Аннотация: Кукольная тема, на этот раз с настоящей куклой
"Ну дурацкий же обычай", подумал Антон, ощущая биение спущенного колеса и выворачивая руль к обочине. "Только нас, водятлов бедных отвлекают, как будто одного приехавшего навсегда им мало".
На золотисто-буром ковре опавшей листвы красные и белые гвоздики похоронного венка казались пятнами краски, набрызганной безумным художником на красивый, но сдержанный осенний пейзаж. Антон хлопнул дверью старенькой белой "Мазды" и поежился от пронизывающего дуновения октябрьского ветра, уши сразу занемели. Поднял ворот куртки, поглядел на сплюснутое переднее колесо, пнул - не разбортовалось, и то ладно, просто накачать и дотянем с тобой, голубка дряхлая, до шиномонтажки.
По небу катили сырые облака, вот-вот закаплет. И все же прежде чем открывать захламленный багажник и вырыть оттуда насос, он подошел к дереву. Нестарый дубок, листва, как это обычно у дуба осенью, еще не сдалась, листья пожелтели только по краям. На серой коре невысоко, примерно на уровне колена, глубокая рана, уже потемневшая, уже не бросающаяся в глаза. Венок был большой, богатый, какой-то неуместно-праздничный, да еще широкие черные ленты с золотом подчеркивали впечатление.
Антон взял холодными пальцами (опять забыл перчатки) край влажного синтетического шелка, растянул. Золотые литеры на трауре:
"Анна и Томочка, навсегда в моем сердце".
Без подписи. Видно, тому кто заказал надпись, подпись была не нужна.
Сперва Антон вздрогнул, кольнуло в подреберье, но еще не подойдя, понял - обознался. Не ребенок - из-под холмика листвы шагах в трех от венка виднелась кукла, светлые длинные волосы и розовое платье. Странно, что пролежала тут так долго незамеченной. Хотя из машины не увидеть, а люди вряд ли рвутся гулять в это место.
Да, кукла. Красивая и дорогая, только сильно потрепана кукольной жизнью. Примерно в локоть ростом, жизнеподобное круглое личико сохранило румянец, голубые глаза хлопнули ресницами. Платье с кружевами выцвело, полиняло и испачкалось, волосы, когда-то пышно-белокурые, кукле до пояса, сбились в грязные колтуны, словно кукла каталась по земле в истерике, потеряв хозяйку. Точно, хозяйку, мальчишка такую расфранченную бы в руки не взял.
Антон повертел игрушку, подумал, на что пропадать - подарить кому-нибудь, хоть в детсад. Странно все же, что так вот, у места аварии, словно нарочно, как последняя ее жертва.
Положив куклу в багажник и найдя-таки ножной насос, он уже собирался, присев, открутить колпачок ниппеля у подлого колеса, когда увидел старуху на обочине, рядом, словно ниоткуда. Старуха как старуха, неопрятная, в буром пальто и серой пуховой беретке, с клеенчатой сумкой в руке. "Ну, если подвезти навяжется..." Но вместо этого старая подковыляла к дереву поближе и пробормотала что-то вроде "бедные, болезные".
Обернулась к сидящему на корточках Антону. Глаза у нее оказались ясные, голубые, как у той куклы. Сказала вполне здравым тоном:
-- Простите, не заметила, думала, кто ж тут машину поставил, может, к ним. Навестить. Тут ездит иногда.
-- Нет, колесо спустило. Подкачаю и поеду. Кто-то разбился? - и сам пожалел о вопросе.
-- Женщина с девочкой. Прошлой весной, по последнему снегу. Видно, на лед попали, вынесло и на полном ходу их в дерево, страх. Я как раз Жульку, покойницу, выгуливала, когда понаехали. И милиция, и скорая, при мне их доставали. - Старуха сморгнула слезу, -- Женщина молода-ая, волосы длинные, светлые, красивая... И доча в нее, прямо ангельчик. Лица не задело даже, а самих... Осподи, лучше бы в метре ездили, чем эти машины проклятые. Вот теперь когда приезжает, выйдет и стоит, смотрит. Машина черная, большая, не наша. Молодой ишо, в дорогом пальте. Помнит.
Тут неподалеку, на Борисовском кладбище, вместе и схоронили, на главной аллее, где богатые. Я от соседки узнала, цветов было, народу, все слезьми исходят...
Зашаркала дальше, поняв, что ее не слушают, и Антон поскорее склонился над колесом, надевая наконечник шланга. Отвечать на старухины скрипы желания не было никакого.
Дома Антон наполнил ванну наполовину, сыпанул моющего средства, размешал. Не хотелось снимать с куклы одежду, словно обмывать... тьфу-ты. Погрузил игрушку в воду и принялся шоркать. Синтетика же, грязь отставала легко, только волосы пришлось растрепать. Когда он вытащил руку из мыльной воды, на ногтях остались багровые следы. Присмотрелся, вот и на куклиных волосах розовые пятна. Антона передернуло, но работу он закончил, отмыл дочиста, даже расчесал кукольную шевелюру своей расческой. Потом, тщательно намылив, вымыл руки и спустил воду, в пене чудился розоватый оттенок.
Ладно, если даже ты и... их, нет, ну не могли ж ее не заметить так долго, совсем рядом, бред какой. Просто совпадение, да, выбросил кто-то брезгливый из машины, когда у хозяйки носом кровь от жары пошла и выпачкала. Еще летом. Если вообще это был не кисель какой-то.
Куклу, заметно похорошевшую, хоть и неряху, он посадил сушиться на батарею. Подошла сиамская кошка Бася, уселась перед подоконником, уставилась на куклу, узкими голубыми глазами в голубые стеклянные глаза. Так и сидела, не меняя позы, сама как раскрашенная черноухая статуэтка, пока Антон не выключил свет.
Сон у Антона случился сумбурный, с острым чувством беды. Зря, зря он тогда остановился. Вот и теперь он словно бы со стороны видел тот дубок, без венков, с голыми ветвями и снегом у корней. Ни звука. Вишневый "Ниссан-Жук" несся бесшумно, расплескивая снежную кашу, фары горят, стекла тонированы. Потом дискретно, как в стробоскопе, машину сносит, будто тянет выпуклым капотом к дереву. Антон хочет предупредить, заорать, но задыхается без воздуха.
Выплывает красивое и смертельно испуганное лицо девочки лет восьми, длинные светлые волосы словно отброшены порывом ветра, голубые глаза распахнуты, девочка что-то немо кричит и швыряет в Антона ту куклу. Кукла падает у его ног, копошится в снегу, странно и страшно живая, подымает головку - но и у нее лицо девочки, только маленькое. Порыв ледяного ветра. От холода, смеси жалости, тоски и отвращения Антон проснулся.
Наконец-то. Тьфу, пропасть.
Порыв ветра ему не приснился. Окно было приоткрыто, хотя еще недавно Антон проверял, заперты ли шпингалеты. Он подошел, не очень даже удивляясь, провел по подоконнику - лужица. Второй этаж, вполне можно выбраться. Локтя коснулось шершавое - кошка пришла проверить, уселась, глядя в приоткрытую створку пристально, словно кого-то провожая. Стекла по краям затягивал первый робкий иней.
Что его заставляло, какое ощущение незаконченности, Антон и сам не мог бы сказать. Но, проезжая, повернул к решетчатым воротам Борисовского кладбища. Створки открыты для посетителей, в такой пасмурный будний день немногочисленных. Он аккуратно притормозил, нашел взглядом синий указатель "Главная аллея". Оставил "Мазду" на краю парковки, возле обшарпанного серого уазика-буханки с черной полосой. Белая часовня, серые небеса, какие-то постройки с мастерскими камнерезов, и ряды-ряды-ряды памятников, перемежающихся модными мраморными и гранитными мавзолеями.
Идти пришлось недалеко. На главной аллее заблудиться было негде, и черную невысокую плиту стоймя, заваленную порыжевшими венками, не пропустить. Кто-то недавно принес свежие цветы, красные и белые гвоздики, много, десятка два. Антон положил свои четыре рядом, две белых, две красных. Пахло мокрой землей, туфлей он угодил в подмерзшую лужу, сломав свежий ледок.
На плите золотом "Анна Лазарева - Томочка Лазарева. Простите, что не уберег". Даты. Выше - два призрачно-серебристых портрета. Молодая красивая женщина с длинными светлыми волосами, распущенными по плечам, и девочка, ее уменьшенная копия, только волосы стянуты в пышный хвост. Обе улыбаются, наверное, снимал отец и муж. Который "не уберег".
В лица Антон вглядываться не стал, девочку он узнал и так.
Обошел надгробие и выдохнул. Кукла была здесь. Лежала за плитой, скорчившись, словно от холода. Белые крошечные сандалии и подол платья вымазаны землей, белокурые волосы растрепаны. Лицом она уткнулась в черный холодный камень, ручками закрывая голову. "Ей долго придется ждать. До трубы архангела и воскресения мертвых", подумал Антон.
-- Не надейся, -- сказал он, уже не удивляясь ни себе, ни происходящему, -- истлеешь в прах, но не дождешься. Поверь. Никто еще никого не дождался оттуда. Я хотел тебя отдать другому, живому ребенку. Это не настоящая жизнь, положим, но лучше, чем тут... хотя как знаешь.
Повернулся и пошел, ежась от пронзительного ветра.
На стоянке открыл заднюю дверцу, отошел и встал перед радиатором, подчеркнуто разглядывая небесную низкую хмарь. И даже не мог уверенно сказать себе, почудились ли шажки за спиной и шорох из салона машины.