнулись прохожие. Под обломками кто-то был. Арни осторожно, уклонившись от деревяшки, чуть не придавившей ему плечо, вытащил незнакомца из-под двух утыканных гвоздями досок. Поводом для удивления послужило то, что доски не желали разъединяться и вмести изображали крест.
  Он с любопытством вгляделся в спасённого. Встреченный в ту ночь писателем человек обладал воистину экзотическою внешностью даже для нашего привыкшего ко всевозможным сплетениям стилей века ума. У того было мертвенно-бледное, как будто вылепленное из мрамора, лицо итальянского типа, он был худого телосложения и высокого роста, и видом своим напоминал пришельца с другого света, но при этом находясь с ним рядом, Арни к удивлению своему заметил неожиданную симпатию к этому человеку. Горделивая осанка и жесты его внушали лёгкий трепет, высокий лоб говорил о большом уме. Арни перевёл взгляд на его руки. Кружевные манжеты, выпадавшие из-под бархатного золотого камзола до колена, одетого поверх рубашки и модных брюк, скрывали шрамы на обеих поверхностях ладони. Подсказкою к роду его деятельности могли, возможно, служить его длинные гибкие пальцы, создававшие впечатление, что он был музыкант. Через плечо у незнакомца был наброшен плащ, изрядно испачкавшийся во время падения балок. При виде него Арни вспомнилось старое его стихотворение, написанное когда-то давно перед самым началом сочинения рокового романа- о незнакомце, встреченном странником в холодную ночь во время бури 'И увидал издалека он дряхлый плащ Еретика...'
  При взгляде на лицо его нельзя было сказать, стар он или молод. Сурово опустились над очами его брови, и оттого он казался задумчив, словно пленён некоей мыслью, лишающей его покоя, не дающей чертам лица разгладиться. Волосы его, волнистые и немного длинные у висков, цвета крыла ворона, с несколькими серебристыми прядями, опускались на лоб и бакенбарды, делая его похожим на мага-звездочёта времён Короля Артура или же поэта времён Артюра Рембо.
  Но более всего поражали его глаза. Слегка оттенённые длинными чёрными ресницами, они словно прожигали душу, когда он смотрел. Один глаз у незнакомца был добрый, и когда они начали разговор, Арни поймал себя на мысли, что смотрит именно в него, а другой был злой, и в нём скользила хитрость, коварство и странная, тревожащая пустота.
  Через минуту в воздухе, пронизанном напряженьем, прозвучал его бархатный баритон:
  'С вами всё в порядке?'
  'О, благодарю вас. Несомненно. Вы оказались, прямо так скажем, в нужном месте в нужную минуту.'
  Арни не заметил, что незнакомец ухмыльнулся, когда произносил эти слова. Наконец тот поднялся во весь свой громадный рост, отряхнулся и, приветливо улыбаясь, протянул ему руку.
  'Разрешите представиться. Я Мирчовис.'
  'Арнольд. Очень приятно.'
  'Вы хотите вернуться в ресторанчик, я вас задерживаю?'
  'О, нет, нет, нисколько. Я думал, по правде сказать, ехать домой.'
  'А может, не возвратитесь домой вот так, сразу? А лучше посидим немного в старом итальянском ресторанчике двумя кварталами дальше по улице Победы и поболтаем за жизнь?'- не желал отпускать его Мирчовис.
  'А там недорого?'
  'Для вас- нет. Вы спасли мою самую дорогую драгоценность- здоровье, которым я ох как дорожу.'
  'Давайте',- согласился Арни. Он был не против поговорить сейчас с кем-нибудь. Не то чтобы он желал и был готов излить кому-нибудь душу в этот момент, он просто хотел именно того, что предложил Мирчовис- посидеть в этом ресторанчике, возможно, ощутить себя находящимся вдали от усталости, которой наградила его немилосердная жизнь, за зеркальной стеною с видом на бульвар и возвращавшихся с работы домой прохожих, и немного поболтать.
  Оба заказали кофе. Вдыхая его аромат, Арни почувствовал, что мог бы часами сидеть так, глядя сквозь стекло на улицу и попивая кофе с приятным незнакомцем. Он взглянул на него. Мирчовис выглядел так, как будто ничего не случилось, и не он был сейчас под обломками железобетонной стены.
  - Как же это случилось?
  - У стен здания была чрезвычайно плохая конструкция. Нынешние сооружения не столь прочны, и недолговечны. Постоянный ремонт способен поддержать их жизнедеятельность, но подарить жизнь рождённому полуживым существу крайне тяжело. Прав был Гюго, утверждая, что века грандиозных творений из камня канут во мрак... Мастера архитектуры ушли. Отравлена целая философия, светившая человечеству столько лет. Увы, теперь иная философия грядёт быть уничтоженной. Гибнут книги, столетие назад сменившие архитектуру. Боюсь, люди лишаются добра, в которое верят.
  - Вы представляетесь мне человеком начитанным.- Арни уважительно кивнул Мирчовису.- Признаться, я тоже питаю страсть к философии. И...я тоже много и болезненно думал об этом.
  - Так что же вы думаете об этом?
  Мирчовис неожиданно долго посмотрел на него. Арни показалось, что проницательный глаз видит его изнутри, весь его внутренний мир, такой, какой он есть. Ему стало на миг не по себе, и он поспешил ответить.
  - Очень часто моя память лишает меня покоя. На глазах человечества одна за другою вспыхивают катастрофы, но все они ускользают из поля его зрения. Оно смотрит, но не видит. Раны, нанесённые Земле, глубоки. Они кровоточат, и требуют отмщения. Я полагаю, вас так же, как и меня, ужаснуло, что случилось с Водным Центром несколько месяцев тому назад. Он рухнул в праздничный день, когда число посетителей было увеличено практически втрое. Столько жертв... Погибли дети. А всё оттого, что нерадивый чертёжник составил неправильно свои планы, допустил ошибку в расчётах...
  - Ну... Все же люди не совершенны. И, да, к сожалению, именно чертёжник... Не архитектор.
  - А вы случайно не имеете отношения к этому ремеслу?
  - Хмм... Нет. Не к ремеслу. Скорее, я имею отношение к этому искусству.
  Арни замолчал. Повисла краткая пауза. Мирчовис спокойно сделал глоток и перевёл взгляд на улицу. Бледное лицо его, словно застывшее в восковой маске легшего на чело его раздумья, ничего не выражавшие глаза, навели на сидевшего подле него писателя ощущение смутной тревоги, его всегда пугало и одновременно манило всё необъяснимое, неясное. Человек, сидевший рядом, напоминал Арни статую римского бога, сошедшего с небес на землю, всеми забытого и оттого таившего в себе гнев, и образ его являл собою сокрытую силу и умиротворённое спокойствие, ибо бог знал, кто он на самом деле. Мгновение странного раздумия ушло, когда Мирчовис неожиданно резко поднял на него устремлённые доселе в никуда глаза.
  - Собирается дождь... Молодой человек, скажите, а вы во что-нибудь верите?
  - Ммм... Да. Верю.- Арни удивлённо поставил чашечку на блюдце.
  - В Бога, как я полагаю, верите?
  - Да.
  - И в Дьявола?
  Недоумение росло. Что это за человек, спокойно рассуждающий о теме, столь интересовавшей его и даже описанной в его собственном погибшем романе, и теперь задающего столь странные вопросы о Боге и Дьяволе? Не проповедника ли часом он спас?
  - Значит, верите... Это хорошо.
  - Постойте... Простите, что спрашиваю. Однако... мне кажется... Не состоите ли вы часом в какой-нибудь секте?
  - О нет. Помилуйте.- Мирчовис криво усмехнулся. - Не состою. Но можете быть уверены, многие (он поднял указательный палец вверх) состоят.
  - Я об этом знаю.
  Собеседник его кивнул и откинулся на спинку стула.
  - Вы хотите знать, зачем я спросил об этом у вас. Так вот, служитель Мельпоманы, я постараюсь прояснить вам всё, что вызвало у вас вопросы. Видите ли, я учёный.
  - Учёный? О, это прекрасно. Я очень рад. - Арни на миг улыбнулся, но после очередная волна удивления охватила его.
  - Прошу прощения. Но откуда вам известно, что я писатель? Вы ведь назвали меня служителем Мельпоманы?
  - Иногда достаточно просто заговорить с человеком, чтобы это понять.- Мирчовис поймал недоверчивый взгляд, скользнувший по своему лицу, и продолжил.- Однако мне посчастливилось быть читателем газеты 'Космополис', в котором я часто видел ваши статьи. На некоторых из них был портрет автора. Признаюсь, ваши статьи меня чрезвычайно увлекли, ибо я сам являюсь любителем фантастики.
  - О,- слова Мирчовиса удивили, однако успокоили его, и Арни вновь расслабился.- Раз так... Вы знаете, я много размышлял о параллельных мирах. Как вы думаете, они существуют?
  - Уверен,- отрезал Мирчовис.
  - Чтобы быть в чём-то уверенным, нужно убедиться в этом с помощью доказательств или же... увидеть самому?
  - О да.
  Арни ждал продолжения фразы, однако Мирчовис, видимо, более не хотел к этому ничего добавлять.
  - И, значит, вы верите, что есть мир потусторонний, в которому живут духи умерших людей.
  - Определённо есть такой мир. Однако люди эти не умерли, а ушли из мира, где были прочны цепи привязанности ко всему земному, которыми они были скованы.
  - Так и говорят, - вздохнул Арни,- ушли, ушли безвозвратно...
  - НЕ безвозвратно.
  - Как?
  - Вы верно, хотели бы вернуть кого-нибудь из них? Вам не хватает сейчас кого-то, кто вам несоизмеримо дорог?
  - Всем нам не хватает тех, кто не может быть с нами.
  - Что ж, я скажу вам одну вещь, и вам судить, верить не или не верить. Видите ли. Все теории, что путешествуют нынче в мире о смерти, в основном не верны. Дух отлетает из тела, и попадает в мир, отличный от земного. Но тут, по теории, кончаются его привязанности к земному. Вся трагедия, писатель Никитин, состоит в том, что дух начинает искать ходы, чтобы возвратиться к привычному. Чтобы вновь увидеть улыбку дорогих людей, прикоснуться к пыльному комоду в старенькой детской, прогуляться по любимому проспекту. И они возвращаются к нам, пытаясь всё время установить связи, но у них не получается. Потому что живые в них не верят. Они верят в то, что они ушли безвозвратно.
  - Но как же это может быть? Тем более что разве я верю? Я надеюсь, что, возможно, и в этом мире возможно чудо. Однако несмотря на мою веру в чудеса и сбывающиеся мечты, моя тётя, например, всё равно не со мной. Её нет.
  - Ты верил в свои слова, когда говорил мне их. Однако дело даже не в этом. Дело в том, что одной надежды не достаточно. Связь всегда должна быть двусторонней, иначе это обязательно обернётся несчастьем для обоих.
  - Вы, наверное, говорите о спиритизме?
  - Хмм... - Мирчовис привстав, снял пальто со спинки стула. - Нет. Просто... Ваша тётя ведь приходит к вам в сновидениях. Чтобы наставить вас, дать вам совет. Вы ведь с нею очень просто общаетесь. А ещё я говорю о любви, вселенской любви. Это одна из моих теорий- что вселенская любовь, столь многоликая и прекрасная, может погибнуть, если лишится хотя бы одного из своих лиц, своих участников. Иными словами, каждый, кто отрекается от любви, например, к Богу, то есть перестаёт верить, наносит любви новую рану.
  Арни вздрогнул. Откуда же он знает про его сны и про поколебавшуюся веру? Странная догадка озарила его, но он побоялся спросить. Тем более что Мирчовис, очевидно, куда-то торопился.
  - Молодой человек, ещё раз пожму вам руку. Я чрезвычайно рад нашему знакомству. Что ж... Прощайте, спасибо вам ещё раз за то, что спасли мне жизнь.
  Он стоял перед ним, уже одетый в свой плащ, и, одев шляпу, слегка ему поклонился.
  Арни встал и тоже попрощался с ним. Пока тот удалялся неторопливыми гулкими шагами, Арни следил за удаляющейся высокой чёрной фигурой напряжённым и задумчивым взглядом.
  
  '... Философ следил за удаляющейся высокой чёрной фигурой напряжённым и задумчивым взглядом. На сердце его было тяжело - он вспоминал лица ангелов, которых он видел в Храме, и размышлял об их печальных судьбах и о том, что должен он найти в Шамбале. И многие вопросы его угасли бы в волне мудрости, которую он почерпнул в Храме, если бы не твёрдость духа, с которой он шёл к истине, всё ещё сокрытой от него.
  Ещё мгновение назад закончился их разговор с Дьяволом, здесь, на придорожных камнях, где уселись они отдохнуть у уходившей высоко в гору дороге, извилистой и обломанной со всех сторон, грозившейся увести очутившегося в затерянном крае путника в обступавшую её голодную пропасть.'
  
  Мирчовис вышел на оживлённый проспект и повернул налево, к длинной плеяде магазинов одежды. Плащ за его спиною то надувался, подобно капюшону кобры, то развевался в воздухе, терзаемый ветром, и оттого издали шедший казался похожим на средневекового воина, вблизи- на таинственного Иерофанта. Вначале он посетил Терранову, украшенную яркой вывеской, затем заглянул в пару похожих магазинов. Никто из продавцов, хищно нарезавших петли около новоприбывшего потенциального покупателя с заготовленной вежливой улыбкой, больше похожей на звериный оскал и способной отпугнуть незадачливых обывателей с доходом обыкновенным, не среднего класса, коих в России, по заверениям учёных, подкреплённым статистическими цифрами, большинство, не мог замыслить, что зашедший господин, имевший вид величественный и дорогой (ибо одежда на нём содержалась в чрезвычайном порядке и имела вид самый что ни на есть 'заграничный'), прогуливавшийся вдоль длинных рядов разнообразных костюмов, словно с упорством разыскивая что-то, и взыскательно рассматривавший ценники, на самом деле ничего приобретать не собирался.
  Мирчовис был крайне погружен в свои мысли и изредка глазами искал кого-то. Наконец, когда он завернул за угол очередного ряда пиджаков, ему показалось, что-то мелькнуло за ним. И он, несколько ускорив шаг, последовал за источником движения. Дойдя до кабинок переодевания, Мирчовис остановился. Лицо его осветилось довольным выражением.
  - А, Знак... Здравствуй.
  - Рад вновь видеть вас, сиятельный Мирчовис. Надеюсь, вы в добром здравии?
  - В превосходнейшем. Знаешь, много времени прошло с тех пор, как ты выполнял поручение в Словакии. Я не слышал от тебя вестей об успешности порученного дела. Где ты был всё это время?
  Знак был низкого роста существом, с шерстяною головой и хитрой улыбкой на довольно приятной морде, напоминавшей лицо. Голубые глаза его задорно сверкнули, когда он услышал вопрос.
  Знак поклонился и затараторил:
  - В Югославии, Тёмный Царь. Вы давно не появлялись в тех местах. А я бываю там... ежегодно, как только выдаются свободные деньки. А поручение я, безусловно, выполнил с превосходнейшим результатом. Я удивлён, что вы сомневались в исходе вверенного мне дела.
  Он состроил капризную гримасу, будто обиженный ребёнок, и Мирчовис ухмыльнулся, глядя на него, ибо смотреть на Знак без улыбки было совершеннейшим образом невозможно.
  - У тебя, как ни странно, более свободных деньков, чем занятых. Что же ты делал там?
  Не обращая внимания на скрытый упрёк, Знака затараторил, точно окрылённый какими-то необычайно приятными воспоминаниями:
  - Видите ли... Я был там с группою учёных, что решились осуществить туда путешествие аж с самой Страны Аннуаков - а это, поверьте, немало тысяч километров!- с экспедицией, которая должна была перевернуть мировоззренческий мир, ну, по крайней мере, десятков домохозяек, увлекающихся чтением научно-публицистической литературы. Экспедиция касалась катаклизмов в мире и их первопричин родом из этой славной страны.
  - А, так они занялись изучением природы аннигиляции?
  Знак кивнул.
  - Забавно. Страна, которая с самого начала века порождала одну европейскую коллизию за другой (вспомним завязку Первой мировой, итоги которой, в конечном счете, мировое сообщество расхлебывает до сих пор), - видимо, слишком сложная материя для стандартно-рационального подхода, увенчивающегося решением загасить конфликт с помощью бомб и ракет.
  - Вы правы, Царь. Об этом и речь. Эта теория и являлась целью экспедиции.
  - Ну и как, доказали они, что это правда?
  - Доказали. Истинно клянусь.
  Мирчовис усмехнулся.
  - Однако. Не без твоей ли помощи?
  - Ну как же не протянуть руку помощи страждущим искателям истин?
  - Нда. Теперь у них есть одна из них, и они уверены, что искали именно её...- Мирчовис выходил из магазина, постукивая своей тростью и вполголоса обращаясь к своему собеседнику, отчего продавцы чуть не свернули свои шеи, ибо никого по правую сторону от посетителя не было.
  - Однако скажите мне, пожалуйста, почему же вы не навещаете Югославию?
  - О, мне порядком надоели тамошние люди. Югославия, полная чудес, осталась далеко позади. Скажем, исторические реликвии, которые я искал в Югославии, я нашёл год спустя в северной Африке. Потом, я уже предпринял туда путешествие в девяносто восьмом.
  - Что же ждёт мою любимую страну в не столь далёком будущем?
  - О. Что ж, год 1998, в котором я имел удовольствие ходить по земле Югославской, явил мне Довоенное Косово. Правозащитники, в профессиональных жилетках, готовят цветные платочки для слез невинных жертв сербских репрессий и разминают плечи. Миссия ОБСЕ миссионерствует. Сербская полиция -зверствует. В горах скрываются безоружные албанские пацифисты-свободолюбы, дети Терезы. На рынках Приштины появляются надписи - UCK-10% скидка. В общем...Жизнь идет своим чередом.
  - Нисколько не удивительно, осмелюсь сказать.
  - То есть, ты этого и ожидал.
  - Несомненно.- Знак притворно-виновато склонил голову, глядя, как строгое лицо Мирчовиса оживляется лёгким смешком. Заметив, что Мирчовис настроен благосклонно, Знака, бывший всё время в напряжении во время вечерней прогулки с повелителем теней и тёмного мира, расслабился, и блеснули на мгновение в улыбавшейся пасти его маленькие клыки.
  - Однако...- Мирчовис вновь приостановился.- Мой вестник. Здесь, в Москве, нас ждёт работа. Дело связано непосредственно с музыкой.
  - Оо, с музыкой. Я знаю, вы истинный ценитель музыки. Боюсь, в этом городе поэтов давно погасли целительные светила великих композиторов, отравленные бедностью и отчаянием.
  - Увы, мой друг. Я думаю, мы подарим этому городу один волшебный фонарь, который вновь озарит его светом волшебства...
  Удивлённый возглас, чуть ли не вопль 'зачем??' погас в любопытном взоре, устремлённом на лицо Мирчовиса, однако тот так угрюмо глянул на своего собеседника, что тот счёл разумным промолчать.
  Его собеседник вновь задумчиво опёрся на трость. Мимо летели автобусы и машины, озаряя фарами мостовую. Знак застыл возле него в выжидательной позе.
  'Из всех чудес на свете я выбрал бы музыку.'- наконец промолвил Мирчовис.
  Знак тихо кивнул головой. 'Ооо, я знаю почему.'
  Они встретились глазами, потемневшими и погрустневшими от тысячелетней печали.
  'Падшие ангелы всё равно остаются ангелами.'- заключил Знак.
  'Да... Остаются. Но разве мы менялись? Изменился ли ты, Знак, с тех пор, как пел на небесах, когда был вестником? Изменился ли я?..'
  Ставшая вконец серьёзной мордочка Знака выражала отчаяние. 'Я тоже себя об этом спрашиваю. Столько лет прошло, а всё болит....- Знак показал руками на грудь- здесь. Где находится дух. Сущность.'
  'Мне кажется, задавая эти вопросы, мы обращаемся к Вечности, той самой, которую математически изображают знаком бесконечность, хотя в общем-то они не эквивалентны. Всё на свете нельзя обобщить. Может, мы должны что-то здесь обнаружить, что-то важное, что помогло бы решить нашу сложную задачу? Хотя... Я опять, кажется, мечтаю. То, что происходит в мире, в том числе и по моей вине, и то, чему я противостою, нельзя свести в одну логическую задачу.'
  Знак молчал. Напряжённо вглядывался он в потемневший лик Мирчовиса, не решаясь вытащить рукопись, которую он нёс с собой. В ней была его песнь, сочинённая им о времени, давно ушедшем, о бесславно погибшем герое, который повёл с собою войско на варвар, и был убит предательской стрелою, когда как все соратники его погибли в бою от меча.
  Дьявол сам властно выставил вперёд руку, и когда стихи были в неё вложены, не спеша развернул. Пробежали по строкам напряжённые глаза, и в темноте показалось, будто они горят, подобно углям ада, пока он читал. Тяжкий вздох вылетел из груди его, и задумчивым сомнением осветилось на миг его лицо.
  'Спасибо, менестрель! Это хорошие стихи. Только зачем оживил ты сказание о былых временах, что вдруг ожили в памяти, и словно бы сверкнул вблизи мой старый клинок, и загремели латы, походная пыль взвилась столбом по освещённой бледной луной, что уже Всё Это Время видела, давно, дорога...'
  'Не за что! Но мы ещё вернемся с орлом на древке, только наши гладиусы будут резать сталь а вместо легионов будут космофлоты.'
  'Отвечу тебе я словами давно погибшего легионера. Ибо тот, о ком ты написал, так похож на него. Образ, не выходящий у меня из памяти... Он сказал так своему соратнику, заслышав, как рассекают утренний воздух звуки труб и возгласы о грядущей победе, когда собирался в бой, приведший его к прямо порогу смерти: Жаль, что я могу видеть будущее. Ушло время победы. Сейчас Марса не чтят. Он сидит на троне и обхватил голову руками, имя его было предано забвению на годы, неужели он поможет тем, чьё сознание спало столько лет, неужели победа будет за теми, кто ныне проклят?'
  Мирчовис усмехнулся, и чёрные кудри его всколыхнул налетевший со всех сторон холодный осенний ветер. Понеслись по земле жёлто-коричневые листья, и закружились, как маленький смерч, пронёсшись по асфальту к газонам, на умирающей траве.
  Свет фонарей вдоль мостовой, тонувший в очаровательной сиреневой темноте наступившего вечера, казалось, уходил далеко вдаль, и по этой белёсой дорожке уходили вдаль две фигуры: одна - чрезвычайно высокая и величественная, другая маленькая, приземистая и подвижная. Они шли петляющими закоулками, коими богат старинный центр, сердце Москвы. Великолепный град менялся на их глазах, пока они углублялись в поток уходивших в даль времени улиц- современные дома сменили двух-и трёх-этажные особняки, окружённые небольшой церью садов. Невдалеке была Москва-река с горбатыми мостами, за которыми виднелся Кремль; город, казалось, обрёл величие минувших лет, он заговорил, после длительного молчания, устами прошлого, своей истории. Пока спутники шли по старинной части города, наслаждаясь прогулкой, пролетело ночное время, и уже скоро должно было начаться утро. Длинная тень пронеслась мимо Знака по полуразрушенному тротуару, потом вдруг соскользнула с призрачной лунной дорожки на асфальте и, разогнавшись, прыгнула к бульвару. Там тень остановилась. Знак тотчас, повторяя странную траекторию движения, последовал за нею и замер, ожидая, пока материализуется тот, чей зов он услышал. Перед Вестником был человек, одетый в дорожный плащ. Худою своей рукою он опирался на палку- видимо, он хромал на одну ногу. Он был молод; доброе лицо его обрамляли русые волосы; из-под густых бровей светились добрые глаза. 'Здравствуй, Вестник. Хочешь, я поведаю тебе об исходе вашего путешествия в Геенну?'
  'Незнакомец... Что ты можешь знать о моём будущем?'
  'То, что оно для каждого своё, а у некоторых оно общее.'
  'Как оно может быть у нас похоже? У меня, у ангела-гиганта, волею Небес оказавшегося сосланным в самые потаённые миры преисподней, и у тебя, пришельца из Царства Теней?'
  Стоявший перед ним человек оставался спокойным. 'Ты слышал когда-нибудь легенду об Асмодее?'
  'Асмодее?? Он мёртв давно!!'- на целый дюйм приблизились вспыхнувшие лютой яростью змеиные глаза. Они зорко вглядывались в лицо убиенного друга.
  'Ты помнишь меня? Меж нами- годы доверия и война, разделившая нас. Ты встал на сторону Люцифера, Сатаны, Мирчовиса, узрев за его спиною эфемерное знамя справедливости, присоединился к его огнедышащему войску, зная, что восстал против Бога, которого ты любил.'
  Раскатистый рык, похожий на соединенные смех и плач, прервал его. Небеса над головами собеседников казались разорванными; проносились, гонимые ветром, тучи грязно-пепельного цвета, в которых тонуло блёклое солнце.
  'Не хочешь ли ты сказать, что ты- Асмодей, заключённый в тело смертного?'
  'Ты сам узнал меня',- Асмодей говорил ровно, без страха глядя на трепетание могучих крыл за его спиною.
  'Да, я узнал. И изо всех сильных лап, впиваясь когтями в скалы, небо и землю, изо всех громадных крыл устремился сюда, потому что надежда, облачившаяся в призрачный саван, звала меня.'
  'Ты так хотел меня видеть?'
  'Да. Ибо боль поселилась во мне, когда я должен был убить тебя. Зачем ты здесь?'
  'Я пришёл, чтобы быть на стороне тех, чью истину ты презрел.'
  'Хватит этих рассуждений об истине. Я уже выбрал свой путь.'
  Асмодей покачал головой, словно отец, глядючи на непутёвого сына.
  'Да, это так.'
   'Так значит, ты здесь, чтобы предупредить о войне? Я чувствовал, что битва близко, собирал силы, готовя ангелов к такому исходу.'
  'Неужели ты полагаешь, что мы достаточно готовы?'
  'Слово 'мы'... Ты о нас всё ещё рассуждаешь?'
  'Да. О нас. Оказавшись по разные стороны и испытав тот непереносимый ужас, который наполнил наши сердца, когда мы взялись за мечи, чтобы воевать друг против друга- о, ты не мог забыть его!- мы остались тем, кто мы есть на самом деле. И Он знает о этом и любит тебя тоже, хоть ты и не исполнил Волю Его.'
  'Хватит! Мне пора отвернуться от шумного призрака, что незваным гостем вторгся в мой день, растревожив воспоминания о событиях давно ушедших лет. Вот тебе моя рука на прощанье, и спасибо за весть.
  'Увы, я не думал, что прошлое надо оставлять тем, кто в нём остался',- Асмодей печально вздохнул, протягивая ему руку. В последний раз он видел лицо друга; тот растворился в воздухе облаком тумана. Полил дождь. Асмодей пошёл прочь, зябко кутаясь в длинный плащ. Он остановился надолго перед пятиэтажным серым зданием, глядя на самый его верх, где на последнем этаже горел, несмотря на ранний утренний час, свет.
  'Я разделю твою судьбу, Чёрного Менестреля...'- напел он под нос и, засунув руки в карманы, исчез в одной из подворотен.
  
  'Я молю тебя, дай мне силы подняться, Господи. Ибо колени мои преклонены. Я не в состоянии сейчас принять верное решение, ведь рассудок мой- рассудок младенца по сравнению с Разумом Вселенной, и я- ребёнок на старинной, мудрой планете. Но я могу понять тебя, Творца, чьей великой рукою воздвигнуты дворцы Природы, кто создаёт судьбы и разные создания, кто управляет Космосом, чьё знание невозможно постичь. Я хочу понять тебя, Господи.'
  Худой, измождённый суровым пленением тела, но сильный духом юноша, произнося эти слова, обратил прекрасный лик к небу, с которого исходил чистый свет, и голос его становился сильней и звучал, подобно грому.
  'Еретик... Еретик...'- прорычали голоса. Он увидел пред собою колеблющуюся толпу, но голоса эти он узнал. То были голоса недовольных Существ Вселенной, и они раскачивали, раскочегаривали, дразнили людей, собравшихся посмотреть на суд над бродячим философом, обращая их всех в толпу, могущественную, слепую, свирепую силу, действующую не сообразно рассудку, а подчинённую чувству страха и инстинкту жестокости, способному даже дитя человеческое обратить в зверя.
  'Дай силы, Господи!' Свет звёзд тускнел, и, вздохнув полной грудью, встал с колен и развернулся к толпе Философ.
  'Мы требуем крови и зрелищ! Мы требуем крови и зрелищ!'- рык толпы становился слаженней и глуше, и в этом самом звуке скользила на чёрных крылах ледяной тенью сама Смерть.
  А Еретик, приговорённый толпою к мучительному объятию костра, уже разжигаемого для него на площади, скрестив руки на груди, серьёзно и задумчиво вглядывался в толпу, разверзнувшуюся перед ним, подобно Геенне, заглядывая в глаза кричащим: 'Сжечь его!' людям. Некоторые из них, встретив его взор, замолкали. Он видел, как растерянно вглядывались они в лица стоявших рядом палачей, потом в лица соседей, и как появлялась тень сожаления и неприязни на их собственных, но то была лишь доля секунды, миг, возложенный на алтарь Вечности, а потом они вновь присоединялись к человеческому позору. 'О, как позорно быть частью толпы! Как страшно иметь своё мнение и всю жизнь страдать, скрывая его от остальных!'- он крикнул это одному из замолкнувших людей, стоявших рядом. Тот зло взглянул на него, прошипев: 'Ты ничего не можешь знать обо мне, если только ты не чародей и не колдун, а если знаешь, значит, тебе дорога на костёр!'
  Другой человек, постарше и с бородою, нахмурившись, спросил:
  'Еретик, а что тебе толпа? Толпа- это люди, и они тебя судят.'
  Горькая улыбка появилась на лице философа.
  'Я ничего вам не скажу, что мне Толпа. Что для тебя толпа, человек? Толпа, казнившая Иисуса, толпа, что разрушила Гелевскую пирамиду в Мексике, толпа, поддержавшая тирана Наухату, толпа, что давно следует путём разрушения и войн, которая потом создаст страшное оружие, которым себя и уничтожит. Разве мы говорим 'толпа просвящённых' или 'толпа воинов' или... (усмешка скривила уголки его губ) 'толпа волшебников'?'
  'Еретик!'- заревела толпа, и голос его собеседника присоединился к ней и вскре с нею слился, потускнев на её фоне.
  Двое подошли к Философу и, взяв его крепко под локти рук, сведённых за спиною, грубо и нарочито медленно, как будто бы в этой неспешности была отражена чёрная магия театральности зрелищ, к которым за многие века люди пристрастились, как к наркотику, поволокли на лестницу, ведущую к сооружённому для казни подобию эшафота. Там уже горел костёр, пока маленький, играющий, невинный. Пламя его, стремившееся разгореться и сделаться выше, превратило бы его вскоре в великана, а главный палач ждал того момента, чтобы по знаку Судьи поджечь сложенные крест-накрест брусья с двух сторон воспламеняющим составом. На них, на эти брусья, поставили и развернули к толпе посмевшего сделать вызов её идеалам Чёрного Менестреля.
  'Довольно',- голос судьи дрогнул, когда он обратился к выкрикивавшим проклятия еретику людям. Он кивнул приговорённому: 'Давай, говори своё последнее слово.'
  Еретик вздрогнул, но на лице его было спокойствие.
  'Да простит вас всех Господь'
  Яркое пламя вспыхнуло, обжигая своим страшным дыханием. Сердце стучало, как бешеное, из груди вылетал дикий крик, обращённый к Небесам. Стало совсем жарко. Тяжело дышать. К Менестрелю приближался, раскрыв голодную пасть, разрастающийся вширь и ввысь Огненный Дракон.
  
  На тротуаре перед парком останавливались прохожие, задирали голову вверх и, после минутного колебания, продолжали свой путь дальше. Но вот пара любопытных студентов наконец решились подойти поближе.
  Невысокая полная женщина, несшая сумки с продуктами, присоединилась к ним, вопрошая:
   - А что это за дым там, на бульваре?
  Весь последний этаж дома ...-бис, между тем, зловеще почернел, объятый пламенем и дымом, и, пока к дому неслись по улицам, приведённым в оцепенение пробками, машины пожарной и скорой помощи, грустные старушки, стоя в толпе, образовавшей уже знатное полукольцо, изобретали версии происшествия и то и дело качали головой:
  - Да разве можно спастись из такого-то пожара...
  Пожар распространялся даже быстрее, чем задумал посыльный Николая (Ставровский). Собравшиеся на улице любопытные видели, как из открытого окна валил дым. Суеверные старые женщины, неожиданно оказавшиеся обладательницами исключительного для их лет зрения, разглядели в том самом окне ещё одно свечение, не похожее на свечение огня. Кое-кто перекрестился. Однако прочие жители города скептически-спокойно глядели на пожар, пока в квартиру по лестнице лезли пожарные, скорее действуя исключительно по инструкции, ибо надежда кого-то спасти из ада не существовала вовсе.
  На деревянном полу стоял светильник с медной крышкой, тот самый источник мистического свечения, которые углядели внимательные старушки. Опёршись на него одной рукой и другой приводя в чувство недвижно сидевшего в кресле Арни, в несколько неудобном положении, чтобы не сжечь полы длинного парчового халата, сидел Мирчовис. Арни с невероятным усилием отрыл глаза и сразу же начал задыхаться. Склонившийся над ним был абсолютно спокоен. Он спокойным жестом провёл рукой по его лицу, и тому сразу же стало легче.
  - Ну же, приди в себя. Ну вот ты и с нами, чудак человек.
  Арни удивлённо глядел на Мирчовиса. Он не ожидал, что новый знакомый явится ему в минуту смерти.
  - Ты? А... может, тогда я не совсем понял тебя, и ты... ангел смерти?
  - Нет. Я не ангел смерти. Ты прекрасно знаешь, кто я.
  Арни вновь заглянул ему в лицо и после очередного приступа кашля кивнул. Его горло жгло удушье.
  - Я полагаю, ты располагаешь догадками о том, кто организовал этот поджог.
  - Да... Только скажи мне. Это правда были происки Николая? Неужели он способен на столь подлое душегубство?..
  Мирчовис рассмеялся, глядя на него нагловатым взором.
  - История, старая, как мир. Виною всему любимая страстно женщина и прекрасный роман, открытый человечеству не руками автора...
  Глядя на побледневшего как мел Арни, Мирчовис всё же поспешил закончить фразу.
  - И, да, конечно, это был Николай. Воистину грязная душонка!
  За окном послышался шум - к окну пробирались пожарные. Мирчовис, не желавший, чтобы помешали их разговору, решил непременно что-то предпринять. И предпринял он, подчиняясь порыву, весьма злую штуку: лестница покачнулась и отклонилась в неправильном направлении. Кто-то из пожарных сорвался вниз, прочие едва удержались и, стараясь удержать равновесие, карабкались теперь вниз, наступая друг на друга в панике, ибо по всей длине лестнице возникла откуда ни возьмись страшная трещина! Едва ноги последних коснулись земли, лестница с грохотом упала на асфальт, придавив некоторых из упавших навзничь несчастных.
  Арни болезненно повернул голову на шум.
  Однако его внимание вновь привлёк Мирчовис, глядя в глаза которого, можно было бы заметить, как они сверкали дьявольским нетерпением.
  - Ну тогда давай заключим с тобой договор. А если желаешь, соглашение. Я дам тебе возможность отмстить. Ты получишь от меня дар, который позволит очаровывать и завораживать тех, кто будет слышать звуки твоей музыки. Однажды ты играл. Играл, окрылённый любовью. Теперь ты сможешь вновь играть для нёё. Так играй же. Возьми в руки эту скрипку, сядь за пианино в зале, наполненном людьми, и играй для них. Все будут восхищаться твоим искусством.
  А когда придёт срок, я накажу того, кто мучил тебя. Не говори, что ты жалеешь его. Твоя ненависть скрыта под маской гуманности, но поверь, она станет сильнее, едва ты подумаешь о том, что ты в своей жизни потерял. О том, как утратил Её. Если твои руки опущены для отмщенья, то поверь, мои крылья к твоим услугам!
  Арни взглянул на говорившего. Тот страшно усмехнулся, чёрные глаза блеснули недобрым огнём. Но страшная слабость, которую подливала в его тело болезнь, притупила и его чувство осторожности. Ему просто не хотелось думать о ней теперь. Пустое. Его беспокоила только Она. То, что он сможет теперь вернуть Её. Хотя бы на тот недолгий срок, который ему остался.
  Твой срок не так уж недолог, Арни. Поверь, тебе будет вполне достаточно.
  Арни и забыл, что сидевший перед ним - самое сверхъестественное и мистическое существо, которое несомненно умеет читать его мысли. Всё же услышанное заставило его поёжиться.
  - Благодарю тебя, Мирчовис. Я ценю твою услугу.
  - Ровно как и я ценю твою. Однако помни. Моя помощь, увы, сделает тебя свободным, но изменит тебя навсегда. Твоя скрипка, которой теперь ты будешь владеть в совершенстве, проклята. Звуки, которые ты будешь из неё извлекать, по красоте не уступают божественным, однако хорошо помни о цене, которую ты за всё заплатишь.
  - Не о моей ведь душе речь?
  - Скрипка. Скрипка, Арни. Она завладеет твоей душой, потому что в твоих руках- искуснейший инструмент, зловещее изобретение демона, стоящего перед тобою и любящего музыку более всего прочего, инструмент, что во имя своего тысячелетнего голода способен завладеть душою мечтательной и творческой, постепенно окуная её в магические звуки, которые, подобно песне Хранителей Смерти, переносят заблудший дух на другой берег реки Начал. Иными словами, если твоя душа окажется слабее чар этого инструмента, ты будешь находиться под влиянием своего дара и превратишься в подобного мне. Но ты будешь жить, мой друг. И ты сможешь быть с ней.
  Арни молчал. Перед ним был очень важный выбор, и чаши весов добра и зла, представшие перед ним на мгновение, были разрушены. Он перестал их различать.
  Глядя на него в упор, Мирчовис провёл рукой в воздухе. Арни следил за ним усталым, напряженным взглядом.
  Неожиданно дым и искры, сыплющиеся с обгоревших досок, пропали. Исчезла квартира, объятая пламенем, исчез Мирчовис. Арни обнаружил себя сидящим в костёле на скамье. Впереди него сидела девушка в траурном платье. Золотая застёжка-амулет на заколке, рыжие вьющиеся волосы... Он узнал её. Это была Анна. Он встал и торопливо подсел к ней, но она вдруг встала и прошла мимо него к проходу. 'Анна',- шепнул он ей, но она не оглянулась. Пройдя по проходу, она подошла к гробу, в котором лежал мужчина в белой с лацканом рубашке. Арни показалось, что у мертвого были очень знакомые черты... Он осторожно встал, и, не заметив к себе особого внимания или осуждения, тоже подошёл к гробу. Глаза его широко распахнулись от ужаса. Там был он сам. Он непонимающе оглянулся на Анну. Она стояла и тихо плакала. Потом она осторожно положила две красные розы ему на скрещённые руки и пошла на своё место.
  В церкви были ещё какие-то люди, но Арни многих не знал. Потом священник сказал несколько слов скорби и сочувствия знавшим его - бывшим сокурсникам и Анне, и один из них поднялся и произнёс речь о том, насколько горек был его уход, когда, как он знал, Арни не прожил свою жизнь до конца, ибо много поступков он ещё мог бы и хотел совершить... Арни сидел подле Анны с полными слёз глазами и держал её руку в своей, хотя она этого не чувствовала. 'Боже... Как в фильме 'привидение'...'-прошептал он с горечью. Сзади послышались шаги, и Анна, обернувшись, привстала и помахала вошедшему. Арни сжал зубы. Это был Николай. Он спокойно сел рядом с Анной по другую сторону, но когда он садился, Арни показалось, что он задержал ненадолго взгляд на том месте, где сидел он, и лицо его на миг стало окрашено неким испугом. Однако он тут же вновь повернулся к Анне. 'Как ты?' Она горько вздохнула. 'Я держусь. Как ты? Это ведь твой друг.' 'Да. Тем более тяжело мне было прийти сегодня.'
  Тем более тяжело! Негодяй! Как смеет он сейчас находиться здесь, в Божьем храме и утешать ту, которую Арни любит больше всего на свете, в смерти того, кого он убил!
  Арни, забыв про всё на свете, поддавшись только одной могучей сила гнева, метнулся к Николаю, задумчиво смотревшему на гроб, и...
  Перед ним в ожидании сидел Мирчовис, положив ему руку на плечо.
  Арни вздрогнул и закашлялся.
  - Хорошо. Я всё понял. Я благодарю тебя, Мирчовис.
  Глядя теперь в глаза высокого и тёмного собеседника, рядом с которым Арни ощущал себя человеком как нельзя острее, всей душою он ощутил странное волнение, ибо при разговоре всплыло в памяти воспоминание об их первой встрече и о том впечатлении, которые оставили после себя разные глаза Мирчовиса. Ведь теперь, смотря в лицо собеседника, Арни видел перед собой, когда внимал ему, именно то его око, которое было злое и пустое, и в то же время казавшееся наполненным неведомым обычному человеку гневом, хитростью, коварством и безграничным вниманием. Он сердцем ощущал желание стоявшего рядом с ним помочь.
  Мирчовис улыбнулся и положил свою руку поверх слабой руки Арни, покоившейся на подлокотнике. Тот мгновенно почувствовал, как возвращаются к нему жизненные силы.
  Последнее, что он помнил - это дым, заполнявший квартиру и прямо напротив него горящие глаза.
  
  'Толпа волновалась исполненная гневом и негодованием, похожая на вздымающуюся грудь Чудовища, , мечущегося в поисках жертвы.
  'Что случилось? Где он? Он исчез!'
  Судья вышел вперёд, жестом успокаивая собравшихся. От него исходило величие с сила, и это заставило людей замолкнуть. Он взглянул на них и, сотворив рукою крест, сказал громко и драматически печально:'Пламя поглотило его'
  Многие тоже сотворили в небе кресты, и постепенно вера в состоявшееся правосудие заставило испуганный шёпот замолкнуть. Однако были те, кто не поверил. Были те, кто видел, как исчез, растворившись в странном, чистом сиянии, неожиданно возникшем из самой глубины костра и окружившем его, Еретик, улыбнувшись напоследок видевшим чудо странной, мудрой улыбкой. 'Волшебство',- чуть слышно молвил тот, кто ранее осудил его за то, что Философ упрекнул его в слабости быть частью Толпы. Бывшие рядом услышали его и безмолвно согласились с его словами. Никто, правда, не смел озвучить заявление вслух.
  День клонился к закату. Люди, ведомые Судьёй в длинной тёмной мантии, шедшим на срочное совещание в Храм Закона, начали расходиться. Судья шёл, погруженный в тяжкие раздумья. 'Волшебник призвал на помощь Силу Небес и сразу после этого прилюдно исчез!'- эта мысль змеёй душила сознание. Он прибавил шагу, скрываясь за тяжёлыми дверями здания суда.
  
  Анна молча шла по замершему после окончания трудового рабочего дня театру. Сегодня она засиделась, репетируя Маргариту. Чем более она входила в роль, тем страшнее становилось у неё на сердце. Впечатлительная девушка, воспитанная на севере России, в Карелии, полячка по происхождению, постоянно жила в окружении, сделавшей её существование соседствующим с некой тайной, сказкой. Даже люди, которых она случайно встречала, обязательно привносили в её мирок ещё что-то своё, загадочное. Слишком много в её жизни было грустного и печального, и душа её стала теперь стремиться к миру фантазии, чтобы найти успокоение в нём. Она жила своими образами.
  Коридор казался зловещим и бесконечным. Устремившиеся в бесконечность тёмные своды, превращённые темнотой в фантастические миры, оживлённые человеческим воображением, развернулись над шедшей несмело хрупкой фигуркой. Девушка ускорила шаг. И тут что-то заставило её остановиться. Она прислушалась. Мелодия, проносящаяся над пустым репетиционным залом, была прекрасна. Она завораживающе струилась под самым потолком, обволакивала нежно уши и тут же била, сокрушала стены, ибо звук её усиливался. Она узнала мелодию. Это была Дьявольская Трель. Анна никогда не слышала её в живом исполнении. Звуки музыки неуловимо манили её к себе. Она пошла на этот печальный голос скрипки, доносившийся из одного из смежных залов.
  Когда она наконец нашла искомую дверь, она увидела, что та приоткрыта ровно настолько, чтобы можно было тихо заглянуть вовнутрь, не рискуя быть замеченной. 'Кто же это играет там, в полном одиночестве?..' От божественной игры защемило сердце - так близко теперь был источник. Внутри комнаты был полумрак. Спиной к ней на перевёрнутой деревянной тумбе сидел мужчина... Он показался таким знакомым. Анна, не вполне отдавая себе отчёт в том, что делает, шагнула в комнату с восклицанием: 'Арни!'
  Загадочный музыкант испуганно повернулся к ней и быстро поднялся, точно в него выстрелили. Имя застыло у неё на губах. Это был не Арни. Арни умер тогда, год назад. Она просто не хотела, не могла до сих пор в это верить. У подошедшего человека было чужое, бледное, красивое лицо. Волосы его были черны, как крылья ворона, и на устах застыла удивлённая улыбка. На неё удивлённо смотрели глубокие васильковые глаза.
  'Простите... Я обозналась.'
  Мужчина ничего не отвечал ей. Она поймала его взгляд, остановившийся на руке, на которой было кольцо.
  'Ничего страшного.'- Ответ прозвучал глухо, словно качнувшись в сводах просторной комнаты.
  Девушка почувствовала неловкость. Ей очень хотелось и уйти отсюда, и познакомиться с этим странным человеком... Незнакомец сам исправил положение, после несколько затянувшейся паузы представившись:
  'Прошу прощения... Я не представился. Я- Янно Гориц, гастролирующий музыкант. Завтра я даю концерт скрипки в Большом Зале Консерватории, и поэтому вынужден репетировать несколько дольше, чем прочие обитатели Дома Творчества...'
  Дом Творчества... Как он красиво назвал её театр. Не хотелось сейчас уходить отсюда, из этой комнаты, от этого человека. Хотя следовало бы выяснить, не помешает ли ему её присутствие.
  'Вы репетировали? Мне страшно жаль, если я вам помешала'
  'Нет. Что вы. Останьтесь, пожалуйста. И оцените мою игру. Мне будет очень приятно.'
  От такого приглашения захватило дух. Никогда ранее Анна не слышала такой музыки...Она охотно согласилась и присела на стул у старенького пианино.
  Янно снова заиграл. На этот раз это был 'Полёт чудес'. Девушке показалось, что оживают фантастические образы, заложенные в музыке её автором, музыка завладевала постепенно всей её душой. Неожиданно она поймала его взгляд. Он хитро улыбнулся ей и... кивнул на пианино. До неё неожиданно дошла суть его немого предложения. Он приглашал её аккомпанировать ему, сыграть с ним в паре! Но откуда он знал, что она знает эту мелодию? Впрочем, этот нелепый вопрос не заставил её долго колебаться. Она отодвинула крышку и сделала несколько первых аккордов...
  Янно чуть изменил тембр игры, и легко подстроился под неё! Мелодию они доиграли вместе. Она была длинной и необыкновенно печальной. По окончании аккордов к глазам Анны практически подступали слёзы. Она тяжело вздохнула, переводя дух. Янно был явно доволен их игрой.
  Анна встала, глядя себе под ноги. Она выглядела как сконфуженная маленькая школьница. Она только смогла пробормотать ему: 'Спасибо. Мне... мне... пора. Прощайте!'
  Арни не пытался её остановить. Он просто молча кивнул ей, когда она торопливо устремилась к двери.
  В тот вечер Анна поняла, что испытала глубочайшее душевное потрясение. Встреченный человек наполнил её душу романтическими мечтами, о которых она стала забывать, живя бок о бок с надменным и даже циничным Николаем, но которые были в ней изначально, поселившись в душе ещё в школьные годы. Раньше она не замечала в муже этих черт. Теперь они открывались перед ней всё более. Ах, если бы она могла уйти. Но театр- всё самое дорогое, что у неё было - увы, не мог обеспечить ей нормального существования. Деньги в этом расчётливом мире на сегодняшний день значат всё. Но муж, не даривший тепла и ласки, чувство вины перед ушедшим в вечность добрым другом, гением (о, как они могли быть дружны с Николаем!), тяжесть обиды, нанесённой ей лучшей подругой, страстно влюблённой в мужа и, возможно, получившей на свои неплатонические чувства к нему ответ- всё это причиняло её здоровью заметный ущерб. Начались постоянные, ежевечерние головные боли. Девушка благодарила Бога, что они продолжались не во время спектаклей, а то она не выдержала бы их. Традиционными стали прогулки к старенькой жёлтой церкви на Новокузнецкой. Там, и ещё в одиночестве в парке, у Анны появлялось чувство спокойствия и умиротворения. Когда она сбегала от всех...
  Теперь в её душе словно была растревожена струна, которая молчала очень много времени. Теперь она зазвучала, рассеивая мрак вокруг себя. Вокруг её души.
  Наутро Анна поехала к кассам Консерватории. Она не вполне понимала, чего больше хочет - увить Янно или услышать его чудесную музыку! Но она знала точно. Она просто должна посетить его концерт. В душу её закрались сомнения, что, как кошки, царапающие лёд когтистыми лапами, скреблись у самого сердца: а вдруг она перепутала имя и такого исполнителя нет? Вдруг концерт отменили по каким-либо причинам? Или нет больше мест?
  Однако билетерша спокойным профессиональным голосом ответила ей на справку о концерте Янно Горица: 'Концерт перенесён на 19 апреля. Стоимость 500 рублей.'
  Анна шла домой, сжимая в руке заветные билеты, не замечая никого и ничего вокруг, и улыбалась детской открытой улыбкой. Она снова, снова сможет услышать эту музыку... Его музыку.
  Билетов пришлось взять трое. Николай никогда не отпустит её одну. Этот человек вполне отвечал известной русской поговорке 'как собака на сене - ни себе, ни другим'- уже не испытывая к Анне глубоких чувств, он сторожил её, как свою собственность. При этом с собой он наверняка возьмёт своего друга или коллегу по работе, - 'чтобы не было скучно'.
  По возвращении домой она застала мужа на кухне, занятого чтением какой-то толстой папки документов. Он хмуро окинул её взором и отметил, что она сегодня выглядит радостной. 'Выглядит радостной... Наверное, в его правильном представлении я действительно выглядеть радостной не должна. Это слишком странно.'- про себя отметила девушка, легонько ухмыльнувшись. Сидевший этого не заметил. Когда она рассказала ему о билетах, он вяло согласился и вышел из комнаты, сославшись на занятость и оставив её одну. Она втайне удивилась столь благоприятному стечению обстоятельств. Сердце её тотчас наполнилось радостью и забилось сильней, она почувствовала, что ждала именно этого; несмотря на первоначальную уверенность в том, что Николай пожелает сопровождать её, ей не хотелось верить, будто что-то способно омрачить ей предстоящий поход в Консерваторию. Она положила билеты на стол и приготовила кофе.
  С этого утра она считала дни до концерта.
  И вот, 19-е число настало.
  Огромное здание на Малой Отрадной, освещенное зажжёнными в честь праздника факелами на переднем фасаде, казалось в тёмно-синих бликах наступавшего вечера сказочным дворцом. Анна на минуту остановилась у входа, глядя вверх, на балюстраду. 'Как давно я не была здесь...'- тихо сорвалось с её губ. Группа пожилых дам у фасада, что коротали время до начала концерта за беседой, окинули её одобрительным взглядом. С их стороны прозвучала фраза о том, что молодёжь всё же не позабыла звук истинной музыки. Слова заставили её улыбнуться. Неожиданно вспыхнул и погас стоявший возле здания фонарь, и метнулась к самым её ногам длинная крылатая чёрная тень, быстротою своего появления заставив её почувствовать страх. Она оторвала напряжённый взгляд, скользнувший по асфальту, и встретилась глазами со странным человеком высокого роста, стоявшим чуть поодаль. Однако едва она успела заключить что-либо по поводу своего видения, он очень скоро шагнул внутрь здания и исчез из поля её зрения. 'Как может музыка уйти из сердец людей: даже те, кто привык к её современному голосу, состоящему из быстрых, однако несколько однообразных, на мой взгляд, звуков, всё же способен услышать её прекрасный образ своею душой, ведь душа свободна от масок более робкого тела.'- голос, прозвучавший рядом, принадлежал стоявшему невдалеке от неё джентльмену в старомодной чёрной рубашке и джинсах. В руке он сжимал небольшую изящную трость. Она недоумевающе пожала плечами, собираясь пойти дальше. Но мужчина подошёл ближе и слегка поклонился ей. 'Я прошу прощения. Я просто услышал ваши слова, что вы давно здесь не были. Просто, честно говоря, я думал о том же. Правда, я не видел этого места из-за того, что ранее вынужден был надолго уехать. Но я надеюсь, что вы, как и я, любите его.' Анна одновременно почувствовала удивление и странное расположение к незнакомцу. Пару мгновений они молчали. Холодный вечерний воздух заставлял её больше кутаться в пальто. Она спрятала руки в карманы, желая согреться, и теперь стояла против подувшего со стороны прудов холодного ветра, ловя себя на мысли, что с неприличным любопытством изучает лицо собеседника. Наконец она решилась продолжить разговор.
  'Да, я также люблю эту музыку, и это здание. Сегодня тут много народу. Это непривычно для этих стен. Обыкновенно собирается половина зала в субботние вечера, и чуть больше по воскресеньям. В основном студенты и пожилые женщины.'
  'Верно. Только сегодня выступает кое-кто особенный.'
  Особенный... Анна почувствовала, как по телу прошла лёгкая дрожь. Незнакомец, конечно, имел в виду известность музыканта, но ей показалось на миг, что значение произнесённых слов было обращено именно к ней. Собеседник загадочно взглянул на неё бездонными тёмными глазами, и она невольно поёжилась- прежде она не встречала такой силы во взгляде, и она словно бы почувствовала страх, что он сумеет прочитать её душу.
  Но тот, как бы в противовес её мыслям, завёл разговор о таланте Янно Горица, отметив своё восхищение людьми сильными, способными противостоять 'железным клещам рока и обстоятельств'.
  На вопрос Анны, известно ли ему, была ли жизнь Янно легка или же он получил известность, преодолев настоящий ад, как чаще всего бывает в жизни людей творческих, её собеседник отвечал ей с горькой ухмылкою, что ад Янно был куда страшнее многих, известных ему.
  Анна не осмелилась продолжать расспросы, но удивилась, что собеседнику столь многое известно. Он будто бы угадал её мысль, и, извинившись перед нею, что не сделал этого сразу, представился: 'Я Бистар Мирчовис.'
  На лице её появилось изумление. 'Вы... организатор выступлений Янно Горица?- она тут же осеклась, осудив себя за нетактичность.- Простите мне мой вопрос. Просто я совсем не ожидала увидеть перед собою...' Она замолчала, смутившись, и окончила предложение про себя 'увидеть человека, столь тесно связанного с Янно, про которого мне известно, что он его путеводная звезда'
  Он слегка улыбнулся: 'Да. Вы заметили, что здесь много народу. Это из-за легенды, которая украсила рекламные щиты в центре.'
  'Простите мне моё невежество. Мне кажется, я ничего не знаю об этом. А о чём эта легенда?'
  'Да в общем-то дело в нелёгкой судьбе человека, и ещё в силе рока, нависающей над ним, как Дамоклов меч...'
  Анна удивилась, что он говорит так странно, но увязала его манеру речи с Сербским или Румынским происхождением. Жители этих далёких Карпатских стран представляются нам, северянам, чужаками, и обыкновенное описание из их уст способно показаться слушателю похожим на легенду или красивую сказку.
   'Янно родился в стране, где революция и война раздувают огонь ненависти в каждом живущем, и где в каждом доме, в каждом сердце живут такая страсть и борьба, что мирское спокойствие совсем там потерялось и вконец не может отыскать свою обитель. И вот, легенда его, молодая девушка, проста. Его предали, он потерял свою любовь и лишился доверия в том обществе, в котором он жил. В стране, в которой он родился, он сделался еретиком. Он постепенно терял силы, данные ему природой, и почти совсем отказался от борьбы с судьбой. Но у него однажды проснулся дар, который он несёт нынче людям, и непросвещённые соотечественники готовы и сейчас называть его тем, кем его считали, Чёрным Менестрелем, потому что не понимают люди, что талант убить невозможно- он подобен фениксу, воскресающему из собственного пепла, и этот юноша, буквально убитый этими людьми, обретя крылья, сумел взлететь на вершину человеческого счастья и испытать радость оттого, что он признан и любим.'
  Глаза говорившего сияли. В них вспыхнул гнев, когда он произносил последние слова, и Анна всем сердцем почувствовала, сколь сильно Мирчовис был зол на всех тех, кто предал Горица в родном городе. Мирчовис замолк и посмотрел на сделавшуюся грустной Анну. Он прочитал в её глазах, насколько жалко ей сделалось угнетенного и оскорбленного в родном отечестве Янно Горица, как сильно сделалась она горда, представив, как он достиг всего, возвысившись над теми, кто считал его отступником, и как тяжело ей стало, когда вновь вспомнила она Арнольда, столь сильно на него похожего, и пожалела, что он не сумел так же воспарить, подобно Фениксу, над тяжестью обстоятельств, на него навалившихся, природа коих была ей неизвестна, но из-за которых он вынужден был исчезнуть из её жизни. Мирчовис же в это самое мгновение, замолчав, подумал о Философе, гордо стоявшем когда-то давно перед разозлённой толпой, о Матери, страдавшей за распятого Христа, о страшных битвах Ангелов и о деяниях человеческих, в которых встречалась Великая Храбрость с Великой Трусостью, и перенёсся мечтами в покинутый рай, где когда-то давно он наблюдал человеческие гениальные перерожденья- в образе героев, великих изобретателей, предателей и революционных поэтов. Разлилась по душе Вселенская печаль, и Дьявол невольно обратил свой лик к небу.
  Начинался концерт, и Анна и Мирчовис должны были сидеть в разных концах зала. Анна уже попрощалась с ним, чувствуя при этом неохоту расставаться. Её собеседник показался ей мудр и добр. Появившись так же неожиданно, как и сам Гориц, он очень помог ей сейчас, рассказав о Янно. До Анны прежде доносились слухи о его нелёгкой судьбе, но они были разожжены большей частью газетными статьями о предстоящем концерте и не несли в себе ценной для неё информации. В голове её отложились слова 'злость, дар, предательство', и из всего известного ей ранее вспомнилась только история о Проклятой Скрипке, на которой должен был сегодня играть музыкант. Эту скрипку, по легенде, передал великому скрипачу и композитору Паганини Дьявол, к которому воззвал он в момент бедности и крайнего отчаяния. Современники Паганини делились своими впечатлениями от его игры,- играя на ней, музыкант уносился духом в неведомые смертному дали Космоса, видел миры, которые не суждено увидеть без волшебного вмешательства, и потому именно на этом инструменте музыка была божественна. Сомнительная легенда, ибо неужели зло может иметь божественное начало?: Однако, в это предание верил даже такой безбожник, скептик и насмешник, как славный поэт Генрих Гейне, многие современники, сравнивавшие его гений с даром ангельским или дьявольским, и меломаны два века спустя возвращались к одному и тому же вопросу: почему Паганини до самой смерти воспринимался окружающими и католической церковью как чужак, хотя при этом многие с трепетом посещали его концерты, а сердца их жили его музыкой?
  Он вышел на сцену, озарённую светом огромной люстры, неуклюже нависшей над креслами зрителей, похожим на тот, что отражается в витражных стёклах в церкви, поклонился публике и подошёл к фортепиано, за котором сидел аккомпанировавший ему пианист. Поставив свой инструмент на небольшой столик, он почтительно отстегнул бронзовые золочёные застёжки футляра, вынул и расстелил на столе три покрывала, которые окутывали инструмент: замшевое, бархатное и шёлковое,- и вот волшебная скрипка, высоко поднятая вверх, показалась во всей своей красоте, так пленительно похожая своим строением на фигуру нагой, совершенно сложённой женщины, с её маленькой головкой, длинной, тонкой шеей, покатыми плечиками и гармоничным переходом нежной талии в плавные мощные бёдра. Публика, замерев, как будто зачарованная, следила за его движениями. Каждый думал 'Да, это та самая скрипка', хотя о судьбе скрипки не было известно никому из присутствовавших в зале людей. Никому не было известно, куда после смерти музыканта она исчезла, как будто и не было её на свете. Однако теперь все слушали таинственного музыканта. Тихие и нежные пассажи Паганини, слетавшие со струн скрипки, со вздохами, стонами, криками, призывами, междометиями привели слушателей в состояние 'транса', они начали в такт музыке покачиваться, прислоняться друг к другу, как загипнотизированные, впадая в состояние экстаза. Анна сидела, вцепившись пальцами в подлокотники кресла, и ей казалось, будто она сидит совершенно одна в самом центре зала. Она смотрела на сцену широко распахнутыми глазами, и, околдованная чарующими мелодиями, слушала, как разливается по залу их сладкий эфир. Одно обстоятельство грело ей душу и в то же время рождало у неё суеверный страх. Когда Янно играл, он смотрел на неё. Как он был похож в этот момент на Врубелевского Демона - высокий, черноволосый и необыкновенно бледный, со смычком, летящим по струнам волшебного музыкального инструмента, природа которого воистину должна была быть неведомой человеку, ибо звуки, что он рождал, были столь райски печальны и демонически красивы, что завораживали всё в ней, проникали в душу, заставляли страдать. Если бы она сидела ближе, она, возможно, увидела бы, насколько странен был его взгляд, ибо глядя на неё, видел он не только лик возлюбленной. Он был полностью во власти музыки, и сердце его, и разум, и душа стремились в объятия Вселенной, где среди пролетающих комет, сияющих звёзд и Вечных Светил она жаждала обрести мир и гармонию... Ибо об этом пела ни одна только его душа, и не его личной была та печаль, коей горела и дышала теперь его музыка, проносясь на сильных крыльях своих над головами собравшихся в зале, распахнувших ей свои сердца. Это была Печаль Дьявола, сидевшего сейчас среди них и смотревшего вперёд, в Глубину перед собою.
  Моя поездка в Консерваторию наконец состоялась. Сегодня я наконец-то почувствовала, что пришла весна, украдкой, тихонько вошла в сложивший оружие перед временем мир. Глаза неба умылись холодными слезами, с крыльев пали ледяные оковы, вдребезги разбившись о смеренную землю.
  Скамейка. Парк, в котором я гуляла еще ребенком. Ранним утром тут так приятно прогуляться одной, ведь деревья и ветер не спрашивают, на каком я языке говорю. Дождь опять роняет в лужи прозрачные слёзы. Состояние высшего единения и разрыва, трепет ,который птица испытывает перед полетом. Привычная тишина парка лопнула, взорвалась миллиардом звуков, чудовищной какофонией, претворившейся в ровный нотный стан волшебной мелодии. Тысячи скрипок взметнули под небо фантастический вальс, такой силы и такого чувства, что, казалось, настали последние времена. Я испуганно огляделась, но никто в этом мире не слышал хора ангелов... лучшие музыканты мира уже давно спали в своих последних постелях...ощущение музыки пронзило меня. И снова, как тогда, на концерте, когда мне показалось, что я видела Его, когда в руках его полыхал лезвие-смычок...ласковый как котенок и все же смертельно опасный...он когда-то украл мою душу и совсем не спешит отдавать...разменять жизнь на ноты...создать нечто прекрасное и сойти в могилу...хотя...вечность в музыке -это всего лишь секунды тишины между взмахами волшебных палочек адский и небесных актеров...снова потянуло вдохнуть пыльный, разгорячённый, развратный театральный воздух, сойти в оркестровую яму как в могилу и восстать оттуда криком напряженных разрезанных струн-вен...от мелодий вновь взорвались все лживые зеркала, за которыми остались только театр и его образ, а может, это уже для меня единое целое, самая чистая моя вера... Ему повезло. Он сумел однажды выразить в одном созвучие и любовь и ненависть и проклятье, распять самого себя на скрипке и по живому телу танец острым смычком...кажется это называется смертью?...похоже тогда я ошиблась, выбрав жизнь... Мне так хочется туда, где Он... Туда, где музыка!....
  Арни бродил по улицам, пронизанным паутиной солнечного света, которая свисала с карнизов нахмурившихся серых домов и искрилась на витринах магазинов. Невдалеке шла стройка, и при взгляде под ноги ему казалось, что пыль плыла над асфальтом. Всё это вкупе с мостами по бокам, казавшимися сказочными страшилищами и протяжным гулом машин вдалеке, напоминавшим их голоса, рисовало мистические образы в воображении мечтавших на лавочке студентов и даже некоторых уставших от работы и нынче спешивших домой людей. Двое из встречного потока шедших по Новокузнецкому проспекту людей чуть не сбили Арни с ног, и, спотыкнувшись, обругали его, словно это он врезался в них на полном ходу, но он словно ничего не заметил, и как ни в чём не бывало продолжал путь далее. Однако забияк лишь раздражило отсутствие эффекта словесного потока, который они обрушили вслед неторопливому путнику, и один из них, маленького росту блондин, догнал его и грубо хлопнул по плечу. 'Э, нет, приятель, ты зря торопишься от нас уйти. Это некрасиво, толкнуть человека и даже не извиниться.' Арни удивлённо повернулся в сторону говорившего и увидел пред собою злобное, чуть жёлтое некрасивое лицо. От незнакомца разило перегаром, а поза и вид его говорили о том, что несмотря на некоторые трудности в удержании в образе человека прямоходящего, у того чесались кулаки в ожидании какой-нибудь драки. 'Чего тебе надо?'- сухо поинтересовался Арни. 'Чтоб ты у меня попросил прощения. А то...'- и грубиян продемонстрировал свои кулаки. Арни даже бросил на его руки заинтересованный взгляд. 'Не буду я у тебя просить прощения. Иди своей дорогой. А других не трогай.' Тот покачнулся, подступил к нему поближе, ощутив сильное желание ударить своего обидчика. Но неожиданно попятился задом. Его сотоварищ, ожидавший его возвращения у киоска с лимонадом невдалеке, встретился с ним испуганным взглядом. Арни наблюдал, как они удалялись прочь, а после, словно неожиданно вспомнив что-то, пошёл в сторону сквера быстрыми шагами.
  То, что напугало незнакомцев, было неведомо ему самому. Когда его собеседник уже намеревался затеять с ним драку, он мимолётно взглянул ему в лицо. И то, что потрясло его, несмотря на выпитую дозу спиртного- это вспыхнувшие жёлтым глаза и дикий взгляд расширенных зрачков, вмиг сделавшие красивое лицо его похожим на лицо мифического вампира. Незнакомец оказался суеверен, и тут же поспешил прочь, не желая оказаться жертвой существа более высокого и сильного, возможно более хорошо интеллектуально развитого и явно свирепого. Его товарищ, которому предалось его беспокойство, посоветовал прибавить шагу.
  Арни остановился лишь, когда дошёл до фонтана. В сквере не было лавочек, и поэтому он присел на корточки, опершись на мрамор, и вновь тяжело задумался. Целая жизнь, кусочки из его прошлого, пронеслась перед глазами. И вновь встреченная Анна, и Мирчовис, и предавший его друг переплелись в его сознании, создав в нём совершеннейшим образом причудливые узоры. Но было ещё что-то помимо тем, волновавших его более всего- помимо возвращения любимой и пришедшей к нему странным образом столь желанной славы. Его новое я, его демоническая личность развивалась внутри него с каждым днём всё сильнее, и тем тяжелее было побороть появившуюся тягу ко всевозможным человеческим порокам, заглушить манящий зов приключений, жилку мошенника и оставить лишь свою старую, сильную любовь и новую страсть- к музыке.
  Мирчовис знал, где он гулял всё это время, но не желал тревожить его в его думах. Сам он тоже испытывал потребность в прогулке, но держался улиц, уходивших влево от Старого Арбата, места, где меньше всего встречалось любопытных взглядов и больше всего ощущалась атмосфера старины. Теперь он казался старше, шёл, опираясь на трость, и каблуки его ботинок тяжело и гулко отмеряли шаги по тротуару.
   'О, как приятно прогуляться по старинному городу.'- Знак шёл тут же, рядом, и по-прежнему гримасничал и шутил, развлекая казавшегося усталым спутника.-' И, мессир, он тоже находит пешеходные прогулки великолепной почвой для размышлений...' 'Философ...'- с саркастической улыбкой заметил он, прогуливаясь со Знаком на бульваре.
  Знак перехватил его странный взгляд и перевёл глаза на собственные лапки. Больше они ничего не говорили о писателе в последние минуты перед приближавшимся вечером. Беседа их была ровной и неторопливой, и сводилась к уже давно пересказанным истинам - о судьбе людей, об умирающей природе, о Боге.
  Когда же вокруг стали сгущаться тени и когда первая звезда засияла на чарующем тёмно-синем небосводе, Мирчовис кратко сказал: 'Нам пора'
  Они шагнули в темноту и тут же вышли из неё, правда, уже не на асфальтированной мостовой, а на обломке скалы, что, словно зуб дракона, возвышалась посреди бескрайне тянувшихся на огромные пространства вокруг лугов и лесов.
  Перед ними высился громадный храм. Белые ступени вели к арочному входу, а своды, казалось, уходили высоко в небо. По бокам храма сидели каменные горгульи, мрачные страшилища-хранители, что с видом задумчивым и осмысленным смотрели перед собой. Мирчовис, поморщившись, глянул в их сторону и велел Знаку зажать уши. Тот не долго думая подчинился, не смея скрасить страшный момент своими обычными прибаутками. Едва они ступили на первую ступень, жуткий вой поднялся над землёй, сотрясая небесные своды- то, вздрогнув, медленно зашевелились горгульи, просыпаясь от векового сна.
  Ещё мгновение- и тяжелые, с перьями, будто отлитыми из металла, крылья со свистом рассекали серое небо. Огромные твари подлетали всё ближе, образуя устрашающую воронку, устремлявшуюся к самому небесному своду. Мирчовис, поколебавшись, шагнул на следующую ступеньку. И тотчас спутников охватил столп чистого света, заставивший их остановиться. Ощутивший необычайное спокойствие, которое дивными струями умиротворения и любви, коих так ему не хватало долгие годы, согрело душу и тело; падший архангел распростёр руки, обнимая шедший ему навстречу свет. И за спиною его раскрылись, подобно волшебному ореолу, большие белые крылья.
  Знакомый голос, шедший отовсюду, вместе с чистым сиянием из расступившихся золотых и белых облаков, пронизанных солнечными лучами, теплотою окутал его, и позвал его: 'Самюэль...'
  
  - Послушай меня, любимая. Эта скрипка в моих руках- и моё проклятье, и моё благословение. Я не могу играть вечно, но и не играть я тоже не могу.
  
  Месть.
  Мир изменился чрезвычайно, как только скрипка стала овладевать душой, которой она была передана. С каждым днём Арни чувствовал её власть всё сильнее и сильнее. Он привык к своему отражению в зеркале, привык к странному ощущению силы в груди, но однажды он почувствовал, как эта сила разливается в душе, как хорошее, крепкое вино, и страшные видения поползли перед ним, заставив содрогнуться. Это были видения крови.
  А ещё он понимал, что волшебный мир, подаренный ему Бистаром Мирчовисом, подобен хрустальному шару, столь хрупкому, что рука ребёнка способна уничтожить его. Когда наступила осень, всё больше вечеров стал он проводить, слоняясь по улицам и по пасмурному парку, пряча от Анны своё настроение и горькие мысли. Когда он шёл по аллеям, укрытым дорожками из жёлтых и красных листьев и садился на скамейку, часами глядя на застывший печальный пруд, тоска, ставшая одной из самых частых гостий, с головою, страшнее горгоновских чудовищ, забиралась в душу и обнимала сердце, баюкая его воспоминаниями и пугая предчувствием грядущего. Он знал, что день, когда скрипка сделает его демоном, не наступит никогда, ибо Дьявол уведёт его с собою за черту бесконечности, куда он пытался заглядывать столько раз, по дороге, которая привела его однажды в мечту на страницах книги, которую он написал. Да, вот они, здесь, в его руках, страницы проклятого романа. Мимо пробегали дети, проходили прогуливающиеся пары, с любопытством бросая взгляд на бедного молодого человека с потухшим взором, что сидел, распрямив спину и плечи, на скамейке у Чистых Прудов, держа на коленях недвижными руками жёлтые листы рукописи. Одним днём проходившей мимо старушке показалось, будто бы он мёртв; он очнулся, и, когда он понял, почему она отпрянула назад, рассмеялся невесёлым низким хохотом. Могильным холодом повеяло с юга. Сердце его словно бы стало биться тише, глуше, и в страшной тишине вокруг он различил тысячу осенних шорохов. Он понял: ждать осталось недолго.
  Внезапно через шелест листьев за спиной он различил шаги. Сзади него стояла высокая, грандиозная фигура. Вздрогнув, он обернулся, и увидел Мирчовиса.
  - Вы снова здесь. Я вижу, как вы страдаете. Когда у вас с собою, на коленях, ваш роман, вы возвращаетесь воспоминаниями в прошлое, и постоянно мучаете себя, терзаете.
  - Как же мне быть иначе? Признаться честно, я страшусь потерять её. Потерять то, что дорого мне более всего на свете. И ещё меня пугает неизвестность.
  Задумчивость появилась на лице его собеседника, и вдруг померк окружающий мир вокруг, и вместо пруда и печальной аллеи Арни и Бистар очутились в прохладной зале, обставленной дорогой мебелью, в двух глубоких чёрных креслах возле горящего камина. Арни долго и напряжённо смотрел в огонь, ибо с самого начала он уловил в ярких языках жадного пламени ставший одновременно его Душою и его Бременем проклятый инструмент, объятый одновременно кроваво-красным, оранжевым и золотым. Внезапный всполох пламени заставил его на секунду зажмуриться от необыкновенно яркого, неземного, света. Напрасно вновь вперил он в огонь свой взор. Скрипки не было в нём.
  Внезапно он ощутил желание подняться и уйти, ему не хотелось никакого разговора. Ядовитая горечь разлилась по душе, образ его прежней жизни вновь пронёсся в воспалённом уме, обнажая нервы, разгоняя по жилам вместо крови кровавый ток воспоминаний. Из этого состояния его вывел яркий блеск, исходивший от сидевшего подле него собеседника. Арни вгляделся внимательней, надеясь обнаружить его источник. За спиною Мирчовиса стояло огромное, из красного дерева, зеркало.
  'Подойдите сюда. Взгляните в зеркало. Красивый лоб пронзают три морщины, брови хмуро сошлись у переносицы, горящий взгляд сосредоточен и одновременно точо пьян. Ваш образ списан с идеальною точностью с одного моего друга. Вам известно имя Калиостро?'
  - Так он существовал на самом деле?
  - Да. Калиостро был алхимик, известность же ему дали чародейство и гипноз. Его, увы, в жизни постигла трагедия: бедняга влюбился безответно. И тотчас обуяла его страсть: не имея возможность сыскать взаимность, Калиостро обязался отыскать логически существующую нить любви и научиться обрезать её, чтобы помочь другим несчастным. Что он только не делал: он считал через нейронные сети, он проверял проходимость того самого, возбуждающего импульса в мозг, экспериментируя с реактивами, он перебрал всю таблицу Менделеева. Однако лекарства или оружия против любви он не нашёл. И тогда, отчаявшись, он приступил к поиску формулы любви.
  - И он отыскал её?
  Мирчовис ухмыльнулся, глядя перед собою на пылающий в камине огонь.
  - Несомненно. Доподлинно известно, что граф Калиостро оживил статую и превратил её в свою возлюбленную.
  - Доротея?!- Мирчовис кивнул. - Легенда о ней известна мне с детства...
  Некоторое время Арни удивлённо и растерянно косился то на сидевшего в кресел Дьявола, то на разгоравшийся всё ярче огонь. Вконец благоразумие и спокойствие вновь опустились на его чело. Он выпрямился в своем сиденье и спросил:
  - Так у него тоже была скрипка?
  - Да. Была.
  - И она забрала его душу? - слова эти прозвучали как струна, тревожно, и Мирчовис , помешивавший угли длинным стержнем, беспокойно оглянулся на него, вглядываясь в лицо, но, найдя его спокойным, молча кивнул.
  Лёгкая дрожь прошла по телу Арни. Он почувствовал, как зашевелился где-то у самого сердца его давний, хорошо спрятанный, страх. Страх перед неизвестным.
  - А какова она- формула?
  - О, она необычайно длинная. Я сам не сумел её запомнить. Но записал её на листочек. И, хоть я не ношу его с собой, я прикажу Знаку найти его и принести его Вам.
  - Спасибо.
  - Я надеюсь, что любовь (он сделал паузу, опершись на позолоченный посох, прислонённый прежде к ручке его кресла и который теперь держал в руках, прислоняя наконечник в виде дракона с собачьей головой к подбородку) спасёт Вас...
  В воздухе нависло напряжение. Каждый думал.
  Первый- о своей участи и внутренней силе, именуемой любовью, второй- о прежнем, мудрости старее мира, по-прежнему глубоко тоскуя по сокровенному.
  Мгновение затянуло в вихрь времени и пространства, и воронка унесла глубоко опечалившегося Арни обратно, на ту же скамейку возле Чистых Прудов.
  Прошла ещё она длинная неделя. Анна казалась беспечной. Но каждое утро её друг встречал с тайною тревогою. Что-то подсказывало ему, что вот-вот случится нечто нехорошее. Прошлое, от которого он надеялся укрыться в любви, грозилось настичь его. И угроза не казалась пустой. На следующий день он твёрдо решил поговорить с Анной. Следовало открыться ей. Следовало сказать всё, что мучило его. Она должна понять, поверить, и тогда, может быть, перед ним забрезжит такой желанный луч надежды на спасение.
  И вот однажды вечером, когда она поставила на стол вскипячённый чайник и стала расставлять сервис, он обратился к ней, внутренне желая не напугать её и не навредить ей своими словами, но понимая, что без них не обойтись.
  -Анна, мы должны поговорить о Николае. Я никогда не рассказывал тебе. Я знал его. И он... однажды он совершил ужасную вещь.
  Заметив бледность на лице Янно, девушка поднесла руку к его лицу и провела ладонью по щеке. Он благодарно поцеловал кончики её пальцев.
  - Что он сделал?
  - Он убил меня.
  Анна ошарашено взглянула ему в глаза.
  - Что? Что ты такое говоришь?
  Злые, жёлтые глаза демона вспыхнули совсем рядом, за её спиной. Арни увидел их и понял, что нельзя продолжить признание в том виде, в котором он желал ей его подарить. Он в который раз за драгоценные несколько часов, проведённые с любимой женщиной на одной из частых прогулок в Коломенском парке, забыл, что не мог теперь быть властелином словам... Комок подкатил к горлу. Переведя взгляд на лицо Анны, он выдохнул:
  - В переносном смысле, мой ангел. Но... В юности я знал его. И он погубил тогда мою карьеру. Молю, не спрашивай, как. Но ненависть наша столь сильна, что теперь, я уверен, он захочет поквитаться. Со мной...- он запустил руку в шелковистые волосы Анны, прижимая её к груди, как драгоценное сокровище, - и с тобой, - грустно и печально прозвучали эти слова, и она мягко подняла лицо, глядя в суровое и напряжённое лицо обнимавшего её мужчины.
  - Знай, Янно. Я буду с тобой до конца. Я чувствую, что тебе угрожает опасность. Мне показалось одрнажды, будто она смертельной тенью скользнула над тобой, когда ты давала прошлый концерт. Я ощущала присутстсвие чего-то пугающего, неотвратимого. А потом ты вернулся домой невесёлый, и я ничем не могла тебя утешить... Чем бы ни была беда, которая так тяготит теперь твои мысли, я буду стоять возле тебя и держать тебя за руку.
  Они стояли, обнявшись, как два маленьких ребёнка, только что спасшихся от ужасной стихии. Стояли и не могли разомкнуть сплетения рук, ибо они служили друг для другой защитой и укрытием. Арни с надеждой посмотрел на образ, стоявший в углу комнаты. Уютное чувство защищённости заставило его поверить...
  Но угроза покою не пожелала исчезнуть. Она лишь, милосердно улыбнувшись, отошла в сторонку, залюбовавшись идиллической картиной человеческого счастья, пообещав, однако, что скоро вернётся.
  Дни шли. Арни был теперь вполне счастлив в своей новой жизни, однако судьба сыграла с ним злую шутку. Получив любовь, он не сумел забыть предательство. Если бы он остался прежним, то, возможно, он не думал бы так часто о мести. Но теперь, когда в сознании то и дело возникали кошмары из прошлого: клиника для душевнобольных, комната, объятая огнём, ехидный взгляд предателя... Арни показалось, что он слышит голос внутри себя: 'Слушай... слушай... предательству есть цена. И дурной поступок следует наказать. Нельзя оставить негодяя в покое. Надо наказать его. Нужна месть.' Голос звенел внутри него одинокой высокой струной, и он не мог заставить её замолчать. Неделями после того, как он впервые услышал его, он боролся с собой. Но жажда, поселившаяся в нём, обителью которой стало отныне его измученное тело- жажда мести- не давала ему покоя.
  В этот длинный осенний вечер он ощутил, как добро безвозвратно отступает в нём. 'Месть',- сладко шептал голос. Арни мрачно произнёс это слово вслух. Глянув в зеркало, он, даже зная о таинственных силах, подчиняющих его себе, не ожидал столь сильного изменения своего отражения: он увидел, как отразилось в нём его собственное лицо с горящими жёлтым глазами. 'Да, Арни. Предателя давно пора наказать.' Суровый голос прозвучал сзади, из-за спины. Арни резко развернулся, но никого не увидел. Только было настежь открыто, как от сквозняка, окно, и развевались на ветру, надуваемые им, точно парашют, занавески. Арни знал, что это не была игра воображения. Он узнал голос. Здесь долю секунды назад был Мирчовис.
  Пока Мирчовис летел, Москва мчалась под ним, как поезд из одной древней легенды, взятой им наугад для сравнения из мифического собрания времени. И сейчас, глядя вниз, он нараспев декламировал эту легенду, однако голос его звучал тихо-тихо, и потому его слова, подобно двадцать пятому кадру, откладывались в сознании случайных прохожих:
  Не-льзя отличить день от ночи. Мимо проносятся люди, все спешат куда-то, одетые в голубое, красное, жёлтое и белое, обутые в строгие остроносые ботинки и кроссовки, на шеях у дам в длинных вечерних платьях, которые бегут прямо босиком по раскалённому асфальту - длинные монисты из жемчуга. Бегут две девочки, волосы которых заплетены в замысловатые косички, в коротеньких шортиках и рубашках с надписями, идут-шепчутся, а за ними бегут длинные ряды радостных людей со счастливыми улыбками, на их головах - газетные треуголочки, на их ногах - тяжёлые неказистые гриндерсы. А рядышком бодрым шагом идут, спотыкаясь и поплёвывая то в ту, то в другую сторону, бизнесменчики. Головки зализанные, глазки масляные, языки подвязанные... Идут и потряхивают... вроде как чумоданчиками. А впереди них дяденьки из банка, в очёчках такие, маленькие, в костюмчиках, с часиками, они часиками размахивают, и время останавливается. И бегут все под горочку, а на горочке полосатый Михрюн сидит и усищами пошевеливает, всех поторапливает... бегите, мол, скорее, все под горочку. Один глаз у Михрюна спит, другой открыт- большой такой, жёлтый, светится... И сидит Михрюн и вниз смотрит. Глядь - все уже под горочкой. Улыбнулся Михрюн и как засвищет- отодвинул лапой скалу, и под горочку по шпалам громадный поезд помчался, изо всех труб алый дым, пыль по рельсам столбом, едет-грохочет. А наверху небо голубое, облачка воздушные, птички заливаются райские, зверь кричит-мол, спасайтесь, люди! А люди под горкой ничего не слышат, не видят. Заглотнуло их железное чудище и мчит дальше. А Михрюн на горе снова задремал одним глазом...
  Этот длинный шумный поезд нёсся мимо воздушного всадника, сверкая огнями-глазницами, улыбаясь оскалом блестевших в ночи окон высоток. Мирчовис любил этот город, древний, спокойно-сосредоточенный, деловой, вместилище тайных узких улиц с проходами в иные миры, поглощавшие иногда любопытных людей совершенно разных мировоззрений, толпившихся здесь повсюду. На Арбате собирались художники. Двое из них инстинктивно подняли головы, когда откуда-то сверху донёсся свист. Но ветер видеть не дано, и они изумлённо созерцали пару минут шумевшую над ними пустоту, недоумевая, как она могла породить странный звук. Но Мирчовис промчался мимо, подразнив творческое воображение суеверных слуг искусства. Однако, вот он, этот дом. Лучший дом на этой улице. Квартира на двенадцатом этаже. Там живёт тот, за кем он прибыл нынче на грешную землю.
   Никто не знал, что стало в последнее время происходить с успешным бизнесменом, проживавшим в квартире 75 на двенадцатом этаже. Знакомые считали, что какое-то горе, о котором он упорно не желал заговаривать ни с кем, надломило его. Он приходил, ни с кем не заговаривая, поднимался к себе в кабинет, тоскливо оглядываясь на приветствовавших его людей и сухо раздавал рукопожатия. Все сочувственно глядели ему вслед, оставаясь при мысли, что Николай Анатольевич был не в себе.
  Но никто не догадывался о причинах произошедших с ним перемен. Всю свою жизнь этот довольно общительный, но меркантильный человек боролся с довольно детскими страхами. Добрую половину своего существования на земле Коля боролся с духовной частью своей души, верившей в Бога и Дьявола и всякие потусторонние и мистические силы, в которые должны были верить дремучие и необразованные люди, но никак не успешный карьерист в современном двадцатом веке. Страх никогда не рисковал появляться у него перед глазами, предпочитая не видеть его гнев, а просто спал, свернувшись калачиком, у него в душе. Спокойный и рациональный, он глядел на потайную часть своего сознания свысока, не пропуская закрытые на ключ в глубинах подсознания предрассудки наружу. Но вот что-то ужасное неожиданно ворвалось в спокойную и размеренную жизнь, и разбудило дремавший страх, который уже и думать ленился, чтобы пробудиться.
  Всё началось с того, что Николая стали мучить кошмары. Ему снились зловещие тени и огненные демоны с красными крыльями, носившие его в своих когтях над мерзкими ущельями, из которых вверх поднимались дым и смрад, а повсюду витал ужасный запах серы. Ему снилось, как прямо на него несётся поезд и как он горит на костре, вокруг себя же он, объятый оранжевыми языками голодного пламени, видел лица знакомых и незнакомых людей, перекошенные от злости и ненависти. Все события его снов освещались ярким дневным светом и сопровождались посвистом и нечеловеческими криками, и несчастный каждое утро просыпался в холодном поту, не веря, что кошмары отпустили его, ослабив на определённое время свои железные объятия. Он начал походы по дорогим психологам и психиатрам, но квалифицированная помощь не смогла справиться со своей задачей. Тогда Николай стал стараться как можно дольше бодрствовать, не давая Морфею окутать его чёрною тенью и вновь унести его в ужасное царство. Но тогда с ним начали твориться страшные вещи днём. В основном они происходили именно в квартире, хотя бывало, и в офисе. Он начал видеть дьявола, который долгие часы будоражил его длительными беседами об ужасных делах, некогда совершённых им. Он слышал голоса прошлого, и эти голоса заставляли его ужасаться не только каждодневной галлюцинации, но самому себе. Сначала дьявол пугал Николая, доводя до безумия, играя с ним, как кошка с мышкой. Воспоминания резали сердце, страх перед ночными кошмарами привёл к длинным бессонным ночам, и, как следствие, к таблеткам успокоительного, а в промежутках между дозами- к тревожному состоянию, полному нехороших предчувствий, постоянного беспокойства. Вставая по утрам и глядясь в зеркало, Николай видел перед собой сильно постаревшего, осунувшегося человека; уголки губ его были опущены вниз, в глазах его была пустота.
  Вскоре потусторонние силы начали орудовать в его доме. Сами собой закрывались, скрипя, двери с тщательно смазываемыми щеколдами, распахивались окна, запуская в комнаты противный сквозняк, на компьютере сам собой зажигался курсор, и, мерцая, уничтожал содержимое важных документов, словно подчиняясь удерживаемой нажатой кнопке Backspace. Наконец терзаемый суеверными страхами Николай решил обратиться к мистикам.
   По газете он нашёл известное имя мага и чародея, который незамедлительно явился по его настойчивому приглашению. Увы, в квартире Николая появился самозванец, за несколько дней превративший его жизнь в ад. Совершая таинство окропления святой водой компьютера Николая, он, оказывается, похитил с него пару важных документов, хранившихся в файле под секретным паролем, с доказательствами причастности клиента к чёрной бухгалтерии, и незамедлительно начал его шантажировать. В итоге Николай расстался не с ужасами дня и ночи, а с доброй частью своих сбережений, и только после того, как негодяй получил последний рубль с его банковского счёта, который существовал себе мирно вот уже несколько лет кряду, он наконец-то оставил его в покое.
  Мышка, пискнув, захватила сыр, привлёкший тонким ароматным запахом и чудной желтизной, и дверца мышеловки захлопнулась. Время, проведённое в страхе в дорогой, напичканной пустыми удобствами жизни, не способными спасти душу, мышеловке, не шло на пользу Николаю. Всё чаще приходил на ум образ преданного друга и странная мысль, что это, возможно, беспокойный его дух чинил беспорядок, который окружал его. Страшный мир, в котором он теперь очутился, сделал за короткие несколько дней его сознание бесконечно шатким и уязвимым, и прибавилась постоянная навязчивая идея найти девушку, с которой он был счастлив некоторое время, из-за которой произошёл полный разлад между ним и Арни. Анна... Надо найти Анну.
  Это оказалось не таким уж сложным делом. Анна была талантливой актрисой, преданной своему делу и своему театру, и уйти со своей освещённой человеческим восхищением сцены не могла. Поэтому Николай два дня терпеливо провёл около экрана монитора, возясь с многочисленными базами данных. И под конец он нашёл её. У неё была новая фамилия... или псевдоним. Но это точно была она, и теперь он точно осознал, что желает видеть её.
  Ухмылявшийся дьявол следил за ним, сидя, закинув нога на ногу на полосатом персидском диване в просторной комнате, когда тот торопился отбыть по распечатанному адресу и искал по всему дому шарф. Когда за вышедшим из квартиры закрылась дверь и застучали вниз по лестнице торопливые шаги, Мирчовис немедленно проявился из воздуха, в котором он был скрыт для ненавидимого взгляда смертных, и медленно подошёл к входной двери. Ключ сам собой повернулся, и дверь легко отворилась настежь, точно пёрышко. Прямо перед дверью испуганно сделали шаг назад стоявшие в тамбуре молодые люди, вот уже целую неделю мучимые совершенно насущными помыслами. Точнее даже сказать, они были здесь по работе. Состояла она в посещении богатых квартир и похищении их содержимого. Ровно шесть дней назад они получили наводку от хорошего знакомого о том, что по данному адресу значится респектабельный гражданин, обладающий довольно дорогим материалом для работы. И вот сегодня, имея в памяти тщательно продуманный и неоднократно обсуждённый план взлома, они целый день прятались этажом выше, ожидая, пока хозяин уйдёт, а тут из квартиры, только что запертой на ключ, спокойным размеренным шагом вышел высокий худой мужчина с суровой внешностью и пошёл прямо им навстречу. Когда Мирчовис увидел их озадаченность, его лицо посетила лёгкая добродушная улыбка. Он быстрым жестом показал им увесистый мешок, который неожиданно возник у него из-за спины, и подтолкнул на порог ногой спортивную сумку, набитую чем-то объёмным. 'Да я вижу, вам сюда же, ребята!' Ребята смотрели на него уже не изумлённо, а враждебно. Один из них нащупал в кармане пистолет, другой сжал в руке охотничий нож. Мирчовис шутливо поднял руки вверх. - Бросьте, господа... Я здесь был с той же самой целью. Да вы заходите, не стесняйтесь. Добра в этой квартире предостаточно. Я думаю, даже вы все вместе, хотя вас и пятеро, не унесёте с собой все.
  Вперёд вышел самый огромный и толстый детина из всей пятёрки. Он угрожающе глянул на стоявшего перед ним в дверях нагловатого парня и властным движение толкнул спортивную сумку к себе. 'Как бы не так... Нам, значит, ты предлагаешь забрать то, что осталось?' Мирчовис, ухмыльнувшись, кивнул. 'Но ты, небось, уже успел забрать все денежки? И они здесь, в этой сумке?' 'Ну как же так. Я всё-таки первый прибыл. И потом, как говорится, остатки сладки.' С этим детина и стоявшие позади остальные грабители явно согласиться не могли, и поэтому Мирчовис сдался и отпустил ручку сумки, которую он всё ещё упрямо сжимал в руке. 'Ну ладно. Берите. А я, с вашего позволения, возьму с собой технику, которую я украл. Поверьте, внутри квартиры есть техника.' 'Я сейчас это проверю,'- один из грабителей, неприятный среднего роста мужчина с тёмно-русыми курчавыми волосами и нездоровым цветом лица быстрыми шагами вошёл внутрь квартиры и, заглянув в несколько комнат, подошёл к окружившим Мирчовиса товарищам. 'Он не врёт',- он мрачно оглядел его с ног до головы, словно решая для себя что-то в своей злой голове.
  После минутного колебания грабители решили всё же действовать согласно своему плану, однако было условлено всё же не давать незнакомцу бежать. Толстяк взялся стеречь его, пока его сообщники обшаривали квартиру в поисках ценностей. Те быстро занялись своим ремеслом. Когда они вернулись, удивлению их не было конца: исчезли Толстяк и его пленник вместе со спортивной сумкой. Зло переглянувшись, грабители ощутили в себе нараставшую мощную волну негодования и ярости, заставившую их осуществить желание унести из квартиры вообще всё, что только возможно было перенести. Деньги-то были похищены неверным другом, а все мало-мальски ценные предметы богатой квартиры можно было немедленно пустить в оборот и получить наконец заветную хрустящую выручку. Взгляды творцов воровского ремесла жадно горели; они были похожи на собак перед целым озером, наполненным костями, спрятанными туда кем-то весьма запасливым и весьма неосторожным. По их уходу квартиру можно было считать идеальным творением чистоты и порядка. Здесь вполне можно было во всю длину и ширину комнат начертить в воздухе знак бесконечность, и тогда он бы возможно придал им хоть какой-то вид наполненности, обрекаемый на нет отсутствием наличия мебели.
  Разговор.
  Она уклонилась от поцелуя, как от укуса ядовитой змеи.
  'Никогда,- сказала она,- послушай, никогда больше не преследуй меня.'
  Она гордо повернулась и вышла из комнаты, оставив его одного. Он ощутил одновременно ярость и боль; он был готов броситься за ней, догнать, чтобы... о, он и сам не ведал, что хотел сделать с ней, - но его внезапно что-то остановило. Сзади, на уровне сердца, он ощутил прижатое к спине дуло пистолета.
  'Сейчас не время для дуэлей. Это Янно?'
  Человек сзади (Николая не покидало чувство, что это был именно его наглый соперник) настойчиво подтолкнул меня к двери. Николай услышал жёстокий, необыкновенно сильный и властный голос, на подсознательном уровне заставивший себе подчиниться:
  'Не оборачиваться. Идите вперёд.'
  Театр был пустынен; мимо нас прошли несколько актёров, но они нас не заметили, потому что Янно заставил своего пленника идти почти на одном уровне с ним, прижав револьвер плотнее, но обеспечив иллюзию пьяного полуобъятия- я говорю, именно почти, потому что он всё равно шёл на шаг позади, и тот не мог видеть его лица. Николая каждой клеточкой тела ощущал, что рядом с ним- прекрасный актёр, кроме того, этот талантливый актёр ещё является человеком, который ведёт какую-то свою, жестокую игру, человеком, который почему-то очень сильно желает ему зла.
  'Без глупостей,- когда они оказались у выхода, Николай почувствовал, что хватка ослабела,- Теперь уходи и не оборачивайся назад. Никогда более не возвращайся в этот театр. Никогда не ищи её!'
  Николай и не собирался делать глупости. Только одна мысль смущала его сильнее, чем присутствие рядом ненавистного соперника- почему тот не позволил ему видеть его лицо. Неужели он так безобразен?
  Арни был в курсе событий, произошедших за последнее время с его недругом. Днём он ощущал какое-то странное наслаждение от происходившего, но каждый вечер его сердце переполняла необыкновенная грусть.
  Он мрачно вошёл в комнату и аккуратно положил вещи на стул. Темнота окутала комнату в сиренево-чёрную дымку. Электричество не работало, и Арни достал из ящика свечи. Он в задумчивости сел за стол у окна. Музыкальная шкатулка на столе с хрупкой балериной, которую он хотел подарить Анне, вновь привлекла его внимание. Она была редкой работы. Восточный мастер потрудился, отрабатывая все детали с ювелирной точностью. Прекрасна была и её мелодия. Он завёл её. Очаровательные звуки наполнили комнату. Он подпёр щёку в задумчивости рукой и устремил взгляд на дрожащее пламя свечи. Музыка очень похожа на ту, что он сам исполнил, когда в первый раз увидел Её. О, ещё тогда она была его музой, тронувшей струны уставшего от горя этой жизни воображенья... Сзади свечи на стене была икона. Да, и сейчас он всё ещё верил в Бога. Пронеся эту веру через всю жизнь, он заслужил долю счастья, перед ужасной пропастью, которая постоянно присутствовала в его мыслях, эта безликая тень палача. Раньше, когда Бог был ближе, он так не боялся смерти. Теперь это было тяжелее. Всё было тяжелее.
  Он неожиданно ощутил потребность поговорить. Вспомнилось, как старая тётушка склонялась над ним перед сном, когда он был ребёнком, и советовала попросить о своих самых-самых заветных желаниях у Бога. 'И они обязательно исполнятся...'
  Он шумно вздохнул. Его собственный голос казался потусторонним в этой таинственной атмосфере.
  'О мой Бог! Я знаю, что возможно, мои слова потонут в этой мрачной тишине, окутавшей плечи, подобно бархатной накидке. Но если они долетят до меня, дай знак для меня, я так давно жду его. Послушай меня, пока я способен на дерзкое человеческое желание поговорить с Тобой! Скоро, уже скоро- о, я знаю это- и оно во мне потухнет. Останется только любовь к Ней. Ты знаешь, о ком я. Я так люблю её, Господи, так люблю. Какой драгоценный подарок был - увидеть её, полюбить её. Неважно, сколько горя в своё время принесла мне эта любовь. Но она достойна того, она дороже мне, чем всё, чем я жил прежде и чем мог бы жить, родись я в век благополучный и обладай я несметными сокровищами, красотою или властью. В ранней моей молодости я тайно грезил о богатстве, моя фантазия рисовала мне приятнейшие картины счастливой жизни без нужды. Но теперь моё представление обо всём совершенно иное. Я рисую в своём воображении довольного своею жизнью франта в дорогом платье, запускающего руку свою в сундук с золотом и драгоценными каменьями, окружённого роскошью и преданными людьми. Это и есть мой враг, чьей дружбы я всегда искал- моя Алчность. Вглядевшись в лик его, столь схожий с моим, я вижу, насколько он пуст и бездушен. Он холоден. От него веет могилой, даже более, чем от меня самого теперь. Но тот человек не умеет любить. Сердце жарким огнём не горит в нём, и он потерял давно умение мечтать. О, как ужасна была бы жизнь без неё! Но увы, из-за этого же нежного и драгоценного чувства (хотя я не знаю, может ли он чувствовать любовь так же, как и я- думаю всё же, нет), он предал меня. Он, мой друг, мой товарищ и мой советник в сокровенных вопросах.
  Бог. Как это тяжело - встреча с прошлым. Я уже думал, что пережил его, что освободился от этих пут, сковавших меня. Этот человек, негодяй, растоптавший мою жизнь ради собственного эгоизма! Да насколько я знаю, он с лёгкостью сменил свою профессию, предав меня и забрав моё детище, мой роман, он насытился творчеством, ему оно не было нужно. Он был другим внутри. Да, я знаю, кто он такой. Я знаю его мысли и чувства. Я могу заглянуть ему в душу- что мне это стоит теперь? - но... Но я не могу заглянуть ему в глаза. Это такая адская боль- видеть перед собой предавшего друга, человека, укравшего твоё доверие, и не мочь заявить ему хоть каких-то слов упрёка... Никто не услышит моих слов. Они уйдут вместе со мной в адскую геенну, когда придёт время, но никто не поймёт...
  О, Христос! Как тяжело было тебе в тот последний день перед распятьем... когда тебя поцеловал твой предатель. Твои глаза видели его всего, они изучали его чёрную, злую душу.
  Я видел его, он шёл передо мной. Но я не мог, не хотел смотреть больше.
  Анна, любовь моя, душа моя, душенька, мне нечего добавить к тому, что я однажды сказал. Ты- мой светлый ангел, исцеляющий мою боль, с тобой рядом я так спокоен. Но как только я остаюсь один в пустой комнате, наедине со своим одиночеством, я чувствую, как серьёзно было заявление Мирчовиса, - я превращаюсь в монстра. В ужасного, яростного монстра, готового убивать, склонять к своей воле, способного восхитить до состояния райского экстаза и заставить испытать отравляющую ненависть.'
  Говоривший отошёл от шкатулки. Его грозная фигура застыла у окна, на стекло которого прилипли белёсые снежинки.
  Глухо и страшно прозвучал его голос: 'Лучше ему больше никогда не стоять у меня на пути.'
  В тот же миг, как прозвучало последнее слово, Арни сделалось не по себе. Он ясно ощутил, что ему сделалось жарко от горящего пламени свечей.
  'Вот он, знак',- пронеслось в сознаньи.
  
  - Перевернуть здесь всё, чтобы узнать, где скрываются любовники! Его люди крушили гримёрные и репетиционные комнаты, пугая людей и ломая мебель. Театр наполнился шумом и визгом девушек.
  Сцена.
  Янно пытался сообразить, что же делать теперь, когда опасность так близка. Нет, он не может теперь потерять её! И он сказал на удивление чётко и громко, повернув её лицо к себе: 'Вы же помните, что вы мне сказали на лестнице? Вы же помните!'
  Анна изумлённо молчала. Его мускулы дрожали от напряжения. Он что-то хотел сказать... Неожиданно она вспомнила. Боже, это же фраза из Ромео и Джульетты, которую они недавно ставили в театре. Что-то не так, словно зловещая тень опасности нависла над ними, но где же её источник? Секунда пролетела, как пуля, сквозь пространство... Прожектор освещал согнувшуюся пополам несчастную девушку. Искажённое от боли лицо и воспалённые глаза с ненавистью взглянули в лицо убийцы. Коля стоял с лицом искреннего удивления, однако полицейский не разделил его чувства. На запястьях щёлкнули наручники. Время остановилось. Всё куда-то ушло. Только размытая картина: вот она стоит, вот падает... падает... И этот грозный человек, ранее стоявший так уверенно, теперь кричит, хриплым, одичавшим голосом: 'Врача, врача сюда скорее!'
  'Постойте! Нет! Я не виноват! Я не выстрелил!' Полицейский скептично усмехнулся. Он уверенно уводил его дальше, к служебной машине. Краткий миг, когда его впихивали вовнутрь, казалось, растянулся по воле Бога или ещё каких-то сил, заинтересованных в том, что случилось далее. Глаза... Его глаза блестели дьявольским огнём, но Коля мог поклясться на кресте, что он узнал своего врага. Тот как будто бы надел маску. Но душу не спрячешь даже под самой ужасной маской! Да. Он непременно всё расскажет полиции, ибо живо в душе убеждение, которому он был научен в жизни, что по-настоящему смеётся тот, кто смеётся последним.
  
  В зале всё затихло. Казалось, время остановилось, а воздух сверкает зависшими в нём клочками пыли, поднявшейся от царившей здесь минуту назад возни. Анна сидела, крепко держа руками вяло опустившуюся на колени руку Арни. Она была необыкновенно взволнована, её глаза горели, а волосы растрепались, выбившись из пучка.
  'Он расскажет полиции!'
  'Их позабавит его история, Анна'
  'Всё равно. Это очень опасно. Давай уедем отсюда...'
  'Я знаю... знаю... Сейчас гораздо важнее вылечить твою рану. Это царапина, но врачи уже рядом.'
  'Я не поеду с ними, я хочу остаться с тобой'
  Он мягко провёл руками по её волосам и ласково заглянул в глаза. И на душе её в миг стало спокойно-спокойно, как в детстве, когда рядом с её кроватью поздним вечером, когда в комнате, едва выключали свет, сгущалась тьма, полная сказочных зловещих существ, была мать, читавшая ей по памяти сказки и сидевшая на стуле у окна до того момента, пока она не уснёт.
  Луна вселяет беспокойство и разлад в души смертных существ. Художники черпают у неё вдохновение. На светило смотрят часами одинокие романтики, стоя на балконе. С ним связаны жуткие легенды, оно упоминается в историях о волшебстве и шабашах ведьм, от него идёт отсчёт времени. И рождённые человеком суеверия торжествуют в веках, ибо тайна уже исследованного учёными круга голландского сыра не разгадана. Уже в конце девятнадцатого века было установлено, что луна влияет на настроение людей. Действительно, во время её активности наблюдался большой скачок в появлении душевных расстройств, напоминавший взлёт вверх сердечной кардиограммы. Вот и сейчас, когда Арнольд уводил Анну под руку вглубь пересечённых кружевными и полосатыми тенями улиц, казалось, ночное спокойствие таит в себе тревогу. Из открытых окон соседнего с Арниным дома, мимо которых они торопливо проходили, доносились брань и ругань, словно и обитателей этой квартиры тоже окутала чарами луна.
  Когда они оказались наконец в кухне, освещённой ласковым, домашним светом настольной лампы, Арни обнял свою грустную любимую и успокоительно провёл рукой по её волосам. Они играли золотом в причудливом освещении.
  - Мы уедем, Анна, обязательно уедем.
  Девушка подняла на него большие, казавшиеся испуганными, глаза.
  - Мне кажется, мы навсегда останемся тут. С демонами, которых ты выпустил. Они в твоей душе, Арни, и моей тоже. Наверное, мы больны.
  - Мы не больны, Анна. Просто ты очень устала.
  - Как это страшно... Это прикосновение необычного в моей такой неприметной жизни... оно заставляет чувствовать себя незащищённой.
  - Не бойся ничего. Я с тобою.
  - Арни, Арни... Неужели ты не видишь, что эта ночь... Какая зловещая на небе луна!
  Стоявший рядом с ней мужчина ничего не ответил. Он просто прижал её к себе крепче, и она понемногу стала приходить в себя от мрачных предчувствий.
  На плите засвистел чайник, и чудесный напиток, разлитый по расставленным на столе чашкам, подарил обоим спокойствие на остаток ночи.
  Колю везли довольно долго. Он устал молить отпустить его, устал рассказывать правду. Он решил дождаться, когда его привезут в участок, и позвонить Блэддерби, своему самому сильному адвокату. Тот разберётся со всем, вытащите его, и тогда он доберётся до истины. Он докажет им всем!
  Машина наконец остановилась. Полицейский обошёл машину и открыл дверь настежь:
  'Выходи!'- он грубо подтолкнул Николая к ограде.
  Тот в оцепенении уставился вперёд. Перед ним вместо здания полиции были ворота местного кладбища... 'Пошли.'- суровый страж порядка повёл его вперёд.
  'Куда вы меня ведёте?'
  Шедший рядом молчал. Николай перешёл в крик, но ответом ему была свирепая, пронизывающая тишина. Она плыла повсюду над заросшими могилами и каменными памятниками, она затаилась в каждом тёмном углу, под каждым неосвещённым светом фонаря крестом.
  Наконец они остановились. 'Здесь.'
  Затравленным взглядом глянув на огороженный участок земли, Николай взмолился о помощи.
  Полицейский криво ухмыльнулся, кивнув ему на табличку... на которой- о ужас!- были написаны его инициалы и годы жизни и... числом этого дня значилось число смерти! Николаю сделалось плохо. Ужас железной рукою сжал его сердце, задрожали, не повинуясь ему более, колени. Когда он снова оглянулся, он увидел разрытую могилу. Она пустовала, как зловещий зёв дракона. Рядом с ним же стояло самое ужасное существо из всех, которых он когда-либо мог представить. Обгоревший, искажённый силуэт в сером свитере с заплаткой на полплеча... Тот самый, который принадлежал... Он вскрикнул, отворачиваясь от страшного зрелища. Опять, снова это воспоминание, только в этот раз ожившее, вернулось к нему, чтобы довести своё дело до конца. Мертвец приближался к нему, и различим был в ночной тиши скрежет ужасных открытых взору челюстей. Николай с ужасом ощущал, что не может сделать ни шагу в сторону, словно ноги его вросли в землю. Однако лицо его палача уже было настолько близко, что он начал задыхаться от его зловонного дыхания. И голос, который он узнал и который он надеялся никогда более не услышать, властно приказал: 'Лезь в могилу!'
  'Оставь меня... прошу тебя...'- слабеющим голосом проговорил несчастный.
  Ещё мгновение- и на месте Арни появился человек в чёрном, со светящимися, злыми глазами. Он сверлил его взглядом и тоже приказывал: 'Лезь!'
  И тут же сотни, тысячи голосов присоединились к нему. Он огляделся и увидел, как отовсюду из могил к нему лезли призраки со злыми лицами. Одни, уже почти разложившиеся, угрожающе шевелили губами, а другие кричали ему пронзительными голосами: 'Лезь! Лезь! Мы скинем! Скинем тебя сами!'К нему со всех сторон тянулись их отвратительные руки, он чувствовал их зловонное дыхание, стало нечем дышать.
  Он упал на колени, закрываясь от наступавших полчищ руками, оглашая кладбище, не привыкшее к громким звукам, диким криком: 'Нет! Нет! Не надо!'
  
  'Нет! Нет! Не надо! Не надо!'
  Ему показалось вконец, что на одной из могильных плит стоит, облачённый в развевающийся в пьяном ветру, высокий человек, лицо которого он не мог разглядеть, качает головой и что-то грустно ему говорит. А слова уносил от него тот же непокорный злой ветер.
  'У больного опять истерика. Привяжите его к кровати.' Над ним склонился, прицеливая иглу шприца, доктор. Николай снова заметался из стороны в сторону, а затем, подчиняясь мистическим силам успокоительного, затих, отправляясь в недолгое прибежище от дневных кошмаров, к грёзам сна. 'Теперь оставим его.'- санитары покорно удалились вслед за высоким доктором. Они прошли по длинному коридору, освещённому тусклым светом ламп, он кивнул им, и они пошли дальше. Он же закрыл дверь своего кабинета и подошёл к окну. За окном шёл снег. Белые хлопья кружились и замирали, не долетев до земли. Доктор усмехнулся, поднося ко рту сигарету, которая на половину минуты, время, однако, достаточное, чтобы напугать вновь открывшего глаза сумасшедшего, осветила его лицо. 'Неплохо звучит... Доктор Мирчовис.'
  
  Анна вошла в огромный храм с золотыми куполами, блистающими в лучах яркого осеннего солнца, величественно высившийся над площадью, исчерченной машинами и людьми, словно мозаикой. Она почувствовала, что ей сделалось жарко от дыхания тысячи свечей. Теперь она знала, что верит в Бога. Несчастье заставило её поверить. И теперь здесь, в самом центре родного города, она искала защиты у высшей силы, у силы, которая могла бы облегчить его страдания... Она хотела разыскать икону Божьей матери, защитницу и покровительницу обиженных. Осторожно пробираясь через кучку прихожан в поисках какой-нибудь пожилой женщины, к которой можно обратиться за советом, она пересекла ползала и неожиданно остановилась напротив золотого алтаря. Недоумение овладело ею. Она поняла, что находится не совсем в том месте. Стоя напротив позолоченных врат в миры поднебесья, откуда доносился стройный хор ведущейся службы, она видела лишь помпезность обстановки и любопытные, однако не жаждущие целительного благословения взоры. Толпа людей в храме состояла в основном из туристов, иногда за арками щёлкали фотоаппараты. В воздухе запах ладана заглушали сотни иных, и не возникало чувства спокойствия, обыкновенно витавшего в церквях. Анна встретилась глазами с изображением ангела Победоносца, сжимавшего копьё, на цветной мозаике. Она долго смотрела на него, отмечая, что только одна эта фигура выглядела живой на фоне театральной выставки духовных экспонатов. Глаза её засияли решимостью, она подошла к изображению и почтительно присела на одно колено, проговаривая про себя своё единственное желание: 'О, только бы он не мучился более!!' Проходившие мимо прихожане молчаливо-сурово оглядывали её, некоторые сурово качали головами, пока за их спиною иностранцы покупали сувениры с гордой надписью 'Храм Христа Спасителя'. Окончив свою краткую молитву, девушка кивнула Святому Георгию, поднялась с колен и быстрыми шагами удалилась из храма.
  
  По пути домой она зашла в свой старый театр. Её труппы сегодня не было, так что знакомых она не повстречала, и беспрепятственно поднялась по лестнице прямиком в тот самый репетиционный зал, где она впервые встретила его после долгой разлуки. Скрипнула деревянная дверь, и она вновь очутилась в просторной комнате. Хрустальные слёзы люстры на потолке покачивались от ветра, ворвавшегося в комнату со сквозняком. Столы и стулья стояли, точно замерли в ожидании зрителей какого-то важного зрелища. Комната повидала много страстей- Шекспировских и Гоголевских, она видела Мастера и Маргариту, была знакома с Фаустом и переживала трагедию Татьяны Лариной. Но только один звук повис в воздухе- мелодии, которую он играл ей на своей скрипке... Анна подошла к окну. Гулко отдавался каждый шаг из-за пространственного эха, которое давно поселилось в этом театре, став его уважаемым жильцом- к нему даже обращались актёры, задавая шутливые вопросы. За окном была серая, не оживлённая улица. С крыш капало. Анна не знала, что именно она хотела найти здесь, в этих стенах. Ответы на вопросы? Все вопросы уже были заданы, а ответы на них были бы уже слишком бесполезны. Ах, нет! Она поняла, кажется... Это любовь, любовь, разыгрываемая здесь сотни раз, любовь вершила судьбами великих героев, это она окрыляла и отбирала, и она дарила силы влюблённым справиться с обстоятельствами, строившие гнетущие стены, сдерживавшие и давившие на них. Вот зачем она стояла теперь здесь. В этом маленьком мире для них ещё оставалась надежда. Надо только обязательно найти Арни, поговорить с ним об опасности, что нависла над ними, и о возможности её избежать.
  
  Мирчовис и Арни стояли на высокой Кремлёвской башне, с которой был виден весь ближний город.
  'Солнце залило город...От него не спрятаться. Этот душащий зной, что доносит до нас обретающий силу в вышине ветер тревожит меня, мне тяжело дышать. Посмотри вниз. Там ласковая свежесть наступившего утра, там оживает и просыпается природа... Как я был счастлив раньше.'
  'Всем нам приходится выбирать. Помнишь, ты сам сказал это Анне.'
  'Да. Помню. И я не жалею о своём выборе.'
  'Что ж. Во всяком случае, я смог помочь тебе?'
  'Да. Смог. Спасибо тебе, Мирчовис.'
  Возникший по правую руку Мирчовиса Знак заметил, что тот смотрел на город с грустью, так, как обычно в последний раз смотрят на отчий дом, зная, что во время войны он может быть разрушен.
  Мирчовис, почувствовав, как его лицо изучают с тревогою, слегка улыбнулся своему вестнику и сказал:
  - Я видел, как города становятся руинами под напором необузданных стихий... Цивилизация склонна к саморазрушению, и когда в её искусный механизм добровольно впущены десятки инородных молоточков, заставляющих шестерёнки крутиться по-своему, увы, увы, это означает, что ей остаётся недолго. Хотя, бывает, цивилизация, как Феникс, возрождается из Пепла... Но та ли это будет цивилизация?
  - Мне грустно слышать это. Ведь люди, которых я люблю, люди, среди которых я жил, - часть этой самой гибнущей цивилизации. И... я не хочу, чтобы судьба их была так ужасна, как представляется мне из твоих слов.
  Мирчовис ничего не ответил ему. Арни подошёл к самому краю крыши.
  Печальным взглядом окинул он Москва-реку, и монолитные дома, и афиши магазинов, прощаясь с каждым из них. И только дольше обыкновенного глядел он в ту сторону, где находился его дом, где сейчас искала его несчастная Анна...
  Слёзы появились на его глазах и затуманили взор.
  Дрогнувшим голосом он пояснил Мирчовису: 'Я так люблю этот город.'
  Мирчовис печально кивнул ему и отошёл от перил чуть назад.
  'Ну что ж, пошли. Я готов следовать за тобой.'- Арни последовал ему примеру, однако Мирчовис сделал ему рукою знак остановиться.
  'Нет. Ты не повторил судьбу владельцев этой скрипки, и проклятие на тебя чудесным образом не действует. Хотя знаешь, ведь всё, что с тобою случилось, это действительно чудо. Любовь... твоя и Анны - она действительно настолько сильна, что усилила троекратно все прочие существовавшие в вас хорошие эмоции и чувства, и наполнила твоё сердце искупляющей энергией. Ты не пойдёшь со мной во мрак, Арни. Ты отправляешься в дальнюю дорогу к свету.'
  Арни непонимающе посмотрел туда, куда указывал ему Мирчовис. Прямо к нему с неба шла длинная дорога, сотканная из солнечного света.
  'Ты свободен, Арни. Ты ведь понял, кто такой Философ со страниц твоего романа.'
  'Я не совсем уверен... Но это ведь был я?'
  'Да. Фигура вполне существовавшая, воскресшая неожиданно откуда-то из глубин памяти. А ведь это почти невозможно - вспомнить хотя бы одну из своих прошлых жизней. Ты был там, в ущелье, когда я показывал тебе Сокрытый Храм, и ты помог мне тогда своей истиной, которую ты проповедовал.'
  'Значит, я утешил тогда Дьявола?..'
  Мирчовис усмехнулся. 'Вот видишь... Долг платежом красен. '
  Неожиданно Люцифер почувствовал прикосновение к своему плечу, на которое тяжело легла ладонь Арни. 'Прости меня. Я утешил друга.'
  Он удивлённо посмотрел на Арни. На его лице на миг появилась грустная улыбка, и он кивнул ему. 'Я опять вынужден заставить тебя идти дальше одному. Наши пути вроде бы пересекаются, но это всё потому, что Он так хочет.'
   'Но ты же можешь вернуться. Ты ведь прощён, изначально прощён.'
  'Да. Он оставил мне своё послание. Когда он прощал меня, а это было уже очень давно, он сказал мне: 'Новое небо и новая земля возникли посреди истории скорби и вселенской обиды. Наступает время, когда Бог может занять положение Истинного Родителя всего человечества. Начало и конец уже предрешены. Дети Вселенной уже знают, кто ты на самом деле. Люцифер, вспомни свою первозданную сущность. Займи предназначенное тебе место, на котором ты когда-то радовался и безоговорочно подчинялся Богу во время первой встречи в Эдемском саду. Ты не в силах самостоятельно покончить с историей зла и греха, которые сам же и посеял. С самого начала ты был сотворен для выполнения поручений. Тебя создавали не для того, чтобы ты выступил в роли родителя по отношению к детям Бога. Не нужны никакие объяснения. Суд уже завершен. Ты не будешь выглядеть трусом в глазах всего человечества, если в конце концов проявишь смирение. Скорее вернись на предназначенное тебе место. Если ты так поступишь, Бог очень быстро уничтожит все болезни, порожденные злом и грехом, которые ты разнес по земле. Вернись, вернись на свое место! Я приказываю тебе именем Иеговы, предводителя всех воинств. Люцифер! Вернись на свое место! Иегова, предводитель всех воинств, требует этого от тебя в последний раз.'
   'Я понимаю, почему ты вынужден идти другой дорогой. Твоя гордыня всё ещё сильна, но я не могу тебя образумить. Но твоё изгнание слишком долгое. Бог ждёт тебя.' 'Однажды я смогу победить эту гордыню. И я скажу людям прямо и честно: 'Я - Люцифер, преступник в глазах человечества. Я - дьявол Люцифер, который возомнил себя Богом и положил начало кровному роду, несущему на себе клеймо первородного греха. Я - преступник в глазах всего человечества, и у меня нет слов для оправдания.' Отныне мир придет ко всем людям, они пребудут в любви и веселье, исчезнет нищета, исчезнут страдания и болезни, откроется новое Божье небо и новая земля. Я не имею права на оправдания в конце долгой истории страданий и войн, во время которой вы мучились болезнями по моей вине. Безусловно, я очень виноват. Мне нечем оправдать мое предательство в отношении многих людей, среди которых были и верующие. Я верну себе образ Люцифера. Я желаю человечеству, детям Бога, счастья. Но я ещё не отбыл до конца своего наказания, и ещё сильна моя гордыня. Зная, что история когда-нибудь все равно закончится, я не видел направления, куда мне нужно пойти, чтобы вернуть свое изначальное положение. Меня одолевало беспокойство, поскольку никто формально не судил меня. Как я осмелюсь вернуться на место, куда мне велят идти? Что мне еще рассказать о несчетных днях, когда я грешил и притворялся, что не знаю ничего о Божьей печали, хотя и видел ее? Но однажды ты помог мне найти направление. Я принимаю наказание от Бога, и я скоро вернусь.'
  
  Огни фонарей и окон зажигались в бледной дымке опускавшихся на землю сумерек, представляясь прохожим на улице, что обладали художническим воображением, фантастическими глазами привидений. Воздух был чист и свеж. Анна распахнула окно, впуская его в комнату, и села в удобное кресло у потухшего камина. Жгучая, как крапива, тревога росла в сердце, и она то и дело обеспокоено оглядывалась на дверь или подходила опять к окну, всем сердцем жаждая увидеть Арни. Но его не было. Тротуар под окном пустовал. В комнате же воцарилась траурная тишина, в которой страшно было слышать даже собственное дыхание. Такую тишину девушка не слышала давно, наверное, со времени детства, когда она вынуждена была засыпать одна в темноте. Тишина холодила сердце, объединившись с наступавшим мраком, создавала зловещие образы. Гимн же её театральному выступленью стучали большие часы в углу комнаты. Несмотря на окутавшую её сонливость, Анна почувствовала непреодолимую тягу выйти вон. На глаза бросилась е г о фотография.
  И вот, в пику прежним домыслам и размышлениям, из прихожей послышался шорох. Анна выбежала навстречу пришедшему, более всего на свете желая заключить его в свои объятья. Но никого не было. Она выглянула на лестничную площадку. И там не было ни одной живой души. Мысль, жестокая и жалящая, точно выпущенная из ружья пуля, пронизала сознание: что-то случилось.
  Накинув плащ, девушка выбежала на безлюдную улицу и направилась к перекрёстку. Там, у светофора, она на минуту остановилась в раздумье, куда дальше идти. Несмотря на вечернее время, было странным отсутствие каких-либо прохожих и машин. На огромном ночном небе не было ещё ни одной звезды. Губы шептали: 'Где же ты?'
  Затем вдруг пошёл снег. Мария двинулась всё же дальше, выбрав своим путём старинную мостовую, по которой, случалось, отправлялся гулять Арни, когда хотел побыть один. Но впереди и по сторонам не было видно никого. Тем временем ночная прохлада, ставшая пронизывающей, заставляла её глубже кутаться в плащ. Вдруг что-то странное заставило её на минуту замереть. Снег позади неё горел. Испуг, удивление и непонятный восторг разом охватили её, и она почувствовала желание или инстинкт бежать вперёд. И ноги сами понесли её. Она, часто оглядываясь, видела, как расползается вначале узкая огненная дорожка, и несётся вслед за ней, преследует. Только ей показалось, что дорожка неким образом управляет её движением- то подступает с левого края, и тогда ей приходится сворачивать направо, то вновь выравнивается, чуть сбавляя скорость. На дороге всё ещё не было людей. Только чёрная кошка, которую она заметила у какой-то ограды, выгнула спину и зашипела на пролетавшее мимо неё пламя.
  Когда Анна уже запыхалась, перед нею стали вырисовываться очертания какого-то величественного здания. То была колокольня собора св.Елены. 'Бог мой, да как же я могла оказаться так далеко от дома...'
  Колокольня высилась в парке одна, горделивая и строгая готическая постройка. Сам храм св.Елены был дважды разрушен, однажды в середине шестнадцатого века, и другой в конце восемнадцатого- начале девятнадцатого. С тех пор его не могли восстановить, ибо все схемы и чертежи постройки были уничтожены.
  Непреодолимая сила непонятной стихии заставила девушку ускорить шаг. Внимание её привлекла странная дверь колокольни, не деревянная, а металлическая, с огромными засовами. Вековое сознание всё ещё владеет думами людей. Через времена ассоциация подобного сооружения с убежищем пришла к Анне, когда она стояла у его дверей. Сердце её билось в частом ритме. Сзади же не отступало пламя, покрывшее собою белую порошу.
  Однако, едва она ступила на каменную ступень, пламя остановилось, замерло позади неё. Анна протянула руку к двери. И тут страх опалил её душу- дверь была заперта. Она стояла на пороге- впереди закрытая колокольня, а сзади жаркое дыхание пламени. Случайно взор её упал на небольшую лестничку, похожую на пожарную, у бокового выступа здания. Очевидно, во время ремонта её специально установили, чтобы в экстренной ситуации из колокольни можно было выбраться наружу. Отчаянно хватаясь за ступеньки, Анна поднималась вверх. Колокольня оказалась высокой. Ощущая в теле холод, а в ногах сильную усталость, Анна сделала последний шаг наверх и перекинула ноги через каменные перила. Отсюда открывался прекрасный город. Однако ещё одно явление заставило девушку зачарованно выдохнуть. Внизу более не было никакого пламени. Снег же лежал нетронутый, без каких-либо следов его разрушительного участья.
  Надо было спуститься и осмотреться. Анна влезала в само небольшое верхнее помещение, где висели колокола. Неосторожное движение, которое она сделала, потеряв на мгновенье баланс, привело к тому, что она в падении попыталась ухватиться за одну из верёвок, привязанных к серебряным язычкам и запуталась в них, ибо колоколов и колокольчиков здесь висело множество а верёвочки оказались удивительным образом спутаны. Громкий гул и звон огласил пространство вокруг, отражаясь от каменных сводов. В Анне выросло двойственное чувство. От непривычного громкого звука хотелось зажать уши, и в то же время ей всегда было интересно позвонить в колокола, певшие на разные голоса, услышать, как звучит каждый. Когда же ещё будет возможность осуществить такое? Все события этого вечера, несомненно, были очень странными, но ведь они должны были вести к чему-то такому, что являлось логическим завершением- загадочной целью, а на пути к ней уже не казалось странным осуществление давней детской мечты. Услышав шорох за спиной, Анна обернулась и увидела выглядывавшего из квадратного проёма в полу, где, очевидно, была лестница вниз, человека. Он уже почти поднялся наверх. На нём была монашеская ряса. Суровое и грозное лицо его высказывало неодобрение. Он громко спросил: 'Кто вы?'
  Анна, сама не вполне отдавая себе отчёта в действиях, снова стала бить в колокола. Произошедшее далее удивило её. Монах, в ужасе зажав уши, двинулся назад и начал быстро спускаться обратно. Яростно, с необычной силой звучали, разрезая яркие алые куски сделавшегося точно объятым огнём, неба серебро и медь. В бое колоколов же была различима некая мелодия, как будто бы знакомая с детства. Чем же был напуган монах? Почему скрылся, ничего не сказав ей более? Анна отпустила верёвки, окончательно выбравшись из их плена, и подошла к отверстию, через которое можно было пробраться на лестницу.
  Она спустилась, и увидела огромную тёмную фигуру, прислонившегося к стене. Всмотревшись в странного незнакомца, облачённого в весту и носившего костюм, который подошёл бы скорее театральному артисту или же члену фантастического ордера, она не могла не отметить, что при близости этого человека ею постепенно овладевало чувство какого-то почтения, или даже преклонения перед ощущением величественности, внушающей страх, что исходила от него. С нею не бывало такого раньше. Разве что гипнотизёр способен добиться моментального эффекта восприятия себя с любой из угодных ему сторон от встреченного им в первый раз человека... Меж тем на её глазах он стал преображаться. Полностью изменилось его облачение, и он сделался словно ещё чернее и могущественней. Ужас внутри неё рос, и когда она подошла ближе, очертания его показались ей знакомыми. Неожиданно из груди её вырвался тяжкий вздох. Она узнала его, Хранителя Смерти. В точности такого, каким ей описывал его Арни. Она любила его роман, часто перечитывала, гордилась им, и только этот странный герой вызывал в ней больше всего спутанных чувств. Ведь Арни утверждал, что видел его в реальности однажды, когда лежал в психиатрической лечебнице с тяжёлой болезнью три года назад. Анне всегда больно было вспоминать про эти его годя мучений, когда и он, и она оказались в плену: он- у белых стен и решётки, она- у плохого человека и зловещих клещей брака, насквозь пронизанного обманом, вдали друг от друга, отрезанные временем и расстояньем. Но поверить в подобную фантазию гения было слишком тяжело даже для творческой натуры. И вот перед нею возник не придуманный образ. Хранитель сидел на каменном полу, выставив одну ногу вперёд, у самого выхода, теперь открытого настежь, облачённый в чёрную одежду, спереди севшую по телу, а сзади собиравшуюся в складки. Волосы его спускались до плеч, длинная чёлка открывала странные горящие глаза. Потрясала необычайная его бледность. Анна всё ещё не решилась сказать ему ни слова, а он сидел, не двигаясь, только изредка вздымалась его грудь от тяжёлого дыхания. Внимание же растерянной Анны привлёк вид, открывшийся из дверного проёма. Прямо перед колокольней простиралось старое кладбище. Скорее всего, она не заметила его из-за пламени. Ведь она не была в этих местах уже давно, и смутно помнила только, что раньше в черте города у собора хоронили. Странное желание идти туда овладело Анной, и она сделала шаг вперёд. Сзади неожиданно для себя она услышала красивый голос: 'Дальше никто не может пройти без моего благословения.' Она оглянулась. Перед ней стоял поднявшийся с пола Хранитель Смерти. Лицо его было спокойно. Он явно не собирался преграждать ей путь, но слова его звучали предостерегающе. Она собралась с духом и осторожно ступила ещё на шаг вперёд. Хранитель вновь заговорил: 'Не ходи туда.'
  Но предостережение его, столь пугающее, не остановило девушку. Он в третий раз остерёг её: 'Без меня туда идти нельзя.' Собрав весь остаток смелости, затаив дыхание, Анна вышла из колокольни. Серебряная дорожка лежала промеж могил. Странная луна появилась на небе. Мраморные статуи, стерёгшие безмолвие, ожидающе направили на неё взгляды каменных глаз. Она неслышно двинулась по лунной дорожке. Вдруг впереди неё выросла из мрака чёрная морда кабана. Анна остановилась, как вкопанная, следя за каждым его движением. Странная ассоциация с 'Мастером и Маргаритой', прочитанным в студенческие годы, возникла по отношению к зловещему животному. И тут, в параллель с её мыслями, кабан начал расти вширь и ввысь, только голова его оставалась прежней. Наконец, когда он перестал расти, сделавшись чудовищно огромным, Анна услышала приветливый голос, сказавший ей слово 'Привет'. Вне всякого сомнения, это сказал кабан. Вконец пропала грань между удивительным и понятным, стёртая последними событиями. Анна заглянула в умные, похожие на человеческие глаза и также поздоровалась. Кабан же, как ей показалось, улыбнулся, и сказал ей: 'Я могу показать тебе, где тот, кого ты ищешь.' Притупленный страх, витавший в душе, куда-то улетучился, и заместо него её окрылили восторг и необычайная радость. К этому существу же почему-то возникло безграничное доверие, хотя Анна и догадывалась, что перед нею чёрт. 'Да, да, пожалуйста, отведите меня к нему!' 'Приятно, когда вежливо обращаются к кабанам. Что ни скажи, а вежливость- это вообще уходящее в тень времён явление в годы Нового Века, - кабан как-то беспокойно ударил землю копытцем. Анна же молча смотрела на него. Наконец он изрёк: 'А ты больше не боишься?' 'Нет.' 'Тогда пошли. Я думаю, ты знаешь, кто я, Анна Степановна, и вроде нет нужды представляться. Однако правила хорошего тона требуют от меня этого. Я Знак, главный чёрт. Господин, которому я служу, в дружбе с Арни уже много веков, и потому он в очередной раз его спасает.' 'Как же он мог знать Арни много веков? Почему Арни никогда не говорил мне об этом?' 'Дело в том, что человек, которого ты любишь, сам долгое время сам не мог понять, кто он. Не знает он и сейчас.' Анна в совершенной растерянности облокотилась на одну из оградок. Снова моментально изменилось настроение. На глаза стали наворачиваться слёзы. 'Вы говорите, он в беде? Что с ним? Можно ему помочь?' На эти свои вопросы, ей показалось, она уже заранее знает не вполне радужные ответы, однако слабая надежда услышать, что е м у легче, чем она полагает, заставила её спросить о своей тревоге. 'Ему помогут.'- голос Знака показался ей необычайно твёрдым. Что-то вспыхнуло и погасло в её душе, и она решила не спрашивать более ничего, довериться своему провожатому. 'Скинь плащ- он не греет, и одень эту шаль.'- Знак протянул ей свёрток. Анна немедленно подчинилась. Он же поднял морду к небу, внимательно в него всматриваясь, и кивнул расправившей на плечах зелёную ткань Анне: 'Следуй за мной.' Знак величественно повернулся направо, в сторону, откуда дул ветер. Анна встала в такое же положение. В ту же минуту со всех сторон налетели сильные ветры, и закружили, и помчали их по воздуху. Никогда в жизни не мечтала она, и раньше верившая в магию, полететь. Анна не боялась высоты, но странное, необычайное ощущение полёта кружило голову, и она, как ребёнок, наблюдающий рождественские чудеса, с жадностью ловила взглядом очертания домов, площадей и садов. Стихия кружила её, помогала менять направление, и с неотступностью тени следовала она за Знаком, распростёршим в стороны передние ноги и отталкивавшегося от воздуха задними. Влево и вправо от летевших мерцали в небе снежинки, а на чёрном небосводе зажглась прямо перед ними огромная ясная звезда.
  
  Неожиданный шум заставил стоявших на крыше обернуться. Перед Арни возникла она. Растрёпанная, в зелёной шали поверх лёгкого платья, она стояла перед ними с выражение боли и отчаяния в глазах. Не успел Арни опомниться, как она кинулась к нему и стала обнимать его своими холодными руками, целовать в щёки, шепча лихорадочно: 'Не уходи, не уходи...'
  Он перебирал пальцами её локоны, плакал и просил: 'Прости меня.'
  Мирчовиса уже не было на крыше. Арни видел, как он слегка поклонился, снял шляпу и растворился в утреннем воздухе. Он закрыл глаза. Он чувствовал запах её волос, слышал биение сердца, и ему казалось, что это та минута, ради которой он и прожил свои две жизни. Но не о них он думал теперь. Он думал, что же станется с ней сейчас, когда он покинет её и уйдёт к Свету, который искал уже, оказывается, несколько жизней подряд, по небесной дороге? Тяжёлый вздох вырвался у него из груди. Она почувствовала неладное и подняла голову, заглянув встревожено в его глаза. Он слегка отстранился и молча кивнул ей. Она оглянулась и увидела наконец золотую дорогу из солнечных лучей, уходившую в голубую и серую высь. Только печальное рыдание могло сейчас раздаться из её груди и уст. Арни, всё ещё держа её за руку, подошёл к небесной дороге. Слёзы блеснули у него в глазах, их не было желания сдерживать. 'Мне пора уходить, дорогая моя, единственная любовь. Я задержался на земле слишком долго.'
  'Подожди. Ну почему? Почему ты должен уходить? Куда ты уходишь? Я не хочу, я не могу тебя потерять.'
  'Анна, я очень много узнал за короткое время о себе, чего не знал раньше. Я прожил несколько жизней, я безумно устал. То счастье, которое я искал, подарила мне ты. Пожалуйста, прости меня, что я сейчас ухожу. Но мне надо, мне пора. Господи... Но я так люблю тебя!'
  'Так куда же? Туда? Что бы не было сейчас за твоей спиной- оно пугает меня. А этот человек... Этот странный человек! Боже, мне кажется, я много раз видела его в своих снах! Скажи, кто он? Мне почему-то кажется что сверхъестественные силы вмешиваются в наше с тобой счастье. Ты знаешь, я во многое верю, но это и вправду какие-то чудеса. Мне кажется, что я почти ничего не понимаю. Понимаешь, когда ты был рядом, этого было мне достаточно. И на горе мне это казалось мне...- голос её вновь дрогнул, но она совладала с собой, заканчивая предложение.- это казалось мне обычным, самим собой разумеющимся... вечным.'
  'Анна... Ты верно определила нашу участь- нечто сверхъестественное, запредельно доброе вторглось в наши жизни. У нас было столько счастливых дней вместе! А человек, про которого ты говоришь... Только обещай мне, что не дашь волю дурным эмоциям, ведь ты пока не знаешь сути...'
  Она кивнула.
  'Это Дьявол, и это он помог мне обрести тебя, когда мне казалось, что я всё потерял.'
  Она с гневом взглянула на него сквозь слёзы. 'Ты ещё можешь шутить сейчас? Ты ведь шутишь? Нет... Боже, нет! Ты не шутишь! Это правда. Дай мне обнять тебя!'
  Он крепко прижал её к груди, и она положила ему голову на плечо. Прошло несколько минут, и они отстранились.
  'Всё, о чём я прошу, это проживи свою жизнь счастливо. Пожалуйста.'
  'Неужели это прощание? Прямо как в твоём романе, Арни.'
  'Так ты читала его?'
  'Читала. Я перечитывала его одиннадцать раз, Арни. Знаешь, странно... Я наблюдаю за тобой, и мне иногда кажется... на его страницах - ты. Благородный и грустный, всегда одинокий. Ты искал эту светлую дорогу, мостик в иной мир... И, наверное, теперь, найдя, ты должен пройти этот путь до конца... Но почему один? Всегда один! Милый мой, неужели это называется судьбой? А впрочем, нет, это всё мой эгоизм. Я очень люблю тебя и не хочу, чтобы ты уходил.'
  Они долго-долго глядели друг на друга. Потом она отпустила его пальцы, и он начал подниматься по ней вверх. Пройдя небольшое расстояние, он снова оглянулся. Она стояла, как маленькая брошенная девочка, опустив голову и изредка поднимая на него полные слёз очи. Но как только она увидела, что он вновь смотрит на неё, она будто бы выпрямилась и слегка махнула ему рукой в воздухе. Он улыбнулся ей, и всё исчезло. Исчезло сияние, исчезла золотая дорога, исчезла его улыбка. На крыше осталась только плачущая женщина, опустившаяся на колени. Она помнила о своём обещании ему в их маленькой кремовой спальне, когда они говорили о возможности для одного найти другого в раю, если кто-то из влюблённых умрёт раньше. Она встала с колен и сказала, глядя в голубое небо, на котором она различила далёкую семиконечную звезду: 'Я проживу все дни, оставшиеся мне до конца, чтобы потом встретить тебя.'
  По небу плыли облака, устремляясь к линии горизонта. Слабый ветер ерошил волосы дворников, потихоньку начавших подметать каменные мостовые, и укачивал воды реки, баюкая её тихим напевом о тайнах прошедшего и подвигах будущих героев. Неожиданно тихая песня замолкла, и вдруг воздух задрожал, сотрясаясь от мощных вибраций серебряных и медных музыкантов. Сотни колоколов одновременно грянули, насыщая пространство глухими и звонкими голосами, буйным царством тембров и партопенций (тертенций), и оно взорвалось, очарованное и околдованное удивительной музыкой, незнакомой человеческому уху и опасной для него, считающего себя властителем жизни. Язык, на котором пели колокола, знали только вечные создания Вселенной, наблюдавшие за причудливыми образами, которые изображал каждый звучавший раскат- пространство, жизнь, смерть, любовь и время. Лучи восходящего светила присоединились к ангельскому и дьявольскому хору, роняя на асфальт хрустальные ноты, преображая на время утренний город- и вот уже яркими лучами играли крыши домов на Цветному Бульваре и светились окна Пушкинского Музея, а на флюгере *** Башни в Кремле покачивался, движимый ветром, скрипичный знак. Москва, златоглавая столица, потонула в свете солнца и в звуках проснувшегося города.
  Над всем этим сияла в небе самая поздняя звезда, казавшаяся в пепельном небе, что шатром раскинулось над многоголосым городом, и казалась она мистическим маяком посредине морской пучины. То восходила звезда Люцифера.
  
  
   - Юрьев день - 23 апреля .
   АННИГИЛЯЦИЯ (позднелат. Annihilatio - "уничтожение, исчезновение") - один из известных видов превращений элементарных частиц, происходящий при столкновении частиц с античастицами.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"