Апуп ГЛАВА 44 Миражи 5. Деревня Барское-Рыкино 3. (36)
В деревне у меня раньше хранились пластинки с классической музыкой, на свою скромную стипендию в 35 рублей я мог себе позволить изредка покупать пластинки.
Приобщаться к музыке я стал, когда, ещё работал художником во Мстёре, затем в университете в Горьком, где на зиму я всегда покупал абонемент в филармонию на концерты классической музыки. Приобщению к музыке помогло радио, тогда были часты передачи, в которых классическая музыка занимала большое место. Затем в клубе были организованы университеты культуры, куда приглашались известные в то время музыканты, и это всё было бесплатно.
Пластинки в то время стоили дёшево, большой диск классической музыкой стоил 1 рубль, а с эстрадной музыкой - два пятьдесят. В магазинах фирмы 'Мелодия' полки просто ломились от пластинок с классической музыкой, и всегда была возможность прослушать их перед покупкой, в магазине были кабины, где ты мог этим заняться.
В моей дискотеке пластинок накопилось достаточно много, к сожалению, мой проигрыватель сейчас вышел из строя. Без музыки я очень страдаю. Мои первые симфонии были это - 'Первая симфония Василия Калинникова' и неоконченная симфония Шуберта, затем 'Первый концерт для фортепьяно с оркестром' Грига, 'Второй концерт для фортепьяно с оркестром Рахманинова'. Позднее мои музыкальные пристрастия очень расширились, это были композиторы Бетховен, Чайковский, Моцарт, Гайдн, Глинка и другие.
Слушая Калинникова, я как будто снова возвращаюсь в свои родные места, которые длительное время были почти не подвластны течению времени.
Девственный сельский пейзаж естественно гармонировал с мелодией Калинникова, чего нельзя сказать при виде современного пейзажа. Садовые участки, раскиданные вокруг населённых пунктов, больших и малых, снующие туда и сюда люди, обременённые своими заботами, совсем не гармонируют с музыкой симфонии. И тем более не обработанные земли, заросшие бурьяном и заболоченные. Для выражения этого нужна совсем другая музыка.
Тогда же при встрече с родной природой в душе всегда звучала музыка, сначала я просто не осознавал этого, позднее, я нашёл реальное воплощение этой музыки в произведениях своих любимых композиторов. Пейзаж, природа тогда ещё не являлись носителями моих прошлых переживаний, между природой и музыкой было адекватное единство.
Прошлое видимого тогда пейзажа только догадывалось, оно было своего рода историей, запечатлённой в пейзаже, без моих эмоциональных переживаний, связанных с этим пейзажем. Звучание музыки здесь было нетронуто твоими субъективными переживаниями.
Когда же сейчас видишь знакомый тебе пейзаж, но уже изменённый, в тебе звучит другая музыка, увиденное, обязательно накладывает на неё особый налёт современности. Из-за молодости композитора, не увидевшего неизбежные изменения родной природы, симфония Калинникова звучала в его время в унисон с окружающим миром и, можно утверждать, что связана она была с конкретными местами, где жил композитор. Моё же эмоциональное состояние складывалось под влиянием многих факторов, составить перечень которых просто трудно.
Я всегда неосознанно пытался впечатления от различных пейзажей ассоциировать с конкретной музыкой. Того единства, что я впервые ощутил при виде пейзажа, уже не получалось. Так и застыли они в моей душе навсегда в первоначальном виде. Это вошло в мою кровь и плоть, несчетное количество раз, я бродил по родным окрестным местам, когда посещал их. Не могли они не отпечататься в моей памяти.
В настоящее время, бродя по окрестным местам города Мурома, где я прожил уже 42 года, наталкиваясь в безлюдных местах на куст сирени, рядом с заросшей тропкой; на берёзу, рядом с которой торчит сухой куст какого-то садового кустарника; на кучу, покрывшую мохом, красного кирпича вросшего в землю, в голове как молния возникает ненадолго знакомая картина из моего детства и мелодия Калинникова. Особенно такое состояние возникает, когда увидишь куст сирени, а здесь таких кустов много, как будто человек специально оставил их как память на радость людям. Стараюсь я посещать эти места, особенно весной и обязательно назад везу домой букет сирени. Посещали эти места мы и с женой, когда созревал шиповник, привозил сюда я и своих старших внуков.
То, что было когда-то деревней здесь, я никогда не видел, говорят, что здесь была мельница, где был мельником дед одного моего сослуживца, Валентина Погодина, который и познакомил меня с этими местами. На этом месте сейчас раскинулись холмы, поросшие правильными рядами сосняка, прячущего в своих дебрях песчаные барханы, и надо сказать, очень высокие, что как-то даже не вяжется с окружающей местностью. Рядом с этими местами были сенокосные угодья соседнего совхоза, о существование которого уже ничто не напоминает, разве что прорытые канавы для осушения лугов.
Чтоб попасть в эти места, раньше надо было проехать деревню, совсем рядом с которой видна была ещё одна. Назывались они - Хлудово и Минеево. Сейчас этих деревень нет, на их месте одни ухабы и рытвины. Перед "перестройкой" здесь хотели сделать водоём, в котором собирались разводить карпа, но наступила пора не созидания, а разрушений, и остались эти работы не завершёнными, являясь своеобразным памятником нашего нового революционного времени. Карьер зарос березняком, теперь сюда съезжаются жители окрестным сёл за грибами. Рядом места становятся прямо необитаемыми, недавно я здесь даже встретил двух молодых лосей, увидев меня, они молниеносно скрылись в окрестных буераках, другого слова и подобрать.
Когда, бывало, подъезжаешь к этим деревням, дорога терялась в поле ржи, которая родилась здесь прекрасно. Перед деревней протекал небольшой ручей, впадающий в речку Илевну, которая в километре от этого места впадает в Оку.
Полюбил эти деревни я сразу, они мне напоминали мои родные деревни, и судьба их была схожа с моими деревнями, только прожили они чуть дольше. Раньше я ездил в эти места на рыбалку, и было это, как правило, под вечер, в это время хорошо клевали небольшие язи.
Быт небольшой деревни меня всегда поражал, он вошёл в мою кровь и плоть, я ощущал его всем своим нутром на уровне подсознания и сейчас меня непреодолимо тянет туда.
Крайние ряды хвойного леса, бегущие по песчаным холмам, на фоне вечной зелени, чернеют своими обугленными стволам, следами весеннего пала. Рядом журчит ручей, берущий начало в болотистых лугах и впадающий в речку Илевна, а она несёт свои воды в Оку. Кое-где видны древние вязы и могучие ивы, белея голыми стволами, отслужившие свой век, но сухие, находящиеся пока в строю. Вдали видна безлюдная череда прибрежных оврагов. Музыки в моей душе не слышно.
Когда же я впервые увидел разрушенный мир моего детства, в душе звучала другая незнакомая мелодия. Не думая о музыке, у меня родилась картина 'Ненастье'. Пейзаж на ней действительный, до боли родной, видимый мной тысячи раз. Позднее я дал картине другое название - "Улица моего детства", которое точнее отражает изображенный на картине пейзаж. Когда я её, однажды, представил на художественную выставку, её не взяли, причин, конечно, не назвали.
Улица моего детства
На переднем плане видна размытая дождями дорога перед домом. Дома не видно, только слева в бурьяне угадывается кусок кирпичного фундамента моего дома. Дорога с многочисленными ямами, заполненными мутной водой, на переднем плане занимает всю ширину картины. На ней видны два следа от велосипеда, один как пьяный, зигзагами пересекает наискосок сырую скользкую дорогу. Справа угадывается по зарослям палисадник, когда-то знакомого дома напротив. Небольшой клён в палисаднике вырос, над ним висит тёмное лиловое облако, готовое вылить очередную порцию ливня. Из-за поворота за палисадником виден ряд электрических столбов, который заканчивается у камня, расположенного в центре. Дорога вдали теряется в тумане надвигающего дождя. Справа деревья вишен сливаются с дождливым небом.
Это уже не Калинников. Почему же для меня Калинников был первым композитором симфонистом?
Во-первых, сама жизнь и быт русской деревни, которые мне посчастливилось захватить, способствовал этому.
Затем, по всей видимости, сыграло и то, что у Калинникова была трагическая биография, умер он в 35 лет от туберкулёза. К моменту увлечения мной симфонической музыкой, со здоровьем у меня тоже появились проблемы. Местные врачи стали ставить мне диагноз - порок сердца.
При поступлении, после окончания школы рабочей молодёжи, в медицинский институт в Москве перед экзаменами, медицинская комиссия диагноз уточнила - недостаточность митрального клапана. К экзаменам я был допущен, сдал их и был принят, но вывод медицинской комиссии, что учебную программу по состоянию здоровья я полностью выполнить не смогу, подействовал на меня как приговор. К этому, надо добавить, что в институте при реконструкции какой-то площади, снесли часть общежитий института. Из-за финансовых трудностей, да, и по части здоровья, с которым у меня действительно были проблемы, чувствовал я себя скверно, учиться я не поехал.
Мог я, конечно, обратиться за помощью к дяде, живущему в Москве, но я этого не сделал. Во время экзаменов я целый месяц жил у него, он в это время был на своей даче, если это можно было назвать дачей, то есть, это была далеко не Рублёвка! Я уже привык быть самостоятельным и рассчитывать только на себя, не стесняя никого.
Проблемы со здоровьем повлияли на мою личность, появился своеобразный комплекс физической неполноценности, чему я сильно противился. Этот меч висел над моей головой лет десять с лишним. В конце концов, я победил его.
И здесь у меня и появилось увлечение классической музыкой. Как художник, я бы должен был увлекаться примерами из жизни художников, но я свой путь в искусство начал со знакомства с музыкой. Кстати, музыкальных способностей у меня нет никаких, но это не мешает мне с увлечением слушать музыку. На концертах соседи часто интересовались, какое музыкальное заведение я окончил, когда я им говорил, что никакое, они очень удивлялись тому, что я хожу на такие концерты.
Никакой концертный зал не может заменить той обстановки, что создавалась на лоне природы в деревне отца, в окружении дорогих тебе мест. Включал я, бывало, проигрыватель под вечер, когда дома никого не было. Сам выходил на улицу под открытое окно, откуда лилась волшебная, трепетная музыка. Здесь ты воочию мог свои музыкальные впечатления, навеваемыми мелодиями симфоний, многократно усиливать реальными видениями родной природы, А одиночество от этой музыки ещё более усиливалось, - в деревне домов становилось всё меньше.
Особенно запомнилась мне музыка Грига, она так же всегда звучит у меня в душе, при воспоминании о деревне. Перед глазами возникает ассоциация с белоствольными берёзами и развевающими на ветру косами, покрытыми шепчущимися между собой и шелестящими листьями с играющими в них солнечными бликами.
Эти впечатления навечно, остались в моей памяти, и только такие, когда бы я ни слушал эти симфонии. Чувство же музыки у меня было всегда при соприкосновении с природой. То ли играла молодость, то ли природа была не такой, а она точно была не такой, не знаю, но сейчас в душе больше грохочут пушки. Часто слушаю романс "Ямщик не гони лошадей" в исполнении Бориса Штоколова.
Симфонии же для меня являются своеобразным реквием по моим деревням, гибель которых моя впечатлительная душа чувствовала задолго до их конца. Чувство тоски, смешанное с чувством радости встречи, никогда не покидало меня, когда я, как на свидание, возвращался в свои родные места. Музыка этим переживаниям давала художественный эстетический оттенок, тем самым, ослабляя мои пессимистические настроения, и даже вселяла в меня какой-то оптимизм.
Так и шагал я по жизни, теряя по пути, все, что связывало меня с детством. Счастлив человек, у которого сохранились эти вехи. Поэтому я всегда рвался сюда, хоть на денёк, чтоб дать отдых измученной душе. Позднее для меня наступили трудные времена, требующие напряжения всех моих и физических, и душевных сил. Такие состояния я предчувствовал всегда заранее. Но вернёмся к нашей деревне.
Дорога около пруда рядом с родительским домом, была сплошь одна глина. Весной и после дождей из пруда через верх вода текла ручьём, немного вдоль улицы, затем, повернувшись под прямым углом перед домом Федуловых, небольшим углублением потекла в овраг. Из пруда брали воду для полива огородов, а также когда топили бани. С весны был он полон, потом воды становилось всё меньше, и тропка уже пошла по дну пруда, догоняя воду, которую уже начинали в ведра наливать ковшом. Только после летник дождей он опять наполнялся водой. Периодически дно пруда затягивалось песком, и приходилось его чистить.
Я всегда мечтал развести в этом пруду рыбу, но это было невозможно, ни разу, когда чистили дно, не удавалось найти даже намёка, на присутствие здесь рыбы. Только лягушки, обманывались наличием воды. После их концертов и лягушечьих свадеб вся прилегающая к берегу растительность была облеплена лягушачьей икрой и, кроме болванов, которых было несметное количество, ничего здесь не выводилось. Когда пруд пересыхал, куда что девалось.
Наступала следующая весна, и всё опять продолжалось, пока не накрыла всё это пространство тупая бездушная борозда, проведённая железным плугом цивилизации, да захватила всё это пространство агрессивная полынь, наполняя окрестное пространство своим горьким привкусом. Полынь стала господствующей 'культурой' на огромных российских просторах.
Полынь
Теме полыни посвящена одна из моих работ, написанная в 1991 году, которая так и называется - 'Полынь'. На картине изображён вид изнутри крыльца, покинутого жильцами дома. В центре изображена, висящая на одной петле, распахнутая настежь дверь, которая когда-то защищала хозяев своего дома от непрошеных гостей. На снегу валяется сорванная щеколда с замком. С правой стороны в углу к стене прислонена сломленная трость, c которой когда-то ходил отец. Весь проём двери затянут паутиной, в центре которой, вместо солнца, находиться толи паук, толи огромный клещ. Вдали виднеется здание разрушенной церкви, перед которой занесённый снегом, стоит обелиск погибшим воинам. Перед домом виден край изгороди палисадника, с занесённой снегом лавочкой. На одной из палок изгороди висит вверх дном кринка для молока, дно у которой проткнуто палкой, на которой она висит. Не попить больше из неё парного молока!
Венчает картину на переднем плане, пробивающая между досок пола крыльца, покрытая снежным инеем, полынь, гнущаяся кое-где под тяжестью шапок снега. Она сделала уже шаг внутрь жилища.
Это была картина, которая открывалась мне с крыльца дома, последнего пристанища отца.
Однако вернёмся к деревне Барское-Рыкино.
На берегу пруда, который был в центре деревни, был дом наших соседей Угловых, семья была большой, дед с бабой, дочь и двое сыновей, на войну их не брали, жили вместе с ними два внука, Гена и Валя Федуловы, которые были сиротами. Их дяди почти каждый год пасли скот, часто им помогали и племянники, а так как я дружил с ними, то часто пропадал с ними и с табуном в окрестных полях и лесах. Жизнь соседского дома, как живого организма, стоит у меня перед глазами, с его перестройками и ремонтами, а, в конце, и с прекращением его существования в нашей деревне. Жильцы дома переехали жить в другое место, а дом разобрали и увезли.
Когда такое случалось с другими домами, которые были, не так близки, переживалось происходящее не так остро. Здесь он так же становился родным, как и твой дом. Расположение внутри дома было знакомо, как в своём доме.
Около дома по вечерам собиралась вся деревня на танцы под гармошку, молодежь танцевала, на лавочке около дома сидели старики и наблюдали. Площадка у дома так была выбита каблуками танцующих, что когда уже дома не было, она всё ещё долго не зарастала травой, как будто дожидаясь, что опять по ней застучат каблуки.
Летом в хорошую погоду танцы были традицией. Гармонист в деревне был центральной фигурой, всеобщим любимцем, особенно для девчат. Когда приходил срок уходить ему в Армию, в деревне наступало временное затишье, не слышно было ни песен, ни танцев, деревня замирала, искалась замена убывшего гармониста, все же вопрос как-то разрешался, гармонист находился.
Народ в деревне был музыкальный, особенно женщины, настоящие танцоры и певуньи. Я, правда, в себе таких способностей не замечал. Про таких, как я, говорят, что медведь им на ухо наступил, но слушать музыку я очень любил.
На нашей стороне улицы, где был родительский дом, располагались две палатки из красного кирпича, с небольшими окнами с решетками и металлическими ставнями и дверями. Служили раньше они, по всей видимости, для хранения урожая. Между палатками было 6 домов.
Долгое время в одной палатке находился магазин, во время голода, уже после войны, помню, как ночами, мы занимали очередь за хлебом. Около магазина скапливалась вся деревня, и стар, и млад. Хлеб был очень вкусным, привозили его из Станков, где была пекарня, располагавшаяся в здании рядом с церковью. С другого конца пекарни был магазин. В пятидесятых годах магазина в деревне не стало, за хлебом жители деревни стали ходить в Станки.
Помню, когда приходилось ждать выпечки хлеба, поднимались мы с ребятишками на высокую колокольню, откуда открывалась широкая панорама на знакомые окрестности, взор же непроизвольно обращался в сторону своей деревни, которой видно не было, но бульвар, на подходе к деревне, просматривался на возвышенности за деревней Плосково. Позади, горизонт закрывал бугор.
Позднее и это здание разрушили, пекарню ликвидировали, хлеб стали возить из Вязников. На месте разрушенной пекарни на возвышенности в честь 25-и летней годовщины победы в Великой Отечественной войне поставили обелиск. Дорожка, ведущая к нему, была покрыта битым красным кирпичом.
Хорошая была задумка, но время с этим памятником сыграло злую шутку. Спустя какое-то время, вся дорожка заросла полынью в человеческий рост, которая возвышалась своей зеленью летом, а зимой высоким снежным покровом. Непроизвольно на ум приходят известные слова: 'К нему не зарастёт народная тропа'. Не раз, даже не один год, проезжая на автобусе мимо, я "любовался" этой картиной из окна автобуса, удивляясь равнодушию и не наблюдательности жителей села.
Бывало сидя на крыльце магазина, в ожидании, когда испекут хлеб, созерцал я окрестные места. Проходившая мимо дорога, в этом месте резко поворачивала и по мосту пересекала ручей, впадающий в реку Клязьму. На возвышенности ручья, стояла как раз церковь, с центральным входом прямо к мосту. Напротив магазина на бугре, тянувшимся почти параллельно дороге, тянулась улица, которая поворачивалась под прямым углом и шла дальше уже берегом другого ручья, впадающего в указанный.
Угловой дом, я и не мог тогда предположить, будет последним пристанищем моего отца. Это был небольшой дом с низкими потолками, я не мог пройти в нём, чтоб не пригнуться. Рядом с домом был совсем небольшой огородик. Наискосок, за ручьём располагался дом моей тётки Маруси. Судьбе опять было угодно, что родственники опять расположились вместе.
Рядом с домом проходил небольшой мостик, о существовании которого я знал давно, когда ещё учился в школе семилетке. С ним связана печальная история, связанная с моим одноклассником. Дело было осенью, ручей уже покрылся льдом. Ребятишки играли рядом с мостиком и затеяли беготню, начали прыгать и с мостика. Кажись, ничего особенного, но для одного это закончилось трагедией. Придя, домой, заболел у одного мальчика живот, спасти его не удалось. Диагноз - заворот кишок. Эти печальные события были первыми, что пришли мне на ум, когда я перевез отца из деревни в этот дом, мост этот находился прямо под окнами.
Совсем молодыми ушли из жизни мои и другие одноклассники Лёня Чириков, Саша Корнилов, Слава Миловидов. Слава Миловидов окончил мореходное училище, ходил в загранплавание. О причине его смерти я не в курсе. Лёня и Саша болели, шалило сердце. Саша Корнилов хорошо рисовал и поступил во Мстёрскую художественную школу после окончания 10-и классов, но из-за болезни продолжать учиться не смог. В то время медицина многие заболевания сердца не лечила, болезнь сердца тогда была приговором для человека.
Однако вернёмся к моей деревне. Вторая красная палатка иногда использовалась как деревенский клуб.
Ближе к входу в деревню, почти напротив одной из палаток, был колодец, из него воду брали для питья, она доставалась с большой глубины с помощью ручного насоса. Напротив колодца были два переулка на каждой стороне улицы. Последнее время от колодца, наискосок, виднелся наш дом, который от палатки стал уже первым. Раньше между домом и палаткой было три дома.
За водой вся деревня ходила в одно время, так как вначале необходимо надо было откачивать воду, пока не пойдет чистая вода и не заполнятся трубы. Вода какое-то время держалась в трубах, потом уходила. Чтоб откачать воду, надо было потрудиться, это была своего рода зарядка, особенно для подростка, требующая существенных усилий, чтоб накачать ведро надо сделать двадцать с лишним качков. Вверх ручка шла легче, а затем подпрыгнешь, и своим весом опускаешь ручку вниз.
Стоило одному откачать воду, и сразу же начал к колодцу тянуться народ. Образовывалась даже целая очередь. Над колодцем возвышались три больших столба, соединенные наверху, предназначено это сооружение было для подъема труб с глубины в случае ремонта. Размер труб был как раз на высоту этого приспособления. Входило в колодец несколько труб, соединенных между собой. Вода в районе наших деревень почему-то находилась очень глубоко.
Находился в деревне еще один колодец, который к моменту нашего приезда уже не функционировал, осталась только бетонированная яма, в которой мы играли, особенно, зимой, строили ледяную пещеру. Трубы так и были оставлены в земле.
Рядом с колодцем на зеленом бугорке лежали два огромных коричневатых валуна, одно из любимых мест ребятишек, особенно весной, когда появятся первые проталины, а здесь они появлялись раньше всего. Я всегда задавал себе вопрос, откуда здесь появились эти камни?
На другом конце деревни был еще пруд, в отличие от первых двух, в нем можно было купаться, был он не особо глубок, маленькие дети и выбрали его для своего купания, вдобавок, они были на виду жителей соседних домов. Между прудом и дорогой за деревню была ровная сухая лужайка. Дно в пруду было твердым и песчаным. С другой стороны пруда за рукотворным бугром был последний дом, рядом с ним был упоминаемый ранее прогон, в конце его была ровная ложбинка, которую мы облюбовали под футбольное поле. Напротив пруда, в глубь деревни, была у нас и волейбольная площадка, мячи покупали мы в складчину.
Игра в футбол тогда была чрезвычайно популярна, мы этому занятию отводили все летние каникулы. Ходили мы играть в футбол и в соседние деревни, устраивая соревнования, деревня на деревню. Улица пустела, когда по радио была трансляция футбольного матча. У многих приемники были детекторные. Дома, в которых они были, узнавались по высоким антеннам, между ними натянуты были провода, чем выше была антенна, тем лучше был прием. Слышимость была хорошая, помех в то время было мало, кроме летней грозы. Громкость же была такова, что если наушник положить в чашку, то можно слушать, сидя рядом, не надевая наушников. Позднее я сделал детекторный приемник сам, по своим возможностям превосходящий покупной, любил его слушать по ночам, в основном музыку. В это время дома я уже не жил.
Росли мы детьми самостоятельными, со стороны родителей требовали минимум внимания к себе, наоборот, родители в нас видели уже помощников, в городе этого нет.
Трудовая жизнь родителей всегда была на виду у детей, и естественным желанием их было стремление помочь своим родителям.
Поливать огород в детстве было моей обязанностью, в жаркое время, поливать приходилось огород два раза, утром и вечером, к середине лета воду из пруда всю вычерпывали. Баней мы пользовались вместе с соседями одной, она стояла позади соседского огорода.
![Улица моего детства.2 [Е. Чекалов]](/img/c/chekalow_ewgenij_wasilxewich/apupglawa44mirazhi5derewnjabarskoe-rykino3/ulicamoegodetstwa.700.jpg)
![Полынь [Е. Чекалов]](/img/c/chekalow_ewgenij_wasilxewich/apupglawa44mirazhi5derewnjabarskoe-rykino3/polynx.1.jpg)