Посвящается светлой памяти моей бабушки Анисьи Казимировны Фурсовой-Шамовой
Крушение
Глава 1
На безбрежных просторах Оренбургской степи затерялась деревня Георгиевка. В этот смутный 1922 год она притихла, на-сторожилась в ожидании очередного лиха, какое может обру-шиться на неё в любую минуту. Зима выдалась холодная, снеж-ная, метельная. Избы занесло снегом по самые крыши, во дворы входили поверх занесённых ворот и калиток. Прогремела, прокатилась Гражданская война, а спокойствия так и не наступило. Разразившийся вслед за этим тиф унёс немало жизней. Деревня словно вымерла. Даже соседи друг с другом перестали общаться, как это было раньше. Жители всё больше сидели по домам. Не собиралась, как раньше, молодёжь на вечорки. Не слышно было ни песен, ни гармошки, ни балалайки. Голодно было в каждой избе. Постоянные набеги то белых, то красных, а то и просто бандитов, вконец разорили деревню. Подчистую выгребали со дворов всякую живность, хлеб, домашнюю утварь, кому какая приглянулась. Не брезговали даже не Бог весть какой одеждой. В окрестных лесах всё ещё скрывались разрозненные ватаги всякого отребья. Слухи ходили в округе один страшнее другого про набеги этих нелюдей, неведающих жалости. Редкая ночь не оглашалась криками о помощи. Но разорённые, запуганные жители не спешили на помощь. Каждый в душе был рад, что на сей раз не его это коснулось. "Господи! Пронеси, помилуй нас!" - осеняя себя крестом, молили они Господа.
В одной обедневшей избе жила семья Фурсовых, Емель-ян, его жена Анисья и две их дочурки, одна десяти лет, другая шести. Это всё, что осталось у них от многочисленного семейст-ва. Двенадцать детей родила Анисья, а в живых остались только двое. Ох, и горевали Емельян с Анисьей! Ох, и горевали! Да что толку? Хоть и говорят "Бог дал, Бог взял", а сердце-то никак не хотело с этим мириться. И сейчас, когда настали такие трудные времена, у них была одна забота - уберечь детей от беды.
Емельян, в свои 40 лет, оставался всё таким же, как в молодости - высоким, плечистым, крепким, красивым. Только в голове и в бороде проблёскивали редкие сединки. Смуглым ли-цом, с тонкими, будто выточенными резцом, чертами, чёрными буйными кудрями, бровями в разлёт, а особенно жгучими чёр-ными глазами, он походил на цыгана. Анисья была ему под стать. Высокая, статная, с нежно-розовым лицом, огромными серыми глазами, опушёнными густыми, длинными ресницами, с пышной, светло-русой гривой волос на голове. Она была на два года моложе своего мужа. Несмотря на многочисленные роды, Анисья не потеряла стройности, была всё ещё очень привлека-тельная, и редкий мужчина не оглядывался, когда она проходила мимо.
Анисья с Емельяном поженились по любви, что в те вре-мена было редкостью, учитывая, что Емельян был выходец из очень состоятельной семьи, а за Анисьей и гроша не водилось. Жили они дружно и счастливо. В хорошие времена Емельян од-но время помогал отцу в его ремесле, тот был непревзойдён-ным мастером по изготовлению всякой валенной обуви. А когда он женился на Анисье, занялся извозом. Эта работа давала не-плохой доход и семья жила безбедно. С началом Гражданской войны Емельян лишился этой работы. Коней у него отобрали не то красные, не то белые. Кто их там разберёт. Грабили одинако-во. От всего большого хозяйства остались старая кобыла Буян-ка, старая корова, на которых никто не позарился, и с десяток кур.
В надёжном тайнике был припрятан запас пшеницы и ржи. Емельян лелеял надежду, что к весне закончится вся эта неразбериха и ему удастся засеять свой клин земли.
Январь был на исходе, сено подходило к концу, а Емель-ян всё никак не мог решиться съездить в дальние луга, где с ле-та на их покосе остались несколько копёшек сена. И всё же, в один из дней он решился: "А, была не была, - думал он - Будь, что будет, а ехать всё ж надо".
С раннего утра запряг свою Буянку в сани-дровни и, вой-дя в избу, бодро сказал Анисье, хлопотавшей у печи:
- Поеду, мать, гляну, целы ли наши копёшки.
- Ох, Емельянушка! Не ездил бы ты. Кругом бандиты рыскают, не ровён час - напорешься.
- И-и-и, мать, волков бояться, в лес не ходить. Сенцо-то кончается, а до весны ещё ой как далеко.
Говорил-то Емельян бодро, а в душу закрадывалась тре-вога, но он и вида не подавал, чтобы не волновать Анисью.
- Ты уж поосторожней там, Емельянушка. Постарайся быстрее возвернуться. Сам знаешь, как мне одной с детьми бо-язно дома без тебя. Как нет тебя, так я вся от страха дрожу, ка-жется, вот-вот налетят лиходеи, а нам и оборониться нечем. Опять же, эвон, посмотри в окно, позёмка начинается.
- Ну, дак что ж, что позёмка? Ни буран, ни метель, не волнуйся понапрасну. Ввечеру вернусь.
Он ласково погладил жену по пышным волосам. Анисья на миг прильнула к нему всем телом. Емельян пошёл к двери, но Анисья снова его окликнула.
- На вот, возьми, поешь там, - она сунула ему в руки ма-ленький узелок. - Спрячь за пазухой, чтобы не промёрзли. Дра-ники вчерась не все съели, а тебе пригодятся. На холоду-то без еды враз ослабеешь.
- Спасибо, мать, - Емельян с благодарностью и любовью глянул на жену и, уже не мешкая, вышел за дверь.
Емельян выехал со двора, а Анисья, стоя в распахнутой двери сеней, долго смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом.
Глава 2
Емельян, не торопясь, ехал по укатанной дороге, и зорко посматривал по сторонам. Перемётов на ней не было. Снег, поднятый позёмкой, скользил по дороге, как по льду, не задер-живаясь. Вроде никакой опасности не предвиделось. Справа и слева от дороги лежал нетронутый снег, Емельян постепенно стал успокаиваться. Укутавшись плотнее в тулуп, он предоста-вил лошади самой решать, бежать ли ей или шагом идти, а сам погрузился в воспоминания. Перед ним, как наяву, всплыл тот далёкий осенний день, когда он впервые повстречал Анисью.
"Ох, и повезло же мне с женой! - с нежностью размыш-лял он. - Уж сколь годков вместе, а люблю её, кажется, всё больше и больше. Другие, посмотришь, ругаются, дерутся, что-то делят, а у нас с Анисой и причины, кажись, не было для ссор. Ничего, вот перемогнём это лихое время, заживём ещё! Ой, как заживём!".
До копёшек Емельян добрался благополучно. Правда, пришлось утаптывать снег, чтобы проехать к ним на санях. На-ложил изрядный возок сена, крепко-накрепко перевязал верёв-кой и в обрат повернул. "Ну, - думает, - засветло дома буду".
Возрадовался он рановато. Лошадь с трудом вывезла сани на дорогу. Емельян шагал рядом по целинному снегу, уто-пал по колено, путался в полах тулупа. Он ласково подбадривал свою исхудавшую лошадёнку. И когда выбрались на большую дорогу, вздохнул с облегчением. Дорога поднималась по длинному пологому холму. Справа вдоль дороги тянулся заиндевелый лес. Слева - глубокий овраг. Емельян вспомнил, как по осени они с Анисьей в этом овраге рубили чилигу на веники и собирали крупный, сочный шиповник. Сейчас кустарник полностью засыпан снегом и овраг не казался таким глубоким.
Поднявшись на вершину холма, Емельян решил дать роздых лошади, да и самому не мешало передохнуть. Он ведь так и шёл пешим, жалел свою Буянку.
На вершине холма мело сильней, но Емельян не беспо-коился. Всего-то осталось три версты до дома, да ещё всё под гору. "Скоро, скоро увижу свою ненаглядную Анису, дочурок", - с радостью подумал он. Вдруг впереди он увидел конников. Ноги лошадей укрывала позёмка, и казалось, что они плывут по воздуху. Емельян забеспокоился. Бог знает, что за люди. "Верхи едут, знать не деревенские, - подумал он, и тут же его всего обдало жаром. - Мать честная! Да не уж лесные бродяги?! - молнией обожгла мысль. - Вот влип, так влип!". Он в отчаянии налёг на оглобли, понукая лошадь попятиться назад, завернул её в заснеженный лес и укрыл за разлапистой елью. Следы от саней тщательно замёл полой тулупа. Помогла позёмка, тут же следом всё сравняла. Не успел Емельян опомниться, а всадники вот они, уж по эту сторону холма. И тут Емельян разглядел, что позади лошадей на верёвке тянут двух мужиков. Но в каком ви-де!? Босые, без шапок, в одном исподнем белье. С холма лоша-ди пошли рысью и люди стали падать. Но никто из всадников не остановился, так они и волочились по дороге.
Рассматривая конников, Емельян, насчитав их восемь, укрепился в своём предположении, что это бандиты. "Куды ж это они их тащат?". Весь отряд проехал так близко, что Емельян в страхе зажал лошади ноздри, чтобы она ненароком не заржала. Холодный пот заливал ему лицо, холодные струйки стекали по позвоночнику.
Дрожа всем телом, Емельян следил за отрядом, ждал, когда он скроется, чтобы потом, помолясь, ехать дальше. Но напрасными были его надежды.
Отъехав с полверсты, всадники остановились. Пленников прикладами согнали в кучу и усадили прямо в снег. Четверо от-правились в лес и вернулись с охапками сушняка. Развели ог-ромный костёр. Сквозь усиливающуюся метель и сгущающиеся сумерки стало плохо видно. Ползком Емельян подобрался к самой дороге. От костра донеслись пьяные голоса.
"Быстро же они налакались", - удивился Емельян. А по-том началось такое, чего Емельяну не могло присниться даже в самом страшном сне. Эти изверги прогоняли людей по горячим углям. Один из них упал и его волокли волоком. До Емельяна долетели душераздирающие крики, от которых мороз пробирал до костей. Метель усилилась, стало смеркаться. От костра всё ещё слышались вперемешку дикий пьяный смех и предсмертные крики несчастных. Емельян ползком вернулся к возу. Буянка, вся заснеженная, дрожала крупной дрожью и смотрела на него жалобными глазами. От этого взгляда Емельяну стало не по себе. Он и сам изрядно продрог. Потрясённый Емельян никак не мог прийти в себя.
Он стоял, обнимал лошадь за шею, шептал ей какие-то ласковые слова, а сам мучительно страдал от того, что ничем не может помочь тем несчастным. Чуть позже Емельян услышал выстрелы, быстрый топот копыт и всё стихло. Он переждал ещё какое-то время и стал осторожно выводить Буянку на дорогу.
К этому времени наступила такая темень, хоть глаз коли. Метель разыгралась не на шутку. В двух шагах ничего не было видно, ни дороги, ни вешек вдоль неё. Отчаявшись, Емельян положился на чутьё Буянки, влез на воз и впал в забытьё. Всё пережитое совсем его обессилило. И только когда Буянка за-ржала у ворот его избы, он очнулся. Кряхтя слез, взял Буянку под уздцы и осторожно повёл во двор.
Глава 3
Проводив Емельяна, Анисья принялась хлопотать по до-му. Сходила в хлев, подкинула в ясли сена корове, ласково с ней поговорила. Курам высыпала в корытце сваренную картофельную кожуру. Вытащила из гнезда два яйца. "Совсем куры не несутся, - горестно подумала Анисья, - и где же им нестись при такой скудной кормёжке. Если так дальше пойдёт, к Пасхе яиц не насбираешь".
Когда вернулась в избу, проснулись дети. Надо кормить. В печи уже томились постные щи из квашеной капусты. Выдви-нула чугунок, налила в глиняные чашки по половничку и поста-вила перед детьми, уже сидевшими за столом. Достала с полки чёрствую краюху хлеба, отрезала детям по кусочку. Те жадно набросились на еду. Чуть поколебавшись, Анисья и себе плес-нула немного щей, а чугунок задвинула подальше в печь.
После еды дети залезли на полати и там затихли со своими немудрёными игрушками, а Анисья вымыла в горнице пол, вытряхнула на улице домотканые дорожки. В своей малень-кой спаленке убрала постель, высоко взбивая перину и подушки. Кровать застелила ярким, домотканым покрывалом.
За хлопотами, не заметила, как день прошёл. Но, чтобы она не делала, мысли неотрывно возвращались к Емельяну. В душу незаметно, исподволь, закрадывалась тревога.
"Господи, Емельянушка, где же ты родимый мой? Обо-рони, Господи, раба твоего Емельяна", - молча молилась она. К вечеру, Анисья накормила детей, спровадила их на печь, а сама села за прялку. В уютной горенке было тепло и тихо, только за окном бесновалась метель.
Тихо жужжало колесо прялки, тянулась бесконечная нить. Тикали часы-ходики на стене. Вот уже и десять пробило, а Емельяна всё нет и нет . Анисья то и дело взглядывала в тёмное окно, прислушивалась к вою метели.
"Где же ты до сей поры, Емельянушка?! Не случилась ли какая беда?! - с тревогой думала она.
Оставив свою прялку, Анисья с беспокойством металась от окна к двери. Метель бушевала во всю, наметала новые суг-робы. Окно до половины завалило снегом. Вдруг, сквозь вой метели, она услышала конское ржание. Не помня себя, прямо на исподнее накинула большой клетчатый платок, натянула на босу ногу валенки и стремительно выскочила за дверь. Увидела, как Емельян распрягает Буянку. Через сугробы, проваливаясь выше колен в снегу, Анисья кинулась к мужу. Снег набивался в вален-ки холодил ноги, ветер остервенело рвал юбку, поднимал её колоколом, обдавая холодом всё тело, но она ничего не замечала. С разбегу кинулась к мужу, крепко обняла его и залилась слезами.
- Емельянушка! Емельянушка! - только и могла она вы-говорить сквозь рыдания.
- Ну, что ты, Аниса, успокойся. Видишь, жив я, здоров. Ишь, мокреть развела.
Измученная лошадь стояла рядом с ними, низко опустив голову. Емельян взял в одну руку повод, другой приобнял Ани-сью, и только сейчас заметил, как легко она одета.
- Э-э-э, мать, да ты совсем раздетая. Ну-ка, быстро в дом. Не хватало только, чтобы ты захворала. Иди, иди, - под-толкнул он её вперёд. - Я только Буянку обихожу и следом буду. Анисья, смеясь и плача, поцеловала его в заиндевевшую бороду и кинулась в дом. В спаленке, из сундука достала тёплое бельё, шерстяные носки, байковую рубаху. Всё разложила на кровати. Проворно отодвинула заслонку в печи и ухватом достала чугунок с ещё не простывшими щами, и другой, побольше, с тёплой водой для умывания.
От её суетни проснулись дети, свесили головёнки с печи и с любопытством следили за матерью.
Хлопнула входная дверь, вошёл Емельян. Девчонок, как ветром сдуло с печи. Мелькая голыми пятками из-под длинных рубашонок, они с визгом кинулись к отцу, повисли на нём, бол-тая в воздухе ногами.
- Тятя, тятя приехал! - радостно визжали они.
- Полноте, полноте, егозы. Задушите отца-то.
Он подхватил их обеих под мышки и понёс, намереваясь водворить обратно на печь. Но, не тут-то было. Как вьюны, они вывернулись из его рук и стали, наперебой помогать отцу разде-ваться. Вся одежда разлеталась в разные стороны.
Анисья какое-то время, пряча улыбку, смотрела на них, потом строго прикрикнула:
- Хватит вам тятьку тормошить. Геть на печку, а то вот я вас рушняком, рушняком.
Девчонки недовольно воззрились на мать, но, получив чувствительные подзатыльники, нехотя полезли на печь. Анисья задёрнула за ними занавеску.
Емельян, умывшись и переодевшись во всё сухое и тёп-лое, блаженно сидел за столом и хлебал щи. Анисья, подперев подбородок рукой, сидела напротив него и с удовольствием наблюдала, как он ест.
- Что ты так припозднился, Емельянушка? Я, право сло-во, извелась тут вся. Места себе не находила. Аль, случилось что?
Емельян медленно дохлебал щи, утёр бороду и только тогда поднял глаза на жену.
- Ну, мать, - начал он нерешительно, - насилу выбрался. Уж и не чаял домой живым возвернуться. Такие вот дела.
- Ой, лишенько! - прикрыв рот рукой, приглушённо вскрикнула Анисья, а сама до того побелела, как тот снег за ок-ном.
- Что стряслось-то, родимый?
- Сам не знаю, какому Богу молиться, что отвёл от меня беду. Такого, Аниса, нагляделся и наслушался, что страх Божий! Как вспомню, так всего дрожь пробирает.
Емельян начал рассказывать Анисье обо всём, что ему пришлось пережить.
- Да, мать, натерпелся я страху. Ни приведи Бог никому такое увидеть.
Голос у Емельяна дрогнул, сорвался. Он тяжело сглот-нул. В глазах блестели слёзы. Анисья сидела вся окаменев, только губы, едва слышно шептали слова молитвы. Она участ-ливо глядела на мужа, всем сердцем сопереживая всё, что с ним случилось.
- Ох, Емельянушка, как же ты натерпелся, родимый, - наконец заговорила Аксинья. - Я бы умерла от страху. Людей-то как жалко. Ох-хо-хо, вот времена настали, страсть Господня. И за что они такие муки приняли, и кто они такие есть?
- Эх, Аниса, да разве бандитам причина нужна? Они же звери, ни за что могут ограбить, убить, покалечить. Видно до того уже зазверели, что всё содеянное удовольствие им доставляет. Каюсь, боязно мне было к тому страшному месту подойти, а надо бы мужиков похоронить по-христиански, негоже им, как падали, там валяться. Ужо я завтра пробегусь по соседям, вместе съездим туда. Может узнаем, кто такие, из какой деревни.
Они ещё долго сидели за столом. Первой поднялась Анисья.
В избе всё затихло. Емельян заснул быстро. А Анисья, прижавшись к тёплому боку мужа, всё не могла заснуть. Из голо-вы никак не шёл рассказ Емельяна и она то и дело горестно вздыхала. Потом её мысли переметнулись на своё житейское. Перед её глазами вставали одно за другим события её собст-венной жизни. Её первая встреча с Емельяном и многое другое.
Глава 4
Родилась Анисья в Польше, в семье зажиточного шлях-тича Казимира Шамова, владеющего богатым хутором вблизи города Вильно. Мать Анисьи, Мария, была второй женой Кази-мира. И был он старше её на добрых три десятка лет. От первой жены, умершей от неизлечимой болезни, у него осталось пятеро сыновей, младший из них, Яков, был ровесник Марии. Сыновья Казимира люто возненавидели свою мачеху. И только крутой нрав отца вынуждал их сдерживать свои чувства. Мария вышла замуж за Казимира не по своей воле. Когда-то, после очередного еврейского погрома в г. Вильно, её, шестилетнюю, насмерть перепуганную девочку, обнаружил в костёле под скамейкой, ксёндз. Из сострадания приютил её, окрестил в христианскую веру, и воспитывал до 17 лет.
К семнадцати годам Мария расцвела необыкновенной красотой. Кто бы на неё не посмотрел, так и ахал: "Чистая Бо-жья Матерь сошла с иконы".
Казимир, увидев Марию впервые, был поражён её красо-той и возжелал непременно на ней жениться, хотя по возрасту она ему в дочки годилась. Ксендз уговорил Марию выйти замуж за этого богатого, всеми уважаемого человека, искренне пола-гая, что она будет жить у Казимира в достатке и довольстве, и всегда будет под надёжной защитой.
Так в 17 лет она стала женой Казимира. Правду сказать, тот её боготворил. А когда Мария родила девочку, это после стольких-то сыновей, радости его не было конца. Каждую сво-бодную минуту он проводил с Марией, наслаждаясь её общест-вом и забавляясь с малышкой. Хотя Мария и не любила его, но она была бесконечно благодарна ему за его доброту к ней и безмерную любовь к её дочери.
Может- быть вся жизнь Анисьи сложилась бы совсем иначе, но нагрянула беда. Всю их семью, равно как и другие, выслали по царскому указу в далёкие, неведомые Оренбургские степи. Русский царь жестоко расправлялся с теми, кто шёл про-тив него. А Польша, в состав которой в те времена входила При-балтика, частенько бунтовала против царя, добивалась своей независимости. В последних событиях были замешаны многие шляхтичи, в том числе и семья Шамовых.
В 1884 году, когда Анисье было чуть меньше годика, длинный обоз высланных семей, сопровождаемый отрядом жан-дармов, тронулся в далёкий путь. По рассказам матери Анисья знала, как много пришлось претерпеть в пути и уже здесь, в Оренбургских степях. Оставили их в чистом поле и сказали: "Здесь будете жить".
У сосланных, в большинстве своём людей состоятель-ных, остались кое-какие ценности и деньги. Деревню возводили на голом месте. Казимира выбрали старостой. Он руководил всей постройкой и от имени общины, имел связь с властями. От-строенную деревню Казимир назвал Марьевкой, в честь своей жены. Хоть и были этим некоторые недовольны, но благоразум-но молчали. Для своей семьи Казимир вместе с сыновьями по-ставил большой дом. Семья большая, вместе с детьми за стол садились до 20 человек. Завели хозяйство крепкое - лошади, коровы, овцы, разная птица. С утра до ночи вся семья трудилась не покладая рук. Только Марии, жене своей, хрупкой и слабой, не позволял Казимир работать. Этим вызывал к ней ещё боль-шую ненависть всех домочадцев. Особенно лютовали снохи, жёны старших сыновей. Так прошло больше десяти лет. На одиннадцатом году жизни в Оренбуржье, скоропостижно скон-чался Казимир. Анисье в ту пору исполнилось 11 лет. Их жизнь с матерью в доме отца после его смерти, превратилась в сущий ад. Теперь они питались скудными объедками, а порой за целый день и этого не видели. Всю накопившуюся зависть и ненависть все домочадцы единодушно обрушили на Марию и Анисью. Отец в своём завещании наказывал сыновьям оберегать его жену и дочь. Но это осталось неизвестным Марии. Издевались над ними зло и изощрённо.
Чтобы не умереть с голоду и как-то поддержать мать, Анисья пошла в люди. Работала тут же в Марьевке, в семьях своих зажиточных сородичей - двоюродных и троюродных дядей и тётей. Нянчила детей, пасла гусей, помогала по хозяйству. Много чего приходилось делать. Домой возвращалась затемно. Старалась прошмыгнуть в комнату матери незаметно. В кармане платья приносила матери то кусок хлеба, то бумажный кулёк с кашей, а порой и пряник. Мать она всегда заставала в одной и той же позе. Сидя у окна, та с тоской глядела на улицу. Здоровье её совсем пошатнулось после смерти Казимира, она на глазах чахла, таяла, как свеча. Её большие, чёрные, кроткие глаза смотрели на Анисью с жалостью. Притянув к себе дочь, нежно гладила её по волосам, осыпала поцелуями. Крупные слёзы катились по щекам:
- Сиротинушка ты моя, ненаглядная. Не протянуть мне долго, за тебя душа болит. Как жить будешь?
Анисья затихала на полу, у её ног. Рыданья подступали к самому горлу, но она всеми силами старалась подавить их, что-бы ещё больше не расстраивать мать.
Прошёл год со смерти Казимира. В доме не затихали ссоры, ругань, взаимные попрёки и обиды. Старший сын Вацлав, пытался , по примеру отца, держать дом в строгости, порядке и послушании. Но у него не было такой железной воли, как у отца, и умение одним взглядом пресечь любое недовольство со сто-роны домочадцев. Тот всех крепко держал в кулаке. И один только младший сын Яков не подчинялся никому, ни отцу, ни старшим братьям. Он был равнодушен к хозяйству, не знал цену деньгам, слыл в семье гулякой и беззаботником. На все отцов-ские попрёки и порки он в ответ только ухмылялся. И жениться то он так и не женился: "Мне без того баб хватает", - с наглой усмешкой заявлял он.
В конце концов весь этот бедлам в доме допёк-таки Вац-лава и он собрал всю семью на совет.
- Вот что я хочу вам сказать, дорогие сродственнички, - суровым голосом заговорил он. - Пора нам ставить свои дома и разъезжаться к чёртовой матери! Так дальше жить нельзя.
Все сразу задвигались, оживлённо заговорили, переби-вая друг друга. Первым подал голос средний сын Павел.
- А как же отцовский дом? Кому он достанется?
Как о чём-то давно решённом, Вацлав сказал:
- В этом доме останется Мария с дочерью и Яков.
- А почему я-то здесь останусь? Может мне здесь не нравится? - деланно возмутился Яков, а в душе был рад-радёшенек такому повороту.
- Куда ж ты денешься? Или может у тебя деньги есть свой дом поставить? - с издёвкой спросил Вацлав. - Или ты на-деешься, что кто-то из нас тебя пригреет, на свою шею посадит? Нет, дорогой братец, не выйдет, хватит, погулял, побездельни-чал. Вот поживи теперь с мачехой, похозяйствуй сам, может ума наберёшься.
На Якова со всех сторон посыпались язвительные на-смешки. Он бессильно опустился на стул, лицо его побледнело, но он всё же поборол себя и не вступил ни с кем в бесполезные пререкания. "Зря насмехаетесь, - думал он, - не хуже вашего буду хозяйствовать. Да я ради Марии горы сверну. Боже! Какое счастье видеть её каждый день, говорить с ней без опаски и без всяких помех. О таком подарке я и мечтать не мог. Мария, Маша, Машенька, - мысленно он обращался к той, которую полюбил без памяти с первого дня её появления в их семье.
Он так и остался сидеть на стуле в одиночестве, когда остальные, явно довольные таким решением старшего, разо-шлись по своим комнатам.
С этого дня в доме наступило относительное спокойст-вие. Все только и говорили о своих будущих домах и самостоя-тельной жизни. Даже к Марии с Анисьей стали лучше относиться. Уже не попрекали на каждом шагу куском хлеба. Усмешливо говорили меж собой: "Пусть уж напоследок потешатся. Как-то ей потом с Яковом жить-поживать доведётся? Вот уж нахозяйну-ют!". И злорадно заливались смехом.
Глава 5
Ещё через год вся семья разъехалась по своим домам. Из отцовского дома вывезли почти всю мебель и домашнюю ут-варь. Мария неприкаянно ходила по дому и её шаги гулко отда-вались в пустых комнатах. Яков, как тень, следовал за ней.
Он, к удивлению многих, рьяно принялся за хозяйство. Содержал в порядке скот, который ему достался при дележе, неутомимо работал в поле и на косовице. Был предельно внима-телен к Марии, а Анисье запретил работать по людям.
- Что же я, не обеспечу вас что ли? Нет такой необходи-мости скитаться по дворам.
Мария с Анисьей были за это ему очень благодарны. Правда бывали дни, когда он впадал в буйную гульбу, забывая обо всём. Потом являлся домой весь расхристанный, в рваной рубахе, в синяках и ссадинах, злой, как чёрт, и в то же время с виноватостью на лице. В такие моменты Мария с Анисьей ста-рались не попадаться ему на глаза.
Так пролетели ещё три года. К этому времени Анисье ис-полнилось шестнадцать лет. Она уже вполне сформировалась. Лицом и статью пошла вся в отца. От матери унаследовала пышные, вьющиеся волосы, только не чёрные, как у неё, а пе-пельно-русые, как у отца. Большие серые глаза, затенённые длинными пушистыми ресницами, смотрели на мир сторожко, по-взрослому. Высокая, стройная, красивая она невольно притя-гивала к себе взгляды окружающих. Это её очень смущало. Даже Яков смотрел на неё порой каким-то особенным , пугающим её взглядом.
Три года жизни вместе с Яковым в одном доме избавили её и мать о заботе о хлебе насущном, но здоровья Марии не прибавили. Она продолжала худеть, бледнеть и слабеть. От бы-лой красоты остались одни глаза, которые на исхудавшем лице, горели как два огромных горящих уголька.
По осени, после страды, Яков собрался в богатое село Казанку на ярмарку. Большую повозку, запряжённую о двух ры-саках, загрузили зерном, маслом топлённым и подсолнечным, туесками мёда, корзинами яиц, вяленой рыбой. Провожая Якова, Мария кротко говорила:
- Смотри же, Яков, не загуляй там. Сам знаешь, как в доме деньги нужны. Пообносились мы все. Уж я тебя, голубчик, прошу, не подведи, сделай всё, как надо.
- Ладно, ладно, распричиталась, - недовольно отозвался Яков, пряча от неё глаза. - Что я, сам не понимаю?
Он ловко вспрыгнул на передок повозки, взмахнул кну-том:
- Но-о-о, милые! Поехали!
Мария крестила его вслед и сухими губами шептала: "Оборони, Господи, раба твоего Якова! Дай ему вразумление. Отведи от него все напасти".
Прошла неделя, а Яков всё не возвращался. Марию му-чили недобрые предчувствия. Она теперь постоянно сидела у окна и не отрывала взгляда от дороги. В один из дней с самого утра она чувствовала себя очень плохо. Её беспокоило какое-то жжение в груди и сильное колотье. За весь день она ничего не ела, только пила подслащённую воду. Анисья ни на минуту не оставляла мать одну. Под вечер Мария опять села у окна, а Анисья устроилась рядом с ней на низкой скамеечке.
Вдруг Мария увидела, как в распахнутые ворота вошёл Яков. Он шёл сильно шатаясь. Алая праздничная рубаха висела на нём клочьями, одна штанина разорвана до самого колена, на нём не было картуза и он был бос. Мария какое-то время, как завороженная, смотрела на него, потом чуть приподнялась со стула и отчаянно вскрикнув "Ахти мне!", рухнула на пол , как подкошенная. Мертвенная бледность разлилась по её лицу. Ис-пуганная, ничего не понимающая Анисья, с криком "Мама! Ма-ма!", кинулась к ней и попыталась её поднять, но силы оставили её и она, упав матери на грудь, разрыдалась. Она не видела, как в дверях комнаты появился Яков. А он, потрясённый увиденным, враз протрезвел. Кинулся к Марии, упал рядом с ней на колени и судорожно пытался найти у неё пульс. Когда Анисья увидела в каком виде Яков, она поняла, чего так испугалась мать. С нена-вистью глянула на него и закричала:
- Это ты её убил! Это ты её убил!
Яков сгорбившись сидел рядом с бездыханным телом Марии и размазывал по грязному лицу слёзы. Он взял ещё тёп-лую руку Марии, прильнул к ней губами и горячечно зашептал:
- Маша, Машенька! Зачем же ты меня покинула?
Глава 6
Похоронили Марию рядом с мужем. На похороны собра-лась вся семья. Поминки устроили в доме Вацлава. Особой скорби никто не выказывал. За столом ели, пили и говорили о своих житейских делах. Мария для них при жизни была неже-ланной, поэтому после её смерти все почувствовали даже об-легчение. Только Анисья и Яков в скорбном молчании сидели на дальнем конце стола всеми забытые. Яков пил водку стакан за стаканом, но хмель не брал его.
Анисья тронула его за плечо и тихонько позвала.
- Яша, пойдёмте домой. - А у самой мелькнуло "Куда домой-то? Разве есть у меня теперь дом?".
Яков грузно поднялся, оглядел всех хмурым взглядом, нехорошо усмехнулся. Нарочито громко сказал:
- Пойдём, Аниска, что они нам все, разве это люди? И-и-эх! Какую женщину загубили, со света изжили!
За столом возникла гробовая тишина. Яков махнул рукой, круто развернулся и покинул дом Вацлава. Анисья поблагодарив всех и низко поклонившись, заторопилась за ним следом.
За столом какое-то время царила тишина.
- М-да, - наконец заговорил Вацлав, - Что с девкой-то делать будем? Куда ни кинь, а сестра она нам всё же. Негоже ей оставаться жить в одном доме с Яковом.
- Отдадим-ка мы её замуж. - Высунулась жена Вацлава Марыська. - А чё? Возраст подходящий, недурна собой, жених быстро сыщется.
- Кто её возьмёт без приданного-то, ведь голь перекат-ная, как есть. - Возразила жена Павла Ганна.
Но тут подал голос всегда обычно молчавший Зденек.
- Мы что? Нелюди что ли? Соберём ей приданное, а не то накажет нас Господь за сироту.
Поднялся гвалт. Все спорили, размахивали руками, дока-зывая каждый своё, как-будто совсем забыли, что сидят за по-минальным столом.
А в это время Анисья с Яковом шагали вдоль деревен-ской улицы оба молчаливые, скорбные и заплаканные.
- Эх, Аниска! - вдруг заговорил Яков - Знала бы ты, как я любил твою мать! Ты думаешь, почему я не женился? Не зна-ешь? А всё из-за неё. С первого дня, как она вошла в нашу се-мью, я потерял покой, сходил с ума от ревности к отцу, порой ненавидел его люто.
Поражённая Анисья резко остановилась посреди улицы и изумлённо смотрела на Якова.
- Что смотришь так? - продолжал тот, - Не веришь? А сколько надо было сил, скрывать от всех свою любовь, и первым делом от самой Марии. Пил я, куражился, перечил во всю отцу с братьями, всё только из-за неё. Я с ума сходил от того, что она не моя. Как же я обрадовался, когда Вацлав оставил меня жить вместе с вами. Думал она согласится выйти за меня замуж, а она меня так устыдила, так устыдила. Ты, говорит, Яша, совсем без ума. Анисья сестра тебе, а я тебе мать, хоть и не родная, хоть и годами с тобой равная. И ты это, говорит, не забывай никогда. Я и сник совсем, но всё же мне было радостно быть рядом с нею.
Яков замолчал и всю оставшуюся дорогу не проронил больше ни слова. Когда вошли в дом, каждый молча ушёл в свою комнату. Вскоре Анисья услышала его храпение, а сама не могла сомкнуть глаз. Она боялась оставаться в доме с Яковым наедине. Сознавала, что нехорошо это, что люди сразу же осу-дят и поползут нехорошие разговоры. После долгих раздумий Анисья приняла решение покинуть этот дом. На рассвете, со-брав свои скудные пожитки в узелок, она тихонько вышла на улицу. У ворот оглянулась, низко поклонилась дому и направи-лась по дороге, ведущей в село Георгиевку. К рассвету на траву упала густая роса и, чтобы не замочить обувь, она скинула бо-тинки и пошла босиком. Роса холодила ноги, подошвы покалы-вало, как иголочками. Подступающие рыдания душили её, серд-це болезненно сжималось. Она шла и думала: "Куда я иду? Что меня там ждёт? Кому я там нужна?". В Георгиевке жила сестра отца, но Анисья не была уверена, что ей там будут рады. Она не раз порывалась вернуться назад, но, постояв в нерешительно-сти, продолжала свой путь.
Правду говорят, что человеку не дано знать, где и как он встретит свою судьбу. Судьба настигла Анисью на пол - пути к Георгиевке, в лице Емельяна Фурсова.
Глава 7
Емельян был единственным ребёнком в семье Фурсовых. Его отец Егор Викентьевич был известен во всей округе, как не-превзойдённый вальщик. Заказчикам не было отбоя. Егор со своей женой Анной души не чаяли в своём сыне. Рос тот, хоть и балованным, но не изнеженным. Отец приучал его к своему ре-меслу, надеясь передать ему все свои секреты. Но Емельян, хотя и приглядывался ко всему со вниманием, и с охотой помогал отцу, однако не лежала у него душа к такому делу. К восемнадцати годам он ещё был у отца только на подхвате. Тот его не торопил. "Молод ещё, пусть погуляет пока!, - думал он. А погулять Емельян любил. Зимой засиживался на посиделках, по тёплому времени всеми ночами, с ватагой таких же молодцев, бродил из улицы в улицу, горланил песни под гармонику, был зачинщиком всяких проказ. Хороводился он и с девчатами, правда никому из них не отдавая предпочтения. Зато девки так и стреляли в него глазами, так и липли к нему. Уж больно хорош был собой Емельян. Высок, широк в плечах, тонок в талии, смуглое лицо было необычайно подвижным, жгучие чёрные глаза, казалось, прожигали насквозь. Не одна девушка теряла сон из-за него. Но ни к одной не ворохнулось у него в душе ответное чувство. Он часто раъезжал по округе, развозя готовый товар заказчикам.
В тот день, как ему встретить Анисью, он возвращался из такой поездки домой. Лошадь резво и мягко несла лёгкий таран-тас по просёлочной дороге. Вслед лёгким облачком клубилась пыль, оседая на придорожную траву. Емельян пребывал в бла-годушном настроении. Вдруг впереди он увидел женщину, кото-рая шла босиком обочь дороги. Приближаясь, Емельян отметил стройный стан её, пышную шапку волос на голове, пронизанную лучами полуденного солнца, лёгкую, даже изящную походку. Поровнявшись с ней, он искоса глянул в её сторону и обомлел. Из-под опущенных длинных густых ресниц на него смотрели такие глаза - утонуть можно! Какая-то сладкая, щемящая волна прокатилась по всему его телу.
"Тп-р-у-у!" - Емельян, натянув вожжи, остановил лошадь. Наклонился к стоящей на обочине девушке, он пытался рас-смотреть её лицо. Но Анисья неподвижно застыла на дороге, низко опустив голову.
- Далеко ли путь держишь, красавица? - довольно раз-вязно спросил Емельян, пытаясь таким образом скрыть охва-тившее его смятение.
- В Георгиевку, - тихо ответила Анисья, не поднимая го-ловы.
- Так садись, подвезу, мне туда же.
Анисья вскинула голову, внимательно посмотрела ему в глаза, как бы определяя, можно ли ему доверять, подошла к тарантасу. Емельян соскочил на землю, подхватил Анисью и легко, как пушинку, поднял её, усадил в тарантас. И опять его, от близости с ней, окатило жаркой волной. Когда он взялся за вожжи, руки его слегка дрожали, ладони вспотели.
Емельян стал осторожно расспрашивать её, кто она, от-куда, и вскоре узнал всё о её короткой жизни. Ещё не закончи-лась дорога, а Емельян уже точно знал, что эта девушка - его судьба, и он сделает всё, что в его силах, чтобы быть с нею вместе.
- Так ты говоришь, - обратился он к Анисье, - что у тебя здесь в Георгиевке тётя?
- Да, здесь живёт отцова сестра, но как она меня примет, я ещё не знаю.
- А как не примет, тогда что?
- Ну, - неуверенно проговорила Анисья, - тогда буду ис-кать работу.
- Послушай, Аниса, хочешь я тебя в няньки определю? Вот прямо сейчас. Хочешь?
Анисья глянула на него недоверчиво.
- Вот те крест, определю! Даже не сомневайся, соглас-на?
- Согласна! Очень даже согласна!, - обрадовалась Ани-сья.
- Ты не думай, люди они хорошие. Тётя Агаша приходит-ся моей матери младшей сестрой, а муж её, Афанасий Викуло-вич, только на вид строгий, сама увидишь.
Вскоре они въехали в широкую улицу и Емельян остано-вил лошадь у большого деревянного дома, обнесённого тесовым забором. Оставив упряжку у ворот, Емельян за руку ввёл Анисью через калитку в обширный двор. На крыльце дома стоял высокий, тучный мужчина, обросший лопатообразной бородой. Кустистые брови его почти сходились на переносице. Из-под них сверкнули ярко-синие глаза. Одет он был по домашнему - широкие штаны, свободная рубаха без опояски, на ногах мягкие чувяки. Стоявшая рядом с ним женщина среднего росточка, хрупкая и какая-то светлая, с приветливой улыбкой на лице, была полным контрастом своему мужу.
- Тётя Агаша, дядя Афанасий, принимайте, няньку я вам привёз! - чуть ли не от калитки закричал Емельян.
- Ах ты, батюшки! - тетя Агаша легко сбежала с крыльца и устремилась им навстречу. Она внимательно оглядела Ани-сью, взяла её за руку, - Пойдём, милая, пойдём! Потом обраща-ясь к Емельяну, ласково заговорила.
- Вот так племянничек! Вот так порадел о тёте! И где только такую красавицу сыскал? А?
- Где сыскал, там таких уже нет.
- Оно и видно, оно и видно, - зачастила тётя Агаша.
Когда все взошли на крыльцо, Афанасий Викулович гля-нул на Анисью своими пронзительными глазами и только кряк-нул. Тётя Агаша увела Анисью в комнаты, а Емельян стал про-щаться с дядей, но Афанасий Викулович придержал его и строго спросил.
- Кто такая, откуда?
- С Марьевки она, Казимира Шамова дочь. Мать её дня-ми умерла.
- А-а-а, знаю, сурьёзный был мужик. И жену его, Марию, видел. Ох и раскрасавица. Где же ты дочку их прихватил?
- По дороге и прихватил, сюда шла, в наше село, родня у неё тут, но если такая же, как та, о которой она мне рассказывала, то лучше ей туда не ходить.
- А ты, значит, пожалел? Или приглянулась дюже? Соз-навайся.
Емельян так покраснел, что даже через смуглоту высту-пил яркий румянец.
- Думайте, как хотите, - вспылил он, - я хотел, как лучше, вам же нужна нянька?
- Нужна, нужна. Экий ты порох, загорелся, как костёр. Ну, ну, не обижайся. Я ведь так, спроста спросил, по-свойски.
- Поеду я, отец, поди, уже заждался. - Емельян смущён-но помялся и добавил, - вы уж не обижайте её тут.
Глава 8
В доме Афанасия Викуловича и Агафьи Гавриловны Го-воровых Анисье жилось хорошо. Сам хозяин дома не бывал по целым дням. Он то отлучался из села по торговым делам, то пропадал в своих магазинах. Хозяйка всё больше по знакомым ходила, а если кто приходил к ней, то они часами сидели за са-моваром, чаёвничали и разговоры разговаривали.
Дети, маленькая четырёхлетняя Сонечка и шестилетний Витюшка, были до того ласковы и послушны, что Анисье зани-маться с ними было одно удовольствие.
С того дня, как Анисья поселилась в этом доме, сюда за-частил Емельян. С делом и без дела он являлся чуть ли не каж-дый день. Оделял детей конфетами, пряниками, нежно целовал тётушку, ласково улыбался Анисье, шутил с ней, чем приводил её в страшное смущение и трепет. Каждый раз при встрече с ним Анисья заливалась ярким румянцем и не смела поднять на него глаз. Сердце её трепетало, как пойманная птичка. О том, что он ходит сюда ради неё, она и помыслить не могла до той поры, пока Агафья Гавриловна однажды со смехом сказала ей.
- Вот ведь, Анисьюшка, каков племянничек. Раньше, бы-вало, его никаким посулом не заманишь к нам, а теперь сам бе-жит. Не иначе влюбился он в тебя.
Анисья вся так и вспыхнула. Потупившись, тихо прошеп-тала.
- Что вы, тётя Агаша, мыслимо ли такое? Кто я и кто он?
- Э-э-э, милая, любовь она не спрашивает бедный ты или богатый, а как придёт, так с ней и сладу нет. Так-то и у нас было с Афанасием Викуловичем. А ты, Анисьюшка, цены себе не знаешь. Посмотри-кось в зеркало.
Однажды, когда Анисья в саду гуляла в саду, к Агафье Гавриловне пожаловала женщина, очень на неё похожая. Она остановилась неподалёку от Анисьи и внимательно стала её рассматривать. Дети, при виде её, побросали свои игры и с кри-ком - "Тётя Аня! Тётя Аня!" - бросились к ней со всех ног. Она ласково обняла их, расцеловала.
- А вот я вам леденцов на палочке принесла, - певуче за-говорила она.
При виде такого лакомства, дети завизжали от восторга.
- Ну, идите, милые, играйте, а мне надо вашу маму по-видать. - она повернула к крыльцу и ещё раз внимательно при этом посмотрела на Анисью. А Агафья Гавриловна уже сама радостно бежала ей навстречу. Сёстры крепко обнялись.
- Анечка, сестрица, как я рада! Проходи же, проходи по-скорее.
- Анисьюшка, - крикнула Агафья Гавриловна уже с крыльца, - веди детей, им спать пора. А ты уж нам потом само-варчик спроворь. Кухарку-то я отпустила.
- Хорошо, тётя Агаша, я сейчас, мигом. - Отозвалась Анисья. Она подхватила детей за руки и повела их в дом.
Когда через некоторое время Анисья занесла самовар в столовую, то увидела, что женщины о чём-то оживлённо разго-варивают, но при виде её, тут же смолкли.
- Спасибо, милая, - поблагодарила её Агафья Гаврилов-на. - Дети уснули?
- Спят, как ангелочки.
- Вот и ладно. Поди и сама отдохни, а не то на улице по-гуляй.
Анисья поклонилась, вышла из столовой и тихо прикрыла за собой дверь.
Женщины с наслаждением принялись за чай.
- Вот я и говорю своему, - продолжая прерванный разго-вор, сказала Анна Гавриловна. - С чего это наш Емельян так переменился? Стал какой-то задумчивый, тихий. Иной раз не-сколько раз его окликну, прежде чем он отзовётся. По вечерам и на улицу почти не выходит. А он-то, мой, только рукой махнул. Пустое, говорит. Мало ли что, может по девке какой сохнет. Я ему опять, мол к Агаше с Афоней зачастил, что за дела у него там такие? А он мне говорит, сходи и узнай в чём дело. Я и при-шла, Агаша, вижу, не зря пришла. Теперь понятно, какой тут у Емельяна интерес. Так, говоришь, славная девочка?
- Уж куда как славная! Не сомневайся даже. А что при-данного нет - это не беда. Не последний-то кусок вы доедаете. Ты вспомни, как мы сами замуж выходили, много ли у нас чего было? А уж как они друг к дружке тянутся, ты бы только видела. Я-то всё примечаю.
- Что ж, сестрица, раз такое дело, пусть уж их, женятся. Вот так новость я своему Егору приподнесу! Вот так огорошу его! - Анна Гавриловна весело рассмеялась.
На другой день, Емельян чуть свет, вихрем ворвался в дом Говоровых. Агафья и Афанасий сидели за завтраком.
- Тётя Агаша! - закричал он с порога, - Где Аниска!?
- Фу, оглашенный! Напугал досмерти! В детской она, с детьми, чего тебе надо-то от неё?
- Тётя Агаша! Дядя Афанасий! Женюсь я! Же-нюсь! - и он помчался дальше по коридору. Рывком распахнул дверь дет-ской. Анисья одевала проснувшихся детей.
Емельян подбежал к ней, подхватил на руки и закружил по комнате. Потом осторожно поставил на ноги и, заглядывая в её бездонные, серые глаза, выпалил.
- Аниска, выходи за меня замуж!
Растерянная, изумлённая Анисья без сил опустилась на стул.
Ошеломлённые дети, широко раскрытыми глазами, с любопытством смотрели на них.
Емельян присел на пол у ног Анисьи и уже более спокой-ным голосом заговорил.
- Аниска, душа моя, сердцем к тебе прикипел, покоя ли-шился. А я, поглянулся ли я тебе? Скажи хоть словечко, обна-дёжь.
- Поглянулся, - чуть слышно прошептала Анисья и зали-лась румянцем. Сердце её готово было вырваться из груди. Счастливые слёзы горошинами скатывались по щекам.
- Не плачь, ласточка моя, - Емельян нежно поцеловал её в мокрые глаза.
Переполненные своими чувствами, они не сразу замети-ли, что в дверях стоят Агафья и Афанасий. Увидев их, Анисья в смущении закрыла лицо руками.
Агафья Гавриловна понимающе улыбалась, а Афанасий Викулович недоумённо сдвинул свои кустистые брови и взгляд его , как бы говорил, "И когда успели?".
Свадьба была весёлая и шумная. Из всех Анисьиных родных присутствовал только Яков. Он был у неё посажённым отцом. За те полгода, что Анисья его не видела, он сильно сдал. Как-то весь сгорбился, потускнел.
Гости веселились, поздравляли молодых, щедро одари-вали их. За столом то тут, то там слышалось: "Ах, какая пара, какая пара!".
Егор Викентьевич так и вился вокруг молодых, прицоки-вал языком, с восхищением смотрел на свою сноху и выкрики-вал.
- Ох, ты и шельмец, Емелька! Ох, и шельмец! Такую кра-лю отхватил! И всё тайком, да тишком. А? Каков?
- Будет тебе, отец, будет. Лучше гостей потчуй, не забы-вай, - тихо уговаривал Емельян отца.
- Учи, учи, отца-то! - Егор погрозил сыну кулаком, а сам при этом улыбался широко и радостно.
Яков почти не пил, сидел за столом тихо и, не отрываясь, всё смотрел и смотрел на Анисью. В глазах его застыли слёзы. За общим весельем только она одна видела, как он тихонько поднялся и, сутулясь, вышел за дверь. У Анисьи болезненно сжалось сердце. Обрывалась последняя ниточка, связывающая её с прошлой жизнью, когда ещё были живы отец и мать.
Вскоре после свадьбы Емельян отделился от отца, и они зажили своим домом. Ни одной минутки не пожалела Анисья, что вышла за него замуж. Чем дольше они жили, тем ближе ста-новились друг к другу.
Сейчас, вспоминая всё это - Анисья счастливо улыба-лась Не каждой женщине выпадала такая редкостная удача. Пе-реполненная нежностью к мужу, она тихо шептала:
- Ничего Емельянушка, ничего, родимый, всё с тобой пе-ретерпим, все невзгоды перенесём. Будет и нам чему порадо-ваться. Не век же это лихолетье будет длиться.
Она ещё крепче прижалась к мужу и стала незаметно за-сыпать. В деревне в некоторых дворах подали голос третьи пе-тухи.
Не знала Анисья, не ведала, что не будет у неё будущего с любимым Емельяном, что беда уже стоит у ворот.
Глава 9
За окном чуть светало, когда в дверь загрохотали тяжё-лыми ударами. Анисья испуганно вскрикнула, с хватилась рука-ми за сердце. Она стала судорожно тормошить мужа. Емельян никак не мог прийти в себя от тяжёлого сна. А в дверь уже ломи-лись незваные гости. Проснулись дети, перепуганные, они уда-рились в рёв.
- Открывай, хозяин, - раздался за дверью грубый голос, - а не то дверь вышибем.
Емельян , шатаясь пошёл к двери, а Анисья торопливо натягивала на себя одежду. Отлетел крючок, дверь распахну-лась и в избу ввалились три здоровенных мужика, вооружённые винтовками с примкнутыми штыками. Бесцеремонно оттолкнув Емельяна в сторону, они протопали промёрзшими сапогами в передний угол и тяжело плюхнулись на широкую лавку. Колючи-ми, жадными глазами обшарили всю горенку. Анисья, трясущи-мися руками, успокаивала детей. Всё внутри у неё дрожало от страха. Емельян, едва пришедший в себя, стоял посреди горни-цы, в упор разглядывая пришедших.
- Ну, чо уставился?! - грубым простуженным голосом за-кричал один из них на Емельяна. - Запрягай свою конягу, пове-зёшь нас в Казанку.
- Такой коняги, чтоб вас везти, у меня нет, - решительно отрубил Емельян. - А какая есть, так та и одного не увезёт, ос-лабла от бескормицы.
- Ну, ты это брось! - угрожающе выступил вперёд другой мужик, - бескормица, ишь чего удумал, обмануть нас хочешь? У тебя во дворе целый воз сена стоит, на себе что ль привёз?
- Хочешь, чтобы твои жена и дети живыми остались - иди запрягай. А то мы можем и на штыки их поднять, нам не впервой.
В глазах Емельяна полыхнула ненависть, но он молча стал одеваться. Анисья рванулась к мужу, заслонила его собой. Глаза её полыхали гневом.
- Не пущу! - закричала она, - хоть убейте, не пущу!
Один из мужиков поднялся, подошёл к ней почти вплот-ную и с коротким замахом ударил прикладом по голове. Анисья без звука снопом свалилась на пол. Что было дальше, она не видела и не слышала.
Очнулась от нестерпимого холода. Дверь в избе была полуоткрыта. Рядом с ней на полу сидели, прижавшись друг к другу, зарёванные, окоченевшие дети. Анисья с трудом подня-лась на колени. Голову разрывала жгучая боль. На полу растек-лась застывшая кровь. Превозмогая боль, она поднялась и, ша-таясь, добрела до двери, захлопнула её, накинула крючок. Одну за другой перенесла девчонок на свою кровать и укутала их одеялом. Выстужённая изба была похожа на ледник. В отума-ненной болью голове билась только одна мысль: "Что с Емельянушкой?!". Страшно было подумать, что они могли с ним сделать.
Метель на улице утихла. День был солнечный и мороз-ный. Анисья решилась выйти во двор. Снимая с крюка свой ста-ренький кожушок, обратила внимание, что никакой другой одеж-ды не осталось. Тулуп, новый полушубок Емельяна, зипун, её большой шерстяной клетчатый платок - всё исчезло. Не нашла она и новых валенок, ни своих, ни мужниных. Совсем недавно их привёз отец Емельяна. Свалял валенки не только для неё и Емельяна, но и для детей.