Аннотация: Не будь у меня мужа Ращида Ишниязова - не было бы и этого эссэ.
Воспоминание о неувиденном
Или
Прогулка по Каляевской
(анти-"Советикус-реквием"Рашида Ишниязова)
Такой внезапный и ранний мороз - почти зима. Улицы припорошило робким снежком, хотя ноябрь только в начале, но почему-то ясно- снег и лед останутся до весны. Я аккуратно переступаю скользкими осенними ботинками по мерзлому крошеву и думаю, что, наверное, зима пришла так скоро, чтобы поскорее закончился этот тяжкий год. Там, за сияющим елочным порогом, после февральских стуж, обещанных синоптиками, с разливом весны все непременно сложится по- другому, лучше и счастливее. И новый звездный круг года излечит сознание от постоянного предчувствия медленно надвигающейся беды. И еще я жалею, что теплая шубка осталась дома, одиноко видит на тремпеле в прихожей и не греет в такой холод меня, всегда и везде замерзающую с каждым приходом зимы моего рождения в этот обманный мир, и кутаюсь в холодное пальто, глубже спрятав руки в рукава, а рукава- в карманы.
Мимо медленно тянется узкая трасса со снующими автомобилями вдоль особняков прошлого века, превращенные настоящим в сверкающие зеркальными стеклами офисы. Дома кажутся ненатуральной декорацией новой богатой жизни, искусственной в каждом проявлении. Даже в отремонтированной новизне старый дом выглядит нелепо, как старуха в румянах и белилах. У старости есть свое неповторимое достоинство, большее, чем юная приятность для глаза, старость - свидетель прочности и стойкости, выстраданной и сохраненной со временем, будь то дом или человек. И, наверное, потому цена ее мудрости так высока. Ведь и моя зима - это старость года, дающая покой после исполненных дел. Я прохожу мимо, тихо жалея купленной достоинство старой Москвы. Узкая трасса упирается в широкую автостраду затяжной "пробкой" у светофора ,- и, как всегда неожиданно, распахиваются могучие масштабы Садового кольца, с его мешаниной реклам, кубическими громадами вперемежку с безвкусным ампиром совдепа, эстакадами и потусторонней яркостью витрин- всей этой огромностью мегаполиса, что обнимает тихое сердце столицы в железное кольцо, разрастаясь до окраин бетонными новостройками. Я останавливаюсь на перекрестке, ожидая разрешения пройти от зеленого знака, и медленно оглядываюсь с хозяйской гордостью, потому что люблю эти переполненные людьми и механизмами места на семи холмах, люблю как варяг, как пришелец-завоеватель, одержавший бескровную победу над чуждой от рождения землей.
До самой земли тут не дозваться сквозь толщи асфальта и бетона, но я знаю и эту тайну: земля здесь робкая, красновато-коричневая, и там, в самой глубине, под толщей, терпеливо дышит и живет, покорно неся на груди тяжесть бескрайнего города. А на хлипких дачах, там, за окружной магистралью, на крошечных грядках она растит замотанным москвичам и их бледным детям робкие зеленые побеги и плоды, ежегодно пытаясь доказать превосходство естественных витаминов над самой дорогой химией. Моя родная земля - другая, сказочная, она щедра и изобильна избытком сил и плодородия, она по цвету чернее антрацита, и сочными пластами сияет на солнце в весенний день на вспаханном поле, мимо которого вся моя семья катит сквозь майский день на дачу на новеньком "жигуленке". Эта чёрная земля поражает и пугает своей жаждой зерна и влаги, жаждой оплодотворения, природной и естественной, как жизнь, как зрелая статная женщина, от красоты которой нельзя отвести глаз. И я, костлявый подросток с неуклюжей щенячьей грацией, глядя на нее, каждый раз замираю от толчка внутри, от той силы, что вскипает в ответ на эту распахнутость за окнами машины до самого горизонта, отвечая дрожью призыву взлететь- именно здесь и отсюда, где так огромна сила земли и так легок и радостен полет над ней певчих птиц.
Эта сила дала шанс победить - не бескрайний город даже, а самое себя. Я иду на Садовое кольцо, к автостоянке, которую когда-то, в перестроичные годы обнаружил мой муж как удобное место для безделья сторожевой работы с неплохим заработком. Эта стоянка, как черная дыра, миновать которую невозможно из-за безумного притяжения, канатом связавшего ее с нашим прошлым. Перехожу дорогу, оборачиваюсь на углу и вижу серые громады домов с вывеской очередного банка, что глухой шеренгой высятся, как немые могучие часовые на страже той странной улицы, у которой уже нет прежнего имени. Здесь когда-то пробегали, гулко цокая по мостовой, породистые кони в пролетках, и дамы чинно двигались по узким тротуарам, их церемонно пропускали вперед господа в котелках и цилиндрах, и мелкий сор сметался длинными юбками на мостовую, а дюжие дворники в кожаных фартуках выходили из подворотен проверить, все ли благополучно в округе. Здесь, в старой Москве, прошлый век мерещится наяву, и я грежу, не закрывая глаз, смутно улавливая эхо кровавых давних событий, впечатанных в память города на целое столетие надписями названий улиц. Когда-то безумный юный эсер стоял здесь в арке между домами, прижимая к сердцу картонную коробочку, в которой тикала бомба, сливаясь в резонанс с гулким стуком в груди, отсчитывая последние минуты перед подвигом, на целый век окрасившем именем героя-убийцы эту несчастную улицу. Он ждал с замершим дыханием, острым взглядом высматривая из-за угла карету с сидящим в ней изящным князем царских кровей, богатую карету, ненавистную ему, нищему студенту, бредившему запретными идеями о власти бедных над богатыми и праве вершить убийством чужую судьбу. Те идеи покачнули взорвавшейся бомбой каменную мостовую под копытами коней, сдвинули престол из-под царских ног, перекосили тысячелетний покой патриархальной страны, вздыбив землю в войнах от северных до южных морей, сорвали крыши над головами людей, сорвали с цепи разум в головах, забывших Бога и закон предков. Я вздрагиваю - мерещится тот безумный взгляд, и глаза эсера наверняка были черными, горящими, как угли в пламени непримиримой борьбы, бесовской бессмыслицей явленной какой-то крошечный век спустя. И заплутавшая неприкаянная тень пламенного революционера, не зная загробного покоя, все бродила десятилетия по этой улице своего имени, взывая к отмщению за свою гибель по приказу императора. Та тень бередила души чутких к бредовой какофонии музыки всех революций планеты отребьев сытого общества победившей серости светлого социализма. Мечты о бескорыстии и братстве энергично реанимировались и воскресали в первозданной яркости сквозь серость дней. И длинные полночные разговоры тех юных и сильных пылающих сынов потухшего отечества на грязных коммунальных кухнях сквозь едкий папиросный чад с радостью подслушивал призрак эсера под окнами. Я никогда не бывала на этих кухнях, не слышала речей отважных продолжателей дела уличного призрака, но знаю, как страшны становятся глаза моего мужа, когда я с пренебрежением говорю о его юности. Погибшая навсегда стабильность дворника без столичной прописки и его пламенных друзей сразу вспоминается ежедневным маслом и мясом, и портвейном в неограниченном количестве в награду за почти полное безделье, и возможностью приобрести все эти блага в ближайшем магазине на углу. У магазина маячит призрак эсера с одержимыми глазами, жадно провожающий каждого, кто выходит с бутылкой в пакете или за пазухой, довольный собой и своими доходами в веселое время ловких людей, не приемлющих вдохновенные кухонные речи. У призрака горящие глаза моего мужа, он коричневат и нечетко очерчен, и, быть может, это только дым от выхлопной трубы проехавшего мимо автобуса, а у меня разыгралось воображение. Ложь ушедшего сытого времени сменилась ненасытимой правдой времени голодного для всей страны, кроме ее любимой столицы, и лучший город земли сияет великолепием, как валютная открытка. Все в мире промыслительно и мудро устроено, и зря таращит глаза неугомонная тень на углу заветной улицы, и зря озлобляюсь я на столицу и на покорность ей остальной страны. Нет в судьбах случайностей и недоразумений, и бывает так, что опоздавший родиться санкюлот женится по любви на принцессе крови и строит ей дом, лишь в душе тоскуя о переустройстве миров. И значит, времена вновь примирились в любви, соединяясь в прежнюю единую цепь, разорванную бомбой эсера. Любовь людей излечит время от кровавых ран памяти, и все призраки тьмы тихо тают с утренним ветром, не дождавшись рождения в мир наших детей, не ведающих опыта слов "революция" и "пионер".