Вот и я, чем дальше, тем больше и больше вспоминаю те дальние, голодные и трудные, но такие прекрасные годы, годы моего детства.
Перед мысленным взором встают родные места, так ярко, так отчетливо, как будто когда-то, кем-то были сфотографированы и вложены в мою память, а сейчас оживают, вызывая волнение и радость, счастье и боль.
Глава I
В ШКОЛУ
Мама собирает меня в школу, в первый класс. Из своего единственного черного праздничного платья, она сшила мне школьное платье и фартук. К школьному платью мама связала белый кружевной воротничок и манжеты на рукава. Красивая получилась форма! Из куска отбеленного холста сшила еще праздничный передничек. Помогая мне утром одеться, мама сказала: "Ты меня, дочка, как куколка!" Все было хорошо - красивое платье, белый передник, в толстую косу, цвета спелой пшеницы, вплетена полоска какой-то пестрой ткани, вот только на ноги надеть было нечего. "Ничего, дочка, пока тепло, походишь босой, а потом придумаем что-нибудь" - сказала мать. Так и повела меня в школу, всю из себя нарядную, но босую. На улице действительно было тепло и мне даже приятно было идти босиком по песчаной дорожке. Еще прошлой осенью я рвалась в школу, но мне до семи лет не хватало два месяца и меня не приняли. Как я горько плакала! И сейчас, сгорая от нетерпения поскорее попасть в школу, я тянула мать за руку, забегала вперед, баламутила босыми ногами песок, поднимая пыль, пока не получила от матери легкий подзатыльник. "Что ты как егоза? - сердилась мать. - Подняла пыль, пока до школы дойдешь, будешь, как замарашка!"
Но, вот, наконец, и школа! Невысокое, в несколько ступеней крыльцо, широкие двери, узкий темный коридор и по бокам классные комнаты, учительская и дверь в интернат.
Наша школа раньше была церковью. Потом церковь разрушили, остались только стены, перестроили кое-что, и получилась школа. Во всех классах и других помещениях были печи. Топки выходили в коридор. Зимой их топили кизяками, дровами, реже углем. С трех сторон вокруг школы был пустырь, с четвертой - небольшой сад - в нем росли вперемежку клены, акации, вязы. А в середине сада на открытой площадке лежали каменные столбы с полустертыми надписями. Много позже я узнала, что это были каменные надгробья на могилах священников и членов их семей. На переменах осенью и весной, в хорошую погоду, мы любили сидеть в саду на этих самых поваленных надгробиях. Ну, это я немного отвлеклась.
Возвращаюсь к первому школьному дню. Мама ввела меня в класс, усадила за парту, наказала: "Будь умницей, учись хорошо, слушайся учительницу". И оставила меня одну. Я с любопытством оглядывалась по сторонам. Но вот, один за другим, стали подходить другие первоклашки: Вовка Барсуков - сын управляющего нашего совхоза, Петька Иванов - мой сосед через дом, Толька Жук, Лешка Федоров и Надя Широбокова из деревни Воронковка; Валя Беленко, Тома Заниздра, Оля Панченко и Рая Кангареева - из большого аула; Вовка Пархоменко, Валя Ерофеева и Петька Журавлев - из деревни Тринадцатое. Вот и весь наш класс.
Прозвенел звонок. Не современный, электрический. Это был малюсенький колокольчик с язычком внутри. Наша сторожиха, истопница и уборщица тетя Нюра поднимала его высоко над головой и трезвонила что есть мочи. Такой звонок был слышен почти на весь Кувай.
После звонка в класс вошла учительница. "Здравствуйте, дети!" - сказала она. "Здра-а-а-вствуйте" - в разнобой ответили мы, сидя за партами. "Когда с вами здоровается учительница, вы должны все встать".
Мы повскакивали из-за парт. "Вот и хорошо. Садитесь, дети. Будем знакомиться. Меня зовут Полина Яковлевна. Те, кого я буду называть по фамилии, должен встать и назвать своё имя. Понятно?" "Понятно!!!" - закричали мы хором.
Так состоялось наше знакомство. Я во все глаза смотрела на учительницу. Она мне очень понравилась. Круглое, румяное её лицо, с симпатичными ямочками, лучилось добротой. Темные волосы уложены в красивую прическу. Брови черные, вразлет. Глаза, опушенные длинными ресницами, были такими темными, что казались без зрачков. А уж как она ласково ими смотрела на нас! Темно-зеленое платье, с отложным белым воротником, ладно сидело на её хрупкой фигуре. И вся она мне казалась какой-то сказочно-красивой. Мы все её полюбили сразу. Она приехала работать в нашу школу после окончания педучилища.
Полякова Полина Яковлевна, первая моя учительница. Сколько она нам отдала, за этот единственный год, своего тепла, доброты и времени. Она не только научила нас читать, писать и считать, но старалась привить нам любовь к учебе, чувство товарищества, почитание старших, любовь к деревне, в которой живем, к людям, природе.
По выходным дням она частенько у страивала с нами экскурсии на Солянские озера, в Дунькин дол, в Рябинов лес, на берега реки Кувай. Заводила с нами веселые, шумные игры, бегала, как девчонка, с нами наперегонки. Зимой каталась вместе с нами с гор на санках и ледянках. Мы ходили за ней по пятам. По деревенскому обычаю дали ей прозвище - Перепелка. Она, действительно, была похожа на неё - нежная, хрупкая, изящная, в своей простоте удивительно красивая.
Опять отвлеклась от первого своего школьного дня, который помимо радости принес мне и немалые огорчения. На большой перемене весь наш класс устроил игру в догонялки. Убегая от преследователей, я перемахнула через забор учительского дома, который стоял почти рядом со школой. При этом мой новый белый фартук вздулся пузырем и со всего маха опустился на торчащий из забора гвоздь. Раздался треск, и на самом видном месте я увидела болтающийся клок материи. Весь азарт игры сразу пропал. Я ударилась в рев, заранее предчувствуя, какую мне задаст трепку мать за порванный фартук. Вернувшись из школы, я с облегчением увидела, что мамы нет дома. Я вдела в иголку белую нитку, соединила края дырки и, поминутно оглядываясь на окно, не идёт ли мать, как могла, заштопала её. Потом открыла сундук и засунула фартук на самый низ. Вскоре пришла мать и стала расспрашивать, как прошел у меня день в школе. Я взахлеб рассказывала ей обо всем, что мы делали на уроках и какая у нас красивая и добрая учительница.
На следующий день я отправилась в школу в черном фартуке. А белый, когда нужно было одевать его на праздники, я потом сама стирала и гладила рубелем. Всячески старалась, чтоб он не попал матери на глаза. А мама умилялась такой моей прилежностью. "Какая у меня дочка хозяйственная растет. Все себе сама делает" - хвасталась она соседкам. Моя милая мама, знала бы она, что скрывается за этой прилежностью!
Но, когда через четыре года, в школу пошла моя младшая сестра Валя, мама решила, что ей будет как раз мой белый фартук. Отыскала его в сундуке и, рассматривая, тут же обнаружила тяп-ляп заштопанную дырку. Пришлось обо всем рассказать. К моему удивлению мама не только не ругала меня, но даже весело посмеялась над всей этой историей.
Глава II
БОЛЕЗНЬ
До самого Нового года мы осваивали азбуку, писали карандашами элементы букв - прямые палочки, палочки с крючочками, нолики и другие. Научились считать до десяти. У каждого из нас были выструганы из тальника по десять палочек. И мы по ним учились счету.
На Новый год в школе у нас была "елка". Ни елей, ни сосен в округе не было. Вместо елки поставили в огромную кадку с песком голую березку. Игрушки мы делали сами. Все классы в этом участвовали. Так густо увешали березку самодельными игрушками, что веток не было видно. Водили вокруг елки хоровод и пели "В лесу родилась елочка..." Дед Мороз (директор школы Анатолий Васильевич) и Снегурочка (наша Полина Яковлевна) в конце Новогоднего вечера одарили всех учеников младших классов конфетами. Длинные, в блестящей обертке конфеты для нас, конечно же, было чудом. Всем досталось по одной.
В зимние каникулы, мы почти всем классом, каждый день отправлялись на речку, покататься с высоких круч на самодельных санках или ледянках. Ледянки - это плетеные корзины. Снизу обмазывались коровьим пометом и по нескольку раз заливались водой, наращивая на них лед, слой за слоем. На ледянках всегда интереснее кататься. Сядешь в неё, как в люльку, оттолкнешься ногой и полетела она с кручи, раскручивая тебя все быстрее и быстрее, до головокружения. Однажды, после такого катания, я явилась домой сплошной сосулькой. Вся моя ветхая одежонка стояла колом, аж звенела. Мама разохалась, разахалась. Стаскивая с меня обледеневшую одежду, она не забывала отвешивать мне подзатыльники и награждать руганью.
К утру я горела, как в огне, нечем было дышать. Перепуганная мама побежала за фельдшером. Тот долго меня выслушивал, выстукивал, осматривал и, наконец, вынес приговор: "Скарлатина, надо везти в больницу и немедленно".
На улице мороз под тридцать градусов, до больницы двадцать верст.
Закутали меня в несколько одеял, усадили в сани и отец повез меня в районную больницу.
Почти месяц я была между жизнью и смертью. Все время бредила и звала маму. А она, бедная, как мне потом рассказывали, каждые три дня приходила в больницу пешком, часами стояла у окна палаты и плакала. Ко мне её не допускали - болезнь заразная.
Потом дело пошло на поправку. Забрали меня из больницы в начале марта. За мной приехал отец на лошади, запряженной в выездные санки. Выездные санки - это прямо какая-то великая милость была оказана отцу. Обычно ездили на дровнях.
Как всё переменилось за это время вокруг! Солнышко по-весеннему пригревало, снег ослепительно блестел - глазам больно смотреть. С Шумовой горы, как на ладони, открылась наша деревня.. сердце радостно забилось. Хотелось поскорее попасть домой, в школу. Я беспокойно заворочалась в санях. Отец с тревогой глянул на меня: "Не замерзла ли ты, дочка?" "Нет, нет - улыбалась я в ответ - мне хорошо и тепло. Домой хочется побыстрее".
Дома мама кинулась меня обнимать и целовать, проливая слезы радости. Брат и сестренки тоже обнимали меня, а я еле на ногах стояла, так ослабла в больнице. Оказывается, за это время скарлатиной переболела моя младшая сестренка, но в легкой форме, и её не пришлось везти вслед за мной в больницу. Я еще была очень слаба, но уже через несколько дней попросилась в школу. Я так сильно соскучилась по своей учительнице, по своим одноклассникам.
Мама уговаривала меня не ходить в школу еще хотя бы с неделю. Но мне не терпелось. Не захотела, чтобы мама меня провожала. Пошла самостоятельно. Пока я добрела до школы, ноги у меня дрожали и подкашивались. Я пришла ко второму уроку. Как раз в перемену угодила. Когда вошла в класс, там поднялся невообразимый гвалт. Все радостно окружили меня, что-то кричали, обнимали, смеялись. А потом Вовка Барсуков заорал: "Пойду скажу Перепелке, что Шура пришла!" - И вихрем вылетел из класса. Вернулся он с запыхавшейся Полиной Яковлевной. Вовка тащил её за руку по всему коридору и орал на всю школу: "Скорей, скорей, мы вам что-то покажем!"
При виде меня Полина Яковлевна вся расцвела. От улыбки заиграли ямочки на щеках, глаза стали влажные. Она порывисто обняла меня и расцеловала. "Я рада, Шура, что ты опять с нами" - сказала она ласково.
От занятий я, конечно, катастрофически отстала. Все уже свободно читали, считали, писали. А я сидела на уроках, почти ничего не понимая. От этого я чувствовала себя совсем несчастной. Сидела и еле сдерживала слезы.
После уроков Полина Яковлевна оставила меня в классе. Когда все разошлись, она усадила меня рядом с собой, взяла меня за руки. "Тебе, Шура, надо отдохнуть, окрепнуть, как следует" - сказал она. - Пропустишь этот год. Ничего страшного в этом нет".
Я разревелась. "Не хочу на следующий год, не хочу! Я хочу с вами!" - кричала я, захлебываясь слезами.
Полина Яковлевна вздохнула, погладила меня по голове, вытерла мне слезы своим душистым платочком, крепко прижала к себе, успокаивая: "хорошо, не плачь. Я постараюсь тебе помочь".
И с этого дня, после уроков, она занималась со мной по часу, а то и больше.
Первый класс я закончила на "отлично", одна из всех. За отличную учебу мне в школе подарили книгу "Первоклассница". Большая, с яркими рисунками. Книга долгие годы хранилась в нашей семье. Потом мама отдала её кому-то из своих внуков, после чего моя "Первоклассница" затерялась совсем.
Глава III
ЛЕТО
Закончился учебный год, но каникулы у нас ещё не начинались, так как нас стали приобщать к коллективному труду.
Рано утром вывозили на грузовой машине в поле всех учеников младших классов. То это было поле пшеницы, то ржи или овса. Там нам задавали урок: нужно было прополоть по два рядка посевов.
Согнувшись до земли, мы вырывали голыми руками сорняки: осот, молочай, повелику, пырей. То и дело глядели вперед, не приблизился ли другой край поля? А зеленому полю, казалось, не было ни конца, ни края.
К полудню руки горели огнем, на пальцах появлялись порезы. Солнце немилосердно припекало. Все чаще бегали к бидону с водой, который перетаскивали за собой с места на место. Часам к двум мы доползали до конца поля уже без сил. На последних метрах сорняки не вырывали, а нагибали их босыми ногами и загребали землей. Вода к этому времени заканчивалась. Язык еле ворочался в пересохшем рту, губы шелушились.
На ровной, как стол, степи не было ни кустика, ни деревца, где можно было бы спрятаться от палящего зноя. Когда приезжала за нами машина, мы без помощи шофера, не могли влезть в неё самостоятельно.
А на следующее утро всё повторялось сначала. И так почти целый месяц.
Старшеклассникам тоже доставалось. Они пололи тяпками лесополосы, работали на сенокосе наравне с взрослыми, а в уборку - на токах.
Только в конце июня у нас начинались настоящие каникулы. Целыми днями мы пропадали на речке, в лугах, на Селянских озерах. Поедали в бесчисленных количествах разные травы и коренья - щавель, дикую морковку, борщевку, дикий лук и чеснок вперемежку с печеными раками или зажаренными на костре пескарями. Если сильно повезет - с хлебом. Но с этим в деревне у всех было туго.
Осенью возвращались в школу загорелые до черноты, с обильными цыпками на ногах и руках, все в царапинах и ссадинах, но такие радостные и счастливые.
Глава IV
РЫБАЛКА И БОДЯГА
Растет в нашей речке Кувай, на полузатопленных корягах, бодяга. Такая мягкая, приятная на ощупь, когда её только вытащишь из воды.
Однажды я со своими подругами Катей Фиталевой и Лидой Дементьевой отправились ловить рыбу сеткой. Не такая сетка, какую сейчас плетут из капроновой нити, у нас она была другая. На каких-то сельхозмашинах использовали металлические полотна с дырочками. Из таких полотен, загнув их по четырем углам, делали сетки. От углов протянуты веревки и закреплены на палке. В середину привязывали кусок жмыха. Опускаешь такую сетку в воду и ждешь несколько минут. Потом быстро поднимаешь ее за палку, а в ней кишмя кишат пескари. Бывало таким образом за час по полведра налавливали. При этом многие рыбешки успевали выпрыгнуть в воду. Мы тогда придумали другой способ ловли.
Опускаешь сетку в воду, ставишь в неё одну ногу и ждешь, когда вокруг ноги соберется побольше рыбешек. Палку держишь в руках. Потом осторожно поднимаешь сетку вместе с ногой, а глупая рыбешка не кидается врассыпную, а всё ещё теребит жмых и пощипывает твою ногу.. таким способом мы ловили гораздо больше рыбы.
В этот день мы поймали не только пескарей, но и силявок с плотвичками. Больше полведра получилось.
Бросили сетку на берег, ведро поставили в тенечек, а сами принялись барахтаться в воде. Тут-то и наткнулись на эту самую бодягу, о которой до этого ничего не знали. Набрали мы её полные руки, и давай натирать друг друга, как мылом.
Накупавшись досыта, разделили рыбу и отправились по домам. Уже по дороге домой, когда солнце подсушило кожу, мы почувствовали зуд по всему телу. К вечеру моё тело горело огнем и покалывало, как будто в него вонзились миллионы иголок. Мама заметила моё состояние и спросила, что со мной случилось, не заболела ли я опять? А когда я рассказала, что мы нашли что-то такое мягкое и натерлись им, мать прямо ахнула: "Безголовые вы, это же бодяга. Теперь только терпи, пока само не пройдет".
Точно такое же состояние пережили мои подруги. Но зато теперь мы узнали, что такое бодяга. И запомнили на всю жизнь.
Мама потом рассказывала, что в дни её молодости некоторые девчата, перед тем, как идти на гуляние, натирали себе щеки бодягой, чтобы были румяные. Бедные! Какие же они при этом терпели муки! Поистине верна поговорка, что красота требует жертв.
Глава V
НОВЫЕ УЧИТЕЛЯ
В первый день сентября я летела в школу, как на крыльях. Хотелось поскорее увидеть Полину Яковлевну. Я очень по ней соскучилась.
Каково же было мое разочарование, и не только моё, но и всего класса, когда вместо неё вошла новая учительница, незнакомая нам. Полина Яковлевна в нашу деревню не вернулась. Мы все долго горевали о ней. Новая учительница нам совсем не нравилась. И, по своей детской эгоистичности, всячески старались ей это показать. Наверное, мы были к ней не справедливы, но, что было, то было. Я даже имени её не запомнила. Может быть, учёба во втором и третьем классах ничем примечательным не запомнилась, как бы выпала совсем из памяти.
Потом и эта учительница уехала из деревни, а к нам в четвертый класс пришла опять новенькая. Анастасия Григорьевна, так её звали. Высокая, стройная, лет тридцати женщина. Лицо бледное, но красивое и строгое. темно-русые волосы гладко зачесанные и собранные на затылке в тугой пучок, еще больше подчеркивали строгость её лица. Мы все её чуть-чуть побаивались. В ней не было мягкости и нежного очарования, как у Полины Яковлевны, не было и безликости нашей второй учительницы, но всё же она нам нравилась. Мальчишек нашего класса она вовлекла в занятия по выпиливанию лобзиком, девчонок приобщила к рукоделию - вышивке крестом и гладью. Устраивала в школе всякие выставки наших поделок. Всегда интересовалась, кто, как живет, что читает, чем занимается дома, помогает ли родителям в чем-нибудь. Сама частенько ходила по домам, беседовала с родителями. Мы всегда сувствовали над собой её контроль и это не давало нам расслабиться.
Однажды в воскресенье Анастасия Григорьевна пригласила к себе домой меня и Лешку Федорова. Мы как раз готовили с ним для выставки: Лешка - резную полочку, а я - вышитый крестиком рушничок. Но никак не могли закончить эту работу. Предпочитали больше побегать на улице. Но Анастасия Григорьевна не тот человек, чтобы что-то забыть, не проконтролировать: "Не хотите дома этим заниматься, так будьте добры, ко мне в воскресенье".
Когда мы с Лешкой робко переступили порог её комнаты, то не сразу узнали свою учительницу. Она показалась нам совсем другой женщиной, не похожей на ту, которую мы привыкли видеть в школе. На ней был легкий, яркий халат, волосы свободно падали на плечи. Серые, всегда холодные глаза, казалось, излучали теплоту и радушие. Она усадила нас за стол пить чай с пирогом. Смущенные такой обстановкой, мы с Лешкой едва прикоснулись к пирогу. А так хотелось накинуться на него и весь съесть. Дома у нас не только пирогов, порой корочки хлеба не было.
Когда, после чаепития, мы с Лешкой принялись за работу, Анастасия Григорьевна спросила меня, что я сейчас читаю. Я как раз читала "Даурию" Константина Седых. Сказала ей об этом, а у неё от удивления поползли брови вверх и широко открылись глаза:
- А не рано ли тебе, Шура, читать такие книги? Что ты там можешь понять? - спросила она.
- Как что? Все понимаю - самоуверенно заявила я.
И тут она мне устроила форменный экзамен. Заставила пересказывать отдельные места из книги и требовала объяснить, что и как я из этого поняла. Мы так увлеклись разговором, что забыли про работу. Лешка тоже бросил выпиливать и сидел, слушал нас, открыв рот.
Поинтересовалась Анастасия Григорьевна и тем, где я беру такие книги. И когда узнала, что я беру их в избе-читальне, опять несказанно удивилась. Дело в том, что ученикам младших классов не разрешалось пользоваться библиотекой избы-читальни, где книги для взрослых. Мне, в виде исключения, разрешил это директор школы Гондрабуров Анатолий Васильевич, по просьбе моей матери. К этому времени я уже перечитала все книги в школьной библиотеке, в библиотеке нашего сельского клуба и испытывала книжный голод. Так что, пользуясь библиотекой избы-читальни, я уже в четвертом классе познакомилась с некоторыми классиками русской и зарубежной литературы, с творчеством советских писателей. И сама начала тайком писать стихи и рассказы. Об этом знала только моя закадычная подружка - Катя Фиталева. Анастасия Григорьевна, наверное, в этот момент испытала шок. Она даже не подозревала о такой моей начитанности.
С этого дня она стала относиться ко мне с большим вниманием, чем к другим ученикам нашего класса.
Глава VI
ВЕСЕННИЕ КАНИКУЛЫ
Весенние каникулы в деревне начинаются не в то время, как в городе, а во время половодья, когда вода в реках поднималась и ученики из деревень Тринадцатое и Репное, не могли добраться до школы. Даже в самом Кувае, разрезая его пополам, весной, по широкому оврагу бурно неслась вода, не давая возможности перебраться с одного берега на другой. Если только прыгать с разбега. Вот этим мы, ребятня, занимались в один из дней весенних каникул.
Накануне мама купила мне в сельпо блестящие калоши. "После каникул - сказала она - будешь ходить в них в школу, а пока не надевай". До этого я ходила в каких-то грубых несуразных, огромных ботинках. Чтобы они с меня не спадали, на ноги наворачивала портянки.
Легко сказать: "Не надевай!" новенькие блестящие калоши так и притягивали к себе. Хотелось похвастаться ими перед всеми ребятами. Улучив момент, когда мамы не было дома, я надела калоши на босу ногу и отправилась к оврагу, где уже собрались почти все мои одноклассники. Калоши мне были великоваты. При каждом шаге хлопали по пяткам, но я гордо прошествовала перед всеми, давая полюбоваться своей обновкой. На меня смотрели с завистью, потому что ни у кого не было таких прекрасных калош.
Полностью насладившись своим торжеством, я первая предложила прыгать через овраг. С визгом и смехом мы разбегались и прыгали. Сначала на одну сторону, потом обратно. Два раза я по воздуху пересекла овраг туда и обратно благополучно, а на третий раз у меня с одной ноги соскользнула калоша, ее подхватил бурный мутный поток и поволок вниз по течению, к реке, куда этот поток воды падал с крутого берега.
Я закричала: "Мои калоши! Ловите, ловите!" мы все бежали по обеим сторонам оврага и высматривали мою калошу. Через несколько минут она на миг появилась на поверхности, но, тут же, исчезла в водовороте. Я бежала вдоль берега до самой речки и плакала навзрыд. Калоша моя пропала безвозвратно.
Домой я возвращалась босиком, держа оставшуюся калошу в руках. На пороге меня встретила мама с хворостиной в руках. Она-то хотела наказать меня за то, что я надела калоши, но никак не предполагала, что я еще и потеряла одну.
Дальше и рассказывать нечего. Мать меня выпорола и очень сильно. На этот раз я даже и не сопротивлялась, потому что действительно была виновата.
На следующий день многие ребята собирались идти к реке смотреть на переправу. Я тоже очень хотела пойти, но мама меня не пустила. Смотреть переправу очень интересно. На другом берегу скапливались подводы. На единственной лодке, какая была в деревне, переправляли людей, сани и лошадей. На берегу в это время собирались не только дети, но и взрослые. Внимательно следили за переправой и сопереживали со всеми, если что-то шло не так. Кричали, давали советы. В общем, интересно было всегда. Но в этот раз все без меня произошло. Было обидно очень, но с матерью не поспоришь.
В дни каникул я, после долгих колебаний, все же взяла свою заветную тетрадь со своими первыми стихами и рассказами и пошла к учительнице русского языка и литературы Железновой Валентине Дмитриевне. Пришла-то я к ним как будто к Светке, её дочери, а сама все думала, как бы ловчее начать разговор. Но так ничего не придумала. Перед уходом торопливо сунула свою тетрадь Валентине Дмитриевне и, бросив на ходу, "посмотрите, пожалуйста" - опрометью выскочила из дома.
На другой день ко мне пришла Светка: "Иди, тебя мама моя зовет". Я со страхом ждала "приговора". Валентина Дмитриевна (светлая ей память) вернула мне тетрадь и сказала: "Если есть у тебя, Шура, тяга к сочинительству, не бросай, кто знает, может, ты со временем станешь писать серьезно и хорошо". Я так ей благодарна за эти слова, они меня окрылили. Может, с её легкой руки, с тех пор я не бросила заниматься сочинительством, а наоборот, еще усерднее продолжала этим заниматься, набираясь опыта. Уже не скрывая того, что я сочиняю стихи, я стала писать их в школьную стенгазету, девчонкам в альбомы, на открытках и фотографиях. Жаль, что всё это не сохранилось.
Глава VII
НОВЫЙ УЧЕБНИК
В пятом классе к нам пришел новый ученик. Из деревни Репное. У них там была только начальная школа, а после неё все ребятишки из Репного ходили в нашу Кувайскую семилетку. Каждый день по четыре километра туда и обратно. Только в самые лютые месяцы - декабрь, январь они все жили в интернате при школе. Редко кто устраивался на квартиру.
Так вот, пришел к нам новый ученик из Репного, Толик Кузнецов. Если всех остальных мальчишек мы называли на деревенский манер - Лешка, Вовка, Петька и т.д., то этого пацана мы, девчонки, почему-то с первого дня стали звать Толиком. Может быть потому, что он сам с виду был, как девчонка. Лицо нежное, огромные голубые глаза, волнистые волосы, застенчивый до неприличия. По любому поводу краснел так, что даже шея у него была красная. Девчонки нашего класса стали его всячески опекать, защищать, а я так просто влюбилась с него.
Как раз этой осенью решили посадить рядом со школой сад. Вспахали нам землю чуть выше школы, обнесли участок глубоким рвом. Иначе было нельзя. В деревне у многих были козы, на вольном выпасе, а им ничего не стоило обглодать все деревья вокруг. По периметру участка посадили мы карагачи и клены. Я сажала вместе с Толиком. Он рыл ямки, приносил из колодца воду, а я опускала в ямку саженец и держала его прямо, пока он засыпал его землей. Целый ряд, во всю длину участка, посадили мы с ним. Мне так было приятно быть с Толиком рядом и работать с ним вместе. По периметру в несколько ядов посадили деревья, а в середине участок разбили на грядки и за каждой парой учеников закрепили их. Нам с Толиком тоже досталась грядка, где мы должны были выращивать горох. Другие ученики сажали кто морковь, кто свеклу, кто лук, а кто огурцы и даже помидоры. Но этим мы занимались только с весны до осени. А в эту осень посадили только деревья и до самых холодов каждый день таскали ведрами воду из колодца, а это метров за 250 от участка и поливали каждый свои деревья, чтобы они хорошо принялись. Толик сам таскал воду, не позволяя мне носить тяжелые ведра. И вообще старался во всем мне угодить. Глядя на нашу неразлучную пару, многие стали нас дразнить "Жених и невеста, тили-тили тесто". Особенно старались Петька Иванов и Лешка Федоров. Толик при этом краснел, как девчонка, а я злилась, и била их учебниками по чём придется.
Толик учился слабенько, и я частенько помогала ему делать уроки. Сама-то я до седьмого класса в отличницах ходила.
В пятом классе у нас стало много учителей. Математику вел директор школы Анатолий Васильевич, русский язык - Железнова Валентина Дмитриевна, немецкий - Евгения Григорьевна, жена нашего преподавателя физкультуры Альдекенова Алексея Максимовича, географию, ботанику - Анна Елизаровна, жена директора школы.
Наша Анастасия Григорьевна взяла себе первоклашек. Мы её видели теперь редко, занимались в разные смены. С введением новых предметов, учиться мне стало еще интереснее, в школу я ходила с большой охотой.
Весной мы работали не только на пришкольном участке на своих грядках, но еще на одном участке, который распахали для школы в излучине реки Кувай. Очень большой участок. Половину его засаживали различными овощами и бахчевыми культурами, на другой половине сеяли овес. У нас за школой была закреплена лошадь. Вот для неё мы выращивали овёс. А все овощи закладывались на хранение, чтобы потом, зимой использовать их в столовой школьного интерната. Все лето мы работали всем классом на двух участках, нас даже не привлекали в этот раз для работы в совхозе. Толик Кузнецов аккуратно ходил из своего Репного и мы с ним работали бок о бок.
В то лето я впервые увидела необыкновенный овощ - баклажан. Кто-то привез семена и они у нас выросли такие большие, темно-фиолетовые и блестящие. На них посмотреть сбегались все ребятишки и многие взрослые. Такой диковинки в нашей деревне никто отродясь не видел. В конце лета Толик сказал мне, что дальше будет учиться в другом месте, в деревне Хуторка. Там у них какие-то родственники жили. Толик ушел из нашей школы, а вместе с ним ушла и моя влюбленность в него.
Глава VIII
КРУГОВАЯ ПОРУКА
Не знаю, как в других школах, а в нашей в те далекие пятидесятые годы прошлого века, существовала масса всяких кружков: художественной самодеятельности, математический, ботанический, "сделай сам" и другие.
Старшеклассники, помимо всего, шефствовали над новорожденными телятами в совхозных фермах. Мы их поили из сосок, убирали за ними и нам всем это нравилось.
Вечерами, когда заканчивалась вторая смена, в каждом классе проходили занятия какого-нибудь кружка. После одного из таких занятий, случился казус. Учительница ушла уже домой, а мы все никак не могли разойтись. Устроили в классе настоящий бедлам. Бегали по партам, ловили друг друга, кричали, визжали и смеялись, как сумасшедшие. До того нам было весело! Но вот дурак-Толька Жук толкнул меня так, что я с парты упала на подоконник и локтем, со всего маху, выбила в окне целое звено. Сразу все притихли. Вся веселость куда-то испарилась. Если было бы лето, так нет, на дворе зима, мороз далеко за двадцать градусов. Договорились всем молчать, не сознаваться и на том разбежались по домам.
На другой день, вместо учительницы русского языка, в класс вошел директор школы Анатолий Васильевич. Окинул нас своим единственным глазом (второй у него был искусственный), сесть не разрешил и грозно сказал, что если не сознается тот, кто разбил окно, мы будем стоять на ногах весь день, а потом вызовут сюда родителей.
Мы все молчим, как воды в рот набрали. Отсутствие одного глаза совсем не мешало ему другим метать в нас молнии.
"Я спрашиваю, кто это сделал?!" А сам смотрит на Тольку Жук и Лешку Федорова, заранее, наверное, предполагая, что это они такое могли сотворить.
После очередного грозного "Кто это сделал?", я не выдержала и чуть слышно прошептала: "Я". Он, видимо, не уловил - кто ему ответил, потому что неотрывно смотрел на Лешку с Толькой. Поэтому повторил: "Кто, кто??"
"Я" - чуть громче сказала я, сгорая от стыда. Он так широко открыл глаза, что его искусственный вылетел. Он еле успел подхватить его на лету и вставить на место.
"Ты?! Не может быть!" такого оборота он не ожидал и на какое-то мгновение растерялся. Кого угодно мог подозревать, но только не меня, примерную ученицу и отличницу.
"Это правда" - опять прошептала я, не глядя на него.
Оправившись от шока, он сказал, как отрубил: "Ну, значит, так! Сумела разбить, сумей теперь и вставить. Чтобы завтра окно было застеклено. Не ожидал я от тебя такого, Осипова" - и широкими шагами вышел из класса. На меня обрушился настоящий шквал возмущения за то, что я нарушила уговор и созналась. Леша Федоров завил, что, если уж по правде, то это не я виновата, а Толька. Ведь он меня толкнул, он и должен был сознаться. Но в душе я все равно считала, что сделала правильно. Мне самой стало легче.
Вечером, потихоньку, чтобы не слышала мать, я всё рассказала отцу. Он, молча, выслушал, поднялся, оделся и ушел... Но у мамы уши, как локаторы, она все-таки подслушала, о чем я говорила. Только отец за дверь, она тут же дала мне увесистый подзатыльник и пригрозила, что впредь, если я что-то подобное выкину, выпороть меня ремнем. Я, молча, все это проглотила.
Отца долго не было. Я так и не дождалась его, уснула. Утром он рано ушел на работу, я еще спала. А когда пришла в школу, то увидела, что стекло вставлено. Стекло в те времена трудно было достать, тем более в нашей деревне. И все-таки отец это сделал. И ни слова упрека с его стороны. Об этом и разговора больше не было. А мне от этого его молчания еще больше было стыдно перед ним.
Глава IX
НЕЗАБЫВАЕМОЕ
Наша деревня Кувай располагалась в уютной долине, похожей на раковину, при слиянии двух рек - Кувая и Солянки.
С востока, севера и запада окаймлена высокими холмами, с юга - рекой Кувай, за которой начинались ровные, как стол, степи и простирались на десятки верст.
Если смотреть с северных холмов по правую руку, с западной стороны, вдоль речки Солянки - деревня Воронковка, длинная, в два ряда домов.
По левую руку, вдоль Кувая, на западной стороне - большой казахский аул. Рядом с ним еще маленький аул в три-четыре мазанки.
На южной стороне, за речкой Кувай, простираются неоглядные просторы. Широко раскинувшиеся поля пшеницы, ржи, кукурузы, подсолнечника. Дальше, в голубой дымке, видны деревни Ягодное и Сузаново, а еще дальше, чуть левее их, знаменитая наша Шумова гора. Почти на слиянии двух речек - Солянский мост, а за ним, вдоль реки Кувай, начиналась деревня Тринадцатое. Видно только ее начало, остальное заслоняли холмы. Эта деревня тянулась аж на три километра.
Летом на холмах гулял вольный степной ветер, щедро напоенный ароматом трав и полыни. От всей этой широты и простора захватывало дух.
Между аулами и Воронковокой вольно рассыпались дома деревни Кувай. На обширном пустыре стояли три амбара, два из них на огромных камнях. Амбары срублены из толстых, в обхват, бревен. Любимое место наших детских игр. особенно, когда играли в "шпионов и диверсантов", в "белых и красных". Под амбарами свободно можно было передвигаться на четвереньках и удобно прятаться за камнями, устраивать засады. Самый просторный амбар, "желтый", как мы его называли, в летнее время, когда там не было зерна, использовался, как кинозал. На одних воротах вешали экран, в другие, с противополоджной стороны, впускались зрители. У нас, детворы, никогда не было денег на кино, а посмотреть хотелось. И мы пролазили потихоньку под ворота, где висел экран и растворялись в темноте, чтобы не заметил киномеханик.
В большом ауле жили мои одноклассницы - Валя Беленко, Ольга Панченко, Рая Кангареева и Тамара Заниздра.
Рая иногда приносила в школу кусок сарсы. Это такое сладкое кушанье, которое умели готовить только казахи. Мы делили его на мелкие кусочки, чтобы всем хватило, клали в рот и с блаженством сосали, как леденцы.
Зимой, по выходным, вся детвора ходила кататься с крутых холмов, что лежали сразу за большим аулом. Катались на лыжах, у кого они были, на санках и ледянках.
Однажды без разрешения уволокли с совхозного конного двора широкие сани-розвальни. Нас было человек двенадцать. С трудом вытащили сани на вершину холма, но потом испытали необыкновенное чувство скорости и чуть-чуть страха. Сани разгонялись все быстрее и быстрее. Ветер свистел в ушах, перехватывало дыхание. На санях куча-мала. Кто кричит, кто визжит, а кто хохочет. Сани долетали до крутого спуска к реке, вылетали на лед и, резко уткнувшись в противоположный берег, останавливались. Мы горохом вылетали из саней в сугроб, воткнувшись в него, кто головой, кто ногами. Ради такого удовольствия мы тащили сани на длинный высокий холм снова и снова, пока уже не выбились из сил. Еле передвигая ноги, приволокли сани на место, где взяли их. И разошлись по домам. Все мы знали заранее, что дома не избежать наказания и за то, что взяли сани (мы еще катались на них, а родители уже знали о нашей проделке), и за то, что явились домой с оторванными пуговицами, и даже за то, что мы явимся совершенно обледеневшими сосульками.
Мой одноклассник, Лешка Федоров, ходил из Вороновки в школу мимо кладбища. В светлое время года - куда ни шло. А зимой, в темноте, мимо кладбища - Б-р-р! Я его спрашивала, не страшно ли ходить одному, а он в ответ: "А чего бояться, они же мертвые". Я бы ни в жизнь не пошла. А он ничего. Порой возьмет да и скажет: "Иду это я сегодня утром мимо кладбища, а на могиле мертвец сидит и рукой мне машет". Мы, девчонки, от страха замирали. А он рассмеется: "Эх вы, трусихи! Я же пошутил!" Ничего себе шуточки!
Петька Иванов, что жил от нас через дом,, вообще учудил. Как раз было в тот год, когда нам в деревню провели радио. У всех в домах висели большие черные тарелки. Сижу я однажды вечером, делаю уроки. Вдруг из черной тарелки раздается Петькин голос: "Шурка! - громко кричит он - ты задачу решила?! Если решила, крикни тарелку". Я прямо обалдела. Куда кричать-то. Молчу. Опять его голос: "Ну, что молчишь? Нагнись поближе и кричи".
Я нерешительно придвинулась к тарелке и, что есть силы, закричала: "Решила!" и тут же ответ: "Сейчас приду, дашь списать?" "Приходи!" - кричу я. Петька не замедлил явиться. Сколько я его не пытала, как он додумался до этого, так ничего и не добилась. Петька пожимал плечами и твердил, как попугай: "А я знаю?". Так до сих пор для меня остался загадкой этот феномен.
Глава X
МОИ УЧИТЕЛЯ
О Полине Яковлевне - моей первой учительнице и Анастасии Григорьевне, которая учила нас в четвертом классе, я писала выше.
С пятого по седьмой классы вводились другие дисциплины. Некоторые из них оставили во мне неизгладимый след.
Гондрабурова Анна Елизаровна. Пре подавала нам ботанику, биологию, географию и химию. Это благодаря ей я узнала названия многих растений нашего края. Мы постоянно ходили по окрестностям, собирали растения и цветы, делали для школы гербарии. Благодаря ей я страстно полюбила географию, что привело меня в дальнейшем в педагогический институт на географический факультет. А с любовью к географии пришла любовь к путешествиям. За свою жизнь я объехала необъятные просторы нашей Родины от западной границы до Дальнего Востока. И везде с жадностью знакомилась с природой, с людьми и историей тех мест, где мне доводилось жить.
Анна Елизаровна (светлая ей память) нравилась мне своей миловидностью, спокойным уравновешенным характером. Помню такой случай. Училась я всегда хорошо. Устные предметы я вообще не учила. Достаточно было на перемене перед уроком посмотреть о чем идет речь и я могла ответить, как минимум на твердую четверку. Учеников в классе хоть и мало, но не на каждом же уроке отвечать приходится одному и тому же. Мы все приблизительно знали, когда подойдет очередь отвечать.
Вызывает меня Анна Елизаровна на уроке биологии к доске. Выхожу, оттарабанила все. "Садись, Осипова, пять".
На другой урок я уже спокойна, меня теперь не вызовут, поэтому лишь глянула на перемене в учебник и всё.
Начался урок. Слышу: "Осипова, к доске". Иду обреченно, а сама силюсь вспомнить только что просмотренных страницах. Зрительная память не подвела. Ответила, но не так, как если бы я внимательно читала. "Садись, четыре". И, можете себе представить, она вызывала меня отвечать на каждом уроке, в течение целого месяца. В журнале оценки: 5-4-5-4-5-4-5 и т.д. под конец она мне добродушно сказала: "Уроки, Шура, надо учить всегда, не зависимо от того, вызовут тебя отвечать или нет". Как здорово она во мне разобралась. Со стыда я была готова сквозь землю провалиться.
Альдекенов Алексей Максимович. Наш бессменный преподаватель физкультуры и труда. Многих из нас он заразил спортом. По крайней мере пока учились в школе, мы активно занимались спортом: прыжки в длину и высоту, бег, стрельба из лука, метание копья и ядра, ходьба на лыжах. Мои любимые виды спорта были: стометровка, эстафета 4х100. прыжки в длину и лыжи.
Мы с ним всегда ездили на районные соревнования, и он был доволен результатами. Наши школьные спортсмены всегда были на высоте. И все благодаря его неутомимому труду с нами.
О! как он нас гонял! После тренировок еле ноги передвигали. Зато получали такой заряд бодрости и здоровья! Благодаря занятиям спортом выковали в себе твердость характера, волю к победе. Мне в дальнейшей жизни всё это очень и очень пригодилось.
Железнова Валентина Дмитриевна. Учитель русского языка и литературы. Интеллегентнейшая женщина! Именно она вдохнула в меня в веру на заре моего творческого пути. Прекрасная рассказчица. На её уроках литературы в классе всегда стояла такая тишина, муха пролетит - услышишь. Она помогла мне понять и полюбить Н.В.Гоголя. я до сих пор периодически перечитываю его произведения и всегда мне это доставляет несказанное удовольствие. Читаешь и любуешься, удивляешься, наслаждаешься каждым словом, каждой фразой, каждым образом.
В нашей школе училась её дочь Света. Под стать своей матери, такая же нежная, хрупкая, воспитанная девочка. Даже не верилось, что она выросла в нашей деревне. Как Валентина Дмитриевна выделялась из общей массы учителей, так и её дочь среди нас, деревенских проказников.
Богряков Владимир Федорович. Он приехал к нам в школу после окончания педучилища. В нашем шестом классе он был классным руководителем, преподавал рисование, пение. На его уроках рисования я, вдруг, сделала открытие - что я умею хорошо рисовать. До этого даже не подозревала в себе таких способностей.
Рисовали мы простыми и цветными карандашами, акварельными красками. Он приносил в класс наглядные пособия - чучела птиц, ветки кленов или букет цветов, ставил перед нами и мы рисовали с натуры. Так было интересно. У многих, в том числе и у меня, получались замечательные рисунки. Жаль, они не сохранились в школе. Владимир Федорович всегда забирал их в учительскую.
Владимир Федорович организовал в школе замечательный хор. Мы с удовольствием принимали участие в репетициях и выступлениях художественной самодеятельности в сельском клубе.
Он научил нас стрелять из мелкокалиберной винтовки и устраивал соревнования по стрельбе. Я этим делом так увлеклась, что в последствии, когда училась в Орском нефтяном техникуме, ходила заниматься в городской стрелковый клуб. Говорят, что у меня были поразительные способности к стрельбе.
Учитель также был заводилой походов в лес, лыжных вылазок, велосипедных гонок. Вообщем, растормошил нашу школу только так. Он был не на много старше нас и мы, все девчонки, тайно были немного в него влюблены.
Жаль, что он проработал в нашей школе только год, потом его призвали в Армию. Больше он к нам не вернулся. Но добрая память о нем до сих пор живет в моем сердце.
Евгения Григорьевна, жена Альдекенова Алексея Максимовича. Учила нас немецкому языку. Не знаю, как другим, а мне немецкий язык нравился. Я учила его с удовольствием. Старания Евгении Григорьевны пропали не зря. Так хорошо она нам вложила в головы основы языка. Впоследствии, когда я училась в институте, то с легкостью делала все работы по немецкому языку. Еще и сейчас могу читать не сложные тексты, такие, как сказки, рассказы и переводить, конечно. Правда, произношение - жуткое!
Глава XI
СНЕГОЗАДЕРЖАНИЕ, УДОБРЕНИЕ ПОЧВЫ
Начиная с четвертого класса и до окончания школы, мы каждую зиму занимались снегозадержанием на полях. Каждый из учащихся должен был сплести плетень размером 2 х 1 метр. Кто бы видел, как мы их плели, особенно первые. Потом, уже позже, появилась сноровка в этом деле. А поначалу эти плетни у нас расползались, прутья торчали во все стороны. Отец смотрел, смотрел на мои мучения. Не выдержал: "Дочка, что ты мучаешься, давай я тебе его сплету". Но я -упрямый осёл, всё хотела сделать сама. От помощи отца отказалась наотрез. первый мой плетень получился неказистый, но крепкий. Потом все плетни грузили на сани и вывозили их в поле. Забивали нижними колышками в снег, а потом еще резали пласты снега и ставили рядом стенку из них. Это для того, чтобы, во-первых, плетень не упал во время сильного ветра, а во-вторых, у таких сооружений наметало большие сугробы. Все это делалось для того, чтобы весной земля получила как можно больше влаги. В настоящее время этим никто не занимается, а зря. Работа по снегозадержанию была хлопотная и утомительная. пока по всему полю пройдешь, утопая в снегу, ни рук, ни ног не чувствуешь. однако, этой работой занимались именно школьники.
Не менее трудоемкой была работа по удобрению полей. Это тоже делалось зимой. С животноводческих ферм, на огромных тракторных санях, вывозили в поля свежий коровяк, смешанный наполовину с соломой. Короче, использованную подстилку из-под коров. Трактор двигался медленно по полю, таща за собой сани. Несколько человек стояли по краям саней и вилами сбрасывали навоз в снег. Остальные шли следом и разбрасывали его на стороны. Утюжит трактор поле, как танк, а мы за ним. Намахаешься этими вилами так, что к концу работы руки немели и вилы вываливались их них. Вот такие меры, как снегозадержание и удобрение, давали возможность получить высокие урожаи. Наверное, с высоты 21-го века это выглядит архаизмом, но никогда не соглашусь с тем, что этого не надо было делать. Все-таки старые хлеборобы знали толк в выращивании зерновых.
Глава XII
ПРОЩАЙ, ДЕРЕВНЯ !
Детства милое детство! Как много было в нем прекрасного! Несмотря ни на какие трудности (голод, холод, тяжелую физическую работу с ранних лет) это время вспоминается с такой теплотой, с такой ностальгией. Может быть еще потому, что люди в те времена были другие, не зачерствевшие душой, добрые и милосердные, не погрязшие в алчности и стяжательстве. Одно то, что во времена моего детства ни в одном доме не было замков, говорит о многом. Бывало уходят все из дома, накинут клямку на петлю и вставят палочку. Значит дома никого нет. И никому в голову не придет зайти туда, если нет хозяев.
Жарким летом по ночам деревня представляла собой одну огромную спальню. Спали мы на крышах сараев, сеновалах или просто на травке во дворе. пройдешь ночью по селу, а из каждого двора только храп и сонное сопение доносятся. Если кто и оставался в доме, никогда не запирал дверь. И не было никакого хулиганства, за исключением невинных шалостей. Могли ради шутки разрисовать спящим лица сажей. Когда это случалось, утром смеху было! В деревне не было пьяниц. Правда, был один на всю деревню, но не наш деревенский, а пришлый, приехавший к нам откуда-то из Белоруссии. Видя его почти каждый день нетрезвым, все смеялись над ним. Не то, чтобы в деревне совсем не пили. Нет. Любила деревня погулять с размахом, но в праздники. А потом опять на работу. А бессмысленное, беспробудное пьянство для всех было в диковинку. Даже ребятишки маленькие бегали за этим пьяницей и дразнили его: "Алешка Бобыль не дурак, две трешки пять рублей?" Это он так подсчитывал деньги, направляясь за очередной бутылкой в сельпо. Мусолит, мусолит рубли и трешки, смотрит на них бессмысленными, мутными глазами и вот эту самую присказку повторяет.
Теперь больно смотреть, как в деревне спиваются мужики, а что еще страшнее - и женщины.
Со своей деревней я рассталась сначала не надолго. Окончив 7 классов, поступила учиться в 8-ой класс, но уже в районной школе, в Покровке. Очень хотела закончить десятилетку, чтобы потом поступить в институт. Мечтала стать учительницей.
Со мной вместе в 8-ой класс поступили Валя Беленко, Валя Кутельвасова, Катя Фиталева, Лешка Федоров. После Нового года девчонки побросали учебу. Остались только я и Лешка. Каждую субботу после занятий мы с ним отправлялись пешком в Кувай, домой. Двадцать верст проходили часа за четыре. особенно трудно было зимой. Но все равно шли. Очень хотелось домой. Вечером придем в субботу, переночуем, а в воскресенье в 11 часов утра отправлялись назад. Надо было еще успеть уроки выучить. И так весь год. Эта дорога до сих пор мне помнится до мельчайших подробностей.
Когда жила в семье, какой-никакой суп сварит мать, все сыты. А теперь им приходилось давать мне что-то из еды на целую неделю, платить за квартиру, где я жила, да еще одеть-обуть. Видать, родителям это было не по силам. Ведь дома еще оставались две младшие сестры, их нужно было поднимать на ноги. Мать с отцом, виновато глядя на меня, прямо сказали, что им не вытянуть еще два года моей учебы. "Определяйся, дочка, на свои хлеба - сказала мать - мы тебе ничем помочь не можем".
Все мои мечты рухнули.
Приехала я в Орск, где жила и работала моя старшая сестра Надя. Она тоже здесь обосновалась, когда ей было всего 16 лет.
Стала я искать в городе техникум, где больше всего стипендия, чтобы можно было на неё жить.
Так я попала в нефтяной техникум. В приемной комиссии посмотрели мое свидетельство об окончании семи классов, с одной единственной четверкой по химии, остальные все пятерки, и одна женщина сказала мне: "Куда ты, деточка, лезешь? Здесь конкурс - на одно место десять человек. Не теряй время, сдавай документы в другой техникум". Но я уже решила: или сюда, или никуда. Вернусь тогда домой и буду работать в телятнике, как моя подруга Катя Фиталева. "Принимайте документы - говорю этой женщине - там видно будет".
Экзамены я сдала успешно. В техникум меня приняли.
Прощай, деревня, навсегда! Кончилось моё детство. Теперь я должна была самостоятельно пробивать себе дорогу в жизни. А мне ведь в ту пору еще не было шестнадцати лет...