Аннотация: Не мистика, но все же мрачная тема, которая до сих пор остра для многих в России.
Константин Чиганов
Христиане
И вот, есть последние, которые
будут первыми, и есть первые,
которые будут последними.
Лука, гл. 13, ст. 30.
1
Чекист оказался медно-рыжим, да еще и косил на левый глаз, и диакон поневоле вспомнил указ Петра Великого со словами "...понеже Бог шельму метит". Вспомнил, и улыбнулся. И еще подумал - как славно, что Машенька не согласилась тогда стать дьяконицей. Теперь с мужем-адвокатом в Харбине, дай Боже им здоровья и лада. А он, слепец, едва не впал в отчаяние, упрекая Вседержителя в душе - хоть и по юности лет, но упрекая. Промысла он тогда не понимал, но вот - радуется, что не дал Бог жены и детей, да и как не радоваться...
Рыжий чекист с конопатым лицом и дергающимися губами постучал по столу школьной деревянной ручкой. Чернильница-непроливайка, запачканная сбоку, и лоснящийся маузер лежали рядом с чистым листом желтоватой бумаги. Резонно - все три предмета были хозяину стола необходимы, разве что маузер применялся чаще и был привычнее, ручку же в руки столоначальник нового времени взял недавно, оттого вся зеленая крашеная столешница пестрела чернильными брызгами.
Муха прогудела мимо дьякона и унеслась в приоткрытое окно - не свободу. Мухи - самые свободные существа при любом режиме.
Отец Михаил поерзал на жестком венском стуле, добытом из разграбленного дома какого-нибудь помещика. Следователь попытался уставить на него оба мутных серовато-желтых глаза, но не преуспел - один все время укатывался наружу. Чекист тыльной стороной руки отряхнул гимнастерку со следами споротых погон, и сказал:
- Значить, полную фамилие, имя, отечество!
- Михаил Онуфриевич Десятников.
- Годы?
- Тридцать два.
- Род занятий до революции?
- Духовное сословие...
- Сословия отменены!
- Хорошо, диакон Никольской церкви.
- Сейчас кто?
- Переплетчик.
- Семья есть?
- Холост.
- Ладно...
- ...так и запишем, - сказал претор, отряхивая полу голубой тоги. Солнце било сквозь оконную решетку. - Марий Оптимус Децимус, из всадников. Тридцать два лета. Из хорошей семьи, кстати.
Писец зашуршал по пергаменту в уголке. Конвойный солдат звякнул наплечниками. Покраснел больше своей туники. Новобранец. Претор будто не заметил:
- И как же ты, выкидыш лупанария, стал заодно с этими рабами, пожирателями тухлой рыбы?
Марий смотрел на воробья за окном, на ветке оливы. Воробей о чем-то болтал сам с собой по-птичьи.
- Я тебя спрашиваю?!
Арестованный пожал плечами. Когда-то красивый бордовый хитон теперь пестрел заплатами и пятнами, за сандалией тянулся оборванный ремешок.
- Я отвлекся. Разве римлянин - не свободен в своей вере?
- Свободен, если не поклонник мерзких ересей. И когда признает главного бога. Кесаря Нерона!
- Что ж, - вежливо продолжал обреченный, - если кесарю угодно быть богом, пусть считается им.
- Намекаешь на Александра? - претор прищурился. Веки у него были тяжелые и красные, и Марий пожалел пожилого, седого человека с родимым пятном на правой щеке. - Кесарь Нерон не склонен повторять судьбу Александра, оттого ему и есть дело до веры подданных.
- Да, я так и понял, - согласился пленник, качая темноволосой кудрявой головой, - вы правы!
- Что ты понял, малоумок?
- Что Нерон - не Александр. Вы сами сказали.
Претор плюнул, с тоской поводя глазами. Ему хотелось пить, но нельзя было показать слабость.
Он сглотнул сухим горлом:
- Тебя застигли в тайном храме этих еретиков, солдаты слышали, как ты молился вместе с рабами! Сопротивления не оказал. Жаль - иначе тебя порубили бы на месте, и мне не пришлось бы тут сидеть, беседуя с дураком. Ты обвиняешься...
... в контрреволюционной агитации. Ночью во взорванной церкви занимался отправлением культа, вместе с бывшим священником Никольской церкви Иваном Мироновым... Ясно, с подрывными целями. С чего тебя туда понесло?
- Пасхальная всенощная. Надо было отслужить. С отцом Иваном-то что?
- Сучий потрох тебе отец. Тоже допрашиваем. Расколем. Кто тебя подучил? Как выходил на связь с контрьре... с контрой, короче? Как завербовали?..
... Я сам отправился с ними. Никто не принуждал меня. Они собрались в роще за городскими стенами, и старик по имени Марк говорил им об Учителе.
- Где этот старик?
- На небесах, я полагаю. Его убили римляне.
- Аид с ним, туда и дорога. Почему ты стал слушать его?
- Знаете, трудно объяснить. У него лицо словно светилось. Потом я часто встречал это у христиан. Будто они вглядываются куда-то, где очень светло, и отсвет падает на черты.
- Ты хорошо знал его лично, этого старика?
- Почти нет. Он держался очень замкнуто. О себе не говорил, но часто рассказывал, как видел Учителя.
- Опасный еретик, из самых приближенных, значит. Где он видел этого лжебога?
Претор почувствовал себя не совсем искренним. А что если кто-то узнает его мысли о Нероне? Или этот убогий провидец возьмет, и скажет сейчас...
- Он видел Его однажды, когда Учителя вели на казнь. Всего пару минут.
- И стал христианином? Ты бредишь.
- Значит, ему хватило. Мне для этого пришлось слушать его целый час.
- Что потом?
- Я странствовал. Разговаривал с людьми. Они подавали мне милостыню...еду, одежду...
- Ясно. Из римского гражданина ты стал бродягой.
- Воистину. Теперь я если и гражданин, то не Рима.
Арестованный улыбнулся и добавил:
- А ты зря меня опасаешься. Ты же не виноват. Я поклоняюсь рыбе? Вот и нем буду как рыба. Я попрошу за тебя... там.
- Ты уже недалек... если ведешь такие речи.
- Ты приговорил меня к смерти до того, как увидел. Так заканчивай поскорее. Здесь очень душно и неуютно, в моей темнице и то было просторнее.
- Значит, приговора не боишься... Итак, именем кесаря Нерона...
... руке... руководствуясь революционным правосона...сознанием, черт, постановляю: Десятникова Михаила Онуфриевича, тридцати двух лет, в прошлом служителя культа и паразита трудового народа, за контру... контрреволюционную деятельность приговорить...
...к смерти на арене цирка! Приговор окончателен. Уведите его!
Претор закрыл глаза, унимая жжение, и попросил:
- И принесите мне кто-нибудь вина, Цербер вас пожри! Любого, любую кислятину, только холодного и покрепче!
Стражник лязгнул доспехами, взял формально мертвого за плечо и выпихнул из комнаты...
...поддав по пути окованным прикладом "трехлинейки". Слушая буханье нечищеных сапог за спиной, дьякон перекрестился и зашептал молитву за души своих будущих убийц.
2
Под горячим белым солнцем Марий стоял посреди арены, на желтом песке, уже испятнанном темным. Вокруг были тысячи лиц, а из самой роскошной ложи на теневой стороне за ним следил молодой человек с кудрявыми бакенбардами, с вялым и пустым лицом, одетый в белую тогу с позолоченной отделкой. Но теперь, когда Марий поднял лицо к солнцу, глухой рев и выкрики куда-то уплыли, как злые военные корабли, а он остался на берегу, на песчаном пляже, и никого вокруг...
...не было, только четверо вразнобой одетых, с винтовками, а перед ними у черного зева покинутой шахты: старушка в белом платочке и черной кофтенке, расшитой стеклярусом, отец Иван, седобородый, даже в сереньком армячке похожий на патриарха, и он, Михаил, всего тридцати двух лет. Темно вокруг, сверчки цвиркали крошечными косами в травах, и пахло полынно, горько.
Бывший дьякон одернул пиджак с чужого плеча:
- Отец Иван! - почему-то так ему показалось правильным обратиться к духовному отцу сейчас.
- Крепись, чадушко... - сказал старый священник, крестясь. - Помилуй нас, Господи, не по заслугам, но по множеству щедрот твоих!
Старуха, в которой Михаил вроде бы признал местную помещицу, слепо смотрела куда-то в сторону, шевеля тонкими губами. Сухие ее слабые руки сжимали одна другую.
Вскинули винтовки, один, справа, открыл рот:
- Готовьсь! По контрреволюции...
Тогда оба священнослужителя, не сговариваясь, громко, слаженно и красиво запели пасхальную молитву. На словах "...Смертию смерть поправ!" их попытался заглушить выкрик:
- Пли!
И гром эхом вкатился из шахтного черного зева...
...откуда выходил лев, столь же желтый, как песок арены. Только грива у него была темнее, с рыжиной. Желтые, под цвет шкуры раскосые глаза смотрели умно и устало. Лев страдал от солнца и блох.
Марий обвел взглядом амфитеатр - богатые одежды женщин, бритые лица мужчин. Молчание. Потом аккуратно опустился на колени, склонил голову и начал молиться. Как обещал, он не забыл помянуть в молитве и претора.
Лев подошел ближе. Вытянул морду, понюхал жертву. Та не бежала, не кричала, и запахом страха от нее не било. Лев удивился, пыхнул горячим дыханием в лицо человека. Тот ощутил сладковатый запах мертвечины, оставшейся на зубах, и запах...
...усиливался. Глаза разлепить оказалось невероятно трудно. Михаил рывком поднял веки, и почувствовал лютую боль в сломанной, по всему, правой руке, и еще боль, глуше - в левом боку. Он заворочался, где-то во тьме посыпалась земля. Словно в могиле.
Сколько пролежал здесь? И как...
Вспомнил. Залп - последнее. Но теперь вокруг пахнет сырым погребом и, все сильнее, тлением. Левой рукой он полез в карман - охнул, даже не от боли, а от внезапной слабости. Что-то тугое слева, меж ребрами, мешало дышать. Достал, осторожно, будто младенца из купели, спичечный коробок. Три спички.
Правая не послушалась. Пришлось мучиться, открывать коробок, зажав зубами, рискуя растерять драгоценные осиновые палочки. Но достал одну, чиркнул.
Едва не погасил, так дернулась рука.
Единственным целым глазом на него глядел отец Иван, безнадежно, бесповоротно мертвый. Вместо второго ока глазницу уродовала черная дыра с потеком черной крови. Борода священника спуталась и местами в ней застряли комья земли и травинки: видно, тащили за ноги, вниз лицом.
Неподалеку в тусклом желтом свете навзничь лежало тело помещицы с вывернутой шеей, как у живых людей не бывает. Лицо она словно отворачивала стеснительно за такой неблагопристойный вид.
Диакон приподнялся и поглядел наверх, в стволе шахты виден сероватый свет, утро, наверное. А пожалуй, если вон та балка выдержит, можно и выбраться...
- Господи! - вслух, ничего уже не боясь, сказал Михаил, - Твоя воля! Не сжал меня, яко колос, так не остави живым Своей милостью!
Спичка догорела, на серый свет наверху теперь стал золотистым. Там всходило солнце.
Диакон прочел молитву и...
...тяжелое горячее тело, покрытое жесткой шерстью, навалилось на его колени. Марий открыл глаза. Лев лежал на боку, прижавшись к его ногам и животу спиной, облизывая переднюю лапу. Розовый язык размером с лопату для хлебов массировал мускулы, каких с лихвой хватило бы сокрушить хребет дикого быка.
От льва пахло нечистым пыльным мехом и еще как-то едко, хищником.
На трибуне юноша с безвольным лицом поднял белую руку, возглашая:
- Раз так, то это воля богов! Они хотят оставить его в живых!
И в полном молчании замер амфитеатр. Ни одного детского плача, на шороха одежд.
Нерон оглядел собрание, дернул ртом как-то криво:
- Милость кесаря! Я, божественный кесарь Нерон, повелеваю отпустить этого человека, и даже дать ему новую одежду! Отгоните льва!
И тут же зашуршали, зашушукались, по рядам побежало: "милосердный Нерон", "достославный кесарь", "какое великодушие", "вот пример истинного благородства", "затмевает солнце, воистину"...
А лев поднялся, не обращая никакого внимания на императора, лизнул Мария в щеку жестким, будто кора оливы, языком и побрел к полукруглой черноте арки, в свой нынешний дом.
Он презирал зрителей.
1 сентября 2006 г.
Первые христиане часто изображали в своих храмах рыб, символизировавших человеков, уловленных Христом.