Вокруг широкой площади, на первых этажах и в подвалах домов расположены магазины, рестораны, духаны, швейные, ювелирные, часовые мастерские, салоны фотографов и торговцев цветами, редакции одного журнала, двух газет; банк, аптека, хлебопекарня, выставочный зал.........
Из продовольственного магазина вышел отяжелевший сумками тучный мужчина - на голове у него короткопалая, соломенная шляпа -, старинная, цвета мази от ожога; широкая сорочка с пришитыми карманами ниспущена на бесформенные, мешковатые, чуть короткие брюки; идет в развалку; приблизился к газетному киоску; купил два мотка туалетной бумаги и опоясавшим шею платком чуть ли не до плеч вытер пот; остановился у платана, вздохнул, достал из кармана коробку сигарет, не смог найти спичек, проводил взглядом вышедших из фотосалона двух хохотавших блондинок с высокими, прямыми ножками, округлыми бёдрами в облегающих синих брюках, с возбуждающими страсть рельефными задницами; из красных коротких маек врозь топорщились непривыкшие к бюстгальтеру груди и при ходьбе виднелись округлые живота абрикосового цвета. Они шли припрыгивая, не было заметно беспокойства от зноя, и до того как двинутся по восходящей с площади к горе улице, бросили мелочь в грязную, просаленную кепку нищего, восседавшего на облицованном базальтом парапете подземного перехода; он с поднятой штанины демонстрировал деревянный протез, хотя этим совсем уж и не старался разжалобить людей своим убожеством, городскими песнями нищих, "поэзией улиц" или патетической декламацией автобиографических пассажей, с оханьем призвать богопослушных граждан подать милостыню и самому же заглушить в горле подступившие к глазам слёзы. Наоборот: этот, с позволения сказать, горемыка спокойно глядел в открытую книгу, знакомившую заинтересованного читателя с рецептами восточных сладостей; нищий поднял глаза с "сахарно-ореховых страниц", обратил внимание на молодого человека, вышедшего из магазина игрушек с детским велосипедом в руках; за ним бежал мальчик шести-семи лет с криком и просьбой обуздать двухколесный механизм; наконец-то, малыш уселся на треугольное сидение; помогая сохранить равновесие, мужчина шагов двадцать в развалку следовал за ребенком, а потом начал пялиться на задницу красавицы театральной внешности. Женщина на высоких каблуках с трудом спустилась по ступенькам подземного перехода, как говорится, из света во мглу, где шершавая, базальтовая поверхность лестницы, особенно летом, всегда пестрела серебристыми обертками мороженного; спустилась, исчезла в прохладном мраке, откуда, уже к солнечному свету, стремился известный ботаник; с ним, наклонив голову, поздоровался мужчина в очках, куривший сигарету, облокотившийся об стену дома, построенного в стиле ампир. Ботаник не торопился; отнюдь не из-за чувства жажды прильнул он к уличному фонтану, выпил холодную воду, посмотрел на небо и, обеспокоенный зноем, простонал. Знакомый очкарик же умело бросил окурок в переполненную мусором серую урну и направился в магазин, откуда вступил ногой "на помост городского театра" поэт, целиком, с ног до головы пронизанный национал-агрессивными идеями; стихотворец взглянул на шатавшихся от жары людей, перочинным ножом скинул крышку с пивной бутылки, после чего освежил горло насыщенной дрожжевым газом жидкостью; глаза его стали водянистыми, сей пиит с удовольствием рыгнул, одной рукой поправил штаны, у всех на виду не поздоровался с представителем законодательной власти, лоббировавшим "в сферах высоких" беспощадную рубку леса в заповедниках Южного Кавказа, называя вандализм врагов родной природы "санитарной очисткой". Парламентарий обошел площадь, быстрым шагом устремился к подъему, но в это же время сверху, в сторону проспекта спускалась не так уж и малочисленная группа людей - со знаменами, транспарантами, соответствующими "историческому моменту" возгласам; народ требовал от государства защиту исторических памятников и речных, озёрных заводей от т.н. "монстра приватизации". И вот, шествию срочно преградил дорогу отряд полицейских в черном, после чего люди, намеренные митинговать, почему-то спокойно и разошлись. Один - из партии "эко-демократов", уцепившийся в древко знамени, до того, как подняться на ступеньку троллейбуса, уступил дорогу маленькому, с аханьем спускавшемуся из общественного транспорта человеку и вот, он (жалость-то, какая!) поскользнулся на кожуре банана, растянулся по горячему от летнего зноя асфальту; спасибо, люди помогли: - уложили под декоративно остриженным кустом, помахали газетой, охладили потерпевшего и еженедельником "Свободная Грузия" прикрыли ему лицо. В конце концов, с еле дышащим мужчиной осталась, косившая глазами в разные стороны, девушка, спешившая пять минут тому назад в магазин голландских тюльпанов, откуда и показался народу верзила с огромным траурным венком, внимательно разглядывающий в зеленных листьях затерянную кайму с серебристыми буквами; он направился в ту сторону площади, где водители такси ждали пассажиров; пока человек с цветами устроился на сидение автомобиля, ему помахал рукой головастый парень, гордо демонстрировавший согражданам справку с печатью о выписке из психиатрической больницы, где ясно было изложено, что у пациента утихла буйная форма парафрении; и вот, экс-агрессивный ((ныне в статусе ремиссии) здоровался со знакомыми, незнакомыми, пел о том, что утешение и тепло может найти только в кругу друзей; увы, блюстители порядка под руки доставили неудачливого певца туда, где в подземном переходе размещалась оперативно-сыскная дежурная комната. В то же самое время площадь по диагонали пересекал молодой мужчина с раскрытым черным зонтом в руке, явно желающий попасть под колеса автомобиля.
- Господи, это же флейтист симфонического оркестра! - Вскрикнула одна меломанка, а после уж нашептала на ухо подруге с пышными формами: - Безответная любовь превратила несчастного в невменяемого!
Не владеющий собой инструменталист с зигзагами пересек площадь, направился к фонтану малого сада и прыгнул в бассейн с мутной водой; намок по пояс, но никто и глазом не моргнул: - уткнув пальца в газеты, сидящие на зеленных скамьях пожилые горожане интересовались прогнозом насчет начала эры тысячелетнего потепления.
За декоративным кустарником шагал артист, не избегавший публичной декламации шедевров национальной поэзии; он кричал:
" Цвет небесный, синий цвет,
Полюбил я с малых лет....."
С крыш домов, дугообразно расположенных вокруг площади, одновременно поднялись несколько стай ненадолго приютившихся там голубей - птицы смешались, превратились в серебристую тучу.
И в это время граждане заметили малочисленную траурную процессию.
Шествие весьма странно перемещалось по городским кварталам; человек пятьдесят - мужчины в запотевших от летного зноя сорочках, одетые в полупрозрачные платья женщины, одуревшие от жары старики с красно-желто-белыми розами следовали за гробом, отяжелевшим телом усопшего; "ящик", несомненно, был сколочен неумелым плотником, так как его уродовали десяток засохших ветвей. А может быть, это было сделано символично, преднамеренно? Кто знает? В маршрут процессии входили улицы, спуски, подъемы, проспекты, тупики, площади, где ныне покойный когда-то любил гулять и всего неделю тому назад с печалью и радостями существовал, творил, плакал, смеялся ....
Всё это было похоже на шествие заблудившихся людей.
Заметим, что они, почему-то, избегали десятилетиями проторенных дорог к кладбищам и, помилуйте, совсем уж не проявляли желание предать покойника земле.
Тело "Сына Отечества" вынесли в три часа дня из здания с треснутыми стенами, расшатанной лестницей; дом этот был построен много лет тому назад около церкви, ещё во времена честных "карачохели" (городских ремесленников-кутил) и неоскверненного "чихтикопи" (головного убора грузинки - символа чести, целомудрия).
.... Вынесли и после этого народ, как будто, и не определил, куда же "пристроить" покойника.
И малому и старому было известно, что отдавший богу душу жил бесшумно, но одновременно и гремел своим творчеством; говорили, что он лишний раз никому не надоедал; с улыбкой вспоминали, что "ныне представленный" любил вино, дудуки - сладкозвучную тифлисскую свирель, женщин, страстные мелодии, озвученные кавказской гармонью и доли - ударным инструментом горцев; приплясывая, он плавно разводил руки, рыцарски приглашал женщину на танцевальную площадку; храбро махал кулаками в драке, ценил гостеприимство, ходил в гости не с пустыми руками, дорожил друзьями, прощал врагов своих и, что самое главное, застенчиво объяснялся в любви.... уж точно, не только одной даме.
Кто же возглавлял это печальное шествие? Почему-то не успели арендовать ритуальный автобус с черной каймой или же совсем об этом позабыли знакомые, друзья, представители творческого сообщества? Ах, как говорят, в этом случае, автобус даже и без водителя "нашел" бы ворота любого кладбища и бестолковое шествие завершилось, однако, на последнем пути в легионе скорбящих горожан никто не чувствовал усталости. Наоборот: люди шли бодро, без нытья, выражения неудовольствия; умудрялись увильнуть из тупиков странного передвижения, куда процессия попадала иногда и поневоле.
В течение этого времени шагающие в скорбном молчании двумя мостами четырежды пересекли извилистую реку, разделяющую город на две части. К счастью, перед гробом не пробежала кошка и не препятствовал шествию процессии мужчина в синем, макинтошовом плаще, так как, дело уж совсем не касалось дублинских похорон "бедняги Дигнама", когда мистер Леопольд Блум вспоминал песни из оперетт и когда, говорят, уставший от множества литературно-исторических ассоциаций Джойс, описывая странное хождение рекламного агента по городу, предпочитал дружбе с пером пение и игру на гитаре. Благо, природа наградила великого ирландца прекрасным тенором.
Следует заметить, что под гроб никто и не пролез; даже не было этой дурацкой попытки, так как, усопший являлся православным христианином, а не иудеем, и, как говорят, родился, жил, творил, скончался вблизи ограды христианского собора. Да, почивший всё это время покоился на плечах семерых мужчин, коих никто не заменял, не ободрял бравыми возгласами, а об указе вектора по направлению к самому убогому кладбищу и говорить не приходится!
Создавалось такое впечатление, что шествие возглавлял сам покойник, "отказывающийся" навечно расстаться с родным городом; все подчинялись "воле" усопшего, без упрека выполняли его "желание" относительно последнего, странного блуждания. За семеркой следовала группа людей, озвучивающая восточные духовые инструменты. В этой жаре музыканты горделиво демонстрировали всему городу разноцветные костюмы, пестрые галстуки, завязанные под их тяжелыми, двойными подбородками. Полнотелые музыканты вместо траурных мелодий, почему-то играли блюзы Скип Джемса, Джей Ферсона, Чарли Паттона, а также мелодии марширующих новоорлеанских оркестров, часто в зное "освежаясь" импровизациями "прохладного джаза" и всё, вконец, завершалось пением старой баллады об осиротевшем, бедном Саридане, после чего веселая танцевальная мелодия всё-таки одолевала скорбь и, благо, некогда было им до ирландских песен об неурожайности картофеля.
Далекие родственники, соседи усопшего рука об руку выстроились в две шеренги; казалось, что люди, вот-вот, перекроют улицу с требованием прекращения "чего-то", убиения "кого-то"....
В арьергарде шествия плелись жадные на поминки, совершенно незнакомые для близких покойника мужчины, с горькой миной глядевшие на небо; на рукавах их белых пиджаков красовались черные, блестящие траурные повязки, т. е. непреодолимая грань, никому не дававшая право задавать им лишние вопросы и, следовательно, с этим "черным пропуском" был открыт путь к поминальному застолью.
Теперь, что касается детей: вместе с розами мальчики и девочки были рассыпаны наподобие полевых цветов, как, например, весной, после трёхдневных дождей свежевспаханные целинные поля яркими цветами пестрят парадом красных, желтых, синих сорняков. Только лишь несколько из них, не скрывая слёз, проявляли скорбь потери из-за смерти всегда улыбающегося, внимательного соседа и, надо сказать, печаль эта была более чистосердечной, чем "групповые вздохи" творческой интеллигенции.
Шедший в одиночестве и параллельно процессии, горбатый мужчина держал в руках фотографию покойника; его лицо, тело целиком прикрывал ретушью опечаленный портрет в черной рамке. Разумеется, близкие усопшего увеличили стандартных размеров снимок, предназначенный для важных документов, и поэтому перед глазами знакомых, друзей предстало лицо почти незнакомого мужчины, покрытое каким-то темным дымком - похожее, может быть, на типаж знакомого из учебников истории ассирийского жреца, хотя с курчавыми волосами и (какой пассаж) медалями отяжеленным пиджаком. У каждого, пристально смотревшего на этот портрет, задрожали бы мимические мышцы, а потом уж, в кошмарном сне, увидев лик покойного, бедняга содрогнулся бы и вскрикнул.
Степенные граждане дань уважения к процессии выражали снятием соломенных шляп - останавливались, с сожалением махали головами, платками вытирали потом покрытые лбы, щёки, шеи.
В одном переулке, профессор, перенося резной стул из антикварного магазина домой, увидев траурное шествие, остановился и, опустив голову влез на сей предмет мебели, что, без всякого сомнения, являлось хорошим примером сочувствия: - прямо-таки, жест на манер японского традиционного этикета, когда при внезапном горе рукавом кимоно вытирают слезу; следовательно, "рукав" - символ грусти в поэзии "страны восходящего солнца", разве не так? Пожилые женщины, увидев фотографию покойника, еле сдерживались от крика! Его знали, уважали все и такая, увы, неоглашенная средствами массовой информации "тихая" смерть, конечно, была ошеломляющей!
Нет! Он (слава Богу!), не являлся высокопоставленным чиновником законодательной, исполнительной или судебной властей и. естественно, не был замечен в ежедневном игнорировании запросов, надежд отупевшего от тех же ежедневных житейских забот малоимущего, но многочисленного населения.
...................
Траурное шествие как бы внезапно и тихо, опять же " по требованию или подсказке" покойника, сбавляло шаг у парикмахерских, бань, винных погребов, газетных киосков, аптек, хлебопекарен, театров, а на одной, затуманенной тенью зеленых листьев улице процессия на миг задержалась, аккурат, у кирпичного дома.
Люди долго глядели на обветшавшие солнцем и дождем ставни. Здесь, здесь жила дама его сердца! - перешептывались ближайшие друзья покойника.
У дверей подъезда возлюбленной бросили белую гвоздику.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кафе. За огромным стеклом двое мужчин сидят у маленького, круглого, белого стола. В зале прохладно, под куполом льется песня о национальном согласии.
Первый мужчина: - Кого хоронят?
Второй мужчина: - Боже мой! (Встает).
Первый мужчина: - Неужели это он?
Второй мужчина: - К несчастью!
Первый мужчина: - Умер! (сутулясь, поднялся и опустил голову).
Второй мужчина: - Наш Орфей! Джандиэри! Боже мой!
Первый мужчина: - Талант, голос, смелость - всё от Бога!
Второй мужчина: - До боли оголевший "национальный нерв"!
Первый мужчина: - Эпоха!
Второй мужчина: - Мелодии свободы, независимости, демократии!
Первый мужчина: - Почему? Что случилось? Ах, какие жалкие похороны!
Второй мужчина: - Позор! Горе на нашу голову.
Первый мужчина: - (Усмехается) А еще говорят, что мы, грузины любим покойников.
Второй мужчина: - Не вижу знамён!
Первый мужчина: - Жарко и ...
Второй мужчина: - Даже ветерок не дует.
Первый мужчина: - У-у-х!
Второй мужчина: - Какой страшный портрет певца!
Первый мужчина: - М-да-а-а! В конце концов, скажешь ли ты, кого избрали председателем "Антиокупационного Альянса"?
Второй мужчина: - Того, кто нас не устраивает.
Первый мужчина: - Куда идут? В том направлении нет ни кладбища, ни пантеона.
Второй мужчина: - (Обращается к бармену) Два коньяка - по сто! Французского! .... С редькой и эстрагоном!
Первый мужчина: - Помянем! Царство небесное!!
Выпили, отвернулись от улицы.
Второй мужчина: - Переживаешь?
Первый мужчина: - Разумеется! Ким образом этот ублюдок стал председателем?
Второй мужчина: - Ну, знай, я не обрадую мерзавца!
Первый мужчина: - Ещё немного и ...
Второй мужчина: - Свернем подлеца в рог! Дай руку! Так?
Первый мужчина: - Так! Скоро уж Джандиэри споет ему на том свете!
Хихикают.
..............................
Процессия очутилась в саду; обошла расшатавшийся, накрапленный серым, засохшим птичьим пометом теннисный стол; начала двигаться зигзагами в лабиринте огромных, самую малость, в течение десяти лет необрезанных деревьев, остановилась вблизи старого храма; люди впопыхах перекрестились, и их лица тронула улыбка удовлетворения: - вот, мол, наконец-то, и мы отчитались перед Богом и усопшим!
"Скорбящие", уж и, не стыдясь улыбок, направились к площади; здесь, в центре "круга", под жгучими лучами солнца "жарились" полицейские. "Семерка" обошла их и, "утолив жажду" странного отношения к "силовикам", процессия двинулась к главному проспекту.
-----------------------------------------------
Цирюльня.
Перед зеркалом и фарфоровой раковиной, вставленной под вечно шумевший кран, в кресле, обитом протертой коричневой клеёнкой, сидит мужчина; обе щеки обильно намылены, а сероватая простыня на груди запятнана потом.
Опытный мастер уже обрил ему голову, и теперь острое лезвие нацелено к проекционной области щитовидной железы.
Мужчина: - Кого хоронят? (Косо взглянул на улицу).
Цирюльник: - Он не из нашего квартала! (подошел к у широкому стеклу, начал издали разглядывать портрет покойника и рядом с ним вмиг остолбенел клиент с намыленными щеками).
Мужчина: - Ух! Погибли . . . (шлепнул себя ладонью по свежо- выбритой голове, а там, за перегородкой от звука сего чуть сердце не выскочило из груди педикюрши "Дамского Салона").
Цирюльник: - Вы что, почтенный?
Мужчина: - Это разве не Джандиэри?
Цирюльник: - Да, да.... (задумался, почесал затылок, придавив нос к стеклу). Да, уж?..... Я человек маленький! Прикажут, то и сделаю....
Цирюльник: - Вот старый был мастер - дядя Вано. Помните его?
Мужчина: - Ой, ой, какой же позор! Музыканты озвучивают иностранную мелодию! Вот участь человека самоотверженного, певца народного! Не видно ни одного государственного стяга.
Цирюльник: - Уже минуло два месяца, как похоронили Вано.
Мужчина: - На что же смотрят мои глаза проклятые! Нет, не могу поверить.
Цирюльник: - Вано умер, и друзья-парикмахеры украсили поминальное застолье рыбой. Честь и хвала!
Мужчина: - Кто, кто в будущем будет петь "Бей, бей врага"?
Цирюльник: - Вино, скажу Вам, оказалось никудышным. Да и где найдешь сейчас старое, доброе "кахетинское"? Уксус на спирте! - Говорят люди знающие! Я-то, старый дурак, не хочу поверить!
Мужчина: - "Опустился занавес! Послышалось шипение! Началась мистерия!" - так оплакивал поэт Гранели смерть великого тенора Сараджишвили! Боже! А это разве дело?
Цирюльник: - На второй день у меня дрожала рука, и я не смог работать! Вот, что значит пить отраву! Интересно, куда смотрит главный санитарный врач нашего независимого... свободного....
Мужчина: - Не слышу звуков рожка и барабана!
Цирюльник: - Вах, несчастный дядя Вано! Продолжим?
Мужчина: - Помните ли Вы, спетую Джандиэри "Зарю нации"?
Цирюльник: - А мой свах знал стихотворца Сосо Гришашвили. Он был родом из старого тифлисского квартала....
Мужчина: - До каких пор, моя родина? До каких ....
Цирюльник: - Я Вас об этом и спрашиваю! До каких подправить?
Мужчина: - И все-таки, и все-таки главное не потерять надежду, я бы сказал, оптимистичное расположение духа!
Цирюльник: - Не вертите головой! Бритва опасная штука! Может натворить беду, да?
Мужчина: - Джандиэри!
...............
Процессия опять же бодрым шагом двинулась по подъему, начав ход к горе с угла, между продовольственным магазином и типографией; после чего скорбящие продолжили шествие вправо, дорогой, сверху обходившей старые, приткнувшиеся друг к другу тифлисские дома; люди блуждали по извилистым спускам и подъемам; а в одном месте с трудом спустились по ухабистой лестнице, соединяющей две улицы, вышли на широкое, ровное место и достойно продолжили путь.
Не было видно конца этой погребальной церемонии.
Который час?
...........
Балкон, утопленный в зелени листьев платана и акации. На широком бамбуковом кресле сидят девушка и парень. Их стопы на перильце балкона. Жарко. Солнце медленно движется к закату.
Парень: - Один малюсенький рассказ Александра Казбеги всех их, интроспективно-ассоциативных, за пояс заткнет.
Девушка: - Глупо! И всё-таки, почему?
Парень: - Душой и сердцем творил, моя хорошая!
Девушка: - Кто дал тебе право так убежденно судить?
Парень: - Ведь, мы - на балконе, в конце концов. Баста! (Прищурясь) Кого хоронят? Странный мотив!
( Локтями опираются о перила и наблюдают за процессией).
Девушка: - Сглазило, плохая примета!
Парень: - Ах! (Пораженный ужасом потери, взволнованный от неожиданности) Это же Джандиэри?
Девушка: - Разве он умер?
Парень: - Песни демократии, свободы, независимости!
Девушка: - Мало, ничтожно мало людей провожают певца в последний путь!
Парень: - Позор! Жаль, очень жаль!
Девушка: - Войдем в комнату!
Парень: - (Обнял девушку за талию) Не угомонилась ещё?
Девушка: - От отрицательных эмоций страсть увеличивается во сто крат! Ну, кончилось же! Удалились-то, наконец! Ты, что, собираешься за ними следовать?
Парень: - Какой человек!
Девушка: - Глупо и хватит!
Парень: - Разве?
Девушка: - (Чуть стыдливо) Ладно, пошли...
Она, войдя в прохладную комнату, стала почему-то усердно поправляет нижнее белье, что через несколько минут, уж точно, в порыве страсти очутилось бы на полу.
..............
А траурное шествие двигалось наподобие ломаной линии хода шахматного коня. Люди под звуки мелодий Сона Хауера и Тома Роджерса никак не могли отыскать ворота кладбища.
Процессия сперва спустилась по спуску, потом быстро поднялась по наклонной улице.
Здесь, в одно время прохожие хмелели от исходящего из винного завода аромата.
Отсюда же и до кладбища рукой подать.
Да, близко, если, конечно, скорбящие не передумают и не решат посетить музей большевистской. нелегальной типографии, где когда-то молодой Сталин (Сосо Джугашвили) бравировал маузером, пугая, торопя рабочих печатать разные там воззвания к трудовому народу.
....................
Вдали заходящее, летнее, жгучее солнце. Кущей лозы затемненный двор. Окрашенные в зеленый цвет ворота; перед ними стоят две дамы. Одна охлаждает лицо веером, вторая держит в руках большую сумку. Сегодня тетеньки не первой молодости встречаются уж в третий раз и всё-таки не могут насытиться разговором.
Женщина с сумкой: - (Издали заметила траурную процессию и вздрогнула) Боюсь, что сглазили нас, дорогая! Тьфу-тьфу.....
Женщина с веером: - Несчастный!
Женщина с сумкой: - Укроемся во дворе...
Женщина с веером: - Это же Джандиэри!
Женщина с сумкой: - Певец! Гимны свободы, демократии, независимости! Знаешь, когда-то он глядел на меня с интересом! Клянусь внуками моей соседки!
Женщина с веером: - Не говори!
Женщина с сумкой: - Вай, какой дурацкий эскорт провожает певца в последний путь! Идиоты!
Слух женщин улавливает мелодию Глена Милера из кинофильма "Серенада солнечной долины".
Женщина с веером: - Мы, грузины, очень часто скорбь превращаем в шутовство! Разве не так?
Обе исчезли за зелёными воротами.
..................
Который час?
Опять двигаются чинно, с талантом печального восприятия ритуала; Часто тишком смотрят друг на друга; С опущенными лицами считают шаги и с гордо поднятыми головами смотрят на небо. Взгляд меланхоличный, остолбенелый, несомненно, из-за философского созерцания жизни и смерти.
..............
Уж к сумеркам клонится жаркий, длинный, летний день, заходящее солнце посылает косые, жгучие лучи городу и город кажется, в зное, вот-вот, да и расплавится, как пластилиновый слон, поставленный несмышленым ребенком на печку! Да, он действительно похож на зверя с хоботом, кому ничего не стоит в ярости стопой раздавить человека, превратить жертву в отпечатанный на земле глиняный барельеф.
............
До заката солнца оставалось не много, когда шествие двинулось по подъему, мощенному мелким камнем.
..........
Перекресток. Процессия задержала движение автомашин на все четыре стороны.
Черная, блестящая на солнце "представительская". За рулем - усатый водитель, наряженный так, как бы, вот-вот, да и собирается лечь в гроб: - черный костюм, галстук, белая сорочка, темные сандалии; коричневые носки; полноватый; животом упирается в руль; на заднем сидении развалился высокопоставленный чиновник; пиджак повешен на крюк у окна.
Водитель: - Почему?
Высокопоставленный чиновник: - Утопили, но я вынырну там, где и не ждут.
Водитель: - Как всегда, хозяин!
Высокопоставленный чиновник: - Пусть боятся Бога!
Водитель: - Кто посмел?
Высокопоставленный чиновник: - Тот, кто сел за стол, накрытый мною, моими яствами. Нищий!
Водитель: - Ясное дело! И чего он требует от Вас? Результат?
Высокопоставленный чиновник: - Отчет о результатах работы та "проститутка", которую время от времени надо выставить на трибуну, чтобы развлечь народ.
Водитель: - Это вам удается!
Высокопоставленный чиновник: - Выставлю и так заговорю, чтобы никто и не понял, где - начало, и где - конец.
Водитель: - И это вам удается, хозяин! Завтра? Как всегда?
Высокопоставленный чиновник: - Обслужи семью! Ах, это же похороны Джандиэри? Песни демократии, свободы и независимости! Идиоты!
Автомобиль резко двинулся с места, зигзагами нашел проход между стоящими против вектора движения машинами с перегревшими двигателями.
...................
Траурная процессия остановилась перед кладбищем.
Зазвенели колокола.
- Сколько разбитых сердец покоятся здесь, Саимон! - сказал бы Джакомо Дж.
Справа от ворот - мастерская камнетеса. Буйный Ростом - так зовут его, кто из мрамора, базальта, гранита или из простого камня ваяет статуи и это дело совмещает с кузнечными работами; ко всему, он ещё и хороший часовщик; день и ночь борется с камнем и наблюдательного человека стук молотка натолкнет на иной отсчет, иное восприятие времени.
Горько заблуждается тот, кто думает, что за воротами кладбища безмолвная вечность! Может быть, ожидание второго пришествия содержит желание совсем уж по другому осознать течение времени; и поэтому, увлечение Буйного Р. часовыми механизмами глубоко символично; и сие прекрасно осознает мастер, выговариваясь:
- У них (тут Буйный Ростом, несомненно, подразумевает покойников!) талант терпения! И время не что иное, как процесс в тлении исчезновения трупов, возвышения душ! Мы, смертные же стараемся понять только самую простую систему координат. Нельзя созерцать вселенную в пределах "длины-ширины-высоты"! Пространство, господа, уродливо искривлено, как ткань, колыхавшего ветерком национального флага.
Да, философствует.
Шагая в полном унисоне с ритмом стука молотка Буйного Ростома, процессия спокойно прошла вблизи мастерской камнетеса, и гроб качался, как плывущая в искривленном пространстве лодка. С левой стороны - могила известного шапочника. Компания пирует:- шипящий шашлык на мангале, в большом бутиле - вскипевшее от жары вино, внизу - разбросанные теплые арбузы, на газете - помятые инжиры.
Мужчины вином окропили разломанные буханки хлеба, и заметив заметили двинувшуюся в их сторону процессию, подняли граненые стаканы за упокой души народного певца. Присевший у шампуров мастеровой не удержался от слез. Почему? - к раскаленным углям всё еще примешаны малые куски горящего дерева, дым от которых не является столь сладким и приятным, как - дым отечества.
- За упокой души, ребята! - хором грянули до десятка человек.
Дальше видна последняя обитель знаменитого "вора в законе", достопримечательная огромным, черным мраморным крестом и статуями скорбящих херувимов во всех четырех углах могилы; в землю на половину закопана сломанная ваза. А кто бы украл целую? Кто посмел бы? Хотя сказано: - благословен вор у вора крадущий! Ваза всегда полна только белыми гвоздиками! На поверхности мрамора две надписи: " От братвы" и " И на том свете скажешь "слово золотое!"" Бронзовые буквы на лабрадоре! Ну? Ну, какого существовать "на том свете понятиями воровскими"? Справа - последняя обитель врача с памятником тяжелого, изваянного в чугуне стетоскопа! Видно, был он лекарем старого лада, доверяющий больше своему слуху, глазу, рукам, обонянию, чем стрелкам, перьям, иглам разных приборов, дрожью вычерчивающих ломанные и кривые линии; любил беседовать с больными, успокаивал их, ласкал захворавшего: - Как поживайте? - спрашивал; Когда он с ужасом видел посиневшие губы, распухшие ноги обеспокоенного сердечной недостаточностью человека, сидящего день и ночь на койке, ему чудилось огромное поле - переполненное поле наперстянкой гранатового цвета; известно, из листьев этого растения фармацевты готовят зеленоватого цвета порошок - средство для повышения силы сжатия миокарда. Доктор в 50-их годах ХХ века был приобщен к " уголовному делу врачей - космополитов", сослан в Сибирь и, вернувшись к родному очагу, даже эпикриз подписывал со страхом. Ныне же, терапевта сам "Великий Целитель" призвал к себе.
Процессия приблизилась к вырытой могиле.
Вот, глиняного цвета земляной бугорок, на котором стоит опершись обеими руками на лопату могильщик: - высокий, здоровенный, с загорелым лицом; через плечо перекинут маток грязной, потертой веревки толщиной в запястье; одет в новенький костюм; блестящая, вороньего цвета, безусловно, крашенная сорочка застегнута на все пуговицы; на голове черная кепка; мужчину украшают коротко подстриженная седая борода, рельефные черты лица и, право, ремеслом клейменный грустный взгляд. Мощный прикус и богатырская сила Виктора Гюго! Зовут его Фиделио! Он одновременно является и смотрителем старого кладбища; утверждает, что яма должна быть прямоугольной, как на дне, так и на земной поверхности; уверяет всех, что чувствует лопату, как продолжение собственной руки ,и клянется, что глыбами грубо никогда не засыпает крышку гроба.
Творец - почвовед и геометр!
Фиделио порядочный мужчина!
Он живет вблизи кладбища, и чтобы не говорили, имеет, ровно, трёх жен. Старшая - ровесница мужа - лет пятьдесяти - бездетная, толстозадая, полногрудая, низкорослая женщина, с тщательно причесанными черными волосами, завязанными на макушке бантом; прекрасная хозяйка, но привыкла и любит преподнесённые близкими покойных "хлеб-соль" с поминок; сладострастная до изнеможения своего супруга на ложе любви; оказывается, жизнь вблизи кладбища нивелируется именно таким образом; оправдывается перед мужем из-за плотоядия и, действительно, когда мужчина ложится в постель к другой жене, она тайно прикладывает руку к спиртному, подавляя всякую внезапность трезвости. Зовут её Гуларис! Вторая "вторая половина" Фиделио стройная блондинка! Высокая - у нее белая, как миткаль, кожа, холодный взгляд, узкие бедра, маленькие, плотные, упрямо вздернутые вверх груди с длинными сосками и, возбуждающие страсть, толстые губы, чудесным образом подаренные женщине, как бы, невидимым художником в виде дорогого украшения; скупа на слово и читает одну и туже, обтянутую газетой книгу.
Фиделио дразнят эти странности, пламенем страсти он же старается покорить жену, способом древним проникнуть в её духовную жизнь. Напрасно! "Вторую" зовут Зейнаб и подобно "старшей" она тоже бездетна.
А вот, молодую супругу могильщик привез год тому назад, бог знает, откуда! Айшэ покорная, красивая, и, будет скоро воля Господня, мужа непременно осчастливит.
- Забеременеет, как же иначе? - часто повторяет про себя Фиделио и в делах амурных больше внимания уделяет ей, хотя пылает страстью к Зейнаб, но он уверен, что хитрости обольщения мужчин лучше всех знает, конечно, Гуларис.
Наставник церкви кладбища, отец Теоген, ясное дело, осуждает многоженство и Фиделио со своими супругами не пускает в храм; кроме этого, растерянный богослужитель не может определить религиозную принадлежность могильщика; удивляется, когда тот, ударяя себя кулаками в грудь, клянется, что он, уж точно, истинно православный.
Фиделио стремится к Богу, креститься, приветствует священника, целуя ему руку, праздники празднует, держит пост; если не многоженство, он был бы примерным прихожанином, уверен отец Теоген, оставляя себе надежду на исправление грешника, во что бы ни стало, посредством моногамии!
Какую из них выгнать? - Лёт слезы почвовед-геометр и чуть ли не с плачем обьясняется со священником. И вправду, с кем расстаться? Если оставить одну, остальные две, точно, пропадут!
Порядочный гражданин Фиделио, порядочный, хотя его происхождение и национальность, скажем так, не определены, но главное уж в том, что он любит своих женщин, не изменяет им!
Могильщик - старый "постоялец" прозы!
А художники, почему-то, не балуют людей этого ремесла и трудно вспомнить где, на каком холсте изобразили великие живописцы землекопов прямоугольных ям.
И вот, на бугорке цвета глины стоит мужик в кепке, обеими руками опирается на лопату, осматривает народ, пришедший на похороны Джандиэри, и может быть, ждет своего портретиста?
Появился батюшка; даже не взглянул в сторону Фиделио, помянув певца, обратился к обществу с назидательной проповедью:
- Помните, православные, следующее: хотя вино поначалу и кажется напитком прекрасным и безобидным, но бесы любят ловить дураков на эту приманку - часто один стакан лишает нас бдительности, осторожности и дьявол уже готовит сеть греха! Господь прямо говорит в Святом Писании, что пьяницы не спасутся . . . .
.......................
На похоронах глашатая свободы, демократии и независимости герой нашего рассказа оказался совершенно случайно!
Художник неожиданно приметил достойную кисти Леонардо девушку в числе провожающих певца в последний путь и последовал за процессией; шел долго, и сейчас ровно три шага отделяли его от красавицы, опустившей голову, опечаленной смертью Джандиэри. Вдруг молодого человека озарила мысль о том, что именно чистосердечная печаль освещала лицо девушки совершенно иным обаянием, створяла из типичных для южанки черт лица полное очарование.
Отец Теоген говорит:
- У кого сердце чисто, тот всех людей почитает чистыми, а у кого сердце осквернено страстями, тот никого не почитает чистым, но думает, что все ему подобны.....
За это время украдкой глядевший за девушкой художник сам же оказался, так сказать, предметом её внимательного взгляда и, осмелевший от этого, живописец двинулся вперед, кивнув головой, улыбкой посмел поприветствовать незнакомку.
Тут же лицо Фиделио в иронии и засияло: - "Знает, знает могильщик....." - Неспроста когда-то уличал коварство измены великий поэт! Да, тот, благословенный, Галактион, автор стихотворения "Могильщик"!
Мужчина сделал ещё один шаг, еще один и ... плечи их коснулись!
В это время батюшка Теоген насыщал духом ладана пространство внутри дугой стоящих и скорбящих горожан; он крутился вокруг тела певца до того, пока, помилуйте, не заревел осёл Буйного Ростома.
Скульптор и часовщик этим домашним животным возил камни на кладбище.
Осёл верный трудяга и, кстати, чересчур сообразителен: - говорят, почувствовав близость кончины, он уходит от хозяина, в одиночестве закрывает глаза, а сведущие люди также и утверждают, что сие животное стыдится смерти.
Гроб осторожно опустили в могилу; ухватились за лопаты; как ватные хлопья сыпется полегчавшая от засухи земля и прямоугольная могила заполняется...
Жарко, но в этот вечер, безусловно, дождь освежит раскаленные крыши города и шум, может быть, и гогот застолья поминок заглушит гул хлесткого ливня.
Пока же, насыпь украсили цветами.
Циничная интерпретация закона Архимеда гласит, что на погребенного никакая сила, между тем, и выталкивающая, не действует.
По обычаю, близкие друзья покойника передали могильщику тяжелую, плетеную корзину и тут, смотрите же: - вино "Аладастури", лобио - фасоль варённая, добротно приправленная грецкими орехами, пряностями, красным перцем, зелень, овечий сыр-гуда, не говоря уже о колио - мёдом ослащеных, варенных пшеничных зёрнах и, наконец, плове с изюмом!
Между художником и девушкой, чёрт его знает, откуда, вынырнул мужчина с чёрной повязкой, шепотом пригласил обоих на поминки; они же вежливо отказались, однако любезность, может быть, близкого друга или соседа певца облегчило их общение.
- Удивительно стремление людей к застолью! - сказал он, когда почти все отвернулись от могилы и двинулись к автобусу, стоявшему у ворот кладбища.
- Меня зовут Анни! А Вас? Ой, Вы же поразительно похожи на великого живописца Саама Квелидзе! - девушка вмиг именно этим объяснила причину сего доверия и протянула руку незнакомцу.
- Гм, говорят..., говорят! Я? Похож? - он в тёплой ладони зажал слегка дрожащие пальцы красавицы и пробормотал что-то непонятное. За фонетической абракадаброй последовало несколько слов, как увещание: -Скажу и то, что весёлое застолье начинается гораздо скромнее, чем поминальная трапеза, где (боже, какая жалость!) люди набрасываются на еду, как - голодные волки.
Они осторожными шагами вышли на широкую тропинку. Внезапно стемнело, тьма целиком прикрыла вечернюю зарю; над городом появилась огромная, черная туча; грянул гром; мелькнула на небе молния, и мгновенный ливень зашумел на надгробных плитах.
Потоп, да и только!
Девушка достала из сумки зонт, открыла его, пригласила молодого человека под "крыло", и когда они встали друг против друга, наивно, без стеснения прошептала: - Ах, точно великий Квелидзе! Страшно даже..... Господи, как Вы похожи .....
Промокли: ветер волнами воды обливал их и неожиданно, толчком невидимой руки оба направились туда, где, уж точно, не любил бывать художник; Шли с трудом, ноги скользили по намокшей, грязной тропинке; она одной рукой цеплялась за локоть мужчины и, тем самым, сохраняла равновесие. Наконец, остановились на могиле, покрытой украшенным разноцветными витражами большим куполом, опиравшимся на высокие мраморные столбы.
На земле - отлитая в бронзе палитра со своими кистями и факсимиле - "Саам Квелидзе".
- Где мы? Это же... Это же последнее пристанище великого... - вымолвила несколько слов девушка,- Странное совпадение! - Испуганная Анни попятилась назад, спиной столкнулась об мраморный столб. - Уйдем отсюда!