Перекошен закат, перешоркан позёмкой. Метель
обживает полынь по обочинам, шьёт по краям полыньи,
отгрызает стерню на корню где прогалины, с хриплых петель
ставню рвёт, и пирует остатком вечерней лыжни.

Выходи на крыльцо, завернись в полушубок сырой
отдохнуть от угара, нагнись у порога. Ругнись.
Раскури самокрутку, и глаз, что по ветру, прикрой.
Табаком затянись, и вздохни по привычке- эх, жись.

Да оправь воротник, да оправься с крыльца, уходя.
Да в сердцах от зимы, спотыкнувшись в сенцах о пимы
зашуми понарошку, да уши ушанкой прижми
запахнувшись от слов, как от сов, что порхают хромы

из копчёных углов, где чеканных не счесть образов
от лампад, что дымят, и от чад, что ночами чудят
отзываясь на зов зыбких снов, что всегда на засов
поутру, но к костру ввечеру подбираясь,  ввернуть норовят

то словцо под винцо, то харчок в ожиревший зрачок
то ухват под оклад бороды, раздобыв по карманам беды;
то в башке мельтешат, а ухватишься - шибко спешат,
спохватившись, и шепчут друг дружке удравши: "таперьча куды?".

А куда ж им спешить, ежли кажется - незачем жить.
Не туда ль же и нам - с молчаливым грешком пополам -
пробираться наощупь в пустыне, в чащобах нестись во всю прыть
волоча себя якобы в храм, сволоча весь растраченный хлам?

Сволочи, у печи оживая, и ты, или криком кричи,
или мысли мычи, уминая молчащий уют
полумрака. Мечи эти мысли в окружье дрожащей  свечи.
Их потомки потом допоют, и допев, помаленьку добьют:

Им, видать, повидней, на кого не жалеть трудодней,
а кому в переплавку, в тюрьму,  в кутерьму, за калым в Колыму...
А тебе-то с того? Ты сидишь на заимке своей
к потолку загибая углы губ,  глядишь в говорливую  тьму

за окном,  где сквозь сон две сестры  засыпают костры,
заметают полозьев следы,  замывают полы за тобой
то серьгой зазвенят, то застынут, запнувшись  о взгляд
из окна. То в окно постучат. Постучат, слышь? Поди да открой.