Апуп ГЛАВА 46 Миражи 7. Деревня Барское-Рыкино 5. (38)
Леса рядом с деревней были чистыми, никаких куч мусора, никакого сухостоя и валежника, все было убрано, трава была не высокой, так как в лесу пасся скот, почва регулярно удобрялась. Поэтому было много и грибов. Лесные дороги были достаточно широкими и ухоженными. Лесник строго следил за состоянием делянок, которые отводились под вырубку, в деревне в те времена печки топились только дровами.
Очень строго следили за воспроизводством леса, соблюдался четкий график вырубки леса. Пни корчевались, проводились борозды, в которые закладывался новый лес. В обязанности лесника входила и заготовка семян для посадки, в основном это были семена хвойных деревьев. Выбиралось дерево с большим количеством шишек, спиливалось, затем на нем обирали шишки, которые и сдавались леснику. В лесу было как в парке, не то, что сейчас, когда без страха нельзя зайти в лес, ужасные клещи с каждым годом всё агрессивнее заселяют всё пространство захламлённого леса. В мои годы люди чётко понимали, что чистота леса это и их чистота, всё лето лесом народ кормился.
До сих пор помню, как мы с матерью ездили на делянку, расположенную рядом с деревней, корчевать пни. Сначала, с пней обдиралась кора, затем пенёк спиливался почти до самой земли, снегу еще было мало, на салазках мы все это возили домой. Летом, когда отец приходил с грибов или ягод, он всегда нес на себе крупные сучки, которые еще не сожгли, или сухостой, так поступали все жители деревни. Сейчас же по лесу невозможно пройти пешком, кругом сплошной бурелом. Зато каждое лето тренируются в лесах пожарники.
С правой стороны от прогона, в стороне от деревни в поле и недалеко от фермы, был небольшой и неглубокий пруд, полученный от построенной плотины, позднее заросший по берегам кустарником, в окрестности которого и пасся скот, особенно в жаркое время. Табун, огибая пруд, низиной, минуя поля, мог попасть в хмельниковский овраг. Позднее пруд этот углубили экскаватором, жарким летом приходилось из него носить воду в баню, метров триста с ведрами в руках, отдыхая через каждые пятьдесят метров, приходилось делать рейсов пять, шесть, после чего руки просто отваливались в плечах.
Упражнение это развивало также и пальцы рук, так как ведра приходилось держать согнутыми пальцами. Позднее, когда я уже учился в художественной школе, у нас было соревнование на крепость пальцев, соревнующие стороны сцеплялись указательными пальцами, и каждый начинал тянуть в свою сторону, тот, у кого палец не выдерживал и разгибался, считался проигравшим. Мне в этом соревновании не было равных, нет их и до сих пор. Все удивлялись и спрашивали, какие упражнения для пальцев я выполняю? - Что им я мог сказать, поносили бы столько воды, сколько я, тогда бы поняли.
Пруд был нашим любимым местом для купания, где мы учились плавать. Здесь почти в любую погоду были ребятишки разных возрастов. За детьми взрослые приглядывать не могли, так как приходилось работать с утра до вечера, поэтому взрослые ребятишки смотрели за маленькими ребятишками. Когда детей собиралось много, усмотреть за ними было сложно, и не обходилось без трагедий, несколько ребятишек утонуло.
К пруду была проложена дорога и из центра деревни, которая начиналась в переулке рядом с соседским домом. Она сначала шла на небольшой подъем до овина за соседским домом, чуть изгибалась, а затем проходила мимо пруда по построенной плотине до хмельниковского оврага, проходящего мимо деревни Хмельники. За плотиной до оврага, она шла в глубине вырытого рва, который, подходя к оврагу, становился все глубже, превращаясь в пологий спуск, по которому дорога плавно переходила на плотину. Плотина перегораживала дно широкого оврага, образуя слева широкий и длинный водоем, в окончании которого была улица из землянок, в которых всю войну жили солдаты.
Я захватил здесь уже совсем другое зрелище, плотина была разрушена, вода ушла, оставив после себя глубокую промоину, по другую сторону оврага дорога заросла лесом. Частенько в детстве я мысленно восстанавливал картину прошлой жизни, эти водоемы, заполненные водой, не заросшие бурьяном дороги, красота, наверное, была неописуемая.
Южный склон данного врага был крутым и заросшим большими старыми березами, в которых в начале лета росли подберезовики, а осенью, особенно, много здесь было черных груздей, которые стайками выходили даже на поле. Бывало, мы с отцом пройдем вдоль оврага метров сто и у обоих уже были полны корзины грибов.
За плотиной был небольшой подъем, который сглаживался также углублением, куда и выходила дорога. Все эти сооружения на дороге наталкивали на мысль о том, что по этой дороге на лошадях возили что-то очень тяжелое.
После подъема дорога вела к широкому полю, с которого открывался вид на окрестные просторы. В начале поле по обеим сторонам дороги было изрыто окопами, которые заросли травой, а некоторые оказались в молодом кустарнике и перелеске, выросшем уже после войны и превратившемся затем в настоящий лес, в котором было много грибов. С одной стороны поля, вдали просматривались деревни Хмельники, Тимино, Калиты, за ними виднелись дали, где затерялась река Клязьма.
Сюда пастухи любили из этих деревень пригонять скот, где устаивались бои быков, которые были в каждом табуне. С другой стороны поля за оврагом была видна деревня Дороново, слева от которой, был крупный строевой лес. Отсюда, по всей видимости, его и возили по построенной дороге в нашу деревню. В глубине леса, окруженная небольшими полями, затерялась деревня Осинки.
На окрайках полей было много грибов. В лесу, рядом с деревней, всегда работала грибоварня, куда жители окрестных деревень сдавали грибы, их хватало и на себя. Это для жителей был дополнительный заработок.
В хмельниковском овраге на берегу пруда, по другую сторону плотины, около землянок, пастухи устраивали полдни для деревенского табуна. На месте землянок остались, закопанные в землю срубы, которые располагались по обе стороны, прилегающего овражка.
Коровы отдыхали в тени берез, сюда приходили хозяйки на дневную дойку, место это находилось напротив прогона. Чтоб проехать на полдни от фермы на подводе с флягами, в глубине склона был сделан, похоже очень давно, спуск, который вдоль склона шел, изгибаясь, чтоб не быть слишком крутым. Судя по всему, единственным орудием труда для создания этого спуска, была только лопата. Всем перечисленным разным сооружениям было много лет, даже очень много. Такие спуски были обустроены и в других оврагах, особенно в окрестности деревни, напротив её центра. Дорога поднималась здесь из оврага прямо перед окнами родительского дома, взгляд невольно долгие годы в любую погоду и времени года останавливался на далях, до боли знакомых и родных.
Приходиться удивляться тому, как люди все основательно обустраивали для себя своё жизненное пространство, жить в этих местах они собирались долго, делалось это также для их детей и внуков, хоть жизнь в деревне тогда легкой нельзя было назвать, и никто деревню покидать не собирался. Нашим отцам и старшим братьям было, что защищать в войну!
Знали бы они, что ждет эти места в будущем, без войны они подверглись разрушениям, о которых создатели этого ландшафта не могли и подумать, природа же довершила начатое, леса опять захватили себе все, когда-то завоеванное человеком у него пространство.
В табуне было много коз, мои родители держали, в основном пару коз, в лето оставляли парочку молоденьких козлят, так как сена для них на зиму надо было меньше чем для коровы. У отца были парализованы после травмы рука и нога. Вдвоем с ним мы запасали сено, мать же работала в колхозе.
Колоски
Помню, как мы с ней, на поле вдоль дороги за деревней позади нашего дома, украдкой собирали колоски. Из них отец на ручной самодельной мельнице, состоящей из двух деревянных жерновов, с набитыми в них гвоздями без шляпок и металлическими небольшими уголками с ровной плоскостью наружу, молол муку, из которой мать пекла лепешки.
Вот так и спасались мы от голода, а сейчас нас самих, как зёрна, поместили между двух самодельных жерновов, один из них власть, другой - криминал, и давят и жмут нас, пока из нас бедных не посыплется мука, аналогично золотому песку, являющемуся материалом для золотых слитков, своеобразного корма далеко не бедных людей. Есть и другая аналогия, по жизни более суровая, в которой из-под жерновов сыплется уже пепел, и это уже получается механизм, больше напоминающий современный крематорий, экологически чистый, без дымящих смрадом и отравляющих атмосферу труб. Получается, что в действительности гуманным способом реализуются планы нашего молодого 'патриота', о котором мы говорили в начале заметок. А, в общем-то, имеют право на существование обе эти аналогии. Они как нельзя лучше описывают состояние общества, которое, я именую анархией, для власти это называется демократией.
Кстати, по понятным причинам, не могу здесь не сказать о том, что никто ни в нашей деревне, ни в соседних деревнях, не пострадал за то, что собирал колоски.
Есть в моей серии картина с названием 'Колоски'. Молодая женщина с ребёнком на руках, стоящая босиком на стерне, изображённая крупным планом, рвёт колоски, выросшие на вздыбленной земле рядом с фанерным памятником и красной звездой. Рядом лежит каска, наполненная водой, из которой птицы пьют воду. Выросшие у памятника колоски, наклоняют свои головы, а некоторые, прямо в подол женщине. Позади неё на кровати, с торчащими к верху, как колоски, светлыми головками, сидят ещё двое малышей и поджидают мать. С потолка свешивается керосиновая лампа, освещая скудным светом, разожженную уже русскую печку, с пустыми горшками, стоящими на шестке вверх дном. По краям картины развеваются красные занавески, как символ нашего сурового военного времени.
Пропадают деревни, вымирают жители, только остаётся на старом месте сельское кладбище.
Теперь жителей окрестных деревень не хоронят здесь, разбрелись они по белу свету и затеряются их косточки вдали от родных мест. Пока же они живы, бредят и бродят они ночами по своей Малой Родине, и кружатся их воспоминания над могилами своих предков, и в этом полете, мы никогда не встречаемся, как будто покрыты мы шапками невидимками.
И сколько таких деревень погибло по России? Где бы я ни был, везде я нахожу следы их, по понятным для меня признакам, для глаз современного жителя которые не заметны. Просто у них не появляется и мыслей на эту тему, вот так мы и живём в виртуальном мире, вроде бы и есть, и вроде бы нас и нет, мы уподобились теням, которые пропадают в пасмурную погоду. Нас стараются не замечать и не нарушать своего благодушного состояния новые хозяева жизни, находящиеся во сне, навеваемом птицами фениксами новейшего времени. Упаси боже того, кто нарушит их сон! Мы же больше живём в виртуальном мире.
Меня часто посещают сновидения, в которых я всегда собираюсь в деревню к отцу, большей частью я еду из Мстёры, редко когда я выезжаю за пределы её, дальше мстёрской дамбы всё никак не продвинусь. Бывают все-таки сны, когда я подхожу к родной деревне, и она обустраивается новыми жителями, и в душе появляется радость за то, что отцу будет жить в деревне не одиноко.
Белым же днём, особенно, когда сажусь я писать свои заметки, я словно раздваиваюсь, один сидит за компьютером, дух же мой витает там на моей Родине, всегда вижу её я с высоты, взор мой путешествует и во времени и в пространстве, иногда моё я распадается на множество 'я', и трудно определить, где я какой, появляются образы моих близких и знакомых и среди них я. Деревню вижу с многих ракурсов, и сверху, и находясь среди родных домов и вдали, и при подходе к ней, и удаляясь от неё, спиной чувствуя её присутствие. Чем дальше я отдаляюсь от неё, тем сильнее меня начинает она притягивать к себе, хотя перед глазами уже мелькают другие поля, леса, дома, тропинки и дороги.
Когда же я возвращаюсь сюда, чувство радости и тоски овладевают мной, нигде так душа не жаждет успокоиться, как здесь.
После путешествий возвращаюсь я домой, но душа находится в плену прошлого, и мой первый дом крепко держит меня своими невидимыми узами. Когда он ещё был жив, узы эти были не такими крепкими, с годами же они всё крепнут и крепнут, и нет уже сил, противиться им.
Последние годы отец не ходил, ему ампутировали ногу, а вторая болела и жил он уже не в своей деревне, а в Станках. Снится он мне всегда ходячим, вроде бы на протезе. В свой приезд стараюсь ему сделать на огороде как можно больше, но всё не успеваю. Иногда снится, что на месте своего дома стоит другой дом, и живут в нём другие хозяева, и я озабочен тем, где мне переночевать. Мать в своих снах не приходит ко мне никогда. Деревья на кладбище за это время стали совсем большими.
Как-то получалось, что приезжал на кладбище я весной, выбирал для этого тёплый погожий день. Всё вокруг дышало спокойствием, ничто не нарушало покой обитателей сельского кладбища. С неба над полями лились песни жаворонка, к этому хору присоединялись птички, чирикающие в зарослях, окружающих кладбище. Кругом раздавалось журчанье ручьёв, впадающих в окрестные овраги, которые несут свои воды в реку Клязьма. Внизу располагается село, с разрушенной церковью в центре, слева от села взору открываются речные дали, вплоть до самых Вязников, но эта окружающая красота уже не доступна обитателям кладбища, только мы, живущие вдали, мысленно наслаждаемся этой красотой.
В наших воспоминаниях время как будто остановилось, и этот пейзаж становится не подвластен ему.
В деревне на сельском кладбище не терроризируют родственников умерших, всё течёт своим чередом, хоронят умерших, всем оставшимся ещё в живых, населением.
Городское же кладбище производит удручающее впечатление, как и сама жизнь. Человеку не дают ни жить, ни умереть по-человечески, стараясь как можно больше принести страданий при жизни.
Какие путевые заметки без описания дорог и заветной цели путешественника - кладбища! Под конец жизни всё явственнее просматривается их органическая связь. Никогда ещё так близко я не подходил к цели своего странствования. У нашего населения, особенно пожилого, осталось одно единственное доступное им путешествие - это походка в лес. У меня в мой лес дорога всегда пролегает мимо кладбища и всей его инфраструктуры.
Лес для нас является, как и в мои детские годы, незаменимым целителем, местом отдыха, превратился он в незаменимый источник питания, витаминов, лекарств. И на это народное достояние уже покушается капитал, проникая и сюда своими щупальцами, лишая людей пристанища и укрытия от житейских невзгод. Сколько грибных мест уже нарушено, гружёные лесом машины следуют одна за другой по бойким окрестным трассам автомобильных дорог.
Часто, проезжая мимо своего городского кладбища, поражаюсь размером его, это целый город со своими законами и аллеями славы. С портретов памятников глядят на посетителей всё больше молодых лиц, высеченных на чёрном граните, но мне почему-то ближе фанерные памятники с красной звездой. От большого количества этих лиц, удручающее впечатление только усиливается. Я стараюсь быстрее проскользнуть мимо этого зрелища, но мысли ещё долго находятся под впечатлением от увиденного, не хочется быть "жителем" этого города.
Поражает однообразие памятников, индустрия изготовления их поставлена на широкую ногу, сделано всё для удовлетворения потребностей людей. Стоит эта мастерская прямо на углу поворота с оживлённой автомобильной трассы на кладбище.
Напротив мастерской в тени высоких тополей, растущих вдоль трассы, под забором, прямо на асфальте сидят женщины и продают живые цветы, лавочки для сидения они захватывают с собой. К правой стороне асфальтной дороги, идущей в сторону кладбища, примыкает пешеходная часть. По краям её установлены лавочки для отдыха пожилых посетителей кладбища, идущих навестить своих близких, правда, в голове появляются и другие мысли, что, дескать, эти лавочки для отдыха тех, кто на кладбище идёт свом ходом. Однако, сидящих на этих лавочках людей, я никогда не замечал, все куда-то бегут, торопятся, видно, стараются взять от жизни, пока живые, как можно больше.
Обочину дороги окаймляют заросли полыни и цикория, поражающего зрение своими синими цветками на фоне выжженной летним жарким солнцем поникшей травы. Радует зрение только поле с высокой колосящейся рожью, расположенное с левой стороны дороги, поражающей своей ухоженностью, оно и понятно, в окрестности это поле единственное. Сделано всё для того, чтоб ничто не омрачало последнего пути новых обитателей кладбища.
У ворот кладбища построена новая церковь, выкрашена она в один из цветов светофора - зелёный. Жителям кладбища на нём становится тесно, и кладбище вышло из леса, заняло пока только опушку леса, намереваясь в дальнейшем полем двинуться прямо в сторону посёлка, потеснив поле ржи своими плотными рядами.
Воочию каждый раз приходиться наблюдать борьбу путей земных с неземными. Дорога не хочет отдавать своего жизненного пространства и поэтому ширится и петляет, разбиваясь на множество тропинок и развилок, как бы, стараясь запутать старуху с косой, не даёт ей перешагнуть через себя.
Но видно трудно ей спорить со строптивой старухой, во всём просматривается тенденция капитуляции дорог. Сколько их поросло травой на моей памяти, и здесь об этом предвещают почерневшие от осенних дождей, дремлющие заросли полыни, ждущие своего часа. Да, и земные обитатели способствуют этому.
Всё пронизано "заботой" о ещё живущем человеке, не хватает только над всем этим ненавязчивым сервисом приглашающей надписи: 'Добро пожаловать'.
Как художник, не мог я пройти мимо этой картины. Тема эта волнует меня давно, и её я реализовал в далёком в 1990-ом году. В то тёмное время, я как будто почувствовал испытания, которые ждут нашу страну. Каждой своей клеточкой я ощутил грядущие потери, и оказался прав в своих пророчествах, на меня как будто давили 2 миллиона 370 тысяч россиян жертв мирного времени, которых Россия не досчиталась в 2003-ем году.
Долго искал я подходы к решению данной темы, и лаконичнее языка, чем религиозный, не мог найти, хотя человек я не верующий. Пришлось взять на вооружение образ Христа, символизирующего весь Русский народ, который распят на красном кресте, возвышающемся над новенькой церковью с её позолочёнными куполами. Внизу расстилается холодное поле - 'Русское поле', на котором стройными рядами тянутся линии светящихся точек, сходящихся на горизонте, при ближайшем рассмотрении которые оказываются горящими свечами. Холодный язык пламени, вырвавшегося из куполов церкви, лижет ноги Христа, который страдальчески наклонил голову к своёму плечу.
Русский крест
Судьба картины сложилась так, что мало кто из зрителей видели её. В салоне в Москве, в далёком 1990-ом году, её не взяли, сказав, как и о других работах, что это уже слишком. Правда, два раза я выставлял её на выставках, которые организовывала редакция газеты 'Муромский рабочий', первый раз в 1991-ом году, позднее, в той же редакции газеты, только с ликвидацией рабочего класса, носящей другое название - 'Провинция'.
Не взяли работу на городскую выставку в 2003 году, не знал ещё тогда выставком статистических данных о смертности в России в 2003-ем году.
Надо отметить, что городские власти, глава администрации тогда был бывший коммунист, у нас трепетно относился к церкви. Может быть боязнь недовольства его, то и послужило причиной отказа?
![Колоски [Е. Чекалов]](/img/c/chekalow_ewgenij_wasilxewich/apupglawa46mirazhi7derewnjabarskoe-rykino5/koloski.jpg)
![Русский крест [Е. Чекалов]](/img/c/chekalow_ewgenij_wasilxewich/apupglawa46mirazhi7derewnjabarskoe-rykino5/3russkijkrest672.jpg)