Солнце нежно перебирало тугие косы, застревало в завитках за ушами, целовало Наю в чистый высокий лоб. Тика смотрела, как подруга, сидя на крыльце, раскладывает вокруг себя каштаны. Кучками. Три крупных и два помельче. Два ярко-коричневых и рядышком - четыре золотистых... Они пестрели вокруг летней розовой юбки Наи, ласково перемигиваясь с солнцем.
--
Зачем они тебе? - Тика повертела один в руках и бросила обратно в корзинку. - Бусы сделаешь? - Представила, сколько весят такие бусики, и фыркнула.
--
Не-а.
--
Лекарство приготовишь? - У них не варили снадобий из каштанов, но Ная нездешняя - кто знает, как это принято у них там, за озером.
--
Нет. - Откинув за спину косу, подруга глянула на неё лукавыми, лучистыми каштановыми глазами.
--
Ну и... Зачем же тогда? Никак не возьму в толк.
В ответ Ная протянула ей пару толстобоких плодов:
--
Не нравятся?
Тика недоуменно смотрела, как подруга поглаживает красноватую кожицу - любовно, самыми кончиками пальцев. Шутит? Или и вправду того, с причудинкой? Как все заоблачники.
--
Возьми. Положишь на подоконник, смотреть будешь всю зиму и вспоминать о чем-нибудь - солнечном, ярком...
--
Да ну! - отмахнулась Тика. - Морочишь меня только, а дома дела ждут. У младшенькой день рождения завтра. Гляди-ка вот, что я на базаре купила... - Она скинула сумку с плеча и, пошарив внутри, достала завернутую в полотенце игрушку. - Подарок. Правда, хорошенький? Ей понравится!
--
Мишка, - Ная почесала тряпичному зверёнышу лобик. Словно он был живой. - Еще один мишка.
--
Ну да. Обожаю медвежат и зайчиков! То есть дочка моя обожает, Марта.
--
У Марты этих мишек десятка три уже. И зайчиков, поди, не меньше.
--
Да ну! Ты не понимаешь. Те вовсе другие мишки - плюшевые, травяные, ватные... А чтобы из пёстрых тряпочек - впервые вижу! Смотри, какое пятно вокруг глаза забавное - чисто пират! - В восторге Тика пощекотала зверюшку. - Марта до потолка прыгать будет. Ну ладно, некогда мне, и так заговорилась. - Снова уложив подарок в сумку, она помахала Нае рукой. - Федру привет!
--
Хорошо. Приходи на пирог с яблоками! - Прижав к щекам по паре каштанов, словно вбирая в кожу их медовое тепло, Ная с улыбкой смотрела Тике вслед. Той хочется пританцовывать, а шагает важно, солидно, как и полагается добропорядочной мужней жене и матери.
А осень вокруг тихо-тихо распускала свои лепестки, словно гигантская золотая роза.
* * * *
Но всё-таки, все-таки - почему же Римс, этот вечно нахохленный ворчун, острый на язык и скорый на смелые решения, Римс, имя которого ввергало в дрожь не одно поколение молодых врачей, почему Старый Римс завещал управлять своей драгоценной клиникой ему - непутевому шалопаю, не соизволившему явиться на выпускные экзамены? Керасу, который так и остался недипломированным, простым лекарем?
Пациентка под его рукой вздрогнула в последнем приступе плача.
--
Ну, ну, - произнес Керас успокаивающе, гладя ее по голове, как сама она гладила маленькую дочку. - Всё уже хорошо... - Спокойствия ему было не занимать. Как и трезвости ума, и здоровья... Здоровье.
Может, об этом и думал Старый Римс? Лучшая рекомендация для лечащего - собственное здоровье? Почти никого из однокашников Кераса уже не было в живых. А ему за семьдесят - и он по-прежнему бродит по лугам и взбирается в горы. А сам Римс - сколько ему было? Почти сто тридцать...
--
Всё будет хорошо.
Когда молодая женщина заснула, он поправил одеяло, погасил свечу и осторожно прикрыл за собой дверь. "Просто лекарь"... Кто сейчас вспомнит о том, есть ли у него диплом?
--
Случай простой, - сказал он поджидавшей его матери. - Однако лечится трудно, по крайней мере сразу и до конца. Я оставлю вам капли. Их хватит на год. Но! Принимать нужно очень аккуратно, не пропуская ни одного дня. Тогда напряжение не будет накапливаться. А через год - если повезет, - тело привыкнет к новому состоянию и возьмет своё. То есть само подскажет, что делать вашей дочери, чтобы причина напряжения больше не возникала.
Женщина выхватила у него из рук склянку и прижала к груди. В глазах у нее горела благодарность вперемешку с обожанием: "Тот самый Заклятый лекарь! Вот повезло уж так повезло!"
--
Но было бы гораздо лучше, если бы она тоже разобралась, что это за причина. Вы понимаете?
--
Но, господин лекарь, - хозяйка удивленно округлила глаза. - Чего ж тут понимать? Две дочки, муж, дом, сад - всё на ней, устаёт, моя бедняжечка...
Керас покачал головой, и она замолчала.
--
Разве у вас дел меньше?
--
А то как же - меньше, понятно! Что мне, старухе - позову подружек на чай, и сидим себе в беседке, голубей кормим...
--
Хорошо, я всё понял, - устало перебил Керас. Здесь нужен был бы другой подход - долгие беседы, уговоры, выводы, - но сейчас у него не было времени. Лекарство тоже поможет. - Где ваша подруга?
--
Согра? - засуетилась женщина, по-прежнему прижимая к пышной груди склянку с чудо-лекарством. Конечно, она прожужжала подружкам все уши о "Заклятом лекаре - том самом, вы ж подумайте! - что из гроба подымает!". И конечно, одна из них слёзно попросила помочь.
Керас не возражал. В путь он отправился с большим запасом времени, так что у него оставалась пара-тройка деньков, которые он мог посвятить еще одному пациенту... Одновременно решая, что делать с завещанием Римса. Да и этот последний случай... Тика, конечно, уже пошла на поправку, но будет неплохо немного пожить поблизости, чтобы за ней понаблюдать.
--
Согра на веранде ждет, идемте!
--
Вы предупредили, что мне придется у них остановиться?
--
Конечно, господин лекарь! Они с радостью, вы не думайте!
Он подхватил свой потёртый рыжий саквояж, - верного спутника и хранителя тайн, которые всё ещё волновали его самого. Тайн возрождения и улыбок. Тайн, которыми не хотелось, - наконец-то он признался в этом себе - так не хотелось делиться! Ни с кем. А делиться придётся, если он свяжется с клиникой Римса: старик поставил такое условие... Хозяйка благоговейно отступила в сторону, пропуская его в дверь.
В доме пациента нужно пожить. Это правило Керас установил себе сам и соблюдал непреложно. Только видя пациента в привычном окружении, можно понять истинные причины его болезни.
И он жил - в одном доме, в другом, в третьем... То в тесной избушке, то в каменном особнячке, принимая как плату и кошельки с золотом, и пироги с сыром. Собственный дом Керас навещал редко и чувствовал себя в нем в гостях.
Семья Согры оказалась зажиточной и уважаемой. Ей принадлежал просторный дом с высоким крыльцом, голубыми резными наличниками и окнами с видом на озеро. Снаружи величественный, уютный внутри - "сработан на совесть", как говорили в селе. Убранство продумано до мелочей: столики с пепельницами, удобные шнуры на шторах, коробки для мусора в каждом втором углу. Здесь жили симпатичные, любившие уют и порядок люди, которые окружили себя всем надежным, добротным и основательным. И дорогим.
Молодой хозяин, здоровяк с обаятельной улыбкой, услужливо принял у него сумку с вещами и всё порывался забрать саквояж - сокровище, которое никогда не держали чужие руки. Керасу стоило труда избавить себя от лишней опеки. Суетливая добродушная Согра развлекала его не закрывая рта, при этом успевая учесть все пожелания гостя. Керасу досталась светлая комната с собственной ванной. В окнах синело Облачное -бескрайнее озеро, и ласковая синь воды радовала глаз. Светило солнце, вечерний ветерок, резвясь, гонялся за трепетными волнами, задорно кричали чайки...
И всё это закрывала, как темными крыльями, тень Римса. Мрачная, нетерпеливая.
--
Вам тут понравится! - пообещала Согра, смахивая со стола одной ей видимые пылинки. - Хотите - закрывайте окно, хотите - глядите на воду. Красивое озеро, да? Мы здесь всю жизнь, нам без озера никуда - и рыба с него, и торговля с заоблачниками. Они фрукты и ковры привозят, у нас останавливаются, вот и сноха у меня с того берега, - старушка запнулась, и чуткий Керас понял, что дошло наконец до главного. -Уж до чего сноха-то у меня хороша, господин лекарь, - вновь зажурчала старушка, - покладиста, и умна, и умела! Поверите ли - ни разу я с ней не повздорила, а ведь до чего молодки бывают упрямые да капризные, страсть! Ну, вы сами ее скоро увидите. Очень, очень она у нас милая, - на одной ноте продолжала Согра, красивыми складками распределяя занавески, - вот только детишек все нет и нет - вы уж полечите её хорошенечко, Наю-то нашу, мы за платой не постоим, не сомневайтесь! Тика-то вон, дочка соседская, от вашего лекарства вмиг успокоилась, а то ведь не в себе была всю неделю, мы отсюда рыдания слышали!
--
Ну, не то чтобы вмиг, - не удержавшись, пробормотал Керас. Но старенькую хозяйку терпеливо дослушал и пообещал приступить к лечению немедленно.
Он долго стоял у окна, вдыхая запахи озера. Тёплая вода, терпкий ветер, отцветающий камыш... Далеко-далеко на том берегу угадывалось селение.
Значит, его новую пациентку зовут Ная и она заоблачница. Керасу приходилось встречаться с теми, кто прибыл с другого берега и зачем-то решил остаться. Они не то чтобы сильно отличались от местных - на его взгляд. Разве что были более возбудимы и непосредственны, легче заболевали и быстрее выздоравливали. А местные - те уважали их за умение искусно плести легкую мебель, и ткать ковры с многоцветными узорами, и готовить пряности... И - считали слегка чудаковатыми. "Кто за Облачным живет, тот ковёр соткать смогёт, да не вздумай поручить им картофель посадить!" Да, сложные узоры они любили больше, чем грядки с морковью и репой. Но Керасу это было лишь на руку: на них лучше действовали его снадобья.
Ная ему понравилась. Очень. Высокая, тонкая, легкая. Милая и обходительная. И вся будто прозрачная, от почти бесцветных волос - он так и не смог определить их оттенок - до жилок на тыльной стороне рук. У нее была тихая улыбка, очень-очень светлые, почти серебряные, серые глаза и тонкая чистая кожа. Каждый раз, когда она проходила мимо, чтобы принести вазу с цветами или убрать со стола тарелки, ему хотелось протереть глаза - казалось, что видение вот-вот растает и до сих пор этого не произошло лишь потому, что молодая хозяйка должна ухаживать за гостем.
Детей нет? Пустяки. Этот случай намного проще, чем с дочкой соседки. Там он провел почти двое суток, разбираясь, что с ней происходит. Здесь же - здесь был обычный недостаток сил из-за скудости впечатлений. Люди часто недооценивают силу движений и свежий воздух. Этот чистый взгляд и светлая улыбка - такая женщина просто не может остаться бездетной. Он вылечил таких две сотни и узнавал этот тип с первого взгляда. Телу просто-напросто не хватает жизненных соков, чтобы зачать дитя - а значит, всего-то и нужно, что хорошая встряска.
"Заклятый" лекарь, Керас был абсолютно уверен: лечится всё, и почти всё лечится одинаково. Есть только два подхода, которые быстро дают результат: от тела - к духу, или точно наоборот. Вдохни жизнь в тело- и оно само постарается избавиться от хандры. Оживи чувства - и по телу промчатся токи, подобно тому как в жилах дерева по весне пробуждается сок.
Первый способ - от тела к чувствам - был самым простым и надежным. Скольких поставил на ноги один лишь его знаменитый "Эликсир жизни" - серовато-зеленая жидкость из самой большой пробирки!
Эликсир жизни. Громкое, конечно, название, не сказать вызывающее - для такого-то простенького рецепта. Каждый раз, беря в руки красную склянку, Керас ухмылялся: ну и шумиха поднялась лет сорок назад! Каких он наслушался "фи" от старых почтенных коллег: "Сок родиолы розовой? Не может быть! И это вы называете эликсиром?И это вы предлагаете - по такой-то цене?" Cок родиолы розовой, да... Отличное дополнение к лекарствам для восстановления после болезни. Но - поднимать тяжелых больных? Омолаживать стариков? "Полноте, господин Керас, вы нас разыгрываете!" Однако именно это оно и делало, раз за разом, за разом раз... потому что его создатель лучше других понимал, как связаны тело и дух. Слава об эликсире мгновенно разлетелась по стране.
Главный секрет он не открыл никому. Так просто, не правда ли? - сок родиолы розовой, настоянный на пристальном взгляде кошки. Впрочем... Впрочем, узнай кто-нибудь об этом, желание обогатиться продлилось бы недолго. Ровно столько, чтобы понять, чего стоит уговорить взрослую зеленоглазую кошку подарить свой пристальный взгляд.
Вечером, прикинув вес Наи, Керас осторожно вылил в стакан пять капель снадобья. Пять розовато-серых, упругих кругляшков - они тут же распустились в воде веселыми спиралями, окрасив её в веселый розовый цвет.
--
Вы совсем не бываете на воздухе? - спросил он по-отечески, чуть ворчливо.
--
Почти нет, - вежливо улыбнулась Ная. - Только на рынок хожу. Дом большой, все время "съедает".
--
Дом... Что ж, дом - это хорошо. Но и о солнце забывать не следует. А есть еще ветер, птичьи голоса и запах дорожной пыли - и всё это тоже важно, если хотите иметь детей. Чувства нужно питать. - Керас протянул ей стакан. - Выпейте на ночь, ровно через два с половиной часа после ужина.
Ная спокойно кивнула. Даже не спросив, почему жидкость переливается всеми оттенками розового. Ни и ладно. Главное - чтобы помогло.
И поможет. Эликсир разольется по жилам, разгорячит кровь и заставит тело искать, на что потратить избыток сил. К утру Ная преобразится, забыв о вялой походке. Забыла же о головных болях толстушка из соседней деревни, проливавшая слезы в разлуке с женихом-солдатом, и зажглась интересом к шитью старая мельничиха, что давно уже собралась умирать, да и соседская дочка, Тика - в том составе, что он приготовил для нее, этого снадобья было больше половины - конечно же, ей немедленно полегчало! Керас знал, что делает - чего стоил тот позорный случай лет сорок назад, когда он, ещё неопытный и горячий, рассказал о своем новом эликсире случайной пациентке. Солидной, казалось бы, матроне. А эта глупая курица, решив устроить себе безбедную старость, украла склянку и выпила тройную дозу! И - соблазнила молодого соседа-богача накануне его свадьбы. Свадьба расстроилась, а пациентка принесла тройню... Впрочем, лучше не вспоминать. И, хоть в том не было вины лекаря, те края он еще лет пятнадцать объезжал стороной.
Наутро он уложил вещи, аккуратно застегнул саквояж и, насвистывая, спустился к завтраку.
За небольшим овальным столом, накрытым скатертью с ярко-желтыми пчелами - "Чудесная вышивка, правда? - а всё Ная-умничка!" - сидела вся семья. Федр встал, чтобы подвинуть стул Керасу - уважаемому гостю, Согра заботливо налила кофе и предложила салфеткой накрыть колени... Ная, всё с той же прозрачно-безмятежной улыбкой, подала воздушный омлет с квадратиками сыра, блюдо с пончиками и тарелку с мармеладом. И неторопливо вернулась на свое место.
Керас ковырнул вилкой сыр, золотистый и тягучий, краем глаза наблюдая за ней. Сев очень прямо, молодая женщина тут же засмотрелась в окно - и словно начала исчезать из комнаты, перетекая на улицу через взгляд. Чашку с кофе она держала так, будто та была из свинца. Ни Согра, ни Федр, пытаясь развлечь гостя учтивой беседой, не обращали на неё внимания, а Керас... Керас не чувствовал вкуса омлета.
В конце завтрака он подошел к молодой хозяйке и, как бы выражая благодарность, поцеловал ей руку. Незаметно, как умел он один, прощупав пульс.
--
Вы не приняли вчерашнее снадобье?
Она встретила его взгляд с безмятежностью, от которой по телу у него прошел холодок - пощекотал по спине, затаился на самой макушке...
--
Почему же, господин лекарь? Приняла.
--
Весь стакан?
--
Конечно. Как вы и велели.
Ни вопросов, ни уточнений, и сомнений ни капельки - лишь ясный взгляд с чужого, далекого берега, где есть Что-то, чего нет здесь, рядом - ни у Кераса, ни у мужа, ни у любящей Согры-свекрови... Так мог бы смотреть призрак. Мягко освободив руку, Ная принялась убирать со стола.
Впервые его эликсир не вызвал никакого внешнего эффекта - ни румянца на щеках, ни блеска в глазах пациента. Ну что ж... Значит, уходить рано. Значит, требуется кое-что посильнее! И на этот раз - воздействие через чувства.
На одном дыхании Керас взлетел по лестнице к себе, на второй этаж. "Пение жизни" - вот безотказное средство! Переливчато-желтая, тягучая смесь. Мех с лапок нетопыря-альбиноса, имбирь и мед из цветков дикого чеснока, собранный в год цветения синего мака - раз в двадцать четыре лета.
Это снадобье нужно не пить - слушать. Полнаперстка - в раковину рапана, раковину плотно прижать к уху и - слушать, слушать, как из перламутровой глубины поднимается тихий вздох, улиточкой заползает вглубь уха и проникает все дальше и дальше, в самую суть души, будя ожидание новой весны, новой любви и трепет перед вечностью жизни... "Пение" будоражило чувства, заставляя заново ощутить, как порыв ветерка освежает каждую частицу кожи, заново прожить, как в детстве, каждый глоток кофе или стон соловья.
Следом, и очень быстро, оживало тело. Вспоминало, для чего оно предназначено и как это радостно - просто жить.
Однако применять без наблюдения "Пение жизни" было нельзя. Из далёких прекрасных глубин пациент мог не вернуться обратно. Просто не захотеть.
С трудом дождавшись вечера - раньше лечение продолжать нельзя, - Керас нашел Федра и предупредил:
--
Понадобится три или четыре часа. Причем чтобы никто не мешал! И лучше ей сегодня провести ночь одной.
Тот унесся, чтобы подготовить отдельную комнату для жены. Ная - Ная снова ни о чем не спросила.
На закате Керас сел напротив нее, в одной руке держа банку со снадобьем, в другой - раковину рапана.
--
Скажите, Ная, - он пристально вглядывался в нее, ища хоть какие-то проблески интереса, - а сами-то вы хотите ребенка?
Сказать по правде, именно с этого ему следовало начать. Но мысли о клинике, Римсе, и вся эта суета по поводу наследства... Похоже, нетерпение сыграло с ним недобрую шутку. Как и излишняя самоуверенность.
--
Хочу. - Взгляд у молодой женщины был чистым и ясным. Как всегда.
Но у Кераса осталось чувство, что она не столько сказала "да", сколько пожала плечами. Зная правильный ответ. Ответ, которого от нее ждали долгие месяцы, а то и годы.
--
Вы уверены? Поймите, если вы не хотите этого по-настоящему, ваше тело может сопротивляться...
--
Конечно, уверена, господин лекарь, - ровный голос ни на каплю не изменилась - У нас всё есть, и мужа я люблю. Очень. Почему бы мне не хотеть ребенка?
--
Вообще-то, - Керас вглядывался в ее лицо, все еще надеясь заметить проблески истинных чувств, - я хотел бы услышать это от вас... - Но уже понял, что не услышит.
И впервые за долгие годы у него заныл палец - безымянный палец на левой руке, которого давно уже не было.
--
Ну что же, тогда... - Причин для отсрочки больше не находилось. - Начнём.
Он откупорил банку, за уверенностью движений скрывая колебания. Кого он пытался провести - её или себя? Перламутрово-желтый сгусток стёк в раковину, заплескался меж витыми стенками, пробуя их на вкус. Завертелся озорными спиральками...
Ная молча приняла раковину. Приложила к уху по его знаку.
Закрыв глаза, она дышала глубоко и ровно, а он поглаживал свою левую кисть, перебирая пальцы - так, как если бы они были на месте все. Как сорок лет назад. Как в то радостное, весеннее утро, когда он пришел к своему наставнику сдавать выпускной экзамен. ("Ты уже готов отвечать? Хм... Ты меня беспокоишь, Керас. Да, у тебя есть особый дар: с первого взгляда найти главную причину недомогания. Твоим товарищам пришлось учиться этому десять лет. Но именно такие, как ты, часто становятся небрежными". - "Что вы, профессор! Я всегда отношусь к делу серьезно. Просто это действительно простой случай - то, что вы мне сейчас описали".- "Значит, ты считаешь, что это симптомы дождевой лихорадки? Насколько ты уверен в своем выводе?" - "Абсолютно уверен, господин Римс!" - "Ну а если - предположим! - ты всё же ошибся? Если от твоего лечения пациент пострадает? Чем ты согласен заплатить за свою ошибку?" - "Руку даю на отсечение - нет никакой ошибки!" Старый Римс - а старым он был уже тогда - шуток не любил и всё понимал буквально...) Давно утраченный безымянный палец как будто оживал и начинал ныть и дергаться, предупреждая об опасности. Вот такое "заклятие".
Ная расслабленно лежала в кресле, безразличная, как Луна, палец Кераса упорно ныл, и было не понятно, делает ли "Пение жизни" свое дело. Последнее, впрочем, не страшно.
Результат не всегда бывал виден сразу.
Выждав положенное время, Керас покинул комнату пациентки, но к себе не пошел. Вместо этого он спустился на кухню, нашел остатки черничного пирога и заварил себе чая.
Под стрекот сверчков он прихлебывал чай, чутко прислушиваясь к ночному дому. Пытаясь понять, что его больше пугает при мысли о наследстве Римса - необходимость быть на виду? Но руководство клиникой - это скорее бумажная работа, если подумать. Отказ от прежнего, вольного образа жизни? Но он ведь уже не мальчик... Скрытые насмешки со стороны самоуверенных, желторотых "талантов"? "Ах, это тот самый волшебник-лекарь? Надо же, он еще жив?" Когда-то он сам был таким...
Довольно скоро наверху тихо "мяукнула" дверь. Керас тихо-тихо поставил на стол чашку...
Когда под осторожными шагами заскрипела лестница, он вжался в стену, молясь о том, чтобы любопытные носы не высунули остальные домочадцы.
Она прошла в кладовую, поставила лампу на пол и, присев на корточки, что-то вытащила из-под полки с вареньем. Керас кашлянул. Вздрогнув, Ная обернулась, обеими руками прижимая к грудистранный предмет.
--
Не бойтесь, - сказал Керас мягко, - это всего лишь я. - Он не видел выражения ее глаз, но был уверен, что она испугана. И не тем, что он возник за ее спиной так неожиданно, нет. Она не хотела, чтобы он видел то, за чем она ночью кралась по темным коридорам через весь дом. То, что искала в пыли на полу. - Вы хорошо себя чувствуете? Процедура, которую мы провели с вами, очень серьезная, поэтому...
--
Господин лекарь! - Голос у нее дрогнул, словно стекло в мороз пошло трещинками. - Пожалуйста... Не говорите мужу, что я сюда приходила, ладно?
Он помог ей подняться.
--
Идите спать. А это оставьте здесь, ладно?
Послушный кивок и нервный взгляд исподлобья.
"Палец" снова заныл. Совсем не эти чувства рассчитывал он пробудить. А впрочем, уже хоть что-то! Он деликатно отвернулся, давая ей спрятать своё сокровище, а потом проводил до спальни, заботливо освещая дорогу.
Ночью он резко сел на кровати, отбросив душное одеяло. В окно врывался яростный хор цикад. Но проснулся он не поэтому. И не от тяжелой необходимости принимать решение о наследстве. И даже не от боли в пальцах.
Разбудил его громадный паук. Сгусток тьмы с обезьяньими лапами. Кляксой зависнув под потолком в кладовке, он тянул все восемь лапищ к Нае, отнимая у тот свет. Ная пыталась убежать - и сама тянула к нему руки. Паутина вокруг неё становилась все ярче, по ней толчками, пульсируя, словно кровь в венах, пробегали белые потоки, стягиваясь к паучьему брюху, отчего клякса становилась еще чернильнее. Когда комок тьмы стал нестерпимо ярким, он замер на миг, а потом дрогнул, вновь разделился на солнечные нити - и устремился обратно к молодой женщине. Следом прыгнул паук...
Его сны не всегда бывали вещими, но этот, Керас чувствовал очень ясно, пришел неспроста. Точный смысл его ускользал, но ясно было одно: спрятанная под полкой с вареньем вещь, что бы это ни было, - вот где разгадка болезни Наи. Иначе разве пошла бы она туда, - в ночи, еще не опомнившись от "Пения жизни"? Снадобья, которое всех заставляло вспомнить о том, что особо дорого.
Керас собирался наведаться в кладовую с утра, спросив разрешения у хозяина. Но теперь он не мог заснуть: паук словно навис над его кроватью, и тянул свои лапы уже к нему, и не только руки - даже стопы у него зудели.
...Чувствуя себя нашкодившим подростком - будто вернулась пора ученичества! - он поставил свою находку на подоконник, осторожно развернул её (плоскую, как книга) и зажег свечи. Конечно же, у такой рачительной хозяйки, как Согра, не могло не быть в запасе свечей - "всякое, знаете ли, бывает!" Светом ламп спящий дом тревожить не хотелось.
Потом он тихонько поставил у окна стул и уселся на него верхом. Поскреб щеку с седой щетиной. Переставил свечки и так, и этак...
Ему приснился паук и кладовая, вся в страшных, неумолимых сетях. Конечно, Керас решил, что там спрятано что-то опасное, тайное или даже постыдное. То, что не дает покоя воздушной Нае, точит изнутри, выпивая жизненные силы. Шкатулка с любовными письмами. Средство против зачатия. Яд или приворотное зелье... Да мало ли что, право слово! И не такое он повидал на своем веку.
Но перед ним была всего лишь картина. Портрет молодой и сияющей, золотой женщины. Всё-всё в ней, каждая черточка, навевало мысли о золоте, и неясно было, что освещает комнату лучше - десяток свечей на подоконнике или кожа, словно налитая изнутри соком одуванчика... Янтарные, с карими крапинками, глаза. Блики света в ямочках на щеках. Роскошные кудри цвета спелой пшеницы, и вокруг головы - ровное шафрановое кольцо. Женщина цвета золота... Она излучала радость, и полноту бытия, и что-то неуловимое, чему Керас не мог дать названия, и он смотрел на неё до рассвета, не в силах оторвать глаз.
Очнулся он, лишь когда его ослепили юные, смелые лучи солнца. Почти сразу раздался стук в дверь. Согра принесла завтрак.
--
Вы уж простите, сегодня мы не накрыли как следует, - зажурчала она, стуча тарелками, - вот колбаски, а тут фасоль...
Не слушая, Керас указал на портрет:
--
Кто это?
Согра нахмурилась.
--
Откуда он у вас? - Впервые на лице старушки он видел неодобрение.
--
Кто здесь изображен? Вы знаете?
--
Да что тут знать-то, господин лекарь? Сноха моя, Наечка.
--
Ная?!
Он повернулся к ней вместе со стулом.
--
Вы уверены?
Согра пожевала губами. Нахмурилась. Вгляделась в лицо на картине - юное, упругое, золотое.
--
А художник напутал чего-то. Совсем мальчишка был, с фантазиями.
--
Да нет... - Керас начинал понимать, что к чему, и готов был застонать от отчаяния. "Палец" с каждой секундой ныл все сильнее. - Не в художнике дело. Такой она была раньше, да? Сколько с тех пор прошло времени?
--
Так разве упомнишь? Года два.
Керас тяжело опустился на кровать. И он лечил её "Пением"! Уже два года она теряла связь с жизнью - такую сильную встряску может теперь не выдержать. Если бы он узнал это раньше, то разработал бы совсем другой метод, очень мягкий, постепенный, месяца на два - на четыре. Пять капель русалочьих слёз и к ним - две ложки отвара из малахитового дёгтя... Но откуда он мог узнать?! В этой семье ни трагедий, ни драм, и хороший достаток, а Ная с виду была совершенно обычная, разве что вялая чуток, но ведь заоблачники - они тоже все очень разные...
--
Господин лекарь, - пробился к нему голос старушки. - А что это с Наечкой?
Он поднял голову.
--
Не встала она сегодня. Всегда, как солнышко выглянет - уж на ногах, уж завтрак готовит, а тут лежит и лежит...
Не дослушав, он бросился вон из комнаты.
* * * * *
Трое суток тянулось бесконечно. Ная лежала в своей спальне, с каждым часом становясь все прозрачнее, Федр ходил на цыпочках, не зная, куда приткнуться, Согра то пила успокоительное, то начинала судорожно мести пол.
Керас сидел рядом с Наей. Считал пульс. Вглядывался в бесцветное лицо - и не понимал его выражения. Разговаривать Ная не хотела. Объяснить, что чувствует, не могла. А скорее, тоже не хотела. И даже усталости он в ней не чувствовал. Ничего. "Вы же чудо-врач - сделайте что-нибудь!" Это он слышал часто. Но крайне редко не знал, что ответить.
Его пациентка угасала на глазах. Из неё вытекало последнее золото, а он - он ничем не мог помочь и даже не мог понять, что происходит! И что он услышит теперь в клинике Римса? "Ах, это тот самый заклятый Керас, у которого старухи рожают, а молодки с моста бросаются?" Если, конечно, не исправит свою оплошность.
Оживилась она только тогда, когда он предложил пригласить её родственников из-за Облачного. Чтобы, натянув на себя одеяло, шепнуть испуганно:
--
Нет-нет, пожалуйста! Прошу вас, не надо! - Как будто он собирался отдать ее дракону.
--
Почему, милая? Они не стеснят нас, пускай приедут, - вмешалась было вошедшая Согра, но Керас мягко отодвинул ее плечом. Попросил негромно:
--
Принесите портрет.
Красавица из "золотой" семьи, Ная не хотела, чтобы родня видела ее такой. Это, по крайней мере, он понять мог. Но и от портрета её словно отбросило.
--
Почему? Вы же любите на него смотреть?
Закрыв лицо руками, Ная беззвучно заплакала.
Тогда он унес картину обратно к себе и поставил на тумбочку у кровати.
Чем больше он рассматривал портрет, тем тревожнее ему становилось. Что означал паук из сна? О какой предупреждал опасности? Не найдя ответа, Керас вскакивал и выходил из дома. Шел к соседям, чтобы проверить состояние Тики. Пил с ними чай, случая щебет недавней пациентки - о домашних новостях, о дочках, о коллекции игрушек. Шел к озеру и долго стоял на причале, вглядываясь в золотые огни далекого берега, откуда родом была Ная - искусная вышивальщица, шесть лет назад приплывшая сюда продавать свои картины и покоренная белозубой улыбкой Федра. Простого, надежного Федра, сына своей матери... Дышал ночным ветром. Слушал мерный шорох воды... пока в зарослях камыша ему не начинал мерещиться черный паук, а в голове не возникал голос Римса: "И ты уверен по-прежнему, что чутьё важнее диплома?" Да! Он и сейчас был уверен в этом. Чутьё не купишь - в отличие от диплома, - а опыт важнее любой, самой блестящей оценки на экзамене. Впрочем, и опыта бывает недостаточно... Да что это? Неужели он оправдывается? Перед кем?! Неужто он так и не смог это перерасти? "Палец" начинал ныть, и Керас возвращался к себе, чтобы вновь вглядеться в портрет.
Женщина цвета золота. Она стояла у окна в потоке света, и не понятно было, льется ли свет на нее снаружи или, наоборот, - это она освещает окно? А вокруг головы - бледно-желтые сполохи, едва различимые, словно мотыльки. Души нерожденных детей - нетерпеливых, готовых ворваться в жизнь... Он видел их иногда около обычных женщин, полных сил и счастливых: это было частью его дара. Как и дара неизвестного молодого художника...
Чтобы отвлечься и от Римса, и от портрета, он решил разобрать саквояж. Давно следовало это сделать. Между отделениями завалялся коготь страуса, а все уголки были присыпаны липким порошком - пыльца подводной ромашки, не иначе. С любовной неторопливостью Керас доставал один сосуд за другим, обтирал и ставил на стол. Баночки, кувшинчики, пробирки... Пока из тайного отделения его рука не вытащила тусклую пузатую колбу, внутри которой бились серебряные смерчи. Он застыл с вытянутой рукой. Совершенно особое средство, применённое им всего лишь три раза - и вовсе не потому, что слишком редкое и дорогое. Нет. Как они действуют, эти крохотные неистовые вихри, он так до конца и не понял. Первичный замысел был такой: взрывая и в душе, и в теле что-то вроде самого древнего, дремучего страха - страха за жизнь, они заставляют включиться все органы, собраться воедино все чувства. Это даст дикий прилив силы... ну и так далее. Однако сложные препараты иногда преподносят сюрпризы.
Керас не уничтожил эту колбу. Как напоминание об осторожности. Но дал себе слово больше никогда не открывать её, а клятвы, данные самому себе, он держал. Если изменять себе самому, что останется? "Правда?" - спросил он у серебристых смерчей. Они напоминали глаза Наи: такие же прозрачные и неукротимые. Свадебные песни дельфинов при растущей луне. Один Римс знал, сколько ночей он потратил на то, чтобы убедить ветер загнать их в колбу... а над морем, под ярким светом луны, шептались старушки-горы, и эхо проказливо, дразнясь, бросалось их снисходительными смешками... Он не слышал, как вошли Согра и Федр.
А те, обойдя заставленный лекарскими "штучками" стол, остановились перед портретом на подоконнике.
--
Значит, отыскала она его, вот что. А я-то решила, она о нем думать забыла, - уютным ручейком потекла речь хозяйки. - Ну, наконец-то, думаю, и то хорошо! А то, бывало, встанет и смотрит, встанет и смотрит, а дела-то стоят: фасоль не чищена, и стекла не протирались давно... Да еще и плакать начнет - хлюп, хлюп! - ну кто ж это выдержит?! Пришлось в кладовку убрать, с глаз подальше. Где это видано - слезы лить неизвестно с чего...
--
Это да, - подал голос Федр, - спокойнее Наечка стала, как на портрет перестала смотреть.
Керас едва не выронил свою колбу. "Палец" резко заныл.
--
Как вы сказали?
--
Что именно, господин лекарь? - вежливо уточнил Федр.
Осторожно-осторожно Керас опустил колбу обратно в саквояж.
--
Ная. Перестала смотреть на портрет. Вы так сказали.
Мать и сын дружно кивнули.
--
Что еще она перестала делать?
Они не поняли вопроса. Керасу настойчиво повторил, другими словами:
--
От чего еще вам удалось её отучить? Вспомните. Это очень важно!
И даже тогда они ушли от понимания.
--
Отучить, господин лекарь? - Согра едва заметно поджала губы. - Вы в каком это смысле? Вы говорите так, будто мы ей желаем зла. Но все же наоборот, видит Всевышний! Уж мы ли нашу Наечку не балуем - любая позавидует. Всё для неё, для деточки, и ведь с пониманием мы - да, из-за Облачного она, ну так что же? Другие нравы там у них, другие обычаи - мы же не ждали, что сразу она возьмёт и изменится! Мы потихоньку, мы по-ласковому: мол, так и так, Наечка, лучше вот это сделать по-другому... И ведь научилась всему, хорошая моя! Такая стала хозяйка - золото! Не то что сначала, по первости...
--
Что? Что было по первости?!
--
Ну... - Согра переглянулась с сыном. А Федр - Керас увидел это сейчас очень явственно - Федр редко когда имел собственное мнение. И не потому, что был глуп. Просто - зачем?
--
По первости, - задумалась, вспоминая, старушка. - Да много чего было по первости! Прогулки бесконечные вдоль озера, сидение по вечерам на веранде - ну, толку сидеть по два-три часа, просто так, если дел в доме по горло...
--
Котята, - подсказал Федр.
--
Да, и котят постоянно тащила в дом! Кто-нибудь выкинет - она возьмет и пристраивает потом целый месяц, а мебель вся подранная и запах в доме...
Керас поднял руку, и мать с сыном замолкли.
--
А что она делала такое - ну, самое бесполезное?
--
Самое? Бесполезное? - на миг задумалась Согра. - А вот каштаны!
--
Да! - оживился Федр. - Как осень - она каштаны собирать. Уходит на полдня, приносит полную корзину... Потом перебирает до вечера, напевает что-то, раскладывает во всех углах...
--
А времени-то сколько уйдёт - страсть!
--
А от них пыль одна да грязь...
--
И ведь их не съесть, ни на стенку повесить!
Керас принялся деловито сгружать в саквояж остальное. Больше здесь нечего было делать.
--
Скажите-ка, Федр, - произнес он как бы между делом, - этот портрет - вы его помните?
--
Конечно, помню, господин лекарь! Это был мой подарок на первую годовщину свадьбы, я нашел художника, и он...
--
И что, вы не заметили, как меняется ваша любимая жена?
Федр устало провел рукой по глазам. Помолчал. Заговорил отрешенно и как будто сам с собой:
--
Я пристроил к дому еще одну половину, так что живем мы теперь отдельно от матери. Колодец во дворе вырыл, чтобы ей вода рядом, и подарки чуть не каждую неделю ношу - иной раз в город специально с утра поеду... Комод, браслет, веер... Чего же ей не хватает? Почему она плачет все время?
--
По себе.
--
Не понимаю, господин лекарь. Я сделал всё что мог - чего же ей не хватает?
--
Себя.
С минуту они молча смотрели на него, а он - на портрет. Нет, не такого ответа они ждали от него, совсем не такого.
--
Может быть, - заговорил Ферд с заискивающей вежливостью, - у доктора найдется нужное снадобье? Мы заплатим. Любую цену.
--
Снадобье не поможет.
Ферд перевёл растерянный взгляд на мать. Он готов был отдать любые деньги за "снадобье", лишь бы не видеть, что лучшим доктором будет он сам. Если захочет.
--
Вы хотите сказать, что ей, - Согра снова поджала губы, - чтобы вылечиться, нужно делать все эти бесполезные вещи? Но хорошая жена и хозяйка дома не должна тратить время на пустяки!
--
Возможно. - Керас, не отрывая глаз от портрета, застегнул саквояж. Он сделал что мог. Но золотые глаза прежней Наи не давали ему уйти. Впервые он понял, почему мотыльки так стремятся на свет. - Но если она не будет делать эти "бесполезные" вещи, она умрет.
Согра судорожно скрестила пальцы и помахала ими в воздухе:
--
Не говорите так, доктор! Разве можно?!
--
Она умирает, - повторил Керас с нажимом. Есть вещи, которые нужно называть своими именами. Если мы что-то хотим изменить.
Он правильно связал паука с портретом. Как и со страхом. Но связь эта была сложнее, чем ему показалось. Опасности портрет не таил. Он притягивал Наю как свидетельство её прежней кипучей жизни - и пугал мыслями о том, как много она потеряла.
--
Она закрыла себя от жизни, потому что потеряла в ней себя - а вы хотите, чтобы она рожала детей. Пожалуй, это единственное, с чем я ничего не могу поделать. Мои снадобья не всесильны, а сам я всего лишь... - И он замолчал.
Потому что вдруг понял Римса.
Тот хотел, чтобы его бывший ученик поделился своими рецептами не потому, что "пришло новое время, и медицина должна объединить в единое целое все известные способы и методы врачевания, от проверенных веками до самых современных". И не для того, чтобы привлечь внимание к своей и без того прославленной учебной клинике ("Видите, даже такие знаменитости, как Керас Заклятый, учились когда-то в этих стенах!")
Римс боялся, что могучие, ни с чем не сравнимые снадобья попадут в случайные руки. Достанутся недобросовестному врачевателю. Ленивому. Или слишком молодому, склонному переоценивать свои возможности. Как сам Керас лет... сколько же лет назад это было? Тридцать? Тридцать пять? Когда начал испытывать дельфиньи песни. С первыми двумя пациентами все прошло, как всегда, феерично, и Римс приехал к бывшему ученику посмотреть на следующий процесс.
А третьей оказалась девушка, уже полгода без видимых причин погруженная в глубокую хандру, из которой никто не мог ее вывести. Что-то в ней было, возможно, общее с Наей - хрупкость, скромность и чистота. Тогда у него впервые заныл "палец", но Керас не понял, что это знак. Дельфиньи песни сработали, и девушка начала громко смеяться и танцевать на ходу, подставляя ветру румяные щеки. А потом упала с моста. "Случайность!" - твердили вокруг, и никто ничего не понял, кроме разве что Римса, но Керас - Керас заставил себя прийти на похороны, и эта счастливая безмятежность на мертвом молодом лице едва не свела его с ума.
--
Нельзя удержать душу, если ей стала неинтересна она сама, - сквозь зубы выдавил он. Воспоминание отгонялось с трудом - даже сейчас, спустя тридцать лет.
--
Но, - Согра беспомощно оглянулась на сына, - остальным же вы помогли! Всем! Тика вон - здорова уже, вовсю хлопочет, по дому бегает...
--
Во многом они похожи, Тика и Ная, - раздумчиво сказал Керас. - Ная была бы такой же, если бы родилась по эту сторону Облачного. А вы еще небось всё время ставили ей в пример Тику?
--
Так ведь... - Согра вновь обернулась за поддержкой к сыну. - Тика примерная жена и никогда не тратит время на ерунду!
--
Еще как тратит! - Керас наконец смог оторвать взгляд от желтоглазой красавицы на холсте. - И время, и деньги. Тика собирает игрушки - вы же видели, сколько их у нее...
--
Это для дочки, для Марты!
--
Госпожа Согра, - Керас слегка коснулся её локтя. - Марта любит кубики и книжки. А медведи и зайчики - гляньте сами, как у соседей будете - все в пыли, словно в рюшечках!
Согра молча глядела на него. Казалось, она начинает понимать. Но Федр?
И он рассказал им, что происходит с Тикой. Да, она очень, очень хорошая мать и жена - именно этим она больше всего и гордится. Именно поэтому прячется за дочек: дескать, старшенькой очень нужны все эти разномастные фигурки, а младшенькая жить не может без лодочных прогулок. На деле это нужно ей самой - и это всё, что она может себе позволить. Конечно, этого недостаточно, и душа протестует. Протест накапливается, и случаются срывы.
--
У Тики, однако, нашлась хоть какая-то отдушина. А Ная - Ная не оставила себе ничего. Н-да. Все мы делаем что-то бесполезное, - сказал он напоследок, - во всяком случае, должны делать. Это в порядке вещей и в природе человека. Вот ты, госпожа, - (Вздрогнув от неожиданности, Согра в испуге уставилась на него) - ты ходишь на чай к соседкам - поболтать и...
--
Посплетничать, - невольно ухмыльнулся Федр.
Согра собралась возмутиться, но промолчала.
--
А ты, Федр, - разве ты не почувствуешь себя хуже, если перестанешь каждую неделю ходить на рыбалку? Так уж нужна эта рыба? У вас любую можно купить по дешевке - стоит ли тратить столько времени? - Подождав, пока Федр опустит глаза, Керас продолжил: - Все мы сможем найти "пользу" в своих увлечениях, если захотим. И будем держаться за них до последнего: ведь они делают нас нами. У всех должно быть своё особое время - для сплетен, и для чашечки чая, и для новых, "лишних" игрушек... Время, чтобы качаться на качелях, и слушать камыши, и собирать каштаны. Оно питает нас радостью. А Ная...
--
Она хрупкая, - пробормотал Федр, глядя в пол. - И очень боится кого-нибудь обидеть.
--
Как все заоблачники, - подтвердил Керас. - Она не умеет настаивать на своём. Именно за это вы её, наверное, и полюбили. - Спохватившись, что зашел слишком далеко, он подхватил саквояж и направился к выходу.
Слишком хрупкая и правильная. Это и есть диагноз - точнее не передашь. Такие слишком стараются быть "хорошими", а потому не ценят себя.
Уже взявшись за ручку двери - конечно же, надраенную до блеска! - он обернулся:
--
Болезнь зашла далеко. Ная уже... как бы вам объяснить? В общем, она может не захотеть вернуться. Вы должны быть готовы к тому, что она будет сопротивляться. Вы предложите ей помощь, любую, - она скажет, что ничего не нужно. Предложите ей купить что-нибудь для себя - она не сумеет выбрать. Испечете е любимый торт - не почувствует вкуса. Она почти забыла, зачем это нужно, - увидев потерянность на их лицах, разъяснил Керас. - И другие врачи не помогут.
--
Господин лекарь, прошу вас - хоть что-нибудь!
Страстный голос Федра заставил его дрогнуть. А что если... да, небольшими порциями, совсем небольшими, и разбавленными. По воздуху! Да, по воздуху, чтобы часть развеялась в помещении, а часть попала на кожу... Но он обещал себе, обещал, а самое главное...
--
Риск очень велик, - пробормотал Керас под нос, но его услышали.
--
Пускай - но хоть что-нибудь!
Не поворачиваясь, он сделал пару шагов назад и подхватил с подоконника портрет.
--
Я оставлю у неё это - не трогайте. Хотя бы месяца три. И знаете что, - посоветовал напоследок, - постарайтесь как можно больше здесь всё изменить.
Пока он возился с картиной, Ная молчала. Он повернулся к ней - и женщина попыталась спрятаться. Хотя бы под одеяло. В полутемной комнате её неподвижное лицо казалось маской. Керас вздохнул.
--
Послушайте меня, Ная. Я гожусь вам в отцы - нет, в дедушки. Я сказал им, - он махнул рукой в сторону кухни, - что они отняли у вас жизнь. Но это не так. - Он присел на краешек постели, и она не отодвинулась. Широко открытые глаза смотрели без выражения, но внимательно. - Вы сами у себя всё отняли. Да, они говорили вам, что не нужно заниматься ерундой, и собирать бесполезные каштаны, и прыгать на одной ножке, и песенки глупые петь... И вы уступали - шаг за шагом, "ерунду" за "ерундой". Вам было легче уступить, чтобы сохранить мир в доме, и понять вас легко. Очень легко. Но это не оправдание, - закончил он жестко. Чересчур жестко, к своему собственному удивлению.
До подбородка спрятавшись под шерстяным одеялом, она смотрела на него молча, и в бледных, почти бесцветных глазах понимание мешалось с отчаянием, а отчаяние боролось с равнодушием.
--
Пусть это будет здесь, - он указал на портрет. - Смотрите на него постоянно - всё время, когда не спите. Это всё, что я могу для вас сделать.
Они обменялись долгим взглядом. И он ушел.
Закрыл за собой дверь. Оглянулся на зашторенное окно. На Облачное в косых золотых лучах.
И, невзирая на то, что близились сумерки, сел в свой маленький автомобильчик и прямиком отправится в город. В учебную клинику Старого Римса.
Пусть только попробуют оспорить последнюю волю его учителя! Он, Керас, займет одно из руководящих мест и сделает все, что сможет, чтобы клиника процветала и впредь. А что касается ошибок, которые он допускал в лечении... Их было не так уж много - и разве врачи с дипломами их не делают?!
Свои ошибки, как мог, он пытался исправить.
Нарушив одно свое слово, другое он сдержал, главное, - сделать всё, чтобы помочь пациенту. Отогнув ножом раму портрета, он выпустил под неё дельфиньи песни. Все-все. До единой.
* * * * *
Три года спустя, в самом начале осени, он вернулся на северный берег Облачного. С группой студентов, которых хотел научить собирать шорох камышей.
Молодежь он отобрал сам. Трех юношей и девушку, веселых, смышленых. Поймать шорох камышей для них не будет сложно - это он мог сказать уже сейчас. Чуть труднее окажется наложить на него золото огней с того берега - так, чтобы собранный шорох не возмутился. А вот потом - потом каждый из них покажет, на что способен. В полученную смесь они добавят свои компоненты, чтобы получить напиток, помогающий принять правильное решение. Простенькое задание, в самый раз для начинающих. Ему понравилось - кто бы мог подумать! - вести свой курс. Лучшее снадобье он так и назовет - "Золотые камыши".
Разместив студентов в домах гостеприимных жителей, Заклятый лекарь - точнее, доктор Керас - пошел прогуляться, и вечером ноги сами вывели его к дому в центре села - такому знакомому, просторному дому с высоким крыльцом... Центральную стену теперь украшали фигурки из фанеры: цапля, снежинка, олень. Крылечко недавно было выкрашено свеже-зеленой краской, и по нему прыгала молодая серая кошка, - что-то подкидывала, ловила, катала лапкой. Мышь? При виде Кераса она замерла и выжидательно уставилась на него, прикрывая свою игрушку передними лапами.
Он прислушался. Улыбнулся и сел прямо в траву. Показалось? Или в доме раздался озорной детский визг?
Кошка перестала обращать на него внимание, подпрыгнула сразу на всех лапах- и прямо ему под ноги выкатила веселый золотистый каштан.