РАКЕТНЫЙ ПОЛЕТ ИЗ КАМЕННОГО БРОДА В САНКТ-ПЕТЕРБУРГ И ОБРАТНО,
ИЛИ РОМАНТИЧЕСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
БАРОНА ФОН МЮНХГАУЗЕНА НА БЕРЕГА РЕКИ ЛУГАНЬ
(из цикла "Луганские Антинародные Сказки")
"Я понял, в чем ваша беда: вы слишком серьезны! Все глупости на Земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!"
Барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен, (из речи на стартовой площадке Третьей мюнхгаузеновской лунной экспедиции, Ганновер, 31 июня 1800 года)
Предисловие от публикатора.
Приводимый ниже текст был найден весной нынешнего года в магазине "Дом книги", который располагается рядом с парком имени Шевченко в Киеве. Там, в полуподвальчике, на "минус первом" этаже, есть букинистическая лавка. Среди книг на дальних полках и обнаружился томик в серой обложке, имеющий название "Два Мюнхгаузена". В нем были собраны повести о бароне Карле Фридрихе Иерониме фон Мюнхгаузене, принадлежащие перу Рудольфа Эриха Распе и Готфрида Августа Бюргера, а также роман о внуке барона авторства Карла Лебрехта Иммермана. А еще внутри оказалась плотная пачка сложенных вдвое бумажных листов, на которых с помощью обычного принтера и был воспроизведен приводимый ниже текст. На последнем листе текста стояла размашистая и совершенно неразборчивая подпись и дата написания - 1 апреля нынешнего года.
После мучительных размышлений и моральных колебаний публикатор счел возможность обнародовать найденный текст. Вполне возможно, что он заинтересует историков и тех луганчан, которые в связи с известными событиями и обстоятельствами совершенно впали в отчаяние и повесили нос.
Глава первая. Будет то, или молодые годы барона Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена и Томаса Цельпульбункера
1.1
Эта история началась более двухсот лет назад.
Мне тогда исполнилось ровнехонько семьдесят пять. Я был малорослым и кривоногим старикашкой, с круглой, как арбуз головой, огромной лысиной на темени и спадавшими почти до самых плеч пегими и частенько нечесаными волосами. Волосы я не расчесывал принципиально, поскольку гребешки могли существенно проредить мою и без того жиденькую волосяную "корону". Нос в те уже далекие годы у меня был вздернутый, имел форму и цвет свежевыкопанной картофелины, а над серыми, глубоко посаженными маленькими глазками серебристыми гусеницами изгибались почти сросшиеся над переносицей брови. Руки мои доставали едва ли не до колен, а ладони и пальцы, напротив, были короткими и толстыми - да они, к тому же, еще имели такую форму, что их иначе, как клешнями никто не называл.
Несмотря на столь непрезентабельную, как сегодня бы выразились, внешность, управляющим и экономом я был отменным. Именно моими стараниями по большей части держались и городской дом, и загородный замок барона Мюнхгаузена - да, да, того самого Мюнхгаузена, который Карл Фридрих Иероним фон и который прославился на весь мир безусловно правдивыми рассказами о своих путешествиях и приключениях.
Барона ко времени, когда началась эта удивительная история, я знал уже добрых шесть десятков лет. Мы - одногодки: он родился 11 мая 1720 года, а я громким ревом известил мир о моем появлении на свет в самый канун 1721 года. Мой отец, Томас Цельпульбункер, имел торговый дом на одной из площадей Ганновера, мать занималась домашним хозяйством. Имя я получил в честь батюшки - тоже Томас, поскольку угораздило меня родиться на тридцать лет ровно позже родителя.
Увы, имя и кое-какие черты лица - единственное, что роднило меня с моим батюшкой. Папаня мой был прагматиком до мозга костей, настоящим дельцом и торгашом, который никогда и ни при каких обстоятельствах своей выгоды не упустит. Я же невесть от кого из предков унаследовал неуемную тягу к философским размышлениям и приключениям. И когда родитель пыжился, стараясь добросовестно и настойчиво передать мне свой богатый опыт торговых операций и заключения коммерчески выгодных сделок, я витал в облаках романтических мечтаний и грезил о неведомых странах и континентах, о далеких морях и островах. Батюшкина наука никак не лезла в мою молодую голову. В конце концов, старый Томас махнул на молодого Томаса рукой и предоставил его самому себе.
Однажды в батюшкину галантерею заглянула шикарно одетая баронесса фон Мюнхгаузен: помнится, ей понадобилось подобрать пуговицы к новому платью. Батюшку гостья к себе сразу чем-то расположила, завязалась непринужденная светская беседа, и слово за слово, выяснилось, что у вдовствующей баронессы есть пятнадцатилетний сын - пятый по счету из ее восьми детей, - который мается, как она выразилась, "дурью несусветной", не имея друзей и товарищей одного с ним возраста. Батюшка с горьким вздохом сообщил гостье, что хорошо ее понимает, ибо в его семействе тоже имеется того же возраста отпрыск "себе на уме". Баронесса и мой родитель некоторое время пообсуждали проблему воспитания молодого поколения и единодушно пришли к мнению, что хорошо бы свести в одну компанию двух отроков-ровесников. Мол, рыбак рыбака видит издалека, а вместе им рыбачить сподручнее будет.
Так судьба моя была решена, как выразился батюшка, "не отходя от кассы", и я вместе с сиятельной баронессой в тот же день отправился в фамильное загородное поместье Мюнхгаузенов - замок в Боденвердере, расположенный на небольшом острове посреди реки Везер. Я должен был сделаться не просто слугой, а еще и наперсником забав юного барона-шалопая.
Вечером в большой гостиной баронесса свела нас друг с другом.
Перед моими глазами предстал высокий - на целых полторы головы выше меня! - вихрастый и худощавый мальчишка. В его темно-карих глазах блеснули веселые огоньки.
- Вот, Карл Иероним, - начала баронесса, - познакомься...
- Тебя как зовут? - Юный баронет достаточно бесцеремонно прервал свою матушку. Та только рукой махнула и тут же отошла в сторону - сами, мол, разбирайтесь раз так.
- Томас, - ответствовал я с достоинством. - Томас Цельпульбункер.
- Дворянин? - Отпрыск баронского рода лукаво прищурился.
- Нет... - выдавил я. - Из торговцев мы...
- Вот и славно!- он заулыбался. - Терпеть не могу дворян! Они все какие-то скучные и напыщенные!
Баронет окинул меня оценивающим взглядом, и чуть вздернув нос, спросил:
- А знаешь ли ты, Томас Цельпульбункер, что история рода фон Мюнхгаузенов началась в двенадцатом веке? Основателем нашего рода был рыцарь Хейно, участвовавший в крестовом походе под предводительством самого Фридриха Барбароссы?
Я в смущении покачал головой, но тут же нашелся, что ответить:
- Но мы, Цельпульбункеры, тоже очень древнего рода. Нашими прародителями были дедушка Адам и бабушка Ева!
Молодой Мюнхгаузен расхохотался и хлопнул меня ладонью по плечу:
- Молодец, за словом в карман не лезешь! Будешь моим гвардейцем!
- Слушаюсь, господин барон, - я покорно склонил голову.
- Никаких "господинов баронов"! - он весело подмигнул мне. - Можешь называть меня просто Карл Иероним!
Вот так и свершилось наше знакомство. Мы друг другу сразу понравились, и с тех пор я безотлучно состоял при Карле Фридрихе Иерониме фон Мюнхгаузене - сначала в качестве слуги и соратника во всех путешествиях и приключениях, - включая, разумеется, и лунные экспедиции барона, - а затем уже в качестве управляющего и эконома всех его владений. Справедливости ради следует отметить, что барон никогда не считал меня слугой, а все годы нашего знакомства рассматривал, именно как компаньона, товарища и друга. Я платил ему, конечно же, той же монетой, правда, без панибратства. Если при личном общении мы со дня нашей первой встречи действительно называли друг друга просто по имени, то на людях я всегда обращался к Карлу Фридриху Иерониму только "господин барон". Кроме того, старался быть в тени своего сиятельного друга - даже во время наших общих приключений и путешествий. Иногда это приводило к серьезным казусам. Например, в истории об известном приключении Мюнхгаузена, когда он провалился в болото вместе с лошадью, всегда утверждалось, что барон выпутался из этой неприятности самостоятельно - просто поднял себя из болотной жижи за косичку вместе с лошадью. На самом же деле барон поднял и вытащил на берег самого себя, а его верный Буцефал соскользнул с измазанных грязью сапог Карла Иеронима и непременно плюхнулся бы обратно в болото, но я вовремя подхватил его своими клешнями и вынес на траву, как беспомощного младенца.
1.2
В том же 1735 году юный барон по матушкиному велению поступил пажом на службу к владетельному герцогу Брауншвейг-Вольфенбюттельскому Фердинанду Альбрехту Второму. Два года мы промаялись на службе при дворе, участвуя во всяческих мелких приключениях и любовных интрижках, а потом высочайшим соизволением были отправлены в Россию к молодому герцогу Антону Ульриху, который числился в женихах принцессы Анны Леопольдовны.
По приезду в Россию выяснилось, что моя родовая фамилия Цельпульбункер совершенно не произносима для носителей русского языка, и на государевой службе я навсегда сделался "просто Томасом". Даже в официальных документах чаще всего так и писали - "Томас Томасов, сын Томаса".
Уже в следующем году я и барон участвовали в турецкой кампании, сопровождая в ратных подвигах нашего славного герцога. Чуть позже мы поступили в Брауншвейгский кирасирский полк, и нам обоим был присвоен чин корнета. Начало 1741 года ознаменовалось свержением всем ненавистного Бирона и назначением Анны Леопольдовны правительницей. Герцог Антон Ульрих в одночасье сделался генералиссимусом. Мы же оба - и барон, и я, - были жалованы чином поручика. Карлу Иерониму, кроме этого, в виду его "явных лидерских качеств" было поручено еще и командование первой, считавшейся самой элитной, ротой полка - так называемой лейб-кампанией.
Но наш карьерный взлет был недолог: в том же году случился елизаветинский государственный переворот. Брауншвейгская фамилия была свергнута. Для меня и барона наступили годы немилости: хотя мы оба имели репутацию образцовых офицеров, но ротмистровский чин получили только спустя девять лет и после многочисленных прошений как наших собственных, так и наших командиров.
Нет, всяких мелких приключений у нас и в те годы было много. Слава барона Мюнхгаузена гремела по всей России и эхом отзывалась в Европе, Азии и даже в далекой Америке. Самым запоминающимся, однако, из событий тех лет стал "сердечный амур", который приключился с Карлом Иеронимом в 1744 году.
1.3
В тот славный год барон Мюнхгаузен - ну, и я вместе с ним, разумеется, - был послан в Ригу. Моему товарищу и другу было поручено командовать почётным караулом, который встречал невесту цесаревича - хрупкую и весьма застенчивую принцессу Софию-Фридерику Ангальт-Цербстскую. Могли ли мы с Карлом предположить, что встречаем будущую императрицу Екатерину Вторую, мудрое решение которой через полвека радикально изменит и наши жизни, и будущее всего человечества?
Карл Иероним отнесся к встрече принцессы самым серьезным образом. Он так вымуштровал подчиненных, что даже мамаша принцессы - истинная стерва, оказавшаяся к тому же еще и австрийской шпионкой, - отметила в своём тайном дневничке "молодцеватость почетного караула и особую мужскую красоту" его командира. В самом деле, мой друг так салютовал шпагой и маршировал, что в него просто невозможно было не влюбиться любой женщине. Что тут же немедленно сделали и сама принцесса Софья-Фридерика, и ее бальзаковского возраста матушка.
И вот представьте себе весь ужас положения, когда Карл Иероним получил сразу два весьма теплых письмеца с предложением о свидании и оба в один и тот же день и час! Отказать дамам не было никакой возможности, если исходить и из негласного кодекса галантности, и из будущих карьерных соображений. Карл Иероним было впал в отчаяние, но я нашел выход: героически предложил взять старшую фрау на себя, а барону - пасть к ногам девственной принцессы Фике.
Карл Иероним упорхнул на первое свидание на крыльях любви, а я направил матушке принцессы записочку, в которой попросил свидания "не при свечах", чтобы "случайно не задеть честь самой прекрасной женщины на свете". Маман Софьи-Фредерики и сама страсть как опасалась быть замеченной в прелюбодеянии, поэтому согласилась на романтическую встречу в "кромешной ночной темноте".
Ну, а дальше все прошло, как по маслу: в полночь я из дворцового сада по веревочной лестнице влез в опочивальню царственной особы и проявил в делах амурных такую рыцарскую доблесть, что принцесс-маман еще года два после этого регулярно забрасывала меня устными и письменными предложениями самого откровенного толка.
Что касается барона, то он, конечно же, не мог увести прекрасную Софию-Фредерику из-под венца - это непременно бы вызвало обострение европо-российских отношений вплоть до вооруженного конфликта. Поэтому моему другу барону ничего не оставалось, как в утешение жениться на другой даме. Его выбор пал на рижскую дворянку Якобину фон Дунтен, дочь его армейского друга. И если сначала этот роман был Карлу Иерониму в тягость, то потом он настолько увлекся Якобиной, оказавшейся девушкой не только симпатичной, но и душевной, что собственно под венец уже шел и с радостью, и с воспламенившейся в нем настоящей любовью. Обряд бракосочетания свершился в кирхе маленького городка Пернигеле.
Меня же семейная жизнь никогда особо не прельщала. Я предпочитал оставаться холостяком, и, несмотря на весьма скромные внешние достоинства, дарованные мне Богом и матушкой-природой, с течением лет вознесся до высот истинного знатока и женской природы, и дамской психологии.
По большому секрету могу сказать, что знакомство Карла Иеронима с принцессой Фике, несмотря на женитьбу моего друга, не прервалось в одночасье. Переехав на жительство в Россию, Софья-Фридерика стала изучать русский язык, местные традиции, историю государства Российского, а затем вообще перешла в православие. Закону Божьему принцессу из зарубежья учил известный в те годы проповедник Симон Тодорский. В учителя языка был выписан сам Василий Ададуров - автор первой русской грамматики. Учителем танцев стал придворный балетмейстер Ганс Ланге. Ну, а преподавать уроки фехтования был истребован, конечно же, "лучший офицер армии российской" - Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен.
Разумеется, вместе с другом при дворе в Санкт-Петербурге оказался и я. Вот тут-то мой обман в отношении матушки Фике и вскрылся... Когда на имя Карла Иеронима пришла очередная любовная записка от "австрийской мамаши", он переадресовал ее мне. Я же набрался храбрости, явился к царской теще среди бела дня, картинно бухнулся на колени и признался, что в "ночи любви сладострастной" заменял своего друга и товарища барона фон Мюнхгаузена. Матушка принцессы густо покраснела и часто задышала. Я испуганно зажмурился, ожидая грома небесного и кары Божьей, но услышал лишь приглушенный смех, и уже в следующую секунду ощутил на своих щеках прикосновения горячих женских рук. Ибо баронский титул в любовных утехах - это примерно то же, что и лыжи в турецкой бане.
Так мы и стали жить да поживать. Идиллия продолжалась до 1750 года, когда Карл Иероним получил пространное письмо из дома, и был вынужден отправиться на историческую родину, в Боденвердер, - для окончательного раздела с братьями семейных владений. Мы оба испросили длительный отпуск в полку и немедля отбыли.
Глава вторая. Перед тем, "золотые годы" барона Мюнхгаузена
На родине нас ждали новые приключения, столь увлекательные, что и Карл Иероним, и я дважды продлевали отпуск. Жизнь била ключом, на постылую армейскую службу возвращаться не хотелось, и через пару лет мы подали в российскую Военную Коллегию прошения об обоюдной отставке и деликатно предложили присвоить нам обоим "за беспорочную службу во благо государства Российского чины подполковников". На дембель всегда следует уходить при достойном звании.
Прошло едва ли не полгода с момента отправки челобитных, и наконец-то, ржавая царская бюрократия исторгла из своего чрева два письма с совершенно одинаковым содержанием. Нам сообщали, что прошение на высочайшее имя следует подавать на месте, в Санкт-Петербурге. Карл Иероним принюхался и уловил от поступившей к нему бумаги легкий аромат духов прекрасной Софьи-Фредерики, а я явственно почувствовал из конверта с ответом на мое имя запах одеколона царицы-тещи. Прозрачные намеки вернуться "для продолжения службы в ночных караулах" на заснеженные российские просторы стали приходить с регулярностью почтовых карет, но и я, и Карл Иероним стойко держались, как две осаждаемые противником крепости. В конце концов, российская армия и царственные особы махнули на нас рукой, и в 1754 году отчислили нас и из армейских рядов, и из сонма воздыхателей, как лиц, "самовольно оставивших службу".
Вот с тех самых пор мы и жили в Боденвердере почти безвыездно - тихо, мирно и спокойно. Я в частном порядке увлекся разведением кошек и даже вывел путем скрещивания нескольких новых пород. Карл Иероним во множестве читал книги, вел обширнейшую переписку с виднейшими философами и естествоиспытателями того времени, а на досуге занимался еще и коллекционированием часовых механизмов - механических, песочных, водяных и всяких иных. Правда, раз или два в год мы устраивали "вылазки" в другие страны и даже на другие континенты. Именно в то время нас велением Божьим дважды заносило на Луну.
А в остальное время я занимался хозяйством и экономикой. Барон и его возлюбленная Якобина "выходили в свет", общаясь по преимуществу с соседями и друзьями из Ганновера. Вот тут-то барон и пристрастился рассказывать о своих похождениях и приключениях "в молодые годы" - хотя нам обоим еще не было и сорока. Иногда эти рассказы для гостей организовывались в нашем уютном охотничьем гроте-павильончике, построенном при замке по проекту самого Мюнхгаузена. Стены этого павильончика были увешаны головами добытых нами на охоте диких зверей, в углу жарко горел камин, а деревянный стол был заставлен бутылками самых изысканных вин и вкуснейшими закусками.
Существовал даже целый ритуал, обязательно предшествующий началу рассказов. Сначала мы и наши гости плотно ужинали. Потом барон неторопливо раскуривал свою огромную пенковую трубку с коротким мундштуком. Я делал знак прислуге, и перед Карлом Иеронимом и гостями ставили дымящиеся стаканы с пуншем. Барон делал несколько глубоких затяжек, отпивал ровно на треть стакана пунша и только тогда принимался за рассказ. Говорил не спеша, обстоятельно рассказывал историю со всеми подробностями, иногда даже в лицах, копируя манеры и выражения тех людей, с которыми судьбе было угодно свести нас во времена наших странствий и приключений. Слушатели внимали, разинув рты, и уходили от нас в полнейшем восторге.
Иногда наши посиделки с рассказами проходили в соседнем городе Геттингене - обычно в трактире уютной гостиницы "Король Пруссии". Трактирщик был рад нашим появлениям неимоверно: в дни "гастролей" Карла Иеронима выручка от торговли только спиртными напитками вырастала ровно в четыре раза. А если учесть еще и съеденную гостями-слушателями закуску, получалась весьма и весьма серьезная сумма прибыли. Поэтому в "Короле Пруссии" нас всегда встречали как самых дорогих гостей.
Слава Мюнхгаузена-рассказчика росла день ото дня, и с каждым разом послушать "байки этого душки барона" собиралось все больше народу.
По всей Европе стали возникать мюнхгаузеновские фэн-клубы, в которых восторженные юноши осваивали таинства скачек на рассеченных надвое лошадях, премудрости полета на пушечных ядрах, основы техники самостоятельного вытаскивания себя из болота за волосы.
Ежедневно нам приходили сотни писем. На некоторые из них мой друг отвечал подробно и с большим энтузиазмом, но к большинству корреспонденции относился весьма и весьма прохладно - эту часть почты составляли, в основном, письма наивных барышень, полные слезливых объяснений в любви к "сиятельному барону".
Вскорости стали появляться и первые литературные записи похождений барона. Сначала в этом упражнялись несколько борзописцев из провинциальных германских газетенок. Потом стали выходить сборники этих сказаний - сначала в самой Германии, потом в Англии, во Франции и в других странах. А уже через годик-полтора на берегах все того же туманного Альбиона тиснул свою книжицу некто Рудольф Эрих Распе. Почти сразу же его скопировал и дополнил своими собственными записями немецкий автор Готфрид Август Бюргер. И понеслось! Там и сям, в рассказах на страницах самых желтых бульварных листков и в самых чудовищных интерпретациях в графоманской книжной продукции как грибы после обильного дождя множились всяческие "Новые похождения барона": "Мюнхгаузен и Клеопатра", "Любовные приключения Мюнхгаузена", "Мюнхгаузен и десять наивных индийских принцесс"... И так далее, и тому подобное. Разумеется, во всех этих "жизнеописаниях" не было ни слова правды!
Мой друг был взбешен. Сначала он вознамерился судиться с самозваными авторами и призвать их к ответу. Но я отговорил его: вот только имиджа борцов со свободной прессой Карлу Иерониму еще только и не доставало!
Барон внял моим доводам, поразмыслил, а потом в один прекрасный день просто зарегистрировал свое имя и фамилию в качестве торговой марки. Теперь любой автор, использующий доброе имя барона Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена в литературных целях, должен был по закону заплатить от любого издания или переиздания своих творений немалую сумму на банковский счет моего друга. Мутный поток "новых приключений" быстро пошел на убыль, а через пару-тройку лет и вовсе иссяк.
Вот так мы и жили долгих и счастливых тридцать пять лет...
Глава третья. До того, или горе, скитания и новые надежды
3.1
В 1790 году ушла из жизни баронесса Якобина...
Карл Иероним был безутешен. Три года мы носились с ним по всему земному шару, совершая самые немыслимые подвиги, - только бы заглушить горе.
Барон сконструировал невиданной прочности батискаф, и мы несколько раз спускались в нем на дно Мирового океана. Однажды даже посетили Марианскую впадину.
В специальном стратостате мы поднялись на высоту почти трех десятков километров над землей, и едва остались живы, когда его оболочка потеряла герметичность. Барон уверял, что нам просто не повезло: в надувной шар случайно попал залетевший в атмосферу нашей планеты мелкий метеорит.
Еще мы предприняли путешествие к земному ядру. У меня до сих пор по спине бегут мурашки, когда я вспоминаю, каких подземных огнедышащих тварей мы встретили, когда рыли подземный тоннель из Ганновера в Южную Америку.
Но все эти приключения не помогли моему другу забыть Якобину...
В конце 1793 года измученный и физически, и духовно Карл Иероним решил сделать "короткий привал" в родном Боденвердере. Вот тут на него и положила глаз ловкая и пронырливая бестия - семнадцатилетняя девица Бернардина фон Брун. Она стала краситься и одеваться совершенно так же, как покойная баронесса в молодости. Даже приврала, что при крещении ей дали второе имя - Якобина, конечно же. И мой друг Карл Иероним пал...
Была свадьба, вопреки пожеланиям моего друга отметить бракосочетание скромно и в семейном кругу, молодая баронесса созвала едва ли не три сотни гостей, выписала из Лондона, Парижа и Мюнхена самых известных музыкантов и артистов. Она отплясывала и развлекалась с ними до самого рассвета. А мой пунктуальный друг в гордом одиночестве отправился в опочивальню - как всегда, в десять часов вечера, строго по расписанию дня...
Барон и Бернардина-Якобина стали жить вместе. Но этой девице мой постаревший друг был не нужен, ее манили только его деньги, его поместье, его всемирная слава путешественника и правдолюбца. Не сошлась новая баронесса и с домочадцами Карла Иеронима. Феофил, сын барона Мюнхгаузена от первого брака, сквозь зубы называл ее "мамашей Берни".
Душевного тепла и участия мой друг барон от своей второй супруги так и не получил, быстро разочаровался в ее женских прелестях, и уже в мае 1794 года мы сорвались из Боденвердера в новый тур путешествий и приключений. В этом "галопе по Европе" мы и встретили в декабре 1794 года в Париже шотландского архитектора, механика, изобретателя и оружейника Карла Чарльза Гаскойна.
3.2
Впрочем, встреча была не случайной. Гаскойну нужен был именно барон Мюнхгаузен. К тому времени Карл Чарльз уже четыре года жил в России, лишь изредка наведываясь по делам в родную Европу. Шотландец поставил своей целью открыть чугунолитейный завод где-то на юге, в так называемой "Дикой степи". В Санкт-Петербурге никто толком не знал тех мест, и кто-то из придворной челяди присоветовал Гаскойну обратиться за консультацией к Мюнхгаузену - барон, мол, носится по белому свету на пушечных ядрах, знает всех и вся, и уж он-то непременно поможет отыскать оптимальное место для заводика по производству этих самых пушечных ядер. Гаскойн внял совету и после множества неудачных попыток пересечься с Мюнхгаузеном, таки настиг барона в самый канун Нового года на рождественском карнавале в столице благословенной Франции.
Карл Иероним выслушал сбивчивую от волнения речь Карла Чарльза и дал свое согласие: многие годы назад именно через просторы "Дикого поля" мы возвращались из турецкого плена, и оба знали те места, как свои пять пальцев. Конечно, за полста лет в тех краях многое могло измениться, но сама местность-то осталась. И вообще, почему бы на закате дней не пройтись вновь "по тропинкам молодости и боевой славы"?
Мы провели необходимые приготовления и вместе с Гаскойном и его компаньонами джентльменами Артуром Чебом и Джоном Еном сразу после новогодних празднеств отправились в новую экспедицию.
В середине февраля 1795 года, обогнув морским путем всю Европу на арендованной каравелле "Пендюклякль", наша уже сдружившаяся за недели плавания по морям и океанам пятерка высадилась в Крыму, в порту Феодосии, и, не мешкая, купив три кареты для пассажиров и груза, отправилась дальше, на север. Кроме карет у нас с собой была довольно больших размеров пушка, установленная на колесном лафете, и небольшой запас ядер - как утверждал Гаскойн для "динамических испытаний" новой модели артиллерийских орудий. Пушку на колесах мы прицепили к хвостовой карете.
Кстати, здесь же, в Феодосии, Карл Иероним приобрел большую партию абрикосовых косточек - чуть ли не три пуда. На наш вопрос - зачем нам в дороге сия обуза? - ответствовал:
- Для проведения селекционных опытов. Мне кажется, что там, в диких степях, крымские абрикосы прекрасно приживутся!
Весна в том году выдалась необычно ранней, холодной и дождливой. Дороги превратились в болотистое месиво не только от таяния снегов, но и от немыслимого количества осадочных вод. Мы ползли вперед с черепашьей скоростью, то и дело увязая в грязи и утопая в многочисленных лужах едва ли не на всю высоту колес наших экипажей. Иногда приходилось выбираться из карет прямо под холодный дождь и на пронизывающем до самых костей ветру выталкивать наш транспорт из очередной залитой буро-коричневой жижей каверны. Ветер буквально валил с ног и едва не рвал в клочья промокшую насквозь одежду. Небо, казалось, в любой момент готово было обрушиться на наши головы темным и вогким потолком сизых, как нос запойного пьяницы туч. Единственной радостью в пути на север к "диким полям" был запас вин и оптимистические рассказы пыхающего трубкой барона о наших былых похождениях. По выражению, застывшему на лицах Гаскойна, Чеба и Ена можно было с легкостью убедиться, что ни сам Карл Чарльз, ни его молодые компаньоны ни на йоту не засомневались в выборе консультанта и провожатого для путешествия в загадочные "дикие поля".
Глава четвертая. Самое то, или любви все возрасты покорны
4.1
Так мы ехали и ехали, и вот вечером восьмого дня месяца марта 1795 года выехали всем нашим обозом к неширокой речушке под названием Лугань. С ходу форсировали водное препятствие, приведя в полнейшее звуковое неистовство полчища местных лягушек, стали искать ночлег и вскорости оказались у маленького поселения под смешным названием Каменный Брод. Полвека назад, когда мы с Карлом Иеронимом проезжали именно эти места, никакого поселения в этом месте еще не было.
Гаскойн, который в Британской королевской библиотеке хорошо теоретически подковался для путешествия в "дикие поля", рассказал нам историю происхождения этого названия:
- Лет двести назад со стороны Черного моря в Москву ехал некий итальянский скульптор - тогдашний московский царь захотел воплотить свой образ в камне и пригласил зарубежного специалиста. На берегу Лугани итальянец и сопровождающие его лица решили сделать привал на несколько дней для отдыха - уж очень утомила их дорога. Тут-то итальянский мастер и обнаружил на берегу реки гигантский природный камень. Местные проводники утверждали, что давным-давно эта громадина неким образом упала с неба. Что увидел в камне итальянский мастер - неведомо, но он споро взялся за дело и уже через несколько дней, аккурат перед самым отъездом путешественников на север, в степи возвышался некий монумент, который сам маэстро из Рима нарек "Каменный бред". Многие годы скульптура, изображающая непонятно что, так и простояла на берегах реки, пока практичные казаки, прибывшие сюда откуда-то из днепровского запорожья лет этак сорок назад, не решили устроить именно в этом месте реки Лугань переезд. Ну, а строительного материала для будущей переправы было в округе не слишком много. Вот тогда-то и решили расколоть "Каменный бред" на отдельные глыбы и ими выложить дно небольшой речушки. Саму же выстроенную таким вот образом транспортную артерию стали со временем называть уже не Каменным бредом, а Каменным бродом. Потом, когда тут возникло постоянное поселение, название переправы постепенно перешло и на него.
На окраине поселения мы обнаружили небольшую "корчму" - что-то вроде степной таверны, - и решили перекусить в ней, а если там найдутся гостевые покои - то и переночевать. Хозяин заведения - невысокий, плотный, с длинными усами и модной местной прической "оселедец", - встретил нас самым душевным образом. Ужин начал тут же готовиться, ночлег же добрый тавернщик из бывших "козакив" обещал нам в собственном каменном доме, который был буквально в двух шагах от приютившего нас питейного заведения.
- Что желает выпить честная компания? - поинтересовался хозяин, когда мы - Карл Иероним, Гаскойн, Чеб, Ен и я - уселись за длинный деревянный стол. - В наличии имеются крымские и молдавские вина, московская водка "Столичная" и приморский коньяк "Шустов".
- О, найн! - вскричал мой друг барон и замотал головой. - Никаких вин и коньяков! Хозяин, у вас есть...
Карл Иероним сделал паузу, глубокий вдох и по слогам произнес:
- Пер-цов-ка?
Брови тавернщика изогнулись, как спины двух встретившихся мартовских котов, губы расплылись в широкой улыбке:
- О, пан барон знает о нашем фирменном напитке?
- Знаю, знаю, - гулко захохотал Карл Иероним. - Почти полвека назад я и Томас, - он махнул рукой в мою сторону, - уже бывали в здешних краях!
Я глубоко вздохнул. О наших приключениях в молодые годы в "диких степях" можно было написать увесистый том и, клянусь, он жемчужиной бы украсил библиотеку книг о похождениях барона. Эх, жаль, что у меня нет ни граммочки писательского таланта!
- Будет вам перцовка, гости дорогие, - пообещал тавернщик. - Сейчас попрошу дочку принести!
Он приоткрыл дверь в подсобку и позвал:
- Марийка!
- Не забудьте подать к перцовке сало! - вдогонку попросил Карл Иероним. - И чтобы оно непременно было засоленным по местным обычаям!
Ждать долго не пришлось. Барон едва успел выкурить трубку и рассказать очередную историю о своих похождениях в России, как дверь в подсобку распахнулась.
Вот тут и свершилось событие, которое изменило и нашу жизнь, и всю историю земной цивилизации...
4.2
В таверну из темного коридорчика шагнула девушка с подносом, уставленным бутылками и тарелками. Продолговатое лицо, черные брови, русые волосы. Одета в красные сапожки, длинную бордовую юбку и белую сорочку с орнаментом, который в здешних краях называют "вышиванкой". Фигура и не худощавая, и не полная, но со всеми теми выпуклостями и округлостями в нужных местах, на которых, обычно, и останавливается наш мужской взгляд. Это была дочь хозяина таверны Мария.
Барон сидел за столом напротив меня, правым боком к двери. Как только входная дверь скрипнула, распахнувшись, Карл Иероним повернул голову на звук. Вошедшая в зал таверны девушка тоже подняла взгляд. Глаза ее и глаза моего друга встретились.
Хоть режьте меня, хоть сожгите на костре, но готов поклясться, что в то мгновение все вокруг осветилось каким-то неземным светом.
Барон и Мария глядели друг на друга, не отрывая взгляда. Не поверите, но радуга - многоцветный и яркий мост из световых лучей - вдруг сама собой возникла в пространстве между их лицами. И даже время замерло.
Сколько длилось это диво? Мгновение, минуту, вечность? Не знаю. Но ни тавернщик, ни Гаскойн с Чебом и Еном явно ничего не заметили, и я стал единственным свидетелем чуда совершившегося прямо на моих глазах.
Прошла вечность или секунда, и мир снова пришел в движение. Но это уже был совершенно иной мир!
Мы пили и ели за столом, потом отправились на ночлег к хозяину. Перцовка была огненна и дивно крепка, сало и прочие блюда и закуски неимоверно хороши. Я, Гаскойн, Чеб и Ен прибывали в веселом и довольном состоянии духа. А вот барон, напротив, был непривычно молчалив и задумчив.
Дом у хозяина был большим, сложенным из мергеля и камня, со множеством помещений, где можно было разместить добрый десяток гостей. Мы же с Карлом Иеронимом по старой армейской и экспедиционной привычке решили спать в одной комнате.
...Ночью я проснулся. Приподнялся и взглянул на постель барона - она была измята, но пуста. Тихонечко встал и отправился на двор.
Карла Иеронима я увидел сразу же, как только открыл входную дверь. Небо было ясным, светила полная Луна и стройно-худощавая фигура барона была хорошо видна в серебристо-желтом мареве, порожденном светом Селены. Мой друг нервной походкой выхаживал по двору дома хозяина - от забора к забору, туда-сюда, туда-сюда, как маятник часов. Треуголка надвинута почти на самые глаза, плечи непривычно ссутулились, руки сплетены за спиной. Ходит и что-то ритмично бормочет себе под нос, словно стихи читает.
Я не решился его окликать, вернулся в комнату и снова улегся спать.
4.3
Утром Карл Иероним сообщил Гаскойну, что лучшего места, чем в здешних краях, для строительства чугунолитейного завода не сыскать. Карл Чарльз был ошеломлен:
- Но Карл... - начал было он, но мой друг остановил его решительным жестом:
- Ни слова больше, Карл! Это мое окончательное решение!
Барон выхватил из сумки географическую карту и молниеносно развернул ее на столе.
- Смотрите, Карл, - барон принялся водить пальцем по бумаге. - Здесь поселок Каменный Брод, тут река Лугань, вот угольное месторождение... Так можно проложить подъездные пути, в этом месте построить домны, а чуть левее поставить склады для готовой продукции...
Гаскойн внимательно отслеживал траекторию движения указующего перста барона и, в конце концов, поразмыслив, кивнул:
- Ну, что же, Карл... Над всем сказанным стоит поразмыслить!
Впрочем, размышления сэра Карла Чарльза оказались недолгими. Вскорости в дом вернулись с утренней конной прогулки Чеб и Ен. Они, оказывается, совершили променад в Каменный Брод, проехались между домов, по улочкам и пришли к твердому убеждению ставить в поселке свою факторию, чтобы торговать европейскими винами и прочими продуктами. Это решение компаньонов окончательно склонило весы размышлений Гаскойна в сторону "проекта" барона.
Итак, коллективное решение строить завод именно здесь, на берегах Лугани, было принято. Карл Чарльз, Артур Чеб и Джон Ен взялись за дело весьма резво. Им предстояло выполнить кое-какие геологические работы и разметку на местности будущего строительства. Разумеется, я взялся им активно помогать, хотя, откровенно говоря, ни бельмеса не смыслил ни в геологии, ни минералогии, а с геометрией был знаком в объеме курса при церковно-приходской школе. Поэтому числился, в основном, "на подхвате", и исполнял всяческие мелкие поручения господ изыскателей.
А вот барон Мюнхгаузен оказался в стороне от наших славных дел: с моим другом случилось самое светлое и самое страшное в жизни настоящего мужчины - он влюбился. Влюбился, к счастью, не безответно; Марийка отвечала ему полной взаимностью. Ее отец, хозяин таверны Андрей Тудыйогохата, к роману дочери и барона относился благосклонно: Марийке было двадцать, и девицей она была, что называется, на выданье. А поскольку в округе, по мнению Андрея, достойных женихов сроду не водилось, любовь барона и дочери не вызывала у тавернщика никаких нареканий. Исходя из своего немалого жизненного опыта, он понимал, что германский кавалер и дворянин его Марийку не обидит.
Не стал помехой для взаимной любви и возраст барона. Да, моему другу должно было вот-вот стукнуть семьдесят пять. Но случилось невероятное: Мюнхгаузен вдруг начал стремительно молодеть. Сначала у него начали темнеть волосы на голове и брови, причем процесс этот развивался так стремительно, что уже к концу второй недели по приезду в Каменный Брод барон щеголял черноволосой прической и антрацитовыми бровями. Лицо разгладилось и налилось румянцем, морщины исчезли без малейшего следа. Ушли сутулость и старческая худоба. Карл Иероним так раздался в плечах, что нам пришлось полностью обновить его гардероб, - благо в грузовой карете нашлось некоторое количество материалов для шитья новых камзолов и панталон.
Днем Марийка была занята в таверне, а Карл Иероним словно влюбленный юноша километрами строчил лирические стихи, то и дело ломая в поэтическом возбуждении гусиные перья и изводя целые бутыли чернил и рулоны бумаги. Вечером же Марийка и Карл Иероним, взявшись за руки, ходили гулять к Лугани, и у двух больших камней едва ли не до полночи беседовали, читали стихи и занимались прочими совершенно неотложными делами, которыми обычно занимаются молодые люди на любовных свиданиях.
Так в трудовых заботах и душевных радостях прошла весна, пролетело лето, прошуршал желтой листвой сентябрь, отплакал мелкими капельками дождей октябрь. Гаскойн, Чеб, Ен и я полностью завершили разведку окружающей местности. Теперь можно было выписывать в здешние места стройматериалы и нанимать рабочих для строительства корпусов чугунолитейного завода и торговой фактории. Роман же Марийки и Карла Иеронима достиг таких вершин, что барон твердо был намерен уже в нынешнем году сочетаться с дочерью тавернщика законным браком. Этому мудрому решению моего друга способствовало и то, что от него, наконец-то, сбежала его вторая жена Бернардина-Якобина фон Брун, спутавшись с писарем-адвокатом Генрихом Рамкопф-Хюденом и родив от него девочку в сентябре нынешнего 1795 года. Об этом нас уведомило собственноручное послание бывшей баронессы, уже в конце октября доставленное курьерской почтой из Ганновера в Каменный Брод. Поэтому барон Мюнхгаузен отныне мог себя полагать человеком, свободным для заключения новых брачных уз. Посовещавшись, Карл Иероним и Андрей Тудыйогохата наметили сыграть свадьбу в конце декабря.
И тут настало хмурое утро первого дня ноября месяца 1795 года...
Глава пятая. Именно то, или прыщ на ровном месте
5.1
Едва рассвело и я, и мой друг Мюнхгаузен были разбужены громкими криками, раздававшимися со двора. Мы спешно оделись и вышли из дома. В коридоре у самых входных дверей нас нагнали разбуженные Гаскойн, Чеб и Ен и пристроились за моей и барона спинами.
По двору Андрея Тудыйогохаты гарцевал добрый десяток всадников с ружьями и пистолями в руках. Увидев нас на пороге дома, один из них фальцетом заорал:
- Вот они, злодеи!
Черные отверстия ружейных и пистолетных стволов немедля развернулись в нашу сторону.
- Попались, голубчики! - возопил тот же голос. - Барин, туточки они!
Ряд всадников расступился, и вперед на вороном коне выехал тот, кто, по-видимому, и был предводителем всей этой группы. Это был полный мужчина в возрасте около пятидесяти лет, одетый в до блеска начищенные сапоги, белоснежные панталоны, ладно скроенный теплый камзол и модную треуголку, расшитую позолоченной вязью. Парик на голове незнакомца был напудрен так, что косметикой разило за несколько метров от него. На полном округлом лице застыла брезгливая мина. Маленькие водянистого цвета глазки буравили нас недобрым взглядом.
- Кто такие? - рявкнул конный - словно медведь прорычал.
- Я - барон фон Мюнхгаузен, - с достоинством ответил мой друг и по очереди представил всех нас. - С кем имею честь?
Но мордатый всадник проигнорировал вопрос.
- Барон, говоришь? - Его глаза сузились до маленьких щелочек. - Мюгазин, говоришь? А вот мы сейчас тебя на суку вздернем вместе со всем твоим кодлом! Взять!
Он ткнул пальцем в нашу сторону.
Его приспешники было двинулись к порогу дома, но барон одним ловким движением выхватил из-за пояса свой хорошо пристреленный пистоль и нацелил его прямо в лоб всаднику на вороном коне:
- Всем стоять! Одно движение - и, клянусь Богом, я буду стрелять!
Гаскойн и его компаньоны тоже подняли свои пистолеты. Джон Ен, кроме того, левой рукой изловчился достать из ножен длинную шпагу.
Конники мгновенно замерли, словно по мановению руки окаменели. Их предводитель проследил взглядом вероятную траекторию движения пули из ствола пистолета моего друга, и на его лице обозначилась тень сомнения в правильности только что отданного приказа.
- Не сомневайтесь, милейший, - сказал я совершенно спокойным голосом, хотя все нутро мое буквально клокотало от напряжения, - барон Мюнхгаузен - замечательный стрелок! Однажды он вишневой косточкой попал прямо в лоб оленю, который находился от него на расстоянии самое меньшее двести метров! Так что не волнуйтесь: входное отверстие от пули окажется идеально точно между ваших бровей!
- Отставить! - зло фыркнул предводитель конного отряда, не поворачивая головы. Лицо его побелело.
- С кем имею честь беседовать? - вежливо и совершенно спокойно повторил Карл Иероним, тем не менее, на всякий случай, не опуская пистоль.
- Боярин Прыщщин, - хмуро буркнул в ответ мордатый всадник и нервно дернул головой в сторону:
- А это мои рейтуз... рейдер... Тьфу, черт побери! Рейтары!
- И что вам здесь угодно, милейший? - Барон буквально светился благодушием, но дуло его пистоля непрестанно совершало мелкие движения, зорко следя за перемещением в пространстве лба собеседника.
- На сто верст в округе от Каменного Брода - это моя земля, - прошипел сквозь зубы Прыщщин. - И я не позволю всяким проходимцам находиться на ней и строить здесь свои заводишки!
- Мы не проходимцы, а всего лишь мирные путешественники, которые вольны находиться там, где пожелают и делать то, что хотят, - в голосе Мюнхгаузена прорезались веселые нотки. - А что касается вашей собственности на эти земли... У вас есть какие-нибудь документы, подтверждающие факт вашего владения именно этим земельным участком?
- Какие еще документы?! - Лицо боярина снова начало наливаться кровью. - "Дикие степи" дарованы нам, боярам Прыщщиным, еще самим Иваном Васильевичем, царем Грозным!
- Следовательно, документов нет, - констатировал мой друг. - А значит, и претендовать на окрестные земли вы не имеете никакого права. Поэтому советую вам, боярин, вместе с вашими рейтарами убраться отсюда подобру-поздорову. И лучше - как можно дальше.
- Что?! - взревел Прыщщин. - Да я... Вас... Сейчас...
В горле у него что-то грозно заклокотало.
- Томас, - позвал меня барон, не опуская пистоля, - там, в коридоре стоит бочонок с порохом. Будь добр, принеси!
Гаскойн, Чеб и Ен расступились, и я в мгновение ока исполнил просьбу моего друга. Маленький пузатый бочонок опустил на землю на полшага впереди барона.
Карл Иероним, не сводя глаз с застывшего Прыщщина, достал из левого кармана коротенький фитиль и сунул его мне в руки:
- Томас, вставь эту штучку в бочонок и приготовь огниво!
Никогда не думал, что руки могут двигаться так быстро! Не минуло и пары секунд, как все приготовления были мной исполнены.
- Сейчас Томас подожжет фитиль, а потом запустит этим бочонком в вас, господа! - произнес Мюнхгаузен звонким голосом. - Мы-то успеем укрыться в доме, а вот ошметки ваших тел гробовщики и могильщики еще долго будут собирать по всей округе.
Конный ряд за спиной Прыщщина дружно попятился. Но их предводитель все еще изображал из себя скульптуру всадника на коне.
- Кроме того, в сарае стоит мортира большого калибра с немалым запасом ядер, - нервно кашлянув, сказал Гаскойн. - А я и мои друзья Чеб и Ен - опытные артиллеристы...
Прыщщин издал злобный рык сквозь зубы, круто развернулся на коне и выехал с подворья. Рейтары немедля последовали его примеру.
- Но берегитесь, барон Мюгазин или кто вы там есть на самом деле, - за забором Прыщщин остановил коня и снова повернулся к нам. - Я немедля отправляюсь в Москву! Месяца не пройдет, как я вернусь с бумагами от московского губернатора, с войсками и артиллерией! Ужо тогда мы с вами поговорим по-другому!
- Томас! - барон весело подмигнул мне. - Поджигай фитиль! Сейчас мы устроим маленький салют в честь боярина Прыщщина!
Салют, впрочем, устраивать не пришлось. Из-за забора донеслось беспорядочное хлюпанье конских копыт по дорожной грязи. Враг ретировался.
- Виктория, господа! - Гаскойн достал из кармана камзола большой белый платок и вытер вспотевший лоб.
- Виктория, но не полная, - сказал Карл Иероним, опуская пистоль. - Враг отступил, но не разбит. И он обещал вернуться... Господа, у нас есть не более месяца для подготовки достойной встречи!
5.2
Наскоро позавтракав в таверне, мы прямо за столом собрали рабочее совещание, чтобы обсудить, как нам быть дальше. Конечно же, позвали и будущего тестя барона Андрея Тудыйогохату.
- Пан Андрей, - барон раскурил трубку, затянулся и пыхнул дымом, - прежде всего, я хотел бы узнать, что это за прыщ на ровном месте у нас образовался?
- Боярин Прыщщин Кузьма Ефремыч, - отец Марийки горько вздохнул и пожал плечами. - Живет в поместье где-то под Старобельском. Оброк мы платим ему ежегодно, но сам Ефремыч в наши края наведывается редко: раз-другой в три года, не чаще. Называет себя хозяином здешних земель... А есть ли у него на это бумаги государевы - то мне не ведомо...
Он вздохнул, опустил глаза и тихо добавил:
- А еще этот старый черт звал мою Марийку к себе в дворовые девки. В баньке, значит, прислуживать...
- Вот негодяй! - Карл Иероним выпучил глаза. - Старый ловелас! Нет, господа, нужно найти способ поставить этого зарвавшегося мерзавца на место! Раз и навсегда! Ваше мнение?
- Чугунолитейному заводу здесь быть, - Гаскойн решительно ударил ладонью по столу. - И никакие Прыщщины мне не указ! Я занимаюсь государевым делом! Мной уже спланировано расположение заводских строений и двух будущих улиц жилых домов - Английской и Почтовой!
- Факторию мы тоже твердо решили ставить именно здесь, - сказал Артур Чеб. - И мне, и Джону нравятся здешние края!
Молчаливый Ен кивнул, соглашаясь, и поддакнул:
- Здесь хорошая транспортная развязка! Можно сказать, восточные ворота в страну!
Я про себя с усмешкой отметил, что Чеб и Ен загорелись ставить в Каменном Броде свою торговую точку не столько потому, что здесь хорошие места и выгодные пути, а по большей части по тому, что оба по уши влюбились в младших дочерей Андрея Тудыйогохаты: Артур - в восемнадцатилетнюю Екатерину, а Джон - в семнадцатилетнюю Оксану. Что же касается Гаскойна, то он тоже завел себе пассию. Вдовушка Вера Гунько, живущая неподалеку на безымянном хуторке, скрашивала его вечера и ночи. Впрочем, хуторок не долго был безымянным: с легкой руки Артура Чеба его стали называть "Вера-Гунько", что местные жители почти сразу трансформировали в название "Вергунка".
- Мы построим здесь фортификационные сооружения и будем обороняться! - Лицо Карла Чарльза раскраснелось от возбуждения. - Покажем кузькину мать этому Кузьме!
- Хорошо сказано, Карл! - Мюнхгаузен снова пыхнул табачным дымом. - Мне нравится ваша решительность!
Он сделал паузу, снова затянулся и выдохнул, затем продолжил:
- Только вот времени на строительство серьезной фортификации у нас нет: напомню, господа, что в нашем распоряжении всего лишь месяц. Кроме того, Карл, чем вы собираетесь вооружить наш форт, даже если его удастся построить столь быстро? У нас в наличии всего восемь ружей, семь пистолетов, не очень большой запас свинцовых пуль и всего пять маленьких бочонков с порохом.
- Еще у нас есть пушка, Карл! - Гаскойн не собирался сдаваться. - Мы зададим хорошую трепку этому Трыщ... Дрыщ... Прыщщину!
- Я ни на йоту не сомневаюсь в вашем мужестве, Карл! - Мой друг снова окутался табачным дымом. - Но позволю себе напомнить, что к пушке у нас имеется всего три ядра, да и те пустотелые.
Гаскойн словно подавился воздухом, закашлялся. Потом сказал:
- Но, Карл... Я собирался проводить здесь только динамические испытания новой модели орудия, а не участвовать в боевых действиях!
- Я вас и не упрекаю, друг мой! - Барон миролюбиво улыбнулся. - Я всего лишь веду к тому, что придется поискать иные способы защиты, чтобы отстоять наши мечты от посягательств этого мужлана Прыщщина!
Мюнхгаузен поднялся со скамьи, прошелся туда-сюда вдоль стола, задумчиво хмуря брови, и снова обратил взгляд к нам:
- Прыщщин обещал вернуться, заручившись поддержкой московского губернатора, не так ли?
Мы дружно закивали. Пан Андрей вздохнул:
- Московский губернатор, говорят, его дальний родственник. То ли троюродный дядя, то ли двоюродный дедушка...
- Перешибить московскую бюрократию можно только еще большей бюрократией, - барон прищурился. - Питерской, столичной! Государственной!
- Но как... - Гаскойн растерянно пожал плечами. - Конечно, если бы у нас был на руках личный указ матушки - императрицы о строительстве здесь завода, никакие Прыщщины не посмели бы приблизиться к Каменному Броду даже на пушечный выстрел! Но, увы... Санкт-Петербург много дальше Москвы. Мы просто не успеем добраться в столицу, оформить разрешительный документ и вернуться обратно. Прыщщин со своими рейтарами и солдатами из Москвы вернется сюда много раньше...
- Мы обгоним его в дороге, - на лице Мюнхгаузена расцвела улыбка.
- Тогда нужно ехать в одной карете, оставив здесь весь остальной обоз с оборудованием, - прикинул Гаскойн. - И, пожалуй, нет смысла ехать всем нам...
- Мы отправимся в Санкт-Петербург втроем, Карл, - я, вы и Томас, - не сходя с места, решил барон. - Сэра Артура и сэра Джона оставим на хозяйстве.
- Предлагаю отправиться завтра утром, - сказал Гаскойн. - Нужно только выбрать карету понадежнее...
- Мы не будем связываться с наземным транспортом. - На лице Карла Иеронима появилось озорное выражение. - Томас, дружище, проверь пушку! Мы втроем полетим в Санкт-Петербург уже дважды проверенным мной способом - с помощью пушечного ядра!
- Но, Карл... - Гаскойн опешил. - Я еще никогда не летал верхом на ядрах! И потом, как мы поместимся втроем на маленьком пушечном ядре?
- Все в жизни когда-нибудь приходится делать впервые, - Мюнхгаузен лукаво подмигнул Гаскойну. - А полетим мы не верхом на ядре, а с помощью пушечного ядра! Это, Карл, будет совершенно другая технология полета! Мне только нужно сделать кое-какие математические расчеты и еще кое-что сконструировать! На это уйдет пара дней, но мы все равно успеем вернуться домой раньше, чем Прыщщин выправит бумаги на здешний земельный участок у московского губернатора!
- Тогда от слов - к делу! - Гаскойн нервно потер руки. - Начинаем готовиться!
И не мешкая, мы занялись подготовкой к воздушной экспедиции.
Глава шестая. То, или ракетный полет из Каменного Брода в Санкт-Петербург
6.1
Планы - планами, но реально мы смогли уложиться только в три дня. День-деньской Мюнхгаузен пропадал в поселковой кузнице и что-то там мастерил.
Мне же барон поручил вообще нечто совершенно непонятное: выкупить у местного населения три теплых тулупа, на каждого члена экспедиции штаны потеплее и высокие шапки-папахи на два размера больше, чем требовалось для наших голов. Разумеется, шапки были нам велики настолько, что в них свободно помещалась полностью вся голова целиком. Я выразил Карлу Иерониму свое непонимание, но он, напротив, остался очень доволен моим приобретением и распорядился в каждой шапке прорезать узкие отверстия на уровне глаз и небольшие отверстия для ушей и рта. Кроме того, - опять же по настоянию моего друга, - из теплых заячьих шкурок Марийкой и ее сестрами были пошиты три комплекта теплых перчаток.
Гаскойн, Чеб и Ен все три дня занимались по поручению Карла Иеронима какими-то мудреными "траекторными расчетами".
Только ранним утром 5 ноября 1795 года мы выкатили во двор пушку. Барон, сверяясь с расчетами, законченными нашими английскими коллегами только вчера вечером, нацелил орудие куда-то на северо-запад.
Потом я зарядил пушку пороховым зарядом, и уж было собрался закатить в ее дуло ядро, но барон меня остановил:
- Погоди-ка, Томас! Для полета понадобится не обычное ядро, а кое-что другое!
Он махнул рукой и два местных кузнеца, которые все эти дни помогали Карлу Иерониму в работе, выкатили из сарая телегу, на которой лежал очень странный агрегат.
Ничего подобного я в жизни не видел.
Стальные ленты крест-накрест охватывали пушечное ядро. Эти же ленты соединяли в одно целое шесть металлических колец, разнесенных друг от друга примерно на полметра и имевших такой же диаметр, как и пушечное ядро. Внешне конструкция походила на пустотелый цилиндр с круглым ядром на вершине. В этот цилиндр один за другим были вставлены три деревянных бочонка с порохом. Но это были не совсем обычные бочонки. В их днища были вмонтированы воронки из металла. Из всех воронок торчали веревочные фитили. Каждый фитиль был закреплен в верхней крышке на следующем по счету бочонке - только фитиль на третьем, нижнем бочонке просто торчал из металлического раструба.
Кроме того, на перехваченное стальными лентами ядро была накинута большая и прочная рыболовная сеть - с такой можно было смело ловить даже гигантских акул в Тихом океане. Сеть, видимо, взяли в хозяйстве Андрея Тудыйогохаты. Венчало ядро нечто, отдаленно напоминающее складной летний зонтик, но только много больших размеров.
Еще что-то совершенно непонятное, внешне похожее на скатанное в трубку гигантское одеяло, было закреплено вдоль корпуса цилиндра с бочонками на металлическом шесте.
Я почесал пальцем в затылке:
- Господин барон, но эта штука целиком не поместится в дуло пушки... Она же будет торчать наружу!
- Ничего страшного, Томас, - отмахнулся мой друг. - Ствол пушки нужен только для правильной ориентации этого снаряда перед запуском.
- И все же, Карл, - вмешался Гаскойн, - объясните, что это такое... Никогда не видел подобной конструкции!
- Это придуманная мной ракета, Карл, - пояснил Мюнхгаузен. - Вообще-то, ракеты известны в Европе примерно с тринадцатого века. У вас в Британии, кстати, ими очень интересуется полковник Уильям Конгрев, но пока еще только на теоретическом уровне. Мы же сегодня займемся практикой в виде летных испытаний готового изделия...
- Практика без теории попахивает авантюрой, Карл, - хмурясь, засомневался Гаскойн. - Вы не считаете?
Кажется, он опасался лететь в Санкт-Петербург на этом изобретении Карла Иеронима. Я, признаться, тоже прибывал в больших сомнениях.
- Не волнуйтесь, дружище, - барон фыркнул. - С теорией у нас полный порядок. Лет пять назад я как-то на досуге решил уравнение движения точки переменной массы. А это, по сути, и есть уравнение движения ракетного снаряда.
По знаку Мюнхгаузена кузнецы сняли ракетный снаряд с телеги и аккуратно вставили его нижним концом в дуло пушки.
- Отлично! - кивнул Карл Иероним. Он расправил рыболовную сеть, закрепленную вокруг пушечного ядра. - Я возьмусь за эту оконечность сети, а вы, Карл и Томас, соответственно за левый и правый край. Держаться нужно будет очень крепко и обязательно обеими руками. Но перед этим мы наденем одежду, которую подготовил Томас. Пожалуй, стоит придумать для нее какое-то особое название, но это мы сделаем как-нибудь потом.
Поверх наших обычных мундиров мы натянули теплые штаны, надели тулупы, перчатки и шапки с дырками.
- Замечательно! - констатировал Карл Иероним, осмотрев меня и Гаскойна со всех сторон. Голос его из надвинутой на лицо шапки звучал приглушенно, но был хорошо слышен благодаря отверстиям для рта и ушей, прорезанным мной в папахах. - И вот еще что...
Он протянул мне и Гаскойну два небольших мешка с торчащими из их горловин веревочными петлями, третий взял себе:
- В петли веревок проденьте руки - так, чтобы одна петля оказалась у вас на левом плече, а вторая - на правом.
Толком не понимая, зачем нам эти мешки, я и Гаскойн тем не менее выполнили распоряжение барона. Карл Иероним проделал ту же процедуру. Теперь у нас троих на груди болтались несуразные котомки, удерживаемые перекинутыми через плечи веревками. Котомки на ощупь были мягкими и весили всего ничего. Заметив недоумение на моем и Гаскойна лицах, Мюнхгаузен пояснил:
- Я сконструировал устройство для плавного спуска с небес на землю. Если случайно оторветесь от сети во время полета, немедля развязывайте мешок и обеими руками хватайтесь за веревки, которые у вас на плечах.
Он окинул нас внимательным взглядом и удовлетворенно кивнул:
- Что же, господа, будем отправляться! Да поможет нам Бог!
Я перекрестился. Сердце бешено колотилось, душа ушла в пятки. Эх, не люблю я эти воздушные приключения! Но что поделаешь, дружба есть дружба и служба есть служба.
- Карл! - в дверях дома появилась Марийка, легкими шажками сбежала по ступенькам крыльца и молнией метнулась через двор к нам. Обняла барона за плечи, прижала голову к его груди:
- Почему ты не разбудил меня, Карл?
- Я не хотел тревожить твой сон, милая, - барон снял шапку и поцеловал ее в лоб. - Ты так сладко спала!
- Я не хочу, чтобы ты летел! - Марийка тихонько всхлипнула. - Это же опасно!
- Пустяки, родная моя! - Карл Иероним провел ладонью по ее волосам. - Мы с Томасом уже дважды путешествовали на пушечных ядрах. И, как видишь, живы и здоровы! А полет на ракетном снаряде даже безопаснее!
Барон еще раз поцеловал ее и легонько отстранил от себя:
- Нам пора, любимая! Не грусти, я скоро вернусь!
Он снова водрузил шапку с дырками на голову и повернулся к нам:
- Карл, Томас, держитесь за сеть!
Я и Гаскойн обеими руками вцепились в края плетеного полотна. Мюнхгаузен тоже ухватился за веревочные ячейки. Затем обернулся к Чебу:
- Сэр Артур, поджигайте фитиль пушечного заряда!
Бледный как свежевыбеленная стена англичанин бросился выполнять распоряжение барона. Марийка сделала несколько шагов в сторону и перекрестила нас.
- Длину фитиля я рассчитал на пятисекундное горение! - сказал Мюнхгаузен. Голос его был абсолютно спокоен.
- Есть зажигание! - сообщил Чеб откуда-то из-за пушки.
Чудовищный грохот и невиданной силы рывок - словно меня положили спиной на кузнечную наковальню, а по груди ударили доброй сотней огромных молотов. Воздушный поток плотной упругой стеной обрушился на лицо и грудь. С ужасом осознал, что более не ощущаю землю под ногами. Сердце сжалось в комок и даже, наверное, вовсе остановилось. Дышать от волнения я тоже не мог.
Я распахнул веки. В ослепительно-голубом небе сияло яркое солнце. В пространстве под ногами плавали бело-серые клочки ваты. Между ними просматривалось что-то коричнево-зеленоватое. Как-то сразу понял, что вата - это облака, а в просветах среди них - поля, пустоши, дороги и леса.
- Пушечный заряд выбросил нас в воздух! - прокричал Карл Иероним. - Теперь начнут работать ракетные ступени!
Я скосил глаза на хвост нашего летящего в пространстве небес снаряда и охнул - по фитилю, торчащему из металлической воронки, медленно полз яркий огонек. Сейчас рванет!
- В бочонках порох медленного горения! - Мюнхгаузен словно угадал мои мысли. - Ускорение будет плавным!
- Хорошо бы, - отозвался Гаскойн. Он висел на сети с другой стороны ракетного снаряда. - Признаться, Карл, пушечный старт - это не самое приятное, что я испытал в жизни!
"Плавности", однако, не получилось. Нас хорошенько рвануло вперед - хотя, конечно, и не так сильно, как при пушечном выстреле.
- Работает! - радостно возопил мой друг. - Поздравляю, господа, мы сейчас совершаем первый в истории человечества ракетный полет в атмосфере!
Оранжево-малиновое пламя с едва слышным шипением огненным факелом било из конического раструба на заднем бочонке. Наш снаряд снова ускорял свое движение над облаками.
Медленно горящий порох полностью выгорел секунд за двадцать. Что-то гулко пыхнуло внутри бочонка, и я увидел, как по торчащему из его верхней крышки фитилю к воронке на втором бочонке споро ползет яркий огонек пламени.
- Сейчас будет зажигание второго двигателя, - прокомментировал барон.
Огонек нырнул в воронку, и парой секунд позже из нее плотной струей рвануло пламя. Огненный факел был такой силы, что ударил в крышку нижнего, уже пустого бочонка и вышиб его из ракетной конструкции прямо в небеса.
- Есть отделение первой ступени! - весело прокричал Мюнхгаузен.
Я проводил взглядом летевший бочонок. Он, кувыркаясь, падал вниз, на землю.
- Дай Бог, чтобы эта штукенция кому-нибудь на голову не свалилась! - Я торопливо перекрестился. - Убьет ведь!
- Не волнуйся, Томас, - отозвался Гаскойн. - Мы с Чебом и Еном так рассчитали траекторию нашего полета, чтобы внизу была совершенно безлюдная местность.
- Было бы замечательно, - хохотнул барон, - чтобы наша ракетная ступень шарахнула по башке этого негодяя Прыщщина! Но, увы, это все-таки маловероятно...
Второй бочонок выгорел за большее время - примерно за полминуты. И снова повторилась история с зажиганием по фитилю и выбросом второй использованной деревянной емкости. Теперь огненная струя пронзала небеса, вырываясь из воронки на нижнем днище третьего бочонка.
- Работает последняя ступень! - Мюнхгаузен удовлетворенно кивнул. - Давление в камере сгорания нормальное!
Гаскойн правой рукой извлек откуда-то изнутри тулупа свои большие швейцарские часы на металлической цепочке, взглянул на циферблат и сообщил:
- Двухсотая секунда полета! Мы уже на расстоянии примерно шестидесяти верст от Каменного Брода!
Третья - последняя - ступень работала дольше других - где-то около минуты. Факел из нее только в самом начале после зажигания был мощным, а когда второй бочонок был вышиблен из ракетного снаряда, огненная струя несколько ослабла. Я присмотрелся: воронка на третьем бочонке была чуть длиннее, чем на первых двух.
Когда порох в ступени выгорел до конца, Карл Иероним подтянулся на рыболовной сети, изогнулся и носком сапога вышиб третий бочонок из нашего снаряда.
- Ракетная техника делает только первые шаги! - Он подмигнул мне из прорези на закрывавшей его лицо шапке. - Поэтому кое-что экипажу приходится делать еще вручную!
Ядро верхом на пустотелом цилиндре из металлических лент, опутанное рыбацкой сетью, мчалось в небесах. Мы - Мюнхгаузен, Гаскойн и я - летели рядом, держась за края плетеной конструкции.
- Участок разгона пройден успешно! - прокричал барон. - Начинаем следующий этап!
Карл Иероним дернул за какую-то веревочку, которая была привязана к зонтообразной конструкции на вершине ядра, и зонт раскрылся, образовав заостренный купол перед нами.
- Теперь нам будет лететь много комфортнее, - сказал Мюнхгаузен.
Воздушный поток, который с постоянной силой давил на лицо и грудь, действительно намного ослаб.
- Мы теперь в аэродинамической тени, - пояснил барон в ответ на мой немой вопрос. - Зонтичная конструкция - я называю ее обтекатель - теперь закрывает нас от ветра примерно так же, как обычный зонт закрывает человека от дождя или палящих лучей солнца.
- Карл, а вам не кажется, что этот обтекатель будет несколько тормозить наш полет? - спросил Гаскойн. - Комфорт - это хорошо, но не потеряем ли мы в скорости полета?
- Не потеряем, - Мюнхгаузен покачал головой. - Заметьте, Карл, наш обтекатель имеет заостренную форму, в то время как ядро - это шар. Заостренный конец воздушный поток обтекает лучше, чем тупой и скругленный.
- Но тогда почему вы с самой земли не раскрыли этот обтекатель!
- Я боялся, что его сорвет воздушным скоростным напором, - пояснил мой друг. - Увы, конструкция ракеты еще слишком несовершенная и хлипкая!
Барон снова дернул за веревочку - теперь за ту, которая тянулась от него к "одеялу", свернутому вокруг металлического шеста на цилиндрическом остове ракетного снаряда. Громкий хлопок и - о, чудо! - над нами развернулись крылья из светло-серой парусины, чем-то похожие на крылья летучей мыши.
- Это должно увеличить дальность нашего полета примерно в два раза, - сказал Мюнхгаузен. - За счет подъемной силы мы теперь будем двигаться примерно так же, как плоский камушек, брошенный над водой. Подъем - плавный спуск, снова подъем - и опять плавный спуск... И так несколько раз до самого Санкт-Петербурга!
- Гениальное решение, Карл! - Гаскойн не скрывал своего восторга. - Удивительно удачное!
- Теперь мы летим на расчетной скорости. - Мой друг из присущей ему врожденной скромности счел возможным не заметить восторженных оценок нашего компаньона. - На месте будем примерно через три часа!
На душе у меня сделалось легко и спокойно. Вспомнилось, что во время моих и барона полетов верхом на ядрах, всегда хотелось сочинять стихи и петь, но тогда я не решился - все-таки времена были военные, и демаскировать наши разведывательные полеты пением с небес было не слишком разумным решением. Но сейчас мы мчались над облаками в совершенно мирной обстановке, и я, набрав в грудь воздуха, запел первое, что пришло в голову:
- Широка земля под небесами.
Много в ней полей, лесов и рек!
Я другой такой земли не знаю,
Над которой мчится человек!
- У тебя явно есть поэтический талант, Томас! - со смехом прокомментировал барон. - Пиши стихи!
- Карл, - отозвался Гаскойн сдавленным голосом, - то, что мы летим - замечательно! Но как вы собираетесь остановить наш снаряд точно над Санкт-Петербургом?
- Я рассчитал заряд пушки так, что ядро пролетит над городом без остановки, до самого моря, - ответил Мюнхгаузен. - Мы же в определенный момент просто отцепимся от сети и воспользуемся еще одним моим изобретением.
Он похлопал ладонью по котомке на груди.
Так мы летели и летели. Барон раскурил трубку и принялся рассказывать Гаскойну очередную порцию историй о наших приключениях и похождениях. Карл Чарльз слушал, иногда похлебывая квас из фляги на поясе. Я тоже периодически прикладывался к своей фляге - правда, в ней у меня было кое-что покрепче кваса. Между историями о романе Мюнхгаузена с полинезийской принцессой и о поисках древних ящериц в джунглях Южной Америки мы перекусили бутербродами с брынзой, которые мой друг предусмотрительно с собой.
Кстати, именно тогда я по достоинству оценил и провидческий гений Карла Иеронима в области конструирования одежд для воздушных путешественников: на небесных высотах оказалось весьма прохладно, и если бы не тулупы, шапки и перчатки, нам бы пришлось ох, как не сладко!
Где-то через пару с гаком часов Карл Иероним выудил из кармана камзола складную подзорную трубу. Развернул ее, взглянул сквозь окуляр вдаль:
- Вот и Санкт-Петербург показался! Господа, по моей команде отцепляемся от снаряда и открываем наши мешки!
Мы летели в небесах еще минут пять, пока, наконец, барон не прокричал:
- Внимание, готовность! На счет три - отцепляйтесь! Раз, два, три! Пошли!
Я разжал пальцы. Сеть вырвалась из рук. Наш снаряд - ядро с зонтиком-обтекателем на вершине, запутанное в сети, и металлический каркас под крыльями - уходил все дальше и дальше на север, а мы втроем стремительно падали вниз.
Рывком раскрыл мешок. Что-то снежно-белое в ту же секунду рванулось изнутри котомки. Меня тряхнуло и словно подбросило.
Поднял взгляд. Надо мной развернулась белая простынь с прорезанной посередине круглой дырой. К краям простыни были привязаны те самые веревки, в петли на которых мы еще на земле, перед стартом, продели руки.
Облака под ногами постепенно словно расступались в стороны. Внизу уже можно было различить серо-стальную ленту Невы, коробочки домов и угловатые строения дворцов. Вглядевшись, я отыскал шпиль санкт-петербургского Адмиралтейства.
Прошло минут пять плавного спуска, и мы опустились прямо на площади перед Зимним дворцом.
Глава седьмая. То именно, или как рождаются будущие города
7.1
Явление троицы с небес - да еще в меховых одеждах и с почти закрытыми папахами лицами! - вызвало настоящий переполох при дворе. Кто-то из фрейлин Ее Величества стал истерически вопить, что императорский дворец атакуют летающие медведи-оборотни и требовать немедленного залпа по пришельцам из всех возможных калибров. Нас окружили вооруженные до зубов гвардейцы, и дело действительно запахло стрельбой, но Карл Иероним вовремя сорвал с головы папаху, кто-то из придворных узнал Мюнхгаузена, и ситуация сразу же разрядилась. Мы сняли тулупы, меховые штаны, шапки и перчатки, и нас немедля препроводили к самой императрице.
Матушка-императрица приняла нас в небольшой комнате, уставленной мебелью в новоевропейском стиле. Вполне возможно, что это был ее рабочий кабинет.
Сама Екатерина Вторая удобно расположилась в широком креслице рядом с ажурным письменным столиком, на котором стоял чернильный прибор и лежало несколько бумаг. Справа от императрицы едва ли не по стойке смирно замер стройный черноволосый офицер в мундире, пошитом из дорогого сукна.
- О, кого я вижу! - воскликнула Екатерина, как только мы в сопровождении двух гвардейцев переступили порог комнаты. - Карлуша, друг сердечный!
Я заметил, что щеки барона стали розоветь. Лицо же молодого офицера за спиной императрицы сделалось вдруг напряженным, взгляд черных глаз принялся буравить нас, усы тревожно встопорщились. Молодой человек сейчас более всего напоминал кота, который на своей хорошо освоенной и многократно помеченной территории вдруг обнаружил неожиданного соперника.
"Эге, - сообразил я. - Да это же Платон Зубов, нынешний фаворит императрицы!"
- Хорош, гусь, хорош. - Императрица продолжала рассматривать моего друга. - Гм, на вид-то и не постарел совсем! Что, все так же гоняешь немецких девок, а?
Уши Мюнхгаузена воспылали. Но он нашелся ответить достойно:
- Что мой облик в сравнении с той красотой, которую имеют счастье лицезреть подданные Вашего Величества. Дивное солнце каждый день озаряет просторы государства российского!
От этих ее слов Платон Зубов набычился еще больше.
- А это кто с тобой пожаловал? - Екатерина перевела взгляд на меня, всматриваясь. Я зарделся, сердце замерло. - Ба, знакомые все рожи! Старина Томас собственной персоной! Собутыльник и сотрапезник нашего Карлуши! Прохиндей и сводник! Ну, тебя-то годы, вижу, не пощадили! Лицо эвон все в морщинах, а волосики стали седенькие да жиденькие!
Я вздохнул и пожал плечами. Разумеется, те сорок лет, которые прошли со времен, когда я и Карл Иероним служили при дворе, не могли не отразиться самым радикальным образом на моем лице и волосах.
- Признавайся, все так же щиплешь за задницы молоденьких принцесс и фрейлин?
Я подавился воздухом, не зная, что ответить. До ушей донесся звук, похожий на приглушенное скрежетание ржавых дверных петель. Пару секунд я не мог понять, откуда он доносится, пока не сообразил, что это скрежещет зубами ревнивый ухажер Зубов. Он, дуралей, наверное, решил, что и у меня когда-то был амур с императрицей.
- Ну, и Гаскойн почему-то в этой же веселой компании! - Екатерина уставилась на Карла Чарльза, сказала с укоризной:
- Серьезный человек, а связался с этими двумя продувными бестиями!
- Ваше Величество, - Гаскойн сделал шаг вперед, - вместе с бароном Мюнхгаузеном и Томасом я произвожу поисковые работы на юге, в диких полях.
- И что же твои работы? - В голосе императрицы прорезались серьезные нотки. - Помнится, я хотела, чтобы ты нашел место для чугунолитейного заводика? Нашей артиллерии нужны пушечные ядра!
- Такое место найдено, Ваше Величество! - Гаскойн энергично кивнул. - После изыскательных работ определен район будущего строительства. Это местность около реки Лугань, недалеко от поселения Каменный Брод.
- Молодец, оперативно работаешь! - удовлетворенно кивнула Екатерина, повернула голову в сторону Зубова:
- Платоша, готовь указ о присвоении сэру Карлу Чарльзу Гаскойну чина статского советника, а вместе с тем и о награждёнии оного Гаскойна орденом Святого Владимира третьей степени.
- Служу Государству Российскому! - Наш компаньон щелкнул каблуками. - Только, Ваше Величество, мои старания никогда бы не увенчались успехом, если бы не помощь барона Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена и почтеннейшего Томаса, которые выступили моими консультантами и проводниками в столь важном деле. Поэтому и они достойны вашей милости и высоких наград!
Брови императрицы взметнулись вверх. Она поджала губы, фыркнула и сказала:
- Таланты сих двух прохиндеев мне хорошо известны, сэр Карл Чарльз! Этим господам лучшей наградой будет сохранение на плечах голов и предохранение от усекновения их длинных и лживых языков!
- Ваше Величество! - Мюнхгаузен густо покраснел. - Матушка! Честью офицера клянусь, что ни словом, ни делом не оскорбил чести Вашей! А если таковые факты откроются, распорядитесь немедля снести карающей рукой мою голову!
С этими словами Карл Иероним шагнул вперед и опустился на колени перед императрицей. Кряхтя и скрипя костями, я последовал его примеру. Будь, что будет! Плаха, так плаха! Вместе с бароном я шел по жизни - вместе и голову сложу!
- Ни словом, ни делом говоришь? - Глаза Екатерины блеснули гневом. - Ну-ка, Платоша, друг разлюбезный, подай-ка мне книжицу этими охламонами писанную!
Молчаливый Зубов ужом скользнул куда-то за дверь в левом углу комнаты и тут же вернулся обратно с тощей книгой в руках - словно эту книгу ему услужливо вручили сразу за дверью. Распахнул на заложенных закладкой страницах, подал императрице.
- Сочинение якобы некого Осипова, издано четыре года назад под заглавием "Не любо - не слушай, а лгать не мешай", - Взгляд монаршей особы скользнул по обложке книги. - Приключения немецкого барона фон Мюнхгаузена. Ну-кась, почитаем...
Она провела ладонью по страницам и неторопливо, с язвительной интонацией принялась читать:
- "Медвежьи шкуры я отослал русской императрице - на шубы для ее величества и для всего двора. Императрица выразила свою признательность в собственноручном письме, доставленном мне чрезвычайным послом. В этом письме она предлагала мне разделить с ней ложе и корону. Принимая, однако, во внимание, что меня никогда не прельщало царское достоинство, я в самых изысканных выражениях отклонил милость ее величества".
Она гневно прищурилась и уставилась на барона:
- А теперь скажи мне, охальник, когда это я предлагала тебе разделить со мной корону?
- Но Софи... - начал было мой друг, но тут же осекся. - Пардон, Ваше Величество... Эта книжица, как я понимаю, всего лишь переложение на местное наречие трудов двух европейских писателишек - Рудика Распе и Готфридишки Бюргера. Перед вашими светлыми очами клянусь, что ни я, ни Томас к изданию сих писаний никакого касательства не имеем. А устно сквернословить в ваш адрес... Разве мог бы я позволить запятнать сим поступком честь гвардейского офицера, преданного вам и сердцем, и душой?
Платон Зубов нервно всхрапнул, веко над его левым глазом задергалось. Нервно кашлянув, придворный альфонс произнес:
- В сей книге, Ваше Величество, есть и другие строки, которые можно толковать не иначе, как призыв к усекновению монаршей головы!
Голос его звучал глуховато, с воркующими переливами - как у сытого голубя, охмуряющего подружку-голубицу. Может, у него от рождения был такой специфический птичий баритон, а может быть, Зубов просто простудился и у него был заложен нос.
Рука фаворита нырнула за отворот мундира, и на свет был извлечен сложенный вчетверо листок бумаги. Развернув его, Платон прочел:
- "Если царь на Луне пожелает узнать, что думает о нем его народ, он остается дома и лежит на диване, а его голова незаметно пробирается в чужие дома и подслушивает все разговоры".
Это была цитата из той же книги, которую сейчас держала в руках императрица Екатерина. Извлечение из текста коварный Зубов, видимо, позаботился подготовить заранее.
- Чушь, сударь! - Мюнхгаузен пренебрежительно скривил губы. - Причем здесь усекновение монаршей головы? Да будет вам известно, что у лунных жителей головы свободно отделяются от тела - примерно так же, как хвосты у земных ящериц. Уши отделившейся головы наполняются легким газом, поступающим из мозга. Голова взлетает и, влекомая воздушным потоком, действительно перемещается в пространстве. При этом уши еще играют роль воздушных рулей, направляя ее движение...
- Ладно, поднимайтесь с колен оба. - Екатерина махнула рукой. - Верю тебе, Карлуша. Не тот ты человек, чтобы врать, сквернословить и составлять заговоры по усекновению монарших голов.
Она сунула книгу Зубову, и, чуть склонив голову, спросила:
- Только признайся, шельма, что явился в Питер вовсе не для того, чтобы повидать старуху на троне? Небось, по делам каким, а?
- Софи... Ваше Величество... - Мюнхгаузен явно не знал, что ответить.
Пришлось выручать старого друга. Кашлянув, я сказал:
- Дозвольте слово молвить, Ваше Величество.
- Говори, Томас, - кивнула Екатерина. - А то баронишка твой совсем оконфузился. Чаю, язык проглотил, сердешный!
Я набрал воздуха в грудь и начал:
- Сэр Карл Чарльз все верно сказал. Нашли мы хорошее местечко для чугунолитейного заводика. Да только вышли у нас терки-разборки с тамошней местной администрацией. Есть в тех краях такой себе боярин Прыщщин. Вылез с претензиями на владение земельным участком аккурат в месте расположения будущего производства. Ну, мы, само собой, прыща этого уму-разуму чуток поучили, пожурили маленько. Так он с жалобой в саму Москву рванул, к тамошнему губернатору!
- Совсем обнаглела эта местная бюрократия! - Императрица горько вздохнула. - Лезут изо всех щелей, яко тараканы, мздоимствуют, воруют... Вот и этому Прыщщину, получается, слово государево - не указ?
- У него бумаги от московского губернатора вот-вот будут, - скороговоркой продолжил я. - А что у нас? Вошь на аркане да и то не в кармане...
- Да, документики на целевое использование земельного участка вам не помешают, - соглашаясь, кивнула Екатерина и поманила пальцем Зубова:
- Пометочку сделай, Платоша. Подготовить указ об учреждении на землях луганских чугунолитейного заводика!
Она секунду поразмыслила и добавила:
- Только бумаги выпиши на Гаскойна, а не на Мюнхгаузена. А то вся Европа потеряется в догадках: с какого, дескать, рожна эта старая тетка на российском троне оформляет земли на эксцентричного немецкого барона - нешто совсем выжила из ума государыня московская? Да еще и в коррупции обвинят...
Екатерина снова обратила взор к нам:
- Ладно, хватит о делах! Честная компания, надеюсь, не откажется отобедать в обществе императрицы российской?
7.2
Оформление указа, однако, заняло больше недели. Колеса санкт-петербургской бюрократии, - даром, что столичные, - вертелись с жутким скрипом. Гаскойну пришлось даже кое-где подмазать особенно ржавые шестеренки. Я же в свою очередь давил "по административной линии" - на ревнивца Платона Зубова, который был бы рад-радешенек спровадить нас поскорее и с императорского двора, и из Санкт-Петербурга. Кстати, действуя таким же макаром, я таки выбил в придворной Военной Коллегии два приказа о производстве меня и Карла Иеронима в полковники гвардии с выплатой пожизненного пенсионного жалования: приключения - приключениями, а своя рубашечка-то всегда к телу ближе, и лишняя копейка на старости лет никак не помешает!
Нашими общими стараниями указ об учреждении чугунолитейного заводика на землях луганских был подписан императрицей 14 ноября 1795 года. В тот же день Платоша Зубов передал его нам. Вечером мы отметили это событие, а уже на завтрашнее утро барон назначил отлет:
- 15 ноября по звездам - хороший день для всяческих летных экспедиций. Не преминем им воспользоваться!
Улетали мы из Питера с загородных полей, тайно: не хотелось создавать всенародного ажиотажа. По городу и так ползли слухи о некой "небесной троице", которая снизошла на Зимний дворец в первых числах ноября.
Способ перемещения в пространстве Мюнхгаузен выбрал тот же самый, уже нами проверенный. Правда, конструкцию ракетного снаряда барон теперь значительно усовершенствовал. Вместо пушечного ядра и цилиндрического каркаса в нашем распоряжении был теперь большой металлический конус, внутри которого к стенам были приторочены три удобных топчанчика для экипажа. По бокам конуса были прорезаны два круглых окошка, которые застеклили и которые открывались подобно иллюминаторам на морских кораблях. Еще внутри конуса имелось нечто, сшитое из огромного полотна шелковой материи, свернутое и сложенное в большой мешок. Цилиндрический каркас, сделанный из металлических полос и колец, крепился к основанию конуса. Только теперь в нем было не три, а четыре бочонка с вставленными в нижние днища воронками с фитилями.
- Полетим на большей скорости, - пояснил мне и Гаскойну Мюнхгаузен. - Во-первых, быстрее вернемся в Каменный Брод, а во-вторых, испытаем усовершенствованную конструкцию ракетного снаряда.
Я с некоторым сомнением осмотрел новую конструкцию барона. Никогда еще мне не приходилось путешествовать на чем-то подобном. Без сомнения, это было материализовавшееся в металле новое слово в науке и технике.
Но и тут не обошлось без некого курьеза. Несмотря на то, что ракетный снаряд, приготовленный для полета по маршруту "Санкт-Петербург - Каменный Брод", мало напоминал древнегреческого бога света, покровителя искусств и муз, кто-то - видимо, какой-то шутник из числа придворных, - ночью начертал на его боку надпись "Аполлон" белой краской.
Хотя пушечное ядро для путешествия нам теперь не требовалось, но пушка как основа стартового устройства осталась. Мы снова облачились в наши меховые одеяния, - поразмыслив, барон назвал их странным словом "скафандры", - улеглись на топчанчики и по настоянию Карла Иеронима привязались к ним специальными кожаными ремнями.
Великая императрица на прощание всплакнула и помахала нам из кареты белым платочком, а фитиль заряда у пушки поджег собственноручно Платоша Зубов - представляю, с каким злорадством и усердием он это сделал!
7.3
И снова сотни тяжелых молотов ударили по нашим распластавшимся телам. Единственное облегчение: теперь не было мощного давления набегающего воздушного потока - металлический конус надежно укрывал нас от встречного ветра.
Одна за другой успешно отработали все четыре пороховые ракетные ступени. Барон ногой вышиб последний пустой пороховой бочонок из металлического каркаса, выглянул в окошко-иллюминатор и сообщил:
- Отличный старт! Мы летим на расчетной высоте и с необходимой скоростью.
- Скажите-ка, Карл, - Гаскойн покосился в хвост нашего снаряда, - а нельзя ли было сразу отцепить и весь этот металлический каркас? Он пуст, это просто лишний вес.
- Каркас стабилизирует наш конический снаряд - давайте назовем его "капсулой" - в воздушном полете, - ответствовал Мюнхгаузен. - Хотя, пожалуй, в будущем, чуть усовершенствовав конструкцию, от него можно будет действительно отказаться.
Гаскойн понимающе закивал, но вдруг дернулся - так, словно его шарахнуло молнией.
- Господа, - он смотрел на нас выпученными от страха глазами, - кажется, мы имеем проблему...
Мы оба непонимающе уставились на него.
- Мы забыли надеть наши котомки с простынями для эвакуации! - выпалил Карл Чарльз. - Мы не сможем спуститься из нашего снаряда на землю!
- Не волнуйтесь, дорогой мой, - Мюнхгаузен успокаивающе похлопал его по плечу. - Плавно опуститься нам поможет вот эта штуковина!
Барон кивнул в сторону в сторону большого мешка, из которого торчал краешек шелковой материи.
- Это устройство аналогично простыне с прорезанной в центре дырой, только много больше по размерам. Я, кстати, собираюсь назвать эту конструкцию парашютом. Оно гарантирует плавное приземлением всему нашему снаряду целиком. Поэтому теперь в котомках с индивидуальными средствами спасения просто нет необходимости.
- Вы настоящий гений технической мысли, Карл! - Гаскойн только развел руками. - Настоящий пионер ракетостроения! Главный конструктор ракетного снаряда!
- А вы, Карл, сделали расчеты траектории для нашего полета, - ответствовал мой друг комплиментом на комплимент. - Следовательно, вы теперь - Главный теоретик ракетоплавания!
Я тихонько вздохнул. В этой компании гениев я мог претендовать только на роль пилота-испытателя воздушных кораблей - да и то одного из трех.
Летели мы и в самом деле теперь быстрее - дополнительное ускорение предала четвертая пороховая ступень. Минуло чуть более двух часов после старта, когда Мюнхгаузен, глянув в иллюминатор, сообщил:
- Показался Каменный Брод, начинаем готовиться к посадке!
Он привстал со своего топчанчика и поочередно отцепил все четыре металлических крюка, которыми каркас из полос и колец соединялся с нашим коническим отсеком. Каркас тотчас же отвалил в сторону, завращался в воздушном потоке и стал падать на землю.
Барон тем временем быстро и ловко продел в освободившиеся отверстия креплений такие же крюки на веревках - эти веревки были пришиты к полотнищу шелковой материи в большом мешке. Он вытащил сложенный шелк из мешка, размахнулся и резким движением выбросил свернутую конструкцию из нашего конуса.
Секунда, другая - и сзади громко хлопнуло. Наш снаряд дернуло и рвануло назад.
- Есть открытие тормозного парашюта! - весело прокричал барон. - Начинаем спуск!
Я оглянулся. Огромное квадратное шелковое полотнище с круглой дырой в центре развернулось следом за нами. Четыре прочные толстые веревки с крюками на концах соединяли его с округлыми отверстиями креплений на ободе у основания нашего конического снаряда.
Скорость полета стала быстро уменьшаться, и вскорости мы уже просто спускались внутри нашего "Аполлона" с небес на землю, мерно раскачиваясь под квадратным куполом парашюта.
Карл Иероним снова выглянул в иллюминатор и слегка потянул на себя одну из веревок нашего устройства для спуска:
- Постараемся сесть помягче и поближе к Каменному Броду!
И мы действительно сели очень мягко и точно: прямо посреди реки Лугань, точнехонько напротив подворья Андрея Тудыйогохаты.
- Есть посадка! - не сдержавшись, завопил я.
Радость переполняла мое сердце - мы выполнили все, что намеревались выполнить и вернулись обратно в срок!
- Сплэш даун! - Гаскойн тоже не смог скрыть чувств. - Приводнение!
Мюнхгаузен деловито принялся отцеплять крюки парашюта от отверстий на капсуле. Квадратный купол окончательно сложился и лег на воду.
С берега нас уже заметили. Несколько мужиков спустили на воду лодку и гребли к нам.
Все население Каменного Брода радовалось нашему возвращению. Ежегодные поборы боярина Прыщщина многих довели до полного обнищания, и теперь народ надеялся, что начнется новая жизнь - "при заводике, чай, всем выйдет облегчение!" Вечером Андрей Тудыйогохата, которого Мюнхгаузен величал теперь не иначе, как "мэром Каменного Брода", устроил всенародные гуляния с песнями, плясками и бесплатной раздачей кулеша и перцовки.
Капсулу нашего "Аполлона" сначала хотели поставить напротив дома поселкового головы, соорудив нечто вроде музеума под открытым небом. Но поселковый священник, отец Федор, сказал, что лучше использовать конструкцию для духовных целей: для строившейся церквушки - очень, дескать, подходит. На том и порешили.
А вот с куполом нашего парашюта поступили более меркантильно. Поселковые модницы разрезали его на части и нашили белых шелковых сорочек, украсив их красивой вышивкой.
Глава восьмая. То самое, или гарбузно-абрикосовая виктория
А на следующий день начались обычные трудовые будни. Мы лазили по окрестным холмам и оврагам, уточняли карту местности, окончательно прикидывали, что и где будем строить. Работа - работой, но бдительности не теряли - Чеб и Ен организовали добровольческий отряд, который и нес караульную службу, бдительно следя за тем, чтобы нас не застали неожиданно "дорогие гости с севера". Правда, оружия у нас было маловато, добровольческий отряд пришлось вооружить самодельными копьями и дубинами.
Боярин Прыщщин напомнил о своем существовании в первый день зимы. Около полудня дозорный сообщил, что видит, как к берегам Лугани приближается большой конный отряд. С местным батюшкой о сигнале оповещения мы договорились заранее, и вскоре церковный колокол известил всех, что враг на подходе.
Еще раньше было решено, что сражением за нашу независимость будет командовать барон Мюнхгаузен. Сейчас Карл Иероним отдавал четкие приказы, расставляя добровольческие силы вдоль Лугань-реки. Пушку поставили в самом центре: чтобы не дать противнику с ходу вклиниться в оборонительные порядки каменнобродского ополчения.
"Пришельцы с севера" заметили наши приготовления и остановились на холмах. Прыщщин, одетый на сей раз в шубу из соболей и шапку из лисьего меха, выехал вперед и заорал фальцетом:
- Эй, мужики камбродские, вяжи-ка иноземцев! За каждого даю рубль! И пороть не буду! А кто не подчинится, - того в кандалы и в Сибирь!
Народ на нашей стороне загудел - не испуганно, а возмущенно. Сдаваться на милость Прыщщину, а тем более сдавать своих командиров никто не собирался.
- Попробуем уладить дело миром, - сказал барон и выступил вперед. Достал из планшета лист бумаги и прокричал:
- Слушайте все! У меня в руках - указ Ее Величества об учреждении здесь, на берегу реки Лугань, чугунолитейного завода! Господин Прыщщин, предлагаю вам отправляться восвояси и не вступать в пререкания с государевыми людьми!
- Врешь! - рявкнул в ответ боярин. - За месяц я едва успел в Москву метнуться, а тебе до Санкт-Петербурга - да еще и обратно - никак было не добраться! Вяжи его, мужики! Фальшивая у него грамота!
- Все-таки придется воевать! - Карл Иероним горестно вздохнул.
- Хочу напомнить тебе, Карл, что у нас в наличии осталось всего два ядра и очень мало пороха, - тихо сказал Гаскойн.
Мюнхгаузен задумался лишь на секунду. Лицо его озарила озорная улыбка:
- Ядра откатываем в сторону, пушку заряжаем абрикосовыми косточками. Помните, я купил их в Феодосии? Самое время заняться селекцией фруктовых культур!
Гаскойн только развел руками, а я с Чебом и Еном метнулись выполнять приказ Карла Иеронима.
Противник на возвышенности стал перестраивать ряды, явно готовясь к штурму. Правда, делал это без большой охоты - прыщщинские холуи понимали, что так просто мы не сдадимся и драка будет кровавой. И если бы не истерические вопли Прыщщина, который сам, конечно, вперед не лез, а только подгонял всех, сидя на коне, стоявшем на высоком бугре, "воинство с севера", несомненно, без боя тотчас повернуло бы обратно.
Это понял и Карл Иероним.
- Попробуем нанести урон командным кадрам врага, - изрек мой друг. Взгляд его скользнул по подворью Андрея Тудыйогохаты и остановился на небольшой тыкве, именуемой на местном наречии "гарбузом". - О, вот, пожалуй, идеальный снаряд!
Барон снял ремень, свернул его петлей, а внутрь вложил гарбуз. Примерился, и, раскрутив ремень над головой на манер пращи, метнул овощ в сторону неприятеля.
Гарбуз гулко просвистел в воздухе и ударил прямехонько в лоб боярина. Прыщщин слетел с коня. Гнедой, потеряв седока, испуганно шарахнулся прочь и копытом саданул командующего северян аккурат в нижнюю часть живота. Встать на ноги поверженный наземь злодей еще сумел, но говорить, а тем более командовать уже не мог - обеими руками держался за причинное место и, как рыба, извлеченная из вод, судорожно разевал рот.
Происшедшая конфузия с командующим отрядом северян, не осталась без внимания и прыщщинских "гвардейцев". Они остановились в замешательстве и не знали, как действовать дальше. Диспозиция явно менялась в нашу пользу.
К этому моменту пушка была заряжена порохом и абрикосовыми косточками. Мюнхгаузен тщательно прицелился, сделал шаг в сторону и скомандовал:
Фруктовая шрапнель зашуршала в воздухе и мощной волной ударила по силам врага. Противник громко возопил десятками глоток не столько от боли, сколько от испуга и со всех ног пустился прочь. Сзади собственного в панике бегущего воинства ковылял его бывший командующий боярин Прыщщин. Наша виктория на сей раз была полной!
- Замечательно! - потирая руки, констатировал Гаскойн. - Но, увы, барон, вы лишись материала для селекционных опытов!
- Ничуть, Карл! - мой друг улыбнулся. - Мы только что провели вполне успешную посевную компанию!
Мюнхгаузен, как всегда, оказался прав. Много позже я узнал, что уже через год весь берег Лугани был усеян ростками абрикосовых деревьев. Абрикосы прекраснейшим образом прижились в Каменном Броде и его окрестностях и стали плодоносить. Ветвь цветущих абрикос со временем стала настоящим символом окрестного края.
Мы, конечно же, с размахом отметили нашу победу. Этот праздник плавно перерос в женитьбу Карла Иеронима на Марии по православному обряду. Следом за бракосочетанием нагрянули Рождество Христово и Новый год. Вино и водка лились рекой, от закусок ломились столы. Песни, пляски, хороводы... Веселье было всенародным - даже из села Свистуновка, находящегося где-то в Сватовском районе, прибыла целая делегация во главе со старостой.
Глава девятая. После того, или разводы-женитьбы и научные открытия, окончившиеся очень печально
9.1
Барон собирался пробыть в Каменном Броде до весны, и только потом пуститься в обратный путь в Германию, уже не только в моей компании, но и с молодой женой.
Но во второй половине января 1796 года из Ганновера пришло тревожное письмо от временного управляющего домом и замком барона Мюнхгаузена. Увы, наши финансовые дела были не в полном порядке после побега Бернардины-Якобины фон Брун и ее любовника Генриха Рамкопф-Хюдена - эта весьма расчетливая дама оказалась к тому же еще и мелкой воровкой, прихватившей с собой часть ценных бумаг, которыми владел Карл Иероним. Обстоятельства требовали нашего немедленного возвращения домой, в Германию.
Мы собрались всего за пару дней и выехали, сердечно простившись с Андреем Тудыйогохатой, Карлом Чарльзом Гаскойном, Артуром Чебом и Джоном Еном.
Чтобы не скучать в дороге, решили придумывать всем встречным поселениям новые названия. Едва выехали за околицу Каменного Брода, вдали, слева от дороги, показалось несколько наполовину занесенных снегом хаток.
- Это что за населенный пункт? - поинтересовался Карл Иероним. На коленях он держал развернутую карту, а в руках - графитовый карандаш. - Он почему-то топографически совершенно не обозначен...
- Это безымянная деревенька, - ответила Мария, кутаясь в теплую шубку. - А живут в ней ребята, которые первыми согласились помогать Карлу Гаскойну со строительством завода.
- Поэтому назовем безымянную деревню Чугункой, - предложил я. - В честь чугунолитейного завода!
- Какое-то не слишком благозвучное название, - Марийка надула губки. - И что за статус - деревня! А люди, между прочим, на заводе будут работать!
- Гм, - я наморщил лоб. - А если так... Ранг поселения повышаем до поселка, а название... Поселок Чугунец!
- Томас, Чугунец, по-моему, еще хуже, - захохотал Мюнхгаузен. - Пусть уж лучше будет поселок Металлист!
И он, не медля ни секунды, начертал карандашом на карте новое название.
Проехали еще чуть, и Марийка ткнула пальчиком в несколько аккуратных белых домиков у самой дороги:
- Вот здесь живут хорошие, работящие и очень аккуратные люди, а деревня называется Грязища. Это Прыщщин так назвал. Говорил, что смеха ради... А народ местный теперь мучается. Стыдится названия собственного села...
- Значит, название меняем! - Мюнхгаузен пыхнул курительной трубкой. - Мы, милая женушка, едем сейчас к нашему счастью. Вот пусть этот населенный пункт впредь так и называется - Счастье.
- Село Счастье - это хорошо! - поддержал я.
- И пусть будет не село, а город! - Карл Иероним засмеялся.
- Ну, прямо таки и город, - засомневался я. - У нас даже Каменный Брод такого статуса не имеет!
- А мы авансом, на будущее! - Мюнхгаузен щелкнул пальцами и склонился над картой. - Так и запишем - город Счастье!
Дорога по заснеженным просторам Европы от Каменного Брода до Ганновера растянулась почти на три месяца - и не столько из-за погоды и обычных трудностей путешествия, сколько потому, что мы постоянно ввязывались в какие-нибудь приключения, иногда крайне опасные, но всегда очень увлекательные. Не забывал фон Мюнхгаузен и о теоретических изысканиях. Именно в те месяцы нашего путешествия барон в общих чертах разработал новую методику охоты на уток - стрельбу по пролетающей стае из печной трубы с последующим получением готового продукта уже непосредственно в обеденном зале. Без сомнения, об этих наших похождениях зимой 1796 года стоит рассказать, но позволю себе заняться этим как-нибудь в другой раз.
9.2
В родовой замок Мюнхгаузенов мы прибыли в первых числах апреля. Карл Иероним не стал отдыхать с дороги, а сразу же деятельно взялся за поправку пошатнувшегося финансового положения. Не буду вдаваться в подробности, какими способами мы действовали, поскольку к теме нашего повествования это не имеет прямого отношения, но уже к июню все денежные неприятности навсегда ушли в прошлое.
Правда, кое-какие проблемы все же остались. Увы, люди пристрастны в своих оценках. Некоторые наши соседи весьма косо смотрели на молодую жену барона. К сожалению, тогдашнее европейское законодательство не признавало юридическим фактом состоявшуюся по православному обряду женитьбу Мюнхгаузена в далеком Каменном Броде. Поползли слухи, что Карл Иероним живет с любовницей из "диких скифских степей", бросив законную жену - "бедняжку Бернардину-Якобину". Думаю, что эти слухи подпитывались самой бывшей женой барона: она явно была уязвлена тем, что Мюнхгаузен не только не страдал от ее бегства с бывшим писарем, но вообще вернулся из путешествия на восток с молоденькой и хорошенькой Марией.
Эти перешептывания за спиной очень задевали не столько Марийку, сколько самого барона. Он в сердцах пообещал вызывать на дуэль каждого негодяя, язык которого только коснется имени его любимой. Но ведь дам на дуэль вызывать не будешь, а большинство пересудов зарождалось и обращалось именно в женских кругах!
- Мой друг, а почему бы вам официально не развестись с Бернардиной-Якобиной и не жениться повторно на Марии уже по местному церковному обряду? - предложил я однажды. У меня сердце кровью обливалось от нравственных терзаний барона, поэтому и осмелился предложить ему вот такой простенький план, постепенно вызревший в моей голове.
Мюнхгаузен задумался всего лишь на минутку, а потом радость озарила его лицо и он вскричал:
- Томас, ты - гений! Немедленно разводимся! И снова женимся!
Мария тоже одобрила мой план.
- Но только, - сказала она, - мне придется перейти из православия в здешнее вероисповедание. Иначе нас с Карлом Иеронимом не повенчают.
С новым крещением Марии проблем не возникло. При крещении она решила назваться Мартой.
- Милый мой Карл, - сказала новокрещеная Марта барону, - мы с тобой впервые встретились в марте минувшего года. С этого момента моя жизнь словно началась заново. Поэтому хочу навсегда связать свое имя с месяцем года, в котором встретила настоящую любовь!
Вот так Мария и стала фрау Мартой. Чтобы нейтрализовать домыслы о ее "скифском" происхождении, мы посредством двух местных болтунов, распустили контрслух о том, что Марта-Мария родом откуда-то из Моравии, а ее отец - богатый аптекарь. Маневр замещения информации контринформацией удался блестяще. Пожалуй, это была первая информационная война, которую удалось выиграть на просторах Европы.
9.3
А вот с разводом дело у нас не заладилось. Бернардина-Якобина категорически отказалась разводиться с Мюнхгаузеном - и просто из вредности, и из меркантильных соображений. Более того, она начала собирать компромат на Карла Иеронима, намереваясь объявить его сумасшедшим и поместить в ганноверский "желтый дом". Тогда именно она, все еще формально баронесса фон Мюнхгаузен, становилась законной владелицей и замка, и городского дома барона.
Целый год ушел на всяческие юридические препирательства. Разрешил все Господин Случай. С помощью своего любовника Генриха Рамкопф-Хюдена Бернардине-Якобине удалось завладеть расписанием дня Карла Иеронима на 31 мая 1797 года, в котором, помимо обычных подвигов, значилось объявление войны Англии в связи с отказом Букингемского дворца окончательно подтвердить независимость бывших английских колоний в Северной Америке. Эти похищенные у нас бумаги были немедленно переправлены в канцелярию нашего правителя герцога Георга как доказательство очевидного помешательства барона фон Мюнхгаузена.
Разумеется, герцог был возмущен попыткой барона объявить войну Англии без участия в таком важном деле администрации ганноверского края. Георг в крайнем раздражении отдал приказ арестовать Карла Иеронима.
Все, однако, быстро и благополучно разрешилось. Я вовремя успел доставить в канцелярию герцога пару экземпляров вечернего выпуска "Ганноверского вестника", в котором сообщалось, что сегодня утром Англия окончательно признала независимость Северо-Американских Соединенных Штатов, и, следовательно, повод для объявления ей войны бароном Мюнхгаузеном отпал.
На радостях герцог Георг распорядился развести Карла Иеронима и Бернардину-Якобину. Процесс начался уже на следующий день утром. Всем все было ясно, судья не намерен был затягивать принятие решения, и публика, которая очень любит присутствовать на всяких судебных мероприятиях, была убеждена, что к полудню Мюнхгаузен избавится от брачных уз. Барон, кстати, в этом тоже не сомневался, и бракосочетание с фрау Мартой наметил на вечер того же дня.
Суд, действительно, достаточно быстро вынес решение о разводе. Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена и Бернардины-Якобины фон Брун. И тут снова все осложнилось...
9.4
Как известно, барон Мюнхгаузен уделял время не только делам земным, но и небесным. Однажды, размышляя о сущности мироздания, мой друг обратил внимание на то, что земной год длится несколько больше, чем мы обычно полагаем.
Это было летней звездной ночью. Я и барон засиделись в домашней обсерватории. Карл Иероним что-то рассматривал в окуляр телескопа, когда-то подаренного ему самим Галилео Галилеем, а я потихоньку, бокал за бокалом, попивал вино из огромной бутыли и развлекал Мюнхгаузена новостями из окрестных деревень.
- Томас, - прервал вдруг меня барон, - как ты думаешь, сколько дней в году?
- Сколько дней в году?.. - я фыркнул. - Да это же знает любой гимназист! Триста шестьдесят пять!
- Точно?.. - Карл Иероним оторвался от рассматривания мироздания в окуляре и с усмешкой на губах уставился на меня.
- Э... - я задумался, интуитивно чувствуя, что в вопросе Мюнхгаузена есть какой-то подвох.
Он, впрочем, не стал дожидаться моего ответа и произнес:
- Нет, не точно... На самом деле в году триста шестьдесят пять дней и шесть часов. Эти шесть часов складывают, и тогда каждый четвертый год становится високосным...
Он подошел к столу, налил себе в бокал вина, выпил залпом и только тогда продолжил:
- Но сегодня утром я задумался: а точно ли в году триста шестьдесят пять дней и шесть часов? И, представь себе, оказалось, что нет! На самом деле год длится триста шестьдесят пять дней шесть часов и еще три секунды...
- Тогда давайте выпьем за новое астрономическое открытие, - начал я, наполняя свой бокал. - За три секунды!
- Никакого открытия нет, - Карл Иероним покачал головой. - О существовании этих трех секунд давно известно всем астрономам.
Он прошелся по обсерватории, разминая плечи, вернулся к столу. Заговорил, глядя куда-то в ночное пространство за узким окошком:
- Итак, мы имеем три секунды никем неучтенного времени. Что же получается? За годы эти секунды складываются в минуты, а за столетия - уже в часы...
Он снова налил себе вина, отпил из бокала и сказал:
- Томас, я подсчитал, что одна минута дополнительного времени суток набегает за двадцать лет. Один час - за тысячу двести лет. А чтобы получились целые сутки - нужно двадцать восемь тысяч восемьсот лет.
Мюнхгаузен поднял бокал на уровень глаз, несколько секунд рассматривал сквозь стекло и вино пламя свечи, потом спросил:
- Как ты думаешь, сколько существует род людской?
- Трудно сказать... Я как-то спрашивал об этом у нашего пастора. Он считает, что мир был сотворен примерно шесть тысяч лет назад. Следовательно, и весь род людской - тоже.
- Это по Библии, - кивнул барон. - А если исходить из научных построений - в частности, из моих рассуждений во время нашего кругосветного путешествия на корабле "Шмыгль" десять лет назад, - Земле должно быть около четырех-пяти миллиардов лет. Что касается человека в его нынешнем виде, то он существует не менее тридцати - ста тысяч лет.
Он одним глотком допил вино из бокала и улыбнулся:
- А это значит, мой дорогой Томас, что мы уже давно имеем право воспользоваться для своих личных целей одним дополнительным днем в году!
Короче говоря, этим "дополнительным днем в личных целях" барон решил воспользоваться именно во время своего бракоразводного процесса, и подписал судебные документы тридцать вторым мая.
9.5
Конечно же, разразился грандиозный скандал. Суд счел себя оскорбленным, и судья тотчас же закрыл заседание.
Впрочем, шанс еще все поправить оставался. Бургомистр стал уговаривать Мюнхгаузена отказаться от своей идеи внедрить дополнительный день в летоисчисление города и вообще отказаться скопом от всех приключений, так замечательно описанных в книгах господ Распе и Бергера. Следовало всего лишь написать что-то вроде официальной записки: "Я, барон фон Мюнхгаузен Карл Фридрих Иероним, заявляю, что я - обыкновенный человек. Я никогда не летал на Луну, не скакал верхом на ядре, не поднимал себя за волосы из болота..." Ну, и так далее, по всем пунктам.
Когда бургомистр озвучил это условие, лицо Мюнхгаузена сделалось вдруг неимоверно бледным. Не глядя ни на кого, он совершенно бесцветным голосом произнес:
- Что же, господа... Так тому и быть - я все напишу... Если тридцать второе мая никому не нужно, пусть будет так, как вы хотите...
Несколько секунд барон стоял молча. Потом едва слышно продолжил:
- День, который никому не нужен... В такой день трудно жить, но, наверное, легко умереть...
Его взгляд, какой-то необычайно тусклый, неживой, скользнул по нашим лицам:
- Пусть возрадуются все мои недруги - через пять минут барона Мюнхгаузена не станет. А вы, друзья мои, можете почтить его память вставанием и минутой молчания!
Мы обескуражено замерли, а он немедля проследовал в свой кабинет. Я слышал, как звякнула внутренняя щеколда.
Фрау Марта беззвучно плакала, серебристые слезинки скатывались по щекам. Бургомистр тер виски пальцами и механически повторял одну и ту же фразу: "Наверное, так будет лучше... Так, наверное, всем нам будет лучше..." Я привалился спиной к стене, сердце колоколом било в самые уши, в голове стоял вязкий туман.
Из-за дверей кабинета барона вдруг грохнул выстрел.
Что было потом я помню очень плохо. Помню, что мы стучали в запертую изнутри дверь. Помню, как лишилась чувств фрау Марта и осела на руки бургомистра. Помню, как прибежали слуги, и кто-то начал ковыряться в замке. А потом мир вдруг смазался, потек и рухнул в темную пропасть. Я и сам упал в обморок.
...Окончательно пришел в себя только через неделю. Открыл глаза - и сразу понял, что мир стал другим. Кто-то из слуг сообщил мне, что барона больше нет. Похороны состоялись третьего июня, а на следующий день фрау Марта ушла из дому и не вернулась. Поиски ничего не дали. Поговаривали, что она уехала куда-то на восток, в "дикие степи".
Глава десятая. За тем, или садовник Мюллер и третья мюнхгаузеновская лунная экспедиция
10.1
После смерти барона Мюнхгаузена почему-то вдруг возлюбили все. Бернардина-Якобина водила экскурсии "Жизнь и быт Карла Иеронима фон Мюнхгаузена" по нашему замку - и, поверьте, желающих лично увидеть апартаменты моего упокоившегося друга оказалось предостаточно.
Ее любовник Рамкопф-Хюден читал лекции по "статической бароновой физике" в местном коммерческом лицее, на которых с пеной у рта доказывал то, что раньше отрицал, - что Карл Иероним смог таки вытащить себя из болота за волосы, мчался по воздуху верхом на ядре и дважды летал на Луну. Якобы перед тем, как первый раз коснуться подошвой ботфорта лунной поверхности, мой друг даже произнес историческую фразу: "Это маленький шаг для отдельного человека, но огромный скачок вперед для всего человечества". Я чесал в затылке, напрягал память - ведь я в тот момент был рядом с Мюнхгаузеном и вторым ступил сапогом в лунную пыль, - но ничего подобного припомнить не мог. Впрочем, опровергать домыслы Рамкопфа-Хюдена не стал...
Видимо мое молчание оценили по достоинству, и вскорости мне по почте пришло письмо из мэрии, в котором бургомистр предлагал возглавить "Совет ветеранов приключений и путешественников имени барона Мюнхгаузена". Я, впрочем, поразмыслив, отказался. С детства не люблю все эти политические цирлихи-манирлихи.
Прошло три долгих и тоскливых года. Я все так же служил экономом при замке Мюнхгаузенов и полностью ушел в хозяйственную рутину. Закупка провизии, заготовка кормов, счета и финансовые отчеты перед налоговой инспекцией герцогства... Иногда мне даже начинало казаться, что так было всегда, а мои и Мюнхгаузена приключения и путешествия - всего лишь длинный, яркий и приятный сон.
10.2
В конце июня 1800 года судьбе было угодно привести меня в небольшой цветочный магазинчик на окраине Ганновера - ходили слухи, что его владелец, садовник Мюллер, выращивает какие-то совершенно необычные розы. Бернардина-Якобина возжелала, чтобы у нее по утрам теперь всегда были свежесрезанные цветы.
Владелец магазинчика встретил меня с распростертыми объятиями, и тут же принялся с увлечением рассказывать, какие у него имеются замечательные растения.
Он говорил с жаром, весьма увлеченно, - а я вдруг узрел в этом человеке моего друга, барона фон Мюнхгаузена! Не смог сдержаться и сказал ему об этом.
И о чудо! Садовник Мюллер тут же снял шляпу, очки, сорвал наклеенную на лицо бороду, и я в самом деле увидел перед собой Карла Иеронима, того самого Мюнхгаузена, которого знал много лет и с которым так неожиданно и трагично расстался три года назад!
- Барон! Боже мой, это вы!
- Я, Томас, я, - он тоже не смог скрыть своего волнения и даже смахнул с глаза слезу.
- Но как?... Как это возможно? - У меня дрожали губы. - Вас же похоронили... Я сам не раз бывал на вашей могиле!
Карл Иероним горько вздохнул и ответствовал:
- Три года назад по взаимному согласию с моими родственниками и бывшими друзьями я ушел из жизни в мир иной.
Я выпучил глаза. Стоявший передо мной барон был вполне реален и материален и нисколько не походил на призрака из потустороннего мира.
Мюнхгаузен, видимо, угадал мои мысли и немедля пояснил:
- Между мной и Бернардиной-Якобиной с компанией было заключено джентльменское соглашение о том, что ни я их, ни они меня беспокоить не станем... Я забрал Марту, поселился здесь, на окраине Ганновера и превратился в садовника Мюллера. Выращивал цветы, открыл вот этот магазинчик... Два года назад у нас с Мартой родился сын. Мы назвали его Андре - в честь деда.
Он вздохнул и грустно улыбнулся:
- И ты знаешь, меня полностью устраивала такая жизнь - размеренная, спокойная и серенькая...
- Не верю, - я затряс головой. - Вы же барон Мюнхгаузен, герой, путешественник!
- Ошибаешься, Томас. Я стал Мюллером, просто садовником Мюллером... Помнишь наш полет из Каменного Брода в Санкт-Петербург и обратно? Мои работы по созданию ракетной техники?
- Еще бы не помнить! - фыркнул я. - Как будто вчера все было!
- Так вот даже эти работы я прекратил, - с горечью произнес мой друг. - Собрал все чертежи и расчеты и отослал в поместье моего друга барона фон Брауна. С припиской использовать эти наработки не ранее, чем через сто лет. Пусть кто-нибудь из потомков барона все-таки откроет человечеству путь в космос!
Он немного помолчал, грустно вздохнул и продолжил:
- Я сделался типичным образчиком городского мещанина: работа, домашнее хозяйство, семья. Работа, дом, семья. Все по кругу, строго по расписанию, с нашей известной всему миру пунктуальностью... И так длилось три года... Но вчера...
Мюнхгаузен замолчал и опустил взгляд.
- Вчера? Что случилось вчера? - Мое сердце замерло.
- Вчера Марта взяла сына и ушла, - сухо сообщил барон. - Оставила записку, что выходила замуж за путешественника барона Мюнхгаузена, а не за садовника Мюллера, и не намерена больше жить этой мещанской жизнью, без всяких событий и приключений...
- И вы... - У меня перехватило дыхание.
- И я решил вернуться, Томас! - Барон вскинул голову, и в глазах его полыхнули веселые искры. - Нет больше Мюллера! Барон Мюнхгаузен воскрес! Воскрес раз и навсегда!
Я был рад настолько, что не сдержался и немедленно заключил моего старого друга в самые горячие объятия, на которые был способен.
10.3
Известие о "воскрешении" барона Мюнхгаузена взбудоражило город. Радость вылилась на улицу, кто-то даже организовал маскарад и праздничное шествие. В мэрию студентами городского лицея было подано прошение о немедленном переименовании города Ганновера в Мюнхгаузенштадт.
Впрочем, не все разделяли всенародное ликование. Бернардина-Якобина и прочие родственники и бывшие друзья барона подали в суд исковое заявление, в котором объявляли Карла Иеронима самозванцем - дескать, садовник Мюллер сошел с ума и вообразил, что он Мюнхгаузен.
Суд долго вникал в суть вопроса и, в конце концов, решил провести экспертизу. На центральной городской площади установили огромную пушку, ствол которой был направлен едва ли не в зенит: чтобы доказать свою подлинность барону Мюнхгаузену предлагалось совершить полет на пушечном ядре на Луну. На самом деле, в пушку был заложен сырой порох, и после выстрела мой друг под общий хохот присутствующих просто шлепнулся бы на землю.
Но барон почуял неладное, да и фрау Марта - она снова вернулась к Карлу Иерониму, как только он перестал быть садовником Мюллером, - подтвердила, что пушка не готова к настоящей стрельбе.
По настоянию моего друга порох немедленно заменили на сухой.
Карл Иероним окинул присутствующих грустным взглядом, горько улыбнулся краешком рта и сказал:
- Я понял, в чем ваша беда: вы слишком серьезны! Все глупости на Земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!
Ответом было молчание. Давящая, тревожная тишина невидимым покрывалом накрыла город. Только ветер шелестел листвой среди ветвей деревьев в городском парке.
Мюнхгаузен вдруг улыбнулся своей обычной озорной улыбкой, в глазах заплясали бешенные огоньки веселья:
- Кстати, три года назад я хотел подарить вам лишний день - тридцать второе мая, но тогда мой подарок не был принят. Так пусть же сегодня, наконец, будет именно этот дополнительный день в году! Тридцать первое июня, господа! Будем считать, что я отправляюсь в путь тридцать первого июня тысяча восьмисотого года! Никто не против?
Мы все словно онемели.
- Я так и знал, - чуть прищурившись, произнес мой друг. - Наш народ всегда славился единодушным одобрением всего и вся!
Он помахал рукой, прощаясь, и по веревочной лестнице стал подниматься к жерлу орудия.
Площадь замерла. Все понимали, что сейчас по всем законам обычной физики должна свершиться трагедия!
Но веревочная лестница, по которой барон взбирался к пушечному стволу, вдруг самым невероятным образом стала вертикально и начала стремительно вытягиваться вверх. Мюнхгаузен же упорно продолжал карабкаться по ней, и вскорости скрылся среди белых пушистых облаков.
- Томас, - позвал меня бургомистр, - вы лучше нас всех знаете барона. Объясните, что, черт возьми, происходит?
- Ничего особенного, - я пожал плечами. - Карл Иероним фон Мюнхгаузен решил не доверяться вашей технике и отправился на Луну пешком - вот по этой самой лестнице!
- Э... - наш градоначальник поперхнулся воздухом. - И никак нельзя вернуть его обратно?
- Увы, нет, - я покачал головой.
- А если мы снарядим экспедицию вдогонку? - встряла в наш разговор Бернардина-Якобина. - Вернем его на Землю принудительно!
- Боюсь, у вас ничего не выйдет, - я развел руками.
- Это еще почему? - подал голос Рампкомф-Хюден. - Я лично готов возглавить погоню!
- Там, - я указал рукой в небо, - там холод космический, цвет неба иной... Вакуум, дышать совершенно нечем... И еще радиационные пояса...
- А как же сам барон? - Любовник бывшей баронессы удивленно захлопал глазами. - Как он может пешком шагать по космосу в таких жутких условиях?
- Так это же барон фон Мюнхгаузен, - я снисходительно улыбнулся. - Он может все!
Лесенка, уходившая в небо, вдруг провисла, начала складываться и вскоре упала к нашим ногам.
- Ничего подобного! - Я взял ее под локоть. - Барон просто перешел в состояние невесомости и начал свободный полет!
- Томас, - фрау Марта нервно сжала мою руку. - Как ты думаешь, когда он вернется?
- Трудно сказать, - я наморщил лоб и принялся прикидывать:
- Минимум трое суток уйдет на дорогу туда, еще трое - на возвращение на Землю. Плюс некоторое время на поверхности Луны... Вряд ли нам стоит ожидать возвращения барона раньше, чем через неделю.
Глава одиннадцатая. То будет, или к звездам на блямбе
Я оказался прав. Карл Иероним вернулся из небесного путешествия в ночь на 7 июля 1800 года.
Обычно я спал очень хорошо. Отходил ко сну где-то около десяти вечера и спокойненько прибывал в царстве Морфея до самого рассвета.
Но в ту ночь почему-то заснуть не мог. Переоделся в ночную сорочку, натянул на голову колпак, прилег - все, как обычно, а заснуть не могу. Ворочался, ворочался - и все никак. Начал мысленно считать баранов. Вот белый барашек номер один, вот белый барашек номер два... Перед моим мысленным взором прошло четыре полноразмерных отары и несколько старцев-чабанов в папахах и бурках, а долгожданный сон все не приходил.
Вылез из-под одеяла, сел на кровати. Вдалеке, на городской ратуше, часы пробили двенадцать раз. Полночь. Сна не было ни в одном глазу.
Босыми ногами прошлепал к буфету, открыл чуть скрипнувшую дверцу. Пузатенькая початая бутылочка с коньячком. Небольшой округлый бокал. Говорят, коньяк - лучшее средство от бессонницы. Проверим.
Наполнил, как всегда, на четверть. Но смаковать, пить глоточками не стал - жахнул залпом, даже глаза зажмурил. Крякнул от удовольствия.
А когда открыл глаза, охнул - вся моя комнатушка купалась в лучах серебристо-салатного света. Свет лился снаружи, сквозь неплотно закрытое ставнями окно.
Я осторожно выглянул и замер. Чуть выше окна, на расстоянии примерно метров пятидесяти от дома в воздухе висела огромная светящаяся блямба. Своей формой она напоминала перевернутую супницу. По окружности "супницы" россыпью бежали разноцветные огни - синие, красные, желтые. На вершине я заметил два рожка ярко-фиолетовой окраски.
- Ну, вот, пожалуйста, - в голос сказал я сам себе, - выпил совсем немного, а уже мерещится всякая чертовщина!
От днища блямбы аккурат к подоконнику тянулась дорожка салатно-серебристого света - она-то и расцветила стены моей комнатушки. Свет был странный, какой-то переливчато-вязкий; словно зеленоватый кисель изливался из непонятной штуковины в окружающее пространство. Я осторожно тронул световую дорожку и испуганно отдернул руку. Показалось, что коснулся теплой воды. Потер подушечками пальцев друг о друга - нет, это не вода, сухо.
В воздухе над головой что-то глухо щелкнуло. Я поднял взгляд на блямбу. В ее округлом фасаде, прямо над светящейся дорожкой открылось нечто, похожее на продолговатую овальную дверь. Изнутри лился ослепительный свет, в котором тотчас же стали проступать очертания знакомой фигуры. Треуголка, камзол, сапоги со шпорами - да это же мой друг барон Мюнхгаузен!
Световая дорожка пошла волнами, которые тут же застыли в пространстве ступеньками со сглаженными краями. Карл Иероним легко сбежал по ним к окну дома. Я чуть посторонился, и секунду спустя барон спрыгнул с подоконника на пол моей комнатушки.
- Привет, Томас! Вот и я!
- Барон! - Слёзы радости буквально брызнули из моих глаз.
Мы обнялись. Мюнхгаузен похлопал меня по плечу, отстранился и сказал:
- Чертовски рад тебя видеть!
- Я так волновался за вас! - Утер слезы рукавом ночной сорочки. - Лунная экспедиция - это же не в пригородный лес на охоту сходить!
- А, ерунда, - Карл Иероним отмахнулся. - В третий раз на лунные просторы - это же не в первый, начинаешь привыкать. Я бы даже заскучал там среди гор и кратеров, если бы не встретил на Луне гостей из далекой галактики.
Мюнхгаузен мотнул головой в сторону блямбы за окном:
- Маленькие зеленые человечки. Очень вежливые, очень стеснительные, поэтому не решились выйти вместе со мной. Приглашают меня с супругой и сыном посетить их космическую республику. Поэтому сейчас забираю Марту и Андре - и мы стартуем.
- А как же я? - Слезы снова навернулись на глаза. - Барон, мы же столько лет путешествовали вместе...
- В этот раз, Томас, тебе придется остаться на Земле, - Карл Иероним грустно покачал головой. - В космосе, оказывается, тоже существует свои пограничники, своя таможня и своя государственная бюрократия. Сколько я не уверял их, что мы с тобой всю жизнь живем как братья, но проездные документы и визы они выдали только на членов моей семьи... Но не печалься, это только первый полет к звездам. Во вторую звездную экспедицию я тебя непременно возьму! Галактика, кстати, вот-вот собирается ввести для землян безвизовый режим!
Я только вздохнул. Когда они еще будут, эта вторая звездная экспедиция и этот безвизовый режим...
- У тебя будет на Земле специальное задание, - тем временем деловито продолжал барон. - Имя Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена не должно затеряться в истории человечества. Томас, именно ты будешь поддерживать нашу славу путешественников и первооткрывателей! А когда я вернусь через двести или триста лет...
- Триста лет! - У меня округлились глаза. - Боюсь, барон, я не смогу выполнить ваше поручение... Этой весной мне стукнуло уже восемьдесят...
- Я подумал об этом! - Мюнхгаузен улыбнулся. - Знаешь, я завел там, наверху, кое-какие весьма полезные знакомства. Только что тебя облучили "живым светом". Теперь ты с легкостью проживешь и триста, и тысячу, и даже миллион лет...
- Я стал бессмертным!
Мне даже не хотелось скрывать свою иронию:
- Бессмертный восьмидесятилетний старикашка, уже почти без зубов во рту и с тремя волосинками на голове!
- Ничего подобного, - решительно возразил Карл Иероним. - К завтрашнему утру ты трансформируешься в пятнадцатилетнего юношу, а впредь будешь омолаживаться каждые пятьдесят лет...
- Угу, как раз по достижении пенсионного возраста! - не преминул подколоть я. Впервые в жизни позволил себе усомниться в правдивости слов моего друга - слишком уж необычные вещи он обещал.
- Только учти, - барон не обратил никакого внимания на мои колкости и сомнения, - ты теперь можешь не просто омолаживаться, но и заказывать себе новый облик: рост, лицо, волосы - все, что пожелаешь.
Я только вздохнул. Увы, не верилось в слова моего друга.
- Времени очень мало, - сказал Мюнхгаузен. - Сейчас вокруг Земли летит большой корабль, и на нем меня ждут. Пойдем, поможешь собраться в дорогу фрау Марте и баронету.
Конечно же, фрау Марта несказанно обрадовалась возвращению барона и, разумеется, согласилась следовать за ним не только в какую-то там небесную галактику, но и вообще на край света.
Сборы были недолгими, взяли только мелкие личные вещи. По словам Мюнхгаузена, на небесном корабле были прекрасные каюты, в которых можно было заказать все, что душе угодно и заказ тут же появлялся прямо из воздуха. Чудеса, да и только!
Из дома уходили тем же путем, через окно. Барон подсадил Марту, забрался на подоконник сам и принял у меня на руки спящего сына.
- Сегодня 7 июля 1800 года, - он полуобернулся ко мне. - Прекрасный день, Томас! Седьмой день, седьмой месяц, и, манипулируя единицей и восьмеркой, можно получить еще одну семерку. Три семерки в дорогу - это хорошо!
Мюнхгаузен улыбнулся и продолжил:
- Пожалуй, и наше возвращение наметим на похожую дату - 7 июля, а из цифр, составляющих год, так или иначе должна получиться тоже семерка!
- В промежутке от двухсот до трехсот лет от сего момента? - со смешком уточнил я.
- Именно! - кивнул Мюнхгаузен.
Они - Марта и Карл Иероним с сыном на руках - ступили на серебристо-салатную дорожку и стали подниматься к светящейся блямбе. У овальных дверей остановились, оглянулись, замахали руками на прощание.
- До свидания, Томас!
- До свидания... - проговорил я срывающимся голосом.
Слезы снова затуманили взор. Я кинулся утираться, а когда вновь поднял взгляд, моих друзей уже не было видно, они уже были внутри небесного корабля, и овальные двери закрылись. Исчезла без следа и светящаяся дорожка к моему окну.
Блямба медленно, но все более ускоряясь, стала уходить вверх. На уровне крыши на мгновение замерла, а потом молнией унеслась ввысь и исчезла среди звезд.
Я вздохнул, прикрыл ставнями окно, задернул шторы и отправился спать.
Глава двенадцатая. И снова будет то, или как из Цельпульбункеров получаются Штирлицы и Ржевские
Остаток ночи я проспал беспробудно. Снились мне наши с бароном приключения. Сначала мы устраивали побег всему наличному составу гарема турецкого султана. Потом, когда мы оторвались от погони и оказались на прекраснейшем острове среди Атлантического океана, бывшие наложницы, а ныне свободные женщины с востока, одаривали нас своим вниманием и благодарной любовью. Наслаждения были воистину райскими, и если бы кому-то вздумалось в те часы моего пребывания в царстве Морфея палить из пушки прямо над моей головой, я бы все равно ни за что не проснулся.
Когда все же открыл глаза, в комнате царил полумрак - тоненькие спицы света пробивались сквозь щели в ставнях и просветы в недозадернутых шторах. Среди золотистых лучей света плавали невесомыми серебристыми звездочками мельчайшие пылинки. Солнце стояло высоко, день был уже в самом разгаре.
Я сладко потянулся и сел в кровати. Спина отчего-то не ответила обычной ноющей болью в пояснице. Несколько раз наклонил голову поочередно вправо и влево. Шейные позвонки больше не скрежетали, как ржавые гвозди, вытаскиваемые из старой ссохшейся доски, и двигались легко и безболезненно. Вообще в теле ощущалась какая-то давно уже забытая легкость.
Зачесалась макушка головы. Я сунул руку под ночной колпак и с удивлением обнаружил на голове еще и какую-то меховую шапочку из жестких и вьющихся волос. Хотел сдернуть ее пальцами, но кожа на голове ответила болью. И только тут я сообразил, что ночью на моей голове отрасли волосы...
Разом вспомнилось все - светящаяся блямба, возвращение барона, сборы в дорогу Марты и баронета, последние наставления Мюнхгаузена...
Неужели мне это не приснилось, и было на самом деле?!
Ноги словно сделались мощными пружинами и одним движением выбросили меня из кровати. В мгновение ока я оказался около небольшого зеркала, которое висело в углу комнатушки, и перед которым каждое утро я брился и иногда причесывал гребешком жидкие пряди седых волос над ушами и на затылке. Сорвал ночной колпак, опасливо заглянул в округлый глаз зеркала и охнул.
Сердце взлетело едва ли не в самую шею и там тарахтело звонким молоточком. Дыхание замерло, а невидимые мурашки строем прошагали по спине вдоль всего позвоночника.
Из зеркала на меня смотрело испуганное лицо совсем еще молодого человека. Курчавые черные волосы, антрацитовые брови. Уши с легкой степенью лопоухости. Румяные щеки без единой морщинки, прямая линия чуть припухших губ. Римский, с едва обозначенной горбинкой нос. Вытянутый овал лица, немного выступающие скулы, подбородок с небольшой ямочкой. И темно-карие глаза под длинными ресницами.
Ничего общего с восьмидесятилетним старцем Томасом Цельпульбункером!
"Значит, ночной прилет барона на светящейся блямбе мне не приснился? - В виски словно били кузнечные молоты. - И выходит, что Карл Иероним, фрау Марта и баронет Андре действительно отправились в звездное путешествие? А я теперь снова стал молодым?!"
Одним рывком стащил через голову ночную сорочку. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять - мое тело стало телом юноши. Более того, я заметил, что не только помолодел, но и стал заметно выше ростом, а ноги из "кривого колеса" сделались длинными, стройными и мускулистыми.
Я зажал рот обеими руками, чтобы не заорать от радости - я снова волшебным образом стал молодым! И не просто молодым, а еще и писанным красавцем, каким прежний Томас Цельпульбункер никогда не был!
А может быть, я всего лишь сплю? И это чудесное превращение мне снится?
Эта мысль обожгла меня морозным холодом.
Сердце в одно мгновение застыло. Я медленно поднял правую руку и ущипнул себя за грудь. Кожа молниеносно отозвалась болью.
Облегченно и шумно выдохнул.
Слава тебе, Господи! Это не сон! Я действительно теперь молодой красавец!
Хотелось орать во весь голос и петь. Лишь огромным усилием воли я сдержал себя. Не хватало еще, чтобы мои вопли услышала прислуга, и решила, что старина Томас окончательно свихнулся!
Стоп! Но ведь "старины Томаса" больше нет! А есть юный и весьма привлекательный... Кто?
Я задумался.
Томаса Цельпульбункера сейчас во мне не признал бы не только покойный мой батюшка, но и все здравствующие и поныне мои родные и друзья. Для них я просто какой-то молодой незнакомец.
Что же делать? С минуту на минуту сюда, в комнату исчезнувшего старого Томаса, явятся повар и садовник, чтобы получить обычные ежедневные распоряжения. И обнаружат вместо старика управляющего совершенно голого молодого человека!
Не требовалось много фантазии, чтобы вообразить, чем все закончится. В лучшем случае мне припишут убийство Томаса Цельпульбункера и его тайные похороны где-то в дальнем углу сада.
Как же быть?
Мой взгляд всполошено метался по комнате, пока не остановился на письменном столе. Только тут я заметил на столешнице, рядом с чернильницей и подсвечником, большой конверт из белой бумаги.
Я мог поклясться, что вечером его не было. Значит, конверт появился нынешней ночью!
Ножницами вскрыл это запечатанное послание неизвестно от кого. Внутри оказалось несколько бумаг.
Развернул первую. Написано рукой барона, адресовано мне. Начал читать:
"Дорогой мой друг Томас! Я понимаю, какие проблемы возникнут у тебя завтрашним утром при завершении первого цикла преобразования. Две выписки из метрики на разные имена найдешь в этом же конверте, там же содержатся рекомендательные письма, которые дадут тебе возможность устроиться в обществе - и в Германии, и в России. Деньги - в ящике твоего письменного стола. В шкафу - новая одежда. В последующих циклах перевоплощения изволь позаботиться о документах, деньгах и одежде сам - достаточно будет только представить ясно, что ты хочешь получить вечером накануне дня преобразования.
Твой друг Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен.
P.S. В этом конверте ты найдешь также записку фрау Марты, адресованную нашему бургомистру. Будь добр, вручить ее градоначальнику лично, но без всяких дополнительных объяснений с твоей стороны".
Согласно первой выписке из метрики я теперь стал особой дворянских кровей - Томасом фон Штирлицем. В рекомендательном письме престарелый барон Макс Отто фон Штирлиц отсылал своего младшего отпрыска в компаньоны к старшему сыну барона фон Мюнхгаузена Феофилу.
По второму документу я значился князем Дмитрием Валерьяновичем Ржевским и был рекомендован Хацапетовским дворянским собранием графу Кутузову Михаилу Илларионовичу для зачисления корнет-стажером в Ахтырский гусарский полк.
Записка фрау Марты в адрес нашего городского начальства была весьма короткой:
"Дорогой герр бургомистр! Ставлю Вас в известность, что вместе с моим сыном Андре и нашим управляющим Томасом Цельпульбункером я уезжаю к моему батюшке на историческую родину. В мое отсутствие прошу Вас позаботиться о городском доме и пригородном замке барона Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена. Думаю, что хорошо было бы создать на основе этих домостроений музейный комплекс, который мог бы приносить экскурсионно-туристический доход в городскую казну, - вплоть до самого возвращения барона Мюнхгаузена из дальних странствий.
С уважением, Марта-Мария фон Мюнхгаузен, писано 7 июля 1800 года от Рождества Христова".
Мне не хотелось давать какие-то объяснения прислуге из дома Мюнхгаузена, поэтому я спешно собрал свои новые вещи, взял из ящика стола деньги - огромную сумму, между прочим! - и тихонько покинул дом, в котором прожил многие и многие годы. На память об исчезнувшем "старине Томасе" - прихватил совсем уж мелкие безделушки.
Я в точности выполнил указания барона. В тот же день прощальная записка фрау Марты оказалась на рабочем столе у бургомистра. А вечером все того же бесконечного дня 7 июля 1800 года молодой дворянин Томас фон Штирлиц появился на пороге дома Феофила фон Мюнхгаузена с рекомендательным письмом от своего отца.
Послесловие от автора. Жизнь продолжается
Что было дальше?
А дальше я жил своей обычной жизнью, но теперь уже под другим именем. Сначала несколько лет пребывал при сыне барона Феофиле фон Мюнхгаузене. Потом перебрался в Россию и под фамилией Ржевский принял весьма деятельное участие в Отечественной войне 1812-1815 годов против французов и их союзников. Вместе с молодой женой, которую я обрел на российских просторах, некоторое время жил в Париже.
Но, как говорится, "сердце позвало в дорогу", и в первой половине XIX века я, - уже снова став Томасом фон Штирлицем, - вдоволь попутешествовал вместе с внуком Мюнхгаузена по всему белому свету. В смысле увлечения различными приключениями потомок Карла Иеронима оказался копией своего знаменитого деда. Мы объездили весь мир - от полюса и до полюса. Спускались на морское дно и поднимались до невиданных небесных высот. Мотались по планетам Солнечной системы и даже совершили несколько весьма успешных вылазок в прошлое и будущее.
Во второй половине позапрошлого века, после моего перерождения в 1850 году, я по большей части жил в Америке, хотя иногда бывал в Европе и Азии. В частности, посетил и те края, в которых некогда барон фон Мюнхгаузен обрел свою любовь - Марту-Марию. Здесь я узнал о судьбах наших друзей - Гаскойна, Чеба, Ена и Андрея Тудыйогохаты.
Вопреки местным традициям Карл Чарльз Гаскойн не вывел в оффшоры деньги из царской казны, выделенные ему в рамках бюджетного финансирования на строительство нового предприятия, и таки построил чугунолитейный завод на реке Лугань. Предприятие стало успешно выпускать вполне конкурентоспособную на мировом рынке продукцию. За это в 1797 году Гаскойн был жалован орденом Святой Анны второй степени. Не загордился, продолжал работать, и в 1798 году был произведён в чин действительного статского советника и награждён орденом Святой Анны первой степени.
Артур Чеб и Джон Ен женились на сестрах Марты-Марии - Екатерине и Оксане. Вместе с Андреем Тудыйогохатой они создали коммерческую компанию и открыли сеть торговых пунктов по окрестным городам и селам. Название фирмы составилось из фамилий учредителей и приставки "Ко" - то есть "компания" - в самом конце. Правда, фамилия Тудыйогохата оказалась слишком длинной для внесения в юридические документы, и ее заменили первым слогом имени учредителя - "Ан". В итоге получилось название "Чеб, Ан, Ен, Ко". Поскольку у Артура с Екатериной и у Джона с Оксаной было множество детей и внуков, и все они работали на семейной торговой фирме, со временем название предприятия трансформировалось в общую фамилию всех потомков англичан и Андрея Тудыйогохаты - их стали называть Чебаненко.
Впрочем, сам Андрей Тудыйогохата большого участия в работе первой в "диких степях" коммерческой структуры не принимал. В июле 1800 года - буквально через несколько дней после отлета в космос Карла Иеронима, Марты-Марии и баронета Андре, - старший Тудыйогохата подал в отставку с поста исполнительного директора предприятия. Побрив голову налысо, пан Андрей уехал в Азию, говорили, что "на Тибет, в какое-то местечко со смешным названием - то ли Камбала, то ли Чамбала". По слухам, он достаточно быстро продвинулся по карьерной лестнице и всеобщим голосованием "был избран местным правителем - каким-то "Делай-Ломай", что ли". Разумеется, выслушав от жителей Каменного Брода, все это, я понял, куда уехал старший Тудыйогохата и кем он в дальних краях сделался. Однако виду не подал: мне совсем не хотелось, чтобы возник народный ажиотаж по поводу перехода пана Андрея в иную веру - чего-чего, а проблем в Луганском крае хватало и без религиозных распрей.
Кстати, в честь барона Мюнхгаузена местное население Каменного Брода еще в начале XIX века окрестило торговые точки фирмы "Чеб, Ан, Ен, Ко" "мюнхгаузенами". А поскольку фамилию барона все-таки трудновато произносить на славянских языках, название пунктов торговли со временем стало звучать сначала "мюхазен", а потом вообще "магазин".
Хочу с удовлетворением отметить, что уже в те годы в каждом "мюхазене" продавались ежемесячно выходившие тоненькие книжки с приключениями барона - обычно сшитые металлическими скрепками или шелковыми нитками листки с картинками. Поскольку эти образчики "литературы для простого народа" попали в Европу, на берега Темзы, - Чеб и Ен не порывали коммерческих связей с родными великобританскими краями - там их вскорости стали именовать "magazine", сиречь "журнал". Публиковались в них теперь не только путешествия барона, но и всякая другая весьма полезная для тамошних обывателей информация.
Мне захотелось вставить и свои "пять копеек" в развитие Луганского края. В семидесятых годах XIX века я убедил местного руководителя Николая Холодилина подать прошение о присвоении поселению на берегах реки Лугань статуса города, и в 1882 году название "Луганск" обрело городское значение. Увы, мое предложение переименовать новорожденный город в Мюнхгаузенград и установить конную статую барона напротив городской думы не встретило поддержки местной бюрократии. Господа чиновники поосторожничали...
Очень хотелось, чтобы наше путешествие из Каменного Брода в Санкт-Петербург было достойно описано в литературном произведении. Однажды я рассказал эту историю одному молодому и очень талантливому автору. Он пришел в невероятный восторг от сюжета. Но... В книге, которую он вскорости издал, Мюнхгаузен был заменен местным кузнецом Вакулой, наш ракетный снаряд - нечистой силой, а само действие перенесено на хутор около Диканьки.
В бурном двадцатом веке внимание к личности барона фон Мюнхгаузена стало несколько ослабевать - количество графоманов, мнящих себя писателями, росло, поэтому появились новые книги и соответственно новые герои. В ответ я предпринял масштабную информационную атаку на все человечество, дабы имя Карла Иеронима по-прежнему яркой звездой сияло в истории Земли.
Как известно Карл Иероним и Марта-Мария впервые встретились восьмого марта 1795 года. Мне стоило больших нервов и личного обаяния - куда же без этого! - убедить Клару Цеткин и Розу Люксембург считать именно этот день в году Международным женским днем. Правда, повод для официального объявления его праздником смышленые революционные барышни нашли все же другой - уж слишком необычно бы прозвучало в пролетарском контексте "женского дня" имя моего друга барона.
В 1928 году я надоумил поэта Корнея Чуковского адаптировать книгу о приключениях Мюнхгаузена для детей, читающих на русском языке - потом ее перевели еще на украинский, белорусский, казахский и даже чукотский, опять же с моей помощью и участием.
Именно я убедил руководство советской фирмы "Мелодия" выпустить аудиозаписи похождений барона на пластинках, и с озвучиванием текста книги блестяще справился гениальный "Плейшнер и профессор Преображенский" - актер Евгений Евстигнеев.
В начале шестидесятых годов двадцатого века я обговаривал с английским писателем и драматургом Джоном Бойтоном Пристли идею написания романа под названием "31 июня" - о последних по времени приключениях Карла Иеронима фон Мюнхгаузена на Земле. Но строптивый британец не согласился писать о бароне. Более того, само название - вот, хитрец! - использовал потом для совершенно другого произведения. И, увы, в нем не было ни словечка о моем улетевшем в космические просторы друге...
Поэтому в тайном соавторстве с Григорием Гориным мной была написана пьеса "Тот самый Мюнхгаузен", на основе которой позднее был снят одноименный фильм. Я лично утвердил Олега Янковского на роль барона - у них с настоящим Карлом Иеронимом действительно было, как говорится, "одно лицо".
В середине семидесятых годов XX века я помог сочинить веселые песенки для мультфильма о похождениях Мюнхгаузена. Особенно мне запомнилась вот эта:
"В просторах голубого,
Большого океана
Я сам за рулевого,
Я сам за капитана.
Находчивость и храбрость,
Отвага и удача,
В беде не растеряться -
Вот главная задача!"
Гениально, не правда ли? Ну, а о том, кто во всех путешествиях был рядом с бароном, ваш покорный слуга скромно умолчал.
Морально и финансово старался я поддерживать и писателей, которые писали о ближайших сподвижниках и родственниках моего отправившегося в звездные миры друга. Русскому писателю Андрею Некрасову истребовал государственный грант на книгу "Приключения капитана Врунгеля". В долгих философских беседах убедил поляка Станислава Лема, что написанный им цикл рассказов о звездных похождениях Ийона Тихого будет благосклонно принят читателями - и даже подарил идею использовать при создании произведений "технологию сепулек". Украинского писателя Юрия Ячейкина наставил на путь сочинения историй о капитане Небрехе и его верном штурмане Азимуте. Еще одного вредного и занудного типчика принудил к литературной записи историй, которые рассказывал один из прямых потомков фон Мюнхгаузена - командор Брехуненко-Водолей.
В Германии, в Ганновере и ближайших окрестностях, я организовал производство вин и прочих спиртных напитков, так или иначе связанных со славным именем барона Мюнхгаузена. Знатоки говорили, что продукция получилась весьма недурного качества.
Как мог, я старался внедрить разработанные бароном ракетные технологии для организации воздушных и космических полетов. В середине 50-х годов мне удалось выйти на советского конструктора ракетных систем. Конструктор, оказавшийся невысоким, круглоголовым, крепким человеком по имени Сергей Павлович (фамилия его была строжайше засекречена), выслушал меня очень внимательно и сказал:
- Ракетные двигатели на медленно горящем порохе - это хорошо, но мы делаем ставку на жидкостные ракетные моторы. А вот круглая форма ядра... Это очень хорошая форма для первого искусственного спутника Земли! И еще... Когда, вы говорили, Гаскойн запустил первую печь на своем заводе в Луганске?
- Четвертого октября 1800 года, - с некоторым недоумением ответствовал я. - Но какое это имеет значение для ракетных технологий?
- Я верю в счастливые совпадения, - мой собеседник улыбнулся и что-то пометил в своем рабочем блокноте. - Хорошие дела лучше назначать к исполнению на те же даты, в которые были начаты другие хорошие дела. 4 октября - прекрасная дата для первого прорыва в космос!
В начале 60-х годов, уже в Америке, я добился аудиенции у одного из высокопоставленных сотрудников Национального управления по воздухоплаванию и исследованию космического пространства (НАСА) и снова рассказал о ракетных экспериментах барона.
- Итак, из Санкт-Петербурга вы летели обратно на коническом аппарате под названием "Аполлон"? - поинтересовался мой собеседник. - Гм... А что, это очень неплохое название для нашей программы высадки человека на Луну! И коническая форма пилотируемой капсулы будет тоже очень к месту!
Вот так мы - мой друг барон и я - внесли свой скромный вклад в космические достижения человечества: первый спутник Земли действительно полетел в космос 4 октября 1957 года, а американские астронавты стартовали к Луне на корабле, который назывался "Аполлон"...
Мне всегда хотелось, чтобы образ барона был увековечен в скульптуре. Когда в Луганске строили здание областного краеведческого музея, моими стараниями обнаружилось "письмо Гаскойна потомкам", в котором этот великий человек пророчески завещал:
"Буде при Луганском поселении сооружаться музеум славы, прошу установить рядом с моим памятником бюст барона Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена, поскольку оный барон внес большой личный вклад в становление чугунолитейного завода и развитие всего Луганского края".
Разумеется, архитекторы прислушались к заветам великого промышленника и спланировали установку бюстов и Гаскойну, и Мюнхгаузену - одного собирались выставить перед фасадом у левого крыла здания, а другого - соответственно у правого. Центральную часть композиции должно было составить артиллерийское орудие, с помощью которого в ноябре 1795 года я, Мюнхгаузен и Гаскойн совершили полет в атмосфере по маршруту "Каменный Брод - Санкт-Петербург". Бюсты были заказаны скульпторам Редькину и Головченко и изготовлены. Пушку подмарафетили и привели в состояние будущего памятника.
Увы, в последний момент все поломалось по идеологическим соображениям. Окончательный план строительства Луганского областного краеведческого музея утверждал тогдашний первый секретарь обкома Коммунистической партии. Выслушал архитекторов, он нахмурил лоб:
- Вы, товарищи, что, совсем охренели? Ладно, еще Гаскойн, так его и растак! Англо-шотландец, шпион, может быть, - но тут уж никуда не денешься, указ царицы на него был выписан! Но вот этот ваш фон-барон?! На кой ляд памятник этому эксплуататору в нашем пролетарском городе, славном своими революционными традициями и трудовыми успехами?!
В итоге памятник Гаскойну торчит теперь около музея в одиночестве, а пушка, которая отправила нас в воздушный полет, перекочевала к правому углу здания. Бюст же барона Мюнхгаузена был припрятан архитекторами "до лучших времен".
Эти "лучшие времена" наступили едва ли не через четверть века. В конце девяностых городское руководство решило установить в центре Луганска, на площади имени Героев Великой Отечественной войны бюст первого секретаря городского комитета Компартии Владимира Шевченко - говорят, много сделал этот партийный товарищ в свое время для развития Луганска. Бюст партайгеноссе поставили у правого крыла с тыльной стороны здания бывшего обкома партии. А симметрично, у левого крыла, архитекторы решили поставить бюст барона Мюнхгаузена - в ознаменование, так сказать, заслуг и к двухсотлетию сверхдальнего полета в атмосфере.
Городское руководство выслушало предложение скульпторов-архитекторов, почесало пальцем в затылке и сказало:
- Мы, господа, конечно, идем в Европу, и барон фон Мюнхгаузен, несомненно, видный европейский общественный деятель... Но его имидж и репутация... Н-да... Меня и так упрекают в... э... некоторой, так сказать, завиральности моей программы развития города до 3795 года. А тут еще этот ваш барон... Нет, ребята, никаких Мюнхгаузенов!
И снова архитекторы припрятали бюст барона...
Далее следы воплощенного в камне моего друга теряются. По слухам, весной нынешнего года его выкупил один из кандидатов на пост президента Соединенных Штатов Америки, и теперь бюст Мюнхгаузена украшает частную коллекцию во дворе шикарного дома на берегах Потомака. Поговаривают, что по вечерам кандидат в американские руководители любит приходить к скульптуре - словно мысленно беседует и советуется с бароном. Это же не Пол Манафорт, за моим другом компроматов не числится.
Мюнхгаузен обещал вернуться через двести-триста лет после своего отлета. Зная верность Карла Иеронима своему слову, я убежден, что это событие всемирно исторического значения совершится 7 июля в год, из цифр которого можно будет, так или иначе, получить число семь. Не удивлюсь, если сверкающая небесная блямба вновь появится перед моими глазами ровно в семь часов семь секунд утра - Мюнхгаузен всегда любил точность и строгую определенность.
Ну, а что касается места, где барон высадится на родную планету...
Я абсолютно убежден, что случится это на берегах Лугани, - в тех самых местах, где Карл Иероним и Марта-Мария встретили свою ставшую звездной любовь.
Луганск - место самого романтического приключения барона фон Мюнхгаузена на Земле - к началу нынешнего века превратился в большой город. За двести с гаком лет его преобразили до неузнаваемости новые площади, улицы, парки и дома. Те камни, - остатки скульптуры "Каменный бред", - у которых Карл Иероним встречался с юной Марией, больше не лежат на берегу реки. Их перенесли вглубь города, и теперь они находятся около транспортной эстакады, - справа, если ехать в сторону железнодорожного вокзала. Их можно легко найти: считается, что это композиция в стиле японского "сада камней". На самом крупном из каменных осколков имеются надписи белой краской "Ксюха-дура" и "Маня + Ваня = любовь". Последняя надпись говорит о том, что и сегодня камни служат местом встречи любящих сердец.
Говорят, что в полнолуние, ровно в полночь, можно прижаться ухом к камням и услышать ритмичное постукивание: "Тук-тук, тук-тук, тук-тук".
Если вам слышится в этом звуке деловитый перестук молотков - это к удаче в работе.
Стук копыт коня - ваше путешествие будет удачным и приятным.
Бешенная дробь сердец Карла Иеронима и Марты-Марии - вас ждут любовь и семейное счастье.
Поговаривают, что некоторым удается слышать все сразу - и стук молотков, и топот копыт, и биение сердец.
Что же, это, наверное, самые счастливые люди на свете...