Чернов Николай Фёдорович : другие произведения.

Гадкий Курёнок

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сатирическая версия Перестройки с элементами народной драмы

   Акт первый. Горбушкин.
   'Россия могучая гора, но каких же мышей она родила'.*
  В феврале темнело рано. На исходе ненастного дня в посёлок 'Просторы' к председателю одноимённого колхоза Михею Семёновичу Горбушкину приехали гости. Их было двое, оба - видные журналисты из областного центра или просто Города. Первый, худой и желчный - Гурий Червяченко, заведовал разделом 'сельской жизни' в обкомовской партийной газете; второй - напротив, жирнеющий крепыш, звался Харитон Попцов и увлекательно писал про экономику.
   Червяченко был также известен как лектор, хоть и не ладил с русским языком, а на трибуне, длиннорукий и дёрганый, смотрелся комично; он ловко мешал казённую речь с крепкими народными выражениями и чуть заметно кривил рот, освещая успехи аграриев.
  Его коллега - Попцов, держался ровно, говорил складно и доходчиво, а выступление мог завершить пословицей или поговоркой, которую любил переиначить.
   - Было бы корыто, а мясо нарастёт! - так, например, он выделял значение материального фактора в жизни общества и шлёпал ладонью о стол, что добивало слушателя, как контрольный выстрел.
   Печатался Харитон Христофорович и в популярных изданиях, и в толстых научных журналах, а с недавней статьёй 'Финансы и романсы' стал просто знаменит. Пол - страны у нас не работало месяц с лишком, обсуждая долги начальства перед людьми.
   Вот какие интересные гости явились нынче в Просторы. Сам же Горбушкин стал председателем недавно; несколько его предшественников были, как на подбор, ветхими старцами, мужами когда-то достойными, партизанившими в здешних лесах, однако в последние годы надоевшими всем хуже горькой редьки. Поочерёдно выбиваясь наверх, старики на исходе лет, словно по уговору, принимались чудить. Запустив общественные дела, они сутками долбили 'козла' в домино, глушили рыбу в местной речке Быстрянке, заводили молодых подруг или запивали горькую. А ещё засушили народ на собраниях, где, безбожно привирая о личных заслугах, награждали себя грамотами со значками.
   Порядок в колхозе был строгий. Хочешь - не хочешь, сиди и слушай занудные байки об их геройствах: о том, где они воевали, да что притом отстояли, и как им все теперь обязаны.
  * Эпиграфы к главам взяты из книги Л. Шебаршина 'Хроники Безвременья (Заметки бывшего начальника разведки)'.
  
   Весь мир - театр, и люди в нём зеваки. Пожилые люди, учёные временем, те байки слушали, под шумок смеялись; выходя на улицу, даже плевались, но в другой раз опять сидели и слушали. А вот послевоенная молодёжь, не знавшая лиха, стала зло отшучиваться, что она, благодаря старичкам, тоже отстояла важную вещь - ноги в очередях. Немудрёную шутку подхватили городские юмористы, после чего к текущему времени так и прилипло название - 'период отстоя'.
   Мы убиваем время, время убивает нас. Жили те старики долго, но сошли быстро - в два года перемёрли один за одним. Меж тем хозяйство у нас, ещё вчера передовое, ветшало прямо на глазах, отчего соседи подзуживали просторцев в открытую, хотя и сами явных успехов не имели.
  В этом месте заметим, что политический уклад всей страны назывался Коллективизмом. И вот, почему. Всё дело в характере нашего народа: особом, общинном - просто удивительном для других; удивительном тем, что никакие удары и даже изломы судьбы сути его никогда не меняли, а лишь раскрывали в каком - нибудь новом обличии.
  Сей, прямо - таки медицинский, факт был на виду, и никем всерьёз не оспаривался, а объяснений ему приводилось много: от сугубо научных или метафизических, вплоть до самых обыденных. Вот, например, как писал о том некий фельетонист полторы сотни лет назад.
  'Известный книжный герой, попав на необитаемый южный остров, мог спокойно пробыть там свой век: нет ему проблем с кровом и пищей - кругом дары природы. Ни к чему горемыке изба - любая хижина сойдёт, а в почву хоть чего воткни, тут же приживётся и листочки пустит. Про одежду и не говорим. Благодать! Вот только скучно без друзей, да одичать можно.
  А в родных палестинах - не то: здешний климат с землёй индивида не балуют. Ведь одному тёплый дом не поставить, и суровых пространств не освоить; как ни бейся - соседская помощь нужна. Оттого и не похожи мы на жителей иных благословенных мест ни умом, ни характером: издавна приучались русские люди заниматься делами совместно, и таким образом - веками воспиталась в них коллективная спайка, а иначе бы просто не выжили...'. Ну, и в похожей манере дальше.
  Однажды, присмотревшись к этому обстоятельству, два молодых, но уже бородатых учёных сделали далеко идущие выводы. Они рассудили так. Ведь если народ, в целом, существует как большая семья, то в нём необходимо 'семейное' разделение прав и обязанностей. Не может в данных условиях один тянуть на себя одеяло и владеть многим, в то время как другой - ничем. Хозяйство должно быть совместным, тогда работают все, и куска хлеба никто не лишён; при этом каждый делает, что он умеет, а у кого получается лучше, тот заслуживает уважения и дополнительных благ. (В известных, конечно, пределах).
  Учёные призвали людей жить по - новому: то есть, не копить неправедных богатств, обирая себе подобных, а, подчинив государству важнейшую собственность, вместе работать по общему плану.
  Так и явился на свет Коллективизм. В предложенном виде он вполне отвечал канонам мировых религий насчёт отношения к ближнему, однако роды нового уклада оказались тяжкими. Ведь делиться добром с земляками богачи не спешили: противников идеи, особенно в среде власть и деньги имущих, обнаружилась масса, и сначала в активной части общества, а затем и повсеместно возник непримиримый раскол. Вот тогда, да ещё на фоне страшной мировой войны и случилась наша революция с её кровавыми гражданскими потрясениями. Оттого и утверждались новые социальные нормы на сложном фундаменте из убеждения с насилием, причём последнее в данном комплексе часто преобладало.
  А то устройство, с которым боролись революционеры, специальной наукой определялось как Буржуизм. По идее это было свободное общество ответственных граждан, волю которых ограничивали лишь принятые ими законы и религиозная вера. Если таковая, понятно, имелась.
  Теория и здесь выглядела красиво, однако её столь же немилосердно калечила проза жизни. Ведь в реальном буржуинском мире подавляющая часть населения лишена серьёзного имущества и денег, а без них все писаные законы и свободы, что филькина грамота: подтереться да идти работать на сильных и богатых.
  В таких условиях простой люд непременно становился объектом эксплуатации со всеми вытекающими отсюда последствиями. Каждодневная борьба за существование. Война всех против всех - вот, как оно выходило у них в действительности.
  Жестокий конфликт двух систем начался сразу, и, не прекращаясь десятилетиями, шёл повсюду с переменным успехом. Столкновение изначально было неравным: буржуинских стран на планете числилось много больше; плодородные земли, омываемые тёплыми морями, делали их традиционно богаче соперников, но те, в свою очередь, компенсировали дефицит материальных средств идейной мобилизованностью и строгой дисциплиной. И это дало эффект. Был даже момент, когда победа Коллективизма представлялась неизбежной: казалось, ещё усилие - и враг не устоит, ведь в его тылу заволновались массы бедноты, и все общественные устои тогда зашатались. Однако нашлись у них трезвые головы, поняли богатеи, что нельзя в погоне за роскошью лишать народ необходимого: делиться надо, хотя бы и немного, а иначе потеряешь всё.
  Собрались буржуины с умом и силами, обновили кое - что у себя, придавили зависимые от них неразвитые страны, и, ублажив недовольных в своём стане, задумали идейное наступление.
   Именно - идейное: оно по замыслу буржуинских психологов, а также специалистов в торговле и рекламе обещало стать эффективней любого гибельного оружия, в котором, к слову, никто из соперников преимущества не имел.
   Коллективисты, хоть и тратили на мировую борьбу непомерные для своего бюджета силы, этот момент, говоря откровенно, зевнули. Старики, прожившие эпоху как в осаждённой крепости, знавшие титанический труд и смертельные схватки, уходили от дел и жизни по возрасту, а для молодых, выросших в спокойное сытое время, героическое прошлое быстро становилось какими - то отвлечёнными легендами. Бытовавшие тут нормы поведения им уже виделись пережитками; оправданные былыми обстоятельствами ограничения - абсурдными нелепостями, а стариковская крепость, в целом - скорее тюрьмой, чем защитой.
  Почему и как оно случилось - отдельная песня, но так или иначе, у наших сограждан на этот момент возникло прямо-таки нестерпимое желание пожить, не как отцы и деды - в расчёте на будущие поколения, а для себя: вольно да зажиточно. И основания к тому вроде бы имелись.
   'Военное равновесие достигнуто, врагов отъявленных не видно. Люди - везде люди, во всех краях одинаковы. Подумаешь, важное дело, мы работаем так, а они привыкли иначе: чего тут спорить? И мировые лидеры согласны: раз появилось такое оружие, что его применение - конец света, то какая нынче война?
   И ещё.
   'Революция обещала нам царство небесное на земле, позади десятки лет, и где оно? Народ, не щадя себя, воевал и строил, а кругом дефицит. Вон, за рубежом, кино посмотришь, жизнь другая, и товары от них идут - не чета нашим. Значит, догоняли мы вражин, обгоняли и даже били, а теперь что? Снова у них учиться? Нет, что - то, братцы, здесь не так!'.
  Человеку свойственно сомневаться, и уж в этом-то сомневаться не стоит. Вот как заговорили даже видные партийцы, а потому стало ясно, что впереди у нас большие перемены, и перемены те, как водится, пойдут от нового начальства.
  Тут и знамение подоспело, когда точно по расписанию, а всё равно неожиданно, в небесах объявилась комета Шумахера - Лейви.
  Тревожным сделался небосклон. Превыше марсов и венер встало хвостатое чудище - божок невеликого племени астрономов, худое знамение прочему человечеству.
  Вскоре 'там - наверху' (не в небе, конечно, а чуть ниже) началась смена поколений. На место прежних вождей - от станка и сохи, явился лидер новой формации: динамичный, речистый, с 'красным' вузовским дипломом. За ним во власть потекли люди молодые и грамотные, не то что прежние: когда - то боевые, а ныне дряхлые - шаркающие и шамкающие. В торжественных залах, помнивших строгие сборы, теперь обживались новые слова, в воздухе повеяло свободой.
  Схожий процесс наметился и в Просторах: домой вернулся Михей Горбушкин, бывший передовой тракторист, а в последние годы - ответработник областного сельхозуправления. Мужик средних лет, уже заметно лысый; с блямбой на носу, как у известного философа Пруткова, он обладал двумя свойствами, выгодно отличавшими его от устаревших кадров.
   1. Рассуждал подолгу о чём угодно, не заглядывая в 'бумажку'.
   2. По неясной причине не брал в рот спиртного.
   Люди были очарованы; оба редких в глубинке качества подняли его авторитет среди земляков на недосягаемую высоту. Жили они вдвоём с женой, души друг в друге не чаяли и общались между собой исключительно на 'Вы', чем приводили в изумление соседей. Супруга Михея - Лариса Акимовна выросла в областном центре, где получила передовейшее на тот день воспитание. Одевалась и держалась она с претензией, по - городскому, отчего посёлок её, в отличие от мужа, недолюбливал.
  А теперь вернёмся к началу. Мировая обстановка, как мы уже сказали, смягчилась, и потому на планете вошла в моду дружба народов. С одной немаловажной особенностью: поскольку народам как таковым дружить всей массой было трудно, то названным делом прежде иных озаботилась бюрократия, а также творческая интеллигенция разных стран. У этих слоёв населения возможности и навыки совпали, и понеслись речи, встречи, банкеты, покупки. Вот и наши экономисты, нагрянувшие к Михею Семёновичу, совершили в составе такой вот делегации круиз по буржуинским странам и вернулись назад не с пустыми руками. В этот вечер жилище председателя светилось особой жизнью; его и без того небедный интерьер дополняли изящные сувениры, стол украшали экзотические напитки, а за столом блистали остроумием учёные гости.
  Сам хозяйский дом был обставлен по текущей моде: полированная мебель, ковры, на стенах - эстампы с чеканкой, фотографии новых вождей, популярного барда с гитарой, зарубежного писателя с бородой и трубкой. На полках хрусталь и дефицитные книги соседствовали с резными ложками, лаптями и свезёнными из деревень нарядными прялками, а с недавних пор тут даже завелась тройка икон на правах народного искусства.
  После весёлого ужина, распаковав ещё редкую у нас вещь - 'видик', все вместе стали смотреть привезённые 'оттуда' кассеты. Говорить, что те оказались интересными для неизбалованных зрелищами хозяев - сказать мало: подобного они никогда не видели, о чём - то таком лишь слышали, а о многом и не подозревали.
  Рекламные съёмки туристических компаний, боевики, 'ужасы', коллекции курьёзов и, наконец, гвоздь программы - новейший, снятый пока что для ограниченного показа, документальный фильм Эльдара Бормотухина 'Шоб я так жил!'.
  (Рождение последней ленты загадочно: любимец публики, автор блестящих комедий вдруг выступил в несвойственном ему публицистическом жанре. Сам ли он на это отважился, или кино о жизни наших земляков в далёкой Нью - Одессе ему заказали 'сверху', наукой до сих пор не установлено. Не знаем этого и мы; заметим лишь, что ранее у нас такие вещи самотёком не происходили).
   Весь вечер на горбушкинском телеэкране под медовые струи 'не нашей' музыки вставали волшебные миражи: знаменитые города и курорты, мосты и небоскрёбы, замки и соборы, яхты и автомобили. Отборные красотки с океанских пляжей, вытягиваясь словно кошки, поглаживали выпуклости и впадинки своих шоколадных тел. В единой водно - небесной стихии парили диковинные машины: не то дельтапланы, не то парапланы с аквапланами, не то, бог знает, что ещё. И всюду солнце, солнце, солнце! А у нас во дворе... Вспоминать не хотелось.
  - Да, это вам не жалкая реклама: 'Отдыхайте на курортах Юга! - нараспев протянула Лариса Акимовна. С ней дружно согласились.
   Хозяйка дома в процессе показа целиком увлеклась модой; она во все глаза смотрела на одежду шикарных дам или хотя бы на их минимальные купальники. А ведь там ещё были: обувь, косметика, сумочки...
   Михея же Семёныча интересовали буржуинские точки общепита: уж очень ловко там 'цветные' повара готовили всяческие блюда. Неведомые рыбы, экзотические гарниры, морские гады жуткого обличья, и, конечно же, мясо! Последнее особо грело душу, ведь Горбушкин был сам не чужд кулинарному искусству и на областных сабантуях лично жарил шашлыки к приезду важного начальства.
  Время летело; сменили, уже не знаем, какую по счёту кассету, а затем в телеящике началось такое...! Михей то и дело боязливо косился на Ларису, но та при самых откровенных демонстрациях нравов свободного мира деликатно уходила на кухню готовить чай или кофе.
  Впечатления нарастали снежным комом: эротика сменялась сногсшибательными драками, а те, в свою очередь, виртуозными кинотрюками, съёмками катастроф и соревнованиями психов, наперегонки пожирающих гнусных червей с пауками.
  В головах четы Горбушкиных звенела волшебная пустота, и лишь колючая мысль изредка, но больно возвращала к реальности.
  - 'Уедут. Уедут и фильмы с собой увезут. И сами путём не запомним, и другие, кому расскажешь, не поверят. А ты потом гоняй отстойный телевизор! Вообще, как после увиденного жить дальше?'.
  Наконец добрались до заветной 'бормотухинской' кассеты, содержавшей, как и ожидалось, ранее немыслимое. Автор ленты лоб в лоб сопоставлял жизнь (т.е. зарплату, одежду, машины...) у нас и у них, и сравнение это было целиком не в нашу пользу. Возникали очевидные выводы: там, у буржуинов, всё, чего ни коснись, лучше и доступней.
  Нет, конечно, про отставание нашего быта от уровня богатых стран мы знали и говорили часто, но явленное вот так, прямо на экране, оно ошеломляло. Аргументы Бормотухина были исчерпывающими; подавленный иноземным комфортом, человек у телевизора терял всякую возможность спорить с киноклассиком.
  - 'Ну, можно ли так жить?', - звучало гневным рефреном после каждого 'ударного' эпизода нашей сложной действительности.
  Истязание длилось почти два часа. Приближался финал; камера вползла в огромный, будто стадион, магазин и медленно покатила по залам. Тут внезапно исчез звучавший до того ироничный авторский комментарий, пропала музыка. Выдающийся режиссёр этим приёмом как бы подавал всем сигнал: смотрите, мол, сами, товарищи, а мне здесь добавить нечего.
  Да, зрелище шокировало: нескончаемыми рядами тянулись стеллажи с фруктами и овощами, соками и алкоголем, мясом и птицей. Когда дошли до россыпей сыров, зрители, не сговариваясь, засмеялись, вспомнив отечественные прилавки. Ведь как оно в наших торговых 'точках': по правую руку лежит сыр 'такой', левее его - 'сякой', а вокруг них, плечом к плечу - плавленые сырки 'Дружба'. Только выбирай! А тут всё не так.
  - Глядите - этот, нежный, но как бы с плесенью, называется сыр 'бри', а та малютка - сыр 'пти'. Вон, брусок, что пожелтее, кажись, 'пармезан', да не 'партизан', не смешите меня! Справа - чушка, с большими дырками, если память не изменяет - 'моцарелла'. Или, наоборот, 'эменталер'? Вот заразы, они с жира бесятся, а ты к ним, езди, запоминай! Надо же столько добра сочинить? Трёх сортов им, эксплуататорам, мало - с ума нас свести хотят. А эти - умора, как колёса от тягача, мы вам сейчас не назовём, но в блокноте точно записано, после найдём и скажем, - тщетно пытались угнаться гости за восходящей к абсурду гастрономической роскошью. Бедняги сбились, не назвав и десятка сортов, а потом началась колбаса, и комментаторы вообще смолкли.
  А что тут скажешь? Язык бессилен: длиннющие витрины, полки и стойки тянулись ряд за рядом, и Она была всюду: лежала, висела, стояла; только что не летала, а всё никак не заканчивалась.
   Одушевлённые герои фильма - бывшие наши сограждане, сменившие место жительства по гуманитарным основаниям, купались в этом изобилии, словно рыбки в воде. Одни просто так, блаженно гуляли по торговым рядам; другие, плотоядно принюхиваясь, высматривали добычу и истязали своими капризами непробиваемо - любезных продавцов. Найдя себе 'батон' или 'колечко' по нраву, счастливцы безо всякой очереди расплачивались, а затем, поглаживая, опускали продукт в цветастый пакет и уносили домой для съедения.
  Сто, впрочем, где там - пятьсот сортов колбасы! Слушайте, как может быть такое? Фантастика необъяснимая? Ничуть. Изобилие имеет свою причину, и та быстро приходит на ум, следуя по пятам за видеорядом.
   - 'Живут же люди! Эффективная, знать, у них экономика'.
   И вот - кульминация. Камера в руках оператора якобы судорожными, а на самом деле точно просчитанными движениями начала метаться по прилавкам. Включили самый крупный план. Вернулся звук - тяжёлая барабанная дробь, усиленная басами. Напряжение вкупе с головокружением нарастало, даже наши экономисты, видавшие фильм не единожды, и те застыли в оцепенении. Что же сказать о хозяевах - тех просто расплющило.
  Горбушкин, не доверяя глазам, привстал, и хотел было двинуться ближе к экрану, но, видать, отсидел ногу и вернулся назад в кресло. Аккурат в этот же миг позади него раздался глухой стук: то, не совладав с эмоциями, пала на ковёр впечатлительная Лариса Акимовна.
  На этой драматической ноте разом кончились: и экранная колбаса, и 'бормотухинская' кассета, и такой приятный поначалу вечер. В гнетущей тишине, приведя пострадавшую в чувство, мужчины разошлись спать - ночевали у Горбушкиных.
  Утром супруга Михея к гостям не вышла; за завтраком, с распухшими от бессонницы глазами, управлялся он сам.
  - Ну, как оно вчера, проняло? О жизни всё понял? - с напускным весельем встретил его Червяченко.
   - Да уж! Осознал, - с горькой усмешкою буркнул хозяин.
  - Осознал... Хоть видит око, да не в зуб ногой! Слушай сюда, - и без того неулыбчивый Попцов был этим хмурым утром серьёзен, как никогда. - 'Просторы' твои из болота вытягивать надо. Так жить нельзя! Что по этому поводу мыслишь?
  - Работать будем, - неуверенно отозвался Горбушкин.
  Публицисты переглянулись, а затем уставились на него, как на дурачка.
   - Какая работа, очнись ты, чудило; мы отстали от них навсегда! Понимаешь?
  - И как же теперь...?
  - Положение почти безнадёжное. Ведь наш русский, он каков? Хочет, с печки не слезая, фаршированную щуку за хвост поймать. Гиблый тип, меж нами говоря: такого не исправишь, такого лишь... пожалуй, лишь чудо выручит, - скривившись, заметил Попцов и выжидающе развернулся к партнёру.
  - Чудес не бывает, - собрался, как учили, отреагировать Михей Семёнович, да не успел.
  - Вам хочется сказок - их есть у меня, - схохмил Червяченко и поднял на колени непростого вида чемодан, как оказалось, с приборами и проводками внутри. Оттуда он достал коробку, из неё - похожую, но меньше размером, и уж из этой, второй, бережно извлёк крупное белое яйцо в мягком чехольчике.
  - Смерть Кощея была в яйце, то яйцо - в утке, а утка - в зайце, - на этот раз засмеялся Горбушкин, но смех его повис в воздухе.
  - Перед вами, товарищи, генетически модифицированный продукт - яйцо племенной масайской куры с подсадкой наследственного материала от бермонтского лебедя - шипуна, - торжественно объявил Гурий. - У нас малограмотные садоводы загубили науку генетику, а Там дело вперёд ушло. Вот над этой штуковиной работало аж семь шнобелевских лауреатов по животноводству; птенец куролебедя или, как его по - русски назвать, лебедёныш, что ли, всего за шесть месяцев полпуда веса набирает. Ты понял, Михей: восемь килограммов легко, блин, усвояемого мяса, а в придачу - пух с пером, те же яйца и благородная внешность. Последнее отмечаю особо, а то ведь у нас кухаркины дети всю аристократию под корень извели, и вот результат: куда ни глянь, породы не найдёшь - бесхвостые дворняги шастают. Ну, ничего, товарищи, поправим! Да мы, если правильно взяться, за одно это яйцо наше сельское хозяйство в гору вытянем, а там и остальное пойдёт, куда денется?
   - Откуда же оно такое, волшебное? - очумело спросил Горбушкин.
   - Добыл его наш известный разведчик (фамилию лучше не спрашивайте!) в одной передовой заокеанской стране. Все вы её, конечно, знаете, но называть по понятным причинам не буду. Слямзил он его на суперсекретной ферме, за что получил Героя, внеочередное звание и инвалидность первой группы. Подробностей я тоже не сообщаю - ещё не пришло время; скажу только, что в аэропорту их контрразведка с таможней два часа мужика шмонала, аж до полного нуля раздевала, но яйца обнаружить не смогла. Ведь точно знали, что где - то при нём, а не нашли!
  - Ты хочешь сказать..., - жуткая догадка поразила Михея.
   - Ничего я не хочу, прав таких не имею - подписку дал на 10 лет глубокого молчания. А тебя вовсе другое касается: в связи с нелегальным попаданием к нам яйца, 'наверху' принято закрытое решение - взять в глубинке колхоз с крепким хозяйственником, и довести там объект до нужной кондиции. То есть, откормив и воспитав лебедя, предъявить его миру как триумф русской науки.
  - Вот чудеса! А вдруг не выйдет?
  - Как оно может не выйти, в Бермонте - то выходит! Там со своими яйцами обходятся, а мы - не сумеем? Да мы рыжие, что-ли? Совсем разучились? Я такой мысли не допускаю. Если Партия сказала - сделаем! Высидим. Ну, а коли, не дай бог, конфуз случится - протушим достижение, то нас всех по головкам не погладят. Конечно, прогресс не остановить, и ребятки наши героические тех яиц ещё десяток притаранят; всё равно племенное хозяйство развернём, но уже не здесь, а совсем в другом месте. Так что, думай, Михей, как оправдать оказанное тебе высокое доверие. Перспектива - то какова? Аж, дух захватывает! 'Просторы' твои на весь мир прогремят. Согласен?
  - М- м -м ..........
  - Ты что мычишь? Иль не согласен? А может от радости в заду дыханье спёрло? - съязвил Попцов, пока Червяченко прятал заокеанский трофей из одной тары в другую в обратном порядке.
   - Да как вам в голову...? Совсем отнюдь! Мы ж рождены стремить себя всё выше, и всякую нерешительность решительно отбрасываем! Слушайте, а давайте завтра начнём его высиживать; я рано встаю, могу заступить в первую смену. Только научите, что делать - каким местом греть.
   - Вот это мужской разговор! - веско сказал Попцов и стукнул ладошкой о стол. - Ты прав, председатель: нельзя рубить хвост кошке по частям!
   - Извини, уважаемый, не догнал... Чего и кому рубить? А, главное, зачем?
   - Сало есть - ума не надо... Я - про хвост.
   - В каком смысле - прохвост?
   - В прямом! Про хвост я.
   - Ну, это вы зря. Наговариваете.
   - Чего не понятно? Я - про кошку: уж, коль ты взялся ей привить характер или, скажем, рысий облик придать, то не дрейфь, а придави гниду, чтоб не дёргалась - и секи топором, да под самый корень! Тут главное - себя не покалечить. Но мыслишь верно: завтра и начнём, только не с яйца - оно может до полугода храниться в этом спецкейсе без ущерба. Не торопись, Михей, как голый на любовь, а то, говорят, поспешишь - жену насмешишь. Лучше в отведённое время материальной базой займись: хозяйству своему, посёлку - товарный вид придай. Ведь, когда мы о сенсации заявим, сюда, к феномену, повалят газетчики, хорьки с телевидения, а могут и большие люди - с Той стороны! - пожаловать. Так что, давай, приводи в порядок жилой фонд, мости улицы, крась фасады, чтобы нам перед свободным миром не краснеть. И ещё, прости за прямоту: как тут обстоят дела с культуркой?
   - Как и везде: есть клуб с библиотекой, драмкружок, народный хор, вокально-инструментальный ансамбль - на праздники собираемся, пляшем и поём.
   - Доплясались, вашу мать, на улицу без трактора не выйдешь. Вчера - ещё в трезвяк! - у самого Правления чуть ногу не сломал. Нет, надо срочно всё менять! Здесь должен быть красивый населённый пункт с культурным центром импортного типа. Чтобы самые закоренелые иностранцы не скучали; цивилизация, чтобы одним словом! Репертуар клубный смени и своих артистов встряхни, да в нужное русло направь, а чего не хватит, мы сверху подтянем. Учитывая важность дела, Центр обещал нам карт - бланш. Слыхал, небось, про подвижки в столице; теперь их всюду жди. Кстати, я сюда литературку привёз; освоишь её, подкуёшься - идейная база у тебя есть, - Попцов ткнул ногой сумку, набитую книгами и журналами в ярких обложках.
   - Главное, Михей, с людьми закорешиться: пойти в народ, в массы, в самые их глубины влезть. Ты умеешь, справишься, ведь язык у тебя, будто ... короче, выдающийся язык! Говори им доходчиво: мол, хотите, ребята, как в том кино жить (а его всем покажут!), значит мало успешно работать - менять жизнь надо. Но, не забудь, добавь, что мы не против Строя, а наоборот: мы за Коллективизм, только за подлинный - с человечьим лицом! В таком разрезе и чеши. Да ты и сам, как прочтёшь эту сумку, лучше меня скажешь. Учёного учить - только портить, - добавил Червяченко.
  - А, вообще, старик, 'музыкальное сопровождение', то есть газеты с телевидением и прочую дребедень, берём на себя. Ты вчера видел, как белые люди живут? Не сомневайся, скоро везде так будет; народ наш увидит небо в алмазах! В столице, как знаешь, процесс пошёл, а здесь мы с Города начнём и к любой дыре, типа вашей, дотянемся. Тут, главное, не колебаться, действовать решительно. Сам запомни и другим скажи: нельзя одолеть пропасть в два прыжка! - Харитон опять стукнул по столу.
   - Точно, её и в два - то захода не осилишь, а в один - думать нечего, - невпопад согласился Горбушкин.
  - Ишь, разговорился. Это, колхозный ты софист, смотря, кто и куда прыгает. Каждый сверчок - знай, свой крючок! - жёстко отрезал Харитон и ещё раз потревожил стол, как бы закрывая тему.
  - Дорогие мои! Коли жизнь встаёт таким ракурсом, не назвать ли наше дело - 'Проект 'Лебедь', - неожиданно предложил хозяин дома.
  - Это с какой ещё стати?
  - А чтоб никто не догадался!
   - Ну, чего - грамотно, мне нравится. Только можно ещё круче: проект 'Русский Лебедь', - поддержал идею Гурий.
  - Как знаете, я не против, - пошёл им навстречу Попцов. - Видик с фильмами ты, товарищ Горбушкин, себе оставь; у нас этого добра теперь много. Сам для поднятия духа смотри, да знакомым показывай, а мы собираться будем.
  У Михея Семёновича камень с души упал: вот это день, ну до чего же всё удачно! И с кассетами вчерашними, и с яйцом сегодняшним. Выйдя в ванную комнату, он осмотрел себя в зеркале.
  - Как они там сказали? 'Система должна иметь человечье лицо'? Давно пора! Вот он, М.С. Горбушкин, хоть и не великий актёр Жан Клод Кильмандо, однако приличную харизму нажил. А ведь что за ряхи колобродили тут до меня! Посмотреть не на что. Взять того же Микиту Хряща - монстр лысый, уркаган по внешности, да ещё и хулиган вдобавок: на собраниях в людей валенком бросался. Или - старикан Лёха Бровкин, тот вообще комедиант: весь в значках от зубов до ширинки; ещё к трибуне ползёт, а в зале уж смеются, передразнивают. Да на их - то фоне...
   Он встал анфас и в профиль, сделал пару знаковых гримас, как бы произнося некие важные слова, и заключил, что лицо у него вполне человечье.
  Однако часом позже, провожая заединщиков к автобусу, Михей Семёнович снова ощутил себя неважно. Были мотивы для беспокойства, были, судите сами: и с женой вечером неловко вышло, и в разговоре с учёными людьми поначалу олухом держался. Теперь вот посёлок из - за метеоусловий гляделся по - сиротски, а ведь это его посёлок!
  К автобусной остановке шли прилично. День стоял пасмурный, и потому любая вещь виделась в невыгодном свете. Вроде бы и не дождило, но слякоть прямо висела в воздухе. Рыхлые завалы снега со льдом ежесекундно злили наших пешеходов, стирая в их памяти светлые пейзажи чужого юга.
  Нет, говоря объективно, климат у нас прогрессировал, что отметил недавно Попцов в своей монографии об экономических аспектах глобального потепления. Вот и сейчас зимняя белизна досрочно отступала из посёлка, и хотя настоящая весна была ещё далеко, сырой ветер насмерть зализывал поверженного врага.
   Конечно, благодать, тепло не по сезону, но только отчего кругом несправедливость: одним вот - пальмы с пляжами; другим - осины с грязью? И предки наши хороши! Который год их всякие победы отмечаем, а толку? Где, спрашивается, результат? Ведь надо же столько лет отвоевать, такие жертвы принести, а мест у нас комфортных - хрен наплакал...
  Тускло выглядел и Попцов, накануне в малопьющей горбушкинской компании он здорово набрался в одиночку. Теперь болела голова, рот терзала кислятина, будто от сосания медных леденцов, и встреченные на пути сельхозобъекты вызывали у доктора наук вместо банального любопытства близкое подобие изжоги.
  А вот у его коллеги, невзирая на насморк, возникший с перелётом из тепла, настроение было чудным. Гурий шустро обегал глазами унылые виды родной стороны, с натугой тянул воздух заложенным носом и, гундося, скликал благие ветры перемен, меж тем, как навстречу им от скотных дворов валом катил тяжёлый животный дух, а в спину пикантно дышала силосная яма.
  Наконец уехали. Проводив гостей, Горбушкин не тотчас направился домой, а, преисполненный чувств, долго и бесцельно кружил по посёлку. Когда же, наконец, сообразил вернуться, стало совсем темно. К этому часу тучи наверху разошлись. Бездонное звёздное небо открылось ему во всей своей красе, и почти посредине стояла огромная яркая комета, по слухам предвещавшая небывалые народные бедствия и едва ли не конец света. Словно нашедшая цель стрела, она собиралась пробить нашу землю, задрав кверху лучистый длинный хвост.
  Удивительно, но эта хищная звезда не возбудила в Михее негативных эмоций и даже была ему симпатична. Своей страшноватой экспрессией она вполне отвечала тому, что давным - давно копилось в его душе, теперь уже вовсю готовой к новой жизни.
  Меж тем у большинства населения любопытство по поводу таинственной гостьи сменилось безотчётной тоской. В самом деле, из каких вселенских глубин и зачем явилась она, чуждая, в наш такой неидеальный, но обжитый и уютный мир?
  Сообщений по теме имелось с избытком, но ни научные статьи с расчётами, ни игривые заметки с суевериями смысла явления практически не касались. Даже самые пугающие прогнозы из 'жёлтой' прессы задевали лишь периферию людского сознания, в то время как комета, висевшая над головой, приоткрывала зрителю целый омут космической жути.
  От факела нездешнего мира ощутимо веяло бездной, ужасом диких пространств, и бог знает, чем ещё. А потому в глазах что философа, что зеваки наша земная обитель исподволь представала этаким мелким парничком в кругу вещей нечеловеческого масштаба. Сносить подобное было трудно.
  Вот и местный дурачок Мотя, никогда дотоле не болевший, целый день глядел на комету, бормотал невнятное, плакал, а потом слёг и в одночасье умер. Он не носил вериг, не топтал босиком снега и не прорицал будущее, а был обычным дебильным карликом, причём таким злобным, что здешние мальчишки опасались дразнить его даже издали. Тем не менее, смерть его сочли плохим знаком, и все были очень рады, когда окаянная хищница оставила наши пределы, чтобы спустя должное время сгинуть во чреве гигантской звезды.
  
   Акт второй. Переделка.
  
   'Немногие разбогатели, многие обнищали, и все оскотинились'*
  
  Ну, чего мы не сможем, если дружно берёмся за дело? А беда наша как раз в том, что общего дела у нас часто нет, и придумать его вовсе не так просто, как иному видится со стороны. Но вот сегодня оно, кажется, нашлось - вселенское по размаху и вполне русское по сути: беспощадное поругание всей своей бывшей жизни, отрицание любого, мало - мальски значимого в ней достижения, осквернение былых святынь, самобичевание.
  'На старт - Внимание - Начали!'. От центра к периферии хлынули крутые волны перемен, названные в столице Демократической Переделкой. Кампанию эту хотели провести поэтапно и под контролем в течение нескольких лет, но она, неожиданно для многих, вдруг сама понеслась вперёд, словно телега, отпущенная с горы. Города, посёлки и даже деревни наперегонки устремились к заветной, поставленной начальством цели - Коллективизму с человечьим лицом. Торопились всюду, но Михей Горбушкин в Просторах обставил соседей и коренное переустройство в отдельно взятом посёлке совершил за три месяца.
  Изменения здесь, как и всюду, начались с названий. Давно и не нами отмечено, что неуёмная страсть к переименованиям таит в себе древнее языческое начало. Первобытные люди верили в магию имён: так, опасного хищника перед охотой нельзя было называть прямо, а следовало говорить - 'он' или 'хозяин'. Врагов из соседнего племени волшебным образом лишали сил, давая им пренебрежительные клички, а захватив чужое становище, дикари тут же обозначали его по - своему, лишая тем самым занятое место влияния чужеплеменного духа - покровителя. (Хитрость состояла в том, что с новым именем дух его не узнавал и, огорчённый, покидал навеки).
  Нечто похожее власти задумали и сейчас; в указанных целях всюду заработали авторитетные учёные комиссии: правоведы, лингвисты, историки... От прежних названий избавлялись чохом, а новые ярлыки для разметки бытия брали частью из нашей старинной жизни, частью - из продвинутой зарубежной. И набрали.
  В казённых документах стали на глазах исчезать привычные людям слова: область, совет, начальник, район, управление... Зато появились: регион, муниципалитет, голова, префектура, управа...
  Возникли неслыханные ранее бюрократические дефиниции: 'мэр уезда', 'голова департамента', 'супрефект волости'... Население стало путаться тут же, а ведь это не поощрялось - подаваемые бумаги могли вернуться к адресанту без желаемых результатов. И уследить за новациями было трудно. Так, к высшим должностным лицам Города в одних случаях (например, по военным делам) дозволяли обращаться по - старинке: 'Товарищ', а по другим (хотя бы при награждениях) уже допускалось только: 'Ваше степенство' и т.п. Поскольку обыватели не понимали, кого из начальства, и как теперь называть в точности, государству пришлось повсеместно вводить в управленческие штаты специальных чиновников - имяблюстителей.
  Тем временем Горбушкин, обычно с женой, без устали мотался по району, посещая цеха, населённые пункты, бригады. Картина митингов была схожей: люди на них собирались всякие, а жизнью, верней, разными её сторонами, были удручены одинаково. Указанный фактор сводил их в большие, близкие по характеру группы, общение с коими хлопот опытному агитатору не доставляло. Он приезжал на машине с флажком, подходил к коллективу вплотную и затевал разговор.
  Что ж, проблем на селе хватало. Михей говорил с мужиками, детьми, терпеливо выслушивал женщин, с равной долей сочувствия кивая им всем головой, и лишь затем начинал свою речь.
  - Вот стою среди вас, ваш земляк, и мозгую: сколько людей, и у всех своя печаль! Тут, знаешь, дрова не завезли, там - баню закрыли; в одном месте крыша течёт, а в другом мужик выпивает. Вопросов масса, душа болит; и ведь это же надо скорее решать, а местные власти сидят, указаний от Центра ждут.
  'То не делай, это делай; туда не ходи - сюда ходи!'. Слушайте, а если я, например, 'туда' хочу. И что в том плохого? (Я, конечно, товарищи, не 'загранку', а совсем другое в виду имею).
  Нет, друзья, так мы не построим. Вот и супруга моя идентичного мнения.
   Хватит нам по команде сверху жить: 'в едином строю' киснуть, думать 'как все', по самой малой нужде на верха оглядываться. Мы талантливы и на всё способны, мы такое умеем, что сами невдомёк. У нас поголовная грамотность, у нас даже в транспорте читают. У нас в клубы не попадёшь, когда выступают поэты, экономисты, обогрева... оборзева... обозреватели всякие. А власть, скажем прямо, тут от жизни отстала.
   Пора развязать современнику руки, а уж он себя ждать не заставит: да мы через год страны своей не узнаем!
   Возьмёмся за дело все вместе (только не толпой, по старинке, а по велению Партии - независимо и свободно), и тогда, чего хочешь, достигнем.
  Если это так (а тут двух мнений быть не может!) - тогда вперёд, товарищи! Да здравствует Демократия! Даёшь Коллективизм с человечьим лицом!
   Ну что, вы согласны со мной? Замечательно. Так давайте бить сальдо. Итак, кто за нашу Переделку, подымите свои правые руки. О! У вас я вижу все за Переделку. По глазам вижу...
  Говорят, что нести чушь легко, ведь своя ноша не тянет.
   Михей Семёнович любил агитировать, у него получалось. Народ за ним тянулся, идейно рос и, наконец, созрел для полной свободы. А тут как раз 'сверху' указание пришло: собрать людей, подвести итоги прошлой жизни и принять судьбоносные решения (к указанию прилагался их список на двух листах).
  Мероприятия такие его конёк: Горбушкин - председатель собрания и основной докладчик; сам ставил вопросы, сам их снимал, давал слово для выступлений и не давал, а ещё он поправлял, вносил, помогал, следил... - короче, чего хотел, то и делал. Скоро выяснилось, что идейных противников новому курсу нет, а поток однообразных жалоб на скудный быт и к полуночи не иссякнет. Настал момент резюмировать; Михей, откашлявшись, вышел к трибуне.
  - Товарищи! Засидевшись на одном месте, можно зайти слишком далеко. Это я к чему? Успехи наши велики и признаны, кем только можно. Повторяться о них нет резона: они вам с пелёнок знакомы, и у каждого на глазах. Но, сегодня мы снова на марше; страна рвётся вперёд, а это, поверьте, не близко.
   И что же у нас вытекает в свете реформ? Вытекают, как минимум: Демократия, Хозрасчёт и Плюрализм мнений (причём, последний, желательно, без берегов). Вот они - три чистых источника, три наши составные части.
  Начну с демократии. Мы, как известно, хозяева жизни; всё вокруг народное, всё вокруг своё. Любой вопрос нас касается, и никто нам не скажет, мол, не суйся в чужой монастырь со своим усталым! Это с одной стороны. Но есть и другая... Края наши богаты: земля, леса, нешуточные ископаемые, а вот порядок тут и раньше не водился, и сверху нам его теперь не спустят. Это факт... А потому нужно в наш социум свежую струю внести. Демократическую. И внести её собственными руками.
   Послышались вопросы.
   - Это он о чём?
   - Что за струя такая?
   - Вот, даёт: струю - руками...
   С задних рядов донеслась хулиганская частушка.
   'У него в глазах струя -
   Он не видит ни ...'
   - Не пугайтесь, товарищи! Вопрос этот лишь с виду серьёзен, а посмотришь, как следует - чепуха. У меня в руках 'Справочник начинающего демократа', где всё доступно изложено. Ищем раздел 'Демократическая Процедура' - она теперь всех главней будет; открываем и читаем: 'Демократия есть диктатура Процедуры'.
   - Не поняли.
   - Разъясни!
   - Мудрёно слишком.
   - Глаза страшатся - руки делают! Мы, всем известно, народ расхлябаный: сегодня сели - одно решили, завтра о том же другое затеяли, а дальше пришёл начальник и по - третьему завернул. Ничего, как водится, не оформим, решения не проверим, а потом и спросить не с кого. В общем, когда нет демократии, то закон не работает. А тут в процедурном Регламенте всё до мелочей прописано: кто да что, зачем да почём; как собираться, избираться, агитировать и волю изъявлять. Короче, персональная ответственность плюс полная гласность: уж, коли, что приняли - не вырубишь топором.
   И всё это в рамках Коллективизма, от него отступлений не будет!
   - А что? Здорово!
   - Наконец - то. Давно пора!
   - Надоел бардак, мы - только ' за'!
  Всё поняли? Хорошо. А теперь прямиком к Хозрасчёту.
  В делах наших бюрократия: всюду планы, счётчики - расчётчики... сплошные нормировщики. Решишь без плана пользу принести - не дадут, одно слово: колхоз! То нельзя, а это не надо; шагу без бумажки не ступишь.
   Слушайте, ну, почему кругом столько глупостей? Ведь дефицит человека заел, а инициативу развить не дают. Я, к примеру, готовить люблю: есть начни - губа винтом идёт! Так, давайте, используем шанс, заведём тут семейное кафе.
  Или почему вот ему нельзя открыть магазинчик, а ему - мелкую мастерскую? А вот он умеет шить или ловко копает землю; ну и славно: шей соседу штаны, рой ему подвалы. Если их, деловых, больше двух сговорится - это же хозрасчётное звено. Ведь сейчас как? Человек что-то сделал на ферме и ждёт расплаты, а деньги из Центра к нему ползут целый месяц. Да разве оно по - хозяйски? А чтобы всё по уму выходило, у бригадира должна быть наличка, и тогда у него с любым разговор короткий: 'Копал мне яму? Так получи за это, не сходя с места!'.
  Вот, что надо, тут и весь Хозрасчёт.
   Клуб застонал в едином согласии.
   - Слушайте, а верно говорит!
   - И просто ведь, а то морочили. Сделал дело - бабки на кон! Кому нужны бумажки всякие?
   - Стоящая вещь, а раньше не допёрли.
   - Гениально! Одно слово - Горбушкин.
   - Ещё пример: та же ферма, только вид сбоку. Приглядимся, друзья, к поголовью: тут оно целиком обезличено, а потому за ним и ходят, спустя рукава. Вон, на что передовик - Дарья Сапрыкина, а как она общих свиней обихаживает и как свою, семейную? Спросите, и почувствуйте разницу!
   - Ну, почему, я стараюсь, за всеми слежу, - сообщила с места названная Дарья, но потом, уже покраснев, честно добавила.
   - Нет, за домашней, конечно, хожу поактивней: я же её сызмальства знаю, привыкла. Ведь не в одном корме дело: ей надо и за ушком почесать, и слово доброе молвить - она понимает.
   - Что, земляки, слыхали? И любой из нас так - к своему двору жмётся. Знаете, отчего? Расскажу. Человек из природы не полностью вышел, и бороться с указанным фактом у него не хватает силёнок! А потому нам товарищи 'сверху' советуют: взять конкретных людей и, переписав скотину пофамильно, прикрепить одних к другим. Всё, теперь ты с личной живностью знаком, вот с неё и кормись, а к чужой не лезь. Ведь не зря говорят: дружба дружбой, а табачок врозь.
   Тут согласие зала впервые нарушилось: громко заворчали пенсионеры, и среди них, особо, известные стародумы Пахомыч с Шутихиным. Возмутили их последние слова.
   Бывший военный, Захар Петрович Шутихин вернулся к нам из Города недавно. Несмотря на возраст - 70 с гаком, отставник был настолько здоров и крепок, что назвать его стариком ни у кого язык не поворачивался. Человек от природы спокойный, он обычно конфликтов избегал, но, коли цепляли за живое, мог завестись и уже тогда бывал упорным, не приведи, господь. А Пахомычем, давно забыв, что тот ещё и Сергей Иванович, в посёлке звали весовщика с элеватора - Пахомова, мужичка шустрого и общительного, но вместе с тем колюче - ядовитого.
   Как это случается, люди по характеру разные, они дружили, тем более что в давние времена росли вместе, а теперь и жили вдовцами по соседству. Шумели же с места пенсионеры вот о чём.
   - Времена бывают сложные, и народ всякий попадается. Мы на фронте хлеб и службу поровну делили, а излишне предприимчивых быстро к стенке ставили. Да будь мы шкурниками, врага бы нипочём не одолели, и тогда не сохранилось бы ни мира как он есть, ни страны, ни вас с табачком вашим. Ох, сдаётся нам, такие слова буржуинством попахивают!
  - Дорогие товарищи ветераны! Мы вас чрезмерно уважаем, только осмелюсь заметить, на дворе уж полвека, как мирная жизнь, а вы до сих пор воюете, как партизан в том анекдоте. Пора бы и перестать: оглядитесь, повсюду свои, соседи! Покажите, кто тут враг? Где буржуин затаился? - урезонил стариков Горбушкин, опять же под гул одобрения в зале. - Кстати, и за рубежом всё давно поменялось. Журналисты, у них побывав, сообщают: люди там для себя живут и, что характерно - довольны, не то, что многие, здесь сидящие. И ещё. Вражды они к нам не испытывают, лишь опасаются, как агрессоров, да жалеют безумных: наклепали мы танков с ракетами, а ходим полуголые, будто робинзоны в пятницу! Ох, пора братцы, за ум взяться! Хватит петь надоевшее: 'Раньше думай о Родине, а потом о себё!'. Мы - то о ней думали, а она? Часто про нас вспоминала? То - то же! Учёные доказали: действовать надо в обратном порядке - пусть вначале хозяин свои огороды наладит, а уж потом на достигнутой базе страна расцветёт. Я так считаю: следует взять зарубежные плюсы да в нашу почву перенести. Сохранив, однако, и свои, испытанные временем. Их преимущества с нашими сложим - должно только лучше выйти. А как иначе? По - другому и быть не может!
  - Ещё как может! Водка с пивом в отдельности тоже хороши, а соединишь вместе - жди тяжкое похмелье, - сообщил собранию Пахомыч.
  Горбушкин в его сторону лишь рукой махнул.
   - Товарищи, я думаю, вопрос ясен, и юмор казарменный тут не к месту. Добавлю всего пару фраз, чтобы завтра тем, кто сейчас зевает, не икалось.
  Основой хозрасчёта является личная свобода. Как она выглядит? Не анархия, конечно, и не произвол: эти явления мы отметаем с порога. Глупо думать, что вы поутру поднялись, а на дворе ни законов с судьями, ни 'органов' внутренних нет. О таком лишь мечтать остаётся. Законы у нас сохранятся, родная милиция тоже; того и другого, пожалуй, прибавится. Но вы поймите: их будет больше, значит, и порядка больше!
  Возникнут правила новой жизни; этих правил немного - они просты, как вилы. Первое гласит: 'Не надо считать деньги в чужих карманах'.
  Мы, русские, люди смешные, привыкли соседу завидовать: он себе одно купил, другое построил - начинаем кукситься. А зачем? Сходи и ты, купи что - нибудь или, возьми, построй. Кто мешает? Так нет, иной прямо из штанов вылезает - всюду жуликов ищет. А сейчас отвыкать придётся. Демократ в чужой кошелёк нипочём не заглянет - о том даже не проси; он лучше тем озаботится, чтобы в своём шуршало да звенело, но пусто не бывало!
  Отсюда логично идёт пункт второй: Презумпция невиновности, или, выражаясь по - русски: 'Не пойман - не вор!'.
   (Ропот в зале).
   Расшифрую. Если наш гражданин забурел, обзавёлся солидным имуществом, лично я в том плохого не вижу. Наоборот: вот, ещё одному среди нас жить стало лучше. Сегодня он, а завтра - ты, кто - то должен быть первым! Разве не этому учит Партия?...
  Снова ропот.
  ... - ворюга твой 'гражданин'!;
   - пусть объяснится - откуда средства?
  ... Ох, и любим же мы судить! Да, может, он клад нашёл, деньги у друзей занял или в спортлото выиграл? С чего он вам должен отчёт давать? Хватит нам подозрений; кончились те времена, когда каждый был прокурором. Мы ли не настрадались от произвола? Для таких обвинений сейчас нужны твёрдые основания, иначе это называется клеветой и вторжением в честную жизнь. Между прочим, карается наряду с убийством. (Зал охнул).
   В углу, где сидели кладовщики со снабженцами, после сказанных слов произошло волнение. Кто - то там последние слова упустил, кто - то недопонял; пошли бурные толкования. Деловые люди, не веря собственным ушам, теребили соседей, а иные, достав бумагу, тут же стали вершить лихорадочные счётные действия - умножать нечто столбиком и делить, но ещё больше - отнимать и складывать.
   А Горбушкин, хлебнув воды, погнал собрание дальше.
   - Усвоили Хозрасчёт? Тогда вот ещё сердцевинная штука: 'Плюрализм мнений', причём, желательно, без берегов.
   - Плю...чего?
   - Что за зверь? Не слыхали.
   - И как это можно - без берегов?
  - Ох, скажу, как на духу: тут сложнее всего будет - не в нашей оно манере. И какой бы случай взять... Ну, вот, строитель наш, бригадир шабашников - Ёлкин Борис Никодимыч, знаете его; он внизу сидит, мне соврать не даст. Всем неплох мужик, да по части выпивки слаб. А может, наоборот, силён? Не знаю, как точно определить, но, думаю, вы меня поняли. Короче, явится он на актив с бодуна и такое несёт, с трёх разов не усвоишь. Раньше было легко: я его мигом сводил к общему знаменателю, а теперь нельзя - слушать надо. Трудно, а куда денешься, весь мир так живёт. И как же мне быть? Как, избегая конфликта, сохранить политический такт? А вот как: себя непременно сдержав, заявить с дружелюбной улыбкой:
  - 'Я, дорогой товарищ Ёлкин, с вами в корне не согласен, однако, будучи плюралистом, жизни своей не пощажу, чтобы вы и дальше смогли...это, как его... короче, мести, что угодно'. Вот, он каков, Плюрализм в действии!
   Среди молодёжи в дальних рядах послышался гогот: там идея плюрализма, принятая за шутку, понравилась. А к основной части зала пример не дошёл: что - то здесь не сходилось, а потому люди и забухтели, но не с осуждением, а, скорей, озадаченно.
   На этом фоне громко отметился пожилой голос.
   - У отца было три сына. Двое умных, а третий - плюралист без берегов!
   На говорившего, а это был Пахомыч, зашикали.
   - И, наконец, последнее: отныне разрешено всё, что не запрещено прямо Законом. Никакие другие запреты не действуют, и сказанное надо понимать БУКВАЛЬНО!
   'Задняя' молодёжь снова оживилась.
   - Класс! Бабкам место больше не уступим, а то оборзели совсем: чуть вползёт в автобус - вставай! А чем я хуже её, у нас закону любой сесть может.
   - Здорово! После пива отлить тянет, а туалет дома остался. Раньше мужики с этим гоняли, а сейчас, если кто с претензией вякнет, я скажу: покажь закон. Не нашёл - вали в сторонку!
   - А водку из горла пить? ... А козла в синий цвет покрасить и фуражку ментовскую к рогам прицепить? ...А в трусах, где нравится, ходить?... А без трусов? ... Вот бы такие законы найти.
   - .........А - а - а, понимаю... Ха - ха! Я понял: это шутка, конечно. Друзья, не будем забегать вперёд, ведь свобода - материя тонкая: тут нюансы не сразу увидишь. Только мы с вами люди взрослые, и у каждого голова за плечами. Будем демократии в пути, на ходу учиться. Поддерживаете? Молодцы! Значит, так и пойдём, как Партия велела: сообща, но свободно...
  Собрание шло к концу. Против намеченных перемен никто сильно не возражал, лишь с задних рядов над новациями вполголоса шутили пацаны, а ещё с места пытались объясниться те самые старики - приятели.
   - Да мы не против демократии! Сами знаем - недостатков много, только круто берёшь, председатель! Гляди, как бы хуже не вышло. Второпях, да сдуру, можно хрен сломать - такие случаи бывали.
   Но широкие массы их скепсиса не разделили, энтузиазм людской не иссякал. И после Михея ещё выступали. Говорили дежурные активистки любых бывших сходов: уже знакомая нам свинарка Сапрыкина и её подруга, доярка Марья Звонарёва. Говорили они схожим образом: сначала 'от всей души благодарили родную Партию', а затем обращались к Горбушкину.
  - Дорогой наш Михей Семёныч! Не сомневайтесь - люди вам верят. Не слушайте брехунов, смело ведите нас в Демократию столбовой дорогой Процедуры, а мы, простой народ, вас поддержим, всего добьёмся и ударным трудом докажем!
  Выступали и другие колхозники; от желающих поддержать начальство не было отбоя - и всё без уговоров, не то, что раньше. Ещё бы, власть, наконец, повернулась к ним лицом, и как же это было непривычно! Она больше не требовала от людей работы и подвигов, а, как бы, говорила им любезные слова.
  - Золотые мои! Вы столько лет трудились, не разгибая спины, победили в страшнейшей из войн. Таких испытаний не вынес бы никто, а сегодня - всем спасибо. Идите по домам и занимайтесь, чем угодно. Ведь вы этого достойны!
  Проголосовали. Секретарь собрания Чуркин учёл голоса.
  Растроганный словами людей, Горбушкин подвёл итог часовой речью.
  - Земляки, - сказал он, - Партия в вас не ошиблась! Сейчас главное - дело. Его нельзя заболтать. Ведь раз дело возникло, его же, не откладывая, делать надо, а не говорильню разводить. Болтунов у нас развелось много: объявится такой краснобай, говорит - говорит, а как до дела доходит - в кусты. Нет, ты, милок, меньше говори, больше делай! Дело любит, чтобы его делали, а если о нём только говорить, а не делать, то это не дело. Его следует вовремя начать, затем - углубить, а как углубил, оно само на ладан пойдёт. Вот ведь, где собака укрылась.
   А ещё он сказал... Да, нет, пожалуй, и всё.
  О, это был великий день, хотя, по времени суток уже глухая ночь. Благодарные сограждане несли Михея Семёныча к его дому на руках. Счастливая Лариса Акимовна сначала шла за той процессией, а затем, обогнав её у калитки, встала перед мужем на колени.
  (В глубине души всякая женщина блондинка!).
   ---
  С этих дней Горбушкин стал супрефектом колхоза, а заодно, чтобы сосредоточить власть в единых руках, и посёлка тоже. Правда, колхоза как такового теперь уже не было: на его месте возникло 'ООО', т.е. предприятие с 'Очень Ограниченной Ответственностью'. К слову сказать, хоть собрание и голосовало за всякие перемены, посельчане между собой многие вещи называли по-старому. Например, слово 'супрефект' люди в возрасте, а таких хватало, говорить опасались. У них выходило какое - то 'сопри...' или ещё того хуже. А новое имя колхоза - 'ООО 'Просторы' целиком вообще никто не выговаривал, потому что оно звучало смешно: ' О - го - го... или даже 'И - го - го просторы'!
  Но всё это - мелочи, а когда они наших смущали? Да, кажется, никогда.
  Тем временем комиссия по сохранению культурного наследия трудилась без выходных, и вскоре новых названий у нас оказалось больше, чем старых. Так вернули имена многим памятным местам: центральная в посёлке - Товарищеская площадь снова стала Господской, проспект Коллективистов сменил вывеску на Сиротский тракт. Улицы, названные революционерами в честь великих писателей - гуманистов, преобразились, как и положено, в Кладбищенскую, Мясопустную, Синебрюховскую, Живодёрную...
  Микрорайоны 'Строитель' и 'Космос' обрели, наконец, свои исконные названия: 'Елдыркина Слобода' и 'Сучье Вымя'.
   Дико сказать, но понравилось это отнюдь не всем: многие, из получивших свежие адреса граждан, стали возмущаться их неблагозвучием. Однако надо ли объяснять, что историческая справедливость выше личной вкусовщины? Поборники традиций, конечно же, взяли верх, и что с того, что сами они жили большей частью в других местах? Тут важнее иное - ведь данное решение поддержало большинство населения, и голосование прошло в строгом соответствии с Процедурой. А потому, какие вопросы, товарищи?
   Таким оказался для жителей посёлка первый урок демократии...
  Одним словом, куда ни глянь, всюду наступало новое. Кстати, его часто называют 'хорошо забытым старым'. Оригинально. Что же, тогда будет логично определить старое, как 'плохо задуманное новое'. Не поняли? Смотрите: вот вы неудачно затеяли что - то; мало думали, когда начинали, и вот вам, пожалуйста, вместо нового получите старое. Только не привычное старое - вчерашнего дня, а допотопное, древнее, о коем и думать забыли.
   А ещё милицию стали звать народной полицией, кадры - персоналом, ревизора - аудитором, телевизор - монитором, контору - офисом, школу - бакалавриатом, сторожей - секьюрити, и так - до бесконечности. Отметим, правда, что словоблудие это обременило поселковую жизнь лишь отчасти. Как мы уже сказали, люди наловчились звать одни и те же вещи по разному, сохраняя при том взаимопонимание.
  Через день после собрания на Господской площади, у правления 'ООО' появились два щита с плакатами. На одном - монументальном, присланном из Города, знаменитый киноактёр Жан Клод Кильмандо, в сомбреро, призывал нас вернуть себе человечье лицо. На другом - помельче, изготовленном местными силами, Горбушкин с колхозной трибуны провозглашал главные лозунги Переделки: 'Преодоление! Очищение! Обновление!'.
  Сам супрефект агитацию не бросал; он день за днём мотался по округе и, собирая коллективы, выступал перед ними часами. Былое он, как морально пострадавший от 'того' режима, вспоминал с осуждением, а затем долго говорил про 100, нет, про 500 сортов колбасы у нормальных людей.
  Число желающих стать 'нормальными' множилось.
   ---
  По великой стране из края в край гуляли ветры перемен. Над просвещением населения денно и нощно трудились дипломированные специалисты, работали книги с газетами, кино с телевидением, театры и даже цирк. Среди прочего показали и знаменитый теперь бормотухинский фильм 'Шоб я так жил!'. На него ходили семьями, а по окончанию сеансов вместе пели под гитару. Тут звучали песни о таёжных кострах и палатках, комические куплеты про старую власть, но чаще - хоровые сочинения гражданской тематики. По традиции эти вечера завершала 'Баллада о всеобщем покаянии' с таким характерным припевом.
   Как жили мы, так жить нельзя!
   И нам пора, дойдя до точки,
   Всем миром каяться, друзья,
   Чтоб не пропасть поодиночке.
  Находились и критики нового курса: они видели в нём всего лишь очередную попытку перенесения чужого опыта и нравов на нашу, весьма особую, народно - хозяйственную почву. Однако их слабые голоса многократно перекрывались мнениями популярных экономистов и историков, певцов и танцоров, журналистов, поэтов и писателей, а также командированных зарубежьем экспертов.
  Последние, наезжая издалека, привозили нам инструкции по реформам и подолгу жили в Столице и других больших городах. То были видные знатоки Плюрализма, а также ушлые мастера Процедуры: два Жоржа Буха (старшой и мелкий), Як Доширак и Шмондолиза Прайс...
  С их участием стали проводиться в жизнь многие, странные на чей - то взгляд, но давно принятые цивилизованным миром идеи. Так, впервые в нашей истории был заключён договор человека с собакой. Известная в Городе поэтесса Ольга Лямкина создала законные основания для совместного проживания со своим лабрадором Чаком. В числе прочих условий договора она как Опекун животного взяла на себя такие обязанности:
   - кормить Компаньона (так официально назывался кобель) полноценным собачьим кормом, сбалансированным в части белков, жиров и углеводов;
   - не менее двух раз в сутки выгуливать его в экологически приемлемых условиях;
   - не допускать появления в шерсти пса колтунов и вредных насекомых;
   - исключить словесную грубость и физическое воздействие на него из арсенала воспитательных средств; ...
   А лабрадор, в свою очередь, обязался:
   - охранять дом опекуна;
   - подавать лапу по его первому требованию;
   - играть с детьми;
   - не кусаться без видимых причин;
   - не лаять громко после 23.00; ...
   Учитывая ограниченную вменяемость компаньона, его интересы в этом деле представляли знаменитые адвокаты и зоопсихологи из - за рубежа. Процедура подписания акта широко освещалась во всех СМИ; она проходила в городском Дворце молодёжи и сопровождалась музыкой знаменитого камерного ансамбля 'Аденома Простата'.
   Гражданка Лямкина, как водится, поставила на документе свою подпись, а Чак с помощью нотариуса приложился к бумаге лапой. Потом одна из сторон договора пила вместе с гостями шампанское, а вторая - грызла по соседству сахарную кость.
   (И ведь кто-то говорил: 'дурное дело'... Да у нас и дурное дело может стать очень недурственным!).
  Итак, наше прежде закрытое общество задышало свободно. Работать стало некогда: газеты, телепередачи - одна другой интересней. От печатных страниц и мониторов люди не отрывались ни днём, ни ночью; историческими новостями обменивались, ещё не успев поздороваться. Информацию хватали, глотали, переваривали и вот, что выходило в итоге.
  Всё, происходившее у нас в последние сто лет, было совсем не таким, как приучили думать коллективисты. Ох, как они дурили народ, но только правду не скроешь! Прожектор Переделки одно за другим высвечивал тёмные пятна прошлого, и на глазах у изумлённой публики, словно кролик из шляпы, возникала наша подлинная, демократическим пером изложенная история.
   Раскрывать зловещие тайны века кинулись многие, но успешней других окучивал тему писатель с комичной фамилией Грызун. Правда, сочинения свои он так не подписывал: возможно, избегал глупых шуток со стороны весёлых читателей, а может, стеснялся, что под этой фамилией был в своё время осуждён как дезертир, просидевший всю войну на чердаке у тётки.
  Если кто - либо из недружественных критиков пытался связать последнее обстоятельство с его творчеством, то автор сильно удивлялся.
  - Ну, скажите, как влияет, - вопрошал он оппонентов, - биография великого Эпштейна на придуманную им теорию соотносительности? Ясно, что никак, поскольку здесь наука - физика, вещь объективная. Так почему же с наукой - историей должно быть иначе? Какая разница, кто пишет? Главное - что человек пишет. Поэтому, коллеги, давайте, не переходя на личности, говорить по существу.
  Короче, когда наш учёный, отсидев своё, набрёл на военную тематику, вышло так, что псевдоним ему долго искать не пришлось - тот объявился сам. Дело в том, что характер у Грызуна в силу перенесённых им жизненных невзгод был отнюдь не сахар, и многие конкуренты, видать, из профессиональной зависти, не терпели дезертира, о чём при встрече с ним любили намекнуть.
  Скрывать многократно подбитый глаз за романтической чёрной повязкой - вот всё, что оставалось бедняге в столь печальной связи, а вместе с тем, рождённое в писательских кругах ироническое прозвище - 'Кутузов', одновременно решило для него проблему нового имени. И теперь этот Грызун - Кутузов ледоколом давил торосы на замёрзшей реке истории, а следом за ним потянулась целая флотилия мелких судёнышек под общим вымпелом 'Школа Грызуна'. Коллеги исправно точили гранит исторической науки, а потому их публикации ни на день не прерывались, и выяснилась масса невероятного.
  К примеру, наша юная разведчица, замученная врагами, на самом деле (по изысканиям Кутузова) была матёрой шпионкой кулацкого происхождения и выдала семь партизанских отрядов. Захватчики её, понятно, не мучили, наоборот - наградили железным Крестом, а в конце войны даже вывезли на подлодке за океан, в Южную Потогонию. Там, на ранчо, она до сих пор живёт среди пампасов и бизонов (Вместе со статьёй Грызуна знаменитый журнал 'Фитилёк' поместил интервью и фото некой седой старушки).
   Другой миф коллективистов. Помните гвардейцев, остановивших у самой столицы танки противника. А сколько их, солдат, было, помните? Ну вот, и вы не в курсе - не столько, а на три человека больше! И не все они погибли в том сражении, а несколько раненых выжили, и один из них даже попал в плен.
  Неувязочка получается. Отчего она возникла, нашему публикатору точно не известно, ведь архивы до сих пор скрывают от народа. По одной из версий фронтовой журналист не проверил материалы того боя досконально, а по другой - сотрудник краснознамённой газеты ошибся при наборе текста в печать. Какая читателю разница? Но только преступная бывшая власть, дабы не переписывать уже знаменитую статью, сгноила 'лишних' героев в лагерях, а типографию в полном составе расстреляла по делу 'полиграфистов - очернителей'.
  Грызун и его команда нарыли много подобных фактов. Вот вам ещё, пожалуйста.
   - Боец, закрывший грудью амбразуру вражеского пулемёта, оказывается, принял с утра две порции 'наркомовских' - за себя и 'за того парня', вот и поскользнулся.
   - Лётчик, направивший самолёт на колонну вражеской техники, совершил этот подвиг ненароком: не умея летать, он промазал мимо собственного аэродрома. (Высказывалось и более радикальное мнение, что в ту колонну он целил намеренно, да только обознался - оказалась она не вполне вражеской, и даже, как будто, своей).
   - Вообще, пилоты у нас были второсортные; лучшие из них сбивали противника всего лишь десятками, а у того асы вёли счёт побед на сотни и тысячи. При этом летали наши так скверно, что во встречные самолёты врезались (в огромном - то небе!) и называли эти нарушения правил полёта громким именем 'таран'. Хорошо еще, что союзники поставили нам чёртову уйму фирменной авиатехники, а своих людей коллективисты сроду не считали. Так мы противника этим добром сверху и завалили.
   - Отчаянный подводник, вознамерившись атаковать вражеский линкор, спутал его с какой - то баржей. Выпустил в неё целых три торпеды, но, не попав ни разу, только загубил плывшего мимо, ни в чём не повинного серого кита.
   - По настоящему войну выиграли 'штрафники', т. е. всякого рода преступники: воры, убийцы и дезертиры - 'самострельщики'. Подобных кадров тогда было видимо - невидимо, и власть решила это обстоятельство использовать: половину их загоняла как пушечное мясо на передовую, а за ней ставила заградительные отряды из другой половины.
   В чём тут фишка. В атаку на чужие позиции штрафники бегут, как миленькие: не побежишь - огребёшь пулемётную очередь в спину. Если же с задачей своей 'передовики' не справлялись, объяснение тому находилось простое - их с тылу плохо 'стимулировали'.
  Увещевать и совестить бойцов нужды не было: назавтра те и другие менялись местами, и уже новые 'заградители' не давали спуску сослуживцам. Когда результат достигался, шли дальше - к следующей рокировке. Таким вот образом, впеременку, они и загнали врага в его логово.
  Выходит, победили мы, потому что товарищей в собственной армии боялись и ненавидели хуже врагов. Мягко говоря, не по - рыцарски, а выражаясь яснее - подло...
  Вот, какой она получалась, цена нашей Победы!
  Исторические факты принимались с болью: сколько стран и народов в войне участвовало - никто до такого не опускался. Отсмотрев очередной авторский фильм про войну, не один зритель начинал чесать 'репу'.
  - Нет, наши - то каковы? Говорили, что с нелюдью воевали, а сами на поверку не лучше были: вон, чего творили, сволочи - своим в спину стреляли. Да ещё, оказывается, мировой пожар раздували - первыми напасть целились. Правда и тут зевнули: слыхали версию историка Слонидзе? Мы, желая покорить мир, уже изготовились к броску и двинули на границу свои полчища, вооружённые до зубов, да только Верховный подвёл, как обычно. Перепил он на даче любимого 'цинандали' и заснул, лёжа с трубкой в руке, не подав на рассвете сигнал к наступлению - три красных ракеты, одна за одной. Чудом дом не спалил, две недели потом от пожарников прятался.
  Так и было, заявил академик Слонидзе: сами обмишурились, а соседей своих спровоцировали. И чего их теперь винить: им - то, соседям, что оставалось?
   Эх, отцы наши, деды! Как мы вами гордились, а вы.... Некрасиво воевали, неправильно победили, - сокрушались прозревшие потомки.
   Изыскания учёных коснулись не только войны, они частым гребнем прошлись по всем хитросплетениям русской жизни, которые, в свою очередь, уходили корнями далеко в глубь времён. Выяснилось, что в родном нашем характере изначально преобладают лень с кровожадностью, а в отечественной культуре и науке нет ничего своего. Сплошь - чужеземные заимствования.
   При этом ущербность народная, оказывается, ещё со времён древних царей укоренилась в рабской натуре нашего человека. Конечно, здесь и причина всему. Ну, а как ты можешь нормальным вырасти, если тебя с колыбели окружает уродство? Одни сказки чего стоят: ведь герои в них - редко, когда волшебные принцы, а всё больше 'печные' емели, да иванушки - дурачки. Дома там не дома, а избушки на курьих ножках, представление о счастье - молочные реки и кисельные берега, а священник - поп 'толоконный лоб'. (Другие персонажи вообще шизоидные: сидни нехожалые или, напротив, калики перехожие...).
   Ну, и сидеть бы нам, не рыпаться, так нет же: норовим, подлые, с суконным рылом в калашный ряд залезть!
   С каждым днём усилия учёных всё глубже прорисовывали нашу никчёмность и второсортность в сравнении с передовыми нациями.
   - Мы - недоумки и полные ничтожества! Все наши лишения и жертвы были напрасны; идеалы и цели - дешёвый обман, а история русских - одно сплошное преступление. Нас обманули: жизнь на земле устроена не так; необходимо срочно всё менять! - наконец хором возопили люди.
   Они кричали и раньше, но власть была глуха, а тут почему - то их услышала. И решилась на Большое Совещание.
  Идею такого Совещания выдвинул академик Цукерман, человек заслуженный - совершенно секретный физик. Правда, обстоятельство это было весьма условным - учёного, несмотря на крайнюю секретность, знали все, кому не лень. А причиной тому был длинный язык его жены Алёны Бондарь: как только её не уговаривали и даже не стращали компетентные службы, всё впустую - та не унималась. Уж очень А. Бондарь хотелось, чтобы весь мир знал: есть, де, на белом свете знаменитый закрытый учёный, а у того учёного есть преданная жена.
  Она - то, жена, и предала гласности важнейшие труды супруга, но не специальные, конечно; к чему они нормальному человеку? Нет, имелись в виду те, что содержанием попроще, но с большим общественным резонансом.
  Взять, хотя бы, прогремевшую на весь мир статью - 'Как нам одной только бомбой навсегда обустроить планету', или проект закона 'О суверенитете нацменьшинств в пределах лестничной клетки'. Но, самое главное, ей удалось с риском для жизни отправить за рубеж его запрещённый труд под названием 'Теория интеллигенции'.
  Согласно взглядам автора, именно интеллигенции, в силу её ума и нравственных качеств, предстоит в будущем управлять миром. Доводы к тому были просты и понятны. Ведь очевидно, что управление сложными объектами - задача в первую очередь умственная, а названная общественная группа является носителем интеллекта по определению. Сравните: пока рядовой гражданин законы Ома с омскими законами путает, некто уже проник в самые тайны атомного ядра, и, стало быть, ему разобраться в делах житейских, где все болячки на поверхности - как два пальца облизать.
  Идём дальше. Развиваться в должную сторону мир сумеет лишь при условии политической цельности и духовного единства, для чего ему необходим авторитетный управляющий центр. Кто же создаст его на основе общечеловеческих ценностей? Кто отмечен веками просветительской деятельности и бескорыстного служения людям? Тут двух мнений быть не может - интеллигенты! Вот почему, действуя совместно, они должны обеспечить сближение, а, в конечном счёте, и слияние всех стран, наций и культур в одно симпатичное целое. Добавим, что им - то самим понять друг друга будет несложно, ведь к этому существуют ими же созданный язык для аспирантов.
  Помимо прочего, идейный авангард планеты объединяет научно - религиозное мировоззрение, манера держаться и рассуждать, а также эстетические предпочтения. Про внешний вид и не говорим: по ранней залысине, очкам да шляпе вы различите интеллигента в любой толпе.
  Цукерман делает непреложный вывод: 'Интеллигенция всех стран - соединяйся и маргиналов к себе подтягивай!'. Он даже место встречи рассчитал: без обид, на равном удалении от конфликтующих сторон. (Стоит ли объяснять, что место то - не географическая точка, куда народам надлежит идти или ехать, а абстрактное понятие. Располагается оно в плоскости ментальной, и, стало быть, для его достижения всем нужно двинуться умом).
  Цукерман сказал - не баран чихнул; за рубежом идею оценили. Невыездной физик нахватал кучу важных премий по словесности, получать которые с успехом ездила его жена. Но, к несчастью, само сближение с Той стороны развития не получило: зарубежные интеллигенты даже пальцем не шевельнули - и всё - по техническим причинам. Дело в том, что они в своих странах были на вторых ролях; штурвал же там цепко держали в мозолистых лапах буржуины, и человечеству лишь оставалось ждать, пока безыдейные корыстолюбцы осознают веление времени.
  А у нас план Цукермана, наоборот, сначала приняли в штыки и, как водится, засекретили, но вот прошёл десяток лет, в стране сменилось руководство, и отношение к вопросу тоже поменялось. После чего и состоялось наше Совещание, где в полной гармонии со взглядами учёного возобладали люди, узнающие со слуха хотя бы один чужой язык и умеющие при том пользоваться за столом ножом и вилкой.
  Что ж, представление не обмануло надежд. Из бездонных глубин нашей жизни - всевозможных курилок и кухонь всплыли кверху демократы на любой вкус и цвет. Так, молодёжной аудитории импонировал красавец - аспирант Сергей Сосункевич: в мире не находилось вещи, о которой бы тот не слыхал, и не имел бы о ней своего передового мнения. Люди годами старше отдавали предпочтение ректору Партийного института Николаю Хмелёву - ветерану научного коллективизма, нравственному авторитету, убелённому сединами. Или другому ректору, историку Афанасьину, 'Афоне', как называли его любящие студенты.
   Наконец получили слово многие народные кумиры: мастера сцены, ведущие дискотек, футбольные комментаторы, солисты цыганского хора. Да сколько ещё таких ораторов было на форуме! (Сегодня все они, будучи людьми скромными, о своих заслугах в становлении демократии без крайней нужды не вспоминают).
  Сам Цукерман тоже выступил на Совещании, но открытый дебют ему явно не удался: понимания с залом не возникло - случайная публика подкачала. Ведь помимо демократов здесь оказалось полно всякого сброда, а тем разве угодишь?
  К тому же, многие ожидали увидеть физика - публициста совсем иным: возраст, рост, причёска ... В то время, как общему вниманию явился 'перестоявший одуванчик'; затворник, вконец одичавший от своей секретности, человек с манерами и речью блаженного. Тут продвинутое население пережило расстройство.
  А, с другой стороны, о каком лидере оно мечтало? О лётчике - испытателе, герое - подводнике, самбисте - разряднике? Да шло бы оно в другое место, здесь ещё лет десять ждать придётся.
  Так или иначе, надежды аудитории не оправдались: любви не случилось, аплодисментов тоже не было. Цукерман обиделся и исчез. Правда публицистику свою он не бросил: свежие труды по обыкновению отдавал Алёне Бондарь, а та уже доставляла их, куда следует, либо читала желающим на кухне. Но, увы, того резонанса больше не было, и дальше - тишина...
  Особняком среди прочих делегатов держался беллетрист А.Е. Солгуницын, автор знаменитой повести 'Один день Левана Юнисовича' (из жизни нашего современника, директора плодоовощной базы), а также нетленной исторической фантазии 'Сорок бочек арестантов'.
  Сам Аристарх Евсеевич опоздал к началу события по уважительной причине: он все последние годы отшельничал в тайге и, ничего не зная о важных новостях, сочинял автобиографическую сагу 'Копался поросёнок под дубом'. Работал живой классик по старинке - исключительно гусиными перьями, каковых взял с собой великое множество, а всё равно не хватило. И вот, исписав последнее, он тюкнул крайнюю точку в рукописи и, ощутив близость перемен, оставил лесную сторожку. Другие участники форума ещё спорили в курилках и митинговали на площадях, когда Солгуницын из - за отсутствия денег, а также в целях ознакомления с державой уже направлялся в столицу пешком.
  А путь и далёк, и долог. Ох, и широка ты, страна моя, родная; cколько же в тебе, любимой, лесов, полей и рек! Он шёл через речки, горки и долины, день за днём, с утра до ночи. Хлебом кормили крестьянки его, парни снабжали махоркой. Лет пять добирался до нас сочинитель и когда, наконец, возник за трибуной, все ахнули: какая глыба, какой матёрый человечище! Борода - лопатой, голос пронзительный, а сам - исхудавший, в рубище, да к тому же босой.
  - Пророк! - однозначно. Какие могут быть сомнения?
  Ан - нет. Не любят у нас живых героев: быстро нашлись злопыхатели, намекать стали, будто бы всё это дешёвый спектакль, а на самом деле 'одинокий пешеход' ездит на Совещание в правительственной машине. Прибывает 'отшельник' к чёрному ходу одетый, как положено: в костюме с иголочки, на ногах - мокасины, а уже в задней комнате разувается и лохмотья свои цепляет.
  Ещё, - продолжали клеветать завистники, - хвалёный ваш Солгуницын - человек скользкий и автор тягомотный. Частушку про него сочинили:
   'Принесу домой с получки эпопею,
   И от чтенья вместе с Нюрой опупею'.
  Вообще, ехидничали они, новоявленный этот кумир - откровенный 'нарцисс' и делец, со своим пустым многословием нагло косящий под великого писателя Толстоевского.
  Конечно, здесь мы с ними не согласны.
   Во - первых, Аристарх Евсеевич всегда скептически отзывался о Толстоевском, именуя того позёром и графоманом.
  Во - вторых, сам он гулял босиком не из хитрых соображений, а по - привычке: как ещё в тайге сносил ботинки, так от них отвык и теперь даже в столице не пользуется. (В крайнем случае, позволяет себе тапочки на даче).
  В - третьих, общеизвестно, что Толстоевский не только ходил по аллеям босой, но ещё не кушал ни рыбы, ни мяса. Тут отличие меж классиками разительное: наш современник в вегетарианстве замечен не был.
  В - четвёртых, лохмотья на нём - это не ветхая рванина, возникшая из - за долгого ношения одежды, а супермодный зарубежный прикид, стопроцентный хлопок с вентиляционными отверстиями от кутюрье Паоло Буччи. Такой шик носят только звёзды Боливуда.
  И, наконец, в - пятых, в главных - борода. Тут, ей богу, и возражать смешно: Солгуницын её не растит специально, для внешнего подобия с кем - либо, а просто не сбривает по своей писательской занятости. Да будет всем известно, борода - такая штука, что коли её не трогать, у кого хочешь, отрастёт (кроме многих женщин, да детей, конечно).
  А потом, нравится с нею быть человеку; она вообще для жизни вещь полезная: в том же лесу нет - нет, да и пригодится. Скажем, нос утереть, от комаров отмахнуться...
  Однако то ли клевета свою роль сыграла, то ли ещё какой важный фактор, но контакта с людьми у писателя тоже не вышло. В печатном виде и на расстоянии его творчество смотрелось куда, как привлекательно, а вот с голоса, да без носков...
  Озадачила также речь корифея: много лет пребывая в лесу, он явно подзабыл современный язык и теперь без меры грузил свои тексты псевдонародными мульками типа 'кубыть', 'чуфырь', 'скрутояриться'...
  Воспринимать Солгуницына стало трудно. Непонятый, он плюнул с трибуны в очередного критика и, не попав, воротился на дачу к своим сочинениям.
  Трудно не повторить: зрелища, подобного Совещанию, страна до сих пор не знала, и любой обыватель находил в нём для себя нечто особенное. Так, пока большинство телезрителей упивалось словесными извержениями у мужчин, весовщик Пахомыч болел всей душою за трепетных дам. (Не подумайте, что от слова 'трёп', а в смысле - ломких, импульсивных). Таких на форуме была тьма, но всех забивали две: беляночка и смуглянка.
  Беленькая - Виктория Стародворская, происходила, если верить газетам, из уцелевших в революцию дворян. Конечно, сейчас мало верят газетам и, к сожалению, имеют к тому все резоны. И правда, на дворянку наша златоустка не походила вовсе: отсутствовала в ней, знаете ли, та изысканная тонкость, что наряду с пустеющей усадьбой, беседкой над заросшим прудом и сиренью когда - то обращала наших классиков к лирике с романтикой. Но, справедливости ради, отметим у девушки массу иных достоинств; причём, буквально, такую массу, что словом не опишешь, и глазом не охватишь.
   А вторую говорунью - не нашего вида, чёрнявую, звали Арина Торквемада, и та по слухам имела в предках не то что русских дворян, но аж Великого инквизитора с Аспиринского полуострова. Вот из каких историко - географических далей проистекала её странная фамилия и вулканический темперамент.
  На трибуне подруги - соперницы гляделись по - разному, но обе здорово. Начинает брюнетка Арина: чешет галопом час, и два, и три - публике всё мало. Дамочка уже с ноги на ногу мнётся, в туалет просится, а - не отпускают. Случалось, что лишь с ОМОНом отбивали: проводят её всем отрядом по нужде, и сразу ведут назад, ведь публика ждёт, не расходится.
   А которая - толстуха, та, наоборот, дорожила каждым своим словом и при этом широко, как водится у потомков дворян, улыбалась. Бывало, говорит она этак, говорит, а потом задумается, остановится на полуслове, да так и замрёт, растянув в доброй улыбке рот до ушей. Замешкается, не уследит охрана, так идейные противники ей туда, точно, бычков насуют, негодяи.
   Это они от бессилия делали, не умея возразить оппоненту по существу и не найдя под рукой более весомых аргументов.
  Пахомыч видел - обе девицы умны, хороши собою; обе - демократки с младых ногтей, а которая из них пламеннее, долго решить не мог. Как получалось, что сегодня до отбоя круче - та, а уже с утра, назавтра - другая? Он прямо - таки измаялся, но потом, всё же, смекнул: когда атмосферное давление бывало стабильным, пусть и ниже нормы; ну, хоть бы 340 мм. ртутного столба, то в спорах лидировала Стародворская, а как оно, неверное, побуждаемое соседским антициклоном, начинало скакать туда - сюда, верх брала чернявая Торквемада...
  Совещание шло полным ходом, демократический процесс казался необратимым, но всё же настал момент, когда правоверные коллективисты очухались и едва не повернули дело вспять. Появились обращения ветеранов войны и тыла, призывающие людей не соблазняться дешёвыми миражами и не терять головы, бросая бездумно труды поколений сограждан. И вот уже массы заколебались, но тут последовал сюрприз: центральная газета 'Во - истину!' опубликовала статью Ведущего идеолога Якова Льва.
  Все мы под Богом ходим, а по большей части слоняемся. Этот руководитель многие годы внедрял в наши головы Коллективизм, и вершил своё дело настолько успешно, что кое - кто из коллег даже называл его 'Совестью партии'. Как у других заметных партийцев, на службе и дома у Я. Льва висели портреты его учителя, выдающегося деятеля всех времён и народов - товарища Сусло. С портретов тех горящими глазами фанатика взирал на дряхлеющий мир аскетичный старик в поношенном сером костюме, единственном у него, должно быть, за всю его жизнь.
  А жизнь у т. Сусло была боевой: он много воевал, строил (если не воевал) и, между прочим, сам валял себе валенки, о чём рассказал в знаменитом романе 'Как закалялась мать'. (Всем известно, что юность вождя протекала в рабочей слободке старинного города, где он, подобно своим тёмным дружкам, 'пил, курил и крутил хвосты девкам'. Лишь после знакомства с Учением парень взялся за ум, и в тяжелых классовых битвах они вместе с мамой приобрели революционную закалку).
  Уже после смерти наставника, в самые тяжкие минуты, Яков Лев неизменно обращался к его образу. Он шёл к портрету близкого человека и подолгу беседовал с ним, представляя: а как бы поступил в этом вопросе испытанный товарищ Сусло?
  Сам же Яша, будучи молодым, вместе со сверстниками участвовал в Великой войне и сражался достойно, пока не был контужен (а кто говорит - ранен в одно место). За тот бой он в послевоенное время получил сразу два ордена и с тех пор воевал лишь на идеологическом фронте, где дослужился до самых верхов.
  А случилось так, что ещё 29 марта в той, главной партийной газете вышла его передовица под названием 'Не могу изменить принципам!'. В ней Яков Николаевич вспоминал славный путь, пройденный под знамёнами Коллективизма; анализировал успехи, воспевал героев и их великие дела. При этом он не обошёл вниманием ошибки и даже преступления, совершённые нашим Руководством в силу личных недостатков, а также по причинам объективного характера, но вместе с тем давал идейный отпор ревизионистам всех мастей, желающим под завесой красивых фраз снова загнать народ в непроглядное прошлое.
  Выступление это громом прокатилось по стране, мнение автора разделили многие ответственные партийцы и рядовые читатели; казалось бы, вот она - объединяющая позиция, вот оно - нужное слово! Но к общему удивлению уже 1 апреля в той же газете появилась другая, обратная по смыслу статья - 'Время отбрасывать догмы'. А подпись под ней была та же...
   Оказывается, разъяснял Яков Лев во второй статье, ещё на излечении после контузии (или ранения в одно место) он начал задумываться о жизни. Был тогда идеолог зелен, как майская роща, мало что понимал, но день ото дня у него всё шире раскрывались глаза на действительность. И длилось так немного - немало пять десятков лет. До упора они раскрылись позавчера, вечером того же 29 марта, после телеконцерта 'Мелодии зарубежной эстрады'.
   'Совесть партии' дремал (дремала?) в голубой ванне, где прозрение его (её - совесть?) и застигло. Словно молния пронзила эту седую, а местами плешивую голову; обнажённый Яков Лев открыл глаза и узрел истину в самом неприглядном виде. Он вспомнил те приятные загранкомандировки, чистенькие буржуинские городки: комфорт, витрины, сервис, хорошо одетых, вежливых людей. А следом - наши суровые будни: низкое серое небо, поля под холодными ливнями, грубых колхозников в телогрейках, с папиросами в зубах. И ещё - комаров, грязь под ногами, неизбежные морозы ...
  - Господи! Да разве это жизнь? Мы же - обочина мирового сообщества. Сто лет одиночества - вот метафора нашего жуткого существования! Мало того, что не живём, а мучаемся, так нас ещё и не любят. А ведь хочется, чтобы любили, всюду любили; ужас, как хочется! Нет, надо срочно вернуться в лоно цивилизации!
  Держать при себе такое открытие было нельзя: им следовало, не медля, поделиться с окружающими, для начала хотя бы и близкими. Не одеваясь, а лишь замотав полотенцем чресла, он, шлёпая босыми ногами, и не на шутку испугав кота, с криком вбежал к домочадцам. Те уже набирали по телефону 'скорую помощь', когда Яков Николаевич им всё объяснил, и, попив чаю с малиновым вареньем, в полчаса сочинил ту - вторую, историческую статью.
  Мы уже говорили - злопыхателей у нас хватает, и в среде его бывших товарищей тут же возникла другая версия событий. В ней присутствовали и голубая ванна, и бег босиком по штучному паркету, но звучали совсем иные мотивы духовной трансформации вождя. А клеветали недруги, будто бы однажды в дальней командировке подгулявшего Якова Льва арестовали за дебош в публичном доме (вариант - за безбилетный проезд в автобусе) и затем по полной программе отзомбировали враждебные спецслужбы.
  Спустя много лет, тем самым вечером, они лишь провели активацию заложенной в нём давно подрывной программы, причём условным сигналом к ней послужил гитарный риф, выданный на бис солистом ансамбля 'Троллинг скунс'...
  Наряду с данными измышлениями появились и другие, совсем уже безумные - о вульгарном подкупе Дежурного идеолога, но те мы, конечно, сходу отбрасываем, как оскорбительные для всего рода человеческого. Ведь допустить их - означает признать, что нас долгие годы учил жизни человек, равный своей подлостью новозаветному Иуде. И поскольку представить себе такое мы не в состоянии, то давайте, условимся считать эти мнения просто глупыми слухами.
  А нам - то интересно, что с вельможным 'зомби' был немного знаком М. Горбушкин (через Ларису Акимовну - дальнюю родственницу идеолога). Мужчины неоднократно встречались в столице и в Городе; как младший товарищ, Михей учился у Якова Льва принципиальности, идейной выдержке, а также играл с ним в домино и даже разок пил пиво.
  
   ---
   Нет, что и говорить, вульгарная ходьба не для нас. Мы можем долго сидеть, не шевеля даже пальцем, но, коли приспичит, канатами не удержишь. Кажется, ещё вчера гремело Большое Совещание, а сегодня страну и посёлок уже не узнать. Перемен тут и там масса, но у нас в глубинке их, видится, даже больше.
  Так, колхозный Дом Культуры, поглотивший бездну дефицитных материалов и теперь манящий людей, словно новогодняя ёлка, получил звонкое имя 'Хэппенинг центр - Атлантис хаус'. Его коллектив первым в Области провёл выборы собственного начальства, а прежнее, отстойное, как водится, сместил.
  С прошлой недели завклубом, то есть креативным продюсером стал поселковый массовик - затейник Захар Маркин. На презентации клубного стриптиз - бара он, порывая с застойными формами в искусстве, принародно съел членский билет союза культработников, едва не подавившись обложкой. На его счастье мастер художественного свиста, а ныне - линейный сопродюсер Глеб Табакеркин сумел отпоить беднягу пепси - колой.
  Поборов стресс с икотой, коллеги решили обновить драматический репертуар заведения, не отказываясь вовсе от наследия классиков, но лишь творчески его переосмыслив. В бывшем клубе пошли такие постановки, что закачаешься, и вот вам примеры.
  В пьесе 'Гром над водой' юная Катарина сколотила из одноклассниц группу интердевочек, дабы заработать денег на ремонт бакалавриата, а гнусная директриса по кличке Кабаниха им всячески мешала, по старинке ожидая поступлений 'сверху'. Но тут произошло нечто важное: не то дефолт, не то секвестр, и к началу учебного года средства из конторы с говорящим названием РАНО в бывшую школу не дошли.
  Катарина, день и ночь заливая горе, чуть не утонула в реке, но по счастью была спасена богатым клиентом, а педсовет бакалавриата разобрался в конфликте и на выездной 'линейке' 1-го сентября замочил Кабаниху.
  В рок - опере 'Принц Дацкий' главный герой - каратист. В прошлом сезоне, пока он был на сборах, его дядя (тоже спортсмен) так отметелил принцева отца (своего родного брата!), что от былого мастера лишь тень осталась. (В таком прискорбном виде папашка по сцене и ходит). Когда принц вернулся домой, то понял, что ловить ему тут сегодня нечего: ведь у дяди всё схвачено (даже королева - мать), и он кругом король.
  Пришлось юноше косить под дурачка, закатывая к вящей убедительности целые спектакли, а по ночам, тайком от всех, осваивать стиль 'Пьяный кулак'.
  Труд не пропал, успех пришёл: в 3-ем раунде пьесы узурпатор, как ни бился, не мог одолеть молодого сэнсея и получил тяжелейший нокаут с летальным исходом. А перед этим другая досада - он, промазав ногой по племяннику, ненароком зашиб королеву на троне.
   (Кстати, там по ходу дела куча 'жмуриков' была - всех не перечислишь. Вот тебе и классика, а ведь спектакль дети смотрят! Автора пьесы - забыли, как его, иностранца, врачам бы показать).
   Но и это не всё. Как потом установили в морге, злодей - дядя оказался вовсе не мужиком, а лесбиянкой - тёткой Клавдией, состоявшей в преступном сожительстве с матерью принца. (Преступном, заметим, по их тёмным средневековым взглядам).
   В общем, вышло, как в кино: море крови, гора трупов и герой - одиночка в живых. Круглый сирота; ведь 'теневой' отец не в счёт: есть он - нет ли, толку с него, как с козла молока.
   Ну, и куда теперь идти солдату? Пошёл он в местный спецбуфет, набрал там капель дацкого короля и в одиночку 'отравился'. А вы думали...
   Да, большая сцена буквально дышала новым, но и 'малая' далеко не отставала. На ней кулинар Макар Захаревич проводил соревнования обжор; смешил народ старый клоун Педросян, а также выступал с байками пожилой байкер Аркан Капканов. Все они шутили дотемна и приобщали массы к забытым играм своей юности: чеканочке - по рублю, и сике - с выбыванием по олимпийской системе. Там же люди бегали в мешках, состязались в пристеночек, расшибец и - кто дальше плюнет.
  Но и этого мало, из столицы к нам прибыл на гастроли знаменитый актёр Михаил Бурьянов. Помните, конечно, в роли великого Маршала, как он в том фильме докладывает: 'Товарищ Верховный, заверяю Партию, что город мы не сдадим!'. И крупным планом его лицо; челюстями ещё так пожмыхивает: 'жих - жих'. Мороз по коже!
  А у нас он пьесу поставил - 'Воровской общак', в которой сам сыграл роль авторитета Падлы. Сцена там одна классная, где злодей пытает схваченного опера:
  - Ну, что, - говорит, - мусорок, добегался? Сходняк решил: ты, краснопёрый, здесь в подвале и останешься. - И снова так своими челюстями: 'жих - жих'. Мурашки по спине!
  Ох, до чего же был гад, тот беспредельщик, каких только гнусностей не совершил. Человеческую жизнь он ни во что не ставил, правоохранительные органы имел, что называется, 'в виду', и к концу первого действия его все зрители, не исключая малолеток, растерзать мечтали. Но, слава богу, в финальной правилке благородный вор в законе Шухер этого волчару наказал - на нож таки поставил.
   По отзывам критиков, пьеса - сильная, современная; её министерство культуры хочет в школьную программу ввернуть, а то там старьё одно. И публика на спектакль толпой валит: ясное дело - народный актёр, когда ещё увидишь? Мастер. Такому, что ни дай, всё едино: что Маршала, что Падлу - чёрта лысого исполнит!
   ---
  Однако мы отвлеклись и забыли о главном - о нашем лебеде. Меж тем, со дня застолья у Горбушкиных прошёл не один месяц, и задуманное тогда дело успешно продвигалось. Для начала заокеанский трофей доставили на лучшую колхозную ферму к племенной курице Пеструшке, которая и высидела его в специально огороженном углу.
  Тут, надо сказать, без проблем тут не обошлось: наседка очень старалась, а птенец всё не мог вылупиться, и соседи сквозь железную сетку уже советовали ей бросить подозрительное яйцо. Курица и сама засомневалась - будет ли толк; уж не индюшачье ли оно? Но долгожданный момент всё же настал, и скорлупа треснула, а затем лопнула, явив свету многообещающий гибрид.
  Как все малыши, он был вечно голоден, о чём хрипловатым писком то и дело сообщал своей приёмной матери, а та стремглав неслась к нему и забрасывала в ненасытное чадо отборные зёрнышки и толстых червячков, специально доставляемых на ферму рабочими. Когда же малютка начинал сыто дремать, Пеструшка мягким квохтаньем рассказывала ему всякие истории, бывшие когда - то на здешнем дворе. Звучало тех историй немало, но интереснее других оказалась давняя быль о Чудесном птенце.
  Началось всё с того, что на Двор вторгся чёрный дебошский коршун. Старая Хохлатка грудью встала за своё потомство; ей на выручку пришли даже прежние недруги: альбинойский гусь и сине - галльский петух, а с дальнего птичника, хоть и с опозданием, прискакал драчливый мерикосский индюк. Сообща они затоптали и заклевали разбойника, надолго отбив у других лиходеев охоту к налётам. К несчастью в том бою отдала свою жизнь курица - мама, и уход за её детьми приняла на себя соседка - текинская утка.
  Выращенные ею цыплята были хороши - все, кроме одного: рослого, неуклюжего и совсем непохожего на других. Обитатели Двора, проявив поголовную близорукость, с самого начала невзлюбили крошку, обзывая его уродом. Да он и сам презирал себя за телесную аномалию и после всех злоключений, сбежав, едва не окончил жизнь, пытаясь утопиться в дальнем пруду. Но тут случилось чудо: на дворе уже была осень, а гадкое создание в течение лета незаметно для всех (и для себя самого) превратилось в красивого лебедя. Не сумев утонуть с трёх попыток, он, конечно, расстроился, но затем огляделся в воде, смекнул, в чём тут дело и, оставив тот пруд, улетел в волшебную страну.
   - О, что за прелесть эта сказка! Как правильно, как справедливо! Бескрылые, низкие твари гнали и мучили его, а он, воспарив, оставил их чахнуть на грязном дворе. Рождённый ползать летать не может! - примерно так думал птенец, в который раз переживая обиды своего сказочного собрата. К его радости финал истории оставался неизменно счастливым, и наш Лебедь, дослушав её до конца, блаженно засыпал. Так день за днём проходило его детство.
  
   ---
  Меж тем страна готовилась к большому рывку. Достичь вершин цивилизации, оставив позади изумлённых соседей - вот цель, единственно достойная нас. Условия к тому имелись в избытке: земля и недра были богаты, работать люди ещё не отвыкли, а, самое главное, у нас, наконец - то, появилось вменяемое начальство. Если прежние доктринёры губили многие инициативы с мест, не гнушаясь даже карательными мерами, то курс демократии состоял в полной отмене барьеров на пути к желанной свободе.
   По завету Цукермана людям развязали руки, позволив делать всё, не запрещённое прямо законом. Казалось бы, чего ещё желать? Но тут вскрылось досадное обстоятельство: выяснилось, что в стране нашей, помимо доцентов с кандидатами, обитали и такие особи, коих стоило не то что развязывать, а, напротив, спеленать потуже. Нельзя сказать, будто числилось их много, но были они сильны, нередко умны, и, что особенно важно, едины в своей цели - красиво жить за чужой счёт. Для подобных граждан любая свобода - прежде всего, свобода рук; вот они её и дождались.
  Как могло конкурировать с ними большинство честных, пусть и способных людей? Каким образом? Ведь если народ, в целом, жив одной корневой идеей, воплотившейся прямо в инстинкт, то изменить его поведение не могут даже гибельные обстоятельства. А народ наш таков. Для нормального русского превыше всего - коллективное благо, и выражается то благо в справедливости, обеспечить которую может лишь центральная власть, именно так понимающая свою роль. Вот почему у нас всегда осуждалась групповщина (не путать с товариществом; это - другое!), а вместе с ней всякого рода самозванцы и выскочки с претензией на руководство.
  (Забежим чуть вперёд. В дальнейшем, когда общие интересы у нас вконец ослабли, уступив место правам личности, растаял и наш сокровенный Центр, утеряв свой заветный смысл. С этих пор обычные люди, даже имея родню и друзей, оказались сами по себе, а злоумышленники, будучи сплочённым меньшинством, сошлись в шайки и даже в партии, где, оттирая всех прочих в сторонку, взялись пестовать новую власть с первых дней её появления.
  Признать эту власть своей массы, конечно же, не могли: ведь она явно защищала чьи - то частные интересы, а потому служить ей за совесть никто по - серьёзному не хотел. Но ведь сотни, и сотни лет до того страна выживала лишь общими силами, и что хорошего при таких настроениях могло ожидать её завтра?
  В итоге и старый порядок у нас исчез, и новый, ожидаемый в теории, не случился. Либералы, слывшие гуманистами, очередной раз сели в лужу, но затем, чуть обсохнув, потянулись в коммерцию, а сдвинутый на обочину народ стал по привычке искать себе вождя.
  В ожиданиях да пустых хлопотах он маялся, будто слепец на базарной площади. Вокруг толпились зеваки, метались доброхоты, мельтешили жулики; к нему подводили не одного, и не двух человек, но это были совсем другие люди).
  А следом ещё проблема: многие нынешние реалии уже не вмещались в прежние, старой поры законы. Что делать? В этой связи самые учёные правоведы, забросив семьи и уединившись на госдачах с секретаршами, начали без устали кромсать наши кодексы, взяв за эталон передовые, проверенные веками буржуинской практики. Однако и жизнь на месте не стояла, она бежала от юристов, словно чёрт от ладана. Едва принятые бумаги тут же менялись, не увязавшись с другими, потом ещё, и ещё по вновь открывшимся обстоятельствам - и так до бесконечности, предельно изумляя мировое сообщество.
  Наше, тотально обновляемое государство день за днём бултыхалась в пучине законотворчества без всякой надежды на спасение...
  А легче всего новое пробивалось в идеологии, тут изобретать велосипед было ни к чему. Заматеревшие партвоспитатели и лекторы - пропагандисты, редакторы популярных изданий и любимые народом журналисты, не оставляя прежних кабинетов, но лишь иногда сменив таблички на них, работали с огоньком. В своих старых же текстах они заменяли термины один на другой, переставляли местами ключевые слова, ставили частицу 'не' в нужное место и убирали её там, где она сегодня не требовалась. Получалось по классику: и дёшево, и сердито.
  Ещё вчера они бросали в массы пламенные призывы: 'Товарищи! Решения съезда Партии претворим в жизнь!', а в новой редакции звучало, что съездовских решений мы 'не претворим ни в жизнь'. Месяц назад дезертиры классовых битв или 'оборотни' (так их сейчас звали прежние товарищи) рапортовали, что всех успехов 'мы добивались трудом', а теперь объясняли, будто бы их 'добивались с трудом' и т.д. и т.п.
  В научном же мире шла своя перестройка: борьба с догматизмом и внедрение новейших технологий в реальном секторе экономики. Между прочим, в Области (она теперь звалась Регионом) эта кампания началась с газетной публикации Гурия Червяченко 'Им покоряется небо'.
  В статье с гордостью сообщалось, что:
  ' ...Рановато кое - кто хоронит отечественную науку: она жива, чего и всем желает. Так, в агропромышленном институте имени Семирязьева ведутся эпохальные работы, в корне меняющие наши представления о биологии, вообще, и возможностях сельского хозяйства, в частности. По идеологическим соображениям многие неудобные факты у нас тут ранее замалчивались, однако научная истина выше всяких догм, и теперь это стало очевидным.
  Так, учёные давно заметили нерациональный характер пчелиного труда при добыче мёда. Судите сами: летний пейзаж, залитые солнцем поля и луга, цветы, порхающие пташки - вот где, казалось бы, гармония в природе. Но нет, стенки пасечного общежития многое скрывают от нас. Вглядитесь пристальней, понаблюдайте, и вам откроется подлинно безрадостный быт созданий, нечеловеческая жизнь которых зиждется на коллективных началах.
  Чудовищный, выросший на самых примитивных инстинктах, диктат пчелиной семьи подавляет здесь решительно всё. Он угнетает инициативу работящих особей, лишая их подлинных стимулов к труду, и заставляет кормить номенклатурных паразитов в лице трутней с матками. После тяжкого дня, не отдохнув, как положено, бедные пчёлки собираются в своём дощатом бараке и гудят всю ночь напролёт. Вместо сна они обсуждают завтрашний план: кому и куда лететь, сколько сырья принести, да где его складировать. И так - целую жизнь, без отпусков и пенсий.
  Естественно, что неглупые твари, видя такой расклад, летают в полкрыла и норовят принести в общие закрома мёда поменьше, потому что в темном улье личные достижения никаких льгот 'ударникам' не дают. И вот здесь открывается необозримое поле деятельности для нашего ученого: ведь, если пчёле от рождения привить нужный инстинкт, и она будет работать как свободное насекомое - на себя (вернее на нас, но со своим интересом), то результаты будут совсем иными. В институте не сомневаются: опыты по переводу обитателей улья на индивидуальную трудовую деятельность со дня на день ошарашат мировую общественность.
  Не менее революционными окажутся труды лингвоботаников по вегетации свиноговядины в хорошо темперированных ретортах, а к концу года в дальних лесах пройдут финишные работы по укорачиванию волков. Всем известно, какой вред нанесла антинаучная линия на истребление этого полезнейшего животного. Близорукие (в экологическом отношении) охотники при каждой встрече норовили расправиться с волком как с хищником, забыв о его благородной роли санитара леса. Имела место постыдная манипуляция статистическими данными о будто бы съеденных им коровах, козах, овцах. Лжеучёные не гнушались ничем, в ход пошли и досужие, отвергнутые подлинной наукой байки о жертвах волчьего аппетита среди людей.
  К сожалению, в период разгула Коллективизма с этим приходилось считаться, но уже тогда учёные задумались: а нельзя ли совместить эти, казалось бы, разнополярные факторы? Как сделать так, чтобы у нас и овцы были целы, и 'санитары' сыты?
  Масса исследований, бессонные ночи в раздумьях - и нашёлся простой выход: оказалось достаточным укоротить желудочно - кишечную систему зверя. Отныне, рискуя несварением, препарированный хищник остережётся глотать пищу большим куском и, стало быть, утратит интерес к габаритной добыче. Действительно, какой ему теперь смысл гоняться за коровой? Умаешься только, а вволю от неё не откусишь. И поскольку 'холодильника' в лесу до полугода нет, а жевать крупный рогатый скот в час по чайной ложке для уважающего себя волка - профанация, то остаётся серому переключить своё внимание на зайцев с белками.
  По законам генетики, обработанный таким способом объект через несколько поколений утратит часть зубов, станет ниже ростом и короче в длину, а всё оттого, что имеет норму пищеварения. Санитарные же функции останутся при нём; он одним своим видом и запахом будет шугать лесных зверушек, понуждая их развивать здоровье и силу. Таким образом, он вернёт себе уважение человека, и очень скоро идиома 'волки позорные' навсегда покинет наш лексикон.
  Примерно в те же сроки осуществится ещё один пилотный проект: уйдёт на волю опытная 'туча' комаров с привитыми донорскими наклонностями, а группа молодых учёных уже готовит для аптек пробную партию антизасосных пиявок. Наша молодёжь ждёт их!
   Да что там 'большая' наука! Скромные зоотехники Просторской птицефермы, используя нынешнюю свободу в научных поисках, вывели путём селекторной трансмутации гибрид масайской куры и бермонтского лебедя - шипуна, а это не только 8 кг мяса с яйцами, но также пух, перо и гордая осанка.
  Последнее мы отмечаем особо: ведь, скажем прямо, у коллективистов никакое благородство не жаловалось, а потому во всех сферах уходящей жизни царила серая беспородность.
   Сейчас важный эксперимент находится в стадии завершения; птенец безудержно набирает вес, и желающие могут ознакомиться с этим чудом на месте...'.
  Далее по тексту описывались красоты посёлка, небывалая простота и радушие местных жителей, и делался вывод, что в таких сказочных местах чудеса просто обязаны случаться. Завершалась статья фразой:
   'Настанет день, и взмоет ширококрылая птица ввысь, даря людям радость и гордость за обновлённое Отечество!'.
  Уже через день после выхода газеты к Лебедю пошли посетители; сначала свои, затем - приезжие. Смотрели, шептались за сеткой. Громко говорить и делать фото не разрешалось: персонал имел опасения за хрупкую психику птенца.
  Сам феномен тем временем уже передвигался по двору. Внешность Лебедя неизменно поражала людей: большие мясистые ноги несли на себе вытянутое кверху треугольное тело, плавно переходящее в длинную шею, увенчанную хищной головой. Одни из наблюдателей видели в нём малокрылого птеродактиля, предка всех ныне живущих птиц, другим же он напоминал юного звероящера по имени 'тиранозавр - репс'.
  Жил монстрик в отдельном секторе, и спутать его с кем - либо было решительно невозможно, но на всякий случай ему к ноге привязали красную ленточку.
  Пеструшка - мама сказала Лебедю.
  - Видишь, у тебя на лапке красный лоскуток. Как красиво! Это знак высшего отличия, какого только может удостоиться домашняя птица. Люди этим дают понять, что не желают потерять такое ценное создание. По ней тебя будут узнавать и животные.
   Да уж! Узнавали. Соседи за проволочной сеткой и без того косились в его сторону, завидуя лебединому рациону, а после ленточки так просто возненавидели.
  - Славные у тебя были детки, Пеструшка, но этот явно не удался, его бы неплохо переделать, - кудахтал чистокровный эстфальский каплун.
  - Никак нельзя, ваша милость, - защищала приёмного сына курица. - Оставьте его, он пока некрасив, но у него доброе сердце. И потом он вам ничего плохого не сделал.
  - Это так, - отвечал надутый эстфалец, - но он такой противный, что очень хочется задать ему трёпку.
   - Остыньте, сударь, и дайте срок; он изменится, а вы ещё будете гордиться, что жили с ним на одном дворе...
  Да, хорошо было на припёке с краю посёлка. Стояло лето. В полях наливалась соками рожь, люди в такое время обычно готовились к сенокосу, но в эти дни они почему - то не спешили.
  Поковыляв по двору и слегка утомившись, Лебедь находил место в теньке и там отдыхал. Ложился он при этом не по - птичьи, подогнув под себя лапки, а смешно - на бок или даже на спину. Происходило оно оттого, что птенца манило небо; он любил смотреть вверх, ведь в полудрёме ему грезился полёт.
  Посетители, в целом, его радовали, хотя вопросы, доносившиеся из - за сетки, были однообразно незатейливы:
  - как быстро куролебедь наберёт обещанный вес;
  - не опасен ли он человеку;
  - потеснит ли индюка на мировом мясном рынке;
  - сможет ли подняться выше вертолёта;
  - одолеет ли в схватке бойцового серого гуся.
  Слыша оптимизм в разъяснениях персонала, Лебедь чувствовал, как у него за спиной прямо - таки раскрываются могучие крылья.
  Обсуждать происхождение яйца, а также имена удачливых селекционеров на экскурсиях было не принято. Если эти темы всё же возникали, то причастные к делу лица загадочно улыбались и советовали любопытным дождаться завершения эксперимента, добавляя, что оно будет скоро.
  День ото дня гостей становилось всё больше. Правда, специалистов, желающих ознакомиться с феноменом, ревнивый Попцов сюда под любыми предлогами не допускал, а так, люди прибывали из совсем уже дальних мест. Неожиданно посетивший ферму и вдохновлённый историей, а также видом необычной птицы, наследник знаменитой династии ювелиров Шарль Неглиже создал дюжину сувенирных яиц из золота с драгоценными камнями для богачей на своей буржуинской родине. Каково же было общее удивление, когда за неслыханные дотоле деньги все яйца у него тут же скупил заведующий нашими областными банями Виктор Аксельбант.
  Оставалось только развести руками: до чего же быстро пробивалась сквозь коллективистские тернии новая экономика!
   ---
  Заходить в отсек к Лебедю разрешалось лишь самым доверенным лицам, однако - удивительное дело, Михея Горбушкина среди них уже не было. А всё дело в том, что ещё в апреле в посёлке возник политический кризис. Переделка, как большая река в половодье, принесла с собой много разного, в том числе неожиданного, и даже нежелательного. Весна начиналась здорово: дымящимся асфальтом заложили ямы на дорогах, покрасили дома на основных улицах; конечно, сделали большой ремонт в Правлении. Там обновили всё, начиная от входа, где заменили убогие дощатые двери с надписью 'Береги тепло' на модный пластик, и, кончая причудливой крышей со многими антеннами, одна из которых даже напоминала формой тарелку. Приобрели импортную орг - и сантехнику, а также легковую иномарку. Отстроили богатую баню для начальствующего состава, а про клуб мы уже рассказали.
  В честь потерпевших от старого режима воздвигли гранитный мемориал, близ которого провели несколько всенародных покаяний с песнями и плясками. Первый этап нововведений отметился грандиозным Днём посёлка: прошли массовые митинги и гуляния, в клубе читали стихи, пели песни под гитару. На стадионе бегали с эстафетой, прыгали в длину и в высоту, подбрасывали голубей, запускали воздушных змеев. Ночное небо озаряли всполохи фейерверков.
   Восторгам жителей, казалось, не будет конца, когда приключилась беда - в хозяйстве внезапно закончились деньги. На носу посевная, а в колхозе, простите, в 'ООО' - ни семян, ни горючего, ни денег на зарплату.
   ' О-о-о!', - застонал народ, ведь такого здесь ещё не бывало!
  Кинулись за помощью в Город; из него на последнее покаяние приезжало начальство, и обещало, если что, помочь материально. В ответ на панические обращения там сначала глухо молчали, а потом вдруг прислали декрет об экономической свободе для всех областных субъектов - таких же городков, посёлков, деревень. А к недоумениям с мест дали устный комментарий.
   - Да вы что, товарищи? При чём здесь мы? Вы же сами осуждали диктат из Центра. Свобода, если помните, есть инициатива 'снизу' плюс ответственность масс. Вот и развивайтесь теперь, как хотите, изыскивая внутренние резервы; отныне всё в ваших руках, план мероприятий можете с нами не согласовывать...
  И пришлось колхозу скрести деньги по сусекам, залезать в долги к соседям, закладывать имущество в областных банках. В итоге вспахали, что смогли, с горем пополам отсеялись, но на майские праздники люди остались без средств. Это было как конец света; сразу загудели недовольные, а их числе главные заводилы: вчерашний шалопай - пятнадцатисуточник Эрик Лимонкин и потомок марселонских эмигрантов Витёк Вампилов.
  Бочки покатили, ясное дело, на Горбушкина.
  - Кого вы слушали - прохиндей, ему бы только язык чесать. Кашу заварил, а расхлёбывать нам оставил. Такого болтуна и бездельника ещё свет не видел!
  Клички обидные запустили: Балабон и Ботало - от деревенских названий коровьего колокольчика: скотина пасётся, а этот бренчит, чтоб она не потерялась.
  - Надо же так сев провалить и людей без средств оставить! А уж плёл - то: свобода, блин... Верно говорят: язык без костей. Да ещё жена его - городская вертихвостка! - поползли средь народа недобрые разговоры.
  А исподтишка всем подпевал известный сквернослов Ёлкин - бригадир шабашников из далёкого Хамскоячинска, выдвиженец Михея по строительной части. Его как человека пригласили к нам на сезон, то - другое поправить, а он зацепился тут намертво, да ещё вредит. Вот какую змею пригрел супрефект - председатель за пазухой!
  Но в народе Борис Никодимыч, общительный рослый мужик, по виду коренной русак, полюбился многим. В нём подкупало то, что был он природным демократом: как приехал, за неделю прошерстил все 'горячие' точки, где сошёлся коротко с людьми. Здесь - 'на двоих', там - 'на троих', и скоро его знали многие, а кто не знал лично, слыхал о нём добрые слова от местных забулдыг.
  Сам шабашник говорил коряво, но зычно; нрава был простого и весёлого: в одиночку выпивал четверть самогона и однажды с этих дел чуть не утонул в навозном 'море' возле скотного двора.
  Спрашивается, чего его туда занесло? Люди, сочувствуя, курили и примерялись, однако в болото не лезли: в такой яме сам уделаешься, а Ёлкина всё одно не вытянешь - здоров, кобелина!
  Слава богу, водила один с автобазы - Лёха Коржиков надоумил: с его подачи зацепили болезного автокраном за телогрейку, поволокли - так к мойке и выперли.
  (Благодарный 'утопленник' потом взял Лёху к себе в бригаду, а в ней на доходы никто не жаловался).
  История эта прогремела по Области; её долго обсуждали, смеялись, и Ёлкин со всеми: сказано ведь - душевный человек. Общее внимание тогда привлекло одно тёмное обстоятельство: когда шабашника отмыли, на нём оказался загаженный венок из ромашек. Стали гадать, для чего ему цветы понадобились, барбосу этакому? Спорили долго, до хрипоты, но объяснения так и не нашли; оставалось допустить, что он ими не иначе, как своё пойло занюхивал. А то - и вовсе, закусывал.
   Помимо прочего, в пользу Бориса играла его склонность к женскому полу; любил он между делом прихватить за бочок встреченную в темноте одинокую доярку. Или свинарку - кто попадёт.
  Вино, да женщины - чем не гусар? У нас таких ценят. Правда случалось, что в его грубом облике вдруг проступали какие - то старушечьи черты и тогда, казалось, этот здоровяк вот - вот заплачет от неведомой обиды. И даже не заплачет, а зарыдает: горько, по - бабьи, навзрыд.
  Знающие люди говорили, что так оно и бывало; однако бывало нечасто, а лишь в хмурые дни между авансом и получкой.
   Или ещё характерный момент: Ёлкин имел привычку держать руки в карманах, а причиной тому были наколки, сделанные им по буйной молодости. На одном его могучем кулаке синюшное солнце холодило лучиками могильный холм и надпись 'Гадом буду!', а на другом - красивое женское имя из пяти букв соседствовало с нехорошим словом такой же величины.
  Вот какой неординарный человек вдруг стал дискредитировать шефа, позиционируя себя на первое место. Когда у Михея Семёновича открылись глаза на сию политическую бестактность, он тут же созвал Правление и разжаловал иуду из бригадиров в бетонщики. Актив поддержал супрефекта; двурушничество Ёлкина заклеймили решительно все. Правда, вечером того же дня они в полном составе, но втихаря, приходили к нему с бутылками - извиняться.
  Огорчённый 'штрафник' никого не ругал: что поделать, если тут обычаи такие? Оставалось констатировать: плюрализм в нашей глуши ещё до конца не прижился. Но обида при этом росла.
   Так и пошло: Ёлкин, затаив жажду мести, продолжал баламутить народ, меж тем, как позиции Горбушкина из - за провального командования слабели день ото дня.
   Тем временем из Центра пришёл новый типовой устав 'ООО', с которым все коллективы страны получали неслыханную ранее свободу в части самоуправления. Надлежало и нам принять сей революционный документ, заодно подтвердив голосованием полномочия действующего супрефекта.
   Собрание надвигалось, а партии двух политических 'тяжеловесов' уже почти сравнялись по силам, и поскольку неизвестность страшила всех, то в среде колхозной 'элиты' возникла острая необходимость в согласии. Инициаторами и посредниками в этом деле выступили Червяченко с Попцовым, следившие здесь за своим научным проектом. Встреча состоялась в местной гостинице, где конкуренты, вдоволь наматерившись и даже слегка подравшись, всё - таки нашли общий язык и заключили тайный договор.
   В соответствии с ним Михей Семёнович оставлял Ёлкина на хозяйстве, а сам, продолжая быть супрефектом, получал иные полномочия: отныне он занимался лишь политикой, т.е. ставил младшему партнёру большие задачи и спрашивал с него за их выполнение.
  На текущий день это всех как будто устраивало, и теперь оставалось лишь ухлопать двух зайцев.
  1. Провести собрание без сучка и задоринки.
   2. Дать высоким инстанциям образец Плюрализма - с кандидатами и прениями, как положено демократам.
   В этих целях 'Большая четвёрка' приняла хитроумный план, скреплённый психологическим расчётом. Состоял этот план в следующем.
   Накануне события Горбушкин якобы уезжает в Город, где задерживается у начальства по важному делу и опаздывает к собранию более чем на час. В его отсутствие доверенные лица с обеих сторон устраивают ералаш, а на самом деле лишь тянут резину: выдвигают массу кандидатур на вакантную должность, инициируют конфликты, собачатся сами и вовлекают в процесс остальных.
   (Да, демократия - не семечки, но, есть мнение, что лучшей политической системы ещё не придумано!).
  Час проходит в склоках, пошёл второй; основного претендента нет, и судьбоносное решение не просматривается. А спустя ещё полчаса на телеэкранах развязка эскабарского сериала 'Бесса мэ мучо!'. И вот он цейтнот: голосуй, а не то проиграешь. Конечно, такое и в дурном сне не привидится; все начинают нервничать, но тут является супрефект и снимает волнения, пригласив конкурента к себе в заместители. А дальше собрание от всего консенсуса оформляет кредит доверия двум уважаемым землякам и наперегонки бежит к мониторам.
  План был хорош, но надо сказать, что на душе у Михея Семёновича скреблись кошки; имелось опасение, что в недолгое отсутствие шефа морально неустойчивый партнёр заготовит ему какую - либо подлянку. Правда, умом эту возможность Горбушкин старательно отметал: его авторитет в областных инстанциях был чрезвычайно велик. К тому же политического веса Ёлкину всё ещё не хватало, да и посредники гарантировали достигнутое соглашение.
  А как же иначе? Они теперь - скованные одной цепью.
  'Коней на перевале не меняют!', - напомнил им тогда, уже зевая, Харитон Попцов и шлёпнул ладошкой о стол. Отходя ко сну, он также вспомнил древнее пророчество Сострадамуса о великой державе Севера, где через семь десятков лет после Бури возникнет реформатор с именем на букву 'М' (не то Михелиус, не то Мигуэль) и наделает кучу дел, оставив в истории даже не след, а целую борозду.
   ---
   Однако гладко было на бумаге, а расчёты имеют обыкновение срываться, и вышло всё иначе, чем задумали четверо.
   Михей Семёнович, якобы уехавший в Город, в точном соответствии с планом укрылся у себя дома и, дабы скоротать время, снова смотрел те самые видеоплёнки. Около двух часов пополудни жена накормила его вкусным обедом, с него - то всё и пошло.
  Надо сказать, что в целом здоровый, организм супрефекта имел один физиологический изъян, а именно - слабый живот, и вот в столь ответственный день тот взял и подвёл хозяина.
  'Переволновался', - решили сначала Горбушкины. Но истинная причина недомогания крылась глубже и обнаружилась только к ночи: в банке со сметаной для заправки борща была найдена утопшая мышь.
  Короче говоря, время шло, а схватки не унимались; Михея несло, будто врага народа. Семейный сортир, как назло, располагался с краю обширного участка, и бегать туда - сюда начальнику было неловко: заметят, а ведь он, по легенде, в Городе. Пришлось бедолаге засесть в туалет капитально.
  А вот уже 7 часов вечера, и собрание началось, и гонцы из клуба прибегать стали.
   - Где лидер? Тянуть более нельзя, промедление смерти подобно!
   - Говорят вам - у руководства он, дефицитные корма выбивает. Подождите, вот - вот вернётся. Ведь для вас, мракобесы, старается. На износ работает, живота своего не щадя! - последнюю фразу Лариса Акимовна добавила уже на грани нервного истощения и попала в точку. Горбушкин сидел на толчке и, не сводя глаз с 'Командирских' (марка любимых часов), снова и снова решал для себя роковую дилемму: сидеть ли тут дальше, вверив судьбу произволу организма, или с риском для репутации (а также штанов!) отважиться на вылазку.
  Уже в девятом часу несчастный понял, что карьера его висит на волоске: подняться ранее не было возможности, а позже - будет бесполезно. Оставалось одно - положиться во всём на фортуну. На глазах у очередной делегации от собрания, он выскочил - таки из проклятого убежища и, застёгивая на ходу брюки, понёсся к Правлению.
   - С облегчением, Михей Семёныч! - догнал его чей - то беспощадный голос.
   Не успел! В последние 20 минут случилось страшное: при очередной попытке его сторонников затянуть голосование, на трибуну вышел Борис Ёлкин и сделал удивительное заявление.
   - Товарищи! Уже, понимаешь, кино на подходе, а коллектив всё ещё ожидает одного из кандидатов. И напрасно, скажу вам, ожидает: он совсем даже не в Городе, где будто бы решает наши дела, а не менее 5-и часов прячется с неясной целью у себя на участке. Добавлю: прячется в отхожем месте, и под охраной жены. Это точно установлено независимыми наблюдателями, вот протокол их наблюдений. (Послышались смешки). А вот предварительное заключение на ту же тему нашей комиссии по этике.
  Подумать только! Ведь мог же видный руководитель сообщить о себе людям: 'Так, мол, и так: по уважительной причине временно нахожусь в неназываемом месте под влиянием силы неодолимого характера. Справка от врача будет предъявлена в установленный срок. По истечении карантина готов вернуться к исполнению обязанностей'. И всё - народ бы понял. Так ведь нет, на прямой обман доверия пошёл!
   Как я подозреваю, этот человек встал на стезю политической провокации; он не хочет отвечать за срыв посевной и финансовый крах нашего 'ООО'. И неспроста - что он нам скажет? В судьбоносный момент в зеркало любовался, языком молол, показухой тешился? Шарики в небо пускал, да центровые дома по фасаду красил? Плана Переделки коллективу не дал, а теперь вон, до чего - до отхожих мест скатился. Мало того, что Михей - балабон, так он ещё и засранец! Гнать поганой метлою таких супрефектов!
   От великого до смешного один шаг, а назад - семь вёрст киселю хлебать. Наступила громовая (гробовая?) тишина.
   После короткого совещания президиум собрания попросил высказаться учёных гостей как знатоков всевозможных регламентов.
   Червяченко характерно махнул рукой:
  - Чего говорить, и так всё понятно! Правда, история эта - с сортиром, лично мне до конца не ясна, но в политическом отношении она пахнет дурно. Короче, авторитет руководства подмочен, и в таких случаях укрепляют кадры.
  Харитон Попцов сказал о том же с нескрываемым возмущением, а в конце речи буквально потряс людей заявлением, что нельзя, мол, в одну речку войти дважды (!?), и так нервно стукнул по трибуне, что микрофон противно засвистел.
   Собравшиеся охали, смеялись, но в итоге сошлись во мнении, что профессор сказал верно, и подавляющим большинством выбрали в супрефекты Ёлкина. Горбушкинские клевреты, как и следовало ожидать, тут же переметнулись к победителю.
  Едва ли не единственным, кто отверг такой выбор, оказался ранее упомянутый бузотёр Эрик Лимонкин. Он, не понаслышке знающий о фантастических способностях Бориса Никодимыча к выпивке, прямо остерёг общественность, что тот после избрания загуляет и пропьёт в хозяйстве всё, что только отыщет. Ну, то есть решительно всё! В зале лишь недоверчиво похмыкали.
   Ещё, по - своему, пытался урезонить земляков Витёк Вампилов. Говорил, дескать, Ёлкин, как перепьёт, становится агрессивным: на людей в драку лезет, причём норовит ударить подло, со спины. Нет, не может такой человек наши интересы защищать!
  Однако народ за диссидентами не пошёл, да и как мог пойти? Ведь помимо старых симпатий этот кандидат и сегодня очки набрал: в критический момент инициативу проявил, ответственность на себя взял, независимое расследование провёл, необходимые решения подготовил.
  Мнение большинства, как всегда, выразили доярка Марья и свинарка Дарья.
   - Опять тут кто - то нас стращает, а зря - мы ведь взрослые уже! Слабостей у кого нет: конь о четырёх ногах и тот спотыкается, но ты ври, да не завирайся. Разве под силу одному, будь он и Святогор - богатырь, прокутить общее достояние. Ну, погуляет, покуражится человек; начальству нашему чуть положено - обычаи понимать надо. Уж кого - кого, а пьяниц мы нагляделись; море было многим по колено, но никто его до сих пор не выпил. А что Ёлкин за кулаком в карман не лезет, себя в обиду не даёт, это даже хорошо - значит, характер имеет и за колхоз постоять сможет.
   Так что, давай, дорогой Борис Никодимыч, веди наше 'ООО' прямой дорогой к процветанию. На нас можешь положиться, не подведём. Ударным трудом докажем!
   Опять выступил Ёлкин. Говорун он был ещё тот, но сумел в пять минут донести до людей целую программу. Она сводилась к экономическому суверенитету всех и вся без каких-либо ограничений. По глубокому видению бывшего шабашника любой поселковый субъект мог набрать того суверенитета, сколько домой унесёт, а благосостояние неизбежно пойдёт за ним следом.
   Новый супрефект скромно заметил, что поскольку сам он 'академиев не кончал', а ближе знаком с топором и кувалдой, то по совету сидящих здесь учёных намерен привлечь к управлению грамотную молодёжь с экономическим уклоном. При этом лично - как политический тяжеловес, готов подпирать реформаторов с тыла, чтобы придать их деяниям совсем уж необратимый характер.
   - Такой сплав опыта и молодости однозначно приведёт нас к успеху, - заявил Ёлкин.
   - И ещё, - добавил он, - чего мы так правды боимся? Ну, сколько можно ходить вокруг да около? Пора взять за рога, то есть за основу, опыт зажиточных стран. Кстати, все они имеют названия, и ни к чему их обзывать позорной кличкой 'буржуинские'. Зарубежные корреспонденты сообщают, что жизнь там изменилась, и многие наши ругательства сегодня устарели. Тамошние состоятельные люди уже давно не буржуины, а буржуазы - то есть просто горожане. Они теперь не саблезубые, как прежде; не ходят в цилиндрах и с сигарами в зубах, не рыщут в каменных джунглях в поисках наживы. Такой воротила прочешет мимо тебя в свитерке да в кедах, нипочём не вычислишь. А богатства через акции и другие ценные бумаги давно принадлежат всему народу. Я понимаю, верить этому затруднительно, но вы уж, товарищи, постарайтесь. Здесь присутствуют видные специалисты, они мне соврать при всём моём желании не дадут.
   Попцов встал, развернувшись лицом к залу, и манерно покивал головой, подтверждая сказанное, а Червяченко, выйдя к трибуне, развил тему дальше.
  - Слушайте, мужики (ну и дамы, конечно, тоже!), сегодня вообще называть одно государство буржуинским, а другое коллективистским, в корне неграмотно. Все различия остались в прошлом; точное название для современного общества - Глобальный Рынок. Вот, что нам надлежит строить, а когда построим, заживём в нём по - людски!
  - Как это? На рынке что - ли жить? Зачем? И потом у нас уже есть рынок. Чего его строить, он готовый. Конечно, обновить можно..., - недоумевали собравшиеся.
  - Эх вы, простота безлошадная! Не тот это рынок, и жить будем не в нём, а в условиях глобального, то есть всеобщего Рынка. Опять не поняли? Смотрите. В наше время сделать любую вещь: хоть самолёт, хоть стамеску - чепуха, дело плёвое. Дурак сделает. А продать её - хитрая задача! Вот чему учиться надо: не продашь - не поедешь. А это значит, что главный на рынке - покупатель, он нам завтра и судья, и палач будет.
  - За что судья? Как так - палач? С какой стати?
   - О, господи! Я - в переносном смысле. Вот ты, скажем, рыжий, пришёл на рынок и купил, что тебе надо, бабки отвалил; а что не надо - не купил. Это понятно? Слава богу. А тот, кто сюда привёз, что тебе не надо, пусть он, дурик, не солоно хлебавши, домой канает. Сегодня ваши не пляшут, в другой раз умнее будет - что надо привезёт.
  - А как же он узнает, что надо?
  - Вот наивняк, да ты же ему и скажешь! Ещё в первый раз. Подойдёшь и скажешь: так, мол, и так, вези, уважаемый, то и другое. Ну, и сам он, конечно, увидит, что берут, а что нет. А то привыкли делать всё подряд: надо - не надо. Одного металла какую прорву изводят: станки всякие, комбайны с трубами ... А толку? Надумаешь глазунью испечь - в магазине нужной сковородки не сыщешь (гул одобрения в зале). Теперь с этим покончено - Его Величество Рынок не позволит!
  - А - а - а! Тогда понятно. Раз сегодня главный - покупатель, значит, это - мы. Мы же все - покупатели. Теперь жизнь наладится. Даёшь Рынок!
  - Но, чтобы товар классный сделать, а затем продать, человек с головой - бизнесмен нужен. Вот кто оценит ваши потребности, изготовит что угодно в полном объёме, а для того фирму создаст, снабжение, сбыт с отчётностью наладит. И, кстати, вам же рабочие места предоставит: трудитесь, мужики, на благо ближнего, выпускайте ему правильные вещи. Однако стать бизнесменом, организовать своё дело не каждый сумеет. Сами - то, вы как думаете?
  - Да, уж, ты наговорил: снабжение, отчётность... Нет, мы лучше работать возьмёмся. Чего хочешь, смастерим, а с фирмами этими, пускай, кто учёнее мается.
  - Славно, коли понимаете. Только деловой элемент - редкий овощ у нас в огороде, а потому необходимо время и терпение. Ваше терпение, земляки, пока он, трудяга, ресурсы для дела подтянет и переживёт первоначальное накопление капитала. Тонкий, скажу вам, момент!
  - Извини, уважаемый, не схватили.
  - Объясню на примере: вот у вас, у каждого из сотни человек, есть по червонцу - жёна не доглядела, лопухнулась. Для гулянки оно неплохо; почитай, пузырь с закусью, а для фирмы этих денег маловато: здесь нужна тысяча или, выражаясь научным термином - косарь. Вы уже сломали голову: как быть? И тут к вам на помощь идёт тот самый 'человек с головой' - бизнесмен. Собирает он ваши червонцы, открывает большое дело; сам зарабатывает, да ещё потом с вами делится. И делится не один, заметьте, раз, а постоянно - всю свою оставшуюся жизнь! Отныне вы с ним (хоть и не работали!) - партнёры. Как вам такой ход конём?
  - Не находим слов. Поверить трудно. Да это чудо какое - то! Мечта коллективиста.
  - Только учтите, некоторое время того умного человека беспокоить нельзя: у него хрупкая психика, и даже лёгкие стрессы ему могут охоту к бизнесу отбить.
   Хор голосов в поддержку.
  - Да мы потерпим сколько надо! Не беспокойся, не в первой; никто его не тронет, твоего бизнесмена. Пусть быстрее средства копит, да в дело пускает.
   Не удержался от критики один лишь Пахомыч.
  - Знаем мы это первоначальное нахапление. Ваш 'овощ - фрукт' как за него возьмётся, да во вкус войдёт, нипочём не остановится, пока все соки из нас не вытянет.
   Ух, как на него закричали соседи! Старик, обидевшись, даже ушёл с собрания.
   Вот сколько всяких событий приключилось к той самой минуте, когда в зал прибежал засидевшийся на старте Горбушкин. Как мы уже сообщали, он опоздал фатально.
  Правда, бледный Михей Семёнович ещё минут пять стоял рядом с новым шефом, и, натужно улыбаясь, говорил тому о своём опыте, преемственности власти и готовности подставить плечо, да только впустую - коварный Ёлкин его в упор не видел. Пришлось горемыке тихо перейти в зал и подсесть к простому люду в ближний ряд.
  Он огляделся. Экономисты - журналисты сидели тут же и делали наглый вид, будто ничего особого не случилось.
  - О, кого мы видим? Михей Семёныч! Ты чего опаздываешь? Заждались совсем.
   - Послушайте, друзья! Как же так... А наш уговор, а ваши гарантии... И кто говорил, что коней на сеновале не меняют? Дескать, мы партнёры. Ну, признаю, захворал - острая кишечная недостаточность. Сметана подвела - вредительская мышь утопла. С кем не бывает, люди тонут! А как же наш проект 'Лебедь'? А древний пророк Пострадамус, и ещё реформатор на букву 'мэ'? Как его, Михуил, что - ли? - почти рыдал экс - председатель.
  - Времена меняются быстро, а мы ещё быстрей, - так говорил мудрый философ Дейнека, - отстранённо сообщил близ сидящим эрудит Попцов. И потом, уже гневно, добавил:
  - А вы что же, любезный, думали возрождением нашего края из нужника управлять? - Впечатав кулак в подлокотник кресла, он демонстративно отвернулся.
  - Да брось, земеля, не журись! Это же большая политика, ничего личного. Ей богу, чудак ты на букву 'мэ'!' - доконал несчастного циник Червяченко. И потом, снизив голос, добавил.
  - А, касаемо птицы, братан, не горюй - всё проходит по плану. Правда, есть одна недоделка: сам понимаешь, размножение - штука тонкая, тут с одним яйцом далеко не уйдёшь. Мне сказали, 'наверху' собирают людей на вторую заброску и планируют добыть уже не менее десятка. Отбор в спецотряд самый жёсткий, 'туда' полетят лучшие из лучших. Так что, не сомневайся, они своё дело там сделают, а мы - здесь, и тебя, хоть ты сейчас на вторых ролях, непременно отметим. Если не медалью, то грамотой - точно.
  Вот и всё. Как Михей Семёнович пришёл домой, и что говорила жена, лучше не вспоминать - нет повести печальнее на свете. Только к ночи Горбушкин сумел оклематься: откроем тайну - прилично выпил. Он решил было отвлечься и уже взялся за любимые кассеты, но так и не донёс к видику: отчего-то вдруг расхотелось. Пришлось включить монитор, а там всюду - недавние, но уже до слёз надоевшие вещи: то - отвратная реклама, то - поганая попса.
  На первом же канале возник жирнющий волосатик и с фальшивой радостью, от якобы нежданной встречи, заверещал: 'Ого - вот это сюрприз! Встречайте - группа 'Хрустящие'!
  И понеслось! Сколько их влетело в зал, этих видавших виды дамочек - три, пять или семь? Определить было сложно, ведь ансамбль целиком просто не показывали. Шальная камера скакала по фрагментам женских тел, словно маньяк - расчленитель, но Михей чудом углядел, что одна из полуголых - рыжая, другая - чёрная, а ещё одна - зелёная! При этом всё ходило ходуном, гремело, блестело и они ещё что - то пели! Уж хоть бы этого не делали; Горбушкину стало дурно - пол перед его глазами вздымался к потолку.
   На второй кнопке резвился поп - дансинг 'Муму'. Вчерашние малышки из детского ансамбля 'Светлячки' в неприличных позах имитировали аномальную междевичью любовь. Кстати, Михей прочёл в газете 'Желтуха', что 'мумушки' прикидываются 'больными' лишь из рекламных соображений, а на самом деле, они по женской части куда, как здоровы и неоднократно были замечены в модных абортариях.
   Из одежды отвязные малолетки носили разве что папины галстуки, а Горбушкину отчего - то вспомнился широкий отцовский ремень.
  - Нет, что творят, профурсетки! И куда только смотрят родители?'.
   Словно по заявке, телеведущий поздравил их 'предков': те сидели здесь же в студии и блаженно улыбались, оглушённые успехом своих способных детишек.
  Тут Михея Семёновича посетила крамольная мысль, что в этой новой свободной жизни ему не всё до конца ясно. Он снова задействовал пульт.
  На очередном канале, слава богу, не пели и не плясали: две мясистые псевдоблондинки говорили о любви. Однако ведущая популярной программы 'Бабьи слёзы' Роксана Клюшкина самым доверительным образом беседовала с известной же певицей Кончитой.
  (Дебелая журналистка когда - то сама пробовала выступать - не сложилось, зато она прекрасно изучила все тонкости попсовой кухни; знала этих приходящих к ней баб, как облупленных, жалея и презирая их одновременно. А что поделаешь, сейчас на сцене расклад таков: в грязи не изваляешься - финансов не увидишь).
  Сегодняшнюю гостью Михей узнал не сразу: одетая, и в очках, она оказалась по образованию филологом и в данный момент мало чем напоминала свой же ударный образ привокзальной шлюхи, вне которого звёздные хиты композитора Смяткина никто и слушать не желал.
  (А кто виноват, что у нас культурка 'хромает'? Все виноваты! Вот и приходится бедняжке в похабную роль входить, не в школу же ей - филологу, идти работать?).
   По ходу интервью выяснилось, что после пятого развода примадонна вновь обрела свою судьбу.
  - Какой на ваш взгляд должна быть современная женщина? - задала свой коронный вопрос ведущая.
  - Я считаю, она должна быть горной вершиной для устремлённого к ней мужчины, - не задумываясь, ответила грамотная Кончита;
  - А если ваш 'альпинист', достигнув 'вершины', обнаруживает там кучу мусора от предыдущих 'восхождений'? Скажем: пробки, окурки, пустую тару...
  - Случается и такое, ведь люди - потребители, но тогда всё вами названное должно быть от товаров известных марок!
  - Но если мусора много, это же говорит о количестве 'экспедиций', - наигранно удивилась хозяйка программы.
  - Это говорит о красоте вершины: вот, сколько смельчаков пыталось на неё взобраться!
  - Скорее о её доступности: вон, и взобрались, и хлама натащили... Ну, хорошо, оставим. Так, кто же он, ваш последний избранник? - с фирменным придыханием в голосе спросила мадам Клюшкина. (Среди 'первых', между прочим, были: цыганский барон, актёр театра лилипутов и даже темнокожий жрец запрещённого культа дуду).
  - О, мой нынешний избранник - видный бизнесмен и общественный деятель. Это певец, мастер горского танца Киркор Левкоев, человек успешный и состоявшийся.
   - Гостя в студию!
  В зал под крики 'асса!' и хлопки дрессированных зрителей элегантной трусцой вбежали три усатых мужика с цветами. Чуть впереди нёсся 'застоявшийся' танцор - бизнесмен, а поскольку был он откровенно пьян, то тут же споткнулся и начал неловко падать. Из - под его жёлтого пиджака выпала толстая бумажная пачка, стянутая резинкой. Пачку эту вместе с её владельцем подхватили на лету его партнёры по горскому танцу Ираклий Камикадзе и Муртаза Шашлык - заде, после чего невозмутимый танцор добежал - таки к дамам, галантно привстал на колено и, вручив каждой по охапке роз, сыто рыгнул.
  Михей Семёнович вспомнил, что этот самый Левкоев был одним из лидеров новомодного движения братков. Такое название происходило вовсе не от слова 'брат', как полагали многие, а от их главного девиза: 'Спеши брать своё!'. Своим здесь считалось всё, что плохо лежит или ходит, а также не принадлежит другим браткам.
   Активистами движения были сильные отважные ребята, нигде и ни за что (за исключением понятных мест и случаев) не снимавшие с себя жёлтых пиджаков. По этой примете пацанов замечали издали и ни с кем, никогда не путали. Ошибиться на сей счёт было чревато проблемами; ведь работали люди по - крупному: спонсировали церковь, спортивные клубы, правоохранительные органы, а потому встать не ко времени у них на пути означало нанести конкретный урон нашему обновлённому государству.
  Иногда бывало так: лето, жарко, на узкой дорожке встречаются две машины; не разъехаться, тут и там - здоровяки в майках. Как быть? Непонятка. Тогда один из водил поднимает с сидения жёлтый пиджак и показывает его встречному, и тот, коли у него такой пиджачок отсутствует, жмётся к обочине. Вот в каком авторитете находились братки у людей.
  У нас в Области работали две их мощных конторы: упомянутая 'Школа горского танца', и бригада 'Наши - местные' под началом бывшего комбайнёра Секвестра...
  Тут прежний сюжет завершился, и воспоминания Горбушкина прервала нечёсаная деваха.
  - Сограждане! В погоне за счастьем земным нельзя забывать о духовном, - затарахтела она. - Не пропустите телеальманах 'Религия в новой жизни'. Спонсор альманаха - презервативы 'Настенька' и 'Чудное мгновенье'. 'Нацепила и забыла, доверяй - не проверяй!'.
  - Нет, но это ж порнография какая - то, а мы с Ларисой Акимовной её решительно осуждаем! - вконец расстроился не того ожидавший Горбушкин и ещё раз нажал на пульт. Наконец ему повезло: демонстрировался наш старый фильм 'Стас уполномочен предъявить'.
  Фильм был и, правда, хорош, теперь таких не снимают. Сюжет ленты известен: загранработник Стас (фамилию его не говорят), простой русский парень, торговал нефтью в далёкой Бухляндии, а зарубежные конкуренты ему всячески мешали. Терпел он их каверзы долго, до самой восьмой серии, пока его из Центра не уполномочили. Подловил он вражин в местной бане и сказал: 'Так, мол, и так; зовут меня Стас, и я уполномочен вам заявить, что имею кое - что предъявить!'.
   Тех было много, а он один. В трусах, и без оружия. Однако заявил, предъявил - здесь врагам и погубление вышло. Вот, какие были у нас времена!
  Да, ёлы - палы... Михей Семёнович погасил монитор, зажмурился и увидел себя молодым, за трактором.
  Солнечный круг, небо вокруг, поля, жаворонки; он, чумазый и весёлый на краю непаханого поля, а из транзистора - забытая теперь, бодрая песня 'Поднялся рассвет над крышей, человек из дома вышел'. И как там дальше: 'Человеку много ль надо? Надо, чтобы друг был рядом...'.
  Куда всё ушло? Сколько нынешнему человеку надо? Про какие такие 'крыши' сейчас певцы поют? А что за друзья - то пошли...
  В глазах у Горбушкина предательски защипало, в горле растопырился матёрый ёж. Ночь для него прошла без сна, а что сказать о жене? Лариса Акимовна была просто убита горем...
  Утро выдалось тяжким. Оставаться на старом месте, встречаться с соседями, а, главное, ходить в тот проклятый сортир, было выше любых человеческих сил, а потому Михей, собрав нажитое имущество, переехал на улицу Павших Героев, ныне - Хозяйский тупик. Там, возле колхозного рынка, в бывшем 'Доме идейного просвещения', Горбушкин загодя приготовил себе отходные позиции.
   Новенькое здание в два этажа теперь украшала сложная вывеска.
  
   Экспериментальное предприятие
   'Центр научно - технического творчества молодёжи 'Интеграл'.
   Шашлычная 'У Михея'.
  
   Бывший супрефект, сделавшись директором Центра, а по совместительству, хозяином шашлычной, решил, не обременяя себя творческой молодёжью, полностью отдаться любимому делу. Он спровадил из Дома очкастых ребят с хитрыми приборами, взял на работу мясников из числа заезжих чемердинцев, а сам, надев белый халат, вышел рекламировать люля - кебаб.
  Сбылось! Всё, как в том бормотухинском фильме, и деньги потекли рекой.
  
   Акт третий. Ёлкин.
  
   ' У дурака на всё оправдание - дурак был!'*
  
   Лебедь рос не по дням, а по часам, и заботливая птичница Прасковья не успевала подавать ему корм. Прочим обитателям двора так не везло; им оставалось лишь глядеть на этот пир сквозь металлическую сетку, да глотать свои птичьи слюнки.
  Племенные индюки, гордые гуси и петухи древних кровей ревниво следили за жизнью вундеркинда. Худой сверху, заросший мясом снизу, он смешно ковылял по земле, временами расправляя мелкие, покрытые пушком крылышки и забавно потряхивал ими, как бы пытаясь взлететь. Тут уже обитатели двора не выдерживали, и начинался повальный клёкот, шипение, гогот.
   - Что возомнил о себе этот суповой набор? Какие ещё полёты во сне и наяву? Да с такими смешными пропорциями его от земли только кран оторвёт, как того пьяницу. Ёлкина, что - ли?
  В ответ на уколы соседей Лебедь выдвигался к 'границе' и отчаянным хрипом пытался выразить всё своё презрение к этой жалкой 'бескрылой' кучке.
   - Дурачьё! Что за чушь вы кудахчете; лучше сравните наш корм да послушайте учёных людей. Не сомневайтесь, я скоро взлечу, ведь мой удел - полёт, а ваш - поварская посуда!
  Но перекричать соседей он, конечно, не мог: ведь их было так много.
   - Завидуют. Ну что возьмёшь с тупой твари? - иногда Лебедь даже жалел глупых врагов. Он, не спеша, уходил в свой уютный дом, забирался на мягкое ложе и засыпал там с мечтою о небе. И снова шли дни, за неделей неделя.
   ---
  Тем временем пришедший к власти Борис Ёлкин начал обустраивать Просторы. В бане, где размешался его предвыборный штаб, сразу же после триумфальных событий начался сабантуй, который толком потом и не кончался, а лишь прерывался на время сна.
  Дело от этого не страдало, ведь приятелей у супрефекта было много, они - то и заняли ключевые посты в хозяйстве.
  Вопросы быта и отдыха взял на себя Непал Непалыч Бороздин по кличке Реставратор: знаток анекдотов, мастер на все руки, человек, настолько чтимый соратниками, что о нём (дай бог ему здоровья!) в посёлке говорили либо хорошо, либо ничего не говорили. (Вот и мы о нём сейчас сказали хорошо, а больше ничего не скажем).
  Самый тонкий участок - бухгалтерию повели Таня с Валей, давние подруги супрефекта ещё по Хамскоячинску; люди ближние, можно сказать - Семья.
  Базы стройматериалов и комбикормов получили верные друзья Бирюзовский с Усинским - крупные знатоки в перемещении товара, несмотря на солидный трудовой стаж, отсидевшие в 'отстойной' жизни всего-то по разу.
  А горюче - смазочную 'тему' поделила молодёжь: Хабарковский и Агранович. Последние раньше иным делом занимались - обучали сверстников Коллективизму, однако и сейчас оказались востребованы; уж такие они были способные люди.
  И что в том плохого? А взять доярку: та с детства приучилась корову за вымя дёргать, и теперь по - другому своей жизни не видит. В пять утра, сон - не сон, подавай ей бурёнку: пора доильные движения совершать. Или каменщик: его вовремя не остановишь, так он тебе великую кирпичную стенку соорудит, если только материалу хватит.
  Да, эти люди многим хороши, однако к управлению не годны: здесь нужны совсем другие - такие, чтобы куда их не поставь, везде при деле были, в любой процесс вписались. Вот они - то и нашлись, и заработали; с их легкой руки материальные ценности 'ООО' в перманентное движение пришли, да в какое движение - только относи и складывай! А потому не удивительно, что близкие к супрефекту люди его скоро возлюбили, как отца, и даже Папой называть стали.
  В начале славных дел он часто ездил в Город и к соседям - ума набраться да опытом обменяться, но потом к сему занятию охладел. Во - первых, чужой опыт у нас отчего - то не приживался, а во - вторых, укатавшись по скверным дорогам, Ёлкин в гостях принимался чудить: водку с пивом мешал, ложками по столу стучал, путал мужские заведения с женскими.
  Допускал супрефект и иные, досадные в политическом отношении промахи: к темноте выходил на балкон с непотребными песнями, а в буфете хватал за грудки мужиков и пощипывал за бочка встречных дамочек. Короче, подтверждал старую истину: 'Чем больше связей у человека, тем развязней он себя ведёт'.
  Учитывая прискорбную нестабильность шефа, озвучивать его мнения по всяким вопросам взялся спецкор областной газеты 'Знамя - туда!' Серж Хржижановский. Он занял при Ёлкине должность стресс-секретаря и был занят тем, что успокаивал людей после регулярных папиных выходок.
  - Ага, вон оно что! Ну, слава тебе, господи, а мы уже думали.... - начинало вникать население в ту или иную пикантную ситуацию после разъяснения её Сержем.
  Надо сказать, что Хржижановский, окончив столичный вуз и немало поколесив по стране, профессией своей овладел мастерски. Во всяком случае, смурные ёлкинские темы давались ему с видимой лёгкостью: ничуть не меняясь в лице, он складно отрицал факты, наводил тень на плетень, вешал землякам лапшу на уши, а также заправлял им арапа и лепил горбатого. Короче, с делами своими справлялся блестяще.
  Вообще - то, импозантный газетчик приехал сюда на два дня - про нашего Лебедя написать, но, попав по случаю в баню, там же близ парилки и завис. Ему уже и суточные платить перестали, но он всё равно к семье не уезжал. (А вы бы от такой жизни уехали?). Добавим, что журналист был миловиден собой и, являясь в глазах посельчан образцом современной культуры, имел успех у отдельно взятых колхозниц (хотя, признаемся, другим он казался слащавым).
  И всё - таки, как стресс - секретарь ни старался, Регион наводнили тревожные слухи. О вояжах Папе пришлось позабыть, но зато, став 'невыездным', он вплотную взялся за колхоз. Теперь жизнь в бане забила ключом, и дым повис коромыслом. Сюда стекалось всё: люди и бутылки, мнения и деньги, отчётные документы и закуска. Узкий круг допущенных к парилке насчитывал ровно девять человек, а потому спецобъект тот получил у коллектива кодовое имя - 'Банька - 9'.
  'Пьян да умён - два угодья в нём', - гласит народная мудрость, однако это не наш случай. В Ёлкине явным образом присутствовало лишь одно из угодий, а именно - первое; со вторым качеством дело обстояло хуже, но при всём том нельзя сказать, чтобы его не имелось вовсе. Супрефект отнюдь не был таким дебилом, каким иной раз выглядел. Умом он, конечно же, не блистал, но, тем не менее, обладал. Небольшим, практического свойства; о таких говорят: своего не упустит. И ведь командовать шабашниками не всякий сможет, тут одного характера сколько надо! Вот и выходит, что хозяйство наше попало не в худшие руки.
  К тому же, будучи прожжённым лицедеем, и сумев убедить публику в своих великих способностях, сам Ёлкин на указанный счёт иллюзий не питал. После выборов он, сопоставив масштабы начальствования и свой умственный ресурс, по - новому разделил функции управления. Применив идею бедного Горбушкина, Борис Никодимыч взял на себя самое тяжкое - политику, а на хозяйство стал выдвигать доверенных людей - завхозов.
  Здесь - то и обнаружилась неустойчивость Папы в симпатиях. Он сердцем прикипал к очередному фавориту: за стол рядом сажал, в бане вениками лично таранил и только что под ноги не стелился. Но, коли, не заладится что у бедняги, тот вылетал из помывочной словно ошпаренный, а мог и по 'рогам' схлопотать.
  Первым завхозом у нас сделался прибалт - кочерыжник Куркулис, по главной профессии - астроном, но у того в ходе испытаний вскрылись неустранимые дефекты личного характера. Был он прижимист, зануден, а, главное, невоспитан - за столом себя вести не умел.
  В чём оно выражалось. Бывало, только сядут, поговорить затеют, а Куркулис уже хомячит, и ведь не закусывает, как положено, а, растопырив локти пауком, жрёт не по - людски. Дальше - больше: актив, углубляясь в проблемы, ещё до 'мелких пташек' не дошёл, а тот уже в углу блюёт! Потом, оклемавшись, вернётся к столу и, давай, как ни в чём не бывало, говорить о злосчастной комете; сообщать, что она мимолётом едва не сгубила Луну.
  Замучил он личный состав, к такому у нас не привыкли. Истрепал звездочёт окружающим нервы, схлопотал по резьбе мешалкой и исчез с глаз долой. За ним косяком потянулись другие.
  Очень старались, но не свыклись с ёлкинским нравом ни бравый управдом Струцкой, ни учёный овцевод Джамбулатов. Не усидел в кресле, хоть и вертелся, как утка на бую, молодой плановик Кириленко.
  Одним словом, рулили хозяйством многие, но громче иных заявил о себе на этом поприще Егорий Лемурович Байдаркин - отпрыск династии знатных колхозников, грамотей невозможный. До чего же был подкованный, парень: он аж с 5 - го класса состоял в переписке с журналом 'Юный коневод', а по достижению зрелости стал нештатным корреспондентом областной газеты 'Коллективист'. На её страницах под рубрикой 'Письма из глубинки' нередко появлялись Гошины заметки о красоте родной природы и коренном превосходстве наших колхозов над буржуинскими фермами.
  По мере взросления, совпавшего с Переделкой, его взгляды на жизнь потихоньку менялись. Теперь он устно и письменно знакомил желающих с последними достижениями экономической науки за рубежом, а чаще всего - с эпохальными открытиями учёных Барвардского института.
   Что же такого особенного они открыли? Группа профессора Шульмана самым научным способом опровергла тот миф, будто бы главный источник всех наших богатств - общий труд на заводах и пашнях. На поверку всё вышло иначе: по изысканиям учёных этот пункт не вошёл и в десятку причин, определяющих людское благосостояние в каждой точке Земли. Данный список с большим отрывом возглавлял Интеллект, и лишь за ним ползла мелочёвка, типа, природно - климатических условий местности, наличия в ней полезных ископаемых, или привычки её обитателей к труду.
   Да, это был прорыв! Видимая банальность темы многие годы таила в себе важное открытие. Конечно, сам факт, что живут на планете по - разному, был давно, ещё до Шульмана известен, однако определённости здесь явно не хватало. А ведь всем хочется знать, как в точности складывается сей немаловажный момент.
   На данную тему исписаны горы бумаги, и в них вы прочтёте, что надо учиться, работать, быть сильным и умным, а, главное - честным. Поймёт это личность, озаботится тем же государство, вот тогда весь народ ожидает успех.
   Вы это прочтёте, покиваете головой, а затем, выйдя на улицу, непременно уткнётесь в толпу процветающих хлюпиков и балбесов. Как же так, удивитесь вы? Ведь в книгах совсем по - другому...
   А вечером 'ящик' покажет блаженную страну, вся заслуга которой состоит в укрывательстве беглых жуликов с чужими капиталами, или легальном статусе местных наркопритонов с борделями.
   И вот как это?
   В погоне за сладкой жизнью многие стремились повторить этот фокус; они приглашали к себе виднейших ворюг и самых заслуженных сутенёров; создавали им для работы все необходимые условия - а не вышло. Так почему повезло именно той, богатейшей стране? Кто ответит?
  Естественно, существуют эксперты, которые за деньги объяснят любопытному всё, что угодно. Но только кому оно нужно? Объяснять - дело нехитрое, особенно другому, и за деньги; другому - то и вы можете (даже бесплатно), а вот себе...
  Нет, как ни крути, обывателю ясно: дело здесь тёмное, а истины мало того, что избиты, так ещё до предела сомнительны.
  Вот, скажем, польза труда. Кто с давних времён осел на благодатных землях, а кто, волею судеб, обживал бесплодные пустыни и угрюмые севера. Одни вдали от цивилизации занимались своими нехитрыми промыслами: пахали землю, ловили рыбу или выращивали скот. Другие же, создав по науке уйму технических средств, однажды с помощью этой уймы приплыли и заставили 'дикарей' работать на себя.
  Уже тут видно, что экономические результаты людской жизнедеятельности находятся не в прямой, а в несколько витиеватой зависимости от труда, но вот в какой именно, никто до сих пор точно не замерил.
  - Ну, - скажете вы, - что за секрет? Человек так устроен: не плугом единым... Тут ведь - оружие, сила. И знание тоже сила, - они всё могут.
  - Хорошо, сила есть - ума не надо. А куда подевались в таком разе вот эти и эти великие империи? У них ведь и силы, и знаний хватало. И, кстати, как же вон те, и те мелкие страны? Живут себе вообще, не имея армии, и в ус не дуют. Отчего их никто не трогает?
  - Ну, скажете вы, на любой данный случай есть свои конкретные причины; их и надо всякий раз изучать. Существует такая тьма высоких и низких обстоятельств, определяющих благосостояние что народа, что человека: начни считать - непременно собьёшься.
  А вот и нет! Для чего нам тогда наука, как не для решения сложных задач? В Барварде выяснили, что для полного счастья любому субъекту общественной жизни достаточно знать 10 Факторов и 20 Позиций Бытийного Контекста, различать их в теории и уметь пользоваться.
  Со слуха звучит непонятно, и в книгах изложено мутно - поймёт далеко не всякий. Но ведь оно не на всех и рассчитано. Суть же великого открытия хоть и цинична, но предельно проста: 'Жить надо с умом, а работа дураков любит!'. Со знанием теории, ты - народ или личность, знай, занимай верное место в Контексте, а дураки сами, что положено, сделают и тебе на блюдечке принесут'.
   Всё это шульманская группа смогла описать словами, а также отразить в таблицах и кривых линиях, чем заслужила признание в научном мире. 'Принцип Шульмана' стал путеводной звездой для субъектов, не желающих впустую надрывать пупок; эти люди получили точную инструкцию к жизни, а всем прочим осталось одно: сидеть в холодке да кумекать, как дальше вертеться.
  Но, обратите внимание, самое занятное тут едва начинается: ведь умников, способных найти формулу и 'сесть' в нужном месте, кругом, как собак нерезаных, и все они шустрят и ведут свою игру против вашей. Вы это видите, и они это понимают, но остановиться уже никто не может. Так в рамках известной коллизии 'я знаю, что ты знаешь, что я знаю...' возникают новейшие виды подковёрной борьбы за место под солнцем, а барвардским учёным здесь ещё работать, и работать...
  Вот какой злободневною темой Байдаркин зацепил у магазина ёлкинского дружка Лёху Коржикова, который и привёл его к шефу. Несмотря на поздний час, штаб вовсю функционировал - упаренный актив отмокал в предбаннике. На лавках томились ближайшие к 'трону' люди, все интеллектуалы до единого: Шулейко, Мухрай, Кусковец, Козыряев, Прожжохин и ещё кто - то: каждого впотьмах не разглядеть, но по любому - цвет посёлка.
  Супрефект был, похоже, не в духе и минутою ранее, буквально, задал им жару; люди в белых простынях сникли, едва дыша.
   - Ты кого приволок, Алексей? Эй, кто тут рядом, подымите мне веки! - почти серьёзно прогудел истомлённый жарою хозяин.
  - Вот, шеф, - отвечал Лёха, - грамотный хлопец попался: в науке с яслей состоит, коневодством свободно владеет и с кривым Шульманисом лично знаком. Умён: туши свет, сливай воду - его бы к делам приобщить.
  Сказал и нырнул в парилку. Ёлкин, почесав живот, долго смотрел на худосочного новичка.
  'Ну - с, что за гусь к нам залетел? Чего мы Лёхе нынче мылим: спину или шею? Ага, понятно: грудь у объекта колесом, однако - внутрь... каркас дефектный, уши врастопырку. Картина ясная: отряд сусликовидных, семья зайцеобразных. Парнишка, видно, непростой и с тараканом в голове, но, если вдуматься, кому сейчас нужны простые? Мы что, на них не нагляделись? Настало время грамотных и дерзких, такие кадры всё решат! Конечно, жаль, что он дохляк и тут нам не товарищ, но, будем думать, его соки в мозг ушли. Вот и пущай малец себя проявит, а если что, товарища поправим: запас народного доверия у нас покуда не иссяк'.
  - Ты, молодой человек, чьих будешь?
  - Честь имею рекомендовать себя: Байдаркин Егорий Лемурович. А буду я из экономистов. С публицистическим уклоном.
  - Пойдёшь, сынок, ко мне в завхозы?
   - Пойду, Ваше степенство, Борис Никодимыч, поскольку не нахожу объективных оснований для мотивированного отказа. При наличии, конечно, административного ресурса в объёмах, обеспечивающих уровень моей актуальной компетенции.
  Ёлкин расцвёл: - 'Во, завернул, собака; интеллект так и прёт. Видать, я в кадре не ошибся!'.
   - А чегой - то ты, мил друг, в трусах? Недоверие проявляешь? Это зря, у нас тут по - свойски, без галстуков. В чём мама родила. Как раньше говорили, в столовых и банях все равны. Так что, давай, не стесняйся: сымай порты, да греби к коллективу - прописывать будем!
   Тут Байдаркин, оглядев мощные тела банных сидельцев, отчего - то встревожился. Он подтянул семейные трусы повыше к сердцу, пряча шрам от детского аппендицита, и от предложения корректно отказался, сославшись на желание тотчас приступить к работе.
  Отказом новичка никто не оскорбился, наоборот, его почли за скромность. Подняли с лавки Хржижановского, тот притащил нужный бланк и здесь же составил, а Ёлкин подмахнул, приказ об утверждении Гоши завхозом.
  Сей знаменательный акт был совершён прямо на спине назначенца, поскольку иной сухой поверхности близко не нашлось: стол был вплотную забит посудой и загажен рыбьей шелухой.
  Стресс - секретарь дыхнул 'свежачком' на печать, и, шлёпнув её на бумагу, поставил рядом ещё одну - на лопатку пришельца. Для смеха.
  Посмеялись. Егорий Лемурович оделся и вышел вон; улица, не в пример ёлкинской бане, встретила его прохладно. День безнадёжно клонился к упадку, и работящее светило уже из крайних сил грело воображаемую линию, соединяющую свод небес с земною твердью.
  Слёзы навернулись на его глаза. Человек он был романтичный, то есть по-доброму дураковатый.
  - Клянусь, они не пожалеют! Эх, скорей бы утро, руки чешутся...
   ---
   Вот когда настоящие дела - то пошли; предшественники, можно сказать, сопли жевали, а Байдаркин в течение дня отменил в хозяйстве все планы, нормы и расценки. Колхозники с этих пор объявлялись свободными индивидами, но при желании могли оформить свои звенья и бригады в консалтинговые и сервисные центры.
   Затем стали делить имущество, взяв за основу несложный принцип: люди получали в собственность то, с чем они работали на день назначения Гоши завхозом. В процессе раздела явилась такая картина.
   - На складах и заправках проблем не возникло - там хозяин имелся всегда;
   - Ремонтники поделили свой цех с учётом площадей, механизмов и слесарного инструмента; они путались не один час, но в итоге решили задачу, налепив в производственных помещениях мелких клетушек. Уже наутро посёлок запестрел объявлениями об установке желающим металлических дверей, решёток на окнах, а также новых оград на погосте;
   - Полеводческой бригаде вместе с тяпками достался участок, где она всю ту неделю полола свеклу;
   - Автопарк, сделавшись сервисной фирмой, тут же отказался за просто так возить колхозные грузы и стал обслуживать в основном частных лиц. (Колхозу платить нечем, а люди, если и денег не дадут, то, на худой конец, всегда напоят);
   - Механизатор угнал домой трактор с прицепом, на котором в означенный день возил зелёную массу;
   - Ему с лопатой и вилами помогал сменщик; не повезло мужику - стал законным владельцем той самой лопаты (вилы и без того были его, домашние);
   - Коровы со свиньями достались управленцам, а также работникам ферм; скот при этом пока оставляли на месте, дабы не ломать сложившихся технологических процессов. Поскольку многие животные на имеющийся персонал целиком не делились, то их сначала пытались учесть в десятых и в сотых долях, но потом, ошалев от расчётов, пустили на мясо. С ним эта скверная арифметика кончилась.
   - С земельными наделами тоже помучились, но в итоге каждая семья получила 2-3 участка в разных местах.
   - Объекты общего пользования, инженерные сети и сооружения, а также Баню и птицеферму с Лебедем решили пока что не трогать, оставив в резерве 'главного командования'.
   Ну, и так далее...
   Конечно, подобный исход осчастливил не всех, ведь делилось основное природное богатство - земля, а также добро, нажитое совместным трудом не одного поколения. В этой связи появилось немало обиженных: один человек в тот день болел, другой в командировку ездил, третий - неделей раньше на пенсию вышел. Такие люди от колхоза мало, чем поживились, а потому стали проявлять недовольство.
   В этой связи состоялось собрание, большое и шумное; на нём много кричали и почти дрались, а когда выдохлись, на авансцену шагнул Байдаркин. Он стойко признал: 'Дорогие товарищи! За всё отвечаю я; скажу откровенно: имущество разошлось неровно!'.
   Ему начали аплодировать за проявленную честность, однако каяться Гоша не стал, заявив, что делить что-то поровну и не пытался.
   Послышались крики.
  - Вот тебе раз! Как же так? А совесть где? Мозгой шевелить надо, а не рубить с плеча!
  - А, сделайте любезность, друзья, ответьте на такой лёгкий вопрос. Что, вообще, делить этот ваш колхоз нужно было? Надеюсь, тут - то со мной вы согласны? Ведь политическую линию Бориса Никодимыча поддержали все, вот протокол голосований.
   Зал (нестройно):
   - Да-а-а...
   - А затягивать с принятым решением стоило?
   Зал (уже увереннее):
   - Нет!
   - Что и требовалось доказать. А теперь я предлагаю вашему вниманию такую пустяковую задачку.
  Дано: запущенное, неконкурентное хозяйство в сельской глубинке с исторически и морфогенетически неадекватным населением.
  Требуется: в условиях дефицита времени разделить в конгруэнтных долях десятки цехов и участков с оборудованием, фермы с коровами, свиньями и птицей, поля, луга и пашни разной продуктивности, пасеки, автотранспорт, цистерны, силосные ямы с водокачками и многое другое. И всё это на тысячи человек с семьями, да ещё эквивалентно их прежним заслугам. Ведь работали люди по - разному: кто внёс большой вклад, а кто пил беспробудно. Что же, им всем одинаково дать? Ведь это, граждане, уравниловка - её мы уже проходили. Разве оно справедливо?
   - Нет! Несправедливо! Ещё чего - пьяницам с передовиками одинаково!
  - А раз так, то скажите, товарищи, как бы вы эту махину по совести разделили. Нет, вы говорите - говорите, а мы послушаем.
   Зал, подавленный сложностью проблемы, обескуражено затих. Каждый сидел, пытаясь сложить, а затем разделить в уме все эти цеха с коровами и квадратные метры с цистернами, но не получалось даже у былых отличников по математике. После долгого молчания пришлось согласиться, что такая задача никому, исключая Байдаркина, не под силу. Его, скрепя сердце, поблагодарили, и даже обделённое меньшинство признало: бог с ним! Так они хоть что - то в личную собственность взяли, а ведь раньше всё было общее, и, как теперь объяснили, ничьё.
  Коллектив решил, что сейчас важней не цепляться за личные обиды, а быстрее зажить в новых условиях. По счастью у нас на дворе демократия, а это значит, коли, дело пойдёт не так - соберёмся и проголосуем, как надо. В интересах, понятно, большинства. Ведь суть демократии именно в этом - обеспечить интересы большинства. Во всех учебниках так написано.
  Гоша окончательно убедил зал в своей правоте, когда сообщил, что часть доходов успешно работающих субъектов будет поступать через специальный фонд малоимущим. Такая идея народу понравилась, на том и разошлись.
  Начали трудиться: огораживать свои земельные наделы, уносить по сараям излишнее оборудование; многие, вопреки уговору, стали для удобства разбирать по домам скотину. Тотчас в былой слаженной работе колхоза пошли сбои, а следом - неразбериха, но завхоз объяснил коллективу, что всё это временно. Ведь не подлежит сомнению, что любой индивид лучше других знает, чем ему заняться, и с такими же партнёрами всегда договорится.
  Главное, ему сейчас ему не мешать, в этом и заключается великая роль свободы, а задача власти - обеспечить порядок. Как в шахматах: арбитр не играет, лишь за правилами следит, а фигурки сами собой по нужным клеточкам гуляют.
  (В теории этот механизм, описанный учёными, назывался 'невидимой рукой Рыночного Контекста', а если проще - 'невидимой рукою Шульмана').
   ---
   Став боссом, Байдаркин на манер своего далёкого кумира завёл для пущей важности шляпу, чёрные очки и трость. Очки его и подвели: ведь в том же Барварде 300 солнечных дней в году, а у нас куда меньше. Но до чего хотелось быть похожим!
   Гоша, и без того слабовидящий, теперь, покидая кабинет, сильно нервничал и передвигался по улице с опаской. Даже ясным днём он ходил, ощупывая почву тростью, но однажды всё равно не уберёгся - наступил возле фермы на свиноматку и принародно плюхнулся в грязь, уронив туда вместе с очками авторитет управленца. (Народ у нас смешливый, такое долго помнит!). К тому же оказалось, что сельскую практику Байдаркин не ведал ни ухом, ни рылом: мастерские и коровники он обходил по касательной, зато по старой памяти лез ко всем с экспонентой Шляпентоха, парадоксом Либерзона и тому подобной 'научной' заумью. При этом любые, даже элементарные по смыслу вещи, завхоз умудрялся облекать в неимоверной сложности вербальные конструкции. Люди, заходившие по какой - либо надобности к Гоше, просиживали у него часами, а затем возвращались к делам, настолько потрясённые эрудицией шефа, что не сразу могли вспомнить, зачем к нему ходили.
   Неразбериха тем временем мало того, что длилась, но вопреки теории, даже ширилась день ото дня. Согласиться с этим фактом завхоз, конечно, не мог: он его просто не видел, хотя и смотрел во все глаза. Изучая отчёты о резком снижении производства, и слушая мнения колхозных ветеранов, Гоша лишь скептически улыбался.
   - Нет, друзья, с пессимистическими выводами не согласен - это вы гоните. Вот вы принесли цифры и говорите: плохо. А я смотрю на то же самое и считаю - хорошо! По - вашему, всё идёт не так; кругом - сплошь падение и разрушение, и цифры это якобы доказывают. А я заявляю, что цифры ваши могут быть сто раз верными, но только видеть их надо совсем в ином, правильном свете (он указал на тёмные очки). Поймите, мы присутствуем при историческом событии: на наших глазах рушится старое, неэффективное хозяйство, а на его руинах возникает новое, конкурентоспособное. Чтобы выйти из кризиса, надо прежде в него войти! Вот, в чём истинный смысл этих данных, а вы сами не знаете, что несёте. Погодите малость, вот завершится структурная перестройка, тогда и увидим, кто был прав.
  Так сложилась драматическая коллизия: внешняя жизнь несла в себе одно, голова Байдаркина на тот же счёт - другое, и вскоре это расхождение обрело характер явной патологии. Через месяц такой практики колхозники отчаялись - понимать Гошу стало трудно; временами он говорил будто на марсианском языке. Когда информация о столь прискорбном факте достигла ушей Ёлкина, то по его просьбе участковый врач Хряпов присмотрелся к завхозу, чуток с ним побеседовал, уговорил постоять с закрытыми глазами, простучал, где надо, молоточком и выдал неписаный диагноз: 'Зачитался'.
  Сообщая о том супрефекту, он добавил, что подобное у наших молодых не редкость, а происходит от чрезмерной любви к науке. Ещё доктор пояснил, что человек в оном состоянии прямой угрозы людям не несёт, т.е. не кусается и не бегает за ними с топором, а всего лишь нуждается в полном покое.
  Поговорив с доктором, Ёлкин сильно огорчился, однако сразу мер никаких не принял; у него имелась такая слабость - иногда он бывал деликатным.
  Наконец, когда весовщик Пахомов при случае спросил, знает ли видный коневод, с какой стороны запрягают лошадь, Байдаркин медленно обошёл стоявшую рядом кобылу и сильно задумался. Он присел на лавочку под странным плакатом 'Проходя мимо, не проходи мимо!', замолчал, затем что - то долго рисовал в блокноте, вырывая и комкая листки, а, вернувшись домой, слёг и к делам более не возвращался.
  Пахомыч как невольный виновник несчастья вместе с доктором Хряповым навестил беднягу через день. Для моральной поддержки больного они принесли с собою бутыль водки, однако пить её с ними завхоз отказался. Он в свою очередь предложил гостям отведать 'замечательного домашнего сидра', добавив при этом:
  - Товарищи! Как вы можете? Насколько я вижу, в вашей посуде 40 - процентный раствор этилового спирта. Его формула: Цэ пять - О два... нет, Аш пять - Е два... Простите: конь Цэ два - на Аш пять... Господи, да это же шахматы, защита Перцовича... Короче, такая формула предполагает однозначную ядовитость химического соединения, а потому вредна каждая его капля!
  Возразил ему Хряпов.
  - Молодой человек! Не стремитесь к ложной простоте: всякое явление имеет свою изнанку. Любое гениальное открытие, в том числе и водка, в неумелых руках может стать опасной вещью, но ведь это же совсем другой вопрос. А вместе с тем, у неё и плюсов с избытком.
  - У водки - плюсов? Да ещё с избытком? Вы шутите надо мной! Аргументируйте, друзья, я в нетерпении.
  Хряпов, соболезнуя, оглядел завхоза и с тоской процедил.
  - Однако... Ну, хорошо, попытаюсь сказать кратко: водка раскрепощает человека, поднимает ему настроение, сближает, наконец. Для русского сердца она значит многое: здесь есть традиция, и даже таинство... Фу, ты, дьявол, чего я несу...
  - Простите, друзья, но эти доводы не убеждают. Во - первых, на всё вами перечисленное способен и мой сидр. Что такое, почему смеётесь? А во - вторых, даже мизерные количества спирта, наравне с никотином, в состоянии погубить молодую, полную жизни лошадь.
  - То конь, то лошадь... Да что это с вами, любезный? У вас навязчивая идея? При чём здесь парнокопытное, я - о другом... Достали! Ну, чего её, эту лошадь, вспоминают, где надо и не надо? Она - то, между прочим, и так в должной степени раскрепощена, если не работает. И сблизиться, с кем захочет, умеет, если не на привязи... А курение с выпивкой её, понятно, не красят. Впрочем, как и людей без тормозов.
  - Позвольте, но я читал в авторитетных источниках, что к водке привыкают.
  - В источниках ваших написана чушь! Взгляните на меня: десятки лет водку пью, а всё никак не привыкну. До сих пор без нужды не нюхаю, морщусь после каждого стакана; вот (он указал на огурец) - закусывать вынужден. А с другой стороны: примешь стопку, крякнешь, и вот она, приятная неожиданность - мир открывается по - иному. Лично я всякий раз удивляюсь! И где тут, по - вашему, привычка?
  - Да нет же, товарищи, это абсолютный факт: многочисленными экспертами установлено - водка вызывает стойкую алкогольную зависимость.
  - Знаем мы ваших экспертов. Мелкие людишки: изучая проблему глобальной величины, они ползают по ней с микроскопом. В мире масса зависимостей; так нет, вцепились, убогие, именно в эту, несущую чувство свободы. А подобное лечится ...
   - Подобным?
   - Нет, бесподобным!
   - Но она же есть, та зависимость, согласитесь!
   - Голуба! В нашем мире всё перепутано. Вам, судя по всему, не знаком этот древний софизм: 'Чем больше я пью - тем у меня сильнее дрожат руки. Чем они сильнее дрожат, тем больше я проливаю. Больше проливаю - меньше остаётся. Меньше остаётся - меньше и выпиваю. Вывод: чем больше я пью, тем меньше выпиваю!' Во всём знайте меру, вот где истинная свобода, а вы говорите - зависимость. Да здравствует алкогольная независимость!
  Ещё не оправившийся от болезни и привыкший к позитивному изложению материала, Гоша едва понимал старого врача.
  Из сострадания к больному всё же начали с сидра; хвалёный домашний напиток оказался мочой пожилого зайца. Тем не менее, гости хватили его по стакану и даже похвалили, но в дальнейшем пили только своё, принесённое. Острых тем они не касались, говорили больше о погоде, но потом, как ударило в голову, старики перешли к анекдотам и советам народной медицины (для Байдаркина, чтобы он совсем не загремел в психушку).
  Хозяин же вёл себя странно: рецепты с байками слушал в пол - уха, невпопад хохотал и при этом делал какие-то записи в толстой амбарной книге. Визитёрам стало интересно. Когда Гоша отлучился на двор, захмелевшие гости не удержались и, заглянув в рукопись, обнаружили там дивный пассаж:
  ...'Женщина, т.е. самка человека прямоходящего - разумного, как и большинство млекопитающих, состоит из семи основных частей. Принципиальную схему устройства - см. на обороте'.
  Следуя этому указанию, весовщик перевернул страницу. Вторая и соседняя с ней были заклеены журнальным фото телезвезды Дины Скандалаки: красотка в слабом намёке на купальник, порочно улыбаясь, демонстрировала себя на пляже Масайского залива. К особо важным частям её загорелого тела были направлены стрелки, а в кружках возле них, 'от руки', даны пояснения Байдаркина.
   - Женская красота - почти профессия! - пробормотал заинтригованный доктор.
   - Да, эта штука будет посильнее теории Шульмана, - отозвался Пахомыч.
  ...'В натурных исследованиях нами установлено, что половозрелая женщина при надлежащем касании мужской особью специализированных участков её организма (см. п.п. 3, 4 и 5 прилагаемой схемы) начинает испытывать стрессоподобные психосоматические изменения, как - то: учащение дыхания, головокружение, повышение артериального давления, бессвязность речи, усиленное слюно - и потоотделение, а также образование мурашек'...
  Дальше, в качестве иллюстации межполовых отношений Гоша прилепил старую порнографическую картинку.
   - Жизнь, как огонь - добывается трением! - успел пошутить Хряпов
  Тут, как назло, в дом вернулся хозяин, и чтение друзьям пришлось завершить; другого же случая полистать монографию им не представилось.
   Потрясённые амбарной книгой, они уже шли со двора, когда их нагнал автор.
  - Постойте, коллеги! Благодарю за проявленную заботу, но вместе с тем, прошу помочь в одном деле. Я перенёс монитор в спальню - это другой конец дома, а трогать антенну нельзя, она в зоне оптимального приёма. Теперь нужна новая проводка, и какова потребность в кабеле - не пойму. Ведь тащить его от крыши через помещения - задача многовариантная. Там повороты сложных форм - метапараболические и псевдоэллипсоидные, я же, как видите, ещё не в себе, в расчётах путаюсь. И деньги, кажется, небольшие, но только лишнего покупать не хочется.
  - Гоша, у тебя бечёвка есть? Ты, если сомневаешься, сначала на ней попробуй: протяни, а затем рулеткой замеришь. Сам управишься или помочь? - подсказал Пахомыч.
  - Гениально! Вы не уходите, пожалуйста, я сейчас всё необходимое принесу.
   Он забежал в дом и не вернулся.
  - Уважаемый доктор, вот вы человек гуманной профессии; люди сказывают, дали клятву Герострата ...
  - Сергей, опять ты с шуточками своими, не можешь по - простому. Говори короче.
  - Хорошо, а давай, вместе рассудим: Байдаркин, он, по - твоему, кто - умный или дурак?
  - По замашкам иной раз, будто, дурак, но не дурак, это точно. Ведь ему статью сочинить, что нам с тобой плюнуть. Сам знаешь: человек с малых лет в 'Коневоде' печатался, гору книг прочёл, институт закончил. Какие могут быть сомнения?
  - Тогда обрати внимание: он многое знает, а что умеет? Биографию лошади со времён мамонта вспомнит, а как её запрячь, понятия не держит.
  - Видите ли, Сергей Иваныч, человек по своей природе создание несовершенное. Знания его часто носят абстрактный характер, а, кроме того, они могут содержать объективные пробелы, выражаясь научным языком - 'лакуны'.
  - Ишь ты! Лакуны... И этот демагог мне советует быть проще. Хорошо, а с Шульманом этим? С бардаком колхозным, с очками тёмными?
  - Тут согласен с тобою - дурь это! Слушай, так может, ему просто не дано руководить колхозом? А рождён он совсем для иного: скажем, быть знаменитым корреспондентом - чепуху всякую людям пересказывать.
   - А я тебе другой факт. Вот он теорию про женский пол сочиняет, а ты рядом с ним хоть раз живую девку видел? Ну, в смысле, подругу.
   - Нет. Даже не слыхал об этом. Погоди, на ком же тогда он свои опыты ставит?
   - И я не слыхал. Что же у нас выходит?
   - Да, насчёт баб ты меня смутил. Мне - его годы, я бы теории не писал, уж я бы их... в смысле - теории, напоследок оставил. Тут он полный дурак получается.
   - Так как же мы оценим подобную личность?
   - Сейчас подумаю. Человек в одних отношениях умный, а другими местами - дурак...
   - Тогда взвесь, какими, именно, местами? Работа, женщины: это всё основные места!
   - Кто бы спорил.
   - Вот и определи его как индивида: с учётом всего нами сказанного, только в краткой форме.
   - Смешно... Если всё просуммировать, то выходит, что он - умный дурак! Но это же полная логическая аномалия. Разве такое бывает?
   - Это жизнь, дорогой эскулап; сам говорил - в ней всякое бывает.
   Они отошли к калитке и обернулись.
   - Слушай, Серёга, вот мы его ругаем за отвлечённость с непрактичностью, а хозяйство у него, дай бог! Не то, что в руководимом им колхозе. Как в том анекдоте про слепого в женской бане: помнишь, его запустили туда, полагаясь на безвредность, а он, возьми, да и пристройся к одной. 'Слепой, слепой, а видит!' - объясняла людям пострадавшая. Домик - то у него, гляди, какой: в два этажа, да новенький. От такого бы никто не отказался.
   - Вот как? Завидуете, сударь? Ох, давно я к вам приглядываюсь: не буржуаз ли вы часом?
   - Ну, что вы, что вы! Окститесь, батенька, я - человек старых убеждений: можно сказать, коллективист в законе.
   Больше они к Байдаркину не ходили.
   ---
  Боитесь быть смешными и глупыми? Не бойтесь, это не поможет.
   Самым долгоиграющим завхозом, имея в виду продолжительность службы, оказался родниковый человек - Виктор Стаханович Черноморов. Бывший механизатор располагал к себе многими дарованиями: окончив 'лесную' восьмилетку, а затем механический техникум, он владел устным счётом так, словно в вузовском мехмате обучался. Надуть себя никому не давал и иной раз Таню с Валей своими поправками в цифрах к отчаянию приводил. Ещё он играл в городки, лепил пельмени, умел шевелить ушами и исполнял под баян озорные частушки. А явных недостатков у него, можно сказать, и не было. Ну, разве что лёгкое косноязычие. Начнёт, бывало, тост за Папино здоровье говорить (это приходилось часто делать) и давай спотыкаться: сплошные 'ить', 'тык' да 'дык'. Конца не дождёшься, но выходило по - своему смачно.
  Один раз был случай. Черноморов встал с рюмкой и, давай, по обыкновению тянуть за хрен енота - ну, никак не разродится: не поймёшь, чего он сказать - то хочет. Устал Ёлкин стопарь держать, подошёл к нему сзади и тихонечко, конечно, как врежет по тыкве пустой шайкой - в предбаннике звон пошёл! А оратор с серьёзным видом тут же завершил.
  - Вот, за это, мужики, и выпьем!
   Ребята со смеху под стол полезли. Вообще, тут к нему относились с вниманием, но завхоз не без основания полагал, что коллективом все же недооценён. В самом деле, из - за корявого языка его редко слушали до конца; ловили лишь конфузные обороты речи, а напрасно - Виктору Стахановичу было о чём поведать людям. В жизни с ним случалось многое, и хорошую компанию он мог бы развлекать своми байками сутки напролёт.
   Так, когда - то, будучи школьником, Витя играл на гармони, и приятели часто шутили над ним: то вместо нот 'Юного коневода' подсунут, то футляр от инструмента кирпичами набьют. А однажды было такое.
   Проводился школьный утренник в память революционных событий. Всё шло по плану до той самой минуты, как старшеклассник, объявлявший его номер, вдруг выдал занятный экспромт.
  - А сейчас - народная русская песня 'Ах, вы сени мои, сени!'. Исполняет баянист шестого класса Сёма Крутиков.
   В публике - недоумение, смешки. Исполнитель на сцене; все знают, что он, действительно, шестиклассник и играет на гармошке, но почему же - 'баянист шестого класса', а главное, отчего - 'Сёма Крутиков'?
   Эти вопросы так и остались без ответа; ведущий даже потом ничего объяснить не сумел, а тут он, поняв всю нелепость сказанного, скорчил жуткую гримасу, и, зажав ладонью рот, юркнул за кулисы.
   Молодой Черноморов, развернув меха, затянул было народную песню, но после первого же такта вдруг задумался, потом фыркнул, следом хрюкнул и остановился. Опомнившись, он перевёл дыхание и попытался возобновить игру, но вместо этого вдруг заржал и, едва не потеряв гармонь, сбежал со сцены.
   В зале стало весело; гоготали школьные шалопаи, не отставали примерные ученики, смеялись и преподаватели. Атмосфера, подобающая революционному юбилею, исчезала безвозвратно. Праздник пытались спасти, но конферансье, видимо, проглотил смешинку: он трижды появлялся с извинениями за глупую отсебятину, но при каждой попытке сказать хоть слово тут же начинал давиться со смеху.
  Парня заменили, но слишком поздно, он успел заразить многих. Началась форменная эпидемия - теперь схожие приступы одолевали и его сменщиков, а когда участники самодеятельности пробовали выходить сами по себе, то лишь усугубляли драму. Незапланированное веселье разрасталось, со всех концов зала только и слышалось: 'Ха - ха! Во, даёт! Уморил! Сёма Крутиков!'.
  В отчаянии устроители сбора, объявив пятиминутный антракт, напомнили присутствующим о важности мероприятия и ответственности за его срыв, а также урезали программу до минимума, оставив в ней только серьёзных ребят. Отдышались и продолжили.
  Все честно старались, но спасения уже не было; стоило и через десять минут хоть кому - нибудь выйти на сцену, как тотчас находилось слабое звено: где - то не выдерживал один - и всё! Так сорвали ключевые номера утренника: песню 'Партия - наш рулевой' и матросский танец 'Яблочко'.
  Продолжать истязание не имело смысла: в зале творилось неописуемое, а среди преподавателей были люди в возрасте, и дело для кого - то из них вполне могло кончиться инфарктом. Наконец директор школы, ветеран - фронтовик, сам багровый от хохота, дал отмашку - двери зала распахнулись, и все бросились к выходу.
  Организаторы концерта впоследствии получили 'строгача', ведущего едва не выгнали из школы, но всё же простили, а к Черноморову как к жертве обстоятельств, претензий не возникло.
   Помнится и другой случай, когда они с соседом, забирая детей из садика, перепутали их с пьяных глаз. Подробности того дела были извинительные: на дворе ненастье, на календаре - пятница, конец недели. Аванс, опять же...
   Оба пацана мелкие, одного типоразмера; по - людски путём не говорят и одеты схоже, тут и на трезвую голову не всегда отличишь. Короче, возвращались они домой вчетвером и не по прямой, посетив магазин и две пивных точки.
   В пути все много шутили (малыши со взрослыми наравне), а у калиток невменяемые папы разошлись, неверно поделив детей. Дома, уже пятым чувством отметив неладное, оба родителя отправились на поиски своего чада к соседу, однако захватить с собой чужого 'бойца' не догадался никто. На дороге мужики разошлись, не признав друг друга. Из последних сил они добрели до соседских домов, где, обнаружив искомое, с устатку присели, а затем, умиротворённые, слегли.
   Так и случилось: взрослые скопытились в чужих апартаментах, а ребята, отведя душу в вольных забавах и поев всего, что хотелось и нашлось, в итоге заснули сами. Их жёны - матери тем часом дежурили на ферме и обнаружили полную семейную подмену лишь ночью при весьма курьёзных обстоятельствах. По этому поводу смеялись долго, но Черноморову веселиться не пришлось - его габаритная соседка имела разряд по толканию ядра.
   Или вот ещё история. Виктор Стаханович всегда любил, а после одного случая и крепко зауважал народную певицу Аллу Богачёву. Однажды в студёную зимнюю пору, один в пустом вагоне (попутчики ожидались утром на крупной станции) он возвращался из командировки. Дело уже шло ко сну, когда наш механизатор случайно отломил крепкой дланью ржавую рукоять замка от закрытой им же изнутри двери купе.
  Итак, он взаперти; стучаться бесполезно: стоянка будет лишь утром, а ханыга - проводник с запасным ключом ушёл к коллеге в вагон - ресторан.
  Что же, оставалось дождаться рассвета; Черноморов допил своё пиво и лёг спать.
   Пробуждение было кошмарным: ему требовалось тотчас 'сменить воду в аквариуме'. Вместе с дрожью от холода и тяжестью в мочевом пузыре к бедняге пришло трагическое осознание ситуации: дверь сломана, окно наглухо закрыто, помощи ждать неоткуда. За окном темно, а на часах - почти шесть утра; скоро остановка, но до неё не дотянуть. Вот - вот войдут пассажиры, и как же? Он сел и, охватив голову руками, задумался. Жить как-то резко расхотелось.
   Вот тут и спасла его народная артистка, пусть не самолично, а через свой великий талант, но каким же обыденным образом! Случилось так, что Черноморов вёз домой пластинки Богачёвой, а в их числе, последнюю - 'Не зарекаются, любя!'. Вот и выручила упаковка лирических произведений - двойные конверты из новых влагонепроницаемых материалов. Их меломан, скрепя сердце, напузырил до нормы и аккуратно пристроил в багажнике над входом в купе.
   Как мало нужно нам для счастья. Страдалец сладко потянулся и лёг, представляя безмерное удивление проводника, нашедшего 'музыкальный' сюрприз где - нибудь там, на конечной станции. Он даже не ругал этого гада, вошедшего - таки с попутчиками через пяток минут. Жить снова стоило!
   Да, человек мог рассказать массу занятного, но где он - благодарный слушатель?
   И всё же справедливость есть: будто прочтя его мысли, Хржижановский с того самого дня вдруг стал записывать Виктора Стахановича на магнитофон и отсылать плёнки городским юмористам, а те, до поры не называя автора, читали его залепухи в программе 'Сказал - как в лужу свистнул!' и имели большой успех.
   ---
  Стоит раскрыть, как при всей кадровой чехарде дела Ёлкина продвигались, хотя он их вовсе не касался. Такой парадокс имелся оттого, что шеф 'политику' понимал. Ведь чем бы он сам ни занимался, но Таня с Валей ежедневно в конторе горбатились, на заправках Хабарковский и компания рогом упирались, а Бирюзовский с Усинским на своих базах 'колдовали' с шифером и комбикормом.
  Индивидуальный бизнес тоже кое - где ростки пустил: обыватель за железными дверьми и решётками себя, наконец, вольной душою почувствовал. Заметно прибавилось гаражей, похорошели, обновившись, кладбища, возникли новые точки в сфере торговли и услуг - да тот же горбушкинский общепит дорогого стоил. Ну, и, конечно, люди на полях с огородами помогали им всем, как умели.
  Переделка продолжалась, и ежели народ вдруг киснуть начинал, озираться по сторонам да бузотёров слушать, из 'Баньки - 9' с разъяснением момента к ним мог вполне выйти Ёлкин. А когда не мог, вопреки всякой табели о рангах шёл его персональный водила Алексей Коржиков.
  Помимо своей 'тачки' головастый и рукастый Лёха знал дизель, массаж и кучу иных полезных вещёй. Правда, перед грудой бумаг с печатями он поначалу робел, но уже через неделю - другую понял, что не боги горшки обжигают, и насобачился решать вопросы за больного шефа. До Коржикова дошло: несмотря на видимую сложность, управлять колхозом можно без труда, если ты овладел искусством трёх резолюций. А Лёха этим быстро овладел.
  Когда поступало письмо, сугубо научное или конкретно неясное: про дебиторскую, там, задолженность или искусственное осеменение, он писал туманно - 'Разберитесь' и нёс дело к знающему ветерану, а тот за стакан водки доводил процесс до ума.
  В случае если тема была близка, и стоило согласиться с предлагаемым, Коржиков твёрдо ставил - 'Нормальный ход', и так оно и шло.
  Ну, а коли, документ не нравился или содержал в себе что - либо настораживающее (скажем, просили денег), то жёстко чертил - ' С какого ещё бодуна?'.
   Руку Лёхину в бумагах признали скоро, а поскольку жизнь он понимал не хуже шефа, то и решения его выходили отнюдь не хуже. Иногда компаньоны так и говорили: 'Сильное решение!'.
   Приходилось и Алексею бывать не в форме, но тогда его страховал сменщик с автобазы Равиль Карпищев; тот как управленец рос прямо на глазах - на ходу подмётки резал. А уж если они оба по какой - то уважительной причине не вязали лыка, выручал опять же собкор Хржижановский. Серж ощупью выходил на банное крыльцо и издали, никому не давая в руки, показывал желающим связки макулатуры. Становилось ясно: работа с документами идёт полным ходом.
  А она, действительно, не стихала. Казалось бы, раз основное имущество поделено, и отныне каждый себе хозяин, то чем управлять сверху? Но вот, поди же ты: законы, постановления, распоряжения... Одни - из Центра, другие - из Области, ну, и здесь начальство не било баклуши.
  Во - первых, осознав выгоду нашего расположения - близость соседней области, Ёлкин на въезде в посёлок разместил таможенный пост - шлагбаум с мужиками, грызущими семечки. И теперь, если кто хотел попасть от нас туда, или наоборот, оттуда к нам - платил за проезд.
   Сначала власть приняла твёрдые ставки: пятерик с легковушки, червонец - с грузовика, но потом таксу стали варьировать. В самом деле: одни машины свои, а другие - чужие; по объёмам двигателя и осевой нагрузке часто разные; грузы не всегда похожие, да и цели поездки - тоже. Чего же, со всех одинаково брать?
  Под составление и изменение тарифов, сбор денег и запись транзитников в конторе создали целый офис. Ещё один офис вёл учёт жителей в качестве налогоплательщиков и их же, отдельно, как голосующих субъектов.
  (С последними намучались: то приедут, то уедут, то вообще возьмут - помрут, а ты готовь на них, мигрантов, бюллетени. Бумаги не напасёшься, ведь с приходом демократии те или иные выборы шли у нас постоянно).
  Третий офис регистрировал хозяйствующие субъекты или закрывал их. Четвёртый - выдавал разные справки, пятый - осуществлял контроль за первыми четырьмя...
  (Конечно, для упомянутых и многих иных дел имелись привычные областные службы, но мы, не доверяя чужой бюрократии, завели дополнительные к ним свои).
  А ещё функционировали: Экономический блок, Демократическая комиссия, Межевой и Гужевой комитеты, Конгресс пчеловодов ... В общем, рабочих мест тут давно не хватало, а работы день ото дня лишь прибавлялось. Когда стало совсем невмочь, управленцы освоили поселковый Дом пионеров. (Самих пионеров перед тем, естественно, упразднили).
   Расходились в наших офисах редко, трудились на износ; посуду выносить не успевали, пока не нашлась подходящая тара - коробка из под 'ксерокса'. С той дело пошло веселее.
  На ферму часто заезжали Червяченко и Попцов, они водили к Лебедю особо важные экскурсии. Ходивший с ними Черноморов множил будущее поголовье чудо - птицы на расчётный вес и делил итог на души населения. Результат население радовал.
  Чужих птицеводов сюда категорически не пускали, объясняя запрет возможной неустойчивостью 'объекта' к посторонней инфекции; серьёзных же учёных ловко футболили наши ревнивые консультанты.
  А вскоре научные заведения близкого профиля исчезли по всей стране, не вписавшись в крепчающий Рынок; в зданиях областного сельхозинститута открылись бильярдные, сауны, казино...
   ---
  Отчего - неизвестно, только благоденствие наше штука капризная. Основная напасть появилась ещё при Горбушкине: после майских событий колхоз повело боком, от безденежья затрясло весь посёлок. В былое бы время сюда налетела ревизия и председателя, точно, сняла или посадила, но тут в полный голос заявила о себе Демократия.
  Её достоинства оценили: супрефекта в обиду не дали (правда, потом, как вы знаете, сняли, но - это уж сами, когда захотели!), и другие вопросы решились. Ведь в хозяйстве нашлась масса лишних вещей: неиспользуемая земля, постройки, машины. Всё это новая власть заложила в городских банках, получила хороший кредит и теперь могла спокойно ожидать успехов вольной экономики.
  Так коллектив приучился жить в долг: обычных работ он уже толком не вёл, но регулярно, на собраниях, подавляющим большинством голосов поднимал себе зарплату. Через малое время на руках у людей оказались приличные деньги, и многим подумалось: вот она, жизнь - началась, однако с прилавков моментом исчезли товары. Вот странное дело! Нет, сам факт их продажи удивления вызвать не мог, тут настораживало иное - почему не подвозят ещё?
  В публике наметилось идейное брожение.
  По счастью тогда же мы получили из Центра новейшее барвардское исследование - 'Экономический милитаризм'. Байдаркин (а в то время командовал он), документ изучил и, не медля, пустил в оборот. Всего, там предписанного, он по здоровью осилить не смог, зато так развернул хозяйственную машину, что и его преемникам отступать стало некуда.
   Эта, последняя теория была несложна. Оказывается, шульманские идеи в корне изменили сознание масс. Как выяснили зарубежные социологи, человек, овладев смыслом рыночного Контекста, потерял всякий стимул к труду и на сегодняшний день занят одним - пытается жить за чужой счёт. Учёные подсчитали: через пять - десять лет такой жизни мировой экономике крышка - 'умники' расплодятся без меры, а простофиль - работяг днём с огнём не отыщешь. И зарубежные психологи подтвердили: отныне ишачить в цеху или в поле сам по себе индивид нипочём не захочет.
  (Кстати, винить в том профессора Шульмана смеху подобно: он всего только вскрыл объективный процесс, а термин 'объективный' значит 'имеющий место в природе и мало от нас, несмышлёных, зависящий'.
  Допустим, великий Эпштейн изобрёл электрический ток, чем принёс небывалую пользу всему человечеству, но вот какого - то растяпу этим током убило, и что же, теперь - гениального физика судить?).
  Так Буржуизм оказался в исторической ловушке, поскольку рабство сейчас невозможно; свобода, как видим, заводит в тупик, труд же добровольно - принудительный, совмещающий административный нажим с призывами к сознательности, для рыночных стран не годится вовсе. Ведь им пользовались коллективисты, а потому он и был осуждён, несмотря на все его достижения.
  В самом деле, гуманно ли заставлять человека работать, если сам он того не желает? Естественно - нет, ведь права индивида превыше всего.
  Таким образом, цивилизации стала угрожать голодная смерть, демократии - идейные вызовы нового времени, а камень преткновения был один. Как без вульгарного насилия возродить у бездельников тягу к труду?
   Ох, тут нужна была умная схема, чтобы мужик от станка не слинял, но при этом считал, что болванку он точит по собственной воле!
  Выход нашли молодые сотрудники шульманской группы - 'милитаристы' или, как их ещё называли, 'монетчики'. Эти клички они заслужили в научном сообществе за неистовость в спорах и жёсткие предложения по оздоровлению экономики. Изучив ситуацию с разных сторон, учёные пришли к однозначному выводу: оживить в наши дни производство можно только изъятием денег у населения.
  Действительно, в условиях, когда всё покупается и продаётся, рядовой гражданин без финансов - ничто. Погуляв пару дней на голодный желудок (хорошо бы с семьёй на руках), он быстренько станет покладистым, вытряхнет дурь из башки и побежит за любою работой. Обратите внимание, сам побежит, да ещё обрадуется, если возьмут.
  И никакого, заметьте, насилия, а коллективисты его заставляли, собственное здоровье транжирили. Вот, до чего вездесуща 'невидимая рука Шульмана'!
   Оставалось придумать рецепты для изъятия средств у народа, но это же сущий пустяк. Экономистов свободного мира хлебом не корми - поручи им такое занятие, тем более что их друзья - однокашники состоят в этом мире большими политиками.
  Очень скоро государственные машины в странах демократии завелись, потом завертелись, законы там приобрели необходимый вид, и рыночная цивилизация была спасена.
   Со временем и у нас привилась эта мода. Карманы людей облегчались с размахом. Замораживались денежные вклады, не платились зарплаты и пенсии, повышались цены, изобретались налоги, и скоро те деньги, что в Центр не ушли, в колхозной кассе осели, а у работяг повсеместно закончились.
  Вопреки всем научным прогнозам, всплеска особой активности тут это обстоятельство не вызвало, породив, скорей, недоумение. Действительно: свободу дали - красота, на пашню не гонят - спасибо, но возникает вопрос, как обходиться без 'бабок'? Ведь и в магазин, и в кино бы надо. Привыкли...
   Ёлкин в ожидании экономического бума дальновидно молчал, а с населением выходил объясняться Гоша, и делал это весьма успешно, пока не занедужил. С его уходом обозначился кризис доверия к власти, однако нашёлся и выход. К нам приехал погостить, да так и остался здесь навеки некто Антонин Гудбайс, кандидат физмат наук из Северо - Западного института. Происхождением он был получех, умом не уступал Байдаркину, а при себе имел монографию с хитрым названием: 'Мейнстрим развития: устойчивый рост экономики при отсутствии денег'.
  Очень своевременный труд: оказалось, что деньги не столь уж серьёзная вещь, как мы приучились думать. Учёные выяснили: они - не более чем условность, а потому, если в ваших карманах, простите, голяк, то все расчёты вы можете вести личными обязательствами - 'баучерами', названными так в честь придумавшего их профессора, учителя Гудбайса.
  С лёгкой руки последнего эти баучеры загуляли по нашим Просторам. Документы были красивые, они составлялись на цветной бумаге с водяными знаками и скреплялись печатью Правления. Пользовались ими так. Идёт гражданин в магазин, в клуб или, к примеру, завезли ему уголь, а расплатиться нечем. Вот он и пишет на специальном бланке, что деньги отдаст, как только в 'ООО' зарплату получит, но в любом случае не позднее осени, к моменту завершения экономической колхозной программы '40 дней'. А в конце прибавляет (иначе документ юридической силы лишён): гарантирую, мол, сказанное всем своим имуществом.
  Сначала эти слова применять боялись, но когда Папа Ёлкин клятвенно заявил, что к осени со всеми тружениками рассчитается, а иначе на трамвайные пути собственноручно ляжет, граждане осмелели, упустив из виду два важных обстоятельства:
  1. Трамвая в посёлке отродясь не бывало; его ближайший маршрут проходил в областном центре.
  2. Ёлкин, оскандалившись в командировках, поклялся на крови (и ещё поспорил на ящик коньяка), что теперь не поедет в Город даже за орденом, а потому было бы странным ожидать его там по менее приятному поводу.
   Уверенности в завтрашнем дне добавляло напоминание Гудбайса о том, что собранные у жителей деньги (те, что в Центр не ушли) никуда не делись, а лежат целёхонькие в конторской кассе. Впрочем, последнее, заверил он, является абсолютно нелепым, ведь в условиях Рынка любой, уважающий себя субъект, не станет держать капитал втуне, а скоренько пустит его в оборот.
   Коллектив с этим тезисом согласился, строго обязав Ёлкина направить излишки колхозных финансов в какой - нибудь выгодный городской бизнес, поскольку у нас для такого вложения почвы нет.
  ' Итак, что мы имеем 'с гуся', - объяснял людям наш ведущий экономист:
   - средства в кассе 'ООО' - это раз;
   - ценные бумаги, в форме личных обязательств - два.
   Значит, на баучеры можно текущую жизнь вести, а деньги, собранные в конторе, на сторону работать пойдут.
   Подумать только, говорил Гудбайс, раньше вы за 'бабки' трудились, а теперь они за вас будут. Представьте только: человек с пивком в баре сидит, а где - то, там - вдалеке, ему копейка в карман капает. Ну, разве оно не по - хозяйски?
  - Верно, - соглашалось население - красивая бухгалтерия! Выходит, что мы в два раза богаче стали?
  - Выходит, что так.
  - Слушайте, вот она, рыночная экономика: ещё толком и не работали, а уже вдвое разбогатели!
   'Вторые деньги' пришлись людям по вкусу и стали плодиться, будто кролики. С ними посещали магазин, на них играли в домино, их копили на чёрный день, дарили и теряли. На этой почве возникли свои богачи, однако появились и бедные. Золотым дождём пролились баучеры на любителей спиртного: выданным распискам алкаши потеряли счёт, ведь такую бумажку сочинить, совсем не то, что в карман лишний раз лезть.
   Так оно и шло: на повседневные товары Город дал нам целевой кредит под залог имущества, а дешёвую водку сюда везли машинами: тоже в долг, да ещё с немыслимой отсрочкой.
   Вот теперь народ засуетился. У многих, ещё вчера спокойных людей отказали тормоза: забросив полученное от колхоза добро и даже старые огороды, энтузиасты с деловым видом носились по округе, предлагая друг другу всевозможные, но неизменно выгодные сделки с баучерами. Результаты у всех получались разные, но уж тут, извини: будущее зависит от тебя. А в целом жизнь налаживалась.
   - Ну и гады были те коллективисты: на колхоз заставляли работать, а великую радость - свободу, от трудящихся прятали. Ох, не дай бог, к нам вернутся и опять запрягут! Нет, эти изменения точно должны стать необратимыми.
   До поры, до времени процесс шёл, как по маслу. Ах, если бы все люди были порядочными...
   Но вот наступил момент, когда излишне бойким гражданам верить перестали, а остановиться те уже не могли и пустили в ход всякие коварные приёмы. Так сговорится кучка приятелей и наштампует друг дружке обязательств на одинаковую сумму: получается, что все они остались при своих, а посторонних теперь можно дурить пачкой липовых долгов. Финт удался, и следом пошли уже совсем подлые трюки - подделки, расписки от мифических или умерших лиц и т.п.
  Подобных фокусов жульё изобрело немало; ущерб от них копился, нарастал, и с какого - то момента жизнь развернулась к посёлку другой стороной. Потянулись конфликты мошенников с пострадавшими; ожил полузабытый криминальный элемент, да и как ему было не ожить, когда кругом наметились 'дела'. А тут и народная полиция, отлучённая от былого снабжения, принялась в ущерб своим обязанностям добывать средства к несению службы. На этом поприще её и бандитов пути то сходились, то расходились, и громких событий в данной связи хватало. Каждое утро - криминальные новости, и до чего интересные! Кражи, поджоги, убийства... Ах, это сладкое слово - свобода!
  Однако через малое время посельчане занервничали. Оно и понятно, ведь раньше как было: заработал, получил, потратил или накопил - всё очевидно; хоть средств и немного, но считать и планировать можно. Сейчас же забыли, как настоящие деньги выглядят, а с этими баучерами умом поедешь. Что думать не знаешь: сядешь, подобьёшь баланс - ты, как будто, небеден, а всё сомнения берут! У людей таких бумаг - хоть на стенку клей, а толку с этого чуть: с голоду не умрёшь, но и ничего путёвого не купишь. Чужие долги это неплохо, но вот свои-то - тоже растут...
  Нет, когда всем зарплату восстановят, и эти чёртовы бумажки в нормальный вид переведут!?
  Люди, истомившись душой, начали крыть, на чём свет стоит, консультанта Гудбайса с пригревшей его властью.
   А Ёлкину любая активность нравилась; он, когда мог, так и говорил: - 'Вспомните, земляки, как раньше скучно жили!'
   Действительно. С утра человек на работе - возится, что твой жук, мастерит нечто. Потом пообедает, покурит с товарищами и снова к станку, теперь уж до вечера. Домой вернётся уставший, включит телевизор, а там программы скучные: культурные да образовательные. Стриптиза не дождёшься, комедий с детективами маловато, а хроника, вообще, кособокая: тут завод возвели, там турбину пустили, газ к селу подтянули, или у пионерского лагеря ленточку разрезали...
   Короче, правды всей не сообщали, а развлекать и вовсе не могли. Вот сейчас новости - это да, не соскучишься! Накануне - семь громких убийств в столице, три - в Городе; четыре взрыва на Юге, плюс захват заложников. День назад самолёт упал, неделю - подлодка утонула.
   А из нового - сопредельная мелюзга хулиганит, не уважает былую державу. Ох, в старое бы время... (Нет, между нами говоря, было; было и там что - то хорошее!).
   А какие аферы прокручивают, а громкие скандалы и драки в Верховной Думе? Смотришь, о себе забываешь; вот, если бы ещё не попса да реклама...
   Борис Никодимыч ввёл для героев новой жизни именные награды. В честь благодетеля Просторов - купца позапрошлого века Авдея Гвоздилова, поставившего здесь первое каменное здание, он учредил памятные медали 'Авдея Первозданного' и тут же дал им ход.
  - Награды 3-ей степени повисли на упругих грудях у Тани с Валей, у весело пахнущих бензином Хабарковского и Аграновича, а также складских трудоголиков Бирюзовского и Усинского;
  - 'Авдея' 2-й степени получил, на двоих с супругой, всемирно известный музыкант Клаустрофобич - уроженец здешних мест, иногда отдыхающий у нас после гастролей, а также служитель культа отец Гиперборей, святивший за наличку любое имущество, вплоть до самогонного аппарата;
  - Первая степень досталась, ясно, кому.
  По примеру крупных городов для интеллигентных узников старого режима Папа ввёл в официальный оборот звание 'Совесть посёлка'. Тут, однако, случилась накладка: политических страдальцев в числе местных жителей сразу не нашлось, и до конца года на эту должность определили агротехника Брехачёва, отмотавшего когда - то 'пятерик' за 'весёлые картинки'.
   ---
  В последнее время наших земляков потянуло на природу, и это при том, что она здесь кругом - ходить за ней далеко не надо. Хотя, конечно, и у нас имелись особые места. Так, у реки, вдоль всего посёлка тянулся огромный, поросший лесом Бугор, близ которого лежали самые живописные места в районе, а может, и в целой Области. Летом здесь купались и загорали, играли в мячики и в карты. Рядом выделяли дополнительные огороды многодетным семьям; причём, по уговору - одну землю, без разрешения на постройки.
  Это всегда возмущало людей: ну и власть, а ещё говорят, будто она народная! Простого сарая поставить нельзя, да и сами наделы - то мизерные.
  С Переделкой унизительную норму единодушно убрали; теперь на своей земле ты мог строить всё, что угодно - хоть небоскрёб, лишь бы денег хватило. Размеры участков тоже не ограничивали.
  Правда с Бугром незадача вышла: он, конечно же, был велик, но всё-таки не настолько, чтобы там всем желающим без изъятия места хватило. Посовещались с Ёлкиным, и тот решил для исключения кумовства распределять тамошнюю землю лишь на конкурсной платной основе. При этом супрефект опять же обязал свой штаб вкладывать полученные от продаж средства в доходный городской бизнес; ведь тогда и уступившие в торгах в каком - то виде свой доход получат. Устроили аукцион; заявок на землю поступило много, а потому цена за сотку там резко взлетела вверх, и многодетным семьям пришлось своих огородов лишиться.
   Так в, казалось бы, верном деле возник дурной запашок. (Богатые люди, заботясь о здоровье, любят 'прислушиваться к себе' а иногда ведь стоит и принюхиваться). Зато вдоль реки на укрупнённых массивах стали вырастать особняки, превосходящие размером большинство зданий в самом посёлке - такие махины, что хоть в столице, на знаменитых Трёхрублёвском и Нуворишском шоссе ставь.
  Теперь в заповедных местах наши именитые и просто состоятельные люди могли с комфортом поправлять здоровье, беззаветно оставленное на службе Отечеству.
  Сохранялся и ещё один фактор, внушающий оптимизм населению: наш пернатый феномен рос, как на дрожжах. Каждая летучка банного штаба начиналась с информации о привесе птицы, и первый тост был о нём же. Несмотря на занятость, актив 'Баньки - 9', почитай, через день навещал заветную ферму. Дорогу к Лебедю указывали специальные знаки, однако и без них заблудиться было сложно, ведь туда постоянно шли люди.
  На главной клетке двора висела большая табличка.
  
   Куролебедь бермонтский.
   Рекордист.
   Близко не подходить. С рук не кормить. Громко не разговаривать.
   Штраф - 100 минимальных баучеров.
  
   Он набрал уже два кило, выглядел устрашающе и сумел пару раз достать через сетку особо шипучего гуся из дразнил - соседей.
  - Скажите, Папа, а вам не доводилось хотя бы на картинке видеть взрослого куролебедя? Вот интересно, каким он будет, когда взрослым станет? - спросил как - то шефа Коржиков, сомлевший от мадеры.
  - На картинке? - саркастически хмыкнул Ёлкин, - да я, с ним, милый, завсегда, вот как сейчас с тобой. Ведь столько лет вместе, а сколько пережито...
   - И каков же он из себя?
   - Здоровый, слоняра, аж страшно делается! Но добрый, если только у добрых людей живёт. И очень воспитанный, знаешь; страшно бывает привязан: хозяин туда идёт - и он туда; хозяин - сюда, и он по пятам следует, - Папа, водивший по воздуху грязным пальцем, как бы сопровождая птицу осоловевшим взглядом, не перенёс собственного умиления и тоненько всхлипнул.
  А через неделю всё пошло не так: Лебедь заметно погрузнел. Нет, не в смысле прибавки в весе, тут - то и выходила неясность: достигнув двух своих 'кэгэ', он вдруг застрял на этом рубеже, хотя по его же собственным ощущениям с каждым днём становился тяжелее. Сейчас даже короткие переходы давались ему с трудом; затекали ноги, появилась одышка, и это стало заметно.
  Печальные известия всполошили руководство; супрефект позвонил в Город научным консультантам, однако в посёлок приехал лишь Попцов. Червяченко остался дома, сославшись на болезнь.
  День стоял тёплый, но пасмурный; Ёлкин пребывал в бане один, по обыкновению 'не в форме'. Подобно Лебедю, и он теперь двигался с трудом: тяготили те же вес и одышка, да ещё постоянно сохло во рту. А сейчас он дремал, примостив лохматую голову на край стола, свободный от грязи.
  Услыхав шум в предбаннике, хозяин с трудом очнулся и посмотрел невидящим взглядом на дверь.
   - Эй, люди, обозначьтесь, никак принесли чего? А, это ты, Харитон; проходи, наливай - гостем будешь.
  - Ну, здравствуй, владыка Просторов; гляжу, ты один. Что, твои самураи - выдохлись? Мор пошёл промеж коней?
   - Почему - один? Ребята на речку смотались, а я - с ним, с другом, - Папа указал на Зелёного змия, сидевшего от него по левую руку. Попцов внимательно проследил за этим движением, однако никого не увидел.
  - ... Да, Борис Никодимыч, должен заметить: как руководитель ты теряешь лицо. Кстати, что у тебя с ним?
  - Где? А, это...
  Ёлкин сбил с правой щеки прилипший окурок, с левой - пивную пробку.
   - Как теперь, нормально?
  - Я бы не сказал.
  - Ну, тебе не угодишь! Объясни, что опять не так?
   Тёмный лицом и отёкший телом, Папа недоумённо поводил ладонью по щетине, и, наконец, поняв суть претензий гостя, отмахнулся.
   - Да, ладно, не обращай на лицо внимания. Отлежал.
   В разговоре с супрефектом учёный был резок.
   - Как это не прибавляет в весе, почему? Да ему до полупуда ещё расти и расти. Может, кормите плохо? Небось, хапуга Бирюзовский корма налево гонит; всё растащил, на святое замахнулся - на науку! Как прикажешь понять: наметилась точка экономического роста, а они назад тянут. Сам - то куда глядишь? Про твои кадры, между прочим, по всему региону шум идёт, а ты, должно быть, газет не читаешь? Видал я, какие тут дворцы возводят: прямо скажу - не по чину. Смотри, пустят эти жулики тебя по миру! Производство - то в упадке, ресурсы вот - вот кончатся, а топливо с едой не запасаешь, и денег нет - долги одни. К зиме ожидай социальный взрыв, но к неприятностям готовься раньше: Там на тебя большие люди косо смотрят; оцени, уже и мне статью заказали. Ты понял? Это сигнал, а написать, прости, придётся. Сам - то и к зеркалу, небось, не подходишь? В бане живёшь, а грязью зарос, как кабан.
   - Ладно, Харитон, не быкуй, места у нас богатые, а люди щедрые. Добра всем хватит, и тебе при нужде фазенду выстроим. Давай, ближе к делу: мы тут пока отдохнём, а ты сходи, на орла нашего взгляни; только сам - лично, другим мы не верим. Потом расскажешь, что с ним; может, приболел чем? Сам я склоняюсь к мысли, что он по подруге сохнет; с лебедьми, говорят, это обычное дело. Но в любом случае посетителей мы к нему тормознули. Что же до хозяйства в целом, то врут ваши щелкопёры: ребята мои золотые всей душой отдаются работе. Недостатки имеют законное место, только в них виноват один жуткий прохвост - получех Антонин Гудбайс. Хотя, какой он к чёрту получех, там даже четверть чеха не ночевала! Типичный маланец, знаешь эту породу: насуёт втихомолку дерьма и нипочём не признается. Навертел он тут делов со своими баучерами: народ с панталыку сбил, меня, невинного, подставил, и всё ему - божья роса. Другой бы честный человек; ну, вроде нас с тобой, от угрызений совести в сортире повесился, а этому - по барабану. Ходит, улыбается, ещё медаль просит!
  Я давно к паразиту приглядывался, вот только занят был, руки всё не доходили. Ты в областной газете прямо так и отпиши: во всём виноват Гудбайс, кандидат физмать - его за ногу наук! Про себя же добавлю: хворь моя - не блажь и не слабость, а высокая болезнь. Национальная стихия! Я через неё мой путь отчётливее вижу. Помнишь, когда - то было кино: 'Это сильнее меня!'. Так что: пил, пью, и буду пить, пока здоровья хватит! А настоящие друзья меня не бросят, - заявил Ёлкин и, к удивлению Попцова, вновь указал на пустое место рядом с собой.
   Харитон Христофорович плюнул на грязный пол и пошёл говорить с приставленной к 'объекту' тёткой Прасковьей. Шёл неохотно, интуиция сообщала экономисту, что хороших вестей для него там не будет.
  По дороге набрался злости.
   - Ну - с, как наш лебедь, сударыня? Почему сократился привес? Должно быть, неважно следишь, старая; корма - то, поди, со двора потаскиваешь? Мы тебе важное дело вручили, а ты что себе позволяешь? Нет, видать, надо на вас комплексную ревизию наслать!
  - Какие корма? Побойся Христа, товарищ; я полвека на этом дворе - крошки домой не унесла. А про чудище ваше ты меня не смеши; говори прямо - шутка это, или опыт какой? Птицы я перевидала достаточно и авторитетно скажу: никакой он не лебедь! Дураку понятно - и внешность не та, и большой воды пугается.
  - То есть, как это не лебедь! А кто же? Ты почему, ведьма, раньше молчала? С кем ещё обсуждала?
  - Да кто меня спрашивал? Раз сюда лекции водили, значит, так надо было, а сама я в научную плоскость не лезу. Что он за птица, вам лучше знать - вы люди учёные; а не знаете, спросите там, где яйцо взяли. По опыту ясно, что курёнок тут, только странный какой - то: уродец жалкий и несуразный. Помяни моё слово, профессор: рост у него прекратился, и вообще жить ему, квёлому, осталось недолго.
  - А вот это, мадам, чепуха: мы имеем гарантии! Разве что от стихийного бедствия...
  - Почему, Ваше степенство?
  - Долго объяснять, не поймёшь. Слушай, а какого он пола?
  - Ты о чём, отец?
  - Ну, мужского он рода или женского?
  - Чай, сам не видишь?
  - Да откуда? Говорят, им нужно под хвост глядеть или у гузки щупать, а мне что - больше делать нечего?
  - Ой, не могу, уморил, хулиган!
   Так и ушла, не сказав.
   ---
   Не заходя к Ёлкину, Попцов вернулся в Город, расстроенный и злой, чернее тучи. Гурий встретил его в своём кабинете, совершенно здоровый; с широкой, правда, настороженной улыбкой.
   - Как дела, господин целитель? Надеюсь, кризис у нашего пациента миновал? Жить будет?
  (Хотел прикрыться фиговым листком иронии, да не фига не вышло).
   - Ещё шутишь? Давай начистоту, гражданин Червяченко. Ты же у нас спец по сельскому хозяйству, у буржуинских фермеров не один год в гостях провёл. Я - системный аналитик и в деревне сроду не жил, но сегодня пригляделся к 'объекту' и скажу точно: не лебедь он! Экстерьер совсем иной. Слушай, это минигодзилла какая - то; а потом, не знаю, обратил ли ты внимание - он воды боится. Для водоплавающих это и вовсе нонсенс. К тому же, расти перестал, а выглядит... Еле ноги таскает; того и гляди, от старости помрёт. Каких восемь кило? Рассказывай, вредитель, кого ты нам подсунул!
   - Ты же знаешь, Харитон, я подписку дал ...
   - Лохов в Просторах поищи, змеюка! Говори, как дело было. И в глаза, в глаза смотри мне! Правильно говорят, что чужая душа потёмки, но зато есть глаза - зеркало души. Вот почему мне так хочется иногда тебе в глаз засветить!
   - Ну, хорошо, есть грех на мне, извини, что раньше не признался. Сам уже неладное почуял; голову сломал: как такое могло случиться? И вот что узнал - человек большой по-пьяни раскололся: там было не одно яйцо, а два! Второе - тоже не простое, в нём зародыш глубоко мутированного уткогуся. В общем, когда наш хирург в спецбольнице уже заносил над агентом свой нож, пациент, улетая в наркоз, всё шептал: 'Запомните, братцы: справа - куролебедь, слева - уткогусь!'.
   Казалось бы, чего проще, но врач - то на его 'хозяйство' со своей стороны смотрел: и что для того правое, для этого - левое. Вот они вместе маху и дали. Лотерея вышла: тянули два шара, и нам не повезло - малокалиберный уткогусь достался, а куролебедь в чужие руки уплыл. И где он теперь, один бог ведает!
   Харитон внимательно оглядел приятеля: ногой не пристукивает, нос мизинцем не почёсывает, левой бровью не ведёт. По всем приметам не врёт, как будто; по крайней мере - сознательно. А кто его знает? Разведки эти с контрразведками тема мудрёная, за неё без бутылки не взяться. Где там у них 'Большая игра', а где - обычное разгильдяйство? Изоврались они безбожно, тоже деньгу хапают, разводя по столицам друг дружку. А нас - то, в глуши, зачем? Да вроде бы незачем.
  - Ну, брат, удивил! Вот они - органы, не зря свой хлеб едят; неспроста на банкетах поют: 'Наша служба и неясна и темна!'... Постой, а мы - то теперь как?
  - Мы - ровным счётом так же. Ну, не получился куролебедь, выйдет поплоше, но тоже феномен науки - уткогусь. Мужики сиволапые в деревнях сотни лет живут, никто о таком и не слыхивал. Полпуда от него, конечно, не жди, но кило четыре - пять натянем, не будь я Гурий! А с публикой объяснимся, не впервой.
   - Погоди, пусть он не лебедь, но привес - то где? Почему отсутствует? И вид у 'объекта' больной!
   - Ты же знаешь: скотина, она и есть скотина; сама молчит, не жалуется, лишь поведением нам знаки подаёт, а внутри у неё всё, не как у людей. И, между прочим, ещё неясно, с кем мы дело имеем: мужик - она, или кто другой? А если не мужик, так может у неё критические дни?
   Наутро Попцов созвонился с Ёлкиным и попросил удалить Прасковью от Лебедя, а на её место найти кого - то получше: грамотного, работящего, умеющего держать язык за зубами.
   ---
   Тем временем над Папой сгущались тучи. Сам он, заросший диким волосом, баню почти не покидал, оттого что на свету уже не раз падал в обморок.
   Поползли дурные слухи, посёлок зароптал; не верили уже ни Коржикову с Карпищевым, ни даже стресс - атташе Хржижановскому. Последний устал сообщать о здравом уме и твёрдой руке шефа, над журналистом давно смеялись. Однажды, в подтверждение сказанному, он даже вышел на крыльцо с 'фонарём' под глазом, но уже и это не убеждало. К тому же Пахомыч, заскочивший на тот час в банный штаб с бумагами, зафиксировал алиби Ёлкина. Супрефект отдыхал рядом с лавкой, и весовщик наблюдал в режиме онлайн, как 'фонарь' тот собкору навесил здоровяк Лёха. Оппоненты не сошлись во мнениях относительно русского языка, обсуждая склонение сложных числительных, а именно, '465987 рублей' в творительном падеже, да ещё в сослагательном наклонении. Обсуждали вопрос долго и упорно, но к согласию не пришли.
  Тем временем в областных СМИ множились скверные вести о посёлке, а самой злобной была статья за подписью: 'д.э.н. Х. Попцов'. Её перепечатало большинство влиятельных газет, о содержании вкратце сообщили и по монитору. В такой обстановке сами собой напрашивались известные меры - следовало быстро найти виновных.
  Здесь Ёлкин оказался на высоте, и его первое же действие пришлось всем по вкусу: Антонина Гудбайса сослали на электроподстанцию в надежде, что хоть там, среди вольтов и ампер, он обретёт заслуженный покой. Однако снова просчитались: новоиспечённый электрик сидеть без дела не желал и для начала занялся рациональным освещением посёлка. Мысль его шла таким нехоженым путём: раз вечерами на улицах стало тревожно, значит, и людей в это время на них поубавилось. Спрашивается, к чему тогда по всей округе лампочки впустую жечь? Да пусть горят они на тех столбах, где мимо человек пойти отважится.
   Реформатор собрал в команду молодых, энергичных людей; те поставили на столбах много умных приборов, но дело не заладилось от начала. Фазы что - ли перепутали? Бывало, что днём свет включался повсюду и горел часами, пока за Гудбайсом не сбегают, а вечером, действительно, освещались редкие фрагменты улиц, но стоило позднему пешеходу ступить под какой - либо фонарь, как тот немедленно гас и вновь зажигался лишь, когда дорога безоглядно пустела.
   При такой любви к электричеству самым ходовым товаром у нас вскоре сделались карманные фонарики и свечи, а всех чёрных котов в округе 'гудбайсами' обзывать начали. Даже поговорка возникла: 'Пусто, будто Гудбас прошёл!'.
  В другой раз, пока люди спали, новаторы для экономии энергии конвейерное отключение домов затеяли, чем по - злодейски обесточили баню в роковой помывочный момент. В результате Ёлкин, разыскивая свою шайку, впотьмах налетел на дверной косяк и деформировал себе носовую перегородку. В сердцах он велел Лехе поймать Гудбайса и намылить тому шею, но электрику повезло - исчез в им же созданной кромешной тьме.
  Наутро, опохмелившись и уже остыв, шеф обозвал всю их бригаду 'молодыми деформаторами' и другими нехорошими словами, но с работы выгонять не стал. Он иногда бывал отходчив, тем более что спецов с такой разносторонней квалификацией в посёлке днём с огнём не сыщешь.
  Далее, по совокупности хозяйственных и словесных упущений, от дел отстранили завхоза Черноморова. Засиделся он на должности: ну, сколько можно народ веселить? Садюга Ёлкин отправил речистого Виктора Стахановича на областной конкурс чтецов - декламаторов. Для пущего смеха, пусть там повертится!
  Почуяв недобрые флюиды, срочно отбыл с покаянием в родную газету, и был там внезапно принят, стресс-секретарь Хржижановский.
  Но и этого мало, чистки затронули самых близких. Таня с Валей до последнего что - то делили и складывали, но пришлось им - таки бухгалтерию очистить, а свою активность за Бугор перенести.
   И, наконец, самое тяжкое, разошлись с Коржиковым: тот любые поручения выполнял, и всегда без претензий, а здесь Папа заявил, что Алексей с дружком Карпищевым в ночном магазине много берут, но мало к столу доносят. С такими гонцами, добавил Папа, нам более не по пути, я лучше сам снабженьем озабочусь.
  У друзей просто челюсть отвисла: вот она - людская неблагодарность! Униженные и оскорблённые, они покинули место, бывшее им родным домом, и вернулись на автобазу. Приняли их там с почётом; хозяйственный опыт, полученный в бане, оценили. Однако Лёха уже настолько привык к бумажной работе, что существовать без неё далее не мог и потому взялся за мемуары. Он часами работал над ними даже по окончанию смены, а бывало так, что сочинял, и сочинял их от заката до рассвета.
  Расставшись с наиболее одиозными кадрами, и, сохранив лишь последний рубеж - снабженцев, Ёлкин успокоился и стал собирать новую команду. Завхоз нашёлся быстро: обаятельный плановик Михаил Кастянов тихо делал своё дело и в итоге дождался попутного ветра в спину.
  В этом человеке всё было красиво: и глаза, и двубортный костюм, и улыбка. Он имел необычное прозвище 'Миша - два пол-литра', а происходило оно от его дежурной шутки. Приходит, скажем, к нему старушка и просит пересчитать плату за свет в связи с опытами Гудбайса. Улыбнётся Кастянов своей знаменитой улыбкой и скажет: 'Сделаем. И обойдётся это тебе, бабка, всего лишь в два пол - литра'. Но это он так шутил, а на самом деле хозяйственный Миша спиртного в рот не брал, а всё свободное время посвящал возведению особняков на больших участках за Бугром.
  Едва подобрав завхоза, Борис Никодимыч решил было вернуться к привычному образу жизни, но тут его настигли подлинные неприятности. Во-первых, такого марафонского праздника не вынес даже могучий ёлкинский организм, и врачи категорически запретили супрефекту жить в бане. А главное, 'наверху' твёрдо решили снять его с должности за дискредитацию нового экономического курса.
  Оставалась возможность опередить события, и уйти самому, сохранив при том рычаги управления в 'ООО', но для этого был нужен преемник. Ёлкин искал его целыми днями и не находил. Ближний круг был опорочен вместе с шефом; не выходило и с кругом дальним: Аксёненков - жуликоват, Глушков - ненадёжен, Стекляшкин - мямлик...
  Была ещё куча помощников, но что с них возьмёшь? Они ведь, помощники, на то и существуют, чтобы из - за твоей широкой спины умную фразу вбросить. Вбросят, а дальше - как получится, но отвечать тебе. Хорошо вышло - это советчик придумал; плохо - он всего лишь мысль для обсуждения подкинул.
   Безответственный элемент, согласимся с этим и мы. Где им, убогим, продолжить начатое, а ведь в него вложено столько здоровья.
  Судьба Ёлкина повисла на волоске. Запахло жареным, и тут, как всегда, явился Бирюзовский.
  
   Акт четвёртый. Шпунькин.
  
   Орлиный был бы у Н. профиль, кабы не утиный нос*.
  
  Хозяин кормов в столь ответственный день сменил свой складской халат на выходной костюм с галстуком. Прямо - таки сияя, он решительно открыл дверь к супрефекту; следом за ним вошёл веснушчатый блондин в морской форме.
  - Вот, - сказал Бирюзовский, - рекомендую: племяш вернулся с Северных морей, очень перспективный парень. Думаю, это тот человек, которого мы искали.
  - Не мы, а я! - отрезал Ёлкин.
  - Конечно, конечно, - поспешил согласиться завскладом.
  - Честь имею - мичман Шпунькин, - представился невысокий моряк, щёлкнув каблуками. Потом снял фуражку с якорем и покраснел. - Вадик. В отставке я, - добавил он, чуть поморгав.
  - Вадим Вадимович! - с нажимом поправил его Бирюзовский.
  Преодолев хандру, Папа сощурился и долгим взглядом осмотрел новенького, пытаясь угадать, кто перед ним.
  'Так. Парень собран и подтянут: не исключено, спортсмен. Вон, потирает кисти рук: боксёр, что ли? Для управленца качество нелишнее, хотя, возможно, просто комплексует. Тем более что и сидит бочком... Раз он спортсмен, тогда не пьёт, и в нашем деле выдержит недолго... Зато внимательный, умеет слушать. А что ещё? Порядочен? Умён? Нет, разучился я клиентов видеть, чего - то на трезвяк не вникну', - Ёлкин, откинувшись в кресле, на минуту закрыл глаза.
  'Умеренность и аккуратность' - всплыла в памяти фраза из какой - то забытой книжки. Он снова оглядел Шпунькина и удивился: румянец у того с лица уже сошёл, губы жёстко поджались, голубые глаза были бесстрастны, а за уже отмеченным вниманием явно стояла решительность.
  'Вот, чёрт, как это он? Быстренько. Надо же, на пионера смахивает, а в гляделки не обыграть: эка, уставился - не сморгнёт, и похоже слова лишнего не скажет. Что ж, возраст - дело наживное... А чем чёрт не шутит, может, прав аферист Бирюзовский? У него долгий опыт: барыга ошибается редко, как тот сапёр. Терять нам кроме цепей нечего (он повертел золотую цепочку на шее, вторая брякнула на руке), да и с другими кандидатами тут не густо. Ладно, испытаем морячка, а поведёт себя незрело - устаканим.
   - Вот что, Вадим Вадимович! Я принял решение доверить вам власть. Как, думаете, справитесь? Руководить умеете? - с места в карьер погнал Ёлкин.
  - Мы, флотские, умеем всё! Не сомневайтесь, Борис Никодимыч, - краснеть не будете, - твёрдо ответил тот и снова покраснел. - Вы мне только одно скажите, где тут в делах кончается посёлок и начинается колхоз? Не разберу я что-то... И ещё в бухгалтерии слаб: что такое сальдо - мортале?
  - Эка, спросил, милый, это не ко мне, а к завхозу, я - по политической части. Ладно, Там у кого - нибудь спросишь.
  Через день состоялось собрание. На кону единственный вопрос: выборы нового супрефекта, и кандидат тоже один - кадровый морской офицер Шпунькин В.В.
  В конференц - зале 'Атлантис Хауса' тесно; посмотреть на новенького собралось много народу, давно столько не было. Ровно в 6 вечера из - за кулис на сцену вышел Ёлкин. Торжественно - бледный, в чёрном костюме, он был выбрит, подтянут и трезв до неузнаваемости. Подождав, пока стихнет шум, и ещё чуть продлив паузу, эффектный Папа драматически склонил голову, и, постояв так с минуту, приступил к делу.
  - Я ухожу, дорогие мои! Чертовски хочется работать, но люди в белых халатах настаивают: цирроз печени - не насморк, шутить не будет. Вот, рекомендую на своё место боевого моряка, Шпунькина Вадима Вадимовича. Прошу любить - не жаловаться; сами увидите: молодой, голубоглазый. А я пошёл. Простите вашего супрефекта, если где - то, кое - что, у нас порой... Ну, вы меня поняли, если не всё у нас вышло, как мы когда - то задумали. Оставляю вам обновлённый посёлок, его теперь не узнать. Любите Просторы, как любил их я. Прощайте навеки! Буду часто вас всех вспоминать.
  При последних словах судорога исказила его лицо, непрошеные мужские слёзы выкатились из синих глаз и синхронно потекли по щекам на воротник импортной рубашки.
  Пора было уходить. Ёлкин, тяжело дыша, выпрямился и, как бы, не видя ничего кругом, ощупью побрёл за кулисы. По такой походке многие догадались, что на глазах у него слёзы. Правда, в дальних рядах эти странные движения расценили иначе; там поняли, что даже в столь торжественный день этот алкаш не удержался и бельмы залил. (А Ёлкин и, правда, собирался с вечера не напиться, однако выпил и не собрался). Прозвучали словесные грубости.
  Выходил супрефект чёрным ходом, но сумел услыхать многое. До буфета (простите, бара!) он шёл тяжело; те самые - неподдельные слёзы душили его. Ведь, действительно, человек старался, и где благодарность? Он хотел объяснить им, что работал как вол, иногда ошибался, а ему кричали вслед, что ошибся он, когда не утоп в навозе...
  Накануне виделись с Попцовым. В ответ на упрёки за злую статью и отсутствие должной поддержки, Харитон вспомнил Ёлкину всё: и позорные выходки в командировках, и банные шалости, и главное, как он сказал, то беспредельное нахальство, с коим Папа взялся руководить целым посёлком, не имея к тому за душой ни деловых, ни моральных качеств.
  Крайним словом в длиннющей попцовской тираде прозвучало: 'дурак!', только по - другому.
   - Ну, хорошо, допустим, я - дурак (пусть даже по - другому!). Малообразованный, согласен, не спорю, - пытался спорить Ёлкин, - но ты же сам говорил, что мой опыт и политический вес вместе с интеллектом молодых и образуют сплав, необходимый для успеха реформ. Это по твоему совету я им не мешал их дела делать и лишь с тыла подпирал. Кто учил: собери умных ребят, доверь им хозяйство, а сам иди хоть в баню? Ну, я собрал таких и пошёл... кстати, в ту самую баню. А теперь ты кричишь ...
   Но смутить Харитона мог только равный.
   - Да, я говорил так, не отрекаюсь. Только одно маленькое замечание: не надо делать 'под мухой' слона! Инасчёт кадров своих ты со мной не советовался. А как ты мог умных людей подобрать, если сам безнадёжный дурак? Как отличал такого же дурня от умного? Небось, искал на нём очки со шляпой, да слушал всякую тряхомудию? Набрал остолопов и жуликов, и получился у вас не сплав опыта с молодостью, а гремучая смесь. Вот она - то рванула, и мы все по уши в дерьме!
  Да, тяжёлый был разговор. А уже сейчас в баре, под бутерброд с копчёным палтусом, Борис Никодимыч накатил 'на грудь' стакашок водки и махнул за Бугор к Тане с Валей. Там с Зелёным змием ему пришлось расстаться; почуяв неладное, Змий скулил и жался к ногам. Ёлкин обнял его, потрепал животину по холке и оставил скучать на опушке.
  'Не говорю - прощай, а только - до свиданья!' - вспомнился старый тоскливый романс. Зато, боже мой, что за славная судьба снова быть человеком! Река, бабочки, деревья, и никаких тебе реформаторов - деформаторов, всей этой шушеры: ни молодых, ни старых. Кругом только свои, родные лица, можно сказать, семья. Да ещё с большой буквы - Семья!
  Девушки набрали ему ванну с душистым шампунем, и он задремал в ней с пеной у рта.
  Так закончился этот сложный день, а уже спустя неделю соседи видели его в неразлучной компании при разных сельских делах: то с удочкой, то с кошёлкой, то с лопатой. Выглядел он, как малосольный огурец - вот, что творит просторский свежий воздух. И сколько же здоровья отнимает у людей руководящая работа!
  Однако это случилось позже, а пока собрание шло своим чередом. Реакция на выступление Ёлкина была бурной. Правда сам он уже далеко, и ему теперь всё, как с гуся вода, а к президиуму с разных сторон понеслись возмущённые крики:
   - Мерзавец! Колхоз целиком пропил!
   - 'Простите, что не всё у нас получилось'. - У тебя - то, прохвоста, с Таней и Валей всё получилось!
  - Вон, какие хоромы за Бугром отгрохал!
  - К прокурору его! - и т.д. и т.п.
  Кричал потомственный коммунар Вампилов с дебоширом Лимонкиным, им вторили пенсионеры, осатаневшие от безденежья, попсы с рекламой и озорства Гудбайса на подстанции.
  Однако, плюрализма ради, отметим и другие мнения.
  - Браво, коллеги! Красиво ушёл!
  - Ведь можем, когда захотим!
   -О, какой актёр умирает! - поставленными голосами забивал всех театральный коллектив Маркина с Табакеркиным.
   Да, есть у нас люди, умеющие ценить благородство. Ещё бы, ведь сам ушёл! Ну, кто из старого начальства был на такое способен? Никто. Ведь тех, синепупых, вперёд ногами выносили...
   Удивительное дело, но эти настроения скоро перетекли даже в возмущённую часть зала. Конечно, люди выражали недовольство с трибуны и с мест, но, постепенно теряя активность, в итоге упёрлись в стенку. В самом деле: Ёлкина уже нет, и что толку его чихвостить за былые 'подвиги'. Раньше - то он давно бы сидел; раньше таких скоро брали под белы рученьки, а сейчас что? Начальству в Город жаловаться? А там скажут: мы его к вам не засылали; сами выбрали, а теперь сюда идёте. И потом, по новым законам он, небось, ничего не нарушил: его мухраи да прожжохины порядки знают; вмиг нужную бумагу слепят и любой срам ею прикроют.
   Нет, привлечь его, видимо, можно, но только писать надо в столицу, на самый верх; это в низах он всё купил, а там честные люди, наверняка, остались. Правда на днях арестовали уже пятого главного прокурора за взятки и разврат... Ну, что же, логика подсказывает, если уже пятого жулика сняли, значит, власти стараются - честного ищут! Вот разрешится вопрос с новым шефом, тогда и к остальному дойдут руки. А то уже ералаш пошёл: один говорят одно, другой - другое, и кто всё итожить будет? Верно сказал Харитон Попцов: нельзя ехать в машине времени с повёрнутой назад головой. Хватит нам, селяне, только и оглядываться; вперёд смотреть нужно.
   Вот и главные экстремисты умолкли; чёрт с ним, с паразитом Ёлкиным: досрочно ушёл и, слава богу - хорошо, хоть в живых оставил! Теперь - то, как быть?
   Оценив эти настроения, к трибуне вышел бессменный секретарь избирательных и прочих комиссий - счетовод, а с недавних пор владелец молочной фермы Чуркин. Он проводил собрания и выборы, считая голоса при всех властях; к Чуркину привыкли и ожидали от него обычной рутины, однако сегодня тот удивил.
  - Господа! - (Зал загудел, люди стали переглядываться). - В соответствии с Нормой избирательного права на вакантную должность супрефекта у нас было выдвинуто 7 человек. Руководствуясь Комментариями к Норме, наша комиссия сняла 6 из них за неверную пунктуацию, орфографию, а также ностальгические нотки в заявках. Тихо, господа! Шуметь бесполезно: грамотность претендентов и их политическая лояльность к системе демократии - непременные условия для участия в выборах. Так что, прошу задавать вопросы Вадиму Вадимовичу.
   На сцену колоритно - враскачку, знаменитою 'флотской' походкой вышел синеглазый моряк в парадной форме, с кортиком на боку и большим свистком на шее. Сразу несколько женщин в зале громко вздохнули, но иные, только сейчас увидевшие кандидата, были разочарованы. Послышались приглушённые реплики.
   - Ишь, вырядился, чисто попугай!
   - Не - е, супротив прежнего мелковат будет. Не по сеньке шапка! Там пьют много, ему здоровья не хватит.
   - Косолапый он какой - то, а говорили, гимнаст;
   - Да нет - подводник, типа, водолаз;
   - Это вряд ли, акваланга при нём не видать, а тот у них входит в парадную форму. Так, что скорее - палубный десант;
   - Точно, я читал, есть на Севере спецотряд - минная эскадра 'Альбатрос'!
   - А какая разница, мужики, где он плавал? Главное, что он в наших, сельских делах плавает.
   Пауза на сцене затянулось. Шпунькин, постояв молча какое - то время, вдруг решительно снял с себя кортик со свистком, сложил их на трибуну, и, расстегнув парадный китель, широко улыбнулся. По залу пронёсся гул одобрения.
   - Ну, девки, чую - настоящий мужик пришёл, уж я в этом деле собаку съела, - потянув воздух носом, доложила народу Марья Звонарёва, когда - то первая красавица колхоза.
   - Да уж, такой обнимет... - поддержала её соседка Сапрыкина.
   - А походочка - как в море лодочка! - отозвалась третья немолодая девушка.
   - Пускай о себе расскажет: откуда он, такой бравый? - полюбопытствовал ветеран Пахомыч.
  Вадим Вадимович долго не думал:
   - Значит так, родился я в семье кузнеца, учился, пошёл на флот, дембельнулся, и - вот, он здесь. Почитай, вся моя биография.
   - В каких частях служил, почему рано отставился? - гнул свою линию дотошный старик.
   - Служил я в частях сугубого назначения; в каких именно - не скажу: ещё срок умолчания действует. А со службы ушёл из принципиальных видов: начальство зажимало у нас демократию.
   - Точнее можно?
   - Убеждал личный состав переименовать подлодку 'Пролетарий - торпедоносец' в 'Макарий Победоносец', а эти не дали - адмиралы.
   - Ишь ты, какой самостоятельный!
   Задние ряды отозвались критикой.
   - Выгнали, - громким шёпотом сообщил кто - то.
   - Не похож он на морячка, выправка не та. Служил, небось, на складе или в береговой охране, а открытого моря в глаза не нюхал!
   - Да он, вообще, не боевой - сразу видно. Мне дружок из тех мест про него написал: торговый флот - списали за фарцовку.
   - Нет, мужики, тут дело серьёзней: 'А и Б служили в ЭмГэБэ'. Я их, рыцарей хвоща и держала, за версту чую.
   - Стукачок он, верно: сопровождал в загранке увольнения, да прокололся на валюте.
   - А я слыхал, на порнухе залетел...
  В собрании вновь наметилась пауза, однако кандидат держался стойко, а Чуркин своё дело знал туго. Почуяв неладное, он совершил то, чего в этой ситуации и следовало ожидать: три удара кулаком по столу произвели на людей должное впечатление. Настала тишина.
   - Господа, прошу не зубоскалить, а задавать вопросы по существу.
   Ну, таких - то вопросов здесь было, как у дурака фантиков:
  - Про любимую книгу кандидата;
   - Сколько морской воды нужно выпить, чтобы усолиться насмерть;
  - Кто на флоте всех главней: вице - адмирал или контр - адмирал;
  - Как называется глубочайшая яма Северных морей;
  - Кто сильнее присосёт водолаза: кальмар или спрут;
  - Для чего на кораблях склянки бьют, совсем офонарели?;
  - А куда осколки бросают, уж не в море - ли? Сажать за это надо!
   - Верно ли, говорят, что там, на дне, ещё полно всяких банок;
   - Банки, склянки - не море, а помойка! Совсем моряки распустились, во что водоём превратили;
   - т.д. и т.п.
   - Как это вы, молодой человек, без нужного опыта не боитесь взяться за столь серьёзное дело? - дождался, наконец, своей очереди Захар Шутихин.
   - А чего бояться? Мы флотские - с нами Бог! - честно ответил кандидат.
   - У вас, должно быть, и программа есть?
   - Есть, конечно, кто же теперь без программы? Говоря кратким словом, она у меня такова: 'Не потопаешь, не полопаешь! Кто хочет жить лучше, тот должен сильнее вертеться'.
  Часть зала ответила аплодисментами.
   - А всё - же, куда мы теперь, по - вашему, идём? Коллективизм разлюбили, даже с человечьим лицом; сейчас на мурло рыночное глядим - лично у меня впечатление тяжкое. Вы - то, что про всё это думаете? - не отступал от морячка Захар.
   - Я считаю, не стоит цепляться за ярлыки, а следует жить в реальном масштабе: с одной стороны - сохранять то полезное, что имелось раньше, а с другой - взять всё лучшее, накопленное цивилизацией. Поймите, уважаемые, не в названиях дело: предприятие может быть любым, лишь бы работало эффективно. Однако в том, что частное, оно, в принципе сильнее общего, думаю, никто не сомневается.
   - Да я вот, как раз и сомневаюсь! Наш колхоз в 'И - го - го' превратили, потом по дворам растащили, и толку что? Да оглядитесь, наконец: хозяйство в руинах, а вы своё талдычите, как глухарь. Где же тут эффективность? Кругом воровство и разруха! И не только у нас, по всей стране так.
   - Простите, как вас? Захар Петрович? Объясняю. Успешные государства свой Рынок веками строили, а вы хотите, чтобы он у нас по щучьему велению в сорок дней возник. Вот она, русская натура, хоть кол на голове теши; не будет нам Рынка не за сорок, не за пятьсот дней: работать будем долго и упорно. Понадобится - сжав зубы в кулак.
   - И сколько же вы так ждать полагаете?
   - Не века, думаю, а за пяток - другой лет управимся. И это не мечты, не фантазии какие; я нашёл здесь сильных экономистов, после выборов представлю.
   - Каких ещё экономистов? Тошнит уже от этих пустобрёхов! Да вы сами - то что - нибудь внятное скажите?
   - Настаиваете - хорошо! План мой, подтверждённый расчётами, таков. Первый шаг к успеху - удвоить то, что имеем; на втором этапе - опять удвоить, а потом, на третьем - ещё раз забацать, и, считай, достигли. Беда наша русская - тянем всё подолгу и делаем наполовину, а один мудрый человек тут сказал: 'Нельзя, нам, Вадим Вадимович, хвост кошке рубить по частям! Надо действовать кардинально, чтобы не мучилась; сама же потом спасибо скажет'.
  Шутихин хотел возражать, но его глушили отовсюду.
  - Кончай резину тянуть, и так ясно - наш человек!
  - Чего его пытать, ведь едва пришёл, а за какую махину берётся. Тебе, Петрович, лишь бы свару затеять.
   - Верно говорит: хватит болтать, работать надо!
  Захар, оглядев зал, хотел сказать что - то, но промолчал. Кровь бросилась ему в лицо, он опустился на место и, чуть посидев, вышел на воздух.
  Слово взял театральный продюсер Захар Маркин.
  - Господа, пора голосовать: зал освобождать надо - репетиции срываются. У нас на последнем прогоне два новых спектакля: психологическая драма 'Четыре сбоку - ваших нет!' и школьная комедия 'Мёртвые не потеют'. Для завзятых театралов сообщу: на премьере будут именитые гости - азиатский каратист Как Влоб Вам Дам и наш областной комик Аль-Пачинок! Голосуй, а то, прозеваешь!
  Под гул восторгов дебаты свернули, причём тон нынче задавала публика из центра зала - сегодня там решалось всё. Фокус ли коллективного восприятия располагался в этой зоне, или оппонентов попросту глушили зычные артисты, сказать трудно, но только сомнения с дальних рядов, никуда не пробиваясь, глохли на месте. А подытожили общее мнение, как всегда, Сапрыкина со Звонарёвой.
  - Дорогой наш Вадим Вадимович! Удивительное дело, и видим человека впервые, а уже любим. Вот здесь некоторые спрашивают - за что? Да разве русские любят за что - то? (возгласы одобрения). По нраву вы нам, вот и всё тут! А то были здесь до вас прежние проходимцы: наобещают нам с три короба, мы и верим по простоте душевной. Но тут дело иное: женское сердце подсказывает - вы не обманете (тем более, что и не обещали ничего!), а потому мы готовы, прихватив мужиков с детишками, пойти за вами к стабильности и прогрессу. Говорите, что надо - горы свернём!
   Так решилась проблема политического наследования. Счетовод Чуркин, уже доставший бюллетени для тайного голосования, тотчас одумался и, сунув их в стол, поставил коллективу один вопрос.
  - Господа, есть ли возражения по поводу нашего кандидата?
  Возражающих не было: активные противники Шпунькина, поняв настроение зала, впустую конфликтовать не стали и ушли с собрания ещё раньше. Остальные проголосовали дружным поднятием рук. Передача власти прошла, как по маслу.
   ---
  Новый супрефект явил себя человеком бойким: и недели не прошло, как состоялось ещё одно собрание, на котором тот выступил с драматическим заявлением.
  Картина по его словам рисовалась грустная. Принятые им дела оказались в жутком состоянии: хозяйство по уши в долгах, люди побросали работу, опустились, а многие подразделения, пользуясь анархией, обособились и стали на общих объектах свои 'ООО' заводить. У них теперь и отдельные правления, и печати; чего захотят, то и делают.
  'Если эту вольницу не прикрыть, то посёлку конец!' - заявил супрефект.
  После таких слов многие привычно обрадовались: ага, наконец - то, проблему озвучили, пора называть виновных. А как же? Ведь столько вреда принесено; раз кто - то это делал, значит, он и виноват. Спросить надо!
  И вот уже с мест понеслось: 'Миньку Горбушкина - сюда!', 'Баньку Ёлкина - под суд!'. Вспомнили теоретика Байдаркина с практиком Гудбайсом, перемыли кости оракулу Черноморову..., но только Шпунькин и здесь удивил. Он выждал, пока смолкнут буяны, и лишь затем, покачав головой, тихо заговорил.
   - Граждане! Что с нами происходит? Когда же мы бросим дурную привычку шельмовать руководство? Доколе будем валить на него все грехи и изъяны. Дела у нас идут - значит, это мы молодцы, а не идут, значит, власть - дураки? Пора бы научиться уважать историю, любить предков, помнить бывших вождей и ценить их вклад во всё хорошее, а не цепляться лишь к плохому. А у нас как? Пока человек правит, на руках его носим, а ушёл - давай дерьмом поливать! Ругать начальство мы можем, а на себя посмотреть - трудно?...
  Он говорил долго, явно смутив публику, поначалу уверённую в своей правоте и настроенную агрессивно. Повисла тишина, пристыженные люди сидели, как нашкодившие дети, не глядя друг на друга.
  Следом на сцену выходили Червяченко с Попцовым; те отвечали на вопросы из зала, цитировали Якова Льва, Шульмана и Святое Писание, проводили исторические параллели. Ораторы были убедительны по всем пунктам, тем более что их оппоненты на собрание не пришли.
  Вот так, выступая втроём, они и склонили народ:
  1. Отметить, наряду с естественными для новатора ошибками, выдающийся вклад г. Горбушкина в демократическую переделку посёлка.
  2. Поблагодарить г. Ёлкина за большую работу по внедрению в 'ООО' новых форм хозяйствования, пожелать ему здоровья, успехов в личной жизни, а также подарить удочку с мормышкой и оставить в бессрочное пользование известную баню.
   Затем перешли к части 'Разное'. Вадим Вадимович предложил обновить, наконец, поселковое знамя. Старое, оно утратило первоначальный смысл и цвет, смотрелось уныло, не радовало. Решили раскрасить его поживей: в знак торжества плюрализма сразу в три цвета - серый, бурый и малиновый. Выбор пал на них потому, что именно такие красители обнаружились в посылках с гуманитарной помощью, пришедшей из рубежа.
   Заодно поменяли и герб Просторов, содержавший знаки забытого за давностью лет происхождения и смысла. В него было решено внести наши исконные символы, отражающие отечественную историю и былую славу. В этой связи местные художники и краеведы предложили Шпунькину на выбор два варианта.
  Первый - Двугорбый Орлан, был чудо, как хорош. Растопырив крылья и ощерив хищный клюв, он яростно взирал на потенциального врага, грозя ему снизу парой когтистых лап. Меж горбами красавца восседал здоровый мужик (по замыслу авторов, тот самый купец Авдей Гвоздилов) и норовил угомонить палицей пресмыкающегося рядом коварного гада.
  Двуглавый же Ведмедь со второго эскиза смотрелся куда миролюбивей. Правда, в трёх его лапах имелась секира, но обе морды дружелюбно глядели одна на другую, как бы приятно удивляясь нежданной встрече.
  Супрефекту больше понравился Ведмедь; к тому же, вспоминали старики, тот когда - то в изобилии (хоть и с одной головой) водился в здешних лесах, а про орланов здесь слыхом не слыхивали.
  Этот герб и был принят.
  Отозвавшись привычным для себя образом на последнее дело, поэт - пенсионер Андрей Болтушенко предложил внести должные изменения и в поселковый гимн. Он сочинил для него большую врезку с такими, например, характерными строфами.
   Однажды в зелёную летнюю пору
   Мы из лесу вышли, уж стало темнеть.
   Глядим, поднимается медленно в гору
   Державной походкой двуглавый Ведмедь!
   ......................................................
   В Просторах у нас, подремав на природе,
   Вы сами увидите, коль повезёт,
   Как киевский дядька бузит в огороде,
   И грека на реку за раком идёт.
  
   Вообще - то, наш гимн был старой солдатской песней; её мелодию любили и сохраняли при всех властях, а текст в случае нужды 'чинил' тот же Болтушенко, меняя в нём иногда до половины составляющей, но чаще, один - два куплета.
  Откликаясь на общественные перемены, в посёлке возникло молодёжное движение 'Идущие лесом'. Воспитанные юноши и девушки, собираясь немалой компанией, уходили в леса, что поглуше, и культурно отдыхали там допоздна, изучая демократическую Процедуру или прыгая через костёр. Усталые, но довольные, они возвращались в темноте домой, пугая задорными шутками припозднившихся земляков.
  Возникали другие обычаи и обряды. Так, молодые пары всё чаще стали давать новорожденным созвучные времени имена. Мальчиков теперь называли: Капитал, Вексель, Секвестр, Шульман, Несворын (Необходим Свободный Рынок!), Стабилизец и Валькор (Валютный Коридор).
  Девочек - Акция, Рента, Эмиссия, Амнистина, Дембелина, Плакурва (Плавающий Курс Валюты) и Пернакапита (Первоначальное Накопление Капитала).
   Слышать это было чудно, особенно старикам, но понемногу привыкали и они.
  
   ---
  В целом, Шпунькин производил на людей приятное впечатление, а в личном общении часто удивлял. Своеобразной была речь супрефекта: обычно в разговорах он пользовался общепринятой лексикой, но иногда у него проскакивали слова и выражения, надо думать, из флотской тематики. Так, например, Горбушкина он в кругу своих называл фофаном, Байдаркина - палтусом, Ёлкина - бакланом, а Гудбайса - 'тем ещё спрутом'.
  Бирюзовский однажды, по старой памяти, решился при людях назвать его 'Вадиком' и намекнул, что он ему, как бы, крёстный отец. На что тот ледяным тоном попросил запомнить, что зовут его 'Вадим Вадимович', и добавил: 'А, забудешь, прилипала, я тебе шнифт на якорь натяну!'.
  Ещё супрефект любил матросские песни. В хорошем настроении он часто напевал 'Пингвин и касатка, в натуре, не пара...', а в плохом, или просто, задумавшись, - 'На палубу вышел, а палубы - нет'.
  При всём том, хозяйственные проблемы Шпунькин воспринимал отстранённо. Нет, службы он не избегал, и, бывая, где нужно, говорил, что положено, но только чувствовалось, что при здешних делах он по какой - то неясной обязанности. А меж тем, у него имелось два предмета истинной страсти.
  Во - первых, он привёз сюда игру под названием 'морские шашки', внешне очень напоминающую 'поддавки'. Велась она на обычной доске и теми же фишками, но с тройкой особенностей в правилах. Нехитрая забава прижилась, и скоро ей увлекся весь актив. Любопытно, что при всей её простоте одолеть Вадима Вадимовича в ней никто не мог, и поскольку рубились игроки на щелчки, то подчинённые обычно тёрли лбы, а шеф лишь скромно улыбался: ведь руку в игре он набил на прежней службе.
  Но даже этому досугу В.В. предпочитал роликовые коньки; тут начальник был настоящим профи. Забыв о персональной машине, он день и ночь носился по долинам и по взгорьям, а потому за данным занятием его можно было встретить почти в каждый момент и в любой стороне от посёлка.
  Поэт Болтушенко отозвался на это увлечение целой поэмой с такой вот строфой.
   'Он гнал по делу без и дела,
   Коньки сверкали, пыль летела'.
  При всём том, будем объективны, с появлением Шпунькина жизнь просторцев наладилась. Первые его шаги народ принял безоговорочно; так он сразу же запретил хождение баучеров, выкупив те у граждан за малые деньги.
  Увы, но разбогатеть с их помощью посёлок не смог. Только к чему здесь винить Гудбайса? Пусть демагоги утверждают, будто его теория оказалась несостоятельной, но мы - то уверены, что основная причина в нашем народе. Да будь у нас все умными и честными, мы бы с этими расписками озолотились!
  Конечно, болтуны не успокоятся и скажут, мол, 'не зная броду, не суйся в воду'. Иными словами, нечего лезть с абстрактной 'экономической' схемой в непонятный тебе материал, тем более что и сомнений было высказано достаточно. На это мы возразим, что народ наш бестолков до такой степени, что ему никакие теории не подходят в принципе. Что же, теперь, вообще без мысли жить?
  В кои - то веки явился к нам дельный специалист и пытался нечто устроить. Ну, не вышло. В том смысле, что хорошего не вышло, а вот нехорошего, как раз, вышло. И вышло много. Так ты всё одно поблагодари человека, ведь он старался! Как же, от нас дождёшься...
   Решением супрефекта держатели этих 'ценных' бумаг, невзирая на объёмы их накопления, получили равные суммы, а чрезмерные обязательства неуравновешенных личностей были с общего согласия амнистированы. Кстати, деньги для выкупа баучеров снова пришлось занимать, и, между прочим, масса расписок из посёлка вообще куда - то исчезла, не будучи предъявлена к оплате.
  Многие возмутились подобным исходом, ведь расставаться с иллюзиями тяжко; вспомнили гарантии власти относительно этих листков. Лимонкин с Вампиловым оказались тут как тут, собрали возмущённую толпу и повели её к Шпунькину. Супрефект, недолго думая, направил всю компанию к Ёлкину, а тот, даже не пустив во двор, погнал ещё дальше - к Гудбайсу.
   Последний долго не открывал калитку, справедливо опасаясь, что хотя бумаги 'ООО' вводило, будучи лицом юридическим, ему - Гудбайсу, теперь набьют лицо физическое. Однако у него лишь поколотили стёкла на террасе, после чего электрик, не выходя наружу, на 'Шульмане' поклялся провести зимой взаимовыгодные зачёты по электричеству. А весной и вовсе пообещал снабдить 'баучеристов' лошадьми, учтя 40 сданных в контору расписок как одну тягловую силу.
  Пришлось поверить, тем паче, что далее Гудбайса идти было некуда, а связываться с ним по - серьёзному люди не отважились: рубильник - то у кого? Не дай бог, обидится и совсем обесточит. В итоге плюнули ему через забор и вернулись по домам. Лимонкин с Вампиловым молча покурили на брёвнах и тоже разошлись восвояси до лучших времён.
  В этом месте следует пояснить, что, приняв колхозную кассу, супрефект в ней денег, собранных летом с посёлка, не обнаружил. По уверениям Тани с Валей, средства были вложены в прибыльный городской бизнес, и поручения коллектива на сей счёт имелись.
  Сомневаться в сказанном не приходилось - действительно, вместо денег в сейфе 'ООО' лежали пачки цветной бумаги со сложными текстами, круглыми печатями и звучными названиями фирм: 'Мегатраст Продакшн' и 'Главофшор Корпорейшн'. В соответствии с заключёнными договорами доходы от бумаг ожидались через пятнадцать лет, а деньги, к сожалению, были нужны прямо сейчас.
  Как известно, долг платежом страшен. В поисках средств к удвоению бюджета Шпунькин начал трясти бывших материально ответственных лиц, а ныне - бизнесменов. Бирюзовский и Усинский в этом процессе повели себя необдуманно и политически незрело: стали намекать на какие - то тайные условия; не к месту вспоминать о своих заслугах в становлении вольной экономики и т.п. Короче - делиться отказались. Понемногу звереющий от безденежья шеф сорвался и, вспомнив флотские порядки, как сам потом рассказал, 'начистил обоим пятак'.
  Вразумлённые бизнесмены попросили пару часов, чтобы всё хорошенько обдумать и посоветоваться с семьёй, но вместо этого смылись в Город, где стали ругать просторскую администрацию, на чём свет стоит. Как только их ни пытались урезонить и вернуться назад: уговаривали, пугали, заманивали - ничего не вышло.
  Зато, когда решили взяться за Хабарковского, нужный опыт уже имелся. А ведь и здесь едва успели: почуяв, что дело пахнет керосином, тот опустошил нефтебазу с заправкой и был готов смыться. Его вызвали на совещание, якобы по вопросам пожарной безопасности, где и повязали. Без лишних церемоний (хоть и с нарушением закона) снабженцу скрутили руки и посадили в поселковую 'холодную', объявив, что домой он не вернётся, пока не выдаст украденные у людей деньги.
  Тем временем хитрожукие Бирюзовский и Усинский, легкомысленно отпущенные на волю, печатали по всей Области статьи, где называли Хабарковского узником совести и обвиняли местную власть в стремлении уничтожить 'соль земли нашей' - новый класс предпринимателей, рождающийся в муках повседневности при фатальном несовершенстве законов.
   Сам Хабарковский слал супрефекту охапки покаянных записок под общим названием 'Как нам обустроить Просторы', где давал власти экономические советы рыночного характера и клялся всё поправить на воле, однако сидя в заточении, не выдал ни рубля.
  Шпунькин любил, получив очередную 'маляву', вручить её, не читая, своим молодым помощникам Пудрину и Блефу - выпускникам Наивысшей школы экономики при областном сельхозтехникуме.
  - А, ну, держите, пацаны! 'Узник совести' наш опять рацпредложение прислал. Гляньте, может, чего дельное сообщает, - говорил обычно Шпунькин и начинал, позёвывая, смотреть в окно.
  Молодёжь в четыре руки хватала рукопись 'вверх ногами' и принималась тщательно изучать.
  - Нет, вы подумайте, Вадим Вадимович, чё гонит, падла! Совсем за фраеров нас держит, - сообщал через минуту кучерявый Пудрин, вспоминая, как они с соседом Хабарковским ездили по субботам на шашлыки.
  - Шеф, я докладывал: этот чувак неисправим - опять фуфлом торгует. Давить их надо в колыбели, - откликался не по годам усатый Блеф, прикрывая рукой часы, подаренные ему неделю назад тем же 'узником' за передел остатков солярки.
  - Ну, я, собственно, иного и не ждал, - отрывался от окна довольный супрефект. - А раз оно так, молодые люди, не сгонять ли нам партийку в шашки?
  Специалисты, поёрзав на стульях и потерев лбы в предвкушении забав, на предложение охотно соглашались.
   Оба они по взглядам были конченые 'милитаристы', наподобие Байдаркина с Гудбайсом, и настойчиво призывали население жить по средствам, совсем не принимая во внимание, что средств у того, в сущности, нет. Кстати, экономические решения для Шпунькина они и готовили вместе - вчетвером; правда, учитывая репутацию двух последних, втайне от общественности. Но, как известно, от людей на деревне не спрячешься: 'Байдаркин и его команда' - так их теперь назвали в посёлке.
  На этот день всякая организованная жизнь в колхозе почти полностью свернулась; отныне каждый мог рассчитывать только на себя, но большинству людей это мало, что давало. Их и без того небогатое существование превращалась в муку, но тут к радости просторцев возникла отдушина. Кино, да какое! Такого здесь раньше не видели, оно - то и спасало народ от отчаяния.
  Социальная публицистика тихо вышла из моды, и обывателя теперь влекло либо 'красивое' - любовные страсти, интриги, измены, либо остренькое - 'чернуха с порнухой'. Отсмотрев эскабарскую 'Хуаниту', наш человек с головою нырял в отечественные сериалы 'Мусора', или 'Не родись спесивой'. Вышло и продолжение всеми любимого фильма 'В местной речке изловить язя'.
  Помните, конечно, старое послевоенное время и ту рыбацкую бригаду. Главарь по кличке Рогатый и кореша его Кокс с Чебурашкой так скверно ловили лещей и карпов, что едва не уморили голодом свою чёрную кошку Мурку. Денег на водку не хватало, так мерзавцы стали промышлять налётами, ограбили магазин, рыбную базу, а там и к убийствам скатились. Одним словом - банда: людей не жалели и непонятно зачем на места преступления кошку таскали.
  Нет, раньше такие недолго гуляли; взялись за них грозные сыщики Щеглов с Араповым и быстренько повязали. На этом история как бы и кончилась, но, вот вам, друзья, продолжение темы.
  Зрители думали, что бандитов уже расстреляли; в жизни так бы оно и сложилось, только сценарий пошёл по иному пути. Ведь за самые малые годы страна ожила, расцвела; смягчились, естественно, нравы, и наступили гуманные времена, можно сказать - эра милосердия. Вот и душегубы эти уцелели, поскольку смертную казнь отменили. Правда, сидеть довелось им изрядно, но ведь, главное, живы остались. А там - уважуха на зоне, три амнистии по случаю Победы и других славных дел; ещё дальше - просьбы творческой интеллигенции о смягчении их участи, и вот они уже на свободе как ростки новой экономики, втоптанные некогда в грязь тоталитарной эпохой.
  Вышла, значит, бригада наша и недругов своих тут же 'опустила'. У генерала Арапова украли дочь (помните, в конце старого фильма родилась) и через месяц в таком виде отцу вернули, что он с инфарктом из 'органов' комиссовался. А капитану Щеглову (так и не стал он майором) через его же продажных коллег наркоту в карман сунули и на десяток лет строгого режима упекли.
   Сам Рогатый, будучи вором в законе, основал в столице финансово - промышленную группу 'Чёрная кошка'; прихватил через нужных ребят пяток нефтяных месторождений, пару алюминиевых комбинатов и стал, как теперь называют богатых людей - аллигархом. Развёлся он с прежней женой, живёт с балериной большого театра, выдвигается в губернаторы. Дети, как и положено, учатся в Барвардском институте.
  Псих Чебурашка, выйдя на волю, создал Фонд помощи органам правопорядка, а громила Кокс сделался владельцем казино и советником либерального депутата.
  Да, бандюганы наши - известные люди; их часто показывает телевидение на всякого рода тусовках в компании с кинозвёздами и лицами духовного сана. Все они при делах, никто не бедствует; вот только чёрная кошка их сдохла, малость не дожив до светлых дней.
   И кому бы это в голову пришло? Да раньше за такие 'фантазии' их авторов в 'психушки' сажали (и, как теперь видится, не зря!). А ведь сериал только начался, и определить, куда тот сюжет дальше двинет, зрители вряд ли сумеют (хоть и стараются из крайних сил).
  Так наметился парадокс: жизнь, отнюдь не становясь лучше, странным образом делалась веселей. Ведь помимо кино всюду царила музыка; для старичков день и ночь пел Осип Кобзарь, для дам бальзаковского возраста - Киркор Левкоев, а для всех скопом - 'примадонна' Богачёва.
  Молодёжь же теряла голову от попсы. Тут что ни день, возникали кумиры: вокально-сексульные группы 'Хрустящие и 'ПодаГра', ансамбль тюремной песни 'Смягчающие обстоятельства', поющий фигурист Идрис Малофеев, а ещё - Параша Куровлёва, Лажа Бенц, Спас Махайлов, Фруктоза... Талантам несть числа, на них просто молились. У нас даже газета выходила 'Просторский попсомолец'.
   А ещё в посёлке обожали так называемые сток - шоу. Ими были забиты все телеканалы, и чего в них только не стекалось.
  Взять, хотя бы, шоу 'Про Это, и про То', где певец-юморист Фома Шельменко в паре с какой-то смуглянкой безо всякого ханжества знакомил отсталую публику с содомией и скотоложеством. (Спонсор проекта - продавец мужских средств: 'Конёк - горбунок' и 'Ванька - встанька'. Забавная реклама - 'Не дай Ему засохнуть!').
   А популярная 'Свобода снова' с озорным Славиком Штуцером? К нему на передачу со всей страны везли уважаемыз зэков; здесь, в студии, битые бродяги и перспективный молодняк на корточках перетирали новости с кичи, а авторитетные 'понятологи' (не путать с политологами) толковали 'законы':
  1 'О статусе Хаты;
  2 'О Смотрящем';
  3 'О самовольном переделе шконок';
  4 'Об ответе за Козла и Гнилой базар'.
  Персонажи в зале сходились горячие, в полемике склонные к насилию. Порой возникали и критические моменты - хоть прямой эфир отключай, но такого по счастью не допускали, ведь это бы было нарушением демократии. Тут веско звучало слово ведущего:
  - Ша, я сказал! Не забывайте, что здесь вашу свободу ограничивает наряд ОМОНа и я, его ведущий - Славик Штуцер.
  Во, как шнурует! В натуре, фраер мутный, всю жизнь на свободе проторчал; зоны не топтал, параши не нюхал, а так себя перед людьми ставит! Не, он, точняк, за речью не следит и скоро допрыгается - за свою борзость телевизионную камеру на совсем иную поменяет.
  Отвлеклись. Короче, вы поняли, что в этот роковой для жизни общества момент одни лишь телевизионщики и были на высоте. Как они заботились о попавшем в Переделку человеке, как старались помочь ему, потерянному и выбитому из колеи. Когда - нибудь (да хоть и на Страшном суде!) это им непременно зачтётся. Фантазии тут большой не надо.
   Представ перед ликом Всевышнего, какой - нибудь главный продюсер не станет наряду с прочими смертными отчитываться за прожитую жизнь. Он лишь на полшага выйдет из океана мятущихся душ и негромко заявит: 'Я - с телевидения!'.
  Всё. Сверху каверзных вопросов не будет. Более того, углядит рядом с ним Создатель, всевидящим оком своим, сопродюсеров, модных режиссёров со съёмочными группами и скажет.
  - Не надо слов, господа, молчите! Знаю, всё знаю о вас по шоу, клипам и блокбастерам вашим. Спасибо, друзья, помогли ближнему, а заодно развлекли и меня, старика. Над творчеством этим, бывает, смеюсь до упаду, аж Дух захватывает. Нет, честное слово, без дураков! Теперь вот, хочу вам подкинуть работёнку - документальный сериал 'Страшный Суд'. А то сроки уже поджимают: сами видите, что кругом делается - пора прикрывать лавочку.
  Ох, до слёз сожалею, историю вы пропустили: ну, она типа завязки прошла - пару тысяч лет назад. А с другой стороны, что поделать: тогда и техники фирменной не было, и с персоналом напряжёнку испытывал - не как сейчас. К тому же, добавлю, и история та была калибром помельче: по большому счёту - человек один, да массовка при нём. Но уж очень всё драматично сложилось...
  А тут масштабы иные: проект сложности неимоверной, но вы справитесь, потенциал позволит. О контракте, коллеги, не думайте: условия для съёмок создам райские, и гонорары будут - дай Бог каждому.
  Сценарий фильма у меня в общих чертах готов, но поскольку работа предстоит адова, то за счастье почту принять замечания мастеров, мэтров и маэстро эстрады. Оговорился... миль пардон - экрана'...
   Опять отвлеклись. Боевики с попсой - это в основном вечерами, а днём телезрителям приходилось туго. Надо было выжить, и большинство людей, забросив привычные дела, от которых не стало толку, пыталось если не заработать, то хотя бы найти или выиграть деньги.
  Ещё месяц назад оборотистые бабки привораживали баучеры, а теперь они же собирали у себя игроков в полузабытые карты, лото и домино. Малоимущие люди зачастую играли по - крупному, в долг, и оттого случалось много нехорошего.
  В этой связи у просторцев вошло в моду говорить, расставаясь, не 'Пока!' или что - то похожее, а 'Удачи!', как будто знакомый их не шёл, скажем, домой или в магазин, а отправлялся на некое рисковое, не известно чем могущее кончиться дело.
   На столь благодатной почве в посёлке расцвело кладоискательство. Тут и там мужики, вооружённые лопатами, ожесточённо рылись в огородах и на пустырях, ничего не сажая, а выкапывая разве что консервные банки.
  Гвоздём сезона в этой номинации, были, безусловно, поиски клада атамана Скобчака. Сей тёмный персонаж ещё в стародавние времена приехал к нам в Город под видом домашнего учителя. Вместе с кличкой 'Адвокат' он имел приятную внешность и изящные манеры, был красноречив и обходителен с дамами. Втёршись к людям в доверие, Скобчак целый год выяснял - кто и где хранит ценности, а потом взял, да объявился открыто атаманом разбойников.
  Банда грабила народ безжалостно, мела добро подчистую; свезла в своё логово несметные сокровища, однако воспользоваться ими не смогла и в итоге зарыла в землю. Со временем лиходеи разбежались по городам и весям; одни из них кончили жизнь на эшафоте, другие сгинули безвестно, а самого вожака ещё долго ловили. Он скрывался за границей, перебегая из одной страны в другую, но потом не выдержал, вернулся инкогнито за барахлом, да тут же и помер, не сумев унести его с собой.
  Золото атамана Скобчака и по сей день лежит в нашей земле, но хотя карты заветного места регулярно размещает 'Просторский попсомолец', в руки тот клад никому не даётся - должно быть, на нём лежит сильное заклятие.
   ---
  Мы уже отмечали, что жизнь при Шпунькине стала убогой, но стабильной. Пудрин с Блефом, надувая щёки, ежедневно носили шефу графики, на которых красные линии, возникая из нуля в левой части документа, круто устремлялись в правый верхний угол, выражая собой неминуемое удвоение сельхозпродукта. Как они этого достигали, обычным умом не понять! Ведь производство лежало на боку, а платёжеспособность населения мало, чем отличалась от того же нуля. Всюду процветал допотопный товарообмен, ныне звучно именуемый бартером: грибы менялись на дрова, ягоды на мясо, и всё вместе - на самогон. Полеводы с животноводами пили наперегонки, техника безнадёжно ржавела, а непаханые поля зарастали бурьяном.
  Таможенные посты работали сами на себя; по их отчётам выходило, что всех доходов от проходящего транспорта хватало лишь на семечки тем же таможенникам. Хозяйство наше сидело буквально на игле: умелые женщины подрядились шить постельное бельё для горожан, а ещё часть мужчин, пользуясь жуткой засухой в соседних районах, выезжала туда рыть колодцы.
  Порядок в артелях был жёсткий, драконовский: чуть, что не так - пожалуйте на выход. Не при коллективистах, не забалуешь. Тем не менее, за работу платили, и так в отдельных семьях появились некоторые средства, а от них и прочим перепадало. Но сколько может длиться такая жизнь, и что будет дальше?
   Думать о том было неприятно, потому никто и не думал.
  А звоночки - то пошли! Субботним днём многие просторцы отправились на речку. По дороге ещё удивлялись: кончается лето, а такая жара. Группа ребят человек в десять, с Лимонкиным и Вампиловым во главе, двигаясь известным маршрутом, миновала 'ёлкинские' хоромы и уже выходила к воде, когда вдруг наткнулась на нечто странное: на месте их обычного купания сегодня трудилась какая - то команда. Работали смуглые мужики средних лет, по виду тамайцы или чемердинцы. Гортанно, не по - нашему перекликаясь, они тянули бечёвки на вбитые в песок колышки и копали ямы для столбов. Действия их направляли люди в шляпах, вооружённые причудливым геодезическим инструментом. Чуть в стороне от берега ровнял песчаные бугры бульдозер, а у самой воды стоял огромный, как трамвай, автомобиль по названию джипер.
  - Эй, земляки, чего строим, никак пляж новый? - полюбопытствовали друзья у крайнего из работяг.
  - Нам что сказали, уважаемый, то и делаем. Сами мы не местные; вон командиры, они знают, - горбоносый усач кивком головы показал в сторону авто.
   Пошли туда. За машиной, в тени деревьев, с ящиком пива отдыхали четыре здоровяка в экзотических 'бермудах'. Белый пластиковый стол, на спинках таких же белых стульев - жёлтые пиджаки.
   Ну и дела, да это братки! Надо сказать, что просторский район самый дальний от Города, и поскольку бизнес тут скудный, то раньше они нас своим вниманием не баловали.
   Как не хотелось, но делать нечего - подошли.
   - Здорово, парни! Что ищем в наших краях, каким ветром пригнало? - спросил от своих бывалый Лимонкин.
  - Норд - остом, - ощерился самый 'бермудистый' парень с панамой на голове - Валера Свинорылов, по кличке Свин, - Дела у нас тут на миллион! А края эти больше не ваши.
  - Это почему так? Мы здесь веками живём, и всегда были наши!
  - Были, да сплыли. Кто здесь грамотный, читать умеет? Держи, - Свин безадресно сунул пришедшим пачку документов.
   Цветная бумага, замысловатые названия, мудрёный текст, внизу печати. У Лимонкина буквы не ложились в слова, слова - во фразы; от неприятных ожиданий заныло под ложечкой.
  - Слушай, земляк, тут много написано, а мы купаться пришли. Жарко - когда читать? Ты, давай, своими словами растолкуй: что, да как.
  - Правильно сообщали в газете: аборигены тут совсем одичали, уже и читать разучились, - ухмыльнулся своим корешам Валера, - объясняю для неграмотных! 'Решением областного Комитета по имуществу; номер..., дата..., пойменные и прилегающие к ним земли Просторского поссовета ...там то и там..., как неэффективного собственника, выведены в региональное подчинение. А далее другим решением, номер..., дата..., они переданы сроком на 99 лет в пользование двум уважаемым фирмам (вам самим не прочесть): 'Мегатраст Продакшн' и 'Главофшор Корпорейшн' для сохранения уникального природно - ландшафтного комплекса государственного значения с целью устройства в нём международного больфинг - клуба'.
  - Какого, какого клуба?
  -Темнота беспросветная! Есть такая игра для крутых мужиков, больфинг называется. Ходят по траве серьёзные дяди в трусах и целый день клюшкой мячик гоняют. Вот земли для той игры очень много надо.
  - И на хрена нам этот клуб сдался? - не желали поверить услышанному 'аборигены'.
   - А при чём здесь вы? Я же сказал - серьёзные дяди. Пляж отныне закрыт. Упырь, тебя только за 'смектой' посылать! Где табличка, ты чего её для папуасов не воткнул?
   - Да вон она, на песке лежит. Забыл - щас, сделаем.
  На табличке значилось.
  
  
   Проход закрыт.
   Строительные работы. Объект 'Больфкантри Клаб'.
   Прораб: Свинорылов В.А.
   (Фирма, адрес, телефон)
  
  
   Недоумённое молчание у людей быстро перетекло в ропот, а затем в возмущение.
  - Ладно, народ, жарко сегодня, - сладко потянулся Свин, - искупаться пока можете... - он провёл взглядом по берегу и нашёл метрах в ста от себя полоску земли у обрыва, - вон там.
  Говорить стало не о чем; щербатый Упырь пошёл втыкать табличку, ему стали мешать и так, толчок за толчком, началась свалка. Дрались, увязая в песке, шумно, некрасиво. Приезжие были отменными качками, но местных сбежалось много больше, и перевес стал быстро клониться в их сторону. Уже три бугая рухнули оземь под грудой навалившихся противников; на ногах оставался лишь упорный Свин, прижатый спиной к джиперу. Бермуды его сползли книзу, лицо было разбито в кровь, но панама странным образом держалась на голове.
   -Эй, лумумбы, помогай, наших бьют! Чего стоите? Всех рассчитаю! - захлёбываясь, хрипел он собравшимся на драку землекопам.
   Те следили за схваткой отрешённо, не меняясь в лице, а специалисты в шляпах, как бы ничего не замечая, продолжали что - то мерить приборами.
   - Извини, начальник, мы тут не местные; в Городе сказали копать - мы копать будем. А война нам дома надоела, - пробурчал носатый бригадир.
  В это самое время на пляж заявился Шпунькин, решивший освежиться после катания. Завидев свалку, он так и прибежал сюда босиком, в плавках, держа в левой руке пару коньков.
   - Эй, что здесь происходит? А ну, прекратить безобразие!
   Нападавшие, увидав шефа, с неохотой остановились, перестав пинать ногами чужих.
   - Это что ещё за фуфел? - отерев кровавый рот, сипло выдохнул Свин. Он явно не потерял присутствия духа и теперь вместо благодарности с иронией смотрел на невысокую фигурку спасителя.
   - Я - супрефект посёлка, Шпунькин Вадим Вадимович, с кем честь имею? - сохраняя достоинство, произнёс мужичок в плавках.
  - Ха! Чмо ты, а не супрефект. Давно в зеркало гляделся, хрен мамин?
  Шпунькин, не выпуская коньков, без замаха ударил его свободной рукою под дых; могучий прораб согнулся в поясе, а затем, получив удар пяткой в бок, рухнул на колени. Сановный конькобежец нагнулся к поверженному и кончил дело, натянув тому панаму на уши. Поля у шляпки при этом оторвались, после чего Свин окончательно пал на землю.
   - Они тут предъявляли чего - то, вон документы валяются, - расцарапанный парень поднял с земли брошенные листки и отдал Шпунькину. Тот принял их и стал читать, скептически улыбаясь. К концу чтения его усмешка почти рассосалась, но в итоге он все равно засмеялся, сказав: 'а - а, чепуха какая - то!' и сунул бумаги в коньковый ботинок.
  Тем временем побитые братки молча сползались в кучу и грузились в джипер, бросив на произвол судьбы мебель с пивом, унеся лишь жёлтые пиджаки. На прощание Валера 'Свин' мигал победителям неповреждённым глазом, показывал им оскорбительные комбинации на пальцах и, болезненно улыбаясь, чертил ребром ладони поперёк своей мощной шеи.
  Вадим Вадимович вышел к машине, и, отбросив коньки, обратился к седокам с напутственным словом.
  - Идите и скажите в других краях, что просторская земля не пуста стоит, и ежели оттуда с чем хорошим к нам пожалуют: продуктами, или, там, рубероидом, то мы завсегда примем. А вот, кто с апломбом к нам придёт, тот от него и погибнет, потому как на его гонор тут найдётся своя гонорея!
  Это был полный триумф. Джипер под свист и улюлюканье оставшихся отчалил. Землеустроительные работы тут же свернулись.
  
   Акт пятый. Шутихин.
  
   Мы готовы умереть за правое дело, но кто - то должен указать нам место, где мы должны стоять до последнего'*
  
  Захар Шутихин вернулся в посёлок недавно. Последние десять лет, как схоронил жену, он прожил в Городе в семье дочери, помогая воспитывать внука. Но вот, тот подрос, а сам он в прошлом году навестил родные места и решил здесь остаться.
   Захару вновь полюбилась деревня: наряду с естественной для его возраста тягой к природе, городское существование, само по себе, стало вызывать у него неприязнь. Дело в том, что общественная жизнь, от помпезных партийных съездов до рядовых совещаний, становилось всё более гнусной и отталкивающей. Люди перестали уважать власть: та оторвалась от почвы, и мощное государство повело юзом. Наметилось разложение, и 'рыба', как водится, стала гнить с головы. Сначала таясь, а потом и открыто, 'верхи' потянулись к красивой жизни; человеческая слабость тут плавно перетекала в корыстную заинтересованность, а от неё и до предательства оставался лишь шаг.
   Замшелые догмы, фальшивые клятвы, славословие и лизоблюдство по отношению к начальству на фоне непростой действительности всё глубже погружали народ в пучину безверья. Для могучей державы возникла смертельная угроза: наверху - продажная верхушка и цинизм, внизу - деморализованные массы и желание, чтобы 'всё оно' поскорей накрылось медным тазом.
  Приметы разложения встречались всюду, но вот вам вопиющий пример - книги. Как известно, мы были страной повальной грамотности: читали - все, читали - всё, читали - везде. И вдруг настоящая литература пропала. Захар заходил в крупные магазины и каждый раз поражался: огромные стеллажи забиты печатной продукцией, но какой? Детских книг (сказок!) - нет, приключений, исторических романов - нет, классики - и той не видно. Кругом бестолковая пропаганда Учения, большей частью - дежурные речи вождей по любому пустячному поводу и на всех языках мира, включая язык вымершего народа мяу. А в качестве художественного творчества предлагались плоды бесталанной самодеятельности прихлебателей власти; таких 'литераторов' развелось без меры, их книги не покупали - страна зря переводила бумагу.
  В этом специфическом изобилии количеством изданий и богатством их оформления выделялся главный партидеолог Яков Лев, присутствовали другие номенклатурные прозаики, а однажды, копаясь на нижней полке, Шутихин встретил и фамилию земляка. Небольшая серая брошюрка: автор - М.С. Горбушкин - 'Ведущая роль Коллективизма в управлении малым колёсным трактором на третьей передаче'. Цена - 5 копеек.
  А вот ещё неликвид - десяток неподъёмных талмудов с избитым названием 'Эстафета поколений'. Давно лежат, запылились. Захар представил, что за палочки используют люди для такой эстафеты и засмеялся.
  Да, хороших книг не было!
  То одно, то другое (репчатый лук, туалетная бумага, крышки для консервирования...) исчезало и в прочих магазинах, а на экранах - только признательность вождям, им же - ордена, премии и слова благодарности от простых людей и мастеров культуры.
  Всё это было противно до глубины души, но хотя и бытовало повсеместно, на селе переживалось как - то легче. Ведь еда - основной предмет городского дефицита в деревне есть всегда, и стоит недорого, а пропаганду сельский житель мимо ушей пропускает; у него других забот много.
  Увидит мужик очередное чествование верховного обалдуя, махнёт рукой, съязвит с матерком пополам, и - вон из дому, а там природа, чистый воздух - оттягивает. Это горожанину от 'ящика' деться некуда, вот он и сидит возле него часами, мается. А вдали от 'муравейников' эти телеглупости смотрятся, будто репортаж с Луны.
   Как оно с переездом виделось, так и сложилось: по теплу Захар возился с пчёлами, копался в огороде или ловил рыбу, а во всякое другое время много ходил пешком, читал и даже кое - что сочинял. Правда с недавних пор и он стал посиживать у монитора, но на это имелась вовсе особая причина, о которой мы сообщим позже.
  А в эти дни у него гостил внук; 12 - летний мальчик приехал сюда на каникулы, да задержался с отъездом из - за болезни матери. Привычного к городскому имени Дима, здесь его называли его по - старому: Митькой. Поменяв забавы асфальтовой цивилизации на лес и речку, он днями носился по округе, а к ночи, едва поев, проваливался в сон, минуя тот самый 'ящик' - центр притяжения умов и взоров человечества.
  Однако в последние дни его расписание изменилось: парня вдруг обуяла задумчивость. Теперь он подолгу ходил на веранде из угла в угол, а затем, взяв тетрадь и ручку, садился что - то писать.
  Наконец, любопытный дед не удержался и утром, когда внук убежал купаться, открыл забытую на столе рукопись.
  На первом листе под обложкой было выведено заглавие.
  
   Телесериал.
   'Три гада'.
  (Фильм основан на реальных событиях, ещё уцелели живые свидетели.)
   А дальше шло -
   Краткое содержание 20 - ти первых серий.
  
  1-я серия. 'Из горящих точек в родной город вернулся заслуженный десантник страны Сергей Серов по кличке Серый. Домой он пришёл не пустой: при нём были ордена и медали, четыре контузии, а, главное, чёрный пояс самбиста и неразлучный пистолет Вальтер.
  Казалось бы, городу радоваться: до чего классный чувак вернулся! Однако не всех осчастливил возврат героя. Дело было такое: пока он лил молодую кровь, все тёплые места здесь захватила шайка коллективиста Виталия Зорина. Бандиты заняли почту, вокзал, телеграф с телефоном и на спрятанное золото партии основали в них тренажёрный зал, сауну, казино 'Красное колесо' и элитный публичный дом, куда по блату взяли работать невесту Сергея - Машу'.
   2-я серия. 'Серый отметил дембель, размявшись на тренажёре, посидел часок в сауне, а потом, спустив деньги в казино, застегнул на себе чёрный пояс самбиста и отправился в публичный дом на свидание со своей Машей. Но его без бабла туда подло не пустили, а ведь он за это кровь проливал.
  Униженный, но гордый, он надолго завис в баре; пил там коктейли, размышляя о мести, а затем, прихватив Вальтер, пошёл развеяться в консерваторию, где встретил товарищей по лицею: Вовчана, Пряника и Упёртого.
  Все они были в прикиде, при лавэ; ведь пока он тушил горящие точки, пацаны сачканули от армии и основали свою бригаду. Они очень старались для людей: мочили чурок, косили капусту и помогали простому народу жить в наше воровское время. Этим они так огорчали мафию, что Виталий Зорин обозвал их компанию: 'Не люди, а три гада, в натуре!'.
  Зря он ребят опускал: Вовчан после компьютерных курсов лез без мыла во все базы данных; Пряник с закрытыми глазами стрелял из огнемёта и бросал ножи с топорами, а Упёртый мог, чего хочешь, упереть.
  После концерта друзья спросили: 'Ты, братан, с нами третьим будешь?' (Зачёркнуто) - 'Четвёртым, как Бартаньян, будешь?'. А Серый сказал: 'Да я, пацаны, как бы, не против'.
  
  3-я серия. 'И началось. Неуловимые мстители перехватили у Зорина крупную партию наркотиков, впарили её чёрным и хорошо наварили на этом. На следующий день они, собрав всю бригаду, пошли играть в 'Красное колесо; вечером поставили его на счётчик, а ночью ваще раскрутили в свою сторону.
  В конце серии они заменили крышу публичному дому, посмертно отбили у мафии девушку Машу и дружно похоронили её в модном крематории. В белом полированном гробу, с гранатомётом и мобилой. Контрольный пакет публичного дома теперь был за ними'.
  
  4-я серия. 'Серый похищает внучку у начальника городской милиции, потом его шантажирует и вербует, после чего они становятся близкими людьми. Вместе с ним пацаны мстят за Машу и разгоняют банду Зорина. Вся его мафия гибнет в страшных мучениях, но сам он с топором в груди чудом сбегает в столицу, где, затаив злобу, готовится к новым сражениям.
   А друзья продолжают борьбу: они козлят продажных ментов, становятся депутатами, женятся всей бригадой на балерине большого театра и отправляют детей в Барвардский институт'.
  На этом текст обрывался, но имелась приписка.
  '5- я серия - придумать после обеда'.
  Вообще - то, в тетради была исписана масса страниц, но многое и зачёркнуто. Как видно, материал сопротивлялся автору, и для сочинения 20 - ти заявленных серий ему ещё предстояло поработать, а ведь сценариста уже ждала школа.
  Захар посидел над тетрадью, покурил. Вскоре вернулся внук.
  - Митяй, ты меня извини: я без спроса прочёл твой сценарий.
  - И как, дед? Скажи толково! Можно заработать кучу бабок. Правда, я ещё не закончил, но если буду в день хотя бы по серии сочинять, то меньше, чем за месяц управлюсь. Ты не сомневайся, я перед этим долго, целый день думал, а вчера левой ногой аж четыре сочинил. Или, считаешь, на телевидении не возьмут?
  - Да как не взять, возьмут, конечно. Там сейчас и не такое берут. Ты только, когда сценарий посылать будешь, не пиши, что в восьмой класс собираешься - не поймут.
   ---
  Вечером к Захару пришёл друг Пахомыч. Хозяин смотрел монитор, внук что - то строчил за столом на веранде. Делал он это сосредоточенно, на приход гостя даже не обернулся.
  'Ишь, как старается, небось, маме письмо пишет. Молодец!', - подумал весовщик.
  - Здорово, Митька. Чего в футбол с ребятами не гоняешь?
  - Мелкие они ещё в умственном отношении, а в нашем возрасте пора о жизни подумать.
  - Вон оно как? Посмотри только... Так ты в 'Идущие лесом' вступи, там народ посолиднее будет.
  - Это - умом тронутые, которые через костёр прыгают? Шли бы они своим лесом и грызли бы шишку!
  Захар смотрел новости культуры. Вёл программу звёздный дуэт: кокетливая блондинка Марина Царапова и темнокожий юноша Тима Ти.
  Малютка Царапова как - то сообщала в интервью, будто бы коллеги по цеху из - за миниатюрности форм называют её 'дюймовочкой'. Надо сказать, что так оно и было; однако было лишь в её же присутствии, а за глаза, по одной только им известной причине, коварные сослуживцы окрестили дикторшу 'трёхдюймовочкой'.
  Её партнёр Тима Ти, и без того не отнюдь не блондин, за две недели отпуска прямо - таки почернел на каком - то курорте. Обуглился, можно сказать, до самого конца. (В 'жёлтой' прессе намекали, что он вообще натуральный негр с Берега Слововьей Кости).
   А диалог в студии касался женских увлечений: нарядов, косметики, отдыха. Говорили и про знаменитых манекенщиц - 'стоп - мамзелей', в среде которых нынче идут свои состязания.
  Фасоны они теперь демонстрируют лишь в светлое время дня, а ближе к ночи выдвигаются в клубы и рестораны, где, используя внешние данные, стопорят видных мужчин, предлагая им погладить мятые брюки прямо на ногах или заморить общими усилиями Червячка;
  (В этом месте Пахомыч засмеялся. Захар иронически глянул на него.
  - Ты чего, Серёга, молодость вспомнил?
  - Нет, старый анекдот. Как 'она' 'ему' предлагает: 'Давай играть в прятки: если найдешь меня - я твоя, а не найдёшь - я в гардеробе'. Кстати, у нас любят выбирать всякие секс-символы, а, по-моему, лучший секс-символ - это просто презерватив).
  ... Утром специальное жюри собирает стоп - мамзелей и подводит итог: побеждает из них та, что этих услуг за ночь придумает и окажет клиентам больше других.
  При коллективистах такие вещи у нас не приветствовались, а сегодня наши девушки и в мировых чемпионатах побеждают. Талантливые, собаки...
   'Дюймовочка', холодно улыбаясь, завершила тему пародией на одну известную стоп - мамзель.
  - 'Длинные ноги, холодное сердце, безмозглая голова...'.
   Затем какая - то жуткая мымра объявила о своём новом проекте 'Секс - марафоне 'Слабое на передок звено'. Подробностей пока не сообщила, сказала, лишь, ждите, господа, скоро ВСЁ увидите.
   И что бы это могло быть?
  Следом в студию пришли кинозвёзды Алексей Забалуев и Надежда Невзгода. С демократией многие наши любимцы рванули на заработки в Боливуд, но далее, чем 'кушать подано' там никто из них не продвинулся. А вот у этих сложилась большая карьера. Теперь ни один тамошний боевик не обходился без культовых персонажей: русского бандита Олега и русской же проститутки Ольги. Сначала на данные роли пробовались местные актёры, однако у них ничего не вышло: браться за эту работу без знания нашей души и творчества Толстоевского явилось полной авантюрой.
  Уходя, Забалуев по просьбе ведущих безжалостно усмехнулся, сощурив до щёлочек стального цвета глаза, а Невзгода подняла край короткой юбки ближе к носу и на ломаном русском произнесла: 'Пе-ре-де-ль-ка!'
   Ещё дальше был сюжет о заграничном триумфе наших спортсменок: Мани Шкурниковой и Мани Шарашкиной, но этих смотреть не стали - приелись девушки, их без конца показывают.
  Сменили канал; на втором красовался певец - фигурист Борис Малосеев. Как спортсмен он звёзд с неба не хватал (даже не подпрыгивал), однако катался в изящной, хоть и необычной манере. Едва разогнавшись, певец становился по ходу движения задом и, склонившись ко льду, катил с микрофоном до самого борта. По дороге он успевал спеть куплет, а обратно возвращался уже с новым.
  - Нет, никогда не поверю, чтобы мужик в таком ракурсе петь изловчился. Ей - богу, ненатурально это! Видать, правду пишут, что он, озорник, под 'фанеру' гоняет, - заметил ехидный Пахомыч.
  Объявили антракт. Под крышей ледовой арены зазвучала музыка ансамблей 'Террариум', 'Замутилиус Бомбилиус' и 'Махина бремени'.
  Эх, почему у нас так? Находились эти певцы под негласным запретом, а песни их 'умные' из каждого окошка звучали. Сегодня же они признаны властью; лауреаты и даже орденоносцы, казалось бы, только слушай, а слушать некому. Аудитория ушла - люди на попсу запали.
  На третьей кнопке знаменитый сатирик Ванадий Нарзанов представлял новую звезду в своём смеховом жанре.
   - Юмореска 'Как я был учащимся механического техникума'. Автор и чтец - уроженец посёлка Просторы, Виктор Стаханович Черноморов. Исполняется впервые.
   Отставной завхоз фирменной походкой племенного хряка вышел к микрофону, расстегнул короткий пиджак, достал из портфеля пачку бумаг и важно нацепил на нос очки. Публика, уже разогретая предыдущими комиками, начала постанывать. Дебютант набычился и недоумённо оглядел зал: он не собирался никого смешить: знакомые уговорили его всего лишь поделиться воспоминаниями из своей богатой на события жизни.
  - Господа! Лично я ничего смешного на горизонте наблюдаю. Чего вы, собственно, ждёте от меня?
  К нему тут же понеслись заявки.
  - Жманецкого давай с Левоном Измайловским, а ещё лучше - Задорного! Автобиографию поведай. Басню исполни, стишок комический. Частушки хулиганские забацай!
  Черноморов вспомнил одну озорную частушку и, не удержавшись, сам засмеялся, однако спеть её прилюдно не решился.
  - Ладно. Автобиографию - легко. Только смотрите, вам же хуже будет: кто в армии служил, тот в цирке не смеётся! А тут, я смотрю, полно военнообязанных.
  Он рассказал про смешную учебу в механическом техникуме; про 'пивной' зачёт по коллективизму, и как они с ребятами в белых простынях пугали ночью в женском общежитии вахтёршу тётю Дусю. Потом изобразил в лицах знакомую уже нам историю с ёлкинской шайкой в бане, и всё это со своими коронными 'ить', 'тык', да 'дык'.
  Потом Виктор Стаханович разошёлся и, вспомнив молодость, спел, сплясал, а в конце, разувшись, даже показал 'умирающего лебедя'. Публика рыдала от восторга, в партере люди сползали с кресел. На бис артиста вызывали аж три раза, хотели было ещё, да он отказался.
   - Всё! - сказал, - Больше ничего показывать не стану, а то ещё что - нибудь не то покажу!
   Шутихин с Пахомычем при виде Черноморова поначалу скептически морщились, но к концу выступления 'дозрели' и уже хохотали в голос.
  Вот, как бывает: самородок, природный комик, а чуть не угробил талант свой в колхозе. Слава богу, эстрада - мать, наконец, призвала к себе блудного сына.
  Рекламная пауза. Появилась народная артистка, исполнительница главных ролей в прежних, 'идейных' фильмах и здорово озадачила.
   - Я, говорит, проститутка, и много работаю с людьми, вот почему мне необходимо свежее дыхание. Чего я только в рот не брала - всё без пользы, пока не послушала коллегу с соседней улицы, и не взяла жвачку 'Полистирол'. Теперь только ей и спасаюсь. Как стала жевать, простои сократились, загрузка удвоилась. Вау! Покупайте, господа, это ни с чем несравнимое чудо химпрома.
  - Чего она, Захар? С ума сошла? Ведь раньше такое играла, а это что - роль новая, или и вправду квалификацию сменила?
  - Трудно сказать; она, кажется, объясняла в газетах: мол, детей кормить надо.
  - А что, по - другому, никак не выходит?
  - Ну, может, ей ещё машина нужна, или, там, за границу смотаться...
   Потом они смотрели 'Криминальные вести', где вспоминалась история братков от самого их зарождения до нынешнего авторитетного состояния. Как пояснил ведущий, это, в целом передовое, общественное движение несло в себе отпечаток неизбежных коллизий эпохи первоначального накопления капитала. В частности, был детально освещён прискорбный конфликт горских танцоров с бойцами тракториста Секвестра. В память тех бурных событий камерный хор большого театра исполнил кантату 'Братки, не цепляйте друг друга', а в конце сообщили об интересе к упомянутой теме со стороны Боливуда.
   Пахомыч удивился.
  - Надо же, из простых механизаторов вышел этот Секвестр, а теперь и с милицейским, и с церковным начальством на собраниях рядышком сидит, троекратно по моде целуется. Вот любопытно, а смог бы наш Горбушкин такое движение создать, ведь и он был в юности трактористом?
  Долго не спорили: сошлись на том, что - нет, создать бы не смог, а вот развалить - способен, и довольно быстро. Возникла даже идея: а может Михея Семёновича, с учётом его крупного таланта, во всякие вредные организации засылать? С благой целью.
  Следом перешли на Ёлкина: тому, похоже, данный проект был по плечу, но только при денежной подпитке и патронаже со стороны умных людей. Правда, добавили, что в итоге натура шабашника своё возьмёт, и он или на 'гоп-стопе' спьяну паспорт забудет, или на званом вечере митрополита оттаскает за бороду.
   Когда обсудили Шпунькина в качестве вожака братков, то согласились, что самому ему больше двух человек нипочём не собрать, но готовой бригадой он, пожалуй, какое-то время покомандует.
  Коснулись и ещё одной темы. Шутихин рассказал, что, проживая в Городе, любил иногда походить по старому кладбищу, вспомнить известных людей, посмотреть изваяния, почитать эпитафии. И там, на одной из могил, ему попалось знакомое имя - Микита Хрящ. Жил такой горе - начальник в Просторах, изрядно шутил на государственном поприще.
  Так вот, тогда внимание Захара привлёк хрящовский памятник. Был он ни на какой иной не похож: огромная бритая голова вырастала на могучей шее прямо - таки из земли, должно быть, означая народное происхождение своего 'владельца'. Но ещё сильнее удивляло другое: голова та была будто расколота надвое и выполнена из камня двух цветов - белого с чёрным. Как объяснил экскурсовод, часто водивший людей к необычной могиле, эти цвета символизировали двойственность натуры покойного. А смысл был заложен такой: в жизни Хрящу довелось совершить много всяких поступков: и плохих, и хороших, с примерным балансом тех и других - 50 на 50, то есть пополам.
  - Хитро задумано, - сказал, помолчав, Пахомыч, - автор, должно быть, умный человек и знаменитейший скульптор.
  - Да нет, я кого только не спрашивал, никто его фамилию не помнит; говорят, какой - то неизвестный. Но в любом случае мужик толковый, смотри ведь, как дело обтяпал: пришёл некто, сам с усопшим незнакомый, а глянул на изваяние и всё по нему понял.
  - Слушай, Захар, я вот тоже подумал: а был у нас в командирах Михей Горбушкин. Живёт он пока, но ведь помрёт, как все мы. И какую ему тогда 'память' соорудят?
  - Меня лучше не спрашивай, я злой на него. Я бы ему такую штуку поставил: высоко, очень высоко висит мелкий колокольчик, а из него длиннющий язык, наподобие члена организма, к земле свисает.
  - Подходит. А ещё можно сортирную будку разместить, символическую, конечно, и тоже в две краски покрасить: чёрную и белую. Вот только не соображу, как: вдоль или поперёк делить? Но не это главное; прохожие должны суть ухватить: она в том, что из той будки он сначала крупный облом получил, зато, как потом развернулся!
  - А соотношение цветов, иначе говоря, баланс по нему какой выйдет?
  - Для него самого, думаю, те же 50 на 50 будут, а для нас - много хуже. Хорошо, если белый уголок с краю останется.
  - Не спорю! Ну, а теперь, Серёга, давай, заодно Борису Никодимычу монумент сварганим.
  - А чего там думать? Дело ясное, и материал лишь одного цвета понадобится.
  - Это как же?
  - Предлагаю такой проект: сидит он за столом в свою натуральную кабанью величину (со стаканом сидит), и весь - из чёрного камня. И стол, и, само собой, стакан, тоже чёрные. Вот так. Ничего другого ему не положено - не заслужил.
  - Ну, это ты загнул! Совсем монотонных людей не бывает, а он у нас существо колоритное. Ты, давай, напрягись и внеси изменения: там точно должно быть что - то ещё. Особенное, цветное.
  - Ладно, Захар, уговорил, добавим ему чуток колорита. Нужен совсем небольшой камешек красного цвета.
  - Это зачем же? В какое место?
  - Для носа. Представь, как оно будет: сидит мистер Ёлкин (опять же со стаканом - это не обсуждается!) - вся фигура чёрная, и только носяра - красный.
  - ...Ха! Ну, что же, убедил, таким его баланс и мне видится.
  Они пытались сочинить макет памятника и Шпунькину, но не придумали ровным счётом ничего. По всему выходило, что Вадим Вадимович - человек не совсем ясный: харАктерного в нём мало и по внешности, и в поступках. Не поймёшь: таков ли он, каким выглядит, или второе дно имеет; весь ли людям открылся или ещё выжидает чего? Ну, не поймёшь - и всё тут! Условились повременить с данной затеей и вернуться к ней, лишь, когда супрефект себя в полный рост проявит.
  Говорили друзья долго и к полуночи вышли на двор. Кругом было тихо, даже собаки не лаяли. На веранде Митька сочинял 9-ю серию подвигов беспощадного Серого со своей комплексной бригадой. Симпатяга - десантник по замыслу автора уже командовал целой областью; серия так и называлась: 'Хождения губернатора'.
  Юный писатель не ведал, что подлинные наши губернаторы ходят, в прямом смысле этого слова, редко, лишь по очень большой нужде, а так - всё больше летают или ездят. Вместе с тем, он готовил Серёгу к дальнейшему карьерному росту; 'бабки' тому уже позволяли.
  Мужики покурили в тиши.
  - Слушай, Захар, а чего ты вдруг к 'ящику' прилип? Раньше такого не замечалось: историка Грызуна с его байками вроде не любишь, сериалы тоже не по тебе, а теперь у монитора засел и критику нашей нации бросил.
  - Да я ж для этой цели и смотрю, поскольку с печатными фактами уже не справляюсь - глаза устают, а через экран оно легче усваивается. Материала там пруд пруди. А потом, хочу заметить, ты не прав: русские, как бы точнее сказать... ну, что ли - не совсем нация. Или даже - совсем не нация.
  - Вот те раз! А что же ещё?
  - Не готов тебе сразу ответить... Дай немного подумать.
   Он долго молчал, но так ничего и не сказал.
  Пахомыч знал, что сосед его занят серьёзной работой: изучает связь нашей истории с национальным характером. Сначала Шутихин писал тайком, шифровался, но однажды, попавшись с поличным, не выдержал и дал другу рукопись на ознакомление.
  Первоначально она была задумана, как 'История нашей глупости', но после исправления на обложке значилось:
   'История русской дури'.
  Чуть ниже был подзаголовок:
   'В трёх томах'.
  (Захар, осваивая материал, скоро понял, что в меньший объём он не уложится, а написать более трёх книг ему не позволит возраст).
   Самому же тексту предшествовал эпиграф: самодельный афоризм.
  'Родиться французом - удовольствие, американцем - удача, британцем - честь, немцем или японцем - долг, русским - судьбина, евреем - гешефт, чукчей - прикол, китайцем - эка невидаль!'.
  Для изучения труда Пахомыч не имел в достатке ни времени, ни теоретической подготовки, но кое - что из прочитанного всё же усвоил.
  Вступление автор отвёл исключительной роли глупости в деле развития человечества. Здесь приводились ссылки на труды классиков литературы и философии, исторические очерки о крайне тупых, но очень везучих людях, совершивших по недоразумению великие географические и научные открытия. (Это было занятно, но слишком подробно изложено).
  Далее шли сравнительные характеристики известных нам народов: русских, мерикосов, альбинойцев, сине - гальцев, тамайцев с маланцами, получехов с прибалтами - кочерыжниками, а также анализировались всеми признанные свойства их характера. (Любопытно, да слишком научно).
  Ещё дальше следовал раздел, почти целиком состоявший из тоскливых определений умственной недостаточности у человека: врождённого скудоумия, связанного с имбецильностью, благоприобретённого идиотизма, посттравматической дебильности и тому подобного ужаса на многих страницах. (И скучно, и непонятно).
  Пролистав эту часть, Пахомыч нашёл, наконец, интересную для себя тему. Автор пояснял, почему из богатого спектра явлений глупости он выбрал для русских именно 'дурь' как народное качество, максимально для них характерное в данном отношении. И ещё, отчего слово 'глупец', прямое производное от 'глупости', у нас не в ходу.
  Материал излагался автором в несколько старомодной манере.
  - ...Люди наши совсем не глупы от природы, хорошо учатся и соображают, одарены многими талантами, бывают изобретательны и даже гениальны, да вот, беда: непрактичны, разболтаны, безответственны. Они не способны сделать выбор, а затем методично идти к поставленной цели, и, что совсем уже плохо - сумасбродны и беспримерно вздорны. Готовы из одного неловкого слова навсегда разойтись хоть со старым другом, хоть с родным отцом, и в то же самое время доверить всё, что имеют: имущество, жизнь и судьбу пустейшему болтуну с ловко подвешенным языком.
  Ещё бывает так: придумает нечто особенное русский человек; носится с этим, как курица с яйцом, старается, душу вкладывает. Совершит он небывалое, а потом, ни с того, ни с сего, характер проявит, нрав выкажет - встанет утром не с той ноги и снесёт всё заветное к этакой матери!
  Отчего так поступил, он вам толком не объяснит: 'А, надоело всё! Шло бы оно туда - растуда! Видеть ничего не хочу, и слышать не желаю'. Выругается ещё или, молча, махнёт рукой, да уйдёт с друзьями в сарай пить водку. А там, глядишь, может меж делом и новую хитрость придумать. Если, конечно, до чёртиков не сопьётся.
   - Дурь, понятая не как изъян интеллекта, а как досадная ущербность нашего мировосприятия, отражённая в поведении и образе жизни русского человека, широко представлена в нашем же фольклоре.
   - Дурень, самодур, дуроплёт, дурында, дуролом, дуралей...
   - напустить дурь;
   - выбить дурь;
   - дурью маяться;
   - умна голова, да дурью правится;
   - идут два Гурея - не поймёшь, кто дурее;
   - пьёт мало - для запаха, а дури своей хватает, и т. д. и т.п.
  ( Тут Пахомыч мог сам целую книгу составить).
  С данным вопросом совсем неожиданно для читателя смыкался и другой: отчего это все иные народы называют себя именами существительными (альбинойцы, получехи, маланцы...), и только мы, единственные - прилагательным. Шутихин странным образом относил это явление к природной религиозности наших людей.
   - Мы, русские, в массе своей, в отличие от большинства наций, не увлечены бытием до конца. Сколько царей и простых мужиков в ущерб своим интересам и обязанностям посвящало значительную часть отведённой им жизни поискам смысла и правды на земле. За тысячу лет истории, не создав общепризнанных философских школ, мы породили неисчислимое множество странников, блаженных, подвижников, юродивых, беззаветных сектантов (о домашних метафизиках и не говорим).
   Откуда всё это? Мы как бы чувствуем, что наша текущая жизнь иллюзорна и является только прологом или занавесом к какому - то другому, подлинному существованию. Вот, где причина нашей неукоренённости на собственной земле, неумения и нежелания устраивать свой быт. Ветхозаветная мудрость о суете и тщетности земных стараний лишь нами одними понимается буквально, и в простонародном изложении могла бы иметь такой вид.
  - Чего, мужики, зря копошиться? Делай - не делай, от судьбы не уйдёшь: раз оно всё временно, стало быть, и без толку. А срок придёт, все Там будем.
  По данному поводу Шутихин позволял себе не до конца оправданный, на взгляд товарища, пафос.
  - Со стороны это удивительное свойство русского характера воспринимается как лень, да часто в таком качестве и проявляется, но, скажите, откуда же тогда наши грандиозные стройки и наше безудержное стремление к иным просторам и культурам? Как будто истина находится не здесь, рядом, а где - то там, за горизонтом. (Да, да! Прямо так и написано.)
  Правда, сразу за этим пассажем патетический градус его рассуждений резко шёл вниз.
  - К сожалению, именно отсюда берут начало и наши постыднейшие пороки - неопрятность с неряшеством всякого рода, иногда уходящие прямо в скотство.
  - Так почему же мы называем себя именем прилагательным? Да потому, что за словом 'русский' однозначно слышится 'человек', т.е. точно такое же создание природы, как и иные 'двуногие без перьев', только из конкретной местности.
   - Обладая подобными воззрениями, русские очень легко сходятся с чужеземцами, зачастую легче, чем с земляками. И это понятно, ведь если все люди в сущности своей одинаковы, то в иноплеменниках бывает ещё что - то своё, непривычно интересное, манящее новизной.
  Захар, живописуя качества нашего народа, то впадал в экстаз, то сокрушённо сетовал, то почти рыдал.
   - Мы всегда жили общиной, т.е. одной большой семьёй, как её ни называй, и по привычке перенося наши обычаи и взгляды на других, наивно полагали, что раз люди кругом одинаковы, стало быть, и прочие народы смотрят на нас точно 'теми же' глазами. Естественно, что и вели мы себя с ними, как со своими: могли последним куском хлеба поделиться, а могли без спросу жизни поучить.
   Какая, по - человечески простительная, ошибка, и какую же почву она создаёт для взаимного непонимания и неприязни. Сколько бед она принесла нашему народу, и сколько ещё принесёт!
  Далее в рукописи шли ссылки на дурь наших владык от самодержцев седых времён до вождей коллективизма недавнего прошлого. Помимо этого следовали примеры обывательской дурости в документах и художественных видах, а ближе к концу книги, между страниц, лежали вырезки из новых газет и журналов. Ещё больше их валялось на столе - целые вороха.
   Рассмотреть фолиант подробнее Пахомыч в тот раз не успел, а сейчас он высказал мнение, что его друг развёл теоретическую канитель на пустом месте.
  - Тема твоя, милый, неизбывно злободневная, но дело обстоит гораздо проще - дураков и за границами хватает, но лишь мы одни к глупости относимся всерьёз, а Там бы тебя просто не поняли. Подумай, философ, ведь главный наш минус не глупость и не дурь, а вечное самокопание и ковыряние болячек с демонстрацией их окружающим. Мол, смотрите, ребята, всем миром, и дивитесь, какие мы олухи и негодяи. Они и смотрят: 'Раз эти русские сами о себе такого мнения, то, видать, они, точно, полные идиоты!'. Вот, о чём говорить надо... Хотя, если глянуть шире, то с тобой можно согласиться, и это наше свойство тоже иначе как дурью не назовёшь.
  Таким парадоксом Пахомыч закончил своё короткое выступление.
   (Между прочим, он тоже хотел внести свою лепту в науку и даже придумал фразу: 'Наша женщина любит ушами, а мужчина - всем, что под руку попадёт'. Шутихин её оценил, однако места в своей книге не нашёл).
  Посмеявшись и отбросив за этим сон, полуночники в сотый раз обсудили 'политику'.
  Казалось бы, чего тут обсуждать: говорено - переговорено. Посёлку скоро конец, и, судя по всему, не только ему. Страна доживает своё, лишь столица ещё куражится - из провинции соки тянет да рисуется авангардом новой жизни. Посмотреть - посчитать, разрухи такой даже в войну, если исключить зону боевых действий, не было. А с людьми - то, что делается: все с ума посходили, одичали, живут одним днём. Украдут на десятку, а порушат при этом на тысячи; других убивают и себя не щадят. Наркоманы, маньяки, беспризорники, нищие, новые рабовладельцы, убийцы и самоубийцы... Откуда они все? Будто ворота ада раскрылись.
  Ещё чуть, и от нас только память останется; землю заберут соседи, а люди, уцелевшие в неизбежных схватках, вымрут или потеряются среди прочих наций. Оскудеет планета без русских и превратится сначала в 'глобальный рынок', а потом, с истощением недр земных в глобальную свалку. Но нам, если не одумаемся, и до этого не дожить! А ведь мы не худший народ. Нет, не худший!
  Конечно, не все нас поймут, а многие даже обрадуются, но только это чужая проблема. Ведь у нас свой взгляд на вещи, и, думается, тихо у Них не выйдет: не тот мы народ, не смиримся.
  Идём дальше. По 'ящику' прямо не скажут, но если ты не дурак, то и сам поймёшь, что большая заваруха у нас лишь дело времени. И ты глянь, что за вести из Центра пошли: если раньше плохие события там замалчивали, то сейчас их, напротив, тщательно раздувают. На всех каналах только и говорят, что о бедственном состоянии государства. Крупным планом: кровавые стычки, демонстрации, забастовки... Аналитики со змеиной усмешкой намекают на грозные перемены; бывалые дикторы, делая обычные сообщения, путаются в словах и волнуются так, словно им вот - вот принесут читать нечто страшное.
  Даже Яков Лев тут заявил, что положение наше близко к катастрофе, и во всём виновата аморфная власть: она хочет жить, сохраняя осколки устройства, бывшего при коллективистах. А стране, если та 'залетела', нельзя быть немножко беременной - надо идти дальше. (Хотя, куда уже дальше, и так зашли...).
  Ко всему появились угрозы диверсий на наших атомных станциях, химических и военных заводах, а с ними - тяжёлый выбор: ожидание страшной катастрофы, или согласие на охрану жизненно - важных объектов силами международного десанта...
  Окружающий мир покидала устойчивость, он на глазах становился зыбким и тревожным, как тогда - пятьдесят лет назад.
  Долго сидели ветераны и решили: ожидать им от хозяев теперешней жизни нечего - надо бороться. Век стариковский их измерен, а детей жалко, да и предкам на том свете посмотреть в глаза не стыдно будет.
  Наутро они сговорились с Лимонкиным и Вампиловым, подбили ещё два десятка оголодавших пенсионеров и в такой немалой компании заявились к начальству.
   Шпунькин играл в морские шашки сразу на двух досках против Пудрина и Блефа. Состязаться сели, едва позавтракав, и супрефект уже отбил себе все пальцы на руках. Его партнёры, в свою очередь, тёрли лбы цвета дозревающих помидоров, а в остальном смотрелись бледно, хотя и бодро улыбались.
  Перед игрой они сделали доклад об успехах нашей экономики, где успехи эти выглядели так.
  1. За отчётный период женская половина колхоза нашила горожанам столько постельного белья, что им при желании можно будет накрыть 7 футбольных полей в стандартах международной федерации.
  2. Мужики за это же время вырыли шесть десятков колодцев для 'засушенных' соседей.
  3. За Бугром появилось ещё пять фундаментов для новых особняков и два почти готовых здания.
   4. В выходные дни на колхозном рынке ориентировочно продано (а, стало быть, и куплено!) две тонны помидоров с малосольными огурцами, по три тонны капусты со свёклой, 10 голов крупного рогатого скота, 17 свиней и ещё сколько - то (точно не установлено) птицы. Если сложить цифры проданной и купленной продукции (а именно так следует вести учёт в новой экономике), то можно отметить несомненное удвоение товарооборота.
  5. Кроме того, по опросам населения, нашими пенсионерами заготовлено на зиму 7200 банок малинового варенья и 940 вёдер солёных маслят. В этом секторе экономики показатели явно выросли по сравнению с прошлым отчётом.
   6. И, наконец, у Матрёны Зыковой отелилась корова, а наш главный бизнесмен Агранович в соседнем районе городошную площадку купил. Вместе с командой - будет из них мировых чемпионов выращивать.
  - Послушайте, молодые люди, - не выдержал Шпунькин, - я ещё понимаю погонные метры белья и квадратные метры колодцев. Это - организованный труд, хотя и чья - то самодеятельность. Ну - фундаменты, ещё туда - сюда... А какие, блин, ягоды с грибами? Это же сезонные дела. Да взять те же грибы: неделю назад их в лесу не было, а потом дождичек брызнул - и вот тебе сто процентов прироста. И потом, вы говорите, корова отелилась. Чудно как - то... А городки - те, вообще, не у нас, а у совсем чужого дяди. Где здесь наша руководящая роль? Мы - то с вами, где здесь?
  Пудрин с Блефом снисходительно переглянулись.
  - Вадим Вадимович! Во - первых, цифры валового роста, как их не крути, показатели объективные. Существуют общепринятые методики к тому, что и как необходимо отражать в статистике, а потому, даже если никто из нас не руководил сбором маслят, то нельзя не отметить, что их собрано жителями посёлка в объёме 940 условных декалитров.
  Во - вторых, сейчас нет нужды надзирать за людьми; то есть давать им задания и проверять - короче, мешать индивидам свободно трудиться. Сегодня наша роль какова: сообщил населению правила игры и следи, чтобы эти правила не нарушались; остальное их дело, а наше - подбивай баланс, и точка! Мы как власть, обеспечивая стабильность, ко всему имеем незримое отношение: постройка - то здания, рождение телёнка, или приобретение в собственность чужих городошников.
  И, в - третьих, Вадим Вадимович, если подумать: вы тут гарант свободы. Да сохрани власть коллективисты, ведь у той же коровы (и у Аграновича!) жизнь могла совсем иначе сложиться.
  Супрефект подумал и согласился, после чего и начался тот шашечный сеанс, во время которого пришли протестующие.
  - Это что ещё за делегация? - удивился Шпунькин, глянув в окно. Спустя минуту, в дверь постучали, и в помещение, быстро его заполняя, стали входить хмурые люди.
  - По какому вопросу, господа? - хозяин кабинета улыбнулся вошедшим со всей присущей ему любезностью.
  В толпе началось движение: это пытались вытолкнуть вперёд Шутихина, однако тот не пошёл. За ним водилась такая странность: мужик сильный и опытный, тем более покомандовавший на службе людьми, он в гражданской жизни быть лидером затруднялся. При всякого рода публичных событиях Захар обычно молчал и ждал, пока не объявится кто - либо, более расторопный, чтобы тот и верховодил. Ежели такого не имелось, и действовать приходилось ему самому, то он сильно нервничал, а в конфликтных ситуациях бывал горяч и несдержан.
  Учитывая это обстоятельство и приняв по возможности строгий вид, на передний план вышел Пахомыч.
  - Это что же получается, господа - товарищи? Сначала нам объявили Переделку с человечьим лицом, потом вместо неё - Рынок с плюрализмом, а теперь страна к Буржуизму катится. Мы всё думали это слова: нас хоть горшком обзови, только в печь не сажай, ан - нет, промахнулись! Разруха, воровство, нищета - жизнь интереснее день ото дня. Нет, разлюбезные, этак не выйдет! Коли, сложилось, что у нас демократия, то мы по Уставу желаем созвать общий сход. Не пора ли подвести печальные итоги? Как там главные новости называются - 'Говорит и показывает столица'? Вот, давайте, сядем и разберёмся: что она нам говорит, а что показывает. То есть, чего все хотели, и что получили; только чётко - в конкретных цифрах.
  - Господа, я устал объяснять: да, наделано много ошибок, но не взыщите, виновных искать мы не будем. И что делать тоже понятно: работать надо до седьмого пота, деньгу зашибать.
  - Да где работать - то? Поломано всё, земля заброшена, машины ржавые. И как так случилось, что трудящаяся масса в нищете, а у кого - то денег куры не клюют? Ведь какие махины за Бугром ставят! Полный буржуизм!
  - Позвольте, друзья! Вы снова пользуетесь устаревшей моделью. Учёные вам объяснили - никакого буржуизма давно нет в природе: говорить следует 'Рыночная система'. Считаете деньги в чужом кармане? И это мы проходили. Хотели свободу - получите! У нас теперь полная свобода: есть деньги - трать, на что душе угодно; нет денег - ищи, где их взять, - тряхнув лохматой головой, поднялся Пудрин. Он был страшно рад окончанию шашечной игры 'в одни ворота'.
  Пахомыч сдаваться не думал.
  - Надо ещё посмотреть, что это за деньги в чужом кармане, и откуда их там столько взялось в одночасье? Вообще, что они, новые богачи, полезного для страны сделали? Работу важную провели, или научное открытие совершили? Наворовали! И деньги те - наши, а другим взяться негде!
  На эту тираду ответил уже усатый Блеф.
  - Постойте, господа, мы вас понимаем; у нас тоже бывают претензии к жизни, - он потёр красный лоб, - Вам не нравится новый порядок, но как люди вменяемые, давайте говорить по существу. Вот здесь звучали жалобы на бедность, а, зададимся вопросом, как работает современная экономика? Объясняю. Вот вы произвели зерно и мясо, а их никто не берёт. Не берёт - значит, они никому не нужны. Логично? Логично. Ну, так делайте что - то другое, полезное, на что спрос есть. Вписались же многие в Рынок: кто бельё подшивает, кто землю копает; давайте, и вы напрягайте извилины. Осень пошла - грибы с клюквою собирайте; только не себе, как повадились при коллективистах, а для людей, на продажу. К зиме ледяные горки стройте: уверен, хорошую рекламу дать, сюда из Города богачи - саночники понаедут. Коробочки всякие клейте... Деловой человек любой беспорядок в свою пользу обернёт; скажу больше - ему такой бардак, как воздух нужен. Примеры? Да сколько угодно! Собаки бесхозные развелись - все думают, это плохо, а вы их на шапки стреляйте. Или поймайте с десяток, да бои между ними устройте. От зрителей отбоя не будет; одних ребятишек толпа набежит: билеты по рублю сделаешь - озолотишься! ... Нет, я им ещё придумывать должен! Сейчас на дворе время умных, мозгуйте и вы: потребности людские безграничны. Теперь о доходах успешных сограждан: тут имеется два варианта: коли, деньги получены честным путём, то, сколько их ни будь - молчи громче! А вот если возникли они незаконно, сюда подключаем известные органы. И самодеятельность нам ни к чему, за клевету наказание строгое.
   - Какие там органы? У нас один честный участковый остался, так он уже и с хулиганами не справляется, а криминальная милиция или, черт её, муниципальная полиция, скуплена теми же ворюгами!
  - Никто не может быть объявлен преступником иначе, как по приговору суда, вступившего, я это подчёркиваю, в законную силу!
  - Суды без взяток за дела не берутся. А у нас на них денег нет, большинство без работы сидит.
  - Ожидайте, бизнесмены создадут вам рабочие места.
  - Пока они только ломают, а если где и сделали - в тех же артелях, там ведь даже профсоюзов нет, а трудящиеся - полные рабы. Вас послушать, фараоны тоже предпринимателями были, когда 'рабочие места' на пирамидах создавали?
  - Ну, скажете... Это демагогия, господа!
  - И, вообще, вы напустили тумана, а нас утянули на сто лет назад, в старое время. А мы не согласны - такого уговора не было, и даже обсуждения не было. Не хотим буржуизма в Просторах! Старики наши знали, что делали, когда революцию затевали!
  Перепалка экономистов с людьми затянулась; вначале Шпунькин её слушал с интересом, но к концу дискуссии заметно поскучнел и уже не раз посматривал на часы. У него намечалось отставание от графика коньковых тренировок, а на носу был кубок Северных морей.
   Дискуссия явно ходила по кругу, и когда в очередной раз прозвучало, что 'Собрание нам положено по закону - уже и свои порядки нарушаете? Не доводите до плохого!' - супрефект, наконец, не выдержал и стукнул кулаком о стол.
   - А ну, прекратите базар! Кто здесь главный? Молчать, когда спрашивают! Я - главный. Закон есть закон: положено быть по уставу собранию - будет. Тем более что давненько не собирались; всё спектакли, да кино, а серьёзные вещи забросили, турниров уже не проводим. И потом, кто здесь плохо думает о народе? Нечего его за дурачка держать: он много исторических выборов совершил - надо будет, ещё добавит! Мероприятие состоится через день; тема - итоги Переделки: рассмотрим отчёт Экономического блока, а заодно и буржуизм как политическое явление обсудим. Согласны? Тогда давайте анонс. Чуркина ко мне!
   Как ни старались Пудрин с Блефом отговорить от этой затеи шефа, тот был непреклонен. Пришлось согласиться.
  На завтрашний день Шпунькин пригласил к ужину Горбушкина с Ёлкиным и с той же целью позвонил в Город Попцову и Червяченко. Поскольку событие намечалось неординарное, то бывшему и нынешнему руководству стоило встретиться в неформальной обстановке: обсудить вопросы, подготовить решения, да и вообще посидеть за столом, покалякать.
  'Протестанты' же, оставив начальство, пошли по улицам вербовать сторонников. Однако уже стемнело; двери им мало, где открыли, а в двух местах даже спускали собак. Раньше такое и представить было нельзя; домой возвращались с конфузией.
   По дороге Пахомыч обратил внимание друга на кучку нетрезвых мужчин, коротавших вечер на полутёмной автобусной станции. Двое из них пытались спеть известную казачью песню; третий - мучительно блевал, перегнувшись пополам, а ещё один справлял малую нужду почти им всем под ноги.
  - Что такое? - не понял Захар. Зрелище было однозначно гадким, но, к сожалению, давно привычным.
  - Посмотрите, товарищ философ, как резвятся наши земляки. Я раньше этим возмущался и даже гонял таких, когда имел возможность, но лишь теперь, после ваших трудов, понял - ведь это их природная религиозность распирает.
  - У, дурак чёртов! - только и сплюнул огорчённый Шутихин.
  - Эх, Захар, Захар! Как говорят в буржуинском кино: знаешь, в чём твоя проблема? Ты слишком серьёзен - тебе двуглавый ведмедь на юмор наступил. Ладно, хочешь, я тебе одну мудрость напомню.
   - Если серьёзную, валяй.
   - Серьёзную. Дальше некуда. Слушай. Русская народная мудрость:
   'Какие же мы, русские, все дураки!'.
  
   Акт шестой. Кульминация.
  
   '...вышел на 'Белорусской' и не узнал станции.
   Это была 'Новослободская'*
  
  Мы отличаемся от животных тем, что думаем. (Это мы так думаем...). Червяченко с Попцовым добирались в колхоз порознь и сошлись на птичьем дворе уже к сумеркам. Ферма встретила их тишиной и сухим острым духом. Закутки, коридоры, отсеки; всюду было темно и тихо, пришлось доставать фонарик. Лебедь, по 'техническим причинам' укрытый от посторонних глаз, забился в угол дальней клетки, где и дремал на ворохе соломы. В последние дни он почти не вставал и гляделся паршиво: отощал, полинял, одно слово - уродец.
  Нежданные гости молча взирали на существо в жёлтом круге электрического света. Первым заговорил Попцов.
   - Уже и баба с возу, а воз и ныне там... Гурий, тебя когда в последний раз называли подонком? Неделя уже исполнилась?
  - Ну, Харитон, помилуй, мы сто лет знакомы. К чему эти громкие слова?
   - А к тому! Ты кого нам подсунул, специалист хренов? Где тут лебедь? И где уткогусь? Это же форменный гадкий курёнок! Ты на его экстерьер посмотри: огузок, окорочка, голени... Ведь он не то, что летать, он ходить не способен! А рассмотреть нос или, как там по - вашему - клюв? - тот даже и не утиный. Я понимаю дело так: совершён небывалый обман государства в извращённой - циничной манере! Под ударом моя репутация учёного и гражданина! И ведь ты, негодяй, от начала всё знал, а мне до последнего мозги пудрил. Как этим...
   - Харитон, не вели казнить, вели миловать. Каюсь, виноват перед тобой - готов даже встать на колени, только здесь кругом помёт, а у меня новые брюки. Послушай, я всё объясню - падла буду! Такой лажи я от наших 'органов' не ждал; знал бы ты, что за человек, и на каком уровне мне эту гадость сунул! Нет, видать разложение далеко зашло, всюду обман и предательство; спроси меня теперь, кому верить можно - я тебе не скажу! Короче, держись, старина, крепко - с самого начала не было ничего: ни секретной фермы, ни нашего агента с чужими яйцами, ни семи научных лауреатов. Кстати, здесь ты, уважаемый, лоханулся, а мог бы сразу ясность внести. Ведь международные дела - твоя епархия; знать должен, что шнобелевских премий за животноводство не дают.
  - Ой - ой - ой! Думаешь, срезал? Да будет тебе известно: экономика - целый мир, где всем тонкостям даже я не обучен. И потом кто из нас без греха? Кто в своей газете известный ляп повторил, написав, что на ферме 'сломя голову, несутся куры'?
  - А ты, Харитон злопамятен!
   - Объективен!
  - Ладно, сейчас не время спорить, замнём для ясности. В общем, подвели меня на самом верху, а тот руководитель, сука, наделал стрёмных дел и сбежал в буржуинские края. Нет, как дальше быть, кругом одно жульё!
   - Твою мать! Да ты меня убил. И что мы теперь? Ну, кто про твоего вредителя слушать будет? Скандал неимоверный; скажут: липовые вы учёные, на слово жулику поверили, а где своя голова, где глаза, квалификация? Курицы от лебедя не отличили. А у меня, между прочим, научная школа: одних докторов то ли пять, то ли шесть; кандидатов давно не считал. Как им всем в глаза смотреть? Хоть ложись и умирай!
  - Не спеши умирать, Харитон. У меня хорошие и на этот раз абсолютно точные данные: не позже, чем на неделе будет объявлено о переходе Области, да и всей страны в полное буржуинское состояние.
  - Новость твоя, господин Червяченко, хороша, но для меня - совсем не новость. И потом, что она значит для нашей репутации?
  - Значит! Да через пару дней кругом такое будет, мама не горюй! Кто про нас, сирых, вспомнит? Глядишь, понемногу и рассосётся: как говорят, другие времена - другие песни. Нам самую малость выстоять, а там ещё что - то откроем, и слава научная с нами останется.
  - Погоди, а если не было твоего гибрида - бермонтского шипуна или, забыл, свистуна, а теперь и уткогуся нет, тогда кто же он такой получается? Что за фрукт? Самозванец? - Попцов грозно ткнул пальцем в сторону Лебедя.
  Тот с ужасом глядел на две тёмных фигуры и не верил услышанному.
  'Неужели это про него? И кто говорит! Как это - он не лебедь, а кто же?'.
   - Служебным расследованием установлено, что нам с неясными, но далеко идущими целями подсунули яйцо гипербройлера - мутанта, каких буржуины специально вывели для недоразвитых стран. Зря мы его элитным кормом питали: он, негодяй, жрёт по проекту всё, что ни дай, включая опилки. Растёт интенсивно, но лишь до двух кило, а живёт три месяца. Вот тут не зевай, его надо быстро схарчить, иначе возникнет ураганное старение, и едок получит сложности с кишкой.
   - И сколько же ему теперь?
   - Сейчас посчитаю...Так... Да как раз на неделе стукнет три месяца!
   Экономисты переглянулись.
   - Ну, что, Харитон, вопрос стоит жёстко: или - он, или - мы. Обсудим у Шпунькина, как подобает демократам, или обойдёмся без глупостей?
  - Я что, похож на идиота?
  - Вижу, мы друг друга поняли, а раз так, концы - в воду, следов оставлять нельзя.
   - Не спорю. И каков же твой план, Гурий?
  - План мой готов. 'Всё очень просто, сказки - обман!' - Червяченко сипло затянул любимую песню и стал распаковывать узел, принесённый с собою. Он аккуратно снял мешочный чехол, достал из него корзинку, из неё пластиковый пакет, а уж из этого, последнего - топор. Попцов хотел было рассмеяться, вспомнив тот вечер у Горбушкиных, когда его партнёр долго доставал из коробок яйцо, но, увидев топор, вздрогнул.
  - Господи - топором, прямо здесь и сейчас?
  - А ты как думал? Что мы эту курву расстреливать будем?
  - Слушай, а по - другому нельзя? Может, живьём его возьмём?
  - Забыл, куда идём? Увидят, спросят. К тому же, мы так и не поняли: а вдруг он - петух? Вдруг он там голос подаст; возьмёт, да и закукарекает наш лебедь? Я читал, петухи не только утром, но и на сон грядущий это делают. Времени у нас нет - Шпунькин ждёт, а потом, хоть здешний контингент под нож ушёл, и тут мало кто бывает, но не ровён час, заглянут. Отрываться надо!
   Увы, Лебедь - свидетель, так оно и было: не прошло и трёх дней, как оголодавший коллектив с согласия начальства пустил его недругов на бульон в рабочую столовую. Навеки умолкли надменные птицы, в живых он остался один, но никакой радости по этому поводу уже не испытывал. Лебедь устал от жизни; биологические часы неумолимо отсчитывали короткий век, отведённый ему наукой - генетикой, 'продажною девкой буржуизма'.
   Всё лучшее для него осталось позади: беззаботное детство, заботы мамы Пеструшки, красивая легенда, которой не суждено сбыться. Беда началась, когда добрую тётку Прасковью сменил рябой пьяница Ермолай, тыривший остатки дефицитного корма.
   А ведь ему сегодня снилось небо!
  - Харитон, у тебя в карманах ничего съестного нет?
  - Откуда? Мы в гости идём.
  - Ладно, попробуем так.
  Гурий подошёл к сетке, и, сложив пальцы на правой ладони щепотью, стал шевелить ими, как бы считая банкноты.
  - Тега - тега - тега, - почти запел он заговорщицким тоном.
  - Ты чего, ошалел? Так гусей с утками манят, а это кто? Курец! Отпугнёшь только.
  - И то верно: 'Цып - цып - цып!'.
   Лебедь с омерзением наблюдал этот фарс; он уже всё понял и даже разгадал смысл последнего сна. Ну, не понял, а скорее, почувствовал - велика ли разница?
   'О, боже! Как самим - то не тошно? Уж скорее бы!'
   - Не верит, чует правду. Ничего, доходяга, от судьбы не уйдёшь!
  Червяченко, кряхтя, вполз в клетку и извлёк за крыло полуживую птицу; та не сопротивлялась.
   - 'Они жили плохо, недолго и умерли в разные дни'. Ну, Харитон, ты или я?
   - Слушай, давай сам: ты из нас к таким делам ближе, ведь сколько лет сельский быт освещаешь.
   - Ладно, слабак, как скажешь, только в Городе с тебя бутылка. Вот оно, отличие доктора наук от простого кандидата: заелись вы, профессора, уже и на это не способны.
  Держа в одной руке жертву, а в другой топор, он вышёл на открытую часть двора к большой деревянной колоде. Приладив к ней тощую птичью шейку, палач вдруг отложил орудие и перекрестился.
  - Ты чего это, Гурий? Ведь неверующий!
   - Не знаю... нашло что - то.
  Бройлер, извернувшись на плахе, в последний раз глянул вверх. Там далеко, в вечерней синеве летели крупные птицы: лебеди ли, гуси - не различить. С недостижимой высоты, отставая от полёта, к земле неслись волшебные звуки.
   - Всё! - осознал приговорённый.
  Последнее, что он увидел в своей короткой жизни, было перекошенным лицом журналиста. (Да, если человек - венец творения природы, то венец, прямо скажем, терновый).
   Стальною лентой просвистел топор, затем - немилосердный удар, и душа Гадкого Курёнка вознеслась к Богу. А тело птицы чуть подёргалось и затихло, крови было немного.
   Червяченко, продолжив экзекуцию, отрубил несчастному и обе корявые лапки до голени, которые вместе с головой на четвертушке шеи завернул в газету. Лишённый приметных частей тела, бройлер тут же превратился в заурядного среднерусского цыплака. Тушку Гурий уложил в пакет, его вместе с топором в корзинку, а их, в свою очередь - в мешочный чехол.
   - Вот так, а ты, глупая, боялась! - убийца осклабился и, играючи, толкнул доктора наук в плечо. Тот испуганно отшатнулся.
   - Как это ты... я бы не смог!
   - 'Эх, сколько я зарезал, сколько перерезал, сколько душ я погубил!', - глумливо пропел сельский обозреватель. - Расслабься, нюня, феномен отмучился, и теперь наш долг избавиться от улик. Да не бойся, у меня всё просчитано: сторожу я, как приехал, денег аж на литр дал, а если он сейчас вернётся, соврём, что птицу увезли в областную ветклинику. Типа, подлечить.
   - А вдруг не поверит, шум поднимет?
   - Ой, да нам ещё перед сбродом отчитываться! Он с пьяных глаз что надо, то и увидит. Да хочешь, мы его по стенке размажем. Скажем ему: 'Что же ты, гад, дверь открытой оставил, вот объект и сбежал! Его сотни учёных изобретали, а ты, негодяй, упустил такую выдающуюся птицу. Мы пришли, а в клетке пусто. Как посмотришь людям в глаза? Готовься предстать перед судом военного трибунала!' Увидишь, что будет: эта пьянь в штаны наложит. Так что пойдём себе с богом, а трупак где - то по дороге бросим. Унесём подальше и бросим. Время сейчас голодное, люди найдут - спасибо скажут.
   - Если вовремя найдут.
   Они оставили двор, походя утопив газетный свёрток с уликами в местном нужнике. При совершении этого действа у обоих мелькнула мысль бросить туда же и основной груз, но озвучить её почему - то никто не решился.
   Шли молча. Лишь через минут десять ходьбы Попцов вспомнил о своей домашней задумке.
   - Слушай, Гурий, а ведь у меня тоже сюрприз имеется. Гладко выходит, хоть не сговаривались! Постой, посвети - ка сюда, я сейчас малость добавлю, - Харитон достал из портфеля печатный лист, немного почеркал на нём ручкой и отдал соучастнику.
   Дело было сделано, тело спрятано в сумке, а алкаш Ермолай, небось, допивал халявную водку - можно и почитать. По мере чтения озабоченное лицо Гурия расправлялось.
  - Класс! - только и смог он сказать, восхищённый партнёром. - Да, сразу видно, работал не меньше, чем доктор наук; кандидату оно не по силам.
   Принесённая статья называлась:
   'И настал день!'
   'Мечты сбываются' - только так, и не иначе можно определить характер события, произошедшего вчера на лучшей птицеферме в 'ООО Просторы'. Все помнят, конечно, о достижении местных зоотехников: им удалось путём трансмутации получить гибрид масайской куры и бермонтского лебедя - шипуна. По расчётам специалистов это чудо науки обещало всего за полгода набирать до 8 кг живого веса, а хозяйство, помимо того, получало бы яйца, высококлассный пух и перо. Про благородную внешность птицы мы и не говорим: она, будто специально, создана именно сейчас, дабы украсить жизнь нашей обновлённой Родины.
   С первых дней своей жизни Лебедь был окружён теплом и лаской людей, но этого мало: технический персонал с удивлением отмечал, что и племенной контингент фермы сразу признал новорожденного. В его присутствии даже элита - надутые рекордисты всех птичьих пород держались иначе, чем обычно. Никакого кудахтанья и мельтешения, только достойное поведение и особый такт, словно дань уважения Его Королевскому Величеству. Короче, всё, как и положено при настоящем Дворе.
   Наш Лебедь рос не по дням, а по часам; специальная пища, особый уход. Когда позволили обстоятельства, его 'резиденцию' открыли для посетителей, ведь нельзя же скрывать от людей этот дивный подарок прогресса. Нескончаемым потоком они шли сюда пешие и приезжали из дальних мест, а затем, окрылённые, возвращались домой, разнося окрест славу родной науке.
   Временами встречались и трудности. Так, в какой - то момент вдруг снизились привесы у любимца просторской детворы, и тут же зашевелились скептики. Но проблема была решена: ведь, по счастью, научный контроль за экспериментом взял на себя (совместно с автором этих строк) видный знаток сельских дел, кандидат с/х наук Г. Червяченко.
  Как потом оказалось, в молодом организме гибрида день и ночь шла невидимая людям борьба за доминирование между куриными и лебяжьими генами, и чтобы направить эту эволюцию в желаемое русло, потребовалось срочно убрать из клетки суррогатную мать Лебедя - курицу Пеструшку.
   С сожалением расстались и с опытными, но отставшими от требований дня кадрами: так, пенсионерку Прасковью Федотову сменил дипломированный зоотехник Ермолай Сизов.
  Усилили уход, обновили рацион, и результаты не заставили себя ждать: суточный привес феномена удвоился; до заявленных 8 кг оставалось совсем чуть, но тут новые проблемы. Кто из нас не слышал о лебединой верности: ей посвящено столько стихов и песен. Уже достигший половой зрелости Лебедь начал тосковать по подруге. А тут ещё осенние перелёты: из - под небес, по-птичьи окликая, вольные сородичи манили его в полёт.
   Медлить было нельзя, однако и держать такое создание взаперти или уродовать ему крылья жестокими деревенскими методами воспитатели не стали. Они решили ненадолго поместить Лебедя в изолятор, а тем временем перекрыть опасную зону двора сеткой. Увы, но на этот же срок любые контакты его с посетителями были исключены.
  Ждать оставалось немного, но тогда - то оно и случилось; птицевод Е. Сизов недоглядел: уходя за новой порцией высококалорийного корма, он не закрыл, как положено инструкцией, дверь вольера на засов, а всего лишь притворил её. Сложилось редкое стечение обстоятельств: в этот час рабочие монтировали новую сетчатую крышу, а в небе с призывным курлыканьем появился большой выводок (зачёркнуто) табун (зачёркнуто)... косяк лебедей. Он парил в вышине прямо над ними.
  Разбуженная зовом крови, наша могучая птица, без труда распахнув плечом крепкую дверь, вышла на свежий воздух. Здесь, едва завидев лебединый косяк, она тяжёлым снарядом снесла прочную, но ещё незакреплённую сетку, и, едва не сбив с лесов прораба, взмыла ввысь, догоняя собратьев. Ушла в то самое небо, о котором мечтала, должно быть, со дня своего рождения.
   Опустел наш Двор. Уехали домой специалисты, бросив ненужную теперь крышу. Третий день не ходит на службу зоотехник Сизов: он лежит, не вставая с постели и, утирая горючие слезы, обвиняет в случившемся только себя. Не сдержал слёз и 'крёстный отец' Лебедя - видный учёный и публицист Г. Червяченко. Ну, что тут им всем скажешь?
   - 'Человек предполагает, а Бог располагает', - так учил нас, людей, гениальный мыслитель Эпштейн. Не будем спорить с Богом и с Эпштейном - это смехотворно, а от себя лишь добавим:
   - Не плачь, Ермолай Сизов, не плачьте и вы, господин Червяченко! Сегодня страна на подъёме; она встаёт с колен, и родная наука ещё снесёт нам яичко. Да не простое, а золотое!'.
   Гурий дочитал статью и почти прослезился; у него засвербило везде, где положено в этих случаях: ухо, горло, нос. Дрогнуло и ниже, там, где по антинаучным воззрениям мистиков в глубине человеческих тел какое-то время квартирует душа.
   'Нет, действительно, именно так - Великим Полётом и должна была кончиться наша затея. Да вот не сложилось, подставили. А кто виноват, мы ещё разберёмся!'.
  - Слушай, Харитон, - говорю без лести: сильный текст! Вот только про сетку и передового Ермолая ты не переборщил? Газета, всё - таки, здесь тоже прочесть могут - ведь специалистов никаких не было, и алкаш тот народу известен.
   - Да кому известен? Читать будет вся Область, а то и страна целиком. И потом сам говорил: везде, как о буржуинстве узнают, не до нас будет. На худой конец, сообщим, что в стаью вкралась досадная опечатка - стрелочник, в смысле, наборщик, ошибся. Уже понёс тяжкое наказание.
   - И то, правда! Слушай, извини, но мне ещё режет слух этот твой оборот: мол, там - в небе парил косяк лебедей. Ничего не напутал? Птицы - то перелётные: ну, гуси с утками, разве парят? Они ведь, как бы, мимо пролетать должны: курлы - мурлы и всё такое.
   - А ты разве песню не слышал; её без конца по каналам крутят: 'В небе парила перелётная птица...' - дальше не помню. У них, там, в эфире контроль мощный, ляпов не допускают. Так что, парила, милый, парила! А если одна могла, то чего коллективу мешает? Вот они слетятся в условленном месте и парят всем косяком... Ну, если хочешь, мне так лиричнее показалось. В любом случае в голову не бери: у нас в редакции тоже люди есть - случись что, поправят...
   Пора было идти, коллеги свернули на главную улицу и двинулись в сторону шпунькинского дома. Тут вдруг выяснилось, что избавиться от ноши будет непросто: люди, словно уговорившись, шли им навстречу поодиночке и группами. На улице с увечным гудбайсовским светом ещё хоть что - то было видно, а сойти с большака они не решались: в темноте тут и там кто - то курил или вполголоса разговаривал.
   На автобусной остановке почти вышло. Народу было немного; Червяченко прислонил мешок к лавке, постоял чуть для вида и быстро направился к центру посёлка, Попцов за ним. Уже и отошли прилично, когда их догнала ненормальная бабка.
   Отвлечёмся - тут история. Как уже говорилось, по стране девятым валом катили криминальные сериалы, снятые для любого, начиная с грудничкового, возраста. И вот их типичные образцы.
   - 'Следствие ведут Ползунки' - о злоупотреблениях персонала в учреждениях дошкольного профиля;
   - 'А зоны здесь тихие' - о передовых формах воспитания молодёжи в лесной полосе;
   - 'Доживём до понедельника?' - о курсах выживания для учителей;
   - 'Старички - разбойнички' - о сексуальных домогательствах к медсёстрам в ветеранском пансионате.
  Ну, и тому подобное. А у женщин особый интерес вызывал фильм об убийствах на швейной фабрике. Назывался он: 'Кто 'пришивает' старушек?', и сюжет его вкратце такой.
   Заведение готовится к приватизации, и некто систематически сокращает трудовой коллектив, целиком состоящий из пожилых женщин (молодёжь на производство не идёт). 'Милиция - полиция', вызывай - не вызывай, сюда тоже не идёт: какой ей интерес со старухами возиться, когда реальных 'бабок' с них не сшибёшь.
   Меж тем число трупов загадочно множится, и тогда своё частное следствие начинают две престарелых швеи - мотористки: Кассандра Малинина и Скипидарья Гонцова.
   Устранение персонала идёт с неослабевающей силой, и, казалось бы, само в себе несёт разгадку. Ведь с каждой серией задача сыщиц упрощается: подозреваемых остаётся всё меньше - старухи мрут, словно мухи. Но дело заходит в тупик: на предприятии уже поубивали всех, кого только могли, кроме посторонних вахтёров да двух тех самых мотористок. Публика в недоумении - это как же? И кто?
   Чтобы подогреть зрительский интерес, фильм в выходные не показывают - развязку отнесли на следующую неделю. По этому поводу даже конкурс объявили, и теперь все гадают, которая из двух - подпольная злодейка: Малинина или Гонцова? Выбор, как будто, невелик, но уже поступают заявки от ушлых знатоков, где даются иные варианты.
   А именно;
  - обе они в преступном сговоре;
  - настоящая убийца - последняя жертва. Оставшись третьей - лишней, она поняла, что слегка увлеклась, и теперь её без труда вычислят. А, поняв это, она с отчаяния повесилась в Красном уголке;
  - повесилась она вовсе не с отчаяния, а со злым умыслом, дабы отомстить проницательным сыщицам и погубить их обеих, запутав во взаимных подозрениях;
   - и, наконец, предлагался такой - уже избитый ход сюжета: мерзавка инсценировала свою смерть, и когда Малинина с Гонцовой изведут друг дружку, она выйдет из областного морга единоличной хозяйкой фабрики. А дальше толкнёт предприятие барыгам или сдаст бандитам под казино.
   (Да, чего только в этих детективах не бывает. Вон, в сериале 'Убийства по алфавиту' злодей мочил всех подряд по фамилиям. Начал он с буквы 'А' и пошёл дальше: слева - направо и сверху - вниз, как в первом классе учили. Только алфавит наш не подарок, убийца в своих изысканиях уже на этапе 'Й' с трудностями столкнулся. Однако преодолел, сыскал - таки прибалта с ненормальным 'заглавием' и отыгрался, прикончив того с особой жестокостью. А вот на рубеже 'Ъ - Ы - Ь' нашла коса на камень: не дался маньяку великий и могучий русский язык. Долго страдал душегуб, а когда пошёл за консультацией на филфак института, там его уже ждали).
   Мы к чему это всё вспоминаем? Да к тому, чтобы вы поняли состояние умов у теперешних старушек: 'повёрнутые' они в большинстве своём.
   Так вот, значит, догоняет одна такая Гурия, и между ними происходит следующий разговор.
  - Молодой человек, стой! Стой, говорю! Ты узел какой - то на лавке забыл, - старуха больно цапнула Червяченко за локоть и уставилась ему прямо в глаза.
   - Отвянь, бабка! Я сроду ничего не забывал.
  - (Она - уже подозрительно) Нет, милок, я точно видала - ты забыл.
  - Да не моё это! Путаешь, старая.
  - Экий ты чудной! Ладно, не твоё, так не надо.
   И, отстав от него, забубнила вполголоса:
  - Время пошло тяжкое, никаких средств нет. Люди за имущество держатся, а тут бросили, да ещё отказываются. А может, у него там бомба, труп расчленённый или кровавый топор. Дойду - ка я, вон, до Кондрата Макарыча.
   Здесь к делу подключился шедший чуть сзади и всё слышавший Попцов. Он радостно закричал Гурию:
   - Сергей Сергеич, ну какой же я растяпа! А вы - то, что же вы мне не сказали? Ведь там наш подарок коллегам в редакцию. Спасибо огромное, мать; на таких, как ты, страна чудом держится, - Харитон шлёпнул её по плечу и помчался к проклятой корзине.
   Хотели исправить оплошность по-тихому, да не вышло. Противная бабка уже вела им навстречу краснощёкого мужика средних лет в поношенном камуфляже и завёрнутых болотных сапогах.
  - Добрый вечер, господа, куда путь держим? Эй! К вам обращаюсь я, друзья мои.
  - А вы, собственно, кто будете? - с дрожью в голосе спросил Попцов.
  - Я - капитан Шилов, Кондрат Макарыч, здешний участковый милиционер или полисмен; сам уже не пойму. Извиняюсь за форму, но положенное обмундирование задерживают, а теперь, может, вовсе не дадут. Вот всё, что имею, - мужчина надел форменную фуражку и сделался заметно строже.
  - У вас и документы нужные есть? - попытался качать права Червяченко.
  - Документы имеются в отделении, если любопытно - пройдёмте. Там всё увидите.
   - Ну, зачем же, это ни к чему! - поспешил вмешаться Попцов, - и так видно. По всему видно - кто вы. А что, собственно, произошло?
   - Да вот, сигнал на вас от граждан поступил. Ведёте себя странно, мешок на остановке бросили. У вас самих - то документы в порядке?
  - Ничего мы не бросали, корзинка там - забыли просто, - объяснил Харитон и, чуть подумав, добавил, - что же касается документов наших, то мы их с собою не брали, нужды не было. Но вы не сомневайтесь, мы вполне добропорядочные люди из Города.
  - Из нашего?
   - Из него. Вы, господин капитан, Пал Палыча Хвостова, начальника областной полиции, знаете?
  - Кто же Пал Палыча не знает? Уважаемый человек.
   - У меня с собой по случаю несколько фото есть, - экономист достал бумажник. - Видите: вон, Пал Палыч, а это - я. Вот опять я, а это - снова Пал Палыч.
  На снимках рядом с Попцовым среди прочих торжественных господ присутствовал вальяжный усач то в милицейской форме с наградами, то в цивильном костюме с бабочкой.
  - Ну, видите; я же говорил, это мы с ним на юбилее Города, а это - на идеологическом совещании в Центре, у самого Якова Льва. Вас такие документы устроят?
  - Да - а - а, документы у вас в порядке! А позвольте всё же узнать, что в корзинке вашей: к нам ли какую вещь привезли, или от нас увозите?
   - Да нет там ничего особого, курицу на рынке купили. У вас они лучше, чище телом, потому как к природе ближе. Опять же без добавок вредных.
   - Это да, конечно. А что курица - крупная? Несёте вы её тяжеловато, с прогибом.
  - У меня, простите, радикулит - болезнь интеллигентов. Да там ещё инструмент кое - какой. Строительный.
  - Вот как; ну что же, понятно. Не смею задерживать. Сразу видно: приличные люди; обмишурилась ты, Прокофьевна. Возвращайся домой - не твой день!
   - Эх, Кондрат, Кондрат! Напрасно ты им веришь. Жулики они, проходимцы, я таких насквозь вижу. И в мешке их что - то жуткое!
   - Всё бабка, кончили. Торопись, а не то развязку на швейной фабрике зевнёшь. Я вот, что ещё хотел спросить, уважаемые. У нас тут в последнее время воровство расцвело: целые шайки образовались; озоруют по ночам, прут всё, что ни попадя. Теперь, вон, душегубы объявились, двух таких обезвредили на неделе. Ужас, что творится, а по монитору сообщают, дескать, это ещё цветочки: кругом и не такое делается - мол, повсюду маньяки свирепствуют. Серийные убийцы, как их теперь величают. Читали в газетах про вашего знаменитого Щекатилу.
  - Да какое там, знаменитый, не доросли мы ещё. Такие водятся в столице, а наш против них - мальчик. Так, маньячок областного масштаба.
  - Ничего себе мальчик - двадцать пять трупов! А вообще, думаю, здесь телевидение виновато: случается, человек и без того на голову больной, а насмотрится фильмов про большие деньги, да про криминал и совсем с салазок съезжает. Кто эти сериалы разрешает только? И ещё, господа, сообщают, будто кое-где людоеды завелись: человечину в пищу употребляют и даже продают на рынках. Неужто, правда? Я не верю!
  - К сожалению, имелись прискорбные факты. Отдельные, можно сказать.
  - Как же так, говорили нам про общество с человечьим лицом, а теперь по улицам людоеды гуляют? Прямо, как в страшной сказке!
  - Это всё трудности переходного периода. В нашей стране идут, без преувеличения сказать, революционные сдвиги; к сожалению, есть и негативные аспекты. Надо постараться их пережить.
  - Людоедов, что ли пережить? А ну, как это они нас всех пережуют? То есть, виноват, переживут.
  - Напрасно вы так, господин капитан. Это ж контрреволюционная пропаганда! Я к себе доберусь, начальство увижу - даже не знаю, что ему сообщать про здешнее состояние!
  - А я, господа, тогда вот как сделаю. Сказывают, в Городе наши деньги уже не котируются; в ходу иностранная валюта, какие - то сычуани. Вот я и оштрафую вас на полсотни сычуаней, думаю, у вас при себе найдутся. Не обеднеете? Заодно и погляжу на них, никогда не видел.
   - Это за что? Почему?
   - Как говорят в буржуинском кино: неверно заданный вопрос! Теперь штрафуют не 'за что', а 'на что'. Вас я могу задержать и оштрафовать за что угодно: хоть за переход улицы в ночное время без документов, хоть за мешок ваш неясный, но, конкретно, штрафану на поправку собственного здоровья. Да и за здоровье начальства выпью, при встрече ему кланяйтесь.
   Червяченко, выкатив глаза, снова хотел спорить, но Попцов уже раскрывал бумажник.
   Отошли подальше, Гурий был явно расстроен.
  - Да, гражданским обществом здесь не пахнет. Полный абзац! Я этого так не оставлю, как Пал Палыча встречу - сразу скажу. А чего ты валютой швырялся? Перед кем?
  - Кому и что ты расскажешь? Чтобы над нами смеялись? Знаешь, как умные люди считают: 'Потерял - молчи, и нашёл - молчи'. Свою половину штрафа дома вернёшь.
   Набравшись отваги, они свернули в переулок и даже постояли там чуток, будто бы разговаривая. Стали уходить, когда из ближайшей халупы вышел бомжеватый субъект при очках и в шляпе - попросил закурить. Дали, но субъект не отставал; он услужливо нёс за ними мешок и без умолку говорил о проблемах макроэкономики. Едва откупились - сунули гаду на пиво.
  От всего случившегося их уже тошнило: ведь условились не рисковать и действовать наверняка, но удобного случая расстаться с грузом не подвернулось. Так и пришли ко двору Шпунькина. Хотели со зла бросить мешок здесь же, ему под забор, но у ворот их встречал хозяин.
  - Заходите, господа! А мы вас ждём давно, не заблудились ли часом? Глядите, никак принесли что с собой? - он, поборов вялое сопротивление гостей, перехватил у них ношу. - Вот оно, городское воспитание: порожняком в народ не ходят - не то, что наши вахлаки.
  - Нет, это - так, чепуха... не то, о чём вы подумали, - замялся растерявшийся Попцов.
  - Не скромничайте, открывайте. В хозяйстве всё сгодится, - Шпунькин уже тянул увязку на мешке.
   - Курицу на рынке купили, - моментально нашёлся Гурий.
  - Молодцы, вот мы её и съедим, только сами готовьте. А то я пока холостяком живу, и у меня одни холодные закуски. Между нами говоря, рассчитывал на Михея Семёновича - он мясо обещал, да подвёл: сказал, что на складе ревизия. Врёт, небось, как обычно. Вон кухонный стол, а там - посуда. Начинайте, родные, поужинаем на славу.
  - Да мы вроде, как домой её...
  - Никаких возражений! Гуляем долго, а потом в наш отель пойдёте; он, как знаете, рядом - места заказаны.
   В гостиной уже находились Ёлкин с Горбушиным, они сидели по разным углам и старались не видеть друг друга.
  Любезно поздоровавшись со старыми знакомыми, а в душе проклиная всё человечество, компаньоны уселись разделывать тушку.
  - Неужели есть будем? - тихо спросил Попцов у собрата по несчастью.
  - А что делать? Деваться некуда, и потом, не пропадать же добру.
  - Для желудка точно не опасно?
   - Я же тебе сообщал: контрольный срок ему ещё не вышел, день рождения на неделе стукнет. Хотя, теперь уже не стукнет... Ладно, не дрейфь, академик, фирма гарантирует.
  - Смотри, фирмач, ты уже гарантировал, не проколись по - новой.
  - Харитон, кто старое помянет...
  Условились варить куриную лапшу. Пока закипала вода, открыли бутылку водки и выпили по первой. Закусили. Выступил Шпунькин.
  - Господа, я собрал вас затем, чтобы сообщить пренеприятное известие. Все вы знаете о том состоянии посёлка, в котором он находится благодаря нашим с вами заботам. И вот теперь здесь назревает бунт, немыслимый и безобразный. Недовольных, замечу - масса; к тому же пошли слухи, что некие богатые фирмы скупили наши колхозные долги и эти филькины грамоты - баучеры Гудбайса, чтобы теперь предъявить их к оплате с процентами. Дело пахнет финансовой катастрофой! Уже пошли наезды: две конторы, с первой попытки не скажешь - 'Мегатраст Продакшн' и 'Главофшор Корпорейшн' с согласия Области отчуждают у нас землю для больфинг - клуба. Если так пойдёт дальше, заберут всё ценное. Красоты местные вам известны; о них, как и о простоте здешних нравов, кое - кто из присутствующих даже писал. Все мы свои: вы - двое, начинали тут Переделку, я продолжил, а наши экономисты её идейно готовили и, в качестве журналистов, освещали на всех этапах. Так что делать будем? Хочу услышать ваше мнение. Кстати, что это за мудрые фирмы, кто их знает?
   - Есть такие; бояться не надо, нормальные, вменяемые фирмы, - не медля, сообщил Червяченко. (В первой из них главбухом трудилась его жена).
  - Достойные, солидные учреждения, работать с ними можно, - подтвердил сказанное Попцов. (Его зять был в учредителях второй).
   Бывшие супрефекты пробурчали что - то невнятное, но благоприятное по тону. Основания к тому имелись: Горбушкин, размещая прибыль от своей закусочной сети, по совету серьёзных людей стал акционером в обеих конторах. Бывалые Таня с Валей пристроили туда же деньги Ёлкина.
   Стали выступать по существу.
  - Имейте в виду, перед людьми Горбушкин чист, - заговорил Горбушкин. - Работаю много: как в детстве на трактор влез, так всю жизнь и пашу. Через большие должности прошёл: где строил, где сносил - теперь вот результаты имею. Конечно, завистников много, они и народ баламутят: дескать, кто там заваривал кашу - выходи, отвечай! А чего вдруг? Ты вспомни, как всё начиналось? Энтузиазм, лозунги, весна с человечьим лицом...
   - 'Много воды утекло', - вспоминал жизнь старый унитаз', - не удержавшись, буркнул в сторонуЁлкин.
  ... но вмешались друзья подколодные: для этих святого нет - грызуна могут в пищу подкинуть. Вот, откуда ходули растут, вот куда нашим 'органам' присмотреться надо! Я - то что? Я всегда для людей. Вот и сейчас: шашлык - машлык; вкусно, недорого. А думаете, просто подняться в темень, замес устроить? А проверки всякие: менты с криминалом, сэсовцы - эсэсовцы... Не дают, кровососы, встать на ногу отечественному производителю! Так что завтра меня не ждите, мне по графику на бойню, за сырьём надо. Сам не проследишь - персонал напортачит, наберёт голяшек всяких. Но от собрания я не ухожу; это, знаешь, мой гражданский долг! Официально вручаю своё заявление; вот оно, утром составил, - Михей Семёныч отдал Шпунькину потёртую бумагу. - Да! Ещё хотел спросить, что там с Лебедем? Никак захворал? Эх, не дали мне с делом покончить! Ты, Гурий, давеча намекал, будто за океан спецотряд собирался - снова за яйцами. Отбор ещё проходил в несколько туров, и к полёту готовили лучших из лучших. Как они, уже полетели?
   Червяченко с ненавистью оглядел Михея.
  - Ну, что ж ты никак не уймёшься! Сколько можно бить в одну точку?
  - Да ведь сам заинтриговал, оно всем интересно.
  - ... Ладно, как мне только что сообщили, на месте твои лучшие из лучших, уже в тылу врага. И уже к самым яйцам его подобрались, вот - вот прихватят!... Слушайте, друзья, умоляю; давайте, не будем сейчас об этом: во - первых, секрет, а во - вторых, сглазим большое дело.
   Попцов при этих словах махнул стакан водки.
  - Ну, ты и мужик, Христофорыч, я не ожидал, - поразился Ёлкин.
  - Конечно, конечно, тайные операции. Понимаем. А что с нашей - то птицей? Почему прячем, господа кураторы? Люди заждались результатов, волнуются: как она, не стряслось ли чего? - обеспокоено спросил Шпунькин.
   - С Лебедем всё в порядке, но есть мелкая неувязка - проблема акклиматизации. Учтите, ведь он для тёплых краёв создавался, подчеркиваю, для очень тёплых. А у вас лето как началось? Дожди. Разве это дело? Правда, теперь вот жара, зато перелёты пошли - страшно нервы мотают. А ещё его тоска по подруге заела, - сбивчиво, не похоже на себя, зачастил Попцов.
   - Так у него же ещё не было подруги, о ком тосковать? - усомнился Шпунькин.
   - Тоска его глубоко в крови - на уровне генов и тромбоцитов заложена, - пояснил вёрткий Червяченко. - Такое это верное создание. Одним словом, лебедь! Ну, ничего, пообвыкнет, куда денется? Конечно, расчётного веса тут, в холодах, ему не набрать, но на кило четыре - пять потянет; отдай, не греши! Да что о пустом толковать, вы его скоро увидите.
   - Поди, изменился, родимый, здоровья набрал?
   - С прошлого раза и не узнать.
   - Слава богу! - вступил в разговор Ёлкин; он тоже поднял стакан и истово перекрестился свободной рукой. - За меня, господа, не волнуйтесь, я всегда найду, что сказать: перед людьми сроду не краснел, и в дальнейшем не ожидайте. Путь в демократию не близок, но я свою роль сыграл: поставил колхоз на рельсы, и мы двинулись вперёд. Как пионеры. А сколько пережить пришлось: меня враги топили в водоёмах, друзья - изменники травили сурогатом, злодеи баню обесточивали. Но и свершений много: теперь вот нужно печень обновлять. Конечно, случались ошибки, а кто без греха? Мысли мои чисты были, а вот здоровья, каюсь, порой не хватало. Бывало, сам реформы не тянул, но линию верную вёл: на хозяйство молодых, грамотных ставил. Не знаю, уж кого не перепробовал; с одним Гудбайсом как умучился: всю - то кровушку он из меня выпил, гад, и ещё изгородь в носу повредил! Зато, когда жизнь изменилась, я, скрипя сердцем, ушёл на покой. Сам. Вначале разобрался и наказал, кого попало, а затем, как в армии: 'Пост сдал - пост принял'. Отчитался, попрощался, даже благодарность получил - от вашего, кстати, имени, Вадим Вадимович. Вместе с удочкой. Какие здесь ко мне вопросы? Что я на том собрании забыл? Начнётся балаган: то, да сё, а мне люди в белых халатах нервничать не велят. Чего зря языком молоть, говорунов мы насмотрелись - он покосился на Михея, - пора за дело браться!
   И сел. Выступления коллег Шпунькина огорчили.
   - Братва, пардон за извинение, но я чего - то не усёк. Как же так? Ведь делали общее дело, хоть и по очереди. Я здесь недавно, вижу - фирма тонет; решил помочь - взять, типа, на буксир. Как корешей, как демократов. Я вас зачем сюда позвал? Хотел понять, как дальше жить, а на меня тут стрелки переводят. Нашли лоха в тельняшке! Затеяли игру, где все один бычок шмалят, а уронивший пепел - платит? Считаете, я крайним буду? Да загребётесь пыль глотать! Я человек интеллигентный, у меня не заржавеет!
   Атмосфера за столом накалялась, на языках у людей завертелись совсем уже последние слова.
  - Довольно, господа, не надо грязи! Всем хватит места на этой грешной земле, - вовремя напомнил о себе Попцов. - Хочу вам кое - что сказать. Во - первых, мы переоцениваем протестные настроения в обществе: социологические опросы показывают, что граждане наши оставили коллективистские бредни и как хозяева судьбы устраивают личную жизнь. Судите сами, на той неделе у нас авиазавод прикрыли, так рабочим хоть бы хны: они теперь друг дружке платный массаж делают, посуду собирают, станки на металлолом сдают. И у вас, я знаю, бизнес цветёт: кто ткани шьёт, кто землю роет. Во - вторых, не забудьте, у нас есть ОМОН. Как говорится: 'Не плюй против ветра, береги платье смолоду!'. И, в - третьих, по достоверной информации страна вот - вот перейдёт в буржуинское состояние, а в масштабах государства ваши местные склоки, что буря в стакане воды.
  - Ну, наконец - то! Слава тебе, господи!
  - Да какие там протесты, милые мои! Вы спросите себя, о чём наш человек мечтал, когда Переделку начинали? Выпить, работать поменьше, да чтобы болтать без помех разрешили. И что же получил: водка - дешевле не бывает; на работу и вовсе не ходи, а свободы столько, что хоть на Луну вой, никто не препятствует. Короче, всё - всё, что тому быдлу хотелось, мы ему да - а - а - ли! - дурашливым тоном пропел Червяченко.
   Все посмотрели на него, потом друг на друга. Неловко замолкли.
   - Батюшки, лапша убегает! - спохватился к месту тот же Гурий и рванул на кухню.
   Наконец сели основательно. Горбушкин к общему удивлению достал из портфеля две больших, 'заморского' вида бутылки и сам вскрыл первую.
   - Вот это номер! Михей Семёныч, ведь ты ж не пьёшь! - сильнее прочих удивился Ёлкин и напомнил всем, как бывший начальник всыпал ему по этой части при антиалкогольной кампании.
   - Ну, Борис Никодимыч, ты вспомнил! Когда дело было? Судьбоносный момент, людское здоровье, а ещё - международная обстановка... Теперь я скажу, что тайком, безусловно, прикладывался; куда без того - всё на нервах. Не один, скажу, прикладывался, а с Ларисой Акимовной. Да, было время, была власть... Зато нынче свобода: не жизнь, а разлюли - малина, сплошной люля - кебаб! Вот, давеча в Городе сеть открыл под названием 'Пицца - хата'. Пожалуй сейчас ко мне кто - нибудь идейный, хоть бы сам Яков Лев, да поучи жить: не посмотрю на былое - собаками затравлю. У меня со львами разговор короткий: у меня, брат, знаешь, какие волкодавы на охране? Сам иной раз пугаюсь!
   Приняли ещё под холодную закуску, тут и лапша подоспела.
   - Рекомендую, господа, наваристая, со специями! По методу кулинара Макара Захаревича, - стал разливать её в тарелки шеф - повар Червяченко.
   Лапша, и точно, оказалась вкусна, съели всю кастрюлю.
   - Ну, а теперь, уважаемые, гвоздь программы! - Гурий зацепил черпаком дымящееся тело и выложил его на блюдо. Ловко орудуя ножом и вилкой, он стал делить курятину; делил, как мужик в той сказке, с самодельными прибаутками.
   - Дела здесь наши скромны были, и мы их, кажется, прикрыли. А завтра нам - на лёгких крылышках домой, - он положил по крылу себе и другу Харитону. Затем, наколов вилкой птичью шейку, Червяченко поднял её и со значением отдал супрефекту:
   - Тому, кто за столом глава, нужна добычи голова!
   - И где же эта самая голова? Не вижу, что - то, - заинтересовался Шпунькин.
   Червяченко молчал.
   - ... Была... то есть не было... когда брали. Мы так, с голой шеей купили, - сбивчиво пояснил Попцов.
   - Я с презентации, господа, сыт; мне одной гузки хватит! Я гузку люблю! - громко кричал захмелевший Горбушкин. Получил, что хотел.
   - А я по бёдрышкам специалист, по бабьим - они слаще. Какого, кстати, рода был наш покойник, уж не женского ли? А ну, Харитон, пощупай; говорят, ты в этой части мастак! - пробасил хулиган Ёлкин. Получив желаемое, он обильно посыпал его перчиком и, маскируясь разговором, тяпнул в одиночку гранёный стакан импортного зелья.
   - Боюсь, господа, интерес ваш запоздал, и пол новопреставленного уже не выяснить, - уклончиво заметил Гурий, выручая коллегу, который вдруг, поперхнувшись, закашлял. - А вам, Вадим Вадимович, как политику и проводнику генеральной линии, положен также хребет с прилегающими вкусными рёбрышками. А как самому молодому из нас, да ещё бегуну на долгие дистанции, кроме того, и ножки. Как их, там, голени, что - ли? Ну, давайте, под дичь!
  Чокнулись посудой и залпом выпили. Но не все. На Шпунькина вдруг нашла неясная задумчивость, он так и застыл со стопкой в руке, глядя в тарелку на доставшуюся ему долю. Что уж такого он в ней узрел, и в ней ли вообще, теперь нам никто не скажет, но только супрефект внезапно отставил еду.
   - Дорогие мои гости, тысяча извинений, но вынужден вас покинуть. Что - то аппетит пропал, должно быть, уже насытился. Да, чуть совсем не забыл, у меня же через неделю ролики - кубок Северных морей. Тренироваться надо. А вы не обращайте внимания: продолжайте, хозяйничайте. Холодильник к вашим услугам.
   Он, не слыша протестов, резко поднялся и, нацепив фирменные коньки, выскочил со двора. Только его и видали, остался лишь пыльный шлейф на дороге.
   - Куда он, мужики? Какая тренировка? Ведь выпил уже.
   - Да он не пил почти, только чокался. Тот ещё, смотрю, майский жук, - заметил отяжелевший Попцов, доливая спиртное из второй бутылки. Он ещё сохранял внимание, хотя уже по - заячьи косил глазами.
   - А я к тому, кто не курит и не пьёт, спиной не повернусь. Мне такие друзья не товарищи, - задумчиво сказал Ёлкин.
   - Молодец! Умное замечание, давай, за это и выпьем, дружище. 'Эге - гей, привыкли руки к стопарям!' - двинулся к бывшему заму поддатый Горбушкин.
   - За что - за это? Ты, собственно, что, Михей, в виду имел?
   - За нас, за истинных мужиков. Чтобы мы в трудную минуту легко друг к дружке спиной поворачивались!
   Тост понравился, за сказанное хряпнули. У Михея Семёновича оказалась при себе ещё бутыль, а потом нашли заначку у Шпунькина.
   Через час Горбушкин с Ёлкиным (они теперь были соседями) двинулись к Бугру провожать друг друга, а экономисты остались вдвоём и выпили всё, что сумели найти у хозяина.
   Червяченко в тот день спиртное не брало. Он вышел на двор, подышал свежим воздухом и, коротко оглядев холодные звёзды, воротился назад. Попцова же, наоборот, крепко развезло: его, угнетённый стрессом организм, сопротивлялся водке из последних сил. Знаток мировой экономики лежал на диване, уставившись глазами в потолок; вид учёного выражал крайнюю степень человеческого страдания.
   - Бог мой! Харитон, ты вроде пузыри пускаешь?
   - Болит, вот тут болит, - Попцов ткнул себя пальцем в область брючного ремня.
   - Небось, поносит. Готов исполнить партию Михея на флейте водосточных труб? Тогда дуй живо в туалет.
   - Дурак вы, господин Червяченко! Дурак и подлец. У меня душа болит.
   - Чего? - Гурий удивлённо открыл рот. - Да что с тобой сегодня? Почему расклеился; очнись, брателло, ты же мой учитель по жизни!
   - Птичку жалко, надломил меня этот бройлер.
   - Я бы сказал, напротив: ты надломил его. В варёном виде.
   - Не шути! Это слишком серьёзно. Я чую, тут - первая кровь!
   - Да кто же её хотел? Рос бы он себе, да рос до своих восьми кэгэ, или хоть бы до пяти, как уткогусь, его бы и пальцем никто не тронул. Больше того, ему бы ещё при жизни монумент воздвигли.
   - Чего ты городишь, опять за старое? Какой, к чёртям, уткогусь? Ведь ты же учёный! Как мог он расти, этот бройлер, когда природа не позволяла!
   - Ну, не знаю... Нам ли стоять на месте, ожидая милостыни от природы? Мы своё дело сделали, материальную базу к тому подготовили: помещение, уход, корма. Дело оставалось за малым: ему следовало стараться, а не лежать на боку. Есть побольше, воздухом дышать, или, скажем, физзарядкой заняться. У культуристов, вон, получается - вспомни, какие бугаи из хлюпиков выходят. А так, он, лежебока, и себя, и нас подвёл. Заметь, к жестокому выбору подвёл: от сковороды до кастрюли.
   - Шутник! Я лишний раз убедился - ты человек без чувств, без сердца. Я видел, всё видел, как ты его сегодня на дворе. У тебя было такое лицо... Даже испугался, а вдруг - и меня тоже!
   - ...То есть?
   - Ну, как свидетеля.
   - Ох... Ты вот, что: давай - ка, милый, не пей больше; таким белая горячка улыбается. Как тебе, идиоту, могло в голову придти? И как подумать мог?
   - А я не думал, просто почувствовал. Вот, возьмёшь и тюкнешь наставника тем же орудием. Согласись, что мог! Согласись, голубчик! Ну, в принципе.
   - Ой - ой - ой! Изволили литературы начитаться? Да на фиг ты мне сдался, тем более что мы в одной лодке.
   - А если бы в разных? Мог?
   - Если бы у бабушки были яйца, она была бы дедушкой. А по существу вопроса, коли хочешь, скажу: жизнь не пикник, как ты и тебе подобные её видите. И раз так, то смертельный исход для человека никогда не исключён.
   - Это ты - про жизнь, что 'смертельный исход не исключён'? Тонко замечено.
   - Ладно, смейся, остряк, но что она - борьба, на собраниях слышал? Или ты в магазин за колбаской идёшь и думаешь, мол, её с ветки сняли? На тебя не похоже.
   - Давай - давай, расскажи нам про джунгли, где выживает сильнейший.
   - И расскажу, если кому смешно. Ты вспомни, что наши отцы пережили! Ведь они думали, такое вовек не забудется, а вот, гляди, и прошло - то чуть, а мы забыли. Как стали жирок наедать! Хоть по книжкам да кино вспомни, чего стоила одна Гражданская: какие зверства те и другие чинили. Думаешь, почему они это делали? От дурного нрава или воспитания? Взгляды разные на события имели? Не без того. Но, главное - они за добро, за собственность боролись, потому что в нём - в материальном, источник всякой жизни!
   - Да ты никак в старую роль с новым текстом вошёл? Кончай комиссарить, без тебя тошно. Кругом нелады, вот уже и здесь бунтуют. Получается, мы и от коллективизма людей увели, и к буржуизму, печёнкой чую, не приведём. Ты взгляни на этот народ: мы ему лучшие законы с миру по нитке собрали, полит.технологии всякие сочинили, а ему, хоть бы хрен по деревне. Инструкции от власти не соблюдает - это ещё понять можно: привык, всегда так делал. Но он и на личные интересы плюёт: при отсутствии денег не за всякую работу берётся, а на свою, ненужную, бесплатно ходит. Ты что - нибудь понимаешь? Слушай, это какой - то неправильный народ, ни черта у нас с ним не выйдет! Её богу, плохо кончится, мотать отсюда надо.
   - Куда мотать? Кому и где наши бредни нужны, как не здесь. И народ у нас обычный, только балованный. Давно не спрашивали с него, как положено, а спросят - шёлковый будет. Не весь, конечно, тут проблема имеется. Но когда коллективисты проблем пугались? Не было такого! Ты же меня знаешь, я в партии с 20 лет состоял.
   - Да не просто состоял, а всегда - в секретарях.
   - Ты тоже не с боку - припёку находился.
   - А как же? Защититься было - не проблема, а вот в партийный орган попасть...
   - Именно! Школа. Она, партия, чему главному нас учила? Честности, чтобы мы не питали иллюзий. Лично я никогда не питал и теперь безо всяких иллюзий скажу: кто не исправится, тот не жилец!
   - То - есть?
   - Не пугайся, мы их не тронем. Жизнь сама с такими разберётся: жить негде станет, есть нечего будет, детей завести не смогут. И - баста! Исчезнут, словно утренний туман.
   - А как не захотят, Гурий, как не смирятся?
   - Вот тогда, извини, помочь придётся. Не мне тебе говорить: в любом обществе главенствует активная, сильная часть - элита; её немного, процентов 5-7. Есть и пассивное большинство - те, что любые условия, какие не дай, примут. Эти - мусор, куда ветер потащит, туда и покатятся. Сложность в том, что есть ещё одни - тоже активные, но противники, смутьяны. Этих у разных народов и бывает по - разному, но у нас их точно не меньше 20% будет. Вот они - то, как заваруха выйдет - наши прямые враги, и в бирюльки с ними играть нечего. Между прочим, и они с нами цацкаться не будут. Как на войне. Кстати, господин Попцов, интересуюсь, вы свой коттедж уже достроили? И даже новоселье справили? Ну, в таком разе поздравляю, это вам на крайний случай - смертный приговор. А может так случиться, и всей семье вашей.
   - Ты чего мелешь, негодяй! Типун тебе на язык: у меня же две внучки - Даша с Иришей!
   - И что с того? А кто мне эти азы объяснял? Кто говорил, что богатство - смертельная ловушка? Ведь ты и говорил.
   - Согласен. Но, кто же думал, что вот так выйдет?
   - Так ты и должен был думать, выдающийся публицист: что из твоих идей, и как может выйти. Ведь ты у нас и доктор, и профессор. А кто же ещё? И потом, лично у тебя всегда выбор был, или кого - то здесь в богачи силком тянули?
   - Нет, оно как - то само сложилось. Только быстро очень... Я и не мечтал, думал, такое лишь в кино бывает. Ведь мы чего хотели: хорошая квартира, машина, дача, ну, отдохнуть за границей... Всё, по - большому счёту! Главное - семья, спокойствие, работа, а его - вон, сколько свалилось. Не могу сказать, что я не хотел, наоборот, очень даже хотел; только опять же - быстро, я и осознать толком не успел. А теперь - нищета, преступность кругом. Я уж и охрану завёл, и собак. Страшно...
   - А ты чего хотел? Смотри, какой баланс вышел: сломали мы много, ничего взамен не построили и пока что старые бабки по - новому делим. А тут закон прост: если в твоём кармане прибавилось, значит, у других поубавилось. Дают - бери, а бьют - беги! Сам виноват - зачем столько брал? Короче, хочешь жить мирно - сиди в общем болоте и не строй дворцов. А уж, коли, построил, имей мужество защищать!
   - Они не могут... Я - не бандит, а потомственный интеллигент. У меня по закону куплено, они сами голосовали...
   - Развезло тебя или за день поглупел? А кто те законы готовил, кто их проталкивал? Ты. Мужики, если в силу войдут, что угодно пересмотрят. Новый закон будет прост: кто тут богатенький - выходи налево! А ты Харитон - богатенький! Ну, а какому учёному без объяснений неймётся, то он их, не сомневайся, получит. Скажут, не может у нас быть порядка, чтобы одни замки строили, а другие с голоду пухли. Демагогия, конечно, но хочешь мира - готовься к войне.
   - Ты всегда был экстремист...
   - Любишь, Харитон, пустые слова, а надо суть видеть. Вчера она у нас в уравниловке состояла. Знаешь, я в своём деле артист; когда выступал, люди на меня, словно в цирк ходили. А мне за это - 7 с полтиной... В начале месяца приду в кассу, а там - Стёпка Ершов: знаешь, тоже кандидат, но бездарь в плане лекций. И вот, он столько же гребёт, да ещё больше: то он кровь сдавал, то на картошку ездил. На мне, как это вижу, шерсть дыбом встаёт! Какая тут нравственность? Где - справедливость?
   - Браво, браво! Сколько пафоса, и всё это из - за Них?
   - Нет, не в одних деньгах дело, просто каждый должен своё место знать. Вон, старая власть 'знатных людей' сочинила - доярок с шахтёрами. Они и в президиумах, и на экранах, а всё впустую - народ не принял. Для знатности отличительный признак нужен, и сегодня это - власть, большие деньги или, на худой конец, интеллект. Нет их - держись скромнее! Ты свиней своих расти и уголёк выкапывай, но по большому счёту, ты - малёк, и помни это. А мы свою элиту заведём, без туфты, настоящую. И она, элита, из нас - деловых, да умных будет. Скажу больше: по - хорошему, потомственная аристократия нужна, и чтобы непременно с титулами!
   - Ох! Не смеши больного; представляю себе: виконт Попцов и барон Червяченко!
   - Да, именно так! Не смейся, я за это драться готов, и нас таких много. Мы, как ни верти, при любой погоде верхушка; своё возьмём. Сам знаешь, партия наша в столице готова, осталось ей символ найти: хорошо бы - животное, чтобы красивое, мощное и при этом людьми уважаемое.
   - Может быть, слон сгодится?
   - Думали, даже обсуждали на Совете: не прошёл, трёх голосов не добрал. Нет, тут надо что - то своё, знакомое. У тебя дома зоологического атласа нет? А..., не придумаем - пусть бы и слон; захотят назад сыграть, мы их в землю затопчем. В лепёшку!
   - Ну, брат, скатились, ведь это - тупик! Что же, по - твоему, впереди - бойня, и ничего сделать нельзя? Все же люди! Сесть за стол, поговорить... Поделиться, наконец.
   - У нас - не выйдет! Я и анализировал, и с психологами обсуждал. Мы ли не насмотрелись на эти посиделки? Ты же сам мне давно предсказал, что старая власть от реформ загнётся, и полыхнёт всё как раз с совещаний. Оно уже было, к чему эти глупости повторять? Пойми, названные факторы существуют объективно, а раз объективно - ничего не попишешь.
   - Триппер тоже существует объективно, однако, я знаю, ты его лечил - неоднократно и успешно.
   - Ха - ха, пьяный, а срезал! Это, старичок, ошибки молодости; я тогда себя вёл неправильно. Давай, Харитон, действовать правильно, и тогда нам бояться нечего: всё у нас будет тип - топ. Такие как мы - ум, цвет и знамя нации. Мы, конечно, тоже можем ошибиться, но я бы сказал, имеем право на ошибку: ведь других - то в стране нет и, пойми, не будет! Вот с коллективизмом заблуждались, но в итоге поправились.
   - Хорошее же из нас знамя: семь десятков лет в один конец тянули, да вдруг передумали: - 'Извините, люди добрые, но вам обратно надо. Не сомневайтесь, на сей раз точно, как в аптеке будет'. Некрасиво, брат!
   - Красоту вам подавай, все вы здесь, как на ладони, чистоплюи! Потерпи, вот первоначальный капитал соберём, да с маргиналами нашими по углам разбежимся - будет тебе красота. Такая жизнь пойдёт: виллы, яхты... На Западе, сам знаешь, как оно тяжко давалось: и копили веками, и пиратствовали, и друг дружке глотки резали. А у нас пока всё тихо, мирно, в кратчайший исторический момент. Мы лишь по общим закромам прошлись, и дело в шляпе. Молчи, не возражай! Знаю, что скажешь. Ты мне ещё про совесть, про Бога вспомни.
   - Нет, и про совесть умолчу, и про Бога болтать не стану. А ты, давай, говори, у тебя сегодня получится.
   - О, картина Репкина 'Приплыли!'. Давно я ждал, когда мы подгребём к заветной русской теме. А вот, возьму, да и скажу - видать, тоже набрался. Я об этом много думал, слушай. Как мы с тобой знаем, любые явления относительны, и совесть здесь не исключение: всё от места наблюдателя зависит. Смотрим вместе на одну и ту же вещь: я её отсюда так вижу, а ты от себя - иначе. Ну, и кто тут прав, и где тут совесть? Не могу же я стоять у себя, а на вещь смотреть твоими глазами? Или мне для достижения согласия на твоё место бежать? Да с какой ещё стати, тебе надо - сам беги. Спрашивается, чего менять шило на мыло? Вот и выходит, что у каждого отдельная правда. Значит, надо на своём стоять, и прав будет тот, кто убедительней выглядит; убедительней во всех отношениях, не исключая, между прочим, силу.
   - Ого, как ты запел!
   - А как же? Сила, она что? Не нравится, когда через тебя перешагивают? Так ты лежи смирно, не дёргайся, а то ещё наступят! Это - жизнь, брат, так было, так и будет. Не мы придумали, и нечего себя обманывать.
   Теперь про Бога. Мы оба - представители науки, стало быть, в теории, и в деле должны опираться на факты. А картина тут, скажу, неясная: фактов - то у нас с тобой твёрдых нет, а есть лишь слабые намёки на Его существование. Мало их - кот наплакал; и что они слабые, ещё мягко сказано: не возьмёшь, не взвесишь.
   - А тебе бы хапнуть, да завесить! Как в магазине. Эх, Гурий... - Попцов хотел стукнуть ладонью по коленке, но промазал и едва не упал.
   - Хорошо, мы не в форме, сменим тему. Я вот сижу и думаю, как там наши супрефекты - попадут домой? Ведь наклюкались изрядно, не слабей тебя.
   - Не сомневайся, эти доберутся, чего им будет? Один из воды сухим выйдет, а второго палкой не убьёшь. И, вообще, ты что, ничего про них не понял? С такими ничего не бывает, это же - опереточные типы, неваляшки, персонажи мультиков и анекдотов. С них хоть комиксы рисуй, типа:
   - 'Горбушкин Миня - друг апачей', или вот ещё;
   - 'Приключения Бори Ёлкина в стране солёных огурцов'.
   - Ого, этот алкаш снова шутит! Значит, утром не помрёт. Ладно, пора и нам, что - то мне не по себе. А завтра, как там учили - 'Бытие определяет сознание'? Какие слова не говори, а мы своё дело сделаем; согласен, рохля ты потомственная?
   - Помоги, старик, шнурок развязался...
   А народные когда - то любимцы брели в обнимку в сторону Бугра и пели народную же песню 'Шумел, как мышь!', наводя друг друга на мысль, что человеческое пение - это всего лишь модулированное мычание.
   - Нет, ты гляди, Борис, как нас пацан разводит! И ведь, что задумал - хочет лбом с людьми столкнуть. Ох, много этот тип о себе понимает - бутылку ставлю, мы ещё увидим, что он за гусь! И режим-то его липовый, всё на ладан дышит. А вот при мне... ну, когда я пост оставлял,.. тогда порядок был. Вспомни.
   - Кто же не помнит, Михей Семёныч! Наши дела вошли в аналы истории. Это старый конь борозды не портит, а молодому - всё до борозды...
   - Да пошёл он, сосунок! Лично у меня всё окей. Моя 'Пицца - хата' с краю, ничего не знаю. Если тут правовой вакуум затянется, я с центральным офисом в Город уеду, а может - и в столицу. Сдалось мне его собрание! Я в любом месте нужен; люди, они, почитай, каждый день есть хотят.
   - Согласен. Он ведь что ещё натворил: моих ближних соратников, золотые кадры Переделки ошельмовал. Кто сбежал, кто сидит - такие ундервуды не у дел! А при мне всё варилось и кипело; бывали, конечно, перегибы личного порядка, но система - то работала. Верно?
   - И это главное! Ты, Борис Никодимыч, прикинь только: кто - Шпунькин, и кто - мы? Мы люди государственные, серьёзные, а он тут человек случайный -матрос в тельняшечке. Можно сказать, пописать вышел. В голове одни игрушки: шашки да коньки.
   - Точно! Другое поколение, откуда у них идеалы! Как мы в молодости пели, не забыл? 'Забота у нас какая? Она, понимаешь, простая ... чего - то там ...забыл ... страна родная, и нету других забот'.
   - Правильно, нет забот, и не было никогда! Потому, как мы за дело болеем. Вчера она, родная, нас зовёт: 'К борьбе за дело Коллективизма будь здоров!...то есть, будь готов!' Мы с тобой как один! А сейчас на повестке новая тема - возродить буржуизм в полном объёме и в рекордно короткие сроки. Задача исторически неслыханная и практически невыполнимая. Кто впереди, на лихом коне? Опять же - мы.
   - А то! Кроме нас некому.
   - Скажу ещё, старик: уж больно Шпунькин твой хлипкий; нет в нём солидности руководящей. Да раньше бы такого мелкого секретарём сидеть не поставили, а ещё бы раньше он из складских приказчиков не вышел.
   - Кругом ты прав, Семёныч, но с одной лишь оговоркой: не будь его, мальчонки несуразного, не пришлось бы нам, дружище, согревать дыханьем северных оленей?
   - Ну, отдадим ему должное, тут есть малая справедливость. Только я всё равно при себе остаюсь: если человек, как о нём говорят, в стукачках состоял, то это надолго. А, может, и навсегда. Ты запомни мои слова, Боря, он себя ещё проявит - кашлять будем.
   В этот момент мимо них на роликах, словно демон на крыльях, пролетел, даже не оглянувшись, Шпунькин. В облаке поднятой им пыли компаньоны долго кашляли и чихали. Первым оклемался Ёлкин.
   - Нет, ты видал, Михей Семёныч? Во, уткогусь! Я не верил, а ты прав оказался. Ну, блин, спасибо: отблагодарил наследничек по самое некуда. А ведь я с ним, как с родным сыном: 'Молодой, голубоглазенький'. Ох, собака! И как оно так? Ведь я, когда в Хамскоячинске стройтрестом ворочал, на таких пройдох нагляделся. Заходит он к тебе, ещё рта не раскрыв, а ты его уж насквозь видишь!
   'Каким таким трестом, алкаш? Ты раньше крупнее стакана ничем не ворочал', - едва не вырвалось у Михея, но сказал он иначе, - Да, Борис Никодимыч, проглядел ты человека, а ведь у тебя на кадрах глаз набит.
   - Ещё как набит - не единожды. Но, выходит, ошибся. Смотрю я ему вслед и думаю: если ты супрефект, значит - умный сегодня, то, давай, соответствуй, а не балбесничай с коньками и людям пыль в глаза не пускай. Лично я при таком отношении пребывать тут больше не согласен, и врачи резко против. Вот, возьму, отвалю за Бугор и сюда - ни ногой! Так, дорогой товарищ Горбушкин?
   - Воистину, товарищ Ёлкин! Дай, я тебя обниму, ты меня уважаешь?
   И снова на два голоса, теперь уже - гимн предпринимателей: 'Летят они, от 'трёшки' до 'куска': вложения, вложения, вложения!'.
   Впереди завиднелись две женских фигурки.
   - Гляди - ка, Семёныч, никак наши красотки: Дарья и Марья. Я на Дашку давно положил глаз. Правда потом, когда не срослось, заимел зуб...Ну, всё нам с тобой сейчас в руки прёт! Может, вспомним молодость, оторвёмся?
   - ...Не - а... Я закосел и устал, а потом слишком Ларису Акимовну уважаю. Да от них, поди, ещё навозом тянет.
   - Да, ладно тебе, они - чистюли, через день в баню ходят.
   - Знаем, как тут ходят, небось, с хозяйственным мылом. А мне гигиену блюсти надо, на мне комбинат пищевого профиля.
   - Ты чего, спятил? А потом, не всё ли равно, какое мыло? Мы же, как минимум, по литру тяпнули! Глянь, клёвые тёлки; помнишь, как в школе учили: 'Мы с Тамарой ходим... с тарой, что - ли?'.
   - Парой ходим, парой! Набрался я с отвычки, дружище. Если хочешь, один солируй!
   - Смотри, не пожалей, братан... Привет, девчонки! Не хотите оказать компанию двум состоятельным господам? Погода лунная, настроение бодрое, выпивки - море.
   - Закуски - океан, - не удержался говорун Горбушкин.
   - Мань, ты глянь: небось, давно не встречала господ? Вон они - состоятельные, едва на ногах состоят.
   В этот момент гудбайсовское электричество снова удивило: вместо того, чтобы привычно погаснуть с появлением людей, фонарь вдруг засветил в полную мощь, ярко очертив на земле пятно величиной в десяток метров. И тут случилось странное. Подруги уставились на весельчаков, как если бы видели их впервые. Бывшие руководители, почуяв неладное, ещё болтали что - то по инерции, а те стояли и смотрели на них. Потом женщин разобрал смех, но длился он недолго, а, отсмеявшись, обе развернулись и пошли прочь, одновременно плача и утешая друг друга.
   Тут мужчины не на шутку встревожились.
   - В чём дело, Борь? Ведь я уже созрел. Мы им не подошли? Не так одеты?
   Ёлкин с прищуром оглядел коллегу. Всё по моде: импортная 'тройка', ниже брюк - кеды, на голове - тирольская шляпа с пером.
   - Полный порядок; хочу придраться, да не могу. А теперь, давай, на меня, я - то, как выгляжу?
   Горбушкин рассмотрел Михея: солидный мужик, стиль деловой: фрак с бабочкой, джинсы, обут по уму - в сандальях. Правда, запылён изрядно, а так - вполне.
   - Блеск... разве, что мелочь одна, - он указал партнёру на расстёгнутую ширинку.
   - О, господи, всего и делов! А я чего - то испугался, они стоят ... смотрят... потом смеяться стали... Хуже нет, когда не понимаешь, а ларчик просто открывался. Да и закрывался тоже, - Борис Никодимыч застегнул 'хозяйство'. - Теперь что скажешь?
   - Нет, тут, думаю, дело серьёзней. Это, - Михей вновь указал на ширинку, - нам знак свыше - Он поднял палец кверху. - Мол, не ждите, ребята, объятий с народом сегодня не будет.
   - А... И бог с ним, с народом! Ему же хуже. По домам, Семёныч?
   - Хеллоу - гудбай!
   ---
   Ночь для участников застолья прошла по - разному.
   На своей даче за Бугром храпел, аж крыша подымалась, Ёлкин. Что верзиле общечеловеческие дозы? Он, несмотря на протесты Тани с Валей, приехав, добавил столько же. Потом буянил, бил посуду; уснул с трудом, ворочался. (Зелёный змий в предвкушении близкой встречи долго тёрся о его забор, доводя до истерики сторожевых псов. Охрана трижды выходила за ворота, но никого в темноте не нашла).
   Его сосед Горбушкин по обыкновению маялся животом. Бедняга, судьбу проклиная, всё время, отведённое людям под сон, сновал 'до ветра' и угомонился лишь к утру. Благо, теперь он далеко не ходил, поскольку жил в коттедже, со всеми удобствами под боком.
   А в местной гостинице безудержно рвало двух немолодых работников пера и языка. Происходило оное, судя по всему, от смешения крепких напитков, да ещё на столь нервной почве. Вместе с тем, нельзя исключить, что всему виной мог стать злосчастный бройлер, до срока перезревший на элитных кормах.
   И только убегавшийся Шпунькин почивал, как младенец, не ворохнувшись за ночь ни разу. Ему снились Северные моря и айсберги в виде больших ледяных кубков.
  
   Акт седьмой. Пролог.
  
   'Мрак приближался со скоростью света'*
  
  На собрание в 'Атлантис-хаус' Шутихин с поддержкой явился заранее. Народу ожидали с избытком и потому ещё нанесли стульев из других помещений. Однако к назначенному времени люди заполнили зал всего лишь на треть, и больше их уже не становилось. Спрашивается, почему? Ведь вопрос вопросов - итоги Переделки, и такой облом! Как понимать?
   А очень просто, считаем: в этот час по телеку идут 'Мусора - 9' - двадцать процентов кворума долой. Вчера 'Просторский попсомолец' дал свежую карту с кладом атамана Скобчака, и отмеченный в ней сквер с 'новым' названием 'Живопырка' роют второй день. Кладём ещё десять процентов, и это не беда. Главное - половина народа настолько во всём разуверилась, что её на собрание трактором не затянешь. К тому же у нас теперь свобода, никто никого и не тянет. В лучшем случае утром соседа спросят: чего там вчера решили, и то из чистого любопытства. Многим, что бы там ни решили, всё до лампочки. Ну, то есть, буквально всё, даже если это прямо касается их с семьёй жизни и смерти.
   И вот ещё: не пришли самые обездоленные, казалось бы, сильнее других заинтересованные в деле люди... Нет, как ни объясняй, загадка!
   Кворума явно не хватало; стали теребить начальство, ведь собрание срывалось. Кстати, президиумы для их ведения не избирались давно; за столом на сцене обычно находился супрефект да секретарь счётной комиссии.
   Послышались реплики.
  - Ну что, Вадимыч? Давай, рули! Сидим дальше или идём фильм смотреть?
   Шпунькин, обычно активный, сейчас на призывы не откликался и отрешённо глядел в зал, давая всем понять, что он своё дело сделал, и ему теперь, хоть трава не расти.
   Наконец все обратились к Чуркину, и тот не подвёл. Он вообще был человек надёжный: при той власти отъявленный коллективист, при этой - успешный бизнесмен. Упрекать его не в чем: и вчера, и сегодня счетовод говорил верные слова; кто же виноват, что представление о верности у нас так скоро меняется? Чуркин - то всегда знал, чего хотел; на таких персонажах любая власть держится. Хорошо подвешенный язык и каменное выражение лица помогали ему отбрехаться от недруга при любой невыгодной обстановке. Считал секретарь, как бог - на всех инструментах, начиная от пальцев рук и до новейших машинок.
   (Интересно, что он мог обойтись и без этого: техника лишь подтверждала его мнение, а результаты подсчётов он всегда знал заранее и никогда не ошибался. Кудесник, и только!).
   Сейчас же он, пошептавшись с начальством, извлёк из кармана помятую книжку и вышел к трибуне, примыкавшей к столу.
   - Господа, не волнуйтесь: ваши права при вас, а Регламент при нас, так что матч состоится в любую погоду. У меня на руках последний вариант демократической Процедуры, только что прислали. Мы её с вами сейчас откроем, и, учитывая статус, используем применительно к ситуации.
   Так... смотрим раздел 'Кворум' ... Пункт первый.
   - Собрание коллектива является правомочным, если на нём присутствует не менее половины от его списочного состава. Понято.
   Пункт второй.
  - Списочный состав коллектива утверждается на его общем собрании. Есть такое дело.
   Пункт третий.
  - Лица, уклоняющиеся от активного участия в жизни коллектива, могут подвергаться дисциплинарным взысканиям, так... замечание...выговор...не то, ага - вот, - вплоть до условного, не более чем на месяц, исключения из его списочного состава.
   Всё ясно, до чего умные люди писали! Предлагаю сейчас же начать собрание, а я тем временем в целях достижения кворума составлю перечень членов нашего 'ООО', уклоняющихся от жизни. Исключим их условно на недельку, и перечень тех лиц по ходу дела утвердим.
   Предложение счетовода поняли не все, но по привычке приняли единогласно. (Не расходиться же из - за формальных глупостей: в другой раз людей вообще не соберёшь). И мероприятие началось с такой повесткой.
  1. Политические итоги Переделки в Просторах (докладчик - супрефект Шпунькин В.В).
  2. Хозяйственные итоги Переделки в 'ООО' (докладчик - экономический блок Правления).
  Открыв собрание, Вадим Вадимович зачитал уже известные нам заявления Горбушкина с Ёлкиным, а после того, как стихло общее возмущение, обрисовал нынешнее положение посёлка и колхоза. Конечно, он не обошёл вниманием то бедственное состояние, в коем их принял: хозяйственная неуправляемость, материальная разруха, исчезновение финансов...
   - Вот какое наследство мне досталось! Впрочем, что я говорю: вы и сами всё знаете, - он произнёс это с самой неподдельной горечью.
   Разом закричали многие.
   - А чего же ты жуликов под суд не отдал? Покрываешь? Нас обобрали, а он им спасибо сказал, да ещё баню оставил? И кто ты после этого? Да тебе кроме коньков ничего не надо! Холодный, как рыба. Кукла наследника Путти!
   Шпунькин возразил тут же.
   - Ага, вон, как запели. Ну, прямо, как малые дети: резвились полгода, чудили тут до меня, а теперь им спасителя подавай! Я - морской офицер, а не сказочный богатырь, зато гляди, сколько сделал. Порядок в бумагах навёл, снабженцев - ворюг образумил, агрессию братков отбил. Или вам мало?
   Теперь про Горбушкина с Ёлкиным. Я как человек военный этих свистунов быстро раскусил, однако считал, что вред от них можно изжить постепенно, а традиции новые надо закладывать сразу. Чтобы было, как в развитых странах. Однако повторюсь, это вы их выбирали. Вы носились с ними, как курица с яйцом; сами начепушили, а я теперь крайний. А я, между прочим, тогда ещё охранял ваш сон; вдали от Родины - в солёных водах Энского океана.
   Хоть обижайтесь, хоть нет, скажу вам грубо: баранами быть нельзя! Согласны? А раз так, то бросайте склоки, и давайте думать, как выходить из положения.
   Никто ему не возразил, многие опустили головы, а шутихинцы, хоть и приготовили кучу неотразимых, как им казалось, вопросов, ожидали итоговых прений.
   Ведь спросить намечалось о многом:
  - тех жуликов нет давно, а обнищание продолжается;
  - откуда у людей деньги на забугорные особняки и чужие городошные команды?
  - чем жить будем, когда развалятся цеха и фермы? Грибами с ягодами? Собачьими боями?
  Промолчали. Лишь развернули плакат: 'Не бейте людей рублём, они могут дать сдачи!'...
   - В общем, к политике мы ещё вернёмся. Теперь об экономике: не всё у нас, друзья, так плохо, как можно увидить. Встаньте, господа эксперты, расскажите народу о его достижениях.
   Пудрин, не спеша, поднялся и артистично тряхнул шевелюрой; молодой усач Блеф солидно раскланялся по сторонам. Выступали они вдвоём, попеременно, дополняя один другого.
   - Докладываем высокому собранию: ущерб, нанесённый посёлку освоением демократических норм, заметно превысил потери от нашествия врага в Великую войну. Но всё это, как мы условились, в прошлом, а сегодня руководство 'ООО' во главе с Вадимом Вадимовичем создало все предпосылки для развития реформ. Наш экономический блок работает успешно, хозяйство тоже на подъёме: за отчётный период объём товарной продукции уже не один раз удвоился. Так, женский коллектив всего за месяц вдвое увеличил объём подшиваемого белья. Если его выразить в мерах длины, то получится три расстояния от нас до областного центра и обратно. (Или шесть раз в одну сторону, чтобы туда - сюда не мотаться). Мужская половина тоже не сидит, сложа руки - глубоко копает. Если их гидротехнические сооружения одно в одно соединить, например, вглубь земли направить, то, мы вам скажем, сильная штука возникнет. К ядру планеты, она, может, и не достанет, но, упаси бог, в такую упасть - альпинист за год не вылезет! Плохо, конечно, что мы пока ямы на стороне роем, но, ничего, погодите: руку набьём и к землякам доберёмся. Кстати, население наше явно сокращается, что нас слегка беспокоит, но, в конечном итоге, справедливо: общество избавляется от лишних людей - от балласта. Так и раньше было: нам дед рассказывал, что всегда существовали справные хозяева и лодыри. Вот эти нынешние лодыри никак не вписываются в рыночную экономику, а дальше процесс идёт по кругу: они мало работают, много пьют, потом болеют и переселяются в мир иной. Нужно заявить твёрдо: если ты бездельник и не хочешь вписаться в Рынок, отойди в сторонку; не мешай тому, кто хочет. А дел вокруг много, свобода всё позволяет: твори, выдумывай, пробуй - сухари суши, коробочки всякие клей, тараканьи бега устраивай! Но, коли, не вписался - не взыщи: пора расставаться с былою халявой - вон сколько чемердинцев с анукайцами к нам понаехало. Простые работящие парни, готовы за полцены возрождать наше с вами Отечество.
   Общий вывод такой. Главный тормоз реформ - остатки былого уклада; они нас тянут назад, и пока мы не введём полные рыночные отношения, движения вперёд не добьёмся. Что же касается денег, то их нам пока не хватает, но это не повод для грусти. Человеку всегда чего - то не хватает, а как начнёт он, человек, жить по средствам, тогда и средства появятся. Кстати, вот вам ещё один ресурс - отказ от наших пустых денег с переходом на главную в мире валюту - на сычуани.
   И ещё, здесь Вадим Вадимович вспоминал о наезде братков. Обращаем ваше внимание, дело это не столь простое, каким казалось на первый взгляд. Вы знаете, что у хозяйства нашего масса долгов, набрали их давно - ещё при первых супрефектах. К тому имелись веские причины: волюнтаризм и бесхозяйственность, а также пьянство и безоглядное воровство. Потом, если помните, исчезло много баучеров, а ведь они обеспечивались всем нашим имуществом, включая поселковую собственность. Короче говоря, нашлись две солидные фирмы, скупили эти долги вместе с обязательствами, и теперь мы стоим перед фактом: по решениям областных судов, в обеспечение поданных исков, у нас как у злостного должника отчуждают всю свободную часть Бугра, почти всю береговую зону на реке, а также многие участки, здания и сооружения в самом посёлке. Список объектов на 3 - х листах имеется. Час назад нам звонили из службы судебных приставов: завтра утром они будут здесь для проведения описи и передачи имущества в пользу законных хозяев. Мы, как положено, защищались в высоких инстанциях, но безуспешно. Тут ничего не поделать, мы старались, ошибки допущены до нас...
   Прозвучало сказанное очень буднично, никто даже не встрепенулся. Не сразу удивился и Шпунькин, но уже через десяток секунд он яростно зашептал:
   - Минутку, молодые люди! Мы так не договаривались, это что за экспромты? Отчего не доложили?
   - Шеф, мы же на той неделе докладывали! Работали напрямую с судами и Департаментом имущественных сношений, а сегодня, пообедав, вернулись из Города; просто не решались вас беспокоить - вы же собрание готовили. А ещё раньше - тренировались... Кстати, судебные решения окончательные, обжалованию не подлежат, а ещё появились претензии Комитета промышленности, культуры, гужевого транспорта и связи. Они пришли только что, с курьером, мы не успели разобрать, едва взглянули. Но мы обязательно... вы не думайте..., Не всё так плохо, как оно есть на самом деле, - наперебой заверещали специалисты.
   Шпунькин пронзил их самым испепеляющим взглядом, на какой только был способен, однако ничего не сказал.
   Тем временем шёпот в зале стал превращаться в нестройный гул, а затем и в сплошной крик.
   - Чего вы гоните, салаги, сами - то поняли?
   - Вон оно что, продали нас вместе с землёй!
   - А где летом купаться будем?
   - Я говорил, приведут к точке, гады!
   - Ой, мамочки, что же теперь будет?
   - А супрефект куда смотрит? Пусть ответит! Давай, говори, конькобежец!
   Тот понял, что не отсидится и неловко поднялся.
   - Стойте, друзья - не торопитесь! Давайте разбираться: где тут мухи, а где - грибы-волнухи. Какой - то нихт ферштейн получается. Я что - то не врублюсь... не предупредили... Поймите, я сам не в курсе... Вы, господа, вообще, на кого работаете? - обескуражено заговорил Шпунькин.
   На него будто небо свалилось.
   - Шеф, как вы и просили, мы отслеживаем ситуацию, а последние материалы из Города подвезли только что. Завтра там решается вопрос о безоговорочном переходе в буржуинство, простите, в Рыночное состояние. Вот, кстати, персональный пакет для вас, курьер ещё тут - ждёт. Распишитесь в получении.
   Шпунькин принял большой конверт с печатями и буквально плюхнулся на место; его непослушные пальцы не справлялись с плотной бумагой. Выручил Чуркин.
  - Господа! - объявил он через минуту, - к нам обращается региональная Дума. В эти дни повсеместно идут совещания всех ветвей власти и опросы общественного мнения. Цель их одна - поддержать курс, проводимый в жизнь руководством страны. В этой связи нас просят высказаться о возможном слиянии с блоком Рыночных демократий.
  - Делать больше нечего! Для чего оно нужно? - закричали ему из зала.
  - Земляки! Сериалы нужно меньше смотреть. Про это сказано и написано много. Стоит ли повторять?
  - Да мы забыли уже. Давай ещё раз, только кратко.
  - В двух словах не скажу... поменяется многое... ну, свободы заметно прибавится...
  - Какой ещё свободы? Зачем? Мы и с этой не знаем, как быть.
  - Граждане, я в затруднении... Если человек в курсе, что такое свобода, то ему объяснять нет нужды, а если не в курсе - то не объяснишь. Короче, там у Них полная свобода, а если мы согласимся, и у нас такая будет.
  - Объясни лучше, приведи пример.
  - Ну, вот, границы наши снимут: сюда смогут ехать, кому вздумается, и вы поезжайте, куда хотите... Чего умолкли? Это же хорошо! Сами при коллективистах мечтали.
   В зале будто откачали воздух. Слухи о таком слиянии ходили давно; за него агитировали в газетах и по монитору, но вот, чтобы так: проснуться одним днём и опять в буржуинстве... Вспомнились предки: что же, выходит, они зря столько мучились, а на деле и впрямь слабоумными были, когда с капиталом боролись?
  Сделалась тишина.
   И вновь Чуркин.
   - Господа! До чего же удачно всё складывается: мы обсудили день вчерашний, а теперь поговорим о будущем - по сути дела, это один и тот же вопрос. Вот, что я предлагаю в этой связи.
   1. Принять к сведению информацию о развитии посёлка в период реформ.
   2. Внести в повестку дня вопрос о поддержке обращения Региональной Думы насчёт Рыночных отношений.
   Других предложений нет?
   После недолгих споров, отклонив поступившие возражения как формальные и до обсуждения темы преждевременные, собрание согласилось с планом Чуркина, и тот зачитал документ полностью. В нём не было ничего нового в сравнении с последним заявлением Якова Льва.
   Начались прения.
   Из глубины зала на сцену вышел хулиганистый Эрик Лимонкин, усами и бородкой напоминающий кардинала Мишелье.
   - Милостивые государи, обращаю ваше внимание: я никогда не был сторонником прежней власти; более того, сопротивлялся ей, как умел, и пострадал даже, если помните.
   (Помнили, еще бы. Он прогуливал школу, писал стишки на заборах, пил, курил и морально разлагался, за что его не раз, как тогда говорилось, привлекали. Приезжал участковый на 'воронке', брал Эрика и увозил: куда положено, и на сколько положено. Обычный срок - 15 суток, но однажды на 'пятерик' зачалили).
   - Так вот, - продолжил Лимонкин, - недостатков в той жизни имелась масса, и на зоне борцы с режимом были. Там, собственно говоря, все зэки борцами были, каждый по своей статье УК. Как мы мечтали о свободе, какие споры вели, а на любую отрицаловку просто молились. Одним словом, этот день мы приближали, как могли, и - нате вам, дождались! У нас сейчас вся страна - зона, и посёлок наш не городского, а воровского типа.
   У меня вопрос к экономистам - гуманистам, передельщикам - беспредельщикам. Что, учёные крысы, довольны? Растерзали страну, будто псы одичалые, народ как последнего пидора опустили, и теперь - нет, чтобы каяться, дальше пургу гоните? Есть, мол, отдельные недостатки, потерпите ещё лет пятнадцать. Интересно выходит! Людей до нуля обобрали, а сами недурно устроились: на руинах большого хозяйства себе маленький рай возвели. И ведь сколько наглости у барыг - из роскошных дворцов учат нищих морали! Да ещё в церкви, от денег распухшие, со свечкой стоят. Когда вижу такое - блевать тянет. Одно слово - страна негодяев. Чем при их власти жить, лучше с негром на свалке переспать. Долой буржуизм! Век воли не увидеть!
   - А я добавлю, - поддержал приятеля Вампилов, - нам эта алчность вообще не к лицу. Вы вспомните, как раньше жили; как шли на демонстрацию или субботник, хорошие песни пели. Как отмечали потом за большим столом, под салат да селёдочку. Здорово было: куда ни зайди - одна семья, никто не лишний. Держались вместе. Бывало, за год и дня рождения в округе не пропустишь.
  (Дальняя часть зала отозвалась глухим многоголосым стоном).
   А теперь что? Когда последний раз собирались? День Свиновода - и тот не гуляли: расползлись по отдельным норам, каждый за себя. А ещё говорят, что привычка - вторая натура. Ну, и где у нас совесть, в натуре? Смотреть тошно, как люди в жлобов превращаются. Вон они, готовые буржуины - за Бугром окопались. А ведь мы их сами воспитали. Своею собственной рукой. Значит, тогда, через революцию, их в дверь спровадили, а они теперь под видом товарищей - к нам в окно? И опять за любимое дело - по карманам шарить? Ну, уж, дудки! Мы вам, господа, тогда накостыляли, и сейчас, не волнуйтесь, то же самое выйдет! Твёрдо скажем нашим противникам... нет, нашим врагам: 'Нот пассарам!'. Так говорили мои предки, марселонские коммунары!
   (Бурные аплодисменты из части зала).
   - Послушайте, но это, право, смешно! Чего мы хотим, и что можем? Дураками себя выставить? Почитай, вся страна исторический выбор сделала, и только один умный колхоз - против. Поймите, друзья, вопрос решается не здесь - в глуши, и даже не в Городе, а на самом верху - в Центре, - пытались перехватить инициативу Пудрин с Блефом.
   Не получалось.
  - Чего вы лебезите? Перед кем? Наступайте, наступайте! Больше наглости! - подталкивал их из - за кулис Антонин Гудбайс. Сам инженер - кандидат народу не казался, но вовсе не от страха или скромности: не такой это был человек. Просто сегодня он пребывал не в форме - весь в бинтах и с трясущимися руками: в трансформаторной будке его стукнуло током.
   (Говорят, будто в тех проводах было страшное напряжение, да не на того напал трёхфазный: самого перемкнуло, а нашего до конца не прошиб).
   - Так мы и сказали: сейчас наши успехи лишь на старте, а с полным Рынком их ещё прибавится. И квартир, и машин, и мяса, и яиц!
   - Каких яиц? Где ваш хвалёный лебедь? Все уши прожужжали.
  - Растёт наш лебедь, как обещано. Не торопитесь - дайте срок.
  - Будет вам срок, заслужили.
   Спор разгорался, и публика стала подбираться ближе к сцене, где и разошлась на три неравных части. Слева село большинство; его основу составили пенсионеры с группой зачинщиков собрания, а также молодёжь.
   Справа, у трибуны с Пудриным и Блефом, кучковалось начальство. Тут сошлись все офисные сидельцы и бывшие завхозы: прижимистый Куркулис, оклемавшийся Байдаркин, приехавший с концертом Черноморов, заматеревший Кириленко, хозяйственный Кастянов, а также уцелевшие ёлкинские кадры - Мухрай с Шулейкой, Кусковец с Прожжохиным и прочие. Не выдержал и вышел - таки на свет перебинтованный Гудбайс. Так что и здесь собрался народ, однако заметно меньше, чем слева.
   Часть публики, оставшаяся в центре, образовала традиционное 'болото'. Там осели граждане, далёкие от политики, или просто осторожные от природы: успешные работники швейных и колодезных артелей, а также собиратели грибов и ягод. Ни там, ни сям оказался и театральный коллектив Маркина с Табакеркиным. А ведь как их тянули 'направо', как упирали на независимость личности и значение свободы для творческого развития! Но они вдруг заартачились и сохранили нейтралитет.
   - С кем вы, мастера культуры? - вопрошали их и слева, - ведь завтра придут буржуины и из вашего театра бордель сделают.
   Но лицедеи, как были, так и остались в 'болоте': особых причин к беспокойству у них не имелось - ведь в театре опять две премьеры:
   - Народная драма 'Пессимистическая комедия' - о революционном боцмане, назначенном комиссаром в женский монастырь;
   - Мюзикл 'Не было ни гроша - да вдруг дефолт!' - попурри из классических пьес о нищете, с чечёткой в финале и застольем в буфете.
   Глеб Табакеркин был вальяжен, как никогда: с такой 'тяжёлой артиллерией' они пересидят любые катаклизмы.
   - Господа! Мельпоменой вас заклинаю, не втягивайте человека искусства в ваши дрязги! Не пугайте его социальными катаклизмами: ну станет он заикаться на сцене, а кому это нужно? 'Хлеба и зрелищ!' - вот чего жаждали люди с древнейших времён. Хлеб, конечно, не наш профиль, а вот насчёт зрелищ - заходите, пожалуйста. Удовлетворим и в тяжкую годину...
   В президиуме сейчас был один Шпунькин, и тот в отключке, а Чуркин, напротив, пришёл в перманентное движение. Стоя или присев на краешек стола, он, то вглядывался в зал, то сбегал вниз к лидерам фракций, и время от времени что - то считал, загибая пальцы.
   В это время 'правые' и 'левые', забыв о трибуне, давно обменивались выпадами прямо в зале.
   - Денег лишили, теперь и землю отнимаете?
   - Деньги ваши по законам физики не исчезли бесследно, а обрели нового, эффектного собственника. И землю вашу никто в карманах не унесёт: на месте останется - лишь владельца сменит. А со временем, как у нас появятся грамотные буржуазы, со своей продукцией на мировой рынок выйдем.
   - Это Ёлкин - то с Аграновичем эффектные собственники? Какие из них буржуазы: один пьёт, как олень, а второй - ворует.
   - Негативные явления переходной эпохи осуждены новым руководством. Ныне восстановлен перпендикуляр власти, а дальше рынок всё расставит по местам. В итоге сверху останутся лучшие; сама жизнь покажет, кто какой собственник.
   - Долго же она показывает; мы вот - вот ноги протянем.
   - Вы, наверно, забыли - все реформы шли при вашем участии и согласии. Ни в Плюрализм, ни в Рынок вас насильно не тянули, сами руки подымали.
   - Мы за собственное ограбление не голосовали.
   - А за Демократическую Процедуру? Всё протекало в соответствии с ней.
   - В ваших процедурах чёрт ногу сломит, и почему при демократах процветают одни только жулики?
   - Если где - то нарушен закон, обращайтесь в полицию или в суд.
   - А то вы не знаете: те и другие - продажные, за деньги родную мать упекут.
   - Требуйте назначения других, честных работников.
   - Так вы же - власть! Мы у вас сколько раз требовали? Всё без толку.
   - Не нравимся - выбирайте другую власть; меняйте её хоть всю, вплоть до городской и столичной. Только вещи эти делаются по закону, в рамках той же Процедуры.
   - Невозможное это дело для обычного человека.
   - Дело это плёвое: создать избирательный штаб, выдвинуть кандидатов и собрать подписи населения в их поддержку; зарегистрировать всё, как положено, изготовить и распространить агитационные материалы, установить контроль за подсчётом голосов, ну, и ещё, кое - что, по мелочи. Чего тут сложного?
   - Ну, ты наговорил, и кто это осилит? На всё деньги нужны, а откуда они у нас? Это рай для жулья с богатеями, а мы к таким делам не приучены.
   - Не приучены - ваша проблема. Учитесь.
   - Когда и как? Это издевательство над народом. Вы нас подло обманули! Раз не хотите к нам по - людски относиться, мы, как раньше, по коллективным нормам жить будем. К чёртям собачьим вашу Процедуру!
   - Ой, да вы совсем простые! Не понимаете, что из неё можно выйти только через процедурный Регламент?
   - Вон оно как! Хитро обстряпали! Только радоваться не спешите: ну, ошиблись разок, с кем не бывает? Что уже, и поправить нельзя? У нас, слава богу, демократия: народ всё решает. А народ - это мы! Вот сейчас возьмём, проголосуем, как надо, и отменим всё разом! Где Чуркин? Сюда счетовода, мать его! Мы назад, в Коллективизм хотим!
   Секретарь счётной комиссии, услышав свою фамилию, тут же вышел к трибуне. Перед этим он в очередной раз что - то прикинул и теперь был твёрд, как скала.
   - Господа! В соответствии с Регламентом мы, действительно, можем сегодня присоединиться к Рыночному сообществу, поскольку во многих отношениях речь тут идёт о формальном закреплении суммы уже принятых нами норм в качестве комплекса статус кво. Что же касается их пересмотра, то дело обстоит гораздо хуже.
   Во - первых: таких решений было много, и требуется составить их реестр. Затем последуют состыковочные ведомости, правовые экспертизы, а это очень долгий процесс.
   Во - вторых, здесь понадобится совсем иной кворум, а он, как видите, превращается в проблему. Явка у нас раз от раза снижается, и соберём ли мы завтра хоть кого - то, большой вопрос! Конечно, следуя букве закона, вы имеете право выйти с инициативой об отмене в стране самой демократической Процедуры - звучали такие идеи, но тут нас ожидают юридические препоны столь неодолимой силы, что лучше и не начинать! Поймите, сограждане, здесь не чья - то злая воля, и кворум - не просто слово; за ним стоит многое. Ведь мы все вместе, в несколько этапов создали цельную политическую систему, и как можно теперь лишь частью голосов изменять, или даже отменять её? Это столь же контрпродуктивно, как и наш вечный поиск виновных. Или снова начнём?
   Ответом на данное заявление стал сильный шум 'слева', однако в нём явно слышались нотки безысходности.
   'Приехали! Во, блин, толково: вперёд не хотим, назад не пускают, на месте стоять не дают, и ничего поделать нельзя. Действительно, отчего же так вышло? Начали Переделку... И правильно, что начали. Учёные наметили высокие цели, политики говорили верные слова; люди пошли за ними, попутно решая всякие задачи, и вдруг упёрлись в тупик. Поезд вышел из пункта 'А' к желанному пункту 'Б', а холодные рельсы привели его в поганую дыру 'Ц'. К тому же в пути не кормили, а поскольку не раз менялись машинисты, то и спросить за маршрут теперь не с кого'.
  - Ловко у тебя, счетовод, вышло, - сказал Пахомыч, - как у юмориста Ванадия Нарзанова. Помните, мужик спрашивает в ателье, - 'Кто шил этот костюм? Штанины разной длины и пиджак пузырём...'. Вышла куча народа: кто пояс строчил, кто подкладку стебал, кто гульфик со спины пришпандоривал, а ответственного за изделие нет - сплошной бригадный подряд.
   - Дорогие мои! Я думаю, наш ветеран абсолютно прав. Если голосовали мы по принципу 'один человек - один голос', то и виноваты все в равной степени. Без толку кого - то выделять... в том числе исключая начальство, - скупо улыбнулся Чуркин.
   Он помолчал чуток, а затем продолжил, - Впрочем, о чём это я? О начальстве? Что ж, вернёмся к нашим баранам. Ладно. Если уж хочется тут кому отвести душу, даю совет - привлекайте Горбушкина с Ёлкиным. Попросите судью вкатить им по 'пятерику' на брата, глядишь, полегчает. Но, если серьёзно, по закону не выйдет - злой умысел не докажете; разве что за халатность, однако там срока условные. А к нынешнему супрефекту и претензий быть не может, он ещё молод и старается в меру своих скромных сил.
   Шпунькин, поднявшись, хотел было осадить нахала, но вдруг смешался и, побледнев, сел на место.
   Представители экономического блока, используя замешательство оппонентов, оживились.
  - Господа! К сожалению, беспредметные споры увели наше собрание в сторону, а мы, как раз, хотели говорить о планах развития. В первую очередь отметим портфельные инвестиции двух крупных фирм в уже известный вам 'Больфкантри Клаб', где станут поправлять здоровье виднейшие люди Области. Там появится много рабочих мест в сфере обслуживания: будут созданы курсы охранников, барменов, мастеров по стрижке газонов, а также мальчиков для подачи мячей с клюшками. Потребуются и иные специалисты.
   - Ой, может, и мы на что сгодимся, - оживились Сапрыкина со Звонарёвой.
   - Конечно, сгодитесь: в стоп - мамзели к буржуинам пойдёте, - предположил Пахомыч.
   Подруги покраснели.
   - Чтоб у тебя, у старого козла, язык отсох!
   Из зала последовал другой, более серьёзный вопрос.
   - А кто не мальчик, и мячики с тарелками подавать не пристроится, с ними - то как? Чем остальные жить будут? Ведь скоро зима.
   - Есть проект отселения лишних людей в общежития на краю Города (правда, их ещё не строили), и работу придётся искать там же. Но, знайте, что с потерей у наших людей интереса к труду, намечен завоз рабочей силы с юга - у них там безработица. Имейте в виду, господа, прежней жизни - конец, ведь бесплатный сыр бывает только на помойке. Новая политика в сфере трудовых отношений исходит из принципа Шульмана: 'Не стоит баловать голодных'. Иными словами, хочешь рыбку съесть? Тогда - удочку в руки, и бузуй по холодку!
   - Да пока он пескаря на твою удочку словит, большие дяди всё сетями выгребут, - не удержался от комментария рыболов со стажем Пахомыч.
   - А то - электричеством побьют, или динамитом поглушат, - добавил бывший сапёр Шутихин.
   - Примитивные вы люди, сколько раз объяснять? Рыночная экономика эффективнее, чем ваш колхоз. Данный факт установлен гениями науки, и сомневаться в этом - быть посмешищем в их глазах!
   - Где ж её эффективность, если она наше хозяйство порушила? Мы до того много строили и выращивали, а как ваш 'рынок' явился, нормального труда не стало. Теперь вот ямы копаем, да грибы собираем - совсем первобытными сделались; лишь на мамонта не охотимся, да и то, потому что он вымер.
   - Поймите, новому укладу нужно время, чтобы ваш, старый мир разрушить, а уж затем... Вы фильм 'Шоб я так жил!' смотрели? Колбасу там видели? А пьесу Самуила Махрова 'Больше, больше, больше...'? Ну, и что вам ещё неясно?
   - Причём здесь уклад, это же тёплые края показывают. Какой там климат, и какая земля? А у нас не каждый год пять тёплых месяцев выходит. Между прочим, наши южане тоже богато жили, а ведь у них демократией не пахло: почитай, общинно - родовой строй. Но, как 'рынок' пришёл, и они без штанов остались, а теперь у нас работу отбивают.
   - Деревня! Как вы не поймёте, сюда большие люди отдыхать приедут. Крупнейший в Области аллигат..., то есть, бизнесмен - Виктор Аксельбант думает основать тут музей Русского яйца. Основу коллекции составят ювелирные шедевры от Шарля Неглиже; отец Гиперборей благословил данную затею и прибудет лично освящать экспонаты. Рядом в промышленных объёмах будем выводить куролебедя. Откроем постоянную ярмарку - биржу; сюда со всей страны понаедут бизнесмены с яйцами; выставляться станут - у кого они крупнее, да забористей. Иностранцы со своими пожалуют. Увидите, как дельцы зашустрят, а там, глядишь, и нам перепадёт.
   - Перепадёт - это ты верно сказал! Хорошего от них не жди: буржуинам, особенно чужим, земля нужна, а мы на ней балласт лишний. Сживут они нас со свету, как утконосов!
   - У них и так добра хватает, в кино ведь видели. Сдалась им ваша земля, сами же говорили, что скудная она, да холодная.
   - Этим вампирам сколько ни дай - мало! Натура их такая. В своей - то землице всё повыгребли, а теперь к чужой лезут. Вон, какую активность проявляют; чего им в своей благодати не сидится?
   - Это вы кино про шпионов нагляделись! Ничего им тут не надо: они нам добра хотят, чтобы мы тоже людьми жили.
   - Буржуины везде нос суют, за свой интерес удавят.
   - Ну, что с глупцами толковать? Мы обращаемся к вменяемым людям: поддержим центральные власти, даёшь Рынок! Безоговорочно и в полном объёме!
   - В полном объёме его себе в зад засунь!
   И такая вот перепалка длилась долго, а секретарь счётной комиссии всё смотрел куда-то в потолок. Шпунькин тем временем слегка ожил и не раз пытался означить своё присутствие, но в запале спора на него не обращали внимания.
   Актёры театральными приёмами подбадривали оппонентов, а дальновидный Захар Маркин даже помещал удачные на его взгляд реплики в записную книжку. Так из самой жизни вырастала задуманная им пьеса о нелёгкой судьбе художника в эпоху перемен. Режиссёр ей и название придумал - 'Вскормлённые бурей'.
   Наконец все устали, и тогда поднялся Чуркин.
   - Господа! Я вижу, обсуждение закончено - давайте бить сальдо. Ставлю на голосование вопрос, как он означен в повестке. Кто - за то, чтобы поддержать обращение Региональной Думы по принятию Рыночной системы, прошу поднять руки. Кто - против? Воздержался?
   Считать было легко: люди сидели партиями и так же голосовали. За предложение высказалось явное меньшинство, центр воздержался, а основная масса была против.
  - Предложение отклонено, - без эмоций произнёс счетовод.
   В зале - гул, возгласы одобрения. Лимонкин с Вампиловым, едва почуяв победу, тут же рванули к трибуне.
  - А ну, теперь глянем: есть ли у нас порох в пороховницах? Даёшь возвращение к Коллективизму! Голосуем, кто - 'за'? Ого! Считай - не ошибись, кудесник! А то у нас настроение патриотическое - так и хочется кому-нибудь в глаз дать.
   Чуркин лишь криво усмехнулся.
   Идея возвращения к 'истокам' получила явный перевес. Кроме её обычных адептов - 'за' подняли руки многие обитатели 'болота': артисты и даже отдельные бизнесмены из числа копателей ям и собирателей кореньев.
   Столь неожиданная победа вдохновила Эрика с Витьком, и они закричали: 'Ура! Наша взяла!', но только поторопились. Пришлось секретарю счётной комиссии ещё раз напоминать публике особенности демократии применительно к данному моменту.
   Уже надоело, но повторим и мы. Те собрания, где принимался Плюрализм с Хозрасчётом, посещал едва ли не весь посёлок: кворум там был и пять шестых, и семь восьмых населения. А сейчас такого присутствия не было близко, значит, по утверждённому тогда же Регламенту отменить судьбоносные решения никто не мог.
   - На куски меня режьте, но вот он - документ, и живым я от него не отступлюсь! - заявил Чуркин. - Собирайте кворум в семь восьмых или, хотя бы, в пять шестых - будем с вами говорить, а сейчас, извините, такие голосования неправомочны, и попытки провести их в жизнь следует рассматривать как антигосударственные действия с уголовной подкладкой. Это толкование однозначно, спорить даже не пытайтесь.
   Гул недовольства и разочарования. Десять минут горячих дебатов по 'кружкам', стихийные попытки найти согласие, а потом общее охлаждение, и, наконец, часть людей, по преимуществу из центра, не дожидаясь конца собрания, повалила к выходу.
   - Господа, куда же вы? Мероприятие не закончилось, мы нарушаем Регламент! - тщетно взывал Чуркин. Его никто не слушал, на улице уже курили.
   Выждав, когда стихнет шум, поднятый исходом, счетовод спустился к 'левым'. В его голосе неподдельное сочувствие мешалось с укоризной; так отец, жалея непослушное дитя, тем не менее, пеняет ему: 'Ну, что, суслик, расквасил нос? А я предупреждал!'.
   - Как, товарищи, будем закругляться? Увы, но мы сегодня не смогли определиться с буржуизмом...
   - То есть, как не смогли? - удивлённо перебили его, - мы своим голосованием отказали областной Думе, следовательно, отвергли, то есть, осудили буржуизм. Что тут неясного? Оформи всё покрасивее, ты у нас мастер, и сообщай наверх.
   - Докладываю, - устало продолжил Чуркин, - нам поставили вопрос в чёткой формулировке, и мы, действительно, не дали по нему положительного ответа. То есть, вышёл как бы такой диалог:
   - 'Присоединяетесь к нашему Обращению?
   - Нет, не присоединяемся'.
   Так мы и ответим, но означает оно лишь следующее: мы не осудили Рыночную систему как таковую, а просто отклонили конкретное обращение уважаемой инстанции. Отчего не приняли документ, Регион вряд ли поймёт: дебаты наши не стенографировались, однако показали большой разброс мнений. Там вполне могут предположить, что нам стилистика Обращения не понравилась. Вот и выходит, что от принципиальной оценки Буржуизма как общественного уклада собрание воздержалось, то есть, вроде промолчало. А молчание же, всем известно, знак согласия. Я думаю, наверху так и поймут.
   - Что за бред? Какого ещё согласия? Ты чего крутишь? Мы же приняли другое решение - за возврат к Коллективизму! Пяти шестых тут, конечно, не было, но для выяснения нашей позиции кворума хватало, сам говорил. Ты же в начале собрания всё утряс, и кого надо исключил. А теперь ...
   - Поймите, друзья, как это ни печально, но мы не можем ничего принять, если должного вопроса нет в повестке дня. А его нет, поэтому наше второе голосование носило инициативно - справочный характер: ну, то есть: 'а что было бы, если...' и так далее. Гляньте сами в повестку дня.
   Посмотрели. Действительно, там были итоги реформы (их приняли к сведению), и то самое Обращение, которое отклонили. Больше - ничего!
   - Слушай, друг, что за фокусы? Мы запутались вконец.
   - Ну, как вам ещё объяснить: Они просили поддержать документ, а Нам он не понравился. Всё! Где здесь Буржуизм, и где Коллективизм?
   - Так, давай, вноси дополнение в повестку дня! - едва ли не первым очнулся Пахомыч.
   - Поздно. Уже не получится - народ ушёл, заявленного кворума не будет, - зевая, сообщил Чуркин.
   - Что же нам делать? Как быть? Вон нас здесь сколько - большинство, а возражающих - то: раз - два и обчёлся.
   - Соболезную, но помочь не могу. Вопроса в повестке нет, а теперь и кворум отсутствует; значит, официального решения нет. Вы, конечно, можете направить письмо со своим отношением к Буржуизму 'наверх' - я его и сам подпишу, но только в частном порядке. И скажу сразу, что рассматривать такой документ сейчас вряд ли, кто захочет. Сами подумайте: в стране грандиозные перемены, а здесь какие - то частные обращения.
   - Что же ты, паразит, о повестке молчал, пока народ не ушёл?
   - Я - секретарь, слежу за Регламентом, и мои предложения по сути вопроса могли бы исказить ваше волеизъявление, а таким правом меня никто не наделял. Я всегда говорил: изучать Процедуру следует в полном объёме, - он указал на сумку, полную книг, и, прихватив её, двинулся к двери.
   - Стой, аферюга, а наша земля, а имущество? Ведь их заберут! Созывай другое собрание, мы на него завтра же всех притащим!
   - Сожалею, друзья, однако есть вещи, которые нашим голосованием не решаются. Тут хоть посёлок целиком сойдись, ничего уже не попишешь. Слыхали, небось, о понятии 'священная частная собственность'? Это решалось в масштабах страны, так что теперь все вопросы к суду, - заявил Чуркин и в тишине покинул зал.
   Ну, мы вам скажем! Такого провала демократии Просторы ещё не видали. Разгром был полный, но кем же учинён? Где он, невидимый противник? Хитрый ли враг губительными лапками оплетает нас мах за махом в липкую паутину? Или та самая дурь пополам с ленью, переполнив все мыслимые резервуары, вырвалась наружу ко всеобщему обозрению? Теперь сам чёрт не разберёт, но только мы, став посмешищем для целого мира, пропадаем у него же на глазах, не в силах устроить свою жизнь. Ей богу, осталось одно - снова приглашать варягов!
   (Это уже о стране, и не думаем, что такое обобщение мелкого случая будет чрезмерным. Тот факт, что буза в захолустье не решает судьбу государства, смущать нас не должен. Конечно, собрания нашего могло не быть вовсе - его отсутствия по большому счёту никто бы и не заметил, но только есть все основания полагать, что события, подобные описанным, творились в эти дни повсюду).
   - Ну, как, господа, по домам? С утра дел полно: мне, вон, судебных приставов встречать, - напомнил о себе вновь поникший Шпунькин.
  - А вот и нет! Что, довольны? Людей в дураков превратили? Головы заморочили, мозги заплели, но у нас ещё руки остались! Мужики, а ну, давай, кто живой, сюда - записывайся в ополчение! Ведь они уже утром здесь будут. Дадим слабину - всё заберут! Подыхать нам под чужими заборами, - Шутихин промучился всё собрание: он закрывал глаза, сжимал зубы, тяжело дышал, а в споры не встревал. Но вот, прорвало; его прижали к стенке, и стало ясно: это уже не борьба, а война. Теперь он знал, что делать, и не колебался.
  Захар поднялся в президиум, сгрёб к себе письменные принадлежности и так хрястнул с правой руки о стол, что микрофон на трибуне застонал.
   Люди как будто проснулись; записываться в отряд устремились даже из тех рядов, где чуть ранее голосовали за буржуизм. Народу оказалось много. Выбрали штаб во главе с Шутихиным, сформировали боевые команды. Обсудили положение с военной точки зрения и условились утром, прихватив с собой всё, что найдётся для защиты, встать на въезде в посёлок - у моста через Быстрянку.
   В гуще ополченцев, затесавшись, хоть и не записавшись в их ряды, крутился Гоша Байдаркин. Он почти выздоровел и теперь работал в секторе реальной экономики - заведовал кондитерской палаткой.
   - Давай к нам, Гоша! Не посрами предков! Хватит слоняться, как мамонт! - тянули его прежние знакомцы.
   - Душой я с вами, друзья, да утром у меня завоз. Ожидается много вкуснятины: бочки варенья и корзины печенья, так что по завершению баталии милости просим.
   Сказал - таки, своё слово и супрефект. Оказавшись в гуще событий, Шпунькин очнулся и пообещал, несмотря на позднее время, тотчас убыть в Город, чтобы, прояснив там ситуацию, вернуться утром. Он сгонял за коньками и, отъезжая, молитвенно просил людей не покидать правового поля.
   ---
   Приготовления тянулись допоздна, Шутихин вернулся домой в компании с Пахомычем. На коврике перед светящимся экраном в ожидании деда заснул Митька; сподвижники тихо перенесли его на веранду.
   Они сели к столу, не погасив монитора, и это обстоятельство позже вышло тому боком. (Кстати, 'ящик' с недавних пор можно было смотреть круглые сутки, у телевизионщиков это называлось 'работать в режиме гоп-стоп').
   Новости к этому часу закончились, а были они весьма интересны. Страну лихорадило. В ещё вчера незыблемой державе зрели грозные события, но заметить это по позднему вещанию было трудно.
   На первом канале внимание полуночников привлёк эзотерический клуб 'Ух, сколько нам открытий чудных!'. Известный в Области гастролог Авель Жлоба по бурчащему животу супруги Ламары предсказывал общественные события и природные катаклизмы. Этой ночью многообещающие звуки были слышны даже без микрофона, поднесённого к нужному месту. Да, судя по всему, нас ожидали бурные дни, хотя не исключено, что гадатели просто переели шашлыка в модном заведении 'У Михея'.
   (К слову сказать, ими же составлялись гороскопы для видных людей Региона. Так, посетив в своё время Просторы, они установили, что Горбушкин по восточному календарю родился под созвездием Козлодоя, а по западному - имел явные черты Стервеца. Ёлкин по тем же расчётам выходил как типичный Спотыкач, и несомненный Бычара. И по всем знакам тогда получалось, что ближайшие месяцы принесут им обоим сплошные удачи. Конечно, после того, как они по очереди слетели с должности, многие усомнились в жлобских способностях к прорицанию, но ведь это как взглянуть. Что власть в Просторах? Головная боль и досада. Зато теперь: один - мясной воротила областного масштаба; другой - владелец замка за Бугром, а также бани и удочки).
   Супругов - чревовещателей сменили опять же родственники. Единоутробные братья - гипнотизёры Аман Чувак и Антоний Кошмаровский были зрелищем не для слабых. Одним своим видом они отбивали у людей всякое желание заикаться и справлять малую нужду без команды. Под их тёплым взглядом не могли устоять ни женщины, ни литровые банки с водой: едва завидев целителей, те и другие валились навзничь.
   В этом месте квазинаучная тема оборвалась: пошли телепрокладки, то есть рекламные ролики, формирующие у здорового человека стойкую неприязнь к упоминаемым в них товарам. Зрителей, не успевших сменить программу, обдала экранная смесь пива с изжогой, жвачки с кариесом, шампуня с перхотью. Появились народные артисты, что - то пьющие или жующие, а в другое время - изящно страдающие мигренью или поносом.
   Экран выдал и текстовое объявление.
   'На съёмки рекламного сериала о стиральном порошке 'Белое безмолвие' приглашаем людей со стойким выражением щенячьего восторга на лице. Медицинские справки не приносить, клинические больные идут на общих основаниях'.
   Завершал этот блок певец - фигурист Борис Малосеев. В панталонах с блёстками и с белоснежными крыльями за спиной, он проворковал, что своей нежною кожей обязан какой-то бурде под названием 'Пассивия' от 'Манон'. И показал пластмассовую банку, по виду - с химреактивами.
   Над 'ангелом' посмеялись, даже не матерясь.
   - 'Первый канал, ты меня доконал', - скаламбурил Пахомыч, нажав на вторую кнопку пульта. Лучшей передачей там считался 'Последний геморрой', он сейчас и шёл. Протекал тот 'геморрой' в экзотических местах и с заметными обострениями. А было это так.
   Специальные службы ловили по городу вышедших в тираж теле - и поп - звёзд, грузили их на транспорт и в голом виде выпускали на какой - нибудь дикий остров, подальше от людей. Там по законам джунглей, рассчитавшись на первый - второй, те сбивались в племена 'Ням - ням' и 'Ни бум - бум' и начинали поедом есть друг дружку. Ну, прямо, как злые дикари.
   Озверев из - за долгой разлуки с эфиром, былые кумиры часами переливали минералку над ухом спящего противника, связывали у него шнурки на кроссовках, воровали баночное пиво или клали ему в биосортир его же афишу вместо туалетной бумаги. А уж, если брали конкурента в плен, то, вообще, изгалялись над ним, как умели.
   Пленника крепко вязали к ближнему баобабу, и начинались нестерпимые пытки. Отпетые исполнители вживую мучили несчастного своими хитами, а беспощадные аналитики часами брали у него интервью или доставали политическими прогнозами. Но, самое подлое - к темноте упереть у врага монитор, а наутро, когда у того начиналась ломка, с безопасного расстояния - из соседних кустов, читать ему дикторским голосом программу телепередач. От такой гнусности зрители сатанели.
   Под неусыпным глазом видеокамер коллеги создавали друг другу такой 'геморрой', что никто из них, мало - мальски похожий на человека, на острове долго не протягивал. А в итоге всех фигурантов сживал со свету последний, самый ловкий подонок. В некотором (очень часто - в женском) роде - 'герой'.
   Насмотревшись на людскую мерзость в неприкрытом виде, Захар с Пахомычем решили, что сильнее их сегодня уже не зацепят, и поскольку сон к ним никак не шёл, продлили ночное купание в волнах эфира. Тем более что оставался ещё один - научный канал, на котором глубоко за полночь рассказывали о бескрайних возможностях человечьей натуры.
   Щёлкнули пультом: на экране вместо седого профессора, словно чёрт из табакерки, возник вездесущий Фома Шельменко. Он то и объявил о начале развлекательно - познавательного супер - мега - хита сезона, не купленного, как теперь водится, у буржуинов, а нашего - под названием 'Фактор клетки'.
   В студии, стилизованной под цирковую арену, вспышки света, грохот пиротехники, клубы дыма и аплодисменты зрителей. В центре внимания мужчина и женщина, лица которых скрыты под рогатыми масками.
   Кто они? Тот ли самый Шельменко со смуглянкой Мутомбой, 'шоколадный заяц' Тима Ти с Мариной Цараповой, или новый дуэт, обречённый стать 'звёздным' после сегодняшней ночи? По виду не понять, и по тону не определить: их, искажённые специальной техникой, голоса приобрели вообще какое - то нечеловеческое звучание. А говорили они обычные для таких случаев приветственные слова, рекламировали ещё не начавшееся шоу, благодарили спонсоров.
  И вот парочка открыла занавес; за ним появилась едва освещённая конструкция из железных прутьев: две больших клетки и соединяющий их тамбур. Соединяющий, как казалось вначале, а на самом деле - разъединяющий: чуть позже выяснилось, что каждую из клеток отделяли от тамбура частые решётки.
  Но пока центр арены всё ещё затемнён, и отчётливо проступает лишь антураж: деревянные идолы, коптящие факелы, колья с посаженными на них 'черепами'.
   Наконец вспыхивают прожектора, и становится видно, что за решётками находятся молодые люди: на одной половине - женского пола, на другой - мужского. Спутать постояльцев клеток трудно, ведь они почти, что голы, и, тем не менее, остроумный режиссёр повесил на сооружении заметные таблички: 'М' и 'Ж'.
   Все 'заключённые' были стройны, как будто красивы, и это понятно: ведь отбор на передачу вёлся в несколько туров, и сюда попали лишь избранные.
   Рогатый шоу - мен представил зрителям мужскую часть конкурсантов: Дэн, Бен, Макс и Влад. Каждый юноша при этом выходил на шаг вперёд, корчил зверское лицо и бил себя кулаком в грудь.
   'Дьяволица' познакомила аудиторию с милыми девушками, обитавшими в клетке напротив: Алиса, Лариса, Жанна и Марго. Те, в свою очередь, делали соблазняющие движения и пикантно визжали: 'вау'!
   К удобству зрителей на груди у молодёжи имелись номера, выполненные светящимися красками, а их причёски для пущего различения были выкрашены в самые неповторимые цвета.
   Последовали дежурные вопросы к участникам представления: образование, родители, любимая книга, музыкальные и гастрономические пристрастия. А после знакомства ведущие сообщили зрителям о той цели, ради которой и было затеяно предлагаемое действо. Как выяснилось, всех ожидало прелюбопытное событие: каждой из команд менее чем за неделю предстояло съесть на глазах у публики по мёртвому бомжу. Да не просто по бомжу, а вместе с телогрейкой. Для этих целей съёмочная группа канала основательно потрудилась в областных моргах и в итоге нашла два тела, практически равных по своим габаритам и упитанности.
   Всякий возможный вред здоровью участников заранее исключался: покойники были очищены от насекомых, тщательно выбриты, вымыты и проверены специалистами на предмет опасных болезней. Для разъяснения этих вопросов в студию пригласили главного санитарного врача. Он вышел, как и положено, в белом халате, с колпаком на голове, и зачитал разрешение административных и научных инстанций на биологический эксперимент, а также показал гигиенический сертификат на материалы для опыта.
   К услугам команд спонсоры предоставили два новейших импортных холодильника (сообщили названия фирм - производителей, торговые марки устройств и их технические данные).
   Жуткие голоса из - под масок озвучили правила соревнований.
   - Бомжей по желанию можно было употреблять в сыром виде, варить или готовить на гриле;
   - Неизрасходованное мясо участники игры консервируют солью или маринуют в уксусе;
   - Кости скелета в зачёт поедания не идут, однако за их плохое обгладывание начисляются штрафные минуты;
   - Ватные телогрейки съедаются в произвольном порядке;
   - Хлеб, нашатырь, специи, столовые приборы, салфетки, крепкие и прохладительные напитки, а также мешки для сбора рвотных масс применяются командами в неограниченном объёме;
   - Победители получают всё, что назначено спонсорами; на долю проигравших остаётся небывалая популярность и бесплатная реклама музыкального диска, который молодые люди должны записать там же, в перерывах между едой.
   И ещё одно дополнение. Помимо общекомандной победы учреждались отдельные номинации:
   - 'Победитель в личном зачёте';
   - 'Самый сексуальный игрок';
   - 'Железные нервы';
   - 'Стальные зубы';
   - 'Последний кусок';
   - 'Душа команды'.
   Для приёма ставок по соревнованиям в Городе развёрнули сеть букмекерских контор.
   - Между прочим, - сообщил ведущий, - лично я бы на вашем месте не торопился делать ставку на мужскую группу. Вы только взгляните, какие острые зубки у наших красоток на половине 'Ж'. Таким девчушкам палец в рот не клади - отжуют под корень!
   ... И, наконец, финальная часть шоу - награждение победителей, а также снятие решёток между клетками.
   Прозвучало и специальное пояснение 'рогоносца' к программе. Вот такое.
   - Конечно, кто - то из вас скажет - что за бред? Быть этого не может: розыгрыш, наверное. Подстава. Да мы бы на такое - ни за что и никогда! А вот и не спешите, господа! Сомневающимся я предъявлю простой и исчерпывающий довод: видите - вон тот ящик в углу? В нём Большие Деньги. Да не просто большие, а по нашим понятиям большущие! (Назвал сумму - публика ахнула).
   Вот и представьте: с одной стороны - неделя мелких неудобств в приятной компании, а с другой - беспримерный успех, слава и дальнейшая жизнь в своё удовольствие. Как шутят на 'югах': без никаких забот. Да, господа, я ещё не сказал о главном: премиальные - не в наших 'ситцевых' дензнаках, а в самой ходовой валюте - в 'сычуанях'. Закрыли глаза? Представили? То - то же! А говорили... Между прочим, ребята в хорошей спортивной форме. Они в этих клетках со вчерашнего утра; их не кормили, не поили и даже не водили в туалет. Но, что самое жестокое, отнеситесь к этому с сочувствием: между 'клетками' напрочь исключили половые контакты. И всё это в условиях прямой видимости. Ну, кто бы из нас вынес подобное? Ваши аплодисменты, друзья!
   А сейчас, давайте, подойдём ближе, и посмотрим, чем так сильно увлечены наши 'гурманы'.
   Подошли вместе с телекамерами. От клеток, видимо, несло вонью: 'дьяволица' не удержалась, и, забыв о своей инфернальной роли, прикрыла нос надушенным платком.
   - Прекрасный слабый пол; ну, что с него возьмешь! - не удержался от язвительного замечания её партнёр по конферансу.
   Всё это время парни со своей половины, просовывая длинные ноги в межклеточное пространство, старались достать соседок, а девушки подобным же образом тянулись им навстречу. Иногда у кого - то из них получалось коснуться визави пальцами ног или пяткой, и тогда в мужской клетке раздавался вой.
   - Откройте клетку, звери! Хоть на пять минут! Продюсер, встретишься на воле - загрызу!
   Шоу надвигалось: с двух сторон к железному 'дому' синхронно подкатили столы - каталки с трупами. Ассистенты сбросили с них белые простыни, и под зловещую музыку студия озарилась мертвящим ртутным светом. Съёмочные камеры подобрались ещё ближе.
  Итак, в центре внимания - два субъекта (объекта?), два мужичка - соотечественника средних лет и размеров, прежде живших и работавших, потом пивших и всё потерявших. Когда - то бывших, ныне - усопших. Два нагих, по виду бледно - фиолетовых тела; в 'головах' вместо подушек те самые телогрейки. И тысячи глаз, внимательно следящих за бренными останками.
  Нет, не стремление проститься и пожелать им покоя привлекло сюда их живых собратьев, а нечто иное, совсем обратное: то, о чём недавно и помыслить было нельзя. Ну, что ж, наша жизнь - не прогулка, и за плечами покойников всякое. У них многое не получалось, но они старались, как умели, и сегодня в последний раз послужат землякам, удовлетворив их насущные потребности, возникшие с приходом демократии.
   - Итак, господа! Приготовились. Начали!
   С последним словом дьявольская пара, хлопнув пробкой, откупорила бутылку шампанского, наполнила, осушила и тут же разбила хрустальные бокалы.
   - По старой примете, долгой жизни нашему проекту. Как говорится, в добрый час!
   Началось. Не веря собственным глазам, старики уставились в экран, ожидая, что сейчас выйдет кто - то, скажет нужные слова и обратит невыносимый кошмар в шутку. Но нет... Только яростное копошение в клетках, и мерзкий хруст, усиленный новейшей звукотехникой.
   Захар швырнул чайник, целясь в монитор, но попал лишь в 'штангу' - боковую часть корпуса. Он вскочил, и в два прыжка подлетев к 'ящику', изо всех сил врезал по нему сапогом.
   Грохот, падение аппарата; экран погас, навалилась тишина. Пахомыч хотел сказать что - то, подходящее моменту, но не сумел: пересохло во рту. Он тоже кинулся к поверженному монстру, и они сообща принялись топтать его ногами.
   На шум с террасы вышел разбуженный мальчик; протирая сонные глаза, он с удивлением наблюдал за этим телепогромом.
   - Дед, вы что, перепились или от своей политики спятили? Чего он вам сделал? Может за Хряповым сбегать?
   Первым пришёл в себя Захар, он и сказал, тяжело дыша.
   - Ступай. Ступай к себе, Митька! Не твоего ума дело... всё в порядке.
   - Ты - того, не пугайся, Митяй, перегорел он. Чинить бесполезно, запчастей таких не делают, вот мы и ... Старый он уже, сейчас другие выпускают, - пояснил ситуацию Пахомыч.
   Когда озадаченный внук удалился, Шутихин сказал негромко, но твёрдо.
   - Ну гады, трепещите! Поубиваю всех, пощады не будет!
   - Я с тобой, - только и выдохнул напарник.
   - Ты как, Серёга? Спать ещё не захотел?
   - Спать? Я теперь, наверно, сроду не засну.
   - Ничего, успокойся, дружок. Мы этим тварям устроим родительскую субботу; наведём порядок, всё образуется. А сейчас, коли, сон пропал, пошли - в погреб спустимся.
   - За закуской, что ли?
   - За ней, родимой, за чем ещё? С утра будет некогда, сам знаешь, дел невпроворот.
  ......................................................................................................
   Часом позже Пахомыч таки залёг спать, а Захар ещё сочинял письма внуку и дочери, и лишь перед самым рассветом задремал. Сон выдался плохой: безумный муравейник. Что - то случилось с его обитателями: они, как в фильме, пущенном от конца к началу, не строили, а разоряли своё жилище. Разбегались по сторонам, унося с собой мелкие былинки, в одиночку лепили скудные укрытия на бугорках и в ямках. Попутно лизали какую - то гадость, дрались, а на лес тем временем наползала лиловая туча...
   Пахомычу тоже 'повезло': и чего он там только не встретил, лучше бы не ложился. Гипнотизёры в простынях, последние герои с геморроем, бомжи, танцующие во мраке.
   А в финале обоим привиделся Борис Малосеев: весь - в голубом, и с 'Пассивией' от 'Манон' в зубах.
  
   Акт восьмой. Начало.
  
   'А кто против демократии, тех будем сажать и расстреливать!'*
  
   Ранним утром повстанцы собрались на мосту через Быстрянку. Они заранее уговорились не просто помешать работе судебных исполнителей, а демонстративно не пустить их в посёлок, в каком бы сопровождении те не явились. А ждать было кого: и вооружённую ораву южных 'строителей', и братков в усиленном составе, и даже полицейское подразделение.
  Всё оно было плохо, но последний случай особый. Невыполнение судебных решений плюс активное противодействие силам порядка - тут хорошего не жди. Однако решение о сопротивлении было единогласным: стоять до конца, и что бы ни случилось, своих не выдавать. При этом самый тяжкий вариант - столкновение с областным ОМОНом как - будто исключался. По крайней мере, в ближайшие двое суток. Командир отряда Иван Ветров был уроженцем Просторов и хорошим знакомым, можно сказать, воспитанником Шутихина. Когда - то они жили рядом, и мальчик Ваня с друзьями многому научился у ветерана. (Хорошая тогда была молодёжь: книги читала, спортом увлекалась, жизнью в лесу...). Теперь он серьёзный мужчина. Очень серьёзный.
  Накануне предусмотрительный Захар позвонил ему домой, и жена Ивана сообщила по секрету, что муж со всем отрядом убыл в срочную командировку, сказав, что вернётся лишь дня через два. На другом конце Области взбунтовалась тюрьма, есть заложники.
   Вчера же Шутихин после долгих раздумий отважился ещё на один, поздний звонок. Был у него дружок в столице; большой человек - воевали вместе. Конечно, уже не такой большой, как ещё недавно, но всё - таки... Встречались с ним редко, на ветеранских сборах; чаще расстояние и статус друга не позволяли.
  Обменялись по телефону тревожными новостями. Центр тоже бурлил; былое единство 'наверху' давно закончилось, и в отношениях главных политических сил, а особенно их лидеров, сохранялось лишь хрупкое равновесие, взорвать которое могли даже беспорядки в далёком посёлке.
   Никто не знал, что будет завтра в самой столице, однако поняв, насколько серьёзны намерения шутихинских ополченцев, товарищ, переговорив с коллегами, обещался помочь. По многим причинам он не стал объяснять Захару, что его партия решила использовать просторские события в своих, далеко идущих планах. Так или иначе, они крайне рисковали, а подготовка к их действиям требовала не менее суток, и вот это, последнее, с того конца связи прозвучало.
   На прощание оба вспомнили давние слова: 'Нам бы только ночь простоять, да день продержаться!'...
   Ранее 9-ти утра никаких событий в посёлке не ожидалось, но на всякий случай к мосту затемно вышла сторожевая группа Лимонкина, и когда Шутихин с Пахомычем дошли до места, там уже вовсю кипела работа. Внешнее предмостье заблокировали сельхозмашинами, последними, которые смогли заправить и завести. В пяти шагах за ними из подручных средств устроили баррикаду - теперь захватчики, так стали величать незваных гостей, без тяжёлой техники въехать в Просторы не смогут. На другом конце моста создали ещё один завал; здесь они в группе и пешком не пройдут. По обеим горячим точкам распределили людей и раздали вооружение, какое сумели найти.
   Обходить укрепления с флангов, то есть объезжать реку до другого моста в соседнем районе, судебные исполнители вряд ли будут. Во - первых, далеко, а потом нет смысла: надо полагать, что войти к нам именно здесь - для них дело принципа.
  На въезде в посёлок рядом с указателем населённого пункта располагался огромный щит с полным дизайн - набором недавно сгинувшего агитпропа: зелёные луга, доярки с коровами, лес и красавица речка. Венчала этот сусальный пейзаж надпись вензелем: 'Просторы - щедрая душа!'. С утра к ней добавили мелом: 'В карманах нету ни шиша!'.
  А вот уже и девять. На передовой у Захара обсуждают способы противодействия врагу. Суета у баррикад не стихает: ещё что - то носят, сооружают, но сквозь лихорадочное возбуждение в среде ополченцев видится растерянность. Людей мало. Их тех, кто составил большинство на последнем собрании, сюда не пришли и сто человек. Шутихин с грустью смотрел на своё воинство: пожилые личности, совсем немного мужиков в расцвете сил, а в основном - зелёная молодёжь 15-17 лет, да ещё женщины; куда же без них.
  Правда, настроение боевое, лица решительные. Случайных людей здесь не было, и Захар не сомневался, что прими дело крутой оборот, братки или 'строители' перед ними спасуют. Полезут, конечно, и побузят для форсу, но как поймут, что такое деревенские в крайнем ожесточении, непременно отступят. Разные выходят ставки: там - деньги, а здесь - жизнь. Деньги и в другом месте найдутся, а шкура, она одна.
   Меж хлопотами он заметил лишний раз: люди, наиболее пострадавшие от Переделки, на мост не пришли. И где они? Испугались, поленились, заняты копанием кладов или выпивкой? Да, видать, граждане потеряли многое. Не об имуществе речь, но где совесть и ответственность перед детьми? И вот, смешное дело, любопытства они при этом не утратили. Там и сям, вокруг места будущих событий тусовался народ. Иные стояли, другие ходили, как бы по делам, третьи сидели на лавочках, но все ожидали зрелища.
  В столь ранний час на берега реки выбралось небывало много желающих позагорать. Ближе к Бугру, у воды находились люди солидные. С благой целью - отдохнуть, на природу выехал Ёлкин с охраной; вблизи от них расположились Пудрин и Блеф с Экономическим блоком и другими офисами Правления. Объявили перерыв в своих экзерсисах деятели театра, а недалече загорали журналисты из 'Просторскиго попсомольца'.
  Отдельно от всех обосновались вновь прибывшие Червяченко с Попцовым и командированный своей газетой Хржижановский. Эти получили задание освещать первое в Регионе изъятие имущества у ненадлежащего собственника.
   Для отдыхающих оперативно наладили сервис. Михей Горбушкин устроил выездную торговлю; всё было почти как в том фильме: столы, стулья, зонтики, мясо и пицца с пивом, только вместо океана - речка. Желающие получали напрокат бинокли.
  Наблюдатели из бывшего и нынешнего руководства, несмотря на раннее время, выпили, закусили, и, наговорившись всласть, умолкли в ожидании. Вскоре стихло и движение на мосту.
   А вот уже и 10 часов; издали на городской дороге завиднелась длинная цепочка будто игрушечных машин. Приближались быстро.
   Шутихин, доселе занятый 'стройкой', только сейчас увидел ситуацию как бы с высоты, и вдруг произнёс речь, каких не говорил давно.
  - Эй, народ, а не спим ли мы? Ведь это к нам враг идёт, как тогда. Вы не смотрите, что там земляки: милиция или суд. Они думают, что закон исполняют, а на деле под корень нас рубят. Не русский это закон, и власть их чужая! Нам теперь деться некуда: без земли и дела останемся, мячики подавать примемся - завтра же сопьёмся и вымрем. Да почитай, начали - скольких уже нет... Так, что здесь мы свои сошлись, а вон те, что на лавках, да на пляже с биноклями - они нам теперь никто; мало нашего в них осталось. Только унывать нет причин; скажу опять, как звучало и раньше: 'Враг будет разбит, победа будет за нами!'.
  Караван машин подкатил к укреплению. Ну, конечно же, всё по плану. Из головной вышли мордастые мужики в чудном одеянии, с ними девушка на каблуках. 'Судебные исполнители' - догадались и в партере, и на галёрке. На лицах чиновников смесь деланой скорби с государственной заботой, в руках - папки, портфели, бумаги. Подошли ближе и стали читать что - то нудное. Слушать их никто не собирался, а потому отфутболили грубо: ребята из передового отряда заткнули чтецов яростными криками. Что они там кричали, услыхали не все, но смысл их 'посланий' был ясен. Главный исполнитель замолчал, а девушка, покраснев, отошла назад к машине.
  Передышка оказалась короткой. Из следующих авто шустро высыпали два десятка служителей порядка в новенькой попугаистой форме чужого покроя. Ага, это - областная милиция (полиция?), опять догадались и зрители, и дальние участники событий. Прибывшие имели чёткие инструкции и решительно направились к завалу, преграждавшему путь на мост. На ходу они крутили в руках новомодные резиновые дубинки, а командир даже расстегнул на поясе кобуру с пистолетом.
  Упреждая 'силовиков', из - за ржавой сельхозтехники им недружно, но убедительно отсалютовал пяток охотничьих двустволок. В воздух. Покричав для порядка нужные слова, служивые в растерянности отступили; первоначальный их план оказался скомканным. Приставы сошлись в кружок посовещаться, в то время как старший опергруппы, используя рацию, начал вызывать своё начальство.
  В этот момент по бездорожью, от хвоста кавалькады, вперёд рванула стая иномарок, ведомая огромным джипером. Из него вылез громила с клюшкой для больфинга, скинул жёлтый пиджак и, оставшись в одной майке с надписью 'Bolfcantry Club', безоглядно двинулся к мосту. Кое - кому из просторцев он показался знакомым; за ним следовала четвёрка таких же накаченных 'лбов'.
  Не доходя до первого комбайна, вожак встал в позу и со свистом принялся вращать свою клюшку на манер вертолётной лопасти. Произведя должное впечатление, и чуть отдышавшись, он стал говорить. Зычный его голос хорошо слышался по обеим сторонам от баррикад.
   - Здорово, аборигены! Не забыли ещё невинно - избиенного Валеру Свинорылова? Щас, мы напомним! - Бугай отбросил клюшку, картинно рванул майку на груди, и, заведя глаза к небу, вдруг затянул что - то вроде былины. Он то - ли пел, то - ли кричал:
   Ай же деревенщина, ты, засельщина!
   Ты почто, убогая, супротив власти прёшь?
   Аль просты понятия тебе здесь неведомы?
   Аль не знаешь силушку ты закона нашего?
   Сильного да крепкого, что дышло - справедливого.
  
   Не слыхал, ты, чай, детинушка,
   Приговора древнего - строгого, но верного:
   Что у нас в отечестве разлюбезном, ласковом,
   Много своевольничать - что против ветра дуть!
  
   Выходи - ка, ты, невежа, да на бой честной.
   Хоть за мною, глянь, и силушка несметная,
   Будем биться, драться с тобой на едина - един.
   Выходи, давай, засельщина, потешимся,
   На лихи забавы молодецкие.
  
   Станем биться зело не про злато - серебро,
   Про велик заклад - славный больфинг - клуб.
   Гой ты поле, поле русское, раздолье богатырское!
   Али ты бойцу не сыщешь поединщика?
   Оторопевшие защитники моста, раскрыв рты, слушали эту ахинею и не знали, как поступить. Наконец Свину самому надоело дурачиться: начав очередной запев, он не выдержал, и, натурально, захрюкал, давясь со смеху. За его спиной раздался дружный гогот братков, привыкших к подобным выкрутасам главаря.
  - Что, дуралеи, заслушались? Ну, довольно, я этак долго могу. А, чё, в натуре, у кого здесь кишка не тонка, выходи - пободаемся. Только не как в прошлый раз, а по - честному, один на один. Или вас не учили? Не боись, слабаки, я лежачих не бью! Давай, выползай! Ишь, мусора натащили - самим не выбраться.
   Много вариантов атаки предусмотрели оборонцы, а такого не ждали: не было среди них никого, даже близкого по мощи к Свину. И тишина повисла в их рядах, нехорошая тишина.
  - Ты чего, пацан, над людьми куражишься? За народный счёт наел загривок и думаешь, на тебя управы нет? Найдётся, мы всяких видали! - Шутихин, несмотря на попытки соратников его остановить, пробрался сквозь ограждение и вышел на предмостье. В его руках была старая сапёрная лопатка. Встав перед противником, Захар совершил ею несколько давно заученных, рубящих движений - это, чтобы приободрить своих.
   Был пенсионер крепок и жилист, но супостат превосходил его по всем статьям. Помимо, конечно, боевого духа.
  - Ну, ты, мужик, орёл; уважаю! - расплылся в улыбке Валера, не ждавший такой удали от старика. - Я думал, у вас герои перевелись. А ты что, со своей лопаткой, серьёзно? Зря. Во - первых, я этой штукой, - он указал на клюшку, - жутких бугаёв укладывал. А во - вторых, я ведь это так, для понту - на публику работал, чтобы не скучала. Пойми, здесь мы действуем в правовом поле; я тебе как прораб официально заявляю. Готов и документы предъявить - нам целых три суда нужные решения вынесли. А вот вы не дело затеяли; как это раньше говорили: бунтовать вздумали? Смотри, отец, добром оно не кончится. Представителей власти в населённый пункт не пустили, оскорбили словесно и оружием угрожали - так, что готовься остаток лет провести на нарах.
   - Не пугай! Я своё отбоялся.
   - Ладно, это так, к слову. Мы с тобой люди маленькие; давай, пока в верхах совещаются, отойдём. Потолкуем, покурим. Ведь не находя общего знаменателя, мы сокращаем друг другу жизнь.
   - Курить не стану. А поговорить можно, о чём будем?
   - О подвигах, о доблести, о славе. О чём ещё толкуют лыцари? Мы - то, русские, и не придумаем? Обрати внимание: нас, таких, всё меньше остаётся. Шелупонь кругом. Кстати, а где ваш супрефект? Он мне тогда понравился: мелкий, но занозистый.
   - Ждём. Вот - вот, подойти должен.
   - Думаешь? Ну - ну...
   Они отошли чуть в сторону и сели на бугорке.
   - Вот ты, небось, смотришь: он - браток, бык тупой; ему бы только денег срубить да нажраться. А мы не такие, то есть не все такие - я, например, другой. Ты на мою внешность не гляди, она обманчива: я, не смейся, филфак института с отличием закончил. Слыхал, как вирши заплетаю? В былое время даже в номенклатуре состоял, районной молодёжкой заведовал. Тогда мы много чего делали: и хорошего, и пустого, а теперь другая эпоха, другие правила игры - не я их выдумал.
   - Знаем мы ваши игры! Не надоело ещё, игруны? И на правила ваши насмотрелись: закон - тайга, прокурор - медведь. Сильный - живи, слабый - умри. Так что ли?
   - А если и так! К чему эту плесень плодить? Вот ты полагаешь, что прав. Допустим. А сколько людей с тобою за правое дело пошло? В посёлке - то вашем несколько тысяч живёт; да не живёт, а жизнью мается, и ты из них сотню бойцов не набрал. Меня кем угодно считай, но только скажу: не достойны вы тут землю топтать и небо коптить. Присутствующих в виду, конечно, не имею.
   - Ты, парень, пойми: народ, как человек, болеть может. Такое и раньше случалось; сколько их, смутных времён было. Болеем мы сейчас всем народом, передышка нам нужна - оклематься, в себя придти. Обманули нас, подло обманули.
   - Какое обманули? Кто? Испортили вас коллективисты, разбаловали; глупости всякие про гуманизм внушили, а жизнь - то, она не такая: хищники - главные на планете! Вот вы, травоядные, строем ходили, в нём спасались и жили, а думать своею башкой разучились. Чуть опасность от вас отступила - разомлели, из строя вышли. Каждый умник о своём заводике размечтался, чтобы он там хозяином был, а дураки бы на него горбатились. Допустим, так и надо; я - то, как раз, и не спорю. Но вот другой бы взял и подумал: какой из него, конкретно, хозяин; что он умеет? Нет, всё равно рвётся. Ну, давай, милок, пробуй... А, знаешь, сколько у нас желающих, да не таких хлюпиков? Они всё возьмут и делиться не будут - это закон природы! А не у нас? Ты даже не представляешь, какой их там переизбыток. Оттуда сюда такие акулы целятся, что здешние рыбины рядом с ними - малявки! Скажи ещё нам спасибо: мы хоть что - то в руках держим.
   - Он нас грабит, а мы же ему - спасибо! Знаешь, ты мне сейчас старый анекдот напомнил. Судят такого вот верзилу за насилие над малолеткой.
   - Как же, - спрашивает судья, - вы могли её, беззащитную, обидеть?
   - Я не хотел, - отвечает верзила. - Но, гляжу, зашла она к нам во двор, а нравы у нас известны - запросто изнасилуют. Вот и решил: уж лучше я, чем какой - нибудь негодяй'.
   - Ну, ты, отец, сравнил! Одно дело - мы, другое - чужие. Разницу быстро поймёте: воевал, небось, знаешь.
   - А не надо нам такого выбора: не хотим ни их, ни вас! Как говорит внук: шли бы вы все лесом и пахли бы ёлкой. Жили без вас нормально и дальше будем, а без недостатков жизни не бывает. Глупостей наделали - за ум возьмёмся, будем понемногу изживать.
   - Поздно спохватились, старик! Процесс, как говорится, пошёл, и это уже не шутка. Раз вы такие вислоухие, то к чему из строя вышли? В нём бы и жили; не так богато, но жили бы! А сейчас - всё. Ты даже не знаешь, какие силы, какие деньги перед тобой в полный рост встают. Ведь сейчас прецедент создаётся; они, эти силы, не уйдут: надо будет - в асфальт твои Просторы закатают. Так что уступить всё равно придётся, не нам, так другим. А в нас - то, что страшного? Ребята мои пугают, вид у них бандитский? Поверь, всем командуют умники в пиджачках и в галстуках, они пока сзади сидят, им светиться нет резона. А взять тех же братков: мы люди молодые, у нас дети подрастут, получат образование где - нибудь в Барварде. Глядишь, через 15 лет готовая элита - богатая и учёная. Вот таким путём.
   - Ты эти сказки своим недорослям читай: в Писании сказано, что не бывает от худого дерева добрых плодов. Представляю себе семьи ваши: бандюганы такие же вырастут, сколько не учи. А людей у нас, точно, мало, но силы хватит, тем более что идти дальше некуда.
   - Ну и зря! Ты погоди немного, дай срок... Ох, не хотел тебе говорить: не всё так просто... Я ведь тоже не один, и у нас планы есть. Мы со временем свой, крепкий порядок заведём, а разную сволочь метлой выметем. И никаких шульманов - всем только русский владеть будет! Клянусь! Давай к нам, здесь нужны такие.
   - Способный ты парень, да зелёный ещё. Не сбудется это, а пойдут бесконечные, как вы говорите, разборки: делить - не переделить. Все в них головы сложите, а те умники, что сейчас за вами - 'акулы в галстучках', вам помогут. Всех определят, куда следует. Так что не будем мы ждать ничего, никто нас не остановит!
   - Не понял ты меня! Жаль. Что ж, пусть будет, как будет. Вон, гляди, пыль на дороге: учти, это не к вам, а к нам подкрепление идёт. Прощай! Ты мужик классный, в бою попадёшься, я тебя сильно не трону - в плен возьму.
   - В плен сдаваться не привык, а дойдёт до беды, и тебя с оружием встречу - берегись!
   - Вот тебе и коллективист - гуманист. Выходит, что я - бандит, не такой кровожадный, как ты.
   - Слыхал, что добро побеждает зло? Так вот, иногда 'очень зло'. Не я к тебе в дом пришёл, а ты ко мне, поэтому буду защищаться, как могу. А насчёт крови скажу: это твоя цель; это ты хочешь, нас закабалив, нашу кровь по каплям пить!
   - Эка, нагородил! Ладно, смотри - подъезжают, сейчас нас ветровский ОМОН рассудит. Я знаю, командир - ваш земляк, только это не поможет: он отчаянный законник.
   Уже совсем близко от моста в облаке пыли показались спецмашины с Отрядом особого назначения. (Откуда взялись? Ведь не должны были!) Остановились. Из передней вышел рослый мужик в причудливой форме; комбинезон, щит, шлем с поднятой маской: всё было не наше, всё пугало. Лицо у мужика сосредоточенное, почти злое.
   - Наше почтение, Иван Иваныч! - Свинорылов развернулся к прибывшему и манерно поднял руку к панаме, изображая отдание чести.
   - Пошёл вон отсюда, и своих с пути убери. На всё даю три минуты, после сомну, - Ветров, тут же забыв про Валеру, двинулся к Шутихину. Обиженный Свин, уходя, ещё что - то говорил, но его уже не слушали.
   - Здравствуй, дядя Захар!
   - Здравствуй, Ваня!
   Крепко сцепились ладонями, но не обнялись, как обычно, при встрече.
   - Постарел ты, Ванечка. Вон, какой стал, седой да в морщинах, а ведь тебе и сорока нет.
   - Постареешь тут: что ни день, то командировки, то захваты, то стрельба. Из столкновений не выходим; такая жизнь пошла, куда пальцем ни ткни - в 'горячую точку' попадёшь. Без войны война идёт, а теперь и вы здесь, дядя Захар, бунтуете.
   - Можно и так говорить, но мне более по душе слово 'Революция'.
   - Ну, 'революция' - это сильно сказано, я бы квалифицировал происходящее как мелкие беспорядки.
   - Не скажи. Видать, наше выступление для твоей власти пострашнее тюремного бунта выходит.
   Ветров пристально глянул на старого друга.
   - Ого, и об этом знаешь? Школа. Действительно, в тюрьме дела серьёзные, а нас вдруг бросают сюда по приказу из самого Центра. Чего вдруг? Я не знаю. У них там свои игры, а мы люди подневольные и мобильные. Ладно, давай - ка, посмотрим, что там у вас за бойцы.
   Они подошли к первому заграждению.
   - О, знакомые всё лица! Лимонкин с Вампиловым: без них, понятно, никакой заварухи не сделается. Так, доктор Хряпов и медсёстры при нём: замечательно: всё, как в порядочной армии. Знатному рыбаку, товарищу Пахомову Сергей Иванычу, моё почтение! Что же ты, отец - в такую пору на леща с донкой идти, а вы, старые, что удумали?
  - Лещ - это не актуально, Ваня. У нас тут хищники лютуют - акулы с аллигаторами, уже к воде не подпускают.
  - Для этих дел иная снасть нужна, крепкая. Ваша не потянет.
  - Ничего, Ванечка, мы с Божьей помощью.
  - Ну, ну... Ой, а это кто? Чудеса, да и только! Кондрат Макарыч, участковый милиционер, или, блин, полисмен; ты - то, как в сию компанию попал? Скажи, коллега, если мы с тобою здесь встречаемся, то откуда в стране порядок возьмётся? Разве это дело, а как же присяга?
   - А я, Иван Иваныч, свою присягу трудовому народу давал. Как тогда её принёс, так и теперь держусь. Вот он - народ, и я вместе с ним!
   - Не понимаешь... Ладно. Смотрим дальше. Старики... женщины... пацаны чьи - то зелёные; я таких не знаю. А где же серьёзные люди? Где Славка Корнилов, братья Козловцевы, Витя Шмельков? С теми бы я ещё поспорил, а с этими - несолидно как - то.
   - Мало осталось твоих, господин полковник, сверстников: кто спился, кто сидит, кто в Город уехал. А меня ты, значит, уже в расчёт не берёшь?
   - Нет, дядя Захар! Я, услыхав про ваши дела, сначала решил сюда не ездить, думал зама послать, а потом, как про тебя узнал, понял, что вы без меня дров наломаете. Ты мне скажи, что всё это значит? Исполнители вам привезли решения трёх судов, а вы на них плюёте. Я понимаю: кругом бардак, несправедливость, но и ты пойми, сейчас единственный выход - действовать по закону. Плохой закон, не нравится - собирай подписи, требуй его отмены. Не получается так отменить, организуйся, выходи на улицу, но и здесь действуй по правилам. Сейчас это всё разрешено. А вы что делаете? Это же форменный мятеж, попытка захвата власти. Думаешь, государство вот на это смотреть будет? Это - прецедент, если оно здесь уступит, значит, его в стране вовсе нет. И я тебе скажу: пусть будет любая, самая поганая власть, но хуже безвластия у нас ничего быть не может. Я это знаю твёрдо, и ты знаешь не хуже - сам меня учил. Потому и большинство за тобой не пошло: люди хотят жить и работать. Хватит нам потрясений.
   - Всё ты верно объяснил, Ванечка, только случай у нас с тобой крайний. Здесь, можно сказать, последние наши живые земляки, остальные - мертвецы ходячие. Сейчас стало модно прежних буржуинов хвалить: мол, они не только из людей соки тянули, но ещё и школы строили, и картины собирали. Так ведь тут даже не о буржуинстве речь, хотя ты знаешь о моём к нему отношении. Не будет возврата к тому старому; не то сейчас открывается, а идёт прямой поворот к людоедству. Тесно на земле стало, не хватает уже и чистой воды с воздухом. Сживать будут целые народы со свету, как нас уже сживают. Вот за что сейчас война идёт, хотя её в таком виде никто никому не объявлял. Земля наша кое - кому нужна стала, а мы на ней - нет! И наши новые буржуины ничего в руках не удержат, а только снесут всё, что было, да чужим дорогу расчистят. Вот почему оттуда к нам со своим уставом лезут, свои законы и нравы навязывают. Вот кого ты, Иван, защищаешь!
   - Допустим, я с чем - то из этого соглашусь, только причём здесь ваш глупый бунт? Мне сейчас тоже многое не нравится: разруха, грабёж повсеместный, фильмы, реклама, попса эта гнусная. Давай, я по каждому случаю буду на абордаж лезть, насколько меня хватит? Нет, Захар Петрович, не так дела делаются. Мути, говоришь, много? А в твою революцию мало было? На всё время нужно, ты дай воде отстояться: чистую - пей, а грязную - слей! Гляди, как бандиты с жуликами сорганизовались, а мы что - не можем? Можем! Надо лишь не лениться: единомышленников искать, партии создавать. И поверь, работа такая уже ведётся, людей честных в Городе много.
   - Много, говоришь, честных? Где же они? Не вижу. Ты посмотри, кто у тебя на хвосте висит. Вон - братки приехали нашу землю оттяпать, вон - продажный суд и 'милиция - полиция' их сопровождает, вон - стервятники с биноклями, а ещё шакалы - журналюги крови дожидаются. Все тут, а честных твоих не вижу.
   - Остановись, дядя Захар! Сказать тебе больше не имею права, но клянусь, потерпите немного, будут перемены. Я не один. У нас много сил, мы всё в приведём в норму!
   - Эх, Ваня, Ваня, как был ты хорошим мальчишкой, так им в душе и остался! Да кто тебе позволит? Идёт большая игра, крупные ставки: тебя непременно обманут. Сейчас кругом предательство, а техника шпионская какая? Про тебя, небось, где надо и не надо знают; ждут только, пока ты своё дело сделаешь. Используют, как тряпку, и выкинут.
   - Сам ты ребёнок! Это ты не знаешь ничего, а у нас многое готово. Ваше упрямство всё дело испортит, большая работа насмарку пойдёт. Нельзя допустить этого, распускай своих. ...... Ну, хочешь, на колени стану!
   - Не надо, Ванечка. Тебе я, конечно, верю, но с места не сойду. Пойми, Они вас за нос водят. Я тебе другое предлагаю: люди, наконец, поднялись; пользуйся реальным моментом - встань рядом, поддержи! Увидишь - получится, за нами другие пойдут. Ты ведь знаешь, как у нас, русских, бывает: терпим долго, но пересохло уже кругом - спички не хватает. Да все только и ждут вождя!
   - Старый ты безумец! Это в Центре или в Городе можно что - то сделать, а здесь ничего не выйдет. Даже если что получится, так утром по 'ящику' не сообщат, и как будто и не было ничего. А потом силы соберут, да втихомолку придушат!
   Ладно, упрямец, вот тебе моё наилучшее и последнее предложение. Беру всё на себя, любые преследования исключаются, гарантирую. Сдаться моему отряду вам не зазорно будет, ты нашу репутацию знаешь. И с этими, что до меня приехали, я поговорю: вперёд нахальничать не будут. А дальше что - нибудь придумаем. Вместе. Ну, соглашайся!
   - Жаль тебя огорчать, Ваня, только не выйдет по - твоему. Здесь ведь люди по - взрослому сошлись, до конца стоять думают. Так что отступать нам нельзя - некуда, и в другой раз я их не подниму.
   - Тогда, извини, Захар Петрович, у меня лишь один выход остался. Я тебя сейчас быстренько нейтрализую; не обижайся, я умею - не больно будет, а орду твою в пять минут разгоню. Кое - кого арестую, придётся - тут уже без синяков и шишек не обойтись. Ну, а слыхал, у вас там охотничьи ружья имеются, так ты лучше крикни, чтобы домой снесли. Амуницию нашу они всё равно не возьмут, а заметим в руках - будем стрелять на поражение. Вот, что я тебе скажу, и это моё последнее слово!
   - Ты, Иван Иванович, не торопись только, глупостей не сделай. Я тебе, сынок, тоже пару слов сказать должен. Помнишь, вы когда - то с ребятами в партизан играли и за Бугром в землянке брошенной кое - что нашли? А потом ко мне прибежали... Давно оно было, милиция тогда понаехала, и ещё в газете писали.
   - Это - про оружие? Так ты же его сам милиции сдал. И это про тебя газета писала.
   - Верно, тот арсенал мы сдали. Но я тут недавно другой склад обнаружил, и в нём опять: пулемёты, винтовки, гранаты. Состояние рабочее, мы с Пахомычем в дальнем лесу проверяли.
   - Врёшь, Захар Петрович! Не такой ты человек, не мог оружие оставить.
   - А вот, поверь, не сдал! Время пошло мутное, что - то меня остановило. Пусть, думаю, в моём погребе полежит: в дурные руки не попадёт, а там может и пригодится. Вот - пригодилось.
   - Не верю! На пушку берёшь, старый!
   - Серёга! Вариант обороны номер два.
   На баррикадах зашевелились. В руках у людей появилось боевое оружие, его было много: на показ выставили даже два пулемёта.
   - Ребята! Давай на пробу.
   Витёк Вампилов забрался на ржавый трактор и от души засадил в небесную синеву очередь из допотопного автомата. Такую 'систему' с круглым магазином большинство присутствующих видали только в старых фильмах. Тут же, не давая зрителям опомниться, Эрик Лимонкин сошёл с моста и швырнул из укрытия в ближний овраг старомодную гранату. По тихой воде кинулась врассыпную рыбья мелочь. Взрыв, даже после громких выстрелов, ошеломил всех.
   Ничего не говоря, Иван Ветров развернулся и пошёл к своей машине. Около неё покурил, а потом, приказав водителю выйти, сел в кабину. Посидев там с минуту в раздумьях, он сделал три коротких звонка по радиотелефону и лишь затем доложил обстановку в Штаб внутренних войск. Следом зло и коротко рассмеялся.
   - Ну, вот и всё: кажись, приехали! Бред какой - то: старики, пулемёты... надо же, как сплелось. И ведь не отступят... Господи, делать - то что? Дадут сейчас команду на штурм - пущу себе пулю в лоб, и разбирайтесь вы без меня: сами хватайте, сами стреляйте! А то, послушать дядю Захара? Доколе мы будем всякую сволочь прикрывать? И ведь как накалилось всё кругом: а если и впрямь, возьмёт, да полыхнёт с одной спички? Ох, и надоел же этот балаган! Если бы не дети...
   Он закрыл глаза и, откинувшись на спинку кресла, стал ждать ответа на свои звонки.
   Тихо было по ту и эту сторону баррикад; люди смолкли в томительном ожидании, а если говорили - только шёпотом. На передовой Шутихин в старой форме без погон сидел рядом с Пахомычем в тренировочном костюме. Оба - в соломенных шляпах и с автоматами на груди.
   - Ну, Захар, заварили мы кашу! Думаешь, не погорячились?
   - А ты уже напопятную готов? Сериалы, да 'последний геморрой' смотреть? Тогда тебе легче, а я вот без 'ящика' остался - при твоей, кстати, помощи. А то, давай, сдуемся. Наберём водки, и на рыбалку. От стыда подальше.
   - Кончай смешить, какая теперь рыбалка? Нет, дело наше правое, а всё одно - не верится. Оружие мы предъявили, но дальше что? Свои ведь...
   - Могу повторить: нам от них ничего не нужно, мы защищаемся. Уйдём - представь себе, что уже завтра наступит. Когда наши дурни, что дома остались, всё расчухают, воплей будет до небес, да только поздно. Вспомнят армейскую мудрость: 'Не доходит через голову - дойдёт через руки и ноги!' И, между прочим, оккупация у нас зреет серьёзная, не хуже, чем в ту войну. Ты не думай! Это она начнётся тихо, а затем пойдёт по-нарастающей, особенно, как сопротивляться вздумают. Будут и конфискации, и высылки с арестами; расстрелов, единственно, не будет, и то, может, поначалу. А там - как дело сложится...
   - Слушай, Захар, ты у нас теоретик: объясни мне, пожалуйста, отчего всё так вышло? Ещё вчера мы дивились болтуну Горбушкину, потом смеялись над балбесом Ёлкиным, а сейчас без пяти минут - гражданская война; будьте любезны, распишитесь. Причём, прошу отметить, лично я к ней не стремился, да и там такую задачу вряд ли ставили. Тогда, как же понять? Почему оно так обернулось?
   - Знаешь, у больших событий причин много, но всему основа - пороки наши: дурь со жлобством. Ведь ты вспомни, как раньше жили? Непросто, но держались вместе, и - ничего. А тут в людях буржуинство прорезалось; за границу коситься начали: и то им подай, как у них, и другое. Хоть бы кто при этом задумался, откуда оно у тамошних богатеев, из каких источников? И не придётся ли нашему страждущему, чтобы в 'аллигаторы' выбиться, тысячи земляков по миру пустить? Нет, он и слышать не хочет, и ждать не желает: 'Вынь, да положь, либо я за себя не ручаюсь!'. Так и пошло. Что говорить о пишущей братии или артистах с учёными: те всегда на народ сверху глядели, зарубежным доходам завидовали. Но вот инженер стал рабочих охаивать: пьют, халтурят, от станка отлынивают. Вот при буржуинах он бы свой цех в отдельную фирму выделил и половину лодырей домой прогнал, тогда остальные запашут, как миленькие. Это здесь его, умного, не ценят - зарплата у выпускника института меньше, чем у их уборщицы.
   А директору завода тот инженер не нравится: сильно портвейн уважает, новшеств в цеху не внедряет, качества продукции не обеспечивает. Станет он, директор, не госслужащим, но владельцем предприятия, тогда и дело пойдёт. Выгонит он плохих специалистов, их деньги хорошим добавит, а то и вовсе иностранных выпишет. Уж эти точно порядок внесут!
   Пьющий же 'гегемон' ими, обоими недоволен: руководят плохо, болтают много, платят мало. Хорошо бы сюда пришёл иностранный фирмач, тогда работяга и пить бросит, и вкалывать станет, а там, глядишь, и своей мастерской разживётся.
   Вот, как на ближнего мы смотреть начали; вот, на что они страну взяли - в 'хозяйчики' дураков потянуло. Добавлю: безо всяких на то оснований, и теперь погляди, что с большинством у нас сделалось, а разная накипь кверху всплыла!
   - Это точно! Не смейся, Захар, но, пока тебя слушал, меня тоже мысль посетила. Ты смотри, что выходит: во все века наша власть людьми жёстко правила; случалось - грабила, тиранила и в пушечное мясо обращала, но мы как народ, в целом росли и крепли. А теперь, когда 'свободу' объявили, русские собственной власти не нужны стали - вот уж, чего отродясь тут не было! Лишние мы для них - это факт, а что за тем фактом стоит, о том и думать не хочется!
   Со стороны Города, отчаянно пыля, показалась мелкая фигурка - то во весь опор мчался Шпунькин на своих роликовых коньках.
  - Ишь, как гонит, старается, а ну, бумаги важные везёт?
   - Чего он может привезти? Какие теперь бумаги, вот - вот стрелять начнём.
   - А, интересно, - глядя в небо, протянул Пахомыч, - к кому - то наш спортсмен примкнёт сегодня?
   - Велика ли разница? Ему бы раньше примыкать нужно, а сейчас мы без него справляться будем!
   - Это - да, конечно. Но всё - таки?
   И снова тишина.
   Замечательное время - бабье лето, до чего же хорошо на речке! Найдёшь себе бугорок, приляжешь на минуту и вот он, мир - перед тобой. Кругом осенняя теплынь, все заняты привычным делом: птица шевелит крылами вышний океан, рыба гладит воду плавниками, муравей щекочет почву лапками.
   Среди роскошной желтизны и зелени не видать лишь обычных в эту пору стогов сена. Однако, что они теперь, когда обнимаются стихии, и свет заливает окрестности, и тает всё отдельное. Когда неизъяснимая любовь побуждает звенеть пространство, а благодать Божия через союз земли и неба отдаёт последние тайны.
   Каких откровений не достаёт? Что тут неясного?
  С каждым часом припекало сильней, и ведь день только начинался.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"