Чибис Ольга : другие произведения.

Из кожи вон

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В соавторстве с Гулей Риф Опубликовано: "Реальность фантастики" Љ 2 (78) 2010

Из кожи вон

(по мотивам башкирских и русских сказок)

   Борон-борон заманда, что в переводе с башкирского означает: в давние-давние времена в одном густом лесу на южных хребтах Уральских гор жил шуралэ. Жил он так долго, что давно уже забыл, сколько ему лет, а имя собственное, как и все его сородичи, узнавал только тогда, когда просыпался. "Как меня зовут?" - спрашивал он у птиц и зверей, пробудившись. "Урманхужа, - отвечали лесные жители. - Лесовик ты, лешак, леший, всего леса господин: ведь "Урман" - лес, а "хужа" - хозяин!"
   Жил Урманхужа себе, поживал, ни о чём особенном не думал, не горевал. Каждый день обходил лесные владения, следил за порядком. Невоспитанных охотников да не в меру жадных бортников (тех, кто мед собирает) попугивал: то медведя на них выведет, то диких пчёл натравит. А придёт человек вежливый, попросит громко помощи у него, невидимого, - шуралэ тут же расстарается: сам тропиночку выстелит к дереву с дуплом, где пчелиный рой. "Айда, коли ты воспитанный да умелый бортник, - прошепчет тихо себе под нос, - собирай дикий мёд, только осторожно: пчелиной семье не навреди. Навредишь, - запутаю следы. С тропки сведу, в лес уведу-у-у - только тебя и видели".
   Почти никогда шуралэ не показывался людям: не хотел пугать их необычной внешностью. Он был лохматым, одноногим и одноглазым. Но это не мешало его зоркости и сноровке. Одним-единственным глазом видел он далеко окрест, а на одной ноге скакал так высоко и быстро, что никто из лесных обитателей не мог с ним сравниться. А когда нападала на шуралэ тоска, озорничал он: тёмной ночкой ловил быструю лошадку из людского табуна и катался на ней верхом. Но вообще-то совсем невредным был Урманхужа, бесхитростным, и даже робким иногда.
   Вот так размеренно проходил день за днём. Ночь сменяла утро, весна растапливала зиму, осень торопила лето - стекали годы в быстрые горные речушки с каменистым дном и бежали куда-то, весело звеня. Не думал, не гадал, не мечтал и не желал изменить свою жизнь Урманхужа. Но однажды...
   Как-то весной появились в лесу птицы незнакомые, гости перелётные. Маленькие ростком, но красоты - невиданной. Наполнился лес, ещё от зимней спячки не пробудившийся, весёлым щебетом. Долго переговаривалась стайка хохлатых птах меж собой на неведомом языке, перелетая с дерева на дерево, порхая с ветки на ветку.
   - Прекрасные птицы! - восхитился Урманхужа, вслушиваясь в их гомон. - Жаль, не разобрать, о чём щебечут...
   - Я понимаю их, - подала голос тараторка-Сорока с дерева. - Я везде и всюду летаю, много разных языков знаю. Эти хохлатки - свиристели. Говорят они о краях дальних, южных, где зимовали, и о тех землях, что не так далеко от нас расположены. Вспоминают: сидит на болоте за дальним лесом, в двух днях лёту отсюда, красавица-кикимора, распустив космы зелёные, выпучив глаза водянистые. Сидит на кочке и кручинится: никто замуж не берёт. Зовут ту кикимору болотную Кваки Мора...
   Лишь произнесла Сорока имя красавицы иноземной, как тут же в груди у Урманхужи что-то ёкнуло, и накатила на него грусть-тоска непонятная.
   - Кваки Мора, - повторил он, прикрыв единственный глаз. - А что? - встрепенулся. - Может, мне посвататься к ней? Чем я не жених?
   - Хар-хар-хар! - от души закаркали-засмеялись над головой шуралэ вороны.
   - Чир-чир-чир! - чуть не подавилась смехом Сорока.
   - Хы-хы-хы! - затрясся Волк. И остальные звери тоже весело засмеялись неожиданной выдумке шуралэ.
   - Эй-ей, - покачал укоризненно лохматой головой Урманхужа, - смеётесь надо мной, а я точно пойду за невестой хоть за тридевять земель!
   Если бы лесные жители не подняли шуралэ на смех, то он повздыхал бы немного, погрустил и успокоился, а тут будто сам ён, чёрт, в него вселился: "Женюсь на иноземке!" - решил уже твёрдо.
   Не мог шуралэ просто так уйти. Поднялся на вершину горы и попросил Пэрея, друга своего и духа ветра, последить за лесом во время его отсутствия. Согласился Пэрей.
   Вечером выловил шуралэ из табуна тулпара, самого быстрого и крепкого скакуна, и отправился в путь-дорожку...

*****

   Лунными ночами, заглушая лягушечий гвалт, летела над болотом заунывная песня. Перемежалась песнь тяжёлыми вздохами и причитаньями.

Песнь:

   Э-эх, и ночка... вот так ночка...
   Только жаль, я одиночка.
   Поменять всё надо срочно, -
   Выйти замуж - это точно!

Причитанья:

Тягостно мне, тягостно,

Грустно и безрадостно!

Снова песнь:

   Крикнула в густую ночку:
   "Спрячь меня ты, одиночку!"
   А в ответ - лишь море точек -
   Звёзды, этой ночи дочки.

Причитанья:

   Тяжело мне, тяжело -
   И в душе растёт бельмо!
   О-ох!
   Разрастается бельмо!

Продолжение песни:

   Сердце стало мое кочкой.
   Трудно в ночку одиночке.
   Спеть осталось одну строчку
   А потом поставлю точку.

Причитанья:

   Где ж ты бродишь, суженый?
   А-ах!
   Скоро ль станешь мужем мне?
  
   Уже которую ночь подряд, сидя на упругой кочке и завывая, распускала Кваки Мора зелёные волосы, подолгу расчесывала их длинными крепкими когтями. Затем вплетала в косы свежие лилии.
   - Как же та-а-ак? - раскачиваясь взад-вперёд, спрашивала она у матушки своей Квики Моры, что у ног ее в нежно-бурой мути плескалась. - Почему-у-у?! - громко восклицала на всё болото, хватаясь за голову. - На лягушку Бородулю царевич позарился, а меня, первую красавицу болотную, не приметил, стороной обошёл?
   Лягушки, высунув головы из мутной воды, весело квакали над горем кикиморы - радовались за подругу Бородулю. Кваки Мора злилась, шлёпала прутиком по жиже, бросалась в лупоглазых комьями грязи.
   - Дак ты ж сама корягой прикинулась! - пыталась ее образумить матушка-кикимориха, мимоходом ловя комаров и мошек.
   - Испужалась я, засмущалась... уж больно хорош оказался царевич-то: гладенький, пригоженький...
   - То дух болотный тебя отвадил: негоже это - кикиморкам за людёв замуж выходить. Чужеродные они!
   - Ага, - взвилась Кваки Мора, - значит, лягухам за царевичей можно, а мне нет? Прогнивай, стало быть, годочки молодые под хлюпанье болотное, под комариный писк? Я, между прочим, на речных камешках гадала - выпало, что за царевича замуж выйду!
   - Дак и схватила бы стрелу-то, - укорила дочь Квики Мора, - вона, Бородуля не растерялась... А теперь ей, заверю я тебя, из кожи вон лезти придётся, дабы царевич по-настоящему жаниться на ней порешил. Гадать-то ты мастерица... А из кожи вон ради любови полезть готова?
   - А-а-а! - завопила Кваки Мора, замотав головой. - Матушка, не мажь мне ядом раны!
   Та в ответ шлепнула по воде ладошкой:
   - А ты не гневи больше ни меня, ни духа болотного! Ишь, капризница какая нашлась! Вот ты намедни зачем жаниха такого справного прогнала? Лешак-то, он зажиточный: в хозяйстве цельный лес имеет. Жила бы себе припеваючи, а теперь... Чую, застрянешь ты у меня в девках с таким-то нравом, проведёшь век вековухой. Нет уж, не будет по-твоему! Выйдешь за первого встречного - вот тебе мой сказ!
   - Матушка!
   Но старшая кикимора уже не слышала - скрылась на дне болота, только пузыри пошли...

*****

   Не пустым отправился Урманхужа за невестой: подарков всяческих захватил. Малахитовую шкатулочку у соседки, хозяйки Медной горы, выпросил. Сложил туда каменья самоцветные для будущего ожерелья.
   Две ночи скакал шуралэ; два дня спал, спрятавшись в укромные места и отпуская пастись тулпара; два вечера коротал, вырезая невесте ещё один подарок: длинную дудочку из полого тростника курай. Слышал шуралэ не единожды, как люди извлекают из курая дивные звуки, мелодии чарующие...
   И вот края родные, холмы лесистые, остались позади. Равнина развернулась: поля чужие, луга некошеные, реки тихие, зеркальные. И перелески, перелески: где бор, где - дубрава, а где - березняк. Только на третью ночь добрался Урманхужа до нужного места, густого леса нехоженого. Спрыгнул с тулпара, отпустил его пастись. Будто нутром почувствовал: где-то здесь невестушка...
   Встал лес стеной, ощетинился ветками, - не принимает чужака. Понимал Урманхужа, что этот лес - не его родной, просто так не впустит в себя. "В любом доме хозяин должен быть", - подумал он и уже хотел кликнуть, как...
   - Кто таков будешь? - прошелестел листвой могучий дуб. Это и был хозяин - лешак Лесован. Умел он оборачиваться всем, что было в его лесу.
   - Я - шуралэ, - пролопотал на своём языке Урманхужа, угадав в дубе хозяина, но ни словечка из его речи не уразумев. Лишь по интонации понял, о чём спрос. - А зовут меня... - вдруг задумался шуралэ, забыв, по своему обыкновению, родное имя. "Как же меня звали, прежде чем я за невестой выехал? Не помню - хоть из шкуры лезь!"
   - Урманхужа он! - прокричала с ветки та самая Сорока, которая перевела шуралэ щебет свиристелей. Очень она любопытной была - вслед за Урманхужой летела, вот и оказалась тут как тут.
   - Почто заявился в мой лес? - продолжал дуб.
   - Почто заявился в его лес? - важничая, строго переспросила Сорока. Она ужасно загордилась собой. Да и как не возгордиться: шуточное ли это дело - двух лесных хозяев, двух царей переводчиком быть?
   - Э-эй, Сорока-тараторка, - ты ведь знаешь, почём я здесь - зачем спрашиваешь? - растерялся Урманхужа.
   Лешак, соглашаясь, покивал ветками и вдруг - хлоп! - обернулся чудищем-юдищем. Весь в лохмотьях бурого мха, даже на голове мох, а не волосы; на лице, покрытом корой, глаза-плошки поблёскивают. Руки-ноги, словно коряги, крючковатые, а тело согбенное.
   Лесован глазел на шуралэ, размышляя: "От те лихо одноокое, одноногое - и где ж он ногу вывернул и потерял?" А Урманхужа с интересом разглядывал Лесована, усмехаясь про себя: "Э-эй, лешак совсем не ровня мне. Небось, когда скачет, о вторую ногу запинается. А два глаза? Зачем? Тьфу, шайтан он, а не шуралэ". Долго, думая каждый о своём, изучали друг друга два лесных хозяина, пока снова не влезла Сорока, птица настырная:
   - Хватит вам в гляделки играть! - разозлилась она. Надоело ей молча на ветке сидеть. - Тоже мне, истуканы лесные! Да любая Сорока уже пять раз разобъяснить бы успела, что за кикиморой-красавицей шуралэ прискакал, свататься хочет! - В негодовании тряхнув хвостом, тараторка добавила: - Слетаю-ка я лучше к куме своей, Белобоке, что в лесу этом живет. Хоть новости последние узнаю! - и исчезла, только ветки закачались.
   А Лесован ушам своим не верит: и этот-то уродец одноглазый, калека одноногий - на Кваки Море прекрасной жениться хочет? На той самой, которая его, Лесована гордого да пригожего, отвергла?! Опешил было лешак, а потом захохотал на весь лес.
   Смех тот Урманхуже не понравился: почуял он, что соперник перед ним стоит. Да еще прямо в лицо насмехается, шайтан двуглазый! Подпрыгнул на ноге своей единственной шуралэ - топнул, закричал:
  -- А ну пропусти! - и на Лесована бросился.
   Завязался меж ними бой нешуточный - такой, что аж медведи разбежались, а сморчки со строчками в землю попрятались. Кидаются друг на друга два лесовика, себя не жалея! Каждый соперника с ног сбить норовит: леший поваленный что дерево срубленное - такой же беспомощный... Да только победить ни один не может.
   Обернулся Лесован осиной, ветками соперника проколоть хочет - Урманхужа в корнях его ежевичным кустом разросся, давит, душит... Перекинулся Лесован елью, иглами ощетинился - шуралэ его орешником тотчас же окружил-опутал, притеснять начал! Стал дубом могучим Лесован - Урманхужа вязом высоченным оборотился... ветвями, что в небо уходят, сцепились, перевились... вот-вот с корнями выскочат оба!
   Поняли тут лесовики, что ничего им силой не решить. Отступили друг от друга, вернули вид себе прежний. Стоят, брови-кусты насупив, друг друга глазами сверлят.
   А тут и Сорока-балаболка возвращается, новостями переполненная.
   - Глядите-ка! - воскликнула, лешаков увидев. - Я уж весь лес облететь успела, а они всё на том же месте, как камни лежачие, бессловесные! А вот послушайте лучше, что мне кума сообщила! Матушка Кваки Моры за первого встречного ее замуж выдать решила - за то, что Лесована кикиморка прогнала!

*****

   А тем временем к Кваки Море подружка с соседнего болота на кашу из тины и ряски пришла. Была она в сравненье с Кваки совсем невзрачная: волосы не ярко-зеленые, а бледные, почти желтые, когти широкие и прямые, а не длиннющие и изогнутые; ноги же, наоборот, не коротенькие и толстенькие, как кикиморе порядочной полагается, а длинные и худые. И за собой дурнушка не следила совсем: перепонки меж пальцев волчьей ягодой не натирала, щеки пчелиным ядом не мазала, руки-ноги водорослями не обвивала... Даже звали ее как-то чудно, на лягушку похоже - Квакша Мурра, а чаще просто Квакша. Зато на редкость незлобива была и капризы подружки своей терпеливо сносила.
   - Осерчала намедни маменька, - пожаловалась ей Кваки Мора, тину зеленым языком с ладошки слизывая, - говорит, за первого отдам, кого увидишь!
   - Ну и хорошо, - ответила Квакша, - закончится твое одиночество, другую песнь запоешь!
   - Да-а-а, - плаксиво протянула Кваки Мора. - Хорошо, если то царевич окажется... А если нет?! Намедни лешак приходил, Лесован - уж до чего страшен! Весь мохом зарос, как шерстью, на лице кора, на спине горб... И мне ради такого шкуру менять, от красы своей зеленой отказываться да еще боль нешуточную терпеть?!
   - Почему б не поменять? - сказала Квакша, вздохнув, и украдкой в воду погляделась. - Я бы старую кожу сбросила - ради мужа-то хорошего, покладистого да безвредного...
   - Тебе легко говорить, - надула губы Кваки Мора. - К тебе если и посватается, то водяной какой серенький, вроде Тристона Речного - помнишь, как мы на речке его камешки для гаданья собирали? Ему ты и такая сгодишься. А я себе царевича нагадала! Каково же мне, красотке, будет, если за страшилище какое идти придется, самой страшилищем становиться?! Шкуру-то в жизни только раз поменять можно! И вообще, - дернула кикиморка плечом чешуйчатым, - сами ко мне сватаются, сами пусть и кожу меняют!
   Вот так сидели они на кочках мохнатых друг против друга - о женихах рассуждали, тинкой лакомились, приправляя её приставучими мошками, ногами в воде болтали - лягушек распугивали... И вдруг выходят из лесу двое - и к ним.
   Один - огромный, неуклюжий, руки словно коряги, тело сгорбленное... Второй и того страшней - косматый, одноногий, одноглазый... А над ними Сорока-чернохвостка летит.
  -- Дух болотный! - охнула Квакша, - то ж к тебе женихи, подружка, пожаловали!
   - Сама вижу! - буркнула Кваки Мора. - А ну-ка, исчезни, Квакшенька!
   Квакша тут же бултыхнулась с кочки и только нос из воды высунула. А чудища лесные к Кваки Море подошли. Одноногий как глянул на нее, так рот и разинул: обомлел, видать, от красоты такой пучеглазой!
  
   Пришлось Сороке его в темечко клюнуть, чтоб в разум пришел.
   - Девица-красавица! - помотав головой, обратился он к кикиморе. (Лесован его поганками зелеными накормил - стал понимать шуралэ язык чужого леса, и сам говорить на нем начал.) - Из дальнего края я к тебе пришел! Три дня да три ночи скакал, увидеть спешил. Жениться на тебе хочу, к себе в лес забрать! А зовут меня... зовут...
   - Урманхужа! - раздраженно гаркнула Сорока, кругами летавшая сверху.
   - Ты не думай, шуралэ не с пустыми руками пришел! - продолжал Урманхужа. - Подарки тебе я принес редкие, богатые... - с этими словами достал он из-за спины узел, из прутьев ивы плетенный, - пуще глаза он его берег, даже во время битвы, деревьями да кустами оборачиваясь, то под корой, то в корнях прятал! Из узла шкатулку вытащил и на колено свое единственное брякнулся. Стал каменья перед кикиморой раскладывать: - Вот это малахит - он, как твои волосы прекрасные, черными прожилками изукрашен. А это яшма зеленая - пятнистая, что кожа твоя! А вот змеевик - на чешуйки твои похож, красавица! Ожерелье тебе сделаю - носи, сделай милость!
   Поглядела на дары Кваки Мора - скривилась:
  -- Кто ж каменья кикиморе дарит? Ты меня никак утопить хочешь?
   Растерялся Урманхужа. А Лесован смотрит, слушает да усмехается. Знал он, какой подарок кикиморе по нраву пришелся бы: волчья ягода да вороний глаз.
   Сильно лешак на кикимору разобижен был, а услыхав, что идти ей за первого встречного, рассудил так: явится он к ней с шуралэ вместе - и пускай выбирает тогда. Вот посмотрит она на лихо одноокое, так с ним рядом он, Лесован, первым ей красавцем покажется! Пожалеет тогда капризная, что прогнала его. Да и матушка-кикимора на его стороне - так Сорока сказала... Забыл лешак, что сорочьим сплетням не во всем доверять можно.
   Так и случилось: вылупилась Кваки Мора на женихов таких и не знает, какое лихо хуже. А Квакша за ее спиной вздыхает тихонько:
   - Ах, мне бы кто такие слова сказывал да подарки такие даривал!.. Ты им, подруженька, дело какое поручи, - подсказывает она красотке-кикиморе, - займи чем-нибудь, а сама тем временем и решишь, как быть.
   Обрадовалась Кваки Мора, приосанилась на кочке своей, кувшинку в волосах, жеманясь, поправила.
   - Значит, красивая я, говоришь? - спрашивает у шуралэ. - Так у нас самым красивым другие украшенья дарить принято!
   - Скажи какие! - взмолился Урманжуха. - Что смогу - добуду!
   - А принеси-ка мне тогда ожерелье из перьев журавля! - заявила красавица болотная. - Может, тебя тогда и выберу!
   Удивился шурале необычной просьбе, хотел другое предложить: "Давай я тебе лучше дивную мелодию на курае сыграю", да промолчал, увидев, как отвернулась Кваки Мора - к женихам спиной села и давай камушки-самоцветы ножкой толстенькой в воду скатывать. Лесован радостно руки мшистые потирает: "Так тебе и надо, чужак одноокий", а Урманхужа недоумевает: "Зачем перья? Ай-яй, капризная красавица". А делать нечего: назвался женихом - с корнями себя вырви, а уважь каприз невесты.

*****

   А меж тем и двух дней не прошло, как прознали люди: покинул лес Урманхужа. Тут же в него толпами охотники повадились, да бортники-неучи пчелиным семьям вред наносить начали, дупла разорять. Тут и древорубы расходились, распоясались: без разбору все деревья подряд валить взялись. Не сразу увидел с горы Пэрей-ветер учинённые людьми безобразия, а как узрел - разошёлся в гневе ураганом. Однако не столько людей наказал, сколько лесу навредил: деревьев еще больше повалил, кустарников с корнями повыдёргивал - одним словом, дров наломал. Расстроился Пэрей: "Что ж я Урманхуже скажу? Лес не уберёг от набегов, да ещё сам беды добавил! Пойду-ка к хозяину ельника, - спрошу совета и помощи, авось не откажет".
   Рядом с лесом Урманхужи молоденький ельник в небо свечками-шишками тянулся. Всего-то несколько метров разделяло их. Давно подумывал Урманхужа тот ельничек к рукам прибрать. Не знал шуралэ, что есть в нём хозяин...
  
  
   Разошлись лешак с шуралэ в разные стороны - заданье красавицы выполнять.
   Лесован на дальнее болото поковылял: знал, что всегда там журавлиные семьи гнезда строят. Где еще перья искать? И точно: много на болоте перьев оказалось. Да только измокшие все, поломанные - как из таких красавице-невесте ожерелье дарить? А самих-то журавлей нет: углядели Лесована - затихли, в камышах попрятались, за кочками да в кустах затаились. Пугливые журавушки птицы, недоверчивые, на виду быть не любят - не чета сорокам-трещоткам. Как их выманить? Как перья добыть?
   Стал лешак вспоминать, что журки любят. Вспомнил: ягоду клюкву! И хоть не время было, приказал ей расти. Подивилась клюква, но хозяина послушалась. Сперва цветки розоватые выбросила, затем ягодки округлила, покрасила, кислотой налила... А сам лешак ольхой прикинулся, затаился, ждать приготовился...
   Ночью со стороны болота песня Кваки Моры до него донеслась:
   В воду камушки кидала -
   Жениха себе сгадала.
   Где же ты, царевич мой?
   Приходи скорей за мной...
   Дальше слов Лесован не разобрал: дикий вопль послышался. "Э-эх-ма, как не терпится-то Кваки Морушке замуж за меня выйти - криком вся изводится. Небось лягушки ей мои достоинства расписали - хитрость да ловкость!" - так рассудил довольный лешак.
   А клюковка всё зрела, зрела...
   Наутро просыпаются журавушки - все болото красными шариками усыпано. Смотрели они, смотрели издалека, шеи тянули, а потом осторожно, один за другим, из-за кустов и вышли. Так обрадовались птицы длинноногие, когда клюкву нашли, что об осторожности всякой позабыли - и давай красные ягодки клевать-поклевывать!
   Тут Лесован как выскочит - и к ним! Перьев попросить хотел. Но испугались журушки, взмыли ввысь, серыми крыльями хлопая, - только перышки с хвостов полетели...
   Долго потом лешак перья те собирал: по кочкам-горбикам прыгал, из коряг да кустов мосточки себе прокладывая.
  
   А шуралэ топтался, топтался, не зная, куда податься, где журавлей робких искать, а потом наугад в чащу поскакал. Долго бы он по чужому лесу пробродил, оглядываясь, да вдруг ветки ивовые раздвинулись, и навстречу ему кикимора молодая вышла, бледненькая, тонконогая.
   Запали Квакше Мурре в душу речи его ласковые, око, зеленым огнем горящее, нога прыгучая. Пожалела она чужака, помочь решила.
  -- Иди за мной, - позвала она шуралэ.
   И привела его на свое родное болотце, маленькое да ивняком заросшее.
  -- Журавли сюда редко залетают: тесно им тут, неуютно. Но ты сядь-ка на кочку покрепче и в дуду свою поиграй. Журавли, они ведь танцевать любят. Может, и приманишь какого.
   Послушался шуралэ совета. Уселся, курай свой вытащил, посмотрел кругом, подмигнул звездочкам первым - и заиграл. Поднялась над болотом песня, без слов понятная, понеслась все дальше и дальше над лесом - о том, как земля по весне цветет, о том, как ручьи по камушкам прыгают, о том, как каждая птаха небесная, каждый гад ползучий, каждый зверь зубастый свою половинку ищет...
   И откликнулись на рассвете две пары молодых журавлей. Покружили они над болотом, а потом перед шуралэ опустились. Постояли, послушали, да и не выдержали - танцевать начали.
   Играет шуралэ свою песнь, поет курай о лесе весеннем да о большой любви - и журавли о том же танцуют: крылья серо-черные развернули, то кружатся, то кланяются, то на сильных ногах подпрыгивают... А потом Урманхужа о себе заиграл: о родных своих местах - холмах башкирских, где ковыль, на птичьи перья похожий, стелется, а воздух полынью терпкой напитан; о том, что ждет его лес хозяйку заботливую... и о том, как прекрасна молодая невеста-кикимора - из шкуры бы, кажется, выскочил, коли смог бы, лишь бы ей хорошо было да весело!
   Так увлекся игрой да танцами шуралэ, что ничего вокруг не замечает. Только единожды до ушей его вопль странный донёсся. "Видать, дух болотный беснуется, сердится на что-то", - подумал мимоходом и тут же об этом позабыл.
   Долго-долго танцевали журавушки, играл Урманхужа; а как опустил он курай, подошли к нему птицы и шеи гибкие склонили - благодарят за музыку чудесную, звуки дивные.
  -- Помочь могли б, между прочим, - подсказала им из куста Квакша. - Перья ему нужны журавлиные - подарок невесте любимой сделать!
   Кивнули журавушки, встряхнулись и к ноге шуралэ несколько перьев сбросили. А потом поклонились еще раз и прочь унеслись.
   Собрал Урманхужа перышки, травы подлиннее да покрепче нарвал, стал ожерелье плести...
   Тут Сорока-чернохвостка подоспела, о Лесоване новости принесла: как тот клюкву вырастил, да журавлей на нее приманил, да перьев добыл порядочно...
  -- Теперь ожерелье сидит мастерит, а друзья лесные ему помогают кто чем! Белки перья держат, паучки паутиной оплетают, пчелы медом скрепляют - уже готово почти! Смекалку да ловкость ожерелье это дарить будет!
   А у шуралэ не получается ничего. Завяжет узлом травину - как живой, расползется узел. Стянет покрепче - рвется... Не велел Лесован хитрый деревьям да травам чужаку помогать!
   Пригорюнился шуралэ. Не знает уж, что и делать, а помощи ждать неоткуда. Но снова подошла к нему Квакша, села рядышком, прядь волос у себя вырвала и Урманхуже протянула. Стали шуралэ с кикиморкой волосами ее желтоватыми перья журавлиные перевивать... Быстро дело на лад пошло.
   "Ну, теперь-то не устоит красавица!" - шуралэ думает, работой своей любуясь. Красивое ожерелье получается, знатное, в три ряда, с узелочками искусными.
   "Как раз о таком муже подруженька Кваки Мора мечтает - чтобы шкуру ради нее сбросить готов был", - Квакша размышляет. А у самой сердечко ноет - хоть плачь. Очень уж шуралиная песнь ей понравилась. Лишь беззлобный да покладистый так играть может...
  -- Ожерелье твое не из найденных перьев, не из отнятых - из подаренных, - сказала Урманхуже кикиморка, когда все готово было. - Особой силой оно обладать будет: хозяину своему счастье разглядеть поможет. - И с этим словами тихо-тихо ушла Квакша, оставила шуралэ одного.

* * * * *

   Встретились два лесовика перед самым болотом, остановились друг против дружки. У обоих в руках по ожерелью готовому - невесте-красоте подарок.
   Глядит Лесован на шуралэ и думает: "Гляди-ка, одногог да одноглаз - а с заданьем-то трудным справился, в чужом лесу не что-нибудь - журавлиные перья отыскал!" А Урманхужа на лешака смотрит и размышляет: "Красивое ожерелье, однако, горбун двуногий сплел! И лишний глаз ведь ему не помешал!"
   Неизвестно, сколько б так продолжалось, только раздался над ними сорочий крик:
  -- Нет, вы подумайте - опять они в гляделки играют! - опустилась Сорока-чернохвостка шуралэ на плечо, затрещала что было сил: - Пока вы тут в землю врастаете, к невесте вашей царевич заявился - так она на радостях из кожи и выпрыгнула, сама царевной стала!
  -- Как так? - обомлел Лесован. - И матушка-кикимора позволенье свое дала?
  -- Так матушка вас-то не видела, - объяснила Сорока. - Кваки Мора и сказала ей, что царевич - первый, кто свататься пришел! И лягушки отчего-то не наябедничали...
  -- Ай-ай, как нехорошо, - покачал головой одноглаз-шуралэ. - Всех обманула красавица! А ты-то куда смотрела, птица любопытная?
  -- А что я?! - возмутилась Сорока и возмущенно крылья растопырила. - Я за вами присматривала! Не могу ж я везде поспеть!
  
   Помчались-поскакали хозяева лесные на болото к Кваке Море, а там... а там!
   Стоит средь кочек страшилище нелепое: кожа белая, гладкая, на голове мох тонкий да длинный, руки короткие, в одном месте лишь гнутся; спина, как палка, прямая...
  -- Ай, шайтан! - вскрикнул шуралэ и руками замахал.
  -- Ох, черт лысый! - присел Лесован и по коленкам себя шлепнул.
  -- Да нет же, царевич это! - гаркнула Сорока. - Людей, что ль, вблизи не видали?
  -- Видать-то видали, - Лесован отвечает. - Да ей-то такой зачем?! Неужто и впрямь нравится?
  -- Кто их, кикимор, поймёт? - Урманхужа вздыхает.
   А лягушки из болота мордахи блестящие высунули - хохочут:
  -- Ква-ква-ква!
  -- Что говорят-то они? - повернулись лешаки к Сороке: не очень хорошо они лопотуний этих болотных понимали.
  -- А говорят, - чернохвостая перевела, - что в голос кикиморка голосила, как шкуру старую сбрасывала, на все болото крики-причитанья стояли. Знать, непросто это, больнехонько...
  -- Ква-ква-ква! - снова закатились лягушки, иные аж над водой подпрыгнули.
  -- Чего ж они смеются-то? - нахмурился Лесован.
  -- Нешто злые такие? - добавил шуралэ. Жалко ему кикиморку стало.
   Послушала Сорока, что скакухи лопочут - и сама от смеха зачиркала-затренькала:
  -- Чир-чир-чир! Да царевич, говорят они, не настоящий! Не человеческий царевич-то - водянистый! Чир-чир-чир! Водяной Тристон это с речки ближней: он-то тоже по Кваки Море вашей страдал давно, а как услышал от лягушек, что за царевича лишь она выйти согласна, сам ради нее из кожи вон вылез! Чир-чир-чир! Да только от царевича-то у него наружность одна, а внутри как был водяным, так и остался и, окромя речки своей, ничем не владеет.
   Глядят лешаки: навстречу первому страшилищу второе с кочки подымается - такое же гладкое, белое... а само подвывает, по щекам плоским мокроту размазывает!
   Ахнули лешаки в единый голос и друг к дружке со страху придвинулись. И это их красавица-кикиморка, пучеглазка зеленоволосая?!
  -- Ква-ква-ква! - заливаются лягухи-насмешницы.
  -- Так что жить капризнице не в людском дворце, а в речке соседней, - Сорока закончила. - Не хочет она туда идти, упирается. А матушка ее от стыдобы такой на дне болота спряталась, пузыри пускает.
   Постояли Лесован с Урманхужой, подождали немного. Кваки Мора их заметила - волосами жиденькими лицо закрыла. А потом царевич водянистый ее за руку взял и под хихиканье квакушечье заковыляли они вместе куда-то - шлеп, шлеп...
   А лешаки друг к другу повернулись. "Уж в сравненье с царевичами шуралэ-то совсем не страшный! - думает Лесован. - Пущай и одноглаз, а все ж таки свой брат, лесовик". А Урманхужа размышляет: "Подумаешь, нога лишняя! Невелика беда. Да и глаз второй дружбе не помеха, ежели прямо в корни заглянуть: сколько б глаз у кого ни было, а лешак лешака увидит издалека!"
  -- Ну, шуралэ, прости, коль что не так! - говорит с поклоном Лесован.
  -- И ты, брат лешак, - отвечает ему Урманхужа, - не поминай лихом! Пойду-ка я домой: лес-то мой заждался, поди...
  -- И меня с собой возьми! - голос вдруг раздался, и из-за куста ракитового диво дивное вышло. Да такое, что даже Сорока клюв разинула!
   Волосы зеленью молодой вьются, до самых колен спадают, руки-ноги красоты неописуемой - чисто коряги! А глаза круглые, светлые, с ресницами, как лютики болотные, желтыми. Прежние глаза-то.
   По ним и узнал ее шуралэ:
  -- Квакша-кикиморка! Ты ли это? - воскликнул. И вдруг заходило сердце ходуном у него, а по всему телу соки, как у дерева весной, забродили.
  -- Это я раньше кикиморкой была, - робко объяснила Квакша, - а теперь вот лесовичкой стала. Не нужна мне больше жижа болотная - в лесу с тобой жить хочу.
  -- Так ты что ж, - ещё пуще поразился шуралэ, - кожу собственную ради меня сбросила?! Как же решилась ты на дело такое нелегкое?
   Потупилась лесовичка-кикиморка:
  -- А чего ее жалеть, кожу-то старую? Да и не сложно это совсем, коли по любви: шкурка ведь тогда сама сбрасывается. Только вот ноги две у меня осталось и глаза два... - добавила она виновато.
  -- Э-эх, да ты что! - шуралэ воскликнул. - Ты и такая - красавица, каких лес не видывал!
   Посмотрел он на еще раз на Квакшу новую - и почуял, как на маковке у него листочки зеленые пробиваться начали... а еще... а еще!..
  -- Урманхужа я! - объявил он громко (Сорока аж с плеча его брякнулась!). - Теперь-то уж не забуду!
  -- Ну, а коли забудешь, - подошла к нему Квакша, взяла за руку, - я напомню.
   Глядя на них, вздохнул Лесован горько:
  -- Когда ж и я жену себе найду, лесу хозяйку?
  -- А ты возьми ожерелье мое, - предложил ему Урманхужа, - всё одно мне теперь без надобности. Оно счастье разглядеть помогает!
  -- Тогда и ты мое возьми, - Лесован отвечает и свое ожерелье шуралэ протягивает. - Оно хозяина хитрей сделает и бойкости ему придаст!
   Помогла обоим Квакша Лесовичка перья журавлиные вкруг шеи намотать, а потом решили все вместе:
  -- Будем теперь лесами дружить! - и в гости друг к другу ходить уговорились.
   Только прощаться начали - шум раздался: выбегает к болоту Волк, Урманхужин друг, перед собой тулпара, скакуна быстроногого, гонит.
  -- Хозяин! Урманхужа! - завыл еще издали зверь мохнатый. - Совсем без тебя лесу житья не стало! Древорубы распоясались, бортники всякий страх потеряли! А недавно и того хуже - захватчик-шуралэ из лесу соседнего заявился, порядки свои наводить взялся: деревья пересаживает, зверей да птиц переселяет! Скачи скорей, чужака выгони!
  -- Ай, беда! - вскочил Урманхужа на тулпара, и Квакшу за собой посадил. - Спешить надо!
  -- Вот что, брат шуралэ, - говорит тут Лесован, - с тобой я поеду, помогу с чужаком справиться! - и на Волка сел.

* * * * *

   Понеслись они во весь дух! Только и мелькали мимо березняки светлые, стройные; дубравы веселые, кудрявые; боры строгие, колючие... За один день до родных мест шуралэ доскакали.
   Отпустили Волка на опушке, велели ему тулпара в родной табун отогнать. Заходят в лес - а деревья-то повырублены, опушки затоптаны, гнезда птичьи на землю сброшены!
  -- А ну, чужак, а ну, разбойник, кто б ты ни был, выходи на бой! - взревел шуралэ. И откуда только бойкость взялась...
  -- Эй-ей, как нехорошо говоришь! - послышался голос из-за вяза могучего. - Я, значит, твой лес защищаю, врагов пугаю, деревья лечу, а ты мне в ответ - "на бой"?!
   И показался захватчик из-за ствола...
  -- Э-эх! - Урманхужа выдохнул, Квакша смолчала, а с Лесованом что-то странное твориться начало: сперва одеревенел весь, затем дрожь по нему прошла, а потом так и сел лешак на дерево сваленное!
   Стоит пред ними лесная раскрасавца: сама, как осинка, тонкая, волосья упругие, как молодые веточки, хвоинками в стороны топорщатся; нога единственная крепко в землю упирается, а глаз изумрудом горит-мерцает.
  -- Шуралия! - воскликнул Урманхужа, когда слова к нему вернулись. - Кто ты, девица? Откуда?
  -- Кто я да откуда, спрашиваешь? - полыхнула на него глазом красавица. - А что ж сначала-то, соседушка, спросить не подумал?!
  -- Соседушка? - Урманхужа задумался.
  -- Уж сколько лет мы соседи, - совсем разошлась шуралия, - а он и не знал! Из ельника я ближнего! А сюда меня дружок твой, Пэрей, на помощь позвал, как люди лес разорять начали, а ветер сам их дело продолжил!
   Тут сверху шелест какой-то послышался. Поднял шуралэ глаз - а это Пэрей, ветра дух, в кроне бьется! Подслушивал, значит, за лешаками да подглядывал, а как самого помянули - улизнуть решил! Да вяз могучий его поймал: ветвями захватил, листочками запутал.
  -- Э-эй! - шуралэ возмутился. - А ну спускайся сюда - ответ держать будешь!
  -- Всю правду она говорит! - ветер сверху пропел. - Только и я ведь не ради себя старался - ради леса твоего! Ну, не получилось что - так на то я и Пэрей, а не шуралэ! Ты сам-то где был-пропадал столько времени? Побыстрей обернуться не мог?!
  -- И то верно, - говорит Урманхужа. - Мог бы раньше управиться - да не на то болото смотрел, не те песни слушал! Я ведь, друг Пэрей, поверишь ли, чуть на царевне плосколицей не женился. У-ух! Едва невесту свою настоящую не проглядел...
   Неизвестно, сколько бы шуралэ с Пэреем еще ругался-мирился, но только Квакша его за руку тронула: на шуралию указала.
   А та к Лесовану взглядом приковалась. Да и немудрено: отродясь небось подобного не видывала! Опал трухлявый мох с лешака - новым, зелененьким, ноги-коряги обрастать начали... спина распрямилась - горб из старой коры пропал куда-то... А по рукам и вовсе цветочки липовые распускаться пошли... Зацвел лешак. Наполнился воздух ароматом нежным - даже пчелы на запах липы слетаться начали!
   А шуралии-то липовый цвет в диковинку. Стоит красавица, еловыми шишечками в ушах поигрывает, единственным глазом лешака буравит. А Лесован-храбрец смешался вдруг, будто язык к нёбу прилип...
   Смекнул шуралэ, что если сосватать за друга соседку, то ельничек за ним, Урманхужой, останется, - ожерелье хитрости, видать, дело своё делало.
  -- Уж прости, что обидел, соседушка! - не откладывая на потом, начал он. - Урманхужа меня зовут, а это Квакша, невестушка моя. А твое имя, красавица, как?
   Насупилась снова шуралия, молчит. Лишь волосы-иголки еще больше топорщатся.
  -- Ширшикыз она, - просвистел Пэрей, опускаясь в траву. - Ведь "ширши" - ель, а "кыз" - девушка!
  -- Привел я тебе из края дальнего, - торопливо продолжал шуралэ, чтоб не успела рассердиться красавица на вопрос грубый, - из леса зажиточного жениха завидного... - тут он глянул на Лесована: не теряйся, мол, подхватывай!
   Лесован благодарно моргнул шуралэ и, откашлявшись, продолжил:
  -- Много-много лет я живу, красавица, но, как увидел тебя, понял: одному мне отныне не житьё, сон не в сон и радость не в радость! Прошу...
   Посмотрела шуралия на лешака странно, а Урманхужа сообразил: языка-то она не понимает! Не успел еще Лесован в чужом лесу поганок поесть!
  -- Полюбил он тебя и жениться хочет! - перевел он поскорее речь друга. - Приглашает в свой лес...
  -- Эй-ей! - перебила шуралия и единственную бровь изогнула-нахмурила. - Экой он скорый! Что два глаза у него, то ладно. Но нешто он думает, что я так вот просто возьму и выйду замуж за первого встречного-поперечного? - Оглядела она Лесована с головы до пят, полыхнула изумрудным оком: - Пусть он меня хоть удивит чем-нибудь, что ли, за сердце тронет - там и посмотрим! - Обернулась она грибочком упругим и в землю ушла.
   Сник Лесован, даже цвет липовый с него опадать начал.
  -- Не печалься! - говорит ему шуралэ хитрый. - Придумаем что-нибудь. Помогу я тебе до сердечка красавицы достучаться...
  -- И я! - шелестит Пэрей.
  -- И я! - Это Сорока на ветку плюхнулась. Только-только подоспела, а уже все новости знает!
  -- И я помогу, - говорит Лесовану Квакша. - Я-то понимаю, каково тебе сейчас. Вот что: вы тут пока лес лечите, а мы с Сорокой к шуралии пойдем!
   Так и сделали.
  
   Пришла Квакша в ельник, нашла ёлку, в которую шуралия обратилась (самую ладную да зеленую), села в ее корнях и давай рассуждать:
  -- Скоро замуж выйду за шуралэ. Ничего нет лучше, чем любовь найти! По мне, так жениха сразу видать - плох или хорош, а испытания всякие - это когда сама не знаешь, в какой шкурке жить хочешь...
   А Сорока сверху на ветке пристроилась и трещит в ответ:
  -- Да! Что за невесты ныне пошли?! Подай - принеси, найди - подари, удиви - докажи... А чем таких удивишь-то? Другой и мох новый вырастит, и спину разогнет - шкуру, можно сказать, старую сбросит! - и даже зацветет не по сезону, а им всё не так, всё не нравится!
  -- Точно, точно, - вторит ей Квакша. - Вот подружка моя, Кваки Мора - первая красавица на болоте была. Женихов все перебирала: мечтала, что царевич за ней придет...
  -- И что? - Сорока подыгрывает. - Довыбиралась! Докочевряжилась! Допрыгалась - до того, что мать родная не узнала!
  -- Тристона жалко, - вздыхает Квакша. - Царевичем ради Кваки стал, а ей и того оказалось мало!
   Так сидели они и болтали, пока ель Квакшу иголками не засыпала, а Сороку с ветки не спихнула.
  
   Тем временем шуралэ и Лесован порядок в лесу навели: кусты вылечили, полянки травой заростили, деревья молодые заново укоренили.
   А потом Лесован дуду себе вырезал, как в его родных лесах делали, и лицом к ельнику на пень уселся.
   Не сразу у него дело заладилось: долго не слушалась дуда, не сгибались пальцы. Но не сдавался лешак, старался изо всех сил... Урманхужа советом помогал, подсказывал...
   И ночью понес прямо к ельнику песню Пэрей:
   Тучи в небе громоздились,
   Ветры по земле стелились...
   Там, где стаяли снега,
   Вмиг проклюнулась трава.
   Лопались, трещали почки -
   Лезли клейкие листочки...
   А поутру Сорока новость принесла: у главной-то ёлки лапки зазеленели!
   И всю вторую ночь лилась песня под звездами:
   Птицы, звери - все по парам
   Не теряя вздоха даром,
   Норы для потомства рыли;
   Гнёзда на деревьях вили...
   Пробудился лес от сна -
   Крылья вскинула Весна!
   Принесла на хвосте Сорока: радуется ельник за хозяйку - имя свое Ширшикыз вспомнила!
   И на третью ночь Пэрей по окрестным лесам песню нес:
   Травы разошлись ковром,
   Взвились пчёлы над дуплом.
   Воротилась в жилы новь,
   Пробуждается... Любовь!
  
   А еще через месяц играли в лесах сразу две свадьбы лешаковых... Такой тарарам устроили, что даже папоротник расцвел. У людей, что в лесу разбойничали, шуралэ лошадок угнал - три ночи с Лесованом гостей катали, по полянкам да по опушкам носились под совиное уханье, под волчьи песни.
   Гостей-то много набралось: всех пригласили, даже Кваки Мору с Тристоном. А как не пригласить? Подружкой все ж таки была она Квакше... Наревела на свадьбе царевна Кваки море слёз, то ли чужому счастью завидуя, то ли себя жалеючи. Остался подарочек от неё - озерцо. Только воду из него пить не мог никто: слишком солёная была; а вскорости и вода ушла, одна соль осталась. Раскидал Пэрей пригоршнями ту соль по округе - до сих пор находят... Тристон камушков речных надарил. И сейчас они на дне горных речек лежат, под хрустальной водой призывно переливаются.
   А как журавушки танцевали на свадьбе той! Танцем своим говорили-рассказывали: коли есть любовь, ни к чему и перья менять, незачем кожу сбрасывать! Каким уродился суженый, таким и люби... Приглянулись птицам серым края башкирские, стали с тех дней они на водоёмы залетать, хариусом лакомиться...
   Как в лесу Урманхужи нагулялись - к Лесовану отправились. Да не поехали - полетели: Пэрей постарался, донёс молодых на санях воздушных, со всеми гостями вместе.
   Встретил их хор лягушек болотных во главе со старой кикиморой, кваки-мориной матушкой... Лягушки-то совсем не насмешницы, просто не со всеми кикиморами дружат. Спели и они молодым свою песню - о том, как настоящую любовь распознать: так она переполняет, что в шкурке старой тесно становится...
   Говорят, в том месте, где капризница Кваки Мора самоцветы в воду скинула, зеленые огоньки появляться начали. Видать, дух болотный, без песенок её скучая, по-своему забавляется: с путниками легковерными играет, кладами манит богатыми... да только никому не даются "сокровища" те.
  
   Раздались с тех пор леса на южных склонах Уральских гор и на равнинах русских - смешались. Пополнились молодняком и там и тут: деревьями и кустарниками, цветами и грибами, которых раньше в краях тех не видывали. То подарками обменялись шуралэ и лешак. А песни, рождённые кураем и дудой, и поныне блуждают меж сосен и елей, меж дубов и берёзок - вслушайтесь!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"