Аннотация: "Шутки с дьяволом всегда боком выходят..." (c) Billy's Band
Припортовые трущобы: низкорослые кирпичные уродцы жмутся друг к другу, разбитые фонари, ржавые пожарные лестницы - ни людей, ни машин, только крысы копошатся в мусоре. Мерзость запустения.
Краем уха я услышал рокот. Еле уловимый он сливался с ветром, заблудившимся в трущобах. Рёв нарастал с каждым мгновением, пока гробовую тишину не разорвало в клочья. Источник грохота не заставил себя долго ждать: в сотне футов от меня в поворот еле вписался Роллс-Ройс Фантом. Машина не вышла полностью из заноса, и её мотало из стороны в сторону. Но шофер не собирался тормозить, красное от адреналина лицо жаждало только одного - скорости. Я с ужасом осознал, что он мчится прямо на меня. Хотя Фантом занимал две трети дороги, мы могли легко разминуться, если бы водитель захотел. Я буквально чувствовал его животный азарт, проснувшееся желание загнать беззащитную жертву. Ноги уже сами несли меня прочь, но Фантом быстро восстановил потерянную на повороте скорость. Спрятаться некуда: ни подворотни, ни переулка; на бегу провалы окон складывались в щербатые оскалы, будто кирпичным уродцам нравилось происходящее.
И они своё получили. Удар. Мир погас, тут же зажегся тысячей огней, и снова погас, все чувства окутала багряно-чёрная пелена. Сквозь неё пробился визг тормозов и шин, звук открывающейся двери и глухой стук каблуков. Щеки коснулось мягкое дыхание, приторный запах духов пощекотал ноздри. Гардения, лениво пронеслось в голове. Веки весили как чугунные гири, но мне удалось приподнять их. Вечернее солнце и кровавый туман превратили лицо женщины в размытое пятно. Она что-то шептала, но слова рассыпались на бессвязные звуки. Мозг ворошил осколки памяти, пытаясь дать ответ на вопрос "где я её уже встречал?", но разгадка ускользнула вместе с последними силами. Веки сомкнулись, и сознание растворилось в пустоте забытья.
Болезненно-мертвая луна украдкой выглядывает из-под рваных облаков. От её света проплывающие мимо тучи становятся только чернее. А вокруг мёртвый сад. Сгорбленные деревья держат на своих скрюченных пальцах огромных воронов, будто охотники ловчих птиц. Нестройное карканье прекращается, как только я подхожу ближе. Падальщики, все как один, поворачивают головы. В обсидиановых глазах отражаются блики лунного света. А может быть голод?
За чёрной узловатой стеной виднеется белесое пятно. Пытаюсь приблизиться, но мертвые деревья мешают мне: цепляются за одежду ветвями, царапают руки и лицо, пытаются выколоть глаза. В ярости вырываю подвернувшийся сук и начинаю лупить по тянущимся ко мне корягам. Но вскоре понимаю, что стою уже внутри круга из деревьев и молочу веткой воздух. Воронье не двигается, только наблюдает. И смеется. Я понимаю по их взгляду, что они разрываются от хохота. "Кар! Умор-р-ра! Кар-р!", - раздаются в голове рваные вопли.
- Отправляйтесь к дьяволу! - я бросаю в них ветку, но та бессильно шлёпается в шаге от воронья. В блестящих глазах пляшут новые огоньки смеха.
Сплевываю на землю и оборачиваюсь, светлым пятном оказалось странное дерево: кора слезла, белесый ствол мягко рассеивает серебряный свет, голые узловатые ветви, только на одной каким-то чудом держатся два листочка. Сочные, зелёные, они кажутся ненастоящими в черно-белом царстве запустения. Внезапно налетевший ветер срывает один из листов. Тут же хлопанье сотен крыльев ударяет по ушам: падальщики срываются с насиженных мест и летят на меня. Я пытаюсь закрыть лицо руками, но поздно...
Это не воронье, а стылый октябрьский ветер. Загнанный в лабиринт узких улочек он бессильно выл и разбрасывал мусор, пытаясь выскочить из ловушки. Но тщетно. Всё, что ему оставалось - срывать злобу, впиваясь когтями в моё лицо.
Собачья погода.
Под стать городу и моей работе - я копаюсь в грязном белье и выставляю его на всеобщее обозрение. Но в нынешние времена нужно ценить любой заработок. Тем более законный. Две недели назад на пороге конторы "Бэйли и партнеры" появилась миниатюрная девушка. Как узнал позже, ей было двадцать шесть. Салатовая шляпка колокольчиком надвинута ниже бровей, из-под полей виднелись только пшеничные кудри и кончик носа.
- Мистер Бэйли к вашим услугам, - я поклонился и поцеловал руку.
- Миссис Глория Вордстворт, - она слегка кивнула и повернулась, позволяя снять с себя двубортный макинтош. Под ним скрывалось зеленое твидовое платье. Её духи были таким же серыми и незаметными, как и сама девушка.
Мы прошли внутрь, я подал даме стул. Села она c краю. И сжалась, будто стены и потолок вот-вот её раздавят.
- По какому поводу вы пришли, миссис Вордсворт?
Миссис Вордсворт голову не подняла и продолжила внимательно изучать то ли свои туфли, то ли паркетную доску. О том, что передо мной живой человек, а не восковая фигура, напоминали только изящные руки в чёрных кожаных перчатках - девушка теребила маленькую плоскую сумочку. Она долго собиралась с духом, а когда заговорила, постоянно морщила лицо, будто каждое слово ножом вгрызалось в горло.
- Мой муж мне изменяет.
- Я сожалею. Но почему вы решили, что мистер Вордсворт... увлекся кем-то?
Первый раз за разговор она подняла на меня голову так, что я увидел её заплаканные светло-голубые глаза.
- Жене лучше знать, мистер Бэйли.
- Позвольте спросить: вы любите своего мужа?
Вопрос ошарашил её, девушка несколько раз моргнула.
- Разумеется.
- Тогда ступайте домой и забудьте обо всем. Я уверен, что он тоже вас любит. Иногда лучше не знать... Как говорят, не будите спящую собаку.
Никто и никогда не уходил домой, удовлетворенный лишь зыбкими надеждами.
Её муж - Хэмиш Вордсворт Третий, финансист, последние пару месяцев почти не появлялся дома под предлогом командировок, поздних совещаний и тому подобной чепухи. Так и было на самом деле. Но не сегодня. Под видом деловой поездки он собирался отправиться в трехдневный круиз по Заливу на пароме "Бриллиант".
Я дополз до фонарного столба и, цепляясь за него, поднялся. Далеко не сразу дрожь в коленях и головокружение унялись настолько, что я смог стоять сам. Всё, что напоминало о случившемся: чёрные следы шин, уводящие вглубь трущоб. Через десяток шагов они обрывались, но я готов был поклясться, что Роллс-Ройс повёз леди Гардению к пирсу - на "Бриллиант". На разбитых наручных часах стрелки застыли без четверти шесть, но ночь уже успела поглотить остатки заката - не меньше двух часов я отдыхал на сыром асфальте. Но шансы успеть до отплытия еще оставались. После случившегося я, конечно, имел право взять отгул и отправиться восвояси, но багровый Фантом не выходил из головы. Если кто-то хотел привлечь внимание, то он справился на отлично.
Горбатые дома больше не ухмылялись, теперь они угрюмо провожали меня, раздосадованные тем, что я остался жив. Несмотря на все попытки запутать меня, запереть навсегда в своём чреве, спустя полчаса каменные джунгли закончились. Я будто вырвался из зачарованного злой колдуньей леса на залитую солнцем опушку. Даже ветер успокоился: он больше не кусал и не рвал мой плащ, а только вился вокруг, тихо скуля.
Всю набережную перед пирсом занимали суетящиеся люди и два-три десятка автомобилей от малютки Лиззи до огромного лимузина, один двигатель которых больше модели Т. И, конечно же, "Бриллиант": сошедший с гравюр времен гражданской войны пятидесятиметровый четырехпалубный пароход с гребным колесом за кормой. Каждый его иллюминатор разгонял тьму чистым белым светом, заставляя воду вокруг парома искриться. Густой бас гудка вежливо, но твердо попросил пассажиров поторопиться с посадкой.
Немного прихрамывая, я подбежал к парковке: долго искать нужный мне автомобиль не пришлось - багровый Фантом выделялся на фоне остальных, как лев среди шакалов. Водитель спал на переднем сиденье, уткнувшись головой в руль. Я пригнулся и из кобуры на голени достал револьвер, взвел курок. Шофер не шелохнулся и когда я открыл дверь со стороны пассажира. Он был мертв. Кожаная обивка на потолке и сиденье залиты кровью, алые капли стекали по рулю на коврик - бедолага пустил себе пулю в рот, чёрный браунинг валялся рядом с рычагом переключения передач. На лице у него я заметил мокрый след. Провел пальцем - слезы. Уж не из-за случившегося ли он плакал? Я вспомнил горящие животным огнем глаза - нет, вряд ли. В груди похолодело. Я знал, что буду жалеть, но что-то неумолимо манило меня на паром.
На судне царили образцовый порядок и чистота: палубы были отдраены, поручни и медные ручки блестели, как будто их только изготовили, стюарды и официанты вежливо улыбались и покорно сносили капризы пассажиров. Большую часть юта занимал ресторанчик под открытым небом: десяток-другой столиков, кухня, бар и небольшая танцплощадка со сценой. Половина столиков пустовала - мерзлый ветер распугал многих. Но, то и дело, мимо проносился официант с подносом заставленным шампанским или чем-нибудь покрепче - судно удалилось достаточно от берега и бутлегеры больше не скрывали целей морской прогулки. На подмостках молодая негритянка густым грудным голосом пела о несчастной любви и смерти. Все слушали как завороженные, несколько дам даже осторожно прикладывали платки к глазам. Раздались дружные аплодисменты.
Не хлопал, наверное, один только Хэмиш Вордсворт третий. Он стоял в пяти шагах от меня, правой рукой держал стакан с виски, а левой обнимал брюнетку в черном бархатном платье с глубоким вырезом. Они ворковали о чем-то, смеялись и время от времени целовались. Поручение миссис Вордсворт практически выполнено, но радости я не испытывал. Мысли занимала авария, леди Гардения и её мертвый водитель. Я отвернулся буквально на мгновение, чтобы взять с подноса бокал с мартини, как тут же раздался хлопок.
- Мерзавец! - рядом с Хэмишем и его любовницей появилась светловолосая фурия в алом платье. Правая щека финансиста горела. - Негодяй! - еще одна звонкая пощечина.
Мистер Вордсворт явно не ожидал подобного поворота событий: его лицо сначала побелело, а затем начало пунцоветь от нарастающего гнева.
- И ты! Ты! Лучшая подруга! Ха! - жгучая брюнетка получила свою порцию пощечин.
Я сделал глоток и поставил полупустой бокал на планширь.
Дамы визжа сцепились друг с другом, несмотря на попытки Хэмиша их разнять. Одной рукой он сдерживал фурию, другой - любовницу. После еще нескольких ударов Вордсворт совсем побагровел - точка кипения оказалась достигнута. Похожие на маски лица посетителей изображали что угодно: от праведного гнева до испуга, но выражение глаз было у всех одинаковым. И я видел сегодня такой взгляд у водителя Фантома... и воронья в лесу. С горящими глазами они стояли и смотрели, гадая: а что же будет дальше? сколько швов наложат бедняжке, когда мужчина не выдержит? А на меловом лице блондинки ярость уступала место страху и боли: Хэмиш крепко сжал кисти фурии, выпустил любовницу и занёс кулак, чтобы вернуть долг с процентами.
Я схватил его сзади за шею и изо всех сил нажал пальцами ниже ушей. Он взвизгнул, начал брыкаться, но рухнул на пол, получив удар по коленному суставу.
- Не горячись, - шипел я на ухо, надавливая всё сильнее, - успокоишься и сможешь валить на все четыре стороны.
Видимо, такой вариант его полностью устраивал: финансист перестал извиваться, и я разжал пальцы. Под всеобщие смешки Хэмиш выбежал из ресторана, ежесекундно оборачиваясь и крича, что еще отомстит. Его любовница легкой трусцой последовала за ним.
Наконец, я посмотрел на блондинку и против воли остолбенел - белокурой фурией оказалась Глория Вордсворд. Узнать в светской львице ту серую мышку было трудно, если не сказать невозможно. И дело даже не в том, что зеленый твид совсем не похож на алый атлас, а прорезиненный макинтош на манто из кролика. Твердый взгляд, горделивая осанка - что-то изменилось внутри, она даже сменила парфюм на более сильный с ярко выраженным ароматом тропических цветов.
Глория тоже узнала меня, но лишь слегка кивнула. На предложение объяснить, что здесь происходит, прошептала: "потом", и зашагала прочь. Она крепко сжимала сумочку, чтобы скрыть дрожание рук - злость, гнев и страх схлынули, а вместе с ними ушли и силы. Через несколько трапов и переборок, миссис Вордсворт позволила себе упасть в обморок.
Я отнес Глорию к себе. Моя каюта находилась глубоко в чреве парохода, рядом с машинным отделением. Несмотря на постоянный рокот паровых двигателей, девушка не приходила в себя. Я достал из внутреннего кармана жилетки фляжку с виски, сделал глоток, а затем налил в колпачок. Приподняв голову Глории, осторожно влил содержимое ей в рот. Миссис Вордсворт закашлялась и пришла в себя.
- Скажите только, а зачем был нужен я? Вы и сами справились прекрасно.
- Я не следила за Вами. Поверьте, это чистая случайность.
- Да неужели, - я поднял одну бровь в притворном удивлении.
- Я пришла сюда по приглашению этой лживой... суки... - произнеся ругательство, она на мгновение смутилась, - сказала, что прогулка по заливу поможет мне развеяться.
Что-то не сходилось. Глория и сама это почувствовала.
- Но почему же она тогда была на этом пароме с Хэмишем? - вполголоса продолжила девушка.
Дверь в каюту с грохотом распахнулась, внутрь ворвался мистер Вордсворт. Не давая опомниться, он ударил меня по челюсти рукоятью револьвера.
- К стене! - заорал всклокоченный финансист.
В глазах Хэмиша только безумная ярость - уязвленная гордость выписывала счета за всё сегодняшнее веселье, предоплата сто процентов. Большим пальцем я вытер струйку крови, стекавшую из угла разбитых губ.
- Не горячись, - произнес я, вставая рядом с Глорией у стены и подняв руки.
- Заткнись! - хук слева выбил еще парочку зубов. - Кто тебе позволил открывать свой поганый рот?!
Казалось, еще чуть-чуть - и ненависть, парящая в воздухе, станет осязаемой.
- А теперь встали на колени и просите прощения. И молите бога, чтобы я вам поверил.
Я скосил взгляд вправо: Глория побледнела, но не кричала, не истерила и самое главное - не боялась. Медленно девушка опустилась на колени вместе со мной, уставив взгляд в пол. Умница. Только я так подумал, как она встала, посмотрела в глаза мужу, и бросила: "стреляй". Губы Хэмиша расползлись в дьявольской гримасе, чтобы взвести курок ему понадобилась доля секунды. Но этого мгновения мне хватило, чтобы вскочить и броситься на него.
К сожалению, этого же мгновения оказалось не достаточно, чтобы отбросить в сторону револьвер. Пуля прогрызла себе дорогу сквозь живот; хватая ртом воздух, я рухнул к ногам Хэмиша. Еще два выстрела, короткий вскрик, и Глория сползает по стене, прикрывая еле различимые на алом платье кровавые пятна. Она была еще жива, когда наш убийца медленно сделал пару шагов, приставил ствол револьвера ей ко лбу и нажал на спусковой крючок. А я мог только глотать слёзы и душить в груди плач. Красные звёзды заплясали перед глазами - ударом ботинка в живот Хэмиш перевернул меня на спину. Наши взгляды столкнулись.
- Неужели не страшно? - несколько озадаченно выронил он, разжимая вороненым дулом мои стиснутые зубы.
Гром пятого выстрела, как и предыдущих, затерялся в рокоте машинного отделения.
В этот раз ни луны, ни солнца, только свинцовые сумерки. Тучи нависали над головой, и казалось, что они вот-вот обрушатся на землю ливнем и градом, но с небес падали только редкие капли. Я брел среди разрушенных статуй: круглые постаменты вросли в землю и накренились, время и ветер стесали с фигур все детали так, что они стали похожи на соляные столбы. Но я узнал каждого: Томас, отец Чарльз, толстый Джон... Всё вокруг лишь морок - это не мои старые друзья и враги, а просто дьявольская шутка воображения, но слёзы сами текли из глаз, смешиваясь с дождём.
Элейн.
Только её статую пощадило разрушение - она стояла с младенцем на руках как живая, казалось, что стоит только моргнуть и исчезнет мертвенная белизна мрамора и заиграет румянец на щеках. Неведомый скульптор не упустил ни одной детали: каждая морщинка в уголках глаз, каждая прядка принадлежала ей. И улыбка. Наверное, я женился на ней из-за улыбки - доброй и одновременно печальной, будто ей известны все горести мира, но при этом она знает, как уберечь тебя от них. Так когда-то улыбалась мне мать.
Я рухнул на колени и обнял статую за ноги. От прикосновения мрамор начал трескаться, я отдернул руки, но было поздно: через минуту из горки серой пыли выглядывало только лицо Элейн. И она больше не улыбалась. На коленях, с прахом в ладонях, оборачивался к каждому и просил прощения. Но все молчали и только следили пустыми впадинами на месте глаз. "Прости" не изменит для них ничего.
Жизнь вернулась вместе с болью, расправила легкие, заставила снова биться сердце. Оно трепыхалось птицей, мечущейся по клетке. В такие моменты всегда кажется, что сейчас ты умрешь снова, но страх всегда проходит и пульс замедляется. Кряхтя я приподнялся на локте и чуть было не рухнул опять: Глория исчезла, остались только багровые пятна на полу и стене, а на забрызганной кровью койке с револьвером у виска лежал Хэмиш. В его глазах застыло крайнее удивление, будто он не понимал, как здесь оказался и зачем. Я обыскал тело финансиста, и в кармане пиджака нашел мятый клочок бумаги. Буквы были похожи на хоровод пьяниц, но мне удалось прочитать последнюю строчку: "Меня околдовали. Это всё она". Почему-то вспомнился Фантом, обезумевший водитель и леди Гардения. У меня когда-то была знакомая, которой нравились кровавые фантасмагории, наподобие сегодняшней. К тому же, она очень любила гардении...
Я достал кольт и проверил, все ли патроны на месте. Все. Уже выбегая из каюты, обратил внимание на своё отражение: всклокоченные волосы, рубашка и жилетка в бурых пятнах, бешеный взгляд и пистолет в руке. Хорошо, что не на свидание собрался.
Больше всего на свете хотелось, чтобы происходящее обернулось ночным кошмаром. Да даже оказаться в обитой войлоком комнате в смирительной рубашке, было бы желаннее, чем встретить её снова. Но надежда улетучивалась с каждой секундой. Через несколько коридоров, перед одним из "перекрестков" тусклые фонари, словно сговорившись, погасли. Я достал из кармана зажигалку из гильзы, но прежде безотказный трофей лишь бесполезно клацал и сыпал искрами. Брести пришлось на ощупь: на правой стене должен был быть поворот, ведущий на верхнюю палубу, но он исчез. Я схватился за левую стену, такой же монолитный кусок стали на десяток шагов в обе стороны.
Тихо. Только иногда стонут переборки, да где-то далеко гудит преисподняя машинного отделения. Раздалось резкое клацанье - ртутная лампа загорелась прямо над дверью в конце коридора и призывно подмигивала, приглашая войти. Я побежал назад и не останавливался, пока не оказался в кромешной темноте. Но скоро забрезжил свет, и я опять вышел к той же самой двери. Дверь медленно отворилась.
Внутри кинозал человек на пятьдесят, в центре которого стоял портативный проектор. Кино уже шло вовсю, зрители сидели, затаив дыхание. Билетёр на входе вежливо поклонился и безропотно пропустил меня, казалось, он совсем не обратил внимания ни на кровь, ни на оружие. Когда я взглянул на экран, револьвер чуть не выпал из руки и свободно повис на указательном пальце. Проектор показывал не кино. Он показывал мою жизнь.
Стоящая на холме ива содрогалась от рыданий. Слёзы ручьями лились по её тонким ветвям, срывались с листьев, падая мне на лицо. Мне, Джереми Оливеру Нэвиллу, третьему барону Уилберфорсу. Я лежал, привалившись к дереву, истекая кровью, и проклинал всё и вся: жену, её любовника Томаса, моего секунданта Толстого Джона. Он убежал за помощью, но мне не нужен был врач - я умирал и знал это: черная кровь толчками вырывалась из раны в животе.
Обрывки сознания уплывали вниз по течению реки беспамятства, я собирался закрыть глаза, чтобы не открывать их больше, но по холму, кряхтя, взобрался Толстый Джон. И не один. Он привел с собой девушку, лицо которой скрывал глубокий капюшон. Из последних сил я вопрошающе посмотрел на секунданта.
- Не смотрите так! Я встретил эту милую девушку по пути в Пламберли, она сказала, что непременно вылечит вас.
Ты дурак, - сказал за меня взгляд.
- Неправда, сэр. Вот увидите, она справится!
Девушка присела рядом, взяла мою руку, руку Джона и крепко сжала их вместе.
Еще один вопросительный взгляд, но уже обращенный к целительнице.
- Вы же хотите жить, мастер Нэвилл? - произнес мелодичный голос.
Она сняла капюшон, освободив непослушную копну рыжих волос, веселые глаза цвета свежих листьев посмотрели на меня. Ведьма? Я не верил в деревенские суеверия. На кивок уже не было сил, но девушка и так всё поняла.
- Знаете, Джереми, - весело начал Джон, - моя жена, как пить дать, назвала бы прелестную мисс ведьмой.
- И была бы права.
Неяркая вспышка, и предсмертный крик разнесся по холмам. Я смотрел на белое лицо Толстого Джона и ничего не понимал.
- А зачем тебе что-то понимать? - алые губы прижались к моим. - Толстяк мертв, а ты нет. И если ты согласишься со мной поиграть, я научу тебя этому простому фокусу. Столько жизней, сколько хочешь. Трать, как пожелаешь.
- А правила?
- А в чем же будет тогда интерес? - она лукаво улыбнулась.
Зеленые глаза засасывали меня, как болото, и я понял, что не смогу отказаться от её предложения.
Её звали Элизабет. Мы полюбили друг друга. Как мне тогда казалось. Теперь-то я понимаю, что то была не любовь, а только похоть и страсть. Когда любишь, хочется что-то делать во имя любви. Хочется жертвовать собой. А я никого не любил. Через полгода оргий она научила меня высасывать из людей жизнь, стоило только захотеть и прикоснуться ладонью к жертве. Мы упивались силой и бессмертием, а место в парламенте защищало от недоброжелателей и пересудов лучше банды головорезов. Хотя не скрою, бывали и они в моем услужении.
Беспристрастный проектор ничего не упускал.
Элейн валялась у меня в ногах и просила прощения. Худая и оборванная, платье в заплатах. Она умоляла пощадить её с Томасом и не отправлять в долговую яму. Она показывала якобы моего сына, с якобы моим носом, волосами и ртом, просила подумать хотя бы о нем. Но я лишь смеялся и приказал убираться с глаз долой, пообещав в следующий раз спустить псов. Не выдержав унижений, она бросилась на меня, оглушила вазой и убила. Как она тогда думала. По совету Элизабет, уже на следующий день я выследил Элейн и забрал её жизнь, Томаса и маленького ублюдка.
По возвращении замок встретил меня пустотой: ни слуг, ни гостей, ни Элизабет. Словно моровое поветрие унесло их. На письменном столе в кабинете лежало пахнущее гарденией письмо; восковой печати не было, вместо неё красовался ярко-алый отпечаток губ. Две коротких строчки: "Было очень весело, но я больше не желаю находиться рядом с убийцей жены и своего ребенка. Целую, твоя Элизабет. Постскриптум: не забывай про игру".
Слёзы, не переставая, катились по лицу, я подбежал к проектору, вырвал бобину, начал топтать её. Но кино продолжало идти, как ни в чем не бывало. Только сейчас я заметил, что зрители, зачарованные зрелищем, кричали от восторга, смеялись, словно это была новая картина Чаплина или Китона, и не обращали никакого внимания на ревущего человечка, раздавленного собственной беспомощностью.
- Какого дьявола тебе нужно, ведьма?! - в исступлении завопил я.
Проектор остановился. Замерли и зрители, как безжизненные куклы, у которых кончился завод. Зал окутала кладбищенская тишина.
- Ты разве не рад снова встретится со мной, Джереми? - я не слышал голоса, слова отпечатывались у меня в голове. - Сколько же лет прошло? Двести пятьдесят? или шестьдесят?..
Готов поспорить на что угодно - она улыбалась. Нет, ухмылялась, даже скалилась. Я вытер остатки слез.
- О, ты не представляешь насколько я рад, - скрежеща зубами, выдавил я. - Выходи и почувствуешь всю мою радость.
- Какой грубый. Знаешь, не каждый получает бессмертие практически даром.
- Даром?! Ты разрушила всё! ВСЁ!
- Нет, дорогой. Ты сам всё разрушил, ты и только ты. Я лишь стояла рядом, наблюдала... и получала удовольствие. Ну хорошо, хорошо, еще подсказывала дорогу. Но убил-то всех ТЫ. И наш дорогой Хэмиш тоже всё сделал сам,никто его не околдовывал.
- Твои подсказки стоят очень многого. Я очень рад, что мои жизни закончились, и можешь не сомневаться - эта станет последней. Одна мысль о том, что больше не увижу тебя, поможет мне пройти с улыбкой все круги ада, - я не смог сдержать кривую ухмылку.
- Нет, мой дорогой Джереми. Нет. Игра еще не закончилась и будет продолжаться дальше. Да и шанс победить у тебя всё еще есть. Выиграешь - награда твоя.
- Да не нужно мне твоё бессмертие! Можешь забирать его и катиться к чертям!
- А разве кто-то говорил, что награда - бессмертие?
Люди-манекены встали со своих мест и повернулись ко мне, внимательно следя своими эбонитовыми глазами. Пока они не шевелились, но долго так продолжаться не могло. Я заметил, что до сих пор сжимаю в руке револьвер. Элизабет уже не выпустит меня, а сопротивляться означает только сильнее запутываться в её паутине. Мысль о самоубийстве обожгла: моя смерть только на руку ведьме, но по крайней мере я сам выберу, как умереть. Быстрее, пока они не сдвинулись с места. Вороненый ствол уже смотрит в висок...
Осечка.
Куча тел прижала меня к полу, не давая пошевелиться. В голове раздался раскатистый смех.
- Ай-ай-ай, дорогой. Неужели ты думаешь, что я дала бы тебе покончить с собой?
Манекены слезли, но теперь крепко держали меня по рукам и ногам.
-Ты думал, что так просто сможешь сбежать? Не в моих правилах упускать такую возможность повеселиться. А хочешь, мы снова будем вместе? Убей их, я хочу видеть настоящего Джереми Оливера Нэвилла, третьего барона Уилберфорса!
Живые манекены кричали и улюлюкали, нечеловеческие гримасы изуродовали их, а затем они начали избивать меня.
- Давай же!
Правой ладонью я нащупал на полу револьвер. Три выстрела. Люди-манекены, вереща от боли, отпрыгивают в стороны, сбивают других и валятся на пол, как костяшки домино. Я вскочил. Не знаю, откуда взялись силы, но мне удалось растолкать кукол и вырваться из кольца. Но уже у самого выхода из зала в бедро вонзилась пуля. Я споткнулся и налетел прямо на дверь, распахнув её. Две самых ретивых марионетки почти успели добежать до выхода, но рухнули от острого отравления свинцом. Поднявшись на одно колено, я навалился всем телом на дверь и закрыл её. Оставалось повернуть вентиль. Топот десятков ног приближался, люди-куклы почти у двери, вот они бросаются на стальную преграду, но запоры уже прочно встали на свои места.
Устало я сполз на пол и привалился к двери. Оторвал рукав и кое-как перевязал ногу. Адреналин схлынул, и тяжесть всего мира обрушилась на меня: кроме пулевого ранения, была сломана пара ребер, левую руку выбили из сустава, и она висела как плеть. Но чем больнее мне становилось, тем быстрее исчезал морок, наколдованный ведьмой - исчезли моргающие лампы и бесконечные переборки. Я ковылял по трапам и узким коридорам наверх, к свободе. Остановить меня смог только фальшборт. До ближайшей шлюпки оставалось всего пять шагов, но в одиночку я не смог бы спустить её на воду, не говоря уже о том, чтобы грести. Бежать было некуда, но я радовался, что хотя бы сбежал от Элизабет и могу умереть спокойно. В барабане как раз оставался один патрон.
Краем глаза я заметил алую тень.
Глория.
Проклятье.
Смена образа, парфюма, странное исчезновение после убийства - осколки мозаики соединились, и мне наконец-то всё стало ясно. Вот же дурак... Но это мы сейчас исправим.
Я притаился. Она бежала рывками от одного укрытия к другому, озиралась по сторонам, но так и не заметила меня. Опираясь на ящики, я поднялся и вместо приветствия выстрелил. Девушка упала, коротко вскрикнув - пуля попала в плечо. Уже ненужный револьвер сам выпал из руки. Правая нога совсем одеревенела, но гнев дал достаточно сил, чтобы подойти к ведьме. Беспомощная, напуганная до смерти. И я смаковал неподдельный ужас, как лучшее вино.
- Скажи, Элизабет, каково, когда охотник становится жертвой, а? - правой рукой я начал душить её.
Надо отдать ведьме должное, таких актрис не сыщешь во всем Голливуде - столько искреннего непонимания, но нет, дорогая, не в этот раз. Все игры закончатся здесь и сейчас с твоей смертью. Её глаза закатились, она перестала сопротивляться, но я лишь сильнее сжал горло. Только через пять минут я понял, что душу уже мертвое тело. Без сил я упал на спину рядом с Глорией-Элизабет, нашел в кармане жилетки пачку сигарет и закурил. Но сквозь горький табачный дым я почувствовал приторный запах гардении.
- А зачем ты её убил, дорогой? - любовница Хэмиша нависла надо мной.
Сердце замерло. Я вскочил, но тут же рухнул, поскользнувшись на собственной крови. Я оторопело переводил взгляд то на ведьму, то на Глорию, то на свои трясущиеся руки.
- Нет-нет, лучше без резких движений, - ведьма щелкнула пальцами, и из-за углов появились марионетки. У каждого звериный оскал хищника, загнавшего жертву, а в чёрных глазах огонь. Как у их хозяйки.
- Да что тебе надо?! - под руку подвернулся револьвер, я запустил им в ведьму. Бесполезная железяка пролетела в дюйме от головы Элизабет, но она даже не шелохнулась.
- Понимаешь, я всего лишь удовлетворяю спрос. Кто-то хочет выпить и покутить. Кто-то хочет прожить подольше...
- А Глория?! Хэмиш?! - мой голос сорвался на крик.
Элизабет загадочно улыбнулась. Марионетки в дьявольской пантомиме безошибочно повторяли за ней все движения, жесты и мимику.
- Считай, что это был бокал аперитива перед основным блюдом. Запутанный, но действенный способ тебя разыграть, - она рассмеялась. - Ты бы видел себя!
Раскаты звонкого женского смеха разнеслись по палубе. Даже марионетки обрели голос. Я зажал уши лишь бы не слышать эти гиеноподобные вопли, но они все равно проникали в голову. Смех прекратился так же внезапно, как и начался.
- Так вот, Джереми. А кто-то больше всего на свете любит человеческие души. И я горжусь тем, что ни один из моих клиентов не ушел разочарованным.
Она выдержала паузу.
- С тобой очень весело и приятно играть. Но боюсь, что это действительно конец. Я честно тебя предупреждала, чтобы ты помнил про игру. А ты забыл. И всё происходящее - лишь закономерный итог твоей жадности и глупости. Ты сделал всё, чтобы проиграть. Я не могу тебя убить сама, но, боюсь, ты всё равно не успеешь ничего сделать. Прощай.
Ведьма исчезла, подарив на прощание воздушный поцелуй.
Тишина, только приглушенный рокот моря. Живые куклы стали как можно плотнее друг к другу и обступили меня так, что я оказался в центре круга диаметром десять футов. В этот пятачок также попала и Глория. Я отвернулся от перекошенного смертью лица, выпученных глаз. Хотелось рыдать во весь голос, и биться в истерике, но я знал, что эта стерва за всем наблюдает. Кольцо сжалось плотнее. Услужливые куклы подняли на руки тело Глории и перенесли поближе. Я закрыл глаза. Тогда они скрутили меня, и силой разжали веки. Сопротивляться уже не было сил. Стоило только отвести взгляд, как убитая тут же оказывалась перед взором. А шум волн нарастал. Он становился всё громче и громче, пока я не понял, что это вовсе не море. Это марионетки повторяли раз за разом "убийца".
И тут я заметил, что у них на руках уже не Глория. Сумасшедший скульптор, будто из пластилина, лепил из тела мертвой девушки Элейн, а когда превращение заканчивалось, повторял всё снова. Безумие легко смело хрупкие заслоны и вырвалось наружу вместе с диким воплем. Меня отпускали, затем ловили, и адские кошки-мышки продолжались до тех пор, пока я, потерявший рассудок, не схватил тело Глории и не начал рыдать над ним. Куклы дружно заливались смехом.
Сначала появился кашель. Потом под левую лопатку словно вонзили шило. Боль разрасталась, заполнила грудь раскалённым металлом. Конец. Приближение смерти смыло безумие, оставив за собой пустоту - мне больше не мешали думать ни страх, ни гнев. Не знаю, может, кто и вспоминает перед встречей с костлявым жизнь, но у меня перед взором пронесся только последний день. Как же ловко Элизабет удалось всё провернуть - слово здесь, слово там, щепотка колдовства и все поступают только так, как ей нужно. А нужна ей была только победа.
- Элизабет, - я знал, что она слышит, - спасибо.
Марионетки перестали гоготать.
- Ты напомнила мне об игре. А в играх не бывает одних победителей, всегда есть и проигравший. Жаль, что я только сейчас задался вопросом, кому же не повезет, если я выиграю.
Живые куклы обеспокоенно перешептывались, и начали сжимать кольцо.
- Зачем ты появилась спустя столько лет? Только чтобы помучить меня? Сомневаюсь. Дьявол -лжец и отец лжи, и я уверен, что дочь его ничуть не лучше. Может просто ты испугалась, что игра выходит из-под контроля? Испугалась, что рано или поздно я догадаюсь? "Столько жизней, сколько хочешь.Трать, как пожелаешь", - когда-то сказала ты. И я отдаю свою жизнь Глории.
Марионетки бросились на меня, но поздно. Маленькие молнии побежали по руке. Я успел почувствовать, как ладонь Глории потеплела - той маленькой искры жизни, что еще теплилась во мне, оказалось достаточно.
Звуки растворялись в тишине, и мир стремительно менял очертания. Люди-марионетки, Глория, "Бриллиант" - всё исчезло в легкой дымке, осталось только море да лёгкие поглаживания ветра. Я смотрел в бездонную вышину, и наблюдал как маленькая белая птица купалась в рассветных лучах. Наверное, первый раз за долгие годы я, наконец, почувствовал себя отлично.