Аннотация: Сатирическая версия Перестройки с элементами народной драмы
Акт первый. Горбушкин.
'Россия могучая гора, но каких же мышей она родила'.*
В феврале темнело рано. На исходе ненастного дня в посёлок 'Просторы' к председателю одноимённого колхоза Михею Семёновичу Горбушкину приехали гости. Их было двое, оба - видные журналисты из областного центра или просто Города. Первый, худой и желчный - Гурий Червяченко, заведовал разделом 'сельской жизни' в обкомовской партийной газете; второй - напротив, жирнеющий крепыш, звался Харитон Попцов и увлекательно писал про экономику.
Червяченко был также известен как лектор, хоть и не ладил с русским языком, а на трибуне, длиннорукий и дёрганый, смотрелся комично; он ловко мешал казённую речь с крепкими народными выражениями и чуть заметно кривил рот, освещая успехи аграриев.
Его коллега - Попцов, держался ровно, говорил складно и доходчиво, а выступление мог завершить пословицей или поговоркой, которую любил переиначить.
- Было бы корыто, а мясо нарастёт! - так, например, он выделял значение материального фактора в жизни общества и шлёпал ладонью о стол, что добивало слушателя, как контрольный выстрел.
Печатался Харитон Христофорович и в популярных изданиях, и в толстых научных журналах, а с недавней статьёй 'Финансы и романсы' стал просто знаменит. Пол - страны у нас не работало месяц с лишком, обсуждая долги начальства перед людьми.
Вот какие интересные гости явились нынче в Просторы. Сам же Горбушкин стал председателем недавно; несколько его предшественников были, как на подбор, ветхими старцами, мужами когда-то достойными, партизанившими в здешних лесах, однако в последние годы надоевшими всем хуже горькой редьки. Поочерёдно выбиваясь наверх, старики на исходе лет, словно по уговору, принимались чудить. Запустив общественные дела, они сутками долбили 'козла' в домино, глушили рыбу в местной речке Быстрянке, заводили молодых подруг или запивали горькую. А ещё засушили народ на собраниях, где, безбожно привирая о личных заслугах, награждали себя грамотами со значками.
Порядок в колхозе был строгий. Хочешь - не хочешь, сиди и слушай занудные байки об их геройствах: о том, где они воевали, да что притом отстояли, и как им все теперь обязаны.
* Эпиграфы к главам взяты из книги Л. Шебаршина 'Хроники Безвременья (Заметки бывшего начальника разведки)'.
Весь мир - театр, и люди в нём зеваки. Пожилые люди, учёные временем, те байки слушали, под шумок смеялись; выходя на улицу, даже плевались, но в другой раз опять сидели и слушали. А вот послевоенная молодёжь, не знавшая лиха, стала зло отшучиваться, что она, благодаря старичкам, тоже отстояла важную вещь - ноги в очередях. Немудрёную шутку подхватили городские юмористы, после чего к текущему времени так и прилипло название - 'период отстоя'.
Мы убиваем время, время убивает нас. Жили те старики долго, но сошли быстро - в два года перемёрли один за одним. Меж тем хозяйство у нас, ещё вчера передовое, ветшало прямо на глазах, отчего соседи подзуживали просторцев в открытую, хотя и сами явных успехов не имели.
В этом месте заметим, что политический уклад всей страны назывался Коллективизмом. И вот, почему. Всё дело в характере нашего народа: особом, общинном - просто удивительном для других; удивительном тем, что никакие удары и даже изломы судьбы сути его никогда не меняли, а лишь раскрывали в каком - нибудь новом обличии.
Сей, прямо - таки медицинский, факт был на виду, и никем всерьёз не оспаривался, а объяснений ему приводилось много: от сугубо научных или метафизических, вплоть до самых обыденных. Вот, например, как писал о том некий фельетонист полторы сотни лет назад.
'Известный книжный герой, попав на необитаемый южный остров, мог спокойно пробыть там свой век: нет ему проблем с кровом и пищей - кругом дары природы. Ни к чему горемыке изба - любая хижина сойдёт, а в почву хоть чего воткни, тут же приживётся и листочки пустит. Про одежду и не говорим. Благодать! Вот только скучно без друзей, да одичать можно.
А в родных палестинах - не то: здешний климат с землёй индивида не балуют. Ведь одному тёплый дом не поставить, и суровых пространств не освоить; как ни бейся - соседская помощь нужна. Оттого и не похожи мы на жителей иных благословенных мест ни умом, ни характером: издавна приучались русские люди заниматься делами совместно, и таким образом - веками воспиталась в них коллективная спайка, а иначе бы просто не выжили...'. Ну, и в похожей манере дальше.
Однажды, присмотревшись к этому обстоятельству, два молодых, но уже бородатых учёных сделали далеко идущие выводы. Они рассудили так. Ведь если народ, в целом, существует как большая семья, то в нём необходимо 'семейное' разделение прав и обязанностей. Не может в данных условиях один тянуть на себя одеяло и владеть многим, в то время как другой - ничем. Хозяйство должно быть совместным, тогда работают все, и куска хлеба никто не лишён; при этом каждый делает, что он умеет, а у кого получается лучше, тот заслуживает уважения и дополнительных благ. (В известных, конечно, пределах).
Учёные призвали людей жить по - новому: то есть, не копить неправедных богатств, обирая себе подобных, а, подчинив государству важнейшую собственность, вместе работать по общему плану.
Так и явился на свет Коллективизм. В предложенном виде он вполне отвечал канонам мировых религий насчёт отношения к ближнему, однако роды нового уклада оказались тяжкими. Ведь делиться добром с земляками богачи не спешили: противников идеи, особенно в среде власть и деньги имущих, обнаружилась масса, и сначала в активной части общества, а затем и повсеместно возник непримиримый раскол. Вот тогда, да ещё на фоне страшной мировой войны и случилась наша революция с её кровавыми гражданскими потрясениями. Оттого и утверждались новые социальные нормы на сложном фундаменте из убеждения с насилием, причём последнее в данном комплексе часто преобладало.
А то устройство, с которым боролись революционеры, специальной наукой определялось как Буржуизм. По идее это было свободное общество ответственных граждан, волю которых ограничивали лишь принятые ими законы и религиозная вера. Если таковая, понятно, имелась.
Теория и здесь выглядела красиво, однако её столь же немилосердно калечила проза жизни. Ведь в реальном буржуинском мире подавляющая часть населения лишена серьёзного имущества и денег, а без них все писаные законы и свободы, что филькина грамота: подтереться да идти работать на сильных и богатых.
В таких условиях простой люд непременно становился объектом эксплуатации со всеми вытекающими отсюда последствиями. Каждодневная борьба за существование. Война всех против всех - вот, как оно выходило у них в действительности.
Жестокий конфликт двух систем начался сразу, и, не прекращаясь десятилетиями, шёл повсюду с переменным успехом. Столкновение изначально было неравным: буржуинских стран на планете числилось много больше; плодородные земли, омываемые тёплыми морями, делали их традиционно богаче соперников, но те, в свою очередь, компенсировали дефицит материальных средств идейной мобилизованностью и строгой дисциплиной. И это дало эффект. Был даже момент, когда победа Коллективизма представлялась неизбежной: казалось, ещё усилие - и враг не устоит, ведь в его тылу заволновались массы бедноты, и все общественные устои тогда зашатались. Однако нашлись у них трезвые головы, поняли богатеи, что нельзя в погоне за роскошью лишать народ необходимого: делиться надо, хотя бы и немного, а иначе потеряешь всё.
Собрались буржуины с умом и силами, обновили кое - что у себя, придавили зависимые от них неразвитые страны, и, ублажив недовольных в своём стане, задумали идейное наступление.
Именно - идейное: оно по замыслу буржуинских психологов, а также специалистов в торговле и рекламе обещало стать эффективней любого гибельного оружия, в котором, к слову, никто из соперников преимущества не имел.
Коллективисты, хоть и тратили на мировую борьбу непомерные для своего бюджета силы, этот момент, говоря откровенно, зевнули. Старики, прожившие эпоху как в осаждённой крепости, знавшие титанический труд и смертельные схватки, уходили от дел и жизни по возрасту, а для молодых, выросших в спокойное сытое время, героическое прошлое быстро становилось какими - то отвлечёнными легендами. Бытовавшие тут нормы поведения им уже виделись пережитками; оправданные былыми обстоятельствами ограничения - абсурдными нелепостями, а стариковская крепость, в целом - скорее тюрьмой, чем защитой.
Почему и как оно случилось - отдельная песня, но так или иначе, у наших сограждан на этот момент возникло прямо-таки нестерпимое желание пожить, не как отцы и деды - в расчёте на будущие поколения, а для себя: вольно да зажиточно. И основания к тому вроде бы имелись.
'Военное равновесие достигнуто, врагов отъявленных не видно. Люди - везде люди, во всех краях одинаковы. Подумаешь, важное дело, мы работаем так, а они привыкли иначе: чего тут спорить? И мировые лидеры согласны: раз появилось такое оружие, что его применение - конец света, то какая нынче война?
И ещё.
'Революция обещала нам царство небесное на земле, позади десятки лет, и где оно? Народ, не щадя себя, воевал и строил, а кругом дефицит. Вон, за рубежом, кино посмотришь, жизнь другая, и товары от них идут - не чета нашим. Значит, догоняли мы вражин, обгоняли и даже били, а теперь что? Снова у них учиться? Нет, что - то, братцы, здесь не так!'.
Человеку свойственно сомневаться, и уж в этом-то сомневаться не стоит. Вот как заговорили даже видные партийцы, а потому стало ясно, что впереди у нас большие перемены, и перемены те, как водится, пойдут от нового начальства.
Тут и знамение подоспело, когда точно по расписанию, а всё равно неожиданно, в небесах объявилась комета Шумахера - Лейви.
Тревожным сделался небосклон. Превыше марсов и венер встало хвостатое чудище - божок невеликого племени астрономов, худое знамение прочему человечеству.
Вскоре 'там - наверху' (не в небе, конечно, а чуть ниже) началась смена поколений. На место прежних вождей - от станка и сохи, явился лидер новой формации: динамичный, речистый, с 'красным' вузовским дипломом. За ним во власть потекли люди молодые и грамотные, не то что прежние: когда - то боевые, а ныне дряхлые - шаркающие и шамкающие. В торжественных залах, помнивших строгие сборы, теперь обживались новые слова, в воздухе повеяло свободой.
Схожий процесс наметился и в Просторах: домой вернулся Михей Горбушкин, бывший передовой тракторист, а в последние годы - ответработник областного сельхозуправления. Мужик средних лет, уже заметно лысый; с блямбой на носу, как у известного философа Пруткова, он обладал двумя свойствами, выгодно отличавшими его от устаревших кадров.
1. Рассуждал подолгу о чём угодно, не заглядывая в 'бумажку'.
2. По неясной причине не брал в рот спиртного.
Люди были очарованы; оба редких в глубинке качества подняли его авторитет среди земляков на недосягаемую высоту. Жили они вдвоём с женой, души друг в друге не чаяли и общались между собой исключительно на 'Вы', чем приводили в изумление соседей. Супруга Михея - Лариса Акимовна выросла в областном центре, где получила передовейшее на тот день воспитание. Одевалась и держалась она с претензией, по - городскому, отчего посёлок её, в отличие от мужа, недолюбливал.
А теперь вернёмся к началу. Мировая обстановка, как мы уже сказали, смягчилась, и потому на планете вошла в моду дружба народов. С одной немаловажной особенностью: поскольку народам как таковым дружить всей массой было трудно, то названным делом прежде иных озаботилась бюрократия, а также творческая интеллигенция разных стран. У этих слоёв населения возможности и навыки совпали, и понеслись речи, встречи, банкеты, покупки. Вот и наши экономисты, нагрянувшие к Михею Семёновичу, совершили в составе такой вот делегации круиз по буржуинским странам и вернулись назад не с пустыми руками. В этот вечер жилище председателя светилось особой жизнью; его и без того небедный интерьер дополняли изящные сувениры, стол украшали экзотические напитки, а за столом блистали остроумием учёные гости.
Сам хозяйский дом был обставлен по текущей моде: полированная мебель, ковры, на стенах - эстампы с чеканкой, фотографии новых вождей, популярного барда с гитарой, зарубежного писателя с бородой и трубкой. На полках хрусталь и дефицитные книги соседствовали с резными ложками, лаптями и свезёнными из деревень нарядными прялками, а с недавних пор тут даже завелась тройка икон на правах народного искусства.
После весёлого ужина, распаковав ещё редкую у нас вещь - 'видик', все вместе стали смотреть привезённые 'оттуда' кассеты. Говорить, что те оказались интересными для неизбалованных зрелищами хозяев - сказать мало: подобного они никогда не видели, о чём - то таком лишь слышали, а о многом и не подозревали.
Рекламные съёмки туристических компаний, боевики, 'ужасы', коллекции курьёзов и, наконец, гвоздь программы - новейший, снятый пока что для ограниченного показа, документальный фильм Эльдара Бормотухина 'Шоб я так жил!'.
(Рождение последней ленты загадочно: любимец публики, автор блестящих комедий вдруг выступил в несвойственном ему публицистическом жанре. Сам ли он на это отважился, или кино о жизни наших земляков в далёкой Нью - Одессе ему заказали 'сверху', наукой до сих пор не установлено. Не знаем этого и мы; заметим лишь, что ранее у нас такие вещи самотёком не происходили).
Весь вечер на горбушкинском телеэкране под медовые струи 'не нашей' музыки вставали волшебные миражи: знаменитые города и курорты, мосты и небоскрёбы, замки и соборы, яхты и автомобили. Отборные красотки с океанских пляжей, вытягиваясь словно кошки, поглаживали выпуклости и впадинки своих шоколадных тел. В единой водно - небесной стихии парили диковинные машины: не то дельтапланы, не то парапланы с аквапланами, не то, бог знает, что ещё. И всюду солнце, солнце, солнце! А у нас во дворе... Вспоминать не хотелось.
- Да, это вам не жалкая реклама: 'Отдыхайте на курортах Юга! - нараспев протянула Лариса Акимовна. С ней дружно согласились.
Хозяйка дома в процессе показа целиком увлеклась модой; она во все глаза смотрела на одежду шикарных дам или хотя бы на их минимальные купальники. А ведь там ещё были: обувь, косметика, сумочки...
Михея же Семёныча интересовали буржуинские точки общепита: уж очень ловко там 'цветные' повара готовили всяческие блюда. Неведомые рыбы, экзотические гарниры, морские гады жуткого обличья, и, конечно же, мясо! Последнее особо грело душу, ведь Горбушкин был сам не чужд кулинарному искусству и на областных сабантуях лично жарил шашлыки к приезду важного начальства.
Время летело; сменили, уже не знаем, какую по счёту кассету, а затем в телеящике началось такое...! Михей то и дело боязливо косился на Ларису, но та при самых откровенных демонстрациях нравов свободного мира деликатно уходила на кухню готовить чай или кофе.
Впечатления нарастали снежным комом: эротика сменялась сногсшибательными драками, а те, в свою очередь, виртуозными кинотрюками, съёмками катастроф и соревнованиями психов, наперегонки пожирающих гнусных червей с пауками.
В головах четы Горбушкиных звенела волшебная пустота, и лишь колючая мысль изредка, но больно возвращала к реальности.
- 'Уедут. Уедут и фильмы с собой увезут. И сами путём не запомним, и другие, кому расскажешь, не поверят. А ты потом гоняй отстойный телевизор! Вообще, как после увиденного жить дальше?'.
Наконец добрались до заветной 'бормотухинской' кассеты, содержавшей, как и ожидалось, ранее немыслимое. Автор ленты лоб в лоб сопоставлял жизнь (т.е. зарплату, одежду, машины...) у нас и у них, и сравнение это было целиком не в нашу пользу. Возникали очевидные выводы: там, у буржуинов, всё, чего ни коснись, лучше и доступней.
Нет, конечно, про отставание нашего быта от уровня богатых стран мы знали и говорили часто, но явленное вот так, прямо на экране, оно ошеломляло. Аргументы Бормотухина были исчерпывающими; подавленный иноземным комфортом, человек у телевизора терял всякую возможность спорить с киноклассиком.
- 'Ну, можно ли так жить?', - звучало гневным рефреном после каждого 'ударного' эпизода нашей сложной действительности.
Истязание длилось почти два часа. Приближался финал; камера вползла в огромный, будто стадион, магазин и медленно покатила по залам. Тут внезапно исчез звучавший до того ироничный авторский комментарий, пропала музыка. Выдающийся режиссёр этим приёмом как бы подавал всем сигнал: смотрите, мол, сами, товарищи, а мне здесь добавить нечего.
Да, зрелище шокировало: нескончаемыми рядами тянулись стеллажи с фруктами и овощами, соками и алкоголем, мясом и птицей. Когда дошли до россыпей сыров, зрители, не сговариваясь, засмеялись, вспомнив отечественные прилавки. Ведь как оно в наших торговых 'точках': по правую руку лежит сыр 'такой', левее его - 'сякой', а вокруг них, плечом к плечу - плавленые сырки 'Дружба'. Только выбирай! А тут всё не так.
- Глядите - этот, нежный, но как бы с плесенью, называется сыр 'бри', а та малютка - сыр 'пти'. Вон, брусок, что пожелтее, кажись, 'пармезан', да не 'партизан', не смешите меня! Справа - чушка, с большими дырками, если память не изменяет - 'моцарелла'. Или, наоборот, 'эменталер'? Вот заразы, они с жира бесятся, а ты к ним, езди, запоминай! Надо же столько добра сочинить? Трёх сортов им, эксплуататорам, мало - с ума нас свести хотят. А эти - умора, как колёса от тягача, мы вам сейчас не назовём, но в блокноте точно записано, после найдём и скажем, - тщетно пытались угнаться гости за восходящей к абсурду гастрономической роскошью. Бедняги сбились, не назвав и десятка сортов, а потом началась колбаса, и комментаторы вообще смолкли.
А что тут скажешь? Язык бессилен: длиннющие витрины, полки и стойки тянулись ряд за рядом, и Она была всюду: лежала, висела, стояла; только что не летала, а всё никак не заканчивалась.
Одушевлённые герои фильма - бывшие наши сограждане, сменившие место жительства по гуманитарным основаниям, купались в этом изобилии, словно рыбки в воде. Одни просто так, блаженно гуляли по торговым рядам; другие, плотоядно принюхиваясь, высматривали добычу и истязали своими капризами непробиваемо - любезных продавцов. Найдя себе 'батон' или 'колечко' по нраву, счастливцы безо всякой очереди расплачивались, а затем, поглаживая, опускали продукт в цветастый пакет и уносили домой для съедения.
Сто, впрочем, где там - пятьсот сортов колбасы! Слушайте, как может быть такое? Фантастика необъяснимая? Ничуть. Изобилие имеет свою причину, и та быстро приходит на ум, следуя по пятам за видеорядом.
- 'Живут же люди! Эффективная, знать, у них экономика'.
И вот - кульминация. Камера в руках оператора якобы судорожными, а на самом деле точно просчитанными движениями начала метаться по прилавкам. Включили самый крупный план. Вернулся звук - тяжёлая барабанная дробь, усиленная басами. Напряжение вкупе с головокружением нарастало, даже наши экономисты, видавшие фильм не единожды, и те застыли в оцепенении. Что же сказать о хозяевах - тех просто расплющило.
Горбушкин, не доверяя глазам, привстал, и хотел было двинуться ближе к экрану, но, видать, отсидел ногу и вернулся назад в кресло. Аккурат в этот же миг позади него раздался глухой стук: то, не совладав с эмоциями, пала на ковёр впечатлительная Лариса Акимовна.
На этой драматической ноте разом кончились: и экранная колбаса, и 'бормотухинская' кассета, и такой приятный поначалу вечер. В гнетущей тишине, приведя пострадавшую в чувство, мужчины разошлись спать - ночевали у Горбушкиных.
Утром супруга Михея к гостям не вышла; за завтраком, с распухшими от бессонницы глазами, управлялся он сам.
- Ну, как оно вчера, проняло? О жизни всё понял? - с напускным весельем встретил его Червяченко.
- Да уж! Осознал, - с горькой усмешкою буркнул хозяин.
- Осознал... Хоть видит око, да не в зуб ногой! Слушай сюда, - и без того неулыбчивый Попцов был этим хмурым утром серьёзен, как никогда. - 'Просторы' твои из болота вытягивать надо. Так жить нельзя! Что по этому поводу мыслишь?
- Работать будем, - неуверенно отозвался Горбушкин.
Публицисты переглянулись, а затем уставились на него, как на дурачка.
- Какая работа, очнись ты, чудило; мы отстали от них навсегда! Понимаешь?
- И как же теперь...?
- Положение почти безнадёжное. Ведь наш русский, он каков? Хочет, с печки не слезая, фаршированную щуку за хвост поймать. Гиблый тип, меж нами говоря: такого не исправишь, такого лишь... пожалуй, лишь чудо выручит, - скривившись, заметил Попцов и выжидающе развернулся к партнёру.
- Чудес не бывает, - собрался, как учили, отреагировать Михей Семёнович, да не успел.
- Вам хочется сказок - их есть у меня, - схохмил Червяченко и поднял на колени непростого вида чемодан, как оказалось, с приборами и проводками внутри. Оттуда он достал коробку, из неё - похожую, но меньше размером, и уж из этой, второй, бережно извлёк крупное белое яйцо в мягком чехольчике.
- Смерть Кощея была в яйце, то яйцо - в утке, а утка - в зайце, - на этот раз засмеялся Горбушкин, но смех его повис в воздухе.
- Перед вами, товарищи, генетически модифицированный продукт - яйцо племенной масайской куры с подсадкой наследственного материала от бермонтского лебедя - шипуна, - торжественно объявил Гурий. - У нас малограмотные садоводы загубили науку генетику, а Там дело вперёд ушло. Вот над этой штуковиной работало аж семь шнобелевских лауреатов по животноводству; птенец куролебедя или, как его по - русски назвать, лебедёныш, что ли, всего за шесть месяцев полпуда веса набирает. Ты понял, Михей: восемь килограммов легко, блин, усвояемого мяса, а в придачу - пух с пером, те же яйца и благородная внешность. Последнее отмечаю особо, а то ведь у нас кухаркины дети всю аристократию под корень извели, и вот результат: куда ни глянь, породы не найдёшь - бесхвостые дворняги шастают. Ну, ничего, товарищи, поправим! Да мы, если правильно взяться, за одно это яйцо наше сельское хозяйство в гору вытянем, а там и остальное пойдёт, куда денется?
- Откуда же оно такое, волшебное? - очумело спросил Горбушкин.
- Добыл его наш известный разведчик (фамилию лучше не спрашивайте!) в одной передовой заокеанской стране. Все вы её, конечно, знаете, но называть по понятным причинам не буду. Слямзил он его на суперсекретной ферме, за что получил Героя, внеочередное звание и инвалидность первой группы. Подробностей я тоже не сообщаю - ещё не пришло время; скажу только, что в аэропорту их контрразведка с таможней два часа мужика шмонала, аж до полного нуля раздевала, но яйца обнаружить не смогла. Ведь точно знали, что где - то при нём, а не нашли!
- Ты хочешь сказать..., - жуткая догадка поразила Михея.
- Ничего я не хочу, прав таких не имею - подписку дал на 10 лет глубокого молчания. А тебя вовсе другое касается: в связи с нелегальным попаданием к нам яйца, 'наверху' принято закрытое решение - взять в глубинке колхоз с крепким хозяйственником, и довести там объект до нужной кондиции. То есть, откормив и воспитав лебедя, предъявить его миру как триумф русской науки.
- Вот чудеса! А вдруг не выйдет?
- Как оно может не выйти, в Бермонте - то выходит! Там со своими яйцами обходятся, а мы - не сумеем? Да мы рыжие, что-ли? Совсем разучились? Я такой мысли не допускаю. Если Партия сказала - сделаем! Высидим. Ну, а коли, не дай бог, конфуз случится - протушим достижение, то нас всех по головкам не погладят. Конечно, прогресс не остановить, и ребятки наши героические тех яиц ещё десяток притаранят; всё равно племенное хозяйство развернём, но уже не здесь, а совсем в другом месте. Так что, думай, Михей, как оправдать оказанное тебе высокое доверие. Перспектива - то какова? Аж, дух захватывает! 'Просторы' твои на весь мир прогремят. Согласен?
- М- м -м ..........
- Ты что мычишь? Иль не согласен? А может от радости в заду дыханье спёрло? - съязвил Попцов, пока Червяченко прятал заокеанский трофей из одной тары в другую в обратном порядке.
- Да как вам в голову...? Совсем отнюдь! Мы ж рождены стремить себя всё выше, и всякую нерешительность решительно отбрасываем! Слушайте, а давайте завтра начнём его высиживать; я рано встаю, могу заступить в первую смену. Только научите, что делать - каким местом греть.
- Вот это мужской разговор! - веско сказал Попцов и стукнул ладошкой о стол. - Ты прав, председатель: нельзя рубить хвост кошке по частям!
- Извини, уважаемый, не догнал... Чего и кому рубить? А, главное, зачем?
- Сало есть - ума не надо... Я - про хвост.
- В каком смысле - прохвост?
- В прямом! Про хвост я.
- Ну, это вы зря. Наговариваете.
- Чего не понятно? Я - про кошку: уж, коль ты взялся ей привить характер или, скажем, рысий облик придать, то не дрейфь, а придави гниду, чтоб не дёргалась - и секи топором, да под самый корень! Тут главное - себя не покалечить. Но мыслишь верно: завтра и начнём, только не с яйца - оно может до полугода храниться в этом спецкейсе без ущерба. Не торопись, Михей, как голый на любовь, а то, говорят, поспешишь - жену насмешишь. Лучше в отведённое время материальной базой займись: хозяйству своему, посёлку - товарный вид придай. Ведь, когда мы о сенсации заявим, сюда, к феномену, повалят газетчики, хорьки с телевидения, а могут и большие люди - с Той стороны! - пожаловать. Так что, давай, приводи в порядок жилой фонд, мости улицы, крась фасады, чтобы нам перед свободным миром не краснеть. И ещё, прости за прямоту: как тут обстоят дела с культуркой?
- Как и везде: есть клуб с библиотекой, драмкружок, народный хор, вокально-инструментальный ансамбль - на праздники собираемся, пляшем и поём.
- Доплясались, вашу мать, на улицу без трактора не выйдешь. Вчера - ещё в трезвяк! - у самого Правления чуть ногу не сломал. Нет, надо срочно всё менять! Здесь должен быть красивый населённый пункт с культурным центром импортного типа. Чтобы самые закоренелые иностранцы не скучали; цивилизация, чтобы одним словом! Репертуар клубный смени и своих артистов встряхни, да в нужное русло направь, а чего не хватит, мы сверху подтянем. Учитывая важность дела, Центр обещал нам карт - бланш. Слыхал, небось, про подвижки в столице; теперь их всюду жди. Кстати, я сюда литературку привёз; освоишь её, подкуёшься - идейная база у тебя есть, - Попцов ткнул ногой сумку, набитую книгами и журналами в ярких обложках.
- Главное, Михей, с людьми закорешиться: пойти в народ, в массы, в самые их глубины влезть. Ты умеешь, справишься, ведь язык у тебя, будто ... короче, выдающийся язык! Говори им доходчиво: мол, хотите, ребята, как в том кино жить (а его всем покажут!), значит мало успешно работать - менять жизнь надо. Но, не забудь, добавь, что мы не против Строя, а наоборот: мы за Коллективизм, только за подлинный - с человечьим лицом! В таком разрезе и чеши. Да ты и сам, как прочтёшь эту сумку, лучше меня скажешь. Учёного учить - только портить, - добавил Червяченко.
- А, вообще, старик, 'музыкальное сопровождение', то есть газеты с телевидением и прочую дребедень, берём на себя. Ты вчера видел, как белые люди живут? Не сомневайся, скоро везде так будет; народ наш увидит небо в алмазах! В столице, как знаешь, процесс пошёл, а здесь мы с Города начнём и к любой дыре, типа вашей, дотянемся. Тут, главное, не колебаться, действовать решительно. Сам запомни и другим скажи: нельзя одолеть пропасть в два прыжка! - Харитон опять стукнул по столу.
- Точно, её и в два - то захода не осилишь, а в один - думать нечего, - невпопад согласился Горбушкин.
- Ишь, разговорился. Это, колхозный ты софист, смотря, кто и куда прыгает. Каждый сверчок - знай, свой крючок! - жёстко отрезал Харитон и ещё раз потревожил стол, как бы закрывая тему.
- Дорогие мои! Коли жизнь встаёт таким ракурсом, не назвать ли наше дело - 'Проект 'Лебедь', - неожиданно предложил хозяин дома.
- Это с какой ещё стати?
- А чтоб никто не догадался!
- Ну, чего - грамотно, мне нравится. Только можно ещё круче: проект 'Русский Лебедь', - поддержал идею Гурий.
- Как знаете, я не против, - пошёл им навстречу Попцов. - Видик с фильмами ты, товарищ Горбушкин, себе оставь; у нас этого добра теперь много. Сам для поднятия духа смотри, да знакомым показывай, а мы собираться будем.
У Михея Семёновича камень с души упал: вот это день, ну до чего же всё удачно! И с кассетами вчерашними, и с яйцом сегодняшним. Выйдя в ванную комнату, он осмотрел себя в зеркале.
- Как они там сказали? 'Система должна иметь человечье лицо'? Давно пора! Вот он, М.С. Горбушкин, хоть и не великий актёр Жан Клод Кильмандо, однако приличную харизму нажил. А ведь что за ряхи колобродили тут до меня! Посмотреть не на что. Взять того же Микиту Хряща - монстр лысый, уркаган по внешности, да ещё и хулиган вдобавок: на собраниях в людей валенком бросался. Или - старикан Лёха Бровкин, тот вообще комедиант: весь в значках от зубов до ширинки; ещё к трибуне ползёт, а в зале уж смеются, передразнивают. Да на их - то фоне...
Он встал анфас и в профиль, сделал пару знаковых гримас, как бы произнося некие важные слова, и заключил, что лицо у него вполне человечье.
Однако часом позже, провожая заединщиков к автобусу, Михей Семёнович снова ощутил себя неважно. Были мотивы для беспокойства, были, судите сами: и с женой вечером неловко вышло, и в разговоре с учёными людьми поначалу олухом держался. Теперь вот посёлок из - за метеоусловий гляделся по - сиротски, а ведь это его посёлок!
К автобусной остановке шли прилично. День стоял пасмурный, и потому любая вещь виделась в невыгодном свете. Вроде бы и не дождило, но слякоть прямо висела в воздухе. Рыхлые завалы снега со льдом ежесекундно злили наших пешеходов, стирая в их памяти светлые пейзажи чужого юга.
Нет, говоря объективно, климат у нас прогрессировал, что отметил недавно Попцов в своей монографии об экономических аспектах глобального потепления. Вот и сейчас зимняя белизна досрочно отступала из посёлка, и хотя настоящая весна была ещё далеко, сырой ветер насмерть зализывал поверженного врага.
Конечно, благодать, тепло не по сезону, но только отчего кругом несправедливость: одним вот - пальмы с пляжами; другим - осины с грязью? И предки наши хороши! Который год их всякие победы отмечаем, а толку? Где, спрашивается, результат? Ведь надо же столько лет отвоевать, такие жертвы принести, а мест у нас комфортных - хрен наплакал...
Тускло выглядел и Попцов, накануне в малопьющей горбушкинской компании он здорово набрался в одиночку. Теперь болела голова, рот терзала кислятина, будто от сосания медных леденцов, и встреченные на пути сельхозобъекты вызывали у доктора наук вместо банального любопытства близкое подобие изжоги.
А вот у его коллеги, невзирая на насморк, возникший с перелётом из тепла, настроение было чудным. Гурий шустро обегал глазами унылые виды родной стороны, с натугой тянул воздух заложенным носом и, гундося, скликал благие ветры перемен, меж тем, как навстречу им от скотных дворов валом катил тяжёлый животный дух, а в спину пикантно дышала силосная яма.
Наконец уехали. Проводив гостей, Горбушкин не тотчас направился домой, а, преисполненный чувств, долго и бесцельно кружил по посёлку. Когда же, наконец, сообразил вернуться, стало совсем темно. К этому часу тучи наверху разошлись. Бездонное звёздное небо открылось ему во всей своей красе, и почти посредине стояла огромная яркая комета, по слухам предвещавшая небывалые народные бедствия и едва ли не конец света. Словно нашедшая цель стрела, она собиралась пробить нашу землю, задрав кверху лучистый длинный хвост.
Удивительно, но эта хищная звезда не возбудила в Михее негативных эмоций и даже была ему симпатична. Своей страшноватой экспрессией она вполне отвечала тому, что давным - давно копилось в его душе, теперь уже вовсю готовой к новой жизни.
Меж тем у большинства населения любопытство по поводу таинственной гостьи сменилось безотчётной тоской. В самом деле, из каких вселенских глубин и зачем явилась она, чуждая, в наш такой неидеальный, но обжитый и уютный мир?
Сообщений по теме имелось с избытком, но ни научные статьи с расчётами, ни игривые заметки с суевериями смысла явления практически не касались. Даже самые пугающие прогнозы из 'жёлтой' прессы задевали лишь периферию людского сознания, в то время как комета, висевшая над головой, приоткрывала зрителю целый омут космической жути.
От факела нездешнего мира ощутимо веяло бездной, ужасом диких пространств, и бог знает, чем ещё. А потому в глазах что философа, что зеваки наша земная обитель исподволь представала этаким мелким парничком в кругу вещей нечеловеческого масштаба. Сносить подобное было трудно.
Вот и местный дурачок Мотя, никогда дотоле не болевший, целый день глядел на комету, бормотал невнятное, плакал, а потом слёг и в одночасье умер. Он не носил вериг, не топтал босиком снега и не прорицал будущее, а был обычным дебильным карликом, причём таким злобным, что здешние мальчишки опасались дразнить его даже издали. Тем не менее, смерть его сочли плохим знаком, и все были очень рады, когда окаянная хищница оставила наши пределы, чтобы спустя должное время сгинуть во чреве гигантской звезды.
Акт второй. Переделка.
'Немногие разбогатели, многие обнищали, и все оскотинились'*
Ну, чего мы не сможем, если дружно берёмся за дело? А беда наша как раз в том, что общего дела у нас часто нет, и придумать его вовсе не так просто, как иному видится со стороны. Но вот сегодня оно, кажется, нашлось - вселенское по размаху и вполне русское по сути: беспощадное поругание всей своей бывшей жизни, отрицание любого, мало - мальски значимого в ней достижения, осквернение былых святынь, самобичевание.
'На старт - Внимание - Начали!'. От центра к периферии хлынули крутые волны перемен, названные в столице Демократической Переделкой. Кампанию эту хотели провести поэтапно и под контролем в течение нескольких лет, но она, неожиданно для многих, вдруг сама понеслась вперёд, словно телега, отпущенная с горы. Города, посёлки и даже деревни наперегонки устремились к заветной, поставленной начальством цели - Коллективизму с человечьим лицом. Торопились всюду, но Михей Горбушкин в Просторах обставил соседей и коренное переустройство в отдельно взятом посёлке совершил за три месяца.
Изменения здесь, как и всюду, начались с названий. Давно и не нами отмечено, что неуёмная страсть к переименованиям таит в себе древнее языческое начало. Первобытные люди верили в магию имён: так, опасного хищника перед охотой нельзя было называть прямо, а следовало говорить - 'он' или 'хозяин'. Врагов из соседнего племени волшебным образом лишали сил, давая им пренебрежительные клички, а захватив чужое становище, дикари тут же обозначали его по - своему, лишая тем самым занятое место влияния чужеплеменного духа - покровителя. (Хитрость состояла в том, что с новым именем дух его не узнавал и, огорчённый, покидал навеки).
Нечто похожее власти задумали и сейчас; в указанных целях всюду заработали авторитетные учёные комиссии: правоведы, лингвисты, историки... От прежних названий избавлялись чохом, а новые ярлыки для разметки бытия брали частью из нашей старинной жизни, частью - из продвинутой зарубежной. И набрали.
В казённых документах стали на глазах исчезать привычные людям слова: область, совет, начальник, район, управление... Зато появились: регион, муниципалитет, голова, префектура, управа...
Возникли неслыханные ранее бюрократические дефиниции: 'мэр уезда', 'голова департамента', 'супрефект волости'... Население стало путаться тут же, а ведь это не поощрялось - подаваемые бумаги могли вернуться к адресанту без желаемых результатов. И уследить за новациями было трудно. Так, к высшим должностным лицам Города в одних случаях (например, по военным делам) дозволяли обращаться по - старинке: 'Товарищ', а по другим (хотя бы при награждениях) уже допускалось только: 'Ваше степенство' и т.п. Поскольку обыватели не понимали, кого из начальства, и как теперь называть в точности, государству пришлось повсеместно вводить в управленческие штаты специальных чиновников - имяблюстителей.
Тем временем Горбушкин, обычно с женой, без устали мотался по району, посещая цеха, населённые пункты, бригады. Картина митингов была схожей: люди на них собирались всякие, а жизнью, верней, разными её сторонами, были удручены одинаково. Указанный фактор сводил их в большие, близкие по характеру группы, общение с коими хлопот опытному агитатору не доставляло. Он приезжал на машине с флажком, подходил к коллективу вплотную и затевал разговор.
Что ж, проблем на селе хватало. Михей говорил с мужиками, детьми, терпеливо выслушивал женщин, с равной долей сочувствия кивая им всем головой, и лишь затем начинал свою речь.
- Вот стою среди вас, ваш земляк, и мозгую: сколько людей, и у всех своя печаль! Тут, знаешь, дрова не завезли, там - баню закрыли; в одном месте крыша течёт, а в другом мужик выпивает. Вопросов масса, душа болит; и ведь это же надо скорее решать, а местные власти сидят, указаний от Центра ждут.
'То не делай, это делай; туда не ходи - сюда ходи!'. Слушайте, а если я, например, 'туда' хочу. И что в том плохого? (Я, конечно, товарищи, не 'загранку', а совсем другое в виду имею).
Нет, друзья, так мы не построим. Вот и супруга моя идентичного мнения.
Хватит нам по команде сверху жить: 'в едином строю' киснуть, думать 'как все', по самой малой нужде на верха оглядываться. Мы талантливы и на всё способны, мы такое умеем, что сами невдомёк. У нас поголовная грамотность, у нас даже в транспорте читают. У нас в клубы не попадёшь, когда выступают поэты, экономисты, обогрева... оборзева... обозреватели всякие. А власть, скажем прямо, тут от жизни отстала.
Пора развязать современнику руки, а уж он себя ждать не заставит: да мы через год страны своей не узнаем!
Возьмёмся за дело все вместе (только не толпой, по старинке, а по велению Партии - независимо и свободно), и тогда, чего хочешь, достигнем.
Если это так (а тут двух мнений быть не может!) - тогда вперёд, товарищи! Да здравствует Демократия! Даёшь Коллективизм с человечьим лицом!
Ну что, вы согласны со мной? Замечательно. Так давайте бить сальдо. Итак, кто за нашу Переделку, подымите свои правые руки. О! У вас я вижу все за Переделку. По глазам вижу...
Говорят, что нести чушь легко, ведь своя ноша не тянет.
Михей Семёнович любил агитировать, у него получалось. Народ за ним тянулся, идейно рос и, наконец, созрел для полной свободы. А тут как раз 'сверху' указание пришло: собрать людей, подвести итоги прошлой жизни и принять судьбоносные решения (к указанию прилагался их список на двух листах).
Мероприятия такие его конёк: Горбушкин - председатель собрания и основной докладчик; сам ставил вопросы, сам их снимал, давал слово для выступлений и не давал, а ещё он поправлял, вносил, помогал, следил... - короче, чего хотел, то и делал. Скоро выяснилось, что идейных противников новому курсу нет, а поток однообразных жалоб на скудный быт и к полуночи не иссякнет. Настал момент резюмировать; Михей, откашлявшись, вышел к трибуне.
- Товарищи! Засидевшись на одном месте, можно зайти слишком далеко. Это я к чему? Успехи наши велики и признаны, кем только можно. Повторяться о них нет резона: они вам с пелёнок знакомы, и у каждого на глазах. Но, сегодня мы снова на марше; страна рвётся вперёд, а это, поверьте, не близко.
И что же у нас вытекает в свете реформ? Вытекают, как минимум: Демократия, Хозрасчёт и Плюрализм мнений (причём, последний, желательно, без берегов). Вот они - три чистых источника, три наши составные части.
Начну с демократии. Мы, как известно, хозяева жизни; всё вокруг народное, всё вокруг своё. Любой вопрос нас касается, и никто нам не скажет, мол, не суйся в чужой монастырь со своим усталым! Это с одной стороны. Но есть и другая... Края наши богаты: земля, леса, нешуточные ископаемые, а вот порядок тут и раньше не водился, и сверху нам его теперь не спустят. Это факт... А потому нужно в наш социум свежую струю внести. Демократическую. И внести её собственными руками.
Послышались вопросы.
- Это он о чём?
- Что за струя такая?
- Вот, даёт: струю - руками...
С задних рядов донеслась хулиганская частушка.
'У него в глазах струя -
Он не видит ни ...'
- Не пугайтесь, товарищи! Вопрос этот лишь с виду серьёзен, а посмотришь, как следует - чепуха. У меня в руках 'Справочник начинающего демократа', где всё доступно изложено. Ищем раздел 'Демократическая Процедура' - она теперь всех главней будет; открываем и читаем: 'Демократия есть диктатура Процедуры'.
- Не поняли.
- Разъясни!
- Мудрёно слишком.
- Глаза страшатся - руки делают! Мы, всем известно, народ расхлябаный: сегодня сели - одно решили, завтра о том же другое затеяли, а дальше пришёл начальник и по - третьему завернул. Ничего, как водится, не оформим, решения не проверим, а потом и спросить не с кого. В общем, когда нет демократии, то закон не работает. А тут в процедурном Регламенте всё до мелочей прописано: кто да что, зачем да почём; как собираться, избираться, агитировать и волю изъявлять. Короче, персональная ответственность плюс полная гласность: уж, коли, что приняли - не вырубишь топором.
И всё это в рамках Коллективизма, от него отступлений не будет!
- А что? Здорово!
- Наконец - то. Давно пора!
- Надоел бардак, мы - только ' за'!
Всё поняли? Хорошо. А теперь прямиком к Хозрасчёту.
В делах наших бюрократия: всюду планы, счётчики - расчётчики... сплошные нормировщики. Решишь без плана пользу принести - не дадут, одно слово: колхоз! То нельзя, а это не надо; шагу без бумажки не ступишь.
Слушайте, ну, почему кругом столько глупостей? Ведь дефицит человека заел, а инициативу развить не дают. Я, к примеру, готовить люблю: есть начни - губа винтом идёт! Так, давайте, используем шанс, заведём тут семейное кафе.
Или почему вот ему нельзя открыть магазинчик, а ему - мелкую мастерскую? А вот он умеет шить или ловко копает землю; ну и славно: шей соседу штаны, рой ему подвалы. Если их, деловых, больше двух сговорится - это же хозрасчётное звено. Ведь сейчас как? Человек что-то сделал на ферме и ждёт расплаты, а деньги из Центра к нему ползут целый месяц. Да разве оно по - хозяйски? А чтобы всё по уму выходило, у бригадира должна быть наличка, и тогда у него с любым разговор короткий: 'Копал мне яму? Так получи за это, не сходя с места!'.
Вот, что надо, тут и весь Хозрасчёт.
Клуб застонал в едином согласии.
- Слушайте, а верно говорит!
- И просто ведь, а то морочили. Сделал дело - бабки на кон! Кому нужны бумажки всякие?
- Стоящая вещь, а раньше не допёрли.
- Гениально! Одно слово - Горбушкин.
- Ещё пример: та же ферма, только вид сбоку. Приглядимся, друзья, к поголовью: тут оно целиком обезличено, а потому за ним и ходят, спустя рукава. Вон, на что передовик - Дарья Сапрыкина, а как она общих свиней обихаживает и как свою, семейную? Спросите, и почувствуйте разницу!
- Ну, почему, я стараюсь, за всеми слежу, - сообщила с места названная Дарья, но потом, уже покраснев, честно добавила.
- Нет, за домашней, конечно, хожу поактивней: я же её сызмальства знаю, привыкла. Ведь не в одном корме дело: ей надо и за ушком почесать, и слово доброе молвить - она понимает.
- Что, земляки, слыхали? И любой из нас так - к своему двору жмётся. Знаете, отчего? Расскажу. Человек из природы не полностью вышел, и бороться с указанным фактом у него не хватает силёнок! А потому нам товарищи 'сверху' советуют: взять конкретных людей и, переписав скотину пофамильно, прикрепить одних к другим. Всё, теперь ты с личной живностью знаком, вот с неё и кормись, а к чужой не лезь. Ведь не зря говорят: дружба дружбой, а табачок врозь.
Тут согласие зала впервые нарушилось: громко заворчали пенсионеры, и среди них, особо, известные стародумы Пахомыч с Шутихиным. Возмутили их последние слова.
Бывший военный, Захар Петрович Шутихин вернулся к нам из Города недавно. Несмотря на возраст - 70 с гаком, отставник был настолько здоров и крепок, что назвать его стариком ни у кого язык не поворачивался. Человек от природы спокойный, он обычно конфликтов избегал, но, коли цепляли за живое, мог завестись и уже тогда бывал упорным, не приведи, господь. А Пахомычем, давно забыв, что тот ещё и Сергей Иванович, в посёлке звали весовщика с элеватора - Пахомова, мужичка шустрого и общительного, но вместе с тем колюче - ядовитого.
Как это случается, люди по характеру разные, они дружили, тем более что в давние времена росли вместе, а теперь и жили вдовцами по соседству. Шумели же с места пенсионеры вот о чём.
- Времена бывают сложные, и народ всякий попадается. Мы на фронте хлеб и службу поровну делили, а излишне предприимчивых быстро к стенке ставили. Да будь мы шкурниками, врага бы нипочём не одолели, и тогда не сохранилось бы ни мира как он есть, ни страны, ни вас с табачком вашим. Ох, сдаётся нам, такие слова буржуинством попахивают!
- Дорогие товарищи ветераны! Мы вас чрезмерно уважаем, только осмелюсь заметить, на дворе уж полвека, как мирная жизнь, а вы до сих пор воюете, как партизан в том анекдоте. Пора бы и перестать: оглядитесь, повсюду свои, соседи! Покажите, кто тут враг? Где буржуин затаился? - урезонил стариков Горбушкин, опять же под гул одобрения в зале. - Кстати, и за рубежом всё давно поменялось. Журналисты, у них побывав, сообщают: люди там для себя живут и, что характерно - довольны, не то, что многие, здесь сидящие. И ещё. Вражды они к нам не испытывают, лишь опасаются, как агрессоров, да жалеют безумных: наклепали мы танков с ракетами, а ходим полуголые, будто робинзоны в пятницу! Ох, пора братцы, за ум взяться! Хватит петь надоевшее: 'Раньше думай о Родине, а потом о себё!'. Мы - то о ней думали, а она? Часто про нас вспоминала? То - то же! Учёные доказали: действовать надо в обратном порядке - пусть вначале хозяин свои огороды наладит, а уж потом на достигнутой базе страна расцветёт. Я так считаю: следует взять зарубежные плюсы да в нашу почву перенести. Сохранив, однако, и свои, испытанные временем. Их преимущества с нашими сложим - должно только лучше выйти. А как иначе? По - другому и быть не может!
- Ещё как может! Водка с пивом в отдельности тоже хороши, а соединишь вместе - жди тяжкое похмелье, - сообщил собранию Пахомыч.
Горбушкин в его сторону лишь рукой махнул.
- Товарищи, я думаю, вопрос ясен, и юмор казарменный тут не к месту. Добавлю всего пару фраз, чтобы завтра тем, кто сейчас зевает, не икалось.
Основой хозрасчёта является личная свобода. Как она выглядит? Не анархия, конечно, и не произвол: эти явления мы отметаем с порога. Глупо думать, что вы поутру поднялись, а на дворе ни законов с судьями, ни 'органов' внутренних нет. О таком лишь мечтать остаётся. Законы у нас сохранятся, родная милиция тоже; того и другого, пожалуй, прибавится. Но вы поймите: их будет больше, значит, и порядка больше!
Возникнут правила новой жизни; этих правил немного - они просты, как вилы. Первое гласит: 'Не надо считать деньги в чужих карманах'.
Мы, русские, люди смешные, привыкли соседу завидовать: он себе одно купил, другое построил - начинаем кукситься. А зачем? Сходи и ты, купи что - нибудь или, возьми, построй. Кто мешает? Так нет, иной прямо из штанов вылезает - всюду жуликов ищет. А сейчас отвыкать придётся. Демократ в чужой кошелёк нипочём не заглянет - о том даже не проси; он лучше тем озаботится, чтобы в своём шуршало да звенело, но пусто не бывало!
Отсюда логично идёт пункт второй: Презумпция невиновности, или, выражаясь по - русски: 'Не пойман - не вор!'.
(Ропот в зале).
Расшифрую. Если наш гражданин забурел, обзавёлся солидным имуществом, лично я в том плохого не вижу. Наоборот: вот, ещё одному среди нас жить стало лучше. Сегодня он, а завтра - ты, кто - то должен быть первым! Разве не этому учит Партия?...
Снова ропот.
... - ворюга твой 'гражданин'!;
- пусть объяснится - откуда средства?
... Ох, и любим же мы судить! Да, может, он клад нашёл, деньги у друзей занял или в спортлото выиграл? С чего он вам должен отчёт давать? Хватит нам подозрений; кончились те времена, когда каждый был прокурором. Мы ли не настрадались от произвола? Для таких обвинений сейчас нужны твёрдые основания, иначе это называется клеветой и вторжением в честную жизнь. Между прочим, карается наряду с убийством. (Зал охнул).
В углу, где сидели кладовщики со снабженцами, после сказанных слов произошло волнение. Кто - то там последние слова упустил, кто - то недопонял; пошли бурные толкования. Деловые люди, не веря собственным ушам, теребили соседей, а иные, достав бумагу, тут же стали вершить лихорадочные счётные действия - умножать нечто столбиком и делить, но ещё больше - отнимать и складывать.
А Горбушкин, хлебнув воды, погнал собрание дальше.
- Усвоили Хозрасчёт? Тогда вот ещё сердцевинная штука: 'Плюрализм мнений', причём, желательно, без берегов.
- Плю...чего?
- Что за зверь? Не слыхали.
- И как это можно - без берегов?
- Ох, скажу, как на духу: тут сложнее всего будет - не в нашей оно манере. И какой бы случай взять... Ну, вот, строитель наш, бригадир шабашников - Ёлкин Борис Никодимыч, знаете его; он внизу сидит, мне соврать не даст. Всем неплох мужик, да по части выпивки слаб. А может, наоборот, силён? Не знаю, как точно определить, но, думаю, вы меня поняли. Короче, явится он на актив с бодуна и такое несёт, с трёх разов не усвоишь. Раньше было легко: я его мигом сводил к общему знаменателю, а теперь нельзя - слушать надо. Трудно, а куда денешься, весь мир так живёт. И как же мне быть? Как, избегая конфликта, сохранить политический такт? А вот как: себя непременно сдержав, заявить с дружелюбной улыбкой:
- 'Я, дорогой товарищ Ёлкин, с вами в корне не согласен, однако, будучи плюралистом, жизни своей не пощажу, чтобы вы и дальше смогли...это, как его... короче, мести, что угодно'. Вот, он каков, Плюрализм в действии!
Среди молодёжи в дальних рядах послышался гогот: там идея плюрализма, принятая за шутку, понравилась. А к основной части зала пример не дошёл: что - то здесь не сходилось, а потому люди и забухтели, но не с осуждением, а, скорей, озадаченно.
На этом фоне громко отметился пожилой голос.
- У отца было три сына. Двое умных, а третий - плюралист без берегов!
На говорившего, а это был Пахомыч, зашикали.
- И, наконец, последнее: отныне разрешено всё, что не запрещено прямо Законом. Никакие другие запреты не действуют, и сказанное надо понимать БУКВАЛЬНО!
'Задняя' молодёжь снова оживилась.
- Класс! Бабкам место больше не уступим, а то оборзели совсем: чуть вползёт в автобус - вставай! А чем я хуже её, у нас закону любой сесть может.
- Здорово! После пива отлить тянет, а туалет дома остался. Раньше мужики с этим гоняли, а сейчас, если кто с претензией вякнет, я скажу: покажь закон. Не нашёл - вали в сторонку!
- А водку из горла пить? ... А козла в синий цвет покрасить и фуражку ментовскую к рогам прицепить? ...А в трусах, где нравится, ходить?... А без трусов? ... Вот бы такие законы найти.
- .........А - а - а, понимаю... Ха - ха! Я понял: это шутка, конечно. Друзья, не будем забегать вперёд, ведь свобода - материя тонкая: тут нюансы не сразу увидишь. Только мы с вами люди взрослые, и у каждого голова за плечами. Будем демократии в пути, на ходу учиться. Поддерживаете? Молодцы! Значит, так и пойдём, как Партия велела: сообща, но свободно...
Собрание шло к концу. Против намеченных перемен никто сильно не возражал, лишь с задних рядов над новациями вполголоса шутили пацаны, а ещё с места пытались объясниться те самые старики - приятели.
- Да мы не против демократии! Сами знаем - недостатков много, только круто берёшь, председатель! Гляди, как бы хуже не вышло. Второпях, да сдуру, можно хрен сломать - такие случаи бывали.
Но широкие массы их скепсиса не разделили, энтузиазм людской не иссякал. И после Михея ещё выступали. Говорили дежурные активистки любых бывших сходов: уже знакомая нам свинарка Сапрыкина и её подруга, доярка Марья Звонарёва. Говорили они схожим образом: сначала 'от всей души благодарили родную Партию', а затем обращались к Горбушкину.
- Дорогой наш Михей Семёныч! Не сомневайтесь - люди вам верят. Не слушайте брехунов, смело ведите нас в Демократию столбовой дорогой Процедуры, а мы, простой народ, вас поддержим, всего добьёмся и ударным трудом докажем!
Выступали и другие колхозники; от желающих поддержать начальство не было отбоя - и всё без уговоров, не то, что раньше. Ещё бы, власть, наконец, повернулась к ним лицом, и как же это было непривычно! Она больше не требовала от людей работы и подвигов, а, как бы, говорила им любезные слова.
- Золотые мои! Вы столько лет трудились, не разгибая спины, победили в страшнейшей из войн. Таких испытаний не вынес бы никто, а сегодня - всем спасибо. Идите по домам и занимайтесь, чем угодно. Ведь вы этого достойны!
Проголосовали. Секретарь собрания Чуркин учёл голоса.
Растроганный словами людей, Горбушкин подвёл итог часовой речью.
- Земляки, - сказал он, - Партия в вас не ошиблась! Сейчас главное - дело. Его нельзя заболтать. Ведь раз дело возникло, его же, не откладывая, делать надо, а не говорильню разводить. Болтунов у нас развелось много: объявится такой краснобай, говорит - говорит, а как до дела доходит - в кусты. Нет, ты, милок, меньше говори, больше делай! Дело любит, чтобы его делали, а если о нём только говорить, а не делать, то это не дело. Его следует вовремя начать, затем - углубить, а как углубил, оно само на ладан пойдёт. Вот ведь, где собака укрылась.
А ещё он сказал... Да, нет, пожалуй, и всё.
О, это был великий день, хотя, по времени суток уже глухая ночь. Благодарные сограждане несли Михея Семёныча к его дому на руках. Счастливая Лариса Акимовна сначала шла за той процессией, а затем, обогнав её у калитки, встала перед мужем на колени.
(В глубине души всякая женщина блондинка!).
---
С этих дней Горбушкин стал супрефектом колхоза, а заодно, чтобы сосредоточить власть в единых руках, и посёлка тоже. Правда, колхоза как такового теперь уже не было: на его месте возникло 'ООО', т.е. предприятие с 'Очень Ограниченной Ответственностью'. К слову сказать, хоть собрание и голосовало за всякие перемены, посельчане между собой многие вещи называли по-старому. Например, слово 'супрефект' люди в возрасте, а таких хватало, говорить опасались. У них выходило какое - то 'сопри...' или ещё того хуже. А новое имя колхоза - 'ООО 'Просторы' целиком вообще никто не выговаривал, потому что оно звучало смешно: ' О - го - го... или даже 'И - го - го просторы'!
Но всё это - мелочи, а когда они наших смущали? Да, кажется, никогда.
Тем временем комиссия по сохранению культурного наследия трудилась без выходных, и вскоре новых названий у нас оказалось больше, чем старых. Так вернули имена многим памятным местам: центральная в посёлке - Товарищеская площадь снова стала Господской, проспект Коллективистов сменил вывеску на Сиротский тракт. Улицы, названные революционерами в честь великих писателей - гуманистов, преобразились, как и положено, в Кладбищенскую, Мясопустную, Синебрюховскую, Живодёрную...
Микрорайоны 'Строитель' и 'Космос' обрели, наконец, свои исконные названия: 'Елдыркина Слобода' и 'Сучье Вымя'.
Дико сказать, но понравилось это отнюдь не всем: многие, из получивших свежие адреса граждан, стали возмущаться их неблагозвучием. Однако надо ли объяснять, что историческая справедливость выше личной вкусовщины? Поборники традиций, конечно же, взяли верх, и что с того, что сами они жили большей частью в других местах? Тут важнее иное - ведь данное решение поддержало большинство населения, и голосование прошло в строгом соответствии с Процедурой. А потому, какие вопросы, товарищи?
Таким оказался для жителей посёлка первый урок демократии...
Одним словом, куда ни глянь, всюду наступало новое. Кстати, его часто называют 'хорошо забытым старым'. Оригинально. Что же, тогда будет логично определить старое, как 'плохо задуманное новое'. Не поняли? Смотрите: вот вы неудачно затеяли что - то; мало думали, когда начинали, и вот вам, пожалуйста, вместо нового получите старое. Только не привычное старое - вчерашнего дня, а допотопное, древнее, о коем и думать забыли.
А ещё милицию стали звать народной полицией, кадры - персоналом, ревизора - аудитором, телевизор - монитором, контору - офисом, школу - бакалавриатом, сторожей - секьюрити, и так - до бесконечности. Отметим, правда, что словоблудие это обременило поселковую жизнь лишь отчасти. Как мы уже сказали, люди наловчились звать одни и те же вещи по разному, сохраняя при том взаимопонимание.
Через день после собрания на Господской площади, у правления 'ООО' появились два щита с плакатами. На одном - монументальном, присланном из Города, знаменитый киноактёр Жан Клод Кильмандо, в сомбреро, призывал нас вернуть себе человечье лицо. На другом - помельче, изготовленном местными силами, Горбушкин с колхозной трибуны провозглашал главные лозунги Переделки: 'Преодоление! Очищение! Обновление!'.
Сам супрефект агитацию не бросал; он день за днём мотался по округе и, собирая коллективы, выступал перед ними часами. Былое он, как морально пострадавший от 'того' режима, вспоминал с осуждением, а затем долго говорил про 100, нет, про 500 сортов колбасы у нормальных людей.
Число желающих стать 'нормальными' множилось.
---
По великой стране из края в край гуляли ветры перемен. Над просвещением населения денно и нощно трудились дипломированные специалисты, работали книги с газетами, кино с телевидением, театры и даже цирк. Среди прочего показали и знаменитый теперь бормотухинский фильм 'Шоб я так жил!'. На него ходили семьями, а по окончанию сеансов вместе пели под гитару. Тут звучали песни о таёжных кострах и палатках, комические куплеты про старую власть, но чаще - хоровые сочинения гражданской тематики. По традиции эти вечера завершала 'Баллада о всеобщем покаянии' с таким характерным припевом.
Как жили мы, так жить нельзя!
И нам пора, дойдя до точки,
Всем миром каяться, друзья,
Чтоб не пропасть поодиночке.
Находились и критики нового курса: они видели в нём всего лишь очередную попытку перенесения чужого опыта и нравов на нашу, весьма особую, народно - хозяйственную почву. Однако их слабые голоса многократно перекрывались мнениями популярных экономистов и историков, певцов и танцоров, журналистов, поэтов и писателей, а также командированных зарубежьем экспертов.
Последние, наезжая издалека, привозили нам инструкции по реформам и подолгу жили в Столице и других больших городах. То были видные знатоки Плюрализма, а также ушлые мастера Процедуры: два Жоржа Буха (старшой и мелкий), Як Доширак и Шмондолиза Прайс...
С их участием стали проводиться в жизнь многие, странные на чей - то взгляд, но давно принятые цивилизованным миром идеи. Так, впервые в нашей истории был заключён договор человека с собакой. Известная в Городе поэтесса Ольга Лямкина создала законные основания для совместного проживания со своим лабрадором Чаком. В числе прочих условий договора она как Опекун животного взяла на себя такие обязанности:
- кормить Компаньона (так официально назывался кобель) полноценным собачьим кормом, сбалансированным в части белков, жиров и углеводов;
- не менее двух раз в сутки выгуливать его в экологически приемлемых условиях;
- не допускать появления в шерсти пса колтунов и вредных насекомых;
- исключить словесную грубость и физическое воздействие на него из арсенала воспитательных средств; ...