Мне было лет пять, когда в нашей семье произошло неординарное событие. О нём-то я и собираюсь вам рассказать. Оно не даёт мне покоя уже пятьдесят лет.
Мой отец встретил Войну в рядах Красной Армии. Его ещё в 1940-м призвали на службу. Он отвоевал от звонка до звонка, и чудом пришёл живым. Нам, своим детям и жене, он никогда ничего про Войну не рассказывал. Но году в шестьдесят шестом, произошло событие, которое я очень хорошо помню.
У нас дома собрались сёстры моей матери с мужьями, я зашёл, (нас обычно быстренько кормили и выпроваживали на улицу), домой к столу. И увидел такую картину: все гости, особенно мужская половина, что-то взволнованно обсуждали. Из каких-то слов я понял, что разговор до моего прихода шёл о привидениях, ну, или духах. Преобладала скептическая точка зрения, но тут слово взял мой отец, которого, кстати, в момент моего прихода, за столом не было. Из обсуждения гостей я составил себе представление, о чём он им рассказал. Для затравки отец поведал, как семнадцатилетним парнем он шёл из Шорыгино (ткацкий рабочий посёлок Ивановской области) в своё Яманово (деревню). Дорожка шла через небольшой лесок. Там километра полтора-два между этими населёнными пунктами. Правда, дело происходило в сумерках. Так вот, отец сам не понял, как сошёл с прямой дороги и оказался в лесу. Впереди он увидел вдали, средь деревьев, огонёк, как ему подумалось, родной деревни. И он на него пошёл, пока опять же в сумерках, только уже в утренних, не ввалился в болото за семнадцать километров от своей деревни. Он до самого конца, пока не провалился в воду по грудь, видел впереди этот огонёк, к которому и шёл, как выяснилось, всю ночь. При этом ему ни разу не пришло в голову усомниться в правильности выбранной цели, и он нисколько не заметил, что слишком уж он долго идёт. Всё происходящее казалось ему нормальным течением событий, пока в болотную жижу не попал. Словом, голова его была отключена от каких бы-то ни было сомнений, в нормальности происходящего. Он просто шёл на огонёк в свою деревню. И когда гости подняли его на смех, отреагировав таким образом на финал рассказа отца, в котором он объяснил всё с ним случившееся происками лешего, отец рассердился не на шутку и выдал им ещё один случай с потусторонними силами, который приключился с ним на войне. Это был первый и последний раз, когда он об этой Войне заговорил.
Отец был авиамехаником. За ним был закреплён истребитель, который он обслуживал, ну и к этому же самолёту был прикреплён лётчик-офицер. Это был самый лучший лётчик за войну, с которым ему пришлось работать. Не в смысле профессиональных его качеств, а в смысле человеческих взаимоотношений. Лётчики-то были офицеры, а механики - солдаты и сержанты. Так вот, сыграли тревогу - где-то налёт немцы совершают. Его пилот, не переодевшись в комбинезон, вскочил в кабину как был в своей форме, и вся эскадрилья взлетела.
У самолётов есть некий запас горючего, которого хватает на определённое полётное время. Вот уже все приземляться начинают, а отцовской машины нет. И никто из пилотов не может ничего сказать про самолёт отца и пилота. Прошло ещё минут двадцать и понятно стало, что горючка закончилась, и он не прилетит. Кстати, немцев уже не застали. Те отбомбились и улетели раньше, чем появились наши истребители.
Где-то, через час, после того, как вышли все мыслимые сроки возвращения, до командного пункта дозвонился какой-то пехотный командир и сообщил, что в расположении его части на передовой, какое-то время назад упал наш горящий самолёт, который перед этим вёл бой с пятью немцами и был сбит. И он, командир этот, обзвонивший уже несколько воздушных частей, спрашивает: не ваш ли это самолёт? Отец был в наряде, - он был сержантом и помощником дежурного по части, - и ехать со спасательной партией не мог. Уехали без него. Надо заметить, что самолёты иногда ломались, иногда бывали повреждены вражеским огнём, и не редки были случаи, когда пилоты садились на вынужденную посадку где придётся. Иногда и на территории противника. Словом, у людей ещё была надежда, что раз у них боя-то никакого не было, лётчик просто сел на вынужденную из-за какой-то поломки. И к горящим обломкам какого-то там самолёта покатили просто для самоуспокоения, чтоб удостоверится, что это не их машина. И они в самом деле не смогли понять их это летательный аппарат или нет, поскольку он сгорел дотла. То, что осталось от летчика выскребли из кабины в простыню, и так в узле эти останки и привезли, приколов, снаружи простыни, обгоревшие медали и ордена погибшего пилота. Вот приехали. Отец, как помощник дежурного по части, их встречает. И ему из грузовика и подают этот кроваво-копчёный узел. Он его взял и поставил на землю. И тут он увидел обгоревшие награды. Он сразу по ним понял, кто это был в узле. Отец перестал понимать происходящее, не реагировал на окрики, а просто повернулся и пошёл за капониры. Вот заходит он за угол, а навстречу ему живой и невредимый его пилот: "Ты чего, Фёдор, бледный какой-то? И вроде бы, как не в себе? Случилось что?" И хлоп его рукой по плечу! У отца подкосились ноги, и он потерял сознание. Там его и нашли через какое-то время.
По номерам орденов и медалей установили, что это действительно и был тот самый пилот из их полка, который пропал. Друг моего отца.
Сам-то я этот рассказ не слышал, и составил о нём представление просто из общего обсуждения гостей за столом. И тут дядя Володя кричит в соседнюю комнату, куда выскочил мой, расстроенный воспоминаниями, отец: "Фёдор Степанович, ну хватит переживать-то! Иди к нам. Я уже налил!". И тишина. Он взял две рюмки, вилку с куском селёдки, и сам к нему пошёл. Через секунду заходит обратно, оторопевший: "А его здесь нет!" Я сразу туда. Смотрю, окно растворено. А они по всему дому открыты, окна-то. Лето. И народу полон дом. Я на улицу, в сад. А отец сидит на земле под яблоней и курит. И руки у него ходуном ходят. Я даже побоялся к нему подходить, чтоб не смущаться самому и его не смущать. Просто побежал за сарай в малинник, словно ягод порвать. Не отпустила его Война, хоть и прошло уже тогда больше двадцать одного года...
Одна добрая знакомая рассказала мне как-то про погибшего от водки отца-фронтовика своей подруги. Он безумно любил певчих птиц, и до войны их у него было немало. Когда он пришёл с войны, то опять завёл птичек. Каких-то сам наловил, а каких-то купил на рынке. Со временем птичьими клетками заставилась небольшая комнатёнка от пола до потолка. Бывший фронтовик поставил среди этих клетушек топчанчик, и начал там сводить дружбу с Зелёным Змием. Домашним своим он никогда про войну не рассказывал, но война эта его ни на шаг от себя не отпускала. Он садился с бутылочкой среди своих птичек на убогий топчанчик, наливал себе в стакан водки и начинал щебетать и присвистывать, раззадоривая своих пичужек. Птицы ему вторили, и вскоре комната заполнялась птичьими трелями: все, кто мог петь - пели. К этому времени отставной фронтовик изрядно хмелел, принимал горизонтальное положение, ставил на пол стакан и пустую бутылку, и начинал имитировать свист миномётной атаки. Птицы, под свист немецких мин, начинали истошно голосить, сменив певческие трели на оглушающий крик. Под этот гвалт он и засыпал, весь в слезах. И однажды он не проснулся. В точности, как мой батя. Чикин Александр. 2013-04-11.