То, зачем действительно стоило прийти на вечер, посвященный первому лауреату чубайсовской премии "Поэт", Александру Кушнеру, лежало на столике в вестибюле ЦДЛ - добротно сделанная Станиславом Лесневским книга Кушнера "Аполлон в траве".
После "Волны и камня", это наиболее полно представленная эссеистика постсоветского времени. Книга, вне всяких сомнений, известная читающему миру, стоит того, чтобы о ней заговорить снова: масса литературных достоинств, плюс взгляд поэта, философствующего не как поэт-философ, а как поэт.
Почему этот сборник так называется? В честь безотрадной эпохи, в которую дружба с Аполлоном становится крепче? Возможно.
В траве лежи. Чем гуще травы,
Тем незаметней белый торс,
Тем дальнобойный взгляд державы
Беспомощней; тем меньше славы,
Чем больше бабочек и ос.
Тем слово жарче и чудесней,
Чем тише произнесено.
Чем меньше стать мечтает песней,
Тем ближе к музыке оно,
Тем горячей, чем бесполезней.
Чем реже мрачно напоказ,
Тем безупречней, тем печальней,
Не поощряя громких фраз
О той давильне, наковальне
Где задыхалось столько раз.
Любовь трагична, жизнь страшна,
Тем ярче белый на зеленом.
Не знаю, в чем моя вина.
Тем крепче дружба с Аполлоном,
Чем безотрадней времена.
Тем больше места для души,
Чем меньше мыслей об удаче.
Пронзи меня, вооружи
Пчелиной радостью горячей!
Как крупный град в траве лежи.
Александр Кушнер. Аполлон в траве
Прежний "Аполлон" был "в снегу", тоже по названиюодного из стихов, ставших символом застывшей в веках эпохи социалистического строя.
Колоннада в снегу. Аполлон
В белой шапке, накрывшей венок.
Желтоватой синицей пленен
И сугробом, лежащим у ног.
Этот блеск, эта жесткая резь
От серебряной пыли в глазах!
Он продрог, в пятнах сырости весь,
В мелких трещинах, льдистых буграх.
Неподвижность застывших ветвей
И не снилась прилипшим к холмам,
Средь олив, у лазурных морей
Средиземным его двойникам.
Здесь под сенью покинутых гнезд,
Где и снег, словно гипс или мел,
Его самый продвинутый пост
И влиянья последний предел.
Здесь на фоне огромной страны
На затянутом льдом берегу
Замерзают, почти не слышны
Стоны лиры и гаснут в снегу,
И как будто они ничему
Не послужат ни нынче. Ни впредь,
Но должно быть, и нам и ему,
Чем больнее, тем сладостней петь.
В белых иглах мерцает душа,
В ее трещинах сумрак и лед.
Небожитель, морозом дыша,
Пальму первенства нам отдает,
Эта пальма, наверное, ель,
Обметенная инеем сплошь.
Это - мужество, это - метель,
Это песня, одетая в дрожь
Кушнер. "Аполлон в снегу"
Получается, что между двумя сборниками эссеистики - распавшаяся цепь времен.
Времена не выбирают,
В них живут и умирают...
А еще они могут обрываться и соединяться в причудливости своего справедливого к поэзии миропорядка. Советское время разделило Кушнера и Бродского - время 'Аполлона в траве' соединило их на ином, метафизическом уровне.
"Аполлон в траве" призван был подытожить правду о взаимоотношениях Кушнера с Бродским, правду, которой от Кушнера ждала щирокая общественность. Зрители спрашивали о Бродском и на вечере, но ведущий Сергей Чупринин, заявивший предварительно - спокойно, но железно, - что Кушнер ни в каких скандалах замешан не был, записки с вопросами о Бродском откладывал и, целомудрия ради, не зачитывал вовсе.
Отношения Бродского и Кушнера - после книги В. Соловьева "Три еврея", написанной и известной в узких кругах уже давно, а изданной лишь в 2002 году, когда о том, правда все это, или нет, Бродский ответить публично уже не мог, стало в литературном сообществе больной темой. Кушнер ответить мог, но кто бы стал слушать, допусти он неосторожность оправдываться и выполни просьбу Захарова выйти под одной обложкой с романом Соловьева. На отказ тот отреагировал своеобразно, обозначив Кушнера отрицательным героем (чего никак не постулировал Соловьев) и на титуле вывел: "С тех пор положительный герой книги, Бродский, - умер, а отрицательный, Кушнер, на предложение издателя написать свою версию описываемых в автобиографическом романе Соловьева событий, прислал в издательство в конце 2001 года текст, который мы здесь цитируем по настоянию автора этой книги". Далее идут слова Довлатова о том, что в книге все правда, опровергнутые в дальнейшем самим Довлатовым, назвавшим публично Соловьева гнидой..
Так Захаровым были расставлены акценты - ху есть ху. Как бы то ни было, для самого Соловьева дилемма не столь бинарно обозначена, как в сказках о добре и зле. Для него Бродский - "ностальгия по дружбе", Кушнер - "друг". Главу "Саша - мой лучший друг" он так не включил в роман - дружба показалась ему с червоточинкой. Психологически обоснованной можно считать драму романа - то, что было лишь воздушным замком, несбывшимися надеждами - дружба с Бродским - идеализировалось, то, что было реальностью - дружба с Кушнером - как и любая синица в руках, переосмыслялось.
И если уж Захаров не понял сути этого деления, то, что говорить об общественности, в глазах которой Кушнер стал злодеем-Бармалеем на том только основании, что его (по какому субьективному признаку, неважно) противопоставили Бродскому. И что еще более важно, с Кушнера потребовали опровержений, и Кушнер их не дал, поэт обиделся. Психологически книга Соловьева понятна: ревность несостоявшегося друга к другу состоявшемуся.
Все это напоминает плохо выстроенный спектакль. Ответ Кушнера должен был состояться. В книге "Аполлон в траве" поэт опубликовал свои собственные воспоминания о Бродском "Здесь, на земле" (датированные 1996 годом), (http://folioverso.spb.ru/imena/6/5.htm), куда включил и обсуждение соловьевской книги. Вот оно: "Разговор зашел об одном бывшем ленинградце, В.Соловьеве, в середине семидесятых переехавшем в США, и его мемуарном романе. Бродский рассказал, что еще в семидесятые отказался читать этот роман (не мог его одолеть) ввиду бездарности автора. Вспоминал, как этот человек, эмигрировав в США, выступил с лекцией против А.Д. Сахарова, явно выполняя задание "органов", с которыми был тесно связан".
Далее в статье идет разговор о случае несостоявшейся размолвки поэтов - стихотворении Бродского "Письмо в оазис", посвященного А.К.:
""Не надо обо мне. Не надо ни о ком. / Заботься о себе, о всаднице матраса. / Я был не лишним ртом, но лишним языком, / Подспудным грызуном словарного запаса. / Теперь в твоих глазах амбарного кота, / Хранившего зерно от порчи и урона, / Читается печаль, дремавшая тогда, / Когда за мной гналась секира фараона. / С чего бы это вдруг? Серебряный висок? / Оскомина во рту от сладостей восточных? / Потусторонний звук? Но то шуршит песок, / Пустыни талисман, в моих часах песочных. / Помол его жесток, крупицы - тяжелы, / И кости в нем белей, чем просто перемыты. / Но лучше грызть его, чем губы от жары / Облизывать в тени осевшей пирамиды" Эти стихи меня задели. И не только своей грубостью, но и странным обвинением в том, что я не печалился в те годы, когда за ним "гналась секира фараона"". Но в дальнейшем буквы А.К Бродский убрал, и с Кушнером ссориться не хотел. Ему было с кем ссориться: "Александр, ты последний, кого бы я хотел обидеть! Поверь, я со многими рассорился, испортил отношения, но не хотел бы - с тобой..." ( http://folioverso.spb.ru/imena/)
Он назвал как-то Кушнера лучшим лирическим поэтом современности...
Нет, ну действительно, было бы что делить людям, которые останутся в одной литературе, у них власть над сердцами людей такая, и на то, чтобы держаться на гребне ее, нужно сил так много, что на мелочность и злобу не хватает ни сил, ни времени.