Здравствуй, G, сегодня 14 августа, прошел уже год, как я отказался от лечения. Рита перестала задавать мне вопросы уже через несколько месяцев после того, как я перестал посещать врача. На ее расспросы я всегда либо переводил тему в другое русло, либо авторитетно заявлял, что никакой болезни больше нет. Она поверила, обманула себя или просто забыла. Может она приписала мне какие-то магические способности? Я ведь до сих пор понятие не имею, как Рита относится к моему нездоровому интересу к различным "сомнительным" религиям, фольклору, мистике. Но если она, из-за моей природной скрытности, и решила, что я каким-то "потусторонним" способом себя излечил, то скорее не из суеверия, а из потребности поставить точку в этой истории с болезнью. Конечно никакой магией я не владею, и слава Богу: быть не таким, как все - это еще то проклятие! Я просто перестал ей говорить о симптомах. А что до моих частых недомоганий и бледного, иногда даже почти зеленого цвета лица, то, по правде говоря, я и раньше никогда не отличался хорошим здоровьем: смотря в зеркало, я часто думал, что со своими вытянутым сухими лицом я похож на какого-то болезненного затворника.
Любопытно, тогда мне часто становилось тошно от своего вида, а сейчас, когда этот вид стал еще хуже, я не испытываю никаких негативных эмоций. Видимо, будучи здоровым, я не принимал себя. Интересная перестановка, да?
В этом принятии себя таким, какой я есть, не последнюю роль сыграла моя болезнь. И все же, она часть того большого путешествия, о котором я хочу тебе рассказать. Я чувствую острую потребность сделать это, - мне нужно открыться. Кто знает сколько я еще проживу. Но меня не смерть пугает, просто я чувствую потребность, тягу к тому, чтобы описать все путешествие целиком, охватить все события этого путешествия одним большим смыслом и рассказать все одним сплошным осознанным нарративом. Рассказать тебе, рассказать себе. Я решил сделать это в небольших письмах к тебе. Мне так легче. Тебе наверняка не будет скучно их читать: я ведь значительная часть твоей жизни, а значит, ты сопричастен этому путешествию.
Сомневаюсь, что скоро умру, но если это произойдет, пожалуйста, передай эти письма моему сыну; но только в том случае, если сочтешь, что он достаточно созрел для того, чтобы понять, о чем я писал. Этого созревания может и не произойти вовсе. Он может быть слишко вовлечен в эту игру. Я знаю, что ты поймешь, о чем речь. Конечно мне хочется быть хорошим примером для своего сына, но я не могу насильно вторгаться в субъективный мир уникального человека со своим видением: оно ведь мое, а не его. Поэтому я чувствую границы воспитания. У моего сына один отец, и это - Благой Бог, я лишь близкий человек, который желает ему счастье. Надеюсь он поймет мое мнимое отречение от отцовства, если прочтет эти строки. Если ты решишь, что он слишком втянут в игру - оставь эти письма себе и распоряжайся ими, как тебе заблагорассудится.
Я только сейчас заметил, что пишу слишком много о смерти и о своей болезни, должно быть она беспокоит меня больше, чем кажется. Вчера я шел утром на работу. Было жарко, светило солнце. В парке, было так хорошо, так красиво. Вдруг я почувствовал сильное давление в груди. В глазах у меня все поплыло. Я сошел с дороги в глубь парка, чтобы никого не смущать, прислонился к дереву и сел на корточки. Так и сидел там минут десять. Откровенно говоря, мне было немного страшно и так... неуютно. Я имею в виду неуютно в собственном теле: эти липкие капли пота на лбу, эта чуждая мне, тревожная вибрация по всему телу (уж не знаю, как по другому описать это неприятное чувство). Потом все прошло, правда оставшийся день я чувствовал слабость и такую ленность, - мне было лень даже думать о чем-либо.
Я знаю наперед все, что ты можешь мне сказать. То же, что сказал бы любой, то же, что сказала бы Рита, то же, что сказал бы Артем, будь он постарше: "Рехнулся что ли? Тебе срочно нужно обратиться к врачу и возобновить лечение!" Может быть так и надо сделать, но я хочу, чтобы ты меня хоть немного понял. Понял не логикой (логика-то как раз и привела бы меня обратно к врачу), а внутренним чувством. Понял мое глубокое безразличие к болезни.
Может ты думаешь, что я в какой-то депрессии, апатии, что мне плевать на здоровье, плевать на самого себя, но все на самом деле по-другому. Я просто вступил в какое-то странное взаимоотношение со своей болезнью. Она дает мне гораздо больше, чем просто медленное разрушение моего тела. Она изменяет само мое отношение к жизни, а значит меня самого.
Сейчас я немного отвлекусь и расскажу тебе в очень кратком виде свое понимание субъективного и объективного мира и психофизической (психофизиологической) проблемы в принципе. Это нужно для того, чтобы ты понимал те базовые основания, на которых будет построен мой рассказ, моя индивидуальная история. Также это даст тебе ключ к пониманию того, откуда возникло мое безразличие к болезни. Хотя более обстоятельно я раскрою тему безразличия позже, по ходу повествования.
Психофизическая проблема - это кость в горле всего научного познания. Есть электроимпульсы в нейронах, они измеримы, они материальны; а есть живая человеческая мысль, неизмеримая никакими приборами. Как второе, не материальное, появляется из первого, материального? И какие вообще в принципе взаимоотношения между мозгом и психическим? Это коренные вопросы этой проблемы. На мой взгляд, психофизическая проблема применительно к жизни человека наиболее ярко выступает в период болезни или близости смерти. Когда твой организм твой, когда он тебя слушается - ты слит с ним и понятие не имеешь, что значит расхождение духа и материи. Но когда тело начинает жить по каким-то непонятным тебе законам, когда оно не слушается тебя, когда оно болеет, стареет, подводит, - только тогда ты начинаешь понимать, что оно на самом деле не твое, и что ты - это не твое тело. Тогда всплывает очень острый вопрос: "если мое тело - это не я, то кто я?" Появляется и ряд других вопросов, и они не праздное любопытство, - они ткань человеческого существования: "Я перестану быть, если мое тело умрет?", "Я могу как-то влиять на свое тело не только физическим образом, но и психическим, своими установками, отношениями к миру?", "Если я кардинально изменюсь, мое тело тоже изменится?" В этих вопросах практическое значение психофизической проблемы.
Ты можешь подумать, зачем вообще лезть в эти "дебри", когда я просто мог бы рассказать историю своей жизни и все? Но дело в том, что я не просто буду рассказывать тебе свою историю, - я буду пояснять ее, и мои пояснения будут основываться на определенных базовых установках. Именно эти установки я и хотел бы тебе в очень кратком виде описать в своем первом письме.
Есть цепочка "Мир - Мозг - Я" (назовем Я сознанием, чтобы было понятнее). Сознание - это результат работы мозга как органа, чья функция отражать объективную реальность (т.е Мир). Проблема в том, что это сознание живет какой-то очень странной жизнью, и кажется порой, что оно вовсе не связано с остальными элементами цепочки, потому что остальные элементы можно пощупать, измерить. Кто-нибудь может пощупать или измерить мою психику, мое сознание? Здравый смысл и научное знание в этом вопросе единогласны: во-первых, сознание не будет существовать без Мира - потому что нечего будет отражать, да и невозможно себе представить сознание плавающее в каком-то вакууме. Сознание - это результат отражения окружающего мира и себя самого (как части этого мира). Во-вторых - сознание не может существовать без органа, который его порождает, как не могло бы существовать кровообращение без сердца. Это очевидные вещи, но сознание при всем при этом сохраняет свою "неизмеримую" специфику, которую уже не одно десятилетие тщетно пытаются постигнуть научными методами. Наука не может удовлетвориться какой-то там неизмеримой реальностью, а потому появляется искушение психическое сводить к физическому (т.е. к мозгу и поведению в принципе как к тому, что можно измерить). При этом субъективный мир понимается как иллюзия, порожденная мозгом. При таком понимании значение психического, субъективного мира человека, не выходит за рамки адаптивной функции. Сознание, концепция Я - это всего лишь иллюзия, необходимая организму для лучшей адаптации в социальной среде, но на самом деле Я - это мозг, органическая материя, которая хочет выжить и адаптироваться. Работу этой материи (мозга) можно свести к двум основным функциям: стремление к тому, что приносит удовольствие и избегание того, что приносит вред. Все! Это и есть человек. Ты можешь поверить в то, что вся твоя жизнь, твои чувства, мысли, радости, страдания - это всего лишь усложненная версия этих двух функций? Духовный мир человека - это ничто, байки средневековых схоластов. В современном научном обществе об этом даже как-то неловко говорить: не дай бог засмеют. В научном дискурсе мы можем вообще не затрагивать тему субъективного: по сути реальность можно описывать и без "агента", который что-то там чувствует и переживает. Но коль скоро мы вступили на почву субъективного, нужно быть готовым к тому, что научный разговор, будет приобретать не научный оттенок.
Я не ученый, - поиск какой-то объективной истины мне не важен. От самого рождения, до самой смерти есть только один мир, одна реальность с которой я взаимодействую, - это мой собственный, внутренний, субъективный мир. Как ты думаешь, что для меня представляет большую ценность: знание того, как устроен атом, или наблюдение за тем, как Артем делает свои первые шаги, как потом он, весь в слюнях, вцепляется мне в руку, чтобы не упасть? Что для человека важнее: объективные знания или его внутренний субъективный мир, со своими мыслями переживаниями, чувствами? Да, субъективный мир прикован к объективному миру и без него существовать не может, но он не перестает от этого быть субъективным, т.е. Я-центрированной реальностью.
Какой бы очевидной связью не были скреплены мозг и психика (сознание), субъективная реальность имеет свою особую специфику, изучать которую научным методом - пустая трата времени. Если мы говорим о субъективном мире, это всегда о переживаниях, чувствах конкретного живого человека. О какой науке, условных рефлексах, бихевиоризме или какой-нибудь эволюционной психологии может идти речь, когда человек переживает и чувствует? Это не сопоставимые реальности. Наука идет путем упрощения реальности и редукционизма для лучшего объяснительного результата, бритвой Оккама она перерезает горло здравому смыслу, так как в отношении субъективной реальности такой путь познания - провальная затея, которая все объясняет только внутри теоретической искусственной надстройки. Научное объяснение конкретного действия конкретного человека - это и есть эта надстройка, тогда как сами переживания человека, производящего это действие - это совершенно иная реальность, доступ к которой закрыт для всех. То, что происходит в этой реальности может не касаться мозга (хоть мозг и будет фиксировать материально любые изменения), то что на самом деле происходит там... в сознании каждого человека, это строительство мифологии, особого уникального мира.
Ты можешь сказать, что страх за свою жизнь зависит от миндалины в мозгу, что увеличение (или снижение) какого-то нейромедиатора запускает такие-то процессы, вызывает тревогу, или даже симптомы шизофрении, - все это правда, конечно, но это уровень дофамина в мозгу провоцирует шизофрению или шизофрения меняет уровень дофамина в мозгу? Это вопрос детерминизма, на который не может быть однозначного ответа (это было бы механистическим упрощением реальности). Пускай за страх перед опасностью отвечает миндалина, да и сам страх - это вполне эволюционно объяснимый процесс, важная эмоция, способствующая большей вероятности того, что организм выживет и адаптируется к окружающей среде; но как мне объяснить свое безразличие к болезни? Получается, если мы будем рассматривать страх и безразличие как относящихся к одной природе, к функциям мозга, чья цель - адаптация и благополучие индивида, то безразличие - это патология. Но они не одной природы: мое безразличие - это не патология, и оно никак не соотносится со страхом, - оно другое. Мое безразличие, хоть и является продуктом физиологии, все же не живет по ее законам. У него свои законы, потому что оно продукт не неокортекса не ствола мозга, не каких-то ядер мозга или повышенного уровня дофамина, оно продукт путешествия, о котором я и хочу тебе рассказать. Если мы, как дотошные психологи, продолжим говорить о безразличии как патологии психики, потому что оно является дезадаптивным для индивида, то мы просто будем нести связанный, очень красивый научный бред. Ведь это будет просто теоретическое построение, никак не связанное с реальным переживанием реального человека.
На своем собственном опыте могу сказать, что знания того, как распадается организм и переживание этого - далеко не одно и то же. Я достаточно начитался о своей болезни и знаю, что на клеточном (и даже на молекулярном) уровне происходит с моим организмом. Но разве я могу соотнести мои страхи, волнения, заботы и многое-многое другое с сухим, лишенным чувств объективным миром, в котором распад всего лишь одного жалкого организма - это не такое уж и большое дело. Но ведь речь идет о моем организме, он мой!
Ты конечно же знаешь о стадиях горевания, - со своей болезнью, я прошел их все. Представь, что их, как карты, перемешали и положили передо мной. И вот я тягал их одну за другой: то злость вытяну, то торговлю, то принятие, то опять торговлю и т.д. а потом наступила стадия, о которой не писали в учебнике. Это и есть стадия безразличия. Я назвал его религиозным безразличием. Чем оно отличается от обычного безразличия? На самом деле, - это разные явления, которые с виду кажутся одним и тем же. Религиозное безразличие - это безотносительное принятие своего отчаяния, тогда как простое безразличие - это коллапс, эмоциональный крах под гнетом отчаяния.
Мы еще успеем углубиться в эту тему и поговорить об отчаянии, сейчас же мне кажется каким-то упущением, что я никак не могу начать описывать само путешествие; но давай считать все эти "лирические отступления" своего рода вступительным словом к моему рассказу. Надеюсь также, что тебя не будут смущать мои рисунки. Просто когда я тебе пишу, то часто останавливаюсь и размышляю (либо над тем, что написал, либо над тем, что собираюсь написать). В эти моменты мне очень помогает что-нибудь старательно вырисовывать. Я мог бы конечно рисовать не в письмах, но согласись, рисунки создают свою атмосферу и добавляют ту ноту чувственности, которую нельзя передать словами. К тому же, нет такой книги, которую бы испортили даже самые бездарные рисунки.
Наверное пока хватит для первого письма. Если ты, как и полагается хорошему другу, в ответных письмах будешь уговаривать меня возобновить лечение, то твои просьбы будут наталкиваться на неприступные стены моего религиозного безразличия. Именно поэтому с самого начала я и сказал тебе о его существовании; в самых общих чертах конечно, но мы дойдем до подробностей в надлежащем месте. Пока же - прощай. Мне нужно собраться с мыслями и решить, как лучше начать свой рассказ.
Живи в мире с самим собой и Благим Богом, будь счастлив, спокоен и гармоничен. Твой друг N.
Письмо Љ2
Здравствуй, G, сейчас 20 августа, суббота. Погода в этом проклятом городе скверная, как всегда. Рита забрала Артема и поехала в гости к какой-то своей подруге. Тоня кажется ее зовут. Рита мне вчера не раз называла ее имя, наверное еще и разные подробности из ее жизни озвучила, но я был слишком погружен в свои мысли, чтобы слышать чужие. Но зато я точно обдумал, с чего начнется мой рассказ. Он начнется с урока истории, который был больше двадцати лет назад. Но сначала немного предыстории.
Мой отец умер, когда мне было десять лет. Умер совершенно нелепым образом: пьяный у себя на кухне упал и ударился виском об угол стола. Вся родня вздохнула с облегчением: он был еще тем тираном. Пил мой папа конечно очень много и вел себя при этом самым позорным образом, но что касается образования, был далеко не глупым человеком. Говорить он мог на трех языках, а материться на пяти; математику и физику знал настолько хорошо, что один раз, за деньги, помогал одному знакомому подготовиться к экзаменам в институт. Я очень хорошо помню его холодный осуждающий взгляд, когда он помогал мне разобраться с домашней работой по математике. Если на тебя когда-нибудь смотрели, как на полного идиота, и если после этого ты еще долго чувствовал свою бесполезность и никчемность, то ты поймешь, о чем я пишу. Надо отдать ему должное: он меня никогда не бил. Чтобы я ни делал, ничто не могло спровоцировать рукоприкладство. Однако глупость - это то, что он никак не мог снести, и в моменты моего "непонимания" он мог наградить меня сильной затрещиной. Отец конечно не вбил в мою голову больше понимания (он особо и не старался), все, что он сделал, это привил ребенку страх сделать что-то не так и, как следствие, боязнь вообще что-то делать.
Страх перед тираническим отцом создал абстрактные границы в моем субъективном мире, выход за которые (даже мысли об этом выходе) порождал тревогу. Эти абстрактные границы (что можно, а что нельзя) строятся у ребенка с младенчества. Благодаря моему отцу эти границы были созданы очень узкими и ригидными. Это могло бы плохо закончиться будь я менее любопытным (хочу здесь особо подчеркнуть, что главный враг психической ригидности - это любопытство). В то время, правда, мое любопытство было подавлено страхом и безразличием. Я называю это "сидеть на тревожном крючке". Человек (ребенок), придавленный страхом, отрезается от внешнего мира и замыкается в мире внутреннем. В начале 20 века психиатры называли это аутистическим мышлением.
Вот я и был этим ребенком с аутистическим мышлением, как какой-то "зашуганный" зверек, который не особо понимает кто он, что здесь делает, и кто те люди, которые на него таращатся. Совершенно нелюдимый, я витал в каких-то нелепых фантазиях и грезах, замыкаясь от жестокого и непредсказуемого внешнего мира.
Подобное психическое состояние продолжалось еще долго после смерти моего отца. Но потом все радикально изменилось.
Что меня заставило вытащить голову из аутистического мышления во внешний мир? Это хороший вопрос. Очевидно, что любопытство, но что заставило его проявиться? На физиологическом уровне описания можно сказать, что причиной стало начало пубертатного периода со всеми вытекающими физиологическими изменениями, но на психологическом уровне описания все гораздо сложнее и запутаннее и не всегда связано с физиологическими изменениями.
Интересным было то, что любопытство не просто проявилось - оно вырвалось, как огромное цунами, и поглотила все сферы и грани моей жизни. В итоге я просто не мог насытиться жизнью: мне всего было мало. Результаты этой ненормальной и всепоглощающей жадности ты прекрасно помнишь: был период времени, когда мой алкоголизм и пристрастие к наркотикам дошли до такого пика, что никто из тех, кто меня знал, уже и подумать не могли, что я из этого выберусь. Одним словом, на мне стоял жирный общественный крест.
Но я забегаю вперед. Сейчас я хочу рассказать тебе, как я слез с "тревожного крючка".
В школе я учился очень плохо, как до смерти отца, так и после. За мной никто не следил, меня никто не проверял, поэтому все, что мне нужно было делать, чтобы не нарушать этой гармонии - это врать матери по поводу домашних работ, которые якобы всегда были у меня сделаны. Мать поверила в то, что ее ребенок старается учиться и делает домашние задания; а то, что у него одни двойки, так это от того, что он не особо смышленый. То, что мальчика не предлагают перевести в класс для умственно отсталых - уже хорошо.
Да, я не особо проникся учебой, но не было ни одного урока, который бы я пропустил без ведома родителей. Я никогда не прогуливал. В этом пункте стояли очень ригидные абстрактные границы. Я просто и подумать не мог, что можно прогулять урок: это было немыслимо. Выход за эти границы сулил мне встречу с тенью моего отца. Это конечно же были не единственные границы. Мало кто из моих сверстников к девятому классу не курил, многие уже познакомились с алкоголем, некоторые уже делали свои первые шаги в сексуальной жизни. Ничего подобного со мной не происходило. Я жил в своем маленьком мирке "всенедазволенности". Меня со всех сторон окружали абстрактные стены, через которые то там, то сям просачивалось зло. Проблема в том, что, как и у многих подростков, у меня не хватало ментальных ресурсов (мозгов, одним словом), чтобы идентифицировать зло как зло. Для меня это было просто нечто, что было мне не дозволено, нечто по ту сторону тревоги. Вряд ли бы я осмелился закурить: меня бы разорвало на части от внутреннего напряжения.
В один чудесный солнечный день один из моих одноклассников убедил меня прогулять урок по всемирной истории. Уж не знаю, как ему это удалось: подробностей я не помню. Мы пошли за школу, там был огромный парк. Окна кабинета истории, который находился на третьем этаже, выходили как раз на этот парк. Так вот, я очень четко помню, как стоял и пристально смотрел на эти окна. Я не знаю поймешь ли ты, что тогда творилось у меня в душе. Я помню сильное смущение, раскаяние, я не то, что не наслаждался своим побегом - он стал для меня непереносимым бременем. Я с бешеным напряжением ждал наказание. Я ждал его дома, но там мне никто не сказал ни слова, все было как обычно; я ждал его на следующий день в школе, но там тоже никому не было до меня никакого дела. Наказание не последовало: всем было плевать. Я не помню, как я тогда отнесся к этому, но сейчас мне кажется уместным считать это событие моментом, когда я соскочил с "тревожного крючка".
Видишь ли, в жизни каждого человека, какую бы насыщенную жизнь он ни вел, не так уж много моментов, после которых жизнь кардинально менялась. Обычно, любые серьезные изменения происходят постепенно. Иллюзия одномоментного изменения появляется из-за того, что мы мифологизируем нашу жизнь, мы превращаем наше прошлое в очень логичный и последовательный нарратив. В нарративе есть концентрированный смысл того, что в реальной жизни тянется непростительно долго, уничтожая этим любую романтику. Любой любящий отец скажет тебе, что с появлением ребенка его жизнь изменилась. Не верь этому! Изменения в его жизни начались задолго до этого: может с момента, когда он влюбился, а может, когда узнал о беременности своей избранницы. Далее его изменения продолжались после фактического появления ребенка: постепенное перестроение быта, более редкие встречи с друзьями, запоздалое осознание своей ответственности, появление и укрепление чувства долга, любви. Разве такое может появиться одномоментно? Бедного отца разорвало бы на части! Однако когда он смотрит на свою жизнь со стороны, его метаморфоза концентрируется и уплотняется вокруг одного момента, и этот момент уже несет на себе исторически смысловую значимость, которой фактически в нем не было. Эти уплотненные моменты составляют содержание личной мифологии человека, где он является главным героем.
Мой прогул урока по всемирной истории как раз и является таким уплотненным моментом. На самом деле, все мое путешествие, которое я уже начал описывать, состоит из таких, частью искусственных моментов. Без этого никак. Все наше существование опосредовано сознанием, которое это существование переживает; а свойства сознания - корректировать и структурировать реальность во вполне логичный сюжет. Это и есть нарратив, он же - личный мифологический рассказ. Реален ли он, или это какая-то иллюзия? Он не просто реален - он единственно возможное бытие для сознания, которое его порождает. Поэтому если тебе вдруг покажется, что я слишком много внимания уделяю какому-то незначительному моменту, или то, что я описываю, кажется тебе надуманным и не реальным, помни, что эти моменты - мифологические уплотнения.
Я не помню какие изменения со мной произошли до этого прогула, понятно, что и сам прогул в то время ничего во мне не изменил, но факт заключается в том, что уже к концу девятого класса я много пил, курил, как паровоз (пока еще втайне от матери) и периодически издевался над своими нервными клетками, сидя в темном сыром подвале какого-нибудь пятиэтажного дома и нюхая клей в пакете. После того, как я соскочил с "тревожного крючка", я познакомился с компанией таких же "оторванных от реальности" личностей, с подростками, преимущественно из неблагополучных семей, которые так же как и я, со всею мощью уже изначально затравленного духа искали себя. Я познакомился с рок-музыкой, и мы приглянулись друг другу. С тех пор я уселся за ударную установку и никакая сила не властна была разлучить меня с этим волшебным инструментом. Я стучал везде и по всему, что видел. Меня учил игре на барабанах старый вечно пьяный панк-Гриша, который, казалось, умел играть на всем, чем угодно, и делал это восхитительно. Я не могу тебе даже намекнуть на то количество алкоголя, которое мы с Гришей выпили, пока я овладевал новым искусством.
Чтобы еще отчетливее очертить тебе метаморфозу, произошедшую со мной, упомяну еще об одной детали: до прогула урока истории у меня совсем не было друзей, после же этого урока у меня появились десятки друзей; и со всеми нужно было напиться до поросячьего визга, понюхать клей в подвале, покурить коноплю в подъезде, - я стал очень занятым человеком!
Среди всех этих многочисленных друзей с двумя я сдружился особенно близко. Мы втроем стали играть музыку, и появилась группа "Отверженные Лицедеи". Понятно, что я был там барабанщиком. Вокалист не умел особо петь, да и на гитаре он играл посредственно, а басист был... как это сказать помягче... слегка не в себе. Мне кажется он был аутистом.
Мы не были рок-группой в строгом смысле слова. Мы и играли-то вместе довольно редко (несмотря на то, что барабанил я как проклятый все свое свободное время). Отверженные Лицедеи - это был скорее своеобразный сказочный мирок, населенный сказочными персонажами. Проблема в том, что в глазах общественности, эти сказочные персонажи были: гоблины, гремлины и мифические уроды различных форм и различной степени уродства. И хотя "музыкантов" было трое, отверженных лицедеев было гораздо больше; ими были многочисленные люди из нашего круга общения. Мы прямо специально собирали вокруг себя людей, которые удачно вписывались в термин "отверженные". Среди них были "затюканные батанники", у которых не было друзей и которые пользовались популярностью только среди "гопников", которые их постоянно били; помню, был не очень адекватный парень с ДЦП; был уже не молодой и эксцентричный учитель музыки; была компания из девочек-неформалок, которые употребляли все, что видели; был у нас друг, который собирал по улицам поломанные офисные приборы (ручки, скрепки, карандаши и т.д.) и складировал их дома, говоря, что им одиноко жить на улице; был сатанист, с длинными вьющимися волосами и крючковатым, как у ведьмы, носом. Помню, что на него соседи постоянно писали заявления в милицию из-за того, что он складировал в подъезде трупы животных, которых находил на улице. Был глухой боксер, который говорил очень странным неестественным голосом. Ох! Пока писал, вспомнил про одного парня из нашего странного круга, который, всякий раз, когда напивался, чувствовал зов природы раздеться до гола. Пару раз я был свидетелем того, как он, пьяный и невменяемый, бегал голый по улице. В общем, сказочных персонажей было много - я всех не упомню.
Мы с вокалистом усердно работали над нашей идеологией (если б мы столько же внимания уделяли музыке, у нас был бы шанс стать популярной рок-группой). Мы создали эмблему: квадратное солнце с семью лучами и рисовали его везде, где это только возможно. Мы называли себя отверженными, создавая вокруг себя некую романтическую атмосферу.
В нашей компании депрессия была обязательным и поощряемым атрибутом. Конечно, когда мы собирались вместе, мы были воплощением веселья и необузданности, но по отдельности мы просто купались в депрессивном мракобесии. Одно время среди нас ходила книга "Тошнота" Сартра. Это был хит: она как будто описывала то, что творилось внутри каждого "лицедея". Так я в первый раз познакомился с экзистенциализмом. Не разбираясь в философии и понятия не имея, что такое экзистенциализм, я, тем не менее, на собственном опыте постиг всю сущность экзистенциального кризиса, или экзистенциального вакуума, как его называл Франкл. Часто мне было так плохо, я находился в таком депрессивном состоянии, что просто не мог двигаться: мои ноги отказывались ходить.
Я не просто так описываю тебе в подробностях мир Отверженных Лицедеев. Когда я соскочил с "тревожного крючка", я с головой окунулся в океан чувственных удовольствий, нисколько не идентифицируя этот мир со злом. Зло же крылось в том, что при таком образе жизни временное (эстетическое) ставится выше безвременого (этического). Обесценивалась сама жизнь, выступая просто в роли ресурса для наслаждения. Такое эстетическое положение в жизни - рабство, в которое человек себя добровольно заключает. Сознание, могущее быть свободным и чистым, намертво приковывает себя цепями к телу, которое выполняет две свои главные животные функции: стремится к тому, что приносит удовольствие и избегает того, что приносит неудовольствие. Ни о каком долге, безусловной любви, эмпатии, сопереживании не может идти и речи в эстетическом взгляде на жизнь: это все категории этического. А я не был этиком. Моя проблема тогда (как впрочем и многих подростков вообще) была в том, что я считал себя свободным и никому ничего не должным, хотя дело обстояло с точностью наоборот: раб тела, я стремился к удовольствию, своей жадностью и ненасытностью разрушая это тело; раб тела, я стремился убежать от неудовольствия, и всякий раз был сильно фрустрирован и несчастен если мне это не удавалось. Мой инфантилизм и депрессии - результат этого рабства. В этом омуте зла я купался, но Бог милостив - он подарил мне Отверженных Лицедеев.
Мир лицедеев - это сильнейшее удобрение, благодаря которому на дурной почве смогли прорасти хорошие плоды. Мир лицедеев научил меня любить не только красоту, но и ущербность; он научил меня не быть удовлетворенным только лишь общественным мнением, но искать свою личную истину. Толпа однообразна и мнение у нее такое же: однобокое и безликое. Благодаря Отверженным Лицедеем я научился видеть лица, индивидуальные, живые, уникальные в своем уродстве и красоте.
Живи в мире с самим собой и Благим Богом, будь счастлив, спокоен и гармоничен. Твой друг N.
Письмо N3
Здравствуй G. Сейчас 23 Августа, вторник. На улице кажется немного потеплело, хотя перепады температуры огромные: вчера утром было под тридцать, а ближе к вечеру температура упала до пятнадцати. Сегодня, конечно стабильнее: что-то около двадцати целый день. Так что если вчера вечером мне пришлось травить себя таблетками, чтобы успокоить головную боль, то сегодня чувствую себя отлично. Я ждал с нетерпением, когда Рита с Артемом пойдут гулять на детскую площадку, чтобы в спокойной обстановке продолжить писать. Этот момент настал.
Я хочу сначала тезисно объяснить все то, о чем я писал в двух предыдущих письмах, а также кое-что добавить новое, что я более детально объясню позже:
1. Внутренние переживания человека во многом не сопоставимы с внешними объективными данными об этом человеке. То есть объективное научное изучение сознания человека (как едра его внутренних переживаний) не раскрывает всю его сущность. Научные методы конечно же не должно быть полностью отброшены, однако они, при изучении сознания, когда им придается слишком большое значение, уводят в сторону от познания конкретного человеческого сознания.
2. Сущностная характеристика сознания, это то, что оно существует за счет того, что непрерывно рассказывает историю (эту специфическую историю, взятую в законченном и растянутом во времени виде, а не в одномоментном описании, я называю здесь нарративом или путешествием).
3. Нарратив может адекватно отражать объективную реальность, а может быть совершенно от нее оторванным (как в случае с аутистическим мышлением).
4. Нарратив - это мифологическое описание субъективной реальности, в центре которого находится сам субъект (он главный герой мифа). То есть синонимом нарратива будет персональный миф. В дальнейшем, когда я буду использовать термины нарратив, путешествие или персональный миф, ты будешь знать, что речь идет об одном и том же.
5. Нарратив - это не вся жизнь целиком, это сознательный отрезок жизни субъекта, структурированный в определенную сюжетную линию. В нарратив попадает только то из жизни человека, что соответствует общему лейтмотиву сюжетной линии.
6. Если содержание персонального мифа сугубо индивидуально, то форму его (точнее некоторые наиболее отчетливые очертания) разделяют все носители человеческого сознания.
7. Так как форму разделяют все, то персональный миф может перекликаться с наиболее глубинными мифами, созданными человечеством. Таким образом мы можем считать некоторые мифы глубоким прозрением на внутреннюю природу человека, а их углубленный анализ важным инструментом познания того, что есть сознание.
8. Одной из отличительных черт персонального мифа, которую разделяют все люди, является наличие в нем двух метаморфоз, через которые сознание (главный герой) проходит, при условии позитивного разворачивания сюжета:
а) первая метаморфоза создает окончательную форму сознания
б) вторая метаморфоза реструктурирует содержание сознания
На метаморфозах я пока и остановлюсь.
Любое путешествие начинается с метаморфозы, причем совершенно неважно, какие механизмы были триггером для метаморфозы - важен сам факт преобразования. Также, чтобы глобальные изменения были возможны - сознание должно быть достаточно сформированным, а это подростковый период. Фактически первая метаморфоза заканчивает формирование сознания. Детство может быть включено в нарратив, но это скорее ретроспективный взгляд, выполненный с определенной, уже занятой позиции.
Всего в моем путешествии две метаморфозы. Вторая будет ближе к концу и ее результатом будет, как я писал в тезисах, реструктурирование содержания сознания. Пока это может быть не очень понятно, но мы дойдем до этого в надлежащем месте и со всем разберемся.
Результатом первой метаморфозы стало возмущение. Под этим термином кроется как и само "снятие с тревожного крючка", так и последующее блуждание в невежестве. Чтобы в дальнейшем ты понимал меня правильно, скажу, что под возмущением я понимаю возмущение перед Богом. Я прямо вижу как ты презрительно качаешь головой. Твое отношение ко всяким религиозным темам мне знакомо. Что ж, как бы мне не хотелось продолжить описывать само путешествие, однако нужно отклониться от нарратива и поговорить о Боге. Нам необходимо разобраться с этим термином. Просто он, как ночной горшок: каждый наполняет его своим содержимым; а между тем, я слишком часто использую слово Бог, чтобы не пояснить его.
Сначала мы разберемся, что есть Бог, а затем вернемся к возмущению и первой метаморфозе. Но, боюсь, на это отклонение уйдет целое письмо, поэтому наберись терпения.
Когда к Иисусу подошел книжник и спросил, какая, на его взгляд, самая главная заповедь, Иисус ответил ему: "Первая из всех заповедей: слушай Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый; возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, - вот первая заповедь!"
Обрати внимание, что Иисус, прежде, чем прямо ответить на вопрос, говорит: "Господь Бог наш есть Господь единый". Почему важно было это сказать? И что это вообще значит - быть единым? Если бы тебе понадобилось описать что-то одним-двумя словами, ты бы наверняка употребил такое значение, которое максимально раскрывало бы сущность описываемого объекта. Иисус, описывая Бога, выбрал одно слово: единый. Всего лишь одно маленькое слово, которое описывает всемогущего Благого Бога!
Самое первое, что может прийти в голову, это то, что единый - это включающий в себя все части, либо вообще не имеющий частей. Собственно на то он и единый. Вероятный антоним, который мы можем подобрать - это двойственный или дробный. Если речь идет о космических масштабах (а в отношении Бога мы и не посмели бы мыслить о чем-то меньшем), то единый - это Абсолют, вне которого нет ничего. Если бы что-то было вне Абсолюта - он не был бы Абсолютом, не был бы единым. Это и есть альфа и омега, Бог, включающий в себя все. Правильно говорить, что Абсолют включает в себя все, но далеко не правильно говорить, что Абсолют - это все, ведь у всего есть противоположность: ничто. а у Абсолюта не может быть противоположностей. Я бы хотел, чтобы ты запомнил одну очень важную вещь: Абсолют, т.е. Бог - это то, что объединяет противоположности. Добро и зло, все и ничто, мужское - женское, хорошо - плохо, - все уравнено в Боге. Он - объединяющий противоположности.
Все в мире относительно, и разум человека другой основы для своего мышления не знает. Чтобы нам каким-либо образом идентифицировать что-либо или даже просто, чтобы какая-либо вещь начала для нас существовать, нам нужна другая вещь, отталкиваясь от которой мы сможем идентифицировать первую. Таков мир вещей, в нем мы живем и другого нам не дано. Как же нам понять, что значит Абсолют? Мы не можем назвать его противоположностью относительности, так как это значило бы, что есть что-то вне Абсолюта, чьей противоположностью он является. Но вне Абсолюта ничего не может быть - Абсолют объединяет противоположности. Как писал Н. Кузанский, абсолютный максимум есть абсолютный минимум. Как мы можем понять это нашим человеческим разумом? Именно поэтому Кузанский назвал книгу, посвященную этому вопросу, "Ученым незнанием". Действительно, можно ли постигнуть, что покой равен движению, добро злу, свет тьме? Однако то, что Бог не познаваем, не значит, что его не нужно познавать.
Абсолют - это действительно одна из самых сложных философских категорий. Я же, со своей стороны, стараюсь говорить о сложных вещах просто, и говорить о том, что сам понимаю. Ведь хуже философа, который говорит даже о простых вещах сложно, может быть только интерпретатор этого философа, чьи комментарии еще более запутаны. Но я не философ в академическом смысле, но философ, если философия - это поиск истины, ведь цель любого путешествия - истина, субъективная, уникальная, единственно возможная истина.
Так вот я как не-философ мог бы задать один очевидный вопрос, который любой не-философ обязательно задал бы: зачем нам вообще этот Абсолют (Бог)? Ведь очевидно же, что это какие-то абстрактные мысли, которые никак не связаны с реальностью? Какое отношение альфа и омега может иметь к моей жизни, если я, простой человек, поживаю свою простую жизнь в частных конкретных вещах, а не купаюсь в каких-то абстрактных философских высотах? Ты мог бы сказать также: "Хорошо, я считал себя неверующим, но ты сказал мне, что Бог есть все. Было бы глупо не верить, что есть все - в это даже не нужно верить, достаточно посмотреть по сторонам и увидеть - действительно все есть. Хорошо, пускай теперь, по твоей логике, я верю в Бога, но как от этого изменилась моя жизнь? Что от этой игры в слова изменилось? Я что, кинулся читать библию, низко кланяться толстому продажному попу, подставлять щеки всем мимо проходящим гопникам?"
Я попытался скопировать твой юмор и нелюбовь к христианской церкви. Что ж, я предлагаю суммировать всю эту вполне не беспочвенную критику в один вопрос: какую роль выполняет Абсолют в частной конкретной жизни индивида?
Мы являемся носителями языка. Язык - это содержание нашего сознания. Л. С. Выготский говорил, что любое слово - это обобщение. Стол, стул, машина, компьютер, в общем, все что угодно - это обобщенные понятия. Любой словарь, любого языка, который ты возьмешь в руки - это всегда сложная абстрактная система, описывающая реальность вокруг нас. Даже имена собственные. К примеру, твое имя G, как я понимаю латинского происхождения. Это именно твое имя, но, вдумайся, сколько тысяч людей (а может миллионов) носило это имя до тебя. И это было именно их имя. Свойство языка - это обобщение. Обобщение не может продолжаться бесконечно: у него есть предел, и этот предел выражен словом Абсолют. Это самое крупное обобщение, которое можно сделать.
Языковые обобщения структурируют наше сознание, а значит и наше поведение, и отношение к миру. Хороший пример - это теория личностных конструктов Джорджа Келли. Для Келли личностный конструкт - это некая идея или мысль, которая помогает человеку осознать свой внутренний опыт и вообще интерпретировать внешнюю реальность. Конструкт, по Келли, представляет собой парное биполярное образование, типа "умный - глупый", "религиозный - нерелигиозный", богатый - бедный" и т.д. Все мировоззрение человека вертится вокруг небольшого количество конструктов. К примеру, "богатый - бедный", "сильный - слабый" будут ведущими конструктами у человека, зацикленного на стяжательстве и доминировании, а "умный - глупый", "внимательный - невнимательный" могут быть основными конструктами какого-нибудь профессора, не представляющего своей жизни вне института. То есть вся внутренняя жизнь человека обобщается некоторым количеством важных для человека слов. Вся его когнитивная деятельность базируется на этих словах, они являются столпами, на которых зиждется его идентичность.
Совокупность слов, которая определяет ценностную ориентацию человека, я называю смысловой моделью. Мне кажется это простым и понятным, без всяких биполярных концепций и сложных интерпретаций. Смысловая модель человека - это та призма, через которую он смотрит на мир, без нее он слеп и ничего не видит (перестает существовать как человек). Смысловая модель позволяет человеку интерпретировать, оценивать мир вокруг себя и в себе, это обобщение более высокого порядка, чем, скажем, "стул" и "стол": такие относительно простые слова собирают под собой предметы, которые соответствуют какому-то набору критериев. Смысловая модель человека, в свой черед, собирает под собой уже обобщенные понятия в единую структуру, которая охватывает все существование человека. Слова в смысловой модели всегда имеют свой субъективный смысл. К примеру, такие слова как любовь, преданность, ненависть, помимо своего словарного значения, в смысловой модели приобретают свой субъективно аффективный компонент. Выстраиваясь в ассоциативную сеть, определенный набор слов обобщает все бытие человека, как его внутренний мир, так и всю внешнюю реальность.
Так как эта смысловая модель имеет свою определенную структуру, сама эта структура переживается субъектом как предопределенность всего, что он делает. Я называю это Fatum. Выражается он в четком или смутном ощущении того, что все, что субъект делает, имеет свой смысл, что он не просто так оказался здесь и сейчас. Fatum - это ощущение, которое сопровождает как верующего, так и неверующего. Fatum как внутреннее переживание, с одной стороны, определяет индивидуальность человека, его исключительность; с другой стороны, делает человека приобщенным к Абсолюту, делает его частью большого целого.
Смысловая модель проходит свои стадии развития, конструируя всю сюжетную линию путешествия. Когда путешествие развивается в позитивном русле, смысловая модель стремится к все большему обобщению.
Человек либо обобщает, либо занимается противоположным действием: проводит различие. Человек, чье обобщение стремится к Абсолюту, т.е. Богу, минимизирует различия, либо, на высших стадиях, вообще от них отказывается. А теперь, в подтверждение этому давай вспомним вторую заповедь: "Вторая же подобная ей: Возлюби ближнего твоего, как самого себя. На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки".
Видишь в чем тут загвоздка. Не просто так здесь сказано, что вторая заповедь подобна первой. Возлюби Бога, как самого себя - т.е выйди на новый уровень обобщения, когда всё (включая и тебя) есть Бог; возлюби ближнего своего, как самого себя - т.е. в высшем обобщении нет разделения на я - он, мое - его и тому подобное, - все есть Бог. Расизм, национализм, нездоровый патриотизм, разделения на своих и чужих - все это расщепление Абсолюта, расщепление, заставляющее человека быть эгоцентричным и инфантильным. Приобщаясь к Абсолюту, ты стираешь различия, растворяешь свою эгоцентрированную идентичность. Стирая различия, становясь частью Абсолюта, ты становишься самим Абсолютом, ведь у Абсолюта нет частей.
Но давай вернемся к вопросу, какое отношение Абсолют имеет к конкретной жизни конкретного индивида. Представь себе, что при общении с каким-либо человеком, ты понимаешь, что его жизнь вертится вокруг чего-либо. Деньги, к примеру, какой-то раздел науки, машины, марки, не знаю... это может быть чем угодно. Получается, что это уровень его обобщения - он обобщает всю жизнь этими важными для него словами. В этом смысл его жизни, его смысловая модель. Человеку кажется, что всё не зря, что у этого есть смысл, что то, что он делает - это важно. Ему кажется, когда он оглядывается на свое прошлое, что так надо было, что он оказался здесь и сейчас, что это судьба (Fatum). Какой бы ни была наша смысловая модель (обобщение низкого или высокого уровня), это все является приобщением к Абсолюту, низким или высоким уровнем приобщения соответственно. Потому что мы - части огромного всего. Мы и есть это все! Чем больше мы себя отделяем от этого всего, т.е. чем больше различий проводим, тем менее мы приобщены к Абсолюту, тем в большем невежестве находимся. То есть, резюмируя, можно сказать, что это свойство сознания - быть приобщенным в большей или меньшей степени к Абсолюту.
Отсюда можно сделать один очень важный вывод: веришь ты в Бога или нет - совершенно не важно. Важно то, насколько ты приобщен к Богу. Ты, атеист, можешь быть приобщен к Богу гораздо в большей степени, чем какой-нибудь "продажный поп". Не нужно доверять бесплодным словам. Важна только внутренняя практика приобщения к Богу. Я, как твой добрый друг, желаю тебе упражняться в благочестии, т.е. заниматься практической частью. Возлюби ближнего своего как самого себя, возлюби врагов своих (это упражнение уже посложнее) и возлюби все вокруг себя и себя самого. Нет ничего страшнее для человеческого развития, чем выбор философии homo hominis lupus est (человек человеку волк). Это путь нравственного падения, деградация личности.
Зная твою любовь к буддистской философии, не могу удержаться, чтобы не указать тебе на тот же лейтмотив приобщения к Абсолюту и там.
Буддизм конечно не теистическая религия. Ей чуждо понятие Бога. Возникнув в Индии, Буддизм сразу поставил себя в оппозицию к индуизму. Главным камнем преткновения стала концепция Атмана (души), неизменной сущности внутри человека. По буддистской философии, никакой бессмертной сущности не существует. Осознать это - значит приблизиться к блаженному состоянию Будды.
Е. Торчинов писал: "Дзог-чэн учит, что природа нашего ума (читтатва, сем-ньи) есть изначальный недвойственный гносис (джияна или видья; риг-па или йешес / ешей), который присутствует в любом наличном акте сознания. Осознание (актуализация) этого постоянного присутствия есть обретение состояния Будды".
Обрати внимание: природа нашего ума - недвойственный гносис (т.е. знание, высшее знание). Недвойственный - значит единый. Как мы понимаем из вышесказанного, это недвойственное состояние Будды не актуализировано или, как возможный вариант, не достаточно актуализировано. Таким образом, здесь перед нами то же неравенство людей в отношении причастности к Абсолюту (в данном случае к состоянию Будды). Как мы видим, в буддизме эта причастность зависит от осознанности.
Е. Торчинов пишет также, что в традиции Дзен-буддизма, к примеру, принято считать, что каждый человек - уже Будда. Всё, что ему осталось сделать, это просто осознать это. Человек должен осознать, что весь окружающий его мир - иллюзия. Это все творение Мары, демона-искусителя.
В гностических религиях роль Мары выполняет демиург - создатель всего чувственного мира. Не трудно провести аналогию и с христианским дьяволом - падшим ангелом, потворствующим всем чувственным удовольствиям. Как противостоять Маре? Через осознанность, через переживание того, что все - иллюзия, а значит и привязанность к чему-либо - ошибка, приумножение страданий. Если выйти из этой игры мы можем только через смерть (христианство) или просветление (буддизм, индуизм), то в повседневной жизни, не претендуя на роль просветленных, мы по крайней мере можем практиковаться в том, чтобы не быть вовлеченными в игру. Я уже упоминал о вовлечении в игру в первом письме. Под этим термином я понимаю нерефлексивное отношение к реальности, когда сама реальность воспринимается слишком серьезно. В этой серьезности нет места отчуждению, а значит, уровень обобщения (причастности к Абсолюту) очень низкий. У вовлеченного в игру человека не хватает ресурсов, чтобы посмотреть на себя со стороны как участника игры, не хватает силы духа, чтобы усомниться, посредством отчуждения, в происходящем: действительно ли все, чему я приписываю ценность на самом деле ценно для меня? Практика такой осознанности в буддизме происходит через медитацию. Практика, - как говорил Гоенка о медитации випассане, - благодаря которой Будда познал вселенную в пределах собственного тела.
У христианства свои методы духовного развития, но было бы совершенной ошибкой сказать, что они кардинально отличаются от буддистских, ведь как у тех, так и у других разум, осознанность, ум - вот та главная сила, которая дана нам для познания Бога. Конечно, какой-нибудь христианин мог бы мне указать на то, что я забыл про веру, которая в христианстве очевидно стоит выше разума. Очень может быть, но вера нужна христианину именно для приобщения к Абсолюту, который в силу своих свойств, для разума не познаваем, credo quia absurdum est (верую ибо абсурдно); однако вера, на мой взгляд, должна обретаться только через разум. А иначе я мог бы верить во что угодно - откуда мне знать, что достойно веры, а что нет? Чем Иисус Христос лучше какого-нибудь Осириса, а Дева Мария какой-нибудь Деметры? Только разум может указать человеку путь, в котором должна развиваться его вера.
Вот, что значит для меня Бог. Того, что я написал в этом письме должно быть достаточно, чтобы ты понимал меня, понимал то, что я описываю. Потому что все путешествие направлено на возвращение к Единому. Если бы я придал моему путешествию любой иной смысл - это было бы простым вовлечением в игру. Ничем иным, ничем иным.
Живи в мире с самим собой и Благим Богом, будь счастлив, спокоен и гармоничен. Твой друг N.
Конец путешествия Љ1
Я слышу звук сирены где-то вдалеке: привычный голос ночного города. Мои лопатки лежат на чем-то твердом. Я дергаю головой и чувствую боль в затылке. Я определенно лежу на асфальте - это странно. Я втягиваю через ноздри влажный холодный воздух и открываю глаза: прямо надо мной склонилось несколько голов. Это дети... кажется. Я приподнимаюсь на лопатках и оглядываюсь: ночь, какая-то дворовая территория с детской площадкой, несколько фонарей с едким желтым светом, который просачивается сквозь листья деревьев; вокруг пятиэтажные дома, вдали виднеются девятиэтажки; небо грязно-черное, без единой звездочки.
- Ты как? - спросил коротко стриженный мальчик, с светлым оранжевым шарфом, обмотанным вокруг шеи. Я смотрю на него и не могу понять: что-то не так, что-то совершенно не так, как должно быть. Все другое, но я не могу понять, что именно, не могу выразить словами это сильное, непреодолимое ощущение.
Передо мной дети, три мальчика, одна девочка, им всем пять - восемь лет. Девочка прижимает куклу к груди и улыбается во весь свой рот. Мальчики взрослее ее и более серьезные. Тот, что с оранжевым шарфом протягивает мне руку. Я смотрю на нее непонимающе, а потом, даже не обдумав, механически протягиваю ему свою... Что за черт! Моя рука... вдвое меньше, чем должна быть. Я таращусь на свою ладонь и пытаюсь сосредоточиться, понять, что происходит. Откуда я знаю, что рука не такая, как должна быть, почему она должна быть больше? Она определенно должна быть больше! Я вскакиваю на ноги, продолжая глядеть на свою руку. Дети на одном со мной уровне. Это странно, у меня очень сильное ощущение, что я должен смотреть на них сверху вниз. Я ребенок, - так должно быть? Не знаю, а как иначе? Я в таком смущение, таком сумбуре, что перед глазами начинает все мельтешить, наверное мои глазные яблоки начинают дергаться в разные стороны как у какого-то психопата.
Меня спасает все тот же парень с оранжевым шарфом: он берет меня за руку, выше локтя, и чуть заметно сжимает:
- Все хорошо, успокойся.
Все хорошо - это хорошо, т.е. неплохо... наверное. Я делаю несколько глубоких вдохов и выдохов и, кажется, успокаиваюсь. Неплохо, я же живой... неплохо. Второй мальчик, с каким-то квадратным упитанным лицом вдруг расплывается в улыбке:
- Ты чего здесь разлегся? Заболеешь, пить дать!
- Ну дай, - шутя говорит третий мальчик. У него взлохмаченные черные волосы и черные, очень глубокие глаза.
- Это выражение такое, болван!
- Болван, ха-ха, - заливается смехом девочка. У нее сияющее круглое лицо и русые волосы, заплетенные сзади в косичку.
- Я не понимаю, - наконец выдавливаю я из себя. Голос - пискля! Я всегда так говорю или это просто волнение?
- Никто ничего не понимает, - смеясь отвечает мальчик с оранжевым шарфом, - пойдем, нам нужно идти.
Мы куда-то идем по дворовым улицам. Думаю сейчас ночь с пятницы на субботу: очень много каких-то пьяных голосов, где-то разбиваются бутылки, кто-то матерится во всю глотку. В такое время детям нечего делать на улице. Мимо нас проходят какие-то прохожие, пьяные подростки. Я знаю, что люди не могут нас видеть - почему это не странно? Почему все странно, а это не странно, а даже естественно? Наверное это тоже странно - люди должны видеть детей. Мы цветы жизни в конце концов, в нас вкладывают будущее и так далее и тому подобное. Но нас не видят. Это потому что они живые, а мы нет. Какая глупость! Разве я не дышу, не иду? Наверное надо просто по-другому размышлять: мы тоже живые, просто... иначе.
Девочка берет меня за руку и делает это так естественно, что я даже не замечаю это сначала:
- Меня зовут Настя, а ее Груша, - говорит она, указывая на тряпичную куклу.
- Сто раз тебе говорил - это не женское имя, это фрукт! - фыркает толстый мальчик.
- Это ты фрукт!
Все заливаются смехом. Я тоже. Очень приятное чувство. Все таки мы вместе, чтобы с нами не происходило. Я вижу этих детей первый раз в жизни, но они уже мои друзья, моя опора, моя жизнь. Хорошо, что мы вместе, что мы идем, что нам весело.
Мы вышли из дворов и идем мимо парка. Здесь еще больше пьяных. Они беснуются. Почему они пьяные? Так должно быть... с человеком? Это определенно неправильно. Вдруг прямо перед нами, из кустов, выныривает еще один мальчик. Он в кепке, у него улыбающееся веснушчатое лицо.
- Там мертвый! - кричит он с каким-то восхищением. - Трупак, понимаешь?
- Надо нам это больно, уходи! - отвечает Настя.
Мальчик с оранжевым шарфом, который шел впереди, поворачивается к нам и вопросительно смотрит.
- Я бы сходил, - говорит мальчик с черными волосами. Пухлый пожимает плечами, мол, ему все равно.
- Не ходи с ними, - говорит Настя и вцепляется в мою руку еще сильнее.
- Мы издалека глянем, - говорю я. Этот голос! Я всегда был таким писклявым?
Мы проходим вглубь парка. На скамейке, под фонарем три подростка пьют алкоголь и громко что-то обсуждают. За ними, в метрах десяти, на полянке, в тени дерева, лежит тело. Около него еще два ребенка о чем-то разговаривают. Они одни из нас. Я не понимаю что это значит - быть нами, но знаю точно, что есть обычные люди, а есть мы - мертвые дети. Мертвые? Я опять заговариваюсь. Но обычные люди нас не видят - это факт. Потому что мы мертвые? Проклятое слово засело у меня в голове. Просто я подхожу к трупу, что здесь удивительного? Мертвый человек. Мы не мертвые - приелось же!
Это девушка... молодая. Жаль. Я отпускаю руку Насти и подхожу еще ближе. Два ребенка пропускают меня. Один протягивает мне палку:
- Тыкнешь?
Я еле заметно отрицательно качаю головой, даже не глядя в его сторону.
Красивая.
Кожа почему-то серая, юбка задрана, может быть ее насиловали? Ноги тоже серые. Нет, ну как же не тыкнуть? Я так не могу. Я беру предложенную палку и тычу ей девушке в бок. Затем я упираюсь в палку и чуть толкаю тело. Странное чувство, тело такое не податливое, как мешок с чем то громоздким. Вдруг становится так противно, что меня всего передергивает, как в судороге, да так, что я чуть не роняю палку. Веснушчатый смеется.
- Первый раз мертвого видишь, что ли?
- А ты что их каждый день тыкаешь? - вступается за меня мальчик с оранжевым шарфом.
- Пфф, да мне что мертвый, что живой! Я их знаешь сколько навидался!
В голове у меня рождается вопрос, от которого я не могу избавиться. Мне страшно его задавать - вдруг они подумают, что я глупый, но порыв очень сильный:
- Где она сейчас?
Веснушчатый вдруг перестает смеяться и лицо его принимает очень серьезный и напряженный вид.
- Она мертвая, ты что не видишь?
Я сглатываю слюну и тихо спрашиваю:
- А мы?
Над нами повисает молчание, очень давящее молчание. Подросток на лавке матерится, что-то усиленно доказывая своим друзьям. Этот фон делает обстановку еще более нереальной, фантастической.
- Ты не отсюда, - тихо говорит веснушчатый, - Уходи.
Не отсюда! Каждая буковка проникает в мое существо с обжигающей болью. Что он такое говорит... откуда я еще могу быть? Я со своими друзьями - они моя семья, нам весело... мы не мертвые... почему он это сказал? Нужно защищаться.
- Ты сам не отсюда!
- Пойдем, - говорит мальчик с оранжевым шарфом. Он аккуратно берет меня под локоть и отводит в сторону. Наши друзья догоняют нас.
Город и парк остаются позади, впереди огромное поле, залитое лунным светом. Оно, как море, везде одна равнина, которая изредка то тут то там вздымается холмами, как будто это волны. И все - только эта степь и луна, - больше ничего.
- Далеко от парка ушли, дров для костра не найдем, - сказал мальчик с черными волосами.
- Мы сейчас вернемся, еще чуть-чуть погуляем, - отвечает мальчик с оранжевым шарфом.
Через некоторое время мы упираемся в речку, метров пять шириной. Поток у нее очень сильный. Я конечно не особо разбираюсь в таких вещах, но на равнинной местности такого не должно быть... наверное. Она, как змея, как живое существо, бурлит, кричит и извивается у нас под ногами. За ней все та же степь.
Я оглядываюсь на мальчика с оранжевым шарфом и вижу, что он пристально на меня смотрит.
- Как мы переберемся через нее? - спрашиваю я.
- Никак.
- Но нам надо туда, - говорю я и указываю пальцем на другую сторону реки.
- Нет, не надо.
Я в замешательстве. Нам определенно надо туда, как он этого не понимает? Новая волна замешательства. Что происходит? Мы же вместе, мы одно целое, я не могу быть по отдельности... кто я? Я не могу быть без них - они мои друзья, семья, жизнь. Нам же нужно туда..., мне нужно туда. Я знаю это наверняка - нужно перейти реку, нужно идти вперед. Но надо, чтоб все вместе.
- Наша дорога - через эту реку!
- Твоя, - не наша.
Это очень сильный удар. Внутри у меня все холодеет.
- Кто вы?
- Di Manes
- А я тоже? Я свами? Что это вообще значит, я не понимаю...
Он поднимает руку, чтобы прервать мою тираду и улыбается дружески. От этого легче, но внутри у меня все ходуном ходит.
- Мы друзья, все хорошо, успокойся.
- Мне надо туда.
- Тогда иди.
- Но я не могу.
- Тогда не иди.
Он шутит? Это шутки такие?
- Что же мне делать? - чуть не плача спрашиваю я.
- Ничего, пойдем обратно, найдем дров и разведем костер, - говорит он, и луна сверкает на его зубах. Сейчас он не кажется таким серьезным - просто ребенок, мальчик, с детским сияющим лицом.
- Но мне туда..., - начинаю хныкать я.
Ко мне подходит Настя и берет меня за руку:
- Ты вернешься сюда... потом. Когда сможешь.
Я выдергиваю руку и отхожу от них. Слезы текут по моим щекам. Я громко рыдаю. Взахлеб. Мои друзья отходят на несколько метров назад и садятся на траву. Они ждут. Я сижу на берегу беснующейся реки, ничего не вижу из-за слез, только сверкание серебрянной луны. Постепенно успокаиваюсь. Меня тянет на тот берег, но я не могу туда попасть. Я не мог бы туда попасть, даже если бы здесь был мост. Я не могу путешествовать один - дети так не умеют, детям нужны друзья.
Потом.
Я вернусь.
Может быть я еще уговорю кого-нибудь пойти со мной.
Надежда придает мне сил. Я вытираю рукавом слезы и подхожу к друзьям. Они с интересом смотрят на меня. Ждут, что я скажу.
- Я люблю костры.
Настя улыбается своей сияющей улыбкой. Груша прижата к ее груди.
- Такая сырость, будем час разводить, пить дать! - недовольно ворчит пухлый мальчик, но видно, что это скорее наиграно, что на самом деле ему весело. Нам всем весело - такая ночь! Она прохладная, но нам не холодно, а наоборот уютно. Нам не нужны взрослые, нам хорошо. Странно, я ребенок, но мне не нужны взрослые - не малейшего стеснения внутри, - все прекрасно и без них. Слово мама мелькает у меня в голове. Это важное слово... наверное, но я не могу на нем сосредоточиться. Оно ускользает от меня... ни лица, ни тела, ни чего, - совсем пустое слово. Оно вроде бы важное, а вроде бы и не важное. Может быть мама там... на другом берегу? Сейчас это не имеет значение. Я попаду туда.
Потом.
Письмо Љ4
Здравствуй, G, я получил от тебя письмо. Спасибо за все, что ты мне написал, твои слова вдохновили меня скорее продолжить мой нарратив. Единственно, я хочу прокомментировать тот ярлык, который ты с предельной вежливостью на меня повесил. Ты обвинил меня в солипсизме. Что ж, это вполне предсказуемо: когда фокус внимания находится на субъективном мире, обвинение в солепсизме всплывает само собой. Но это не правильно. Какими бы разными не были субъективный и объективный миры, у них есть одна явная точка пересечения - это этика. В этике соединяются человек общий и человек индивидуальный, т.е. это место слияния индивидуальности с объективным миром. Не просто так, к примеру, в буддизме придается такое большое значение Шиле (Sila), т.е. нравственному поведению. Если вы не соблюдаете Шилу, - говорил Гоенка, - то вы занимаетесь чем угодно, но только не випассаной.
Произвол субъективного мира очерчен этическими границами. "Возлюби ближнего своего как самого себя" - это момент соединения Я со всеобщим человеком. Я - такой же как и все, Я и есть эти все. Субъективный мир при такой логике приходит в гармоничное согласие с самой идеей человека (всеобщего), и только при таком гармоничном слиянии с человеком всеобщим можно обрести внутреннюю субъективную гармонию, обрести покой и даже бессмертие субъекта в целом виде. Причиняя вред другому человеку, я причиняю вред себе, ведь мы - суть одно; если я провожу различия и ставлю себя выше кого-то, то это этическая деградация. При таком положении между человеком индивидуальным и человеком всеобщим не происходит гармоничное слияние. Вместо этого человек индивидуальный теряется в своем собственном мире: не имея связи с человеком всеобщим, он находится в мраке невежества, воображая себя уникальным и всемогущим, человеком, который сделал себя сам. Только близость смерти сможет пробить твердолобость такого человека, но и она, смерть, великий уравнитель, не в силах порой убедить его выйти из субъективной изоляции навстречу человеку всеобщему.
Я тебе уже как-то приводил в пример твое собственное имя, G, оно одновременно твое и огромного числа других людей, живших до тебя, живущих теперь и тех, кто будет носить это имя в будущем. Оно одновременно индивидуальное и всеобщее. Также и с человеком в этическом плане: он одновременно человек индивидуальный и человек всеобщий. Какой же здесь может быть солипсизм, какой субъективный произвол? Среда обитания человека не животный мир, - среда обитания человека - социальный мир. В своем мышлении, в построении своих субъективных законов, человек опирается на объективные этические законы того общества в котором он живет. Он опирается на язык этого общества, а язык - это содержание его сознания, т.е. содержание его субъективного мира.
Даже если существуют невежественные люди, которые утверждают, что вне их собственного сознания ничего нет, и с их смертью весь мир умрет, как же ты додумался вписать меня в их число? Все чем я занимаюсь, описывая свое путешествие, это рассказываю о субъективных переживаниях, потому что ни с чем иным я в этой жизни дело не имею. Есть только мои переживания как реакция на стимулы неизвестного мне объективного мира, - только эти переживания мне и даны. Далее эти переживания обрабатываются и интегрируются моим сознанием посредством языка, который, как я уже говорил, является достоянием ни одного индивида, а группы людей. То есть я уже в принципе не могу возводить свое сознание на пьедестал и изолировать его, потому что сознание, как говорил Л. С. Выготский, - это "со-знание", совместное знание, т.е. нечто, что принадлежит одновременно индивиду и обществу, в котором он воспитан.
Считать, что есть только субъективный мир и все - довольно глупо: конечно есть объективный мир и субъективный мир находится в прямой зависимости от него, - я и не думал с этим спорить.
Раз уж зашла речь о крайнем субъективизме, то уместно сразу сказать и о другой крайности. Мне действительно не нравится в идеях многих современных ученых их крайний редукционизм, когда под лозунгом "Наука в массы" субъективный мир человека расценивается как какая-то иллюзия, порожденная мозгом. Это другая крайность, противоположная солипсизму. Говоря утрированным языком, при такой логике, нам надо винить не Гитлера за все, что он сделал, а молекулы из которых он состоял. Субъективный мир существует, это не эпифеномен, - это психическая реальность, обладающая своей спецификой. Мало того, эта психическая реальность несет ответственность за то материальное тело, которое эту самую психическую реальность порождает. С. Л. Рубинштейн писал: "Мозг - только орган психической деятельности, человек - ее субъект. Чувства, как и мысли человека, возникают в деятельности мозга, но любит и ненавидит, познает и изменяет мир не мозг, а человек". Ответственность человека, свобода в принятии решений - это не иллюзия (хотя и проведено уже множество экспериментов, доказывающих обратное), - это факт существования человека в мире, живого, чувствующего, переживающего человека. То, что мозг отвечает на стимул раньше, чем человек осознает это (а именно подобные экспериментальные данные и приводят в качестве доказательства полной детерминированности человеческих действий), не подтверждает отсутствие свободы воли - это доказательство сложности функционирования сознания и сложности взаимодействия психического и физического. К тому же, что с того, что мое тело (мозг) отвечает на стимул раньше чем я это осознаю? Мое тело, это что не я? А как нам тогда относится к людям, которые за счет высокой дисциплинированности (в практике медитации, к примеру) приучают свое тело (а значит и мозг) реагировать на стимулы определенным образом. Ведь они своим "заторможенным" сознанием это делают.
Пускай оторванные от реальности лабораторные эксперименты что-то там доказывают, - никто никогда не сможет доказать, что существует однобокая механистическая детерминация мозга на психическое (во всех сферах человеческого бытия); никто никогда не сможет доказать, что существует однобокая механистическая детерминация психического на мозг. Они не смогут этого доказать, потому что такой детерминации просто не существует. Деятельность человека - это сложная многоуровневая система различных внутренних и внешних детерминат, поэтому не следует делать какие-то далеко идущие выводы из однобоких экспериментов и пытаться пресечь научными уловками свободу воли человека, - она просто есть и все. Эта свободная воля, - законный обитатель субъективного мира, она стремится к истине, если сознание обладателя этой воли достаточно развилось. Стремление к истине происходит в четких границах этических законов как универсальных для человека вообще, так и специфических для этнического общества в котором он живет. Надеюсь я смог тебе объяснить свою позицию по поводу солипсизма. То же самое относится и к релятивизму, плюрализму и остальной ереси, - все это может существовать только в воображении заигравшихся словами философов, - в реальных взаимоотношениях человека с миром ничего подобного существовать не может.
Также, в ответном письме, ты указал, что я "этикой задушил эстетику". Хорошо, что ты написал это. Видимо я недостаточно ясно выразил свою мысль. Сейчас я попытаюсь это исправить.
Я писал о эстетическом и этическом взглядах на жизнь, описывая разрушительные недостатки первого и возвеличивая добродетели второго. Но это совершенно не значит, что в этическом взгляде на жизнь нет места эстетике. Это было бы совершенной крайностью, - превращением человека в бесчувственного робота. Даже если бы я и настаивал на этом, разве ты думаешь, что человек, который рисует в письмах к другу всякие нелепые рисунки, лишен эстетического мироощущения? Я не хочу лицемерить перед тобой, описывая низость эстетов, когда иной раз сам могу свернуть шею в метро, рассматривая мимо проходящую красивую девушку. Я не камень. Никто не камень. Здесь дело скорее в доминантном отношении. Что ты поставишь на первое место, чувство или разум?
Очевидно, что это разум, а не чувство сделал человека одним из самых успешных видов на планете земля. Но что разум без своей материальной, а значит чувственной основы? И все же, если чувства владеют разумом, если он подневольный раб страстей и желаний, то разве речь не будет, в таком случае, идти о животном?
Что человек ставит во главу угла, то и определяет его отношение к свободе и рабству. Цивилизация, сознание и язык освобождают человека от рабской инстинктивной природы, когда этот человек делает подконтрольными свои личные внутренние позывы и выходит из животного состояния. Но какой-нибудь человек, который неправильно истолковывает Фрейда, или просто развращенная личность может сказать, что это цивилизация держит нашу внутреннюю природу в рабстве, и что мы, люди, - это секс, доминирование и агрессия. Что ж, такому человеку несказанно повезло: чтобы избавиться от рабства, ему всего лишь нужно стать на четвереньки и убежать в лес, где он сможет насиловть все, что движется, - цепь будет разорванна, а с рабством покончено. Что до меня, то я бы предпочел не сталкиваться с таким человек ни в его волчьем, ни в человеческом обличье, так как такой человек в экстремальной ситуации легко вонзит мне нож в спину, потому что это будет диктовать ему его природа и внутренняя "свобода". Я предпочитаю видеть свою свободу в том, что он считает рабством и очень надеюсь, что ты тоже. Итак, разум дает нам свободу не быть рабами чувственного, но жить и наслаждаться этим чувственным (эстетическим) не в крайней извращенной степени.
Отказываться полностью от чувственного значило бы искусственно разорвать цепочку Мир-Мозг-Я. Как я писал тебе в первом письме, сознание не может плавать в вакууме - оно производное материального мира, а значит и чувственное является тем материалом, с которым работает сознание. Вопрос опять же в доминанте: позволишь ли ты эстетическому главенствовать над этикой?
Есть еще одно недоразумение, которое лучше объяснить. Обычно эстетика понимается как наслаждение прекрасным, к примеру каким-нибудь произведением искусства или грациозностью балерины, или гениальным фильмом, музыкой, да чем угодно, но только не тем, что оскорбляет утонченные чувства цивилизованного человека. Эстетика, по общему представлению, - это прекрасное и она не как не связана с грязным наслаждением извращенных личностей. Может даже показаться, что я противопоставляю этику как раз такой, извращенной эстетике, но это не так. Эстетика, в том виде, в каком я ее здесь раскрываю, - это любое наслаждение, полученное через органы чувств, заставляющее хотеть это наслаждения еще больше. Под это определение может попасть как и наслаждение от классических произведений искусств, так и приятное растекающееся по телу чувство расслабления от курения марихуаны. Разум же - это надстроенный над чувственным наслаждением нарратив, объясняющий самому себе (рефлексия), почему то, что сейчас происходит приносит наслаждение. Разум, конечно, может и не признаться самому себе, что то, что он делает - плохо и недопустимо. Он, идя на поводу у эстетики, может легко обмануть себя, что это он, разум, хочет чего-то, а не его тело. Критерием для истинности суждений разума здесь послужит принцип "обобщение-разделение".
Проще такие ситуации рассматривать на примерах. Предположим, человек выделяет себя из общества как важную единицу. Пускай это будет мужчина. Он чувствует сексуальный позыв и изменяет своей супруге, а еще хуже, насилует какую-нибудь девушку. Чтобы не случилось когнитивного диссонанса, этот мужчина оправдывает себя, называя девушку "нарядившейся проституткой", а жену обвиняя во всех своих несчастьях. Являясь "важной единицей", он разделяет себя и Мир; выделяя самого себя из Мира, он, однако же, не в состоянии, поставить себя на место изнасилованной им девушки или жены: для этого нужно было бы обобщить себя и этих женщин. Таким образом, он разделяет, но не обобщает, - разум этого несчастного дремлет, он утоплен в чувственном, в эстетическом; то, что он называет своим разумом - всего лишь зашуганная шавка на цепи, и лает она только на то, что укажет хозяин.
Конечно принцип "обобщение - разделение" не достаточен как критерий для многих человеческих действий. К примеру, если индивид вредит себе, употребляя наркотики, то о каком разделении может идти речь? Однако простая логика и здравый смысл могут нам показать, что наркотики и алкоголь разрушают целостность разума и тела, а значит опускают индивида в болото чувственного мира, где его сознание, его освобождающий целостный разум просто глушится и уничтожается, - будем мы в таком случае считать употребление наркотиков и алкоголя положительной деятельностью? Очевидно, что нет.
Я уже писал тебе, что результатом первой метаморфозы стало возмущение перед Богом. Это можно считать началом путешествия. Метафорически это можно описать как выход из надежного, знакомого "дома" во внешний, агрессивный, незнакомый мир. Именно этот выход из дома и является возмущением, т.е. грехом, посредством которого человек обретает свое сознание. Что значит обрести сознание? Почему посредством греха и возмущения перед Богом? И что вообще значит "возмущение"?
Я хочу напомнить тебе про одну притчу, которую ты наверняка слышал, но которую, в силу своей нелюбви к христианству скорее всего не знаешь в подробностях. Эта притча о блудном сыне. В ней сын богатого отца просит, чтобы тот разделил имение и дал ему причитающуюся часть; после чего он уезжает в "дальнюю сторону" и там расточает свое имение, ведя распутный образ жизни. На этом притча конечно же не заканчивается, но пока нам этого достаточно. Определимся для начала с ролями. Отец бесспорно символизирует здесь Бога, а сын - человека. Как я тебе уже писал в одном из своих писем, Бог трактуется в библии как единый, то есть как целостный абсолют. Сын отделяется от отца, метафорически это представлено здесь как раздел целого имения на части. По сути, мы не сильно исказим смысл притчи, если будем трактовать ее как один из мифов о грехопадении: отделение от целого одной части, то есть рождение человека, который своим разумом (фактом его наличия) подобен своему отцу - Богу. В своем отделении от отца сын видит себя как независимого и самодостаточного человека, знающего как нужно жить. В дальнейшем выясняется, что нормально жить он может только у своего отца, поэтому его ждет возвращение, но про него я еще успею тебе написать. Пока же важно другое: что нам может рассказать сам факт отделения от целого, в данном случае описанного как раздел имения?
Для того чтобы адекватно проанализировать факт отделения, я, как не странно, обращусь к работам швейцарского психолога Жана Пиаже. Он занимался исследованиями когнитивного развития у детей. По Пиаже изначально мышление ребенка абсолютно, то есть он не выделяет себя как субъекта в мире. Ребенок и мир слиты в единый абсолют. Пиаже называл это эгоцентризмом. Что бы не происходило перед ребенком, это все часть самого ребенка: он не выделяет себя из среды. Выражается это прежде всего тем, что он не способен поставить себя на место другого человека (вещи, животного, в общем чего или кого бы-то ни было). Надеюсь тебе понятна логика: чтобы, к примеру, я мог поставить себя на место другого человека, я должен сначала отделиться от самого себя, от своих конкретных переживаний, от своего конкретного видения, сделать абстракцию себя самого и поставить эту абстракцию на другое место, отличное от моего собственного. То есть из одного должны получиться двое. В онтогенезе на психологическом уровне это выражается в так называемом расщеплении субъекта. Прямым свидетельством такого расщепления будет появление у ребенка внутреннего диалога, то есть когда он начнет сам себе о себе рассказывать. Это и есть децентрация, выход из эгоцентризма. Взрослая психологически здоровая личность - это расщепленный субъект (термин вместе с трактовкой я позаимствовал у Ж. Лакана). Как не абсурдно это звучит, но человек всегда не один, его двое: Я и Другой, один рассказывает, другой слушает (внутренний диалог). Это же расщепление - главная предпосылка для появления рефлексии. Опять же, я не смог бы познавать самого себя, если б мое мышление было абсолютным (по Пиаже). Чтобы что-то познавать, нужен объект познания и субъект познания, нужна расщепленность, а значит способность абстрагироваться от самого себя. Только когда ребенок начинает рассказывать себе о самом себе, появляется рефлексия и выделение себя из среды. Это и есть появление полноценного человека.
Итак, сын отделяется от отца (из единого абсолюта появляется децентрированное сознание человека). Требование раздела - это и есть возмущение. Почему мы должны считать это грехом? Для личности вполне нормально стремиться к независимости. Сын захотел жить своей жизнью. Любопытным является то, что этот сын мог грешить и до своего отделения от отца, но это не было настоящим грехом, потому что он не нес за это ответственность. Теперь все изменилось. Грех стал полноценным. Переводя эту метафору в реальную жизнь, скажем, что за грехи еще пока "неоперившихся" (эгоцентричных) детей отвечают родители.
Даже если тебе покажется, что такая трактовка блудного сына "притянута за уши", это на самом деле не важно. Возьми общеизвестный христианский миф о грехопадении, и ты увидишь тот же паттерн: человек отделяется от целого, что-то приобретает и, тем самым, оказывается грешником. У тебя может возникнуть вполне логичный вопрос: почему же я в таком случае пользуюсь этой притчей, а не мифом об Адаме и Еве, раз уж он лучше подходит? Дело в том, что в "Блудном сыне" есть одна критически важная деталь: у отца было два сына, и один остался с отцом. Здесь перед нами отличное сравнение того, кто отделился, от того, кто не отделился. Когда блудный сын в конце притчи возвращается домой, отец встречает его с такой радостью и с такими почестями, что просто не может не вызвать зависть у "неотделившегося" сына: для него отец никогда ничего подобного не делал. Тогда отец вразумляет "неотделившегося": " Сын мой! Ты всегда со мною, и все мое твое..." Чтобы понять этот комментарий, вспомни, что абсолют не имеет частей, то есть любая часть абсолюта - это сам абсолют, единый. Поэтому "неотделившегося" сына либо просто нет, либо он сам абсолют. Зато когда мы говорим собственно о блудном сыне, перед нами действительное приобретение и даже триумф возвращения. Этот триумф и приобретение выражаются в факте воссоединения с Абсолютом (отцом). Это климакс путешествия, - его позитивный финал. Через возмущение рождается сама возможность индивидуального путешествия (то есть рождения сознания). Через возмущение начинается индивидуальный нарратив - история, который индивид рассказывает сам себе. И, что особенно важно, любое путешествие начинается с греха.
Конечно, все теологи сходятся на том, что притча "Блудный сын" о безмерной любви и сострадании Бога; о том, что он всегда готов принять покаявшихся в царствие небесное. Я никогда не подумал бы это оспаривать. Однако само метафорическое путешествие блудного сына требует от нас какой-то интерпретации. Тебе может показаться, что грех сына заключался в том, что он вел распутный образ жизни и промотал все свое состояние. Но на самом деле его образ жизни не имеет здесь особого значения, грех сына - отделение от отца, жизнь вне его (Бога, Абсолюта), а жизнь вне Абсолюта приравнена в этой притче к низменному, плотскому. Повторюсь (и это будет главным выводом всего, что я написал тебе об этой притче), любое путешествие начинается с греха, с возмущения - это главный триггер, энергетический толчок для разворачивания всего сюжета.
То, что я, обретя самостоятельность, а значит взяв ответственность за свои поступки, стал вести распутный образ жизни, как этот самый "блудный сын" - чистая случайность, - я не поэтому выбрал ее в качестве мифологической основы. Я мог быть примерным подростком, предметом восхваления старых бабок, - здесь это не важно. Мой грех в отделении от Абсолюта. Это то, через что проходят все сознательные люди. Этот грех аннулируется и даже становится своей противоположностью (то есть чем-то триумфальным и героическим), когда герой нарратива возвращается и воссоединяется с Отцом.
Живи в мире с самим собой и Благим Богом, будь счастлив, спокоен и гармоничен. Твой друг N.
Письмо Љ5
Здравствуй, G. Я продолжаю.
Ты прекрасно знаешь каким я был подростком, ведь именно в те времена мы с тобой и познакомились. Мне следовало брать с тебя пример и быть более сдержанным во многих вещах. Но я был очень жадным до всего, что приносило удовольствие. Об этом я тебе уже подробно писал (хотя ты и так все это прекрасно помнишь, и мог бы, наверное, рассказать мне гораздо больше, потому что большую часть времени я был в забытье).
Я делал большие успехи в игре на барабанах. Иногда, деньги, которые я не успевал пропивать, я тратил на частные уроки у профессиональных барабанщиков; мой уровень игры рос и я не видел себя вне этой деятельности. Это и был я, - слово "ударник" стало моей идентичностью. Если б кто-нибудь тогда спросил, в чем смысл моей жизни, я бы немедля ответил, что стучать, - стучать так, чтобы вся моя сущность растворялась в ритме; чтобы каждая клетка вибрировала и была частью звука, который я порождаю; чтобы моя игра была шаманизмом, мистической силой, драйвом, чистой энергией. В этом конечно слышится много пафоса, какой-то духовной влюбленности в свое дело. Но так было не всегда, да и есть ли что-нибудь более непостоянное, чем постоянство подростка? Порой я неделями мог не вспоминать о барабанах, в конце концов, жизнь в юности может быть битком набита всякой всячиной. Это святое время, которое я, к сожалению, промотал, как этот блудный сын из притчи.
Мои отношения с матерью обострились, я съехал от нее на съемную квартиру. Нашел себе работу грузчиком, где всем было относительно все равно в каком я состоянии, лишь бы таскал коробки. Так я и жил своей насыщенной подростковой жизнью на протяжение двух лет.
Затем, моя мама умерла от рака щитовидной железы.
Я испытал затяжной шок. Долго не мог опомниться. Мне было так плохо, что это сложно описать словами. Пустота обволокла меня. Я чувствовал, что остался совершенно один, что никому в принципе не нужен. Я убегал от реальности любыми возможными средствами: алкоголь и наркотики стали постоянными посредниками между мной и реальностью. Это конечно очень странно: я практически не общался с ней последних два года, а в наши редкие встречи я из кожи вон лез, чтобы поскорее улизнуть; но тем не менее ее смерть была для меня тяжелым потрясением.
В то время, помимо Отверженных Лицедеев, я играл еще в одной группе. Эти ребята были серьезнее настроены по поводу музыки, поэтому мы по крайней мере несколько раз в месяц выступали в неформальных клубах. На одном из таких концертов я познакомился с Ксюшей. Моя жизнь перевернулась с ног на голову. Я влюбился так, что забыл самого себя.
Ксюша любила курить травку и ничего кроме нее не употребляла. Я - употреблял все. Поначалу я ей не нравился, и я очень долго и напряженно добивался ее. Никогда еще в своей жизни я не проявлял столько смекалки, изворотливости и ума. Любовь превратила меня в какого-то гения обольщения. Я делал такие вещи, на которые, при других обстоятельствах, никогда бы в жизни не отважился. Она сдалась. Все же, не думаю, что был в принципе в ее вкусе, и я всегда где-то в глубине души чувствовал тот холод, который исходил от нее. В дальнейшем, этот холод заставлял меня делать плохие вещи, но об этом позже.
Мы стали жить вместе на съемной квартире. Я с очень большой теплотой вспоминаю те времена. Да, было очень много негативных моментов, но мне было хорошо с ней в этой старой однокомнатной квартире на окраине города. Ты бывал у нас в гостях и наверняка помнишь эти однотонные бежевые обои, этот гигантский раскладывающийся диван посреди комнаты, эти красные брезентовые занавески, - все это навсегда запечатлелось в моей памяти.
Перестал ли я пить? О, нет! Мой алкоголизм и порождал все эти негативные моменты нашего совместного проживания, о которых я говорил. Сейчас я не знаю где Ксюша, я не видел ее много лет и не поддерживаю с ней связь, но если бы я ее случайно встретил, то, наверное, извинился бы за все то, через что ей пришлось пройти. Мой инфантилизм и жадность к чувственным наслаждениям часто заставляли меня, своего раба, терять человеческий облик. Сколько раз она была свидетелем таких низменных превращений - одному Богу известно.
Да, я любил Ксюшу до безумия, но я не знал как проявлять эту любовь и что с ней вообще делать. Моя любовь была точной копией любви ребенка трех-четырех лет к матери, которую можно назвать "подойди ко мне - отойди от меня", когда ребенок пытается сепарироваться от матери, стать самостоятельным, но не может обойтись без нее, поэтому он бесится, кричит на мать, психует, ненавидит ее и любит одновременно. Это маятник - порочный маятник, который отбивал ритм нашей с Ксюшей жизни.
Тебе наверняка уже бросилось в глаза явно не случайная последовательность: сначала я теряю мать, с которой у меня были постоянные конфликты, затем появляется девушка, и, как я уже сказал, мои взаимоотношения с ней повторяют какой-то инфантильный паттерн моих взаимоотношений с матерью. Если б ты был психоаналитиком, то наверняка расплылся бы сейчас в улыбке. Действительно, такая ситуация уж слишком явно требует психоаналитической интерпретации. Думаю, что даже если бы я занимался экзистенциальным анализом или рассуждал об этой ситуации, играясь в "юнгианской песочнице", то и тогда вынужден был обратиться к психоаналитической теории, потому что только она скрупулезно описывает детско-родительские отношения и их дальнейшее влияние на взрослую жизнь. Однако, я предлагаю отвлечься от видимого и постараться проникнуть в скрытое. Давай посмотрим на эту часть моего персонального мифа исходя из общего сюжета самого мифа и двух метаморфоз. Это не значит, что если бы кто-нибудь подробно разобрал этот случай в психоаналитическом русле, я тут же назвал этот анализ ложным, - я вообще далек от того, чтобы ставить теории Фрейда под сомнение, я всего лишь стараюсь не абсолютизировать их и с умом и здравым смыслом подходить к каждому индивидуальному путешествию.
Дело в том, что эта психоаналитическая трактовка, какой бы верной она не была, не играет совершенно никакой роли, она просто бесполезна в персональном мифе, и сейчас я тебе это покажу.
Выход из эгоцентризма заканчивается, по Пиаже, к 12 годам. Мышление подростка уже ничем принципиально не отличается от мышления взрослого, и многочисленные эксперименты это подтверждают. Однако очевидно, что различия есть. Тем не менее эти различия выражаются не в форме мышления, которая и у взрослых и у подростков одинаковая, а в содержании. Тело, вся физиология подростка просто не позволят ему быть выше своих эстетических потребностей. Его этическая составляющая просто сносится гормональной бурей. В этом плане, подросток больше дитя природы, чем разума. Хоть мышление уже и сформировано, оно употребляет все свои способности на оправдания и рационализации своих эстетических потребностей. По крайней мере так было в моем случае, и, вероятно, это можно с большей или меньшей вероятностью обобщить и применить к описанию развития мышления всех подростков.