Пушкин бывал у подножия Оренбургской крепости. Он путешествовал по местам Пугачева. Случайно ли? Представляется, что нет. Пугачев - стихийная сила, мифологема стихийности. Важно было решить для себя вопрос: мог ли быть этот языческий титан, этот народный царь и бог победить христианского царя и бога. Потому что Восстание декабристов, заяц и заячий из него тулупчик, спасение и желание...
Во всем первобытном могуществе языческого бога предстает перед нами Пугачев. Он на стене капитана Миронова - взявший Кистрин и Очаково, спасает выбор невесты и его хоронят как кота. Он "то ли волк, то ли человек". Он два раз напоминает о своем сходстве с орлом: первый раз в разговоре с хозяином постоялого двора: "В огороде летал, конопли клевал", второй раз - рассказывая сказку об орле и вороне.
Бог-громовник предстает так же в вещем сне Гринева. Гринев увидел страшного мужика, машущего топором во все стороны. У Афанасьева есть упоминание о молоте и топоре в руках громовника: "Бог-громовник, разбивая своим молотом облачные скалы, высекает из них небесное пламя молний" . Гринев в своем сне, пытаясь убежать от мужика, "спотыкался о мертвые тела и скользил в кровавых лужах". Согласно древней мифологии, мертвецы - всего лишь уснувшие зимним сном явления природы, а зима - бог воитель, который "с началом зимы делается оборотнем" .
Следовательно, на уровне явлений природы (феноменальном) нет ничего необычного в том, что во время бурана приходят образы зимы и бурана. Тем не менее у этого сна есть и социальная подоплека - приход царя-мужика, у которого дворяне не захотят просить благословения, и это обстоятельство обернется кровопролитием. В ноуменальном плане - извечное неприятие добрым христианином языческой нечисти - всех этих оборотней, лесовиков, громовников, нежелание у них просить благословения на пути в мир литературы, нежелание считаться с этими дремучими, отпугивающими всем своим видом мыслеформами. Упирающимися корнями в демонологию. Достаточно какой-нибудь дани, вроде заячьего тулупчика. На всякий случай. Вдруг пригодится. В трудную минуту. Бог есть бог, царь есть царь, а самозванец есть самозванец. Но языческий Олимп получает дань и возвращает ее в виде бесценного дара - сохранения.
Пушкин, отдавая дань языческой мифологии, оставшейся "в одном худеньком армяке", одевает ее в тесный и себе, и уж тем более ей, заячий тулупчик. Этим спасается даже во времена, когда первобытная стихия абсурда ворвалась вихрем в русскую литературу (начало ХХ века). Языческо-гносеологический вихрь, пронесшийся по русским культурным традициям, был назван русским ренессансом, что как бы соответствует итальянскому Ренессансов, такому же вихрю язычества, пронесшемуся по ровной и относительно спокойной культуре средневековья. Во времена русского ренессанса, правда, поговаривали о том, не скинуть ли Пушкина с парохода современности, но дань, отданная Пушкиным абсурду, взятому из древних поэтических сказаний, спасла его в лихолетье повального поклонения бородатому мужику. Хотя данью был всего лишь какой-то заячий тулупчик, о котором и пожалел-то разве что Савельич, но модернисты-авангардисты всех времен и народов хватаются за него руками и зубами, пытаясь вырвать кусочек поабсурдней.