Одно из происшествий, которое прежде других приходит мне на ум, когда я обращаю взор вспять к своей юности, это то, что случилось в ночь, "когда папа стал Биллом". Вы скоро поймете, почему я и другие члены нашего семейства вспоминаем о происшествии только этими словами. Жили мы тогда в Колумбусе, штат Огайо, по Лексингтон авеню, 77. В первые годы девятнадцатого века Колумбус победил Ланкастер в борьбе за положение столицы штата большинством всего в один голос, и с той поры ему вечно чудится, что кто-то дышит в затылок: такое вот странное состояние муниципальных умов, как, впрочем, и умов рядовых граждан. Колумбус - это такой город, где может случиться что угодно, и где что угодно действительно случалось.
Папа спал в комнате на втором этаже рядом с комнатой моего брата Роя, которому тогда было около шестнадцати. Папа обычно ложился в полдесятого, а вставал в пол-одиннадцатого в знак протеста против патефона "Виктрола", на котором мы, трое мальчишек, гоняли до обалдения Нэта Уиллса: "Кто мрачную тайну откроет, как умер наш преданный пёс...". Мы крутили эту пластинку столько раз, что иголка заездила ее чуть не насквозь, застревала в бороздке и без конца повторяла: "жрал мясо подохшей коняки, жрал мясо подохшей коняки, жрал мясо подохшей коняки". Эти неотвязные повторы и поднимали папу с кровати.
Впрочем, в ту именно ночь мы пошли спать с ним примерно в один час и не устраивали большого шума. Рой, кстати, вообще в тот день из постели не вылезал по причине озноба. Недуг не был столь серьезен, чтобы довести до бреда, а мой брат, не тронулся бы умом и в смертельной горячке. Впрочем, еще перед тем, как лечь, он предупредил папу, что "на него может найти".
Сон у Роя был легкий, и пробудившись часа в три ночи, он решил изобразить (как он объяснил позднее "для баловства"), что на него "нашло". Он встал, прокрался в комнату к отцу и тронул его за плечо: "Вставай, о Билл, твой час пробил!" - изрек он гробовым голосом. Папу звали не Билл, а Чарли. Был он высоким, в меру нервным, добродушным джентльменом, предававшимся тихим радостям и любившим, чтобы всё шло мирно да гладко. "Ммм?" промычал он в сонном недоумении. "О Билл, о Билл, твой час пробил, вставай!" - холодно повторил брат, блестя глазами. Папа вскочил с кровати по другую сторону от сына, бросился прочь из комнаты, закрыл за собой дверь и завопил, чтобы мы все к нему бежали.
Нам как-то не хотелось верить, что спокойный и благоразумный Рой напугал отца таким вздором. Мой старший брат Герман пошел обратно спать, никак не отозвавшись о случившемся. "У тебя был дурной сон", - сказала мама отцу. Это вывело его из себя. "А я говорю тебе, что он назвал меня Биллом и сказал, что мой час пробил!" Мы пошли к комнате Роя, открыли дверь и на цыпочках подошли к кровати. Рой спал сном праведника: сразу было ясно, что никакой безумной горячки у него нет.
Мама пристально посмотрела на отца.
- А я говорю, что это он сделал! - прошептал отец.
От нашего присутствия в комнате Рой, наконец, вроде бы проснулся и (как мы узнали гораздо позднее) был удивлен и потрясен.
- Что случилось? - спросил он.
- Ничего, - ответила мама, - просто папе приснился кошмар.
- У меня не было никакого кошмара, - сказал отец медленно и твердо.
Стоял он в старомодной ночной рубахе с разрезом на боку, странно висевшей на его высокой худощавой фигуре. Ситуация, прежде чем мы махнули на нее рукой и разошлись по спальням, скорее не разъяснилась, а, как это часто бывало у нас в семье, обострилась. Рой потребовал объяснить ему в чем дело, и мама невнятно пересказала то, что сказал ей отец. Тут глаза Роя засветились.
- Папа всё перепутал: было как раз наоборот! - сказал он. - Это я услышал, как папа встал с постели, и тогда спросил его, в чем дело. "Я всё устрою, - якобы ответил папа. - Билл внизу".
- Кто такой Билл? - спросила мама у отца.
- Не знаю я никакого Билла и ничего подобного не говорил! - раздраженно возразил он.
Никто из нас (кроме Роя, конечно) ему не поверил.
- Тебе приснилось, - сказала мама, - иногда бывают такие сны.
- Ничего мне не приснилось, - сказал отец.
Он уже был на взводе и стоял перед зеркалом на комоде, расчесывая свои волосы парой щеток: кажется, причесывание его всегда успокаивало. Мама рассерженно заметила, что стыд и срам взрослому человеку вскакивать среди ночи и будить больного ребенка только потому, что он (взрослый мужчина и отец) дрыхнул и увидел дурной сон. А надо сказать, что у отца действительно бывали иногда кошмарные сны, и снилось ему обычно, что гонятся за ним Лилиан Рассел с Президентом Кливлендом. Мы повздорили еще с полчаса, после чего мама постелила папе в своей комнате. "Все в порядке, мальчики", - сказала она твердо и закрыла дверь. Я еще долго слышал папино ворчание, прерываемое время от времени односложными сомнениями мамы.
Месяцев через шесть нечто подобное случилось уже между моим отцом и мной. Тогда он спал в соседней со мной комнате. Полдня после обеда я тщетно пытался вспомнить название города Перт-Амбой. Вроде бы, ничего сложного, но я перебрал в памяти все другие города, и даже слова и фразы вроде терракота, Валла-Валла, коносамент, вадемекум, хоки-поки, преамбула и Шуман-Хайнк, но Перт-Амбой оставался неуловим. Ближе всего к нему была, пожалуй, терракота, но и та - не слишком уж близко.
Даже в кровати, я всё еще мучился этой головоломкой и, лежа в темноте, позволил разгуляться нелепейшим фантазиям, будто такого города вовсе нет, как нет и самого штата Нью-Джерси. Я всё повторял и повторял слово "Джерси", пока оно не стало казаться совсем идиотским. Если вам когда-то случалось лежать ночью без сна и повторять одно и тоже слово тысячи, миллионы и сотни тысяч миллионов раз, вы поймете мое состояние. Я стал думать, что в мире нет ничего, кроме меня, и множество других столь же диких мыслей лезло в голову.
Постепенно от этой несусветности мной овладела тревога. Я стал подозревать, что можно свихнуться и от такого пустейшего дерганья ума, как бесплодный поиск терра-фирмы Пиггли-Виггли Горгонзола у Триумфальной Жанны д'Арк Святого Моисея в Пенатах. Мне вдруг неудержимо захотелось хоть с кем-то перемолвиться словом. Я чувствовал, что дурацкое и опасное смешение мыслей и фантазий зашло уже слишком далеко, и если я тотчас не найду названия этого городка и не засну, то и впрямь могу свихнуться. Поэтому я встал с кровати, пошел в комнату, где спал отец и потряс его. "Уг-мм?", - промычал он. Я потряс сильней, и папа, наконец, проснулся с отблеском сна и настороженностью в глазах.
- В чем дело? - хрипло спросил он.
Взгляд у меня, видно, и вправду был дикий, а волосы, всегда непослушные, ночью торчали, как у монстра.
- Что там? - спросил отец, приподнимаясь и готовясь соскочить с другой стороны кровати.
У него, наверно, мелькнула мысль, что все его сыновья рехнулись или вот-вот рехнутся. Теперь я вижу, как всё было похоже на ту ночь, когда Рой сказал, что папа Билл, и час его пробил. Но тогда я вовсе об этом не помнил.
- Слушай, - сказал я, - назови мне несколько городов в штате Нью-Джерси. Быстро!
Время было около трех ночи. Папа встал так, чтобы кровать оставалась между ним и мной, и стал натягивать штаны.
- Можешь не одеваться, - сказал я. - Просто назови несколько городов в штате Нью-Джерси.
Быстро одеваясь - я заметил, что он надел башмаки без носков прямо на босу ногу - отец стал перечислять дрожащим голосом разные города в Нью-Джерси. Как сейчас вижу, как он тянется за пальто, не сводя с меня глаз.
- Нет, нет! - настаивал я раздраженно. - Это город с одним названием из двух слов, как "вверх тормашками".
- "Вверх тормашками?", - переспросил отец, медленно двигаясь к двери и улыбаясь слабой натянутой улыбкой, которая - как я понимаю теперь, но не понимал тогда - должна была меня успокоить.
В двух шагах от двери он вдруг прыгнул к ней и ринулся в холл так, что фалды пальто и шнурки на башмаках полетели за ним. Это бегство меня ошарашило. Я понятия не имел, что ему показалось, будто я не в себе; я только понял, что это он сам не в себе: может быть не совсем проснулся, и сейчас за чем-то гонится во сне. Я бросился за ним и схватил у двери в мамину комнату. Я слегка встряхнул его, чтобы совсем разбудить и как-то объясниться.
- "Мери! Рой! Герман!" - вопил отец.
Я тоже стал призывать братьев и маму. Мама рывком распахнула дверь своей спальни, и тут мы сбились в кучу и что-то кричали разом в полчетвертого утра: папа был полуодет, без носков и рубашки, а я - в пижаме.
- Что тут у вас на этот раз? - мрачно спросила мама, растаскивая нас в стороны.
Она, к счастью, всегда запросто управлялась что с отцом, что со мной, и никакие наши слова и поступки ее никогда не пугали.
- Посмотри на Джемми! - кричал отец. (В волнении он всегда называл меня Джемми).
Мама посмотрела на меня.
- Что случилось с отцом? - потребовала она ответа.
Я сказал, что не знаю, что он вдруг встал, оделся и выбежал из комнаты.
- Куда ты собрался идти? - холодно спросила его мама.
Она посмотрела на меня. Мы посмотрели друг на друга, тяжело дыша, но уже спокойнее.
- Он что-то болтал о Нью-Джерси среди ночи. Он пришел ко мне в комнату и попросил назвать города штата Нью-Джерси.
Мама посмотрела на меня.
- Это был обычный вопрос, - объяснил я. - Я хотел вспомнить название одного города и не мог заснуть.
- Вот видишь! - торжествующе сказал отец.
Мама на него не посмотрела.
- Идите оба спать, - велела она. - Не желаю вас больше сейчас слушать. Только не хватало одеваться и бегать по дому среди ночи!
Она вернулась в свою комнату и захлопнула за собой дверь. Папа и я отправились обратно спать.
- С тобой всё в порядке? - спросил он.
- А с тобой?
- Ладно, спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Герман спросил за завтраком, что там у нас стряслось, но мама не позволила продолжить обсуждение.
- Поговорим о чем-то более разумном, - предложила она.