Бабушка умерла. Володя Платов ехал в трамвае, и мысли о ней никак не покидали его. "Боже!... Как же так?...". Она умерла пять дней назад, и Володя ходил все это время сам не свой. Он помнил бабушку столько, сколько помнил себя, и мысли о ее возможной смерти до этого не приходили в его голову. Он помнил ее улыбку, глаза, седые волосы. В детстве бабушка кормила Володю конфетами и почти никогда не сердилась на него. Только однажды, когда она обнаружила в гостиной под ковром мучных червей, которых девятилетний Володя старательно выращивал неделю, она дала ему по шее, терпко выругалась ("Вот сучий потрох, а!? Твою мать!") и приказала ему убирать "всю енту hадость". Володя тогда увлекался птицеводством, и ему нечем было кормить своих голубей.
Володя Платов по своей натуре всегда был достаточно мягким человеком. Он беззлобно и доверчиво прожил свою 23-летнюю жизнь среднестатистического питерского homo sapience'a. Две недели назад он получил свой диплом, в котором говорилось, что "Настоящим дипломом подтверждается, что Владимир Платов является специалистом в области...". Но сейчас о дипломе он думал уже гораздо меньше. Пять дней назад умерла бабушка и, как это обычно бывает, переживания были только на эту тему. В голове - пустота. Рубильник: жизнь/смерть, смерть/жизнь, жизнь/смерть. Щелк, щелк, клеЩ, Щелк. Открылись и снова закрылись двери трамВАЙ'я. Why?! Володины мысли стали потихоньку выстраиваться в ряд, как выстраиваются грузчики после работы у пивного киоска. Бабушка завещала ему, любимому внуку свою пятикомнатную квартиру на Невском, куда сейчас, собственно, Владимир Платов и направлялся. Вагон лязгнул челюстями и выплюнул Володю в пешеходный мир. На остановке сидел бомж, и своим немытым взглядом молча просил у прохожих на хлеб и выпивку. Володя кинул ему мелочь и зашагал в сторону Невского.
До бабушкиного дома было сравнительно недалеко, во всяком случае, Володя и с закрытыми глазами дошел бы по назначению. Вот и он. Старый линялый желто-грязный кирпич, высокие окна. Володя любил такие торжественные и мрачные сталинские дома. До боли знакомый подъезд, - будто припаянные жирными задами к крашенной древесине зеленых скамеек, бабки - часть экстерьера. Шепот: "Глянь, Семеновна, а? Это ж Володька, внучек Нин Васильны?!". Володя прошел, ускорив шаг, - не хотелось вести заунывных бесед о современных коммунальных проблемах. Когда он вошел в подъезд, бабки обмякли, как резиновые змеи, лишившиеся добычи, и из которых, к тому же, выпустили воздух. Володя поднялся на третий этаж, открыл теперь уже свою квартиру.
Мебели внутри, к Володиному удивлению, не было. "Наверное, отец сказал грузчикам, чтобы они здесь все освободили", - подумал он. Расположение комнат было стандартным для таких домов. Кухня находилась рядом с коридором. Володя прошел прямо в ботинках. Паркетный, испачканный мелом пол, высокие потолки с трещинами, обшарпанные стены со старинными обоями. Володей овладел непонятный страх, пробирающийся неуютным холодком в горло и продирающий до самого ануса. Квартира, непривычно пустая смотрела на Платова впалыми глазницами. Он прошел мимо первых комнат и зашел в отдаленную, свою любимую. Тот же грязный пол. Обои здесь были самые старые - Володя как-то слышал, что они были наклеены через несколько лет после постройки дома, незадолго до войны. Это были серо-зеленые обои, на которых равномерно располагались желто-кремовые бутоны роз, вперемешку с пятнами и подтеками. В углу, на полу лежал чистый матрац и подушка.
В сегодняшние Володины планы входил осмотр квартиры, - он прикидывал, как и что он здесь будет расставлять, - скоро должен был начаться ремонт. "Может, сейчас? - подумал он - эти старые обои никогда мне не нравились, начну, пожалуй, с этой комнаты, а через неделю с Надькой наклеим новые, импортные". Володя планировал поселиться в новой квартире к началу сентября.
Он вернулся на кухню и взял единственный оставшийся старый коричневый кривоногий любимый шаткий невостребованный скрипучий убогий стул и принес его в комнату. Задумчиво оглядел стену. Угол обоев в нижнем левом углу правой от окна стены отклеился давным-давно и обнажал желтовато-белый
ТРЕУГОЛЬНИК
внутренней стороны. Володя помнил этот треугольник с самого детства. Тогда, оставаясь ночевать у бабушки, он часто перед сном смотрел на него и засыпал безмятежным детским сном. Володя повернулся, поставил стул к противоположной стене и осторожно встал на него. Стул старчески заскрипел, но хорошо сколоченные детали еще держались вместе. Невысокий рост не позволял Володе дотянуться до верхнего угла обоев.
- Блядь! - словно пытаясь испугать кого-то страшного и невидимого, громко сказал он и пошел в кладовку за стремянкой. Вернувшись, Платов поставил ее на место стула и взгромоздился на самую верхушку. Осторожно подцепив верхний край обоев, он потянул его. Обои были сделаны из толстой бумаги, а потому не рвались. Оттянув примерно полметра, Володя увидел нечто странное. К обоям изнутри были приклеены пожелтевшие от времени тетрадные листы, исписанные крупным интеллигентным мужским почерком.
2 октября 1937 г.
Встал поздно... Асенька оставила мне завтрак в кабинете - салат из помидоров, гренки с гусиным паштетом и кофе. Ася. Она такая умница. У Ладыженского с кафедры 05.127 дочь Роза - ровесница моей, но, признаться, ни в какое сравнение не идет с Асей. Роза в этом году второй раз поступает в театральную студию. Теперь тоже провалится, непременно провалится. Не люблю эту семью. Хотя Анатоль - мой
старый приятель, умен, но "политическая проститутка" (нет, решительно лишена
фантазии эта власть). Кормит своих студентов, тех, что из красных плебеев, на дому (MeinGott!) картошкой в мундирах. И приветствует связь своей дочери с
каким-то комсоргом с нашего факультета... Нет, моя Ася - свет для меня, зависть для других. Закончила первый курс филологического. Громский очень хорошо отзывается. Много поклонников. Вообще, она уже зрелая... Да, зрелая женщина,
хотя мне непривычно признаваться в этом себе. Не любит, чтобы мне готовила
наша служанка. Ася называет ее "фря". Знает о моей плотской связи с этой тайной
сучкой НКВД Фридс. "Фрей" я ее назвал, когда мы впервые совокуплялись в ее комнате на тахте. Ася услышала. Но вряд ли моя юная красавица понимает, что эта стерва
с аббревиатурой вместо имени (Февральская Революция - Импульс Делу Социализма!)
следит за мной, наслаждаясь моими последними днями. Знает ли дочь моя, что мои половые с чертовой стервой - лишь мой единственный шанс отсрочить арест
и завершить эксперимент? Этого она не знает. И потому читаю детскую обиду
в ее ясных глазах Принцессы, покоящуюся рядом с памятью о матери.
Прости, Принцесса, но моя жизнь, почти прожитая, никогда не была мне так важна! Я должен, должен завершить свой эксперимент, и я близок к открытию.
Ближе к обеду закрылся в кабинете. Готовил Третий компонент. Смешал три реактива. С листьями колумбийской коки сначала переусердствовал. Думал, реакция
остановилась. Просто ошибка в просчете коэффициента. Ерунда! Зато не промахнулся с щелочными смесями и концентратом маслин. Компонент запер в сейфе.
Вышел из кабинета, запер дверь, хотя у Фридс, наверняка, уже есть дубликат. Она читала в прихожей, ждала Асю, которая ушла в "Асторию" с однокурсниками, - весельчаком Бахатовым, долговязым и жидковолосым, увлекающегося написанием стишков, и Надей Невзоровой, грудастой блондинкой, зацикленной на мужиках с авиаторскими погонами. Перебросился с Фридс несколькими фразами. Я поцеловал ее в костлявую шею и ушел в спальню, сказав, что хочу завтра рано проснуться и поработать.
-Работаете, все работаете, Сергей Михайлович. Светлая у вас голова, - ядовитой улыбкой проговорила эта белокурая предклимаксная блядь.
Я ничего не ответил, протер пенсне и хлопнул ее по полной ляжке, наплывающей жиром на коленку.
Завтра действительно надо встать на заре. Подышать свежим воздухом и работать над Четвертым компонентом.
Дай, Господь, сил.
5 октября 1937 г.
Боже! Боюсь, я не успею. Нет, все же надо. Человечество не видело ничего подобного. Приходит ощущение того, что я - избранный. Весь день бился над Четвертым компонентом. Смешивал концентрат маслин и С2 Н5 ОН. Взял вытяжку из молочая. Нет, нет и нет! Все не то. Разнервничался, заболело сердце. Нечаянно разбил колбу с перманганатом калия.
Просидел в лаборатории до 15:00, потом пришла Фридс. Как она мне противна!
Каждая минута близости с ней доставляет мне лишь плотское удовлетворение и радость: у меня есть еще время на завершение эксперимента.
Мы столкнулись с ней около ванной комнаты. Она по-детски дегенеративно
захихикала: "Профессор!". Черт! Этой стерве, наверное, около сорока, а она все еще
глупа как институтка. Фридс прижалась ко мне и опять захихикала. Мне стало
как-то не по себе. Она затащила меня в ванную и выключила свет. Что мне оставалось делать. Она тут же сдаст меня палачам НКВД, если я не буду повиноваться. Мы совершили coitusreservatus в позе по-собачьи. Я уже стар и
не могу рисковать здоровьем. Она притворно мила и как-то по-лисьи лжива.
Думаю, она догадывается, что я знаю о ее "подрывной деятельности". Вчера просидел
весь день без дела - болела голова и хотелось спать. Приходила Ася. Обняла меня и сказала, что мне надо съездить полечиться. Бедное дитя! Она и не догадывается о том, что происходит - не знает о "миссии" Фридс и моем эксперименте.
N.B. Работать!
2N.B. Надо работать!!!
6 октября 1937 г.
Замечательный день. Погода стоит - просто диво, уже неделю. Все хорошо, не считая того, что Ася сегодня утром пошла в Университет с легким похмельем.
Вследствие гуляний с Бахатовым и Невзоровой. Кстати, узнал вчера от Гусмана,
что дядя Бахатова был в штабе Врангеля. А я-то начал серьезно подумывать о нем,
как о партии для Аси! Нет, нет и нет. Le Merde! Не дай ей Бог такой судьбы.
Ладыженский все-таки прав - в мужья нужен комсорг, мелкий вожак, красная вошь.
Так ей будет спокойней жить в этой стране, пока нас, одного за другим, сажают в "воронки".
Закончил высчитывать пропорции Четвертого компонента. Пока успехов немного.
Никак не получается совместить вытяжку из молочая с перманганатом калия.
11 октября 1937 г.
Все больше и больше уделяю времени работе. Дни тают, сроку остается все меньше. Чую сердцем, что заберут до Нового года. Фридс каждый день будто ждет от меня... MеinGott! Меня тошнит признаваться даже в дневнике в пошлой связи с этой жиреющей сучкой. Под утро она побывала у меня в кабинете, пока я спал. Arshloh Фридс оставила колбу с концентратом маслин не на полке с тетрадями рабочих расчетов, где она стоит обычно, а на соседней, среди склянок со спиртами, возле книжного стеллажа. Ничего это волчица с потными подмышками не смыслит в химии. Поэтому все пытается найти мой Tagebuch.
Работал больше, чем вчера. Но все так же непродуктивно. Впрочем, Четвертый компонент уже практически готов. Работаю пока "на бумаге". Вытяжка из молочая дает странный осадок при слабом нагревании. Может, Алябьев принес 85% С2 Н5 ОН, а не 79%, как я его просил. Но мне кажется, что, скорее всего, температура должна быть одинаковая при смешивании с индигридом и листьями колумбийской коки. Осталось немного, скоро начну соединять.
Вчера вечером Ася приходила со своим freund Бахатовым. Этот жидкий полуаристократ подарил мне гаванскую сигару. Весьма стеснительный человечишка, хотя пытается казаться в глазах моей Аси уверенным и несколько вальяжным, в моих же - изысканным светским львом без работы. Но, не буду лукавить, подарок пришелся мне по вкусу. Надоело уже курить "Казбек" (хотя Фридс эта моя манера явно по душе), тем более, что пахнет дым этих папирос пролетарским перекуром с похабщиной и политиканством.
Они вышли из асиной комнаты около 21:00. Ее щеки горели румянцем. Он же устало держался на ногах и вяло попрощался со мной пресыщенным взглядом удачливого молодого любовника. Завтра я ей скажу об этой связи все, что думаю. Скорее всего, она обидится.
Сигару курил у себя в кабинете до 23:20.
14 октября 1937 г.
12:35
Опускаются руки. Со времени открытия Третьего компонента прошел почти месяц,
а я бьюсь, как... MeinGott! Но нет, я буду бороться до конца. Чувствую: разгадка
близка. Я закончу эксперимент и lavitalahomosapience начнется заново. Теперь я знаю ощущения Дмитрия Менделеева накануне его открытия. Великое.
Фридс зовет обедать. Иду.
23:45
Есть! Ich liebe dich! Я открыл! Эврика. О, как это было просто! Это... ЦИНК. Я добавил его в мензурку со старыми реактивами. Теперь я понимаю, почему вытяжка из молочая давала такой обильный осадок - не хватало цинка. Я счастлив! Жизнь прекрасна. Четвертый компонент открыт. А сейчас - спать. Надо набираться сил.
К Фридс я не притрагивался уже 9 дней - и Слава Богу. Я счастлив!
15 октября 1937 г.
Фридс не выдержала. Она подошла ко мне и сказала, что десять дней без секса не выдержит ни одна женщина. Женщина? Тварь! Непродолжительный акт на кухне.
16 октября 1937 г.
10:30
Вчера весь вечер разговаривал с Асей по поводу ее связи с Бахатовым. Я убеждал ее расстаться с ним. Разговор был тяжелым, но, я думаю, она меня поняла.
11:53
Только что звонил Ладыженский. Я услышал звонок и вышел из комнаты в коридор. Сучка Фридс уже схватила трубку и тихо расспрашивала его о чем-то. В ответ на мой вопрос "Кто?" она потупилась и нехотя отдала мне трубку. Рад был слышать голос Анатоля. По-моему, он был немного навеселе. Все время называл меня "милый коллега Сергей Михайлович". Предложил встретиться вечером в "Максиме" - поужинать и сыграть на биллиарде. Сказал, что будет Максим Ермаков. Плохо помню его: не виделись уже восемь лет - с последней защиты диссертации по "Физике атомов". Встречу назначили на 20:00. Сказал, что, возможно, не появлюсь.
23:51
Все-таки пошел. И не зря. Хорошо провели время. Они были уже "под мухой", и при встрече оба закричали: "Карпович!", кинувшись мне на шею. Устыдил их тем, что не подобает видным ученым так себя вести. Мы сидели в гранатовом зале "Максима". Пили "Арарат". Я заказал свиную грудинку с капустой и яблоками. На десерт был сливочный ананасный крем, кофейный пломбир и фрукты.
Многие оглядывались на нашу маленькую компанию и тихо шептали что-то, тыча пальцами. Видно, меня еще помнят в светских кругах. Чуть было не проболтался Анатолю о сути своего эксперимента. Но нет! Еще рано. Пока об этом не должен знать никто.
После ужина играли на биллиарде. Я набрал четыре очка по партиям и выиграл у Анатоля, уступив Ермакову. Домой приехал на такси. Устал. Приболело сердце. В кармане нашел гладкий блестящий красный биллиардный шар. Что бы это значило?
17 октября 1937 г.
Продолжаю работать над Пятым компонентом. "Сергей - говорю себе - помни про цинк!". Теперь-то я знаю, что делать. КакговорятвАнглии, "I'm moving in the right direction".
19 октября 1937 г.
Не знаю, откуда у меня появился такой импульс. За считанные дни просчитал Пятый компонент. С вечера 18-го горел нетерпением взяться за соединение. Не давал зоркий глаз Фридс. Она пыталась подсмотреть в скважину мои опыты. Знает, однако, свое дело, вездесущая ведьма... Даже забыла прибрать в гостиной. Я сделал
замечание. Фридс скуксилась, как перестоявший бисквит, но не стала пререкаться. Чтобы не злить ее совсем, я вышел прогуляться до дома Громского, оставив рабочую тетрадь открытой на столе... Громский порадовал меня: Ася с Бахатовым общаются заметно меньше. Слава Христу, видимо, вняла моим уговорам.
18:40 - 22:30
Тетради, расчеты - в сторону. Фридс притихла у себя в комнате. Эксперимент неминуемо близится к успеху. Я привыкаю ощущать себя гением после таких вечеров.
Да, Mein Gott! Я нашел, я отыскал Пятый компонент. У меня он есть! Листья колумбийской коки с цинком под давлением дали основу. Азотная кислота с амфитамином А - катализатором соединила все в полужидкую консистенцию. Подогрел. Завершил солеводородным раствором. Осталось всего три шага до чуда.
Жаль, очень жаль, что некому разделить со мной мою дорогу к волшебству, к Великому... Я сжимаю кулаки в диком восторге, взбиваю залихватски седые волосы на затылке, как мальчишка.
Мысль об аресте не покидает меня.
Володя с трудом оторвался от рукописей. Перевел дух, посмотрел на циферблат: доходил пятый час. Ноги дрожали, - было очень тяжело вот так стоять на стремянке, передвигая ее время от времени, подниматься по ступенькам вверх-вниз и читать. На полу лежали куски обоев разной величины - большие и маленькие - с наклеенными на них листами дневника. Володя для удобства обрезал обои ножом. Платов слез со стремянки, размял затекшую спину, огляделся. Одна из трех оклеенных обоями стен комнаты была уже ободрана.
25 октября 1937 г.
Наконец-то удалось побыть с Асей наедине, без боязни быть подслушанным этим тоталитарным мужланом в женском обличье. С утра Фридс кто-то позвонил и она, схватив сумочку, убежала. Думаю, звонили "с работы" - этим псам из НКВД, наверняка, хочется знать обо мне все.
Ася пришла получасом позже ухода Февральской Революции Импульса Делу Социализма (как звучит, мать ее, а!). Дочь неважно выглядит: глаза слезятся, лицо немного бледное; Ася то и дело чихает. Спросил: "Свет мой, ты больна?". Отвечает: "Ну что ты, рара, все в порядке". Может, простудилась? Дал ей немного меду. Она почему-то нервничает. Бедная Ася! Моя единственная и любимая доченька! Сказал ей, что люблю. Она засмеялась и поцеловала меня в лоб. Ушла в институт. "Фря" вернулась только в 21:00.
27 октября 1937 г.
О работе думаю мало. Прогресса в реакции цинка и киновари нет. Не могу высчитать пропорцию. Высокую плотность цинка никак не удается совместить с полувоздушностью киновари. Сдаваться нельзя. Фридс неуемна в своих похотях. Мысли об аресте тревожат и не дают спать. Но даже все это волнует меня меньше.
Ah, meinelieben Ася, ты, ты, Принцесса, тревожишь душу старика! Вчера она снова пришла домой позже 23:30 с усталыми, воспаленными глазами. Была раздражительна.
О здоровье моем не справилась. Доброй ночи не пожелала. Утром ушла рано. Завтрак не оставила. Перекусил сам на скорую руку.
31 октября 1937 г.
10:05
Странно, но настроение отличное. Чувствую прилив сил. Встал сегодня рано. Поел. Работать!
10:29
Нужна ультрафиолетовая лампа для синтеза. Зашел в комнату Аси, искал лампу у нее в шкафу. Увидел небольшую круглую жестяную коробку из-под леденцов. Открыл, похолодел, по телу побежали мурашки. В коробке - белый порошок. Не поверил своим глазам, попробовал. Так и есть. Это - кокаин. Я работал с листьями коки и знаю, что это такое. Заныло сердце. Неужели Ася?... Без сил упал на диван. Поднялось давление. Что делать, Боже, что делать?!?... Как?... Почему?... Ася... Кокаин...
2 ноября 1937 г.
Ася не появляется дома уже вторые сутки. Звонила вчера. Голос был странный,
несколько тяжелый, и в то же время слабый. Едва не разрыдался у трубки. Найденную коробку с кокаином запер в сейфе, боюсь даже смотреть на нее. Для работы не хватает сил. Писать дневник не могу. Таю.
4 ноября 1937 г.
Две недели уже не работаю. Стою на пороге открытия очередного компонента. И ничего... Ничего.
Ася!... Как это с тобой произошло? Моя Ася! Моя Принцесса!
Сегодня вечером у нас был сложный разговор. Я сказал ей, что все знаю. Она нервничала, огрызалась, вспыхивала в негодовании. Кричала на меня. "Не смей, рара,
слышишь?... Не смей лезть в мою жизнь! Я уже не ребенок", - она надрывалась, воспаленные кокаином глаза смотрели на меня, точно испепеляли. Я не смог держать
себя в руках, сорвался. Сначала кричал, но сердце уже не то - грохнул в отчаянье ладонью по столу и без сил рухнул в кресло. Сквозь накатывающиеся изнутри слезы, говорил... Нет, умолял. С трудом подбирал слова. Она стояла, не глядя на меня, слева,
и смотрела в окно. Она уже не кричала, а терпеливо ждала, когда я закончу этот разговор. Gott! Вдруг я заплакал, я не знал, что ей еще сказать... Упал на колени перед ней.
- Mein liebe! Вспомни... Прошу тебя... вспомни о матери... она так тебя любила, -
дрожащими руками я вцепился в ее жакет. Она резко дернулась, как ужаленная, вывернулась, зашагала к двери и, исполненная тихой, чудовищной яростью, выпалила:
- Ты!... Как много ты думаешь о матери, когда... трахаешь эту "фрю"! - сорвавшись на истерический крик, она выбежала вон.
Я хотел кричать ей вслед обещания, что никогда, никогда не прикоснусь к Фридс.
Что я малодушен. Низок... Но я только рыдал. Потом немного успокоился. Курил. Курил. Курил. Сушил свои старческие слезы. Она ушла, бросив ключи от квартиры в зеркало прихожей, отчего то пустило паутинковую трещину.
Достал банку с кокаином, что нашел у Аси. На миг представил, что моя Ася вот уже не одну неделю... этот мерзкий порошок... Ася... Мне даже показалось, что закричал. Высыпал кокаин в унитаз, спустил воду.
Мой последний приют в этой жизни - мой кабинет. Сидел в кресле. Курил. За работу так и не взялся.
5 ноября 1937 г.
Об Асе стараюсь не думать. Надо работать. До полудня просидел лаборатории - вытяжку из молочая снова смешивал с цинком. Добавил индигрид фосфора - реакция пошла, но какая-то слабая. Добавил С2 Н5 ОН, понял, что Алябьев, дурак, точно принес мне 85% раствор, хотя я просил его о 79%. Позвонил ему, все высказал. "Сергей Михайлович, я мигом, через сорок минут буду!". Ну он и это... Лала-ла-ла-ла! Оно в общем-то ничего, ежели потому что, а случись такое дело - вот тебе и пожалуйста...
Пришел Алябьев. Принес на этот раз то, что надо.
23:03
Восторженно скакал по комнате. Уууууууууу! Шестой - найден. Добавил
79% С2 Н5 ОН, капнул перманганата девять миллилитров - пошла активная реакция. Выпал осадок, и вот он! - Шестой компонент! (Вчера ночью я просчитал - всего их должно быть восемь). Оставалось добавить лишь жидкий Рb - слава Господу, я предвидел все правильно. Повалил пар, через 15 минут осадок загустел, потом затвердел. Я прыгал по комнате и кричал: "Шестой! Шестой!", как в прошлом году я кричал "Шайбу!", сидя с Ладыженским на трибуне Дворца Спорта. Фридс зашла и спросила, в чем дело. Сказал: вспомнил смешной анекдот. Пролетарские глазищи этой пробляди налились кровью. Она что-то прошипела и пулей вылетела из комнаты.
Их осталось всего ДВА. Как это мало - раз... два... и... И как много. Надо успевать. Никто, слышишь, никто и никогда. Не видел. Ничего. Подобного. Ужас! Сама концепция моего изобретения с трудом укладывается в голове. Скажи я кому-нибудь, ЧТО я изобретаю - меня тут же посчитали бы за сумасшедшего. Отнюдь!
N.B. Не могу заснуть.
Postscriptum. Вспомнил об Асе. Сердце заболело так, что я испугался. Думал, помру. Принял валидол. Спать.