Чье во мне сердце? Теперь я вынужден просыпаться с этим вопросом. Потом долго, беззвучно лежу в предрассветной мгле, слушая размеренные удары. Идет время, идет жизнь. Постепенно просыпается мир за окном, слышны двери подъезда, автомобильные сигнализации, шаги по снегу, лай собак.
И каждый раз кажется, что именно в этот день, я смогу попасть в ритм. Задержав дыхание, рывком встаю и иду умываться. Стараюсь не смотреть в зеркало, лишь мельком, затем натягиваю свежую футболку, чищу зубы. Кофеварка соревнуется с будильником в пренебрежении к тишине.
Первая сигарета. Самое лучшее, что может случиться сегодня. Дымчатое обещание на рассвете, легкое, невесомое. Я закрываю глаза, дышу размеренно и спокойно, но это не помогает. Что-то сидит во мне, каменным зверем, тяжестью. И подступает апатия, мир кажется слишком пресным.
На ватных ногах я возвращаюсь в кровать, накрываюсь с головой. Судорога сводит ногу, видно, моё тело не запрограммировано к такому образу жизни, преимущественно в положении лежа. Начинается мигрень, будто кто-то стучит по темечку маленьким молоточком. Просто так, из вредности.
И так уже четвертый месяц, с ума можно слететь. Я готов сходить к ворожее, пусть поколдует надо мной. Да только не могу переступить порог дома, самая длинная дистанция, что мне покорилась за это время, спуститься в холл и купить сигарет.
Необъяснимо. Врач надавал мне скучных книжек, записал в несколько групп общей терапии. Мне тошно представить себя, изливающим душу малознакомым людям. Всё в себе. Не из жадности, меня так воспитали. Упал, не реви - понимайся! Не разговаривай с незнакомцами, не кричи.
В сущности, эти схемы, вложенные в детстве, предопределяют нашу последующую жизнь. Я малообщителен, стараюсь больше слушать, чем говорить. Только почему-то любой разговор сводится к двум вещам: либо меня хвалят, либо ругают. Иногда хочется найти себе собеседника по молчанию.
Наверно поэтому я до сих пор люблю общественный транспорт. Люди в железных/стальных клетках, каждый обособлен. Так, что хочется вывесить табличку "Ушел в себя". Достойный знак отличия, никаких тебе лишних разговоров, кто-то читает, кто-то слушает музыку.
Контрастом, на поверхности слишком шумно и много лишних движений, все снова начинают открывать рты, как рыбы без воды. Мир может быть неприятным местом, начиная с того момента, когда эта неприятность паразитом живет у тебя внутри. Пытается тебя съесть. А ты, в свою очередь, пытаешься излечиться.
Нет, не сегодня. Я снова отключен от главного генератора, подступает очередной бессмысленный сон. Иногда снится подземка, в которой сумасшедший распылил какой-то газ. Секунду назад мы плыли в безмолвии, а после все начинают орать в голос, и ходить по головам.
Бывает, что в мой сон приходит кто-то из родственников и делится новостями. Сестра удачно вышла замуж, мать записалась на кулинарные курсы, отец снова покорил небо в форменной летной фуражке на голове. Просыпаясь, я малодушничаю и не кручу телефонный диск, пытаясь до них дозвониться.
Кто знает, может, боюсь что сны окажутся вещими. И что тогда? Страшно себе представить, это какая-то стадия умопомрачения. Придется взять на плечи слишком много, крутить этим миром, выстраивать события. Да и пропадет повод поправиться настолько, чтобы наконец покинуть квартиру.
Просто прогуляться по бессмысленно широко растянутым улицам, поглазеть на прохожих. Выпить кофе в турецкой забегаловке, прочесть киноафиши, подшить джинсы. Дел много. Фантазия играет, словно солнечные блики на воде. Река дрожит от холода, падает снег.
Под эти убаюкивающие мысли, я снова погружаюсь в сон. Нужно что-то менять, нужно взять себя в руки. Вернуться к работе, друзьям, родным. Надрез во времени, нужно его залатать, иначе так это и закончится. Скоро. Да, нужно что-то менять, куда-то идти. Но не сегодня, не сегодня.
***
Влетает легким порывом ветра, задевает огромным рюкзаком зеркало заднего вида. Всё, готова к путешествию. Чем их там кормят? Всегда держишь в уме мысль о том, что встретишь её в дурном настроении: мало ли, кто-то обидит, плохая отметка или что-то еще. И страшно переживаешь.
- Прости, милая, - говорю я. - Тебе лучше сесть сзади.
Она соглашается с недовольным видом, пристегивается и начинает изучать пейзаж за окном. Хаотичное движение, стоит веселый гвалт. Кто-то борется, кто-то бросает снежки. Суетятся мамаши, учителя пытаются управлять этим потоком. Две девочки проходят мимо нас и машут на прощание.
- Тебе не обязательно это делать, - говорит она.
Мы трогаемся с места. Я начинаю рассказывать о своем отце. Он мог болеть, быть не в форме. Или его могла одолеть лень, как тяжелый приступ бессилия, апатии. Или у него могли быть другие дела, в этот же час, в эту же минуту. Но он всегда отвозил меня в школу.
Видно, отцам свойственно проявлять любовь в несколько ином ключе. Никаких поцелуев или объятий, только крепкое пожатие руки. Я просыпался утром, его уже не было. Он ставил машину на общественной автостоянке в минутах двадцати ходьбы от дома.
Потом возвращался, мы завтракали. И он вез меня в школу. Я до сих помню утренний неровный свет, запах кофе, лосьона после бритья. Он выглядит несколько смущенно, на нем свитер какого блеклого цвета и темно-синие джинсы. Он подгоняет меня, называет копушей, запивая улыбку терпким кофе.
Подсматриваю в зеркало. Нет, уже не дуется. Скоро переберется на переднее сидение, потом сядет за руль, потом не захочет катать старика. Стадии жизни, развития. Боюсь, мне не будет места в её взрослой жизни. Я отгоняю от себя эту неприятную мысль.
- И так будет всегда? - спрашивает она.
- Если когда-нибудь захочешь поехать в автобусе, вместе со всеми, то просто скажи мне об этом. Хорошо?
- Ммм, хорошо.
Такая серьезная, вроде как с секунду подумала над этим вопросом. Я смеюсь. Обычно, мне говорили о таких вещах. Женщины, с которыми мне приходилось работать, с утра до вечера. На самом деле это был монолог, я не слушал или делал вид, что слушаю. Бывает. Ничего не поделаешь.
Теперь у меня россыпь своих историй, но я храню их для себя. Не из чистого эгоизма, мне так и не удалось обзавестись друзьями в этом городе, всего пара-тройка знакомых. Доменико один из них, он владеет маленьким ресторанчиком в центре. Зал всегда битком, яблоку негде упасть.
- Покажи дневник! - Требует Доменико.
- Оставила рюкзак в машине, - оправдывается она. Всегда одна и та же песня, оба радуются друг другу.
Доменико разводит руками, качает головой, показывая как-сильно-расстроен тем, что не смог посмотреть её оценки. Она берет его за руку.
- Я могу сбегать, - утешает она.
- Было бы здорово, - отзывается Доменико. - А я пока приготовлю вам столик.
И мы возвращаемся на улицу, я открываю дверцу, она забирает рюкзак. Таков ритуал. Сомнительной природы, надо заметить, но не я его придумал, не мне его нарушать. Здесь я как подносчик снарядов, делай своё дело и не думай ни о чем. Мы садимся у самого окна, на своё привычное место.
Всегда поражался, как он это делает? Сгоняет посетителей? Еще минуту назад здесь сидела достаточно шумная компания клерков, а теперь их и след простыл. Магия. Она пьет молочный коктейль, я медленно потягиваю кофе, а Доменико стоит над нами, изучая отметки.
- Я не знал, что в школе этому учат, - сокрушается он очередному незнакомому предмету. - А что это?
Он так и не избавился от акцента, поэтому незнакомое слово вырядилось в причудливо-нелепое платье. Я тоже не могу сдержать улыбки, а маленькая рыжая бестия начинает объяснять, чем они занимаются на уроках окружающего мира. Доменико внимательно слушает и задает вопросы. Идеальный собеседник.
Потом и мы перебрасываемся несколькими фразами, я спрашиваю его о семье и самочувствии, недавно он перенес инсульт, Доменико все больше отшучивается, говорит, что так даже лучше, все стали к нему более внимательны, чем прежде. Я соглашаюсь. Так оно и происходит, чаще всего.
Полчаса. Это предел. Мы благодарим его за компанию, приглашаем на субботний ужин и прощаемся. Доменико обнимает нас и говорит, что мы всегда для него желанные гости. Тоже не совсем новая картина, так происходит пять раз в неделю, за это время менялись только напитки. Такие дела.
***
- То есть, как это - нет спиртного?
Из этих лиц можно составить приличную коллекцию. Прилепить на стену недоуменного вопрошания, оставить на память потомкам и следующим в очереди. Я киваю на вывеску, где это выведено желтым по черному. Кто-то скажет, что это довольно бесчувственно, на улице минус двадцать. Пусть так.
Ожидания. Вот, что может свести с ума. В том смысле, что ум предстает жалкой собачонкой на поводке, которая потакает своим страстям. Не помню, где именно мне встретился этот славный образ. Ты не всегда получаешь то, что хочешь. Смирись и иди дальше по своим делам.
Здесь время идет слишком медленно. Секунды кажутся минутами, постоянно вязнешь, сбиваешься. Ноги болят. Поражаюсь, как некоторые девушки умудряются ходить на каблуках, за это нужно выдавать премии в области искусства и спорта. Выматываешься сам и бессонницу выматываешь. Мы квиты.
- Нас кто-нибудь обслужит?
Ненавижу этот столик. Пару раз, в припадке разыгравшихся иллюзий, я разряжал пистолет, подвешивал, выпроваживал и даже отправлял лесом-полем-дальней дорогой, строя трехэтажные формы слов. К черту, к черту! Ненавижу их, отутюженные, выписаны из модных журналов.
Иногда забавно подумать о том, что вместо зеркала у них по углам лекало "каким мне быть". И подгоняют, подводят. Здесь что-то не так, там что-то не сяк. Тут отрежем, тут добавим. И летят ошметки, ненужное, неуместное. Не то, чтобы я был борцом за индивидуализм, просто подумалось.
- Алё!
- Иду, - отозвался я.
А сам проторчал у кофейного аппарата пару-тройку спасительных минут. Ладно, нельзя оттягивать неизбежное. Луиджи вскидывает бровь, мол, поторапливайся, парень. Чертыхнувшись, лавирую меж столиков, как золотая рыбка в горном ручье, вода чистая и холодная. Мне хорошо и спокойно, на время.
- Сколько можно ждать?
- Прошу прощения, - говорю я и открываю блокнот. Потом старательно записываю заказ, осведомляюсь, какие напитки будут леди и джентльмены.
- Только побыстрее, - раздраженно бросает блондин.
Компания в сборе. Пять инквизиторов, три парня и две девушки. Сейчас начнется, я закрываю блокнот, выдыхаю и жду. Они пытаются подавить смешок, но не получается, блондин смеётся в голос, своим загробным смехом. К нему подключаются остальные.
Сквозь слезы:
- Парень, ты бы обновил гардероб, а то нам все время кажется, что мы пришли на воскресную раздачу супа.
Всё. Теперь идет как по маслу. Такой свитер был у моего отца, он уже двадцать лет как вышел из моды. Ботинки, посмотрите на его ботинки, это преступление против человечества. А что это за воротник? Рубашка в клетку, вы представляете. Ну-ну.
Волна падает, шторм стихает. Они смахивают слезы. Постоянные посетители не обращают внимания, картина привычная. Но некоторые с нескрываемым удивлением не могут отвести взгляд, пытаясь сообразить что такого я им сказал, что развеселил весь столик. Кто-то потом пытается даже поговорить со мной.
- Извини, друг, - говорит блондин. - Который час?
- Половина восьмого.
И тут новый взрыв смеха, я выступаю невольным раздражителем.
- Ой, не могу. У него пластмассовый ремешок.
- Тебе их девушка подарила?
- А часы электронные, как у ребенка.
- Ты мог бы взять цветные! Они со скидкой!
- Ага, и у неё не всё в порядке с головой.
Вторая пауза. И снова приходят в себя. Если подумать, то я мог бы развернуться и уйти, однажды так и поступил, на что жена Луиджи, старая карга Кармела приперла меня к стене и пообещала уволить, если я еще раз так сделаю. Буравила взглядом и дышала чесноком в лицо. Дрянь.
Блондин урезонивает компанию и показывает мне свои золотые часы.
- Они стоят сто пятьдесят тысяч, дороже вашей харчевни, - поясняет он.
- Я могу идти? - осведомляюсь я, не выказывая интереса. Еще не хватало задержаться.
Он машет ладонью, международным жестом "проваливай". На втором шаге, я оборачиваюсь:
- Они отстают, - говорю я.
- Что? - не понимает он.
- Ваши часы, сеньор. Они отстают.
Вырываю страничку из блокнота, приклеиваю к барабану магнитом, всё только начинается. Выхожу на задний двор, чтобы покурить. Кармела разговаривает с владелицей бакалейной лавки в окне напротив, чертовски холодно. Миром правят женщины, еще бы. Она показывает на часы, поторапливает. Прямо жест дня.
Выбрасываю сигарету, возвращаюсь.
02
Мне снится кошмар на родном языке. Это странно, ведь я не разговаривал на нем около двадцати лет. Подумать только. Неумолимое течение времени, как река, что никогда не останавливается. Самое страшное, что ей плевать, стоит кто-то на берегу или нет. Мимо, мимо.
Яркий свет операционной, стальной расширитель грудной клетки. Что еще? Врачи перебрасываются фразами из моего детства, я понимаю каждое третье слово, смысл остальных так и остается загадкой. Потом входит неуместный человек в костюме-тройке и ставит кляксу мне на сердце, перьевой ручкой Caran d'Ache.
Я просыпаюсь и дрожу, всё еще холодно, всё еще трудно совладать с собой. Это могло произойти на самом деле, никто ведь не может сказать наверняка. А на хирургическом столе мы все одинаково беспомощны. Тела, которые могут искусно залатать, но вернется ли душа, кто знает.
На часах пять утра. Медленно падает снег, еще слишком темно, чтобы сообразить какой отговоркой я прикроюсь сегодня, и снова не выйду из дома. Какое-то время я чувствую себя парализованным, в солнечном сплетении неприятное чувство, что-то вроде раздражения.
Так бывает, когда тебя задели за живое. В каком-то случайном разговоре, намеренно, старательно выцеливая словами. После маешься, пытаешься переиграть и раз за разом возвращаешься к этому, словно можно что-то исправить. Находишь нужный ответ, удар, но неприятное чувство не уходит.
Я бы дорого заплатил за то, чтобы скинуть это с себя, перевесить этот камень на шею какому-нибудь простаку, который даже не совсем поймет, что же это с ним произошло. Блаженны кроткие, пусть принимают мир таким, какой он есть. Ибо они наследуют землю, ибо их осталось слишком мало.
Сон постепенно растворился в памяти, но оставил неприятный осадок, вот так всегда. Что-то уходит, но присмотришься и видишь цепочку следов на песке. Зачарованно идешь по ним, пытаясь увидеть силуэт человека, но видишь только собственную боль, будто прижался лицом к зеркалу.
Здесь ведь не только я, мир всё равно будет вертеться. Снова и снова. Поэтому нужно думать о ком-то еще, заботиться, врачевать раны. Я не хочу их затмить, я не хочу такого внимания к себе, оставьте мне самое незаметное место, на пустоши вашего сердца, и всё.
Порывистый ветер, флейта Неба. Мы продолжаем играть старый мотив "недеяния", когда чужие судьбы остаются неизведанной землей. И больше не тянем ниточки слов из чужого отчаянья, всё же это умножение бед, а числа себя дискредитировали. Не гнутся пальцы рук.
Всё это в пять утра, быстрыми вспышками, когда сложно не только оформить связное предложение, но и как-то отследить маршрут. Сейчас был в точке "A", но через мгновение переместился в точку "V". Нарушены причинно-следственные связи, видно, мозг искрит, как неисправная микроволновая печь.
Отмотать эту кинопленку на двадцать лет назад. Если б я только мог сказать, что был счастлив, тогда всё можно объяснить. Пусть не сейчас, со временем, не ловить на себе насмешливый взгляд. Не вспоминать, не думать. Просто считать вдохи и выдохи, было бы волшебно.
Тогда всё только начиналось, зверь гаптофобии еще крепко спал глубоко внутри, но я уже слышал его дыхание, чувствовал. Мне все меньше хотелось появляться в публичных местах, я перестал ездить в метро. Даже если дорога занимала больше часа, предпочитал идти пешком.
Мимо людей, которые норовили до меня дотронуться. Не только физически, некоторые заходили слишком далеко, приходилось осаживать, исчезать. Это было значительно проще, чем признаться, что у меня большие проблемы. Постоянный страх, состояние невроза.
Размеренные хлопки за окном, я снова погружаюсь в воду бессознательного, где все персонажи говорят на родном языке, которого я не помню. Знакомые лица, знакомые голоса, но ни единого имени, ни одного знака. Не распознать. Картина смазывается, усталость плетет мягкую колыбельную, как паук.
***
Наотмашь ударил сильный мороз, почти в нокаут, город парализовало. Оранжевые снегоуборочные машины вышли из гаражей, заполнили эти кривые улочки, на которых бывает сложно развернуться двум велосипедистам. Никого нет. Только рабочие, бурная жестикуляция и спрятанные лица.
Она радовалась несколько минут, пока я не показал страничку школьного сайта с домашним заданием. Подумать только, в моё время мы битый час тратили на то, чтобы нарисовать окружность. И ведь не всегда получалось. Теперь не нужно куда-то идти, чтобы получить знания.
- Ну вот, - тянет она.
- Тебе не обязательно заниматься этим сейчас.
- Нет уж, - возражает она.
И я перебираюсь на диван, оставляя её один на один с монитором. Мне нужно читать, но уже на третьей странице страшно тянет в сон. Иногда она так же тянет меня за рукав, пытаясь привлечь внимание. Или гладит ладонь, как дрессированная зверушка, словно просит разрешения.
Я внимательно изучаю обложку и борюсь с зевотой. Сама внимательность. Ловко орудует мышкой, сверяется с нужным параграфом и начинает что-то писать в черновик. Красивые маленькие закорючки, чем-то похожи на диковинных вымышленных персонажей сказки на ночь.
Весельчак Гуидо, что обитает в лесу и проказничает каждый день. Только одной сказки мало, мне приходится что-то придумывать на ходу, изменять место действия, кого-то выбрасывать из этой пьесы, кого-то добавлять. Мне не сложно. Я тоже получаю удовольствие.
Она приносит мне плед, говорит, можешь поспать, это надолго. Звучит, как стартовый выстрел, я укрываюсь и медленно ухожу из мира, стараясь сохранить её образ на сетчатке, пойдем со мной, не оставайся одна. Через час открываю глаза, она лежит рядом, под рукой.
Некоторые анатомические изгибы придуманы специально для этого, голова на предплечье, сжалась в теплый комок, как котенок и так же монотонно дышит. Живая, настоящая, из плоти и крови. Я глажу её, она просыпается. Еще не совсем понимая, что происходит.
- Всё сделала? - спрашиваю я.
- Остался только "Родной язык".
- Вот спасибо!
Пожалуй, единственный предмет, где мне не сломать пальцы рук, постоянно сбиваясь со счета или пользоваться картой, словарем, гуглом. Здесь я съел пару собак, думаю я, и смотрю как виляет хвостом домашний волк, он ведь тоже читает мысли. Лает, пора гулять.
А что она? Не сомневаюсь, меняет мои сны, меняет ритм жизни. Две недели мы словно снова привыкаем друг к другу, пытаясь мирно проводить время, осторожно выстраивая шаги, будто лишнее движение способно привести к краху. Она собирает карточный домик, носится в удобной пижаме.
Иногда следом бежит волк, бывает, она так верещит, что старый вояка думает, ей грозит опасность. И резво спешит в бой, как в старые добрые времена, когда он искал запрещенные вещества в сумках пассажиров Alitalia. Случись парад, ему идти впереди и звенеть медалями, которые и мне трудно нести.
Они прекрасно ладят друг с другом. Лучше, чем мне представлялось поначалу. Но кое-что остается только мне: утренние прогулки, когда кажется, что слезы застывают в глазах, обращаясь в лед. Слипаются ресницы. Северный ветер в лицо и жизнь имеет единственную цель - бежать в тепло, что есть силы.
Утром я воровато смотрю, как она досматривает последний хрупкий сон, волк мешается под ногами. Он просыпается на несколько минут раньше будильника и холодным носом прикасается к небритой щеке, ставлю чайник и спускаюсь вниз, спускаю поводок. Животной радостью разбрасываются сугробы.
Охотники могли бы идти по этим следам, сигарету почти нельзя почувствовать в перчатках, конденсационный след в небе. Помню, как тяжело дается первый шаг в неизведанное, как отчаянно стремишься заполнить собой окружающее пространство. И вот, теперь тебя почти нет. Кто-то другой стал центром мира.
Она встречает за дверью, набросила мой свитер. Волк пулей влетает на кухню, кажется, он чертовски доволен утренней прогулкой, а она наоборот, выглядит несчастной, сконфуженной. Лицо в слезах, покраснела. Так проявляется отчаянье, когда доверяешь другому всем сердцем, наивно, но слепо.
- Что случилось? - спрашиваю я.
- Я думала, ты ушел навсегда.
***
Несколько дней, десять-двенадцать, я работал на доставке, а когда вернулся - ничего не изменилось. Всё те же слова, те же жесты. Великая глупость думать, что мир разойдется по швам, стоит тебе выпасть из него на какое-то время, всё остается на своих местах. Словно плюшевые игрушки, ждут, когда ты выйдешь.
И потом начинается веселье. Заглянешь в комнату, всё в порядке. Так мне представляется, а так ли это на самом деле. Кто знает? Я только замечал количество престижных районов, которых становится всё больше. Не совсем понятно как мы пришли к этому.
Видно, Кармела проводит удачную политику. Больше нет безденежных студентов, по воскресеньям мы не выходим к церкви святой Катарины, перестали пускать детей, которые могли утопить этот зал в беззаботном смехе. Список потерь. Кармела всё может обернуть себе в плюс.
Помню, как много лет назад, когда я только появился в этом местечке, она сказала, что деньги на такси входят в моё жалование. Я повелся. Все мы были наивными и глупыми, как маленькие пушистые щенки. Отнимаешь этот процент и жить невозможно, приходится ждать вечерний автобус.
Я плохо вижу номер, темнеет слишком рано. Пара автобусов проносится мимо, даже не пытаясь остановиться, я слишком замерз, чтобы сыпать ругательствами им в чадящие спины. Сажусь в первый попавшийся и почти сразу понимаю, что ошибся маршрутом, куда легче добраться пешком.
Но голос. Это ведь один из тех современных автобусов, которые то крутят один и тот же мультфильм или объявляют остановки. Я узнал её голос. Должно быть, прошла не одна сотня лет. И мне было больно. Не только потому что я скучал, а еще потому что я забыл как она звучит.
И пытался снять с себя это оцепенение, в которое погрузился. Даже перестал чувствовать холод. Несбывшееся. Как это еще можно назвать? Сколько слов я слышал, какие двери закрыл, каким чертом это имеет значение. Мы не так часто выбираем, кто-то выбирает за нас.
Двигалась улица, я прикидывал расстояние, которое мне придется пройти. Приблизительно двадцать минут, поднять воротник, натянуть шарф на лицо. Курить строго воспрещается, дым обжигает легкие вместе с морозным воздухом, к тому же - паршивая партия сигарет. Пожухлая трава.
Так каждый будний вечер, без исключений. Монотонность, в которой можно обрести покой и мигрень, тошноту; современная медитация, когда делаешь что должен и получаешь меньше, чем заслуживаешь. Но было что-то еще. То, что всегда можно назвать лейтмотивом.
Я выпал из режима ожидания. Да, за это время, пока мне приходилось развозить еду по домам, которые я никогда не смогу себе позволить, я перестал ждать. Людей, событий, которые изменят мою жизнь, выведут в другую реальность. И только после этого стало легче дышать.
Никто не придет. Точка. Теперь можно подумать о чем-то еще, я ведь всё еще носился со своими текстами, как будто подпольно пытался продать неогранённые алмазы. Но этот город слишком мал, чтобы рано или поздно варианты себя не исчерпали. Осталось всего пара-тройка мест.
Я никогда не выберусь из этого дерьма. Поэтому я считал лишним заводить себе друзей, это ведь как будто пытаешься их вымазать, утопить в этом. Кто этого заслуживает? А разговоры о свете, поддержке, смехе, это всё попытка спрятать эту главную мысль, которая неотступно преследует каждого из нас.
- Сбегай за маслинами, - говорит Кармела и сует мне деньги.
- Почему я?
- У них футбол, - объясняет она, и я только сейчас обращаю внимание, что в зале только посетители. - Второй столик.
Из кухни раздается вздох облегчения, аргентинец пробил в крестовину, мяч вылетел за пределы поля. Пенальти - это всегда лотерея. И не важно какой мастер взялся его исполнить, не важно кто играет в воротах. Скрещиваешь пальцы рук, молишься. Мимо.
Долго искал шапку, потом плюнул на это дело и выбежал в чем был. Поставил на второй столик банку маслин, аккурат рядом с нотбуком, чашкой кофе и картофельным супом. Она посмотрела на меня этим, вы знаете, мерзким взглядом, как будто всё, что я из себя представляю, можно выплюнуть.
- Надеюсь, ты не заболеешь, - сказала она вместо благодарности.
Но я уже серьезно болел, только еще не знал об этом.
03
Меня выманил солнечный свет. Такое чувство, будто я много лет сидел взаперти, в самом глубоком подвале этого мира. Велись какие-то работы, сносили стены, ставили окна. Когда такое затягивается, то перестаешь верить, что всё вернется на место. Слепит глаза.
Бывает, что хорошо помнишь тех, кто по утрам одеялом сбрасывал с себя ответственность. Они предпочитали идти в дождь против ветра, но это не могло смыть косметику с лица или испортить прическу. В лучшем случае, только сбившееся дыхание и искорки в глазах.
Нужно с кем-то поговорить, решил я. И стал выбирать себе жертву. Глаза постепенно привыкли к жестокому свету, как иногда не замечаешь постороннего шума. Медленной льдиной переходит в фон, на другой уровень восприятия. Мне казалось, что всё изменится. Нет, ничего не изменилось.
Цветок придавили к земле черным каблуком. Теперь он поднимается. Мало ли какие мысли будут бродить в голове? Неудовлетворенность тем, что видишь. Но это страшно. То есть, картинка всегда одна и та же, только смотришь на неё под разными углами.
Ну так что? Пиццерия? Слишком людно, кто-то может случайно задеть и тогда волны побегут по мне, я стану задыхаться и сердце может не выдержать. Всё же человек - это фобии, что сконцентрированы в одном месте. Играть с пчелиным ульем выше моего разумения.
Сделать круг? Шофер выглядит замкнуто. Как раз то, что нужно. Но я отпускал, видел, что не пользуюсь этими возможностями. Перебираю, как колоду карт, но не бросаю на стол. Хэй! Да это ведь старая-добрая вышка в бассейне, оттягиваешь неизбежное, пока тебя не начнут подгонять.
Штука в том, что некому подгонять. Поэтому они предпочитают сбиваться в стаи или в пары. Так они способны на что-то совершенно другое. Я лишен этой роскоши. Стрельнуть взглядом через левое плечо, смотри как я умею, и заговорить с цветочницей.
Мы породнились за это время. Не могу сказать, что страх прошел, трансформировался наверно. Всё нарицательные стадии: из одного состояния в другое, потом обратно. И не замечаешь, что тебя размазывает по одному и тому же маршруту, стирает с доски.
Есть еще люди из службы благоустройства города. Давно их не видел. Муравьями высыпали на улицу, пока тепло, есть чем заняться. Кто-то счищает снег, кто-то проверяет пожарный гидрант. Временами они бросают на меня осторожные взгляды, физически можно почувствовать.
И опять цветочница. Что с тобой? Наверно мы знакомы, теперь она не может понять, в чем дело. Или где меня носили черти последние два столетия, по каким клиникам, каким коридорам. Или вспомнила, что я могу копировать иностранный акцент и потешаться над обывателями.
Пустое. Я добиваю еще одну сигарету, она добивает меня. Если прочистить фон, то можно расслышать пение птиц. Весна всегда предлагает новые надежды, девушка из рекламы нового кинотеатра. Поведешься и посмотришь ту же вопиюще-дорогую муть, только на большом экране.
И рядом будут хрустеть попкорном, смеяться над глупыми шутками. А главное, их сердца будут замирать на тревожных моментах, бешено колотиться во время погони, таять на романтичной сцене поцелуя. Каким бы оно ни было, это их сердце. Плоть от плоти. А чье сердце во мне?
Я вернулся в пещеру. Теперь ты можешь похвалить себя, приятель, пусть не всё так складно и красиво, но кое-что ты уже смог сделать, это начало. Самолечение. Это мог бы произнести мой друг, если бы он у меня был. Только ради этих слов они появляются в нашей жизни.
Быть честным с тобой, не искать выгоды. В этом случае тебе не нужно раздваиваться и играть противоположные роли. Тратишь меньше слов, сохраняя огонь жизни. Аншлаговая пьеса. Ляг на воду, пусть она шепчет тебе колыбельную о том, что завтра новый день. И новые ожоги.
***
Гуидо попытался влезть на небо и запутался в проводах. Обидно. И чем сильнее пытался выбраться, тем прочнее застревал. Обессилев, он громко закричал, да так, что переполошил Небесного Стража. Тот только что был утянут в приятный мир сновидений, чертыхнувшись, Страж вышел посмотреть что тут произошло.
Рыжий бесенок попал в западню.
- Что ты тут делаешь? - спросил Страж.
- Застрял, - ответил Гуидо.
- Понимаю. Пытался влезть на небо? - недовольно усмехнулся Страж. - Вам тут игрища, да веселье, а мне потом вызволять вас из беды.
- Пожалуйста! - взмолился Гуидо. - Не оставляй меня здесь одного.
- Хорошо. Только пообещай мне кое-что.
- Да, я обещаю-обещаю. Освободи меня скорее!
- Сначала выслушай. Не провода держат тебя на земле, это твоя Тень. В следующий раз, когда решишь попытать счастья, просто спроси себя, готов ли ты расстаться со своей Тенью, идет?
- Идет. А как я пойму, что готов?
- О, поверь мне. Ты поймешь.
После этого Гуидо никогда не пытался влезть на небо по велению своего любопытства, всегда спрашивал свою Тень можно или нет. И Тень отвечала ему, что нет. Набравшись терпения, он ждал. Долго-долго. Сменялись цари, сменялись дни и ночи, падали звезды. А однажды, робко отворив дверь, Время пришло.
Милая. Она уже спит и видит сны. Эта история войдет в неё до последнего слова, утром мы всё обстоятельно обсудим. Я представляю её вопросы: почему он попытался влезть на небо? Как выглядит Тень? Небесным Стражам тоже нужно ложиться спать ровно в девять вечера? И так далее.
Немыслимое качество, запоминать всё на свете. Впитывать в себя эти маленькие истории, жить этим, болеть. Насупившись, она умеет быть требовательной, умеет получить своё. И в этот момент я не чувствую себя обворованным, наоборот, будто что-то приобрел, что-то бесценное.
Потому и выдумываю эти приключения. Не совсем верно. Мне не нужно придумывать, я просто рассказываю о себе. Те дни, когда я чуть было не попал на Небо, они остались далеко, воспоминания стираются. Я боюсь лишиться этого, как любой другой человек.
Мы живем воспоминаниями, дышим ими. И если занимаемся чем-то сегодня, если просыпаемся с кем-то в одной постели, то только из вежливости к нашему прошлому, ибо я заснул с ней вчера. И позавчера. И месяц тому назад. Это чувство такта, это бережность.
Конечно, если подумать, не все такие, но ведь и мы не только спим друг с другом. Мы работаем. Сегодня за вчера во имя завтра. Однажды Гуидо пытался спалить себя этим, облил бензином и только собрался поднести спичку, как случилось что-то такое, что навсегда изменило его жизнь.
Как ей рассказать эту историю? Я не заслуживал чужой любви, так было всегда. Я не заслуживал подарков, внимания, слов. Как любить того, кто ненавидит себя? Ведь это так много может сказать, прошептать, крикнуть. После этого уже не оправишься, уже не сможешь смотреть на мир прежним взглядом. Вчерашним?
Её мир начинается за кованой оградой, выкрашенная в черный она не меняет цвет под палящими лучами Солнца, зимой смотрится внушительно и мрачно. Будто именно за ней начинаются страшные эксперименты над детьми, все эти ужасы, что не можешь и помыслить, но всё же видишь в кино.
Как только она отнимает руку, я мгновенно лишаюсь тепла и начинаю скучать. Убить бы время, принять снова, идти и размеренно вести беседу. Заскочить к Доменико, приговорить чашку кофе. Приходится сетовать на погоду, пусть снова ударят морозы, оставьте её дома, со мной.
Почтой отправляю выполненные заказы, потом закупаюсь продуктами, практично вынимая заранее приготовленный список покупок. Смотрю как компания подростков играет в мяч. Солнечно, но довольно прохладно. Горячий чай и нужно возвращаться в квартиру, это болезненно, когда её нет.
Понимаете, даже если она не в двух шагах от меня, а спит в соседней комнате или рисует что-то в огромном альбоме. Или слушает музыку в наушниках. Я знаю, что она здесь, я чувствую. И мне легче дышать. Это простое понимание того, что всё в порядке, всё на своем месте. Всё и все.
Даже работа идет быстрее. Текст ложится складно, время летит незаметно. Есть такое понятие "мелодика", у каждого текста свой ритм, своя мелодия, свой дух. Ты пытаешься передать это, не просто грубо перевести слово в слово, не просто передать суть, а как раз передать эту мелодику, этот привкус.
Это главная задача, именно тогда получаешь подлинное удовольствие от проделанной работы, когда намеренно лишал себя сна, времени и сил. Бесконечно жаль, что это происходит не каждый день и мы продолжаем искать счастье в чем-то другом, теперь мало кто пишет так, что теплеет на сердце.
***
Есть два автобуса на этом маршруте: один приходит слишком рано, второй слишком поздно. Вот и весь выбор что у нас есть: либо ты опаздываешь, либо приходишь много раньше, чем нужно. Поэтому мне смешно, если кто-то говорит о том, что жизнь предлагает каждому свой путь.
Не думайте, что я посвящал львиную долю своего времени этим размышлениям. Скорее всего, это просто проникало под кожу, вливалось в кровь и становилось частью меня, но я не думал об этом, жил дальше. Здесь ведь всегда что-то происходит, какие-то беды, слова.
Один человек придумывает правила, второй пытается их нарушить. Но есть третьи. Они изящно преодолевают эти мнимые законы; погружаясь в воду, выходят на берег совершенно сухими, под восхищенными взглядами праздных жителей. Раз плюнуть.
Так. Через несколько часов начинают болеть ноги, да что там, почти сразу. И потом ты отвлекаешься, стараешься не обращать на это внимание, ибо внимание часто усугубляет проблему. То есть, если тебе говорят не думать о большой белой обезьяне, глазом моргнуть не успеешь, как начинаешь о ней думать.
И она становится центральным персонажем твоей истории, от этого камня в воде начинают расходиться круги. Существенные, потом всё менее и менее внятные мысли, а после те, что не имеют отношения ни к воде, ни к камню, ни к тебе. Ум - механическое пианино страданий.
Они наигрывают свою печальную мелодию, а самое важное набрано мелким шрифтом. Задействованные инструменты, комментарии и ссылки. Люди не так интересны, как привыкли об этом думать. Можно умереть со скуки, когда они пытаются вымучить первую ноту.
Льется-льется. Потоком воды, может, солнечного света. Грядущая весна, пение оживших птиц, всепрощающие улыбки на лицах. I'm stuck. Мелким бесом спрятаться в книжный переплет, ворчать и любить клубничное варенье по выходным, кусать тех, кто слишком близко. Чаще молчать.
Мысли сбиваются, прошу прощения, я очень устал. Какая-то постоянная слабость. Накрыться бы одеялом и не видеть снов, иногда кажется, что они отнимают последние силы, эти бессмысленные цветные картинки, игры подсознания.
О чем я? Блондин легко преодолел наше алкогольное правило, он пронес спиртное в себе. О, судя по виду, выпить пришлось довольно много, он еле держался на ногах, как моряк только что сошедший на землю после длительного плавания.
Краем глаза я заметил, как Луиджи достал свою заветную монетку, потом услышал радостные вскрики ненавистного столика. Компания в сборе, я выслал проклятия в безоблачное небо, вереница нелепых слов и обещаний: сделай это, а я взамен не буду делать этого. И загибаешь пальцы рук.
Нажимаешь кнопку, отключаешься. Кто-то называет это "абстрагироваться", но какого черта? Сердце теплое и живое, каждое слово ранит, каждый выстрел в десятку. Один парень как-то сказал мне, что это похоже на маятник, делай что хочешь, но не позволяй ему раскачиваться.
Я старательно выполнял заказы, не задерживаясь под их взглядами, это как выйти на линию огня. Иногда думаешь, не дать бы повод, не сказать бы лишнего, но что делать, если ты и есть этот самый повод? Об этом не пишут научных работ, об этом не говорят. Никогда.
Конечно, поп-культура предлагает фильмы о вендетте. Герой выкарабкивается из смертельной ловушки, теряет близких и начинает мстить душегубам. О, месть сладка! Они это любят, того и гляди забрызгают всё слюной от разыгравшегося воображения.
Поэтому я пару раз прошелся по столику перекрестным огнем, бросил три гранаты, выслал разведчиков и получил их скальпы обратно. Дрянь дело. Нужно придумать что-то еще. Ядерный взрыв? Битва на ножах? Яд в бокалах вина? Изысканно так, но у нас не подают вино.
- Очнись, - хрипло говорит Кармела и протягивает мне ключи.
- Что такое? - спрашиваю я.
- Позаботься об этом, - говорит она и кивает на размякшего блондина.
Черт-черт-черт. Куда подевались его друзья? У меня в руке ключи от машины. Спокойно, припарковать где-нибудь, посадить его в такси и всё. Я выхожу на улицу, пытаюсь найти машину по звуку сигнализации, почти удалось сделать круг, пока не отозвалось самое страшное. Bugatti Veyron.
04
Тут-тук. Тебе нужно войти в моё положение. На цыпочках, чтобы не разбудить спящего зверя, он вдыхает и выдыхает теплый поток воздуха. С виду безобиден до умиления, но может цапнуть так, что отхватит часть тела. Осторожнее, перестук шагов, часы на стене.
Я заново открываю мир звуков, словно пару столетий провел на морском дне, под огромным давлением. И постепенно звук вернулся, одной частью, потом другой, а потом и полностью. Мы никогда не были большими друзьями, особенно если учесть смысл послания.
Всё просто. Несчастье накрыло меня с головой и вот почему, бла-бла-бла. Хочется снова вернуться на дно, смотреть на диковинные создания, петь хвалу морским богам, да пускать пузыри. Здесь нет солнечного света, ни единого блика, слишком темно, чтобы принять, как дом.
Теперь я знаю как просыпается этот город. Знаю любимое телешоу соседей, знаю как восторженно трещит канарейка, когда с клетки снимают занавеску. Живу домыслами, в прыжке дотягиваюсь до хвоста и придумываю голову. Постоянная жажда движения, только бы не сидеть дома.
Я проявил щедрость умирающего. Раздал клиентскую базу, выбросил записную книжку, отключил телефон. Возможно, самое время пожалеть о содеянном. Если что-то делаешь, то можно сделать это наполовину, пока не поздно повернуть назад. Мне бы машину времени, мне бы ответ на один вопрос.
Донимает всё больше и больше, что-то вроде назойливого ребенка, который не может сидеть спокойно ни секунды. Отвлекаешься, следишь за ним и только, больше ничего не делаешь, он в центре твоего бытия, руководящая мысль, главный вопрос.
Единственное направление, которое не приносит спокойствия. Только ступаешь на эту лестницу, проходишь пару пролетов, в отчаянье, в жажде. И летишь кувырком. К несчастью, набитые шишки еще никогда не означали того, что человек всё поймет и перестанет.
Я не из этих. Моё племя съедало себя заживо. Мы не оправдывали чужих надежд, не брали взаймы, не умели любить. Так и представляется идеальный выводок людей, которым дозволялось смотреть на нас сверху вниз, править нами, сочинять законы, обдирать.
Но вместо того, чтобы подняться красивой волной, мы еще сильнее колотили себя по голове, пытаясь прогнать вещие сны. Нам снились взрывы в метро, погони и всего один прыжок с моста. Ты вглядываешься внимательнее, начинаешь замечать мелкие детали, а потом удар и ты просыпаешься.
Спасибо мне, говорили мы. Спасибо мне. Будто этим можно было гордиться, пустое, нет больше беспричинного смеха, одни только слезы и вечное утро, да, вечное утро, когда нужно собирать себя заново, вспоминать каким чертом я оказался здесь сегодня.
Работаешь, как мул, наматываешь круги по этому миру, придумывая себе оправдание, ведь можно было остаться в этом сне, наконец, признать себя в прыгуне и смириться с этим, начать всё заново. Это было спрятано в линии жизни, какой-то тайный знак, чуть в сторону.
Будто кто-то не смог удержать перо в руке, нервничал, старательно выписывая кривую, всего-то небольшая помарка, которая стоила так дорого, так бездушно дорого, что нет ни слов, ни сил, чтобы это выразить. Вместить всю боль, всё отчаянье дальнейшей жизни, нет, существования.
Итак, мне открывался мир звуков, мир воспоминаний. Какое-то время я продолжал восстанавливать оборванные предложения, наверно уснул на полуслове, а проснулся с его привкусом во рту. За одним следовало другое, потом сложные конструкции и то же самое чувство.
Я не хотел этого, честно. Некоторые вещи не нужно возвращать, им должно покоиться на дне памяти, может, глубоком дне, без нелепой возможности ума высветить их во всей полноте, во всей жизни. Ведь иногда больно забыть, а иногда больно помнить.
***
Гуидо никогда не хотел быть открытой книгой для других, но она взяла и вырвала пару страниц. Он долго думал над этим: ведь каждый пытается взять на себя полномочия Бога, отрывает крылья у насекомого и наблюдает, но иногда за жестокостью стоит всего лишь жестокость. И ничего больше.
Он часто возвращался к этим страницам, воображение сгущало краски. Это была уже совершенно другая глава, другая история. Память играет со мной, думал Гуидо, она подменяет события, выставляет меня в другом свете. Одни дышат полной грудью, другие задыхаются от жалости к себе.
- Что за книга? Сказки? - обязательно спросит она.
- Да, милая, сказки, - отвечу я.
Мне не нужно просыпаться так рано. Время терпит. Но я довольно медлителен и люблю всё делать заранее, поэтому звонок будильника подбрасывает меня в воздух. С такой же решимостью люди входят в холодную воду. Урок душевого пения, почти шепотом, под быстрыми дождевыми каплями.
Случилось так. Нет, должно было случиться. В этом мире остался всего один человек, ради которого мне хочется быть на ногах в это время. Сам не понимаю, как так вышло. Я видел много красивых вещей: прибрежный город накануне зимы, финал Лиги Чемпионов, чудо воскрешения.
Ничто не сравнится с её теплыми снами, когда мне нужно быть нежнее шелка, легче воздуха. Я меняюсь каждый день, меняю состав крови, учусь дышать под водой. И постоянно отвечаю на сложные вопросы, которые еще никогда не были озвучены под этим небом.
Через какое-то время, маленькая рыжая бестия начнет меня пугать новой стадией взросления. То, что еще вчера вызывало улыбку, сегодня будет воспринято, как болезненный укол. Я живу будущим, готовлюсь, собираюсь. Мне потребуется лишить себя гордости, снова лечь под нож.
Она будет испытывать яд на мне, как все остальные, мои крылья останутся на дне глубокого колодца. Отчаявшись, я начну танцевать без них, но для неё. Это будет единственным ритмом моей жизни. Она, только она. Я возьму её за руку, когда придет несчастье, а оно приходит всегда.
Пунктуальными визитерами, кашемировой волной. Будущее заботится о себе, прошлое сжимает кулаки, настоящее тонет в биении сердца, в этом убаюкивающем ритме, который всегда был чужим, но в одно из воскресений, неожиданно, стал моим и начал качать кровь, освоил искусство быть смирным.
Доменико проветривает зал, окна настежь, весенний воздух играет занавесками. Весна и правда сорит нелепыми обещаниями, пара прохожих проявили ко мне доброту, пока я утром безуспешно пытался завести машину. И это в городе, где каждый готов вцепиться в глотку другому, только бы не пропустить в лифт.
- Доменико, ты подаришь мне эту монетку? - спрашивает она, зная ответ.
- Не могу, чертенок, - говорит он. - Ты держишь в руках мою жизнь.
Это не совсем правда. Жизнь нельзя удержать в руках, даже если ты держишь младенца или, скажем, скальпель в левой руке. Если угодно, в правую руку, я могу вложить пистолет, ничего не изменится. Вы не сможете удержать жизнь, не сможете лишить жизни.
Он как будто чувствует в каких сферах витает моё воображение, наливает очередную чашку кофе и ставит новую пепельницу. Рыжее Солнце играет с волком, который сегодня слишком ленив, чтобы ответить взаимностью. Нехотя виляет хвостом, снова закрывает глаза, погружаясь в волчьи сны.