Чернов Александр Борисович : другие произведения.

Загадочная душа и сумрачный гений

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 5.53*20  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    1-я книга трилогии "Одиссея капитана Балка".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Чернов А.Б.
  
  
  
  
  ОДИССЕЯ КАПИТАНА БАЛКА
  Цикл романов в жанре 'военно-историческая фантастика'
  
  
  
  На основе оригинального таймлайна
  Мир 'Варяга' - победителя 2 (МПВ-2)
  
  
  
  
  
  Книга первая
  
  Загадочная душа и сумрачный гений
  
  
  
  
  
  
  
  2017 год
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Больше 'Варягов'! Хороших и разных!
  
   Г.Б. Дойников
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Посвящается великому человеку,
  гражданину, ученому, инженеру,
  Генеральному конструктору
  подводных лодок
  Юрию Николаевичу Кормилицину
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  От Автора
  
  Уважаемые читатели!
  
  Действие первой книги цикла романов 'Одиссея капитана Балка' начинается в первый мирный день по окончании Русско-японской войны, которая в альтернативной, параллельной нашему миру реальности, в Мире МПВ-2, окончилась с совершенно иными результатами, чем известные нам из учебников истории. Россия, наш флот, а с ними крейсер 'Варяг' и наши главные герои, вышли из нее не побежденными и униженными, но победителями. Впереди у них новые вызовы и новые испытания. Но это - вызовы и испытания нового Мира. Мира, порожденного для многих неожиданной решительной русской победой. О том как, благодаря чему и какой ценой она была достигнута, вы можете узнать из первой серии книг по МПВ-2, из семи романов цикла 'Одиссея крейсера 'Варяг'.
  
  ***
  Япония побеждена. Но если кто-то думает, что дальше будет проще и легче, тот очень серьезно ошибается. Ведь локальный выигрыш России в одной из партий Большой политической игры, Игры за право править Миром, не поменял ни состав ее сильнейших участников, ни их цели. А вот настроение некоторым из них подпортил очень серьезно. Кроме того, победа России круто повысила в этой мега-игре ставки.
  В реальном мире к началу 1908-го года, практически утратив внешнеполитический суверенитет, наша страна, повязанная парижскими займами, покорно плелась в фарватере англо-французской политики. Вернее, ее целенаправлено вели. На бойню, естественно.
  Господам-'цивилизаторам' удалось успешно стравить между собой двух их главных геополитических конкурентов. Русских и немцев. И даже дважды! В итоге, нынешний Pax Americanа на ¾ оплачен русской и немецкой кровью.
  Но как же удобно его творцам и апологетам списывать десятки миллионов смертей на роль и вину в этом человеконенавистническом деле отдельных личностей в Германии и России! Кукловодам всегда комфортнее работать за темной ширмой. А марионеткам не должно догадываться, кто дергает их за ниточки. Но здесь, в МПВ-2, четверо главных героев знают 'родимые пятна' тех, кто в тени...
  Станет ли этот обновленный Мир для нашей Родины лучше? Даст ли он ей шансы избежать на новом пути известных нам ошибок, сохранив миллионы жизней сыновей и дочерей, столь прискорбно и безвозвратно загубленых в нашей, реальной истории?
  Я не знаю. Но - надеюсь...
  
  
  
  
  
  
  
  
  Чистая Правда со временем восторжествует,
  Если проделает то же, что явная Ложь.
  
  В. Высоцкий
  
  
  Пролог
  
  
  Царское Село. 22 февраля 1905-го года
  
  - Спасибо! Спасибо, господа. И я вас всех сердечно поздравляю. Мир! Слава Богу, все завершилось. С Победой нас всех! Да, Петр Павлович, попрошу Вас...
  Я сейчас пойду немножко подышать, погуляю по парку. Один. И будьте добры, постарайтесь сделать так, чтобы никто не мелькал вокруг. Я не дальше Фотографического.
  - Слушаюсь, Ваше Величество!
  - Александр Иванович, Вы что-то хотели сказать? Слушаю Вас.
  - Ваше Величество, извините, но вдруг подумал, что если Вы решили на променад... Просто, Дик с Касей у нас еще не гулянные, со всей этой суматохой.
  - Ясно. Хорошо, прихвачу их с собой. Поводки длинные в павильоне приготовлены? И не волнуйтесь, рукавицы я взял...
  Февральская метель захватила в плен сразу. Прямо с порога овладев всем его существом. И русский царь стоял перед ней, оглушающей, бескрайней, всесильной, затопившей все вокруг. Стоял один. Словно тот маленький мальчик из прочитанной в детстве сказки перед входом в ледяные чертоги Снежной Королевы.
  Николай не любил тепло одеваться даже в лютую стужу. Но в этот раз все-таки уступил настояниям жены. И правильно сделал. Снег забивался всюду, где мог найти хоть малую щелку. Слепил глаза, выбивая слезу. Он поглубже надвинул на лоб любимую кубанку - подарок отца, поправил шарф и поднял воротник пальто.
  'Тонко же Спиридович мне хвостатых провожатых навесил. Молодец!
  Кстати действительно, Гессе наш как-то совсем неважно выглядит. Хорошо, что Михаил загодя меня предупредил о его нездоровье. Надо будет обязательно Петру Павловичу дать отдохнуть. А Александр Иванович хоть и молод, но без него справится вполне. В курс всех дел и обязанностей дворцового коменданта вошел, так что, пожалуй, завтра же и решим этот вопрос. Крым, Италия или на воды, пусть Боткин со товарищи определят. Хоть на год, если это необходимо.
  И все-таки очень хорошо, что Алике убедила одеть валенки, - подумалось ему, когда буквально через пару шагов высокие двери царского подъезда растворились в белой, клубящейся пелене за спиной, - Пожалуй, первая такая пурга в этом году. Да и не пурга - буран, почитай, настоящий. В чистом поле на тройке в этаком снегу дорогу потерять - ерундовое дело...
  Но, Господи, какая же первобытная красота'!
  Он закрыл глаза и с минуту постоял, подставив разгоряченное переживаниями дня и шампанским лицо освежающему покалыванию несущихся в бесконечном, волшебном хороводе снежинок. 'Господи, иже еси на Небеси, всемогущий и всепрощающий... Слава Тебе! Господи, прости мне грехи мои тяжкие и страхи мои, не отринь, не отступись и впредь. Направь и укрепи разум мой и десницу мою. Спаси и сохрани рабов твоих и матушку нашу Россию...'
  Император Всероссийский молился. Но это была не разученная с детства молитва. ТАК он говорил с Богом только несколько раз в жизни. И это были мгновенья без времени. Или же просто время остановилось? Возможно. Ведь если даже чопорной и своевольной госпоже Европе пристало скромно подождать, пока русский царь удит рыбу, то уж когда он молится...
  Великая Российская вьюга окружила Николая во всем блеске и великолепии своей снежной вечности, оглушая его многоголосым хоралом ветров, в который вплетались отдаленные стоны раскачивающихся под их порывами обнаженных крон вековых лип. Приворожила тайным колдовством своим взгляд к прозрачному калейдоскопу блесток, мечущихся вихрями в текущих, причудливо змеящихся под ногами струях поземки.
  Бледные пятна двойных электрических фонарей вдоль пруда и парковых аллей едва проглядывали в этой стремительно летящей, вьющейся круговерти. Лишь два ближних светили достаточно, чтобы увидеть занесенные гранитные ступени крыльца и девственно чистую белизну внизу, всего за пару вечерних часов совершенно скрывшую под собою расчищенные за день дорожки.
  Наконец, будто очнувшись, Николай снял рукавицу, отер льдинки с бровей и усов, провел ладонью по мокрому лицу, и с облегчением вздохнув, точно сбросив с плеч тяжкую ношу, шагнул в снег. Шагнул спокойно и уверенно, как в штормящий морской прибой на бьёркском пляже во время летней грозы.
  Кружащийся возле дворцового угла мощный вихрь попробовал на прочность бросившего ему вызов одинокого человека. Налетел, яростным порывом ветра чуть не сорвав с его головы кубанку, швырнул в лицо пригоршню сверкающих ледяных стрелок. Отступил на мгновенье и набросился вновь, пытаясь остановить, свалить с ног. Но не тут-то было: человек устоял и решительно продолжил свой путь, по колено зарываясь в свежие, горбящиеся как текучие дюны балтийского взморья, снежные наносы...
  
  ***
  'А ведь не зря говорят на Руси, что в такую погоду хороший хозяин собак из дому не выгоняет, - подумал Николай с улыбкой, - Но ничего. Во-первых, собаки у меня не изнеженные, а во-вторых, в парке наверняка потише будет. Так что мохнатым по свежему снежку поноситься - только в радость. Здоровые псы вымахали. Дика, так и вообще можно издали с волком матерым перепутать. Хороши немцы! И умные. Нужно обязательно заставить разводить у нас эту породу. Не для охоты, конечно: в армии и в полиции пусть послужат'.
  Среди деревьев буйство пурги действительно резко пошло на спад, и идти по освещаемой призрачным светом электрических фонарей снежной целине, под которой едва угадывались контуры дорожки к псовому павильону, стало значительно легче. Павильон этот по его указанию выстроили прямо над тепловыми трубами от главной котельной, возведенной в дальнем углу парка и запущенной впервые в октябре прошлого года. 'Песий домик' с внутренними помещениями был утеплен, однако собаки сами могли выходить в открытый внутренний вольер. Судя по всему, разыгравшаяся не на шутку непогода их не особо донимала, и они как обычно сидели там, в ожидании хозяина. Николай, любивший их выгуливать, уже метрах в ста от павильона знал, что его ждут.
  До Дика с Каськой у него была только одна любимая собака. Небольшой, поджарый пес средней лохматости по имени Иман, ирландской породы. Когда, не прожив и половины обычной собачьей жизни, сеттер внезапно умер от остановки сердца больше трех лет назад, Николай больше ни к кому из 'придворных' псов не привязывался. А вот разных заблудших дворняг отстреливал в парке не редко.
  С одной стороны, понятно, - охотничий азарт, с другой - суровая профилактическая мера, ибо бешенство или псовая чума были в те времена довольно серьезной опасностью. Укушенному бешеным животным человеку грозила тяжелая, мучительная болезнь с почти неотвратимым летальным исходом, и даже вакцина Пастера не была панацеей.
  А беспокоиться Государю было за кого и как главу многочисленного семейства, его вполне можно было понять. Тем более, что и дворцовой охране, и полиции, стрелять на территории дворцового комплекса разрешалось только в самых исключительных случаях. Пуля, как говорится, дура. Потому, что порой не известно в кого она соизволит попасть. Но, кроме того, Николай вообще не любил любых появления чужих на своей личной территории.
  'Жаль, что нельзя вот так просто разрешать проблемы с некоторыми из двуногих. Прости мне, Господи, греховные мысли!.. Нет, не нельзя, конечно, - самодержец пока. Не подобает, так будет вернее. Как человеку чести и долга, верующему, воспитанному и высокородному. Но признайся, 'пока самодержец', велик соблазн столь просто решать самые сложные проблемы? Как Рюриковичи, Петр Алексеевич или властьпредержащие в том чудовищном будущем, о котором тебе поведал Михаил? И которого ты поклялся не допустить. Как же много ты от НИХ уже понабрался, за этот год. Оторопь берет...
  Прости, милый Иман. Прости, друг мой, я долго хранил верность твоей памяти. Но эта мохнатая парочка! И как же они быстро залезли в сердце всеми своими восемью лапами? С самого первого дня, когда два лохматых 'квадратных' увальня со смешными, любопытными мордами и непропорционально большими, тяжеловесными лапами, устроили уморительные скачки на новом, скользком для них, натертом до блеска, паркете Александровского дворца.
  Как же все смеялись тогда над их неуклюжестью! Во время обеда они и отомстили главным насмешницам - безжалостно сгрызли ножки у венского комода в комнате Ольги с Татьяной. А уж когда барон Фредерикс вознамерился было за это их наказать... Что тут было!' - Николай хмыкнул про себя, вспоминая, как две юных фурии с гневными, горящими глазами напали на несчастного министра двора, который просто любил порядок, одной из форм которого считал воздаяние по заслугам.
  Первым подал голос Дик. И тут же более высоко и тонко завизжала без ума влюбленная в хозяина Каська. 'Ну и слух же у них. Сейчас ведь точно всего в снегу изваляют. Силушкой-то господь не обделил. Не щенки уже. И все-таки, какой же Миша молодец, что настоял именно на этой породе. Я бы сам точно предпочел сибирскую лайку. Про немецкую овчарку у нас ничего особого и не писали. Так, вскользь, что, мол, в Германии культивируют пастушью собаку. Даже не ожидал увидеть такое чудо. Да! А в каком восторге от них девочки! Но нет, сегодня я их в дом не впущу. Сейчас набегаются, наваляются по сугробам, опять все у нас там псиной провоняет. Алике с маленьким. Не хочу нервировать по пустякам, день и так в полном сумбуре прошел'.
  Появлением своим в семье Государя, именно в семье, а не при дворце, эта парочка мохнатых и зубастых была обязана Банщикову. Весной прошлого года Ширинкин, Гессе, Дедюлин и Герарди принесли на подпись новое Положение 'Об охране Императорских резиденций, мест пребывания ЕИВ и на пути следования'. Одним из его пунктов было приобретение для царской семьи охранных собак. Поначалу Николай воспротивился, считая, что из-за предполагаемой болезни наследника близкое соседство с животными, которых, фактически, можно рассматривать как оружие, небезопасно. Мало ли что?
  Тут Михаил Лаврентьевич и подсказал, что как раз сейчас в Германии окончательно, в нескольких поколениях уже, сформирована порода немецкой овчарки. По отношению к детям эти псы в подавляющем большинстве весьма благодушны и дружелюбны, зато при необходимости всегда смогут защитить и их, и старших членов семьи от внезапной опасности. На том и порешили.
  В Вюртемберг откомандировали Мосолова, миссию его телеграммой сопроводил сам кайзер. Там, у Макса фон Штефаница, он и взял двоих трехмесячных кутешат с длинными немецкими именами, которые в Царском селе были немедленно трансформированы дочерьми в Дика и Касю. Почему именно так? А никто Государя в известность об этом и не ставил. Кстати, Вильгельм же и оплатил покупку, заявив, что это его подарок дорогому кузену в честь утопления первого японского броненосца.
  - Ну, привет! Привет мои зверюги лохматые. Ай! Каська, не лижись же! Холодно! Ой, ах ты ж, лохма зубачая, карман мне сейчас оторвешь! Фу!!! Дик! Сидеть! Ну-ка! Успокаивайтесь оба. Так, давайте-ка сюда свои загривки... Ошейники. Поводки возьму сейчас. Все! Гулять!
  Кубарем выкатившись в дверь и чуть не сбив при этом самодержца с ног, взвизгивая и звонко гавкая от радости, взрывая сугробы тучами снежной пыли как два миноносца, идущие в атаку сквозь штормовые волны, овчарки растворились во вьюжной круговерти.
  
  ***
  Итак, вопреки большинству предсказаний и пророчеств, эта навязанная России война завершилась и для нее, и для него, победоносно. Телеграмма с подтверждением текста заключенного братом мирного договора, отбитая им сегодня днем в Токио, подвела черту под более чем годичным кровопролитием на Дальнем Востоке. Значит, такой, как рассказывал Михаил, наша история уже точно не будет. И словно упала вдруг мрачная, мутная пелена впереди. Раздвинулись горизонты. Можно и нужно идти дальше...
  Но нежданно-негаданно подкрались и властно нахлынули тревожное ощущение звенящей, гулкой пустоты внутри и чувство иррационального, почти граничащего с физической болью душевного изнеможения, явившиеся на смену тяжкому грузу забот и печалей, столь немилосердно давившему на плечи до сегодняшнего дня. Наверное, он просто устал. Устал ломать себя 'через колено'. Да и просто выдерживать тот бешеный темп, который они с Михаилом задали всем окружающим, им самим было тяжко.
  А еще планы на будущее, которые уже сегодня нужно начинать воплощать в жизнь. Что главное? За что хвататься немедля, с чем можно повременить? Манифест, подготовку которого пока удавалось держать в тайне даже от Алике? Объяснение с МамА? Для нее и конституция, и немцы, все одинаково ужасно. Письма во Владивосток? Телеграммы Вилли и Рузвельту? Дядюшки? Перевод офицеров к Зубатову? Витте и иже с ним? Демобилизация? Договор с Китаем? Переселенческая программа? Новые полки Гвардии?.. Мысли путаются. Да. Действительно, - он, в самом деле, очень устал...
  Николай неторопливо шел, вдыхая свежий, морозный воздух. Снежинки таяли на щеках, освежая. Господи, как хорошо! Как же почти аморально хорошо, что можно просто расслабиться и постараться хоть часок ни о чем не думать! Но упрямица память, внезапно пробившись сквозь блаженную истому прогулки под музыку пурги, вновь властно вернула его в прошлое. Такое недавнее. И уже такое далекое. Он хорошо помнил тот прошлогодний мартовский вечер. Даже слишком хорошо.
  Александр Михайлович вернулся из Дивеева и сразу, не навестив даже Ксению, поднялся к нему. Уставший от долгой дороги и поэтому не особо разговорчивый, он протянул ему запечатанный монастырской печатью длинный, узкий конверт.
  - Сандро, а на словах?
  - Нет, Ники. Она меня в этот раз даже в келью не звала. Буркнула, чтоб ждал. И с час почти ее не было. Потом черницы побежали к матушке-игуменье, а вернулись уже с запечатанным письмом. И на прощание посмотрела на меня так...
  И говорит: 'Только ЕМУ. Чтоб САМ прочел. И чтоб САМ РЕШАЛ!' Повернулась, и дверь за ней хлопнула. Словно уличила в том, что я могу читать твои письма.
  - Не обижайся на Параскеву Ивановну, милый Сандро. Ты же знаешь, что у Божьих людей свои промыслы. И не нам их за то осуждать. Может, о тебе она действительно и не думала в этот раз вовсе. Благодарю тебя за труд, друг мой, спасибо, что сразу поехал. И оборотился быстро. Как раз к завтрашнему заседанию по флотским делам с Дубасовым и остальными успел. Отдохни пока, а утром переговорим, хорошо?
  - Хорошо, Ники. Тогда я к себе. Алике не покажешь?
  - Нет...
  Когда дверь кабинета закрылась за спиной Великого князя, Николай быстро подошел к абажуру на столе, и так и не присев в кресло, распечатал конверт.
  На маленьком листочке дешевой писчей бумаги корявым, крупным почерком старицы было написано:
  'Спрашиваешь, кто пришел и что будет? Зачем? Что делать?
  Кто, когда и как, - то мне не ведомо, но уже недалек он от тебя. Будет подле тебя. Путем дальним придет, таким, что обычному мирскому не дается. Будет сынишке помощь от него. И будет Божья Воля тебе через него. Что делать тебе - о том не ведаю. Но вижу: будет выбор тебе дан. Две дороги. Одну ты знаешь. Какой пойдешь, то сам решай. Но вторая легче не будет, только короче. САМ РЕШАЙ'.
  'Только короче... Господи, дай сил, направь, укрепи. Вторая дорога будет короче. И нельзя ошибиться! Нельзя. Значит, Банщиков? Или кто-то из тех троих? Кто? Не тот ли, кто уже трижды спасал жизнь брату, - русский воин, прошедший горнило страшных будущих войн? Второй путь короче?.. Но что случится раньше? Наша Голгофа и гибель России? Или же очищение, излечение и величие ее? И ни намека, ни подсказки. Значит, сама не знает, иначе написала бы...
  САМ РЕШАЙ, - Государь со вздохом опустился в кресло, вперив невидящий взгляд в выхваченный абажуром круг света на зеленом сукне с ответом дивеевской Старицы посредине, - Сам решай. Но как!? Может так, как твердили все предсказатели: укрепив сердце готовиться к искупительной жертве? Как повелел святой отче Серафим: ничего не предпринимая ко спасению России, нести свой Крест до конца?
  Или же, отринув смирение, вступить на путь, к которому призывает Михаил? Только, в сущности, есть ли теперь у меня выбор? То, что он послан Свыше, а не глаголит через него глас нечистого, блаженная подтвердила. Значит то, что за нашей гибелью и смутой последует столетие, не менее страшное и кровавое для России, ее бессилие, развал, отпадение окраин, балансирование на краю новой смуты и окончательной гибели, вполне реально? Но разве ради ЭТОГО готов был я смиренно принести себя и... ВСЕХ моих в жертву?
  Ради того, чтобы за грядущее столетие англо-американские купцы и их подельники жиды-банкиры стали хозяевами мира, а русские и немцы превратились в вымирающие народы? Хочу ли я остаться простым статистом и допустить до безумной двойной русско-германской бойни, ведущей лишь к всемирному возвышению англосаксов, и ими же и их подпевалами сконструированной?
  Нет!.. Тогда, возможно, что предсказания Авеля и послание Серафима Саровского кто-то подменил? Возможно ли такое? Или это тоже были испытания ниспосланные мне свыше? На стойкость в вере, на преданность державе и ее народу?
  Никто не подскажет. Таков он - МОЙ КРЕСТ. РЕШАЙ САМ...'
  И Император решил. Вернее - решился. А потом был этот год. Год, принесший ему мешки под глазами, боли в сердце, кучу седых волос, десятки бессонных ночей и трудных решений, когда приходилось, переступая через свое 'Я', делать то, что должно, а не то, что хочется. Год, давший ему долгожданного сына, нежданного друга и Победу...
  
  ***
  И то сказать: 'что хочется'! Каким откровением стало для Банщикова то, что вовсе не ветреные 'хотения' двигали царем в те непонятные для человека из будущего века моменты, когда Николай проявлял совершенно необъяснимую непоследовательность, иногда по нескольку раз на дню меняя мнение, или хуже того, уже оглашенное в узком кругу решение, по тому или иному вопросу. И как можно было подумать, - в соответствии с желанием или интересом последнего выходящего от него докладчика по означенному предмету. Часто в ущерб логике решения, ранее уже 'окончательно' принятого!
  К счастью для них обоих, Вадик не собирался таскать эту непонятку в себе. И как-то раз на прогулке, после приснопамятной безвременной кончины хрустальной пепельницы, спросил царя о причинах таких метаний из края в край, что говорится, прямо в лоб. На что получил доброжелательный, откровенный, но от этого не менее шокирующий ответ.
  Из него следовало, что Государь признает лишь двух авторитетов, стоящих в его глазах безусловно выше, чем его собственный. Первый - это сам Господь Бог. Второй - память покойного отца, к которому он всегда относился, да и до сих пор относится, с величайшим благоговением. И чьи заветы чтит как догматы. Этот-то незыблемый авторитет родителя и побуждал Николая 'твердо стоять на страже основ самодержавия', как 'единственной и естественной' базы внутреннего российского миропорядка, ибо это было главным в духовном завещании Александра Александровича сыну.
  Авторитет Всевышнего понимался царем в том смысле, что наиболее важные и окончательные решения, ему должно принимать исключительно в согласии со своей совестью, являющейся для него естественным проявлением божественной воли. При этом любая дополнительная информация для размышлений и 'совета с совестью' могла запросто привести к смене решения на прямо противоположное. И возникающая оттого чехарда мнений могла продолжаться до того момента, пока воля Императора не будет утверждена подписью 'Николай'. Это-то решение и становится окончательным. И, естественно (!), ...верным! Ибо, 'что написано пером, того не вырубить топором' и 'так Господу нашему было угодно'. А вдобавок, при таком, весьма своеобразном процессе принятия решений, до кучи, - внутреняя неконфликтность Николая и инстинктивное желание сделать хорошо ВСЕМ! Или хотя бы попытаться...
  Вадиму было от чего взвыть и схватиться за голову. До осознания того, что вся их высокопатриотичная миссия прогрессоров может запросто лопнуть как мыльный пузырь в такой, с позволения сказать, занятной 'системе координат', оставался буквально шаг. Ибо давлением, логикой, страшилками и историческими примерами эту броню убежденности проломить было невозможно. Николай парил в облаках между Богом и грешной русской землей, с не менее грешным народом, на ней существующим. И в глубине души считал ВСЕ свои принятые решения одобренными свыше! А если в итоге почему-то что-то у него 'получалось не очень', значит на то и была воля Божья.
  Вдобавок, с точки зрения личного 'потенциала пугливости', Государь отличался способностью напрочь игнорировать любую опасность, едва лишь она отодвигалась непосредственно с порога его кабинета! Ведь 'в будущем - все во власти Господа'...
  Во время подготовки к выходу на Дальний Восток двух черноморских броненосцев наступил час, когда Вадик, в который раз столкнувшись с упертостью царя, запаниковал и почти 'опустил руки'. Но ощутив это женским чутьем, или поняв своим ясным и цепким умом, положение спасла сестра Николая. Его дорогая, обожаемая Оленька.
  Оставшись после вечерних дебатов 'на троих' с братом с глазу на глаз, она выдала ему: 'Ники! Разве ты так и не понял до конца, что Миша и его друзья ниспосланы нам всем свыше, на помощь стране и народу? Всем русским людям. А не тебе лишь одному, исключительно? Веришь в это? Значит, ты должен с пониманием и уважением относиться к тому, что тебе через них подсказывает Всевышний. Или не об этом тебе говорил и преподобный отец Иоанн? Разве ты в его пастырском слове сомневаешься?
  Нет? А раз так, то каждое их предложение или просьба, должны быть рассмотрены тобою, как направленные к общему благу и пользе! И в данном случае, с черноморцами, это тоже вовсе не 'тактические мелочи'. Идет война, брат. Я хоть и женщина, но понимаю, что победа дается только напряжением всех возможных сил. А, кроме того, на войне бывают ли мелочи? Вот и Миша, и те, кто пришли вместе с ним, все это очень хорошо знают. Так что причины их настойчивости мне вполне ясны.
  Вспомни сейчас, как ты уверял всех нас, что 'макаки не посмеют'? И итогом этой ТВОЕЙ уверенности стала наша уже вполне очевидная неподготовленность к схватке с ними. А уж не тебе ли было знать все про их коварство и вероломство? И вспомни, каким шоком для нас с тобой стал Мишин рассказ о том, чем бы закончилась, и к чему в итоге привела бы эта война, при естественном течении событий.
  Спустись. Поскорее спустись на грешную землю, брат! Ибо место Государя, вождя, во главе своего народа. Ведь долг суверена - вести его, беречь, а не 'пострадать за него' в будущем. Или пытаться 'телеграфировать' всем волю Всевышнего. Да и можно ли о ней утверждать с такой чистосердечной уверенностью, если в конечном результате нас ждут миллионы смертей? Я не уверена в этом. Но одно я знаю точно, я лично всегда готова быть для тебя, и буду, опорой в самую трудную годину. Выше голову, братишка...
  И, кстати, не о сегодняшнем частном вопросе говоря: да, я понимаю, что наш милый папА не согласился бы кое с чем из того, что Миша предлагает. А кое-что - сразу гневно отверг бы. Но, во-первых, он не знал ничего из того, что сейчас открылось тебе, нам с тобой. А во-вторых, вспомни: разве он хоть раз сказал, или хоть намекнул, что его решения - не его личные? Или, что ответственность за них лежит не на нем, ибо они есть результат некоего 'промысла высших сил'?
  Так что, мой дорогой, мой возлюбленный братик, или найди в себе силы делать то, что повелевает долг государя великой державы и подсказывает тебе чудесным образом дарованная свыше помощь, или... ну, я не знаю, право. Возможно, что та твоя идея с патриаршеством, не такая уж и фантастическая?
  
  ***
  Снег. Мягкий, пушистый, податливый. Но как же устают ноги в тяжелых валенках, тонущие в твоей тягучей, вязко сопротивляющейся движению вперед, глубине. Один лишь шаг сам по себе не труден. Ну, а сотни? А многие тысячи таких шагов?
  На ум Николаю невольно пришло такое живое сравнение, когда он, в который уже раз, мысленно окинул взглядом прожитый год. И вновь вынужден был согласиться с тем, что если бы не чудесная, предопределенная свыше, встреча его с Банщиковым, не удивительная настойчивость и убежденность сестры, то во многом, слишком во многом, к сожалению, он поступал бы иначе, чем делает это сейчас.
  Не пошли ему Господь поддержку свою в тяжкую годину в лице Михаила и его друзей, он, скорее всего, действительно привел бы и себя, свою семью и всю Россию к тому ужасному 17-му году, о котором Банщиков поведал им с сестрой в леденящих душу подробностях.
  Сказать, что он сразу, с первой их встречи, поверил в слова внезапно свалившегося, как снег на его цареву голову, корабельного доктора с 'Варяга', значит сильно погрешить против истины. Слава Богу, что первое удивление и интерес, подкрепленный затем объясненными или прямо предсказанными Банщиковым фактами, подтолкнули Николая удержать его подле себя. Но только памятный взрыв бешенства у Михаила, заставивший его рассказать ВСЕ, перевернул в голове царя не только его устоявшееся мировосприятие, но и понимание собственной роли в системе координат 'Бог - Государь - Народ', как и бесценности тех людей, что искренне готовы служить России и ему, не просчитав сперва собственного с того навара.
  И именно в таком порядке. Сначала - служить России. И лишь затем - Императору, самодержцу, помазаннику Божьему! Когда Николай осознал, что он для Михаила - обычный человек, хоть волею судеб и самый главный начальник, ему стоило большого труда не дать внешне проявиться весьма неприятному удивлению от такого алогизма.
  В собственном его сознании место Государя находилось не во главе народа, а где-то там, много выше, - между народом и Богом. В этом он был убежден с молодых ногтей. И все эти десять лет на троне, чем дольше он царствовал, тем самоувереннее чувствовал себя все ближе и ближе к Небу.
  К началу войны он был уже совсем не тем робким молодым человеком, который после кончины отца явно страшился престола, ища поддержки у друзей, родни и невесты, по-человечески еще мало знакомой ему девушки. Ведь влечение страсти и пылкая влюбленность туманят разум идеалом, но никак не заменяют прожитых вместе лет, пройденных дорог и выстраданных бед...
  Чем выше возносишься, тем больнее падать. Когда 'хозяин земли Русской' внезапно осознал, какая мрачная бездна разверзлась впереди, во многом благодаря его собственной гордыне, Николая обуял ужас куда больший, чем тогда, в Ливадии у гроба почившего Государя-отца.
  Проводя в поисках выхода ночи в молитвах и смятенных думах, самодержец то цеплялся за мысль о новой деспотии, то готовился искупить свои ошибки отречением и монашеством. Но, в итоге, свыкся, наконец, с неизбежностью упорной и кропотливой работы на пути, предложенном ему Вадиком и его друзьями. Тугодумом Николай не был. А если отринуть мистику, то разум так же был за то, что предложенный иновремянами путь выживания и России, и его семьи, был вполне реализуем. Теоретически.
  Их логика, их знания беспощадно убеждали, что трехвековой догмат о незыблемости самодержавных порядков, рассыпается как карточный домик из-за невозможности промышленного подъема державы при малограмотном народе. Без роста образованного городского люда, двигать вперед страну немыслимо, а правление грамотными людьми по лекалам средневековья, - путь революций и бунтов. Из эволюционного тупика выход один: власть, по форме и методам соответствующая состоянию общества.
  С огромным трудом примирившись с необходимостью 'революции сверху', Николай вполне осознавал, какое бешеное сопротивление ему предстоит преодолеть со стороны российских элит: Двора, дворянства служилого и поместного, собственного семейства. И в первую очередь, со стороны многочисленных дядюшек.
  Отдельная песня - Сенат. А еще Победоносцев, Синод и прочие церковные иерархи. С кем-то он предполагал управиться быстро, но кто-то вполне может встать и на путь составления заговоров с покушением на цареубийство. И не в 18-м году, а гораздо раньше. Но серьезное преимущество - фора первого хода - было у него.
  
  ***
  Дик внезапно вырвался из снежной пелены откуда-то сбоку. Он мчался на Николая неотвратимо как торпеда, от которой кораблю уже не увернуться, и всем на мостике остается только отрешенно следить за тем, как ее стремительный, пенный след приближается к борту.
  'Все. Быть мне сейчас в сугробе. Подловил-таки, хитрый волчище, - пронеслось в голове Николая, - Ух, а ты откуда, шельма!' Каська темной молнией взвилась из-за ближайшего белого бархана, сшибла на лету Дика, уводя в сторону от хозяина. И тут же псы с притворным рычанием и клацаньем, играя, укатились куда-то в снежную пыль...
  'Да... А вот японскую мину от 'Николая' в Токийском заливе никто не отвел... Сколько жизней потеряно! И это в самый последний день войны. Какое горе! И какое же счастье, что все это кровавое безумие на Дальнем Востоке наконец-то закончилось. Но сколь многозначительным стало это грозное предупреждение о том, что прав Руднев был в выводах своей записки: в будущем роль подводных миноносцев возрастет не просто многократно, но и приведет к революции во всем военно-морском деле...
  Только бы наши на обратном пути во Владивосток никого не растеряли. Алексеев доложил, что там у них сейчас штормит преизрядно.
  И, пожалуй, телеграмму в Потсдам нужно будет послать еще сегодня. Как обещал. Так что, пора нам готовиться к приему гостей. Вильгельм собирался чем-то удивить. Только я, наверное, знаю чем, - Николай улыбнулся, вспоминая доклад Фредерикса об очевидном сердечном влечении некой юной особы к отважному Принцу на белом коне, поражающему толпы азиатских варваров... из германского Маузера.
  Вот она вам во всей красе - оборотная сторона нашей с Банщиковым затеи с фото- и кинорепортажами из Маньчжурии и с Квантуна. Благодаря которым, весь мир смаковал отъезд Михаила на передовую из артурского госпиталя вопреки охам-ахам Стесселя и эскулапов. Похоже, что доскачется братец. Ох, доскачется! Но, судя по всему, Мишкин и сам не против.
  Худого в этом ничего не вижу. С немцами у нас пока все складывается правильно. Главное, чтобы мамА раньше времени не прознала. Вильгельм, слава Богу, умудряется о наших общих делах крепко держать язык за зубами. Понимает, сколь высоко подняты ставки. А как он вытаращивал на меня свои гневные глазищи тогда, у Готланда! Когда я ему про 'эпическую битву с сарматами' напомнил, о которой он распинался в Мариенбурге перед толстобрюхими братьями-меченосцами.
  Так, поди, и не дознался до сих пор, кто об этих его пассажах проболтался. На графа Остен-Сакена думает, естественно. Но наш старик посол мне его как раз и не выдал, а в том, что тогда, в августе, у Готланда все без сучка, без задоринки прошло, огромная его заслуга была. Ну, и Михаила, конечно. Да и Дубасов, надо отдать должное бывалому морскому волку, тоже был великолепен...'
  И вновь нахлынули воспоминания. Летняя Балтика, могучие корабли, трепещущие на ветру флаги и ленточки бескозырок. Дымные шапки и грохот салютов. Вильгельм в русской адмиральской форме, идущий вдоль строя наших моряков...
  
  
  
  
  
  Глава 1. За кулисами победы: землетрясение в Сферах.
  
  
  
  Царское село, Санкт-Петербург. 28 февраля - 02 марта 1905-го года
  
  В тот памятный день произошли два события, вызвавшие нешуточный переполох в царском семействе. Все началось утром, когда во время умывания внезапно упала в обморок, до крови разбив при этом затылок об ручку шкафа, камер-фрейлина царицы княжна Софико Орбелиани, - Сонечка, как звали ее в окружении Государыни.
  Откровенно говоря, совсем уж неожиданным приключившееся несчастье назвать было нельзя, молодая женщина тяжко болела. По мнению врачей, в том числе и лейб-медика Гирша, - неизлечимо. Об этом при Дворе знали, и при переезде царской семьи в Александровский дворец Царского Села, даже предлагали царице оставить ее в Зимнем. Так, например, порекомендовала поступить обер-гофмейстерина Нарышкина, считавшая, что дочерям Императора не следует расти в присутствии умирающей.
  Однако, Александра была непреклонна, и для Сони была выделена 'квартирка' из трех комнат на втором этаже свитской половины дворца. Царица ежедневно заходила к ней поболтать, обсудить последние новости, а иногда и приводила с собой старших дочерей. Конечно, понимание безнадежности состояния подруги, радостных минут в жизни супруги Николая не добавляло, тем более, что болезнь прогрессировала.
  Стало известно о ней примерно год назад, когда после падения с лошади, у девушки неожиданно обнаружилась опухоль позвоночника. Несколько дней она металась в жару, и в итоге всех консилиумов, врачебные светила пришли к выводу об обреченности пациентки. Увы, время лишь неумолимо подтверждало их правоту: состояние любимой фрейлины Государыни постепенно ухудшалось.
  В жизни много вопиющих несправедливостей. Но подумайте только: ей неполных двадцать восемь, веселушка, 'живчик', мечущийся между седлом и теннисным кортом. Неотразимая на бальном паркете, восхитительно-чувственная за фортепьяно. Красавица, по которой воздыхает один из самых блестящих офицеров-кавалергардов лейб-гвардии - барон Густав Карлович Маннергейм. И вот... Такое горе. Беда. Что тут еще скажешь.
  Только ее подушка знает, сколько слез уже выплакано над письмами любимого из далекой Маньчжурии. И лишь самые близкие люди до конца осознают весь трагизм ее отчаянной радости и болезненного азарта в играх с дочерьми Александры и Николая в те, нечастые уже дни, когда болезнь ослабляет хватку, и Сонечка может сама доковылять на царскую половину. Ведь это очень страшно - знать свой приговор. В те времена рак и был им. Окончательным и неотвратимым. Даже сегодня, несмотря на все успехи медицины за прошедшее столетие, эта безжалостная сила мало кого выпускает из своих когтей.
  А пока, ей оставалось - только жить. Жить из последних сил, где-то там, в самой глубине истерзанной души, еще уповая на Бога, на чудо. Которого, с точки зрения врачей, просто не могло произойти. Увы, но и эти надежды таяли подобно воску догорающей свечки вместе с молитвами духовника царской семьи и самого Иоанна Кронштадского...
   Когда суета на свитской половине докатилась до покоев Императора, оказалось, что из медиков здесь и сейчас под рукой оказался только доктор с 'Варяга'. И пришлось Вадиму, прервав 'дозволенные речи Шахерезады' и едва не грохнувшись на натертом паркете, нестись в правое крыло дворца. Там его ожидали взволнованная Императрица, лежащая в отключке с головой на кровавой подушке бедная девушка, Спиридович с 'тревожным чемоданчиком' Гирша, камердинер, несколько человек свитских и прислуга. Последние, в качестве мешающей делу спорадическими охами-вздохами, массовки.
  Ситуация была понятна, рефлексы Банщикова - безошибочны. 'Лед! Быстро!' - рявкнул Вадим, едва взглянув на состояние пациентки. Нашатырь, вата, бинт и все прочее врачебное хозяйство нашлись в пузатой сумочке лейб-медика. Лед притащили из продуктового погреба через пару минут. А еще через четверть часа все было уже позади. Кровь остановлена, два шва наложены, больная приведена в чувство и оказалась даже в силах слабо улыбнуться Императрице и пользовавшему ее молодому эскулапу, которого она иногда видела в обществе Государя, а пару раз даже у кроватки маленького Алексея.
  Поймав удивленный взгляд Вадима, упавший на инвалидное кресло в углу комнаты, Александра Федоровна, оставив с княжной свою новую фрейлину, юную баронессу Буксгевден, которую несколько месяцев назад взяли принимать у Сонечки дела, кивком головы пригласила Банщикова сопроводить ее. Когда дверь в коридор закрылась за ними, царица, порой бесконечно далекая и холодно-высокомерная, словно Снежная Королева, неожиданно крепко взяла Банщикова под локоть.
  - Спасибо, Михаил Лаврентьевич. Спасибо... Бедная девочка, - во вздохе и взгляде ее внезапно всколыхнулось столько боли и тоски, что Вадим даже опешил:
  - Но, Ваше Величество, нет нужды так волноваться. Все будет в порядке. Только ей нужно перевязки вовремя делать. А послезавтра снять швы.
  - Нет, Михаил Лаврентьевич. Никогда... В порядке - уже никогда...
  - Но почему?
  - Сонечка умрет. Ее умереть опухоль. Большая. Тут... - и Александра Федоровна, до сих пор не слишком хорошо говорившая по-русски, предпочла показать рукой, где именно больное место у несчастной девушки, - Врачи, все... и в Германия. И здесь. И милый Гирш... все говорят: пять лет. И конец. Но, наверное, меньше, чем пять лет... Боже, я ее так люблю. Такая хорошая! И так плохо. Так ПЛОХО...
  Казалось, что этот взгляд прожжет Вадима до каблуков.
  - Государыня, Вы позволите, если я посмотрю ее? - неожиданно для самого себя предложил Вадим.
  - Я спрошу. Если она не возразит. Конечно, посмотрите. Я прошу Господа о милости каждый день. Только все говорят одно: пять лет. И Вы же, Вы - военный доктор. Раны, кровь, скальпель. Это ваше дело. Но и Гирш, и Боткин сказали, что делать резекцию уже нет никакой возможности. Конечно, то, что Вы нашли такой удивительный способ помощи нашему Алешеньке - это уже чудо Господне. И я верю Вам, и во всем уповаю на Ваше искусство. Но здесь - другое. Ее уже поздно резать. Для нее это - сразу смерть.
  - И все-таки, я должен в этом убедиться...
  Вадика пригласили к княжне Орбелиани после полудня. Девушка хоть и смущалась, но стойко и безропотно позволила себя осмотреть. Увиденное удручало. Явная опухоль, здоровенная, уже захватившая два позвонка в нижнем отделе позвоночника, несомненно, прогрессирующая. Бедняжке было трудно лежать на спине, а без костылей она не могла даже выйти из комнаты.
  Но... было что-то в облике врага такое, что заставило Банщикова-врача внутренне напрячься. Его чутье, шестое чувство, подсказывали: что-то тут не так. Пальцы не верили! Его пальцы прирожденного диагноста не соглашались поверить в то, что под ними - онкология. Почему? Если бы знать? Хотя... да! Температура! Эта дрянь явно теплее, чем тело вокруг. Тогда, что дальше? А дальше Вадик просто впал в ступор. Когда узнал, что все началось с жара. Что скачки небольшой температуры у нее иногда случаются, и что КРОВЬ НА ИССЛЕДОВАНИЕ у Сонечки никто не брал.
  Через час все было ясно. Хвала микроскопу и доктору Коху. Сомнений никаких - у девушки костный туберкулез. Очаговая форма. С одной стороны - если быстро получится завершить со стрептомицином - не только спасем, не только ходить и на лошади скакать будет, но и детей рожать. С другой стороны - скрытый бациллоноситель в царской семье! Час от часу! Только Гиршу пока не говорить, иначе удар хватит старика лейб-медика: тут чахотка - пока та же смерть, только еще и заразная. А он не досмотрел...
  Значит, остается одно - переговорив с Николаем, надо забирать бедняжку к нам в Институт. Палату соорудим, пока - на витамины. И как наши 'плесеньщики' будут готовы к клиническим испытаниям, - начнем вытаскивать пассию Густава Карловича с того света. Так что, господин 'может быть будущий фельдмаршал', любимую женщину я тебе спасу. Но вот в Карелии 'Линию Маннергейма' фиг ты у нас построишь!
  
  ***
  Беды и проблемы обычно поодиночке не ходят. Вадик в очередной раз убедился в этом в тот же вечер. В который уже раз. Едва схлынуло напряжение по поводу состояния здоровья фрейлины Императрицы, и Банщиков отпросился подышать свежим воздухом вместе с Ольгой Александровной, как случилось второе ЧП. Но на этот раз совершенно иного масштаба...
  Сумерки уже вступили в свои права, когда к дворцу резво подкатил и остановился перед царским подъездом парноконный возок, из которого тотчас выскочили две дамы в шикарных собольих шубках. Не отвечая на приветствия слуг и дворцовых гренадер, они, суматошно поскальзываясь, взбежали вверх по лестнице, едва не столкнувшись в дверях.
  Со стороны это внезапное появление выглядело несколько гротескным, но смутное предчувствие неприятностей, не позволило Вадику улыбнуться. Не просто так 'галки' прилетели. Ольга, досмотрев сценку на крыльце, с интересом протянула:
  - Уж и не ждали мы никого, на ночь глядя. А смотри-ка: Стана с Милицей приехали. И несутся как будто на пожар.
  - Угу. Слава Богу, сегодня хоть одни, без Николаши. Оба Николаевича еще вчера должны были выехать в Гельсингфорс с генерал-адмиралом и его моряками. Я, вообще-то думал, что эти дамы прокатятся с ними, зря что ли Государь им свой поезд выделил?
  - Как видишь, Вадюш, не поехали. И я не удивляюсь. Им нет никакого дела до всех этих фортификаций, батарей, доков и прочих мужских военных затей.
  - Да, вижу. Ясное дело, что столы крутить да спиритов заезжих приваживать - им интереснее. Чтоб потом Государыне да сестре твоей головы разным оккультным бредом морочить. Не иначе, какого-нибудь очередного медиума-целителя возле богадельни или юродивого пророка на паперти подцепили. Но, скорее всего, свежие салонные сплетни привезли от Мирской или Богданович. Малыша только опять зря потревожат...
  - Не будь злым букой. Они узнали про беду с бедняжкой Сонечкой, скорее всего.
  - Может и так. Только мне все равно не спокойно. Манифест завтра утром начнут печатать. Хоть Дурново с Зубатовым уверяют, что в столицах у них все под контролем, и кому не надо - те не узнают, но кошки скребут. Михень им обоим фору дать может.
  - Дорогой, не накручивай себя. И не поминай Марию Павловну всуе, пожалуйста. Хочешь и мне настроение испортить?
  Ники справадил из города всех самых голосистых, дядюшки никак не помешают. Бал у Алексея Александровича послезавтра вечером. Он и Николаевичи из Финляндии 2-го числа утром вернутся, раньше - вряд ли. Матушка с Ксенией у Сергея Александровича и Эллы в Москве, осматривают два своих новых госпиталя и приют. Сергей Михайлович в Перми с англичанами Захарова. А наш главный ловец бабочек, первый болтун и самый прожженный интриган Яхт-клуба уже месяц, как скачет с сачком по Мадагаскару.
  Сам Владимир Александрович с адъютантами два дня как в Киеве. А с тетушкой Михень, если что, брат и разговаривать не станет. Тем более на тему политики. Ее дело сейчас тюки да чемоданы паковать и надеяться, что муженек выберет Варшаву, а не Киев. Пусть теперь там воду мутит и сплетни свои распускает.
  Так что, как ты сам сказал вчера вечером, 'все прихвачено'...
  - Так-то оно так, умница моя. Теоретически. Но все равно, давай-ка далеко в парк не пойдем. Мало ли что...
  
  ***
  Предчувствие не обмануло. Не прошло и четверти часа, как появление на крыльце местного заменителя мобильного телефона - фигуры скорохода с фонарем, убедило их, что нужно срочно возвращаться.
  Поднявшись по ступенькам, Банщиков и Ольга нос к носу столкнулись у дверей с возбужденными, раскрасневшимися черногорками. Увидев Великую княгиню, сестры после формального книксена на несколько секунд увлекли ее прочь от подъезда, что-то возбужденно тараторя. Но много времени торопившаяся к брату Ольга им не дала, быстро обняв обеих и дав этим понять, что разговор окончен. Лишь последняя звонкая реплика Станы долетела до уха Банщикова: 'И представляешь! ОН нас прогнал! Выгнал!!!'
  - Что случилось, Оленька? - шепнул Вадим на ухо любимой.
  - Эти две мерзавки привезли Аликс 'конституционный' Манифест. Кто же подослал их, идиоток!? Она прочла, рухнула в обморок. Тут же примчался Ники, и началось...
  - Бли-ин... Эпик фэйл. Не просчитали! Ладно, потом разберемся, откуда ноги растут, душа моя. А сейчас бежим к ним скорее. Чуяло мое сердце, что денек задается веселый.
  В Сиреневом будуаре Императрицы они застали немую сцену. У окна, повернувшись спиной к сидящей на диване супруге, стоял Николай, отрешенно глядя сквозь стекло на подкрашенные лучами угасающего заката облака, едва различимые на темном, сине-фиолетовом фоне неба. Последняя зимняя ночь вступала в свои права. Желтоватый свет электричества неровно подрагивал и придавал всей сцене налет какого-то вагнеровского драматизма, подчеркивая мертвенную бледность неподвижной, будто каменное изваяние, Александры. На ковре, позади Императора, белели мелкие, смятые клочки бумаги.
  'Похоже, что это Манифест наш и был', - промелькнуло в голове у Вадика.
  Первой тягостное молчание нарушила Александра Федоровна. Голос ее, тихий, чуть с хрипотцой, казалось, был лишен всяческих эмоций:
  - Михаил Лаврентьевич... Государь сейчас пояснил мне, что Ваша поразительная медицинская гениальность имеет за собою промысел Небесный. И что обстоятельства Вашего явления ко Двору поистине чудесны...
  Я не вправе хоть на секунду усомниться в правдивости слов Государя Николая Александровича, моего царственного супруга. Но, согласитесь, что следовало бы мне, как матери Наследника-Цесаревича, знать о причинах, побудивших Вас столь долго оставлять меня в неведении как о самих этих обстоятельствах, так и об известных Вам грядущих для нас и державы нашей ужасах. Желанием предупредить таковые, объясняется нынешнее отвращение Государя от почти трехвековой Российской самодержавности, осененной благодатью Божией.
  Прошу Вас объясниться. Только не надо спешить, пожалуйста. Я должна все понять совершенно точно. Если что-то не будет ясно, я буду Вас тотчас переспрашивать...
  Терять Вадику было нечего, ситуация определилась: Николай, не выдержав истерики Императрицы, не стал вилять, и откровенно рассказал ей все. Ясное дело, для Александры Федоровны, это оказалось шоком не меньшим, чем первоначальный эффект от прочтения привезенного черногорками Манифеста.
  Конечно, она знала, что ее Ники мог что-то сделать под чужим влиянием, мог даже насамодурить по мелочи. Однако, ни сам текст этого, явно тщательно продуманного и подготовленного в тайне от нее документа, ни краткое изложение супругом первопричин его появления, для простых объяснений места не оставляли.
  Но, удивительное дело! Со сверхъестественной природой талантов Банщикова, и очевидно стоящим за этим Божьим промыслом, она смирилась практически сразу. В понимании Императрицы сам факт рождения сына стал плодом ее многолетнего поиска помощи у высших сил. Так что истовую веру Александры в заступничество свыше, чудесное явление ко Двору избавителя ее малыша Алексея от страшных мук 'королевской болезни' только укрепило.
  Кстати говоря, с черногорскими княжнами Александра Федоровна близко сошлась как раз на религиозно-мистической почве, ведь одна из них сама искала надежду на излечение падучей у любимого сына в ежедневном обращении, как к Богу, так и к разным прочим потусторонним силам.
  Однако то, что ее, царицу, целый ГОД держали обо всем этом в полном неведении, вызвало жгучую обиду у Государыни. Очень хотелось понять - почему Ники молчал? За что ей, преданной, любящей жене и самоотверженной матери его детей, выказано такое унизительное недоверие? Ведь даже сестра Николая, Ольга, как оказалось, была в курсе! Пожалуй, супружескую измену она восприняла бы менее болезненно...
  Секрет того, почему муж старался охранить ее от откровений Вадима о будущем, окончательно прояснился, когда несчастная женщина во всей полноте картины осознала, наконец, мрачную глубину той, кишевшей кровожадными монстрами пропасти, на краю которой балансировала глыба императорской России. Глыба, на самой вершине которой она дерзко отважилась свить свое уютное семейное гнездышко.
  Когда трехчасовой рассказ Банщикова перешел от предательства кузена Жоржи к описанию кровавой развязки в подвале Ипатьевского дома, Александра не выдержала. Сотрясаемая рыданиями, она безвольно ткнулась в плечо Николая, осторожно подсевшего к ней, дабы поддержать в последние, самые страшные минуты вадиковой исповеди о событиях, пока не свершившихся, но еще способных явиться, чтобы обрушить их мир.
  - Миша... Довольно... это уже выше всяких сил...- чуть слышно пролепетала она, отчаянно прижимаясь к мужу, - Ники! Прости меня... прости, Христа ради. Я не смела кричать и говорить тебе все те гадости. Ты же просто щадил меня, глупую. Но как!? Как ты мог носить все это в душе столько времени?.. Господи, как же я виновата...
  - Дорогая, верь мне: все будет хорошо. Все уже будет не так. Я знаю, в чем ошибался и кому напрасно доверял. Мы понимаем, в чем выход...
  Прошу тебя: поверь, счастье мое, когда я впервые осознал весь этот ужас, я сам не представлял, как этому противостоять, можно ли справиться с ним. И я просто не имел права взвалить на тебя это все. Тем более, что твоя главная забота была связана с нашим Алешенькой. Прости меня за это вынужденное молчание.
  - Я верю тебе. Я верю в тебя! И я верю, - Господь нас не покинет. Ты все сможешь! И я молю Господа, чтобы он укрепил твои душу, руку и сердце... Ты ведь не позволишь ИМ совершить этого с нами?
  - Сегодня я знаю, что нужно делать. И знаю на кого могу всецело положиться.
  - Ники... Я клянусь тебе, что всем своим существом без остатка принадлежу тебе и люблю тебя! Я люблю ТВОЮ страну! Она ныне и моя, всецело в моем сердце и в душе. И если кто-то в Англии и постарался использовать меня в своих целях против России, то с моей стороны это было лишь доверчивостью и непониманием, но никак не...
  - Дорогая, не волнуйся на этот счет. Твое сердце и помыслы - чисты. Они выше любых подозрений. Мне ли этого не знать...
  - Михаил Лаврентьевич, Вы и Ваши друзья, вы ведь не отступитесь? Не бросите нас всех перед этим... перед... - Александра просто не могла подобрать слов, чтобы хоть как-то назвать подлинный кошмар всего того, что обычно описывается коротким, пугающим русским словом 'бунт', или вычурно-оптимистичным, европейским - 'революция'...
  Потрясений от событий этого вечера хватило Императрице с избытком: она слегла в постель на три дня. По просьбе Николая, Банщиков и Ольга Александровна первые сутки недомогания Государыни провели подле нее неотлучно. И это было время трудных вопросов. И не простых ответов...
  
  ***
  Парадный фасад Алексеевского дворца, выходящий на набережную Мойки, сиял всеми окнами своих двух этажей, мансард и башенок. Их световые каскады гармонично дополнялись праздничной иллюминацией в парке, а на колоннах парадных ворот кованой ограды - предмета особой гордости архитектора Месмахера - по особому случаю зажгли цветные фонари, подобные ютовым огням парусных линкоров петровской эпохи.
  Причина светового шоу для светского Петербурга была вполне очевидна: владелец роскошного объекта столичной недвижимости генерал-адмирал Великий князь Алексей Александрович давал бал в честь победы русского флота в войне с Японией. ЕГО флота. От главноуправления которым он был отставлен в критический момент боевых действий на Дальнем Востоке. Отстранен почти на полгода! Несправедливо и беспричинно...
  В своей обиде он был не одинок. Безвинной жертвой несчастного мгновения не раз публично называла Алексея Александровича вдовствующая Императрица. Сочувствовали ему, в подавляющем большинстве, и приглашенные сегодня гости. За исключением, пожалуй, только самого творца сей вопиющей несправедливости - Императора Николая Александровича, Великой княгини Ольги Александровны, свежеиспеченного морского министра адмирала Дубасова с его карманной 'морской фрондой', да нескольких персон из ближайшего окружения Николая, не пригласить которых сегодня для генерал-адмирала было бы просто моветоном. Тем паче, что и сам он страстно желал их непременного присутствия! Восстановление справедливости требует пусть не формально-явного, но зато публичного и понятного всем покаяния Дубасова и его лизоблюдов.
  'Если Федор хочет остаться в министерском кресле, а все его протеже - при погонах и должностях... на какое-то время, то за свои геройства по части 'попинать раненого льва', мне эта компашка сторицей заплатит. Как и за травлю Авелана, Старка и бедняги Верховского. Будут каяться и сапоги целовать! А того щенка-лейтенанта, что орал в Мариинке с галерки 'это не прима, а эскадра! На ней камней на два броненосца!' я уж непременно найду, как показательно отблагодарить. За каждую слезку моей маленькой шалуньи. Молокосос паршивый! - Алексей Александрович в сердцах сплюнул, - Распустили языки без меня флотские. Ну, погодите, выдам я вам, по первое число. И ренегатам Нилову с Кузьмичем напомню кое-что. Qui cesse d'être ami ne l'a jamais été ...
  И еще - молодой да ранний. Господин фаворит Банщиков. Этот фрукт должен раз и навсегда зарубить себе на носу, что здесь кабинетной системы как у немцев я не допущу никогда! Тем более с таким смазливым выскочкой-сопляком за конторкой. Отныне роль 'военно-морского секретаря' при особе Императора - регистрация моих и министерских бумаг на Высочайшее имя. И мы еще посмотрим, как он будет с этим справляться.
  Жаль, конечно, что на сегодняшнем балу не будет старшего брата и его супруги: Владимир Александрович в Киеве, а прямо оттуда, как он телеграфировал, выезжает в Варшаву. Что уж именно они с Николаем не поделили, он не говорит. Но, надеюсь, все это понемногу образуется. Понял же, в конце концов, племянник, что во многом я был прав тогда. Будем ждать, что Владимир со временем также будет им возвращен. Пока же, к сожалению, Мария Федоровна подтвердила: ее отпрыск и слышать об этом не желает. Сашкино упрямство проклюнулось в нем. Но папаша был поотходчивее, пожалуй.
  Да, Ники крепко 'забрал власть'. Нынче он еще и победитель. Матушка у сына и так не особо в авторитете, судя по финским делам. Что для нас всех очень печально. Давно такой расстроенной ее не видел. Похоже, время наших наставлений прошло окончательно. Мальчик вырос. Теперь - только советы. Дружеские. Autres temps, autres mœurs.
  Наивно с моей стороны списывать ту нашу ссору на 'Полярной', после вывода через проливы Чухнина, на его возбужденные нервы. Похоже, Ники специально про эту встречу с Вильгельмом мне рассказал, чтобы спровоцировать на грубость и удалить от дел на эти критически важные месяцы. Или я ошибаюсь? Да и откуда в нем такое коварство?
  Но как же, все-таки, отвратить его от явных симпатий к германцу!? Если бы Ники только представлял себе, какое впечатление эти заигрывания с тевтонами производят на обоих берегах Ламанша! Что только не выговаривали мне в Париже. А он - улыбается себе в усы и, знай, гнет одно и то же. Про 'все яйца в одну корзину не кладут'.
  Ладно, - англичане, и, Бог с ними, даже американцы. Это я еще понимаю. Но немцы! Они уже добились неслыханных преференций для своих капиталов. И, судя по составу будущих гостей, Вильгельм не собирается останавливаться на достигнутом. Я поражаюсь французскому долготерпению! Конечно, если быть откровенным с самим собой, то пруссаки сейчас многое научились делать гораздо лучше галлов. Только, вот незадача: La belle cage ne nourrit pas. Красивая клетка соловья не накормит...
  Про дружбу царева наперсника Банщикова с фон Гинце, мне только ленивые уши не прожужжали. Но этот молодой человек, конечно, лишь виньетка чего-то более серьезного. Я не сомневаюсь, что Ники через Ольгу Александровну и ее любимчика повел с кузеном Вилли свою игру. Что делать: если лев задрал добычу, волкам достаются одни объедки...
  Пожалуй, самое умное для меня - это не лезть в его дела с тевтонами. Не удивлюсь, кстати, если моя временная опала и была задумана любимым племянником специально на то время, пока у них с Вильгельмом обстряпывалось дельце. И здесь, как говорится, нам ловить уже нечего. Да, разве бы я его не понял?! Сказал бы откровенно! Разве я стал бы мешать? Главное - определить границы интереса. Ведь не задумал же он отнять ВСЕ? Нет, Ники слишком тактичен и слишком разумен для такой бестактной пошлости.
  Или я сам себя утешаю? Как тогда понимать эти мутные, непонятные телодвижения, что начинаются вокруг каспийских нефтепромыслов? Разве Николай не боится остаться без кредитов Ротшильда? Только ли в своих интересах зачастил к Большому Двору мистер Крамп, которого кое-кто здесь уже прозвал за глаза 'Дальневосточным Бердом'. Говорят, и слухи эти явно не беспочвенны, что за спиной у пронырливого филадельфийца маячат сам Рокфеллер с громилой Морганом. И еще это изгнание Витте...
  Я предупредил парижан, что без помощи филигранной логики Сергея Юльевича, Ламсдорф - вне игры. Даже моего политического веса мало, чтобы перебить немецкую карту. Заход со стороны вдовствующей Императрицы тоже не слишком силен. Что и подтвердилось. Николаша? этот явно трусит последнее время. Чем-то его Ники пугнул. Владимир? Тот вовсе в форменной опале. Сергей после памятного всем летнего скандала вокруг земцев и обещания 'представительства', до сих пор строит из себя оскорбленного.
  Что за глупость? В конце концов, за свои интересы нужно бороться! Иначе немцы и американцы отхватят все с пальцами. А есть еще и Захаров, старательно обхаживающий генерала-инспектора, а с Сандро он давно на короткой ноге. Может статься, сегодня - наш последний шанс. Мы должны попытаться отыграть партию. Тем более, политически идти на слом союза с Парижем - форменное безумие. Это наш главный козырь. Мсье Бомпар должен дать в руку. Пусть вспыльчив лотарингец и явно не столь приятен для Ники как его предшественник граф Монтебелло, но я надеюсь, что ставка француза сыграет...'
  Возможно, что рассуждая на холодную голову, Алексей Александрович решил бы повременить с пышным праздничным мероприятием до возвращения из Владивостока адмиралов и офицеров ТОФа - подлинных героев баталий, отгремевших в дальних морях.
  Но, во-первых, это была реальная возможность для разговора по душам с Ники до неизбежного теперь прибытия в Петербург кайзера. Причем, и Николай Николаевич, и Мария Федоровна, также примут в нем участие. Французское влияние при Большом Дворе дало трещину. И с этой вопиющей, пугающей несправедливостью пропарижская часть камарильи мириться не желала. Ну, а кому, спрашивается, понравится резкое сокращение его 'кормовой базы'? Рука, того и гляди, сама потянется к табакерке...
  А, во-вторых, приветственные адреса и телеграммы от Алексеева, Гриппенберга, Макарова, Безобразова, Руднева, Флуга и Великих князей Михаила Александровича, Александра Михайловича и Кирилла Владимировича разбередили чувственную душу генерал-адмирала. Отказать себе в удовольствии как можно скорее вкусить публичный елей хора льстивых дифирамбов в свой адрес, да еще и в присутствии главного гонителя-обидчика, Алексей Александрович просто не мог.
  Как, увы, не мог и Николай отказаться от приглашения своего дяди...
  
  ***
  Генерал-адмирал приехал к себе за пару часов до им же самим назначенного времени начала бала. В ожидании хозяина, все к сему действу причастные, от церемониймейстера до привратника, успели известись, пребывая в смущении из-за его отсутствия. Увы, поезд из Гельсинкфорса опоздал на четыре часа: охрана заподозрила финских радикалов в закладке под пути адской машинки. Которую, в итоге, так и не нашли. Как и авторов подозрительных следов возле железнодорожного полотна.
  Попав, что называется, с корабля на бал, первым делом Алексей Александрович приказал выяснить, вернулась ли из Первопрестольной вдовствующая Императрица. Ведь ей, по их договоренности, предстояло стать хозяйкой и Первой дамой ЕГО бала. Однако оказалось, что страхи напрасны. Мария Федоровна не только сама уже была в столице, но и уговорила приехать с ней Великого князя Сергея Александровича с супругой.
  Брат, хоть и пытался сперва отговориться, манкируя нежеланием встречаться с Ники, но перед натиском 'крошки Минни', способной с пол оборота превратиться в 'Гневную', московский генерал-губернатор не устоял. Это была приятная новость, так как поддержка Сергея в неизбежном большом разговоре с царем была чрезвычайно важна. Авторитет его в глазах племянника был весьма высок, да, вдобавок, их жены - сестры.
  Следующая новость тоже порадовала: Николай прибудет на бал без своей супруги: Александра Федоровна приболела. Но, поскольку Государь обещал дяде разделить с ним его триумф, сам он приедет обязательно. И значит, увернуться от серьезного разговора у него вряд ли получится. Единственно, нужно предупредить церемониймейстера, о том, что Император попросил учесть изменение в росписи пар к полонезу: в первой надлежит встать Алексею Александровичу с Марией Федоровной, а сам Николай с его сестрой Ольгой встанут вторыми.
  Узнав о такой диспозиции, генерал-адмирал удивленно хмыкнул: неожиданно, но, черт побери, весьма приятно! Bien danse à qui la fortune chante! Подарок в самом деле был царский. И что это - как не признание заслуг первого моряка России? И своей перед ним вины? Вечер обещал быть незабываемым...
  А время летело. Не как птица даже, а как снаряд из скорострельной пушки. Едва успев принять ванну и слегка перекусить - 'снять пробу' закускам от Кюба, что будут поданы нынче вечером, облачившись в подобающий моменту мундир со всеми регалиями, Алексей Алексеевич поспешил к дверям: доложили, что приехала хозяйка бала.
  То, что Государыня вдовствующая Императрица явно пребывает не в духе, он понял сразу, как только вышел навстречу августейшей гостье из малого, собственного, подъезда дворца. Минни покидала карету или возок не спеша, по-царственному величественно и сдержанно, но неизменно любезно, раскланиваясь с встречающими. Сегодня все было не так. Резкие движения, плохо сдерживаемая агрессивная грация, колкие быстрые взгляды, тонко сжатые губы, едва заметный кивок в ответ на поклон. Ему явилась Гневная...
  'Что-то опять стряслось, не иначе', - тоскливо екнуло в сердце у Великого князя. А хмурый, сосредоточенный вид прибывших вместе с Марией Федоровной Сергея и Эллы, только укрепил его в недобрых ожиданиях.
  - Алексей, дорогой мой, веди же нас скорее! Нам нужно обсудить один деликатный момент не теряя ни минуты. И - только мы вчетвером.
  - Прошу Вас, Ваше величество. Сергей, Эллочка, пойдемте! Я безумно счастлив вас всех видеть, мои дорогие. Но... что-то случилось? Неприятности?
  - Не без этого, дорогой братец, не без этого, - генерал-губернатор Первопрестольной на мгновенье сделал откровенно брезгливую мину, - все сам сейчас увидишь...
  Поднявшись по застеленным ковровой дорожкой мраморным ступеням широкой лестницы, вдоль стоящих на ее площадках скульптур, кадок с роскошными пальмами и замерших, подобно изваяниям с винтовками 'на караул', матросов гвардейского экипажа, хозяин и его гости, прошли знаменную и библиотеку и, миновав короткий коридорчик, оказались в рабочем кабинете генерал-адмирала...
  Отделанные светлыми, идеально подогнанными друг к другу дубовыми панелями стены. Переплетение массивных балок-бимсов под потолком. Камин из инкерманского камня, выдержанный в формах кормовой проекции корпуса парусного линкора эпохи Грейга и Рюйтера. Массивный стол, кресла, шкафы с картами и справочниками. Все здесь напоминало адмиральский салон красавца трехдечника, флагмана флота ушедшей эпохи великих морских сражений. Лишь пропорции помещения были немного иными. Но гостям было явно не до созерцания гармонии интерьеров от гениального Месмахера.
  - Алексей, а ты догадываешься, что завтра нас всех ожидает? По твоему взгляду вижу - не знаешь... Сергей, покажи же ему, скорее! - возбужденная Мария Федоровна не стала тратить времени на банальность обычных любезностей.
  Сергей Александрович молча протянул генерал-адмиралу несколько отпечатанных на 'Ундервуде' листков писчей бумаги. Алексей Александрович углубился в чтение. Пока он читал, никто из присутствующих не проронил ни слова. Наконец, он закончил...
  - Уже завтра? - хрипло выдавил из себя хозяин дворца.
  - Завтра, - мрачно ответствовал брат, - Ну, что скажешь?
  - Тиражи газетчики уже печатают?
  - Уже. Полагаю, что к вечеру все будет готово.
  - Да... Немецкий или финский вопросы на этом фоне - безделица. А что в Москве?
  - И в Москве печатают. Мы ЭТО получили только сегодня. Уже здесь. Если бы хоть на день пораньше... Я попытался все там остановить, по телеграфу. Ты не поверишь, его 'черные' пригрозили Трепову арестом. Они там пасут все типографии.
  - Значит и здесь. Значит, ЭТО произойдет...- Алексей Александрович тихо вздохнул и чуть заметно ссутулился, - похоже, наш тихоня Ники все-таки всех переиграл...
  - Алексей! Не смей так говорить. Что за пошлые и унылые глупости! Неужели ты испугался? - Мария Федоровна была великолепна в своем праведном гневе, - Нам повезло, что мы тут все вместе. Очень повезло! Мы знаем, что он задумал. И он скоро будет здесь. И вместе с Аликс. Уверена, наша умница Элла найдет, что сказать сестре. Нет, мои дорогие! Он не выйдет отсюда, пока не обещает нам прекратить всю эту гадость! Он не посмеет перечить священной памяти его отца и вашего брата. Ибо это - безумие!
  - Александра Федоровна не приедет. Сказалась больной.
  - Да!? А может быть, это и к лучшему, Алексей. Значит, поговорим без обиняков. И спрятаться ему будет не за кого. Но имейте в виду, мои дорогие, это наш единственный шанс. Если не убедим его отказаться от этого безумства, с завтрашнего дня мы все будем жить в другой стране. И нам останется пенять на самих себя, что не видели того, что Ники вытворял у нас под носом. В Европе нас просто засмеют! - сверкнула очами Гневная.
  - Надеюсь, мы все понимаем, что должны ему сказать? - так и не сняв со своего лица каменно-отрешенной маски, осведомился Сергей Александрович, - Алексей, твой заход - вся внешняя политика. Ты должен убедить его, что внутренняя нестабильность, которая за этим Манифестом неизбежно воспоследует, может запросто разрушить все наши военные успехи. Мир увидит, что Российский Император не может удержать в подчинении даже собственный народ. Нам тут же навяжут новый Берлинский конгресс. И результаты его будут унизительны. Как считаешь, на кого мы можем рассчитывать из посланников?
  - Думаю, ты удивишься. Но - на француза, - усмехнулся генерал-адмирал, - Я с ним говорил на тему зависимости нашего внутреннего покоя и немецкой торговой экспансии в Россию. Он сознает, что любой выборный элемент предпочтет качественную германскую дешевку. Про весь прочий плебс - и гадать не стоит. А за их капиталом придет и политес. Так что мсье Бомпар будет ратовать за самодержавие. Деваться нашему республиканцу-санкюлоту некуда. Noblesse oblige. Он здесь лучше многих понимает, что только сила сторонников дружбы с Парижем в Семье является залогом нашего договора.
  
  ***
  Николай с сестрами и свитой немного припозднился. И в самом деле: разве Государь может опоздать на званый бал у любимого дяди, да еще почти на час? Нет! Государь может только чуть-чуть задержаться. На часок. Но, никаких обид: неотложные семейные хлопоты, важные государственные заботы...
  Итак, он прибыл! И он, конечно, понимает, что любимой матушке и дорогим дядьям что-то важное нужно с ним обсудить. И срочно. Однако, с этим - позже. Сейчас - скорее к гостям! А на парадной половине действительно заждались. Дамы, наметанным взглядом оценив наряды и драгоценности соперниц, вдосталь нашептались в Китайской гостиной. Кавалеры во Фламандской воздали должное орденским лентам и эполетам друг друга, а у многих они - весьма свежие, попутно обсудили последние новости и уже едва скрывали свое нетерпение улыбками над дежурными светскими и армейскими анекдотами.
  Бесплотными, цветными тенями, отражаясь в натертых до блеска паркетах, плавно скользили вышколенные слуги, обнося желающих конфетами, мороженым, Голицинским шампанским, легкими кавказскими и крымскими винами из знаменитых великокняжеских погребов. Сияли каскадами хрусталя многоярусные люстры и настенные светильники. И, словно в Мариинке в вечер большой премьеры, сливались с общей аурой предвкушения чуда приглушенные смешки, сдержанные разговоры, поклоны, книксены, реверансы...
  Высшее светское общество столицы Российской империи с трепетом и нетерпением ожидает начала первого послевоенного бала Петербурга - Бала Победы. Ожидает своего Государя. Императора - Победителя!
  Что скрывать, да, было время, когда Николай казался многим нерешительным, излишне мягким, особенно тем, кто хорошо помнил правление его отца. Но, как видно, внешность и манеры бывают обманчивыми. Особенно, если их обладатель может при необходимости опереться на стальную стену бронированных корабельных бортов и лес граненых штыков православного воинства. Слава Победителю!
  Обер-гофмаршал Бенкендорф привычно пунктуален и точен: первая запряжная пара экипажа царя еще не миновала парадных ворот, а гости уже приглашены в Английский зал... Оркестранты негромко подстраивают свои инструменты, дирижер в последний раз придирчиво просматривает ноты, нервно постукивая по краю пульта длинной черной палочкой. А вдоль стен плавно, словно медленными водоворотами, кружит, ширится поток фраков, мундиров и дамских бальных платьев, ярко блистающих подобранными соответственно вкусам их обладательниц, драгоценными гарнитурами.
  В облачении кавалеров преобладает строгий черный: большинство военных здесь - моряки. В цветах туалетов дам вне конкуренции белый и голубой. Сияние сапфиров, брильянтов и загадочный блеск жемчужных нитей, лишь подчеркивают благородную изысканность двухцветной палитры Андреевского флага...
  У высоких арочных дверей, собираются, разбившись по парам, те, кому предстоит в первом туре дефиле к полонезу за хозяевами бала - Императрицей Марией Федоровной и Алексеем Александровичем. За ними, во второй паре, выступят сам Государь-Император и Ольга Александровна, чей супруг, князь Петр Ольденбургский, отправленный братом в Иркутск, якобы 'на помощь' к Безобразову, пока еще не возвратился в столицу.
  Третью пару, по неожиданному желанию царя, составят его сестра Ксения и морской министр, свиты Его величества генерал-адъютант, адмирал Дубасов. Шестидесятилетний Федор Васильевич будет сегодня дебютировать в новой для себя светской роли: накануне он был возведен Императором в графское достоинство. И, похоже, дело тут не столько в признании его бесспорных заслуг в этой войне. Тем самым Государь дал понять всем, и дяде Алексею, генерал-адмиралу, в первую голову, что Дубасов пользуется его особым благоволением, а всяким пересудам о скорой отставке министра - грош цена.
  Сие означает и то, что недавнюю речь министра на Адмиралтейств-коллегии можно рассматривать, как будущую программу действий. А сказал он буквально следующее: 'Сонное царство цензовой рутины на якорях и кабинетная канцелярщина до сибаритства, для флота в мирное время - есть яд. Медленный, но смертельный. В море мы - дома! Прав Степан Осипович: экономить на учебе, стрельбах, ремонтах сломанного и износившегося в нашей практической работе, на снарядах для этих стрельб, на угле - преступление.
  Числом килей, пушек и тысячами тонн брони можно устрашить лишь слабого и нерешительного врага. А смелому и дерзкому мы обязаны противопоставить свое умение и военный навык во всех областях морского дела: точнее стрелять, лучше маневрировать, толковее командовать. Иметь лучшие снаряды и мины, лучшее, чем у него, береговое обеспечение. Мощности судоремонта должны быть заведомо выше видимых насущных потребностей флота. И вот тогда можно смело строить два линкора вместо трех, три крейсера вместо пяти, и достигнуть меньшим числом кораблей нужного нам результата. Как в мирное время, так и в военное. Вот это - разумная экономия, господа'!
  Хорошего настроения хозяину бала все это не добавляло...
  Следом за Ксенией и Дубасовым, должны будут выступить на паркет Великий князь Сергей Александрович, 'князь-кесарь Московский' - как его полушутя, полусерьезно именовали в сферах, с его блистательной супругой, первой красавицей Двора, Великой княгиней Елизаветой Федоровной. А за ними, после очередных трех великокняжеских пар, - ее главная соперница в свете по части женского очарования, утонченности вкуса и 'калибра' драгоценностей, - несравненная Зинаида: княгиня Юсупова с ее достойным супругом, бравым полковником кавалергардов, графом Сумароковым-Эльстоном...
  И вот - наконец! Три тяжелых удара жезлом. В зале - тишина. Медленно начинают отворяться массивные, резные двери, и в ту же секунду высокий, зычный голос главного церемониймейстера торжественно возвещает:
  - Его Величество, Государь-Император!
  
  ***
  Обычно случается, что главная интрига бального вечера в Высочайшем присутствии вскрывается лишь после мазурки, когда приглашенные узнают: кто же именно удостоен чести отужинать в кругу Государя, а кому, и таковых подавляющее большинство, остается надеяться на 'следующий раз'. Которого вполне может и не быть. Однако этот памятный бал в Алексеевском дворце был щедр на неожиданности.
  Первая приключилась уже в дебютном туре вальса, когда Великая княгиня Ольга Александровна решительно вышла в круг в паре с Михаилом Банщиковым. Не где-то там, ближе к концу танцевальной программы, что было бы вполне манерно с точки зрения и понятий высшего света. А во втором танце вечера, который был, фактически, чуть ли не протокольным мероприятием! Естественно, все ожидали увидеть в партнерах любимой сестренки Государя или хозяина бала - Алексея Александровича, или кого-нибудь из нескольких присутствующих великих князей. Ну, или хоть германского посланника, в конце концов. Но чтобы - вот так! Да еще и под одобряющую улыбку Николая.
  Вторая интрига воспоследовала тотчас: комкая весь заведенный регламент, явно по желанию вдовствующей Императрицы, Алексей Александрович, его брат Сергей и она сама, удалились в малую гостиную вместе с Государем, а оттуда в кабинет генерал-адмирала. Очередной круг вальса повел Константин Константинович с супругой. Скорее всего, вознегодовав, Мария Федоровна и Алексей Александрович с братом вознамерились высказать Николаю за дерзость Ольги, которая, очевидно, произошла с его попущения.
  И только от очень внимательных глаз, а таковыми, безусловно, обладали посланники Британской и Германской империй, не укрылось, что буквально через минуту-другую обер-гофмаршал неожиданно пригласил пройти за ним их французского коллегу...
  Третья интрига вечера стала первой сенсацией дня. Закончив кулуарные семейные объяснения, Николай вновь вышел в бальный зал. Бледный и сосредоточенный, он прошел один единственный круг танца с Александрой Сергеевной, супругой адмирала Дубасова, о чем-то накоротке переговорил с самим морским министром и его офицерами, после чего неожиданно покинул бал, перед этим явно прохладно простившись с матерью и дядей. Монаршье неблаговоление генерал-адмиралу в час его триумфа! Это нечто...
  От уже упомянутых ранее очень внимательных глаз не укрылся маленький нюанс: Императора на выходе из зала встретили и проводили к его экипажу возникшие невесть откуда 'люди в черном'. Офицеры Секретного приказа. Так... и что тогда это было? Простая семейная разборка, или же?.. Сэр Чарльз Гардинг не долго терзался этим каверзным вопросом. Переданная ему записка оказалась краткой и лаконичной: 'Срочно приезжайте в нашу миссию. Вопрос чрезвычайный! Искренне Ваш, Бомпар'.
  Последней интригой бала, ставшей прямым следствием первой, и второй главной его сенсацией, стал скандал. Раздосадованный отъездом Государя и афронтом ЕГО вечеру со стороны Ольги Александровны, Алексей Александрович в кругу близких ему адмиралов и офицеров, после очередного опорожненного бокала, выдал, что 'наверное, Вильгельм II платит Банщикову больше, чем этот выскочка получает от Царя, продажи новомодных пилюль и всех своих биржевых афер вместе взятых'. Кто-то шепнул об этом фон Гинце. Дипломатичный Пауль - Вадику. А Вадик, изрядно взвинченный всеми происшествиями сегодняшнего вечера и ожиданиями завтрашних событий, поведал Ольге.
  Вообще-то, рассказал, чтобы посмеяться с ней вместе. Только вот или в женской психологии он что-то не учел, или так и не познал за год особенностей реакции на наезды титулованных особ. Итогом ее искрометного объяснения с дядей стал демонстративный отъезд Великой княгини с бала. В сопровождении Банщикова, естественно...
  
  
  
  
  
  
  Глава 2. Утро нового Мира.
  
  
  Владивосток. 03 марта 1905-го года
  
  Над будущей столицей Тихоокеанского края, а именно так через пару десятков лет будет названа административно-территориальная единица Российской империи, куда кроме Дальнего Востока войдут еще и Маньчжурия с Кореей, вставало Солнце. Огромный золотой диск светила еще не полностью поднялся из-за вершин заснеженных сопок, но уже наполнил своим победным сиянием бархатную синеву бездонного мартовского неба и город, раскинувшийся под ним. Лишь в складках лощин, да меж сугробов у западных стен домов на сбегающих к заливу улицах, настороженно затаилась стылая предутренняя мгла.
  С ночи подморозило. С труб домов, мастерских, а также множества кораблей и судов, заполнивших Золотой Рог, к небесам тянулись струи белого, сизого и бурого дыма. В самом же заливе яблоку было негде упасть. Такого столпотворения на своем рейде здесь не видели никогда. Что и понятно: кроме шести черноморских броненосцев, нескольких заслуженных балтийских 'пенсионеров', да отряда контр-адмирала Веницкого, ведущего во Владивосток из Вэй-Хайвея интернированные там после Шантунгской битвы корабли, тут собрался едва ли не весь остальной российский военный флот.
  Возвышаясь над темно-синей водой, покрытой белыми оспинами ледяного крошева, выстроившись в три линии, гордо стояли, приковывая к себе восторженные взгляды с берега, вернувшиеся с войны корабли-победители. Их выкрашенные в темно-серый боевой цвет борта кое-где пестрели пятнами свежей краски на местах временно заделанных деревом пробоин, у ватерлиний была видна ржавчина и темно-кровавые полосы там, где льдины содрали до сурика верхний слой краски, а на расчехленных хоботах некоторых орудий еще темнел пороховой нагар. Время наведения всеобщего марафета пока не пришло. Как и самим кораблям, так и их людям, нужен был отдых...
  Лениво покачивались на бочках и дополнительно заведенных якорях могучие эскадренные броненосцы с флагманскими 'Потемкиным' и 'Цесаревичем', которых по приказу Алексеева поставили прямо напротив Адмиральской пристани. За ними дымили четырехтрубные громады уже родных для всех владивостокцев 'больших фрегатов'. По поводу прибытия из Мукдена фельдмаршала Гриппенберга, 'Громобоя' и 'Россию' отвели от заводской стенки, где обоим до сих пор еще латали шантунгские раны, - командующий Маньчжурской армии вознамерился лично посетить самые героические корабли флота. Броненосные крейсеры стояли в компании с привлекавшими всеобщее любопытство трофеями - бывшими 'чилийцами' 'О'Хиггинсом' и 'Эсмеральдой'.
  Позади них, во второй линии, расположились изящные 'летучие', - бронепалубники Грамматчикова во главе с 'Варягом', 'Аскольдом' и 'Богатырем'. Чуть дальше были видны 'Память Азова' и 'Светлана' под великокняжескими штандартами, а за ними - герои Осаки и Сасебо: ББОшки и 'Егорьевские рысаки'. В третьей, самой дальней линии, затмевая всех своими размерами, многопалубной стеной возвышались огромные корпуса крейсеров-лайнеров Гвардейского конвоя, а почти у самой набережной, перед всем этим великолепием парада больших кораблей, разобравшись по отделениям, теснились стоящие кормой к берегу многочисленные миноносцы и истребители.
  Лишь 'Орел' и 'Амур' встречали этот день 'вне строя'. Первый был введен в сухой док через сутки после возвращения флота, - от сотрясений при стрельбе под Урагой вновь открылась течь в носу от наскоро заделанной минной пробоины. Та же беда была и у минзага. Шторм или некачественный ремонт в Артуре повреждений от случайного камня привели к тому, что он 'привез' во Владик 120 тонн воды в отсеках двойного дна. Узнав об этом, Руднев приказал немедленно приступить к починке 'Амура' в плавучем доке...
  И не было сегодня во Владивостоке ни одного русского человека, чья душа не пела бы и не ликовала, чей взгляд не туманили бы слезы радости, при взгляде на свою бухту. Ибо там реально, зримо и осязаемо стояла та русская сила, та мощь, которая только что доказала всему миру, что свое гордое имя их город носит по праву.
  Третий флот мира, только что победоносно прошедший горнило суровой войны. Флот, чьи моряки испытали в ее сражениях и заслуженную радость побед, и горечь утрат боевых товарищей и друзей. Флот, вышедший победителем в величайшей морской баталии новейшей истории, с легкой руки германского кайзера неофициально именуемой 'Тихоокеанским Трафальгаром', - в Шантунгской битве.
  Флот, сполна выполнивший свою военную и, главное, - политическую миссию: последним, яростным усилием по понуждению к миру неприятеля под Токио доказавший, что и в новейшей истории Россия вполне способна осуществлять 'проекцию силы' там, тогда и так, как того требуют ее геополитические интересы.
  Флот, убедительно продемонстрировавший и друзьям, и недругам, что унизительный 'крымский' синдром неполноценности преодолен Россией окончательно и бесповоротно.
  Станет ли он со временем вторым или даже первым в мировом табеле о рангах? Или удовольствуется более скромным местом? Наступят ли тот день и час, когда в некоторых европейских столицах задумаются над тем, что называть бульвары и площади именем Севастополя в честь победы над Россией полвека назад было... несколько опрометчиво?
  Теперь это во многом будет зависеть не только и не столько от геополитических раскладов или планов власть предержащих - вспомните извечное 'зачем вообще России, сухопутной державе, океанский флот', - но и от тех, кто прошел эту войну на его мостиках, палубах, в башнях и казематах, в машинных отделениях и кочегарках.
  
  ***
  Двое суток после возвращения моряков с войны пролетели в полном сумасшествия и радости круговороте застолий, балов, приемов, молебнов, попоек, азартных и телесных утех. И, скорее всего, многие из возвратившихся от Токио офицеров по неистребимой русской традиции, не удержавшись, вошли бы в неуправляемое пике алкогольного, игорного или развратного угара, ибо, как известно, - слаб до этих дел русский человек, когда повод совершенно очевиден, а вожжи ослаблены, но...
  Как раз с ослаблением вожжей-то и было не очень: еще в день возвращения флота Алексеев на утро 3-го марта назначил общий сбор флотского и армейского офицерского состава свободного от вахт и караулов. А поскольку ни одно из зданий во Владике всех поименованных особ вместить не могло, место общего офицерского собрания было определено у арки напротив Адмиральской пристани, на том самом месте, где Руднев в свое время приветствовал экипаж 'Корейца'. Форма одежды - парадная. Неявка, невзирая на причины, - десять суток ареста...
  За три часа до полудня у высокого помоста, или вернее - трибуны, обитой тремя полосами ситца в цвет российского триколора и украшенной флотскими флагами - большим Андреевским посредине и двумя поменьше - великокняжеским и комфлота - по краям, толпилось уже за тысячу человек народа. Цвет офицерского корпуса флота и армии сдержанно гудел и перетаптывался на легком морозце в своих перетянутых ремнями черных и серых шинелях, в кавалерийских накидках и кавказских бурках на плечах, а также в папахах, фуражках и даже треуголках на головах.
  Сие общество, в большинстве своем страдающее жесточайшей болью в тех частях тел, на которые вышеозначенные фуражки, треуголки и папахи были надеты, блистало орденами, погонами, галунами, аксельбантами, темляками и всеми прочими атрибутами офицерской парадной красоты. Благоухая одеколоном, скрипя портупеями и сапогами, звякая шпорами и дыша перегаром, оно вполголоса обсуждало мировые и крепостные новости. А попутно сплетничало, травило байки и анекдоты, над чем-то посмеивалось или поругивалось, и при этом почти единодушно, со стенаниями, проклинало в голос судьбу-злодейку, да втихаря костерило бессердечное начальство. А попенять ему было за что.
  Во-первых, Руднев, вопреки затаенным желаниям многих своих подчиненных, фантастически быстро, оставив лишь небольшой временный гарнизон в Йокосуке, целью которого была охрана 'Нахимова' во время его ремонта, организовал возвращение от Токио флота и гвардии. Кто-то хотел гульнуть там, кто-то надеялся на приезд друзей, родственников, любимых или просто знакомых дам полусвета из столицы, пока их герои пакуют японские сувениры, но... Облом-с вышел и с тем, и с этим. Вдобавок, ведомство князя Хилкова, по требованию все того же Руднева, наотрез отказывалось увеличить число курьерских пар до Владивостока со дня получения в Питере известия о перемирии.
  Во-вторых, драконовские порядки, по приказу Безобразова заведенные во Владике военной жандармерией по образу и подобию маньчжурских, совсем не способствовали гульбе и вседозволенности. Тяжкая и, конечно, несправедливая доля свежих постояльцев крепостной гауптвахты и была сейчас одной из главных тем офицерских толковищ 'за жизнь'. Тем более актуальных в свете уже известной всем суровости наместника. Все, кто туда влетел, сидели свое без исключений и поблажек.
  Однако, с появлением в поле зрения собравшихся этого самого начальства, и, конкретно, ехавших в первых каретах Алексеева, Макарова, Гриппенберга, Руднева, Щербачева, Безобразова, Сухомлинова и Великих князей Михаила Александровича и Александра Михайловича, разноголосое подспудное бурчание мгновенным шквалом переросло в стихийное, дружное 'Ура!' и бурную овацию.
  Все понимали, что последняя точка в этой войне будет поставлена именно сейчас, и именно здесь. И вряд ли когда-нибудь еще им, победителям, суждено будет собраться вот так вот - всем вместе. Вместе празднуя и поминая тех, кто не дожил до этого радостного дня. Вместе верша историю.
  
  ***
  Справедливости ради, нужно отметить, что историю в этот мартовский день творили не только здесь. Вернее, не столько здесь. В типографиях мирно спящих в тысячах километрах отсюда Петербурга и Москвы, Киева и Нижнего Новгорода, Варшавы и Казани, десятков других губернских и уездных городов, уже сохли, ожидая утра и своих читателей, номера центральных и губернских газет. А в заголовках их передовиц 36-м кегелем было жирно набрано: 'Высочайший Манифест'.
  Но пока о предстоящем стране эпохальном событии, открывающем новую главу российской истории, здесь, во Владивостоке, знали только семь человек: Великий князь Михаил Александрович, которому накануне вечером была вручена личная секретная телеграмма Государя, шифровальщик штаба гвардейского корпуса, начальствующий над этим самым корпусом генерал Щербачев, оба 'свеженьких' российских генерал-адмирала - наместник на Дальнем Востоке Алексеев и командующий Тихоокеанским флотом Макаров, а также адмирал Руднев и капитан гвардии Василий Балк. Последний - на правах друга Великого князя.
  Николай повелел брату лично провозгласить 'непреклонную волю Императора' по введению в России основ парламентаризма и о грядущем даровании его подданным Конституции перед общим офицерским собранием. Дабы господа офицеры сразу уяснили себе положения Манифеста и могли скоординировать действия с целью недопущения каких-либо волнений на кораблях, в армейских частях и подразделениях. Ибо свобода слова, собраний и совести, отнюдь не есть вседозволенность и анархия. Но, к сожалению, обязательно найдутся и те, кто этой аксиомы не сможет или не захочет понять...
  Впечатление от такой новости у них было различным. Балк и Руднев по понятным причинам восприняли судьбоносное известие из Питера с одобрением и энтузиазмом. Тем более, что хотя массовое ликование и общественный подъем в стране отмечались всеми газетами, а здесь, во Владике, и вовсе были видны им невооруженным глазом, ни Василий, ни Петрович так до конца и не верили, что при сложившихся вследствие военной победы благоприятных обстоятельствах, удастся быстро пропереть Николая на созыв Думы. А вот, поди ж, ты! Царь сказал - царь сделал.
  В то же время впечатления от столь сногсшибательного известия у остальных пятерых были не столь однозначны. За исключением Михаила, пожалуй. Первая реакция Великого князя напоминала памятную Василию с детства сценку из мультика про Карлсона, когда Малыш задается вопросом: 'А что про это скажет мама?' И, развивая свою мысль, приходит к следующему: 'А что теперь скажет папа?..'
  Правда, вместо папы в данном случае был упомянут дядя Сергей, но... 'поскольку, все это ерунда, дело-то житейское' и 'кричать им сильно больше, чем после Земского съезда, смысла особого уже нет', младший брат царя, бывший Наследник Цесаревич и новоиспеченный полковник синих кирасир в целом тоже разделял оптимизм обоих гостей из будущего по поводу грядущего дарования Конституции и введения демократических институтов. Ибо, как верно подмечено: с кем поведешься, от того и наберешься. Закончив обсуждение текста манифеста и, как бы подытоживая их разговор, Мишкин предложил 'слегка вспрыснуть' это дело, весело брякнув: 'Ай да Вадик, ай да сукин сын!'
  Непосредственный начальник Михаила, генерал Щербачев, отнесся к неординарной новости на удивление по-философски. Очевидно, будучи служакой до мозга костей, он вообще не имел обыкновения обсуждать решения вышестоящего начальства. Лишь, немного подумав, сухо подметил пару-тройку связанных с нею моментов: 'В гвардии, не здесь, конечно, а в Петербурге, вряд ли этому порадуется, полагаю... Но, поскольку никаких ответственных министерств не будет, то и проблем с деньгами на армейскую реформу, даст Бог, тоже не предвидится больших. На мой взгляд, гвардейским офицерам карьеру это политическое нововведение порушить не должно. Что ж, может, как раз и вовремя. Чтобы на будущее все глупости, вроде гапоновской, в зародыше пресечь'.
  Макаров же, напротив, хоть и не возражал против принятого Императором решения принципиально, но явно опасался негативного влияния парламентских процедур, даже совещательных, как на общее финансирование флота, так и на ход дела с будущей кораблестроительной программой. Ее он продумывал во время лечения своих ран.
  Будучи человеком глубоко эрудированным, он хорошо понимал, что в системе управления страной в целом, и флотом в частности, появляется некая новая и пока не известная величина. А как влияли парламентские деятели на морское строительство во Франции, например, он знал хорошо. Не зря же последнее десятилетие 19-го века в истории французского флота величали 'военно-морской бестолковщиной'.
  Петрович, правда, указал ему и на противоположный пример - на работу Рейхстага по принятию германского Закона о флоте, где усилиями кайзера, Бюлова и Тирпица он был облечен в такую форму, что препятствовать резкому удорожанию линкоров при замене броненосцев дредноутами парламентарии фактически не смогут.
  Но настроения Степану Осиповичу не подняло даже это: 'Так - то, мой дорогой, Германия, немцы. А то - наши! Балаболок да выскочек разномастных понавыбирают, вот уж и надумают они нам в этой Думе. А то, что нет пока ответственного министерства - так, лиха беда начало! Выклянчат. Помянете мои слова: взвоем мы еще от их 'склок с совещательным голосом'! Но, не дай нам Бог, чтоб кабинетная система или сменяемое по выборам правительство как в Парижах, - вот тут-то и запляшем мы с вами танцы святого Витта. Все давешние делишки господина Витте как бы нам цветочками не показались! Я то думал, что сейчас в Питере попробуем порядок навести - а тут... Какое там! Задумали Дубасова на меня менять. А зачем? Нет уж. Пусть он дальше с этим всем разбирается в министерстве. А я, если Государь позволит, с палубы в кабинет не уйду. В море - дома!'
  Последним узнал про Манифест царя наместник Алексеев. И, как рассказал позже Василию Михаил, после прочтения его текста на новоявленного генерал-адмирала было просто страшно смотреть. Евгений Иванович был ошарашен и взбешен одновременно. Но, как тут же выяснилось, не от того вовсе, что из-за истового монархизма органически не переносил демократических общественных институтов, в принципе не желая видеть и слышать ни о чем ином, кроме как о неограниченной монархии - самодержавии.
  Все оказалось много проще. На нем лежала ответственность за огромный край. Где пока ни один градоначальник, ни один полицмейстер, ни один начальник гарнизона или войсковой атаман не были проинструктированы о том, как нужно воспринимать сие царское решение и как себя вести применительно к таким обстоятельствам.
  И, по большому счету, Василий резоны наместника вполне понимал. Получилось, что необходимость сохранять секретность из-за опасности возникновения беспорядков в столице, перекладывала после опубликования Манифеста всю ответственность и заботу о недопущении эксцессов и разгула стихийной вольницы в городах и весях на местные власти. Совершенно не готовые к такой новой вводной...
  Мнение же обо всем этом штабс-капитана Красовского, старшего шифровальщика штаба Гвардейского экспедиционного корпуса, первым во Владивостоке узнавшего подробности Царского Манифеста, история для нас, увы, не сохранила.
  
  ***
  Кстати, итоги вышеупомянутого Михаилом Земского Съезда, действительно можно было смело считать прологом к этому Манифесту. Говоря образно, если сегодня воля Императора возвещала о наступлении утра новой жизни России, то съезд этот был его рассветной зарей. И сделать здесь небольшое отступление от темы для краткого описания его предыстории и решений вполне уместно.
  Строго говоря, это было первое крупное внутриполитическое деяние самодержца, предпринятое им благодаря осмыслению всей той убийственной информации о будущем, что безжалостно вылил на его несчастную голову доктор Вадик. Ничего не поделаешь, врачам 'часто приходится делать людям больно, чтобы потом им жилось хорошо'. Увы, но более образно и конкретно, чем эта крылатая фраза из 'Иронии судьбы', суть призвания хирурга определяло только бессмертное: 'Резать! Резать к чертовой матери, не дожидаясь перитонита!' От Риммы Марковой...
  Обдумав услышанное, Николай для себя твердо решил как можно скорее запустить маховик земельной реформы, способной как повысить уровень сельскохозяйственного производства, так и параллельно решить две сопутствующих проблемы: обеспечить на годы вперед подпор людского потока к заводским проходным, переселенческим поездам и пароходам, повышая одновременно уровень жизни остающихся на селе.
  Но за всем этим масштабным процессом необходим был неусыпный контроль и действенное управление им. Только вот достичь этого лишь силами уездных и губернских администраций было попросту невозможно. Даже при условии обеспечения должного финансирования. Управленческий штат их был не велик, а профессиональный уровень для столь сложной и масштабной задачи - в массе своей явно слаб.
  Не сразу, но Николай все-таки согласился с тем, что без решительного привлечения к этой работе органов местного самоуправления - земств - не обойтись. Более того, - именно они могли стать важнейшим элементом всей системы проведения реформы, ее главным тягловым механизмом, оставляя местным администрациям функции учета, контроля, отслеживания финансовой дисциплины и обратной связи.
  При этом, как следствие, неизбежно вставал вопрос о привлечении к этому самому самоуправлению лиц крестьянского сословия, дабы избежать пресловутого 'без меня меня женили'. И для этого наиболее логичным решением было создание третьего - низового - уровня в структуре земских организаций - всесословного волостного земского собрания, имеющего право делегировать своих председателей и выборных гласных в состав уездных и губернских земских органов.
  Во время обсуждения с Николаем всех этих 'деревенских' проблем, Вадик был буквально сражен наповал одним документом, который царь предложил ему прочитать 'на сон грядущий'. Это была родившаяся в недрах министерства внутренних дел Записка, содержавшая предложения по реформе законодательства о крестьянах. В документе, вышедшем из-под пера сотрудников ведомства 'наиконсеративнейшего из русских консерваторов' - Плеве, были черным по белому прописаны почти все основные постулаты столыпинской реформы, авторство которой потом многие умные книжки из 'мира Вадика' приписывали 'прозорливости финансового гения фон Витте'.
  Как выяснилось, фактическим инициатором и главным автором его был Владимир Иосифович Гурко , занимавший в МВД должность управляющего земским отделом. Пару раз перечитав Записку, на словах декларирующую сохранение крестьянской общины, а на деле подготавливающую ее неизбежный, но постепенный развал и сход со сцены, Вадим решил лично познакомиться с этим явно незаурядным человеком.
  После их трехчасовой беседы во время прогулки по набережным Невы и Мойки, для Банщикова уже было совершенно ясно, что судьба вовремя посылала России человека, способного отвести от нее страшную беду - грозящее взрывом накапливающееся недовольство в среде 80-и процентов населения. А до кучи, попутно, решить и одну из важнейших задач экономики - интенсификацию сельского хозяйства.
  Увы, в нашем мире его талант и выдающиеся способности так и остались практически невостребованными. Сначала смерь покровительствовавшего ему Плеве, а затем мелочная ревность Столыпина, банально опасавшегося подсиживания со стороны молодого и напористого заместителя, погубили не только его карьеру. Ведь останься он во власти, возможно, пробуксовки с земельной реформой и ее постепенного сворачивания удалось бы избежать.
  
  ***
  Итак, первый шаг на пути реализации всего этого громадья планов был определен: начинать нужно было с перевода земства с уже накатанной дорожки хронической оппозиционности правительству на тесное с ним сотрудничество.
  Позволить теплой компании земцев-конституционалистов, этих либеральствующих помещиков из кружка князей Долгоруковых, и демократическо-интеллигентской тусовке господ Струве и Вернадского сотоварищи, гордо, с претензией, именующей себя 'Союзом освобождения', слиться в протестном экстазе друг с другом, додуматься до 'банкетных кампаний', и обратив этим на себя внимание крупного капитала, стать на его прикорме главной подрывной силой в Империи, царь не хотел. Так что партии конституционных демократов - кадетов - родиться здесь в том виде, в котором Петрович и трое его товарищей по несчастью читали о ней нашей истории, было не суждено.
  Однако, Николай не пожелал и простого решения, типа, 'повязать, подкинуть в карман гашиш, эсэровскую прокламацию или ворованный кошелек (нужное подчеркнуть) и загнать за Можай', хотя Дурново поначалу рекомендовал оперативно устранить возникшую проблему именно в таком ключе. Самодержец не имел намерения рубить с плеча и разбрасываться патриотичными и думающими головами.
  А то, что сейчас мозги в них думали совсем не в том направлении, можно было попробовать исправить, заняв эти головы серьезной и важной работой. Да еще и с патриотическим подтекстом. Для такой работы реформирование местных органов власти с наделением земств новыми полномочиями и ответственностью, становилось просто бескрайним, непаханым полем. С теми же, кто будет упорствовать и продолжит раскачивать лодку, позже можно будет поговорить и по-другому.
  Но при этом было совершенно ясно, что добиться от земцев искреннего желания сотрудничать с правительством в проведении земельной реформы при руководстве всем процессом из МВД, было проблематично. Для большинства склонных к либерализму земских деятелей Плеве представлялся пугалом, 'душителем всего прогрессивного', 'без пяти минут' диктатором, этаким 'деятельным Победоносцевым'. Такому его образу, кстати, во многом способствовала и 'передовая' пресса, подогреваемая Витте, его главным врагом и конкурентом не столько в борьбе консервативных и либеральных воззрений, сколько в схватке честолюбий за 'влияние на Государя'. Увы, работать с издателями и журналистами сам Плеве не умел и не желал.
  
  ***
  Точки над 'И' были поставлены 17-го мая, когда Император принял в Зимнем возвращенного им из ссылки князя Леонида Дмитриевича Вяземского. Вместе с ним были приглашены министр внутренних дел Плеве, министр земледелия и госимуществ Алексей Сергеевич Ермолов, князья Павел Дмитриевич Долгоруков, Александр Григорьевич Щербатов, Алексей Дмитриевич Оболенский и граф Петр Александрович Гейден.
  Кроме министров и титулованных особ на этом совещании присутствовали Петр Аркадьевич Столыпин, видные земцы Дмитрий Николаевич Шипов, Федор Измайлович Родичев, Михаил Александрович Стахович и Павел Иванович Новогородцев, ученые Дмитрий Иванович Менделеев и Владимир Владимирович Вернадский, издатели Суворин, Сытин и публицист Шарапов. Также были приглашены недавно попросивший отставки с поста начальника корпуса жандармов Виктор Вильгельмович фон Валь и вышеупомянутый чиновник аппарата МВД Владимир Иосифович Гурко.
  В краткой преамбуле Император буднично спокойным тоном завил собравшимся, что его слова о модернизации политической системы страны после окончания войны, сказанные в Кронштадте рабочим Морзавода, были вовсе не репликой на злобу дня, а вполне твердым решением, чтобы об этом ни судачили на раутах и в салонах. После заключения мира непременно будет введено законосовещательное всесословное народное представительство при вполне разумном избирательном цензе, а затем будет дарована народу Конституция, что гарантирует всеобщее равенство перед законом.
  Но! Ни о каком 'ответственном министерстве' никому инсинуаций строить не следует, тем более прессе. Время для таких решений пока не пришло, для начала нужно победить трех главных народных врагов - голод, безграмотность и бескультурие. Бытовое и нравственное. К 'прискорбным проявлениям' последнего царь, в том числе, отнес и 'потуги вполне патриотичных, интеллигентных и образованных людей раскачивать государственный корабль, прокладывающий свой путь в штормовом, военном море'.
  Но не успели еще господа-земцы поднять камушек, прилетевший в их огород, как Николай уже подсластил пилюлю, обратившись непосредственно к Долгорукову со словами благодарности за 'зимнее решение известной группы уважаемых земцев, постановивших на время войны воздержаться от политических демаршей'. Выслушав ответные восторги и охи-ахи: земским либералам действительно было чему радоваться, ведь обещанные Конституцию и Парламент, пусть сперва и не законотворческий, они, естественно, считали СВОЕЙ победой, и выдержав мрачные взгляды Плеве и Валя, Николай приступил к главному:
  - Не стоит удивляться, господа. Война многое заставила меня переосмыслить. В том числе и избавиться от некоторых 'бессмысленных мечтаний' , - сделав небольшую паузу, царь убедился, что земцы его юмор оценили, - И сегодня приходит время решений, которые еще вчера казались не столь срочными, не столь животрепещущими.
  Я собрал вас сегодня, для того, чтобы мы могли вместе приступить к разрешению безотлагательного на сегодняшний день вопроса. Самого важного для страны, пожалуй.
  Нет, речь у нас пойдет не о военных или финансовых делах. Не о промышленных проектах и даже не об общей внутренней стабильности, которой, как представляется теперь, действительно трудно достичь без посильного участия земских органов в делах внутреннего управления государством. Речь пойдет о том, что поможет нам в возможно короткий срок ослабить гнет тех самых, уже упомянутых мною, трех главных народных врагов, давящих на плечи каждым восьми из десяти подданных Российской короны.
  Мы должны обсудить назревшие изменения в крестьянском законодательстве, с учетом дополнительных прав и обязанностей земского самоуправления и введения в нем всесословного волостного звена. Поговорить о неизбежном, но не скоропалительном замещении крестьянской общины современными формами бытовых и хозяйственных взаимоотношений на селе, а значит, и о ликвидации волостного суда с переходом крестьян под общую юрисдикцию. О важности интенсификации сельского труда, наконец.
  Я тщательно ознакомился с Запиской по крестьянскому вопросу, подготовленной недавно в министерстве уважаемого Вячеслава Константиновича. Полагаю, что все вы, господа, тоже ее внимательно прочли, как я просил. Считаю, что ключевые ее положения более чем логичны, своевременны, а главное - реально осуществимы. Значение этого документа для будущего Российской империи таково, что сейчас я поздравляю Вячеслава Константиновича Плеве и Владимира Иосифовича Гурко кавалерами Ордена святого равноапостольного князя Владимира первой и третьей степеней соответственно.
  Мною выбор сделан - земельная и крестьянская реформы будут вестись на основе этого документа. Вам же, Владимир Иосифович, придется работать над законодательной частью их и далее. Работу комиссии князя Оболенского считаю исчерпанной, как и 2 года назад созванного Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности.
  К сожалению, его председатель Сергей Юльевич Витте в настоящее время крайне занят вопросами получения иностранных заимствований для нужд ведения войны. Свои предложения по данной теме, как он сам мне сообщил, он сможет подготовить не ранее чем через три месяца. У нас нет такого долгого времени. К окончанию года реформы должны быть начаты. Завтра моим Указом отмена круговой поруки будет распространена на все края и губернии за Уралом, дабы крестьяне, решившие переселиться на Дальний Восток, в Маньчжурию или киргиз-кайсакские степи, понимали: архаичные общинные пережитки на новом месте их не встретят.
  Прошу Вас, уважаемый князь Александр Дмитриевич, все статистические данные и предложения, как вашей центральной комиссии, так и губернских и уездных комитетов, передать в Особый Комитет по проведению реформы сельского хозяйства, который надлежит сформировать и возглавить Вам, уважаемый Петр Аркадьевич, включив в него для начала всех, кто сегодня собрался здесь. На комитет этот ляжет главная тяжесть работы по обеспечению согласованных усилий государственных и земских органов во время проведения этих реформ.
  Дабы нам сразу исключить некоторые трения: я счел необходимым вывести весь нынешний земский отдел из штата МВД и перевести его в штат вашего министерства, Алексей Сергеевич. Владимир Иосифович Гурко при этом получит должность вашего Товарища и право прямого личного доклада мне. Все-таки, не министерство внутренних дел и не министерство финансов должны стоять во главе нашего движения на этом направлении, а именно министерство земледелия.
  Полномочия земских начальников и мировых посредников в новых условиях нам предстоит кое в чем пересмотреть. С земств снять несвойственную им нагрузку, как то этапирование, конвой и временное содержание под стражей арестантов. Для этого в штате МВД будет образовано отдельное Управление территориальной полиции, отвечающее также за общее обеспечение порядка и спокойствия на земских территориях.
  А Вас, Виктор Вильгельмович, я прошу его организовать и возглавить. Это крайне ответственное поручение, я на Вас здесь ОЧЕНЬ надеюсь. И полагаю, что все прежние размолвки с Вячеславом Константиновичем будут преданы забвению. Ваш сегодняшний труд в одной упряжке крайне важен как лично для меня, так и для всей страны.
  
  ***
  Сделка, предложенная Николаем земцам, была честной. Рост их самостоятельности, снятие надуманных финансовых ограничений и серьезное участие в законотворчестве через квоты в будущей верхней палате парламента и свою фракцию в Думе, шли в обмен на масштабную работу по реформированию социальных отношений на селе и, в буквальном смысле, по подъему сельского хозяйства. От сохи, телеги и амбара предстояло переходить к плугу, трактору и элеватору. От обособленных крестьянских общин к всесословной волости. Впереди открывалась перспектива работы на многие годы.
  И после некоторого 'брожения умов', земские лидеры этот жест и доверие царя вполне оценили. Возможно также, что определенную роль тут сыграло и обещание Государя выделить в их распоряжение серьезные суммы под неотложные меры по предотвращению возможных крестьянских бунтов в конце лета - начале осени...
  По инициативе Императора Земский Съезд собрался в Таврическом дворце 11-го июня. В его работе приняли участие 264 делегата от всех земских губерний России и специально приглашенные представители и атаманы казачьих войск. Из выступлений царя, министров финансов и земледелия, а также председателя Особого комитета по реформированию сельского хозяйства саратовского губернатора Столыпина, стало ясно, что Россия вступает на путь глубоких преобразований, в которых территориальному самоуправлению предстоит сыграть значительную роль.
  На Земства ложилась огромная нагрузка по выполнению важнейших госпрограмм в области медицины и образования, создания современной транспортной инфраструктуры и интенсификации сельскохозяйственного производства, в том числе в деле создания сети МТС и элеваторов. В краткосрочной перспективе должна быть устранена чересполосица - главная беда для крестьянства. Должен быть упорядочен и проведен в кратчайшие сроки выкуп пустующих или неэффективно использующихся помещичьих земель, а также ускорено судопроизводство по проблемным закладам.
  В соответствии с предложенным Столыпиным планом земельной реформы, от привычного, архаичного общинного землевладения наиболее активной части крестьянства предстоял постепенный переход к частно-фермерскому - хутора, отруба - с учетом перспектив его дальнейшего укрупнения по мере развития земельного рынка. Создание условий для этого, начиная от общественной и правовой поддержки, и заканчивая подготовкой потребных для этого специалистов, в частности землемеров, счетоводов-бухгалтеров и агрономов, - становилось первейшей задачей земских органов.
  Государство планировало оказывать хуторянам активную помощь. Но это не была спешная, административная ломка общины, несмотря на ее очевидную деструктивную роль: после отмены круговой поруки и определенного ею фискального смысла, она представляла собой лишь ничем не оправданный постоянный нагнетатель социальной напряженности. Выделение надела 'на едока' провоцировало рождение массы детей, переделы усугубляли чересполосицу, а растущий земельный дефицит и недовольство молодежи диктатом стариков плодило малоимущий городской люмпен, падкий на анархистскую агитацию. Чересполосица, в свою очередь, тормозила внедрение любых прогрессивных форм коллективного землепользования и достижений агрокультуры, мешая интенсификации сельского труда и этим увеличивая опасность голода и бунтов.
  По мнению царя и довольно резко возразившего 'господам толстовцам' князя Вяземского, 'община - не религиозный догмат, крестьяне должны иметь возможность выбора, не отягощенного ни давлением сверху, ни общинной гирей на ногах снизу'. Они должны иметь возможность сравнить эффективность индивидуального фермерства на хуторах, хозяйствования в рамках общины или коллективного землепользования, с учетом опыта многопольного севооборота крупных российских и зарубежных хозяйств. И задача земства еще и в том, чтобы дать им вполне богатую пищу для такого сравнения.
  В налаживании фермерского хозяйствования, коллективной кооперации крестьянам будет предоставлена господдержка. А первыми шагами станут полное списание выкупных платежей и отмена законодательных ограничений на выход крестьян из общины. Вопреки патриархальному укладу - и для 'молодых' семей, что будет сделано по окончании войны с Японией. Хуторяне получат гарантии госзащиты от 'завистливых действий'.
  Самой важной задачей текущего момента для Земств, признано предотвращение волнений крестьян в случае недорода зерна этим летом. Для чего при Поземельном и Крестьянском Банках организуются особые хлебные фонды в 5 и 10 миллионов рублей соответственно для беспроцентных целевых хлебных ссуд на пять лет, для распределения зерна среди малоимущих крестьян. Организация их выдачи, а также справедливого распределения, возлагается в первую очередь на Земства и крестьянские общины.
  На вопрос делегатов относительно реформ государственного устройства, Император ответил, что как он уже заявлял ранее, вопросы введения Конституции и институтов парламентаризма для него встанут в повестку дня только после победы над Японией, и сейчас публично на эту тему говорить он не намерен. К чести собравшихся, большинство из них сделали верный вывод из ударения, сделанного Николаем на слове 'публично'.
  Земским деятелям было предложено подготовить предложения для готовящейся новой редакции закона 'О земском самоуправлении'. В соответствии с ним будет выработано новое положение о выборах в земские органы, в том числе будут введен новый цензовый регламент, как для выборщиков, так и для избираемых.
  Земское самоуправление будет введено на всей территории страны, включая Казачьи края, области и земли, за исключением ряда юго-азиатских областей, Привисленского края и Финляндии. Председателем Всероссийского Земского совета по предложению Государя был избран князь Вяземский. Дмитрий Николаевич Шипов стал Секретарем исполкома ВЗС, а его товарищем - граф Петр Александрович Гейден.
  
  ***
  Сказать, что столичное, да и не только, общество было изрядно возбуждено итогами Земского съезда, значит - ничего не сказать. При этом главными критиками его решений были в первую очередь крайне правые и крайне левые. Но поделать с тем, что маховик реформы российского села был уже запущен - ничего не смогли. Первые лишь дали Плеве возможность пополнить свою коллекцию 'жемчужин перлюстрации', а вторые - повод к закрытию нескольких, особо критиканствующих газет. Типа 'Вестника знания' Битнера, 'Руси' с ее 'Сельскохозяйственным листком', 'Нашей жизни' и 'Сына отечества'. Едва избежали этого и 'Биржевые ведомости' Проппера, вынужденного сменить главреда.
  Склока же в самом благородном семействе России была страшная. Матушка и дядья сперва вызвали Николая 'на ковер' в Аничков. Однако он, сославшись на нездоровье, туда не поехал. Отправляться же всем вместе к нему без приглашения, было не положено. Да и не комильфо. Поэтому Мария Федоровна первым послала для выяснения отношений с венценосным 'блудным сыном' наиболее близкого к нему из дядюшек - Великого князя Сергея Александровича, примчавшегося по такому случаю из Первопрестольной.
  Наговорившись вдрызг, дядя Сергей покинул кабинет племянника строевым шагом, громыхнул дверью, и даже не появившись в Аничковом, отбыл в Москву. После чего с Николаем не общался три месяца. Следующими получили окорот Сандро и Николаша. Первый - вежливо и корректно, без шума, крика и прочего гама. А второй - громко, суетно, с тремя уходами и приходами, с угрозой немедленно застрелиться и тому подобной визгливой ерундой. На следующее утро, страшно не выспавшийся и оттого злой, Николай прибыл на званый завтрак, или, правильнее сказать 'на стрелку', во дворец Владимира Александровича, где, кроме хозяина с супругой, его ждала и засада в лице вдовствующей Императрицы и Великого князя Михаила Николаевича.
  Подробностей этой 'августейшей корриды' Вадик так и не узнал. Николаю говорить об этом было неприятно, а самого его царь предусмотрительно попросил несколько дней не высовываться из химлаборатории. И лишь Ольга Александровна потом обмолвилась, что брат как-то сказал ей о том разговоре: 'Многое висело на волоске, и если бы не неожиданные слова Михаила Николаевича про то, что 'мир меняется, и, возможно, не все новое есть дурное, только не всем сие видимо', я бы тогда мог дать слабину'. Мать и Владимир Александрович с тетушкой Михень едва не уломали его на 'задний ход'.
  Почему патриарх семьи Романовых внезапно поддержал 'реформаторский зуд' Николая, никто так и не узнал. Эту тайну он через четыре года унес с собой в склеп. Возможно, дело было в том, что он с уважением относился ко многому, что в свое время делал, но так и не успел довести до ума, Александр II? Кто знает...
  
  ***
  Первым к микрофонам, установленным на перилах трибуны у Адмиральской пристани Владивостокского порта, подошел командующий Маньчжурской армией генерал-адъютант Оскар Казимирович Гриппенберг.
  Несколько секунд бравый фельдмаршал, нахмурив густые брови и всем своим видом давая собравшимся прочувствовать вкус момента, пристально всматривался в лица офицеров стоящих перед ним. И вдруг, слегка искаженный несовершенством усилителя, громовыми раскатами загудел на всю набережную через четыре громкоговорителя его зычный голос: 'С Победой Вас, Русские Воины! Войне - конец! Ура!'
  Ответное 'Урра-а-а!!!', исторгнутое снизу тысячами глоток, мгновенно подавило мощь всей лейковской электроники, которая, кстати говоря, до этого путешествовала к Токио и обратно на борту рудневского флагмана, на случай если бы пришлось заниматься массовой информацией и пропагандой при вступлении в японскую столицу. Но там, слава Богу, обошлось. Не пригодилась...
  Не любитель цветистых фраз, Оскар Казимирович, говорил четко и размеренно. Как команды рубя короткие фразы. Вначале он поблагодарил моряков за всю ту боевую работу, без которой успехи армии, как под Артуром, так и под Токио, просто были немыслимы. Затем особую хвалу воздал офицерам и солдатам Щербачева. И это понятно: сам гвардейский офицер и генерал 'со стажем', он особо внимательно следил за боевыми успехами гвардейцев. После чего, упомянув о решении Государя из особо отличившихся во время боев на Квантуне, в Маньчжурии и в Японии воинов сформировать несколько новых гвардейских частей, отметил, что списки кандидатов в гвардию он с дозволения Императора будет рассматривать лично.
   Коснувшись проблем с предстоящей демобилизацией, Гриппенберг подробно остановился на предполагаемых сроках отдачи приказов по этому вопросу и общем порядке отправки демобилизуемых в Россию. При этом он сделал особый акцент на запущенной в западных и центральных губерниях переселенческой программе. А также на разнообразных льготах, которые по решению Государя должны будут получить демобилизованные из армии и с флота военнослужащие, изъявившие свое желание остаться жить на Дальнем Востоке и в Маньчжурии.
  Ведь по любому лучше, если на новых землях Империи, а в том, что Китаю они уже принадлежать не будут, никто не сомневался, право первенства и выбора мест для проживания и земледелия получат те, кто за них сражался. Те, кто уже знает этот край 'в лицо', а не по лубочным картинкам и рекламным листкам.
  Особенно важно это для крепких, молодых крестьянских мужиков, уже увидевших плодородную силу этих земель и знающих, что дома, за Уралом, их и их семьи ждут чересполосица, диктат общинных стариков, перспектива голода в случае недорода или неурожая, да кулак-ростовщик. Да и когда еще в центральной России или Малороссии реформа будет доведена до конца? А здесь, с опорой на обновленное уложение законов о крестьянстве, жить по ним можно начинать уже завтра.
  Обещанный поселенцам перечень льгот действительно впечатлял. В Высочайшем Манифесте Николая II 'К доблестным Героям нашим, воинам русской армии и флота', опубликованном 26-го февраля, говорилось о первоочередном наделении бесплатной хуторской землей демобилизуемых военнослужащих Маньчжурской армии, ТОФа и казаков - участников боевых действий, решивших остаться жить здесь и вести личное крестьянское хозяйство. Лица крестьянского сословия из их числа и члены их семей получали госгарантию беспрепятственного выхода из своей 'домашней' крестьянской общины и право на немедленную денежную компенсацию за оставляемую общине надельную землю и недвижимое имущество.
  Раздача и разверстка земель для ветеранов войны будет начата не позже трех месяцев после выхода приказов о демобилизации. Размер бесплатного надела определен в 20 хуторских десятин как самому демобилизуемому, так и прочим членам его семьи мужеского пола, при условии их переезда на Дальний Восток для постоянного проживания. Сам переезд семьи поездом или пароходом - за царев кошт.
  К каждой такой 20-десятинной доле полагается бесплатно лошадь, винтовка-драгунка, 100 патронов к ней, тесак и новый комплект обмундирования. В него входят: шапка-ушанка, ватник, стеганые брюки, рукавицы, валенки с калошами, сапоги, отрезы сукна, ситца и фланели, летние брюки, по три гимнастерки и комплекта исподнего, ремень, фляга и лопатка. Кроме того государство брало на себя половину расходов по перевозу с семьей демобилизанта - будущего хуторянина, ее скарба, одной-двух голов крупного рогатого скота и до шести голов мелкой живности и птицы, не считая кошек и собак, с дорожным кормовым фуражом.
  Правительство выступало гарантом выдаваемой демобилизуемому долгосрочной низкопроцентной ссуды в Крестьянском банке для строительства дома, надворных построек, приобретения сельхозинвентаря и семенного материала на первый посевной год. А также беспроцентных 'подъемных' в Русско-Китайском банке на семь лет в сумме 150 рублей для поселенца-единоличника и 350 для ветерана, перевезшего в Маньчжурию свою семью. Особое внимание проявил Государь о тех, кто сражался храбро и доблестно: Георгиевским кавалерам подъемные увеличиваются на 25%, а заслужившим за эту кампанию два ЗОВО и более - на 50%. Ничего подобного история России еще не знала...
  В частях и подразделениях вовсю шло брожение - многие мужики-сослуживцы, решившие для себя немедля воспользоваться невиданной царевой милостью, сбивались в ватаги, вернее 'переселенческие артели'. Ведь миром, оно, и дома сподручнее ставить, и стражу вести, а если еще и почитать присланные специально из столицы умные книжки, то получается, что и поля обрабатывать. Да и жить рядом с соседом-товарищем, с которым ты делил и армейскую кашу, и японскую пулю или осколок, которого ты знаешь и в которого веришь, - 'этот не выдаст', разве не правильно? Так что налицо было зарождение новой формы сельской общины, связанной не общей собственностью, а общим интересом. Житейским и экономическим.
  Весь этот процесс поручалось организовать и координировать генерал-лейтенанту Флугу и его оперативному штабу. И дабы обеспечить выполнение монаршей воли по заселению дальневосточных рубежей России достойным и надежным русским людом, Гриппенберг призвал всех армейских и флотских офицеров активно включиться в работу по разъяснению рядовому и унтер-офицерскому составу положений царского Указа, выпущенного по данному поводу.
  После чего, еще раз поздравив всех с победой, командующий армией уступил место у микрофонов командующему флотом.
  
  ***
  Степан Осипович еще выглядел неважно после ранения. И, похоже, что и чувствовал себя не ахти, поэтому на всякий случай его слегка страховали штабные флаг-офицеры Дукельский и Щеглов, вставшие рядом и чуть позади него. Отдышавшись после подъема на трибуну, Макаров окинул взглядом притихшее людское море внизу и негромко, но вполне отчетливо, произнес:
  - Спасибо... спасибо, мои дорогие!.. Дело сделанное - славно. Царствие Небесное и память вечная всем братьям нашим - русским воинам во брани почившим. Слава и почет живым! А деяния ваши ратные и доблесть - потомкам в пример!
  Может, скажет кто, что, мол, невелика честь и слава для нас, азиатов побить? Пусть он этими словами и подавится! Или уже не помнит матушка-Россия иго монгольское да крымчаков набеги? Азиат в бою стоек и неистов. В достижении цели своей упорен, находчив и хитер. Так что противостоял нам противник достойный. Нам ли теперь об этом не знать, и этого не помнить?
  А то, что за спинами у японцев стояли и всячески помогали им англичане да американцы - про то особый сказ. С холодной головой и без лишнего азарта на то смотрите. Но сам факт этого бесспорен, и победу вашу лишь возвеличивает...
  Много добрых слов хочу сказать всем вам. Морякам, гвардейцам, армейским героям нашим и славным казакам. Но, простите, дорогие мои, не сегодня, - эскулапы столичные пять минут только дали. Вон, уже ручками машут, боятся, что простужусь. Я пока их пленник, - рассмеялся Макаров, - И их иго медицинское стоически терпеть обязан.
  Но, дайте только срок, мои дорогие: вот силенок поднаберусь, и мы с вами флот наш российский поставим так, что англичане и американцы от досады усохнут! Прочие же все - завидовать будут. Да и про армию не забудем, не сомневайтесь. И впредь учтите, - мы, моряки и армейцы, одному царю и одному народу служим. И Бог над нами один. Так что и в мирное время гоните прочь все ведомственные усобицы, в единстве - сила наша!
  А сейчас вам самое важное, то, что на сегодня осталось, Всеволод Федорович и Михаил Александрович скажут. Спасибо! С Победой, чудо-богатыри! Ура!
  Пока Степан Осипович при помощи своих флаг-офицеров спускался с трибуны и не спеша шел к карете, раскатистое 'Ура!' подобно волнам бурного прибоя катилось над набережной и рейдом. Флот боготворил своего командующего.
  
  ***
  И все-таки, первым, кого собравшиеся не только провожали громовым 'Ура', но им и встречали, был Руднев. Выйдя к микрофонам, он, казалось, поначалу никак не мог собраться с мыслями, или просто сознательно наслаждался мгновениями своего триумфа. Молча, с достоинством, пережидая устроенную ему овацию.
  Но на самом деле в душе у Петровича в этот момент бушевала настоящая буря: сколько всего нужно было пройти, испытать, претерпеть ради вот этого одного момента! Ради заслуженного им вполне права обращаться к элите наших флота и армии, причем обращаться, зная, что каждое твое слово будут буквально ловить. Что все, что ты скажешь сейчас, - поймут. И поймут правильно...
  Он пристально всматривался в лица людей внизу перед собой. В знакомые и в неизвестные, а в голове билась сумасшедшая мысль: 'Господи! А ведь если бы не мы... если бы не Вадим с его папашей и их олигархом с погонялом Анатом, благодаря чьей фантастической жадности весь этот не менее фантастический пападос и произошел, то каждый третий из стоящих перед ним офицеров был бы обречен не пережить этой войны!
  Кто-то из них должен был погибнуть вместе с Макаровым на взорвавшемся 'Петропавловске'. Кого-то нашли бы осколок, пуля или штык во время четырех штурмов Порт-Артура. Кому-то предстояло взойти на страшную Цусимскую Голгофу эскадры Рожественского. Кто-то лег бы в безвестные могилы на склонах маньчжурских сопок. Чьи-то кости грызли бы одичалые псы в гаоляне вдоль мандаринской дороги...
  Но здесь и сейчас этого уже не будет! Здесь и сейчас, карты судьбы легли совсем по-другому. И история России уже идет по новому, неизведанному пути. А каким он будет для нее - во многом теперь зависит и от них. От них от всех. Ныне - живущих...
  Петрович говорил долго. Первые фразы он выдавливал из себя с трудом. После Гриппенберга и Макарова, сумевших завести аудиторию почти до точки кипения, спускать людей на грешную землю для работы над ошибками и уяснения будущих трудовых планов было тяжко. Тяжко, но надо...
  Однако, вскоре он с облегчением убедился, что общество внемлет ему с вниманием ничуть не меньшим, чем до этого обоим командующим, а, возможно, и с большим: слишком животрепещущих он тем касался.
  Почувствовав общий настрой, и случайно поймав на себе восторженный взгляд каперанга Рейна, Петрович продолжил свою речь, хоть и обращаясь ко всем собравшимся, но конкретно - как будто только к нему. Напряжение куда-то ушло, и мысль полилась свободно и широко:
  - Я понимаю, что в такой день хочется говорить только о содеянном. О тех славных делах, в которых мы участвовали. Поминать добрым словом и полным бокалом наших дорогих товарищей, не доживших до победы. Все так. Но именно память о тех, чьи жизни были положены на алтарь победы, заставляет меня думать сегодня об упущениях, о допущенных нами ошибках, которые могли или стоить нам ее, или отдалить, увеличив многократно число погибших русских воинов - друзей и соратников наших.
  К сожалению, мирным этот век вряд ли будет. Эту горькую истину мы с вами усвоили на собственном опыте. И, значит, не должно впредь допустить такого, чтобы Россия встречала войну, не будучи к ней готовой. Многие говорят сейчас, пишут в газетах, что, мол, Япония просто не выдержала долгой войны. По-видимому, это так и есть. Ну, а мы? Мы выдержали бы ее еще хоть полгода?
  Может быть, не все из вас знают, но четверть выпущенных нами при Токио снарядов были снарядами черноморских кораблей. И на сегодняшний день наш флот имеет менее трети от довоенных запасов двенадцатидюймовых снарядов. Четверть, если не треть, прошедших войну корабельных артиллерийских стволов нуждается в ремонте, ещё четверть подлежит списанию из-за негодности к дальнейшей службе. Почти все истребители, миноносцы и половина остальных судов сегодня нуждаются в крупном заводском ремонте, все прочие в течение двух-трех лет.
  Положение в армии даже более опасное, чем на флоте: еще только одно сражение вроде Ляоянского, и чтобы было чем стрелять, придется полностью очистить склады западных округов. Наши заводы сумели за год сделать меньше половины от заказанного количества трехлинейных патронов, и только треть заказанных боеприпасов для полевой артиллерии. Если бы не германские поставки осенью-зимой, смогла бы Маньчжурская армия одержать столь убедительную победу под Ляояном? Подумайте об этом...
  Сегодня мы не можем себе позволить роскошь ещё одной войны. Поэтому, прошу вас, молодежь, уймите излишний алармизм. Не нужно высказываться столь вызывающе по отношению к британцам или янки. Да, мы знаем, кто маячил за японскими спинами. Но разве нам сейчас нужны новые военные потрясения? Вести себя сегодня вызывающе и дерзко не стоит. Тем более, что сами они, я не сомневаюсь в этом, скоро начнут искать сближения с Россией. Наша победа серьезно изменила мировые расклады.
  Но очевидная разрядка международной напряженности, которая неизбежна, сама одержанная нами победа, не значат вовсе, что службе - конец. Для нас наступает время собирать камни. Мир ждёт от нас послевоенной слабости, мы же должны усилить подготовку новобранцев, увеличить число сверхсрочников, ибо на хорошем унтере держится и армия, и флот. На любом рейде демонстрировать флаг и силу России.
  Мы, люди военные, на своей шкуре познавшие, что такое нехватка снарядов или угля, должны не убеждать, а требовать от правительства всемерного наращивания нашей промышленной мощи, без нее война долгая, война 'на прочность', России категорически противопоказана. Сегодня главный фронт - экономический.
  Что толку в наших кораблях, если для них не будет хватать угля или негде будет чинить пробоины? Что толку в пушках без снарядов или в пулеметах без патронов для них? Что толку в сотнях тысяч призванных запасных, если их негде и некому обучать, если нет в достатке оружия и экипировки? Если перебои со снабжением хронические и упираются в пропускную способность единственной железной дороги?
  Ведь это еще Суворовские аксиомы: 'тяжело в учении - легко в бою', 'солдат должен быть ВСЕГДА сыт, обут и одет'. Нет смысла их доказывать спустя сто с лишним лет. А что было у нас в начале минувшей кампании? Помните?
  Война кончена для обывателей. Но не для дипломатов, и не для нас, людей военных. Нам нужно поминутно восстановить всю историю ее, собрать и обработать предложения по улучшению службы. Нужно отремонтировать флот до уровня, позволяющего встретить любой новый вызов, и при этом без сожаления расстаться со всеми кораблями, к следующей войне не пригодными, сколь бы геройские имена они при этом не носили.
  Прогресс в военном деле не остановить. Разве вы сами на себе не прочувствовали, что значат лишних два-три узла скорости в сравнении с неприятелем? Поэтому переход на нефтяные котлы и турбинные механизмы вместо паровых машин неизбежен. Как и появление новых, более мощных и дальнобойных орудий, рациональных схем их размещения. Нужно противопоставить подобным орудиям противника новые типы и системы бронирования, а минам и торпедам - подводную защиту. Только приспособить к этому всему броненосцы и крейсера ушедшего века физически невозможно. Так не лучше ли передать славные имена новым кораблям, способным приумножить их ратную славу, чем поддерживать искру жизни в небоеспособных блокшивах и брандвахтах?
  В заключении, я хочу сказать еще и о том, что при всей бесспорности наших побед, каждый из нас должен не кривя душой сказать себе: на нашей стороне была и удача.
  Скажут - Фортуна всегда на стороне храбрых...
  А разве японцы показали себя трусами? Нет. И еще раз нет! Вспомните историю трех атак их брандеров на проход в Порт-Артур или последний бой 'Фудзи'. Я сам видел многочисленные примеры их стойкости и самоотверженного героизма в боях. Но главное - ни один их корабль не спустил флаг, в какой бы безвыходной ситуации не находился.
  Вспомните, как в последний час боя у Шантунга до последнего снаряда дрался против пяти наших крейсеров 'Якумо'. Как сражался против шести броненосцев обреченный 'Адзума'. Как кинулись в самоубийственную атаку на мои крейсера их малые миноносцы... Днем! При видимости миллион на миллион. И все погибли, но и 'Корейца' нашего с собой унесли. И как мы уже знаем сегодня, тот роковой разворот Камимуры был вызван вовсе не попыткой бегства покойного японского адмирала, а двенадцатидюймовым снарядом с 'Ретвизана', разбившим управление на 'Конго'.
  И поэтому, я должен это ответственно заявить, японцы заслуживают нашего с вами уважения. И как противник, побежденный в честной, тяжелой и кровопролитной борьбе. И как народ, который достоин серьезного и равного к себе отношения. Лично мне не хотелось бы вновь встретиться с ними на поле брани. Что греха таить, японцы имели основания считать свою честь попранной: не желали мы относиться к ним, как к ровне, воспринимать их интересы всерьез. Даст Бог впредь, если будет на то воля Государя, наша дипломатия на Дальнем Востоке станет более гибкой и не допустит до подобного несчастного развития событий. Только на Певческий мост надейся, да сам не плошай. Посему: флот наш и армия - господам дипломатам в помощь!
  
  ***
  Великий князь Михаил пережидал овацию в свой адрес минут пять. И было видно, что при этом изрядно стушевался. Огонь, вода - это уже стало привычным и обыденным. Но с медными трубами, причем не в театрально-партикулярном варианте официальных церемоний, заседаний или парадов, а вот так вот, - во всю ширь, от сердца, от души... с этим он столкнулся впервые. Да сразу так, что до самых потаенных глубин сознания дошло: они тебя любят не за то, что ты чей-то сын, брат или наследник какой-то там короны. А любят за то, что ты - воин, как и они. И победитель, как и они. Что ты видел костлявую в лицо не раз, как и они. И заставил ее уйти восвояси ни с чем не только с твоей дороги. И ты - по праву вожак их стаи, их клана. И по одному твоему слову они...
  - ТОВАРИЩИ!
  Вокруг стихло. И только отдаленные визгливые голоса чаек с залива, да какой-то железный стук и шипение стравливаемого пара за спиной в порту...
  Вот ведь, странная штука! Многие у нас любят порассуждать о культе личности. О ее роли в истории. Но ведь самое главное, фундаментальное в нем, в культе этом самом, - зарождение этой массовой энергетики любви и обожествления своего вождя, - рождается отнюдь не сразу. Не единичным щелчком какого-то таинственного тумблера.
  Забавно: есть так много хороших биографий Наполеона, Сталина, Гитлера, Цезаря, Токугавы... но почему там так мало правды о том, когда же именно у них это ВСЕ начиналось? И как? Не по хронологии, а по сердцу. Что творилось в ИХ душах? Как же легко и гладенько все списать на непомерную гордыню или жажду власти. Но ведь это - бесстыдная подмена высшей математики арифметикой. Чересчур просто, слишком пошло и примитивно. Тем более в отношении фигур, личностей, такого калибра и масштаба.
  Возможно, все дело во вспыхивающем в ответ чувстве ВЕЛИКОЙ любви к твоим соратникам, отождествляемым трепетной душой с понятием Родина? Кто знает... Никто воистину великих об этом не расспросил. Ясно одно - самим себе такие люди уже не принадлежат...
  - Товарищи!
  Высокий, но уже не долговязый, как это было с год назад - тренировки по методике Балка это вам не конкур да фехтование, и в плечах он заметно раздался, - Михаил нервно пытался пристроить у микрофонов темно-бордовую коленкоровую папку так, чтобы было и читать удобно, и при этом не пришлось слишком нагибаться. О регулировке установки микрофонов по высоте никто до этого момента не подумал.
  - Товарищи генералы, адмиралы, офицеры и все, кто еще сейчас меня слушает... Прошу простить, господа, но говорить с трибун я вовсе не мастер. Так что, не шумите так, будьте добры. Мне нужно сообщить вам одно очень важное... Вот так...- он наконец оставил тщетные попытки справиться с папкой и, вытащив из нее несколько листков приблизился к микрофонам, но порывистый ветерок упрямо загибал бумагу, не давая Михаилу начать чтение. Со стороны это выглядело несколько комично.
  Общество снизу слегка заурчало, как довольный кот. Слышались реплики вроде: 'Михал Александрыч, не томи!' 'Да зачем нам по бумажке! Давай от себя, товарищ Великий!' 'Ну, ее, речь эту, тут у нас не Госсовет! От себя говорите! Просим!'
  - От себя было бы проще. Однако, я обязан выполнить высочайшую волю Государя и зачитать Вам Императорский Манифест от сегодняшнего числа. И мы здесь первые во всей России, кто его прослушает.
  Голоса внизу разом смолкли.
  - Этот документ совершенно особенного государственного значения, господа. И я прочту его полностью. Позже вы получите текст на бумаге из газет. Но...
  Все-таки, сначала, раз настаиваете, несколько слов скажу и от себя.
  Конечно, хвала Заступнице Небесной и Николаю Угоднику - победа наша. Не в чем упрекать себя и всем нам, тем, кто честно свой долг перед Государем и Отечеством исполнил. Кто пролил здесь кровь свою и товарищей боевых схоронил. Только я вот, что-то сильно бурно не радуюсь. И со всем согласен, что только что Всеволод Федорович нам изложил. Но сказал он, пожалуй, даже слишком мягко.
  Где это видано, что флот наш вступает в войну с невзрывающимися снарядами, а у армейской артиллерии в ящиках - одна только шрапнель? Почему наша пехота в первых боях шла в атаку колоннами, да в белых гимнастерках, тогда как англичане уже в бурскую войну ходили в хаки и рассыпным строем? Если бы не германские гаубицы да Максим-Виккерсы, выиграли бы мы Ляоянский бой? Если бы не германский тротил в снарядах да Телефункены, победил бы наш флот у Шантунга? Если бы не германские угольщики да острова, удивили бы всех под Осакой адмирал Беклемишев да бесстрашный Коломейцов? Если бы не американские моторы, сотворили бы чудо в Сасебо наши герои-катерники?
  Да что я все про железо, да про железо? Вам и так вполне ясно, что отставали мы от японцев в начале войны почти по всем статьям. Кроме храбрости и веры, конечно. Вы о другом лучше подумайте. Почему наши молодые крестьянские парни признаются, что первый раз в жизни мяса досыта поели только от армейского или флотского котла?
  Вот и получается, товарищи, что одолели мы японцев в первую очередь благодаря заступничеству Небесному. Прямо скажу - чудом одолели! И, поверьте мне, имею право именно так думать и говорить. Представьте сейчас, что не японцы бы на нас напали, а стравили бы нас англичане да французы с немцами?.. Вот и я тоже помолчу, чтоб беды не накликать, прости Господи, - Михаил сплюнул через левое плечо, - Вывод из всего этого у меня один. В корне всей косности нашей замшелой, всего этого явного отставания от передовых стран, лежат наши внутренние порядки. Так дальше жить нам нельзя!
  Но я, слава Богу, не один это увидел и понял. И мои слова уже часов десять как не крамола и вольтерьянство. Вы все сейчас в этом убедитесь. Приходит пора для серьезных перемен в России. Государь наш и мой дорогой брат, хоть и не был лично здесь, на театре войны, но все проблемы ею вскрытые, усмотрел прекрасно.
  Итак, попрошу вашего внимания, господа:
  
  
  ВЫСОЧАЙШИЙ МАНИФЕСТ от 3-го марта 1905-го года.
  
  БОЖИЕЮ МИЛОСТИЮ МЫ, НИКОЛАЙ ВТОРЫЙ, ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ
  ВСЕРОССИЙСКИЙ, ЦАРЬ ПОЛЬСКИЙ, ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ФИНЛЯНДСКИЙ
  и прочая, и прочая, и прочая...
  
  Объявляем всем нашим верноподданным:
  Держава Российская созидалась и крепла неразрывным единением царя с народом и народа с царем. Согласие и единение царя и народа - великая нравственная сила, строившая Россию в течение веков, отстоявшая ее от всяких бед и напастей, является и доныне залогом ее единства, независимости и целости материального благосостояния и развития духовного в настоящем и будущем.
  В Манифесте нашем, данном 26-го февраля 1903-го года, призывали мы к тесному единению всех верных сынов Отечества для усовершенствования государственного порядка установлением прочного строя в местной жизни. И тогда озабочивала нас мысль о согласовании выборных общественных учреждений с правительственными властями и об искоренении разлада между ними, пагубно отражающегося на государственной жизни. О сем не переставали мыслить все самодержавные цари, наши предшественники.
  Сегодня, в час торжества российского оружия и народной гордости, настало время, следуя благим начинаниям предшественников наших, призвать выборных людей от всей земли Русской к постоянному и деятельному участию в составлении законов, включив в состав высших государственных учреждений особое законосовещательное установление, коему предоставляется предварительная разработка и обсуждение законодательных предположений и рассмотрение росписи государственных доходов и расходов.
  В сих видах, сохраняя основной закон Империи о существе самодержавной власти, признали мы за благо учредить Государственную Думу. Перед созывом которой, должно разработать положение о выборах в оную Думу и положение о политических партиях, распространив силу сих законов на все пространство Империи, с теми лишь изменениями, кои будут признаны нужными для некоторых, находящихся в особых условиях, ее окраин.
  Посему, повелели мы министру внутренних дел выработать и представить нам к утверждению положение об избирательном цензе и правила о приведении в действие положения о выборах в Государственную Думу. С таким расчетом, чтобы члены от дозволенных отныне политических партий и от всех сословий 50-и губерний и области Войска Донского, могли явиться в Думу не позднее апреля 1906-го года.
  Собранной в данный срок Думе надлежит обсудить законодательные предложения в течение полугода, после чего мы намерены даровать народу Империи Конституцию и равенство его перед Законом, провозгласив сие не позднее осени 1907-го года.
  Мы сохраняем всецело за собой заботу о дальнейшем усовершенствовании Учреждения Государственной думы, и когда жизнь укажет необходимость тех изменений в ее учреждении, кои удовлетворяли бы потребностям времени и благу государственному, не преминем дать по сему предмету соответственные в свое время указания.
  Питаем уверенность, что избранные доверием всего населения люди, призываемые ныне к совместной законодательной работе с правительством, покажут себя перед всей Россией достойными того царского доверия, коим они призваны к сему великому делу. И в полном согласии с прочими государственными установлениями и с властями, от нас поставленными, окажут нам полезное и ревностное содействие в трудах наших на благо общей нашей матери России, к утверждению единства, безопасности и величия государства и народного порядка и благоденствия.
  На обязанность Правительства возлагаем мы также выполнение непреклонной нашей воли: даровать народу Империи нашей незыблемые основы гражданской свободы на началах неприкосновенности личности, равно как свободы совести, слова, собраний и союзов. Правительству должно решительно способствовать созданию профессиональных союзов в деятельности промышленной и сельскохозяйственной...
  По мере того, как Михаил читал, на лицах собравшихся можно было увидеть всплески самых разных эмоций. От безмерного удивления и немого потрясения до сумасшедшего восторга. Кто-то, сорвав с головы папаху или фуражку, истово крестился, кто-то, ошалело пихая в бок остолбеневшего соседа, переспрашивал: 'Нет, что это он говорит? Конституция? Это как все понимать? Или революция там у них, в Питере, а нам не говорили?' Кто-то, потупив взгляд, бурчал под нос: 'Ох, не было печали. Сейчас в деревне черт-те что начнется. Опять палить бы не начали...' А кто-то просто обнажив голову, как это сделал каперанг Юнг, шептал одними губами как молитву: 'Господи, милостливый, свершилось! Дождались... Слава Тебе...'
  В Императорском Манифесте было также декларировано в скором времени, как только правительством будет отработан должный порядок, списание выкупных платежей крестьянам, и передача общинам части министерских и удельных (по 25%), а также части помещичьих земель. Последние изымаются за непогашенные срочные ссуды и кредиты в размере половины заложенных площадей. С 1-го марта на прием земель в залог вводится пятилетний мораторий с недопустимостью перезаклада. Остальная часть просроченных помещичьих долгов казначейству подлежит списанию по убыткам, у коммерческих банков она выкупается государством за четверть стоимости с рассрочкой в пять лет.
  Списание выкупных платежей станет возможным благодаря контрибуции с Японии. Будут списаны с крестьян и податные недоимки, имеющиеся на январь сего года, а их долги помещикам перейдут на казну, она будет погашать их в течение пяти лет в равных долях. Передача и разверстка общинам дополнительной земли будет организована губернскими властями при участии Минисельхоза, МВД, Госконтроля и земств.
  В целях успешной реализации переселенческой программы, а также программ развития сельского хозяйства и промышленности, будет изменен закон 1887-го года о паспортизации, которая становится всеобщей и обязательной для всего взрослого населения Империи. При этом для выдачи паспортов дееспособным членам крестьянских семей ни согласия хозяина двора, ни мужа (для замужних женщин) не требуется. Всеобщая паспортизация должна быть проведена к весенней посевной 1907-го года, совместно с переписью населения и Последним переделом - переразверсткой при участии земств семейных наделов в крестьянских общинах с целью ликвидации чересполосицы...
  
  ***
  Итак, то, что еще вчера многим казалось сказочной фантастикой, некоторым - единственно достижением возможной грядущей революции, а кому-то и страшным сном, свершилось. Россия окончательно порывала со средневековьем. И устами Императора признавала самого темного, самого забитого, самого бессловесного, самого последнего своего человека ЛИЧНОСТЬЮ и ГРАЖДАНИНОМ. Была ли страна к этому готова? Несомненно. Три революции в нашем мире - тому непререкаемые свидетельства. Была ли к этому готова в тот момент государственная элита? Безусловно, нет.
  И Николай прекрасно понимал как степень личного риска, так и огромность того воза проблем, который придется разгребать после дачи такого манифеста. Но здраво рассудив, он признался самому себе в главном: три революции и подвал в Екатеринбурге в финале - это все-таки гораздо страшнее.
  Из субъективных моментов, поспособствовавших его твердости на выбранном пути, кроме 'Вадик-фактора', нужно отметить неожиданную поддержку царя со стороны Великого князя Сергея Александровича. Узнав о мятеже, замышлявшемся Владимиром Александровичем и Николашей, он пребывал в Москве в расстроенных чувствах, а после конституционного Манифеста и очередной ссоры с Ники, закончившейся прошением об отставке, и вовсе уехал в Дармштадт с супругой. К его удивлению, вскоре туда явился кайзер Вильгельм II, с которым он и проговорил о судьбах России, Германии и Европы до самого утра. Через три дня в Петербурге произошло полное примирение Сергея с царем, после чего Великий князь принял шефство над гвардией. Но что именно он узнал от германского Императора в ту ночь, какие тот нашел слова, навсегда осталось между ними.
  
  
  
  
  
  
  Глава 3. Встречи под Тверью.
  
  
   Станция Редкино. 15 марта 1905-го года
  
  - Нет-нет, господа, вам не стоит беспокоиться об охране. Я приглашаю Василия Александровича прогуляться со мной вдвоем. Далеко мы от вас все равно не скроемся, - Николай задумчиво усмехнулся, - вокруг, как видите, только ели да сосны. Тем более, судя по его славным боевым делам, вам за безопасность моей персоны волноваться не стоит. В обществе капитана Балка я под надежной защитой.
  Царь, повернувшись к адъютантам, Фредериксу и Спиридовичу спиной, коротко глянул в глаза, поманил кивком...
  - Пойдемте, любезный Василий Александрович, подышим. Подальше от всех этих паровозов, а то уж все дымом пропахли...
  Снег резко похрустывал под сапогами, бросая в глаза искорки солнечных зайчиков. На память невольно приходило бессмертное пушкинское: 'Мороз и солнце, день чудесный'. Пока, кстати, день, и впрямь, был замечательный и запоминающийся во всех отношениях. Но, судя по всему, для двух мужчин, неторопливо идущих по плохо утоптанной тропинке, уводящей их от главного хода Транссиба, его главные минуты наступали только сейчас...
  Длиннополые шинели, фуражки, погоны на плечах. Русские офицеры, не торопясь прогуливаются, обсуждая свои военные или домашние дела...
  Но никогда не было еще на Земле пары людей, одновременно столь похожих, и столь же бесконечно удаленных друг от друга. Ибо один из них был вполне реальным и осязаемым Императором и самодержцем необъятной, раскинувшейся от Варшавы до Владивостока Российской империи. А другой - бывшим майором спецназа ГРУ Генштаба Российской Федерации, 'по пачпорту' суверенного, но трагически зависимого от Запада по факту, и им же изрядно обгрызенного как в Европе, так и в Азии, останка некогда могучего и грозного СССР.
  Причем этот второй в душе так и остался бывшим полевым групером, по жизни ностальгирующим по временам величия упомянутого Советского Союза. И вышвырнутым в отставку в начале 21-го столетия за рецидив непонятного, с точки зрения многих из тамошнего начальства, патриотизма. И хотя 'бывших' в Системе не бывает, но...
  
  ***
  Часа два назад бронепоезд 'Святогор', слегка увеличенная копия маньчжурского 'Муромца', извергая клубы дыма из топочных труб двух своих тяжелых германских паровозов, величественно замедляя бег, прогромыхал по входным стрелкам. С протяжным шипеньем стравливаемого пара, скрипнул тормозными колодками, лязгнул буферами и разгорячено отфыркиваясь, встал на запасной нитке разъезда. Как, собственно, это и полагалось 'нашему бронепоезду' из ненаписанной в этом мире песни.
  В предложенной Василием зимней 'камуфляжке' из двух светло-серых оттенков, с двуглавым орлом на борту штабного радийного броневагона и Андреевскими флагами, изображенными на рубках локомотивов, смотрелся он для 1905-го года грозно и весьма внушительно.
  'Ну, ребята, коль не успели на войну, что поделать? Теперь эскортом царевым поработайте. Куда деваться? А путиловцы, конечно, сработали лучше, чем наша шарашка во Владике. Броня явно надежная. Подогнанна встык, как по лекалам. Да еще и гаубицы-стодвадцатимиллиметровки во вращающихся полубашнях. Машина!..'
  Следом за 'Святогором' подошел темно-голубой царский поезд и, не остановившись у платформы, отстучал по стыкам дальше, почти до выходного семафора. Из его вагонов как горох посыпались стрелки и казаки караула, подгоняемые зычными окриками офицеров. Привычно и быстро заняли предписанные места, замерли на расчищенных дорожках у низенького дебаркадера, у дверей и даже у окон нескольких маленьких строений станции, у водокачки и складского пакгауза, а также возле площадок вагонов и паровоза их литерного 'владивостокца'.
  'Ясно, первый поезд-дублер. Ребята Спиридовича. Работают быстро и четко, любо дорого посмотреть. А где же САМ'?
  Медленно тянутся минуты, но вот, наконец, по главному ходу Великого Сибирского пути, обдав снежным вихрем замерших 'на караул' гвардейцев, на пристанционный путь втянулся второй состав - близнец первого, плавно замедлился и встал, чуть протянув вперед, напротив владивостокского курьерского. А следом за ним, почти без интервала, подходит и 'Пройсен' - знаменитый семивагонный 'Бело-синий экспресс' Вильгельма. Вернее, его 'восточный' вариант, сделанный всего пару месяцев назад специально, с возможностью перевода на российскую, более широкую колею. Его блестящий хромом и белой медью шварцкопфовский паровоз едва не тыкается в буфера последнего вагона царского поезда и со скрипом замирает, протяжно дыхнув тучей перегретого пара...
  И начинается сумасшедший дом. Погоны, аксельбанты, шнуры, папахи, германские шишаки-пикельхельмы, треуголки, плюмажи, кавалергардские орлы, фуражки, ордена... Звон шпор, суета, команды на русском и немецком... Выход императоров. Высочайшее посещение наших раненых адмиралов - Небогатов и Трусов пока лежачие...
  - Вах! Михал Лаврентич, дорогой! Своих не узнаешь? Зазнался, да?
  - Ой! Василий Александрович! Так Вас и ищу... Придушите же!
  На ухо:
  - Здорово, Вадик. Пять баллов. Умница, не облажался. А то бы точно - придушил.
  - Добрый! Спасибо на теплом слове. Мы тут старались. Но и вы там дали дрозда...
  - Работа такая. Ладно, рассказывай по-быстрому: кто тут есть кто?
  В свите царя куча непонятного народа, спасибо Вадиму, по ходу подсказывает, шепотом нюансы. Немцы: ну, кузена Вилли не узнать невозможно. Тирпитц, Шлиффен, Бюлов, Маккензен, Шён. Серьезные ребята. Из наших Сахаров, Дубасов, Великие князья Сергей Михайлович и Петр Николаевич. Фредерикс, Нилов. А вот и сам - Николай...
  Невысокий. Ладный. Крепкое, сухое рукопожатие. Вдумчивый, изучающий взгляд огромных серо-голубых глаз...
  - Василий Александрович, я попрошу Вас - через двадцать минут постройте Ваших людей у 'Святогора'. А Вы сами будьте без сабли, пожалуйста.
  
  ***
  Да, такого в истории еще не было... Короткая шеренга русских воинов. Два императора. От нашего - каждому Георгий. Кроме...
  - Капитан Балк. За взятие форта, обеспечившее общий выдающийся успех операции Тихоокеанского флота и Гвардейского корпуса в Токийском заливе, примите...
  'Так вот ЧТО у нас тут называется Золотым Георгиевским оружием?! Мать честна! Прелесть какая!'
  От Вильгельма - кому что, но, в основном, Красные Орлы. Всем, кроме...
  Адъютант аккуратно, хоть и с небольшим акцентом, переводит:
  - Капитан Василий фон Балк! За невиданный героизм и отвагу в бою, проявленные Вами перед лицом неприятеля, при спасении жизни майора генерального штаба германской армии фон Зекта, от имени восхищенных этим и другими вашими ратными делами немцев, вручаю Вам высшую воинскую награду германского Рейха. И, видит наш всемогущий Господь, Вы ее более чем достойны, тем более, что Ваши подвиги лишь подтверждают воинскую доблесть древнего и славного рыцарского рода фон Балков! Отныне Вы, капитан, - всегда желанный гость при Дворе Гогенцоллернов!
  'Не, так я сегодня точно возгоржусь. 'Голубой Макс'! И ведь каких-то еще он мне родственничков приплел. У кого же спросить-то? Блин, а Вильгельм вблизи, пожалуй, даже более карикатурен, чем его обычно изображали газетчики! Светлые глазки-буравчики чуть на выкате, подстриженные безупречным торчком усы, зычный, грубый голос, резкие движения. Левая ущербная рука, словно атрофированная передняя лапка ящера-тираннозавра, пристроенная на эфесе палаша, рефлекторно мелко подрагивает...
  А перегарчиком-то прет слегонца. Вчерашний вечер удался явно. Но, все равно - хорош! Энергетика какая! Это - Император! Ничего не попишешь. Тестюшка у Мишани будет тот еще, мама не горюй. Тока употреблять его желательно в гомеопатических дозах, иначе вынос мозга обеспечен.
  Упс... Не иначе что-то приватное решил мне сказать сам. И прямо при всех. Слава те Господи, что у нас тут не 37-й год...'
  - Спасибо, капитан. Армия Рейха у Вас в долгу. А значит - я тоже Ваш должник. Жду Вас в Германии. Когда соберетесь - дайте знать.
  - Рад стараться, Ваше Величество! Почту за честь! И как только Его Величеству Государю Императору будет угодно мне это дозволить - немедля доложу!
  - Договорились, Василий Александрович...
  'Щелчок каблуками, руку к козырьку. Ха! Или я начинаю входить во вкус, или в этом времени действительно есть нечто такое, что мы там напрасно потеряли? И немцы и русские. Но французский то у тебя не ахти.
  А Вильгельм все мешкает, что-то никак. Ясно, зацепился рукавом. Щас точно 'Георгия' мне оторвет. Наверно, у него без перчатки рука замерзла. Я же в самом конце шеренги. Ну вот, кажется готово, наконец. Сам соизволил воротник поправить. Усы торчком, фейса довольная... Слава тебе Господи!
  Притянул к себе, и на ухо. Уже по-немецки: 'Мой дорогой! Ты - молодчина. Ты воистину достоин крови великого магистра ордена Меченосцев, бьющейся в твоих жилах. Майоров генерального штаба у меня много. Да и князей. А вот брат у моего дорогого кузена один. И мне он не менее дорог, чем ему. Охранив Михаила, ты сделал громадную услугу и России, и Германии. И Родина этого не забудет!'
  Ишь, ты! Мишкин ему дорог. Еще бы! И не одному тебе, похоже, Ваше германское Величество. И о какой именно Родине речь?
  Ага, а вон и ОНА. От вагона не отходит. Шубка, высокая шляпка. Носик - в папу. Но не портит, совсем не портит. Любопытина. Ан, нет, вовсе и не мы ей интересны. Абыдна. Мужики-то стоят как на подбор.
  Мишкин, вот только не делай умное лицо, все равно ничего не получится. Пить боржом тебе уже поздно.
  Но Вильгельм Фридрихыч дает! Типа, он меня всерьез, что ли немцем считает? Хотя, будь иначе, вот это вот - точно бы сейчас у меня на груди не висело. Маленький голубой крестик на черно-серебристой ленточке, по форме напоминающий мальтийский. 'Пур ле Мерит'...
  
  ***
  Василий, быстро нагнав самодержца, пошел рядом, на полшага сзади, почти по-уставному.
  'Странно, но сердечко то, мать твою, колотится. Вот оно. Момент истины. Он и я. Только двое нас. Я и Царь. 'Николашка-кровавый'.
  Ситуевина, аднака. Предполагал, думал. Ну, а почему сейчас башка такая пустая? Нежто это 'золотокрестовый' дождик так тебя из колеи выбивает, Вася? Хотя, честно говоря, чертовски приятно. У НАС так не было...
  Идет себе, снежком похрустывает. Или уже нет, не 'кровавый'? В конце декабря, а не 9-го января, как у нас, обошлось тихо, слава Богу. Этот 'верноподданнический адрес' не 'выстрелил' как ультиматум Гапона из нашей истории. Да еще Шантунг - так вовремя, так в жилу! Так что 'столыпинскими галстуками' пока даже не пахнет...'
   - Василий Александрович, я для начала хотел у Вас спросить кое о чем. Еще когда мы с Императором германским Вам и вашим людям награды жаловали. Но потом мне подумалось, что тет-а-тет будет, наверно, правильнее...
   Царь взял короткую паузу, задумчиво, вскользь посматривая не в лицо, а куда-то ниже, на украшенную ярко блестевшими на солнце орденами грудь Василия. Наконец, коротко, но уверенно глянул прямо в глаза:
   - Скажите, капитан, сколько времени Вам потребуется, чтобы умертвить идущего рядом с Вами человека? Если он не ожидает?
   'Так. Ну вот! Началось...'
   - Секунда. Может быть две или три, если он готов к атаке или вооружен, Ваше величество.
   - Угу. Ну, да... Я со слов Михаила примерно так и предполагал.
   Василий Александрович, а Вы понимаете, хорошо ли осознаете, что вот сейчас я, главный виновник многих бед российских, возможно, даже гибели в будущем миллионов наших соплеменников и среди них кого-то из Ваших родственников, от Вас всего лишь на расстоянии вытянутой руки?
  - Ник... Государь, я надеюсь... Я очень надеюсь, что это уже не так.
  - Предположим. Поскольку, как я понимаю, многое уже действительно поменялось. И, даст Бог, в лучшую для России сторону. Особенно если учесть такую 'мелочь', как победа в этой войне. Повода нашим внутренним врагам для начала вооруженной смуты мы также сумели не дать. Об этом Вы знаете, конечно. А кое-кого и нейтрализовали уже. Так ведь у Вас там ЭТО называют?
  - Да, Ваше величество.
  - Холодное слово. Неприятное. Лишенное всяких эмоций. Профессиональное, как... как стук гильотины, ей Богу, - Николай тяжко вздохнул, - Рубикон этот нам перейти было очень трудно, Василий Александрович. По-христиански, тяжело. Это, как правильно подметил Михаил, сродни трагедии врача-терапевта, осознавшего вдруг, что его пилюли и микстуры уже бессильны, и последняя надежда пациента - скальпель хирурга.
  Но в том, что удалось удержать страну от братоубийства - огромная ваша заслуга. За что лично Вас с Всеволодом Федоровичем и Михаилом Лаврентьевичем, как и господина Лейкова, я искренне благодарю. То, что вы сделали для России, да и для меня, для моих детей, вряд ли можно оценить простыми наградами. Так что все мы - ваши должники теперь, - Николай улыбнулся, - Откровенно говоря, до сих пор поражаюсь, как это вам удалось разворошить наше сонное царство. Ведь еще год назад я совершенно искренне считал, что все в России налажено, все идет правильно, а если и есть отдельные досадные моменты, то они не портят общей картины.
  Но, слава Богу, это уже дела прошлые. Страна уже катится по другим рельсам, хоть кто-то этого и не понимает пока.
  Теперь о заботах насущных. Они не успокоились, наши недруги, знаете ли. Как доморощенные, так и особенно, заграничные. И шарады нам новые подбрасывают. Вот сейчас, похоже, попытаются, как в 78-ом, вытащить наш победный мирный договор на европейский Конгресс. Так что испытания нам впереди предстоят не легче военных.
  А вдруг я, таки, да и не справлюсь? И как там, У ВАС, так и здесь, возьму, да и опять 'наворочаю дел', как Михаил Лаврентьевич как то высказался. Не боитесь? Что тогда со мной будете делать? - на губах Николая играла легкая усмешка, но глаза оставались серьезными, изучающими. Казалось, что он старается проникнуть не только в мысли собеседника, а в самую его душу...
  Такого взгляда от царя, чей интеллект Василий изначально склонен был считать не шибко великим, он не ожидал. Как и ТАКОГО первого вопроса 'в лоб'. И, черт возьми, такого бесстрашия! Или же безрассудства? Нет, тут, похоже, что-то совсем другое. То ли фатализм, то ли жертвенность, то ли?.. А может быть это и есть то самое, осязаемое 'Величество'? Порода? Кто ж его знает...
  Но отвечать нужно. А раз нужно отвечать ЦАРЮ, то отвечать правду. Как на духу.
  - Тогда, Николай Александрович, Вас придется судить.
  - Угу. Вот так вот. Судить Императора. Замечательно. И кто же этим займется, позвольте полюбопытствовать?
  - Народ русский.
  - Народ? Русский? Занятно. А в ВАШЕЙ истории получилось что? Если мне Михаил Лаврентьевич все изложил верно, то ни суда не было, ни следствия. И только сговор кучки иудеев, поляков, латышей, австрияков и разных прочих инородцев, которых наш русский народ с рабской смиренностью слушал, и которым безропотно подчинился...
  - Далеко не безропотно, Ваше Величество...
  - Да, конечно, гражданская война... Но что в итоге?
  Хотя, собственно говоря, может, Вы и правы. Особенно рассуждая с высот лежащего между нами столетия и вашего образования. Ведь Вас ТАМ учили, что революция это хорошо и правильно, что отжившее должно освобождать дорогу новому. А если не уходит само, то сметать, выжигать как скверну, каленым железом.
  Я это все понимаю, конечно. Как понимаю и то, что со стороны государственной власти и дворянства было наделано много ужасных ошибок, приведших народ наш к озлоблению. Но скажите, вот когда возводят на эшафот человека действительно виновного, осужденного судьей, это - правильно? Вы же сами сказали - 'судить'?
  - Да, Ваше Величество. Так я и считаю. Так - правильно.
  - Наверное. Но за что умерщвлять его детей, жену, друзей? Конечно, на все есть воля Всевышнего, - Николай коротко перекрестился, - Но у меня такое зверство просто не укладывается в голове! И кинуть невинноубиенных в яму в тайге. Как такое возможно, Василий Александрович?
  - Это мерзость, конечно. Но ведь и гражданская война после революции, Николай Александрович, это явление само по себе страшное, вынуждающее творить жуткие вещи.
  В такое время в смертельной схватке за власть побеждают не мораль и честь, а беспощадность и решительность. Если уничтожить бывшего властителя и его близких, то пресекается вероятность реставрации династии. Вы же помните пример французов. А, кроме того, после их гибели некому будет потребовать деньги правившей семьи, вложенные в иностранные банки.
  - Именно, что мерзость. А выходит, что наш народ русский и на такое способен. Хотя, наверное, версию о деньгах, мы тоже не можем отметать. Мне Михаил говорил об этом. Значит, так и не были найдены документы, впрямую изобличающие господина Ульянова в этом деле?
  - Нет, Ваше Величество.
  - Странно. По логике вещей их могли хотя бы сфабриковать.
  - В период существования Советского Союза это было очень рискованно. А после - какой смысл? Посчитали напрасным трудом. Да, и кто же предположить мог, что ВЫ ОБ ЭТОМ УЗНАЕТЕ?
  - Ну, да. Все логично, Василий Александрович. Уже не стоило свеч, - Николай невесело усмехнулся, явно не оценив шутку Балка, - Но понимаете, меня гнетет даже не сам факт цареубийства. Все мы ходим под Богом. Я видел, как умирал мой дед. Теперь, поговорив о многом с Мишей, уверен, что и моему отцу могли 'помочь'...
  Но безвинные души-то за что, Господи!? Я понимаю, что Михаил Лаврентьевич искренне рассказал мне все, что знал. Но надежда, что все-таки это не так, теплилась. Значит, так все и было. Боже мой, как я хотел обмануться...
  - Николай Александрович, увы, так и было. Но ведь сейчас ключевые точки мы проскочили почти без потерь. Самое главное на данный момент сделано, - восточная политика России сохранена. Конфронтации с немцами Вы уже не допустите. И, в общем, сделан мощный задел на будущее. В народ стрелять Вашей гвардии не пришлось, а отщепенцев и провокаторов люди теперь сами загоняют по подворотням.
  - Да, 'Кровавое воскресенье'. Страшно даже предположить, что такое должно было случиться. Грех... Смертный грех... Неудивительно, что ОН так покарал.
  - Ну, если мое мнение хотите знать, Ваше Величество, коль я бы был судьей над Вами там, в моем мире, то судил бы Вас не за это. С мятежом правитель бороться, как ни крути, а обязан. Ведь среди толпы были и вооруженные люди. И цели у них были...
  - Вот как? Очень нтересно... - Николай вновь коротко взглянул Балку прямо в глаза, - А в чем же тогда, любезный Василий Александрович, Вы бы меня обвиняли? И за что судили?
  - Да за отречение Ваше в первую очередь! За то, что фронт, армию бросили. Такое не прощается, Ваше Величество. Никому! А еще за вступление в войну с неподготовленной армией и флотом. Ни Сербия, ни все Балканы целиком, ни проливы эти несчастные, ТАКИХ жертв не стоили. Да еще против германцев. ЧТО НАМ С НИМИ ДЕЛИТЬ!?
  Николай остановился. Резко повернулся к замершему Балку. Лицо царя было спокойно. Но глаза!
  - Спасибо Вам, Василий Александрович. За правду от сердца. Я Вам - верю. За честную и храбрую службу, спасибо. И... за справедливость. Поверьте и Вы: для меня рассказ Михаила Лаврентьевича тоже был страшным шоком. Отречение на пороге победы! Что же они со мной такое смогли сделать? Я, кстати, не исключаю, что был какой-то грязный шантаж...
  - Семья Ваша была в заложниках. Не доглядели Вы. Да и что бы это была за победа, когда Россия должна была своим союзникам больше десятка годовых бюджетов? Сие и близко не победа, а, простите, форменное рабство.
  Николай нетерпеливо стянул перчатку, сдернул с усов намерзшие льдинки, досадливо поморщился. Было понятно, что затронутый момент ему не просто неприятен. Он его гнетет... Но через пару секунд царь уже взял себя в руки.
  - Все. Давайте пока не будем больше о грустном, Василий Александрович, если не возражаете...
  Капитан Балк. Станьте смирно! Клянетесь ли Вы верно, не лицемерно и бескорыстно служить Империи Российской, Престолу, Нам, так же честно и самоотверженно исполняя торжественную клятву присяги, что дали Вы нашей Родине там, в Вашем времени?
  - Клянусь, мой Государь!
  - Вольно, капитан. Отныне Вы - офицер Российской Императорской армии. Нашей Гвардии. И мой флигель-адъютант. И, кроме того, имеете право персонального доклада своему Государю в случае возникновения любых особых ситуаций. В любое время. Но об этом - никому. Будут знать только министр Двора, Мосолов, Спиридович и я.
  - Каких 'особых', Ваше величество?
  - А вот с этим Вы теперь сами разбирайтесь, Василий Александрович. Сами, мой дорогой. Вы нынче же отправляетесь в столицу, в распоряжение Сергея Васильевича Зубатова. Того самого, за которого Вы меня особо просили. С зачислением к нему в штат ИССП. Если война для кого-то и закончилась в Токио, то только не для нас с Вами.
  И хоть погоны у Вас пока останутся капитанские, должность Вам предстоит принять полковничью. А по ответственности, правам и содержанию - генеральскую. Этот момент мы с братом оговорили. С учетом Вашего мнения, естественно. Наверное, это правильно. Не стоит Вам пока блистать. Пусть лучше о капитане Балке судачат, как о любимчике и протеже Михаила Александровича, чем понимают Ваш истинный уровень. Я надеюсь, что Ваша будущая супруга не обидится за то, что генеральшей станет еще не скоро.
  И спасибо Вам огромное за нашего Мишкина. Я сегодня с первого взгляда на него понял, что он вернулся оттуда совсем другим человеком. Хотя и по корреспонденции от него это было понятно, но лучше один раз увидеть, как говорится. Он чем-то даже напомнил мне нашего отца. Слава Богу, что так все обернулось...
  Кстати, Михаил Лаврентьевич уже рассказал Вам о том, чем будете заниматься?
  - В самых общих чертах. Но, по большому счету, там есть ряд задач, которые мне именно, что 'по профилю'.
  - Конечно. Я в этом не сомневаюсь.
  - Государь, а наша докладная, что мы с Михаилом Александровичем...
  - Все, что Вы предлагаете по реформированию нашей армии, мной принято. Военное министерство верстает план мероприятий и роспись расходов. Документы готовит полковник Генерального штаба Петр Константинович Кондзеровский. Он Вас ожидает, и о полномочиях Ваших проинформирован. Над изменениями в Уставы работа тоже уже завершается. Примерно через месяц мы все это рассмотрим.
  Но у меня к Вам будет еще много вопросов, Василий Александрович. Очень много вопросов. Как, не сомневаюсь, и у Вас ко мне. А сейчас давайте возвращаться, а то что-то в сапогах ноги начали мерзнуть, не простыть бы. В Петербурге у нас с Вами будет время о многом перетолковать, когда обустроитесь и войдете в курс дел. По проживанию все вопросы уже решены, Сергей Васильевич Вам расскажет...
  Да! Знаете, есть еще любопытство некоторое. Ведь хотя Михаил Лаврентьевич и с Вами прибыл... оттуда, но он много Вас моложе. Ту страну, ваш великий Союз Республик, он 'вживую' не помнит, практически. Так почему, скажите, почему же все у вас вдруг рухнуло? Только ли из-за того, что как Миша говорит, у руководства пошел 'бардак в головах'? Что система 'стала проигрывать в конкуренции'? Что же самое главное вы просмотрели?.. Как и я. Ведь только он раскрыл мне глаза на роль и место пролетариата...
  - И это было, конечно. Но не только, Ваше величество. Вернее не столько. Плановое хозяйство - это, по моему мнению, колоссальный плюс для экономического развития. Но у нас был очень умный, дальновидный и могучий враг - американцы.
  - И неужели мы... Вы... не смогли разобраться с этими янки и с их жидовскими заправилами - банкирами?
  - Николай Александрович, увы. Не смогли. Кишка тонка оказалась. Хотя были и глупость, и элемент предательства, но... во всем этом виноваты опять-таки лично Вы! - Василий не удержался, чтобы не рассмеяться.
  - Я?!
  - Конечно. А кто же еще? Довели страну до двух революций, проиграли две войны, итогом второй стала гражданская. Да еще немцы остались во врагах с воспоследовавшим вторым раундом. Самым разрушительным и кровавым. Тем временем янки развивались за океаном, уходили вперед, получая с наших войн дикие барыши. В итоге фора стала слишком велика, и в лоб эта задача решалась лишь на уровне взаимного уничтожения.
  - Понятно. И в том, что Вы на войну с ними не решились, тоже я виноват?
  - Но...
  - Что но? Видеть, что явно проигрываете, и не пойти ва-банк? Не стукнуть по столу кулаком?
  - Стучали. Даже туфлей...
  - Это как!? Что за?.. А, ладно, пришли уже. Потом Вы обязательно расскажете про туфлю, - царь улыбнулся, - Ступайте, Василий Александрович. Своих поздравляйте, вижу же, стоят, мерзнут - Вас ждут.
  - Есть! Но... простите, еще один небольшой момент, Ваше величество...
  - Да, конечно, конечно...
  - Вот тут три списка, - Василий достал из кармана запечатанный конверт, - в первом из них перечислены фамилии и род занятий людей, которые, как показала наша история, были если не гениями, то великими талантами в своих областях. Но по тем или иным причинам эти люди не смогли полностью реализовать своих дарований. Некоторых просто нужно спасать прямо сейчас. Все они - это золотой интеллектуальный фонд России, люди, которые окажут колоссальное влияние на успех задуманной Вами модернизации страны.
  Вторая часть списка, та, что синим карандашом отчеркнута, - это светлые головы за рубежом. Те, кого нужно или постараться любой ценой сманить к нам, в Россию, или всячески осложнить их деятельность там. Тут уж либо-либо.
  Следующий список - это наши очевидные противники. Как доморощенные, так и зарубежные. Враги России, проще говоря. Причем враги - весьма успешные. По этим персоналиям, как я понимаю, нам предстоит весьма кропотливая, системная работа. Кого-то нужно будет скомпрометировать, кого-то 'пасти' до времени. А кого-то, простите, лучше убрать сразу. Поймите, это люди о себе все уже доказавшие, и...
  - Я понимаю.
  - И там еще третий список. Это важнейшие месторождения полезных ископаемых, частью с координатами приблизительными, частью с общим указанием мест их залегания. Те, что на данный момент в России еще не открыты. Здесь золото, алмазы, руды черных и цветных металлов, нефть и природный газ. Этого нам хватит больше, чем на сотню лет усиленного экономического развития. И еще больше на продажу останется.
  - Но так же не честно, Василий Александрович! - Николай всплеснул руками, - 'Небольшой момент'! За ТАКОЕ, чем я смогу Вам отплатить? Это же...
  - Это ГЛАВНЫЙ секрет Империи, Ваше Величество. То главное, что я реально смог сделать для нашего народа, когда понял, где и КОГДА мне предстоит оказаться. И с кем есть шанс встретиться. Но об этих списках должны знать только Вы и я. А отплатить... так Вы уже отплатили. Тем, что нам поверили.
  - А Ваши друзья? Им об этом тоже не нужно знать?
  - Только каждому в его сфере. И не потому вовсе, что я не доверяю Рудневу или Банщикову. Просто против нас будут играть очень серьезные силы. Мало ли что? Да ведь Вы и сами все прекрасно понимаете.
  - Да, это логично. Согласен. Но как же Вы сумели все запомнить?
  - Хоть и многое, но не все, к сожалению. Может, вследствие процесса переноса, или годы сказались. Там-то я был уже не молод. Меня весьма расстроило, что все списки восстановить не смог. Поскольку нас, офицеров главного разведывательного управления Генерального штаба, этому специально учили. Запоминать информацию. Кроме того о ком-то и о чем-то знал и так, из книг, учебных программ. Да, и время было на подготовку, и структурно подобранная, систематизированная информация, что упрощало задачу.
  - Спасибо! Но все-таки, знаете, Василий Александрович, ГЛАВНЫЙ секрет нашей Империи, это Вы, - Николай улыбнулся в усы, - С ума сойти можно! Вот так вот: взять и походя подарить царю пол царства, коли не больше.
  Только вот что-то мне подсказывает, что с Вашими талантами, Вы и сами сможете сделать для России много такого, без чего эти списки нам не очень-то помогут. Особенно в свете того противостояния, которое скорее всего нам предстоит в ближайшие годы...
  Ну, вот мы и вернулись, господа.
  Через час будьте добры, явитесь ко мне в вагон, Василий Александрович, Вас встретят. Только не один приходите, а с Вашей невестой. У Нас для вас двоих подарок имеется, - Николай расхохотался, глядя на обалдевшую физиономию Балка, - кстати, можете ей сообщить: по поводу ее брата все подтвердилось. Он жив. Находится в японском госпитале. Поправляется после ранений. Не слишком тяжелых, к счастью. А чтобы у самураев не возникло желания задержать молодцов-катерников подольше, Мы отправили нашему брату, Божественному Тенно, соответствующее послание.
  Пока не задерживаю Вас долее, капитан Балк.
  'Сдал меня Мишаня. С потрохами сдал... Ну, погоди, ужо товарищ Великий...'
  - Честь имею, Ваше Величество!
  
  ***
  - Вадик! Ну, здравствуй, дорогуша. Заходи! Спасибо Фредериксу, свои апартаменты уступил, пока императоры с ранеными общаться направились. Минут сорок на интим у нас есть. Дверь только прикрой поплотнее, - Руднев плотоядно ухмыльнулся, - Видишь, незадачка: хотел пристебаться к чему-нибудь, да для порядка в торец тебе двинуть, а не выходит, блин. 'Сделано хорошо', пришлось на фалах вывесить.
  И Петрович заключил улыбающегося Банщикова в объятия.
  - МолодцА, однако. Четверка. Твердая. И по всем твоим питерским житиям главный вопрос у нас к тебе будет: Как ты, в принципе, умудрился Николая охмурить? Я, честно говоря, на ваш с ним консенсус особенно не надеялся. Тем более, на столь скорый.
  - Петрович, здорово! Я тоже соскучился по вам с Василием Александровичем, ей Богу! Жуть как надоел этот роман в шифротелеграммах и секретных письмах. А четверка-то почему, Василий Александрович? Может хоть с плюсом?
  - С тротилом к Кадзиме вы не успели? А у меня из-за этого 'Якумо' с 'Токивой' живыми отползли. Срок ухода Беклемишева с Балтики сорвали? Вот тебе и 'минус балл'. С минометами затянули? Ага? Что, трояк корячится? Но я сегодня добрый, студент. Плюс еще - за КЛки. Так что, таки-да, четверочка Вам, любезный, - за Балка ответил Петрович.
  - Фу, какой педантичный стал! Вот уж от кого занудного скрипа не ожидал...
  - Ты Всеволодовича моего не обижай, смотри. Мне от него, слава Богу, не только лысина и отягчение в виде 'минус двадцать годков' перепали...
  - Ха! Роман ему с нами надоел! Слыхал, Всеволодыч? - подмигнул Рудневу Балк, - Ладно врать-то, господин военно-морской секретарь. Соскучился он...
  До нас ли ему тут, шаркуну паркетному, было!? Уж о твоем-то романе вся Расея наслышана. Это только до нас, до последних, все всегда доходило: на мостиках да в окопах не до столичных салонных новостей. Вокруг, по большей части, или пошлые анекдоты, или кровь, дерьмо и гайки в равномерном шимозном замесе. А ты у нас, оказывается, не только фаворит царя-батюшки, но и без пяти минут зятек, панимаишь - коверкая и растягивая произношение последнего слова 'под Ельцина' рассмеялся Балк.
  - Василий, ну хватит уж под...вать! Я тут из кожи вон лез, чтобы все ваши задумки получились. Да и от себя кое-что добавил, кстати.
  А про Ольгу, я тебя очень прошу, - не надо так. Да и сам я не знаю, как оно дальше будет. На брак Николай разрешения не дает. Так, мол, живите, - ваше дело. Пока сквозь пальцы смотрю, будьте довольны. А с бредовыми морганатическими идеями - лучше и не подкатывайтесь. Оленька уже извелась вся, а я... что я могу сделать? Для нее ведь без венчания - грех это все...
  - Тю... Василий! Дывись: богатые тоже плачут! ПОЧЕМУ не докладывал?
  - О чем, Петрович?
  - Об 'особых отношениях' с особой царствующего дома, мать твою, а не каламбур!
  - Петрович! Ну, хватит. И ты туда же... это же личное...
  - Личное? Какое, нафиг, личное, когда за подобные штучки у менее демократичного государя знаешь, что случается? Любофф у него, прости господи...
  - Василий Александрович, Вы, извините, конечно, но, во-первых, делу общему от этого только польза. А во-вторых, повторяю: это мое личное дело. И я, то есть мы...
  - Хм... Всеволодыч. Как считаешь, может пора вздуть его? Разок. ПРАВИЛЬНО. Чтоб понял, перед кем хвост поднимает.
  - Василий. Перестань, пожалуйста. Не задирай. Сам хорош: видишь же наша 'особа приближенная' в растрепанных чувствах...
  А ты, Вадим, не ной. Что за пацанство? Любите друг друга? И - слава Богу. Этим и дорожите. А что там и как дальше вывернет, сейчас не узнаешь. Я так понимаю, что вертят тобой, дорогуша. Причем не хитрости или капризов ради, а просто потому, что у твоей принцессы хреново все это с жизненными установками в православном ключе укладывается. Можно понять. И посочувствовать. Но изменить что-то быстро - нельзя. Ты сам-то понимаешь, что этим взвалил на нас еще одну проблему? Не токмо на себя, любимого. А на нас на всех. Ибо Николай нас на индивидов не разделяет. Понимаешь?
  - Типа того...
  - Типа? Чучело ты, а не кандидат на Нобелевку, - Петрович заржал, - Ладно. Слушай инструктаж, герой-любовник. Краткий.
  Первое. Нытьем, уговорами и т.п. вы нифига не добьетесь. Ситуация сама должна созреть. Но не по типу сбежать и где-нить обвенчаться, или деток нарожать, чтоб потом этим шантажировать. Это - фигня полная. Только отягчающие обстоятельства и не более.
  Далее - второе. С Ольгой веди себя уважительно, но твердо. Нежно, любя. Но до истерик не допускай. Готовь к длительной компании. То, что ты знаешь, как Николай не сумел противостоять бракам Михаила и Кирилла, не означает, что он не смог их примерно и жестко наказать. Не забывай об этом, и не вздумай Ольге рассказать про их амурные дела. Нам подобное нужно, когда мировая драчка в перспективе? Не трепанул еще?
  - Нет, конечно.
  - И это - правильный ответ, - улыбнулся одними губами Балк, при этом взгляд его оставался спокойным и холодным, - Но, до кучи, на десерт - третье тебе, Вадим. Если ты плохо понимаешь ситуацию, я тебе ее проясню. Ты - не в том положении, когда, ежели что, можно хлопнуть дверью и выйти с гордым видом. Опалы ни для тебя, ни для нас, не будет. Мы здесь - не герои-спасители отечества. Таковой здесь имеется в единственном числе. Звать его - Николай Александрович Романов.
  Если мы станем ему неудобными, будут четыре одиночки в Петропавловке, долгое и педантичное 'потрошение', на завершающем этапе очень и очень болезненное. Которое, полюбас, закончится 9-ю граммами свинца. Либо уже для сумасшедших - тех, кто до конца не выдержал, и это их счастье. Либо для еще вменяемых. И им же хуже...
  - Это все, логично, конечно. Но, Василий Александрович, поверьте, я с ним общаюсь уже год. Николай не такой, как вы привыкли его воспринимать. Вернее... не совсем такой.
  - Вадим. Человек в разных обстоятельствах способен на различные поступки. Тем более, человек внушаемый и болезненно самолюбивый одновременно. И даже просто способный испугаться. За свою семью, например. Понимаешь о чем я? Уверен ты на 101%, что нет такой ситуации - оговора, провокации, доноса - при которой он не решит отделаться от нас, как от лишнего фактора риска?
  - На 101%?.. Нет. Не уверен...
  - Вот, о том и речь, мой дорогой. Так что: обиду проглотить. Принять предложенные Николаем правила игры и терпеть. Оставаться для него верным товарищем, лекарем сына, а теперь, как я понимаю, и жены, да и, вообще, незаменимым помощником. И при этом помнить, что тебя терпеть не может его дядюшка Алексей Александрович. Да вдобавок еще, бешено ревнует к Николаю Александр Михайлович. Его 'милый Сандро'.
  Про господина Витте я вообще молчу, сам понимаешь откуда ветер, если парни Азефа тебя грохнуть попытались. Но если ты вдруг не разобрался до конца в том, что у тебя под носом творится, знай: за Юличем стоят не только евреи-банкиры доморощенные, но и парижский Ротшильд. И не сам по себе Витте с ними закорешился, а благодаря своим покровителям из Священной дружины - обожателям французской кухни, красот Ниццы и франков в ассигнациях - генерал-адмиралу, полусумасшедшему Николаше и Великому князю Владимиру. По калибру ты себе врагов нашел, короче. Расклад понятен?
  - Понятен...
  - Информация про Александра Михайловича тебя не удивляет, как я погляжу?
  - Нет.
  - Откуда знаешь? - прищурился Василий.
  - Алексеев предупредил через Буша. А Вы откуда узнали?
  - Ну, дорогой, мы-то на флоте. Там такое не утаишь. Да и брата Николая в друзьях не мешает иметь. Мишкин сам в интриганстве не силен, но память у него фотографическая, в папашу. Я же пока кой-какие пазлы складывать не разучился. Согласен, Петрович?
  - Да уж. Приятного только в этом всем мало. Но, что выросло, то выросло. Ты же, Вадик, ему кучу бабосов с откатов за заказы на постройку кораблей-'добровольцев' порушил! Да еще и в поход с ГЭКом его Николай от сексуальной женушки, детушек и кормушки имени 'Торгового мореплавства' сплавил. А лепших корешей - Безобразова с Абазой - аж в Иркутск упек. ВК АМ считает, что это все - с вашей с Дубасовым подачи.
  После того, как тебя несколько раз видели в обществе Гинце, некоторым горячим головам не нужно было много времени для того, чтобы решить, что ты, мелкий прыщ, пытаешься сесть на 'интерес' от заказов германцам. Да еще и Ольга в доле, само собой.
  - Ясно. Только это все цветочки, мужики. На днях вскрылись факты его секретной переписки с Абазой. Дурново кое-что очень занятное там нашел, с аглицким душком.
  - Еще один подследственный из тени выполз? Не сиделось ему с Безобразовым у Байкала. А ты, Петрович, еще говорил, что у него высокое чувство самосохранения...
  - Василий, а чему удивляться-то? Сейчас 'безобразовцы' постараются нашу победу 'отжать' по-полной. Тем более, что 'Семь пудов' снова при делах. И он свято, искренне уверен, что победы русского флота - его неоспоримая заслуга. Макарову и мне он точно кровушки попьет. Короче, жить становится интересней, жить становится веселей.
  - Типа того... Прав был товарищ Сталин. Почивать на лаврах нам точно не придется, хоть 'крыши' у нас и не самые худые: у тебя Алексеев, у меня Мишкин, ну, а у Вадика - сам самодержец. Но. Если шибко захотят убить, - вальнут. Так что, господа-товарищи, мы теперь, как саперы перед минным полем. Значит, самое время нам 'сверить часы' на ближайшее время. И первым для отчета слово получит наш главный царедворец.
  Да, Петрович, по ходу к тебе просьба: больше так генерал-адмирала не величай. 'Семь пудов', 'семь пудов'... Боже упаси, ляпнешь где-нить прилюдно. Да и негоже грешить против истины. Он за время своей крайней парижской 'командировки', чисто на глаз, если по последней фотографии в 'Ниве' судить, не меньше чем полпуда еще нажрал, и теперь, как пить дать, на достигнутом не успокоится: как же - 'герой-победитель'! Не главный архитектор Цусимы, как в нашем мирке было...
   Кстати, по ходу своего спича, Вадим, постарайся максимально подробно доложить про последнюю 'изюминку на торте': как и почему твоя благоверная умудрилась публично закатить скандал дяде Алеше из-за твоей скромной персоны. И еще - как нам понимать его отсутствие сегодня в свите? Мы-то, грешные, посчитали, что он опять в фавор к Николаю входит. Подробненько расскажи, ибо чуйка мне подсказывает, что сейчас эта склока для нас - самый скользкий оселочек и есть...
  Но для затравки изобрази нам в лицах, как и почему твой дорогой Ники слил инфу о нашем 'пришествии' Императрице. И как эта помешанная на мистике неврастеничка такую новость вообще переварила? Хочу знать твое мнение и как свидетеля, и как медика. Откровенно говоря, хоть я и ждал от царя-батюшки чего-то подобного рано или поздно, но попозже - было бы лучше. С какой точки зрения на это дело не посмотреть.
  - Не вопрос, Василий. Будет вам в лицах. Тем более, что главной 'изюминки' вы все равно пока не знаете, хотя про 'дядю Влада' и Николашу - 'бешеного кобеля' вы уже сами упомянули. А что смешного, Петрович? Так теперь Николая Николаевича горячие финские парни величают. Кстати, отдать ему должное надо. После убийства генерала Бобрикова, с чухонцами он разобрался решительно, и не церемонясь. С ходу ввел военное положение, и - понеслось по кочкам. Одних висельников под восемь десятков по приговорам полевых судов. Лепшая подруга финской аристократии Мария Федоровна до сих пор с ним почти не разговаривает. Однако генерал-губернаторство замирено, причем конкретно. Они там...
  - Стоп! И чего там такого главного мы не знаем? - прервал Василий вадиков экскурс в новейшую историю Финляндии. По тому, как он заметно напрягся, было понятно, что любые новые вводные относительно активности родни Императора воспринимаются им весьма серьезно. Тем более, если речь идет о фигурах такого калибра.
  - Если коротко. Сладкая парочка собралась произвести маленький, аккуратненький дворцовый переворотик. С участием гвардии, естественно. А перед этим разобрать меня на запчасти до самой говорящей головы. Дурново и Зубатов, не без помощи кой-каких ноу-хау от дяди Фрида, этот гнойник обнаружили. А Николай лично вскрыл и выдавил. Оба деятеля каялись, целовали туфлю и поклялись в вечной верности. Письменно...
  - Что?! Прелестно. Твою ж ма-а-ать... Почему не доложил?
  - Приказ, Василий Александрович. ОН приказал. Причем сказал, что, в принципе, не возражает, когда я докладываю Вам обо всех наших делах, но это - особый случай, дело семейное. И он ОЧЕНЬ ПРОСИТ меня на эту тему письменно не распространяться...
  - Та-ак... как чувствовал, что мы под колпаком. Порадовал. Хотя не удивляюсь, Дурново и Плеве - не дураки. И душка Ники, что, дядюшкам на самом деле поверил?
  - Вряд ли. Но, во-первых, он категорически не желает выносить сор из избы. А во-вторых, как я понимаю, он очень хочет познакомиться с тобой и обсудить все это тонкое дело. Владимира Александровича и его супругу Марию Павловну, а она-то как раз и есть 'главное мутило' в этой семейке, он из Питера уже справадил. Тот долго выбирал - Варшавский или Киевский округ принять, но остановился на Варшаве.
  - А Николашу 'чухонского', Или 'черногорского'? Как его теперь правильно?
  - Николаша, Петрович, в отличие от Владимира Александровича, включил дурака. Приехал к Николаю со Станой, пали на колени. Икону с собой привез, на которой клялся, что ни сном, ни духом! Это при том, что подробные стенограммы его изречений Ники читал. Ну, и что ты думаешь?
  - Простил!?
  - Не забыл, конечно. И, что простил - это тоже вряд ли. Но, скажем так, - извинил. Во всяком случае, пока высылка в Тьмутаракань ни Николаше, ни его черногорской пассии не грозит. Думаю, из-за большой политики он его не унасекомил. Никола Негош лично к нам в гости собирается, а у него еще одна из дочек - итальянская королева.
  - Дела веселые в вашем гадючнике...
  
  ***
  Выслушав до конца рассказ Банщикова о вынужденном 'посвящении' Императрицы в тайну их пришествия, а также о засекреченной царем попытке госпереворота, Балк несколько минут хранил мрачное молчание. После чего, хмуро взглянув на 'компаньонов по несчастью', тяжко вздохнул, и побарабанив пальцами по столу, многозначительно изрек:
  - Пипец. Вокзал уехал, клоуны остались. С дамами Николаевичей что-то надо делать. Страшнее дурака - только дурак с инициативой. А страшнее его - такая же инициативная дура. А уж если пара таких идут дуплетом...
  Убирать их от царицы надо. И срочно. Иначе, кроме таких нежданчиков могут и Распутина подогнать.
  Персонально к тебе, Вадим, у меня больше вопросов нет. Потому, что просто слов нет. Детский сад! Хотя, если Николай пока с дядюшками и своей маман в контрах - это не так уж и плохо. Однако, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, у меня к вам обоим вопросик возник. И серьезный. Поэтому, прежде чем думать, как жить дальше, давайте-ка придем по нему к общему знаменателю. Нет возражений?
  Тогда излагаю пропозицию.
  Во-первых. Согласны ли вы с тем, что хотя за этот год напряга, мы серьезно помогли нашей матушке России отползти от края братоубийственной мясорубки, но заодно, в довесок, так сказать, поспособствовали и дворянству вообще, и семейке Романовых в частности, усидеть на верхушке пищевой пирамиды? При этом наступив на горло не только революционерам-отморозкам и прочим бунтарям-экспорприаторам, но и вполне вменяемым, умным и патриотичным людям. Понимающим не хуже нашего, что жить в условиях вседавления зажравшегося, паразитического класса, народу уже невмоготу.
  Думаю, Вадюшь, насмотревшись на столичные нравы ЭТОЙ буржуазии, ты понял уже, что наш общий знакомый 'успешный предприниматель и эффективный менеджер' Анатом и здешние существа типа Рябушинских - духовно-ментальные братья?
  - Типа того...
  - Василий, а ты что же, лично революционный процесс возглавить хочешь?
  - Боже упаси, Петрович. Просто расставляю акценты.
  При этом я вовсе не отметаю, что среди толпы дворян есть и вполне разумные, дальновидные люди, понимающие не хуже нас, что ТАК дальше жить нельзя. И если на горящие усадьбы отвечать лишь 'столыпинскими галстуками', нагайками и залпами в упор, катастрофа неизбежна. Не сомневаюсь я и в том, что среди здешних российских буржуев есть вменяемые и даже патриотичные люди. И раз мы выбрали консервативную сторону баррикад, путь реформ, то и на тех, и на других, нам и нужно будет опираться. Ну, раз все с этим согласны, тогда продолжу.
  Во-вторых. Петрович, как ты думаешь, какая последняя мысль у меня крутилась в башке, когда проф с Фрилансером своим, меня к саркофагу подключали? Не знаешь? А я вот прекрасно ее помню: сразу тебе мозги вышибить, или сперва - в тушку, а уж потом - контрольку. А чему тут удивляться, Вадик? 'Задача, которую папа озвучил' тут совсем ни при чем. Вы себя хоть на минуту в моей шкуре представляли?
  С тобой, Петрович, все ясно и просто. Как с котелком без ручки. Тебе только дай 'Микасу' утопить по принципу 'Д квадрат Пи Эр': 'Давай-давай! Потом разберемся!' Да и с тобой Вадик - не сложнее: свалить из этого дерьма самому, но сперва к нам подлизаться, да папаню потом сюда вытащить. Я представляю, как ты прифигел, когда ясно стало, что четвертый - это Фридлендер.
  А вот как мне все это!? Страны - нет. Всех кого знал, с кем вместе под пулями на брюхе ползал, на караван ходил или к козлопасам на огонек, тоже нет. Прикончил их всех твой папик. Одним щелчком тумблера! Вопросик наводящий: я ему что-то должен был?
  Так что перспектива на дальнейшее рисовалась вполне логичная. Петровича - за борт без мозжечка. Знал юнош дофига, как много. Самому - на 'Варяге' до первого порта. А оттуда - на Гудзон. С моими-то знаниями, умениями и молодой-то тушкой, а я знал уже перед переносом, кого они тут зацепили, - ого, робяты...
  Я бы так устроился, что любому Арику Шварцу и не снилось бы, блин! Но вот когда я прочухался тут, все это благое намерение сдулось. Потому как Вася Балк... он оказался не просто молодым. И не просто храбрым парнишкой. Он еще и только что побывал в первом своем бою. И кроме присяги, Родины и прочих звонких словесов, которые в его черепушке были не просто звуком, он теперь еще и ОБОЖАЛ своего героя-командира.
  И такой у нас с ним интересный диалог вышел... типа, 'сам с собою я веду беседу', что дальше все было так, как было. Спасибо тебе, Петрович, что коньяку вовремя плеснул. А то ведь крыша и уехать могла. Или моя, или его. А уж совсем МЫ едины стали в Артуре. Веруньчику за то спасибо: лишь после ее убойного взгляда вы оба и получили окончательную амнистию. А не отсрочку. Ясно я выражаюсь? Хотя именно сейчас, если рассуждать 'по-коловски', самое милое дело - мне вас всех валить и рвать когти.
  Ага?.. Теперь оба вылупились. Ладно. Для наивных поясню. И это будет как раз, в-третьих: войну мы Николаю выиграли, революцию в зародыше притушили. До фига чего ценного на тему кто, что, где и как - слили. Молодцы! Теперь ставим себя на его место.
  Что там дальше, какая еще польза ему от нас? А может, наоборот, ВРЕД? Ведь и Балк, и Руднев, и Лейков, вернее, те, кто в них сейчас сидят, выросли в социалистической республике. Без царя. И республика эта прекрасно себе развивалась после его убийства. Что там они еще задумали, а? Вадик тоже не далеко от них ушел. Да и брать на себя, не много ли он стал? Может, ну их, эти риски? И так много чего нагородили. Зачем мне эти нервотрепки с родней, эта чертова конституция? Армия и флот со мной. Достаточно, не?
  Понимаете теперь, на какой мы скользкой дорожке? А если сюда добавить еще, что обуревший германец этим своим набегом на Петербург и нашими с ним целованиями, де факто поставил мир на грань всеобщей войны? Да. Не через десять лет, а уже завтра! Вы озадачились хоть на минутку тем, что думают обо всем этом в Париже и Лондоне?..
  Да еще круг посвященных - шестеро со стороны. Это уже чудовищно много. И двое из них - женщины. Это сегодня все славно, Вадик. Поскольку любовь. А вдруг - возьмет твоя, да и разлюбит? Или хуже того: ты дуриком залезешь на кого-нить, и донесут? А от любви до ненависти сколько? А Императрица? Да, скрытная. Да, себе на уме. Но психованая же! Ладно, Мишкин и Макаров, за них почти не беспокоюсь - у первого своя любоФФ на носу, а второй слишком мудр для глупостей. Но уже имеем два заведомо слабых звена, плюс батюшка - вещь в себе и непрогнозируемый Фрилансер, мать его...
  Это, ребятки, безумно много для того, чтобы считать ситуацию контролируемой.
  Поэтому, с учетом того, что вариант 'по-коловски', с душевной мукой и сознанием того, что сам себе усложняю жизнь, мною отставлен, ставлю на обсуждение два варианта. Первый. Резко нам отсюда рвать. Попутно отправив в Обводной канал тушку бедалаги Фридлендера, по совокупности содеянного. И второй. Продолжать наши игры 'во славу России', но с трезвым пониманием того, в какой глубокой заднице мы сейчас находимся.
  - Василий Александрович, спасибо за откровенность. Но я бы выбрал второй.
  - Ясно, Вадик... Петрович?
  - Тоже. Хоть, конечно, первый и безопаснее...
  - Понятно. По вашим озабоченным фейсам, коллеги, делаю вывод, что серьезность момента и принимаемого решения осознана. А теперь, внимание! Вопрос...
  Сомнения в том, что парадом командую я, у кого-то возникли? Нет? Это хорошо. А вот что дальше делать с 'дядей Фридом', Вадим, теперь предоставь решать мне. Я ясно выразился, надеюсь?
  Про остальное отдельно поговорим. Главное, пока я не познакомлюсь с Зубатовым и не влезу в курс питерских дел, всем сидеть тихо, как мышатам под веником. И никакой самодеятельности, блин! Нам, Петрович, - на ближайшее время систематизировать итоги войны. Тебе, Вадим, - как можно теснее сойтись со Столыпиным и Дурново, подталкивать по мере сил индустриализацию и реформу на селе, начиная с переселенческой программы. В остальном, ребята, помнить главное: 'кадры решают все'. Кто это сказал, кстати, не забыли? Все, пока народ, я побежал за Верочкой. К царю не опаздывают. Его просьба - сиречь приказ. Подарком еще каким-то грозился...
  - Василий Александрович, тут по поводу дяди Фрида, я еще кое-что хотел...
  - Вадик, потом это обсудим... хотя, нет. Проводи-ка ты меня до вагона. А потом ждите меня и не пропадайте никуда.
  
  ***
  - Вась! Ты с ума сошел! Я боюсь...
  - Верок, ты, что это у меня?
  - Вась!.. Я не пойду. Можно, а?
  - Тю... вот тебе и раз?.. Счастье мое! Ни японцев, ни Стесселя с его стессельшей, ни кровищи гангренозной не боялась, а тут?.. Ну, кисенок-мысенок, ты чего это вдруг? Да он такой же человек, как и я. Только росточком пониже, да усами погуще! Ну, и чего тут страшного-то, Господи? Не кусается же он.
  - Он - ЦАРЬ!!!
  - Верунчик, заинька, успокойся, прошу тебя, счастье мое... Он - человек. И вполне себе нормальный, а не упырь какой-нибудь. А царь, не царь... Работа такая. Давай, пудри носик, поправь глазки, и - пошли. Даже к соседу на званый ужин опаздывать не хорошо... Господи, Вер... какая же ты у меня красавица...
  - Васенька, любимый...
  - Уй... Верок!.. Аж голова закружилась...
  Прости, но правда, нехорошо получиться может. Пойдем.
  - Ну, пошли, пошли. Веди уж к своему Величеству, гвардеец...
  
  ***
  - Заходите, заходите, любезный Василий Александрович. Сами свою будущую супругу представите?
  'Блин! Вот только не заржать... почти как в незабвенном 'Иване Васильевиче': 'Царь! Очень приятно, Царь'. Так-с-с?.. А не слишком ли долго мы ее рассматриваем? Ревновать к помазаннику Божьему тут принято, или как? Василий, спокойно. Фух!.. Пронесло, кажется. Так, о чем это там перед ней Величество распинается'?
  - Очень рад за вас, мои дорогие. А и правда, молва народная не врет: действительно самая красивая пара Артура. Да и не только Артура, я полагаю...
  Значит, достойны Вы, Василий Александрович, чтобы такая красавица на Вас глаз свой положила! - Николай не преминул подметить мгновенного сумбура эмоций, промелькнувшего в глазах Балка, и жизнерадостно рассмеялся. Поскольку списал его на удивление Василия, вызванное, судя по всему, монаршим внешним видом. И дабы не мучить гостя разными догадками, сразу же объяснил в чем дело:
  - На этот маскарад внимания не обращайте. Мой кузен, Император германский, обожает все эти переодевания. И поскольку он пожелал явиться к нашим раненым героям Шантунга в форме русского адмирала, коим званием, как Вы знаете, он был нами пожалован, то и мне в свою очередь, пришлось переоблачиться в германский мундир.
  - Ваше Величество, а Вам любая форма к лицу. Военная... - Вера смущенно зарделась, потупив взгляд. То ли от собственной неожиданной смелости, то ли от царских комплиментов.
  - Спасибо, моя дорогая. Мы вот с Александрой Федоровной и девочками решили... - с этими словами Николай обернулся к шкафу и извлек оттуда на свет сначала вышитый рушник, а затем небольшую, но очень красивую икону в искусной раме и золотом окладе, - Что заменять отеческого благословения нам не должно. Но и не напутствовать Вас мы тоже не можем. Поэтому и Неопалимая.
  А рушник этот Императрица и наши дочки вышивали. И Ольга Александровна. На долгую, добрую память и в благодарность. Мы все никогда не забудем как Вы, Василий Александрович, трижды в огне войны спасали от гибели нашего любимого брата.
  'Ага. Один разок, правда, даже подстрелить его самолично пришлось, но зная Мишкина, думаю, что ты, Твое Величество, об этом никогда не услышишь...'
  Василий почувствовал, что Вера тянет его за рукав. 'Ах, да! Надо же встать на колени'...
  - Дорогие мои. От души и сердца благословляю ваш союз. Любите друг друга верно и искренне. Дай Бог вам пройти весь путь земной вместе, в согласии и в счастии. Себе и ближним на радость, а Родине нашей Матушке-России во благо. Мы же вниманием и участием своим вас отныне не оставим. НИКОГДА. Будьте счастливы!
  И уже на пороге:
  - Вера Георгиевна, Вы простите нас, если мы с Василием Александровичем еще минутку-другую переговорим наедине? Благодарю. Подождите, я его Вам скоро верну.
  - Конечно, Государь, - пискнула Верочка, присев в реверансе, и выскочила за дверь.
  Николай притворил ее поплотнее, и быстро повернулся к Балку:
  - Василий Александрович, все потом, кроме вот этого: я просмотрел списки. Сделал себе небольшую выписку. Но время! Мы отправляемся в Артур и Владивосток, поездка долгая. А терять не хочется ни дня. Так что, пока забирайте-ка это все обратно.
  Вот Вам четыре записки от меня. К Столыпину, Коковцову, Дурново и Менделееву. Сначала пойдите к Дмитрию Ивановичу. Можете сослаться на данные военной разведки, или сами придумаете, что надо. Но нужно начинать действовать немедленно. И по геологии, и по людям. Ведь, Вы правы, кого-то просто нужно спасать. А экспедиции спешно организовывать. Деньги на самые срочные траты Минфин выдаст под подпись Менделеева, об этом, собственно, я и написал Коковцову. Так что, как любит говаривать Михаил Лаврентьевич: инициатива наказуема. Впрягайтесь и в это тоже. Заодно и с людьми из 'первой шеренги' познакомитесь. А с Зубатовым - второй список.
  Если вдруг почувствуете какой-то нездоровый интерес к себе с чьей-либо стороны, можете поставить в известность Петра Николаевича, он предупрежден. А паче чаяния понадобится отдельное мое вмешательство - немедля телеграфируйте.
  Ну, вроде все. Теперь ступайте. С Богом!
  - Извините, Государь, но я дерзну попросить Вашего разрешения уделить мне еще минут пятнадцать. В свете полномочий, данных мне Вами утром. К сожалению, уже успел возникнуть вопрос, требующий Вашего решения. Причем безотлагательного.
  - Вот как? Да, конечно...
  - Благодарю Вас, Государь, - с этими словами Василий быстро выглянул в коридор, шепнул Верочке 'Беги к себе, счастье мое, я задержусь', и плотно прикрыл за собой дверь императорского купе-кабинета.
  - Что-то случилось, Василий Александрович?
  - Да. И как мне представляется, ситуация весьма серьезна, Ваше величество.
  - Давайте-ка без титулов, хорошо? Когда мы одни.
  - Спасибо, Николай Александрович.
  - Итак? Я весь внимание...
  - Я не получил от Вадима, то есть от Миши, доклад о задуманном Вашими дядьями Владимиром и Николаем госперевороте. Своевременно не получил.
  - Но я посчитал, что я в праве не...
  - НЕТ. Теперь, больше не вправе. И если Вы хотите, чтобы я занимался проблемами обеспечения внутренней и внешней безопасности Российской империи с учетом опыта спецслужб моего времени и, следовательно, в первую очередь Вашей безопасностью, Николай Александрович, как главы государства, я должен СВОЕВРЕМЕННО, то есть сразу, получать исчерпывающую информацию обо всех событиях, потенциально опасных для Вас и Вашией семьи. О выявленных событиях. Равно как и о людях или организациях, ко всем этим событиям имеющих прямое, либо косвенное отношение. В противном случае я не смогу эффективно анализировать ситуацию и предлагать способы реагирования на возникающие угрозы! В итоге, все закончится очень и очень плохо.
  Так что, если Вы со мной не согласны, Государь, брать на себя ответственность за данное направление работы я не готов. Прошу простить! Вы можете располагать мною на любом другом участке, но...
  - Василий Александрович, прошу, только не горячитесь, пожалуйста. Я все понял и должен тотчас извиниться перед Вами за то, что еще утром не поставил Вас в известность об этом, но...
  - Не у меня, Государь, а у Ваших близких Вам стоит попросить прощения. Которых Вы сейчас оставили в Царском Селе фактически в роли заложников.
  - Ну, только не преувеличивайте, пожалуйста. Ведь Зубатов, Плеве и Дурново вполне контролируют положение в столице. Великий князь Сергей Александрович думает сейчас о моем предложении принять командование над гвардейцами, так что...
  - Так что, он и будет, в случае чего, первой жертвой мятежа. Как мне стало известно, Ваши дядья планировали поднять против Вас четыре гвардейских полка. Так, позвольте полюбопытствовать, а все ли замешанные в этом несостоявшемся действе офицеры из их рядов уже убраны?
  - Нет. Но все они дали слово...
  - Ясно, Ваше величество. В ответ могу лишь процитировать Вам слова англичанина Конан-Дойла из его замечательной книжки про сыщика Холмса: 'последние несколько месяцев Вы ходили по краю бездны'.
  Кстати, как обеспечивается устойчивость власти на время Вашего вояжа на Дальний Восток?
  - В Москве я планирую огласить Манифест, о наделении Императрицы Александры Федоровны регентскими полномочиями на время моего отсутствия.
  - Ясно. Это - окончательная катастрофа...
  - Господи! Ну, с чего Вы взяли такое, Василий Александрович!?
  - Предположим, Вы гибнете в ходе этой поездки. Гвардия готова к мятежу. ИССП по численности и вооруженности с ее силами не сравнится. Про полицию и жандармов я скромно умалчиваю. Лица из Вашего семейства, в мятеже заинтересованные, в наличии. Известные и уважаемые. Их отношение к Вашему 'думскому' манифесту известно. Ваш малолетний сын - гемофилик. Жена петербургским высшим светом не любима и никаким авторитетом в сферах не пользуется. От слова совсем. Ваша матушка, Вдовствующая Императрица, ее не поддержит, ибо Александра - немка. Мне продолжать?
  - Довольно... - Николай с тяжким вздохом опустился в кресло у стола, - Что же мы теперь будем делать, Василий Александрович?
  - Перестанем делать фатальные глуп... ошибки. Для начала.
  - Ваши предложения?
  - Вы сегодня же назначаете регентом Михаила Александровича...
  - Согласен.
  - Вы подпишите и передадите ему письмо на имя командиров преданых Вам полков Гвардии, шефами которых являетесь Вы, Михаил, Цесаревич и Ваши дочери. Письмо о прямом их подчинении в случае особых обстоятельств Михаилу, а если его нейтрализуют, то - Зубатову. И еще такие же письма на имя Дурново и Плеве.
  - Хорошо.
  - А на имя Зубатова Вы подпишете отдельное письмо. Вот такого содержания. Если что-то нужно поправить - зачеркните или впишите пером, - с этими словами Василий положил перед Императором небольшой листок бумаги с машинописным текстом.
  - И с этим я согласен, Василий Александрович, - Николай быстро пробежал его глазами, - Получается, Банщиков все-таки проинформировал Вас по ситуации заранее?
  - Нет, Государь. Я узнал о случившемся менее час назад. Так что Михаил данное Вам обещание ничего не сообщать мне письменно, выполнил. К большому сожалению. Вы согласны с тем, что это письмо повезу я?
  - Конечно. Только когда Вы успели его составить и где напечатали!?
  - На 'Варяге' во Владивостоке. Я предположил вероятность подобного развития событий сразу после того, как Михаил Александрович радостно сообщил мне, что Вы телеграфировали ему о твердом решении посетить армию и флот на Дальнем Востоке ПОСЛЕ оглашения конституционного Манифеста, а мое назначение в контору Зубатова окончательно решено. Тогда же я попросил Михаила организовать отправку в Петербург отобранных мною бойцов, лучше всех показавших себя под Артуром и Токио, вместе со мной. А также ряд отличившихся офицеров из полков Щербачева. Соломку приходилось стелить быстро, чтоб не так больно было падать, если что...
  - Чудеса какие-то. Честное слово, вот теперь Вы меня уже по-настоящему пугаете.
  - Нет тут никаких чудес, Николай Александрович. Просто считать комбинации по устранению выявленных и вскрытию потенциальных угроз, это тоже моя работа... была. После окончания военной службы в спецназе Главного разведывательного управления Генштаба, я зарабатывал свой хлеб в частной охранной структуре.
  - А это что такое?
  - А это - такая очень маленькая, но профессиональная армия. Со своими разными охранными подразделениями, штабными аналитиками и бойцами спецназа для 'горячих' дел. Только это армия не государства, а отдельного бизнесмена. Да-да, не удивляйтесь. Концентрация капитала и монополизация неизбежно к такому приводят. И когда у тебя много заводов и пароходов, а еще много-много денег и несколько дерзких и упорных конкурентов, то начинаешь думать не только о рыночных методах борьбы, но и об...
  - И такие мини-войны шли в мирной стране? В мирное время?
  - Увы.
  - Но Вы, как я понял, сами уже не стреляли, а именно думали там, да?
  - Ну, так уж получилось, - усмехнулся Василий, - Но это длинный рассказ, Государь, и я точно не уложусь в испрошенные пятнадцать минут.
  - Какая мрачная картина будущего стоит за Вашими словами...
  - Зато все это давало шанс отставным военным и офицерам спецслужб еще какое-то время пожить безбедно. Если получалось пожить, конечно.
  - Я понимаю Вас. Но совсем не хочу для нашей страны ТАКОГО будущего.
  - Да и я тоже, откровенно говоря, желанием таким не горю.
  - За Мишкиным нашим Вы ведь присмотрите там, Василий Александрович?..
  
  
  
  
  
  
  Глава 4. Атас! Немцы в городе!
  
  
  Станция Редкино, Балтийское море, Санкт-Петербург. 04 - 15 марта 1905-го года
  
  - Ну что ж, наши мелкие делишки мы с Государем, с грехом пополам, обсудили. И вас тут еще не хватились. Не удивительно: вечер у их Величеств сегодня насыщенный. Как я разумею, сейчас у Мишкина смотрины. И пока будущий тесть выклевывает ему мозг, часок-другой у нас есть. Но не рассчитывай, Вадик, что теперь мы с господином адмиралом кинемся рассказывать тебе байки Мюнгаузена про то, как 'мы были на войне, на вороном своем коне'. Давай-ка, дружок, промочи горлышко, и поведай нам про приезд их германского Величества в стольный град Санкт-Петербург.
  - Не, ну так не честно, мужики! Все я, да я... Вы что, прессу по дороге не читали, что ли? Охрипну же с вами, а мало ли что, вдруг понадоблюсь?
  - Ты цену-то себе не набивай, Вадик, - поддержал Балка Петрович, - Газеты это одно, у меня от одного списка этих фонов да цу в глазах зарябило, а ты крутился там в самом эпицентре. Сейчас мне с немцами почти две недели общаться. Вводи, давай, в курс дела про все, что у вас за закрытыми дверями обсуждалось. Я перед толковищем с Тирпицем тет-а-тет, а может, и с самим Вилли, должен быть подкованным на все сто.
  - Да, понимаю я все. На шею не давите только, ладно?
  - Уговорил. Но не тяни время. Слушаем, тебя.
  - Сам я узнал о том, что кузен Вилли к нам намылился вечером того же безумного денечка, когда по всей России громыхнуло. Манифестом о будущем созыве Думы и до кучи - Указом о польской автономии. Знаю, Петрович, что лично ты был против него. И, скорее всего, в итоге, от поляков неприятностей все равно меньше не будет. Но Николай и Дурново, принимая это решение, даже с мнением фон Плеве не посчитались. И, знаешь, мне думается, что они правы. Пусть паны попробуют ответить 'презлым за предоброе'. В этом случае у государства будут развязаны руки для соответствующего воздаяния. И внутри России никто не посмеет даже тявкнуть.
  - Посмеют, не сомневайся.
  - Василий Александрович, а Вы-то на что? Псы цепные - кровопийцы-опричники? - усмехнулся Вадик, - Вы же у нас теперь главные защитники Родины. Нежто, язычки говорливые прищипнуть слабо кое-кому?
  - Балбес ты, все-таки, - прищурился Василий, - Мы не защитники Родины. Мы ее центральные нападающие. И впредь, заруби себе на носу, если вдруг в политес играться надумал: большинство обращений за помощью к хирургу - это итог действий бездарного терапевта. Понял, к чему это я, светило медицинское. И не отвлекайся, дальше излагай.
  - Короче, за суматохой и суетой, телеграмму кайзера Николай только перед ужином прочел. Вилли оказался парень - не промах. Слова Николая, в августе еще ему сказанные, о том, что как только дело с японцами завершится, он сразу ждет его в Питере, хитрый тевтон предпочел истолковать буквально. И отстучал кузену следующее: 'Дорогой Ники! Не имею сил выразить тебе все счастье и весь свой восторг от твоего выдающегося успеха на Востоке письменно. Спешу к тебе, как договорились. Отплываем из Гамбурга сегодня же. Прибуду в Кронштадт через три дня. Пришли ледокол к Даго. Твой навеки, IR...'
  Бедняга Николай, и так уже замученный и уставший, аж чуть мимо стула не сел. Пришлось поднимать всех в ружье, на ночь глядя. Слава Богу, повезло, что 'Ермак' как раз оказался в Либаве, там очередной караван торговых судов формировали. И телеграф на нем исправно действовал...
  Встретил он их у самой кромки льдов, как будто специально репетировали: немцы из дымки выходят, а он уже их поджидает у Даргерортского маяка. Причем думали-то мы, что Вилли, как всегда, заявится на своем 'Гогенцоллерне'. Но в этот раз оказалось, что его личное транспортное средство еще пребывает в текущем зимнем ремонте.
  Но кайзера выручил Баллин, его яхта как раз счастливо оказалась в Гамбурге, причем уже стояла под парами - главный немецкий пароходчик собирался на ней куда-то на юга сплавать, после того, как Кайзер закончит представление с парадами и речами по поводу этого их нового Кубка. За ночь они прошли канал, и с корабельным эскортом - к нам...
  - Какого еще кубка? Это ты про что сейчас, Вадим?
  - Точно ведь газеты не читаете, мужики? Про 'Атлантический Кубок' не слышали?
  - Листаем, конечно, но больше про внутренние наши дела, и что с войной связано. Не все же от первой строчки до последней. Так глаза испортишь. И без этого дел полно.
  - Понятно все с вами, Петрович. Ну-ка, стопку вон ту мне дайте. Смотрим. Ага... 'Ведомости'. За 4-е число тоже есть. Открываем и читаем:
  'Германия. В Гамбурге 3 марта германский Император Вильгельм II торжественно учредил так называемый 'Клуб Атлантического Кубка' - особый элитарный клуб для промышленников, финансистов, политиков и морских офицеров (как военной, так и гражданской службы). Клубный фонд целиком составлен из пожертвований частных лиц. В тот же день Клуб учредил две поощрительных награды: Кубок Атлантики (см. фото) и с нею денежный приз, вручаемые ежегодно той судостроительной фирме Германии, чей лайнер несет Голубую ленту. Вторая награда - Крест Кубка Атлантики (и денежный приз) так же вручаемый ежегодно. Причем в двух экземплярах - главным конструкторам этого корабля и его силовой установки. Сам кубок выполнен из чистого серебра, имеет весу более 30-и фунтов и является наградой переходящей. В отличие от медалей Креста Кубка Атлантики. Они остаются в полной собственности награждаемых лиц, с правом ношения при мундире, вицмундире и фраке.
  В речи, посвященной этому знаменательному событию, Его величество кайзер выразил пожелание, чтобы известная Голубая лента Атлантики отныне принадлежала только немецким судам, а значит - инженерам и морякам, несмотря на все отчаянные усилия конкурентов.
  Трем крупнейшим частным кораблестроительным фирмам - 'Вулкан', 'Блом унд Фосс' и 'Германия Верфт' - были обещаны дополнительные (к уровню закона 1888-го года) государственные субсидии для постройки новых стапелей под трансатлантические лайнеры. Причем эти суда должны непременно иметь способность вместить не менее двух с половиной тысяч пассажиров и пересечь Атлантический океан за время меньшее, чем четверо суток и двенадцать часов.
  'Наши промышленники, финансисты, инженеры, ученые, рабочие и моряки обязаны отныне помнить, что удержание нашими судами Голубой ленты Атлантики есть не только предмет законной национальной гордости для всей германской нации. Это и самая лучшая реклама для наших очевидных промышленных успехов!' - заявил в своем эмоциональном обращении к собравшимся в гамбургской ратуше германский монарх'.
  Вот так как-то...
  - Спасибо, Вадим. Да, момент на самом деле очень интересный. В особенности, на счет стапелей. На них ведь не только лайнеры можно будет строить, - многозначительно поднял бровь Петрович, - Вот вам, джентльмены, и кое-что о пользе инсайдерской информации. В нашем-то мире ничего подобного не было.
  Но о чем это говорит еще? Да о том, что Вилли всерьез начинает разворачивать еще больше средств и сил на морское строительство. Слава Богу. Боюсь сглазить, но, похоже, что расчет наш начал оправдываться. Перед соблазном надрать задницу бабушкиному флоту, Экселенц не устоял. Значит, блесна заглочена по самые гланды.
  Представляю, как скрежещут жвалами господа-юнкеры и их боевой авангард в лице Шлиффена и его генералов. Эти-то тоже поняли, в чьи паруса подул ветер. Не грохнули бы парни в фельдграу нашего Вилли.
  - Ну? И что ты на меня так смотришь, Петрович? Может, мне немцам еще и Гестапу подсказать, как организовывать? Хотя, согласен, опасения твои не беспочвенны. Совсем даже. А он нам еще нужен...
  Ладно. Убедил. Будем посмотреть, что на германском фронте предпринять можно. Есть тут у меня пара забавных мыслишек. Но с этим - потом. Давай, Вадик, продолжай.
  - Короче, с 'Ермака' нам телеграфировали, что там к чему, и повел он немцев в Кронштадт. Причем, их оказался целый отряд. И кроме баллиновской яхты, еще два новейших броненосца, 'Принц Генрих', да большой бронепалубный крейсер до кучи.
  Как оказалось, коварный тевтон не только самолично прется, но с собой прихватил брата, двоих сыновей, дочку, а ко всему благородному семейству в качестве бесплатного приложения, еще почти сотню душ. Военных, конечно, в первую голову, в том числе почти все высшее флотское начальство с Тирпицем, Кёстером, Бюшелем, Гольцендорфом и Зенден-Бирбаном, но главное - толпу промышленников и финансистов. Все сливки их делового бомонда, кого он в Гамбурге собрал на эти 'кубочные' торжества!
  Николай от таких известий едва не впал в прострацию. Поскольку было совершенно ясно, что от приема ТАКОЙ немецкой делегации в Санкт-Петербурге, у французов и англичан начисто посрывает крыши. Там никто, никогда и ни за что не поверит, что этот 'десант капитала' спонтанно был затеян хитроумным германцем. И что все это не загодя обговоренное и распротоколированное совместное действо.
  Несчастный Ламсдорф как узнал, так тут же за пузырек с нашатырем и схватился. Я думал, что он у царя прямо в кабинете рухнет, настолько наш 'мадам' был бледен, если не сказать сер лицом.
  Но, ничего не поделаешь, как говорится, назвался груздем, так полезай в короб. В общем, все подготовить мы успели. В лучшем виде. Да еще и пришли они на полсуток позже, чем мы прикидывали. Лед был плотный почти на всем протяжении залива, и 'Ермак' по дороге немцев несколько раз обкалывал. В Кронштадт он привел их только к вечеру 7-го числа.
  А вы когда-нибудь слышали, господа хорошие, о том, как корабли входят на рейд гавани, в сопровождении гвардейского кавалерийского эскорта? Смотрелось это, я вам скажу... Вау! Вилли был в полном восторге. У него чуть треуголка не улетела, которой он Николаю махал с мостика флагмана своего. Кстати, вырядился, естественно, в нашу адмиральскую форму. Шинель нараспашку, усы торчком.
  Через день ему этот форс боком вышел, когда он с ухом слег с температурищей. У него, оказывается, еще и отит хронический. Но, - отдельно об этом расскажу...
  Крепость загрохотала. Немцы команды по леерам поставили. Флаги, иллюминация, колокола на соборах гудят, народу тьма. Шапки в воздух летят и все такое...
  У нас уже начали побаиваться, выдержит ли лед. Но, слава Богу, обошлось без ЧП. Гостям подали тройки с бубенцами прямо к трапам, горячий кофе на дорожку, и - с корабля на бал! По Неве, да с ветерком! Красота: снег только в обед подсыпал, все белым-бело вокруг. Вдоль пути - линейные: городовые с фонарями и двухметровые гренадеры-гвардейцы с примкнутыми штыками. Сплошная экзотика в стиле 'а-ля рюс', короче.
  А наутро весь город смаковал передовицу в 'Ведомостях'. Там один борзый шутник выдал: 'К нам в гости прибыл германский кайзер и с ним все три его Виктории Луизы'. И ведь - не подкопаешься: дочка, крейсер и яхта Баллина. Действительно - три!
  'Брауншвейги', конечно, хороши. Красавцы. Честно: я тащусь от этих корабликов. Вот только их одноорудийные башни среднего калибра на каземате - на мой предвзятый взгляд, полнейшая ерунда. Согласен, Петрович?
  - Согласен. Глупость, конечно. Но сегодня сие уже совершенно не принципиально. Вот если герр Тирпиц с его разлюбезным доктором Бюркнером штук восемь дредноутов-'гаек' с 11-дюймовками понаплодят, вот тогда это будет - самая полная ерунда.
  - Ну, а ты у нас на что? Растолкуешь товарищам генеральную линию партии.
  - И я про то, Василий. Надо будет нашему 'дедо Альфредо' как-то все разжевывать. Тактично. А этот деятель с бо-о-ольшим гонором, судя по оценкам историков из нашего времени, да и по личному его мемуару. И перестраховщик он, к тому же, тот еще.
  
  ***
  Альфреду фон Тирпицу волею судеб довелось достичь в своей жизни таких высот, о которых ни его родители, ни он сам в молодые годы, не могли даже мечтать. После себя Имперский Канцлер оставил потомкам Великую Германскую Империю, мощнейший флот в мире, Русско-германскую союзную Хартию и два тома мемуаров, которые, окруженный всеобщим почетом и уважением, Второй Великий немец писал долгих восемь лет.
  В предисловии к капитальному автобиографическому труду, местами читающемуся как авантюрный роман, у него есть такие строки:
  'Я много раз задавал себе вопрос о том, какое именно событие стало краеугольным камнем в мировом успехе германской нации и нашей Империи? Известно, что у большинства ученых-историков до сих пор нет на этот счет устоявшегося мнения. И это, по-моему, не удивительно: только за два десятилетия с момента занятия нами Циндао, в жизни Германии произошли десятки серьезнейших событий.
  Против нас выступили поистине титанические силы всемирного масштаба. Наш народ вплотную подвели к пропасти гражданской смуты и братоубийства. Нам довелось пройти войну Мировую, беспримерную по своей кровавости и тотальному напряжению всех сил государства и его граждан.
  И все-таки, на этот счет у меня имеется вполне определенное суждение. У военных летчиков и моряков есть понятие: 'точка невозврата'. Это момент, когда запаса топлива в полете или походе перестает хватать для возвращения самолета на аэродром взлета или у корабля для достижения порта, откуда он вышел в море. В моем понимании, свою 'точку невозврата' Империя германского народа прошла вечером 4-го марта 1905-го года.
  Именно в тот день, направляясь с историческим визитом в русскую столицу, наш Император и Король получил информацию о начале в России конституционных реформ, инициатором которых выступил царь. Шла речь об отмене визита, но перед принятием окончательного решения, Экселенц решил обсудить вопрос с канцлером и командованием ВМФ. Мне довелось присутствовать при этом в роли деятельного участника. Все ли тогда было решено и сделано безупречно? Не совершена ли была при этом роковая ошибка?
  Судить о том - истории и нашим потомкам. Со своей стороны, я принимаю на себя всю полноту солидарной ответственности за решение, принятое в тот день Императором Вильгельмом II в кругу высших офицеров военно-морского флота, предопределившее дальнейшую судьбу Германского Рейха'...
  Завернув колпачок ручки, он еще раз пробежал глазами текст. После чего снял очки, хрустнул костяшками пальцев и расслабленно откинулся на спинку кресла.
  'Вот и все. Отныне, только розы, пчелы и мои домашние. А еще грибы в лесу. И - никакой охоты. Все!.. Свободен. Совершенно, абсолютно свободен! И больше никому ничего не должен. Странное ощущение. Как будто пришедшее из далекой юности. Эх, если бы еще ноги были так же резвы, а рука тверда. Но, мне ли роптать на судьбу?
  Предисловие дописано. Последним. Как и положено. Сначала пусть хватаются за предисловия все те, кому нечего сказать или нечего вспомнить. Теперь можно позвонить издателю, пусть присылает своего редактора, познакомимся. Или сперва, еще разочек на свежую голову пролистать? Ладно, завтра с этим решу. Ведь утро вечера мудренее, как любил приговаривать один мой старый друг.
  И какое же все-таки, счастье осознавать, что все в жизни было сделано правильно. Ну, кроме нескольких досадных мелочей. И то по молодости, по глупости...'
  Сон подкрался исподволь, мягко и не слышно. Как любимая рыжая кошка, которой с ним уже лет пятнадцать как нет. Или как когда-то иногда по утрам внучка, тихонько, на цыпочках пробираясь к нему в комнату, чтобы чмокнуть любимого деда в щеку.
  Увы, дети быстро взрослеют. И уходят в свою жизнь. А кошки... кошки быстро живут.
  
  ***
   Качало. Той самой, пологой, нудной, выматывающей душу болтанкой, которую не любят даже бывалые мореходы, а не только от случая к случаю путешествующие по крыше Посейдонова царства обитатели земной тверди. Понятно, что и ему, на своем веку уже повидавшему много морей и три океана, это ритмичное, медленное переваливание корабля с борта на борт, никакого удовольствия не доставляло.
  Экселенц хотя и переносил качку вполне терпимо, но при этом тоже никоим образом не являлся почитателем свежей погоды. Поэтому звук зуммера и явление вслед за этим вестового, застали Тирпица несколько врасплох. В итоге, для участия в срочно созванном Императором совещании, он прибыл последним из приглашенных.
  Вильгельм был явно чем-то взволнован. Причем весьма. Об этом можно было судить по излишней резкости его движений, возбужденному огоньку в глазах, а главное, - по тому, как он часто сжимал в кулак ладонь правой, здоровой руки.
  В просторном кормовом салоне броненосца вместе с кайзером находились его брат Принц Генрих Прусский и Имперский канцлер Бернгард фон Бюлов. А с учетом только что вошедшего Тирпица, здесь, практически в полном составе, собралось и все высшее флотское начальство. Включая командующего Флотом метрополии адмирала Ханса фон Кёстера, его младшего флагмана вице-адмирала Августа фон Томсена, начальника Амиральштаба вице-адмирала Вильгельма Бюкселя и начальника морского кабинета кайзера адмирала Густава фон Зенден-Бирбана с его энергичным помощником контр-адмиралом Георгом фон Мюллером.
  Кроме них присутствовали вице-адмирал Хённинг фон Гольцендорф и начальник пресс-отдела, а фактически, службы аналитической разведки в ведомстве Тирпица, контр-адмирал Август фон Гёринген. Были также приглашены командир отряда броненосцев эскорта кайзера контр-адмирал Генрих Рольман и недавно вышедший в отставку, но специально приглашенный в этот вояж в Россию, адмирал Фридрих фон Гольман.
  Только вчера поставленный Императором во главе попечительского совета Клуба 'Атлантического кубка', убежденный пангерманист Гольман периодически бывал с Тирпицем 'на ножах' из-за своего пристрастия к идеям крейсерской войны в океанах, коим он увлекал и Вильгельма. А поскольку постройка больших крейсеров автоматом сокращала количество 'линейных килей', это все Тирпица изрядно бесило. Однако Гольман слыл другом русского морского министра адмирала Дубасова, поэтому Экселенц и решил, что его пребывание в Санкт-Петербурге может оказаться небесполезным...
  Возможно, что окажись сейчас на 'Брауншвейге' начальник армейского Большого генерального штаба Альфред фон Шлиффен, начальник военного кабинета Императора Дитрих фон Хюльзен-Хезелер с его помощником Эрнстом фон Застровым и прочими их генералами, Вильгельм пригласил бы на этот внезапный 'большой сбор' и армейцев. Но капризная госпожа Фортуна, в лице гофмаршала Двора Эйленбурга, адмирала Зендан-Бирбана и штормящей Балтики, распорядилась иначе.
  Все 'красные лампасы' были размещены на большом крейсере 'Принц Генрих', который имел дополнительные, комфортабельные каюты для штаб-офицеров, так как проектировался с учетом возможности длительной службы в отдаленных водах в качестве флагманского. Но можно ли говорить о том, что нынешним обитателям этих апартаментов повезло, глядя на единственного выходца из их касты, некогда бравого гусара, страдальца Бюлова? На него, вообще-то, лучше было вовсе не смотреть: морская болезнь корчила его сухопутный организм нешуточно. По морю ходить, - не по полю на лошадке скакать...
  Увы, относительно узкий и высокий корпус 'Принца Генриха' был подвержен качке даже больше, чем корпуса новейших броненосцев.
  - Все в сборе? Прекрасно. Значит - к делу! Господа, перед выходом из Киля нам передали свежие газеты. Лично я до 'Локаланцайгер' добрался только часа два назад, и то, лишь благодаря молодчине Мюллеру. И теперь корю себя за лень и нерасторопность. Кто-нибудь из вас уже прочел последние новости кроме нас двоих?
  Нет?! Потрясающе! Кроме умницы Георга, который примчался ко мне с ЭТИМ как ошпаренный, никто? Просто прелестно...
  Да! Так мы с вами далеко можем заплыть, мои дорогие адмиралы. Бернгарда я еще извиняю. Ясно почему. Но уж вы то, морские волки! - Вильгельм укоризненно покачал головой, слегка оттопырив нижнюю губу и грозно хмуря брови, - Жаль, что отругать вас как следует некогда. Хотя и стоило бы...
  Ситуация сложилась щекотливая, требующая немедленного решения. Довожу до вашего сведения, господа, что в России, куда мы так спешим, события разворачиваются столь стремительно, неожиданно и даже, я не побоюсь этого слова, - непредсказуемо, что сейчас мне просто затруднительно сказать, а в ту ли мы с вами страну прибудем.
  Удивились? Замечательно. А уж как мне пришлось удивиться, после прочтения вот этого... - Экселенц ткнул пальцем в газетную полосу, - Ну-ка, сначала возьмите все по экземплярчику, да прочтите передовицу. От первой и до последней буквы. Возможно, вы после этого меня поправите, и речь там вовсе не идет о том, что царь Николай решил ввести в его империи Парламент, собственными руками сокрушая основы самодержавия. И это, - после блистательно выигранной им дальневосточной военной кампании! Надеюсь, что кто-нибудь из вас сможет объяснить мне логику подобных действий...
  На несколько томительно долгих минут в салоне воцарилась почти полная тишина, нарушаемая только легким поскрипыванием кожи белоснежных лакированных туфель кайзера, нетерпеливо прохаживающегося по ковру, и приглушенным гулом механизмов в корабельных низах.
  Когда Вильгельм понял, что с содержанием сногсшибательной новости из русской столицы собравшиеся ознакомились, но высказываться первым никто не спешит, он резко остановился позади своего кресла, и неожиданно визгливым, высоким голосом, местами чуть не срываясь на крик, разразился гневно-сумбурной тирадой:
  - Так что же, любезные мои адмиралы? Может быть, самое время нам разворачивать поводья!? Может быть, царь свихнулся, а мы пытаемся делать дела с больным человеком? - постепенно багровея, кайзер яростно жег присутствующих пылающим взором. Глаза его налились бешенством, а вздернутые кончики усов мелко подрагивали.
  'Интересный оборот! Нам-то, по большому счету, какое дело до того, как русские собираются реформировать свою систему государственного управления? Одно то, что они на это все-таки решились, уже замечательно. А если царь Николай заодно покончит и с безответственными великокняжескими синекурами, подмазанными парижскими взятками под соусом из трюфелей и лобстеров, так нам за это с него нужно будет пылинки сдувать. Так что, по-моему, сейчас вести речь об отмене визита, как минимум - не логично.
  Или Экселенц что-то задумал? - Тирпиц не преминул отметить, как пытливо кайзер вглядывался в их лица несколько минут назад, - Известно, конечно, как наш Император относится к парламентским процедурам. Но если уж он вынужден мириться с этим в Германии, какое ему дело до того, что царь введет у себя законосовещательную Думу?
  Да, какие-то мелкие проблемки у нас могут возникнуть в связи с этим. Но все они - величины микроскопические, не стоящие выеденного яйца на фоне одного только ухода Витте, и я даже не говорю про наш Договор.
  Нет. Тут кроется что-то другое. И, похоже, я начинаю догадываться...'
  А Экселенца тем временем понесло. Приняв настороженное молчание собравшихся за растерянность, что его бесило на уровне рефлексов, или просто не удержавшись от соблазна в очередной раз поизмываться над своим окружением, что было свойственно его холеричной натуре эгоцентрика, Вильгельм закусил удила. Голос его яростно грохотал:
  - Я пятнадцать лет бьюсь с этими невменяемыми придурками из Рейхстага... Я уже давно готов разогнать к чертям собачьим это стадо безмозглых, упрямых, тупых ослов... А эту мерзость, доставшуюся нам в наследство из-под князя Бисмарка, эту никчемную, порожденную торгашескими интригами бумажонку - Конституцию, спалить в камине. И если бы не кое-кто, из здесь сидящих, уже сто раз бы так и сделал!
  Я, Король Пруссии и германский Император, до сего дня вынужден был просто-напросто завидовать той свободе рук и решений, которыми обладает самодержец России! А он... этот!.. Может, у него просто... Nicht alle Tassen im Schrank! Я не нахожу других слов! Он что делает, этот царек несчастный? Может, и в правду не ведает, что творит? Или это происки кого-то из его семейки и камарильи? Вы только подумайте: взять и самолично отречься от божественной сути и предназначения самодержавного государя, от полноты власти и бремени ответственности, дарованных единственно Всевышним!
  Разве способен в трезвом рассудке и душевном здравии на такое святотатство миропомазанный монарх? Если бы я знал это сегодня утром, то вместо вас - военных и дельцов - загрузил бы мои корабли лучшими психиатрами Рейха! О! Как мне сейчас не хватает здесь моего славного Гинце, Пауль то должен точно знать, что там у них на самом деле случилось.
  Так что же вы молчите, мои любимые, обожаемые господа адмиралы!? Притаились, словно жирные караси под корягой? Ну, скажите же мне, что нам теперь делать?
  Однако, даже этот пассаж с прямым вопросом в финале, остался гласом вопиющего в пустыне. Все слишком хорошо знали: если попасть Вильгельму под горячую руку, то 'на раздаче' можно услышать о себе столько занятного, что человеку с совестью и честью будет трудно смотреть в глаза тем, кто при этом его унижении присутствовал. Причем, как правило, при унижении вовсе не заслуженном. Случай на 'Гогенцоллерне', когда на хамскую выходку Экселенца, молодой лейтенант ответил ему оскорблением действием, ничему кайзера не научил. Офицера вынудили застрелиться. Неприятность забылась...
  - Ну, какой, скажите мне, может быть парламент в России?! И как нам теперь иметь с ними дело? - Вильгельм вопрошающе пожал плечами, - Ведь русские записные трепачи-интеллигенты - это даже не их знаменитое замшелое допетровское боярство. Теперь эти мерзавцы станут заволынивать в этой своей Думе все и вся! Представляете, какие взятки придется на каждом шагу платить им нашим промышленникам? За каждую закорючку! Вместо помощников кузен наплодит толпу голодных, беспринципных кровососов. И все наши планы пойдут кошке под хвост. Предательство будет караулить нас на каждом шагу!
  Генрих , брат мой, ты согласен с этим?
  Взоры Тирпица и остальных присутствующих обратились в сторону командующего Кильской базы, чей характерный, гогенцоллерновский профиль четко рисовался в абрисе иллюминатора на фоне темно-серого неба, словно портрет в круглой раме.
  Принц Генрих успел глубокомысленно нахмурить августейший лоб и даже набрать в легкие побольше воздуха, как вдруг, с другой стороны стола, раздался прерывающийся, вымученный голос:
  - Ваше величество... позвольте...
  - Ага! Все-таки наш дорогой Бернгард хочет выступить первым.
  - Пожалуйста, позвольте покинуть вас на несколько минут...
  - Тьфу! Конечно. Ступай, ступай скорее! - Вильгельм проводил сострадательным взглядом Бюлова, с низкого старта метнувшегося к дверям, - Ну-с, господа адмиралы, поскольку наш главный дипломат предпочел тактично отправиться блевать, может быть пока - по чашечке кофе? Правильно ли будет принимать серьезное решение, обсудив все только в нашем узком флотском кругу?
  - Мой Император, прошу прощения, но возможно Вам также стоит выслушать мнение представителей армии и деловых кругов? Тем более, что такая возможность у нас имеется, - осторожно подал голос рассудительный Гольман, чья карьера на действительной службе была уже завершена, и в критические моменты, когда Экселенц 'на взводе', можно было не взвешивать каждое слово или помалкивать в тряпочку.
  - Всему свое время. Кстати, насчет бизнесменов, Вы попали в самое яблочко, мой дорогой Фридрих. Я семафором запросил у Баллина, знают ли они о русских новостях, и стоит ли нам теперь продолжать поход? На оба вопроса был дан утвердительный ответ. После чего я и собрал вас. А мои любезные генералы... пусть генералы пока подождут, - заявил удивительным образом совершенно успокоившийся Вильгельм, выдержав в своем ответе парочку театральных пауз.
  'А несколько минут назад здесь было столько лукавого крика, стенаний и громов-молний. Для канцлера, что ли, все представление им разыгрывается? А не прозвучавшее пока слово принца - домашняя заготовка в либретто этого спектакля?
  Сдается мне, что наш Экселенц желает, чтобы 'его уговорили', а ответственность за принятое решение хочет изящно переложить на Бюлова, дабы генералитет и Гольштейн слишком шибко не верещали от обиды, - усмехнулся своей внезапной догадке Тирпиц, - Красиво! Его величество опять в своем драматическом амплуа...'
  - Но может быть все вовсе не столь уж печально? Ведь мы не раз отмечали, Ваше величество, что нынешний уровень компетенции у российского чиновничества уже не соответствует потребностям современного промышленного развития государства? И то, что царь Николай, похоже, задумал привлечь к местному управлению светлые головы, до этого только раскачивавшие державный корабль, по-моему, вовсе не плохо, - осторожно обозначил свою позицию Зендан-Бирбан, - В конце концов, ему приходится работать с тем человеческим материалом, который имеется в наличии.
  - Но не до власти же своих недавних непримиримых противников допускать!?
  - Так об этом, как мне представляется, речи не идет вовсе. Никакого ответственного министерства. Парламент предполагается создать только как законосовещательный орган.
  - Да? А рассмотрение и утверждение госбюджета?
  - Простите, Ваше величество, но разве это можно рассматривать как отрицательный момент? Тем более при склонности власть предержащих в России к бесконтрольному или нецелевому использованию ведомственных финансов? Полагаю, что Император Николай учел факт неготовности своего флота к войне на Востоке, и это при том, что денег-то было потрачено намного больше, чем у японцев, - добавил свои 'пять копеек' явно солидарный с мнением начальника кабинета Бюксель.
  - Никогда не слышал, что для того, чтобы закрутить гайки, следует сперва отпускать вожжи! - многозначительно прищурился Вильгельм.
  - Если ослабшая гайка и резьба изрядно заржавели, то сначала, перед новым затягом, ее действительно нужно слегка отпустить. Ведь очевидно, мой Император, что русское столоначальство уже не вполне отвечает требованиям нового века, - нашелся начальник Генмора, ловко отпарировав августейший выпад.
  - Нам, возможно и очевидно. Но как на это посмотрит русский народ, привыкший к сложившейся системе? Желает ли он столь кардинальных перемен?
  'Ну, что же, наш выход. Пора Экселенцу подыграть', - усмехнулся про себя Тирпиц, и вслух сухо, с твердой убежденностью в голосе, заявил:
  - Декабрьские события об этом свидетельствуют с очевидностью. На мой взгляд, только известная ловкость царя и громкие военные победы отвратили Россию от бунта.
  - Даже так, мой любезный Альфред!? Вы и в самом деле полагаете, что все было столь серьезно для Николая, - Вильгельм слегка нахмурился, пристально глядя Тирпицу прямо в глаза, - И гвардия это бы допустила?
  - Полагаю, что гвардия, вернее Великие князья и их офицеры, не только допустили бы смуту и кровопролитие в столице. Они их, несомненно, желали, Экселенц. Если даже не более того. И дело тут не только в том, что реформы бьют по дворянству в целом.
  Если мы с Вами знаем кое-что относительно здоровья одного из членов понятного семейства, что можно подумать об осведомленности князя Владимира? Мы знаем, как начал царь последнее время прижимать родственников. Знаем о подрывной деятельности обиженного на него господина фон Витте и его друзей из профранцузской партии...
  - Значит, Вы думаете, что Ники затеял контригру против своих зарвавшихся старших дядюшек? Из элементарного опасения потерять трон?
  - Осмелюсь предположить, что не только это, Ваше величество. Тут, на мой взгляд, просматривается некая более сложная, преследующая несколько целей, многоходовка. Но, конечно, декларировал равенство всех перед законом он неспроста...
  - Так... получается, что Вы не усматриваете явных угроз от всего этого шапито нашим планам относительно стратегического сближения с Россией?
  - Наоборот. Считаю, что в этих условиях решение Вашего величества о немедленном посещении Петербурга для демонстрации царю Николаю Вашей решительной поддержки - чрезвычайно своевременный, воистину мудрый и важнейший для будущего Германской империи политический шаг.
  - Готовы ли вы поспорить с этим мнением, господа адмиралы? Нет?
  Ну, если так, то нам остается только подождать беднягу Бюлова, и после того как он признает безупречность логики статс-секретаря, может ползти в койку. Ни Рихтгофену, ни Гольштейну, надобности телеграфировать нет. Через несколько часов мы будем у Даго. Если обещанный Дубасовым 'Ермак' встретит вовремя, войдем во льды Финского залива, и качать перестанет. Там наш страдалец-канцлер и получит свое заслуженное избавление.
  Конечно, мы с вами знаем, господа, что у многих наших генералов обязательно будет особое мнение по этому вопросу. Если не по существу, то хотя бы из-за их духа противоречия морякам. Но решать-то нужно было быстро, не так ли? И с этим ничего уже не поделаешь. Мы идем в Санкт-Петербург! - Вильгельм многозначительно подмигнул Тирпицу, - Кстати, это очень хорошо. Когда тебя ПРАВИЛЬНО понимают...
  
  ***
  Три дня. Вернее, трое суток. Много это, или мало, когда в ворох запланированных и уже расписанных по часам дел, внезапно вклинивается некая сверхзадача, которую, кровь из носу, а выполнить нужно? Наверное, у многих из нас случались подобные моменты. На таких неожиданных вводных, жизнь и проверяет на способность держать удар отдельные личности или целые коллективы. А случается, - даже целые народы...
  'Кайзеровский десант', вернее авральная подготовка к нему, и стала тем самым форс-мажором, на котором сдавала этапный экзамен, 'отрихтованная' Императором при помощи 'гостей из будущего', система государственного управления в высшем ее звене. Сдавала подобно воинской части, внезапно поднятой командованием по тревоге, и в условиях, приближенных к боевым, проходящей суровую проверку на прочность. В смысле адекватности и быстроты профессиональной реакции, стрессоустойчивости и готовности личного состава к авральной командной работе на заданный результат.
  'Рихтовка' эта, внешне почти не заметная, но качественно изменившая систему принятия важнейших государственных решений, стала главным следствием многочасовых бесед Государя с Банщиковым. Пытливо вникая в подробности истории мира будущего, а затем, в одиночестве, размышляя над рассказами и пояснениями собеседника, Николай твердо уяснил для себя четыре истины. Поначалу весьма неприятные для него, но которые мало было 'прочитать, понять и выучить'. Хозяину земли русской пришлось немедленно применять их к практике своей трудовой деятельности, сиречь - царствования. Рискуя при этом, как минимум, яростными склоками едва ли не с большей половиной Романовского семейства, а как максимум, - внезапной встречей с 'апоплексической табакеркой'... Истины эти были следующими:
  Во-первых, царь - он тоже человек, с присущими ему слабостями и недостатками, и упрямая убежденность самодержца в божественной сущности его интуиции и душевных порывов может стать причиной катастроф как для него лично, так и для всей державы. Ему, как и любому смертному, свойственно ошибаться. Тем более, что нерешительность при рассмотрении серьезных вопросов, он за собой замечал сам.
  Отсюда проистекал и подмеченный потомками 'эффект крайней аудиенции', когда Николаю случалось внезапно менять принятое решение под влиянием доводов чиновника или родственника, последним высказывающего ему свои аргументы наедине. Именно так он, по словам Вадима, пришел и к отправке эскадры Рожественского на Цусимскую Голгофу, и к отказу от договора с кайзером у Бьерке, и к всеобщей мобилизации из-за Сербского кризиса, спровоцировавшей Вильгельма на начало войны против России...
  Во-вторых, покрутившись год в совершенно ином ритме, чем предыдущие десять лет, он вынужден был согласиться с тем, что одному человеку с должным вниманием и качеством одновременно рассматривать вопросы типа 'объявления войны Англии' и 'назначения пенсии вдове погибшего на пожаре купеческих складов урюпинского брандмейстера', просто невозможно физически. Вдобавок, при условии, что абсолютно вся входящая переписка, без предварительного разбора или сортировки, сразу ложилась ему на стол. Как это было год назад, до появления Банщикова, который начал сортировать для него входящие документы флотской тематики, отделяя зерна от плевел.
  Однако существенно ситуацию это не улучшило, особенно с учетом передислокации в Иркутск Безобразова с его секретариатом Особого комитета по делам Дальнего Востока. Война и внутриполитические проблемы породили резкое увеличение потока документов на Высочайшее имя. Поэтому уже в июне Николаю пришлось расширить полномочия его Собственной Канцелярии под управлением Танеева, сделав ее хоть отдаленно похожей на 'Администрацию главы государства', как это называлось в мире Вадима. Теперь не только награждения и благотворительность, но и ворох мелких дел, таких, как, например, ответы на приветственные адреса или мелкие личные прошения, начали 'закрывать' ее чиновники. Подавая 'наверх' лишь недельную сводку-доклад о проделанной текущей работе. Это же относилось и к Канцелярии министерства Двора при ведении рутинной 'переписки вежливости' с его коллегами-монархами.
  Конечно, всех проблем и это не решило. А поскольку опыт работы по флотским делам, с Банщиковым в роли секретаря-референта, Николай оценил положительно, уже к августу он дозрел до того, чтобы его 'расширить и углубить'. Для своевременной подачи на рассмотрение Государю действительно важных документов, подготовки к принятию по ним оперативных решений с привлечением членов Кабмина и экспертов, контроля их исполнения и ведения закрытого делопроизводства, им было решено собрать небольшую группу самых близких и доверенных помощников. Говоря точнее - секретариат. А еще точнее - Собственный Кабинет Е.И.В..
  Не совещательный 'кружок друзей по интересам', а именно, - рабочий орган. По своему весу и значению стоящий лично для него выше, чем Премьер со всем Кабмином. Выше даже, чем для Вильгельма вся система из его нескольких Кабинетов, фактически дублирующих собой министерские структуры, созданная им в Германии. Кузен пошел на это не от хорошей жизни, ибо вынужден был таким образом искать рычаги влияния более надежные, чем подотчетные Рейхстагу по конституции статс-секретариаты. Но в России ничего подобного 'ответственному министерству' Николай допускать не собирался.
  Для себя он определился с персоналиями сотрудников своего 'Аппарата' к осени. Но для оформления задуманного де юре, хотелось дождаться возвращения с войны брата. Итак, пока их будет трое. Глава Кабинета - исполнительный секретарь: Великая княгиня Ольга. Теперь 'доступ к телу' Императора и его рабочий график - исключительно в ее компетенции. Плюс, два человека - 'по направлениям'. Военный секретарь: Великий князь Михаил. И, конечно же, военно-морской секретарь... Выскочка, царев фаворит, божественный посланец, еще чей-то там любовник и прочая, прочая, прочая... Михаил Лаврентьевич Банщиков.
  При этом Николай понимал, что, скорее всего, число секретарей-направленцев со временем придется увеличивать. Ведь есть же еще наука, экономика, внешняя политика, внутренняя политика и 'социалка', 'спецура' - все словечки из лексикона Банщикова...
  В-третьих, ему предстояло кардинально поменять саму форму работы с Кабмином. Регулярные личные доклады министров, - по сути своей совершенно не нужное, даже вредное занятие. Отнимающее лишнее время, силы и нервы как у него самого, так и у руководителей ведомств. И приводящее, порой, к итоговым ошибочным решениям.
  Для снятия этой проблемы необходимо было сделать три вещи: стандартизовать объем и форму этих докладов, отделив от статистики и славословий результативную часть с конкретными выводами и предложениями, и занимающую при этом не более одной машинописной страницы; поручить Премьеру первичное рассмотрение этих докладов и внесение по ним его замечаний; для обеспечения чего непосредственно при Кабинете министров создать рабочий статистическо-канцелярский орган, из специалистов которого со временем можно будет вырастить сотрудников полноценных Госплана и Госстата.
  Ну, а в случае несогласия царя с предложениями как министра, так и Премьера, для принятия окончательного решения по докладу - 'вызов на ковер' в Царское село...
  Понятное дело, что кто-то возопит о диктаторских полномочиях Столыпина и его канцелярии, об ущемлении прав царской власти. Но, по сути своей, этот ропот будет ничем иным, как следствием личной уязвленности у определенной группы 'товарищей', резко отодвинутых от кухни принятия важнейших государственных решений.
  Господа с громадным уровнем амбиций или интересов, типа Плеве, Победоносцева, Витте, Мещерского, дядюшек Александровичей и Николаши, конечно, будут обижены. С мамА ему тоже предстоит очередное объяснение на повышенных тонах. Но весь этот гвалт придется вытерпеть. Ради исполнения задуманного. Ради сына, в конечном счете...
  И, наконец, в-четвертых. Если он действительно желает блага своей стране, своему народу и своей семье... А он желает! То он просто обязан обеспечить последовательность и преемственность политики, как внутренней, так и внешней. А для этого нет ничего более страшного, чем министерская чехарда и смена высших госчиновников по принципу 'разлюбил - надоел - с вещами на выход'.
  Если уж ставишь человека на ответственное место, нацелив на определенную задачу, то терпи его рабочие возражения и давай ему возможность довести ее до исполнения. Если с чем-то не согласен - спорь и настаивай на своей правоте открыто. И только если видишь, что ошибся со своим выбором, и поставленной цели этой конкретный индивид достичь объективно не способен, - убирай быстро, спокойно, не мучая и не унижая.
  В конце концов, любому всегда можно найти занятие по силам на другом, менее ответственном уровне. Не стоит терять исполнителей в команде, а вместо них плодить недругов, полагая, что окончательный расчет произведен в форме выходного пособия. Другое дело, если имеет место предательство, осознанный саботаж или 'крысятничанье'. Кстати, это словечко 'от Вадика', ему тоже почему-то понравилось...
  С такими отныне предстоит поступать жестко. Но как именно, и кто будет этим заниматься, Николай намеревался решить, обсудив вначале тему с Василием Балком.
  
  ***
  Несмотря на необходимость тщательной подготовки к приезду германцев, Николай не отменил ни одного важного государственного мероприятия, намеченного им на эту неделю. А гостей мало было встретить, разместить, обласкать, да потешить парадами, балами, театральными постановками и светскими приемами. Нужно было организовать для финансово-деловой команды кайзера соответствующую бизнес-программу, причем не только с общими словесами о 'светлых перспективах'.
  Сверхплановой работы было выше крыши. Ведь капитанам германского бизнеса нужно было сразу дать понять: два 'потерянных десятилетия' эпохи таможенных войн и жесткого профранцузского протекционизма 'по-Витте' окончательно осталась за кормой корабля русско-германских отношений.
  Немцам нужно было дать возможность пощупать собственными руками крепость дружбы, связавшей их кайзера и русского самодержца. Своими собственными глазами рассмотреть и оценить перспективы ведения дел в России, своим носом учуять запах будущих прибылей, своими ушами услышать шипение и стоны опальных лоббистов франко-бельгийского капитала, еще вчера их торжествующего конкурента на российских просторах. Прочувствовать взаимные выгоды нового Торгового договора и гарантии юридической защиты инвестиций.
  Но главное, - им должны быть предложены конкретные проекты. Сразу. Вроде тех контрактов с Круппом, которые уже успели взбудоражить весь деловой бомонд Рейха.
  Германцы должны убедиться в готовности своих будущих российских партнеров по бизнесу к работе в общей упряжке, ведь царь в первую очередь настаивает на вхождении немецкого капитала в российскую промышленность в форме совместных предприятий. Пусть даже, поначалу, к готовности из-под царевой палки и со скрежетом зубовным...
  Ничего, стерпится - слюбится. Получение государственных оборонных заказов великой державы того стоит. Очевидно, что в таких случаях Большая политика всегда идет впереди любой экономики. Тот, кто этого не понимает - есть Dumkopf. Кстати, и русские промышленные воротилы должны воочию убедиться, что времена их страстных 'брачных игр' с франко-бельгийскими толстосумами уже прошли, а проплаченые газетные статьи про 'порабощение гуннами стоящей перед ними в колено-локтевой позе России' жестко аукнутся и щелкоперам, и их заказчикам...
  Кстати говоря, росту германского интереса должны были поспособствовать и 'смотрины' нового Кабинета министров Российской империи, царский Указ о составе и полномочиях которого был подписан за два дня до прибытия в Санкт-Петербург Вильгельма 'со товарищи'. Хотя при этом назначение Премьером бывшего саратовского губернатора Столыпина, человека, сумевшего не только удержать свою губернию от серьезных волнений в 1903-м году, но и не раз публично признававшего значение для всей России в целом передового опыты ведения сельского хозяйства и развития местной промышленности поволжскими немцами-колонистами, сенсацией уже не стало.
  Кроме Петра Аркадьевича в состав обновленного Кабинета входили министры: финансов - Коковцов В.Н., иностранных дел - граф Остен-Сакен Н.Д., внутренних дел - Плеве В.К., юстиции - граф Игнатьев А.П., промышленности и торговли - барон Врангель Н.Е., энергетики - Классон Р.Э., сельского хозяйства и госимуществ - Кривошеин А.В., путей сообщения - князь Хилков М.И., просвещения - граф Игнатьев П.Н., информации и пропаганды - Меньшиков М.О., здравоохранения - Эрисман Ф.Ф., физической культуры и спорта - граф Рибопьер Г.И., труда и социального развития - Струве П.Б., по делам национальностей - князь Ухтомский Э.Э., по чрезвычайным ситуациям - Шошин А.П., президент ИАН - Менделеев Д.И., председатель ИССП - Зубатов С.В., военный министр - Сахаров В.В., морской министр - Дубасов Ф.В., министр Двора - граф Фредерикс В.Б.. При этом не многим сразу бросилось в глаза появление в конце списка министров новой должности - Полномочным секретарем Канцелярии Кабмина был назначен Варзар В.Е..
  При ознакомлении со списком членов нового российского правительства, Вильгельм не только с удивлением обнаружил введение нескольких новых для России министерских портфелей, пометив их небольшими вопросительными значками, но и поставил на полях доклада три жирных знака восклицания. Причем, фамилии генерала Сахарова, широко известного в узких кругах либерала Струве и графа Рибопьера были подчеркнуты, а рядом появилась размашистая приписка августейшей рукой: 'Парижские холуи. Достоин внимания один Сахаров. Все! Дело сделано. Перед Н придется извиняться'.
  Этим кайзер признавал: будоражившие его опасения того, что 'опарижевшаяся' родня Николая и вхожие в Александровский дворец агенты франко-британского влияния смогут, в свете блистательной победы русского оружия на Востоке, отвратить царя от идеи сближения с Германией, оказались беспочвенными.
  Именно эти опасения толкнули его на скоропалительный визит в русскую столицу 'со всем нашим цыганским табором', как позже с юмором напишет в своих мемуарах Тирпиц. Визит, который, на самом деле, кроме определенных надежд, также нес в себе серьезные элементы риска. Хотя бы в том, что Николай мог вполне усмотреть за всей этой спешкой и навалом недоверие к себе, к царскому слову, прозвучавшему в августе у Готланда, в салоне броненосца, носящего имя его отца.
  Но русский самодержец оказался выше мелочей и был серьезно настроен на разворот политики своей империи в сторону Берлина. Пусть бы это и поняли в Париже, Лондоне и Вашингтоне. Главное, что он сам никому и ничего не забыл: в его новом правительстве число явных представителей профранцузской партии сократилось до трех человек из двадцати одного. А всего год назад в Кабинете Сергея Юльевича фон Витте таковых было под две трети.
  
  ***
  - Вадик, а ты нам до сих пор так и не рассказал, как ты находишь августейшую задницу? - цыкнув зубом, хитро прищурился Василий, - И как вы вообще додумались этот ваш стрептомицин колоть кайзеру до того, как он хотя бы на наших кроликах, адмиралах то есть, проверку до конца не прошел? Я слышал, кстати, - Григорович жаловался, что у него слух подсел. Не от вашей ли плесени, часом?
  - Василий Александрович, я бы попросил без казарменного юмора, хорошо? Что до чистоты самого антибиотика - лучше не трави душу. Осложнения пока возможны, что по слуху, что по зрению. И все тут сугубо индивидуально. Поэтому - трясусь как осиновый лист. У Ивана Константиновича, безусловно, оно самое и есть. Но, слава Богу, не в ярко выраженной форме и без отрицательной динамики.
  Лучше скажите, мужики, какой я умничка, что вовремя проплатил Эйкхорну за первую, опытную партию его новокаина еще в сентябре. А в ноябре он уже прислал нам первых двести ампул. Как чувствовал, что понадобится. Сам-то представляешь, Василий, как без него нашу плесень колоть? Не хочешь попробовать?
  - А ты без немца никак не мог обойтись?
  - Нет, Петрович. Анестетики - не моя стезя. Анестезиолога папаня из меня делать не собирался. Да и нельзя же сразу хвататься за все...
  - Угу. А про то, что без новокаина пациентов перед каждым уколом антибиотика к койке привязывать придется и деревяшку меж челюстей пихать, наш доктор Пилюлькин и не подумал.
  - Василий, хватит издеваться. Вот тебе, персонально, обещаю - при случае точно только с одним физраствором пенициллинчику засажу...
  - А на подвал?
  - Начинается... Петрович, я в непонятках. А может, дядя Фрид, таки, был прав? В отношении условных рефлексов профессионального потрошителя? Лучше подумай, как я заманался с этими стерилизаторами, лопающимися стекляшками шприцов и тупыми иглами. Это вам не лазерный контроль и алмазная заточка.
  - Так. Хватит мне этой дурацкой пикировки и медико-процедурных подробностей. Если Шустова хотите - так и скажите. А ты, Вадик, рассказывай, давай, как вы беднягу Вильгельма чуть не уморили.
  - Петрович, вот Святой истинный крест, пациент во всем виноват сам. И еще его разлюбезный лейб-медик герр Лейтхольд. Знал ведь, что у Вильгельма с ухом проблема застарелая, и даже не пискнул, когда его подопечный выперся в Кронштадте на мостик 'Брауншвейга' в парадной треуголке. А потом еще скакал там без головного убора вовсе. Добавил он и по дороге, возки-то им подали открытые. В итоге, Экселенца продуло капитально. На приеме и торжественном ужине все было нормально еще, кукситься он начал на следующий день к обеду, после парада Гвардии на Сенатской.
  А вечером, во время 'Лебединого озера' в Мариинке, торжественно предворенного 'Песнью немцев' и 'Вещим Олегом', кайзеру поплохело окончательно. Но, скажу я вам, - мужик. Дотерпел до конца. Итог же всех его геройств - рецидив хронического отита с сильнейшими головными болями и температурой около 39-и градусов.
  Бедолага слег. Вокруг - суета, метания. Со слов немцев я понял - проблемка недели на две минимум. С хандрой, паникой и ночными страхами, до кучи. Картина Репина 'Не ждали', короче. Но у меня и в мыслях не было его нашими антибиотиками пользовать. Тут, Василий Александрович, ты прав совершенно. Я же не конченый авантюрист по жизни, понимаю, - пока они 'сырые'. Когда речь шла о раневых гнойных инфекциях с перспективой гангрены у наших офицеров и адмиралов, там просто деваться было некуда. Или рискуем, или точно - бабушка с косой...
  - Авантюрист ты по жизни, Вадюша, не конченый, а законченный, - юморнул с изяществом гиппопотама Балк, - Мало того, что дерзнул под пеньюар к сестренке царя залезть, так еще и передо мной хвост поднимаешь. Но уж, коли, не твоя идея была в отношении кайзера, ладно, прощаю. В смысле - поверю тебе. Но, проверю.
  - А смысл мне врать? Я едва на ногах устоял, когда Николай, вернувшись из покоев Вильгельма, так спокойно, с милой задумчивой улыбкой, осведомился: 'А сколько уколов антибиотика необходимо, чтобы кайзера поставить на ноги как можно скорее?'
  Мужики, я честно бился как лев. И про риск осложнений, и даже про вероятность летального исхода ему говорил. Как об стенку горох! 'Это наше общее решение. Кайзер ждет. Приступайте немедленно'. Что тут оставалось делать?
  Короче, нормальная у него задница. Холеная и жирненькая. Как с пациентом с ним - никаких проблем. Через два дня Их прусское величество уже уверенно шло на поправку. А тем временем Петр Аркадьевич с Баллином, их чиновниками и прочим буржуинством заседали, ездили всей толпой по заводам, собраниям и прочим бизнес-тусовкам.
  И вся эта вкусность просквозила мимо вашего покорного слуги, поскольку объект приложения моих усилий, возлежал на перинах с подушками, нежась под пуховым одеялом, и донимал меня разговорами обо всем на свете, но больше всего - о флотских делах. А в особенности, о торпедных катерах и моторах. Так что, наш августейший союзничек далеко не так прост, и откуда свежим ветерком потянуло, смекнул.
  О чем он меня еще расспрашивал, - отдельно, в письменном виде, памятку составлю. Пока в разных записках все, нужно в порядок привести. Думаю, для общего дела это будет не бесполезно. Но видели бы вы только эту хитрую, усатую физиономию в ночном чепце с завязочками под подбородком: волк из мультика про Красную шапочку в роли бабушки!
  На шестые сутки, несмотря на все мои протесты и угрозы возможным рецидивом с осложнениями, они с Николаем уже рванули по заводам и верфям. Я там присутствовал исключительно в качестве массовки. Что и как: вот вам статья из 'Нивы', почитайте...
  'На стапеле Общества 'Путилов-Крупп' (директор-распорядитель И.С. Каннегисер) 14-го марта с.г. в Высочайшем присутствии Императоров Российского и Германского со свитами, заложен крейсер-яхта 2-го ранга 'Штандарт' в 6000 тонн, (проект инженера А.И. Гаврилова). Корабль должен заменить своего геройски погибшего в бою у мыса Шантунг предшественника. Турбинные двигатели для нового крейсера, конструкции американца Кертиса, будут поставлены из САСШ по контракту с фирмой 'Дженерал Электрик'.
  В тот же день на верфи были заложены и два минных крейсера типа 'Доброволец'. Поскольку германский Император еще не вполне здоров, на стапелях возвели огромные шатровые палатки, в которых прошла церемония закладок. Кайзер произнес одну из своих замечательных речей, осветив перспективы сотрудничества капитала Германии и России, в частности, в деле обеспечения нашего флота судами самых лучших мировых типов. Он отметил, что наше Морское министерство желает заказывать корабли и в Германии.
  Это было подтверждено Императором Николаем II в ответном выступлении перед кайзером, кораблестроителями и гостями, но при этом Государь указал, что такие заказы не будут идти в ущерб загрузке отечественных верфей. После чего он отклонился в сферу внутренних дел России, призвав граждан к спокойствию и недопущению самосудов над лицами, замешенными в террористической и революционной деятельности, напомнив о том, что виновность кого-либо определяет только суд. Со своей стороны, идя навстречу народным чаяниям о спокойной и мирной жизни, Государь и новое Правительство предпримут все меры по повышению качества работы аппаратов министерства юстиции, МВД и судопроизводства, а возможно, и к их серьезному реформированию'.
  
  
  
  
  
  Глава 5. Два адмирала.
  
  
  Великий Сибирский путь. 18 - 20 марта 1905-го года
  
  - Всеволод Федорович, примите уверения в моем глубочайшем к Вам почтении. Сердечно благодарю, что приняли это внезапное приглашение, несмотря на столь поздний и неурочный час. Прошу Вас...
   Негромкий голос обитателя роскошного купе-апартаментов резко контрастировал с внешним обликом своего хозяина, поскольку не мог похвастать ни эмоциональностью, ни изысканностью тембра. Из-за чего объективно и входил в диссонанс как с его гвардейским ростом и горделивой осанистостью фигуры, так и с могучей энергетикой цепкого взгляда светлых, серо-стальных глаз, внимательно изучавших гостя из-под сократовского лба мыслителя. Чувственно, но излишне резко очерченные губы, выдавали в стоящем перед Петровичем человеке натуру увлекающуюся, страстную, но способную сдерживать свои порывы до поры до времени в узде холодного разума. Прихваченная благородной сединой окладистая борода в стиле 'а-ля амираль Макарофф', завершала портрет.
  'Хм. А вот голосок-то у нашего 'дедо Альфредо' подкачал', - хмыкнул про себя Петрович. Но зато английский, на котором радушный хозяин приветствовал званого гостя, был практически безупречен, несмотря на чуть заметный немецкий акцент. Руднев, как флотский офицер, язык вероятного противника, сиречь 'просвещенных мореплавателей', знать был обязан. Но обязанность - обязанностью, а по жизни сложилось так, что он владел им в совершенстве. И отметил то же самое в отношении своего собеседника.
  - Располагайтесь, пожалуйста. Я искренне рад нашей встрече и долгожданной для меня возможности впервые пообщаться с Вами тет-а-тет. Очень прошу извинить мне мое нетерпение, заставившее меня столь дерзко пригласить Вас практически ночью, но...
  - Но Их Величества настолько энергичны и столь активно загружают нас днем, что выкроить часок-другой для нормального, человеческого знакомства, у нас с Вами не представлялось возможности уже четверо суток. А уж от этой суеты в Первопрестольной у меня до сих пор голова кругом идет. Что же до позднего часа, так я вовсе не юная институтка, чтобы смущаться от взгляда на хронометр.
  - Да. Москва, конечно, произвела на меня огромное впечатление. Особенно Кремль и соборы. Жаль, что все прошло слишком быстро. За два дня можно было голову открутить, но так и не постичь того, на что нужны месяцы или даже годы...
  Я очень рад, что мы вполне понимаем друг друга, милостивый государь Всеволод Федорович, - в глазах германца мелькнула лукавая смешинка.
  - Взаимно. Поэтому, если Вы не возражаете, герр Тирпиц, я предлагаю нам сразу в личном общении быть накоротке. Для Вас я отныне - просто Всеволод. В русском языке и в понимании - это переход на 'ты', общение по-дружески, так сказать. Кроме разговоров по службе и в присутствии третьих лиц, конечно...
  - Спасибо, друг мой. Искренне рад нашему правильному знакомству! Альфред, - германский адмирал широко улыбнулся, и с легким поклоном скрепил новый статус их неформальных взаимоотношений крепким, энергичным рукопожатием.
  - Я тоже рад, Альфред. И открою маленький секрет: твой адъютант опередил моего не более чем на десяток минут. Увы - проклятая рутина! Пока барон Фредерикс решал, где именно мне будет удобнее принять высокого германского гостя, твое приглашение уже оказалось на моем столе, - развел руками Руднев, - Пришлось идти сдаваться. И вот, я в вашем поезде, и судя по графику движения, - уже до утра. Теперь самое страшное, чего я опасаюсь, - не сам факт тевтонского плена, а то, что сейчас появится твой великолепный Император и король. И в результате, нам вновь совершенно не удастся потолковать.
  - Я все предусмотрел, Всеволод. Его Величество уже второй час как видит сны. После жарких объятий Москвы многие у нас здорово устали. Не всех ведь море приучило рассчитывать свои силы на длинные переходы. Так что на эту ночь ты - только мой, - физиономия германца расплылась в одухотворенной ухмылке сытого людоеда.
  - Честно? А Фили Эйленбург случайно не в твоем вагоне?
  - Бог мой, Всеволод! Ну, что за... - Тирпиц задорно расхохотался, - Вот ведь какая незадача! Значит, досужие, подковерные сплетни нашего Двора и до Петербурга доходят?
  - Ясное дело...
  - Всеволод. Не верь этим байкам, прошу тебя. Экселенц не будет держать возле себя людей с сомнительной репутацией. Это все пустые кривотолки завистников...
  - Не беспокойся, я пошутил. Да и какое мне дело до чьих-то там предпочтений. В конце концов, у нас даже среди министров нечто подобное водится. А задержался я почти до самого отхода потому, что должен был убедиться, что меня никто не дернет, и в трех главных вагонах все угомонилось. В итоге, когда паровозы уже почти напоили, пришлось поспешать, и, извини, с точки зрения презента, - я буду не вполне оригинален. 'Шустов'. Правда, двенадцатилетний.
  - О! Прелесть!.. Спасибо, друг мой. Это божественный напиток. Но я его припрячу для себя, если не возражаешь? А со своей стороны, предлагаю тебе три варианта на выбор, со встречей и знакомством: скотч, ириш или американка? Выбирай сам, - с этими словами Тирпиц продемонстрировал Петровичу содержимое центральной секции небольшого настенного шкафчика красного дерева, в котором был устроен великолепный 'походный' бар с хромированными держателями для каждой бутылки.
  - Ого. Аж глаза разбежались!.. У тебя есть даже 'Усатый Джек', смотрю?
  - С Льежского Рождественского ревю. Из 16-летней партии.
  - Альфред, а ты - опытный искуситель.
  - Иногда. Под настроение. Но не со всеми получается. Да и не так много тех, кто этого заслуживает.
  - От скромности точно не умрешь! - рассмеялся Петрович.
  - Скромность - украшение дам. А в нашем деле куда важнее 'быстрота, глазомер и натиск'. Не так ли применил к практике несравненный Суворов формулу знаменитого римлянина 'Пришел, увидел, победил'? - Тирпиц аккуратно извлек бутылку из зажима держателя, - Значит, Всеволод, если я правильно понял, мы остановились на 'Дэниэлсе'?
  - Да. Но только со льдом, и никаких шипучек.
  - Принимается. Пошли к угловому столику, там нам будет удобнее...
  
  ***
  Мартовская ночь, спрятав за облаками звезды, смотрелась непроглядным мраком в окна кайзеровского экспресса, бегущего на восток по бескрайним просторам центральной России. И только россыпи золотистых огоньков, то и дело вспыхивавших или где-то вдали, или чуть ближе, подсказывали путешественникам, что эта таинственная, укрытая метровыми снегами бесконечность, - вовсе не холодная безлюдная пустыня...
  - И все-таки, Всеволод, сколь же непостижимо огромна ваша страна, - Тирпиц проводил взглядом уплывающий от них свет окошек очередной деревеньки, меркнущий в таинственной, бархатной темноте за стеклом, - Как вообще можно эффективно управлять такой исполинской махиной из одного центра? Да, вдобавок, расположеного не в самой ее середине, а почти на самом краю. Просто уму непостижимо.
  - Была бы отработанная система с оперативной обратной связью, Альфред. Причем обязательно с объективной и правдивой. И к этому еще - тут самое сложное, пожалуй, - грамотные исполнители на местах. Плюс надежные коммуникации. Тогда размер не будет иметь принципиального значения...
  Кстати, о размере. Знаешь, сколько нужно было времени всего полвека назад, чтобы добраться из Петербурга до Хабаровска сухим путем? Почти полгода. А сколько нужно крейсеру, вышедшему из Кронштадта, на переход до Владивостока? По-хорошему - два-три месяца. Мы сейчас на этот же путь затратим две недели. А телеграмма долетит за минуты, считая время ее набивки и приема. И не далек тот день, когда для этого уже не будут нужны провода. Так что технический прогресс - рулит. И расстояния физически становятся иными. Сам посуди: через пару-тройку лет ты сможешь отправлять людей и грузы в Циндао, зная, что через 18 суток они гарантированно будут в Китае.
  - Я понимаю. Но все-таки, эта бесконечность за окном... она меня завораживает. Не так давно я общался с некоторыми немецкими колонистами из Саратова. Мне тогда показалось, что они как-то иначе, не как мы в Германии, воспринимают Мир, Фатерлянд, Европу. И знаешь, я, наверное, только сейчас начинаю понимать, в чем дело. Должно быть, чувствовать себя частицей чего-то поистине огромного, это нечто совершенно особое. Конечно, они помнят свою историческую родину, но она для них что-то, хоть и любимое, дорогое, но очень далекое и маленькое, как бабушкина деревенька. И их особо не впечатляет, что в этой 'деревеньке' творят великие зодчие и инженеры, плавится крупповская сталь, совершают открытия знаменитые ученые мужи, а наш торговый флот соединяет континенты под флагом мирового прогресса - 'Сделано в Германии'...
  - А здесь, друг мой, свой Мир... Россия, если хочешь знать мое мнение, это вообще не страна. Не Империя. Не великая Держава даже. Это нечто большее. Мы, русские, да и все, живущие здесь, сами этого до конца не понимаем. Это постижимо только на уровне чувств. Потому, наверное, у нас и не относятся уничижительно ни к иноверцам, ни к инородцам. Да, Россия - это целый Мир. И он всех вменяемых приемлет в свое лоно. И всем им в нем находится и место, и дело, и дом. И родившимся здесь, и пришедшим из дальнего далека. И в этом мы, пожалуй, по мировосприятию много ближе к китайцам, чем к англичанам, например. Вот тут, мой дорогой, размер как раз и имеет значение...
  - И все-таки, при всей фантастической мощи России, и физической, и ментальной, ты утверждаешь, что вы могли проиграть эту войну японцам?
  - На раз-два. И если бы мы не поломали их планов с покусковым уничтожением наших сил на суше и на море, и не порушили усилия их пособников по дестабилизации внутренней ситуации в стране, то за полтора-два года они нас измотали бы и вынудили подписать позорный для России мир. Кстати, почитай книжку нашего молодого гения - Михаила Александровича, где он дает обобщенные выводы по кампании. И особенно - про фактор 'больших расстояний'. Он прав: в случае этой войны, наша 'огромность' работала против нас самих.
  Я пролистал ее в рукописи, а тебе перешлю машинописный вариант. Когда-то еще типографски напечатают.
  - Спасибо. Буду благодарен. Кстати. Про 'поломали'. Это ты очень точно сказал: поломали. Причем - правильно поломали! Запомнится этот хруст крепко не только япошкам. Хозяева этих узкоглазых в Лондоне и Вашингтоне тоже все правильно поняли, - оживился Тирпиц, - И вот что. Официальные наши дела и первые общие посиделки в первый день, тогда, возле Твери, это все - очень замечательно. Но я лично тебя еще не поздравлял с теми выдающимися победами, которыми русский флот и вся Российская империя может гордиться сегодня, исключительно благодаря тебе, Всеволод.
  С этими словами немец быстро поднялся и подошел к вместительному бюро в дальнем конце салонной части его апартаментов. Вернулся он к столу с небольшим, но явно увесистым ящичком из полированного черного дерева с внутренним замочком, ключ от которого также был в руке хозяина.
  - В знак моей дружбы и глубокого уважения к твоему таланту моряка и флотоводца, прими, пожалуйста, этот маленький подарок, мой дорогой...
  Замок тихонько щелкнул, и перед Петровичем предстал во всей своей вороненой красе морской длинноствол - 9-миллиметровый Борхардт-Люгер образца 1904-го года, уютно покоящийся на зеленом бархате своего вместилища, словно циркуль в готовальне.
  - Альфред!.. Я у тебя в долгу. Боже, какой великолепный, истинно германский инструмент! Спасибо, друг мой.
  - Я рад, что он тебе понравился. Кстати, вот первый раз постреляешь - и влюбишься окончательно. Когда я его опробовал, уговаривать меня принять ЭТО на вооружение флота, уже не было никакой нужды. Ну, так за твои победы, Всеволод! Прозит!
  - Спасибо!
  И, давай-ка, сразу еще по одной. И не чокаясь...
  Победы, говоришь?.. Да. Они были. Но, Альфред! Из десяти моряков, погибших в этой войне, СЕМЬ - это люди или с моей эскадры, или с флота под моим флагом. Из моего многострадального Владивостокского отряда - почти половина крейсеров на дне...
  Говорят - победителей не судят. А я вот часто думаю, а не слишком ли высокую цену пришлось заплатить флоту за мои ошибки?
  - Я тебя понимаю. Но, во-первых, японцы и их покровители застали вас врасплох, когда главные силы Тихоокеанского флота были еще у заводских стенок Кронштадта, а армия на девять десятых - в тысячах миль от театра. В таких условиях минимизировать потери еще мог Куропаткин - ему было куда отступать. Но у вас с Макаровым поле для маневра было слишком узким, я уж молчу про разделение эскадры между двумя базами. Во-вторых, если говорить о потерях, то значительная часть погибших у тебя приходится на два крейсера итальянской постройки. У меня 'школа' Брина, Куниберти, Масдэа и иже с ними, давно вызывает больше вопросов, чем восторгов...
  Потери, говоришь?.. Войн без жертв не бывает. Уж, если на то пошло, давай сравним потери и политические итоги прошлой вашей драки с турками, и этой. Согласись, что это, как говорится, совершенно разные вещи. Бисмарк тогда виртуозно исхитрился спасти Россию от очень крупных неприятностей, которые грозили Александру Николаевичу и Скобелеву в случае продолжения боевых действий. И что показала история? Разве русские почувствовали хоть какую-то реальную благодарность от болгар за четверть миллиона погибших 'братушек'? А сколько чванства и гордыни из них поперло бы, подари им Россия еще и Константинополь? Представляешь? И какой крови бы все это стоило?..
  Только при таком раскладе, на существование ныне Сербии я не поставил бы и ломаного пфеннига. А англичане, без сомнений, утвердились бы на азиатском берегу Босфора. Чем бы такой расклад обернулся для России сегодня - сам понимаешь.
  И после этого, Горчаков представил дело так, что немцы-де предали русских? И повернулся же язык у старого интригана! Так что, по моему мнению, да и не только по моему, - Шлиффен, например, считает так же, - ваша кампания против Японии проведена блестяще. Конечно, что-то можно было сделать лучше. Но лучшее - враг хорошего. Как верно подмечено: на войне побеждает тот, кто наделает меньше ошибок. Но история пока не знает тех, кто бы их не совершал вовсе.
  - Из Сунь Цзы? - Руднев понимающе улыбнулся, - Но у него еще сказано, что самая великая победа - та, ради которой не просвистела ни одна стрела. Помянем!
  - Помянем...
  Да. В этом ты прав, Всеволод. Я тоже считаю, что главная задача боевого флота - предупреждать войны. И только уж, если противник не оставляет нам выбора, вот тогда...
  - Угу. Тут наши мысли созвучны. И не только наши, кстати. Джек Фишер, я слышал, любит поговаривать, что на войне, буде она все-таки случится, нет места лишней морали и сантиментам. 'Вступаешь в бой - бей! Бей первым! Бей по яйцам! Бей со всей силы!'
  - Ха! Забавно, но мне сейчас тоже пришел на память этот заводной полулаймиз - полуланкиец. Знаешь, при всем своеобразии наших с ним заочных взаимоотношений, я бы не отказался сейчас видеть этого бульдога с характером фокстерьера за нашим столом, - рассмеялся Тирпиц, - более того, поднял бы за него бокал.
  - А кто мешает? Ну что, Альфред, давай за старину Джека? Который предлагает нам начать заново строить флот!
  - И, благодаря которому, мы с тобой еще долго не останемся без дела. Прозит.
  Хотя, что тут греха таить, поначалу я был в форменном бешенстве, когда в августе Экселенц выдал мне цифры по этому их будущему новому линкору, которые получил у Готланда от твоего Государя. Наши-то агенты в Лондоне оказались не на высоте.
  - Представляю, как бы тебе еще больше захорошело, если япошки, вдобавок к такой новой вводной, раскатали бы нас со Степаном Осиповичем на Дальнем Востоке.
  - Мне не хотелось даже предполагать такое. Хотя мы и просчитывали варианты...
  - А представь ситуацию, на минутку. Россия разбита самураями на суше, наш флот у Артура утоплен, кроме точеных молью остатков, запертых в Черном море. Как картинка?
  - Мерзко. И даже не из-за наших грядущих флотских проблем.
  - А что может быть хуже?
  - Шлиффен. И его генеральный штаб, набитый гвардейскими усами и шпорами.
  - Ты думаешь, что...
  - С их колокольни глядя, упустить такую возможность - просто преступление.
  - А учитывая, что к нам, после такого позорища, многие в Рейхе станут относиться как к докучливым разорившимся родственникам, значит, самое время...
  - Да. Безотлагательно разрешить силой давно навязший в зубах французский вопрос. А если Россия встрянет, хорошенько и ей накостылять для остраски, на будущее. Потому, что если дать русским очухаться, а англичанам позволить хитренько подлизаться к ним с утешениями - так можно запросто и до тройственной Антанты доиграться. Извини. Я, возможно, слишком цинично высказался, но...
  - Нормально все. А что кайзер? Как ты считаешь, пошел бы он на поводу у своих генералов? И сам ты, какого мнения был бы?
  - Для нас воевать с Россией - это форменное безумие. Исходя из общестратегических интересов нашего государственного существования. А не с точки зрения сиюминутной выгоды какого-то случайного момента. Дать англичанам стравить наши народы - это даже хуже чем преступление. Это ошибка. Так как-то сказал Талейран, хоть и по гораздо более мелкому поводу, но, по-моему, предельно точно.
  За Императора, сам понимаешь, я говорить не могу. Но, насколько я его знаю... Он, скорее отправит Шлиффена в отставку, чем начнет войну против царя. Да и мое мнение, надеюсь, при принятии решений, им пока принимается в расчет.
  - Спасибо, Альфред. За откровенность. Ох! Часы-то уже бьют полночь.
  - Да, время летит. Смотри, как снег пошел. Сибирь все ближе и ближе, - усмехнулся Тирпиц чему-то своему.
  - Подожди меня минутку, пожалуйста. Тут наклюнулось одно небольшое дельце.
  - Ватерклозет - там!
  - Не... у меня маленький вопросик к твоему адъютанту, Альфред.
  С этими словами Руднев поднялся, и слегка пошатываясь, направился к двери в коридор, оставив хозяина пребывать в явном недоумении.
  'В самом деле, что могло ему понадобиться от Венигера? Я сам мог бы его вызвать, вообще-то, если надо еще закуски принести'...
  На физиономии вернувшегося в салон Руднева была нарисована рафинированная легкой степенью опьянения ехидно-довольная улыбочка, не оставляющая сомнений в том, что ее хозяин задумал нечто этакое, что сейчас должно неминуемо осуществится. В руках у него был длинный, узкий, темно-серый сверток из чего-то мягкого и пушистого на вид.
  - Хм... Всеволод, а это - что?
  - А это, Альфред, то, что кто-то решил зажать свой День рождения, не так ли?
  - Ну... э... Экселенц собирался завтра, то есть...
  - Ага. Сегодня, то есть. Ах, Альфред. А ты и не подумал, что мне было бы стыдно знать, что я был у тебя и позабыл поздравить? Как тебе не 'ай-яй-яй'?
  Молчи. И не думай оправдываться. Со мной такие штучки не проходят. Экселенц его хочет, видите ли. Мой тоже много чего хочет. Но?! Спят? Вот и пусть себе тихонечко поспят, а нам с тобой дадут спокойно вспрыснуть это дельце. Тем более, что у тебя там, - Петрович небрежно кивнул в сторону бара, - Я приметил еще пару занятных вещиц...
  - Дорогой мой, все - что пожелаешь! Только скажи, и мои оттащат к тебе в вагон на первой же длинной остановке, - но столкнувшись с неумолимой решимостью, таящейся в насмешливых скифских глазах, германец инстинктивно заюлил, пытаясь вымолить себе пощаду, - Всеволод... может, хоть кофе сначала? Не? Мы же помрем до завтра...
  - Фи!.. Сам звал? Сам. И не завтра, а уже сегодня. И не помрем, а примем рассолу, и будем - как новые. У нас его имеется. Первый сорт, кстати...
  - Это та мутная гадость из-под огурцов!? - глаза немца начали округляться.
  - Это - не гадость. Это - реанимация!.. - радостно хохотнул Петрович.
  - Что!?
  - Ну... потом объясню.
  - Укрепи меня, Отец Небесный! - драматически возвел очи горе немец.
  - Так. Друг мой Альфред... - Петрович принял подобающую моменту реноме-позу, - Короче. Я тебя поздравляю с Днем рождения. Желаю всего-всего, да побольше. Здоровья, успехов у дам, авторитета у кайзера, вечного рукоплескания бездельников из Рейхстага, перетопить все утюги у Джека и... вообще всего, чего тебе самому еще захочется.
  А вот это вот... это вот - тебе. Лично от меня. Э, не-не-не, это он так завернут. В оренбургский платок. Пуховый. Дамы твои будут в восторге, кстати...
  Владей, мой дорогой. Везу его от самого Токио. Это клинок из Сагами, а выкован он был еще до того, как португальцы впервые приплыли в Японию. Сейчас ничего подобного уже не делают. Стой! Осторожнее... и имей в виду: бритва в сравнении с ним - просто тупой тесак ленивого ординарца.
  - Потрясающе!.. Какая красота. Спасибо, дружище! И так сохранился...
  - Ну, ножны, рукоятка и весь прочий оклад, кроме цубы, гарды тоесть, скорее всего, помоложе. Но сам клинок - да, эпоха Муромати...
  - А как он к тебе попал, прости за нескромный вопрос?
  - Вручил маркиз Ито. Как я предполагаю, он посчитал, что, то ли я слишком жестко вел с ним переговоры, то ли - наоборот. Непонятно, что именно он там подразумевал, за своими экивоками. Эти японцы, вообще-то, очень непростой народ...
  Я ему тогда заявил, что более чем удовлетворен нашим мирным договором, и от их Ниппона и ниппонцев кроме добрососедства и спокойствия на наших общих границах больше ничего особо и не хочу. Но он, бедалага, почему-то расчувствовался. Русин сказал 'надо брать', и пришлось принять, чтоб не обидеть.
  - Но это же - не совсем правильно?
  - Альфред, у меня еще один есть. Пока. От их молодого принца презент, - Петрович понял смущение щепетильного германца и тут же разрешил душевные муки Тирпица со свойственным ему неподражаемым тактом, - Так что, дружище, не отнекивайся, что, мол, дареное не дарят, и все такое. Принимай подарок, и наливай! Обмоем... иначе, у меня все равно Василий их оба отнимет.
  - Василий?
  - Ну, да. Балк мой. Который первый абардажник и кровопивец нашего православного воинства. А теперь, ко всему прочему, не только закадычный друг бывшего наследника престола, Великого князя Михаила, но еще и лицо, лично и публично обласканное обоими нашими императорами.
  Отнимет ведь, как пить дать!.. Хотя у самого в бауле - аж три такие железяки лежат, а ему все мало. Но, шишь вот ему, обойдется! Этот - тебе!
  - Всеволод, я просто не нахожу слов от восхищения. Когда я был в Китае, тоже кое-что привез в таком роде. И толк в этих делах знаю, - наконец обрел дар речи именинник, - Ведь этот тати - подлинный шедевр! Настоящее сокровище...
  - Ай, перестань. Ну, голову снести им можно, этим сокровищем. В Кунсткамеру сдать или на стенку куда повесить - тоже шикарно. Да вот еще на память хорошему человеку подарить - самое то. Вижу по твоей реакции...
  А по мне - Люгер, вот это реально классная вещь! А еще - крупповская 12-дюймовка в 50 калибров. Заставишь их для меня сваять такую пушечку скоренько? Дубасов говорит, что-то шибко артачатся господа эссенцы. И по времени, и по деньгам. Три новых станка нам в цену заказа вогнать хотят. Не правильно это...
  Тем более, что и самому тебе она оч-чень скоро понадобится.
  
  ***
  Уютно устроившись в своем кресле и обстоятельно дожевывая ароматный кусочек брауншвейгской холодного копчения, Петрович лениво разглядывал филигранной работы богемский снифтер, на тонком хрустале которого все еще держалась благородная пленка от пару минут назад употребленного внутрь 'Джемесона'.
  В то же время его радушный хозяин, собеседник и собутыльник, с недоумением и даже обидой пытался переварить последний пассаж русского, который был им выдан в ответ на должностное преступление Тирпица: он не удержался, и, встретив родственную душу, вывалил на стол перед Петровичем последние эскизы доктора Бюркнера.
  То ли это было сделано в порыве чувств и эмоций, то ли с дальним прицелом на заказы от русского флота частным германским верфям на новые линкоры, что являлось также и желанием кайзера, но... каков конфуз?! Ни единого слова восторга или одобрения в ответ от своего визави немец так и не дождался. Наоборот.
  Руднев неторопливо, методично и оттого еще более безжалостно, по пунктам разнес в пух и прах практически все в проекте главного конструктора германского флота. Начиная от калибра и размещения артиллерии и заканчивая трехвальной паромашинной установкой. И... о, ужас! Он, 'исходя из личного боевого опыта эскадренных сражений', просто стер в мелкодисперсный порошок, казавшуюся до сего момента Тирпицу железной и незыблемой, логику размещения на линкоре шести подводных торпедных аппаратов...
  - Альфред, ты что это? Обиделся?
  - Бог с тобой. Нет, конечно. Только все это так... своеобразно, знаешь ли...
  - Какое, к чертовой бабушке, прости за грубое выражение, своеобразие!? Ведь эта твоя 'гайка' даже против нового француза не потянет! Что уж говорить про англичанина. Я понимаю: ты считаешь, что впихнуть в меньший размер и цену, общие характеристики, позволяющие противостоять более крупному кораблю - это не только экономия, но и инженерный шик. И пока флотов из дредноутов нет, относительно небольшая скорость этого парохода позволит тебе ставить в одну линию с ним еще и 'Дойчландов'. А шесть башен 'гайкой' и толстая шкурка дадут ему возможность драться в свалке. Ага...
  А ты не думаешь, что до этой самой свалки, с пальбой во все стороны из оставшихся пушек и торпедных аппаратов, при преимуществе противника в скорости и в мощи бортового залпа артиллерии ГК, которая до этого ВСЯ лупит по тебе, шансы дожить у твоего линкора пренебрежимо малы? Ибо все башни бритта в диаметральной плоскости. И при прочих равных его 8 - 10 стволов много мощнее твоих: ты ведь собственноручно 'размазал' вес своего главного калибра не на 8, а на дюжину орудий, из которых треть плюс две лишних тяжеленных бронебашни, в линейном бою - просто мертвый груз. Нет, теоретически, дожить-то можно. Но если британец САМ вдруг этой свалки возжелает. Извини меня, мой дорогой, но с учетом лишних двух-трех узлов эскадренного хода у Джека, твоя ссылка на паршивую видимость в Северном море, позволяющую-де обойтись против него меньшим калибром, ничего кроме саркастической улыбки не вызывает...
  - Но ведь все флоты мира пока состоят из броненосцев! И что бы ты ни говорил, но очевидно, что лучше защищенные и сохранившие часть артиллерии корабли будут иметь в последней, неконтролируемой части сражения, уже распавшейся на индивидуальные или групповые стычки без общего командования и строя, явное преимущество? И пока линкор еще не опрокинулся и может действовать артиллерией, он вполне...
  - Да, да! 'Способен продолжать бой, а последний снаряд или торпеда могут решить его исход' и так далее, и тому подобное... Альфред. Это все - замечательно. Но это все - полная ерунда! Я вполне представляю, каким будет эскадренный бой через пять-десять лет, поскольку на собственной шкуре испытал это удовольствие. Напомню тебе: у Шантунга драчка вошла в более или менее неконтролируемую фазу тогда, когда исход дела был уже предрешен.
  А мины, пущенные 'Микасой' по умирающему 'Рюрику' - это чистая злобность и ненужный риск получить такой же презент в ответ. Твоя любимая 'черная прислуга' - истребители и миноносцы - должны заниматься этой работой. Для главного же дела линкоров - артиллерийского боя - торпедные аппараты просто лишний вес, который мог пойти на машины, артиллерию, или броню. А вдобавок - это значительные подводные объемы, не обеспеченные переборками и граничащие с наружным бортом. Небольшая пробоина, и: битте, получите несколько сот тонн воды в корпус! Не стоит оно этого, сие удовольствие, поверь мне. Торпеда - главное оружие легких сил флота.
  Кстати, ты учитываешь, что англичане делают ставку на тяжелый снаряд при весьма умеренной баллистике их орудий? На больших дистанциях боя, которые они постараются тебе навязывать, имея фору по скорости, их 'чемоданы' будут падать на палубы, а не пытаться продраться сквозь поясную броню. Ты понимаешь, что будет, если ни выйти из этой убойной зоны, ни сблизиться на дистанцию собственного эффективного огня, твоим кораблям не позволит разница в ходе с британскими?
  Короче, Альфред: чем скорее ты меня услышишь и вгрызешься в логику того, о чем я тебе тут толковал, тем меньше ты потратишь денег, а главное времени, на подобные 'недолинкоры'. Которым завтра просто места не будет в колонне главных сил нашего союзного флота, ибо непоседа Джек начнет замещать свои броненосцы в первой линии все более мощными 'однокалиберными' линкорами ОЧЕНЬ быстро.
  Он своим монстриком совершает революцию в кораблестроении. И такие, а вскоре и гораздо более сильные корабли, островитяне будут строить сериями по пять-восемь килей. 'Дредноут' - лишь проба пера мастера. Естественно, Куниберти будет верещать, что это его идеи. И янки, конечно, будут сопеть из угла, что они-де начали первыми. Но гениальность Джека заключается в том, что он собрал все уже назревшие нововведения в одном корабле, организовал его сверхбыструю постройку, а главное, - он подготовил общество, посредством прирученной прессы, к постройке ФЛОТА дредноутов. Заметь, прессы центральной и общественно значимой. Ты же сделал ставку на пресс-офис в своей структуре. Дельно. Но охват аудитории маловат. Когда нужно будет резко наращивать темп закладок и увеличивать цену судов, тебе понадобится всенародная поддержка.
  Конечно, не тратя попусту ни одной марки, внедрять и пускать в серию лишь то, что другие уже довели до ума и сполна расплатились за все эксперименты - очень умно. Но бывают в жизни ситуации, когда потерянное время стоит много дороже такой экономии. Кроме пушек это так же относится к турбинам и нефти. Надеюсь, ты меня понял?
  - Я все тщательно обдумаю, Всеволод. Обязательно. Обещаю. В отношении облика новых кораблей в первую очередь. Но, поставь и себя на мое место! Вы-то год назад отказались от достройки своих четырех эскадренных броненосцев. И вам, при царском единовластии, это никаких проблем с геморроем не принесло. А нам как сейчас выходить в Рейхстаг с предложениями порушить бюджет и сроки закладок по графику, да еще и оплатить неустойки трем частным заводам!? Меня же сумасшедшим посчитают.
  - Сочувствую, друг мой. Но выпить по бутылке с каждым из ваших депутатов, чтобы в процессе разжевать им все персонально, у меня ни печени, ни мозга, не хватит, - Заржал Петрович, - А если серьезно, то о том, как избавляться от последних пар броненосцев и броненосных крейсеров, надо думать вам с кайзером.
  Постарайся растолковать ему, что все нынешние броненосцы, в том числе и сейчас стоящие на стапелях, отныне - безнадежно устаревшие корабли второго сорта. Против 'Дредноута' их время боя - пять, много - десять минут. Из которых три - на пристрелку. И ваш с герром Бюркнером 'бумажный тигр', против более быстроходного паротурбинного линкора с его 14-ю или 15-ю дюймами стволов, проживет не многим дольше.
  Время всеобщих надежд на высокую огневую производительность среднего калибра уже закончилось, как и персонально твоих расчетов на то, что с меньшим калибром главной артиллерии, но с лучшей броней, можно надеяться на победу. Возможно, что в паре 280-305 миллиметров, эта логика еще имеет право на жизнь. Но как только бритты перейдут на 343 мм для своих стволов и на 305 мм по бортовой броне, а они обязательно перейдут, можешь мне поверить, твои 11-дюймовки будут уже не актуальны.
  Так что, друг мой, нравится вам с Экселенцем это, или не нравится, но удержаться в рамках 20-и тысяч тонн стандартного тоннажа и лимитов построечных цен, ты никак не сможешь. И расширять шлюзы и углублять Кильский канал вам, по любому, придется...
  - Но откуда у тебя такая абсолютная уверенность про быстрый рост калибра и числа килей у англичан!? И что их новые линкоры непременно будут с башнями, стоящими только в диаметральной плоскости? По-моему, ты несколько сгущаешь краски...
  - Я просто ЗНАЮ это. А вот откуда знаю, извини, не имею права распространяться. Я и так выболтал тебе по пьяному делу много чего из того, о чем в трезвом уме никогда бы не рассказал, ибо - не положено. Есть у нас источники информации, короче...
  По поводу перспективы роста калибров. Давай попозже, уже на трезвую голову, сядем и поразмыслим вместе. Надо прикинуть, до какого реально снаряда и когда могут дойти англичане с их 'проволочной' технологией скрепления ствола. А главное - какую при этом его длину они смогут себе позволить. Думаю, что тут у нас есть фора.
  - Договорились. Значит, ты хочешь от Круппа 12 дюймов, и именно в 50 калибров?
  - Да. Полста. Если смогут сделать в 55 - замечательно. Но, боюсь, вибрации ствола начнут сказываться на его живучести и точности стрельбы...
  Альфред, очень прошу, пропиши крупповцам хорошее ускорительное. Конечно, после нелепой гибели бедняги Фрица, юной Берте очень трудно приходится со всем ее ареопагом. Мужской руки там не хватает, хоть она и девушка с характером. Но должен же кто-то всех не только гонять, но и на перспективу вперед шаги планировать.
  Я знаю, что 12-дюймовку в 50 калибров эссенцам пока мешает сваять отсутствие длиннобазных станков для сверловки/нарезки и что-то там по металлургии. Но, Альфред, это их и твои проблемы. Но не мои! Проплачивать техперевооружение Круппа из своего кармана мы не будем. Он, увы, не бездонный. Если в Эссене не хотят тебя подставить и лишиться прибылей, пусть выкручиваются. В конце концов, и ты должен присматривать за тем, чтобы ваш флот имел в заначке вооружение 'на вырост'. Скупой платит дважды.
  Если не договоримся, имей в виду, у меня кроме наших собственных заводов, уже есть предложение от Тэда Джевелла, который приезжал во Владивосток к Крампу. И не с пустыми руками, как ты понимаешь, приезжал. Наши, конечно, будут долго запрягать. А вот дружок Крампа, пять лет служивший суперинтендантом на Нью-Йоркском флотском артзаводе, где над таким стволом как раз сейчас и работают, копытом землю роет.
  - А что же вы Шнейдеру не предложили? Как-никак, а пока союзники... - с плохо скрываемым ядом в голосе осведомился Тирпиц.
  - А то, что Государю надоело читать в утренних газетах сальные намеки о том, кто из его дядюшек вот-вот поправит свои финансовые дела достаточно для того, чтобы вновь совершить длительный вояж по ресторанам, кафе-шантанам и казино Лазурного берега. И, кроме того, французам веры нет по ряду более серьезных причин. Ты ведь в курсе, как эти господа отказались предоставить нам замок от их полевой трехдюймовки? А к 'хоботам' их морских орудий ты не присматривался? Я вот думаю, что на дистанциях порядка семи-восьми тысяч метров, из них можно будет попасть в цель, размером разве что с Корсику. Все, что поменьше, может спать спокойно.
  Но, Альфред, если не поторопятся твои, уговаривать не стану, - свято место пусто не будет. Извини за резкость, пожалуйста, но время сегодня - очень и очень дорого. Мне, после всего на этой войне пройденного, ясно одно: отстанем на старте - не наверстаем.
  - Я тебя понял. И, пожалуй, не будем с этим откладывать в долгий ящик, тем паче, что Берта с сестрой в свите Виктории-Луизы. Как и кое-кто из их заводского руководства тоже здесь. Экселенц как в воду смотрел! Кстати, хочешь новость на тему. О которой, уверен, ты пока не слышал?
  - Ну?
  - Пока все мы были в Петербурге, много было разных встреч, обсуждений. Ну, про идею Государя, которую самым активным образом поддержал Экселенц, - о вхождении наших фирм в ваши крупные заводы, тебе уже, наверняка, сообщили...
  'Знал бы ты, с чьей это все подачи закрутилось', - улыбнулся про себя Петрович.
  - Но ведь была еще куча всяких светских и развлекательных мероприятий. Вообще, как русская столица нас встретила - это незабываемо. Но, вот тебе - нюансик: Берта и один из ваших промышленников - Борис Луцкий - несколько вечеров провели в обществе только друг друга, практически никого и ничего вокруг себя не замечая. Сказать, что это многих удивило, - поскромничать. Хотя, говорят, что они и раньше были знакомы, но тут что-то... э... вроде, сенсации вечера, наклюнулось, - рассмеялся Тирпиц.
  - Да, мне как-то без интереса чужая личная жизнь, мне сегодня интереснее пушки, - прищурился Петрович, а про себя подумал, - 'О-ля-ля! А вот это интересный оборот. Не было ни гроша, да вдруг - алтын. Если такая неожиданная комбинация выгорит, то нам - сам черт не брат! Надо бы царю предложить Луцкому титулок какой дать, завалящий, чтоб Золотая рыбка точно с крючка не сошла...'
  - Личная жизнь, это важно, что ни говори. Ты прости меня, Всеволод Федорович...
  - Это за что еще?
  - Понимаешь, еще в Берлине я очень просил Экселенца договориться с Государем о том, чтобы они дали нам побольше времени пообщаться. И видишь, как вышло... тебе, вместо того, чтобы еще заслужено оказаться в объятиях любящей супруги, приходится снова мчаться с нами во Владивосток.
  - Не кори себя. Я ей обо всем уже отписал. Жены моряков - понятливый народ. Тем более, что она сейчас счастлива возвращением старшего сына. И не сопляком с выпоротой задницей домой приехавшего, а мужчиной, офицером с Георгием в петлице.
  Что же до меня, даже и не знаю, как это состояние пациента у врачей называется, но я пока, наверно, еще не отошел от всего. Короче - 'возлюбивший войну' ... - Руднев печально вздохнул, неуверенно повертел в пальцах свой опустевший бокал, после чего глубокомысленно выдал:
  Эх! А, давай еще по одной, что ли? За наших домашних...
  
  ***
   К моменту, когда вторая поллитра благородного вискаря окончательно исчерпала себя, Петровичу вельми захорошело. Принимающая сторона периодически поклевывала носом и пару раз роняла кусок языковой колбасы с вилки, но по-моряцки держалась. И это радовало. Настало благостное время трепа по душам, когда дамский вопрос уже вчерне обсужден, не получив развития исключительно за отсутствием этих самых дам в зоне уверенного целеопределения, но возвышенная душа поет и жаждет чего-нить эдакого, а физические кондиции пока позволяют телу не растекаться в горизонталь...
  - Альфред, а вот, все-таки, скажи: с чего это ты еще в Берлине задумал именно со мной все эти дела перетереть?
  - Что значит 'перетереть'?
  - В смысле, обсудить. Есть же у нас Степан Осипович. Начштаба Молас, наконец...
  - Прикидываешься тугодумом? Или так понравилось звучание комплиментов?
  - Честно? Приятно, конечно, - не стал скромничать Петрович.
  - Я уж так и понял. Почему именно с тобой, спрашиваешь? Ну, все твои 'трюки на трапеции под куполом' в начале войны, это само собой. Это ты и сам понимаешь. Но я регулярно прочитывал не только ворох газет, но и донесения моих наблюдателей на всех ваших эскадрах. А они, мой дорогой, достаточно объективны. И меня заинтриговал не 'новоявленный Нельсон', как о тебе трубили щелкоперы, а то, как ты 'чудил', приводя в чувство сонное царство во Владивостоке, и переставлял пушки на своих крейсерах.
  - Ну, воевать-то мне надо было хоть чем-то, после того, как Камимуру не удалось на минах поймать.
  - Другой бы, получив прикуп в два эскадренных броненосных крейсера, вряд ли бы помышлял о чем-то ином, кроме прорыва в Порт-Артур, под флаг к комфлоту.
  Я был во Владивостоке в 1897-ом и думаю, что за эти годы там слишком многое не поменялось. Все-таки, ваши порядки я чуть-чуть знаю. Даже Чухнин не смог бы быстро привести порт, как базу, в должную форму для ведения войны, а он там и был всего-то год с небольшим. Да, конечно, там у тебя был док. Только вместо полноценного морзавода - лишь ущербные мастерские. Однако... Ты не ушел, ты стал упрямо вытаскивать на себя Камимуру! И вот это, Всеволод, было и неожиданно, и чертовски интересно.
  Но, уж если хочешь совсем на чистоту, то после твоих первых блистательных побед в качестве командира крейсера, позже, уже в роли флотоводца, ты ничем выдающимся не отметился. Организационные дела, все эти доработки на старых и новых кораблях, что в Кронштадте и Севастополе с твоей подачи делались, причем в неимоверно сжатые для российской традиции сроки, - вот это меня и магнитило к твоей персоне в первую очередь. Про торпедные катера - вообще отдельный разговор.
  А потом - новое откровение. Появилась информация, что общий замысел операции 'триединого боя', когда 'Ослябя' прорывался, - это не Моласа и его штабных работа, а тоже твоя. После этого, я сам уже готов был мчаться в Циндао, чтобы там как-нибудь исхитриться и с тобой пересечься. Но Экселенц не отпустил...
  - И был смысл так торопиться?
  - Если бы японцы тебя утопили, я бы не узнал очень много интересного. Ведь то, как ты выкручивался и импровизировал... это, знаешь ли, даже не талант. Это - дар. Именно про таких обычно и говорят: человек, опередивший свое время.
  - О-та оно КАК... - Петрович чуть не подавился очередным бутербродом, - Альфред, ты не боишься, что я забронзовею и зазнаюсь окончательно?
  - Ну, если я тебе и польстил, то, пардон, не слишком погрешив против истины.
  - Чертовски приятно иметь дело с умным человеком. А кто из твоих парней моей скромной персоне уделял повышенное внимание, если не секрет? - прищурился Руднев.
  - Или сам не понял? Рейнгард, естественно, он же неотлучно при штабе твоем был.
  - Я так уж, на всякий случай спросил, - рассмеялся Петрович, - Кстати, Альфред. На будущее - это твой выдающийся офицер. Без преувеличения могу сказать, что в успехе нашей осенней операции есть очень серьезная его заслуга. Он Хлодовскому, Гревеницу, Щеглову и Беренсу помогал здорово. Собственно говоря, с его неофициального к ним подключениея, штаб мой и заработал, наконец, как добротный Локльский хронометр...
  Ну, а про дело у Шантунга, ты в курсе, конечно. Как там Шеер 'наблюдал' за ходом последнего часа боя у нашей кормовой 8-дюймовки, оставшись втроем с одним раненым комендором и одним подносчиком. Жаль, сам я этого не видел, ибо валялся после тяжкой контузии в обнимку с покойниками в боевой рубке. Но после сражения вскрылся некий нюансик, о котором ты, может, и не знаешь. Это уже от пленных японцев мы услышали...
  - И в чем нюансик? Именно?
  - Именно, что Камимуру и нескольких его штабных, перед самым потоплением его флагмана, уложил наш 8-дюймовый снаряд. По нему тогда такими фугасами бил только мой 'Громобой'. У которого на подбойном борту боеспособна была одна-единственная большая пушка. Вот и делай выводы. Хотя, в их официальных книженциях и понаписано, что командующий 2-й Боевой эскадры Соединенного флота в самых лучших самурайских традициях совершил сеппуку вместе с группой своих офицеров...
  Пусть себя этим утешают, болезные, если им от того легче. Ради Бога, мы оспаривать не собираемся. Они же не ставят под сомнение нашу версию, что 'Николай' и 'Нахимов' подорвались на 'гирлянде' из их плавучих мин, - усмехнулся Руднев, - Но, как ты сам понимаешь, Георгия 3-й степени сразу, так просто Государь не дает.
  - Значит, это не каюткомпанейские байки?
  - Все на полном серьезе, не сомневайся. Надо бы нам это вспрыснуть, как смотришь? Как-никак, а первый после китайской кампании случай русско-германских союзнических действий в бою. Не подлежащий разглашению, правда...
  - В-возражений не имеется.
  - Хм... ну и?.. Так кто у нас топает за третьей?
  - Яволь! Всеволод, пожалуйста, сиди... С-сейчас все будет... - акцентировано икнув, немец с шальной ухмылкой начал выбираться из-за стола...
  'Молодец, однако. А как держит вес, как держит! Ха! Талант. Самородок. Ну, просто хватай и беги. Думаю мы с тобой, друже мой Альфредо, скоро им тут таких делов понаворочаем, что мало на этом хитропопом туманном острове никому не покажется... - расслабленно мурлыкал про себя Петрович, прислушиваясь к тому, как деловито гремит стеклом в барном шкафчике его новый lieber Freund , - Таких, блин, делов натворим...
  Ага!.. Если только наши 'государи-анператоры' под ногами мешаться шибко не будут. Или какой-нить отморозок-бомбист не грохнет сдуру, как вон Вадика летом чуть не шиндарахнули. Хотя, - тут Петрович глубокомысленно почесал затылок, - Скорее уж Вася мне бОшку буйную раньше скрутит. Как прознает, змей, про эту дурацкую самурайскую железяку и несоблюдение его инструкций.
  Но, а в чем собственно, прокол? Ну, да... перебрал немножечко. Ну, и что? Закуска прекрасная, себя-то я бдю вполне, лишнего не болтаю. А поводов сколько накатило? Я же сегодня с легендарным человечищем закорешился! И тут мои скромные мореманские желания совпали, Васенька, с твоими глобальными ГэРэУшными хотелками.
  Ведь это - сам Альфред!.. Гений! Исхитрившийся построить такой флот, который не просто оказался не по зубам английскому, но еще и понавешал душевненьких люлей хваленому Гранд Флиту у Ютланда. И если бы не досадные мелочи при конструировании капитальных кораблей, типа кучи совершенно бессмысленных торпедных аппаратов или неоптимального расположения башен на двух первых сериях кайзеровских дредноутов, накостылял бы он господам Битти и Джелико еще больше.
  Вот теперь-то мы и посмотрим, что после наших сегодняшних толковищ Альфред делать будет. Тем более, что напрячь его именно на усиленное 'бревноутостроительство' - в наших интересах. Зачем, в самом деле, гордым германцам вся эта досужая мелочь - авиация, подлодки, умные мины или люди-лягушки? Хе-хе... что-то не так?
  А я, между прочим, может, всю здешнюю жизнь мечтал об этой встрече! И тут - вон оно как вышло: ОН пока - только вице. А я уже - АдмиралЪ... Круто? Что, не заслуженно, скажешь? Чья бы мычала, Васенька. Да и нализался-то я чуть-чуть совсем. И что теперь, обгадиться и не жить? В конце концов, мне тут виднее, что -льзя, что нельзя. Короче, все пучком будет, Василий. А вот и Альфредушка мой возвращается...'
  
  ***
   Статс-секретарь Имперского военно-морского ведомства, вице-адмирал и генерал-адъютант кайзера Альфред фон Тирпиц придавал 'тайной вечере' с адмиралом Рудневым огромное значение. В этом с ним были солидарны начальник военно-морского кабинета Вильгельма II вице-адмирал Зендан-Бирбан, начальник Адмиральштаба вице-адмирал Бюксель, принц Генрих Прусский, да и сам гросс-адмирал - Император.
  Заполучить себе в союзники 'русского Нельсона', отколов его от банды этих господ-франкофилов, типа Алексеева, Скрыдлова, Макарова, Небогатова или Григоровича, было крайне важно. Собственно говоря, во время проработки общего плана действий на визит в Петербург с последующим вояжем в Циндао через Владивосток, пункт 'адмирал Руднев' неспроста переместился с девятого места в общем перечне их приоритетов на почетное четвертое. А для него, Тирпица, как ответственного исполнителя, вообще на первое...
  Когда стало ясно, что запланированная беседа с Рудневым может состояться с часу на час, Вильгельм, уверенный в дипломатических талантах своего протеже, был не столь многословен, как обычно, хотя нервическая его натура и давала себя знать:
  - Альфред. Я не сомневаюсь, ты - сможешь! Ты, безусловно, способен очаровать этого русского. Ведь, в конце концов, адмирал Руднев, как и ты, показал себя человеком, искушенным в вопросах работы с флотским 'железом'. Он - наш парень! Я уверен, что общих тем вы с ним найдете массу. Эскизы Бюркнера, как мы договорились, тоже покажи ему. Но только варианты А2 и В1, для начала. Его мнение может стать решающей каплей в нашем торге с царем. Мы просто обязаны дожать его! Чтобы полученными за несколько килей от русских галльскими деньгами, помочь нашим корабелам расширить верфи.
  Главное, учти, мой дорогой: он должен с первого взгляда почувствовать твое самое искреннее к нему расположение, восхищение и даже восторг. Для русских лесть, как они сами говорят - 'бальзам на душу'. Но не мне тебя учить, как не переборщить с этим. Как говорится, именно дозировка микстуры определяет эффект от нее: или вылечишься, или обгадишься! - Вильгельм коротко хохотнул, - К возлияниям подготовься, как положено.
  Да... перепить русского, это не просто! Это не швед, не француз и не англичанин. В рукав не выльешь, смотрят они за этим рефлекторно. Это их конек. И как увидишь, что он вознамерился тебя споить - держи ухо востро. Не хочу напоминать, чем закончилась дружба твоего хорошего знакомого - Герберта фон Бисмарка с графом Шуваловым, но то, что бедняга стал конченым алкоголиком - сущая безделица в сравнении с тем, что русские узнали, через этого слабака, о многих наших замыслах. А привело это, в том числе, и к разладу в наших государственных отношениях. У нас же сегодня задача - эти черепки склеить! И чем прочнее, тем тверже станет наше положение, наша мировая политика.
  Не забудь, как обычно - обязательно сто грамм виски часа за три до его появления. И непременно - оленинки. Побольше и пожирнее. А перед самыми посиделками - еще пару бутербродов со шпигом. Хотя, что я тебя буду учить? Я лучше помолюсь за твою печень. Помнишь, как тогда, во время Кильской недели, развозили по их кораблям дядюшкиных лаймиз? А мы всем флотом потешались над этими слабаками!
  А когда он не ожидает, обыграй твои именины! И тогда, надеюсь, тебе удастся то, что этот медведь, несомненно, сам задумал в отношении тебя...
  Этот разговор с Экселенцем, состоявшийся спустя час после их выезда из Москвы, сейчас вдруг вспомнился Альфреду во всех подробностях. Но, странное дело, прежнего безусловного внутреннего согласия с установками Императора он уже не испытывал.
   Всеволод, что удивительно для чиновного русского, оказался скорее бесхитростным и открытым, нежели лживым или коварно-расчетливым. При всем своем выдающемся даровании и головокружительном военном взлете, Руднев почему-то не смотрел на него, сейчас уже кабинетного моряка, свысока. Скорее, совсем наоборот: Тирпиц чувствовал в его словах и поведении неподдельный интерес, и даже глубокое уважение к персоне германского военно-морского статс-секретаря! Поистине - загадочна славянская душа...
  Но как не присматривался Альфред, как не искал скрытых смыслов в неожиданных рудневских пассажах, он совершенно не ощущал в своем новом знакомом 'двойного дна'. А поразительная глубина его военно-технических знаний и неординарность политических воззрений на многое заставили посмотреть под другим углом, став откровением...
  Черт возьми, этот русский положительно начинал ему нравиться!
  
  ***
  Вагон лениво покачивался, ритмично перебирая стыки и время от времени визгливо поскрипывая ребордами. Сквозь тяжелую пелену утренней дремы Петрович неторопливо пытался понять: где они сейчас едут и скоро ли раздастся в дверь этот, до чертиков знакомый стук, сопровождаемый стандартной фразой 'Просыпаемся! Через полчаса прибываем!' По идее, пора бы уже начинать сползать с любимой верхней полки, чтобы успеть просочиться в сортир, дабы стравить клапана до того, как большинство бедолаг-попутчиков повылазят из своих купе.
  Почему 'бедолаг'? А вы слышали КАК храпит с бодуна Петрович?
  'Ой, блин!.. Голова - что жопа. А жопа - не часть тела, а состояние души... Похоже, вчера я с кем-то офигетительно перебрал. Тут? Или в вагоне-ресторане? А, один фиг - не помню ни черта... Но, раз стыки считаем, это, наверное, после Ижоры... Там прошлый раз начинали пути перекладывать. Ага, вот как раз, по звуку, мост какой-то проходим'...
  Он обожал Питер. И безумно любил приезжать в него вот так - ранним утром. Все равно как - под розовым летним восходом, под хлесткой зимней метелью, или под таким привычным, серенько-моросящим, демисезонным дождем...
  Из вокзала нырнуть в метро, и быстренько - гостиничное обустройство, перекус, и вот уже - он весь перед ним! Великий город, в котором он никогда не жил, но куда его всю жизнь тянуло, манило каким-то волшебным, сверхъестественным магнитом. Город, в котором его ждут трое замечательных людей, его друзей, таких разных, но, как и он, объединенных одной общей любовью, одним общим счастьем и бедою одновременно - нашим, русским флотом...
  - Гостиница? Что еще за нелепица такая? Извозчика и домой! В Кронштадт, на Екатерининскую. Благо, лед стоит крепко, - пароходика не ждать. А там уже извелись все, наверное. Жена пирожков напекла с вечера, но все равно, нужно будет в городе успеть присмотреть вкусненького: соседи непременно пожалуют с визитами. Главное, чтоб сразу в Собрание ехать не пришлось.
  - Стоп. Какой дом? Кто - с визитами?? ЧЬЯ, блин, жена???'
  - Всеволод Федорович?.. Вам плохо? - осведомился ласково-участливый Голос, бесцеремонно вмешавшись в обещающий быть интересным внутрикарпышевский диалог.
  - Мне плохо? Да мне - пи...ц. Ик... - ответствовал Петрович, судорожно подавив недобро подкатившийся к гортани желудок, явно за что-то обиженный на своего хозяина.
  - Понимаю. Но, слава Богу, кажется, Вы оживаете. Понемножку. Мы за Вас сильно переживали. Немцы не могли Вам ничего этакого подсыпать, как Вы думаете?
  - Ик... Ничего не думаю. Ой-вэй... а думалка-то как болит. Какие еще... ик... нафиг, немцы? Питер скоро?
  - Санкт-Петербург? - Голос коротко и вежливо рассмеялся, - Полагаю, не ранее, чем через месяц, а то и поболее того, любезный Всеволод Федорович.
  - Издеваемси?
  - Господь с Вами, и в мыслях не было. Но, пожалуй, Вам лучше еще часок-другой полежать. Отдыхайте... - Голос смолк, и его чуть слышные шаги удалились куда-то.
  Месяц... Месяц-Месяцович... месяц!? Что еще за хрень в голову лезет?
  - Оживаем? Хорошо? Почти как тогда в Чемульпо, да? Совсем Вы пить-то не умеете, милостивый государь. Так и до горячки не далеко-с. О здоровье не грех бы Вам было и вспомнить.
  - Отвали...
  - Хамить, изволим-с? Манерам и приличиям в обществе там у вас совсем никого не обучают? Или здесь - случай совершенно особенный? Ну, а то, что на здоровье мое Вам, любезнейший, наплевать, это уже после той первой ночи в борделе ясно было...
  - Ну, чего пристал?.. Отстань, язва нудная...
  - Подъем, старая кляча! Ты как позволил себе разговаривать с Императором!?
  - ЧТО!? Какой еще Имп... ой... ОПЯТЬ???
  - А ты думал - отмучался? После всего, что тут по твоей милости закрутилось.
  - С кем это мы так... вчера. А?
  - С господином фон Тирпицем, с кем же еще.
  - У-у-у... и что я... тоесть мы?.. Этому тевтонцу что-нить трепанули?
  - Ясно. Значит, тоже не помнишь? Замечательно. Но, я бы попросил бы, не валить все с больной головы на здоровую.
  - Аффигеть, как классно... Всеволодыч, ты хоть представляешь, в каком мы виде были?
  - Нет. Охранила Царица Небесная, иначе пришлось бы стреляться по вашей милости. Кстати, по отчеству - Федорович, если вдруг совсем с памятью у нас того-с...
  И когда же, наконец, смирительную рубашку-то на меня, горемычного, наденут, а?
  - Извини, виноват. И, это... что за пессимизм? Ну, вааще...
  - А сам-то бодрячком уже? Ага?.. Погано только, что при всем этом умопомрачении, желудок у нас - один-с. На двоих...
  - О, Господи... ик... не-е-ет!.. ТИХОН!!! Тазик...
  
  
  
  
  
  Глава 6. Поезд идет на восток.
  
  
  Великий Сибирский путь. Март 1905-го года
  
  - Всеволод Федорович, батюшка, как же Вы нас напугали-то всех.
  - Да, Тишенька. Что-то со мной не того-с, было. Перебрал... но не так ведь, чтобы себя не помнить, и вдруг - на тебе!.. Такая вот ерунда...
  - Дохтура, что к Вам созвали, решили, стало быть, что...
  - Ну? Не томи...
  - Что с сердцем не все ладно у Вас. Только называли хворобу эту все больше не по-нашему, я и не запомнил. Извиняемся...
  - Вот тебе бабуся и Юрьев день. Только этого не хватало. Когда помру?
  - Свят-свят-свят! Про страшное такое вовсе оне и не сказывали, храни Вас Царица Небесная. Толковали, что, мол, нужно Вам всенепременно-с еще денька три-четыре в постельке полежать, да вот эти все микстурки и пилюли разные по часам попринимать. Мне, значить, сами Его Величество, Государь наш Николай Александрович, разрешили при Вас здесь быть неотлучно, так что я уж прослежу, чтоб Вы все вовремя...
  - Ого! Значит боцман Чибисов теперь самолично с Государем-Императором нашим знаком? Дела... Тихон, а где это мы? И почему не в моем купе? И доктор Банщиков что-нибудь тебе говорил? Где он сейчас?
  - Ну, если, значит, Вы и в правду ничего не запомнили... Тогда, что видел и слышал - расскажу. Не извольте гневаться, все - как на духу, что было. Святой истинный крест!
  - Ты, чет, не спроста крестишься, дружок. Или я накуролесил по пьяному делу, да? Ну, что сконфузился? Давай уж, рассказывай, коли начал. Один конец, - коль не помер, жить теперь с этим со всем.
  Минут через двадцать Петрович осознал, наконец, весь комизм и дикую неловкость ситуации, в которую вылилась его пьянка с Тирпицем. Причем, что самое печальное и непоправимое во всем этом деле, - он сам, как говорится, был полностью 'в дребодан', а его собутыльник оставался на ногах и пребывал в достаточной степени вменяемости.
  С точки зрения кастовой морали морского офицерства - это был форменный позор. Страшнее которого был бы, разве что, проигрыш битвы у Шантунга. Причем, позор не только ему одному, но и, по восходящей, - всему российскому флоту и самому Государю-Императору. Поскольку все это происходило в его присутствии. Пусть, не в прямом, но сути дела это не меняло.
  На сем удручающем фоне пальба из окна вагона по воронам, сорокам и кому-то четвероногому у входных стрелок рязанской станции - это сущая безделица. Слава Богу, что из двуногих, случайно или по службе оказавшихся в зоне тестов подаренного Люгера, никто не пострадал. Чудом. Да и здоровый фингал под глазом у немецкого вице-адмирала объяснялся случайным толчком вагона и некстати распахнувшейся тамбурной дверью. Допустим даже, что так...
  Но то, что царь все это безобразие лицезрел, что самолично убедился в полной невменяемости тела с адмиральскими эполетами на заблеванной тужурке, после чего опять самолично распорядился погрузить ЭТО в великокняжеский вагон с разрешением находиться при ЭТОМ его бессменному бравому ординарцу... Господи! Какой ужОсс... Альтер-эго, похоже, было право: в пору стреляться.
  Однако, завершить бесхитростный рассказ о подробностях постигшей Петровича катастрофы, как и о ликвидации последствий всего учиненного его любимым адмиралом беспредела, верный Тихон не успел. В дверь негромко, но настойчиво, постучали.
  - Тут к Вашему высокопревосходительству, господа...
  - Господа-товарищи! Тихон, не суетись, дай пройти!
  - Заходите, заходите. С черной меткой прислали, или как? - Петрович по голосам за дверью уже понял, что это кто-то из его 'банды': Хлодовский и Щеглов - точно, но явно не только они одни, - Тиша, дай нам поговорить, посмотри там...
  - Слушаюсь! - ординарец козырнув выкатился в коридор, а вместо него у одра поверженного адмирала материализовался почти весь его штаб в полном составе, плюс капраз Рейн, для полноты букета.
  - Ну? Что, орлы?.. Как мне теперь вам и флоту в глаза-то смотреть? После такой международной конфузии? - попытался было бодриться Петрович, но выходило у него 'не айс'. Однако неподдельное удивление напополам с восхищением, светившееся на окружавших его усатых физиономиях, давало некоторый повод для оптимизма, - Что же мне теперь делать-то? В отставку рапорт накатать, да потом - пулю в лоб? Или без рапорта честнее? Ну, что скажете, молодежь?
  - Это Вы о чем таком сейчас!? Всеволод Федорович? - вытаращил изумленные глаза возбужденный больше остальных Беренс.
  - Дык, ясно о чем. Побил меня коварный тевтон. Позорище!.. Он-то на ногах, а меня, грешного, как куль какой с дерьмецом по перрону таскали. Да еще при самом Государе. Хоть сквозь землю со стыда провалиться, - натворил делов! Страх Божий...
  - Господи! Полно Вам ерунду-то всякую говорить. Ну, подумаешь, посмеялись все, завтра забудут. После такой нервотрепки, что Вам на долю за этот год выпала, и не так люди по первости чудят, Всеволод Федорович. А вот кто кого побил, так тут - это еще бабушка на двое сказала...
  У их Высокопревосходительства кайзеровского генерал-адъютанта, бланш-то - на загляденье. Будто сам Репин рисовал! - отчеканил безапеляционо Щеглов, - И Вам себя винить - грешно. Хоть и не без потерь, но Виктория в сем славном деле - наша! Адмиралу нашему - гип-гип:
  Урр-р-а-аа...!!! - полушепотом восторженно взвыло в ответ собрание.
  - Ах вы, бесенята. Я, понимаешь, старый дурак, союзника нашего действием унизил, секундантов жду, а вы, значит, - радуетесь?
  - Да, полно Вам, Всеволод Федорович, - вступил в диалог Рейн, - Не берите в голову. Вице-адмирал Тирпиц самолично помогал Вас перенести, и не то, что обиды не держит, а как мы слышали, себя лишь целиком во всем произошедшем и винит. О чем он прилюдно обоим Императорам и докладывал.
  - Хоть малый камушек с души. Стало быть, реально умница Альфред.
  - Кстати, оба наших государя также весьма с пониманием к переполоху отнеслись, и если бы не эта досадность с кайзером...
  - Что еще случилось?..
  - А Вы не слышали еще? Что мы во Владик без него едем? - изумился Гревениц.
  'Может, и этого - я?!' - Петрович мысленно начал готовиться к трибуналу...
  - Вы же самого интересного не знаете и думаете, что разговоры путешествующего общества крутятся лишь вокруг пикантных подробностей ваших с Тирпицем посиделок? - дошло до Хлодовского, - Ясно. А попросим-ка мы нашего дорогого барона доложить кратенько товарищу адмиралу о свежих дорожных новостях. Уповая на известное его красноречие и точность в деталях...
  - Кх-м... да уж. Красноречие барона нам хорошо известно, особливо после того памятного всем тоста про русский и германский флаги над Портсмутом и Гибралтаром. Которому кайзер аплодировал стоя, - улыбнулся Руднев, вспомнив дружеские посиделки наших и немецких офицеров под Тверью, когда к ним в вагон на шумок-огонек заглянули оба императора, - Ну-с, излагайте, любезный Владимир Евгеньевич, что тут у вас без моего участия приключилось.
  - Слушаюсь! Благодарю вас за доверие, господа! - в глазах любимого рудневского главарта плясали задорные чертики, явно подогретые бокалом шампанского, - Во первых строках, не могу не отметить, что незабываемое утро дня рождения уважаемого вице-адмирала фон Тирпица на сюрпризы задалось. Началось все с раннего подъема, благодаря стрельбе из окна салона статс-секретаря в шестом вагоне германского поезда. И хотя из первого акта действа нам досталось пронаблюдать лишь за не лишенной драматизма финальной сценой на привокзальной платформе...
  - Кто-то кого-то норовит обидеть? Поиздеваться над немощным пришли?!
  - Всеволод Федорович, простите, Христа ради! Было велено коротенько. Поскольку ежели бы со всеми подробностями, то... уй! - Получив в бок локтем от Рейна, Гревениц театрально подпрыгнул, под общее хихиканье окружающих, - Дерзни я попробовать словесно передать эмоции на физиономиях наших германских друзей, оценивших мощь и ювелирную точность работы русской корабельной артиллерии...
  После этих слов ржали уже все, включая Руднева.
  - То пришлось бы мне одалживать таланта у самого Вильяма Шекспира, - завершил свой вступительный пассаж Гревениц.
  - Наш пиит гильзы и снаряда явно в ударе сегодня. Ладно. Прощаю. А наши-то - что? На непотребство сие глядючи?
  - Ну, пока до большинства только доходило, что к чему, а у барона Фредерикса усы от бровей опускались к горизонту, адмирал Дубасов нашелся, и напряжение немой сцены разрядил. Коротко и емко: 'Погибаю, но не сдаюсь. Это по-русски!' Тирпиц, надо отдать ему должное, подачу принял и виртуозно перевел сие дело в шутку, так что через минуту хохотали все, включая обоих императоров.
  Да тут еще Чибисов ваш жару поддал, не понял что к чему бедняга, и кинулся Вас спасать от немца. Насилу удержали, чтоб глупостей не наделал.
  В итоге, повелел Государь Вас препроводить в великокняжеский вагон, и когда уже ехать собирались, тут-то неприятность с кайзером и приключилась. Ухо прострелило. Причем так сильно, что к нему сразу доктора собрались, включая Банщикова. Думали, рядили, и, в конце концов, немцами было решено, что Императору Вильгельму с растроенным здоровьем лучше такого долгого вояжа не предпринимать. И он с дочерью, генералами и частью свиты отбыл, через Питер, восвояси.
  Но принц Генрих, два сына Вильгельма - наследник и Адальберт, а также адмиралы Тирпиц, Бюшель и с ними еще человек двадцать германцев, едут с нами. А потом, как и планировалось - в Циндао. Кстати, среди них три дамы, из которых две - сестры Крупп.
  - Ничего себе! И что их на Дальний Восток-то тянет?
  - Старшую, похоже, не что, а кто. А вот остальным крупповцам, как мы поняли, не терпится посмотреть крепости, вооружением которых им, возможно, предстоит скоро заняться. Во всяком случае, Дубасов на тему бронебашен обмолвился.
  - Кто... это Вы на Луцкого намекаете? Разве он с нами?
  - А Вы откуда знаете, Всеволод Федорович? Хотя, понятно - у немцев же это дельце просто на языке висит. А так... да, с нами едет - адмирал Дубасов настоял, - опередив Гревеница, протараторил Беренс.
  - Слухами земля полнится, - отшутился Петрович, - извините Владимир Евгеньевич, мы Вас перебили...
  - Одним словом, решение эскулапов вылилось в половину дня суматохи, переноса багажа и утряски народа по новым местам. Да, кстати, Вы про Банщикова спрашивали? Так Михаила Лаврентьевича, как лечащего врача, ведущего кайзеру курс терапии, Государь отправил с ним. В Петербург отбыл и Великий князь Михаил Александрович с нашим Василием Александровичем и со всеми его морпехами, так что из 'варяжских' здесь только Вы с Беренсом и Ваш Тихон.
  По сведениям вполне достойным доверия, Государь на время своего дальнего вояжа возложил на брата бремя регентства. Но, как было заметно по общему восторженному состоянию Михаила Александровича на фоне того, что ему сперва дозволили сопроводить некую весьма юную и не по годам привлекательную особу императорско-королевских кровей до Варшавы, сия новая тяжкая ответственность Его Императорское Высочество совершенно не тяготила. Так что судов-пересудов на эту тему идет предостаточно...
  - Но, господа, попрошу - давайте не в нашем кругу. Хорошо?
  - Как прикажите. Только...
  - Никаких чтоб тут мне - только. Завидовать - разрешаю. Но молча. Даст Бог - все сладится. Кому - счастье. А кому, и нам с вами в том числе, большущее государственное дело. Меньше толковищ, меньше сглазу. Поняли? Или в отношении нашего сближения с немцами у кого предубеждение есть?
  - Угу. Поняли...
  - Предубеждений-то нет, но вопросы некоторые имеются...
  - Что-то не вижу радости и лихости, господа капитаны. Потерпите немного. Скоро всю военную бухгалтерию подобьем, вздохнем свободнее, и у вас времени побольше для личной жизни появится. Обещаю, - улыбнулся Руднев, - А по 'германскому вопросу' - будь по-вашему - обсудим что, к чему и почему. Отдельно посидим, потолкуем. Я знаю, что не все на флоте с моим 'германизмом' согласны. Тема эта - очень серьезная.
  Все, мои хорошие, ступайте пока. А я еще отлежусь немножко...
  Отпуская 'молодых львов' он чувствовал себя неважно: последствия перепоя давали о себе знать. Узрев состояние подопечного, Тихон тотчас напоил его какой-то горечью, отчего мысли стали понемногу путаться, голова отяжелела, и вскоре, неожиданно для себя, Петрович провалился в крепкий, здоровый сон, начисто лишенный сновидений.
  Итак, волею обстоятельств, он остается с Государем один на один. И не только с ним. Впереди его ожидали неизбежное общение с Дубасовым, Луцким, Великим князем Александром Михайловичем и продолжение их разговоров с Тирпицем.
  
  ***
  После неожиданного изменения их планов и суматохи по поводу отбытия в Потсдам все-таки разболевшегося Экселенца с дочерью в сопровождении изрядной части свиты, а также лечившего Императора талантливого врача и, судя по всему, царского фаворита и друга Михаила Банщикова, последовало 'великое переселение народов'.
  Перед расставанием с царем, Экселенц своим талантливым экспромтом обеспечил дальнейшее путешествие во Владивосток и далее в Циндао, как самому Тирпицу, так и большинству немецких адмиралов, заявив Николаю: 'Дорогой мой Ники, я похищаю твоего военно-морского секретаря вместе с его восхитительными шприцами! Взамен могу предложить только своего... статс-секретаря с кучей его морских волков. Попробуй мне только возразить, что это не адекватная замена!' И это было очень правильно: им многое нужно обсудить с Дубасовым и Рудневым. Да и не увидеть Макарова - просто моветон.
  Жаль, конечно, что с ними нет начальника Вильгельмсхафенской базы Феликса фон Бендемана, но ничего не поделаешь, кого-то пришлось оставить дома 'на хозяйстве'. Зато продолжили свой путь на Дальний Восток принц Генрих, как глава всей их делегации, Кронпринц Вильгельм и принц Адальберт. Решение Экселенца логично, - подрастающее поколение августейшего семейства нужно готовить к серьезной работе с русскими, тем более, что по реакциям юного Адальберта видно, с каким трудом он привыкает к новым реалиям. Это явно результат воспитательной работы дядюшки Генриха, готового 'жрать глазами' все и вся британское. Неприятно, конечно. И с ростом его англофильского влияния на молодого принца предстоит серьезно бороться...
  В царском поезде немецкие путешественники обустроились хоть и с меньшим, чем в Белом Экспрессе размахом, но весьма комфортно. Например, персональное купе Тирпица было с изысканным вкусом декорировано капитоне из бежевой кожи, дерево - сплошь полированный дуб с палисандровой отделкой. Неплохо путешествует государева свита.
  Но вот, наконец, все утряслось и успокоилось. Сумасшедший денек позади. Долгая, почти зимняя ночь вступила в свои права, и беспокойные соседи после битвы с бутылками у принца Генриха потихоньку угомонились. Кстати, их сабантуй вполне можно понять - отсутствие Императора сняло изрядную долю напряжения.
  Итак, он один. Можно немного расслабиться и подумать. Глаз все еще побаливает. Но голова, хоть и тяжелая до сих пор после вчерашнего общения с Рудневым, вроде соображает вполне исправно. 'И это - хорошо, - усмехнулся про себя Тирпиц, - потирая припухшую щеку, - Черт возьми, как это я сразу не понял, что сейчас будет, когда в глазках у Всеволода зажегся этот огонек. Вот ведь, угораздило! На ногах уже не держался, а с прицелом - все в порядке. Хотя и сам я был хорош: реакции никакой не осталось. Старею?.. Но - как! Хлестко, без замаха. Красавец, надо признать.
  Ладно. Пока запишем 0:1 в пользу русских. Причем, будем уж до конца честными, получил я за дело. Специально спаивать человека, который к тебе со всей душей, подло. Так что, не обидно, - поделом...'
  Горячий кофе со сливками приятно обжигал и кружил голову дивным ароматом. Ритмичный перестук колес и покачивание вагона приятно расслабляли, а притушенный свет стенных бра привносил в обстановку вокруг уют и спокойствие. Там, за этой стенкой, за толстым стеклом, занавешенным бархатными шторками с золоченой бахромой и кистями, - Россия. Таинственная, великая страна, поразившая его своей первобытной огромностью и дикостью. Но дикостью не в смысле грубости или варварства. А в смысле каких то тотальных, не поддающихся рациональному немецкому уму неосвоенности и неокультуренности.
  В Европе, а особенно в его родной Германии, природа давно уже лишь фон для достижений человека. Здесь же - все наоборот. Россия, это и есть сама природа, чистая, девственная. А города, деревни, поля, эта железнодорожная линия со всеми мостами и станциями, - лишь редкие вкрапления в величественный лесной и степной ландшафт.
  'Как некогда сказал Великий корсиканец? 'В России нет дорог, там есть лишь одни направления'? Согласен. Но какая мощь скрыта здесь, какие фантастические богатства! Если нам только удастся добиться возобновления нормальных отношений, если русские откроют для Германии свои природные кладовые!.. Оттолкнувшись от неисчерпаемого потенциала ТАКОЙ экономической базы, вместе мы способны подчинить своей воле весь Мир. А им совесть еще позволяет говорить, что земли крестьянам не хватает? Мозгов и плетки им добротной не хватает!
  Черт. Чуть не обжегся. Не стоило, пожалуй, пить кофе на ночь. Но, как говориться, если нельзя, а очень хочется, значит можно...'
  И все-таки, что-то в их разговорах с Рудневым напрягало, что-то было - не так. Что именно? Он пока еще не мог взять в толк, как не силился... Нечто пугающее, кроющееся в том, как Всеволод высказывался о германском флоте. Как будто он знал о таких подробностях лично его, Альфреда Тирпица, далеко идущих планов и расчетов, что любая попытка логически объяснить это, оказывалась притянутой за уши. Знал детально! Словно этот удивительный русский видел его насквозь или присутствовал на совещаниях у Императора и в министерстве...
  'Чудеса? Или перед нами - гений? Чертовщина какая-то. Конечно, поразительную осведомленность Всеволода о планах англичан можно списать на хорошо поставленную разведку. Но чтобы так высказываться о наших с Экселенцем замыслах, которые мы обсуждали лишь вдвоем, нужно, чтобы русским шпионом был или кайзер, или я! Чушь...
  А как вам такая его фраза: 'я просто ЗНАЮ это!' Как прикажите понимать? Может, у русских завелся некий провидец, способный запросто заглядывать в будущее?
  Ладно, смех - смехом. Но нечто феноменальное здесь налицо. Как и на лице... - усмехнулся статс-секретарь, вновь машинально потрогав ноющий фингал, - Кстати, что нам этот феномен напоследок выдал, перед тем, как с цепи сорвался? Что-то там про Индию было?.. Но не про флот или порты. Жаль, что вылетело из головы. Хотя, и не удивительно. Если бы в челюсть саданул, зараза, я бы точно все позабыл начисто'.
  
  ***
  Наутро, еще до диетического завтрака, который занедужившему Рудневу подали отдельно, навестить едва не помершего по собственной глупости героя войны прибыли министр Двора барон Фредерикс, Морской министр адмирал Дубасов и вице-адмирал Великий князь Александр Михайлович. По-доброму подколов болящего за все его позавчерашние посталкогольные 'художества', и рассказав о первой реакции газет Лондона и Парижа на приезд кайзера Вильгельма в Петербург и Москву, они достаточно быстро откланялись.
  'Приходили глянуть, как я тут, дееспособен, или все еще в койке валяюсь рыдван - рыдваном. Похоже, увиденным остались довольны. А раз так - значит, нужно готовиться к главному визиту, - подумал Петрович, перебираясь в большое кресло возле окна. Хоть неприятную слабость во всем теле он еще чувствовал, но мучавшая его больше суток тошнота, отступила окончательно, - Слава Богу, в этот раз обошлось. Но впредь нашу пожилую печень таким испытаниям подвергать больше не стоит. Чтобы в последнем слове ударение на другую букву делать не пришлось. Да и вообще, мог запросто копыта отбросить. Альтер-эго по делу мне зафитилило: здоровьице-то не юношеское'.
  Конечно, тормоза отказали не просто так, - имело место стечение обстоятельств. Во-первых, Альфред ему реально понравился, оказавшись вовсе не скрытным и занудным упрямцем, как его характеризовали некоторые. Во-вторых, действительно, в общении с Тирпицем прорвало, наконец, ту плотину нервного напряжения, которой он сдерживал свои эмоции все эти долгие военные месяцы, начиная с памятной выволочки от Василия, когда Петрович едва не впал в истерику после 'облома' с Камимурой, станцевавшего 'корабельный менуэт' на не подключенном крепостном минном поле под Владивостоком. А в-третьих, закусочки-то, конечно, было маловато для '0,7 на нос'.
  Тут 'друже Альфредо' или что-то не рассчитал, или наоборот, как раз рассчитал все изумительно точно. О плохом думать не хотелось, но, по ходу рассуждений, пришлось признать, что, скорее всего, это была хитрая ловушка. В которую доверчивый Петрович и громыхнул всеми четырьмя лапами. А что там он наговорил германцу в последние часы их пьянки, память восстанавливать отказывалась наотрез, как отформатированный и перезаписанный хард. Оставалось ждать развития событий, ведь если немец оставался 'в адеквате', то у него, скорее всего, возникнут новые вопросы. Вот тогда и можно будет что-нибудь придумать, обыграть. Попытаться как-то выкрутиться, короче...
  От затянувшегося приступа самобичевания, его отвлек очередной визитер, которого он и не чаял увидеть до самого своего прибытия в столицу. В дверном проёме нежданно нарисовался благородный профиль под заменяющей привычную фуражку белой повязкой.
  - Здравствовать Вам, Всеволод Федорович. Не позволите ли войти?
  - Иван Константинович!? Дорогой мой, рад лицезреть! Но разве Вы из Москвы не...
  - Как видите. А что прикажете делать? Уговор дороже денег. Я не мог Вас оставить биться с Дубасовым и Бирилевым в одиночку. И Ломен еще, вечный их подпевала...
  - Но Вам же лечиться нужно еще, друг мой! И как только Государь-то позволил? Наши дела тут и потерпеть могли. Недели три-четыре вряд ли что решили бы.
  - Это Сормово день-другой вполне потерпит. Что же до этих дел, думаю, что Вы ошибаетесь, любезный Всеволод Федорович. А если и нет, то лучше подстраховаться, чем потом локотки кусать. Le temps perdu ne se rattrape jamais . Так что, как мы решили тогда, что вдвоем им противостоять проще будет, так тому и быть. Не возражаете, mon amiral ?
  Да и неужели Вы подумали, что я, уже уговорившись с Вами обо всем, поступил бы вдруг по-иному? В конце концов, случившееся с Вами пустячное дельце, мало чем по-существу отличается от очередной внезапной вводной вышестоящего начальства. Вроде тех, что кое-кто нам на штабных играх во Владивостоке подкидывал, не так ли? Правда, начальство в данном случае было самое наивысшее. С Господом особо не поспоришь, - Григорович сдержанно усмехнулся, - Свистопляска с Вильгельмом и вокруг Вильгельма нам планы куда больше попутала. К тому же, я уже довольно сносно себя чувствую.
  Пока Вы с 'варяжцами' толковали, Государя и докторов я сумел убедить, что до Рузаевки или даже до Казани, вполне могу сопроводить Вас. Поскольку окончательных указаний по инспекции заводов на Волге, и прежде всего, в Нижнем Новгороде, которых от Вас с нетерпением жду, я пока не получил. А сделать им смотр нужно обязательно... Одним словом, самую малость обмолвился о наших задумках, Вы уж меня извините.
  - Иван Константинович, спасибо, мой дорогой! Это Вы меня простите, что Ваша встреча с родными еще отложилась. Но сделали Вы все правильно. И сам я беспокоился на тот же предмет: все-таки, одному против Шпица идти, это пострашнее, чем против Камимуры, - Петрович рассмеялся, крепко пожимая руку вице-адмирала, - А в Нижний тогда из Казани уж поезжайте, посмотрите, кто на что там годен из заводчиков. Причем, по-суворовски к волгарям явитесь: как снег на голову, чтоб никих потемкинских деревень подготовить не успели. И поблагодарить сормовичей опять же надо. Вы сами видели, что главный груз по подъему на сносный уровень судоремонта во Владивостоке нижегородцы на своих плечах вынесли. С собой кого-нибудь из молодежи нашей возьмите...
  Так, значит, Государь не возражал?
  - Нет. Тем более, что я ему поведал всю занимательную историю лодки Губэ, что у нас на шканцах в Артур прибыла. И про двигатели, и про всю эту мороку с газолином. Ну, и про тот славный, отчаянный выход Власьева с Дудоровым . Жаль, все-таки, что они промахнулись. Хоть я и понимаю после наших обсуждений, что на будущее нам их успех скорее противопоказан был. Но все-таки, чертовски хотелось.
  - Все-таки, что ни делается, то и к лучшему. В этот раз, во всяком случае. Достойные сих славных дел награды оба получили. И все, кому надо, знают теперь, какое грозное оружие в ближайшие десятилетия может получить наш флот. И обязательно получит!
  
  ***
  Пригревшись под теплым плюшевым пледом в уютном кресле, занятый своими мыслями, Петрович меланхолично созерцал проплывающие за окном пасмурные картины полей и перелесков, посыпаемых мелким, мокрым снежком отступающей зимы. Россия начала 20-го века, уже один раз прокрученная перед ним с востока на запад в темпе двенадцатидневного сериала, снова плавно текла за стеклом, но с запада на восток.
  Маленькие станции встречали водокачками и полосатыми будками вытянувшихся во фрунт полицейских, звонкоголосыми путейскими колоколами, чугунными, украшенными литьем, столбами 'одноруких' семафоров, кутающимся в длиннополые шинели и тулупы железнодорожным и служилым людом, отдающим честь.
  А еще - вскинутыми шапками, или поясными поклонами разного случайного люда, того самого русского народа. Иногда провожающего прикрытым рукой от взгляда, или даже нагло, на показ, смачным плевком во след царскому поезду...
  Было от чего задуматься. Если вспомнить, что на стройке Великого Сибирского пути полегло в землицу вокруг этих насыпей и мостов раз в десять побольше 'работных людишек', чем при сооружении Николаевской дороги между Петербургом и Москвой. Той самой, о которой Некрасов не так давно написал одно из самых пронзительных своих стихотворений.
  
  В мире есть царь: этот царь беспощаден,
  Голод названье ему.
  
  Водит он армии; в море судами
  Правит; в артели сгоняет людей,
  Ходит за плугом, стоит за плечами
  Каменотесцев, ткачей.
  
  Он-то согнал сюда массы народные.
  Многие - в страшной борьбе,
  К жизни воззвав эти дебри бесплодные,
  Гроб обрели здесь себе.
  
  Прямо дороженька: насыпи узкие,
  Столбики, рельсы, мосты.
  А по бокам-то всё косточки русские...
  Сколько их... знаешь ли ты?
  
  А ведь в сущности, что они... что ОН, когда-то комсомолец Карпышев, только что сделал, поспособствовав тому, что из этой войны с Японией Российская Империя вышла безусловным победителем? Не дал ли он господину Романову с его камарильей вполне обоснованный повод утвердиться в том, что их закостенелые внутригосударственные порядки 'живее всех живых, ибо живут - и побеждают'?
  Конечно, информация от Вадика несколько обнадеживала. Да и дела самодержца - обещание октроировать Конституцию и созвать народное представительство, сами за себя говорили. Вот только качество и количество человеческого материала, занятого пока в повседневном управлении страной, форменно удручали. А уж кого вскоре 'понавыберут' в Думу первого созыва, ясно было изначально. Чем-чем, а безответственными болтунами и интеллигентами-демагогами русский средний класс славился всегда. Как, к сожалению, и вся остальная народная масса, - умением на этот треп и пустые обещания вестись.
  Дураки и дороги. Они на виду. А в корне - общий кризис управления. Поэтому, как ни горько сознавать, но единственный путь наладить в госсистеме работающую обратную связь, лежит через воссоздание Тайного приказа, исторического аналога КГБ. Здесь - это ИССП, под руководством Зубатова, выдающегося государственника и профессионала.
  И предстоит ему с Балком сотоварищи, не только биться с террористами всяческих мастей, разношерстными пятыми колоннами на иностранном содержании и вражеской агентурой, прищипывать язычки 'прогрессивной общественности' да чистить войско от 'драконов-виренов', а госаппарат от вконец оборзевших чинуш-мздоимцев.
  Зажравшихся дворян, дельцов, банкиров и прочих купцов-подрядчиков-мироедов тоже придется взнуздывать. Одна печаль: просто так с собой они эту процедуру проделать не позволят. Ломать привычные, устраивающие их общественные устои этим персонажам совсем не хочется. Китайцы не зря к проклятию приравнивают пожелание жизни в эпоху перемен. Не по душе делиться господам хорошим. Но придется. Или будет по-Некрасову:
  
  Да не робей за отчизну любезную...
  Вынес достаточно русский народ,
  Вынес и эту дорогу железную -
  Вынесет всё, что Господь ни пошлет!
  
  Вынесет всё - и широкую, ясную
  Грудью дорогу проложит себе.
  Жаль только - жить в эту пору прекрасную
  Уж не придется - ни мне, ни тебе...
  
  И проложит народ свою дорогу в более справедливое общество по костям тех, кто дерзнет встать у него на пути. Да, пока напряжение в стране благодаря 'маленькой и победоносной' удалось несколько разрядить. Только надолго ли? Общий кризис системы управления государством прекрасно описывается классической формулировкой одного из признаков революционной ситуации: верхи не могут управлять по-старому, а низы - не хотят по-старому жить. И пока он никуда не делся, этот кризис.
  Путь реформ в нынешней ситуации, - сплошное минное поле, где каждый неверный шаг может привести к социальному взрыву. Но эволюцию революции они с Василием и Вадимом предпочли вполне осознанно: непозволительно высокую цену страна заплатит за 'рассечение Гордиева узла', а смотреть на весь этот кошмар собственными глазами нет ни малейшего желания.
  Только на политическом фронте от них самих сегодня не много и зависит. Это вам не флотские дела, которыми изрядно трухнувший Николай порулить дал практически безропотно. Тут первая скрипка у царя... Ну, может Вадик с Василием подсуфлерят.
  А лично ему, адмиралу Рудневу, третьего дни как И.Д. начальника МТК, в боевой рубке 'Громобоя' под снарядами броненосцев Того было и проще, и спокойнее. Петрович тяжко вздохнул, кутаясь в плед...
  За раздумьями о целях и перспективах будущей своей 'райской жизни, исключая госдачу и машину', он не заметил, как дверь в коридор бесшумно приоткрылась, и мягко ступая по ковру, в салон вошел невысокий, ладно сложенный человек в черной тужурке с погонами каперанга на плечах и свитским аксельбантом.
  
  ***
  - Добрый день. Я не помешал, Всеволод Федорович? Сидите, сидите! Как Вы себя чувствуете? Получше уже?
  - Здравия желаю, Ваше величество. Если физически, - слава Богу. Полегчало. А вот с самочувствием - ужасно. От стыда сгораю. Как я мог так опростоволоситься...
  - Ну, полно Вам кручиниться. Случилась авария, - улыбнулся Николай, - Миловала Царица Небесная, никого пули не зацепили. Значит - мало грешили, для посланца свыше.
  - Да, уж. Пули-то не зацепили, а вот...
  - О чем это Вы? Если о... то герр Тирпиц утверждает, что он сам случайно наткнулся на раскрытую дверь в вагоне. Мы все ему сочувствуем, но, во-первых, синяк, это не рана, пройдет быстро. А, во-вторых, в дальнем пути и не такие досадности случаются. Мне в детстве даже крушение пережить довелось. Так что эту станцию мы проехали. Забудьте.
  - Спасибо, Государь. Вы проведать меня заглянули, или выдалось время, когда мы можем, наконец, спокойно переговорить?
  - Да, дорогой мой Всеволод Федорович, пора нам познакомиться поближе, и время есть, и Вы, как я вижу, вполне уже оправились, только... - Николай слегка покручивал правый ус, что говорило о некотором его напряжении или внутреннем дискомфорте, - Только вот, не знаю даже с чего начать?.. Так долго ожидал этого разговора, знакомства нормального, а все какая-то суета, спешка...
  - Начинайте с начала, - усмехнулся Петрович, - Сейчас-то что волноваться? Война, слава Богу, позади. Завершили мы ее как должно, я надеюсь. Так что, время у нас, какое никакое, но есть. Достаточно, чтобы все обсудить, 'погонять' ситуации, как говорится. А дальше Вы решите, каким путем идем. И по флоту, и вообще...
  - Вот-вот. Вообще. Хотите новость, которой здесь только с Вами могу поделиться?
  - Конечно, Государь.
  - Два дня назад, господин инженер-механик Лейков, купив билет до Гельсинкфорса, опоил свою охрану водкой с шампанским, и вознамерился покинуть пределы России. По информации Сергея Васильевича Зубатова, этот господин намеревался инкогнито отбыть в Североамериканские Штаты в компании с агентом Вестингауза, который ожидал его в порту со всеми документами и билетами на пароход Гамбургской линии.
  И если бы не одна его новая знакомая, по совету Дурново кроме всего прочего за господином Лейковым зорко приглядывавшая, да еще перлюстрация его переписки, часть которой он вел через ее ящик, то, скорее всего, мы бы его остановить не смогли...
  Как Вам такое известице? Почему молчите?
  - А что тут скажешь? Прямо, как обухом по голове.
  - Образно, Всеволод Федорович. Но я и сам испытал нечто подобное, - Николай в задумчивости прикрыл глаза, - И вот ведь что досадно: все условия для работы имеет, ему открыт неограниченный кредит на приобретение оборудования, приборов и тому подобного, что у нас, что за рубежом. Мало? Так скажи. А впереди - свободная дорога, хоть академиком становись...
  - Стало быть, посчитал господин Фридлендер, что свободы маловато. А, может, и денег. С этим народом надо ухо держать востро...
  - Вы думаете? Так ведь, Михаил утверждает, что он немец.
  - Может и немец. Но тогда скорей бы уж в Фатерлянд и рванул.
  - Пожалуй, не соглашусь. Он же, как и вы трое, знает судьбу Германии в вашем, э... времени. И как человек практичный, решил, что такой вариант слишком рискован.
  - Ага. А самый, значит, рискованный - остаться с Россией, у... падла!
  - Не стоит так горячиться, Всеволод Федорович. Слава Богу, большой проблемы не возникло. Но, надеюсь, Вы понимаете, что в отличие от вас троих, вполне доказавших и свою преданность Родине, и свою готовность служить мне, как Императору, в ближний круг этот человек входить не может?
  - Ну, мы его, откровенно говоря, и к нашим-то обсуждениям с Василием там, на Дальнем Востоке, не допускали.
  - Кстати, знаете, что он сам поведал Василию Александровичу, на предмет попытки своей ретирады? Оказывается, он так боится Балка, что думал о том, что тот или заставит его впредь всю жизнь работать в тюремной камере, или попросту убьет.
  И даже если повезет, то потом с ним сведет счеты Михаил, так как спасти его отца, создав машину для перемещения по времени, на самом деле шансов нет, не позволяет техника. Все ваши сложные электрические детали, из которых ее можно будет сделать, по его оценке еще десятилетия создавать. Однако, господин Лейков, или для подъема своей значимости, или еще зачем-то, до сих пор поддерживал в нем несбыточную надежду. Жаль, конечно, но профессора Перекошина мы здесь не увидим.
  - Вот ведь, гадость бздливая...
  - Получается, что умная и нужная нам голова досталась человеку трусоватому и не честному. Это печально. Так как считаете, что делать с ним? - вздохнул Николай.
  - В шарагу его, и всего делов. Пусть считает, что предчувствие его не обмануло. Нам что, разбираться теперь, просто ли он струсил, или осознанно к янки рванул, чтобы дать им все научные и технологические преимущества для захвата власти над миром?
  - Шарага. Это, как я понял из объяснений Михаила, лаборатория-тюрьма?
  - Ну, да.
  - Хм. Давайте еще подумаем, все-таки... Тем более он пока еще на излечении.
  - Подстрелили? Или Васе на кулак упал?
  - Да нет, обморок от испуга. И головой об острый камень.
  - Какие мы нежные, блин...
  - Всеволод Федорович? А может быть, хватит нам о грустном?
  - Предлагаете об очень грустном? - невесело пошутил Петрович, - Какое же к нам теперь, после всех этих антраша, доверие? Один старый молодой дурень напивается вусмерть с представителем державы - вероятного противника, ибо кто поймет, что там у этих немцев на уме, и Бог знает, что ему выбалтывает. Другой, тот вообще, - подонок. Дезертирует с поля боя. И даже не в тыл, к бабе под юбку, а прямиком - к врагу.
  - Все! Словами делу не поможешь. Будем разруливать, как Миша любит говорить, - Николай с улыбкой положил свою руку поверх сжатого кулака Петровича, - Я никаких претензий к Вам не имею. Да и не вправе на них, после всего, Вами уже сделанного.
  Что же касается господина Лейкова, то я, откровенно говоря, более вашего вижу поводы для снисхождения. Ведь если вы втроем оказались здесь по чьему-то умыслу, которым бесспорно руководила Высшая воля, то его явление - это уже акт вынужденный, причем сознательный с его стороны. Бегство от гибели. И куда? На войну?
  Согласитесь, что при такой логике все наши ратные бури и внутренние катаклизмы, для него вряд ли привлекательны. Это не его война. И не забывайте, в конце концов, даже на двенадцать апостолов нашелся тринадцатый...
  Давайте-ка по чайку, а потом продолжим. Пирожных хотите?
  И тут Петрович внезапно почувствовал лютый, зверский голод. Организм, наконец, окончательно преодолел последствия алкогольного отравления.
  
  ***
  - Почему именно немцы, спрашиваете? - Петрович неторопливо подлил себе чай и кипяток в опустевшую чашку, - Здесь несколько серьезных причин. Что касается нюансов политики, поведения государственных деятелей и всего такого прочего, тут я куда худший советчик, чем Василий или Вадик... Михаил, то есть. Но есть моменты, для меня вполне очевидные, ходом истории доказанные. Если не возражаете, изложу их подробнее.
  Первое. Равноправного союза с англосаксами у России быть не может в принципе. Это ведь с них Бисмарк срисовал свою формулу: 'в любом политическом союзе один из союзников - наездник, а другой его скаковая лошадь'. Сами англичане высказались еще конкретнее: 'у Англии нет друзей или врагов, у нее есть лишь интересы'. Для бриттов все остальные двуногие - это человеческие существа второго сорта. Независимо от цвета их кожи, веры или языка. И которых можно и должно использовать во благо себе.
  Пока во главе государств стоят люди, исповедующие принципы и мораль, им сложно буквально следовать таким формулам. В этом заключается их слабость при столкновении с бездушной машиной, которая действует исходя из этих постулатов. Причем личность, формально ею 'управляющая', имеет не большее значение, чем фотография на стене. Реальная власть у группы субъектов, всегда стоящих в тени, за троном, так сказать.
  Великобритания сегодня, а САСШ завтра, и есть такие машины. Во главе интересов которых стоит тотальная, всемирная власть, какой бы мишурной риторикой эта цель не прикрывалась. Механизм ее достижения - морская мощь, дающая монополию морской торговли и утверждающая их интересы на любом побережье. Форма реализации их власти - контроль над мировыми финансами. И ничто иное. Они же - смазка механизма.
  С этим моментом связано и второе: с тех пор, как благодаря жадности британской аристократии, несколько семейств иудеев-ростовщиков ухитрились в Лондоне не просто выплыть на самый верх, но даже породниться с сэрами-лордами, а некоторые и сами получили лордство, смазки этой у англосаксов всегда в достатке, и даже в избытке. Эти новоявленные джентльмены, привыкшие жить без Родины, давно не смотрят на такие мелочи, как границы, союзы и подобные формальные пустяки.
  Зато виртуозно используют в своих интересах различных имперцев-идеалистов, типа Родса или Керзона. Которые просто не в силах понять, что за их спиной Британскую империю цинично хоронят, уже определив будущей мировой столицей Нью-Йорк.
  Достаточно подмять под себя финансовую систему страны, и уже не важно, кто там сидит на троне или толкает громкие речи в парламенте. И в отношении России во время пребывания фон Витте в минфине, господа парижский и лондонский Ротшильды с их местными подельниками этим как раз и занимались. И преуспели они здесь больше, нежели в отношении Германии. Оба экономических кризиса немцы прошли, так и не проглотив 'золотую' блесну из Сити, в чем есть как личная заслуга их кайзера, так и бисмарковского германского законодательства. Благодаря им даже немецкие банкиры-евреи в большинстве своем патриоты Фатерлянда.
  Вильгельм Гогенцоллерн отличается от Бисмарка во многом. И часто - не в лучшую для нас сторону. Но в главном их различие как раз нам на руку. Вильгельм - человек слова и чести. Пока, во всяком случае. Сейчас он еще не чувствует себя, простите Ваше величество, в роли раненой крысы, окончательно загнанной в угол и готовой бросаться на всех, лишь бы подороже продать свою жизнь. А именно этим и занимаются англосаксы, сколачивая Антанту. Они окружают загонщиками своего главного врага.
  Третье. Бытует у нас мнение, что Англия - это кит, а Россия - это медведь. Им де, всерьез драться не за что и не с руки. Это большая ошибка. Интересы океанской империи, каковую построили англосаксы, лежат именно на нашем континенте, где сосредоточено большинство богатств мира. Материальных и человеческих. Регулярные войны и раздоры на этом пространстве, не позволяющие его странам опередить островитян в развитии, постоянная нужда континенталов во фрахте и в заемных деньгах для этих войн, как и для восстановления регулярного разора - вот основа благоденствия господ атлантистов.
  И пока они в силах, они будут из кожи лезть для организации в Евразии очередной бойни. Ибо появление на материке государства-гегемона, или союза нескольких сил, к такому гегемону де факто приравненному, угрожает существованию их паразитической империи и планам тотального мирового господства. Ресурсов континента достаточно, чтобы быстро разрушить их главный силовой инструмент - морскую мощь. Без контроля над морской торговлей благоденствие атлантистов обречено. Поэтому 'англичанка' нам гадила, гадит и будет гадить...
  Четвертое. В той, в моей истории, англо-американцам и их придворным кукловодам удалось в течение 20-го века дважды стравить нас с немцами. В результате - десятки миллионов смертей. В этих войнах мы потеряли намного больше, чем германцы. Были и чудовищные злодеяния, и даже попытка уморить голодом все население Петербурга. И был наш ответ, когда в поволжских степях у Царицына от голода и холода вымерла почти целиком полумиллионная немецкая армия. Но, несмотря на все это, ни у русских, ни у немцев, не выработалось врожденной взаимной ненависти! Так что Петр и Екатерина были правы в немецком вопросе. Может быть, и поэтому тоже, они - Великие.
  И, наконец, пятое. Нравится это нам, великороссам, или нет, но очень во многом технический и научный прогресс России был бы невозможен без германского участия. Я приведу лишь один пример, для меня самый близкий и понятный. Это школа подводного кораблестроения. Без германского влияния в 1930-е годы и без их 'наследства' после Второй мировой войны в 50-е, мы не смогли бы создать могучего Подводного флота, который к концу века стал важнейшим фактором мировой стабильности, а попросту говоря, не позволил янки, бриттам и их союзникам начать против нас войну даже тогда, когда Россия оказалась в крайне затруднительном, почти беспомощном положении...
  - Миша рассказывал мне о том безумии, что почти разрушило державу. Я много думал об этом. Семена бунтарства в нашем народе вызревают постоянно, к сожалению. Но не зря сказано: если Господь хочет кого-то покарать, он лишает его разума. У вас там Святая Церковь изгонялась, людей истинно воцерковленных было крайне мало. Вот вам и закономерный результат.
  - Так ведь и сейчас Россия, как говорится, беременна революцией. Только причины этого разве в вопросах церкви и веры, Государь? Земельный вопрос, еврейский, рабочий. Тот же кризис государственного управления. На каком тут месте стоит религия?
  - В первую голову! - во взгляде Николая полыхнуло пламя истовой убежденности, - 'Возлюби ближнего своего как самого себя' - учил Иисус. От забвения сей заповеди идут все несправедливости. Силой в счастье не загонишь, любезный мой Всеволод Федорович. Вы - попытались, а в итоге все затрещало по швам и рухнуло. Верить надобно в Бога, в Высшую справедливость и смысл, а не в абстрактное 'всеобщее равенство'.
  У нас сейчас проблемы с церковью иного рода. Как мне представляется, во многом правы те, кто полагает верным ввести Патриаршество и государственное управление церковью прекратить, или существенно ослабить. Не столько управление даже, сколько обеспечение. Нельзя, чтобы человек шел учиться в семинарию с надеждой на будущее, безусловно, доходное место. Гарантированное. А таких - много. Отсюда Вам и падение авторитета церкви, явление проходимцев, вроде того же Георгия Аполлоновича...
  Но, извините, отвлек Вас. Хотя, по поводу германцев вообще, и в частности моего кузена: не волнуйтесь, меня убеждать в очевидном, смысла нет. С немцами мы поладим, что бы ни кричали господа газетчики. Не спорю, проблем тут много, как и опасностей. Но получать такие 'подарочки' от 'якобы' союзников, которые уготованы были нам англичанами и их друзьями, мы не собираемся.
  - Слава Богу!
  - Воистину так. Ведь с вашим чудесным здесь появлением, после всего того, что мне поведал Михаил, - как пелена с глаз спала. И хотя видится, что для Вас лично, вопросы Высших предначертаний на должно высоком месте не стоят, пока, - Николай сделал акцент на последнем слове, - Богоугодные дела ратные свершали Вы с чистым сердцем и во славу Православной России. Представляю, на что же Вы будете способны с истинной Верой в душе... Всеволод Федорович, кстати, а Вы уже выбрали себе духовника?
  
  ***
  - Так, говорите, подводный флот. И с опорой на германскую инженерию. А почему, позвольте поинтересоваться? Не Вы ли сами в начале войны столь категорично от меня потребовали не заключать контракта с Круппом? Может быть, сейчас к этому самое время вернуться? И не Вы ли категорично протестовали против идеи Верховского и Скрыдлова о переброске во Владивосток всех наших имевшихся подводных миноносцев по железной дороге? Только ли по причине больших надежд на торпедные катера и из-за нежелания забивать железную дорогу еще и лодочными транспортерами? Или все-таки дело было в плохих характеристиках самих подлодок?
  - А можно по-еврейски, вопросом на вопрос? Вам как рассказывать - только про то, что Вас заинтересовало, или с самого начала? Подробно, или покороче? Как-никак, а речь о столетнем развитии флота.
  - Хм. А мне Михаил говорил, что Вы - русский, - рассмеялся Николай.
  - Конечно. Там был русак чистопородный, правда, с примесью ханской касимовской крови, но кашу маслом не испортишь, разве это что-то меняет?
  - Смеетесь? А думаете, мне сейчас легко перекладывать руль в сторону Германии? Ведь тут же поднимется в продажных газетенках визг и гвалт...
  - Про царя германских кровей, да про царицу немку?
  - Разве не логично? Думаете, господа французы и их друзья на такое не способны?
  - Обязательно начнут поносить. Но Вам то что, Ваше величество? Вы - в своем праве и правоте. А с моей точки зрения - это вполне законный повод для того, чтобы Зубатов господами газетчиками занялся. У Плеве с этим как-то не очень.
  Но корень Вашей тревоги, он ведь глубже зарыт, не так ли? Национальный вопрос в России давно уже принял уродливые формы. С одной стороны, простите, дурость, вроде насильственной русификации, с другой - недальновидность: длительное сохранение всех этих Польш-Финляндий в виде обособленных национальных анклавов.
  То же и по еврейской теме, раз уж мы это затронули. Слава Богу, что Вы решились отменить дискриминационные законы в их отношении. Собственно говоря, есть лишь два пути для ликвидации главной революционной закваски, баламутящей все общество. Или признание их равноправия, или тотальное выселение. Причем второй вариант в будущем нам непременно аукнулся бы их непримиримой враждой в мировом масштабе. А оно нам надо? Нравятся они нам, не нравятся - второй вопрос. Если живем под одной крышей, то с пониманием того, что взаимопомощь гораздо лучше скандалов на кухне. Деятельность клана мировых финансистов и прикормленных ими масонских лож не может являться ярлыком, каиновой печатью для всего еврейского народа...
  - Пусть благодарят Бога. И вас с Мишей. Вы меня в сём убедили, - холодно произнес Николай с расстановкой, - Да, проблему надо снимать. Но буду откровенен - решение я принял после того, как осмыслил с вашей помощью роль САСШ для развития России. Указ будет после нашего возвращения. Хотя, возможно, второй путь был бы проще.
  И вернемся к флоту. Излагайте, как Вам будет удобнее.
  
  ***
  - В нашей истории за столетие, с 1905-го года считая, в военном кораблестроении и, соответственно, в доктринах применения флота, произошло пять революционных скачков. Заставивших все морские державы существенно скорректировать 'ассортимент и вес' своего корабельного состава. Имея их в уме, мы можем не только оптимизировать типы и качества своих кораблей, но и существенно экономить, не влезая в тупиковые ветви.
  Кратко о каждом из этих революционных изменений. Первое - целиком и полностью на совести англичан. Это уже известный Вам, Ваше величество, корабль 'Дредноут'. С его появлением морские державы будут втянуты в лихорадочную 'дредноутную' гонку, поскольку все наличные броненосцы разом оказались устаревшими. Чисто внешне тут мы должны выглядеть 'как все'. Но главный упор при этом необходимо сделать на том, что поможет нам эти самые дредноуты успешно топить. Это - морское подводное оружие. Мины и, в особенности, - торпеды. Согласитесь, что все нынешние 'уайтхеды' выглядят детскими игрушками в сравнении с 'рыбкой', несущей в себе полтонны взрывчатки, и проходящей больше 10-и миль на скорости в 40 с лишним узлов.
  Второе породили немцы. Через десять лет в нашем мире. В ответ на подавляющий численный перевес английских дредноутов над германскими, они начали массово строить подводные лодки, которым удалось морской блокадой поставить Альбион на грань голода и поражения в войне. Сейчас мы вполне можем перехватить у Тирпица этот приз.
  Важно лишь самим не спровоцировать в Германии ускоренного развития подводного кораблестроения, что в моей истории сделали именно русские, заказом трех субмарин конструкции Эквиллея у Круппа. Нам пока и того, что Джек Фишер всерьез подлодками заинтересовался, хватит для геморроя. Хорошо бы продумать пару диверсий там, кстати. Чтоб выглядело натурально, а в случае чего можно было бы на ирландцев свалить...
  - Вот так вот, в мирное время? Вы меня откровенно пугаете.
  - С волками жить - по-волчьи выть, Ваше величество. Грех я на свою душу возьму.
  Третью революцию в военно-морском деле совершили японцы. До этого еще больше трех десятилетий. В тот день их палубные самолеты с бомбами и торпедами, взлетев с шести авианосцев, буквально за несколько часов перетопили и повредили в Перл-Харборе все дредноуты американского тихоокеанского флота. Линкор окончательно уступил место авианосцу в качестве главной ударной силы на море.
  На этом направлении мы тоже обязаны перехватить инициативу. Причем тут во главу угла нужно ставить не сами корабли, а их оружие - самолеты. Главных ноу-хау тут три: их аэродинамические схемы, профиль крыла, плюс мощные и легкие моторы. Именно для работы над ними нам нужны Луцкий, братья Риоты, Майбахи. Вся затеянная нами эпопея с торпедными и гоночными катерами - это мощный базовый вклад в авиационное двигателестроение. Кстати, развитие производства автомобилей имеет тот же вектор - это массовая подготовка специалистов для двигателестроения в первую очередь. Не зря же в нашей истории войны 20-го столетия именуются 'битвами моторов'.
  Четвертая революция в военном кораблестроении была совершена американцами. Кстати, именно она наиболее показательна в том плане, что для англосаксов военный флот - их главный инструмент для покорения мира. Вы ведь знаете, что такое ракета? Как она используется в военном деле? В частности, еще семьдесят лет назад генерал Шильдер предлагал вооружить ракетами свою подводную лодку.
  - Конечно. Она еще древних китайцев изобретение. Только точность слабовата...
  - Прекрасно. Тогда представьте себе ракету, которая взлетев по параболической дуге, способна попасть в цель размером с футбольное поле, расположенную на расстоянии нескольких тысяч километров от точки ее взлета. И несет такая ракета не заряд пороха или пикринки. Ее начинка, построенная на использовании внутриатомных сил, способна спалить целый город с сотнями тысяч жителей. И представьте себе, что таких ракет - шестнадцать. И взлетают они из-под воды с одной подводной лодки. Которая сама при этом может обойти в глубинах океанов весь земной шар со скоростью миноносца, ни разу при этом не всплыв на поверхность, благодаря машинам, использующим для выработки пара котлы, в которых работает то же атомное топливо, что и во взрывчатке ракет. Практически неиссякаемый источник огромной энергии...
  - Боже!.. Какой ужас. Но ведь этим же можно сжечь весь Мир!?
  - Или заставить его бояться. Безропотно слушаться и исправно платить дань...
  Они назвали этот подводный крейсер 'Джордж Вашингтон'. И начали с 1960-го года строить таких монстров десятками. С гордостью величая их 'убийцами городов'.
  - А как же мы? То есть вы, Союз русских республик?
  - Мы ответили им тем же. И угроза взаимного уничтожения парадоксальным образом привела к тому, что СССР не подчинился американскому диктату, а янки ничего не могли с этим поделать. Но на морях, и даже у наших берегов, они по-прежнему доминировали, благодаря флоту громадных авианосцев, на которые у нас просто не хватало денег.
  И вот, занимаясь поисками относительно дешевого, асимметричного ответа, в конце 1970-х наши ученые и инженеры совершили пятую революцию в военно-морском деле. Они создали сравнительно небольшие неатомные подлодки, которые были настолько малошумны, что для американского флота обнаружить их стало крайне проблематично.
  Вооруженные мощными торпедами и дальнобойными, самонаводящимися ракетами, стартующими из торпедных аппаратов, они могли потопить подводный атомоход, стоящий в десятки раз больше их. И даже самый громадный стотысячетонный атомный авианосец, стоящий вместе с десятками своих самолетов в сотню раз дороже такой подлодки! Массовая постройка этих недорогих, но смертоносных подводных кораблей, позволила нам отодвинуть авианосные эскадры янки от наших берегов дальше в океан.
  - Замечательно. И что нам теперь со всем этим... э... атомным оружием и котлами делать, прикажете?
  - Нам? Ничего. Ведь мы с Вами, Государь, до торжества 'всеобщего уравнителя' не доживем, скорее всего. Такие научные и технологические проблемы даже лет за двадцать-тридцать никак не разрешить. А вот привести Россию к этому моменту в границах и с уровнем развития, которых реально, а значит нужно, достичь, - совсем другое дело.
  - Да? А если мы поможем германцам стать лидерами Европы, они не сомнут нас до этого времени? Дружба - дружбой, но численность населения и промышленная мощь всей экономики запада Старого Света... случись что, мы можем и не устоять. А кто там после Вильгельма придет? Если бы знать?
  - Вероятно, господа англосаксы попытаются обнулить наши достижения не позже 20-го года, когда у Тирпица будет завершена его кораблестроительная программа. Скорее всего, пораньше. И если война пройдет и завершится по нашему сценарию, немцы будут лет десять зализывать раны, и года так до 40-го переваривать добычу. Она обещает быть весьма крупной. Появление у нас к тому времени бомбы, что уже вполне реально, тему нашей с ними войны отодвинет в область рассуждений постояльцев психбольницы.
  Нам же сейчас важно уяснить себе главное - линкор на море панацея временная. До появления хороших подлодок, самолетов и кораблей - их носителей.
  - И, тем не менее, Всеволод Федорович, Вы-то как раз и предлагаете нам линкоры и дальше закладывать? 'Как все'... в чем логика?
  - Надо строить. Ведь их участие в битвах с англичанами, к примеру, в составе объединенного флота, может стать нашим главным взносом в русско-германский союз. А, кроме того, сегодня они главный двигатель прогресса в кораблестроении.
  Заманчиво уйти от столь значительных трат, но ничего не поделаешь, создавать свои линкоры надо. Хоть для того, чтобы англосаксы и немцы их, родимых, побольше строили. И, глядя друг на друга, меньше тратили на армии и задумывались о наших экспериментах с подлодками, торпедами, самолетами и радиотехникой. Меньше знаешь - лучше спишь.
  Кстати, как я уже об этом Вам докладывал, Государь, в особой записке летом, строить новые линейные корабли надо будет с соблюдением двух важнейших условий. Первое. Чтобы их конструкция и размер позволили при осуществлении ограниченной модернизации лет через десять, дать им возможность на равных сражаться с более молодыми кораблями. Про поэтапный рост калибров я Вам все расписал. Так что, даже 406 миллиметров - это вполне реально.
  - Да, я помню. Но при этом Вы считаете для нас достаточным калибр на два дюйма меньше. И я с Вашей логикой согласен - нельзя приносить другие свойства корабля в ущерб одной только его артиллерийской мощи.
  - Спасибо. Тем более, что тяжелый 14-дюймовый снаряд, выпущенный из пушки в 50 с лишним калибров - инструмент вполне достаточный.
  Так... и второе. Кстати, не менее важное условие. Наши вероятные противники не должны представлять себе, как именно будут выглядеть наши первые дредноуты после их модернизации. Для чего желательно, чтобы даже непосредственные их разработчики об этом не догадывались. И тут нам нужен пригляд знающего человека...
  - Поэтому Вы, любезный Всеволод Федорович, и возглавите МТК. Или Вам нужен кто-то еще, кого можно будет посвятить в эти замыслы?
  - Да. Трое.
  - Кто же именно?
  - Бубнов, Костенко и Гаврилов.
  - Костенко?.. А Вы в курсе, что относительно него есть информация по ведомству фон Плеве? Не рискованно допускать такого человека к секретам подобного уровня?
  - Про то, что имеет связь с ЭсЭрами? Знаю. Но это совершенно не меняет сути дела: из него вырастет наш блистательный инженер-кораблестроитель.
  - Ну, что же. Не возражаю. Будем считать, что они в Вашем полном распоряжении.
  - Спасибо, Государь.
  - По подводным лодкам, как я понимаю, Вы тоже хотите тщательно засекретить все?
  - Все - никак не получится. Да и нет в этом смысла. Но вот некоторые технические моменты их конструкции и вооружения, как и на первый взгляд не заметные особенности проектов новых субмарин, заранее приспособленных к посекционному крупносерийному производству и транспортировке построенных лодок по внутренним водным путям, - обязательно. И тут у меня будет еще одно кадровое предложение. Интересное...
  - Слушаю Вас.
  - Сейчас в Штатах Джон Холланд разругался вдрызг со своим компаньоном Исааком Райсе. Первопричина склоки - продажа этим евреем патента на подлодки Холланда Вашему хорошему знакомому Базилю Захарофу. Для Виккерса, естественно. Ирландец, ненавидящий англичан до мозга костей, попытается отыграть дело назад. А в итоге, его вышвырнут из бизнеса, чуть ли не в чем мама родила.
  - Помню. Я прочел Вашу записку. Предлагаете поступить с этим фенеем как с Дизелем и Майбахами?
  - Именно! И желательно с этим не затягивать. Причем, что-то мне подсказывает, что и в организации ирландского сопротивления на исторической родине, польза от него будет весьма ощутимая.
  - Ну, что ж. Принимается. Конечно, влетают нам в копеечку все эти переманивания иностранцев, но... уж кутить - так кутить! Как Миша поговаривает, - Николай негромко рассмеялся, подливая себе еще кипяток, после чего не торопясь отхлебнул маленький глоточек, и вдруг ожег взглядом, - Значит, говорите, 'великий уравнитель'? Про все, что связано с этим атомным оружием, давайте обязательно отдельно перетолкуем.
  Причем, лучше, чтобы Вы были у меня все вчетвером. Да, да, и господин Лейков тоже. Ничего не поделаешь, ведь к науке из вас, как я понимаю, только он имел прямое отношение. Без него нам тут никак не обойтись. Как я понял, подготовку к этому проекту нужно вести десятилетия. А значит, начинать надо уже завтра...
  Но, извините, Всеволод Федорович, я заметил в Ваших словах одно противоречие. Вы сказали, что появление этого оружия дает одной стране огромное преимущество. Это понятно. Но из Ваших же следующих объяснений следует, что появление его у нас не отменило попыток американцев давить на Россию военным путем. Ну, этими... Вашими авианосцами. Почему? Разве сложно было державам в таких условиях договориться о всеобщем мире на Земле? И не тратить, если я верно Вас понимаю, астрономических сумм на ТАКИЕ флоты?
  - Американцы упорно пытались найти способы нейтрализации нашего ядерного оружия. Искали варианты его уничтожения первым ударом до того, как наши ракеты смогут взлететь. И, кроме того, мой Государь, Вы же понимаете, что капиталистам военное производство чрезвычайно выгодно. Это в социалистической республике с плановым хозяйством для отказа от вооружений достаточно решения руководства. В республике капиталистической такое исключено в принципе. Так что, увы, но на оборонку и все, что с ней связано, придется тратиться даже нашим правнукам.
  - Жаль. А я так надеялся, что все-таки есть средство заставить людей жить в мире. Увы, силен враг рода человеческого. Силен...
  И так как же получается? Отказаться от поисков самых изощренных способов братоубийственного самоуничтожения способна только либо самодержавная власть, либо социалистическая, народная? Та, где господа капиталисты к ней не допущены?
  - Получается, что так, Ваше величество. Я, кстати, об этом очевидном моменте и не думал, откровенно говоря. Хотя, конечно, для самодержавия это верно при условии, что на троне человек ответственный, вроде Вас, а не кто-то, типа Тамерлана или Бонапарта.
   - Логично... - Николай замолчал, неподвижно глядя куда-то в белое пространство за окном. Понимая его чувства, Петрович тоже притих, прихлебывая подостывший чаек...
  - Ну-с, пирожные с пирожками мы одолели. Смотритесь Вы уже вполне сносно. К ужину непременно буду Вас ждать у меня. Придете, любезный Всеволод Федорович? - оторвавшись, наконец, от метели, вьющейся за стеклом, и своих невеселых мыслей, как бы подытожив их беседу, спросил Николай.
  - Конечно, Ваше величество. Нормально заправиться не помешает. Но, простите, еще вопрос. О военных тратах и экономии. Государь, Вы ведь мне ничего не ответили по предложению о сокращении флота и продажи за рубеж наших больших кораблей, чье устаревание и уценка в разы станет очевидной уже через год-полтора?
  - Вот давайте за ужином это все и обсудим. Будут с нами еще Дубасов, Александр Михайлович, Бирилев, Ломен и Нилов. Григоровича приглашу, если врачи его отпустят. Я им всем Вашу записку на сей счет прочесть дал. А попутно неплохо бы разобраться какие корабли и когда будем возвращать с Дальнего Востока, и куда. Где ремонтировать. В общем, поговорим, посоветуемся, - закончил Николай, поднимаясь из своего кресла и протягивая Петровичу руку, - До вечера.
  
  ***
  Пройдя через оба императорских вагона, спальный и салонный, Петрович перед межтамбурными дверями вагона-столовой нос к носу столкнулся с генерал-адъютантом Фредериксом. Барон был как всегда отутюжено-накрахмален, на сапоги хоть как в зеркало смотрись, в руке тросточка. Старый служака до сих пор прихрамывал, - давали себя знать последствия 'шрапнельного водосвятия' в январе. В его годы и давним ранам положено беспокоить, а тут - меньше двух месяцев как зарубцевалась дырка в бедре. Но с юных лет бравый, осанистый кавалерист бодрился и не показывал виду, что его что-то беспокоит по части самочувствия.
  - Доброго Вам вечера, любезный Всеволод Федорович. Рад видеть вас во здравии, - с легким, благородным поклоном барон пожал руку Руднева.
  - Спасибо. И Вам здравствовать, многоуважаемый Владимир Борисович.
  - Я уж решил лично доковылять, Вас проведать. Не взыщите, думал, что после таких дел Вы еще не вполне в силах к ужину пожаловать. Это надо же было всех так напугать? - за участливым тоном и кротким взглядом министра Двора и командующего Главной квартирой в одном лице, проскальзывал деликатно скрываемый, беззлобный сарказм.
  - Владимир Борисович, бес попутал. Примите еще раз глубочайшие мои извинения. Перед Государем я уже покаялся.
  - Полно, милостивый государь. Я - что? Много разного повидал уже на этом свете, да и на прицел к Вам не попал, охранила Заступница, - Фредерикс негромко рассмеялся, - Меня Вам удивить не удалось. А вот Федор Васильевич Дубасов на Вас здорово осерчал. Это он у Вашего одра только таким спокойным был, чтоб не навредить, Боже упаси. Ну, а уж коли Вы на ногах... теперь уж, мой дорогой, потерпите. Отдраить он Вас собирается.
  - Господи, сколько же мне теперь это дело пьяное поминать будут?.. - простонал в сердцах Петрович.
  - Сколько? О том точно только Господь ведает. Но по праздникам - это завсегда-с!.. Шучу! Шучу... - рассмеялся явно довольный своим чувством юмора Фредерикс, - Ну-с, не буду мешать вашей вечере, Государь сегодня только моряков собирает.
  С этими словами барон звякнул шпорами и с достоинством откланялся, а Петрович, перекрестившись для храбрости, двинулся навстречу неизбежному. Или на званый ужин, или на плановую раздачу слонов...
  При его появлении в тамбуре, двое вытянувшихся по стойке 'смирно' казаков конвоя, всем своим крестоносно-парадным видом неопровержимо засвидетельствовали: Государь-Император здесь. За дверью слышались оживленные голоса и дружный смех. И хотя Петрович совсем недавно провел в обществе царя пару часов, и расстались они более чем довольные друг другом, на душе котята скреблись.
  Может быть, это он остался доволен, а что там, на душе у самодержца? Не зря же Василий предупреждал, что у царя его внешняя бесконфликтность - штука обманчивая. Передавишь, попадешь не под то настроение, станешь 'не комфортен', и - ага!.. Следом за Витте, Дурново и всеми прочими, как это в реале бывало. Но даже если сам хозяин пока всем удовлетворен, это только полдела. Ведь сейчас предстоит близкое знакомство с людьми, входящими в ближний круг Николая, с теми, с кем ему теперь предстоит работать и общаться. Причем не факт, что условия этой работы будут напоминать его вольницу на крейсере или во Владивостоке, а общение приведет к взаимопониманию.
  Конечно, в Порт-Артуре он с Макаровым и Моласом сработался и как подчиненный. Обстановка обязывала. Оба они оказались людьми серьезными и ответственными, для них дело было выше личных амбиций или обид. А как то оно будет сейчас? Со здешней адмиральской братией. С его-то безтормозным характером и их свитской гордыней?
  'Как будто у Дубасова, формально моего непосредственного начальника, своего гонора меньше. Ага! Как же. А с Бирилевым, - тут все еще веселее. Этот деятель прямо мне не подчиняется, но завязано на него будет, как на человека командующего всем нашим казенным кораблестроением, очень много всего.
  И при этом глубина его познаний в этом самом кораблестроении давно на флоте служит источником анекдотов. Чего стоит попытка раскачать по его приказу ставший на песчаную банку броненосец посредством перебежек пары сотен матросов с одного борта на другой. У аналогичной толпы тараканов, попытавшихся так раскачать таз с водой, успехов могло бы быть больше. Или резолюция на рапорте с просьбой прислать десяток французских свечей зажигания для требующего ремонта двигателя внутреннего сгорания, гласящая: 'довольно будет 20-и фунтов казенных, стеариновых'. И вершина 'умственно-волевой конфигурации', между прочим, в должности Морского министра, - подпись не глядя в текст под Бьеркским договором! Хорошо хоть, что молодому Костенко он протежирует еще со времен подготовки к уходу на Дальний Восток отряда Беклемишева, а с Бубновым в дальнем родстве, вроде. Может, не будет много палок в колеса ставить'...
  Отдельную проблему для Петровича представляли два 'кота в мешке': командир гвардейского экипажа контр-адмирал Нилов и флаг-капитан Императора вице-адмирал Ломен. Нынче они не просто свитские адмиралы, а адмиралы придворные. Короче говоря, друзья Николая. Они, вместе с Великим князем Александром Михайловичем и графом Гейденом, ожидающим их сейчас во Владивостоке, де факто составляли неформальный Морской Кабинет Государя. Придать им такой статус официально Николай не решился, так как опасался поскандалить с дядей Алексеем, за которого тотчас вступилась бы матушка и большинство прочей многочисленной родни...
  И получается, что этот, по сути, абсолютно безответственный кружок по интересам, будучи некой 'молодой морской фрондой' генерал-адмиралу и его блюдолизам, вроде Верховского, Скрыдлова, Авелана и Абазы, за Цусиму в нашем мире ответственен не меньше, чем 'болярин Зиновий'. Не брутальный охотник на бизонов и бонвиван Алексей Александрович, прямо высказавшийся против отправки эскадры Рожественского на погибель, а именно эти люди были там 'властителями морских дум' самодержца. И здесь тоже, конечно. Но только до появления в Питере некоего молодого доктора с 'Варяга'...
  Похожие и по своей роли, и по взаимоотношениям с Николаем, Нилов и Ломен были совершенно разными персонажами, как по своим воззрениям, так и по истории своего появления в ближнем круге царя. Ломен вошел в него еще со времен известного Большого путешествия наследника на Дальний Восток. Он командовал крейсером 'Память Азова', на котором Николай и находился. Серьезный, тактичный, с окладистой бородой бывалого морского волка, отличающийся трезвыми суждениями о внешней политике и новомодных флотских делах, он сразу понравился цесаревичу.
  Поймав ветер Фортуны, наполнивший его паруса, каперанг Ломен не преминул воспользоваться счастливо представившейся возможностью пробиться на самый верх благодаря дружбе с сыном Александра III, и с легкостью променял палубу крейсера в дальнем море на столичные паркеты и мостики царских яхт в Маркизовой луже.
  В 1892-ом году он, сразу по возвращении 'Памяти Азова' в Кронштадт, назначается членом комиссии при библиотеке морского министерства по военно-морскому делу, где подбирает для заинтересовавшегося флотом наследника разнообразную литературу и карты для его личного пользования. Через пару месяцев он уже заведует военно-морским ученым отделом главного морского штаба. А меньше чем через год Николай Николаевич - флигель-адъютант молодого Императора и его флаг-капитан! Тут и орлы на погоны не заставили себя ждать. Сначала один, а затем и второй...
  Столь головокружительной карьеры при дворе никто из наших моряков не делал. До вышеупомянутого Нилова. Константин Дмитриевич, правда, и внешне, и внутренне, был полным антиподом тщащегося своей ученостью 'академика' Ломена. Хотя 'ученость' эта была у него своеобразной. Ни в кухню большой политики, ни в суть происходящих на флоте эпохальных технических перемен, глубоко проникнуть ему не было дано. Вот лишь один характерный образчик рассуждений человека, серьезно влиявшего на 'морской' кругозор молодого Императора:
  'Прежде всего, мы должны на Балтийском море иметь минный флот не меньший, чем германский и шведский, взятые вместе, так как в случае войны на Балтийском море, кроме немцев, непременным противником нашим, при всяких политических комбинациях, будут здесь также и шведы.
  Если наряду со всеми работами по воссозданию у нас оборонительного флота финансовые средства позволят нам обратиться к постройке больших кораблей, то, пожалуй, можно согласиться на это, но при непременном условии, чтобы суда эти предназначались бы для службы на Тихом океане, где необходимо в особенности воссоздание нашего флота.
  Переходя к вопросу о своевременности для нас строительства больших кораблей, я прежде всего считаю необходимым оговорить, что нынешнее время вовсе не представляется каким-то исключительно благоприятным моментом для воссоздания нашей морской силы. Мнение, что 'замену поршневых машин турбинными двигателями можно считать столь же коренным переворотом в военно-морском деле, как замену паруса гребным винтом', я считаю страшно преувеличенным. Переход от паруса к паровому двигателю можно сравнить с изобретением пороха, направившим все военное дело по совершенно новому пути; введение же турбин есть не более как известное усовершенствование, каковым явился, например, переход от гладкого к нарезному оружию. Введением нового двигателя наука судостроения вовсе не может считаться 'поколебленной в самых существенных своих началах'.
  Необходимость строительства больших судов в целях поддержания наших судостроительных заводов представляется мне сомнительною: казалось бы, работы для них будет достаточно и на наших достраивающихся судах. Кроме того, значительная часть рабочих может перейти на постройку малых судов, машин и пр., так что, обратившись к постройке судов исключительно оборонительного флота, мы вовсе не обрекаем этим на гибель наших заводов'.
  Это выдержка из официального документа на Высочайшее имя от октября нашего 1906-го года. Грамотно, логично, доходчиво. Умно, наконец. Но, Господи Боже, какая же политическая и техническая близорукость! Если не сказать - убожество...
  Нилов был моложе Ломена на 14 лет, но, как и он, успел крепко повоевать турка на Дунае в Болгарскую кампанию 77-го года. В отличие от последнего, науками и глубокими суждениями не утруждаясь, личной храбростью и лихостью он честно заслужил боевого Георгия. Компанейский и разбитной, он не горел тягой к глубоким познаниям в морском деле, зато порученую Богом и начальством лямку тянул добросовестно, представляя собой во многом типичный образчик русского палубного офицера того времени.
  Идеальным досугом для него в бурные молодые годы была бутылка и картишки в кают-компании или приличествующем береговом заведении. С дурачествами, кутежом и хулиганством, доходившими порой до полного морального раскрепощения. Причем иногда, - в духе прусской гвардейской казармы или британского флотского гондека.
  На склонности к гульбе и 'трюмному бисексуализму' его, еще юного мичмана, и приметил некто князь Мещерский , который всегда трепетно и по-доброму относился к своим любовникам, даже бывшим, употребляя к их устройству и продвижению по жизни все свое немалое придворное влияние. Душевный такой человек он был, очередной 'голубой' князь, появляющийся перед читателем по ходу нашего повествования. Личные встречи с этим неординарным деятелем у наших главных героев еще впереди...
  Итак, внешне малопривлекательный и попивающий капитан 2-го ранга Нилов, после неприметной службы на нескольких миноносцах и канонерках, в 1890-м году, для многих на флоте и в высших сферах совершенно неожиданно, назначается флаг-капитаном самого генерал-адмирала Великого князя Алексея Александровича. После чего на целых 12 лет становится бессменным командиром его яхт, от 'Стрелы' до 'Светланы'.
  Когда же входящий в силу молодой царь и его 'тайный придворный Морской Кабинет' стали потихоньку отбирать у Алексея Александровича 'монополию на флот', шустрый каперанг, с подачи того же вездесущего Мещерского, в одночасье переметнулся от генерал-адмирала в стан его противников. Воспользовавшись удовольствием Государя от показухи с пальбой и дымом, учиненной в его честь Ниловым в качестве командира практического отряда береговой обороны Балтфлота в 1903-м.
  Что и говорить, дружить Николай умел. Через пару месяцев Нилов уже командир Гвардейского экипажа, а с ранней весны 1904-го года он - флигель-адъютант Государя-Императора, незаменимый главный рассказчик крепких застольных анекдотов, партнер по картам, лаун-теннису и бутылке крепленого красненького. А еще - потенциальная замена Ломену в должности императорского флаг-капитана: у того уже подпирает возраст по службе, да и здоровьице начинает пошаливать.
  Контр-адмиральские эполеты Константин Дмитриевич в кругу новых людей и обязанностей заслужил даже раньше, чем в нашем мире: должен же был кто-то стать отдушиной для царя, изнывавшего от груза забот, свалившихся на его плечи по милости Вадика, Василия и Петровича, пока новоиспеченный государев военно-морской секретарь прогуливает по парку его сестренку. В Порт-Артуре и Владивостоке узнали об этом радостном для всего флота известии в октябре 1904-го. За оборону столицы с моря теперь грешно было переживать. До Шантунгской битвы оставалось два месяца...
  
  ***
  Приоткрыв дверь в салон, за которым находилась собственно столовая, Петрович понял, что застал только самое окончание очередной фирменной байки 'от Нилова'. Ибо на произнесенную торжественно-мрачным тоном фразу Константина Дмитриевича: 'Он понял все через девять месяцев', ответом был нестройный взрыв гомерического хохота...
  - Ваше величество, господа, вы позволите?
  - Заходите, любезный Всеволод Федорович! У нас тут маленький мальчишник перед ужином сорганизовался, - отсмеявшись, приветствовал его раскрасневшийся Николай, явно входивший во вкус своего первого большого путешествия в отсутствие супруги и детей, - Думаю, что Вы, здорово проголодались. Но придется чуток обождать. На кухне какое-то повреждение с плитами случилось, им туда даже инженера вызывали.
  Алексей Алексеевич наш самолично ходил посмотреть, - Николай кивнул в сторону Бирилева, - Считает, - с дымоходами напасть какая-то. Похоже, снегом грибки забило на крыше: снегопад-то вон какой, с пургой, плетемся мы из-за него еле-еле, вот и заносит, если не топить постоянно. Минут через десять нас обещали пригласить. А пока - милости просим Вас присоединяться к нашему кружку.
  - С радостью, Государь. В хорошей кампании закуска не главное...
  Вокруг все снова яростно порскнули, чуть не складываясь пополам и хватаясь за животики, а Ломен даже закашлялся. Оценив ситуацию, Петрович озадачился вопросом: 'Этот ржач - в след Ниловскому анекдоту, или я что-то не то сморозил?'
  - Смерти нашей хочет... - сквозь слезы еле выдавил из себя Дубасов, отирая со лба салфеткой капельки выступившего пота.
  - Я?!
  - А кто еще? Чтоб потом, как бедалагу Тирпица, да? - с обворожительно-ехидной улыбкой осведомился Александр Михайлович, - Мы все скоро Вас бояться начнем.
  'Как Тирпица? Нет, блин. Как бедного доверчивого Холтофа! Да... как-то я дерзко сказанул, после вчерашнего. Язык мой, враг мой...'
  - Но я совсем не это в виду имел, - неуклюже попытался оправдаться Петрович, чем закономерно вызвал у собравшихся еще один приступ смешков и хихиканья. Промокнув салфеткой уголки глаз, и жестом предложив господам-адмиралам поскорее успокаиваться, Николай сострадательно взглянул на возмутителя спокойствия:
  - Ох, Всеволод Федорович, дорогой, не обижайтесь на нас только. Но, уморили!.. Чуть пупок не развязался. А Вам, любезный Константин Дмитриевич - наука: с порога, одной фразой, и все общество лежит в прострации.
  Присаживайтесь... - Николай указал Рудневу на свободный край углового дивана, на второй половине которого сидел он сам, - Мы тут сплетничаем обо всем понемножку, да вот, Константин Дмитриевич, всякое разное из времен своих юных славных дел на Дунае вспоминает. Как Ваше самочувствие?
  - Спасибо, слава Богу, оклемался.
  - Вот и славно, ежели так...
  Кстати, нас уже и приглашают. Пойдемте к столу, господа. Там и переговорим о делах более серьезных, тем более, что сегодня вечером я специально никого кроме вас не звал. Возможно, еще Иван Константинович подойдет попозже: на ногах он уже вполне твердо держится, но через полчаса у него перевязка, и я попросил его сначала докторов уважить, ведь у них всегда - все по расписанию. Этим эскулапам в руки только попади...
  Почти во всю длину второй части вагона вытянулся стол, застеленный белоснежной скатертью с шитьем, накрытый к ужину на восемь персон. По его двум сторонам стояло шестнадцать массивных стульев с кожаной обивкой, но вдоль стен с четырьмя окнами на каждой, еще оставались свободные проходы, ширины которых было вполне достаточно прислуге для смены блюд.
  Рассадил гостей Николай сам, явно исходя больше из удобства ведения застольной беседы, чем из соблюдения имевшихся на такой случай правил этикетного 'ранжира', на пунктуальном выполнении которых всегда настаивал министр Двора. Но педантичный обрусевший немец нынче отсутствовал, поэтому адмирал Руднев оказался прямо напротив Императора, в соседстве с Александром Михайловичем и Ниловым. Дубасова, Бирилева и Ломена Государь усадил рядом с собой.
  С аппетитом перекусив и отдав должное крымским мадере и хересу, собравшиеся незаметно перешли к деловым разговорам. И тут страсти закипели с пол оборота. Первым накинулся на идею Руднева с продажей за границу крупных боевых кораблей Дубасов:
  - Нет, Всеволод Федорович, я Вас, простите, конечно, но совершенно не понимаю! Как такое вообще Вам в голову пришло! Японцам потопить не дали, побед геройских на этих палубах добились, славу вековечную России-Матушке и флоту нашему на них стяжали - и вдруг: на тебе! Продавать!.. Никто нас не поймет-с. Никто-с!
  Да и корабли-то вполне добротные. Отремонтируем их, и лет десять-пятнадцать прослужат еще. Не знаю, как кто, но лично я считаю, что 'Полтавы' и 'Пересветы' вполне боеспособные броненосцы. И пока - вполне даже современные. 'Сисоя' еще чуть подремонтировать, так ничем не хуже 'Полтавы' будет. Полгода еще не прошло, как изделия хваленых британских верфей ими побиты. Да и оба трофея Ваших - они и по данным хороши, и по самому факту их взятия с боя ценны. Состояние мы их скоро сами посмотрим, нужен ремонт - так в чем же проблема?
  Когда еще британцы этот свой 'Дредноут' выстроят, как он себя покажет на испытаниях с новыми машинами от выскочки и рвача Парсонса? Пойдет ли он в серию - это еще вилами по воде писано. Если бы Государь не настоял, то я бы, честно говоря, вообще не стал торопиться с заказом у англичан турбин для новых больших кораблей. Рискованное пока это дело.
  А уж по деньгам!.. С бедным Верховским чуть горячка не приключилась же! На несколько истребителей, на пару крейсеров - еще понятно, посмотреть, опыта набраться. Но, что сделано, то уж сделано. Сам подписывал контракт - с меня, если что, и спрос.
  - И как у американцев получится с их новым броненосцем, - ничего не ясно еще, - добавил свои 'пять копеек' Бирилев, - Пусть, сперва, постреляют из одной башни поверх другой, а мы подождем и посмотрим, как это у них выйдет, не посносит ли в грибках нижних башен головы наводчикам и башенным командирам?
  - Сильны эти новые броненосцы, пока на бумаге исключительно. Но не так чёрт страшен, как его малюют! - Дубасов легонько пристукнул пятерней по столу, для вящей убедительности, - И, чтобы вот так взять и надежные, крепкие корабли, с боевыми, славными традициями, продавать, убоявшись того, что еще в жизни силу не доказало? Это, по-моему, во сто раз хуже, чем когда Корнилов с Нахимовым флот свой топили.
  - А, кроме того, милостивый государь Всеволод Федорович, Вам ли не знать темпы и порядки нашего судостроения? Не в дни военной штурмовщины, а нынче, в мирное время. Мы с Кузьмичем чуть не надорвались за этот год в Кронштадте, многое сделали, но все равно до уровня передовых иностранных верфей далеко. На общем фоне у нас только Балтийский можно выделить. Пока еще мы новые суда в строй введем, а что до этого у нас останется на два флота? Семь приличных броненосцев? - Бирилев колко глянул на Руднева и криво усмехнулся, - Вот уж англичане нас похвалят: никаких японцев не надо было, русские сами сподобились!
  - Мы, вроде как, войну-то выиграли, нет? А получится, что половины судов 1-го ранга - как не бывало. Да еще где покупателя на них найти, кто бы цену дал приличную? Короче, что-то не то Вы затеяли, мой дорогой. Ни выручка за них, ни экономия на их содержании, нас по финансам не выручат. С японцев надо было денег больше брать, а не 'бархатный' мир им подписывать скоропалительно. Я не прав? - прищурился Дубасов.
  'А вот это - ниже пояса, господин министр. Врагом народа и вредителем еще меня объяви. Прав был Вадик, когда ныл, что с тобой, зануда, поладить труднее, чем упросить о милосердии палача. Знал бы, кто тебя в это кресло усадил! Расхорохорились тут, два бульдога-инквизитора столичных. Только я вам, блин, тоже не подарок. И если уж кого решил, то... выпью обязательно. Специально мне, что ли, этот сольный выход на арену Колизея самодержец подстроил? И где же Константиныча черти носят?!'
  Но как Петрович ни спорил, сколь бы убедительные доводы и доказательства ни приводил, Дубасов и Бирилев пребывали в непоколебимой и монолитной, словно сами Геркулесовы столбы, убежденности в собственной правоте. Мнение морского министра и начальника ГУКСа полностью или частично разделяли также Ломен с Александром Михайловичем. И лишь крепкий задним мест... точнее - умом Нилов, категорично высказываться не спешил, ожидая, по-видимому, куда ветер подует со стороны царя. Но самодержец с суждением по данному щекотливому вопросу не торопился, давая господам адмиралам возможность до поры до времени попикироваться в досталь.
  
  ***
  Три главных спорщика медленно, но верно, подходили к состоянию кипения, уже никого и ничего вокруг себя не замечая, когда Николай внезапно встал со своего места и направился к дверям. Там, стараясь не привлекать внимания разгоряченного пылкими дебатами общества, переминаясь в нерешительности, стоял вице-адмирал Григорович со свежей повязкой на голове.
  - Иван Константинович, дорогой Вы наш, проходите же к нам скорее! Мы все очень рады Вас видеть.
  Господа, прервитесь на минуточку. Нашего полку прибыло! - быстро подойдя к Григоровичу, царь не просто пожал ему руку, но и троекратно, с искренней радостью с ним расцеловался, - Слава Богу и нашим медикам, что мы уже можем видеть Вас на ногах. Скорее бы - чтоб еще и в полном здравии. Присаживайтесь сюда, ко мне поближе...
  - Интересно, а что Вы нам скажете по поводу записки Всеволода Федоровича, что я вам с Небогатовым позавчера оставил? С предложением о продаже за границу наших трофеев, броненосцев-крейсеров и 'Полтав' с 'Сисоем'? - спросил Николай Григоровича после здравицы в честь выздоравливающего адмирала.
  - Вопрос интересный, конечно, Ваше величество. Я прошу меня простить, но часть беседы вашей я без всякого умысла подслушал, и мнение господ-адмиралов уразумел. Со своей стороны считаю, что резоны, высказанные уважаемым министерским начальством, равно как и Его высочеством, да и Николаем Николаевичем тоже, весьма серьезны...
  При этих словах Григоровича, Дубасов и Бирилев одновременно, почти в унисон, удовлетворенно кивнули. Сурово-сосредоточенное выражение лиц делало их удивительно похожими. 'Два брата. Близнеца-бюрократа. М-да-с... этот тандемчик нам всю малину может испортить. Да и впредь кровушки попьет. Вот она - русская рутина в лицах. Хотя винить-то их не за что. Главного не знают. Но вот Константиныч... от него-то подляны я совсем не ждал. Неужели перевертыш? Выходит, я один тут против пятерых. Не наш расклад, - усмехнулся Петрович своим невеселым мыслям, - Затопчут ведь'.
  Между тем Григорович, секунд пять помолчав, видимо собираясь с мыслями, слегка откинулся на спинку стула и, глядя куда-то поверх голов сидящих напротив него Руднева и Нилова, неожиданно выдал:
  - Но, прошу меня извинить, господа, мнение мое по данному вопросу однозначно: я полностью поддерживаю логику Всеволода Федоровича. И под каждым словом в этой его записке, подписаться готов.
  'Гоголь. 'Ревизор'. Немая сцена!.. Константиныч, прости засранца. Ты - красава! Долби этих замшелых ретроградов!!! Я не я буду, но если все выгорит, как задумал - быть тебе в дубасовском кресле!' - Петрович понимал, что физиономия у него расплылась в довольной ухмылке и при этом еще и светилась, как стоваттная лампа, но ничего не мог с собой поделать. Или не хотел.
  - Причем, Ваше величество, Ваше высочество, господа, - продолжил Григорович, - Особо прошу учесть, что за исключением двух взятых у неприятеля крейсеров, почти все остальные суда, о которых здесь идет речь, в сражении у Шантунгского мыса были под моим командованием. Мне же довелось их к этому бою в составе эскадры и готовить. Поэтому, я надеюсь, Вы со мной согласитесь, Государь, что кому, как не мне, иметь на их счет объективное суждение?
  - Конечно, Иван Константинович. Мы все понимаем. Слушаем Вас.
  - Извольте. Преимущество японцев в скорости их линейных судов над моими в три и более узла, в тактическом плане оказало решающее значение в том смысле, что я с моей эскадрой был выключен из боя практически на все время главных событий сражения. А то, что в его конце нам выпала честь завершить окружение противника, так это счастливая случайность, ставшая возможной исключительно Небесному покровительству.
  Фактически, Всеволод Федорович уходил со своими изрядно побитыми большими крейсерами от броненосцев Того не мне навстречу, а тому по румбу, на который успел лечь к моменту, как они на него бросились.
  Недобор скорости на кораблях типа 'Полтавы' и на 'Сисое Великом' прямо определен их устаревшей конструкцией. Его ни новыми котлами, ни новыми машинами, серьезно не уменьшить. В этом плане они ближе к 'Петру Великому', чем к 'Ретвизану', например. Тут дело больше в обводах подводной части. Вот для 'Трех святителей' или 'Потемкина' - стоит об новых котлах подумать. Машины вполне могут и больше десяти с половиной тысяч сил выдать. Для них 16 узлов - явно маловато.
  Что же по части бронирования, то 'голые' нос и корма моих судов себя показали во всей красе. 'Севастополь' мы потеряли. А будь дело не у берега, и 'Сисой' бы затонул. Получается, чтобы хоть как-то приблизить эти корабли к уровню 'Бородина', который, как мы знаем, уже заведомо нового 'Дредноута' слабее в два с лишним раза минимум по коэффициентам, одной котломашинной установкой не обойтись. Их еще перебронировать надобно. Как хотите, господа, но, по-моему, проще и экономнее новые корабли для линии строить. Не менее чем с 8-ю крупными орудиями в залпе.
  Теперь про тип 'Пересвет'. У этих броненосцев-крейсеров есть одно, крайне яркое преимущество и достоинство на фоне остальных наших, да и не только наших, линейных судов. Это - красота. Знаю, что у Его Высочества генерал-адмирала они на высоком счету, проект их с его подачи и создан. Но ошибаться ведь и великие люди могут.
  Броненосцы-крейсеры наши и для боя, и для похода, - корабли устаревшие еще в прошлом веке. Это никудышные броненосцы и никудышные большие крейсера. В линию их ставить с таким вооружением и бронированием, - себе дороже. Не будь рядом Вэй-Хая, два бы потонули. Вместе с 'Сисоем'. На моих глазах 'Победа' от броненосцев Того пару 12-дюймовых залпов схватила - и отвоевалась. А уж в дальнее рейдерство отправить этих 'углепожирателей', полное безрассудство. Каждому по два-три угольщика с собой надо водить будет. Да и в шторм их 'валяет' - смотреть страшно, сердце кровью обливается...
  - Вредно тебе, Иван Константинович, в койке-то долго валяться, - попытался шуткой перебить поток сознания Григоровича Дубасов, но не тут-то было.
  - Я ведь не один валялся. У меня компания хорошая, мы с Небогатовым на соседних койках свой крест несли. Вылеживали, вернее. Так что обдумать все время было. Николай Иванович, дай Бог здоровья, на случай такого вот объмена мнениями, просил передать, относительно записки Руднева, что как и я, все его предложения поддерживает.
  - Ну, младший флагман же, как иначе... - подал голос Ломен.
  - Да. И в Шантунг повел он именно 'Пересветов'. И на своих ребрах, что никак не срастаются до сих пор, это удовольствие прочувствовал отменно-с.
  Если позволите, господа, закончу: раз есть шанс за эти корабли выручить серьезные деньги, даже если латиноамериканцам ради этого придется и оба их корабля продать, 'Хиггинса' с 'Эсмеральдой', и взяток на пол броненосца примерно выдать, - ради Бога! А средства от этой сделки в первую очередь на развитие верфей и заводов направить. С тем, что у нас есть, новых линкоров под стать английским, нам не построить.
   После эмоциональной концовки выступления Григоровича, все взоры собравшихся обратились к Государю. Если спорящие стороны остаются 'при своих', то кому, как не Императору, выступить высшим арбитром в таком случае? Дело-то не шуточное.
  Года полтора-два назад быстрого решения от него можно было не ждать. Николай предпочитал поволынить серьезные вопросы, не спеша обсудить их с заинтересованными лицами по одному, и порой, окончательное решение зависело от того факта, с кем именно он поговорит последним. Но, с некоторых пор, он перестал тянуть с принятием решений. Кто-то связывал это с появлением при дворе доктора Банщикова, кто-то списывал все на переживания военного времени или рождение долгожданного наследника...
  - Ну, что же, переходим к десерту? Сегодня нам обещали великолепный штрудель с крымским синапом. Ваше предложение принимается, Всеволод Федорович. Попробуем продать их Чили и Аргентине. Прошу понять меня правильно, господа: в столь серьезном вопросе мы обязаны доверять опыту адмиралов действующего флота. Тем, чьи фуражки пахнут порохом этой войны.
  
  
  
  
  
  Глава 7. От Ангары до Амурского залива.
  
  
  Великий Сибирский путь, паромо-ледокол 'Байкал', Март - апрель 1905-го года
  
  - Итак, мой дорогой Август, впереди нас ожидает нечто очень интересное, а именно - Великий Байкал и переправа через него на железнодорожном паромо-ледоколе. Лично мне очень интересно взглянуть на это великобританское детище 'трепетной дружбы' турецкоподданного грека и российского финансового гения, - Альфред фон Тирпиц тонко улыбнулся, хотя глаза его и продолжали излучать некую холодную озабоченность.
  - Вы имеете в виду господ Захарофа и фон Витте, мой адмирал?
  - Естественно. Кстати, это первый случай, когда Захароф выступил посредником при работе с верфью Армстронга, причем, при заказе не военных судов. Но, полагаю, что при заключении контракта расчетливый Сергей Юльевич не обделил, ни англичан, ни грека, ни себя, естественно. Что из этого получилось, скоро увидим. Русские, во всяком случае, этим пароходом весьма довольны. Меня же, грешного, пока больше радует то, что из этой ухватистой парочки сегодня 'при делах' остается всего один деятель.
  - Согласен. Жаль только, что из игры выбыл лишь герр Витте. Но, как говорят наши радушные хозяева, лиха беда начало! Не так ли? - помешав ложечкой сахарин в стакане с чаем и согласно кивнув, заметил его собеседник, - Но, дорогой Альфред, я вижу, что Вас что-то иное серьезно заботит. Не паром-ледокол. Меня-то Вы не обманете.
  - Друг мой, я никогда от Вас ничего важного для нашего общего дела не скрывал и не собираюсь впредь этого делать, поверьте.
  И, да... пожалуй, есть один примечательный момент. Вы правы, он меня, не то чтобы расстроил, но... просто на некоторые наши устоявшиеся догмы заставил посмотреть под иным углом зрения. И даже не на наши, а определенной категории власть предержащих. А еще - офицеров, армейских по большей части. Из чьей своеобразной среды вышли и некоторые из наших дипломатов, включая Имперского канцлера. К сожалению...
  Контр-адмирал Гёринген, любимый ученик, наперстник и друг Альфреда Тирпица, один из немногих людей, с кем тот позволял себе полную откровенность, почтительно и молча внимал старшему товарищу, чей авторитет был для него непререкаем. И чей острый, наблюдательный ум, мгновенно вычленяющий в проблеме самую ее суть, не раз давал ему пищу для глубоких размышлений над предметами, которые на первый взгляд казались даже не стоящими особого внимания.
  - Ты сам видишь, Август, как нас провожают и встречают люди на всем нашем пути. Не нас, вернее сказать, а своего Императора Николая Александровича. И сравни это с тем, как встречают и провожают Экселенца в Германии. На первый взгляд, - все очень и очень похоже, правда? Но так - только на первый взгляд. А я вот все сравниваю, сравниваю...
  Нет, не овации и восторги толпы в столицах. Мир столиц - это как государства в государствах. Я о других русских городах, что мы проезжали. Помнишь: Тверь, Тула, Самара, Челябинск, Омск, Красноярск. Теперь вот - Иркутск.
  - Ну, я бы сказал, что у нас это все проходит более организованно, чем у местной... э... публики. Но, нужно быть снисходительным, просто уровень культур, тут и у нас...
  - Август. Вы не первый год занимаетесь журнальной аналитикой, а также агитацией и пропагандой, но тут не выводы из аккуратных схемок в справочниках нужно делать. И не бюджетные статьи считать. Тут надо просто смотреть в глаза.
  Уровень общей культуры важен, конечно. Не спорю. Но вовсе не это различие я тут усмотрел. Вспомни наши шествия или парады. Как народ рукоплещет кайзеру и его принцам, генералам, министрам, войскам. Как, несмотря на всю нашу заорганизованность и порядок, уважение и восторги людей, их интерес, распределяются на них на всех.
  Или, Думаешь, просто так Экселенц пускается на все эти пламенные экспромты в своих речах и иные 'внезапные штучки', как любят говорить акулы пера, эти твои коллеги по пишущему цеху? Но я уверен, что при всем страстном желании Императора и короля, у нас в Германии Его величество никогда не сможет насладиться столь полным, направленным исключительно на него единственного и неповторимого, выражением всенародной любви и обожания, почти до обожествления. Сколь бы яростно он этого не жаждал. Уважение, разные шумные восторги, верноподданническую лесть, наконец, - это да. Это немцы нашему монарху дают. И даже сверх меры...
  Но здесь - совсем иное. Ведь они здесь встречают - только ЕГО! Смотрят только на НЕГО! Кланяются и даже крестятся - только на НЕГО. И только ЕГО провожают. Своего ЦАРЯ. Богоизбранного...
  И им, любезный мой Август, глубоко наплевать, что рядом с ним - героические адмиралы и офицеры, победившие в войне, все эти люди в мундирах и фраках, эти дамы в роскошных туалетах... Им попросту нет до них дела, Август! Как и до нас. Все взгляды - в одну точку. В одно лишь лицо. В одни глаза! Все они смотрят только на Николая. И КАК смотрят!? Вы понимаете, мой друг, что это такое?
  Это и есть, дорогой мой Август, та самая народная любовь. Необъяснимая, безумная, захлестывающая, словно природная стихия. Та, которой никогда не сможет добиться от немцев Вильгельм. Во всяком случае, вот в таком, рафинированном, инстинктивном даже, виде... Не спорю, возможно на кого-то в России социал-демократическая агитация и повлияла, но в массе своей народ, этот 'униженный и оскорбленный', за своего царя готов сейчас пойти не только на любого врага, но и на плаху. Вы же сами видите...
  И когда я слышу от некоторых наших генералов или политиков разный бред на тему победоносной войны против 'славянского варварства', у меня, мой дорогой, мурашки по телу бегут от всей этой воинствующей дурости!
  Сегодня Россия непобедима. Поскольку сегодня она - 'с царем в голове'. И мы должны костьми лечь, чтобы вырвать ее из галльских объятий. Ибо вместе с ней, пока непобедимы и они. Но если нам удастся отодвинуть лягушатников и самим заключить с царем действительный союз, то... То за будущее Германии, как империи, и немцев, как единой нации, нам можно особо не волноваться. Имея добрососедские отношения с восточным гигантом, все остальные наши проблемы - сугубо тактические.
  - Всенародная любовь, обожание до фанатизма... да, Альфред, все это так, но только для темной и невежественной русской массы. Ведь определенные социальные слои, та же интеллигенция, люди бизнеса, те же флотские и армейские нижние чины, рабочие, евреи с поляками, наконец, ведь в их положении и понимании вещей ничего не изменилось из-за этой победы над азиатами где-то на краю света. И Николай как сидел, так и продолжает сидеть на краю революционной бочки с порохом.
  - На этой бочке танцует любой венценосец в любой стране. Причем всегда. Такова жизнь, друг мой. Тем более, если эта страна - практически неограниченная монархия. За все отвечает король, как говорится. Но мои последние наблюдения здесь указывают на то, что эта блестящая, добытая относительно малой кровью победа, одним махом перечеркнула все то, чего добивались революционеры разных мастей в предыдущие десятилетия. Народ за ними уже не пойдет. А в свете реформ, задуманных и уже начатых царем Николаем, - тем более... - задумчиво произнес Тирпиц.
  - Посмотрим, Альфред, посмотрим... Я, все-таки, не делал бы столь серьезных и скороспелых выводов из чисто внешней стороны проявления верноподданнических чувств. Конечно, начатая им реформа земского самоуправления, созыв парламента - шаги в верном направлении. Но меня лично откровенно пугает качество того человеческого материала на местах, тех чиновников и земских, на которых царь вынужден опираться.
  А революционеры, что социалисты, что анархисты, что евреи с поляками, они никуда не делись. Тем более, что мы с Вами можем судить о том, какие мощные внешние силы работают над сценариями беспорядков в России, поддерживая радикалов и словом, и кровом, и мошной. Все-таки, на мой взгляд, Николай Александрович излишне мягок и нерешителен, чтобы этим противникам упорно и жестко противостоять. И он слишком консервативен, для него до сих пор слишком многое значат заветы его покойного отца и наставления господина Победоносцева, чтобы пойти на решение еврейской проблемы в том ключе, как это было сделано у нас, например. Так мне кажется, во всяком случае...
  Хотя техническое оформление нового облика царской тайной политической полиции наводит на определенные размышления. И, возможно, пессимизм мой преувеличен...
  Однако, мой адмирал, все эти общие рассуждения никоим образом не меняют как Вашего, так и моего отношения к важности заключения с царем военного союза. А вот то, что Вы уже третий день держите у себя большой материал по приему Его Величества в Петербурге и Москве, уже выбивает меня из графика. Вечером я получил очередную телеграмму от редактора 'Наутикса'. Провода раскалились докрасна, так что прошу простить за напоминание, - Гёринген хитровато улыбнулся, - Потом ведь сами меня распекать за недостаток оперативности будете. А вчерашняя статья в 'Марине рундшау' с утра уже в наборе...
  - Значит, завтра в тираж? Это хорошо... А по поводу нашей статьи для 'Наутикса', мой дорогой, у меня родилась одна идейка. Если мы ее дадим не как интервью Тирпица с Принцом Генрихом, а как интервью Генриха с Кронпринцем? Доработать текст нужно будет совсем немного, только кое-где акценты переставить, тебе понадобится от силы пара часов...
  - А Кронпринц не будет против?
  - Я переговорю с ним сам. Думаю, что наследник согласится. И, конечно, что-то от себя скажет. Мы ведь с тобой возражать не будем, - многозначительно подмигнул своему собеседнику Тирпиц, - Ведь венценосные особы, даже столь юные, могут иметь и вполне серьезное мнение. Не так ли?
  - Тогда, может быть не только в 'Наутикс', давайте дадим этот материал еще кому нибудь из нашей центральной прессы?
  - Логично. В конце концов, пора нам уже отходить от келейной работы только с флотскими и с Лигой. Дела впереди очень интересные, и не только политические, но и по части кораблестроения: резкий рост размеров и боевых возможностей линейных кораблей автоматически повлечет за собой целый 'паровоз' новых проблем и денежных затрат. А поскольку это представляется неизбежным, нам нужно выходить на охват всегерманской читательской аудитории. На долгие уговоры любителей потянуть резину из Рейхстага, у нас просто времени не будет.
  - Печать этого интервью в нескольких крупных изданиях я организую, мой адмирал. Мнение таких двух персон, бесспорно, будет многим интересно. Только внесу сперва Ваши правки по тексту. Что же до системной работы с центральной прессой, то я в ноябре еще направлял по инстанции меморандум, в котором...
  - После обеда я все тебе отдам, не волнуйся. А по поводу финансирования твоего департамента, можешь успокоиться: со второго полугодия увеличим в полтора раза. Для начала. И штат добавим. Плюсом будет еще новая кормушка для журналистов по линии 'Атлантического Кубка', чтобы вам не светиться постоянно со своими погонами. Как сказал Всеволод Федорович: 'С волками жить, по-волчьи выть'. Будем и мы перенимать передовой опыт коллеги Джека. И то сказать: только навскидку, явно видно, что Фишер уже 'окучил' четырнадцать крупных газет и журналов!
  - Благодарю за понимание, мой адмирал...
  Но, все-таки, какими же интересными мыслями о Ваших разговорах с Рудневым и Дубасовым Вы вчера обещали поделиться, Альфред? Я ведь весьма заинтригован, честное слово!
  - Ну, для начала, Федор Васильевич, подробно рассказал мне об их планах по новой кораблестроительной программе. С разрешения царя, естественно. И, более того, показал некоторые документы на этот счет, включая протокол того самого июньского заседания ОСДФ, куда Гинце не был приглашен. А там, кроме большой ругани генерал-адмирала с Государем, был утвержден и принят на будущее системный подход к постройке русского флота. Наш опыт 'эскадренной закладки' они учли при этом в полной мере. Серьезно переосмыслив, кстати. Вот, сам посуди, я специально выписочку сделал:
  '...Принят для руководства в действиях Морского министерства и Минфина на будущее, предложенный Государем Императором принцип Планового военно-морского строительства. Он предусматривает разделение боевых кораблей на корабли первой линии и второй - резервной - линии (устаревшие морально или физически), а так же исключение из состава флота всех кораблей старше 25-и лет с момента ввода в строй, их утилизацию или иное коммерческое использование.
  Устанавливается жесткое количественное соотношение между собой числа кораблей различных классов, составляющих первую линию или назначенных к постройке. Т.н. принцип 'единицы заказа'. За базу при определении пропорции наполнения кораблями 'первой линии' флота предложено брать ЭБр или большой БрКр (способный сражаться в линии баталии).
  В общем виде указанная выше пропорция составляется так: к одному эскадренному броненосцу или броненосному (линейному) крейсеру в составе флота 'прилагаются' 1 бронепалубный крейсер, 4 истребителя, 4 миноносца, 2 подводных миноносца, 6 кораблей малых типов (сторожевик, минный охотник и т.п.), что и является 'Единицей заказа'.
  Установлен принцип 'Подивизионного строительства', который будет закреплен Законом о Флоте. Дивизия включает в себя 4 линкора/больших крейсера с причитающейся каждому 'челядью' (т.е. 4 единицы заказа). Дивизия, по мнению Императора, должна состоять из полностью однотипных кораблей. Не допускаются даже небольшие различия, как это имеет место быть на достраивающихся сегодня броненосцах типа 'Бородино', за исключением индивидуальных элементов декора...'
  Правда, впечатляет? Я знал, что тебе понравится. Но, во всем этом, мой милый Август, кроме стройной логики, есть и еще один весьма примечательный момент.
  - И какой же?
  - Как оказалось, автор всей этой 'конструкции', все тот же адмирал Руднев! Так что я положительно не представляю себе, что бы под шпицом делали, окажись артиллеристы покойного Уриу поудачливее в первом бою у Чемульпо? - Тирпиц негромко рассмеялся, - И что бы я делал теперь, если бы судьба не свела меня со столь неординарным человеком?
  Ты хоть представляешь себе, какой финт он выкинул на днях, и из-за которого мой любезный Федор до сих пор на него злой как собака? Не поверишь!
  Он, на совещании у царя, в присутствии Дубасова, Бирилева, Ломена и остальных, потребовал ни много ни мало, а продажи части русских линейных судов и крейсеров первой линии за границу! Речь идет о 'Пересветах', трофейных броненосных крейсерах и даже о 'Полтавах'. В качестве потенциальных покупателей на них Руднев рассматривает латиноамериканцев.
  - Что, серьезно!? А смысл?
  - Смыслов, друг мой, на самом деле тут не один и не два даже. Когда я обдумал все хорошенько, я логику Всеволода понял. И он мне потом все сам подтвердил.
  Вот смотри: если фишеровский 'Неустрашимый', подобно 'Ройял Соверену' Уайта, на ближайшие лет двадцать становится 'стандартом' линейного корабля, все нынешние броненосцы мгновенно превращаются в суда второсортные. Неизбежно подростут под стать новому линкору и большие крейсера, резко добавив в скорости и в калибре орудий. Против них нынешние броненосные будут смотреться совершенно беспомощными.
  Содержать в строю кучу 'ущербных' судов - бессмысленно и глупо. И если можно часть их под шумок победных фанфар кому-то сплавить, это всяко выгоднее, чем просто пустить на иголки. Деньги Петербургу критически нужны для задуманных царем реформ, значит, флот сейчас неизбежно будет 'ужиматься'. Да и отплатить кое-кому за появление у японцев в конце войны 'эскадры индейцев', ему явно хочется...
  Царь, похоже, с такой логикой Руднева вполне согласился. А Дубасов, которому он поручил лично заниматься этим вопросом, попросил меня пошевелить наши связи в Южной Америке на предмет возможных сделок. И я думаю, что помочь русским в этом вопросе нам обязательно надо. Да и самим по поводу наших 'ветеранов' подумать. Во всяком случае, о 'Бранденбургах' и 'Зигфридах'. Может, кому их пристроим?
  
  ***
  Поежившись, он подтянул вязаный шарф под самый нос и поглубже надвинул на глаза треух - волчью шапку-сибирку. Ветер был ледяной. И если бы не овчинный тулуп, наверное, пронизывал бы до самых костей. Лед где-то прямо под ним скрипел, стонал, с грохотом ломался и, уползая под днище, передавал гулкие толчки и судороги своего поражения всему 4-тысячетонному корпусу ледокола.
  Петрович, держась за цепной леер, стоял у кнехтов на открытой баковой рабочей палубе 'Байкала'. А давшее ему имя Царь-озеро, добротно, почти по-зимнему скованное тяжелым ледяным панцирем, дымило мартовской пургой. Но ни снег, ни лед, ни ветер, не мешали стальному гиганту, которого неизвестные острословы уже прозвали 'озерным 'Навариным' за 4 высоченных трубы, стоящих, как и у броненосца-ветерана, по углам квадрата, неторопливо, но уверенно, прокладывать путь от одного его берега к другому.
  Три недели назад их литерный экспресс не стал ожидать на станции Байкал прихода паромо-ледокола, оказавшегося тогда лишь на выходе с Лиственничного, и был пущен по Кругобайкалке. Ехали в тот раз ночью, поэтому полюбоваться тоннелями, мостами и всеми прочими красотами байкальских береговых круч и обрывов, Петрович не смог. Сегодня тоже особо смотреть было не на что, кроме разве-что погрузки на 'Байкал' царского экспресса, который для этого развели на три сцепки. А на самом озере снежная пелена спрятала от глаз почти все.
  Однако, и идти вниз ему не хотелось категорически. Иногда человеку нужно побыть одному...
  Он уже битый час пытался понять, что же именно его так выбесило во время этой шумной верноподданнической кутерьмы-суматохи в Иркутске, а потом нагнало вдруг глухую, липкую как паутина, беспросветную тоску?
  Лобызания Государя с Алексеевым, закончившиеся фразой: 'Я всегда верил в Вас, Евгений Иванович. Не скромничайте, ведь все вокруг нас знают, что без Ваших упорных трудов не видать бы нам столь блистательной победы'? Или объятия, в которые Николай торжественно заключил Безобразова с Абазой, вручая им ордена высшего достоинства в сравнении с теми, что он и Макаров получили за Шантунг? Или же тот подвыпивший щупленький мещанин с торчащими бакенбардами, редкими, прокуренными зубками и глазенками на выкате?
  'Что он там орал? 'Государь! Мы всех побьем! Веди!' И что-то еще, вроде... 'Бей немчину, бей жида! Будет Русь от зла чиста!'
  Дебил, б...ь! Гнида тыловая...
  Что это творится со мной сегодня? Нарождающаяся ревность царедворца? Обида за публичную девальвацию 'цены крови'? Страх, давно уже исподволь сидящий где-то под ложечкой: кончена будет война, пройдет и время НАСТОЯЩИХ военных? И вновь, как и всегда, восторжествуют у кормила власти многочисленные паркетные шаркуны-паразиты. А все наши благие намерения и патриотические планы будут брошены в топки огромных зальных каминов, дабы бальные паркеты не остывали?
  А может быть, как обухом по лбу громыхнувшая догадка, что этот вот полутрезвый придурок, с оставшегося позади иркутского вокзала, - и есть истинное, осредненное лицо 'нонешнего, тутошнего' русского народа, среди которого ему теперь предстояло жить?
  Господи! До чего же тошно все... Как погано... Неужели, мы все-таки ошиблись? А прав оказался прожженный циник Фридлендер? И мы втроем мечем бисер перед...
  А еще, там, в стольном Питере, ждет не первой свежести дама, которая считает меня своим мужем, формально имеет на это полное право и... и на ЭТО тоже имеет'...
  - Господи! Я столько не выпью. Как же быть-то теперь со всем этим, а? - Петрович не заметил, как начал говорить свои мысли вслух, - Может, хватит уже мне мучать себя и других? Поигрался, балбес великовозрастный, и довольно? Нашелся тут, реформатор флота, мля... Один хрен: буду мешаться под ногами у всей этой камарильи, возьмут за шкирку и вышвырнут в деревню, как моего Федорыча. От разных болячек подыхать без медстраховки и Скорой помощи. Надо оно нам? А ей? А детям? ЕГО детям...
  Уходить с ринга лучше не побежденным. Разве не так? Как там у нас изголялись некоторые на форуме? 'Затухание возмущающего воздействия, по мере удаления от точки бифуркации? Сглаживающий эффект расходящихся времянных кругов?' Да! Радуйтесь, умники яйцеголовые! Я уже вижу своими глазами все это сглаживание и затухание. На своей шкуре, черт вас всех подери!
  А если, сразу?.. Здесь. И сейчас. Может, Фрид напутал в своих теориях? И после того, как?.. Вдруг я вернусь в свое тело там, а? Господи! Как же тяжко, то мне... Вася, Вася, как же ты далеко. Дал бы разок хоть по морде, может и полегчало бы...
  Рифленный настил под ногами ритмично дрожал. Там, прямо под ним, в двух метрах от поверхности льда, мощные лопасти переднего винта дробят, рубят и гонят под корпус его окол, бурлят тугие водяные струи. А еще ниже, глубже - Байкал. Его таинственные, вечные глубины...
  - Я не помешал? - неожиданно раздался из-за плеча спокойный и вежливый голос. Очень знакомый голос.
  - Но... Ваше величество! Вы же простудитесь на таком ветру!
  - Ну, Вам, судя по всему - можно. А я чем хуже, позвольте полюбопытствовать? Да и тулупчик у меня не тоньше вашего, пожалуй. Наслаждаетесь великолепием природы? Или мощью человеческой техники, ее стихии покоряющей? В столь гордом одиночестве... - Николай подошел и встал рядом с Петровичем, ухватившись за обледенелый леер.
  - Ну, я так... только продышаться немножко.
  - Без четверти час уже, как дышите. Я чем-то Вас обидел, Всеволод Федорович?
  - Ну, что Вы, Государь, какие могут быть...
  - Врать Вы, мой дорогой адмирал, не умеете вовсе. И это очень хорошо, - Николай внимательно взглянул Петровичу прямо в глаза, - Что-то случилось? Говорите прямо, как на духу, я жду.
  И тут Петровича прорвало.
  Конечно, желание 'выплакаться в жилетку' не есть свойство сильной натуры. Но даже самых железобетонных, самых обструганных жизнью из нас, оно иногда посещает на скользких поворотах судьбы. Другое дело, что уважающий себя мужчина должен уметь держать в руках порывы своего 'эго'. Ну, или, как минимум, сознавать, ЧЬЯ перед ним жилетка. К сожалению, у натур возбудимых и вдохновенных это не всегда получается...
  Николай ни единым словом не прерывал 'поток сознания' Петровича. Полуприкрыв глаза он просто стоял рядом и слушал, слушал...
  А когда Руднев, наконец, закашлялся и иссяк, после недолгой паузы, выдал:
  - Пожалуй, теперь я понимаю, что, в сущности, Вы еще очень молоды. И в своей горячности и максимализме очень напоминаете мне брата, каким он был еще год назад.
  - Но...
  - Никаких 'но'. Я Вас выслушал, любезный Всеволод Федорович. Теперь же будьте добры уяснить для себя мое обо всем этом мнение. И еще кое-что...
  'А кому сейчас легко?' Помните? Именно так любит поговаривать Миша Банщиков. По-моему, из вашего времени присказка.
  Может, Вы полагаете, что мне было просто? После того, как я уяснил, что впереди уготовано России, ее народу и моей семье? Или считаете, что осознать вдруг истину: твой путь ложен, ты ошибался, всеобщий уважительный мир - бредовая утопия, и ты вот-вот заведешь всех, следующих за тобой, в кровавую, страшную топь-трясину, - это легко?
  Думаете, мне было в удовольствие понять, что русский народ, народ - Богоносец, на деле может оказаться тупым, доверчивым, безжалостным стадом, ни капельки не похожим на толстовские сельские 'лубки', но пугающе точно ухваченным за грудки Достоевским? Что он будет крушить церкви, ниспровергая в прах свое ВСЕ - Веру в Господа!?
  Что он безропотно даст повести себя на братоубой кучке подлых, властолюбивых авантюристов? Что мои генералы, а за ними и целые армии, растопчут Присягу? Что для многих, а после распропагандирования, так и для абсолютного большинства почти, я могу оказаться не Русским царем Божией властью и всенародной волей, а германцем, пришлым чужаком, чуть ли не подпольным врагом своей страны и народа!?
  Думаете, я возрадовался, узнав, что Царствующий Дом, Романовы, могут сцепиться, как кучка ядовитых пауков в банке, и даже близкие ко мне дворянские семьи взростили не верных слуг Трону и Отечеству нашему, но алчных, беспринципных предателей и трусов? Что тот кошмар, каковым закончилось царствование страстотерпца Павла Петровича, запросто может дать рецидив, и это будет лишь меньшим из всех зол!?
  А на десерт я, конечно, возликовал, осознав, что мне должно ростить в качестве будущего Государя Великой Руси больного, несчастного мальчика!? Что на моих бедных дочерях будет стоять клеймо гемофиличек, и моя любимая жена, безвинная страдалица, от всего этого окажется на грани неврастении и помешательства рассудка?
  Так кому же из нас двоих действительно тяжко, а, мой дорогой адмирал?..
  Вы сделали великое дело. И впереди у Вас - не менее грандиозная работа. И я лично очень надеюсь и уповаю на Вас. Но одно обещаю точно и сразу: легко не будет! И если 'заморозка' по рецепту Победоносцева - это был тупик, то как же болезненно будет ВСЕ ЭТО, - Николай широким жестом правой руки как бы очертил Россию вокруг них, - Сначала отходить от ледяного наркоза, а потом выходить на новый, правильный путь?
  Сам народ на него не встанет. Я на эту тему уже никаких иллюзий не строю. Его нужно к нему подвести. Где пряником, а где и кнутом. Не всякому сие понравится. И 'лихой' человек запросто может прийти к нам с Вами в гости с топором, да с 'красным петухом' в то время, пока мы будем радеть об его образовании и культуре, пока будем изо-всех сил строить промышленность, поднимать село и крепить оборону.
  Поэтому как можно скорее нужно исправить одну из наших самых непростительных ошибок: надо не только на откуп церкви души народные вручать. Государство должно само формировать общественное мнение. И вот здесь я с Мишей согласен полностью. Ибо не салонные сплетники и не кабацкая 'вечевая демократия' его определять должны.
  Так что 'солому стелить, чтоб не ушибиться' - будем. А охать и ахать - нет. Поздно уже. Проехали мы с Вами, друг мой, эту станцию. Назад пути нет, сожжены мосты!
  Но и рубить с плеча, чтоб щепки летели, - сам не буду, и другим не позволю. У нас, при всей народной огромности, слишком мало в России действительно способных людей, чтобы ими разбрасываться сгоряча. И это не только к социал-демократам относится, но и к таким, как Безобразовы или Абазы. В хорошем хозяйстве, всяк гвоздок сгодиться...
  Есть такая змея. Питон. Ну, или удав 'боа констриктор', так еще его называют. Мне показывали его во время плавания на 'Азове'. Так вот, он душит свою добычу или врага следующим образом: обовьет, и при каждом выдохе жертвы сжимает свои кольца. Такой и должна быть наша с Вами стратегия на будущее, Всеволод Федорович. Вот так: мягкая, неумолимая сила, минимум резких движений - максимум эффекта. И желательно, все по тщательно продуманному плану. Импровизаций по обстоятельствам - как можно меньше. Слишком высока цена ошибок...
  И еще. Я в Вас поверил. Поверьте же и Вы в меня, в конце-то концов!
  Уже?! Замечательно.
  Тогда, чтобы с этим вопросом нам покончить и никогда к нему не возвращаться более, вечером жду Вас у себя, Всеволод Федорович. Вам предстоит принести Присягу СВОЕМУ Императору.
  А когда прибудем в Порт-Артур, пожалуйста, не забудьте исповедаться у Вашего замечательного однофомильца. Не откажите мне в этой маленькой, но настоятельной просьбе, мой дорогой.
  Что же до Ваших страхов за личную жизнь. Одно могу посоветовать: не спешите. Не знаете, что делать? Ничего не делайте. Время само все по местам расставит. Ведь сына своего, когда увидели, - сразу признали, разве не так? - Николай лукаво усмехнулся в усы, - Ну, а на крайний случай, развод я Вам разрешаю. Никто обижен не будет, если что. Не та это проблема.
  И пойдемте в салон, пожалуй. Мне очень захотелось кофе с коньяком. Да погорячее.
  
  ***
  Позади остался заснеженный Байкал. В тот же день проследовали Верхнеудинск, с его бросающейся в глаза средневековой, экзотической азиатскостью. Еще и подчеркнутой, вдобавок, сценами встречи Императора с буддистским Первосвященником - Далай-Ламой, его наставником и другом Агваном Доржиевым, а также с находившимся при них Петром Бадмаевым. О встрече этой, как оказалось, заранее попросил царя наместник Алексеев.
  Итоги полуторачасового разговора Николая II с духовным лидером буддистского мира и формальным - Тибета, обещали стать крупнокалиберной информационной бомбой. Во всяком случае, по реакции некоторых германских гостей, это можно было с легкостью угадать. Грядущий переезд Далай-Ламы из Урги в Верхнеудинск - уже что-то с чем-то! А согласие Николая, пусть пока на 'негласное', но покровительство Тибету, - это уже ход тяжелой фигурой в 'Большой игре' с англичанами.
  Только Петровичу все эти Тибеты, Непалы, Ламы, 'буддисты, ламаисты и прочие кришнаиты', равно как и проблемы взаимоотношений религиозных конфессий вообще, были, что говорится, 'до лампочки'. Ну, вот, не интересовало его это, и все! Что там, в нашем времени, что здесь. Поприсутствовав на протокольной части сего мероприятия в качестве 'мебели в эполетах', он был откровенно счастлив, когда Государь милостиво отпустил всех, кто не был нужен для конфиденциальной концовки разговора с тибетцами.
  Как оказалось, в этом вопросе с Петровичем был абсолютно солидарен и морской министр Дубасов, который, слегка поостыв после памятного разговора на повышеных тонах за штруделем, смирился с неизбежностью: придется теперь и продажей кораблей заниматься, и впредь работать с взбалмошным сумасбродом Рудневым в качестве начальника МТК. Против воли самодержца не попрешь.
  Воспользовавшись моментом их совпадения хоть в какой-то 'мелочи', откланиваясь, он попросил Петровича о беседе с глазу на глаз следующим утром...
  Столицу Забайкальского края Читу, со всеми ее казаками, путейцами, ухватистыми господами-золотопромышленниками и прочим разночинным людом в количестве 63-х тысяч, императорский поезд миновал затемно. Накануне было решено, что лучше уделить читинцам побольше времени на обратном пути, чем начинать карабкаться на Хинган ночью, да еще в дождь со снегом: погода вновь начала портиться...
  До входных стрелок станции Хайлар оставалось еще три-четыре часа ходу, когда решительный стук в дверь возвестил о приходе званого гостя. Дубасов был пунктуален. Ровно девять тридцать. Минута в минуту. Уже с порога выяснилось - прибыл гость не пустым, а с бутылкой прекрасного старого гаванского рома, но не в смысле 'тут же ее и приговорить за тесное знакомство', а в качестве презента и предложения использовать часть ее содержимого для утренних 'адвокатов'. У старого морского волка были свои устоявшиеся вкусы. Отказывать было неудобно.
  - Ну как, любезный Всеволод Федорович? Оценили мое произведение искусства? - улыбнулся седой как лунь Дубасов, - Это я от североамериканцев воспринял. Иногда даже и от янки можно что-нибуть дельное поиметь. Кстати, чай всенепременно должен быть черный и очень крепкий. И опыт показывает, в идеале, - цейлонский. Любую усталость и сон - как рукой снимает. Да-с...
  - Да, любезный Федор Васильевич, рецептик знатный, должен сказать. Спасибо! Возьму на вооружение. Кстати, источник сего дивного напитка не подсоветуете?
  - Мне принес американский агент в Питере. Как-то я невзначай обмолвился, а он и запомнил, - Дубасов негромко рассмеялся, - Понятливый кавторанг оказался.
  - Янки, по большей части, народ смекалистый. Иначе вряд-ли так быстро поднялись бы. Под тупых сельских дурачков они только 'косят', когда выгодно. А за наводочку - спасибо. Учту. Так с чем пожаловали, кроме рома? Давайте уж прямо, без экивоков.
  - Прямо, так прямо. Да и то верно - что попусту время терять? Обдумал я, Всеволод Федорович, Вашу идею с продажей за границу наших больших пароходов. Тщательно обдумал. И вот что по сему поводу должен сказать.
  Во-первых, как мне представляется, Вы, выходя к Государю с таким предложением, несомненно, все тщательно продумали и взвесили. Не так ли?
  - Конечно.
  - И понимали, значит, что уменьшая сейчас нашу морскую силу, потенциально на ту же самую величину усиливаете наших противников? Ведь пример, как дважды за эту войну нам господа латиноамериканцы подгадили, первый раз с 'гальюнами', а второй раз - с целой эскадрой, перед глазами у всех.
  - Учитывал, безусловно. И эту их пикантную особенность, - улыбнулся Руднев.
  - Значит, предлагая сие, Вы были уверены, что в ближайшие годы новая война нам никоим образом не угрожает. В противном случае, простите, мне пришлось бы подумать зело дурно-с о Ваших умственных способностях. Что в свете последних событий - есть нелепица несусветная.
  Вот и гложит меня вопрос: так почему Вы столь твердокаменно убеждены, что в ближайшие лет десять нам по-крупному ни с кем не воевать? - пронзительные, светлые глаза-буравчики морского министра, буквально впились в лицо Руднева.
  - В ближайшие лет десять? Нет. Никоим образом не убежден-с...
  - Да? И как же тогда, простите... - брови Дубасова медленно ползли вверх, а взгляд выражал полное недоумение.
  - Федор Васильевич, Вы ведь сами сказали - десять лет. Я же уверен за пять-шесть. Не более. Нет у нас с Вами десяти лет на реформирование флота. А у Государя нет их на все прочие им задуманные реформы. Не дадут их нам англосаксы. Поэтому эти пять-шесть годков нам с Вами, да и не только нам, предстоит пахать как проклятым, если мы хотим успеть заскочить в последний вагон отходящего поезда. Ибо предчувствие, что десятилетие мира и спокойствия нам судьбой не отпущено, в очередной раз, полагаю, Вас не подводит. И в этом я с Вами полностью солидарен...
  Петрович хорошо помнил, каким внезапным откровением для него, с юношеским максимализмом считавшего, что во время Русско-японской войны и непосредственно перед ней все наши адмиралы и генералы кроме Макарова и Кондратенко были сплошь тупыми, серыми посредственностями, стала журнальная статья о деятельности Дубасова. О том, как бился умудренный сединами моряк-воин в годы, предшествующие схватке с самураями, за нашу правильную подготовку к ней, за грамотную расстановку сил.
  Будучи начальником Тихоокеанской эскадры в год занятия Россией Порт-Артура, Федор Васильевич писал непосредственно Государю:
  'Мы вступаем на путь, с которого нет поворота. Не хочу быть пророком, но думаю, это неизбежно вовлечет нас в большие затруднения. Во всяком случае, это может связать наши руки именно в ту минуту, когда явится необходимость предпринять решительный шаг в деле решения Корейского вопроса. И это заставляет меня еще раз опасаться, что мы можем совершенно проиграть это дело... Артур и Талиенван нераздельно связаны между собой и, чтобы сохранить за Артуром его стратегическое значение, необходимо решиться почти удвоить финансовые затраты, широко распространив их и на Талиенван...
  Как база для морских сил Порт-Артур совершенно не отвечает требованиям'...
  Более того, Дубасов предлагал вообще не занимать Ляодунского полуострова. Он считал, что оптимальным пунктом для базы ТОФа и порта может стать Мозампо на юге Кореи. Вот строки из его телеграфного рапорта на Высочайшее имя:
  'Занятие нами архипелага Коргодо с портом Мозампо, только что мною подробно осмотренным, вполне разрешает вопрос стратегического упрочения России на берегах Великого океана. Это даст нам базу, господствующую над сообщением Кореи с Северным Китаем и Японией... Могу вполне их занять и удержать, минировав второстепенные проходы и защищая эскадрой главные...'
  При этом решительный начальник эскадры вполне готов был к открытию боевых действий, как против японцев, чью реакцию на такой ход русских можно было легко предугадать, так и против англичан, которых он вполне резонно рассматривал в качестве главных стратегических соперников нашей страны.
  Жизнь подтвердила правоту Дубасова, ведь именно Мозампо стал 'центральной позицией' в схеме дислокации сил адмирала Того на протяжении всей войны с Россией. Именно оттуда вышел японский Соединенный флот под его флагом к Цусиме, навстречу злосчастной 'армаде аргонавтов' Рожественского...
  - А на чем, простите, базируется Ваша уверенность, любезный Всеволод Федорович, что хоть эти-то пять-шесть лет у России и у нас с Вами точно есть?
  - Слагаемых у моей убежденности несколько, Федор Васильевич. Каждое из них по отдельности, может быть, и не определяет окончательный результат. Но вот все вместе - иное дело. Вот, сами посмотрите:
  Первое. Наша нынешняя победа о многом заставила задуматься немцев и французов. Аллеманы теперь взирают на сближение с Россией, как на дело первейшей важности, и готовы за это многое дать. А галлы прикидывают, ЧТО они могут окончательно потерять, продолжая заигрывать с Лондоном у нас под носом и за наш счет.
  Второе. Фишер и король Эдуард, форсируя чрезвычайно затратную гонку морских вооружений этим своим новым линкором, уверены были, да и сегодня так считают, что ни немцы, ни мы, пока им в этой сфере не конкуренты. И что психологический эффект и бухгалтерский расчет заставят Тирпица с Вильгельмом отступиться.
  Только, думаю, крупно тут ошиблись 'счетоводы' с туманного берега Ламанша. Но осознают они это лишь тогда, когда Тирпиц выстроит первую серию своих дредноутов. А когда убедятся, что вызов принят, мир продержится недолго. Только на время, потребное британцам для оперативной подготовки к большой драке, накачки мальчиков для бития на континенте и сговора с янки на предмет участия в деле и послевоенной дележки...
  - Думаете, и американцы встрянут в европейские дрязги? А англичане станут искать союза с ними, зная аппетиты своих молодых 'кузенов'?
  - Несомненно. Ибо германская конкуренция тяготит янки хоть и в меньшей степени, чем британцев, но с каждым годом все больше. И в Вашингтоне понимают, что тенденция эта устойчивая. Время полюбовного раздела рынков заканчивается даже в Китае. И для чего еще Америка строит столь мощный флот!? Не из опасений же испанского реванша?
  Третье. Англичане тоже никогда слабоумием не страдали. Им сегодня кровь из носу, но необходимо искать союза с нами против немцев. Ибо без русского 'парового катка' на суше, их проблема с 'мэйд ин Джерман' не разрешается в принципе, как кости не мечи. Если не поползти на поклон к Дяде Сэму, конечно...
  Сегодня парни в красных рейтузах Шлиффену и его бравым парням в фельдграу - на один зуб. Без наших штыков, нацеленных немцам в спины. И при правильной политике мы вполне сможем тут потянуть волыну несколько лет.
  Помните старую присказку 'ласковый телятя двух маток сосет'? Вот ему-то мы и должны постараться уподобиться. Тем более, что наше единомоментное, демонстративное сокращение морских сил, будет для бриттов очень сладкой конфеткой. Ведь мы этим им, да и не только им, продемонстрируем свой очевидный отказ от соперничества с Англией на море! А про то, что это наш вынужденный, временный шаг, ни им, ни французам, знать нет нужды. Ибо имеется еще один щекотливый для нас вопрос.
  К сожалению, нам сегодня чрезвычайно нужны внешние заемные деньги, именно французские и английские, а точнее - Ротшильдовские. Именно у них они имеются в интересующих Россию количествах. Нам нужны передовые технологии, а от немцев еще и технические специалисты. Иначе, задуманную Государем революционную реформацию промышленности и села, хотя бы в существенной части, до большой войны не провести. Не успеем физически. У германцев же свободных финансов явно маловато, все в обороте.
  Спрашиваете, дадут ли господа парижские и лондонские банкиры столько денег? А почему нет? Если они видят нашу готовность к дружбе с их клиентурой 'против гуннов'. Наше стремление развивать армию и железные дороги, а не флот. И готовность по самые ноздри, навечно влезть к ним в долговую кабалу. А вот то, что Государь наш на самом деле думает на этот счет, и что он планирует получить в итоге, - не их ума дело.
  Четвертое. Хоть это и субъективно, но я лично убежден, что король Эдуард воевать не намерен. Ни с Россией, ни с Германией. Он и с бурами-то, думаю, нашел бы решение без кровищи. Слишком умен и хитер старый лис для этого. И по здоровью он несколько лет еще протянуть должен. Дай Бог, пусть бы он правил Британией подольше. Но вот наследничек его, Жоржи Уэльский, это другое дело...
  И, наконец, пятое. Если срастается у нас с немцами, то война европейцев меж собой автоматически становится невозможной. Но, увы, только до тех пор, пока к ней не станут вполне готовы Штаты. Их политикам, промышленникам и военным нужно для этого еще несколько лет. Пять-шесть, это самый минимум. На пару с лордами-пэрами именно они и станут главными зачинщиками мировой бойни, надеясь, если что-то в Европе или Азии вдруг пойдет не так, отсидеться за океанами.
  Собственно говоря, процесс уже запущен. Переезд мировой финансовой столицы из Лондона в Нью-Йорк идет полным ходом. И тайный дирижер этой пьесы понятен. Вернее, дирижеры: речь о группе лиц, находящихся в родственных и клановых отношениях.
  - Вы имеете в виду тех же господ Ротшильдов и их многочисленную родню?
  - Естественно, дорогой Федор Васильевич. Естественно. Когда один брат спонсирует Россию, а другой брат и его близкий родич - Японию, как это называется?
  - Деловой подход, - горько усмехнулся Дубасов, - У этих...
  - Вот именно. Ничего личного, только бизнес. Хороший, семейный бизнес.
  Изрядно потертый жизнью Берти видит этих господ ростовщиков насквозь. Но они ему нужны. По вполне понятным причинам. Только он уверен, что железно контролирует ситуацию и всегда может дать им окорот. С Жоржи им будет гораздо проще. Ведь даже 'полковнику' Рузвельту не по силам тягаться в изощренности ума с этими пройдохами. Вот помянете мое слово: когда и если концентрация банковского капитала в САСШ приведет к появлению там чего-то вроде частного Центробанка, до великой бойни останутся считанные месяцы. А повод найдется обязательно.
  - Глубоко копаете, Всеволод Федорович, - нахмурившись, Дубасов невесело покачал головой, - Вам бы на Певческом мосту сидеть, а не у меня в МТК.
  - По-моему, все это - вполне очевидные моменты. Но Вы, получается, опасаетесь, что нам не удастся сработаться? - улыбнулся Руднев.
  - Да нет, Господь с Вами! Просто мне недавно пришлось с Ламсдорфом пообщаться накоротке. Наш глава дипломатии, как я понял, все в гораздо более радужных тонах видит. А когда я ему кое-что подобное Вашим опасениям высказывать начал, тут он на меня даже руками замахал: 'Довольно с нас алярмов военных, сейчас самый лучший момент для разрешения всех споров с англичанами, для полюбовного размежевания с ними в Азии, на Востоке и вообще...'
  - А про проливы какого он мнения?
  - Считает, что продавить турок и англичан на нечто сепаратное, в смысле частичного улучшения для нашего Черноморского флота режима их прохода, он сможет.
  - Свежо предание. Значит, перевод нашего Русина в МИД - ох, как кстати будет.
  - И я тоже думаю, что пустое все это. Англичане так и будут Ламсдорфа завтраками кормить. Сейчас у нас головная боль - хоть два эскадренных броненосца назад в Черное море вернуть. А про наш свободный modus operandi в Средиземном море лучше пока не фантазировать. Что тори, что виги, лучше все повесятся на одном суку.
  - Кстати, Федор Васильевич, о Средиземке. Вы ведь лично вели операции наших крейсеров там?
  - Ну, если не формально, то да, я. Жаль только, что не прямо там, на месте.
  - Тогда у меня к Вам просьба. Не расскажете 'из первых уст' о подробностях той атаки японских истребителей, что, фактически, привела к свертыванию там всей нашей работы? Документов официальных я пока не видел никаких, слухи и россказни - достали уже. Конечно, я готов и до Питера потерпеть, но...
  - Эх! Знали бы Вы только, как же мне неприятно вспоминать эту историю. Но Ваше законное любопытство не уважить не могу. Извольте, Всеволод Федорович.
  Собственно говоря, почти все активные операции крейсеров, наших и черногорских, проходили до оставления нами Бара. Своим уходом оттуда и выкупом 'черногорцев' в казну, мы расплатились за проход через Суэц эскадр Безобразова и Чухнина. Конечно, оно того стоило, в этом я никогда не сомневался. Ни минуты. Скажу Вам даже больше, когда Котторский меморандум был подписан, я лично предложил наши крейсерские силы из Средиземного моря вывести на Восток. Да и 'улов' к тому моменту резко оскудел.
  На Особом совещании пошла довольно живая дискуссия и умственное брожение, так скажем. И я на своем мнении не настоял. До сих пор себя корю за это. Но Воеводского я дважды предупреждал, что почивать на лаврах нельзя, что успокоение англичан и все эти Котторские наши с ними договоренности, нимало не снимают их озлобления. Значит, - будут гадить!
  Виданное ли дело: три месяца русские наглецы в их великобританской вотчине, словно как у себя дома хозяйничают?! Что хотят, то и делают. В тридцати пяти милях от маяка Валетты на Юнион Джек покуситься себе позволили! Поставьте себя на место Бересфорда, Кастенса, Баттенберга и всех остальных присных. Что же им с того, что мы всю свою крейсерскую работу в рамках международного права делали? Они бедные, поди, у себя на Мальте, да в Александрии с Гибралтаром, желчью только что не давились.
  Когда появился план Рожественского и Воеводского, предусматривающий тайную станцию на одном из греческих островов, а официальное нахождение 'Иртыша' в Пирее, я всем сразу высказал свое отрицательное мнение на сей счет. Агентура у британцев в Афинах знатная. Шило в мешке не утаить. А на очередной крупный скандал налететь - плевое дело, как пьяному матросику в кабаке шулерам проиграться. Столь искомый повод лорду Бересфорду сами дадим. Да еще и грекам головную боль устроим, но главное, - Ольгу Константиновну скомпрометируем.
  Но на бумаге все у них выходило лихо и ладно. И Государю уж больно понравилось. Командиры в рапортах тоже идею эту поддержали. Ну, еще бы! Призовые-то нынешние голову кому не вскружат? По себе, поди, знаете, Всеволод Федорович. Короче говоря, мнение сомневающихся, то есть мое и Ламсдорфа, осталось 'без последствий'.
  И вот, во второе пришествие к Макиносу, к крейсерским на рандеву, пирейской 'дойной коровушки' 'Иртыша', вся беда и приключилась. Сейчас ясно, что англичане пронюхали об этом нашем коварстве почти сразу. Кто уж у них там это дело планировал, сами ли японцы по наводке бриттов, или совместно, - не ведаем. Но сыграно было - как по нотам. Только наше Сасебское дело и смогло их фурор в Архипелаге затмить...
  Пока мы не знаем, откуда именно японцы эти появились. Но я уверен, что с Дальнего Востока Того ни одного вымпела бы не снял. Не та там у него была ситуация Вашими, да Степана Осиповича стараниями. Тем более, если речь шла о первоклассных минных судах новейшего типа. Я лично убежден, что пришли они прямиком с верфи Торникрофта. В прошлом году, по информации Бострема, Ройял Нэйви должен был получить больше десятка дестроеров. Отследил же наш лондонский агент точно - только семь штук. Вот и делайте выводы о хваленом британском 'нейтралитете'. Хотя это пустяк на фоне четырех броненосцев, но с того не легче. Прозевали мы этот вариантец.
  Уже доподлинно установлено, что японских истребителей было четыре. Не пять и не семь, что там, у Воеводского, штабные со страху насчитали. Всю четверку потом видели проходящими Суэц и Джибути, где их встречал японский вспомогательный крейсер. Атаковали они нашу стоянку парами, с интервалом в несколько минут. На рассвете. А ведь июль на дворе стоял. Самые короткие ночи. Расчет штурманский и командирский - выше всяких похвал у самураев. А наши только в девять вечера закончили бункеровку. Понятно, что устали все как черти...
  Дальше представьте. Вечер. Море бархатное. Греки местные, как обычно, в духе традиций. Это у нас здесь хлеб-соль. А там... сами знаете. Про гречанок, так вообще молчу, совершенно отдельный разговор, - Дубасов впервые с начала своего рассказа улыбнулся чему-то своему, - Одно слово, расслабились наши.
  Шли японцы умно, вдоль берега, не прямо с моря. Так что дымов на горизонте никто не видел. Часовые на мысу проспали. И суета началась, когда первая пара истребителей уже вошла в залив и лежала на боевом курсе. Ближайшим к выходу из бухты стоял 'Иртыш', 'Цетине' у него за кормой, с верпами заведенными оба. А второй наш крейсер, 'Бар' - в самой глубине стоянки у сколоченного наскоро причала. На берегу батарей оборудовать не успели еще.
  Сказать, что застали они наше сонное царство врасплох, по Ушаковски, - ничего не сказать. Первые выстрелы с 'Бара' сделаны были тогда, когда вторая пара дестроеров уже отстрелялась, и мины по нему шли в воде. С 'Цетине' вообще ни одного снаряда не выпустили до самого взрыва. С 'Иртыша' - впопыхах по уходящим японцам пальнули несколько раз. Без толку, конечно.
  Самураи же пустили по ним восемь мин. Из них попало пять. Одна не взорвалась. 'Иртыш' получил первую пару. Ему взорвало носовой трюм, а вот вторая мина, что точнехонько по миделю ему ударилась, не сработала. Наутро ее выловили из воды. С отломанным боевым отделением. Второй истребитель попал только одной. Но хватило вполне. На 'Цетине' рванул кормовой снарядно-минный погреб. Покровского не нашли, похоже, что тут и убило. Из второй японской пары, каждый тоже одной миной попал. Для 'Бара' - без шансов. Лег на борт в пару минут. Баранов сошел чуть не первым...
  Самое же неприятное, что на 'Иртыше' запаниковали. Почти вся команда кинулась в воду и поперла на берег. Стоял бы на глубине - конец ему. Но повезло. Носом сел на четыре метра, и в дно. Не опрокинулся, слава Богу. К этому моменту как раз объявился и господин Воеводский. Прямо из объятий Бахуса и местных гетэр, прибывший лицезреть догорающие останки своего доблестного флота. Вот такие дела, Всеволод Федорович...
  - Да, не веселые. Воеводского и Баранова - под суд?
  - Надо, конечно. Но пока Государь просил повременить. Не простил бы на радостях. Но служить у меня оба этих ухарца точно не будут, - сверкнул глазами Дубасов из-под насупленных бровей, - Будь бы моя воля...
  Эх, сколько народу из-за этих косоглазых полегло. Давай, Всеволод Федорович, помянем. Всех наших моряков, в этой войне головушки свои буйные сложивших.
  - Давай, Федор Васильевич, - Петрович потянулся за стопками, - 'И, слава Богу, не знаешь ты, сколько в НАШЕЙ Русско-японской их погибло'.
  Расставались с Дубасовым на дружеской ноте. Но точку в подзатянувшейся беседе поставил, все-таки, министр. У самой двери Федор Васильевич, удерживая руку Руднева в своей, то-ли попросил, то-ли приказал: 'Но в следующий раз, когда что-нибудь этакое придумаешь, ты уж, Всеволод, будь добр сперва меня в известность поставить. Краснеть, как вчера у Государя, мне шибко не хочется. Договорились?'
  Пришлось соглашаться, куда тут денешься.
  
  ***
   Альфред фон Тирпиц слыл по жизни 'парнем не робкого десятка'. Драчун в школе, не раз и не два сеченный педагогами за свой монолитный характер. Дуэлянт в юности, скрывающий ныне под окладистой бородой парочку памятных шрамов. Просоленный морской волк, в бурные годы своего палубного офицерства ни Бога, ни черта, ни девятого вала, ни Летучего Голландца не страшившийся. Сегодня, уже в адмиральских галунах, он готовился к противостоянию с самой Владычицей морей. Причем не только в изощренной кабинетной игре умов с высочайшими ставками, но и в жарком морском бою, на открытом всем ветрам, лиддиту и рваной стали верхнем мостике любого из его линкоров...
  Но сейчас он уже минут пять безмолвно сидел, тупо уставившись в несколько строк на подрагивающем перед ним газетном листе. А трепетали 'Ведомости Читы' оттого, что мелкой дрожью тряслись вцепившиеся в них адмиральские пальцы.
  'Вчера в лондонской 'Таймс' были опубликованы сведения о страшном бедствии в Британской Индии, случившемся два дня назад. Землетрясение силою 8,7 балла по шкале Рихтера в течение одного с половиною часа практически раскололо город Кангры на части. Он полностью превращен в руины и пыль. В разверстые трещины земной тверди проваливались не только отдельные дома, но и, по свидетельствам выживших очевидцев, даже две улицы целиком! Погибли не менее 20-и тысяч жителей, еще более 30-и тысяч лишены крова над головой и любых средств к дальнейшему существованию. Власти в Калькутте опасаются возникновения эпидемии. Вице-король уже лично отбыл в разбитый город для инспекции и принятия на месте решений о помощи пострадавшим...'
  Как Тирпиц сам не раз признавал, русский язык он знал посредственно. В первую очередь, имея в виду язык устный. Путаясь в наших падежах, склонениях и суффиксах, он предпочитал не переходить на него в разговорах. Но многолетняя работа с различными справочниками и периодикой из Петербурга не могла пройти даром: читал он по-русски вполне сносно, даже бегло, и на протяжении всего нынешнего восточного вояжа регулярно просматривал, что пишут на злобу дня в местных газетах. Поэтому смысл этой короткой заметки был ему совершенно ясен.
  Человек исключительно рационального, трезвого и холодного ума, он хоть и был персоной увлекающейся и даже в чем-то азартной, но чтобы поверить в мистику, тайные знания о будущем или какую-нибудь подобную вздорную ерунду, типа голосов из потустороннего мира, вызова душ умерших или тайных путешествий души собственной по разным временам и землям!?
  'Нет, увольте! Это же просто дьявольщина какая-то? Если Всеволод намекал на ЭТО событие в Индии, то КАК!? Каким образом он мог узнать об этом? Боже! Кажется, я начинаю сходить с ума... Я знаю, я уверен, что все медиумы, прорицатели и гадалки - это шарлатаны и проходимцы, дурящие головы доверчивым идиотам, у которых хватает пустого времени их слушать. Но... но ЭТО?.. Как прикажете понимать?'
  Первой его импульсивной реакцией было бежать почти через весь поезд, немедленно найти Руднева, и потребовать у него объяснений. Но Тирпиц не был бы Тирпицем, если бы быстро и решительно не взял себя в руки.
  'Стоп машина! Зачем сгоряча суматошиться? От спешки в серьезных делах всегда вреда больше, чем пользы. А дело, похоже, очень серьезное. Сперва нужно хорошенько обдумать это все, времени у нас достаточно. И тогда уж посидеть с русским адмиралом тет-а-тет. Причем так, чтобы это его совершенно не тяготило. Очевидно же, что после того памятного вечера, ночи, вернее, Всеволод нашего общества сторонится.
  Оно и понятно. Он опасается повторения и риска вновь предстать перед своим Императором в непотребном виде. Или наоборот, конфузится и считает себя виноватым в приложении десницы к глазу своего собутыльника. Хотя собутыльник, по правде говоря, был сам во всем виноват.
  Так что, пока он вращается в обществе русского самодержца, лучше его не дергать и не пытаться выводить на откровенность. Вот когда отгремят марши, фанфары и сапоги по брусчаткам, а свежий ветер унесет за горизонт дымы от корабельных салютов, тогда, ближе к завершению этого турне, и придумаем, как его разговорить.
  Как любят приговаривать наши радушные хозяева: утро вечера мудренее? И очень верно говорят, кстати. Пора ложиться спать. Ибо завтра предстоит знаменательный день. Завтра мы вновь встречаемся с Великим океаном'.
  
  
  
  
  
  Глава 8. Адмирал Тихого океана.
  
  
  Владивосток, Порт-Артур. 29 марта - 08 апреля 1905-го года
  
  Он не был здесь четырнадцать лет. Долгих четырнадцать лет, без малго полтора десятилетия, которые сегодня как будто в мановение ока схлынули зыбкой, пенной волной, когда на самом выходе из здания вокзала его ноздри уловили это удивительное, едва не позабытое, чуть-чуть горчащае, свежее дыхание Великого океана.
  И куда-то отдалились, стихли голоса окружавшего его множества людей, поблекло и стало черно-белым все это колыхающееся великолепие парадных мундиров, дамских мехов, плюмажей, золотого шитья.
  И только гортанные клики больших бело-крапчатых чаек над иссине-зеленоватой водной гладью, только искрящиеся в солнечных лучах последние зимние льдины, и прямо перед ним - черно-бело-желтая стена огромных кораблей на фоне разноцветной весенней мозаики полуоттаявших сопок...
  Он ВЕРНУЛСЯ! Он возвратился сюда ТАК, как когда-то, будучи совсем юношей, мечтал с князем Эспером Ухтомским. Сегодня за его спиной лежал Великий Сибирский Путь. А перед ним - Третья Российская столица. Его столица. Столица Русской Азии. И она - ЕГО по праву.
  Петр прорубил в Европу окно. Ворота на юг пробила Екатерина и славные 'птенцы гнезда ея' - Орлов, Потемкин, Спиридов, Суворов, Ушаков. И сейчас, достойно завершив труды и подвиги множества предков, от Ермака и Хабарова до Римского-Корсакова и Муравьева, он может, наконец, во весь голос, а не в мечтах и планах, возвестить: 'Вот он, стоит перед нами, прочен и нерушим, - новый ГЛАВНЫЙ фасад Российской империи!'
  Чтобы слышали эти слова все: и друзья, и недруги. И рядом, и на дальних берегах. Чтоб знали: Россия ныне возвышается у Великого Океана не как гостья, но как хозяйка. И всем должно помнить пророческие слова Новогородского князя Александра Ярославича: 'Если кто из вас, господа иноземцы, с миром да торговым интересом в гости пожалует, приезжайте смело: хлеб-соль вам. Милости просим. Но ежели кто с мечом к нам войдет: тот от меча и погибнет! На том стоит, и стоять будет наша русская земля...'
  Когда Государь, как вкопанный, молча замер на ступенях вокзала, всматриваясь куда-то вглубь Золотого Рога, шедший рядом с ним наместник Алексеев даже слегка опешил: ландо подано, дорожки расстелены, караул и войска построены. Что же медлит Государь? И лишь германский Кронпринц, видя растеренность на лицах многих русских сановников, тактично приложил палец к губам, всем своим видом показывая, что сейчас мешать Императору - грешно. Похоже, только он один безошибочно понял, что творилось в душе российского самодержца.
  Внезапно по площади, по людям, лошадям, экипажам, по граниту и бархату, по стали и щебню, проскользила стремительная тень...
  Николай, словно очнувшись, поднял глаза. Там, поднимаясь все выше и выше, в бездонной синей глубине небесной бездны, широко раскинув могучие крылья, парила огромная птица. Тяжелый, хищный клюв, белый хвост ромбом, такие же белоснежные 'эполеты' на плечах, грозные когтистые лапы...
  - Боже мой! Это же орлан! В прошлый раз я его так и не увидел...
  - Да, Государь. Он самый. У нас тут их много сейчас, пока льдины еще не все сошли. Вон, посмотрите, - там, на заливе.
  - Да, Вижу, Всеволод Федорович. Какая могучая красота! - и ломая весь церемониал, Император вместе с молодым Вильгельмом решительно направился мимо экипажей и гарцующих казаков конвоя прямиком к берегу, - Подайте, кто-нибудь, нам бинокль или подзорную трубу. Я желаю взгянуть на этих красавцев поближе...
  
  ***
  Уезжая в Иркутск на встречу с Императором, наместник Алексеев взвалил текущую подготовку к Высочайшему визиту во Владивосток, Мукден и Порт-Артур на плечи Макарова, Гриппенберга и их штабов. В Артуре как белка в колесе крутился Витгефт, а подготовка флота и всей Дальневосточной столицы по большей части оказалась в руках Моласа: Степана Осиповича доктора пока от излишних нагрузок оберегали. И вместо личных инспекций и участия, ему досталась роль высшей утверждающей инстанции.
  Две недели были сумасшедшими. Проблем - выше крыши. Начиная с определения парадной диспозиции к Императорскому Смотру для нескольких десятков российских и восемнадцати иностранных крупных кораблей, из которых ровно половина, а именно - девять, были германскими крейсерами эскадры вице-адмирала Приттвица. И заканчивая различными банальными вопросами, вроде недостачи в порту и на судах фертоинговых скоб, цепных звеньев и сцепок, становых бочек, адмиралтейских якорей и даже краски для наведения должного корабельного лоска и глянца.
  С краской, в итоге, пришлось принимать соломоново решение: уходящие на далекую Балтику корабли, зачисленные в эскадру адмирала Безобразова, перекрашивались в российский 'стандарт' заграничного плавания: белые борт, надстройки и мачты, желтые вентиляционные дефлекторы и дымовые трубы. Последние - с черным верхом, как и стеньги. Стандартные 'викторианские' ливреи над черными бортами, усилиями сотен радостных китайских и корейских 'манз', которых заработок за малярный аврал вполне устраивал, натягивали на себя огромные вспомогательные крейсера-лайнеры. Остальные корабли Тихоокеанского флота подкрашивались и чинились, оставшись при этом в темно-шаровом, боевом цвете.
  На многих из них, еще не завершивших восстановительного ремонта, заделывали деревянными щитами и пробками пробоины. Кое-где брусьями забирали, конопатили и закрашивали 'провалы' сбитых броневых плит, срубали исковерканные фальшборты и коечные сетки, на времянку латали посеченные трубы: марафет должно было навести.
  Почти все иностранцы пришли в 'белых фраках с иголочки': и немецкая Азиатская крейсерская эскадра, и североамериканский отряд из трех броненосцев и двух крейсеров адмирала Уинфилда Скотта Шлея. Компанию им составляли оба больших французских бронепалубных крейсера и австро-венгерский броненосный. Лишь одинокая итальянская малышка 'Эльба' смотрелась на их фоне 'черной Золушкой'.
  Свободно разместить весь этот флот в Золотом Роге не получалось никак. Поэтому было решено, что две парадных линии больших кораблей встанут способом 'Фертоинг' в Босфоре Восточном. Главная линия, российская, вытянулась от бухты Диомид почти до острова Скрыплева, без малого на четыре мили. Вдвое более короткую линию ностранцев поставили 'уступом', первыми разместив германцев. Причем, флагманский их броненосный крейсер 'Фридрих Карл' под флагом гросс-адмирала принца Генриха Прусского, стоял практически 'борт в борт' с флагманом генерал-адмирала Макарова 'Князем Потемкиным-Таврическим', в кильватер которому вытянулись наши самые мощные, новейшие броненосцы. За немцами расположились американцы, французы, итальянка, и уже почти у самого Скрыплева, 'Кайзерин унд Кёнигин Мария-Терезия'.
  'Просвещенные мореплаватели' на русский 'праздник жизни' демонстративно не явились. Но, судя по настроениям в кают-компаниях и тостам в береговых кабаках, от их отсутствия никто здесь особо не страдал. Мебель и посуда целее будут. Не пришли во Владивосток и китайцы, хотя имели вполне подходящий для этого случая 'эльсвикский' крейсер. Но о 'несостоявшихся союзниках' сегодня тоже особо не вспоминали. Тем паче, что для нынешнего китайского 'флота' даже банальный переход корабля из одного порта в другой был известной проблемой.
  Ровно в девять утра, когда на палубах торжественно украшенных трепещущими на ветру флагами расцвечивания русских кораблей, команды в парадной форме застыли в строю, рупора и громкоговорители возвестили по Флоту Указ Императора. Отныне, в ознаменование славной Шантунгской победы, форменный гюйс наших моряков будет украшать четвертая полоска. Родная сестра Гангутской, Чесменской и Синопской!
  Под гул могучего, троекратного ура, вольно катящегося над бухтами Владивостока, Николай Второй и Кронпринц Вильгельм поднялись на открытый командирский мостик выбросившего из обеих широких труб дымные шапки 'Беспощадного'. Отдав кормовые, истребитель отвалил от Адмиральской пристани, неся под клотиком своей фок-мачты штандарты российского Государя и германского наследника престола. Круто развернулся вглубь бухты и, вздымая форштевнем пенный бурун, набрав ход, двинулся в сторону 'рысаков' Егорьева, стоящих со своими торпедными катерами на борту в едином строю с лайнерами Гвардейского экспедиционного корпуса.
  И вот уже рыкнули первыми клубами порохового дыма салютные пушки на борту 'Риона'. Императорский смотр Тихоокеанского флота начался.
  Конечно, посетить сегодня все стоящие в парадном ордере корабли, как наши, так и иностранные, для августейших особ не было никакой физической возможности. Поэтому такой чести среди тех из них, кто стоял на бочках и кормовых якорях в Золотом Роге, были удостоены лишь четыре. 'Рион', на котором Императора и Кронпринца встречали контр-адмирал Егорьев со своим штабом и каперанг Плотто с командирами торпедных катеров. Героический 'Мономах', командиру которого Николай собственноручно, перед строем, вручил кормовой Георгиевский флаг, заслуженный крейсером-ветераном у мыса Шантунг. Флагман Великого князя Александра Михайловича крейсер-яхта 'Светлана', стоящий под парами почти у самого выхода из Золотого Рога. И, конечно же, самый любимый корабль Императора - броненосный крейсер 'Память Азова'. Причем двум последним кораблям предстояла сегодня особая роль...
  По ходу действа, проходя мимо стоящих в парадном строю крейсеров-лайнеров, истребителей, минных крейсеров и миноносцев, 'Амура', 'Камчатки' и нескольких БЭТСов, Император приветствовал и поздравлял их экипажи через громкоговорители, а в ответ ему неслось с палуб и мачт троекратное, раскатистое 'Урр-р-а-а-а...', грохотали салютные залпы, взмывали ввысь ракеты фейрверков...
  На 'Светлане' собрались все почетные 'цивильные' гости Смотр Парада. Здесь были российские и немецкие аристократы, предприниматели, банкиры, инженеры. Здесь был собран Владивостокский городской бомонд, здесь также находились и специально, по требованию царя приглашенные иноверцы, подданные русской короны, которых Николай пожелал видеть и лично вручить награды. Среди них были, например, купцы Гинцбург и Тифонтай, известный столичный врачеватель Бадмаев, еще несколько отметившихся своими активными пророссийскими деяниями бизнесменов - китайцев и корейцев.
  Потратив на общение с гостями и экипажем 'Светланы' на сорок минут больше, чем это было запланировано изначальным графиком, Государь и Кронпринц вместе с сопровождающими их с самого начала Смотр-парада адмиралом Дубасовым, вице-адмиралами Ломеном, Бирилевым и Тирпицем, прибыли на 'Память Азова'.
  Там их с нетерпением ожидали наместник генерал-адмирал Алексеев, адмирал Безобразов, его однофамилец и дальний родственник статс-секретарь, князь Эспер Ухтомский, многочисленные наши и немецкие высокопоставленные моряки и армейцы, - все те, кому ныне по службе не довелось быть встречающей стороной на корабельных мостиках, а также журналисты и кинооператоры.
  Как только истребитель отвалил, на топы стенег крейсера взлетели штандарты высочайших особ, и 'Память Азова', а за ним 'Светлана', немедленно снялись с якорей, и в сопровождении 'Беспощадного' двинулись к проливу. Туда, где вскоре предстояло развернуться второй части грандиозного военно-морского спектакля.
  
  ***
  - Мистер Лондон, Джек... - адмирал Шлей, оторвавшись от беседы с офицерами 'Висконсина' и своего штаба, окликнул засмотревшегося на монолитный серо-стальной строй русских эскадренных броненосцев писателя и журналиста.
  - К Вашим услугам, адмирал.
  - Хотелось бы с Вами переговорить накоротке, кое о чем. Не возражаете? Но - не для бумаги, конечно.
  - Без проблем. Можете на меня полностью положиться.
  - О'кэй. Я вижу, человек Вы вполне серьезный. И хоть молоды, много интересного повидали на веку. Так что, давайте без формальностей, хорошо?
  - Буду искренне рад этому, уважаемый мистер Уинфилд.
  - Давайте-ка, без 'мистеров', - старый морской волк улыбнулся обезоруживающей собеседника улыбкой, - После того, как моя племянница окрестила своего псенка Бэком и заставила меня прочесть пару Ваших последних книжек, хотелось бы поговорить с Вами по-простому, по-приятельски. Конечно, я не поклонник социалистических идей. Это Вы, скорее всего, знаете. Но лично Вас я, ни от чего отговаривать не буду. Это - чисто Ваше дело. У меня к Вам интерес совсем иного рода.
  Скажите, мой любезный Джек, почему так вышло, что поехав на войну японцев с русскими, Вы, в итоге, печатали и у нас в Штатах, да и в иностранной прессе, материалы о войне русских с японцами?
  И кстати, почему сегодня, когда Вы могли бы находиться среди петербургских персон первой величины, пожелали вдруг прибыть к нам?
  Жилистый, сухой как дубовый сук, поседевший и просоленный на мостиках старого и нового флотов Америки, адмирал нахмурил и так изрядно изборожденный глубокими морщинами лоб и, вопросительно приподняв правую бровь, уставился на собеседника.
  - Уж не подозреваете ли Вы меня в шпионаже, уважаемый Уинфилд?
  - Боже, храни! - расхохотался Шлей, - Ну, что Вы, мой дорогой. Разве в таком случае позволил бы я Вам подняться на борт? Не говоря про мостик? Нет, конечно. Вы - патриот своей страны, в этом я не сомневаюсь.
  Просто Вы не в первый раз находитесь здесь, на северо-западе нашего Великого океана. Я тут тоже бывал, во время экспедиции Джона Роджерса в Корею. И откровенно говоря, мне интересно, почему Вы от азиатов, которые нам сегодня весьма важны с точки зрения определения дальнейшей политики на этих берегах, - сделав особое ударение на слове 'нам', многозначительно прищурился адмирал, - Перебрались к русским? Посчитали, что они сами и их дела для нас, американцев, будут более... занятны, что ли?
  - Вам интересно мое мнение, или мои непосредственные наблюдения?
  - И то, и другое, естественно.
  - Собственно говоря, коррективы в мои рабочие планы внесли сами русские. Когда я совершенно неожиданно очутился у них в плену. И если бы меня продолжали принимать за англичанина, скорее всего лучшее, чем бы я отделался, была депортация через Европу.
  Но, каким же откровением было узнать, что мои рассказы и путевые заметки читают не только в Америке, но и здесь, в России! Для японцев я был лишь в меру назойливым военным репортером. А русские офицеры признали меня в первую очередь как писателя. И даже сам Наследник их престола!
  Откровенно скажу, это было весьма приятно. И неожиданно. Ну, а после того, как мне довелось увидеть их морскую пехоту и казаков в деле, вопрос - о чем и о ком мне писать репортажи, отпал сам собой.
  - Приятная неожиданность, это всегда хорошо. Жаль, что неожиданности случаются разные, - по-стариковски пожевав губами, проговорил с задумчивым видом Шлей, - Когда Тедди, после всех наших размолвок, неожиданно вернул меня на действительную службу и отправил вести в Манилу три наших сильнейших броненосца с крейсерами, я мог бы тоже подумать о приятной неожиданности. Ведь это было за полгода до Шантунга.
  Все главное 'веселье' началось после. Когда вместо простого демонстративного усиления Филиппинской эскадры и силовой дипломатии на месте в случае, если вдруг возникнет кризис, я оказался перед реальной перспективой присоединения к англичанам, а вместе с ними, - к войне японцев против русских...
  - Простите, а что, такая вероятность реально существовала, адмирал?
  - Вы знаете, молодой человек, что такое горячие головы во власти? Вижу, поняли. Скажу одно: я тут, разобравшись на месте в том, что происходит, вылил на таковые не один ушат холодной воды. И не оттого вовсе, что испугался. Как клевещут на меня нынче некоторые Ваши ублюдочные коллеги по цеху...
  Просто, Джек, ответственным персонам на вещи надо иногда смотреть реально. Без прорытия канала через Никарагуанский перешеек, флоту сражаться с первоклассной морской державой ЗДЕСЬ нельзя. Хорошо, что и англичане это поняли. Ведь ни их Гонконг, ни Вей Хай, опорными базами быть не могут. Что уж про Мозампо говорить...
  Но я отвлекся. Так, как же Вам удалось подружиться с Великим князем Михаилом?
  - Нет, Уинфилд, нет. Дружбой это я ни в коем случае не назвал бы. Конечно, Михаил Александрович - человек сердечный, отзывчивый и обоятельный. И по многим его более чем откровенным ответам на мои вопросы, в частности, в последнем большом интервью...
  - Это, где 'Империя наносит ответный удар'?
  - Ну, да. Многие, и как я понимаю, Вы тоже, адмирал, сделали вывод о том, что мы с ним сошлись накоротке. Но, к сожалению, или же, к счастью, это не так. Дистанция в нашем общении всегда чувствовалась и оставалась. Другое дело, что он сам желал предельно точно изложить свои взгляды на природу навязанной его стране войны и дать оценки роли отдельных конкретных сил в этом конфликте вне дуэта Россия - Япония.
  Что до Вашего предыдущего вопроса, хочу сказать, что я совершенно не сомневаюсь в том, что отношения с русскими должны в ближайшие годы быть под пристальным вниманием действительно серьезных и весьма ответственных людей в Вашингтоне. По-моему, наши взаимные интересы с их страной в потенциале - поистине громадны!
  - Так что же? Получается, Михаил Александрович Романов действительно считает решение еврейского вопроса в России делом лишь нескольких ближайших месяцев?
  - У меня не было и нет ни малейшего повода усомниться в его честности.
  - Понятно... - Шлей задумчиво потеребил себя за кончик испаньолки, - О, смотрите, Джек, похоже, наше подзатянувшееся ожидание уже заканчивается: 'Азов' выходит. Давайте условимся: договорим обо всем после окончания парадной суеты.
  Кстати. Не возражаете, если я представлю Вас российскому монарху?
  - Благодарю, адмирал! С удовольствием. Отныне я крупный Ваш должник!
  - Ха! Ведь не расплатитесь, юноша, - задорно подмигнув Джеку, адмирал быстрым шагом направился к своим офицерам, прильнувшим к биноклям и монокулярам.
  
  ***
  Во главе растянувшейся почти на весь пролив колонны русских кораблей, стоял крейсер, на кормовом флагштоке которого гордо реял по ветру огромный Георгиевский флаг. Крейсер, чье имя было известно всему миру. Крейсер, за кормой которого осталось больше боевых миль, чем у любого другого корабля Российского Императорского флота, участвовавшего в войне с Японией. Крейсер, грот-стеньгу которого украшали 11 Боевых Георгиевских вымпелов.
  Стройный четырехтрубный красавец, чей гармоничный, стремительный силуэт не смогла подпортить даже рудневская владивостокская импровизация - баковая и ютовая 35-калиберные восьмидюймовки за массивными щитами, по форме напоминающими те, что стояли на пушках 'Памяти Азова' до его модернизации в Кронштадте.
  Корабль, весь облик которого, как бы олицетворял сегодняшний триумф военных моряков Российской державы, приковывая к себе взгляды практически всех участников и гостей Смотр-парада. Но для одного из них наш крейсер-герой был также и зримым доказательством его личного, персонального триумфа. И человеком этим был вовсе не адмирал Руднев. Больше того, он даже не был русским...
  Наблюдая за тем, как среди дымных клочьев отгремевшего салюта царь Николай и его немецкий гость поднимаются по трапу 'Варяга', Чарльз Крамп, на чьей верфи был выстроен крейсер - гордость Российского флота, поднеся к глазам небольшой бинокль, украдкой, чтобы не заметили окружающие, смахнул неожиданно набежавшую слезу.
  Сегодня пришел тот долгожданный день, когда он с полным основанием может признаться самому себе, что в многолетней, трудной и рискованной игре он выиграл. Выиграл вчистую! Выиграл, дерзко поставив на 'зажиревшую, одряхлевшую кобылу', которую еще год назад в Штатах практически никто не считал фаворитом развернувшейся морской гонки на Дальнем Востоке.
  'Можете быть уверены, мистер Крамп, что расширение Вашего участия в развитии мощностей судостроения и судоремонта на территории России, находит наше полное понимание и согласие. Нам желательно, чтобы Вы приняли посильное участие в этом деле не только здесь, на Дальнем Востоке и на Квантуне. У нас к Вам есть очень интересные предложения относительно заводов у Черного моря.
  С нашей стороны Вы получите полную поддержку. Государственные гарантии под привлечение заемного капитала, льготы на таможне и налоговые. Наши распоряжения на этот счет даны. Прошу Вас ознакомиться у господина Морского министра подробнее...'
  И это было сказано царем при ВСЕХ! Даже при немцах. При Берте Крупп и всех этих монстриках из ее окружения. Ну, что ж. Значит, у Руднева и в таких вопросах слова не расходятся с делом: 'Мы никогда впредь не будем класть все яйца в одну корзину'...
  Восемь лет назад многие, даже его собственный сын и будущий наследник дела, отговаривали Чарльза Крампа от борьбы за российский контракт. Слишком холодными были отношения двух стран, слишком серьезными были тогда проблемы его фирмы в Филадельфии. Конкуренты наступали на пятки, а Морское министерство, явно с подачи Теодора Рузвельта и его ближайшего окружения, начинало уделять основное внимание работе с государственными верфями. Или с теми из частников, кто готов был потакать госзаказчику во всем. Но Крамп уперся: он решительно не желал, ни вводить в управление своей компании 'пенсионеров' из числа вышедших в тираж престарелых выпускников Аннаполиса, ни делить прибыль с участливо подсказанными 'нужными людьми'. В итоге, упрямого филадельфийца с лакомыми флотскими заказами стали обходить.
  Но ныне все многочисленные страхи и треволнения позади. Как и ужасающая тень извечной российской коррупции, растаявшая как утренний туман при словах 'Государев интерес'. Как и огромная, титаническая работа, выпавшая на долю ему и тем из его соотечественников, которые по его дерзкому предложению рискнули, приехав сюда, во Владивосток, почти год назад.
  А ведь здесь многие из них нашли не только заработок, не только новых друзей, но и собственный дом, и личное счастье. Да и сам он успел влюбиться в этот красивейший и могучий край, в его спокойных и сильных людей, по достоинству оценив безграничный потенциал царского Дальнего Востока для делового, сноровистого человека. Вполне сносно освоив русский язык, он и сам уже подумывал над тем, чтобы перебраться в Россию окончательно...
  Поудобней облокотившись на широкий поручень, устроившийся на левом крыле командирского мостика 'Светланы' пожилой американец вполне мог позволить себе полюбоваться разворачивающимся перед его взором зрелищем. Зрелищем, в подготовку которого он внес свой вклад, видимый сейчас всем и каждому невооруженным глазом.
  И, как знать, возможно, именно этот вклад оказался решающим в наметившемся потеплении отношений между Америкой и Россией, которое сегодня олицетворяет собой прибытие с дружеским визитом отряда кораблей адмирала Шлея?
  
  ***
  После 'Варяга' Император и Кронпринц посетили крейсера 'Аскольд', 'Громобой' и броненосец 'Наварин', где Николай Александрович, после смотра экипажам и короткой поздравительной речи, на прощанье прямо перед строем моряков троекратно расцеловался с адмиралами Грамматчиковым, Рудневым и Беклемишевым.
  И вот, наконец, пришла очередь флагмана Флота. На верхней площадке парадного трапа 'Князя Потемкина-Таврического' Государя встречали вице-адмирал Молас и генерал-адмирал Макаров, которого Император немедля заключил в объятия:
  - Степан Осипович, дорогой мой, как же я счастлив видеть Вас во здравии!
  - Здравия и Вам желаю, Ваше Императорское величество! Полным выздоровлением, правда, еще не похвастаюсь. Но потихоньку ползаю. Костлявая не солоно хлебавши убралась, Вашим молитвам и докторам благодаря.
  - Спасибо Вам за все, друг мой. И за этот великолепный смотр-парад - тоже спасибо огромное. Самая эффектная точка в минувших делах Ваших, что только себе представить возможно. Видел я как англичане у Уайта позируют, французов в Бресте глядел, но на мой взгляд, - не то. Там картинка. А вот здесь, у Вас, - настоящая боевая мощь стоит. Огнем провереная. Пусть сегодня весь Мир любуется на наших орлов-моряков!
  - Спасибо Вам, Государь. Ведь если бы не разворошили Вы в столице всю нашу косность, не заставили всех крутиться, как знать, как бы еще дело обернуться могло.
  - Косность? Степан Осипович, ты это на кого намекаешь? - не выдержав, встрял в разговор горячный Дубасов.
  - Ну, уж никак не на тебя, Федор Васильевич. На тебя намекнешь, пожалуй, мигом на дуэльку какую налетишь...
  Император и адмиралы немного посмеялись, о чем-то еще накоротке переговорили, после чего Николай и немецкий Кронпринц вместе с ними обошли строй матросов и офицеров броненосца. Но вместо посещения кают-компании, царь неожиданно отозвал в сторону вновь назначенного командира корабля каперанга Семенова.
  - Вот что, любезный Владимир Иванович, у меня к Вам и к господам офицерам будет предложение. Время нас поджимает, что скажете, если к столу мы сейчас не пойдем, а я к вам отдельно, послезавтра приеду на ужин? Федор Васильевич и Всеволод Федорович тоже с удовольствием прибудут. Да и не они одни.
  - Как Вам будет угодно, Государь. Мы все на 'Светлейшем' будем Вас ожидать с нетерпением. Чрезвычайно польщен и благодарен Вашему величеству за...
  - Вот и договорились. И не нужно лишней дипломатии, - Николай тихо рассмеялся, - А к Вам лично у меня есть еще несколько вопросов, если не возражаете?
  - Весь внимание, Государь.
  - Как Вы считаете, не пора ли нам обзавестись при Морском министерстве чем-то подобным пресс-офису, что в немецком статс-секретариате организовал Тирпиц?
  - Идея давно витает в воздухе, Ваше величество, только наша общая экономия...
  - Значит, Вы это начинание поддержите?
  - Безусловно!
  - В таком случае, Владимир Иванович, поздравляю Вас контр-адмиралом. Готовьтесь сдать здесь дела и через недельку отбыть в столицу. Вам лично я и поручу это новое подразделение организовать. Нет принципиальных возражений?
  Вот и славно, мой дорогой! Ибо сегодня Ваши литературные и дипломатические таланты для флота и для меня особенно важны. Нужно итоги войны подвести, нужно все общество в духе понимания важности для Российской империи флота воспитывать. Нужно разъяснительную политическую работу проводить. С Думой, которая будет вскоре созвана, плотно работать, чтоб уяснили там сразу очевидную истину: флот - это самая длинная вооруженная рука государства.
  Так что - засучивайте рукава. Дел впереди столько, что взглядом не окинешь. Надо будет издавать хорошими тиражами популярную маринистскую литературу, журналы, газету. 'Морской сборник' ведь не дешев. Да и хорош он лишь как корпоротивное флотское издание. А надо для недорослей и юношества что-то популярное придумать, поощрять писательство и иную тягу к искусствам среди наших матросов. Печатать их творчество, если талантливо пишут.
  Кстати, еще один маленький вопрос... Вы ведь до последнего времени были здесь старшим офицером, не так ли? Что Вы можете сказать о двух нижних чинах 'Потемкина': Матюшенко и Вакуленчуке?
  По выражению лица Семенова можно было прочесть, что командир броненосца ожидал любого вопроса, но только не этого. Однако быстро нашелся, и четко доложил:
  - Матроса с фамилией Матюшенко в команде не было к моменту принятия мною обязанностей старшего офицера. Возможно, списан ранее. Разрешите поднять табели и отдельно доложить, Государь. А по поводу Григория Вакуленчука... да, он служит на 'Потемкине'. Но сегодня к нижним чинам уже не относится.
  - Вот как? Интересно, интересно...
  - Согласно Вашему указанию... 'Приказ двухсот', как у нас его все называют. Две сотни отличившихся в эту войну унтер-офицеров и кондукторов были произведены 'за отличие' в прапорщики по специальностям. И Вакуленчук - как раз один из них. Сегодня он содержатель носовой башни главного калибра у меня. Кстати, знаменитый снаряд, что взорвал удиравшего 'Ясиму' у Шантунга, был выпущен из его орудия. За что Григорий Никитич и получил Знак отличия Георгиевского ордена из рук Степана Осиповича.
  Но, позвольте полюбопытствовать, Ваше величество, почему у Вас возник интерес к этим конкретным двоим нижним чинам?
  - Возможно, как-нибудь и расскажу... может быть. А сейчас нам уже пора ехать к иноземным гостям. Солнце клонится, немцы и американцы нервничают, полагаю. Неудобно их заставлять так долго ждать. Особенно, брата и сына германского кайзера. У принца Генриха на 'Фридрихе Карле' наверно весь лед растаял, и шампанское согрелось, - усмехнулся Николай, - А нам еще новых 'Рюрика' и 'Корейца' в строй поставить надобно. Дайте сигнал Римскому-Корсакову, пусть подходит под трап. И ждите меня к вечерне послезавтра, как договорились.
  
  ***
  Первый апрельский день прошел во Владивостоке под гром оркестров, грохот сапог и цоканье копыт: Император принимал парад своей победоносной армии. Общий душевный подъем как у самих военных, так и у зрителей-горожан, был таков, что даже у склонного временами к цинизму Петровича, нигде не екнуло связать происходящее с памятной ему по нашему времени 'шуточной' датой...
  По Светланской, центральной улице города, развернув увенчанные ратной славой знамена, чеканили шаг гвардейские батальоны, гарцевали эскадроны и сотни. В их рядах были и воины двух вновь сформированных лейб-гвардейских полков - Квантунского егерского и Маньчжурского казачьего.
  Перед своим Государем проходили пехотинцы и пулеметчики - герои жарких битв у Циньчжоу, Дальнего, Инкоу и Ляояна. Гарцевали казаки отважных рубак Келлера и Мищенко, неукротимые горцы Сухомлинова. Катились маньчжурские 'повелители огня' - конные, полевые и гаубичные батареи. В едином строю с армейцами, гордо пронесли свои Андреевские флаги морские пехотинцы и бойцы флотского бронедивизиона.
  А вечером, возле Триумфальной арки, состоялось еще одно торжество, на которое его ни о чем не догадывающиеся главные герои, прибыли без всяких задних мыслей - просто прослушать поздравительную речь Государя. И он ее произнес. Правда, никаких особых сенсаций она не содержала. Неожиданность случилась после. Когда в присутствии российских и иностранных почетных гостей, а также нескольких тысяч офицеров нашей армии и флота, Николай Александрович возвел Гриппенберга, Макарова, Щербачева и Руднева в графское достоинство. А генерал-адмирал Алексеев стал светлейшим князем.
  На следующий день 'меди, барабанов и массовки' было поменьше: утро Государь посвятил общению с германскими и американскими гостями, лучшими людьми города и гвардейскими офицерами. После чего прошла большая церковная служба. А ближе к вечеру, в сопровождении адмиралов Великого князя Александра Михайловича, Алексеева, Макарова, Дубасова, Безобразова и Руднева, Николай отправился на 'Потемкин'.
  Там, кроме обещанного ужина в кают-компании, им, равно как и всему экипажу 'шантунгского' флагмана, предстояло еще одно торжественное мероприятие: открытие и освящение только что установленного на фронтальной бронеплите носовой башни броненосца барельефа в честь славной победы в Желтом море - подарка от Дворянского собрания и купечества Первопрестольной.
  И вот ленты разрезаны. В безмолвии замер строй моряков. Изготовились, словно к бою расчеты пулеметчиков, за треногами своих фотоаппаратов корреспонденты. Порывы ветра нетерпеливо рвут укрывающую червонную медь ткань, и перед Императором, перед моряками и священнослужителями предстает Он.
  Воин в сияющих доспехах, топчущий копытами своего боевого коня и поражающий тяжелым копьем прямо в оскаленную пасть змееподобное, извивающееся тело азиатского дракона, - Георгий Победоносец.
  Грохочет салют плутонга под баком. И обнажаются головы под звуки гимна. А среди десятков снимков, сохранивших для потомков величие момента, будет один, поистине уникальный. Ибо на нем запечетлено братское объятие русского царя и члена РСДРП...
  Этим вечером на 'Потемкине' было решено, что вместо четырехдневной поездки в Порт-Артур через Мукден и Ляоян по КВЖД, как планировалось первоначально, царь пойдет на Квантун с эскадрами Безобразова и Принца Генриха. Утром 4-го апреля черно-золотой штандарт российского самодержца взвился под клотик фор-стеньги 'Варяга', а на 'Аскольде' был поднят флаг наместника.
  В итоге неожиданного царского экспромта, вся разношерстная пишущее-снимающая братия журналистов и кинооператоров оказалась 'за бортом', будучи вынуждена добираться из Владивостока в Порт-Артур самостоятельно. И лишь для нескольких человек, в том числе для одного североамериканца, было сделано исключение: всем им еще ночью вестовые доставили записки и пропуска за подписью адмирала Руднева.
  
  ***
   Из Владивостока русская и германская эскадры с августейшими персонами на борту вышли при солнечной погоде с небольшой туманной дымкой по горизонту. В открытом море она практически рассеялась, зато по мере приближения к Цусиме усилился ветер, и начало ощутимо покачивать. Хотя силы шторма он формально не достиг, но волну в Корейском проливе развел приличную.
  Тяжелее всего приходилось гвардейцам на крейсерах-лайнерах ГЭКа. Огромные, высокобортные суда кренило так, что интимные воспоминания об этом коротком переходе не случайно стали позже поводом для множества шуток в столичных салонах и на полковых вечеринках.
  Миновав Квельпарт в едином походном ордере из трех кильватерных колонн, обе эскадры легли курсом на мыс Шантунг, к месту с географическими координатами той роковой точки на карте, где менее четырех месяцев назад, почти со всем своим экипажем геройски погиб русский крейсер 'Витязь'...
  Виновато плещут у ног Императора холодные, мутные волны Желтого моря. Будто прося прощенья, робко захлестывают на нижнюю пощадку трапа...
  Сотрясает небо рокот сотен орудий. Трепещут приспущенные флаги и штандарты. Замерли на палубах в скорбном строю моряки...
  И обнажив голову, преклоняет колено перед этими волнами Государь. И бережно принимают они венок живых цветов из его рук. Символ благодарной памяти и скорби русского народа обо всех его осененных ратной славой сынах, навеки оставшихся здесь, в темных, морских глубинах. Обо всех тех, кто положив жизнь 'за други своя', за Веру свою, за Государя и Отечество, отстояли честь Великой Родины и нерушимую крепость вновь обретенных ею Восточных пределов...
  - По местам стоять! С якоря сниматься!
  Снова - вперед! Курс Вест - Норд-Вест. Туда, где их с таким нетерпением ждут...
  И вот проступает уже на фоне сизой мглы гористый, суровый берег. А впереди, в туманной дымке справа по курсу 'Варяга', с высокой, почти отвесной кручи сверкнуло огнем. Полыхнуло раз, второй, третий. Прокатился над морем рокочущий, низкий гул.
  - Утес начал, Ваше величество!
  - Вижу, Степан Осипович. И слышу... - Николай на секунду оторвался от бинокля, приветливо кивнув Макарову, - Потрясающе. Все-таки, ни картинки, ни рассказы, не способны передать действительной силы сего грозного зрелища. Как жаль, что мне не привелось побывать здесь раньше.
  Приняв эстафету у артиллеристов Электрического Утеса, просверкала оранжевыми сполохами, окуталась дымным облаком Золотая гора. И за ней, почти одновременно, словно единым могучим залпом, от 'Варяжского' гюйсштока до левого крамбола, окрасилась проблесками дульного пламени Тигровка, распустились сизые клубы дымов от прохода на внутренний рейд до бухты Белого Волка.
  На фоне могучего, громогласного приветствия береговых канониров, жидкие дымки по бортам нескольких канонерок Лощинского, выстроенных под флагами расцвечивания на самой ближней к проходу линии бочек внешнего рейда, смотрелись весьма скромно.
  Но флот сказал свое веское слово. В ответ встречающим, загрохотали пришедшие к Порт-Артуру эскадры.
  Императорский салют. Тридцать один артиллерийский залп. И прибывшие отвечали крепости вовсе не мелкашками-салютками, а носовыми плутонгами среднего калибра...
  К концу впечатляющего военно-морского протокольного мероприятия, голова царя гудела, словно вечевой набатный колокол, а в качестве дополнительного бонуса, ныл и пульсировал под треуголкой старый шрам от японской катаны.
  - Ну, Степан Осипович, впечатление такое, будто сам побывал в морском сражении, - попытался было пошутить Николай, когда артиллерийская кантата, наконец, стихла.
  - Похоже, Государь, - грустно улыбнулся в ответ флотоводец, - Но только на самое начало боя. Главных-то его звуков сегодня мы с Вами не услышим, и - слава Богу.
  - Вы о грохоте взрывов и вое летящих в нас снарядов?
  - Нет, Ваше величество. Это я о криках и стонах умирающих.
  
  ***
  Прибывшие на внешний рейд Порт-Артура корабли с помощью деловито снующих, пыхтящих буксиров, и без оной, вставали на свежевыкрашенные, нарядные красно-белые бочки. Выстраиваясь, как и положено, строго по ранжиру, в соответствии с диспозицией, которую успел оперативно передать в штаб Макарова вице-адмирал Витгефт, еще до того, как русская и германские эскадры покинули Владивосток.
  И лишь стройные белоснежные красавцы 'Варяг', 'Аскольд' и 'Фридрих Карл' неторопливо проследовали к проходу у Тигровки. Под громогласное 'Ура!' собравшихся там солдат и офицеров гарнизона, при подстраховке неутомимого 'Силача' и паровых баркасов, три крейсера втянулись в Восточный бассейн. И там, под трубный глас меди оркестров, ошвартовались у стенки напротив дворца Наместника...
  Легкий бриз с моря задиристо треплет ленточки бескозырок и воротники матросских форменок, нетерпеливо теребит офицерские плюмажи, развевает полотнища флагов и штандартов, снося на город дымки салютных пушек...
  Поданы к бортам, подняты и закреплены трапы. Замерли как изваяния фалрепные на их площадках, коробки рот почетного караула у ковровых дорожек на стенке гавани. Солнечными зайчиками плещется чешуя начищенных до блеска штыков, пуская их в стремительный, веселый пляс по ряби воды, по стеклам рубочных окон, иллюминаторов, по зеркалам прожекторов, по меди блях, боцманских дудок и золоту орденов...
  'И придет тот долгожданный день, когда Белый Царь впервые ступит на землю юго-восточной твердыни Империи. Тихоокеанской крепости, замкнувшей тяжестью гранитов и вороненой сталью стволов, кольцо порубежных форпостов Русского Мира...' - Николай улыбнулся, чуть задержавшись на нижней ступени трапа, - 'Конечно, редактор газеты 'Владивосток' прав: все так, миг исторический. Но не слишком ли много пафоса?'
  
  ***
  Следующие двое суток пролетели в кутерьме, в общем, подобной владивостокской, но только в миниатюре. И с той лишь видимой разницей, что главный бенефис здесь выпал на долю крепостных артиллеристов и инженеров.
  Российский Император и германский Кронпринц со свитами побывали на Золотой горе и Электрическом утесе. На нескольких батареях и фортах морского и сухопутного фронта, осмотрели доки и мастерские порта, сфотографировались вместе с адмиралами и прочим многочисленным флотским и крепостным начальством на фоне гавани с тремя белоснежными крейсерами и поднятым из воды кессоном, который использовался для починки подорванного японцами в первую военную ночь 'Цесаревича'.
  И, конечно, особым смыслом было наполнено участие Государя в освящении на Перепелиной горе Храма Покрова Пресвятой Богородицы Порт-Артурской. Там, возле находящейся в его приделе могилы адмирала Чухнина, русский Император и германский Кронпринц преклонили колена в общей молитве.
  В тот же вечер на Золотой Горе прошла установка памятного камня на месте, где предстояло воздвигнуть мемориал погибшему адмиралу и всем офицерам и матросам Тихоокеанского флота, отдавшим свои жизни в войне с Японией.
  Тем временем, моряки двух держав ездили в гости друг к другу и вполне весело проводили время на берегу, в кампании со служивыми из Порт-Артурского крепостного гарнизона и императорскими гвардейцами, для которых почувствовать еще хоть раз под ногами твердую землю перед предстоящим переходом через три океана, было счастьем.
  При этом все старались держать себя в рамках приличий и уставов, дабы не мешать августейшим особам и окружающему их высокопоставленному начальству в их планах, да и на себя ненароком неприятностей не навлечь. Однако всему на свете приходит конец, а уж приятному времяпрепровождению, - скорее всего. Через три дня, пролетевших как в мановение ока, пришедшие в Порт-Артур эскадры начали выбирать якоря. Сначала их путь лежал к Циндао. А оттуда, через Коломбо, Аден и Тулон в Киль и Кронштадт.
  На борту своего флагмана, броненосного крейсера 'Фридрих Карл', Принц Генрих и Кронпринц Вильгельм простились с царем. Наутро Государю со свитой предстояло начать обратное путешествие в Санкт-Петербург. Первыми на его пути будут Мукден и Харбин: победоносная русская армия заждалась своего Императора.
  Последний день, проведенный в Порт-Артуре, оказался весьма приятным для ряда офицеров и адмиралов германского флота: они получили ордена из рук российского самодержца. Многократное увеличение боевых сил Азиатской крейсерской эскадры вице-адмирала Приттвица в критический для России момент перед заключением Токийского мира, просто так немцам с рук не сошло.
  Но Гогенцоллерны в долгу не остались, хотя это и было 'домашней заготовкой'. Царю был вручен подарок с особым смыслом. Кайзер поручил своему сыну передать его Николаю Александровичу перед самым расставанием.
  В этот благословенный день к првославным вернулся утраченный несколько веков назад, а отныне - новообретенный, образ Спаса Нерукотворного новогородской школы иконописи. По мнению ряда историков и церковных иерархов, он находился в одном из храмов древнего Пскова до времени занятия города рыцарями-крестоносцами Ливонского ордена...
  Неожиданно перед самым расставанием молодой Вильгельм спустился по трапу к Николаю: Кронпринц пожелал лично сопроводить его до артурской пристани. О чем конкретно они говорили в эти минуты на корме варяжского катера, историки тщетно спорили несколько десятилетий.
  И лишь один человек, посвященый Императором в эту тайну, точно знал содержание их разговора. Но в нашумевшей автобиографической книге 'Игра теней', вышедшей уже после кончины генерала Василия Балка, он упоминает только об одной фразе, сказанной Государю наследником германского престола, будущим Императором Вильгельмом III: 'Увидев Россию такой, увидев своими собственными глазами, я наконец-то во всей глубине осознал гениальную прозорливость князя Бисмарка'...
  
  
  
  
  
  Эпилог
  
  Маньчжурия. 11 апреля 1905-го года
  
  Тяжелый, мокрый снег постепенно заметал неровную, каменистую поверхность под копытами пяти осликов и пары лошадей, впряженных в две угловатых повозки с колесами в человеческий рост. Бесформенные хлопья его липли к одежде восьми людей, которых несчастная случайность, или неотложное важное дело, заставили пуститься в долгий путь по этим диким, забытых всеми богами местам, да еще и в такую ненастную погоду.
  - Вы уверены, лейтенант, что мы не сбились? Как, вообще, Вы можете находить путь в такой метели? - поинтересовался у своего спутника, моложавого, сухопарого китайца, пожилой кореец-купец, вглядываясь в выступающие из пелены неожиданного апрельского снегопада мутные очертания поросших девственным, хвойным лесом утесов.
  - Так точно! Совешенно уверен, господин генерал.
  - Но то, по чему мы едем уже третий час, согласитесь, довольно трудно связать с понятием 'дорога'?
  - Не беспокойтесь, господин, я достаточно хорошо знаю эти перевалы. Приходилось бывать здесь часто: выбор мест для тайников, схронов и точек рандеву в окресностях Янтая и Мукдена я практически всегда проверял лично. А некоторые сам и подобрал. Как та, якобы заброшенная фанза с двухярусным схроном под ней, что на два дня должна послужить Вам и вашим спутникам вполне надежным укрытием.
  Как Вам уже докладывал капитан Миядзи, в мои обязанности входила не только работа с оседлой местной агентурой, осведомителями и нашими людьми у хунхузов, но и материально-техническое обеспечение боевых акций во всем этом районе. Включая Инкоу и крепость на Квантуне. На тот случай, если бы штабу армии пришлось прибегнуть к тактике партизанских действий на данной территории.
  И, прошу меня простить за дерзость, но если бы Вы пожелали узнать мое мнение ранее, то, конечно, я предпочел бы предложить Вам задействовать в этой операции моих людей. В том числе и из местных корейцев и китайцев. Здесь мною оставлено более двух десятков профессиональных манз-соглядатаев, а главное, как раз для подобных случаев, восемь надежных агентов-исполнителей, 'разбудить' которых было бы делом максимум двух-трех дней. В этом случае шансы на успех были бы реальными.
  Конечно, приказ Его величества исключает такую возможность, но...
  - Мы не можем, и не будем обсуждать логику приказов Божественного, Горо-сан. Бессмысленно рисовать иероглифы на воде. Мы можем лишь исполнять свой долг. И мы должны его исполнить. Но я понял Ваш вопрос. И прошу простить меня за то, что Вы так и не услышите прямого ответа на него. Для меня и моих друзей важен не столько сам факт выполнения этой миссии, сколь важен факт его выполнения лично нами. И именно поэтому, ни Вы, друг мой, ни Ваши люди, в этом деле участия принимать не будут...
  - Осмелюсь заметить, однако, что...
  - Это приказ, лейтенант.
  - Слушаюсь, господин!
  - Не обижайтесь, Горо-сан. Придет тот час, когда многое откроется Вам. Но пока - час этот еще не настал. Вы слишком нужны нашей стране завтра, Горо, чтобы я позволил себе рисковать Вашей жизнью сегодня. Ваш путь не заканчивается на этом. И повернуть колесо истории вспять - дело рук вашего поколения. Помните о своем долге, мой друг. И еще о том, что всегда существует тот камень, который не виден...
  Поэтому, как только Вы доставите нас на место, и мы убедимся, что и крыша над головой, и все, что нам понадобится для дальнейших действий - в наличии, Вы вернетесь в распоряжение капитана Миядзи.
  Кстати, по сколько патронов мы будем иметь на каждый из трех Гочкисов?
  - По три тысячи.
  - Пожалуй, этого более чем достаточно. А бомбочек?
  - Двух видов, по тридцать каждого.
  - Должно хватить. Кстати, Вы сами наши рельсовые фугасы видели? В качествах их уверены вполне?
  - Я их изготавливал лично. Так что ручаюсь Вам: их установка действительно займет очень мало времени. Внешне ящики замаскированы так, что выглядят кучками щебня. При заглублении на десяток сантиметров, их даже летом не найти не догадывающемуся о них человеку, разве что прямо наступив ногой. Ну, или лошадь пробьет копытом...
  Но как мы знаем из долгого опыта, казаки патруля по насыпи обычно не ездят. Электропроводные шнуры имеются двух цветов: коричнивые и белые. Смотря по погоде и времени года, - какой именно использовать.
  - Прекрасно. В тех гальванических батареях, что мы везем, Вы уверены?
  - Вполне. Американские. И пока нас ни разу не подводили.
  - Ну, что ж, Горо-сан. Будем надеяться, что если нас и задумают осмотреть, в этих Ваших хитроумных тайничках их не обнаружат.
  - Для этого нужно разобрать всю повозку, господин генерал.
  - Я так и понял. Кстати, лейтенант, а как именно вы оцениваете наши шансы на успех? Не слишком высоко, не так ли?
  - Как один к пяти. Или шести. И это лишь в самом лучшем случае. Прошу Вас, не гневайтесь, но ведь говорится: для нидзя - тропа нидзя...
  - А самураю - путь самурая, - завершил изречение собеседника пожилой 'купец', - И это верно. Даже при всех успехах нашей армейской разведки, по части такой 'работы' мы все равно уступаем 'воинам тени' Эпохи сражающихся царств. И хорошо, что вы, наши последователи, понимаете это. Как мне представляется, строя новую армию, мы в Японии слишком поспешили слепо копировать европейцев, перенимая у них и хорошее, и плохое. К сожалению. Надеюсь, в будущем вы исправите наши ошибки...
  
  ***
  Монотонный перестук колес под осторожное шуршание дождя где-то над головой. Бархатная полутьма и уютная нега теплой постели. Что еще нужно человеку для хорошего сна и спокойного отдыха? Но заснуть - никак не получалось. Сон упрямо не шел.
  Он старался не курить в спальне. Как во дворцах, так и в поезде. Но сейчас желание подымить оказалось просто нестерпимым. Накинув на плечи шерстяной курительный пиджак, давний подарок королевы Виктории, не включая верхнего, света Николай достал из бюро непочатую коробку одесских папирос 'от Попова' с ароматным Дюбеком. Распечатал, не торопясь вставил одну в коротенькую трубочку-носогрейку и, щелкнув зажигалкой, первый раз глубоко затянулся...
  Смутное, гнетущее чувство какого-то весьма серьезного упущения, по недосмотру или забывчивости недоделанной чрезвычайно важной работы, не отпускавшее с самого момента отъезда из Ляояна, притупилось, уступив место размышлениям о причинах, все эти треволнения вызвавших. Но мог ли он, никогда не имевший повода пенять на свою память, что-то действительно забыть за грохом салютов и фанфар последних дней?
  Потушив первую папиросу, Николай тщательно выбил и продул трубочку. Вставил вторую, раскурил...
  - Мы где-то прокололись? Как Миша говорит... - произнес он вслух.
  Николай доверял своим предчувствиям, искренне считая предупреждениями свыше. А раз так, тем более было над чем поломать голову. Бессонница неспроста приходит. Но о чем бы он не вспоминал в эту ночь, память раз за разом упрямо возвращала его в тот самый день, когда он впервые лично познакомился с Василием Балком и Всеволодом Рудневым. Вернее, с теми загадочными людьми, что представ в их облике, прбыли к нему, в ЕГО Россию, по пути божественного провидения длиною в сотню с лишним лет...
  После появления в Зимнем дворце Михаила Банщикова, их юного товарища, которому достало ума, ловкости и везения убедить Николая в том, что чудный рассказ корабельного эскулапа не дерзкие выдумки вульгарного авантюриста, подтверждением ряда фактов, на которые он указал, Государь Всея Руси первый раз в жизни безумно, до потери пульса испугался.
  Это был не страх даже. Это была безжалостная пытка страхом. Разом обрушившая во прах всю его привычную систему мировоззрения и мировосприятия.
  Да, чисто внешне он сумел спрятать, похоронить этот животный ужас где-то в себе. Охранить от него любимую жену и выстроенный ею милый, уютный мирок их семьи. Силы воли и рассудка хватило, хвала Всевышнему. Но скольких же бессонных ночей и потерянных с ними лет жизни стоило Николаю избавление от мук мрачных сцен гибели Империи! От кровавого кошмара мученической кончины его любимых и близких в грядущем водовороте событий того будущего, откуда Михаил и его друзья пришли. Да, и избавился ли он от них до конца? Вряд-ли.
  Но явились эти люди, как он скоро смог убедиться, с искренним желанием помочь России избегнуть всех этих катаклизмов. Вот только не ради его, самодержца, персоны! А единственно лишь во имя спасения десятков миллионов жизней людей, живущих здесь, на одной шестой части суши. Ради их великодержавного, всенародного процветания.
  Такие честность и откровенность, выказанные Банщиковым, дорогого стоили...
  И каким же облегчением стало для него то, что Александра, его любимая жена, его Солнышко, волею случая узнавшая правду, не только не усомнилась, не осудила, но и полностью поддержала его в первых шагах и решениях, что были приняты им с учетом предупреждений Михаила и его друзей. Именно ее истовая убежденность в том, что их явление есть следствие того, что Господь внял, наконец, ее и его молитвам, затушили в душе Николая последние искры опаски и недоверия к 'посланцам Горним'.
  Посланцы, волхвы...
  Да, именно так назвала Алике их в ту длинную ночь, когда они до утра проговорили о том, что с приходом сюда этих людей, их привычный, собственный мир стал другим. И никогда прежним уже не будет. Ибо у царской четы появилась в этом мире не только Вера и упование на Высшую волю и справедливость, но и зримая, земная опора, которую он и она так долго искали в окружающих. И которой так долго не находили.
  
  ***
  - Помнишь, счастье мое, когда ты впервые мне сказал, что Витте оказался твоим самым большим разочарованием? - Александра задумчиво смотрела Николаю прямо в глаза, - И сколько лет после этого тебе приходилось с этим 'разочарованием' мириться.
  - Помню, конечно. Это было через несколько дней после ходынской катастрофы. Когда нам передали его первые высказывания об этом кошмаре и о тех, кого он считает в нем повинными. А терпел я...
  Так, ты же сама знаешь, дорогая, что поменять-то его было не на кого!
  - Но ты уже убедился тогда, что этот человек одержим грезами о диктаторстве при 'слабом' царе? Что он способен ради своих мечтаний на всяческие мерзости...
  - Это не главное. Да, и кто бы ему позволил? Тогда дело было совсем в другом. Я в тот момент впервые столкнулся с намеком с его стороны на то, что Государь, оказывается, 'мало ценит' праведные труды своего 'главного министра'. Вот уж чего я никак не ожидал от человека, которого мой дорогой папА считал подвижником и патриотом. А тут внезапно узрел перед собой унизительнейшее попрашайничество блюдолиза!
  - Ах, ты об этом...
  Но, милый мой Ники, разве не таковы почти все вокруг нас? Наверное, так уж устроен русский человек, если даже твои лучшие генералы и адмиралы не стесняются даже письменно выпрашивать повышения, крестик или доходную должность. Как у нас часто говорят: 'сам за себя не порадеешь, никто и не вспомнит'.
  - Этого и страшусь, дорогая. Ладно - цивильные чиновники! Та же беда и в мундирах с эполетами часто ходит. Но ради того ли служат Родине? Если не на первом месте в человеке стоит долг верноподданного патриота и православного, как мне ждать от него полной отдачи, жертвенного самоотвержения, в грозную военную пору? Помнишь, как я даже попытку добиться всеобщего разоружения сделал, понимая, что много чего у нас неладно в армии и на флоте?
  Но ведь речь часто идет о знатных и заслуженных еще при жизни дорогого папА людях. С одной стороны, несправедливо обидить - грех и стыд. С другой, - страшно таких иметь на командных местах. Едва ли допустимо. Ведь от них столь многое может зависить в грозный час. Однако ж... приходилось держать! Выбора-то нет. Не было, вернее...
  - Именно: не было. Зато сейчас - он есть. А жалость война заставила отбросить.
  - Да, но в отношении Куропаткина, и в отношении Ухтомского, согласись, я все-таки судил по делам. Верховский, Лопухин, Ламсдорф и Витте... тут, конечно, я сделал то, на чем настаивали Миша, Балк и Руднев.
  - И, надеюсь, об этом теперь не пожалеешь?
  - Не жалею, дорогая моя.
  - Скажи спасибо твоей любящей, старой женке, что умолила Деву Богородицу и самого Спасителя. Услышали на Небесах молитвы мои искренние, и снизошли до нас с тобою, грешных. Не оставили Благодатью своей в годину испытаний. И вот - сегодня мы можем не только опереться на плечо посланцев Небесных, но и на тех людей, на которых через них покажет Перст указующий, - Александра, решительно взяв за руку мужа, увлекла его к иконостасу...
  - Ники, скажи, а у тебя кто-нибудь из НИХ для себя лично, что-то попросил? - после молитвы спросила она Николая.
  - Нет. Никогда. Ни единого разу. Все же, что было сделано по настоянию Миши, - для Алешеньки делалось и делается. По их опытам с электрическими машинками, ты все сама видела: они нам в январе жизнь спасли и столицу уберегли от большой крови. То же и от Руднева с Балком. Единственно лишь интересы государственные. Для себя же персонально - ни единой просьбы, ни строчки...
  - Вот видишь? Доверься им, Ники. Слышишь! Доверься им до конца...
  - Конечно. Не беспокойся более на этот счет.
  Но скажи, раз ты веришь, что они, эти четверо, были ниспосланы нам свыше, как же тогда понимать попытку бегства их инженера?
  - А разве они прибыли к нам в доспехах сияющих и с ангельскими крылами за плечами? Нет, дорогой мой, они посланы сюда в обличье и с духом человеческим. Значит, таков был промысел Божий. Но человек слаб. И Враг всегда караулит за его спиной. Искушает и строит козни. Ждет слабости его, ошибки. Чтобы подтолкнуть, когда человек оступится на тернистой тропе, растлить, овладеть его помыслами и самою душою. А уж если речь идет о посланце Божьем...
  Но я не боюсь за троих, первыми пришедших. Боюсь только за него. Боюсь, что в этой схватке Зверь восторжествует...
  А значит, нам нельзя полностью доверять господину Лейкову. В отличие от остальных, делами все доказавших. Однако, любимый мой, не нам здесь что-либо решать. Пусть это бремя останется на плечах первых. Доверься им, Ники!
  
  ***
  Когда ему стало ясно, что круговорот событий благодаря знаниям посланцев, и его личным, каждодневным трудам, отвел страну от роковой черты, он испытал истинное чувство блаженства. Оно впервые овладело им после Шантунга, вечером того дня, когда он говорил с рабочими, взбаламученными всеми этими виттями, гапонами и разной эсэровской дрянью. Когда его слова предотвратили кровь и страшную трагедию, а Банщиков выложил на стол перед ним два браунинга со словами: 'Вот так должна была выглядеть ваша смерть, Государь. Но, слава Богу, сегодня у ВАС все получилось'!
  А потом случилось это... эта мерзость, осознав которую, он почувствовал, будто ему на голову выплеснули ведро с нечистотами. Причем - кто?! Самые уважаемые старшие родственники. Брат отца дядя Владимир. И с ним - 'смиритель финнов' Николаша...
  На этом все блаженство и закончилось. Жизнь вновь показала свой грозный оскал. Причем оттуда, откуда он совершенно не ждал! И даже окончательная победа в войне над япошками, блистательные триумфы Гриппенберга и Руднева в самом конце ее, не смогли рассеять в глубине души мутного, зловонного осадка, что оставил этот бескровно, в зародыше задавленный заговор.
  А дальше почти без перерыва - истерики матери, непонимание с Сергеем и Эллой, даст Бог временное, доклады Зубатова и Плеве о брожении умов в гвардии и гневном ропоте в дворянских Собраниях...
  'Можно подумать, все они не понимают, что Дума и Конституция - хоть и горькое, но спасительное лекарство от тяжкой, запущенной болезни. Понимают прекрасно. Но наивно думают, что раз война выиграна, народ ликует, то все теперь можно оставить по-старому, как будто и не было обещаний Государю своему Народу. Да, можно! Но только до нового взрыва, момент которого мы уже вряд-ли сумеем точно предугадать и не успеем на него вовремя среагировать. А если, не дай Боже, бунт наложится на долгую, тяжелую и кровавую войну, на мятеж генералитета, как об этом рассказывал Михаил?
  Нет уж, любезные дамы и господа, лучше нам с вами, потеряв меньшее, спасти самое главное и дорогое - внутренний мир и порядок. Не заставляйте меня, пожалуйста, быть резким с вами. Да, я незлобив, но всякому терпению есть известные пределы. Видит Бог, как же мне не хочется за них заходить!..'
  Никакие победные фанфары, никакой треск и шум вильгельмовской лести, даже тихие домашние радости и уверенность в том, что болезнь Алеши, благодаря знаниям Михаила, переносима, не могли избавить Николая от накатывающихся порой приступов мрачной меланхолии. Ведь все получилось так, как ему и предсказывал Михаил с его друзьями: угрозы известных им бед, удалось избежать, благодаря, так называемому, 'послезнанию' его нежданных друзей. Но приходится сталкиваться с иными, новыми проблемами, о которых уже никто не предупредит, не подскажет - где гарантированно верный выход.
  Конечно, вся та бесценная информация, которой обладали иновремяне, помогает уверенно принимать оперативные решения. Но расклады на 'мировом игровом столе' меняются очень быстро. Даже слишком быстро...
  Может быть, эти четверо принесли сюда с собою из будущего и тот безумный темп, в котором они жили там, и к которому привыкли? Ту скачку мировых событий, которая почти не оставляет времени главе государства на неторопливую оценку их и холодный расчет своих ответных ходов?
  Вместо классических шахмат - блиц? Вместо обстоятельной охоты загоном и засад на номерах - стрельба по вальдшнепам? Только вальдшнепы эти уж больно похожи на летящие в тебя снаряды. И искупает ли сумасшедший азарт 'большой мировой игры' эту каждодневную, ежечасную опасность?
  Николай в задумчивости улыбнулся, вспоминая свои переживания и душевные муки тогда, на распутье, год назад...
  Но сколько нового и потрясающе интересного открыли они ему, эти четверо! Он смог заглянуть в мир будущего. Представить себе не как картинки в книжках француза Жюля Верна, а как живые и осязаемые, летающие корабли и атомные субмарины, поезда, мчащиеся со скоростью в десять раз быстрее ныне существующих, ракеты Циолковского, увозящие людей к другим планетам...
  И все это сделает, всего достигнет, русский народ. Российский народ. ЕГО народ! Люди, которым предстоит жить в обновленной великой Российской империи. И разве не стоит риска, на который сейчас он дерзнул пойти, то, чтобы они как можно быстрее овладели всеми этими чудесами? Чтобы не было миллионов бессмысленных смертей в ненужных, преступных войнах? Чтобы не рушились храмы, а брат не шел на брата?
  - Стоит, конечно. А был ли у меня выбор? Вопрос риторический, - Николай отложил трубку, с удивлением прислушиваясь к внезапно возникшему где-то впереди шуму.
  Какой-то треск, отдаленные удары. Скрипнув тормозами, поезд сбрасывал ход...
  
  ***
  Семь человек в меховых папахах и длиннополых шинелях с башлыками, вполне сносно защищавших их владельцев от холодного, порывистого ветра, задувавшего с запада, неторопливо продвигались по подраскисшей от недавно закончившегося снежно-дождевого заряда полевой дороге.
  Двое первых ехали налегке, верхами, с пиками в бушматах и драгунками за плечами. Четверо их спутников месили сапогами грязь, ведя в поводах изрядно нагруженных лошадей. А седьмой восседал на одном из двух крепких коней, впряженных в доверху затаренную всякой всячиной подрессоренную повозку, - бывшую санитарную двуколку русского армейского образца. Сзади нее шли на привязи, то и дело перефыркиваясь о чем-то своем, лошадином, две кобылки под вьюками...
  - Так что, казаки, доехали, что-ль? Аль нет ишо? Поликарпушка, ну-ка глянь: не та ль приметная сопочка двугорбая, что ты нам давеча сказывал? - Семен ткнул нагайкой в едва проступивший вдали, на фоне чуть приподнявшихся мрачных снеговых туч, темный абрис высокого холма с двумя четко очерченными вершинами.
  - Она самая и будет, Семен Михалыч. Только далёко еще. Высота-то у ней - добрая. Часа три пути нам. А то и все четыре. С двуколкой быстро не скокнешь...
  - Ох, уж мне эта двуколка! Знамо, верхами, да с кониками под вьюком, давно бы на рысях добежали. И дернуло-ж меня ее взять... - вздохнул в сердцах казак-возница.
  - Ладно, не кручинься, что долг на тебе лежит. Не много времени, чай, охать будешь, Тихон Афанасич, - усмехнулся Семен в роскошные усы, - Вернешь все в лучшем виде старшине. А нам всем - подспорье доброе. На коников - столько бы не взять. А так, - гляди, еще и шанцу всякого разного сколько для хозяйства прихватили. Ставить избы начнем, каждый гвоздок в счет пойдет, тут пока - не Матушка-Россия. Ну, и фураж, опять же. До доброй травки почитай месяц цельный будет. Смотри, какие погоды нонче стоят.
  - Говорил я тебе, Тихон Афанасич, что сперва налегке надо было сюда подскочить. Застолбить. А потом за всем скарбом отдельно вчетвером съездить. Ан, ты ж у нас вечно по-своему рядишь, - подколол товарища моложавого вида казак, отирая пот с лица.
  - Ты, Поликарп, не тряси чубом-то. Приехал бы за нём, а уже - поминай как звали. Лом да ржавчину бы взяли, думаешь, до царевой щедроты мы одне такие умники?
  Слава Богу, что так все обернулось. Кров над головой на само перво время будет, - то и славно. Но вот как поразмыслю я, казаки, что на новой земле завтра нам все сызнова начинать, опять же - волнительно. Да и Марья Степановна все ли так в дорогу соберет, без мово-то присмотру. Так что, чем больше всякой дельной всячины с собой везем по хозяйству - тем оно, стало быть, и лучшее. Прав ты был, Семен Михайлович...
  А к фанзе-то той дорогу в темноте найдешь, Поликаня? Часа через два смеркаться начнет, а ночь тут быстрая, - нахмурился ехавший рядом с Семеном пожилой казак.
  - Должон найти, дядя Кондрат. Не сомневайтесь. Но, ясное дело, при свете, - оно, всяко, веселее бы было. Может, станем на ночь, а? Как решите?
  - По уму, так надо бы заночевать. Костры разложить не долгое дело, дровцы есть.
  Да, больно охота поскорее доехать, казаки. На фанзочку эту глянуть. Так уж красиво Поликарп Устиныч нам все расписал... - Семен подмигнул своему молодому товарищу, - Мое слово - едем! Но как близко будем, дозор вышлем. Мало ли что: как война уходит, всякий народец копошиться начинает. Хунхуз, верно, думает еще, что тут он дома у себя. Так что, порох должно нам сухоньким держать.
  - Это уж мы завсегда, Семен Михалыч. И пусть хунхуз себе, что хочет понадумает, только дома здесь теперь - мы.
  - Ладно, ехать, так ехать. Как не ряди, а недолго осталось...
  - Споем что ли, казаки? Дорожка покороче и выйдет.
  - Давай, Поликарпушка, запевай, - кивнул Семен, оправляя поводья.
  И поплыла над сопками Маньчжурии русская казачья песня. Как говорили на кругу, сложенная каким-то морским офицером.
  'Чудное оно дело, конечно. Но, неисповедимы пути Господни. Знать, и такое бывает: служба у человека флотская, в броню да в железа дюймовые закованная, а душа у него - вольная, казачья...
  Только опять же, как на все это посмотреть? Что степь простор до самого до неба. Что море - простор без краю и вовсе. А русское сердце широкое. Без вольного простора вокруг никак ему не прожить...'
  
  За рекой Ляохэ загорались огни,
  Грозно пушки в ночи грохотали,
  Сотни храбрых орлов
  Из казачьих полков
  На Инкоу в набег поскакали.
  
  Не сходили с коней день и ночь казаки,
  Одолели и горы и степи.
  Вдруг вдали, у реки,
  Засверкали штыки,
  Это были японские цепи.
  
  И бесстрашно отряд поскакал на врага,
  На кровавую страшную битву,
  И урядник из рук
  Пику выронил вдруг:
  Удалецкое сердце пробито.
  
  Он упал под копыта в атаке лихой,
  Кровью снег заливая горячей:
  - Ты, конёк вороной,
  Передай, дорогой,
  Пусть не ждёт понапрасну казачка.
  
  За рекой Ляохэ угасали огни,
  Там Инкоу в ночи догорало.
  Из набега назад
  Воротился отряд.
  Только в нём казаков было мало...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Послесловие.
  
  
  
  
  
  
  
  Уважаемые читатели!
  
  
  В завершении первой книги цикла 'Одиссея капитана Балка', мне хочется сказать еще несколько слов. И это - слова глубокой благодарности всем тем, без кого и эта книга, и предшествующий ей цикл романов 'Одиссея крейсера 'Варяг', были бы попросту невозможны.
  Во-первых, я должен от всей души поблагодарить Глеба Борисовича Дойникова. За его замечательные книги и Мир МПВ-1, ставшие исходным посылом и мощным импульсом к началу моей работы в жанре военно-исторической фантастики. Литература крупных форм - поприще весьма отличное от привычной для меня военно-аналитической журналистики. Решиться на столь резкую, можно даже сказать - авантюрную, смену творческого амплуа без сильнейшего душевного стимула я вряд-ли бы смог.
  Во-вторых, хочу сказать слова самой искренней благодарности Алексею Борисовичу Патрину. В дружеском соавторстве с ним мы прорабатываем таймлайн Мира МПВ-2 с 2011-го года. Без его участия в мозговых штурмах по 'прорисовке' и корреляции сюжетных линий, а также помощи в раскрытии характеров и побудительных мотивов к действиям многих реальных исторических персон, в первую очередь титулованных, Мир МПВ-2 не смог бы стать столь многогранным, живым и не страдающим 'картонностью' персонажей второго и третьего плана.
  Также, я хочу персонально поблагодарить Максима Александровича Васильева. Его участие в роли благожелательного критика и 'адвоката дьявола' при выстраивании ситуативной логики повествования, а также стилистические правки и корректура текста, больше трех лет служат мне надежным подспорьем в работе.
  В-третьих, моя огромная признательность всем читателям книг о Мире МПВ-2. И в особеннсти тем из вас, кто, фактически, став их соавторами, участвует в обсуждениях проекта на трех интернет-форумах: Цусима (tsushima.su), Крейсер (kreiser.unoforum.pro) и Самиздат (samlib.ru). Таковых, по моим подсчетам, сегодня уже более двухсот человек. Спасибо вам за критику и новые идеи, за советы и аргументированные доводы в спорах, за информацию и электронные ссылки к разнообразным литературным и документальным источникам. За душевную и материальную поддержку.
  И, конечно же, особая благодарность и низкий земной поклон моим домашним, в первую очередь моей дорогой матушке и Первому читателю Валентине Константиновне, за ангельское долготерпение и стоицизм.
  
  
  Александр Чернов
  
  
  
  
Оценка: 5.53*20  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"