Милостью Божьей, я, Энрике де Малака, собираюсь поведать историю о своем господине, величайшем мореходе, храбром человеке и несчастном герое, что через лишения, попрание чести и забвение сподобился на гигантский подвиг во имя человечества, - Фернано де Магельаеше.
Так случилось, что я, недостойный раб своего господина, находился рядом с ним в то время, когда он только задумывал свое деяние, и, когда достиг своей беспримерной цели, я тоже был с ним рядом. Я был рядом, когда адмирал Магельаеш принял смерть от копий дикарей Лазоревых островов. И я, вслед за ним, принял Христовы объятия, как подобает рабу и верному другу.
Мой рассказ не будет так обстоятелен и всеобъемлющ, как записи отца Антонио, одного из наших спутников, а также искреннейшего человека на всем свете, но, я надеюсь, что Господь даст мне силы пролить свет на те испытания, что перенес мой господин на пути к своему предназначению.
Впервые я встретил сеньора Магильаеша в Малакке летом 1511 года, и встреча эта, да благословит Пресвятая Дева тот день и час, не только вернула утекающую из меня жизнь, но и придала ей новое сияние веры во Вседержителя Господа нашего. Так же, как было мое существование тьмой и ночью, блужданием без огня свечи в черной бездне, так же моя последующая жизнь обрела свет и смысл. Дабы стала понятна моя безграничная преданность господину, дерзну рассказать о себе то немногое, что сохранила моя память.
Года и места своего рождения я не помню, знаю только, что во младенчестве был похищен пиратами из родной деревни и продан в рабство на Малаккском невольничьем рынке. Детство мое - сплошная череда избиений и жестокого воспитания покорности и послушания хозяевам. Язык, который должен быть даром родителей, унаследован мною от таких же рабов, которые в застенках говорили со мной и учили поклонению языческим божкам, мстительным и жадным, требовавшим жертв, кои и приносили мы к грубому алтарю в виде умерщвленных крыс, кур и змей. Да простит мне Господь тогдашние те заблуждения, но без них я и вовсе бы не выжил в той полной беспросветности рабской доле.
Когда закончилась первая моя детская пора, связанная у свободных людей с беспечными играми и беззаботностью, а у меня - с пинками и плетью надзирателя, - за тщедушное телосложение определили работать на кухне, ведь от более тяжелой работы я бы испустил дух спустя, самое большее, через месяц. Я нарезал фрукты для своего хозяина, мыл посуду и рубил дрова, носил воду из колодца и кормил домашнюю скотину. Жизнь моя тогда, хоть и жизнь раба, была размерена и не так полна лишений, как самое раннее детство. Своего рабства я в полной мере и не осознавал, хотя и завидовал пусть бедным, но свободным людям, которых встречал на улицах Малакки. Ведь они сами решали, что им делать, куда и когда идти; за свою работу они получали гроши, но все равно это было больше того, что имел я за свою работу.
Так случилось, что послушанием и прилежной работой я заслужил внимание и доверие распорядителя рабами, старика Али, который уже 20 лет служил хозяину в этой должности. Это был высокий и худой как ротанг, почти такой же худой, как и все рабы, араб. Через его вытянутое лицо проходил глубокий шрам от удара кинжалом, одна ноздря была вырвана, а в левом ухе висела серебряная серьга. "Старик Али" - так звали мы его между собой, однако обращались к нему не иначе как "господин Али", и горе тому, кто посмел бы ошибиться и назвать его обычным прозвищем, как равного. Я и сам видел несчастного, которого запороли до смерти на заднем дворе за такую оплошность. Однажды старик Али подозвал меня, когда я работал на кухне, и спросил:
- Раб, доволен ли ты своей жизнью?
- Да, господин Али. - Ответил я. Да и разве мог я ответить иначе? Однако, мой ответ, видимо, не очень по душе ему пришелся.
- Неужели? Доволен? Это ты-то?! Жалкий червяк, который жив только благодаря тому, что незаметен, как пыль под ногами!
Я молчал и дрожал всем телом, покрываясь липким потом.
- Дерьмо! Я, осененный благосклонностью господина Ибн ал-Зубайра, и то не всегда бываю доволен жизнью, а ты! Ты, раб, не имеющий даже имени, своей жизнью доволен! - Али внезапно рассмеялся. - Давно мне не было так весело. Хорошо же. С завтрашнего дня будешь делать покупки для кухни!
Старик Али ушел, а я был вдавлен в землю неожиданной милостью. Ведь теперь я мог каждый день выходить за ворота, тогда как раньше только раз в неделю кого-то из нас отправляли носить с рынка корзины с вином. А за самостоятельный выход за пределы дома любого из рабов ждала быстрая смерть.
Так я стал каждое утро покупать продукты. Иной раз, с мешочком денег за поясом, в чистой одежде, направляясь вдоль набережной к центральной улице Малакки, я вдыхал полной грудью солоноватый морской воздух и представлял себя свободным человеком. В такие моменты ничего не желал я сильнее, как ступить на борт одного из тех кораблей, чьи паруса белели у пристани, и отправиться навстречу горизонту. Но суровая необходимость направляла мои ноги к рынку, и вместо брызг от морских волн на мои ноги ложилась только серая пыль улиц.
Город сильно изменился за последние годы. После разгрома, который учинил Малаккский султан португальскому флоту, мусульманские купцы выстроили много новых домов, лавок, контор. Торговля шла все бойчее, барышников становилось все больше. Так же как в гавани стояли, чуть не соприкасаясь бортами, корабли разных стран, так и здесь смешались товары со всех уголков Востока. Шелковые полотна и тончайший фарфор Китая соседствовали с коврами Персии, индийские рубины и алмазы лежали рядом с арабскими клинками. Длинной вереницей выстраивались рабы. Но самым желанным товаром здесь были специи. Перец, гвоздика - вот что искали здесь чужеземцы с Запада. Воистину удивительно было видеть, как за малую меру пряностей платят полновесным золотом. Иной раз приходилось слышать истории о том, как какой-нибудь купец, ведя караван из пяти нагруженных специями кораблей, терял в пути, от штормов ли, от пиратов, четыре из них, и все равно, последнего, единственного оставшегося невредимым галеона было достаточно, чтобы вернуться в свой дом с невиданной прибылью. Португальские купцы, несмотря на потерю военной поддержки, все же начали проникать в Малакку, но как ничтожны были доходы их по сравнению с золотым ручьем, орошающим знойные пески Аравии! Ведь вся торговля на благословенном Востоке была в руках ислама в те годы.
Но тем самым летом 1511 года этому был положен конец.
В один из дней, когда солнце уже начало клониться к закату, я, как обычно, шел за покупками на рыночную площадь, у входа в гавань Малакки раздались пушечные выстрелы. Почти два десятка военных кораблей португальского флота начали обстрел прибрежных укреплений. Снаряды не долетали в сам город, но от их разрывов сотрясалась земля и дрожали дома. На улицы выбежала тьма людей, а купцы и менялы закрывали свои лавки, пытаясь спасти свой товар от ядер и грабителей, которые во всю пору пользовались паникой, чтобы без затей поживиться. На моих глазах двое оборванцев выхватили сумку из трясущихся рук жирного торговца в белой чалме. В тот же миг и я поспешил домой, потому что и мой кошелек мог привлечь алчные взоры бродяг. Забежав за ворота, я бросился в ноги надсмотрщику и завопил:
- Простите, господин! Простите, господин! Господин Али, я не добрался до рынка. Там корабли португальцев, они стреляют по городу!
- Неужели ты настолько глуп? Я прекрасно осведомлен о том, что происходит. - Али сделал паузу. - И неужели ты думаешь, раб, что твои страхи есть весомая причина, почему наш хозяин останется сегодня без свежих лепешек и сладких фиников? Пошел вон, пес, и не смей возвращаться, пока не купишь достаточно продуктов.
- Господин Али, если меня убьют, хозяин потеряет и деньги, и преданного раба.
- Я сам тебя сейчас прикончу, червяк!
На мое лицо со свистом опустилась плетка, я почувствовал железный вкус крови на губах и склонил голову. Али еще раз ударил меня и пинком отшвырнул за ворота. Ничего не оставалось, как отряхнуть халат от пыли и снова идти на рынок.
Навстречу, со стороны площади до сих пор бежали испуганные люди; кровь сочилась из раны от удара Али, а я не мог поднять руку, чтобы отереть ее. Завороженный, я смотрел, как разворачиваются в гавани окутанные белым дымом корабли. Пальба не прекращалась ни на мгновение. С двух сторон, с берега и с моря, летели ядра. Некоторые из них сталкивались друг с другом, и тогда они разбивались с оглушительным треском, раскаленными обломками падая в воду. Впервые я видел морское сражение собственными глазами и, да простит меня Господь, мне нравилось это зрелище. Какие неведомые стихии, опасные и разрушительные, смог укротить человек! И теперь, повинуясь его воле, они всюду, по мановению руки его, несут смерть и ужас.
Впрочем, в самом городе не видно было убитых и раненых. За исключением случайных жертв воров. Гораздо больше на улицах было просто напуганных, не знающих, что делать, людей. Они бегали с выпученными глазами, беспрестанно кричали и воздевали руки к небу. Некоторые женщины накрывали голову платками, чтобы ничего не видеть, и, скрутившись комком, прятались под лестницами и в стойлах для скота.
Послушный приказу Али, я вновь двинулся к рынку, но когда пришел, ни одного купца не осталось, все попрятались по домам, а кто-то, возможно, совсем покинул город. В тот момент я не знал, что должен предпринять. Купить еды для хозяина было не у кого, все ставни в лавках были закрыты досками, а двери, которые я дергал, - заперты засовами изнутри. Старик Али запретил возвращаться с пустыми руками, но уже начинало темнеть, и я, с плотно набитым кошельком, все еще оставался желанной добычей для грабителей. И убежать я тоже не мог, ведь беглого раба преследует каждый, как дикого зверя, каждый норовит поучаствовать в охоте на человека. Я боялся гнева Али, но боялся и оставаться на улицах. Ночная Малакка не очень-то благосклонна была к путникам, осмелившимся бродить по ней в одиночку. Не раз, и не два рыбацкие сети вместе с уловом приносили разбухшие трупы безрассудных. С вывернутыми карманами или даже вовсе без одежды их хоронили за городом. Так умершие от предательского удара в спину и после смерти оставались вне милости Господней. Несчастные! Если бы они прислушивались к разговорам в корчме или обращали больше внимания на скользкие взгляды, многие из них были бы еще живы.
Я не хотел повторять судьбу пропавших в ночи безумцев, поэтому, как ни был велик мой страх перед Али, все-таки во второй уже раз пошел в дом с пустыми руками и поникшей головой.
Уже совсем стемнело, и ночь опустилась на город. Только вспышки разрывающихся снарядов освещали небо. Быстрым шагом я все же дошел до ворот, у которых стоял надсмотрщик. Он смотрел в сторону грозной армады, осадившей Малакку, и молился. В глазах его явно читался страх.
- Велик Аллах, и Мухаммед - пророк его, - еле слышно бормотал старик.
Я попытался незаметно протиснуться во двор, но он заметил меня. Животная ярость загорелась во всем его облике, когда он увидел, что я не выполнил приказа. И еще больше эта ярость вскипела в старике, когда он понял, что я, раб, увидел страх на его лице.
- Я убью тебя, - прошипел Али.
- О, господин, простите меня, - я упал на колени. - Господин, я виноват, накажите меня, но не лишайте жизни!
Я положил кошелек с деньгами в его ногам, чтобы показать, что я все еще раб, все еще смирная и послушная скотина, которая повинуется каждому слову хозяина. Но при этом я постарался отползти от него немного в сторону.
- Аййяяя! - закричал Али. Из дома выбежали стражники. Старик медленно достал кинжал из-за пояса и сделал первый шаг в мою сторону. В этом движении я увидел свою смерть и, вскочив на ноги, бросился бежать. В этот момент мне было наплевать на свою дальнейшую судьбу, главное было - спасти свою жизнь сейчас. Пусть я всегда был рабом и не имел шанса познать судьбу свободного человека. Даже жизнь раба, единственное, что хоть немного принадлежало мне, пусть ей и распоряжались другие, даже эту жизнь я не хотел терять.
За мной пустились в погоню с дикими криками. Я петлял по улицам, эту часть города я успел выучить, и поначалу мне удавалось держаться на расстоянии. О, если бы это происходило днем, когда на улицах много стражников, мне было бы несдобровать, и, связанный, я уже лежал бы лицом вниз, с набитым грязью ртом и перерезанным горлом. Но ночь надежно укрывала меня. Я сбросил с себя одежду, потому что ее светлые цвета выдавали меня, а смуглая кожа помогла бы раствориться в темноте. Но силы мои были уже на исходе, я задыхался. Стражники за спиной тоже устали, но, в отличие от меня, они хорошо питались, пили вино, их тела были сильными и здоровыми, и погоня приближалась. Господь до поры вел меня. Каждый раз, когда я слышал уже хриплое дыхание за спиной и ждал удара копьем, мне удавалось нырнуть в переулок и на время оторваться от преследователей. Сердце колотилось в груди, как бьется в клетке пойманная птица. Перед глазами стали расцветать красные шары, и я понял, что долго не продержусь, упаду на землю и меня просто затопчут сапогами, даже не оскверняя оружие кровью раба. Но вот и все, тупик! Передо мной выросла стена из глины, такую не пробить и не сломать одним ударом. За углом уже слышен топот и ругательство, свет факелов озарил переулок. Впереди погони бежал сам старик Али. Его сверкающие ненавистью глаза встретились с моими, и я почувствовал, как мой желудок устремился куда-то вниз. С тоской я взглянул на стену, высоко, слишком высоко для измученного преследованием раба. Но все же это был шанс. Я вскинулся и с рычанием бросился к стене. Уже уцепившись руками за самый верх, стиснув зубы и попытавшись подтянуться, я почувствовал жаркую боль в спине. "Али метнул в меня свой кинжал" - промелькнула мысль. Обламывая ногти о глину, я свалился на землю. Ко мне медленно, с ухмылкой, еще больше обезобразившей лицо, приближался Али.
- Ну вот, теперь ты умрешь, раб. - сказал он и занес надо мной взятое у стражника копье. Следующее мгновение показалось мне вечностью.
- Остановись! - чей-то повелительный голос прозвучал из темноты.
Али обернулся и чуть отодвинулся в сторону. Казалось, он, взбешенный, что кто-то смеет давать ему указания, бросится на неизвестного противника.
А между тем в круг света, озаренный факелами, вышел невысокий, плотно сбитый человек с черной бородой и в одежде португальского солдата. Стражники недоуменно переглянулись. За спиной незнакомца слышался звон оружия, и они не решались напасть, не зная, с кем придется иметь дело.
- Что здесь происходит? - спросил португалец, с трудом выговаривая слова.
- Какое тебе дело, неверный? - оскалился Али. - Иди своей дорогой и не мешай производить суд.
Старик понял, что португальцы здесь неспроста. Возможно, в Малакке уже высадился внушительный десант, поэтому приходилось держаться осторожно.
- И кого же вы судите? - спокойно спросил солдат.
- Это раб. Раб, который не выполнил приказа, украл деньги и попытался сбежать. Но правосудие, слава Аллаху, настигло его.
Я чувствовал, что земля подо мной стала мокрой от пропитавшей ее моей крови. Из последних сил я приподнялся и выкрикнул:
- Это неправда, господин! Я вернул деньги, а бежал, потому что эти люди хотели убить меня.
В груди Али послышалось клокотание, и я подумал, что он без промедления убьет меня, невзирая на присутствие вражеских солдат. Но он сдержался. А когда хотел что-то сказать, его перебил португалец.
- Я хочу осмотреть его.
- Зачем?
- Возможно, я захочу купить у тебя этого раба.
- Это не мой раб. Я лишь надсмотрщик на службе.
- Тогда ты сможешь передать деньги своему хозяину. Назови цену.
- ...Два дуката.
Португалец усмехнулся и пошел в мою сторону. Появившаяся у меня надежда тут же угасла. Два дуката! Когда цена моя не больше четверти золотого. Только безумец согласится потратить такие деньги на тщедушного раба вроде меня. К тому же, возможно, при смерти.
Солдат посмотрел на мою рану. Кинжал все еще торчал в спине и причинял мне боль. Мой спаситель наклонился ко мне и послушал дыхание, а потом заглянул в глаза. В его взгляде я увидел решимость, отвагу, благородство и бесконечную усталость. "Нет, - подумал я. - Этот человек умен и расчетлив. Конечно, он не пожелает тратиться на бездыханное тело. Видно, смерть все же будет моим уделом..."
Но португалец что-то крикнул на незнакомом языке, и к ногам Али упали две золотые монеты. Старик подобрал деньги, пожевал губами.
- Мой крис. Мой крис в спине этого ублюдка.
Португалец встал.
- Ты получил достаточно, - сказал он и положил руку на рукоять своей сабли.
Али хмыкнул и пошел в сторону дома. Стражники, осторожно оглядываясь, потянулись за ним.
Когда их шаги затихли, снова зажглись факелы. И теперь я увидел спутников своего нового хозяина. Их было больше десяти человек. Пожалуй, они могли бы перебить всех моих преследователей, но почему-то этого не сделали. Господин обменялся несколькими словами на своем языке с одним из солдат. Откуда-то принесли парусину, из которой быстро сделали носилки, кое-как меня взвалили на них. Лежа на боку, я повернул голову и смотрел на звезды, пока меня несли. Куда эти звезды приведут мою жизнь теперь? Закружившись в водовороте ночного неба, сознание покинуло меня.
*****
Очнулся я на корабле. Плечо болело, во рту словно пустыня, а тело было мокрым. Тяжелый воздух в трюме, застоявшийся и плотный, ощущался кожей, его как будто можно было потрогать. Я повернул голову и в полумраке увидел неясную фигуру в балахоне. Я хотел окликнуть его, но из горла моего вырвался только слабый хрип. Человек обернулся и подошел ко мне. Он поднес свечу к моему лицу и внимательно вгляделся в него. Я увидел седую бороду и изрезанный морщинами лоб. На груди у него висело распятие. В тот день я впервые узрел служителя Господа. Он сказал что-то, но я не понял. Он повторил, я попытался качнуть головой. Монах показал ладонью на себя и сказал снова:
- Отец Мануэль.
Я понял, что это его имя. Я должен был назвать свое, но его у меня не было. Рабам не положены имена. Имена дозволено носить только людям, а ведь я только вещь, предмет. Я хотел объяснить отцу Мануэлю все это, но, приподнявшись на локтях, рухнул на спину и покрылся ледяным потом, у меня начиналась лихорадка. Монах положил руку мне на лоб и начал что-то бормотать неслышным голосом. Он молился.
Следующие несколько дней прошли в бреду. Иногда я терял сознание и снова приходил в себя. Меня поили бульоном и водой, давали жевать фрукты, иногда пускали кровь, когда снова подступала лихорадка. Несколько раз я видел своего спасителя, того солдата с черной бородой. Он что-то спрашивал у отца Мануэля, а тот разводил руками и поднимал глаза к небу. Вокруг меня иногда появлялись люди, которых в бреду я принимал за демонов, которые утащат меня в преисподнюю. Я начинал кричать, и тогда отец Мануэль выходил из темноты и успокаивал меня. Мне хотелось плакать от этой заботы. Я не понимал, чем заслужил ее жалкий раб, я хотел плакать и не мог, снова теряя сознание.
Постепенно состояние мое улучшалось. Какие-то люди, матросы, заговаривали со мной по-португальски, смеялись, пили крепкое вино. Я понимал уже, что будущая моя жизнь, если Господь сохранит ее, связана с этими людьми, и пытался понимать их, выхватывать слова из их речи, больше слушать, внимательно и цепко. Я уже научился различать слова "стол", "вино", "дикарь", "море", "корабль". Все эти слова относились к тому, что окружало моряков, что они видели каждый день.
Отец Мануэль услышал как-то, что я пытаюсь повторять незнакомые слова, и начал больше со мной разговаривать. Я узнал, что часть кораблей, включая наш, покинула Малакку. Я был ошеломлен этой новостью. Впервые оказался я в открытом море, впереди меня ждала неизвестность, скоро я увижу новые земли. Это было и страшно, и сладко. Но главное - я был жив. Воспоминание о налитых кровью глазах старика Али доводило до дрожи, но все это в прошлом. И тогда мне было все равно, что ждало в будущем, я был рад вырваться из прошлого.
Через какое-то время новый язык стал все больше проникать в меня. Я научился изъясняться с матросами и солдатами. Отец Мануэль начал больше говорить со мной о Боге, Деве Марии, о христианстве, о том, что Иисус Христос спас все человечество, приняв на себя его грехи, как он был распят и как воскрес спустя три дня. Я слушал эти истории, и вера, чистая и по-детски наивная, пропитывала все мое существо. Поэтому, когда монах предложил мне принять крещение, я был вне себя от счастья и гордости. Единственное, о чем я попросил его, чтобы обряд прошел под чистым небом, а не здесь, в мрачном трюме.
Вскоре я смог подниматься с постели, немного ходить. Выздоровление приближало меня к свету истинной веры, которой жаждал я почти все то время, что покинул Малакку.
*****
Солнце было в зените. Нещадный жар палил палубу и людей, стоящих на ней. С самого утра установился штиль, каждый мечтал хоть о малейшем ветерке. Паруса висели беспомощными тряпками вдоль мачт. Стояла тишина, единственным звуком был еле слышный плеск воды о борт корабля.
Я провел языком по пересохшим губам. Передо мной стояли отец Мануэль, капитан Антониу де Абреу и мой господин, выкупивший меня у старика Али, из разговоров с монахом я узнал, что его имя Фернано де Магильаешь. И он пожелал стать моим воспреемником. Эта встреча страшила меня, я не знал, каким он будет хозяином, но новость о том, что этот португалец станет моим крестным отцом, совершенно меня ошеломила. То ли великая милость, то ли неясное злодейство мерещилось мне. За годы рабства я привык, что от хозяина можно ждать чего угодно, но только не доброго расположения. И теперь я боялся, что мстительные боги наслали на меня новые испытания за то, что я выжил, когда должен был сгинуть.
Отец Мануэль молился, солнце светило все жарче. От волнения и сухого воздуха ноги мои ослабли. И когда он указал мне, чтобы я стал на колени, я почти с благодарностью бросился на доски. По рядам матросов послышались смешки о моем христианском рвении и благочестии.
- Готов ли ты принять крещение, отречься от бесовских суеверий и родиться заново для жизни вечной в милости Господней? - сурово спросил меня монах.
- Да, святой отец, - еле слышно пробормотал я. Такого страха я, пожалуй, во всю жизнь не испытывал. Мне то казалось, что сейчас рухнет небо, и боги Молуккских островов обрушат свою ярость на мою голову, а то - что все это сон. Я и хотел и страшился войти в лоно Церкви.
- Я крещаю тебя, раб Божий, и нарекаю Энрике. В честь святого Энрике Уппсальского, который славен крещением северных варваров. Да будет и твоя жизнь исполнена целомудрия и смирения. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь! - Отец Мануэль окунул пальцы в воду и начертал ими крест на моем лбу.
Господин Фернано подошел ко мне, поднял с колен, взяв за плечи и, внимательно посмотрев мне в глаза, ушел с палубы. Матросы и солдаты бросились поздравлять меня, со многими из них я уже познакомился за время в пути. Их счастье увидеть во мне нового брата по вере до такой степени воодушевило меня, что я и сам ощутил, как весь мир стал мне будто роднее, ведь отныне каждый встречный мне человек превращался из незнакомца в брата, который будет рад помочь мне, и я готов был помочь каждому, обнять весь мир руками. Откровение моего крещения, это таинство, совершенное под открытым небом, на глазах у десятков людей и под очами всевидящего всеблагого Господа преобразило меня. Как будто внутри меня открылась некая дверь в светлое царство души, я стал лучше и добрее в один миг. За одно это я готов был служить господину Фернано до конца своих дней, не ропща отныне на рабскую долю. Ведь именно благодаря ему я выжил и получил возможность породниться со всем миром.
Штиль не прекращался. Вечером матросы вместе с ужином получили по кружке вина и, когда заходило солнце, из кубрика слышались приглушенные голоса захмелевшей команды. И только дежурные печально вздыхали на палубе, глядя на далекие звезды.
Отец Мануэль сказал мне, что сеньор Магильаешь ждет меня вечером, чтобы я прислуживал ему за ужином. Я ощущал холодок в груди в ожидании первой встречи с хозяином. Сегодня вечером и решится, какая судьба уготована мне.
Время подошло, я стоял у двери в каюту и собирался с духом. Постучав, я сразу вошел, опасаясь, что, струсив, могу броситься в океан. Судьба приучила меня быть трусливым. Днем, во время крещения, я не рассмотрел своего хозяина как следует. И до того, ночью в Малакке и в бреду уже на корабле, мне тоже это не удалось. Теперь я смотрел на господина Фернано де Магельаеша и пытался узнать по его лицу, о чем он думает. Вынужден признать, что это мне не удалось. Лицо его, словно высеченное из гранита, не показывало ничего, что не хотел бы явить его обладатель на всеобщее обозрение. Черные волосы обрамляли высокий лоб и опускались на плечи. Густые брови нависали над широко открытыми глазами и сходились у переносицы. Эти глаза как будто впитывали в себя все, что их окружало, не упуская ни единой мелочи. Цепкий взгляд ошаривал всю мою неловкую фигуру, застывшую у двери. Мясистый нос с шумом выпускал из легких воздух, а рот его был почти полностью закрыт густой бородой. Щеки моего хозяина были изрыты мелкими шрамами, похожими на оспины. Вообще же, вся его фигура излучала основательность, настойчивость и непоколебимость характера. Даже массивный стол казался перед ним нелепым и хрупким.
- Подойди ближе, - велел мне господин Фернано. Я послушно приблизился.
- Ты ведь уже знаешь мой язык? - продолжил он.
- Да, господин. Отец Мануэль учил меня.
- Занятно. Ты быстро учишься, Энрике.
- Я раб, господин. Я должен быстро учиться, чтобы угодить вам.
- Хм. Тебе нравится твое новое имя?
- Мне нравится все, что нравится моему господину.
- Как звали тебя раньше?
- Мой бывший хозяин, господин, считал, что рабам ни к чему имена. У меня его не было.
- Что ж, считай, что сегодня заново родился.
- И не в первый раз, господин, вы спасли меня. Там, в Малакке, я готовился к смерти.
- Да, тот старик убил бы тебя... Скажи мне, Энрике, ты всегда был рабом?
- Сколько себя помню, господин.
- Тяжелая судьба... Вот что, Энрике. На сегодня, пожалуй, хватит. Сейчас сходи за моим ужином и бутылкой хереса и можешь на сегодня быть свободным. Продолжим беседу завтра.
Я поклонился и вышел. Господин Фернано удивил меня. Он говорил со мной, как... Не знаю, не как с равным, конечно, но и не как с рабом, не так, как я привык. За время нашего разговора он ни разу не ударил и не оскорбил меня. Возможно, новая жизнь у нового хозяина окажется много лучшей моей прошлой жизни. Когда я принес господину ужин, он читал какие-то бумаги и даже не взглянул на меня. Я вышел из каюты и встал у борта. К ночи поднимался ветер. Прохлада поднималась от воды и освежала голову. Слишком много событий для одного дня, слишком много. Но звезды сияли ярче, луна была больше, а слух ласкали волны. Об этом я и мечтал в Малакке, пока ходил по рынку. Тогда я смотрел на корабли в порту, на этих исполинов, и мечтал взойти на борт одного из них, почувствовать ветер в волосах и соленый привкус на губах. В тех мечтах я был свободен и направлялся к своему счастью. Сейчас я оставался рабом, впереди была неизвестность. Но мне хватало и того, что было. Запах моря, шум воды за кормой и бесконечно далекие звезды, словно серебряные гвоздики, прибитые к небосводу.
*****
Отныне я и господин стали почти все время разговаривать. Дел на корабле у него почти не было. Он следил за своими солдатами, читал и говорил со мной. Я все лучше начинал говорить по-португальски, хотя значение многих слов мне все еще приходилось угадывать. Чаще всего господин расспрашивал меня о Молуккских островах, о купцах, что бывали там, о товарах, которыми они торговали. Иногда спрашивал о дальних островах, что лежат за Молуккскими. Но я ничего не знал о них, это было слишком далеко от места, где я жил; я даже не знал тогда, существуют ли они. Когда я не мог ничего ответить, господин злился и прогонял меня. Тогда я выходил на палубу и помогал матросам.
Иногда к таким беседам присоединялся отец Мануэль, вдвоем они рассказывали мне о Португалии и соседних странах, о людях, которые там живут и правят. Как я узнал тогда, рабства там нет, но многие привозят из-за моря черных рабов, больше на потеху, чем для реальной работы. Но скоро европейские купцы и жители почувствуют вкус к власти, такой простой и понятной. Власти без ответственности и обязанности. Я помню слащавое выражение лиц хозяев и надсмотрщиков, с каким удовольствием они распоряжались жизнями своих рабов, осматривали невинных девушек, словно коня или корову. С каким наслаждением они избивали рабов и наслаждались своей властью, как изощренно насиловали невольниц. Нет, Европа не сможет долго противостоять соблазну; рабство, словно чума, захватит все западные земли.
Живя в Малакке, я полагал арабских купцов самыми упорными людьми во всем свете. Однако оказалось, что Португалия - это страна мореходов и путешественников. Благословленные королем Мануэлем корабли отправлялись во все концы света. Несколько лет назад даже был открыт неведомый континент на далеком западе. Слушая эти истории, я внутренне вскипал от желания похожих подвигов. Что может быть лучше, полагал я, чем бороздить моря и океаны, сражаться во славу Господа и привозить домой разные диковинки из мест, которых до твоего отплытия даже не было на карте. Господин и отец Мануэль смотрели на меня и, хоть я молчал, догадывались о моих мыслях. Они тоже были молоды, тоже испытывали трепет нетерпения и восторг свершений. А я был тогда, как дитя, и по лицу моему можно было читать как по книге. И некоторых вещей, несмотря на свое искреннее восхищение, не понимал.
- Святой отец, - спрашивал я. - Почему португальцы уплывают так далеко от дома? Ведь если враги захватят их землю, им некуда будет возвращаться?
- Ах, Энрике. Португалия сильна сейчас, богата. У кого есть деньги, у того есть сила. А богатство это обеспечивает торговля, которая без мореплавателей была бы невозможна.
- Но ведь этому богатству должны быть завистники.
- Ты кажешься мне чересчур сообразительным для раба, Энрике. Церковь осуждает рабство, но нужно признать очевидное. Сеньор де Магельаешь твой хозяин. Богатство всегда вызывает зависть. Но христианские правители тоже имеют своего владыку. Это Папа Юлий Второй.
- Святой отец, вы рассказывали мне о нем. Но неужели ему послушны цари земные?
- Им приходится, сын мой. Папа может отлучить целый народ за неповиновение, тогда священники покинут церкви, нельзя будет ни крестить младенцев, ни хоронить умерших. А это эпидемии, грабежи, бунт.
- Но ведь это... жестоко, святой отец.
- Ты прав, Энрике. Но человек пока еще далек от образа Божьего, по которому был создан. Иногда только такие меры способны принудить земных владык к миру.
- Я понимаю...
- Энрике, - присоединился к разговору господин Фернано. - Расскажи нам о своем хозяине.
- Да, господин. Почтенный Юсуф Ибн ал-Зубайр - купец. Он уже давно живет в Малакке, а где жил до этого, мне неизвестно. Он торгует специями, коврами и оружием. Я ведь раб, мне не позволено было знать много о своем господине.
- А какие гости приезжали к твоему бывшему хозяину, Энрике?
- Я видел только мусульман, господин, таких же купцов или приказчиков купцов. Но слышал, что хозяин торгует и с северными купцами, из Китая, и даже дальше, из стран, где никогда не светит солнце, с неба падает снег, эта такая белая крупа, там очень холодно, и по улицам городов ходят дикие звери. Я слышал от рабов на рынке. И даже видел раба из тех стран. Его волосы светлые, а взгляд непокорен. Его запороли до смерти, когда он отказался взойти на помост на невольничьем рынке. - После такой длиной речи я немного выдохся.
- Поистине Малакка - центр торговых путей, - задумчиво проговорил господин. - Португалии нужно закрепляться на этих островах, пока этого не сделал кто-то другой.
- Энрике, - вновь подал голос монах. - С каждым днем ты все лучше говоришь по-португальски. Я думаю, пора учить тебя другим языкам: латинскому, испанскому, греческому...
- Святой отец, - оборвал его господин. - Латинский и греческий оставьте для монахов и поэтов. А вот испанский, пожалуй, подойдет. И германский. Пусть Энрике учится говорить на языке торговцев, это может быть полезным, раз уж у меня самого нет способностей к языкам. А ты знаешь по-арабски, Энрике?
- Немного, господин, очень мало.
- Жаль. Но ничего, пусть пока будут европейские языки. Ты быстро учишься, может из тебя и выйдет толк.
Все мы замолчали, обдумывая только что сказанное.
- А теперь иди, Энрике. Завтра мы высаживаемся на берег. Утром подготовишь мои вещи, пока я буду спать. Ступай. А мне еще нужно поговорить со святым отцом.
Я вышел из каюты и отправился в кубрик. Слова хозяина смутили меня. Я должен буду обучаться языкам, а прямо сейчас они с монахом говорили со мной о политике. Это было слишком странно, чтобы я мог понять, поэтому старался думать о другом. Впервые за несколько недель мы ступим на землю. И, хотя успел полюбить море, я ждал этого момента с нетерпением. Мне хотелось узнать, как изменилось мое ощущение тверди под ногами за это время. К сожалению, я тогда не знал, что за дни, что нам предстояло провести на суше, вполне возможно было забыть уже покачивание палубы на волнах и соленые брызги морской воды, окатывающие борта.