На утреннем совещании присутствовали все, кроме дежурившего внизу Лорса. Белое солнце билось в надёжно тёмных, почти чёрных портьерах - и где только отыскали такую ткань на Турусе?
- У нас две новости, - сообщил свежий и как-то особенно подтянутый Бортман (а может быть, просто похудевший). - Во-первых, наконец-то принят закон о Временном выселении. А значит, из "неготовых" транстурусцев здесь останутся только те, кто происходит из местных ульев. Остальных, живущих в качестве гостей у дальних родственников или знакомых, попросят покинуть пределы Города; патриархов каждого улья обяжут впредь принимать только своих.
- Неплохая мысль, - шепнул Гордону Пётр. - У меня от этих жуков просто мороз по коже...
- Новость вторая: они все-таки вводят патрулирование, - сдержанно продолжал Бортман. - Официально - для того, чтобы контролировать бескровные драки, которых в последнее время стало слишком много, и предотвращать стычки жуков с мотыльками. Настоящая цель, я думаю, - обеспечить порядок на улицах во время эвакуации "неготовых".
- И что же? - спросил Гордон, не понимая, почему он остановился.
- Патрули в основном будут состоять из транстурусцев, успешно прошедших реабилитационный период, поскольку именно они в основном и выражают желание в нем состоять.
Пётр отвернулся, и Гордон услышал, как он пробормотал в сторону:
- Идиотизм!
- Ничего не поделаешь, - покосился на него Коваленко. - Таков закон. "Власть получает способный или желающий, и в первую очередь именно тот, кто заявляет о себе сам. Ибо что есть желание, как не наличие сил для действия?"
- То есть избавляться от одних "жуков" они поручают другим? - уточнил Гордон. - И как "готовые" транстурусцы к этому относятся?
- А вы их спросите, - посоветовал главный инженер. Взгляд у него сегодня был не столько холодным, сколько колючим.
- Кто как, - объяснил Коваленко. - Но неофициальное название этого проекта - проект Изгнания.
- Вот оно что...
Бортман посмотрел на часы.
- Мне пора. У меня важная встреча с осведомителем.
- Вы говорили, что все ваши осведомители впали в спячку, - заметил Гордон.
- Это новый, - отрезал Бортман. - И он жук.
- А с "мотыльками" что, решили больше не связываться? - поинтересовался Коваленко.
Бортман кивнул.
- Давно бы следовало. По меньшей мере треть сведений, поступающих от них, оказывались непроверенными. - Вытащив платок, он протёр и без того сверкающий циферблат своих часов. Кажется, в него были вставлены кусочки камня с вкраплениями целита. Гипертоник? - У меня складывается ощущение, что они просто не в состоянии быть компетентными, причём в силу вполне объективных причин: культуры, традиции... если не самой физиологии.
--
Мне кажется, вы преувеличиваете, - сказал, покачав головой, Гордон.
Главный инженер устремил на него недоверчивый взгляд.
--
Вы видели Город?
Да, Город он видел, но...
--
Город безлик. Однако те турусцы, которых я знаю, вовсе не кажутся напуганными. Те же Бьорк или Шейли...
--
Лианы, - буркнул Бортман.
--
Что?
--
Паразиты...
--
Хенк хочет сказать, - перебил его Коваленко, - что турусцам легче переносить стрессы, если им есть на кого опереться. Именно поэтому система статусов оберегается столь тщательно. У Шейли очень сильные родители, а Бьорк...
--
У Бьорка есть Клавдия Шульц. - В его голосе Гордону послышались откровенно едкие нотки.
Он глянул на Коваленко - тому явно тоже стало неприятно - и сдержанно сказал:
--
Хенк, Бьорк по сравнению с ней совсем мальчишка, и...
--
И, - подтвердил Бортман, - как мальчишка, в неё влюблён. Неужели вы не замечаете?
Гордон нахмурился, но краем глаза заметил, как покраснел Пётр, и вспомнил обожание во взгляде Антона, и промолчал. Но Коваленко с какой-то новой интонацией проронил:
--
И не только мальчишки...
Возникла неловкая пауза; в конце концов Бортман поднял глаза и извинился.
--
Ну что ж, - сказал он затем слегка скованно, - наверное, мы можем разойтись? Каждый, думаю, знает, что делать...
Больше к нему никаких вопросов не оказалось, и он заторопился на встречу. Пётр тоже почти сразу ушёл, а Гордон задержался, чтобы переговорить с Коваленко.
--
Вы не считаете, что у меня тоже должны быть осведомители? Насколько я понял, обработка информации - это теперь моя основная обязанность.
--
Да, пожалуй, вы правы... - задумался Коваленко. - Но знаете что, Гордон, подождите с этим немного. Если у меня будет кто-нибудь на примете, я сообщу. Не спешите сами заводить связи. Кроме всего прочего, предельность статуса предполагает невмешательство в те дела и вопросы, которые не относятся непосредственно к сфере ваших служебных обязанностей, так что нужной нам информацией владеют единицы, но они-то как раз - в силу своего статуса - не должны ею делиться. - Он похлопал рукой по карману, потом ощупал другой, нагрудный; вытащил маленькую плоскую коробочку. - С другой стороны, те, кто хотел бы помочь, часто не могут предложить ничего стоящего, и сами при этом рискуют, нарушая правила негласного этикета. Сейчас вообще плохо понятно, кто с кем и против кого играет; даже нам с Хенком разобраться в этом бывает трудно. - Он извлёк из почти пустой упаковки пилюлю и чуть виновато улыбнулся Гордону. - К Хенку стоит прислушиваться. Кое-что в том, что он говорит, есть.
Конечно. И даже очень многое.
* * * * *
Миф о создании Заповедника.
Большая Гусеница увидела высоко над собой птицу и сказала:
- Я тоже хочу летать.
Гусеница была рыхлой и старой и к тому же больной. Но она всё-таки сказала:
--
Я хочу и буду летать!
--
Глупости, - ответил на это Муравей, сердито шевеля усиками. - Для того чтобы летать, нужны крылья. Только птицы летают, да ещё пчёлы.
--
Я буду летать, - упрямо сказала Гусеница. - И я хочу быть красивой.
--
Но как же ты это сделаешь? - с любопытством спросил Незгирь.
Гусеница думала долго, очень долго, а потом встала на кончик хвоста и принялась плести нити из собственной слюны, волос и крови. Скоро нити начали твердеть, и она завертелась вокруг своей оси, слепляя их в кокон по форме своего тела, а затем замерла, успев напоследок бросить:
--
Ждите.
Но Муравей сказал:
--
Глупости! Мне некогда сидеть тут и ждать неизвестно чего! - и поспешил в свой муравейник.
А Незгирь остался - ведь незгирей всегда влечёт неизвестное. Он терпеливо ждал и смотрел то на Гусеницу в её коконе, то на небо и птицу, то на землю, то снова на Гусеницу; и постепенно начал вытягивать собственные нити, склеивая их из слюны и волос, но не добавляя крови. Когда нитей у него стало много, он разложил их на траве, любуясь, как в них серебрятся лунные лучи, ибо уже много времени прошло и наступила ночь. Но ведь незгири хорошо видят по ночам. А потом он перевил одни нити другими и сплетал из них узоры изумительной красоты, пока не взошло солнце.
Открылся кокон, и из него вышла совсем молодая, хорошенькая тонкая Гусеница.
--
Я возродилась, - сообщила она другу, - и стала Бабочкой. А теперь я научусь танцевать. Ведь у Бабочек есть крылья.
И она развернула яркие крылышки, покрытые рисунками, похожими на узоры незгиря, чтобы взлететь. Но, хрупкие, они слушались плохо, и от малейшего дуновения ветерка её сносило на дальние цветы.
Незгирь следил за ней, помогая советами, а вернувшийся Муравей деловито осматривал кокон.
В конце концов у Бабочки окрепли крылья, и она смело взмыла вверх. Но она по-прежнему была слишком лёгкой и еще не знала, что верхний ветер сильнее нижнего. Набрав опасную высоту, она перевернулась в воздухе и, беспомощно трепеща крылышками, начала падать на землю.
Тогда Незгирь быстро развернул свою сеть и поймал в неё Бабочку, так что она даже не повредила своих хрупких крыльев. Но паутина Незгиря порвалась.
--
Слишком тонкая, - сказал Муравей, разглядывая узлы, - потому что слишком сложная. Она никогда не выдержит большого груза, так же, как ты, Бабочка, никогда не сможешь сравняться с птицей.
Но Бабочка, отдохнув, возобновила попытки; и в конце концов её усилия были вознаграждены, и все движения стали уверенными и красивыми.
--
Смотрите! - крикнула она. - Я танцую!
--
Очень скоро ты устанешь, - неодобрительно заметил Муравей. - И тебе опять станет трудно бороться с ветром. А потом сама не заметишь, как постареешь вновь. И что тогда?
А Незгирь не сказал ничего. Он сидел в траве и смотрел на свою сеть.
--
Тогда я снова сотку кокон. - Сложив крылышки, Бабочка изящно опустилась на землю. - А давайте сделаем это вместе! Мы поставим наши коконы рядом и создадим особое, заповедное место, и научим всех остальных исцеляться во время Сна.
--
Спать! Мне не до этого, - фыркнул Муравей. - У меня слишком много работы.
И Муравей убежал к себе в муравейник. Но он прихватил с собой пустой кокон и там, внутри своего дома, устроил себе с его помощью тайную спальную ячейку. Однако он забыл спрыснуть её собственной кровью, и помолодеть так и не смог, а маленькие крылышки, которые он себе отрастил, не в силах были удержать его в воздухе. Он смирился с этим, но решил, что Бабочка скрыла от него самое важное, - вот почему муравьи всегда стараются подобраться поближе к бабочкам и их Заповедным местам.
--
А ты пойдёшь со мной? - спросила Гусеница у Незгиря.
Но тот покачал головой:
--
Я лучше подумаю, как сделать мою паутину прочнее. Это много интереснее, поверь.
--
Как хотите, - сказала Бабочка, взмахнула крылышками и полетела искать других Гусениц; и в один прекрасный день они собрались все вместе и, кокон к кокону, выстроили большой дом, Место Возрождения.
А Незгирь поселился на дереве, откуда видно и слышно больше, чем с земли, чтобы смотреть и слушать, и всё, что он видел, он вплетал в свою паутину. С тех пор незгири не живут вблизи Заповедника.
Так и пошло: муравьи трудятся день и ночь, а незгири смотрят и слушают, и плетут. Но самые красивые по-прежнему - бабочки.
И по-прежнему они единственные, кто умеет танцевать.
* * * * *
Вводя в действие закон о Временном выселении, по улицам заскользили забавные пятнистые автомобили. На многих красовался чёрный муравей - эмблема власти и символ ответственности - а двигались они в направлении северной границы Города: вывозили "неготовых" жуков, вероятно. (Им, Бортман говорил, не полагалось иметь собственные транспортные средства.)
Около одного из общественных зданий он увидел Нейллин. Она явно кого-то ждала, но улыбнулась, заметив его.
--
Приятно видеть столицу ожившей, - поделился он с ней.
--
Да, - согласилась Нейллин. Сегодня она почему-то вновь полагалась на переводчик. - А знаете, некогда наш Город был окраиной... Вернее, Город как таковой выстроился позже. Вначале был Заповедник - в самом захолустном, то есть безопасном, месте, и к нему отовсюду тянулись паломники. Многие шли месяцами... Их становилось все больше и больше, и не все решали вернуться домой - оставались и оседали поблизости. А как ваши дела?
--
Вроде бы неплохо, - ответил он. - Вот только слишком много нового. Каждый день.
--
Вам следовало бы почаще менять ритм.
--
Вы думаете? - Он не понял, серьёзно она говорит или шутит. - Меня всегда учили, - перед глазами у него возник бассейн с зелёной водой, куда он ходил в детстве, - что, найдя подходящий ритм, лучше из него не выбиваться.
--
Никогда?
--
Как можно дольше: это позволяет выдерживать б'ольшие нагрузки. Кроме того, сбившись с заданного темпа, трудно бывает восстановить дыхание.
--
Это потому, что вы успеваете привыкнуть. Старайтесь не привыкать.
--
Боюсь, я правда не улавливаю зачем, - с улыбкой признался он.
Она посмотрела на него с интересом.
--
Но ведь импульсы беспрерывно меняются. Вы знаете ритмы, которые были бы универсальными?
Сейчас он не был уверен, что вообще понимает, что такое ритм. Как и импульс. Вспоминая тренировки по плаванию, он сказал:
--
Чаще всего, пожалуй, мы ориентируемся на сердце.
--
А вы думаете, что ритм сердца у вас единый?
Он пожал плечами.
--
Конечно, когда я устал или нездоров...
Она нетерпеливо покачала головой.
--
Вы ведь умеете его слушать?
Он положил руку на запястье.
--
Не так. Всеми четырьмя пальцами. - Она дотронулась до его кисти прохладныой рукой, показывая. - Почувствовали? Считайте! - Через несколько секунд она подняла взгляд от часов - земного образца, производства торгово-промышленной корпорации "Комета" - и спросила: - Сколько?
--
Восемнадцать.
--
Теперь оставьте указательный палец на том же месте, а остальные уберите. Готовы?.. Итак?
--
Двадцать один.
--
Снова поставьте четыре. Отогните все, кроме среднего.
--
Это вы мне должны сказать почему. - Смех у неё был таким же звонким, как у Шейли. - Это же ваше тело.
Он засмеялся в ответ: да, действительно...
Из здания, у которого они стояли, вышли два транстурусца. Нейллин кивнула ему на прощанье и присоединилась к ним. Они принялись что-то горячо обсуждать; один обернулся и окинул Гордона взглядом. Гордон поспешил отойти.
Интересно было бы взглянуть, какими они были до трансфрмации. Но турусцы не любили фотографий. По их мнению, они устаревали прежде, чем бывали изготовлены и к тому же крайне редко отражали истинный импульс. Еще в большей степени это относилось к портретной живописи. На Турусе на холсте предпочитали увековечивать природные явления, и не самого глобального масштаба. Не горы и моря. Цветок. Волну. Облако. Чуть большей популярностью пользовались видеосъемки.
Он неторопливо пошёл дальше, снимая всё, что могло заинтересовать Весту. Чёрных лебедей в черной воде пруда, завезённых когда-то с Земли и прекрасно прижившихся. Длинные торговые ряды со слепящими вывесками. Молодых мамаш с колясками "Кометы", в рекламу которых они в свое время вложили уйму средств. Муравейники. Открытое летнее кафе с приветливыми официантками, немного похожими на Шейли. Лица девушек были празднично разрисованы - цветы, паучки, листья: таким образом здесь часто отмечали подъём, сопровождающий выход из кризиса, политического или экономического.
Ему снова улыбались и весело сигналили в знак приветствия. В ульях открылись окна, а на крышах закружились лёгкие фигурки.
В Городе была оттепель.
* * * * *
Он уже собирался спать, когда его в срочном порядке вызвали в зал совещаний, где в нише на экране уже маячило лицо Месгрейва.
--
Что-нибудь изменилось? - спросил он с тревогой. - У нас поздний вечер, но ни Хенка, ни Сержа пока нет.
--
Я знаю, но дело срочное. Слушайте меня внимательно, Гордон. - Он помолчал, давая понять, что нужно сосредоточиться. - Вы помните о тех исследованиях, предварительные результаты которых обсуждались на последнем совещании? - Он значительно посмотрел на него. Очень значительно.
--
Конечно...
--
Получено подтверждение.
Подтверждение? Значит, обычные результаты воздействия целита удалось закрепить? И человечество имеет шанс на продление молодости, а может, и увеличение средней продолжительности жизни... Минуту он осознавал смысл сообщения, а также его последствия.
--
Гордон? Вы понимаете, что делать? - Месгрейв всем своим видом показывал, что не следует говорить ничего лишнего.
--
Я понимаю.
Что делать... Драться за Турус, что же ещё?
--
Хорошо. Готовьте новый договор - с учётом новых данных. Желательно несколько вариантов.
--
Именно я?
--
А кто же?
Действительно, все остальные при деле.
--
Тем более что опыт составления такого рода сделок у вас есть, - добавил Месгрейв и с парадной улыбкой объявил: - А теперь сюрприз! - и отступил в сторону.
Его любимый синий костюм, блестящее колье на открытой шее... И явно только что от парикмахера. Гордон почувствовал, что улыбается.
--
Как ты?
А в самом деле, как?
--
Ничего.
Снова они оба замолчали.
--
Ну и... - Она поправила идеально уложенную прядь. - И какие они, мотыльки?
--
Потрясающие, - сказал он беспомощно, чувствуя, что разговор с самого начала пошёл не туда.
Что ещё можно было на это ответить? "Они весёлые, не любят никаких нагрузок и красят кожу под цвет одежды"? А что можно было вместо этого спросить?
Веста, он видел по её лицу, тоже это почувствовала. Она никогда не умела притворяться, по крайней мере до такой степени, чтобы он этого не заметил.
--
А как ты?
--
Неплохо. Но вернёшься ты, насколько я поняла, не скоро.
--
Боюсь, что так.
Теперь она расстроилась. Вероятно, вопреки всему надеялась на другой ответ. Она постаралась этого не показать, но в голосе прозвучала знакомая безнадёжность, когда она попросила:
--
Привези мне настоящий турусский костюм. Или что-нибудь из украшений.
--
Туруски не носят украшений. Но попробую, - кивнул он, ощущая что-то вроде ответного разочарования - хотя и сам точно не знал в чём...
Возвратившись к себе, он обнаружил, что совершенно не в состоянии ни спать, ни работать, ни просто думать о чём-то. Новый Договор, новые сроки, новые данные, новые переменные... Нет, другое: неуклюжий, скомканный разговор с женой - вероятно, он был ошибкой. Вспомнив про видеозаписи, он зажёг экран.
Немедленно в комнату к нему ворвались пёстрые камзолы, цветы на лицах, смех и любопытные голоса... Чужие импульсы.
Когда он наконец погасил свет и улегся, он улыбался.
Правило без номеров: думать о Весте. О том, что она сейчас делает и о чем размышляет. О том, почему он не может передать ей привет с Месгрейвом. О том, почему они не могут разойтись, если не любят друг друга, и не могут счастливо жить вместе, если у них все хорошо.
И о том, чего, собственно, им не хватает...
* * * * *
Я наблюдал за Гордоном Шекли. Танец ему не понравился.
Первая часть далась ему легко, но потом он начал недоумевать. Ему не хватало напряжения.
В основе всех земных сюжетов, которые мне попадались, - преодоление напряжения (как я склонен подозревать, ради него они и создаются). Главный герой все время что-то преодолевает, и чем больше усилий в это преодоление он вкладывает, тем к более серьезным? высоким? солидным? относится произведение как таковое. Преодолевая, герой меняется, и в конце сюжета он немного не такой, как в начале.
Задача наших персонажей - дав умереть импульсу, сохранить в целостности фон для жизни следующего - ровным, тихим, ясным.
Преодоление всегда предполагает конфликт. "Без конфликта искусства нет", - так, кажется, сказала как-то раз Клавдия. Мне кажется, что и культуры земной нет без конфликта. Очевидно, стресс, сопровождающий конфликт, стимулирует каким-то образом механизмы мозга, отвечающие за мирочувствование и внимание к окружающему.
Гордон Шекли ожидал глубокого конфликта, а его не последовало, и его чувство традиции запротестовало; точно так же недоумеваем мы, почему для того, чтобы вызвать к себе интерес землян, герою необходимо умереть, предварительно испив до дна глубочайшую чашу страданий.
Нельзя сказать, что наше искусство бесконфликтно. Но оно не облагораживает страдание: несчастный человек - не украшение улья. Мы учимся скорее избегать, чем преодолевать.
А ведь если задуматься...
Стресс - это не так плохо. Стресс озаряет душу и фокусирует на главном. Стресс заостряет импульсы и раздвигает пределы. Стресс заставляет двигаться.
Мы должны смириться с постоянным напряжением. Мы должны его полюбить. Нам нужно вжиться в него, сделать его органичной частью своих импульсов - и лучше бы поскорее, пока оно навсегда не загнало нас в Заповедник.
Мы должны научиться не привыкать за пределами своей традиции.
* * * * *
Набросав три варианта нового Договора - с учётом новых данных, - он вспомнил о дневниках. Затем - о приглашении Клавдии.
Клавдия была у себя. Держа в руках огромный лист желтоватой бумаги, она по слогам начитывала что-то в большой микрофон. Жизнерадостный Бьорк отсутствовал. Огромный экран не светился.
--
Вы, кажется, заняты? Что это, если не секрет?
Она осторожно отодвинула микрофон и вручила ему лист. Он был потерт по краям и покрыт неровными, экзотическими каракулями.
--
Это и есть "дневники", - объяснила Клавдия. - В их, так сказать, первичном виде.
Некоторые строчки разъезжались, наползали на соседние, а часть записей была сделана наискосок или поверх основных. Он перевернул бумагу несколько раз и положил на стол, отказавшись от мысли что-либо разобрать.
--
Я почти совсем не понимаю по-турусски, но могу озвучить то, что написано. Он, - она указала на компьютер, - записывает с голоса и сразу же переводит. У Бьорка, конечно, получается быстрее, а главное, качественнее. Но мы не успеваем...
Он отдал ей диск.
--
Как вам мифы? Я решила, что они вас заинтересуют.
--
За мифы спасибо, - сказал он серьёзно. - Хотя я и не понимаю пока, за что можно зацепиться, чтобы применять их знание в реальной жизни. Взять миф о сотворении, например, - что, незгири действительно не живут на территории Заповедника?
--
Действительно, - подтвердила, к его удивлению, Клавдия. - По крайней мере дикие - даже не приближаются. Хотя, - она улыбнулась, - я знаю одного, который живёт.
--
Туви?
Она засмеялась.
--
Да, и он тоже. Давненько я, кстати, у них там не была.
--
А что касается личных записей, - продолжил он, - скажите, если они узнают, что вы даёте их кому-то ещё, совсем постороннему, они не расценят это как перебор в смысле правил... с первого по четвертое?
--
Думаю, нет, - улыбнулась она и констатировала: - Вы начинаете проникаться. Если захотите определить конкретного автора, думаю, я смогу помочь. Другое дело, захочет ли он с вами разговаривать. - Она тряхнула головой с новой причёской - волосы у неё успели отрасти (а значит, сколько он тут уже?..) и не казались теперь жёсткими, лежали аккуратными прядями, как у Весты в последний раз... Хотя больше между ними решительно ничего общего не было.
--
Знаете, мне хотелось бы ещё раз посмотреть тот ваш фильм о принятии в род, уже в законченном виде.
--
Пожалуйста, хоть сейчас - охотно откликнулась она. - Нам, правда, на время пришлось его отложить, так что последние минуты три до сих пор не озвучены.
--
Много работы?
--
Как никогда.
По её знаку он передвинул широкие удобные кресла ближе к экрану и с удовольствием устроился в одном из них.
Она нашла фильм, и Гордон увидел знакомого старца, сосредоточенно взирающего на спящего младенца. Почти все посторонние шумы были убраны, и от темы ничто не отвлекало.
Патриарх протянул руки и осторожно поднял ребёнка, приблизив его лицо к своему.
"Да будешь ты силён и красив", - раздался голос за кадром, спокойный, ровный, уверенный.
В кадре появились ещё два старика, и втроём они неторопливо двинулись дальше, вдоль ряда пёстрых кроваток, на которых маленькие мотыльки спали, ползали или были заняты яркими игрушками.
"Да будешь ты уникален и неповторим в своём роде", - негромко пожелали они следующему "кандидату". Светлокожий малыш беззубо улыбнулся.
По очереди они продолжали осматривать каждого младенца, приходя к определённому выводу. Около некоторых они задерживались надолго, совещались взглядами.
--
Я насчитал, при определённом упрощении, всего два типа пожелания, - сказал во время такой паузы Гордон. - Здоровья и индивидуальности. Трижды в разных вариантах было повторено: "Да будешь ты силён и вынослив". Четырежды - "Пусть будешь ты неповторимым".
Одной крошечной девочке с чуть лиловым личиком и забавно сведёнными бровками (вторые, верхние, пока только намечались) старик сказал: "Да будешь ты полна жизни".
--
Если допустить, что патриарх действительно обладает какими-то способностями, проблемы у всех он видит практически одни и те же.
--
Так и есть, - подтвердила Клавдия, - и это не противоречит другим данным.
--
Вы имеете в виду научные данные? Или мифы?
--
И то, и другое. Ну вот, пожалуй, и всё. Осталось выявить уязвимые места последних трёх кандидатов в род и найти для них подходящие пожелания.
Она отдала команду, и экран погас.
Гордон смотрел, как она убирает диск. Шкафчик рядом с ней был забит новейшими накопителями - сам он даже на Земле пользовался много более простыми. Интересно, насколько хорошо финансируется научный сектор? Он оглядел рабочий уголок, заново оценивая технику. Неужели и здесь контрабанда?
Невольно он улыбнулся.
--
А знаете, о чем я недавно чуть ли не до утра размышлял?
--
Это зависит от того, что вам сказал накануне Дэрринел. - Глянув ему в лицо, она засмеялась. - Мы с ним переписываемся. По сети, конечно. Он упомянул, что вы заходили. Так о чем же у вас шла речь?
--
О теме любви - вообще и в земной литературе в частности.
--
Да, - кивнула она, - его всегда интересовали такие темы. В последний раз, помнится, мы говорили о браке. Особенно его занимало то, что в наши личные отношения мы позволяем вмешиваться родственникам; ну а то, что мы даём государственным институтам их регулировать, его никогда, наверное, не перестанет шокировать. А до этого он расспрашивал меня о христианстве, тюрьмах и... рекламе, кажется.
Значит, он просто коллекционирует хобби... Понятно. Мотыльковая психология?
--
Перепишите мне новые "дневники", - попросил он. - Я принёс вам целый десяток дисков. - И, пока она переписывала, он улыбался.
Да, у него не было собственных информантов. Зато у него имелся другой способ получения информации и, возможно, гораздо более ценный - способ, подсказанный Клавдией. Сознательно или невольно, не имело значения. Главное - он был...
Бортман в тот вечер приехал раньше обычного. Гордону, сидевшему у окна, показалось, что вдали за садом мелькнула полосатая машина, и он вышел в холл.
Главный инженер был хмур и задумчив.
- Что-нибудь случилось?
Тряхнув ему руку, Бортман пригласил его следовать за собой и молчал, пока не открыл дверь своей комнаты.
--
Плохие новости? - Гордон с рассеянным любопытством огляделся.
Бортман явно не соблюдал деление на функциональные сектора. Белые и чёрные папки заполонили не только рабочий уголок, но рядами строились даже перед кроватью; одинаковые полки с дисками украшали почти все стены. Покрывала и шторы - мрачновато-коричневые, в окне простое прозрачное стекло. Привычки? Протест против турусского образа жизни?
--
Яков Крех обвинён во ввозе и распространении на Турусе целого ряда запрещенных предметов, - сообщил Бортман, осторожно опускаясь в кресло. - В ближайшие дни ему придётся улететь.
--
Кем обвинён?
--
Не могу сказать точно, но, кажется, два улья подали заявление - о чём-то вроде "пагубного воздействия на молодых членов клана". Что в общем-то нетипично: до сих пор подобные дела начинали сотрудники соответствующих Верхушек. Скандал им удалось замять, и Маркович смогла доказать свою непричастность. Она остаётся. Впрочем, - добавил он безо всякого выражения, - одна она здесь не справится.
Гордон смотрел на него, размышляя. Он ясно видел, что есть что-то ещё, о чём Бортман умалчивает.
--
Что именно вас беспокоит, Хенк? Жуков выселяют из Города. Конкуренты теряют вес. Разве всё это нам не на руку?
Бортман слегка нахмурился.
--
Это нам на руку. Это было бы нам на руку ещё больше, если бы ситуация не была такой неоднозначной. Я давно знаю Креха, и... Контрабанда! Смехотворное обвинение - выдумано специально для нас, потому что нам нужно объяснение. Для них самих вполне убедительна формулировка "Он нам надоел". От Креха просто избавились: чем-то он, видимо, раздражил кого-то из старейшин, и сильно. А что касается закона о Выселении, то, Гордон... - Он скептически поджал губы. - Если бы они одновременно приняли указ об ответственности за его нарушение, как это сделали бы в любой жизнеспособной цивилизации... А так... Кто им помешает вернуться, хотелось бы мне знать? Вот увидите, не пройдёт и недели, как они начнут возвращаться, - с мрачным видом закончил он.
* * * * *
Как странно люди с Земли видят нас и наши поступки.
Ко мне приходил Хенк Бортман. Он долго - и в который раз! - говорил о необходимости наказания тех, кто способствует нарушению постановлений Кроны, и в первую очередь - помогает вернуться временно высланным:
--
Они делают с вами всё, что хотят. А вы? На что вы рассчитывате? Продолжая уклоняться от ответственности, вы рискуете остаться без поддержки Земли; кроме того, невозможно уклоняться бесконечно. И ведь нельзя же, в самом деле, допускать, чтобы страх брал верх!
--
Почему? - спросил я.
--
Но вы же хотите выжить? - Он нахмурился. - Да или нет?
Сколько напора... Иногда он меня беспокоит.
--
Да.
--
Значит, когда-нибудь вы должны будете научиться давать отпор. Почему вы не хотите этого понять?
Я поинтересовался потом у Клавдии, не изменились ли пределы его статуса за последние дни. Оказалось, нет. Хороший знак. Десять лет жизни среди чужого народа способны привести либо к ненависти, либо к ассимиляции. Поймать импульс такой силы, чтобы пойти у него на поводу, забыв о предельности статуса, словно мотылёк, - это совсем неплохо. Это достижение. Это сближает.
--
Кому давать отпор? - спросил я.
Пожав плечами, он без запинки ответил:
- Транстурусцам, кому же еще.
Вот так.
Гамлет не мог родиться на Турусе. В нашей крови нет конфликта между чувством и долгом. Мы не мучаемся, выбирая между родичами и друзьями. Между ульем и любимым. Мы всегда выбираем себя.
Когда мы не встречаем отклика, то меняем порыв - если только он не был слишком сильным. Или уходим в Сон. Но мы никогда не раздираем себя на части.
По крайней мере, так было до недавних пор.
Попытки понять человека с Земли вызвали шок у наших родителей - достаточно сильный, чтобы ввести запрет на ввоз их сюжетов. Думаю, что и драться до крови мы научились именно у них.
Наша раса распадается, делится на два вида, и по другую сторону остаются наши дети, родители и друзья, а он спрашивает, почему мы боимся дать им отпор. Мне казалось, что от существ, породивших таких, как Гамлет, можно было бы ожидать большего понимания.
Да, мы боимся. Страх помогает нам сберечь кусочки паутины. Мы должны бояться.