Аннотация: Из мертвецких рассказов покойной Груни, за правду не ручаюсь
Жизнь в нашем селе протекает тихая и патриархальная, жители, за исключением кур и коров, потребляют беленькую. Употребив же, собираются у кого-нибудь на подворье и красиво, с душою поют "Меж высоких хлебов затерялося неприметное наше село..." или "Ой, мороз, мороз...", смотря по сезону.
Нельзя сказать, будто село из числа вымирающих. Выполняя заветы правительства, всякая тварь вносит вклад в улучшение нашей демографии - не далее как в прошлом месяце кошка бабы Груни принесла аж шестерых котят, и ни одного не пришлось топить, всех разобрали соседи - очень уж последнее время расплодились мыши. Мыши тоже вносят вклад в российскую рождаемость, как могут.
Груню, а для городских внучек бабу Груню почитают знахаркой, местные старушки часто забегают к ней, больше, правда, за лекарством духовным - поболтать языками и отвести души.
Еще баба Груня знает множество историй и не прочь их рассказать долгим летним вечером, надо только чуть-чуть подольститься. Вот и попробуем.
ТИМУРОВЦЫ
- Да мотрите, шелапутки, мимо старого кладбища вечером не носитесь, тимуровцы заберут!
Внучки уставились сияющими от увлеченного испуга глазами:
- Бабуль, какие тимуровцы?
- А это перед войной могилу хромого царя Тимура на юге копали, хоть старики там и говорили, нельзя мол, а то покойник осердится и войну принесет. Раскопали, и как раз война началась. Вот их у нас и прозвали - тимуровцы. Я еще девчонкой была, когда все пошло...
+ + +
Братец мой, Сенька, он потом на финской погиб, своими глазами видал, да лучше б и не видал вовсе, не человечье то дело.
То до войны было, до второй германской.
Приехал к нам паренек один, агитатор. Его так и прозвали - "Гришка-агитатор". Все за пионерию агитировал, ребятишкам в школе рассказывал про пионеров да комсомольцев, светлые дали там и все прочая. Ну, и по суевериям очень проходился, кричал, мол, люди полюс перелетают, а вы тут как при крепостном режиме живете, сопли жуете да старухиных сказок пугаетесь. Горячий паренек был, ярый.
Вот как-то Семка-пастух его в подпьяни встретил и сказал:
- Вот ты ничо не боишься, гришь, ни попа ни черта, а ведь слабо в ночь сходить на кладбище да венок оттуда принести? Обписаешься, не пойдешь, агитерством тока мозги можешь мозолить, девок смешить.
Особо Гришу про девок задело:
- Я? Да ты!.. Да всем покажу, в полночь с кладбище хоть целого покойника приволоку!
- Ну, ну, мели, Гришаня... Говорят, там что ни ночь - кресты из земли выкапываются сами.
- Да вот и пойду, посмотрю! Сегодня ночью пойду! Баста!
Ночь та выпала нехорошая, накануне Купальей. Да ему уж и море по колено, и перед девчонками досадно. Откажешься теперь - засмеют, запилят, Семка уж всем растрезвонил, растарабанил.
Вечером он и собрался. Ножик прихватил, бутылку да кусок пирога. А Сенька за ним привязался, далеко позади. Яичко красное брат с божницы у бабки взял, в карман рубахи сунул, решил издаля поглядеть - голова молодая, дурная.
Кладбище за селом уже тогда было старое, кресты прогнили, от иных одни палки с поперечными зарубками остались, покосилися, кой-где и повалились.
Сенька за кустами близенько залег и смотрит, как белая агитаторова рубашка мелькает. Луна вышла на небо, видно хорошо.
Вот подошел Гриша к высокому кресту деда Михеича, что в прошлом месяце помер, примерился к проволочному венку - большой, неудобно, да других рядом нет. Видно было, достал бутылку, принял для смелости, да остаток на могилу и плесни со словами:
- Гуляйте, покойнички, пока угощаю!
Тут гул из земли пошел, заворочалась земля на могилах, закачались кресты. Сенька чуть не опозорился, а Гришу-агитатора, видать, страх за ноги поймал - стоит, качается без звука.
Стали вылезать из земли страшные, прогнившие. Костями стучат, пальцами истлевшими шевелят, в волосах бледные земляные черви копошатся. И встают они один за другим, на кресты опираясь, и стонут:
- Старшого, старшого сюда, вождя!
И выходит один, не сказать чтоб мертвец, только бледен до синевы. Глядит брат - да то ж сам Гриша-агитатор! И тоже в белой рубашке. Повернулся пришлец - а у самого на пол-головы рана, и кровью багровой пол-рубашки пропитано. Стали покойники подходить к нему, а он отрывает от подола своей рубахи бордовые лоскуты и на костяные шеи им повязывает, а потом каждый по-пионерски руку подымает.
Повязал так всем, а потом гаркнул голубыми губами:
- Все за работу, товарищи мертвецы!
Они и давай кресты вырывать да в штабель складывать. И песню завыли:
Мы не шайка, и не банда.
Не объелись огурцов.
Мы гниющая команда
Пионеров-мертвецов...
Тут Гришаню и заметили - он в дедов Михеичев крест вцепился, но покойники живо его оттащили и перед Григорием-мертвым поставили.
Тот глазами жабьими водит, оскаляется.
- Что ж, - говорит, - не ждал с собой повидаться! Счас ты пионером-героем станешь!
Вырвал из-за спины топор, и хватит нашего Гришу по голове!
Мертвецы захохотали, зарычали, а брат мой ползком, ползком - и прочь, прочь с проклятого места! Слышал, сзади визжали и топотали, да не догнали, святой Никола миловал.
Прибежал в обмоченных портках, на печь забился и скулит, голову закрывая. Ну, наутро отошел, рассказал. Отец его и драть не стал - намучился парнишка.
А наутро пошли Григорья искать на кладбище, куда Сенька рассказал.
И нашли там, у Михеичева поваленного креста.
Лежал наш Гриша-агитатор, белый, как мука белый, а из раны на голове лужа крови алой, только подсыхать начала. И топор в крови поодаль валяется, а у топора ни следа, только лоскут окровавленный рядом лежит. Как галстук.
Похоронили Гришу без отпевания церковного на том же кладбище, да и отпевать было некому - попа в район за анчисовецкую агитацию забрали. Так вот второго, выходит, агитатора мы лишились.
А Сенька, когда на финскую уходил, яичко то красное в мешочке на шее унес. Да не помогло.