Чарли скорчился в дверях, которые хоть чуть защищали его от порывов ветра, но завидев приближавшуюся пожилую женщину с песиком, распрямил плечи и направился к ней с остатком былой раскованности. Он убеждал себя шепотом: "Ведь обратиться в первый раз к пожилой женщине много проще. Это не так стыдно".
Женщина остановилась и осмотрела Чарли через пенсне: его разбитые башмаки, грязные покрасневшие руки и небритое лицо. Терьер потянулся вперед, пританцовывая от холода, обнюхал его штаны и тявкнул.
Оживление Чарли мгновенно пропало. Подготовленная речь, которую он репетировал в дверях, вылетела из головы. В ужасе он сбивчиво заговорил: "Это первый раз, когда он просит милостыню. Она должна ему поверить, ради Бога. Он не какой-то голодранец. Всего пару месяцев назад у него была хорошая работа. Впервые почти два дня у него крошки во рту не было. У него есть самоуважение. Она должна этому поверить. Это важно. Она должна этому поверить, ради Бога".
Пожилая женщина открыла сумочку и бросила десять центов в его ладонь.
Чуть позже он сидел на скамейке на Вашингтон-Сквер, крепко сжимая в руке монету и раздавливая пятками комки грязного хрупкого снега. Сейчас он встанет и купит чего-то горячего для своего гложущего желудка, но пока ему нужно посидеть и привыкнуть к стыду. Он опустил лицо на ледяное железо скамейки, надеясь, что никто, взглянув на него, не догадается, как низко он опустился. Он подумал: "У меня никогда не было ничего в жизни, кроме самоуважения. А теперь у меня нет и этого. Вот оказывается, как дешево я продался".