|
|
||
==Опубликовано в альманахе "Владимир 2006"== ==под названием "Хозяин и собака"== | ||
Йонка Приехал хозяин за собакой утром. Она встретила его как обычно, приветливо виляя хвостом и тычась мордой сквозь сетку-рабицу в руку хозяина. Открыв калитку, хозяин вошёл внутрь. Погладил собаку по голове, почесал покрытые густой шерстью бока. Она всё пыталась лизнуть в лицо, ему это не нравилось. Он не хотел, чтобы собака испачкала его грязными лапами; в вольере давно не убиралось. От собаки хозяин прошёл с большой миской к колодцу. Наполнил миску до краёв студёной водой. Было жарко, собака хотела пить. С жадностью лакала она воду, пока не выпила всю. Хозяин смотрел на собаку, ему было её жалко. Раньше он ездил к ней посреди недели и в один из выходных, чаще в воскресенье. Иногда с ночёвкой. Теперь хозяин чаще покидал дачу вечером, не хотелось оставаться на ночь. Привозил он собаке пару пакетов мяса, куриных голов или лапок, одну-две буханки хлеба. Варил ей кашу. Из ближайшей деревни в выходные молочница приносила козье молоко. Хозяин это молоко не пил, считал его слишком жирным для печени. Покупал молоко для собаки. И это лакомство доставалось ей регулярно. Особенно зимой, когда люди на даче появлялись редко, и молока у хозяев коз оказывалось в избытке. Кормить собаку следовало регулярно. Хозяин и жена хозяина по очереди проводили на даче по двое-трое суток. Ездили утренним поездом. Прибыв на место, первым делом растапливали печку. Затем очищали от снега дорожки к бане, к поленницам дров и к колодцу. Всё то время, пока была на даче, жена хозяина мотала термоклеевую пленку на самодельном деревянном станке. Из больших рулонов она перематывала её на маленькие. И упаковывала пленку в коробки — по сто штук в каждой. А хозяин отвозил коробки в московские фирмы, торгующие канцелярскими товарами. Довольно нехитрое это занятие было их семейным бизнесом. В этот раз хозяин приехал, чтобы увезти собаку в одну из местных торговых организаций, куда он собрался отдать её бесплатно. Продавать её он и не пытался, вряд ли собаку купили бы. Всё-таки она была уже в возрасте, далеко не щенок. Хозяину требовалось соблюдение лишь одного условия, чтобы его собака оказалась в хороших руках. Было видно, что собака голодна, но хозяин не стал бросать ей нерастаявшие куриные головы, которые купил по дороге. Иначе ни за что не удалось бы вывести её из вольера и провести к машине. При виде еды собака становилась агрессивной. Глаза собаки мгновенно наливались кровью, и она уже не виляла хвостом, а рычала, глядя на хозяина исподлобья. Как на заклятого врага. С этим ничего нельзя было поделать. Такова уж порода. А предстояло ещё привязать к кольцу кожаного ошейника какую-нибудь надёжную верёвку, чтобы собака не убежала, пока он будет с ней продвигаться к раскрытой двери микроавтобуса в двух метрах от калитки. С начальником охраны хозяин договорился, что для его собаки будут созданы надлежащие условия. Сам он в этой организации пока ещё не был. Но мог догадываться, что фирма солидная, раз у неё имелся начальник охраны. Название фирмы тоже впечатляло — торговый дом «Деметра». Весь город был обставлен и обвешан рекламными плакатами с их адресом и телефонами. Судя по всему, они активно торговали продуктами. Складские помещения фирмы располагались рядом с объездной дорогой. Раньше это был прямой путь на каторгу, в Сибирь. Известная всем «Владимирка». Верёвки найти так и не удалось. Раньше их было много, но, кажется, все верёвки хозяин недавно использовал. Он старательно исследовал заваленную досками и всякой всячиной большую комнату с камином, так и не доведённую до ума. В этой комнате сам чёрт ногу мог бы сломать. Чтобы войти туда, ему пришлось сдвигать кучу досок и несколько коробок, набитых гвоздями, шурупами и болтами. Под ногами путались обрывки стекловаты, проволочные мотки, вышедшие из строя и новые электроприборы, тряпьё, стружка, обрывки термоплёнки, пустые коробки, ржавые гаечные ключи, пластиковые бутылки, пучки пакли и всякая прочая дрянь. Убедившись, что верёвку отыскать не удастся, хозяин подобрал путающийся под ногами моток электропроводки, именуемой в народе «гусиной лапкой». Она была старой, потрескавшейся. Он подобрал её однажды на улице, надеясь, что когда-нибудь пригодится. Так и вышло. Хозяин отломил от мотка несколько метров, сложил для надёжности втрое, ведь собаке ничего не стоило порвать провод одним сжатием мощных, как металлические тиски, челюстей. Приготовив поводок, хозяин снял с калитки замок, чуть приподнял её и, отодвигая коленями рвущуюся наружу собаку, вошёл внутрь вольера. Собака радостно бросилась к нему, всё так и норовя лизнуть его. Опершись передними лапами на грудь хозяина, она вставала в полный рост и с лёгкостью доставала языком до его лица и волос. Огромная, густо обросшая светло-коричневой, местами более тёмной шерстью, сильная и подвижная, она радовала глаз хищной собачьей красотой. Главное её достоинство заключалось в чрезвычайной злости к незнакомым людям. Собака всех на свете просто ненавидела, никого, кроме самих хозяев и близко не подпуская к вольеру. Тут не помогало ни подношение куриных косточек, ни остатков еды со столов, ни развёрнутых специально для этой злюки шоколадных конфет. Никакие ласковые словечки из уст соседей, иногда приходящих к колодцу хозяина за водой, не позволяли им войти в контакт с собакой. Все эти нехитрые приёмы подкупа на собаку никак не влияли. И всякие лакомства, бросаемые чужими людьми, не могли её хоть на какое-то время задобрить. При виде их она с завидным постоянством продолжала бросаться грудью на сетку-рабицу. Изо дня в день с феноменальным упорством собака грызла всё, что попадало на её острый зубок. Стоило соседям бросить ей недоеденные котлеты, куски рыбы, куриные кости, как и начиналась вся это свистопляска. Ничего похожего на доброжелательное повиливание хвостиком. Она готова была разорвать на куски любого чужака, пусть даже и угостившего её любимыми мозговыми косточками. Что там говорить: и ближних родственников, которые изредка навещали хозяев, собака не желала признавать. И это длилось не первый год. Собака, хоть ты убей её, не понимала, сколько хлопот приносила она хозяевам своей неисчерпаемой лютостью. Из-за этого пришлось посадить её за высокую сетку вольера, ни на секунду не выпуская наружу без поводка. Если же собаке удавалось с поводка сорваться, хлопот с ней было невпроворот. Она уже успела покусать нескольких человек, всякий раз загоняла дачников то в лес, то в поле и там, вихрем носясь вокруг перепуганных не на шутку людей, не позволяла им двигаться. Сказывались гены, в которых крепкой занозой сидели приобретённые её предками пастушьи навыки. Люди для неё были теми баранами, которых она должна была загонять в стада и ждать прихода пастуха. Вот так они и жили, держа собаку под замком на калитке вольера. И ничего нельзя было изменить. Приходилось мириться с таким положением дел уже три года. Хозяин не без труда прикрепил гусиную лапку к стальному колечку на собачьем ошейнике. Конечно, выглядело не слишком надёжно, да и поводок получился коротковатый. Но довести собаку до машины удалось без особых хлопот. Оказавшись за калиткой вольера, собака ринулась было по тропке в сторону леса, но хозяин сильно рванул поводок к себе, и собаке не осталось ничего другого, как смириться с его волей. Она сама запрыгнула в раскрытую дверь машины. Удивительно, что собака сделала это без свойственного ей упрямства. Хозяину только и осталось закрыть за ней дверь. Теперь можно было уезжать. Кажется, для этого всё было готово. Воды из колодца в пластиковые бутылки хозяин уже набрал, петрушки с укропом и моркови с грядок нащипал. Он заранее продумал свои действия. Внимательно оглядев двор и не найдя в нём ничего, что после его отъезда можно было бы украсть, хозяин сел за руль, включил рычаг автоматической коробки скоростей и тронулся с места. И вскоре они миновали лесной массив, окружающий дачный посёлок со всех сторон. Затем не вспаханным ещё полем добрались и до шоссе. Странное дело: в этот раз, в отличие от предыдущего, собака вела себя спокойно. В машине хозяин бросил ей так и не оттаявшие пока ещё куриные головы. Он знал, что собака очень голодна, ведь он не ездил к ней четыре дня. Правда, уезжая, хозяин накормил собаку до отвала, но всё же четверо суток — не шутка! Удивительно, собака брошенные ей лакомства не ела. А может, её кто-то подкармливал? Да нет, на неделе вряд ли. Вот разве в выходные. Значит, просто не хочет? С чего бы это? Аппетит у неё всегда был отменный. Эти головы она должна бы сожрать в один присест, не разжёвывая. Они ей были всё равно как семечки. Неужели догадалась, что отбывает «в надёжные и добрые руки», как об этом и сообщалось в газете объявлений? В прошлый раз, когда хозяин отвозил собаку к тюремщикам, для охраны огороженного несколькими рядами колючей проволоки участка, она вела себя совсем не так. Собака с превеликим удовольствием съела по дороге пакет куриных голов. Ещё и полпакета лапок смолола между делом. Ведь это были её любимые лакомства. К ним собаку приучила хозяйка. Она покупала всё это на ближайшем рынке, который развернулся на бывшей овощной базе, у таксопарка. Там они были дешевле, чем в магазине рядом с домом. Куриные лапки похрустывали на зубах у собаки, как хрупкая семечная шелуха. Хозяин завёл собаку в охраняемый тюремный двор, потом — в специальный закуток и, чуть с ней повозившись, ушёл к выходу, стараясь не оглядываться. Отъезжая от тюремных ворот, услышал знакомое жалобное скуление. Потом собака откровенно завыла, догадавшись, что хозяин бросил её в неизвестном месте одну. Оставил там, где всё для неё было чужое, враждебное ей, ненавистное. Чужая земля, чужие люди, чужая миска с водой и чужая калитка, вдруг захлопнутая перед самой её мордой. Вот она и завыла тотчас. Прошёл месяц. До хозяина доходили слухи, что собака на новом месте затосковала. Что никак не могла смириться с непривычными для неё условиями жизни. Так и не подпустила к себе никого из охраны и кинологов. И какое-то время не притрагивалась к пище. Поэтому и пришлось собаку из тюрьмы забрать. Она не только отказывалась принимать еду, но и покусала нескольких человек из обслуживающего персонала. Её пытались приручить. Но совладать с такой псиной было непросто. Приехавшего специально для знакомства с ней начальника из вышестоящей организации собаке удалось тяпнуть за руку. Тот понадеялся на свой богатый опыт в общении с овчарками и поплатился за самонадеянность. Управиться с ней тюремщикам так и не удалось. Через месяц хозяину из тюрьмы позвонили и слёзно умоляли приехать за псиной: — Никакого с ней сладу. Ну, хоть ты её убей. Мы уж и так с ней, и этак, а она ни в какую. Не желает никого признавать. Даже с кормлением проблемы: два человека металлические щиты держат, а один миску с едой быстренько вносит — и бегом обратно. Вот так по струнке перед ней ходить, понимаешь ли, и приходится. Не то, чтобы на пост вывести из вольера, а и к цепи привязать эту злюку невозможно. Так в карантине всё это время ваша собака и провела. Не освоилась в наших, так сказать, специфических условиях. Сначала хозяин даже обрадовался. Вот и хорошо, что она им не подошла! — подумал он, с удовольствием забирая собаку и увозя её на старое место, по которому она так откровенно и настойчиво протосковала всё это время. Прибыв туда же, собака так обрадовалась, что долго ещё не могла успокоиться. Она не лаяла больше, как раньше, а так преданно глядела хозяину даже не в глаза, а прямо в душу, что, не в силах выдержать этот взгляд, он отворачивался. Отощавшая, со свалявшейся местами шерстью, как-то даже дурно пахнущая, как же она была счастлива, оказавшись опять на том месте, где всё ей было родным, привычным и узнаваемым. Теперь с будки, где собака устроила дневное лежбище, она почти не слезала, приветливо виляя роскошным, как у белки, хвостом всякому встречному и поперечному. После тюрьмы она стала самим воплощением доброты. Но прошло ещё несколько недель, проведывать дачу хозяину хотелось всё меньше. Ведь он теперь был один. Раньше они ездили к собаке по очереди. А лето жена хозяина обычно проводила на даче одна. Уезжала туда в апреле и оставалась до октября. В город возвращалась, когда на дачах никого не было. Хозяин летом бывал на даче наездами. Обычно в выходные. В летнее время у него было много работы, он уставал и приезжал на дачу отдыхать. Привозил кучу всяких вкусных вещей, они жарили шашлыки, пили вино, коньяк, варили уху из осетрины. Собаке тоже перепадали лакомые кусочки. Всё лето её поили густым козьим молоком. Приносила его молочница из ближайшей деревушки. Хозяин молоко не пил — пила хозяйка. Она его очень любила. Они с собакой так бы на одном молоке и держались, если бы не куча всякой вкуснятины, привозимой хозяином из города. Зимой на даче было тоскливо и небезопасно. Если бы не собака, о даче можно было бы забыть до очередного сезона. Приходилось бывать там вахтенным способом: несколько суток хозяин, два-три дня перерыва — и на пару суток приезжала хозяйка. Больше она не выдерживала; в зиму жить на даче не любила, но понимала, что хозяину тяжело разрываться между городской квартирой и дачей. В городе у него был компьютер, и работал на нём хозяин преимущественно по ночам. Был компьютер и на даче, но старенький, он часто зависал, и хозяин нервничал, возвращаясь в город в плохом настроении. Хозяйка ему всякий раз сочувствовала. Случались и сбои в их слегка суетливой жизни, проходящей на постоянном разрыве между квартирой и дачей. Иногда хозяин выбирался туда не утром, а под вечер. Бывало, что и последним поездом. В итоге подобных вариаций собака иногда оставалась голодной больше трёх суток. После он досыта откармливал её, пытаясь избавиться от чувства вины. У них было заведено, что, прибыв на место, накормив собаку и растопив печку, они звонили домой по сотовому. И сообщали: всё, мол, нормально. Собака на месте, дом не вскрыт, никаких следов вблизи не видно. И ещё некоторые незначительные на первый взгляд подробности. В последнее время у хозяина случались неполадки с сердцем. Он проходил месячный курс лечения. Перед тем, как уехать на дачу, хозяйка делала ему все назначенные врачами уколы. А таблетки, чтобы хозяин не забывал пить их вовремя, хозяйка раскладывала по хрустальным рюмочкам. К рюмочкам приклеивала она бумажные ленточки: «утром», «до обеда», «вечером». Уезжая на два дня, оставляла на подоконнике шесть рюмок. А если на три, то рюмок было девять. Хозяин часто забывал глотать таблетки даже в стоящих на окне надписанных рюмках. Она звонила ему, напоминала: «А из утренней рюмочки ты таблетки уже выпил?» «Да, конечно»,— отвечал ей хозяин, хотя на самом деле об этой рюмочке он как раз и забыл. Вот и приходилось ему навёрстывать упущенное, проглатывая и утреннюю, и обеденную порции таблеток сразу. Последняя зима неожиданно затянулась. Особенно снежными выдались её последние денёчки. Весна оказалась обильной на осадки. Снег валил и валил весь март, так же, как и в конце февраля. Много времени забирала расчистка дорожек к дровяным поленницам, к колодцу, к теплице и к бане. Хозяин продолжал курс лечения, глотал таблетки из рюмок. И вскоре почувствовал себя гораздо лучше. Как-то раз и хозяйка пожаловалась на сердце. Те же симптомы. Вот закончишь ты этот курс, сказала хозяйка, и я, пожалуй, займусь тем же. Слава богу, рецепт нам уже известен. А зачем ждать? — сказал хозяин. Начинай прямо сейчас, вместе со мной. Хорошо, согласилась хозяйка. Что-то и у меня там пошаливает, какая-то боль тупая, знаешь. И она приняла несколько выписанных ему таблеток. Ну, как? — спросил он однажды. Да ничего, ответила она, вроде как полегче стало. Они продолжали ездить на дачу по очереди. Только проводили там не по трое-четверо суток, как раньше, а меньше. В начале апреля хозяйка, не забыв подписать рюмки с лекарствами, уехала на дачу. Накануне она была в очередной раз расстроена сыном. Сын их нигде не работал, у него не было ни одного дня стажа, хотя школу закончил уже давно. Их сын вёл довольно беспутный образ жизни. Какие-то странные друзья, безумные поездки в столицу и ещё куда-то, полная беспечность во всём, плюс — совершенная неопределённость в личной жизни. И всё это вместе доставляло много волнений его родителям. То и дело с сыном случались всякие неприятности: то его ограбят, то сотовый телефон потеряет, а то и ключи от квартиры. Пару лет назад он бросил институт, уехал в Москву, заявив, что в провинции жить ему скучно. Однако и в Москве так и не устроился, хотя и убеждал родителей, что работает в какой-то фирме. Девять месяцев ему удавалось водить их за нос. Наконец, выяснилось, что всё это время он нигде не работал и вообще занимался чёрт знает чем. Из Москвы, когда его разоблачили, сын вернулся, и опять сел родителям на шею. Работу он пытался искать, но те условия, которые он предъявлял возможным работодателям, были с такими претензиями, что шансов куда-нибудь, наконец, устроиться у него было мало. Чем сын занимался сутками напролёт, хозяин с хозяйкой не знали. У бездельников, подобных их сыну, находилось сто отговорок в оправдание своего никчемного существования. Иногда его пытались проучить, не звонили, не захаживали, но долго хозяйка выдержать этого не могла. Шла на рынок, набирала там всякой всячины, и относила сыну неподъёмные сумки с продуктами. Случалось, что сын не открывал ей. Хозяйка твёрдо знала, что он дома: ключи были вставлены в дверной замок изнутри. Возвращаясь с этими набитыми сумками, хозяйка уходила в ванную и долго плакала там, запершись изнутри. Я же тебе говорил, не ходи, с упрёком говорил хозяин. Ну, зачем ты опять перед ним унижалась? Всё, больше не буду, отвечала ему хозяйка, но знаешь, так обидно! Всё это продолжалось не первый год. С тех пор, как хозяин купил сыну отдельную квартиру, считай, и пошло всё кувырком. Да и квартиру-то пришлось сыну покупать потому, что жить с ним в одной квартире стало невозможно. Дверь в свою комнату он подпирал изнутри журнальным столиком или ещё чем-нибудь так, чтобы нельзя было заглянуть к нему. Входить в его комнату без стука — только нервы себе портить. В общем, не жизнь, а сплошные мучения. Отделившись, сын продолжал вести бестолковую, бессмысленную жизнь. Вот только расходов на всё это значительно прибавилось. Платить надо было уже за две квартиры, да ещё и с пенёй зачастую. Выдаваемые на квартиру деньги сын тратил Бог весть на что, а после выяснялось, что сроки оплаты им просрочены. Приходилось, выплачивая за квартиру с опозданием, выбрасывать деньги на ветер. Словом, одни неприятности. В этот раз произошло то же самое. Обычная история. Накануне они крупно поссорились. Хозяйка на дачу уехала расстроенная, в слезах. Видеть его больше не хочу, сказала она, выпив привычный свой утренний кофе, и отправляясь налегке к утреннему поезду. Позвони, как приедешь, напомнил хозяин ей на пороге. Хорошо, ответила она, не обернувшись, уже из-за двери, позвоню. Незадолго до этого сын в очередной раз то ли потерял, то ли отдал кому-то в счёт долга сотовый телефон. Хозяйка дала ему на время свой. Он был не совсем исправным, быстро разряжался, иногда и вовсе отключался. Без связи меж собой они обходиться не могли, и хозяин купил хозяйке новый телефон вместо старого, отданного сыну. Но у неё этот телефон продержался недолго. Вскоре она обменялась им с сыном. Зачем? — спросил хозяин. Ну, ты же знаешь его, ответила хозяйка, пристал: не могу с этим, он быстро разряжается. Дай мне свой — и всё тут! Вот и пришлось меняться. Ну, как знаешь, пожал плечами хозяин, зная, что жену не переубедишь, а я бы на твоём месте этого не делал. Ну, сколько же можно? Да я так не могу, знаешь, ответила хозяйка, мне его всё-таки жалко. В этот раз хозяйка позвонила ему позже обычного. У меня всё нормально, сообщила она. Собака на месте, следов у дома нет, снег вот убираю. Кстати, ты таблетки выпил уже? Да, всё нормально, ответил хозяин, только теперь вспомнив о таблетках. Через пару часов она позвонила ещё раз. Знаешь, тут в печке провалились колосники. Скажи мне, что делать? Так-так, немного подумав, ответил ей хозяин. Вначале дождись, когда дрова прогорят, и когда всё там остынет. А после рукой приподними их и поставь на место. У меня они тоже проваливались, и не один уже раз. В общем, ничего страшного. А я не угорю? Заслонку не закрывай — и всё будет нормально. Позвонила ещё раз ближе к вечеру. Всё нормально, колосники я поставила. Печку ещё раз растопила, в комнате уже тепло. Вот сварила кашу собаке, покормила её. Сижу, чай пью. Ну и хорошо, отозвался хозяин, если вдруг что не так — звони. Хорошо, позвоню, только ты зря меня не беспокой, слышишь? Ну, чего лишние деньги расходовать? Я сама тебе позвоню. Он позвонил следующим утром. Длинные гудки. Наверное, снег расчищает, подумал хозяин. Он опять валил всю ночь, не переставая. Его было уже столько, что невозможно было выехать из гаража. Из-за этого владельцы занесённых снегом кирпичных и железных гаражей давно перессорились. Они устали бессмысленно перекидывать снег с места на место, и возникали то и дело конфликты. Не дождавшись звонка жены, хозяин проглотил таблетки из рюмки, поел гуляша с вермишелью, приготовленного ему на три дня, и немного поспал. Проснулся и позвонил ещё раз. Опять длинные гудки. Хозяйка упрямо не брала трубку. Он вспомнил, что её телефон неисправен и подумал, что хозяйка, должно быть, забыла его зарядить, вот и нет связи. Когда он позвонил вечером и опять услышал длинные гудки, ощутил тревогу. Но и на этот раз нашёл объяснение молчанию хозяйки. Так иногда бывало после её ссоры с сыном или же с ним самим. Уезжая на дачу, хозяйка отключала сотовый специально, чтобы побыть, как она говорила, наедине с собой. Чтоб прийти в себя, успокоиться. Ничего — отойдёт немного, а утром позвонит,— подумал хозяин. Но не позвонила она и утром. Он ещё раз ей позвонил. Всё то же самое — безответные гудки. Утренний поезд уже ушёл. Предчувствуя неладное, хозяин попросил съездить на дачу сына. Да и сам он (тут надо отдать ему должное) тоже забеспокоился: я ей уже несколько сообщений послал, но мама мне почему-то не отвечает. — Так вы же с ней поругались. — Да, но раньше она мне всегда отвечала. Не сразу, конечно, но всё же хотя бы эсмээску сбрасывала. Они уехали туда с сестрой супруги хозяина предпоследней, пятичасовой электричкой. Хозяин всё это время не находил себе места, отгоняя мысль о том, что могло бы случиться. Крепко обиделась, наверное. На всякий случай он сходил к гаражу и расчистил снег, чтобы в случае чего можно было выехать на машине. Это пригодилось ему. Уже этим вечером. Через пару часов. Хозяину пришлось срочно выезжать туда. Жена его умерла. Сын и сестра хозяйки обнаружили её перед крыльцом дома, лежащей на оголившихся от снега бетонных плитах. Входная железная дверь была раскрыта настежь. Возможно, ей стало плохо в жарко натопленной комнате (острая сердечная недостаточность, как показало вскрытие), вот она и вышла на улицу. Там ей стало ещё хуже. Хозяйка несколько раз падала, всё тело её было в сплошных гематомах и ссадинах до самой кости. В конце концов, так и не поднявшись, она замёрзла, упав лицом к небу. Хозяйка лежала рядом с вольером. Собака всё видела, но хозяйке помочь не могла: ведь она была внутри вольера, и выбраться наружу у неё не было никакой возможности. Почувствовав себя плохо, хозяйка пыталась позвонить домой, но капризный старенький телефон оказался разряженным. Заряда его хиленькой батарейки едва хватало на неполные сутки вместо трёх. Приходилось вновь и вновь её подзаряжать. Не дозвонившись, хозяйка поставила телефон на зарядку, надеясь, что когда боль немного отпустит, ей всё-таки удастся дозвониться хозяину, чтобы сообщить ему. Если бы у неё был тот телефон, который хозяин ей купил, возможно, всё обернулось бы как-то иначе. Всего-то и требовалось от неё нажать на кнопку, подать сигнал, один лишь сигнал! Но как случилось, так случилось. И рассуждать на эту тему уже не имело никакого смысла. Тяжело было вывезти мёртвое тело хозяйки с дачного посёлка. После обильного трёхдневного снегопада вдруг резко потеплело, и ходить по протоптанным тропкам стало невозможно. Температура поднялась до двадцати градусов, впору было загорать. Хозяин и двое соседей-старичков, случайно оказавшихся на даче, уложили тело хозяйки на доски, устроенные вдоль санок так, чтобы замёрзшее тело, накренясь с проваливающимися санями, не свалилось в сугробы. Тащили санки с привязанным телом хозяйки втроём. И едва успели к вечернему поезду. Устали так, что валились с ног. Хорошо, что у кого-то из них оказались таблетки валидола. На станции тело жены хозяина спустили из тамбура на бетонную платформу и, опять же — втроём, прямо по голому бетону, дотащили санки до машины, которую хозяин оставил у железнодорожного полотна. В маленький микроавтобус санки с телом поместились. Похоронив супругу, хозяин остался один. Он, да его собака. И больше — никого. Сын приходил всё реже, только за деньгами. А вскоре они и вовсе перестали видеться. Деньги сын брал в то время, когда хозяина не было дома. Перерывал всё вверх дном, находил их, брал, сколько ему было нужно, и исчезал, оставив записку. На дачу сын не ездил. Он заявил после похорон, что на этой проклятой даче ноги его больше не будет. Ничего другого хозяин от него и не ждал. Сын и раньше бывал на даче один-два раза в год. Только лишние ссоры из-за этого, бывало, получались. «Лучше бы он и вовсе сюда не ездил!» — вся в слезах призналась однажды хозяйка после очередной ссоры с сыном. А возникла та ссора, как обычно, из-за пустяков. Цветы на клумбе. Кажется, розы. Он их когда-то сам сажал, и некоторое время ухаживал за ними. Были, были счастливые дни, когда и сын наведывался на дачу. Хотя бы по выходным. Теперь же, не следя за своими цветами, он осмелился сделать матери какое-то несправедливое замечание! Хозяйка резко ответила ему. Сын, в свою очередь, вспылил. И так, слово за слово, они разошлись не на шутку. После вспыхнувшей мгновенно ссоры, хлопнув входной дверью так, что сломался замок, сын ушёл не к платформе, а к станции. До неё ходу было пять километров. И после этого на даче не бывал. Вот разве только в этот день. В прошлый раз, когда они ехали к тюрьме, собака вела себя иначе. Несколько раз она хозяина даже напугала. Завидев в обгоняющей машине людей, собака так громко принималась лаять, что хозяин вздрагивал от неожиданности. Чтобы её отвлечь, хозяин подбрасывал ей из пакетика то голов, то лап. И она мгновенно их проглатывала. А, расправясь с лакомствами, собака с новыми силами принималась лаять на встречных и поперечных. Теперь же ни куриные головы, ни мир за пределами машинного салона собаку, похоже, нисколько не волновали. Она лежала на двух соседних креслах, уткнувшись мордой в одно из них. В то, которое было дальше от хозяина. Лежала к нему спиной, не подавая никаких признаков присущей ей обычно активности. — Йона! Йонка! Ко мне, Йонка! Ко мне! — строгим голосом крикнул хозяин, наблюдая за собакой в зеркало заднего вида. Никакой реакции. Даже ухом не повела. И ни одной из голов пока ещё не съела. Теперь вот и не откликается. А в прошлый раз она не только все головы дорогой сожрала, но и успела несколько раз от всей любвеобильной собачьей души лизнуть хозяина в ухо. Собака, верно, думала, что хозяин везёт её в город, на квартиру к сыну, где провела она, считай, всё своё детство. То время собака не смогла бы забыть, наверное, до конца жизни. Ведь это были самые счастливые для неё месяцы. До тех пор, пока щеночек, которого они принесли в корзине, не превратился в то лохматое чудовище, с которым невозможным стало выходить на обычные для собак прогулки. Наверное, собака догадалась, что её опять увозят. И на этот раз окончательно. Вот она и смирилась с этим. Во всяком случае, так всё это выглядело. Она ни разу не гавкнула. Лежала, отвернувшись от хозяина и, кто же это знает... да никто, пожалуй, на всём белом свете не знает этого, кроме самой собаки, что всё это время она жадно вдыхала все эти родные, неповторимые запахи. У собак, как известно, тонкое обоняние. Поэтому и запах хозяина, и запах умершей хозяйки, и запах их непутёвого сына, которого собаке доводилось видеть всё реже, она вдыхала и вдыхала своими чуткими собачьими ноздрями. Боялась упустить хоть мгновение из отпущенного ей срока для расставания со всем тем, что было её прошлой жизнью. Она знала, она твёрдо знала, что ничего подобного в её скудной собачьей жизни больше не повторится. И с этого дня уже совсем скоро собаке придётся привыкать к чужим, ненавистным, может быть, даже мерзким для её обоняния запахам и голосам. И она была готова к этому. Похоже, что да. С полпути до назначенного для встречи места хозяин позвонил начальнику охраны, сообщил ему, что они будут на месте буквально через полчаса. Вот и отлично! — похоже, что искренне обрадовался тот. — А мы вас уже давно ждём! Начальник охраны не обманул: их действительно ждали. Ворота были открыты настежь. Сторож в будке опустил цепь, и хозяин въехал на принадлежащую торговому дому территорию. Встретили его два широко улыбающихся человека. Один, как хозяин догадался по голосу, был начальник охраны, с которым он беседовал по телефону. Второй, скорее всего, был представителем администрации торгового дома. У начальника охраны была внушительная фигура. И, судя по всему, дела в этом торговом доме шли неплохо. Собака вела себя на удивление спокойно. Хозяин без особых хлопот, ухватившись рукой за концы провода, вывел собаку из салона машины во двор. Калитка в своеобразный загон, где располагалась будка для отдыха сторожевых собак, была заранее открыта. Удивительное дело, именно в эту дверь из толстого слоя ДСП собака хозяина и потащила. Она туда устремилась так энергично, словно заранее всё знала. Знала, что это её новое жилище, и что она должна к нему привыкнуть. Причём привыкать лучше побыстрее, не скуля и особо не сопротивляясь. Ведь это не поможет, решила, должно быть, собака. Хотя в прошлый раз у неё получилось. Несколько дней она тогда не притрагивалась к пище, лакала одну воду. Игнорировала чужих людей, пытающихся найти к ней подход. Нескольких охранников ей удалось укусить. В итоге собака добилась своего — её вернули хозяину. И, счастливая донельзя, собака оказалась в своём вольере и в той же будке. И жизнь её опять обрела смысл. Но так казалось только ей. Хозяин обо всём этом был иного мнения. Всё реже ему удавалось вырваться на дачу. Собака по нескольку дней подряд голодала. Соседи что-то бросали ей; в основном это были огрызки хлеба и тщательно обглоданные куриные кости. Закормленная козьим молоком, творогом, мясными обрезками и кашей, сваренной наполовину с мясом, собака к хлебу оставалась в первое время равнодушной. Вскоре и он стал для неё желанным продуктом. Долго так продолжаться не могло. Душа хозяина разрывалась на части от жалости к собаке. И они с сыном стали искать для неё новое место. И вот как-то вечером позвонили из этого торгового дома. И всё было решено в одночасье. Этот вариант нельзя было упустить. На каждую собаку там выделялось по тридцать килограммов мяса в месяц. Да не костей, а мяса. И ещё кое-что полагалось для пополнения их рациона — те же каши, к примеру. Каши мясные, разумеется. Более того, хозяин узнал, что иногда собакам выдаётся и сухой паёк, как бы десерт: собачий корм, рекламируемый день и ночь по всем каналам телевидения. А в кашу добавляют сливочное масло. Масло хоть и просроченное, но для собак годится. Обо всём этом в подробностях сообщил хозяину в телефонном разговоре начальник охраны. Второго раза не будет, решила собака. Ещё в машине, когда на ошейник был одет не поводок, а эти провода, она знала, что это не обычная прогулка. И с этим надо было смириться. Другого выхода у неё не осталось. Поэтому собака бежала к своей новой будке так быстро, что хозяин едва за ней поспевал. Собака была сильная, и если бы она догадалась дёрнуть не совсем надежный поводок чуть сильнее, хозяину ни за что не удалось бы удержать его в руке. Начальник охраны был от собаки в нескрываемом восторге. Ещё бы, такая красавица. У начальника охраны не нашлось слов, чтобы выразить восхищение собакой. — Вот такая солидная псина нам как раз и нужна! — произнёс он, радостно при этом улыбаясь. — Настоящий зверь, не то, что наши шавки. А встречали хозяина с его собакой не только начальник охраны с представителем администрации, но и два пса. Незнакомому человеку, хозяину приведённой собаки, они приветливо повиляли хвостиками, не решаясь подойти поближе. Эти беспородные шавки тотчас признали в его собаке безусловного вожака. Пока один из псов сопровождал их к загородке, где стояла будка, второй куда-то пропал. Хозяин отвязал провод от ошейника и прикрепил его кольцо к карабину, закреплённому на длинной цепи. Цепь шла вдоль бетонного забора, ведущего от территории торговой организации к сторожевой будке. Собака не сопротивлялась. Она спокойно стояла, не прыгая и не порываясь бежать, хотя энергии в ней было хоть отбавляй. Хозяин удивился её терпеливости. Карабин для ошейника был довольно сложный. Чтобы его закрепить как следует, пришлось раскрутить на нём контрагайку, продеть колечко на ошейнике, а после контргайку туго закрутить. Как можно туже, чтобы она не раскрутилась от частых и резких дёрганий огромной, как у медведя, собачьей головы. Хозяин, зная лютость своей псины, постарался эту контргайку затянуть до возможного предела. Жалко, что под рукой не оказалось подходящего рожкового ключа или пассатижей, чтобы сделать ещё хотя бы пол-оборота. Но он и так, кажется, постарался на славу. Закончив крепить поводок к цепи, хозяин оставил собаку у будки и направился к двери. Собака не провожала его, как в прошлый раз, в тюрьме, пристальным и тоскливым взглядом. Она и раньше-то в те времена, когда жива была хозяйка, находясь в родном вольере, непременно становилась грустной, нутром чувствовала, что её собираются оставить в одиночестве. Если хозяин или хозяйка подходили к калитке вольера, одетые во всё чистое, пахнущие забытыми городскими запахами духов или одеколона, собака не рычала, защищая оставленные ей впрок куски мяса с костями или вываленную в большую миску пшённую кашу с мясными обрезками. Это происходило не раз и казалось, что собака должна была привыкнуть к тому, что после небольшой разлуки непременно последует очередная встреча. Такая же радостная, как и всякая, уже пережитая собакой не однажды, на том месте, где она ждала своих хозяев сутками напролёт. Вот уже скоро они сядут в машину и уедут за журчащий неподалёку ручей. Или, если дело происходит зимой, кто-то из них уйдёт протоптанной среди деревьев узенькой тропкой к платформе. Собака долго смотрела вслед машине или вслед фигурке одного из хозяев, и как только она исчезала из поля зрения, собака принималась скулить. Скулила жалобно и долго, и им приходилось ускорять шаг. И так повторялось всегда. Хозяин закрыл дверь, подпёр её штыковой лопатой и посмотрел в узкую щелку между бетонной плитой забора и изгрызенной собачьими клыками дверкой, чтобы убедиться, что с собакой всё в порядке. Собака так и не посмотрела ему вслед. Удивительное дело. Как это на неё было непохоже. Забравшись в чужую будку, собака уткнулась мордой в лапы, густо обросшие шерстью, и, кажется, задремала. Ну, вот и хорошо, подумал хозяин, немного успокоившись. Значит, ей понравилось на новом месте. Глядишь, может и приживётся. — А вот пройдите-ка сюда, любезный! — пригласил его начальник охраны. И хозяин вошёл за ним в помещение, где располагался сторож. Рядом с помещением для охраны, где стоял телевизор, была ещё одна комнатка, поменьше. Явно подсобное помещение. На самом видном месте там стоял вместительный холодильник, а на столике напротив — газовая плита. На электрической плите в огромной кастрюле что-то аппетитно булькало. Запах от этого был мясной. — Вот кашу для них варим, видите? — Вижу,— кивнул хозяин. — Каша отличная, сам бы ел, если бы только проголодался, конечно! — А почему, если бы проголодался,— пошутил хозяин,— её и так можно есть вполне. — Мы туда ещё и масла сливочного пару пачек бухнем. Представляете, какая это будет вкуснятина? — Представляю,— сказал хозяин. — А вот посмотрите, пожалуйста, сюда,— предложил начальник охраны и, подойдя к холодильнику, раскрыл дверцу. Все камеры под завязку были забиты пакетиками с мясом. В том, что там находилось именно мясо, не было никаких сомнений. — У нас с мясокомбинатом заключён договор,— сказал начальник охраны,— по тридцать кило мясных отходов на каждую собаку в месяц получаем. Представляете? — Представляю. — И всё — для них! — продолжил хвастать начальник охраны, хотя и так хозяин в душе тихонько радовался, что, наконец, его собака будет пристроена на хлебном местечке. — Днём они у нас отдыхают, а на ночь мы выводим наших главных сторожей на посты. На каждую по двадцать метров вдоль бетонного заграждения, — кратко объяснил условия собачьей работы начальник охраны. — Всю ночь наши собаки в движении. В общем, скучно ей у нас не будет. Ну, а днём — как и полагается, заслуженный отдых. У каждой из собак имеется персональная будка. Вот в этом загончике, где вы её оставили, они и отдыхают. До ночи. Ваша пока будет на цепи, а как только она привыкнет к нашим сторожам, так с цепи мы её и спустим. — Ну, ладно, я вижу, что здесь ей будет хорошо,— сказал хозяин начальнику охраны,— а то я в последнее время к ней так редко ездил. По трое-четверо суток иногда не бывал. Всё дела-дела. Представляете? — Да вы что, любезный? — в изумлении вскинул брови начальник охраны. — И что же, она по стольку дней у вас выходит что голодала? — А вот мы кормим их по три раза в день,— не дал хозяину ответить на вопрос сторож, присутствовавший при разговоре,— они даже не всё съедают у нас. Вот и приходится выбрасывать остатки каши в помойку, воронам и крысам. Мясо-то они выбирают подчистую, а вот в каше ковыряются уже. — Зажрались они у нас тут,— благодушно согласился со сторожем начальник охраны. — Ну, она не совсем чтобы голодала,— сказал хозяин.— Её соседи подкармливали: косточки там, хлеб, недоеденная вермишель, котлеты. — Вот как,— вздохнув, изрёк при этом начальник охраны. — А наши хлеб и нюхать бы не стали,— ещё раз не преминул похвастать сторож. — Да зажрались они тут у нас совсем, — подтвердил его хвастовство начальник охраны. А его благодушный вид говорил о том, что, хотя их псы и зажрались, но ничего в их сытой жизни не изменится. Никаких карательных санкций к ним с его стороны не последует. Они всё так и будут досыта наедаться благодаря обилию продуктов в огромном, битком набитом всякой всячиной холодильнике. — Нет, собакам без мяса никак нельзя,— безоговорочно подытожил разговор начальник охраны. Ещё раз раскрыв дверцу холодильника, он предложил хозяину поглядеть на мясо в пакетах. Он не поленился развернуть один из них, продемонстрировав приличный кусок замороженного мяса. Раньше таким мясом торговали, давились за ним в очередях, ежедневно унижались, травили им желудки, сокращали себе жизни. И если не знать, что это мясо предназначено для собак, так запросто можно было бы приготовить из него супчик и себе. — Да, кстати, как её зовут? — вдруг вспомнил начальник охраны. — А то неудобно как-то обращаться к ней, не зная имени. — Йонка,— ответил хозяин. — Замечательно! — воскликнул начальник охраны.— Какое чудесное имя, но главное — такое редкое для собак. Во всяком случае, я такое имя слышу впервые. А ну, давай-ка, запиши его в журнал,— обратился он к сторожу,— а то забудем ещё. — Не забудем,— коротко ответил тот, но журнал раскрыл, и имя собаки где-то посредине этого журнала записал. — Ну, всё, кажется,— сказал хозяин, ещё раз оглядев и холодильник, и кастрюлю с булькающей кашей, и подоконник, на котором лежали пачки с каким-то кормом. В эту кашу сторож при нём, как и обещал, бросил пару пакетов сливочного масла. Хозяин успел разглядеть, что масло выглядело вполне нормально. Если бы он не знал, что это просроченное масло, запросто мог бы использовать его для приготовления бутербродов к чаю. Оно было слегка, правда, желтоватым. Но разве желтоватое масло не встречается в торговле? Очевидно, это масло, находясь в каком-то тёплом месте чуть дольше обычного, успело растопиться. А когда это обнаружили, то, надеясь спасти скоропортящийся продукт, запихнули его в морозильную камеру. Но было поздно. От такого хранения масло потеряло товарный вид. Наверняка всю партию пытались кому-то подсунуть по бросовым ценам, но, видно, это не удалось даже и с соблазнительной для посредников скидкой. — Ну, до свиданья,— сказал хозяин,— я пойду, пожалуй. — Пожалуйста, любезный,— согласились с ним начальник охраны и сторож. Они уже убедились, что хозяин остался довольным условиями жизни своей собаки. На прощанье они пожали друг другу руки. — Можете даже не волноваться,— произнёс начальник охраны,— ваша собака в самых надёжных руках. — Просто в супернадёжных руках,— подтвердил его слова и сторож. — Да я и не сомневаюсь,— согласился с ними хозяин. Подойдя к машине, он обнаружил в салоне исчезнувшего из поля зрения второго охранного пса. Смесь немецкой овчарки и дворняги. Боковая дверь машины оставалась открытой; вот, учуяв брошенные на пол куриные головы, сметливый на такие дела пёс внутрь машины и вскочил. И, пользуясь благоприятным для обжорства случаем, он с теми них, которые были на полу салона, уже и расправился. Казённые харчи, как говорится, харчами, но и домашними гостинчиками, размороженными кусками куриных голов, служивый пёс полакомиться, выходит, не побрезговал. Считай, все их подчистую он и подмёл. Заметив, что его обнаружили, этот воришка прожогом выпрыгнул из машины и без оглядки сбежал куда-то в угол двора. — Вот негодяй! — огорчённо произнёс начальник охраны,— утром же мы накормили его до самого отвала! — Да все они ненасытные утробы,— поддержал его сторож,— сколько не корми, а всё в миску чужую смотрят. — Ничего,— сказал хозяин,— мне-то эти головы не нужны, хорошо, что он мне о них напомнил... В пакетах, слава Богу, ещё что-то осталось. Примерно по полкило и лап, и голов. Хозяин отдал пакеты сторожу. — Вот,— сказал он,— она любит их. Отдайте их, пожалуйста, Йонке. Я уж не буду сам туда входить. — Да уж, не стоит этого делать,— согласился сторож, беря оба пакета,— а это я ей обязательно отдам. Вот как только вы уедете. Будет как бы вместо взятки ей,— улыбнулся он. Хозяин завёл машину. Интересно, подаст ли она голос, услышав знакомый рокот мотора? Раньше, когда хозяин приближался к дачному кооперативу со стороны леса, и машина собаке ещё не была видна за деревьями, она безошибочно угадывала её появление. Неизвестно, по каким признакам ей это удавалось. Возможно, по своеобразному рокоту дизельного мотора, несколько отличающемуся от бензинных движков, хотя на таком расстоянии она вряд ли их могла различить. Может быть, по запаху? Но когда ветер дул в обратном направлении, каким образом она могла учуять запах машины хозяина или запах его самого? Нет, это исключалось; скорее всего, это удавалось ей за счёт интуиции. Сколько раз, наблюдая за собакой из окна, хозяин мог догадаться, что к дому идёт его супруга или, скажем, мужеподобная молочница Ирина из деревни Никитино. Иногда супруга приезжала к нему, зная, что у него закончились продукты. И собака тотчас по прибытии поезда к платформе приветливо виляла пушистым, как добрая метла, хвостом. И хозяин, глядя на неё, знал, что среди дачников с поезда сошла его жена, неся «дачным затворникам» пару набитых всякой всячиной сумок. И выходил её встречать. Интуиция никогда не подводила собаку. Если лает и виляет хвостом, значит, пора двигаться навстречу жене, чтобы взять у неё из рук сумки. А если среди идущих от платформы людей жены хозяина не было, собака так и полёживала, лениво отгоняя от морды назойливых мух то лапой, то встряхиванием огромной медвежьей головы. И только с появлением чужаков на открытом пространстве она принималась всех по очереди облаивать. Иногда вскакивая на будку или уткнувшись захлёбывающейся слюной пастью в сетку-рабицу. Делала она это с таким ожесточением, как будто все они были её ненавистными врагами. Хозяин уже выехал за ворота. Звук движка его машины собака наверняка услышала. Ей ли не отличить его от множества других? Эх, что бы творилось с ней, окажись она сейчас там, в своём вольере на даче! Пора бы и заскулить. Ведь он уезжает. И уезжает надолго. Может быть, они никогда больше не увидятся. Начальник охраны как бы между прочим заметил, что собак лучше не расстраивать и, оставив их новым хозяевам, желательно уже не возвращаться к ним. Это, мол, сильно травмирует их психику. Он уже выехал за ворота, а собака всё не скулила. Он так и не услышал её голоса. Почему? Быть может, она смирилась с тем, что ей не вернуться туда, где провела она несколько последних лет? И где так много всего произошло и в её жизни, и в жизни хозяев. Где на её глазах эта безмятежная и, казалось бы, бесконечно счастливая жизнь закончилась тем холодным апрельским утром, когда она ничем уже не могла помочь лежащей рядом хозяйке. Собака только смотрела, не отрываясь, на лежащее на холодной земле тело её, и даже не выла почему-то. Во всяком случае, никто из соседей этого не слышал. Их было много в тот день, и если бы собака хотя бы повыла, возможно, кого-то из них это бы насторожило. Но, увы. Может быть, она просто не могла поверить собственным глазам? Впрочем, кто это знает. Хозяин собирался поставить машину в гараж. Вернуться в неухоженную квартиру, выпить, как обычно, водки, перекусить и постараться уснуть. В последнее время он так увлёкся всем этим, что заметно набрал в весе, у него появилась одышка, по утрам он кашлял, и из клокочущих от учащённого дыхания бронхов вылетали тёмные сгустки. Хозяин много курил. Стала пошаливать печень, то и дело барахлило сердце. И всё-то у хозяина валилось из рук, и ничего ему уже от этой жизни не хотелось... Он ехал в направлении собственного гаража, и вдруг, сам не зная зачем, свернул на улицу, ведущую не к гаражу и не к квартире, которые были рядышком (из окна и с балкона хорошо просматривался гараж), а поехал в сторону дачи. И, проделав тот же путь вдругорядь за день, он остановил машину у раскрытой настежь калитки вольера. Всюду, где раньше была собака, остались клоки её шерсти, тщательно обглоданные большие кости, пережевать которые собаке не удалось, да её какашки, втоптанные в землю от дальней стены вольера вплоть до будки и оконца в подвал, замурованного изнутри кирпичом. Выйдя из машины, хозяин прошёл к калитке, некоторое время постоял перед ней в глубокой задумчивости. Затем вошёл внутрь вольера, остановился у пустой будки. Она была вместительней, чем там у них, в торговом доме. Ещё бы, ведь эту будку хозяин смастерил своими руками. Собака была тогда щеночком, и они не знали, каких размеров она достигнет, вот хозяин и строил будку, примеряя её размеры к своему телу. А, закончив плотничьи дела, он влез в сработанную его руками будку, и, стоя на корточках, к удивлению жены, принялся громко лаять. Жену это очень рассмешило. Ну, вот и живи там, сказала она, радостно улыбаясь, и зачем нам собака? Вспоминая это, хозяин опустился на корточки. Подлез под шиферину (её между будкой и сеткой вольера устроила однажды хозяйка, для защиты собаки от жары) и оказался у будочной дыры. Её края все были в густых клочках собачьего пуха. Хозяина это не смутило, он и так был уже перепачкан. Много пуха было и внутри будки. Пух был мягкий и тёплый. На полу будки был разостлан старый шерстяной плед. Он лежал там, сбитый собакой в кучу. Хозяин разложил плед поудобнее, чтоб ему не давило в бока. Было время, когда хозяйка этот плед несколько раз вытряхивала, а один раз она его даже выстирала. Сначала хозяйка плед этот долго очищала от пуха вручную. А после ещё и стирала, стирала его, ползая по пледу на коленях. Тоже не без мороки, разложив плед на газоне и обильно смачивая щёткой, окунаемой в мыльную пену. Словом, возилась долго. Вся даже вспотела. Сушиться его развесили они вдвоём на сетку собачьего вольера. И, просушив плед, хозяйка устроила его на том же месте. Однако, убедившись, что всё это бессмысленно (ведь ровно через неделю выстиранный плед невозможно было узнать), она никогда больше этого не делала. На шерстяном пледе, в собачьем пуху хозяину было тепло, можно сказать, даже уютно. Пригревшись, хозяин подложил под щёку обе ладони и, сам того не заметив, уснул. Проснулся он от голосов, долетающих откуда-то издалека. Солнце было уже за домом, и будка оказалась в тени. Чувствовалась лёгкая прохлада. Поёжившись, хозяин некоторое время не мог сообразить, где он находится. Голоса всё усиливались, и хозяин, наконец, догадался, что это дачники, выгрузившись на платформу с последнего поезда, лениво меж собой перекликаются, добираются каждый к своему участку. И хозяин стал жадно вслушиваться в эти звуки, надеясь среди множества чужих, ничего не значащих для него голосов услышать и её голос. Вскоре голоса стали затихать, люди разбредались, каждый своей тропкой уходя к своему дощатому домику, к кустам смородины, малины, к яблонькам. Хозяин повернул голову к калитке, вглядываясь до боли в глазах в дверную ручку. Всё казалось ему, что пройдёт ещё мгновение, и она вот-вот уже повернётся. Но ручка калитки так и не повернулась. И опять возникла в душе его пугающая слух тишина. Он перевёл взгляд чуть в сторону, левее, оглядев клумбу в трёх метрах от вольера. В густой давно не кошеной траве глаза наткнулись на вазу с опущенными в неё цветами. Это были её цветы. Она их высаживала и пропалывала из году в год. Он в это не вникал. Всё прошедшее лето одни цветы сменяли другие, зацветали и отцветали, увядая. Он ещё раз осмотрел участок, основательно заросший теперь бурьяном и крапивой, рассыпанную у бани поленницу дров, тряпки, мусор, пустые бутылки. Помнится, дрова эти он колол, по очереди тюкая их то топором, то колуном. Она же старательно собирала дрова в охапку и складывала у стены бани. И вот всё это рухнуло. Вся поленница осыпалась на его глазах. Он не смог сообразить, почему так случилось. Сложены они были аккуратно, как полагалось. За всё пролетевшее в одно мгновение лето он так и не удосужился уложить их ещё раз. Рассыпанные дрова мокли теперь под дождём, бросались в глаза соседям, но никто из них ему об этом не говорил. Так же, как и о беспорядке на обработанном исключительно её руками огороде. Там вырос один лишь чеснок. Она его посадила поздней осенью. У неё была лёгкая рука. Всё, что она высаживала, обязательно всходило. Не успела посеять лишь свёклу, морковь, редиску и ещё что-то, рассыпанное из пакетиков, так и оставшееся лежать на подоконнике поверх смоченной марли в тарелочках. Он вскопал несколько грядок и всё это впервые в жизни своей рассеял. Но ничего, кроме нескольких кустиков моркови на грядках так и не взошло. Лишь бурьян выдался в этом сезоне на участке его ну просто на славу. Он пристально осмотрел своё бесприютное, осиротевшее хозяйство, и опять всплыл в памяти его тот непривычно жаркий солнечный день в начале апреля. Глубокий, слежавшийся за время лютых морозов снег бесконечно проваливался под ногами. То и дело из сапог приходилось им сливать хлюпающую воду. Под снегом образовались юркие, словно капельки ртути, ручьи. Кое-где потоки талой воды пробивались наружу, сливались в один поток, устремившийся в лесные низины, скрытые толщей рыхлого посеревшего снега. Ему казалось, что всё плавилось перед его взором, он несколько раз падал, не в силах больше ступить ни шагу. Старички его поднимали, подбадривали, совали под язык какие-то таблетки. Иногда они и сами падали. Некоторое время все трое отдыхали, а, отдышавшись, продвигались вперёд рывками. Устраивали маленькие передышки после каждого рывка. Сил больше не было то и дело вырывать из сырого снега глубоко увязающие в его холодном месиве ноги. Отдохнут — и ещё рывок. Рывок — и опять все трое по пояс в проваливающемся бесконечно снегу. Кто-то падал от изнеможения при рывке, и тогда тот, кто был к нему ближе, помогал упавшему подняться. Отдохнув, они продолжали шажок за шажком этот скорбный бесконечный путь к платформе. Труп надо было успеть доставить к месту до прибытия поезда из Тумской. Иначе всё теряло какой-либо смысл. В мельчайших подробностях восстановились в его памяти и санки с её окостеневшим телом, закутанным в толстое шерстяное покрывало, и немилосердно слепящее глаза солнце, и звон капели, и птичьи голоса, и резкий запах нефти, проступившей на вытаявших из снега шпалах и поверх щебёнки. Он вспоминал об этом, и ваза на глазах его стала терять очертания, и цветы в ней расплывались и расплывались, теряли чёткость линий и красок, дрожали перед ним в воздухе. И, сам того не заметив, он вдруг по щенячьи жалобно завыл. |
|