Аннотация: Молодого музыканта преследует таинственная незнакомка. Чего она добивается, и почему всегда молчит, не показывает свое лицо и не пытается поговорить начистоту?
Бархатная роза
Хотите узнать мою историю, почему я стою посреди ночи на безлюдном мосту, мокну под дождем и не обращаю внимания на то, что вышел из дома босиком? Нет, я не сумасшедший. Пока. Но очень близок к тому, чтобы совершить что-нибудь безумное, оставить свой след в истории музыки как очередная звезда, рано закатившаяся при таинственных обстоятельствах. Скоро вы увидите мое фото в светской хронике в приличных газетах и на первых страницах желтой прессы. По мне будут плакать толпы поклонниц в черном, и по их нежным щечкам будет течь тушь.
Представили? А теперь я вам расскажу, почему я сижу на перилах моста, качаю ногами над быстро текущей рекой, несущей свои темные воды прочь из города, туда, куда так хочет вырваться моя мятущаяся душа. Почему я смотрю вниз и пока не нахожу в себе сил спрыгнуть. И почему мне так хочется, чтобы у самого начала моста действительно стояла худенькая девушка с длинной челкой, почти полностью скрывающей её глаза и нос.
Все началось в тот проклятый день, когда наша группа выступала в первый раз на разогреве у "Адского гонщика", матерых металлюг, изредка посещавших наш город. Мы так волновались перед выступлением, что напились. Это случается с молодыми музыкантами и никто особенно не возмущается, пока мы в состоянии держать инструменты и играть что-то похожее на то, что было на диске с демонстрационными записями, мы посылали его организаторам, когда подавали заявку на участие в концерте. Я помню, что пил виски - наш барабанщик, патлатый Фред, притащил его из поездки в Испанию.
Мандраж перед выходом на сцену был настолько силен, что я совершенно забыл о том, что на концерте будет мой папа - он очень хотел приехать и послушать нас в хорошем клубе с нормальным звуком. Для папы музыка - все, как и для меня. Он в шестнадцать лет заработал на свою первую гитару и играл рок с такими же энтузиастами в те далекие времена, когда за это можно было получить много проблем. Когда я в 12 лет заинтересовался рок-музыкой, именно папа отвел меня к другу-басисту и попросил его научить меня играть. Я настаивал, что хочу играть на бас-гитаре и упорно игнорировал папины предложения научить меня "забацывать такие соляки, что душа улетает", поэтому дядя Женя (он же Кисель) стал учить меня премудростям обращения с басом.
Это папа подарил мне басуху Gibson и всегда выгораживал перед мамой, когда я слишком поздно возвращался с репетиций, приходил подшофе или возмущенные соседи начинали осаждать нас с требованиями "прекратить эти издевательства на ночь глядя". Поэтому, как бы я ни стеснялся несовершенства своей игры, я не мог ему отказать. И он приходил на наши репетиции, стоял в первом ряду на концертах и потом всегда с гордостью рассказывал друзьям: "Сын играет ещё лучше, чем раньше. Кисель знал, как научить парня, а я знал, кого позвать в учителя!".
Объявили наш выход на сцену, и я медленно пошел по коридору, обитому пошлыми бордовыми обоями с золотыми лилиями. Всю дорогу боялся опозориться - забыть мелодию посреди песни. Зря я переживал - несмотря на выпитый виски, играли мы отлично и ни разу не сбились. Зрители встречали каждую песню очень тепло, но чего-то мне не хватало... И только потом я понял, чего именно. Аплодисментов и подбадриваний папы. Их я выделял из любого рева и криков толпы у сцены. Папа умел особенно хлопать - он называл эту манеру "хлопок одной ладонью" и утверждал, что научился этому во время поездки на Алтай у странствующего буддистского монаха.
Когда мы спускались со сцены, я искал глазами папу, и его нигде не было. Я подумал, что он решил подождать меня в нашей гримерке, хотя это было совсем не в его стиле. У последней ступеньки кто-то мягко прикоснулся к моей руке. Девушка, я точно вижу её впервые. Темные кудрявые волосы скрывают лицо. Она безмолвно протягивает мне бордовую розу, касается ей моих губ. Этот жест меня заинтриговал - обычно девушки с визгом бросаются на шею, пытаются поцеловать, выпросить что-нибудь на память. А эта стоит тихо и гладит меня цветком на длинном стебле по лицу. Мои друзья обходят нас и с усмешками идут к коридору, за ними с визгом бегут фанатки - охотницы за автографами.
Незнакомка все так же молча берет меня за руку и вкладывает в неё свою розу. Я вижу капли воды, которые покоятся между бархатными лепестками, как драгоценные камни. Девушка тянет меня за собой. Я заинтригован, я иду следом за ней и совершенно забываю про то, что хотел найти отца и спросить, как ему наше выступление...
Мы идем к выходу из клуба, обходим толпу, внимающую хедлайнеру вечеринки. Седеющие металлисты на сцене трясут хайрами, ревут гитары и солист хрипит в микрофон что-то неразборчивое. Влажный спертый воздух пропитан дымом, запахом дешевого пива и подросткового пота. Мы спешим покинуть это инферно и выйти на улицу, вдохнуть ночной воздух. Кто-то бежит за мной, хватает за плечо и кричит:
- Слава, Слава, стой... Твоя мама звонила Лехе на сотовый, сказала, папа умер... Да стой же ты, Слава! - Это наш ритм-гитарист Хмурый, как всегда, под завязку нагружен горестными новостями. Ему стоило назваться Горевестником, когда кликуху себе выбирал. Девушка неслышно исчезла в темноте, и я пошел вслед за другом в гримерку, где остальные открывали вторую бутылку виски. Естественно, меня не выпустили, пока не влили в меня ещё несколько стопок огненного зелья. Естественно, кто-то зажег косяк и заставил меня его выкурить. Только после этого Леха протянул мне свой телефон и потребовал перезвонить домой.
В трубке навзрыд плакала мама. Я знал, что надо ехать к ней, подставить плечо, обнять, помочь в беде. Но я забыл все правильные слова, которые так легко было говорить, когда умирал абсолютно посторонний человек, и которые стали неискренними, ненастоящими, когда умер кто-то любимый. Я был позорно пьян и накурен и невразумительно мычал в трубку. Мама сказала, что папа решил помыть окна, поскользнулся и выпал наружу. Это случилось за несколько часов до концерта, когда её не было дома. У подъезда она заметила труповозку и сердце страшно ёкнуло. Предчувствие не обмануло. Она быстро сопоставила между собой распахнутое окно на кухне, знакомое пустое ведро у входа в подъезд и тело в черном мешке, которое грузили в машину.
Наверно, все это время мама тоже искала слова для меня. Она очень любила папу, и мне больно было представить, что она чувствовала в тот момент. Что ей пришлось пережить. Так мы остались одни.
Нормальный человек тут же протрезвел бы и бросился домой. А я поддался порыву и залпом допил то, что оставалось в бутылке виски, взял ещё один косяк, выкурил и только после этого направился к выходу из клуба. Бас за спиной цеплялся за дверные косяки, бил по ногам, словно удерживал меня, требовал остаться с друзьями, решившими допить все запасы спиртного. Но я все равно шел вперед.
Я давно забыл про таинственную девушку, но она про меня, как оказалось, не забыла. Даже наоборот. Она налетела на меня у служебного входа, схватила за руку и потащила куда-то. Я не сопротивлялся и следовал за ней - конопля и алкоголь убили во мне способность чего-то хотеть, и чужая инициатива меня вполне устраивала. Пьяный и расслабленный, я думал, что это мама везет меня домой. Как в далеком детстве, когда она выручала меня из любых ситуаций, казавшихся неразрешимыми.
Девушка опять не проронила ни слова с момента нашей встречи. Она остановила такси, что-то написала на бумажке, поспешно вырванной из блокнота, и протянула её водителю. Тот кивнул, мы забрались в салон, и такси долго-долго везло нас в неизвестном направлении по ночному городу, а я на заднем сидении целовался со своей похитительницей. Розу я благополучно забыл в гримерке, но не горевал ни о ней, ни о папе - губы девушки были на вкус как лепестки цветка, а её шея и ключицы пахли диким шиповником. Я заметил, что она красива, по крайней мере, меня нисколько не смутило бы, что у девушки, с которой я встречаюсь, глаза немного навыкате, как у аквариумной рыбки-телескопа. Похоже, моя таинственная незнакомка так стесняется этой особенности своей внешности, что не любит её демонстрировать. Возможно, и молчит она потому, что её смущает звук собственного голоса. Знал я таких людей, им очень сложно жить из-за того, что чужое мнение для них важнее самоощущения.
Она привела меня к себе домой и мы пробирались по квартире в кромешной темноте. Я спотыкался об мебель и чертыхался, где-то в прихожей бросил чехол с басом и даже не потрудился разуться. Она вела меня по бесконечному лабиринту, наполненному темнотой, и мне казалось, что я в абсолютном молчании блуждаю по кругам ада, в которых черти выключили свет. Наконец мы куда-то пришли, меня толкнули на кровать и начали раздевать. А о том, что было дальше, я хотел бы умолчать - эти воспоминания только для нас двоих, и ни для кого больше.
Утром я проснулся в полном одиночестве в чужой кровати в незнакомой квартире. Я был там совсем один. От неё осталась только записка на кухонном столе рядом с тарелкой с теплым омлетом и кружкой с какао. "Кушай на здоровье и спеши домой. Я с тобой". Ни подписи, ни отпечатка губ, ничего.
Я решил не забирать с собой ключи, словно нарочно оставленные во входной двери, закрыл её за собой на все замки и положил ключи под порог - мы с папой и мамой всегда так делали, когда не могли их друг другу передать.
Дома был ад - плачущая мама, необходимость общаться с милицией, сотрудниками морга, куда отвезли папу, договариваться о месте на кладбище, заказывать памятник. Меня мучило сильное похмелье, но я со всем справился. Я пытался искупить свою вину - мне было стыдно и больно, что я поддался порыву и в трудную минуту выбрал не маму в пустой квартире, а незнакомку и секс. Да, я оказался трусом, я позволил себе сбежать от проблемы на несколько часов. Но я вернулся и сделал все, что от меня требовалось. И этого все же оказалось недостаточно, чтобы не чувствовать вину перед отцом - мне казалось, что я предал его память.
В тот день что-то надломилось во мне. Тексты, которые я писал для нашей группы, становились все более мрачными и абстрактными. Впрочем, это помогло нам стать ещё популярнее. После того концерта на нас посыпались предложения отыграть на фестивалях, в более известных клубах, мы начали ездить на гастроли в другие города. Скоро уже другие группы стали играть у нас на разогреве, и это радовало всех, кроме меня.
Наверно, мое состояние можно сравнить с эмоциональной комой - после смерти папы мне стало на все плевать. Я менял девушек как перчатки. Я много пил и ни в чем себе не отказывал. Но ни разу не видел ту, что была со мной в роковую ночь. Она пропала. Вернее, это я её больше не встречал, но время от времени слышал что-то о молчаливой девушке в черном, не пропускающей ни одного нашего концерта. На моем столе в гримерке неизменно появлялась одна бордовая роза, с которой кто-то срезал все шипы. И каждый раз я вздрагивал, глядя на этот цветок. Она незримо была рядом, пряталась где-то в тенях, не показывала лица, не подавала голос. Существовала ли она на самом деле, или мой обкуренный мозг той ночью придумал отговорку, чтобы не возвращаться в опустевший родительский дом? Розы мог приносить и кто-то другой, но сердцем я чуял, что это она.
Через несколько месяцев мама принесла мне первое письмо. Она вынула его из нашего почтового ящика. Белый конверт отчетливо пах диким шиповником, и что-то во мне рухнуло вниз, как ведро в глубокий колодец. Она знает мой адрес. Это настолько меня разозлило, что я почувствовал, как во мне закипает ненависть к незнакомке.
В письме были стихи, написанные от руки. Довольно заурядные, с рифмами "кровь-любовь" и образами, навеянными поэзией немецких романтиков. Округлый детский почерк. И две страницы текста - рассказ о том, как она хочет быть рядом со мной, но не может позволить себе такой роскоши. Как она хочет быть моим темным ангелом и охранять меня от бед и потрясений. Как она видит меня во сне и мечтает о том, что в следующей жизни мы будем вместе. Ненормальная какая-то, решил я и выбросил письмо в помойку.
Следующие её письма отправились туда же. Я закатывал глаза и мысленно стонал при виде нового конверта с запахом шиповника. Больше всего меня бесило то, что она так легко выяснила мой адрес. Кто-то проболтался о моем настоящем имени. Мы все взяли себе псевдонимы давным-давно, когда только думали о выступлениях, и требовали, чтобы наши настоящие имена нигде не фигурировали. Это очень помогает, когда тебя осаждают поклонницы и любая из них может оказаться потенциальным сталкером.
Однажды мама пришла с работы домой со счастливой улыбкой и поздравила меня с тем, что у меня очаровательная девушка. Я задумался, потому что в тот момент встречался с солисткой одной реггей-команды, довольно страшненькой на вид, но очень классной в постели. Я бы ни за что не назвал её социальной и общительной, она раскрывалась только на сцене, а в жизни была замкнутой. Мне было сложно представить, что она на улице подошла к маме и разговорилась с ней.
Я ненавязчиво выяснил подробности. Оказывается, милая темноволосая девушка с глазами слегка навыкате помогла маме донести до подъезда сумки, но наверх подниматься отказалась - дескать, она опаздывала на маникюр и просто хотела по пути заглянуть ко мне и вручить подарок. Мама прониклась ситуацией и предложила свою помощь. Она плохо запоминает лица, но я сразу понял, что она разговаривала с моей незнакомкой - та так увлеченно рассказывала о наших отношениях, о моих выступлениях, о том, как интересно ездить на гастроли, что у мамы не возникло сомнений, что её собеседница может бессовестно врать о том, что мы встречаемся. Я не стал её разубеждать - пусть думает, что все так и есть, но внутри я кипел от ярости. Как эта дрянь смеет вмешиваться в мою жизнь, притворяться моей подружкой, заговаривать с моей матерью? Что будет дальше - я обнаружу её на своей кухне пекущей кекс со снотворным, чтобы обездвижить меня и вытворять со мной, беспомощным, все, что ей вздумается? Подарок я так и не развернул и тайком выкинул в мусорный контейнер у подъезда, когда вечером шел на репетицию.
С того дня я стал беспокоиться, что она за мной следит. Я чувствовал её нечистое дыхание на своей шее, видел, как она скрывается за углом, чтобы неслышно идти за мной и не быть замеченной. Я вздрагивал, когда видел девушек с похожими фигурами и прическами. И жалел, что не слишком хорошо помню её лицо. Собственно, я не так часто её видел и почти забыл, как она выглядит. Не подозревать же всех встречных девушек только потому, что я хочу приподнять эту дурацкую челку, посмотреть ей в глаза и потребовать, чтобы она оставила меня в покое?
Вот уже пять лет как она вторглась в мою жизнь, она как заноза, засевшая глубоко под кожей и не желающая покинуть меня. Я не могу найти её - она гений маскировки и гений преследования. Она заставляет меня чувствовать себя жертвой. Я давно сплю при свете, потому что боюсь найти её в своей постели, если останусь в темноте. Я не пользуюсь мобильным телефоном, потому что каждый звонок с незнакомого номера может быть от неё - мне надоели эти ночные звонки с пустотой, звенящей в трубке. Я нанял телохранителя, и он утверждает, что нас никто не преследует, но я уверен, что он подкуплен.
Я сегодня пришел на этот мост, ведь так жить невозможно. Разве любовь дает право вмешиваться в чужую жизнь, менять её до неузнаваемости? Одна-единственная ночь - не повод для знакомства, как говорил кто-то из музыкантов. И я с ним полностью согласен. Если бы я только знал, чего мне будет стоить это приключение, я бы сам уже давно вышел из окна. Сейчас самое время исправить досадную ошибку, раз уж я решился дойти дождливой ночью до моста, и следы моих босых ног давно смыло с тротуара. Пусть моя вина утонет вместе со мной, я буду свободен от навязчивой незнакомки, оказавшейся сумасшедшей. Я готовлюсь оттолкнуться от холодного парапета и опрокинуться спиной вперед в воду, мысленно считаю до десяти.
Когда я произношу про себя "Пять", то вижу боковым зрением, что ко мне бежит та самая девушка, причинившая мне столько страданий. Она задыхается на бегу, останавливается и хрипло, надрывно зовет меня. Всего-то. Если бы она была писклявой или шепелявой, я бы больше расстроился.
- Слишком поздно ты пришла поговорить об этом, детка! - кричу я ей и раньше времени отталкиваюсь и лечу навстречу далекой и негостеприимной воде. Падать занятно. Все происходит как при замедленной съемке - я смотрю своей преследовательнице в глаза и показываю ей на прощание два фака - теперь меня точно не догнать. Но что это? Вслед за мной плавно падает цветок, и я понимаю, что на поверхности воды будет одиноко плавать бордовая бархатная роза.