Меня всегда умиляло то, что следить за моралью других всегда берутся наиболее аморальные и нечистые на руку люди.
НАУКА ЛИ ФИЛОСОФИЯ?
Из университетских воспоминаний. В сентябре, на очередном курсе, вошел к нам в аудиторию новый препод по истмату. Увидели его наши барышни и онемели: вылитый Ленин! Даже лысинка такая же, пиджачок и галстучек в ромбик. А занудил - совсем не по-ленински. Барышни на перемене друг друга спрашивают: "Как ему, такому, сдавать-то будем?" - и, чтобы потом не попасть впросак, начали прилежно все конспектировать. К тому времени я уже, на досуге, в поисках истины, прочел немало из Карло-Марло и все 50 томов ПСС Ильича - взамен научной фантастики - проштудировал. Поэтому обычно на его лекциях доделывал домашние задания по другим предметам. В тот день два академических часа разговор шел на тему "Превращение обезьяны в человека". Краем уха слышал я, как лектор наш поплыл, и перед самым звонком, покончив с делами, поднял руку: "Мне кажется, что Вы затрудняетесь объяснить, почему раньше обезьяны в людей превращались, а теперь нет?" "Да," - почему-то обрадовался лектор. "Так это же очень просто. Те, которые захотели, стали людьми. А те, которые не захотели, остались обезьянами." Зал грохнул и тут же прозвучал долгожданный звонок. С тех пор Ильич начал на меня посматривать хищным зверем. Позже, от моего приятеля Петьки, профессорского сынка и соседа по парте, который мог себе позволить, время от времени, сидеть в ресторане, а не на лекциях, я узнал, что наш Ленин подрабатывает по вечерам вышибалой в баре "Метро" на Крещатике. Хоть знания у меня какие-то были, но все-таки довольно эзотерические и сдавать Ильичу я шел с тревожным чувством. К моему удивлению, получил свои пять законных баллов. На следующий день, Петька рассказал, что когда они отмечались в тот вечер вдвоем с Ильичом в баре, Ильич, остаканившись, родил такую фразу: "Эх, всадил бы я этому Чижику такой кол, да ведь он точно стукачом у вас в группе!" Вот о чем подумалось, когда записывал этот бред. В послеперестроечном бСССР, с его интеллектом, Ильич-вышибала вряд ли прорвался в олигархи. Наверняка пристроился православным батюшкой где-то и теперь машет кадилом, продолжая исправно бубнить смесь из маркизма-ленинизма с Ветхим Заветом, наводя тоску и ужас на прихожан солнечным воскресным утром.
НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ ИНСТИТУТЫ В СССР
Прочел статью "Гарика" о советских НИИ и решил тоже вставить свои пять копеек по этому поводу, так как мне пришлось изрядно поработать и в НИС Университета и в ИЯИ АН УССР. Когда мне приняли в отдел ведущим инженером, его сотрудники на досуге объяснили мне, кто мой начальник. Жена его, крупный специалист в своей области, работала в Институте полупроводников напротив и с помощью волосатой руки разместила мужа в нашем институте завотделом. Инженер-механик по диплому, незнакомый с физикой твердого тела вообще, свое рабочее время мой завотделом, в-основном, выращивал мох из ушей, посвящая остальное время сбору партийных взносов или трепу с такими же, как он. Как завотдела, Дмитрий Дмитриевич имел право на свободный вход и выход с института в любое время. По этому поводу у него имелось на рабочем месте две одинаковых шляпы и два портфеля. Утром он, отдав все необходимые распоряжения, в шляпе и с портфелем, он удалялся до конца дня в неизвестном направлении. Вторая шляпа, лежавшая на запасном стуле, и второй портфель, стоявший у стола, были немыми доказательствами присутствия Дмитрия Дмитриевича Сахарова на работе - в то время как он, шастал по всем магазинам города в поисках дефицитов. Как студент-вечерник, я пользовался своим правом на дополнительный выходной и время от времени в такие дни видел мелькание шляпы своего шефа на городских улицах.
Поскольку научной терминологией Дм. Дм. владел слабо, каждый рабочий день его утренний инструктаж в отношении меня звучал примерно так: "Валерий, ты знаешь, что ты должен делать! Вот иди и делай то, что ты должен делать.". Когда началась травля акад. Сахарова в советской печата, можете без труда догадаться с каким публичным негодованием Дм. Дм. открещивался от всякого родства генетического и духовного с этим человеком.
В те дни, кроме основной работы, я увлекся исследованиями в области сверхчистых материалов, которые велись в соседней лаборатории, и в свободное время участвовал там в экспериментах, набирая материал для дипломной работы. Почти перед самой защитой вдруг обнаружилось, что самые выдающиеся открытия, сделанные в этой лаборатории, не являются достижениями ее научного руководителя или ее сотрудников, а постепенно выдаются коллективом на-гора из записей, украденных у оказавшегося неугодным руководителю какого-то СНС. С трудом я разыскал этого СНС - он теперь преподавал в Политехническом институте - и заканчивал дипломную уже с ним. Преподавал он блестяще, но, в силу специфики новой работы, уже практически не имел свободного времени для своей исследовательской работы, которая в то время проводилась - на его уровне - только в еще двух лабораториях мира: в США и Бельгии. Это было очень грустно видеть. В силу специфики нашего института, нас нередко посещали научные знаменитости. Например, президент АН СССР академик Александров. Из его доклада мне навечно запомнилось два момента. Первый, когда он попытался нарисовать на доске мелом круг, а затем, отойдя в сторону, с иронией сказал: "Это почти что круг". Второй, когда кто-то его спросил с места, каковы запасы урана в стране. На что акад. Александров ответил: "Я эту цифру знаю. Но если я ее Вам назову, меня тут же посадят." Все остальные его предсказания и предположения в отношении развития нашей энергетики оказались на сегодняшний день полностью несостоятельными. Когда я с успехом защитил дипломную, зав другой лаборатории по соседству подошел ко мне и сказал: "Если хочешь расти дальше, то пять лет будешь у меня рабом. А после того, как я защищусь, я дам тебе тоже защититься". Такова была реальная бытовая альтернатива высокопарному гариковому эпосу, посвященному коллективизму в советской науке.
Филип Росс
БЕССЛОВЕСНАЯ МАТЕМАТИКА
Перевод с английского
Математическое мышление и язык не взаимосвязаны. Немецкий математик 19-го века Карл любил шутить, что он научился считать раньше, чем говорить. Вполне может быть. Результаты недавних исследований подвергают сомнению существующее представление о том, что в основе математического и, возможно, других видов абстрактного мышления лежит мышление языковое. В журнале Proceedings of the National Academy of Sciences USA ученые Шеффильдского университета в Англии рассказывают о незаурядных математических способностях трех мужчин среднего возраста с серьезными повреждениями речевого центра мозга. "Существует немало работ в области афазии," - говорит один из соавторов публикации, Розмари Варлей. - "Новизна нашего исследования в том, что мы попытались приближенно оценить математические и языковые способности больных одновременно."
Варлей и ее коллеги установили, что хотя обследуемые были уже не состоянии обнаружить грамматическое различие между двумя такими предложениями как "Собака укусила мальчика" и "Мальчик укусил собаку", они могли отчетливо указать на разницу в математических выражениях, содержащих, например, "59 - 13" и "13 - 59". Идея о том, что язык формирует абстрактное мышление была наиболее убедительно изложена 50 лет назад в посмертно опубликованных работах американского лингвиста Бенджамина Ли Уорфа. Хотя гипотеза Уорфа продолжает вдохновлять многие исследования, значительная часть его доводов уже опровернута. Значительно большим доверием ныне пользуется предположение, связываемое с именем лингвиста из Массачузетского технологического института Ноэма Хломского, состоящее в том, что языковые, математические и, возможно, все другие когнитивные способности зависят от более глубокого качества мозга, порой условно называемого "ментальностью". В отличие от гипотезы Хломского, некоторые ученые предполагают, что мозг, возможно, строит математические представления опираясь на язык, а когда эти представления созданы, они начинают существовать в нем независимо. Рошель Гельман, заместитель директора Центра когнитивных исследований при Рутджерском университете, говорит, что изучение повреждений мозга дает куда более ясное представление о его работе, чем широко распростаненная ныне техника его функционального сканирования. "Включите сканер, задайте вопрос исследуемому и вы тут же увидите множество возбужденных участков в речевой области мозга."
Последняя работа ученых Шеффильдского университета, наряду с параллельным изучением поведения детей и животных, подтверждает предположение о независимости языковых и математических способностей мозга. "Полно детей, которые слабо разбираются в математике, но отлично владеют языком. И наоборот. Это двойное отсутствие ассоциативных связей между математическим и языковым мышлением служит еще одним свидетельством в пользу выводов ученых Шеффильдского университета," - говорит Рошель Гельман.
РПЦ И НЕЙРОЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ ПРОГРАММИРОВАНИЕ.
Вера в Бога - одна из сложнейших функций человеческого сознания. В течение 72 лет советской власти она была почти полностью утрачена народами бСССР. Сейчас, когда страна совершила ошеломительный прыжок на 200 лет назад, многие начинают возвращаться к вере своих предков. Это понятно. И это нормально. Однако, в связи с возникшими послаблениями в области религии, т. н. красная РПЦ (их всего три - белая, красная и голубая - по количеству цветов на российском флаге), глубоко коррумпированная, запятнавшая себя долгосрочным сотрудничеством с коммунистическими властями, не имеющая предложить верующему ничего серьезного в духовной области, кроме национал-шовинизма, оказалась в работе с населением настолько позади некоторых, весьма агрессивных протестантских деноминаций из-за рубежа, что понадобилось непосредственное вмешательство курирующего ее правительства Путина, чтобы как-то выровнять ситуацию. Одноременно, в некоторых регионах красная РПЦ начала применять гипноз и нейролингвистическое программирование для обращения людей в свою веру - что уже является прямым проявлением сатанизма внутри церкви. Мне пришлось непосредственно столкнуться с тремя подобными жертвами. Последней из них, четвертой по счету, является некий Олег Вертей, печатающийся в СИ под ником Olver De Vertheuil, православный верующий 1978 г. р. из г. Тольятти. До того, как он поступил учиться в Семинарию, в группу дьякона Кураева, этого невежественного в вопросах веры ставленника КГБ внутри РПЦ и на православном интернете, с Олегом можно было относительно спокойно обсуждать какие-то аспекты веры и даже литературы. Теперь же он стал абсолютно невменяемым. Для него теперь наиболее характерны хамское и полностью пренебрежительное отношение к верующим всех остальных деноминаций, исключая собственную, нетерпимость ко всякому чужому мнению, бездумное начетничество, невежество, ставящее традиции РПЦ выше учения Христа, фанатическая преданность его непосредственным научным руководителям. Ни одна из этих черт не совместима с образом действий истинного верующего христианина.
ОЛУХИ С ВЕРХНИМ ОБРАЗОВАНИЕМ
На своем веку мне пришлось встретить их немало. Обычно у такой личности как минумум не менее двух-трех образований, солидная должность в нынешней монетарно-тоталитарной системе, неограниченное самомнение и моральные принципы аллигатора. Поскольку олух заучил довольно сложные формулы, он одной левой разработает вам солидную акустическую систему с динамическим компрессированием, в то время как люди попроще делают 5-граммовые диффузоры в своих динамиках. Это они, олухи, покорные указу своих работодателей, разрабатывают для нас электрические лампочки, которые перегорают после 1000 часов работы, компьютеры, которые устаревают за три года после покупки, автомобили, которые начинают требовать регулярной замены то одной то другой запчасти, едва пробежав 50 000 км. Создавая программу, которая подробно сообщает в ЦРУ каждый раз, когда ее владелец выходит в интернет, с кем и о чем он там общался, такой олух искренне верит, что он является светочем прогресса и подлинной репликой Статуи Свободы на рабочем месте. Почему-то такой индивидуум особенно ревностно следит за охраной своих авторских прав и уверен, что его значимость для человечества возрастает прямо пропорционально количеству испорченной им бумаги. Как правило, он свято верит в статистику, в добрые старые традиции и понимает Книгу любимого им Экклезиаста в Библии лишь буквально. Он уверен, что новое - это всего лишь хорошо забытое старое и всегда назидательно объяснит вам, что учение Баруха Спинозы и Каббала являются вершинами теологической мысли, а Иисус Христос обучился всем своим чудесам в монастырях Тибета. По сути же, этот самый Иисус лишь цитировал высказывания современных ему раввинов и ничего хорошего не совершил, так как созданная им церковь породила инквизицию и повсеместное религиозное ханжество. Весьма знаменательно и то, что все вышеупомянутые олухи абсолютно уверены, что таких, как они, в мире - большинство. По этому поводу мне всегда вспоминается простая американская женщина с образованием в четыре класса церковно-приходской школы, которая так блестяще преподавала английский язык нашим эмигрантам, что когда ее заменили дипломированным преподавателем, весь ее класс разбежался после второго же урока. И еще вспоминается наш университетский слесарь, к которому шли за научным советом и профессора и кандидаты наук. Как-то раз его, вне конкурса и по особому велению ректора, зачислили на первый курс, но наш слесарь не сумел усидеть там и месяца.
НА ДЕТЯХ ГЕНИЕВ ПРИРОДА ОТДЫХАЕТ
Вам, несомненно, известна фраза "На детях гениев природа отдыхает". Так ли это? Несколько раз в жизни мне приходилось убеждаться в ее правоте. С другой стороны, в истории известны исключения. Но, как сказал Шекспир, "Exceptions prove the rule". (На самом деле здесь глагол "prove" употреблен не в основном его современном значении "подтверждать" - как в одномерном русском переводе, - а в средневековом - "проверять".)
АНАЛИТИЧЕСКОЕ СУЖДЕНИЕ ПО ПОВОДУ ЛИЧНОСТИ ПРОФ. П.П.ШАРИКОВА
Господин Шариков любит все на шарик.
ПОТЁМКИНСКИЕ ДЕРЕВНИ
Вспомнилось, как за три дня укладывали новый асфальт на всех центральных улицах Киева и красили траву у входа в учреждения перед приездом высоких гостей и брошенная мной по этому поводу фраза: "Потемкинские деревни!". В сущности, весь советский социализм был большой потемкинской деревней. Похоже, что и новый российский капитализм на самом деле не что иное, как еще одна потемкинская деревня. Один американский бизнесмен рассказывал мне, как они доказывали московским бюрократам, что в условиях свободного рынка недопустимо взяточничество, и при этом читали скептические улыбки на лицах новых русских. "Скажете еще, что у вас в Америке никогда не берут взяток!" - убежденно возразил ему один из них. "Ах, оставьте!" - заявила мне недавно в СИ одна дама по поводу веры в Бога. - "Мы все здесь пытаемся что-нибудь из себя ИЗОБРАЖАТЬ".
О НИКАХ И ВСЯКОЙ АНОНИМНОСТИ
Нас не только слишком много; мы еще более снижаем качество этого количества тем, что кучкуемся. Мы клянемся в преданности нашим лидерам и работодателям - вместо наших соседей и ближних. Рука, которая подписывает твой чек (или ее электронный эквивалент), не является ни твоим ближним ни твоим другом - неважно, сколько доброжелательных поздравлений и пожеланий содержится в сопроводительном письме. С другой стороны, твой сосед Коля, который тебя терпеть ненавидит, наверняка мечтает о том, чтобы в зад твоей малолитражки въехал самосвал или ты сломал ногу, споткнувшись о выбоину в тротуаре. Однако это намного дружелюбнее и безопасней, чем то, чем может тебя осчастливить любое госучреждение. По крайней мере, Коля не корпит день и ночь у себя в подвале над изобретением очередной супербомбы, которая снесет твой дом вместе со всеми соседними, его собственным и остальным городом. Анонимное убийство - самое страшное преступление против цивилизации. Убей Колю; это вполне гуманно - люди всегда убивали друг друга. Ты оправдан уже тем, что знал его имя-отчество и размер ноги. Если же ты не знаешь даже этого, то не лезь в его личную жизнь.
ЧИТАЯ РАДЗИНСКОГО
Среди всяких акуниных и рубиных вдруг нашел для себя Эдуарда Радзинского, писателя удивительно злободневного. Его "Нерон и Сенека" заслуживает отдельного разговора. А сейчас обратимся к "На Руси от ума одно горе" - произведению, которое мне во многом показалось столь созвучным нынешней российской современности. Вот выдержки, которые привлекли мое особое внимание.
"В 1856 году в Москве произошло печальное событие: умер Петр Яковлевич Чаадаев, никаких чинов не имевший, да и вообще давным-давно нигде не служивший. А как сказал его современник: "У нас в России кто не служит, тот еще не родился, а кто службу оставил, тот, считай, помер". (И сегодня главный вопрос среди московитов друг к другу: "Где служишь?")
Воспитание молодогороссиянина, имеющего счастье (и несчастье) быть наследником большого состояния, описано неоднократно: сначала крепостная нянюшка учит младенца прекрасной русской речи, после чего извечную нашу Арину Родионовну сменяет извечный гувернер из французов -- католик. Это, кстати, вызывало изумление жившего в те годы в России Жозефа де Местра. Отмечая непримиримость русской православной церкви, ее постоянную борьбу с католицизмом, граф удивлялся полнейшему ее равнодушию к тем, кто воспитывает русских детей...
Затем легкомысленного француза сменил дотошный англичанин -- тоже отнюдь не принадлежавший к православию. Он научил нашего героя любить Англию, а заодно и пить грог. (Как тут не вспомнить "наших" аристократов, Пушкина?). Ну а потом:
Мы все глядим в Наполеоны,
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно...
Но была еще одна империя, не менее могущественная, -- "империя денди" во главе с ее некоронованным владыкой, англичанином Джорджем Брэммелем. Как и всякий император, лорд Брэммель тоже издавал законы -- к примеру, вдруг начинал носить накрахмаленные галстуки или перчатки до локтей, и никто не смел ослушаться -- все носили. (А нынешние московские моды? Откуда они все? И как комплексует московит, если не по моде одет!)
Главная гордость денди Чаадаева -- быть не как все, поступать совершенно неожиданно... (А "мы" поступаем только по неписанному этическому коду! И непрерывно на него ссылаемся. "Мы" - это самый богатый традициями народ в мире.)
Поццо ди Борго, корсиканец-эмигрант, русский посол в Париже после падения Бонапарта, сказал о нашем герое: "Если бы я был властью в России, я бы непременно и часто посылал его за границу, чтобы все могли увидеть этого русского и при этом абсолютно порядочного человека".
Для Поццо ди Борго быть абсолютно порядочным -- и значило быть абсолютным денди. (Ох, не разобрался этот поццо в "наших" этнических прелестях совершенно!)
Беседы Чаадаева с юным Пушкиным легко восстановить по пушкинским стихам. Они отражали ту "европейскую заразу" свободы, которую принесли с собой победители из побежденной Франции. Очень много говорили о вольности (ибо нигде так часто не произносится слово "вольность", как в рабских странах), "о власти роковой", о том, воспрянет ли Отечество от сна, или все кончится, как обычно -- медведь немного поворчит и снова повернется в вечном своем сне на другой бок...
В самом печальном стихотворении молодого Пушкина -- отзвук тех бесед:
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды --
Ярмо с гремушками да бич...
Так начиналась история Петра Чаадаева, а точнее -- "горе от ума" Петра Чаадаева...
В 1820-м ему было двадцать четыре года. Он переживал высшую точку своей карьеры. Самый блестящий молодой человек в Петербурге накоротке с великим князем Константином, братом императора Александра, его ценит и сам Государь. Он адъютант командира Петербургского гвардейского корпуса, и все уже знают, каковой будет следующая ступень его карьеры -- адъютант императора.
Как и следовало делавшему блестящую карьеру, он член могущественной масонской ложи. В той же ложе -- "брат" Грибоедов.
Добровольная отставка: Петру Яковлевичу пришлось все-таки дать свою интерпретацию отставки -- следовало объяснить сестре причины злополучного события. В письме к ней он описал все весьма забавно: оказывается, в отставку он мог бы и не уходить вовсе, но решился на это лишь для того, чтобы выказать "презрение к тем, кто привыкли презирать других", и еще -- чтобы навсегда убрать из своей жизни "все эти игрушки честолюбия". Карьере он предпочел свободу. (Вариант совершенно идиотский и для нынешних московитов. Второй осмысленный вопрос у них к другому: "Сколько лет до пенсии?")
Потом по столице поползли слухи: Чаадаев решил уехать и, кажется, навсегда. "Давно бы так!" -- скажет его друг.
Уехать навсегда, коли не согласен с властью, -- очень древний российский обычай. Как отмечал наш знаменитый историк, есть две психологии. Одна -- психология гражданина. Что должен делать гражданин, когда порядок в его стране ему не нравится? Бороться с властью. Но нормально (легально) бороться со строем можно только в свободной стране. Что делает подданный в стране рабов, когда не доволен владыкой (хозяином)? Как и положено рабу, бежит от хозяина. Все бежали... сначала крестьяне -- в казаки, потом князь Курбский -- в Литву... Когда Годунов отправил учиться заграницу знатных молодых людей, из восемнадцати посланных никто не вернулся -- все остались в Лондоне, Париже и Любеке.
И Чаадаев уезжает навсегда. Произошло это в 1823 году.
В том же году "брат" Чаадаева по масонской ложе Грибоедов заканчивал писать комедию (летом следующего года он завершит ее окончательно). Комедия называлась "Горе от ума". И знакомец обоих, Александр Пушкин, отметил в письме: "Грибоедов написал комедию на Чаадаева..."
Чтобы всем это было ясно, герой комедии именовался вначале Чадский. И появлялся Чаадаев-Чадский в комедии знаменательно: он возвращался на родину из долгих странствий:
Когда ж постранствуешь, воротишься домой,
И дым Отечества нам сладок и приятен!
Вот что "брат" Грибоедов предрек в своей комедии, когда прототип героя садился на корабль, чтоб уехать навсегда из России.
Прошло три года. Чаадаев все странствует, встречается с немецкими философами...
В декабре 1825 года -- восстание на Сенатской площади. Казематы Петропавловской крепости наполнились блестящими молодыми людьми. Новый царь, как и положено отцу Отечества, лично допрашивал "блудных сыновей". И очутившийся в тюрьме Якушкин, уверенный, что друг его никогда не вернется, смело выдал Чаадаева...
Через полгода после восстания декабристов "уехавший навсегда" Чаадаев... возвращается! (Воистину горе от ума!)
За границей он писал в русской тоске: "Хочу домой, а дома нету". И все-таки приехал -- в бездомье...
Запад -- не придуманный им, литературный, но реальный Запад -- ему не понравился.
Так он от заговора и отвертелся, хотя и негласный надзор за ним установили, и письма его перлюстрировали. Из Третьего отделения эти письма и явятся потомству.
Наступает один из темных периодов его жизни. Стремился домой, а дома нет. То, что именовалось прежде "светом", -- подлая пустота. Его старые знакомцы -- кто в петле, кто на каторге. В гостиных -- другие люди... И вернувшийся путешественник затворяется, знаменитый "человек света" не появляется в свете. Он "задохнулся от отвращения".
Затворничество продлится до 1830 года. Именно тогда, будто подытожив "период отвращения", он и составляет некое письмо...
Его тогдашние беседы в салонах -- изысканный непринужденный разговор на том безукоризненном французском, на котором когда-то говорили в Париже во времена Вольтера и Монтескье. Вечные "mots", изящная игра слов и сарказм, который какой-нибудь напыщенный дурак принимал за чистую монету. Чаадаевские шутки -- без намека на улыбку на неподвижном восковом лице...
"Он принимал посетителей, сидя на возвышенном месте между двумя лавровыми деревьями. Справа находился портрет Наполеона, слева Байрона, а напротив -- его собственный в виде скованного гения", -- негодуя, писал Вигель. Исследователи объявят это описание злой карикатурой, но это была всего лишь "чаадаевщина", его типическая выходка...
Два банальных властителя дум поколения и между ними -- он... Как он хохотал (без тени улыбки на лице), доводя до бешенства разных Вигелей! То он вдруг придумывал новую шутку: объявлял, что боится холеры, переставал принимать гостей и мучил всех "опасностью заразы", то изводил дендизмом, о котором все были так наслышаны...
Так смеялся Чаадаев над своим окружением. Но скоро он посмеется над всем обществом.
Именно тогда начинает распространяться в обществе его "Философическое письмо", обращенное к некоей даме.
Вокруг стареющего красавца всегда собирался дамский кружок. "Плешивый идол слабых жен", -- с несколько завистливой ненавистью писал Языков. Недруги прозвали Чаадаева дамским философом -- и он не только не отрицал, но ценил это прозвище. Что делать: в России женщины традиционно интереснее мужчин. "Мужчины в этой стране ленивы и нелюбопытны, меж тем как дамы хорошо образованны и всем интересуются", -- писал принц де Линь еще в XVIII веке.
Свое "Философическое письмо" Чаадаев адресовал Екатерине Пановой, одной из "зачарованных женщин" его кружка. Это был ответ на ее послание.
В письме он объяснял, что высокая религиозность печально разнится от той душной атмосферы, в которой мы живем, всегда жили и, видимо, будем жить, ибо пребываем мы между Западом и Востоком, не усвоив до конца обычаев ни того ни другого. Мы -- между. Мы в одиночестве. Если мы движемся вперед, то как-то странно: вкривь и вбок. Если мы растем, то никогда не расцветаем. В нашей крови есть нечто, препятствующее всякому истинному прогрессу. У нас не существует внутреннего развития, естественного прогресса. Новые идеи выметают старые, так как они не вытекают из последних и сваливаются на нас неизвестно откуда. Наше прошлое, наша история -- это ноль. Наше нынешнее состояние -- это мертвящий застой. Мы живем в настоящем, самом узком, без прошлого и без будущего, среди полного застоя. Одинокие в мире, мы ничего не дали миру...
Далее следовало совсем ужасное -- он обвинял православие, писал о том, что мы приняли христианство от безнадежно устаревшей Византии, которую уже презирали в то время другие народы. Влекомые роковой судьбой, мы отправились в презренную Византию, предмет презрения народов, в поисках нравственного свода, который должен был составить наше воспитание. И это не только раскололо христианство. Это не дало нам возможности идти рука об руку с другими цивилизованными народами. Уединенные в нашей ереси, мы не воспринимали ничего происходящего в Европе. Разъединение церквей нарушило общий ход истории к всемирному соединению всех народов в христианской вере, нарушило "Да приидет царствие Твое".
И так далее, вплоть до конечного приговора -- Россия не имеет ни прошлого, ни будущего...
Поразительно, но в следующих семи письмах он стал проповедовать взгляды... с первого взгляда совсем противоположные.
Но почему-то только первое -- взрывчатое -- письмо долго ходило по рукам. Оно было известно Пушкину -- об этом позаботился сам автор. Когда поэт впервые прочел чаадаевское письмо, он отозвался о нем изречением из Екклесиаста: "Лучше слушать обличения от мудрого, нежели слушать песни глупых". "Как Вам кажется письмо Чаадаева?" -- спрашивал он Погодина в 1831 году.
В 1836 году, то есть через несколько лет, после того как все эти весьма разные письма уже были написаны, Надеждин предложил Чаадаеву напечатать в журнале "Телескоп" то первое, известное в обществе крамольное письмо...
И "переменивший взгляды" Чаадаев... согласился. Впоследствии он будет объяснять, что все случившееся было для него "так неожиданно по быстроте происходившего", что, пока он раздумывал, "Философическое письмо" уже прошло цензуру (к его изумлению) и было уже -- "не остановить"... Впрочем, объяснение это неправдоподобно, ибо "остановить" в России можно все и всегда (а вот напечатать что-то дельное -- труд великий...).
Письмо это (или, как дружно будут называть его потом, "Отходную России") Надеждин напечатал. Так началась "Телескопская история", которая вот уже полтора столетия не дает покоя мыслящей России...
Его биограф Жихарев не без язвительности утверждал, что *с тех пор как завелась в России книжная и письменная деятельность", не было такого шума... "Около месяца среди целой Москвы не было дома, в котором бы не говорили про чаадаевскую статью и про "чаадаевскую историю".
"Общее негодование в публике", -- справедливо доносили Бенкендорфу.
"Чтение журнала... довело меня до отчаяния... народ препрославленный поруган им, унижен до невероятности... и сей изверг, неистощимый хулитель, родился в России... Даже среди ужасов Французской революции... подобного не видели... До чего мы дожили!" -- писал Вигель митрополиту Серафиму. (Тут на ум невольно приходят сишные бонч-осмоловские, славянки да прочие гаврики.)
"Москва от мала до велика, от глупца до умного на него опрокинулась", -- все тот же Тургенев...
Языков заклеймил Чаадаева в одном из самых сильных своих стихотворений. И друг Языкова, герой 1812 года, наш гусарский бард обличал "аббатика", который бьет в гостиных "в маленький набатик", но Россия "насекомых болтовни внятием не тешит, да и место, где они, даже не почешет...". И сам Пушкин написал несколько блистательных и даже обличительных страниц в письме к "любимцу праздных лет" и вчерашнему "единственному другу". Правда, послание свое "наш Дант" (как называл его Чаадаев) не отправил, а на письме, которое оказалось "последним словом к другу", осталась фраза: "Ворон ворону глаз не выклюет".
Да что чувствительные поэты -- московские студенты пошли к попечителю университета графу Строганову оружия требовать, чтобы вступиться за поруганную честь России.
Маркиз де Кюстин, путешествовавший тогда по России, поведал европейцам про сей "негодующий хор всего общества", указывавший, как "непросто будет наказать клеветника, ибо в самой Сибири не найдется такого рудника, который был бы достоин принять нечестивца, предавшего православного Бога и предков". (Очень похоже на нас, нынешних!)
Таково было всеобщее негодование, и все ожидали самых строгих действий правительства. И вскоре они последовали...
О декабристах: Как только раздался первый удар грома, "общество растеряло остатки чести и достоинства". Бывшие друзья, родственники, любовники теперь стали именоваться "государственными преступниками", и отцы с готовностью приводили своих детей к наказанию. Достойными, как вспоминал Герцен, остались только женщины -- те немногие, которые поехали в Сибирь (а отговаривали их мужчины -- их отцы и братья). В доносах, которые получал Бенкендорф, если и писалось о сожалениях, то, как правило, о сожалениях женщин...
Так что наше общество в подлости своей было едино. И Николай понял его удивительный закон: самыми трусливыми в минуту беспощадной расправы у нас становятся те, кто были самыми смелыми... когда опасности не было! Потому-то к участию в расследовании (точнее, преследовании) он привлек вчерашних главных либералов.
Так что в либералах Государь не ошибся. И вскоре он сможет сказать: "В России все молчит, ибо благоденствует".
Но самое удивительное -- тот эффект, который последовал за всеобщей подлостью. Чем униженнее и потеряннее становилось общество, тем выше поднималась в нем волна спеси, тщеславия и самодовольства -- печальная защитная реакция, знак грустной болезни.
И умный царь дал обществу игрушку. Вся официальная идеология заговорила о великой и счастливой России. Страна крестьян-рабов, которых можно было продать, купить, проиграть в карты, была объявлена светочем цивилизации. В многочисленных сочинениях теперь писалось о неминуемом крахе гнилой, устаревшей Европы, в которую только Россия может и должна влить свежую кровь. Было объявлено, что некий наш "европейский период", начавшийся с Петра Великого (вот начало поношения его европеизма!) и завершившийся вхождением наших войск в Париж, счастливо миновал в русской истории. Начался новый -- святой, национальный. Общество пребывало, как писал Веселовский, "в счастливом пароксизме племенной исключительности". (Обморшев, ау!!!)
Разумеется, славили армию -- самую непобедимую, самую великую русскую армию, которой через пару десятилетий придется познать жесточайшее поражение в Крымской войне.
И вот в эту атмосферу, которую князь Вяземский называл "квасным патриотизмом", а другой именовал "балаганным патриотизмом" (причем этот "другой" -- не какой-нибудь злопыхатель-масон, а самый что ни на есть "нечаадаевский" русский человек, император Александр Третий), в эту наэлектризованную атмосферу безумия и спеси Чаадаев и решил швырнуть свое письмо -- свою горечь и злость.
Чтобы не было сомнений в понимании Чаадаевым забавности происшедшего, процитируем его сопроводительное письмо Бенкендорфу: "Прошу сказать Государю, что, писавши к царю русскому по-французски, сам того стыдился... Это... лишь новое доказательство несовершенства нашего образования".
На языке декабриста Лунина это называлось "дразнить медведя".
Потомок князя Щербатова, великого нашего историка, вряд ли мог всерьез утверждать, что у России не было истории. Впоследствии он скажет о себе: "Я любил Россию. Я любил ее всегда, но не для себя, а для нее". Но он скажет также самое прекрасное и самое вызывающее для нас: "Истина дороже родины..."
И с готовностью ожидал гонений -- награду истинного христианина.
И не прав Гершензон -- он совсем не декабрист, ставший мистиком. Он мистик, отказавшийся стать декабристом.
Возвращаемся к наказанию: Николай показал себя умным царем. Наказание для Чаадаева последовало неожиданное и даже ироническое: Государь объявил "Философическое письмо" дерзостной бессмыслицей, достойной только умалишенного, а автора -- помешавшимся рассудком. И все! (Хрущев и Брежнев тоже этим бадловались.)
Виновными же объявили людей нормальных. Было велено: "Цензора и редактора вытребовать из Москвы в Петербург к ответу, а журнал, где напечатано, запретить".
Письмо Государя о Чаадаеве московскому генерал-губернатору Голицыну наполнено издевательской заботой о "помешавшемся". Николай требовал "всевозможных попечений и медицинских пособий для Чаадаева" и предлагал впредь исключить для него "влияние сырого и холодного воздуха, могущего обострить болезнь". Это означало, что Чаадаев должен находиться под домашним арестом. Продолжая свои "заботы", Государь приказал оказывать Чаадаеву постоянную помощь. Теперь его должен был посещать искусный врач, которому вменялось в обязанность "о здоровье тронувшегося в рассудке каждомесячно доносить Его Величеству".
Это означало -- позор... К нему действительно стал приходить доктор -- лечить его от безумия. Это был старый московский врач, хорошо знавший Чаадаева. Однажды он сказал ему: "Эх, Петр Яковлевич, не будь у меня старой жены и детей, я бы сказал им, кто у нас сумасшедший". Но жена и дети у него были, и он им не сказал...
На насмешливую реакцию правительства общество ответило разочарованием. Оно желало не европейского юмора (что делать, правительство у нас -- воистину "единственный европеец"), но азиатской расправы.
"Меры строгости, применяемые к нам сейчас, далеко не превзошли ожиданий значительного круга лиц", -- с усмешкой напишет Чаадаев в "Апологии сумасшедшего".
"Посмотрите от начала до конца наши летописи, -- пишет Чаадаев, -- вы найдете в них на каждой странице глубокое воздействие власти, непрестанное влияние почвы и почти никогда не встретите проявлений общественной воли..."
Но за этим крамольным пассажем следует прославление "мудрости русского народа"... за то самое "общественное рабство"! И становится совершенно непонятно, кается автор или... Или опять издевается -- беспощадно, по-чаадаевски!
Не отсюда ли вытекает загадочная фраза Хомякова, написанная уже после смерти Чаадаева: "Он играл в ту игру, которая известна у нас под названием "жив курилка".
"Наше рабство" -- вот что всегда мучило этого человека.
Когда ему пришлось "страха ради иудейска" написать строчки, в которых он решительно отмежевался от столь любимого им Герцена, Жихарев спросил его с возмущением: "Как вы могли сделать такую низость?"
Петр Яковлевич вполне мог объяснить странно наивному Жихареву, что живущий на Западе Герцен из своего прекрасного далека попросту его "подставил". В своем очерке о развитии революционных идей в России он из всех живых тогда русских назвал только Чаадаева. А на дворе был 1851 год -- очередной наш разгул темной реакции (прошло всего два года после приговора "петрашевцам"). И опять замаячила перед денди матушка Сибирь... "Это что -- стоять за правду, ты за правду посиди", -- писал наш сатирик.
Но Чаадаев привел Жихареву отнюдь не это, столь понятное для нас, оправдание. Он отвечал (по-французски): "А что делать? Мы живем в России..."
"Мы живем в России..." Вот и весь ответ! Низость из страха -- так поступают живущие в России. Ибо -- рабы...
"Само слово "раб" отвратительно", -- писал Чаадаев. Тысячелетнее наше рабство -- всех, от крестьян до вельмож, рабство, рожденное нашими Государями и освященное даже церковью, -- вот что пронизывает нашу историю...
"Почему русский народ впал в рабство после того, как он стал христианским, а именно -- в царствование Годунова и Шуйского?.. Пусть православная церковь объяснит это явление. Пусть она скажет, почему она не подняла свой материнский голос против этого отвратительного злоупотребления?.."
Рабство -- вот в чем основание и тайна зла, вот о чем был прежде всего его вечный крик в нашем Некрополисе... И, как эхо, отвечает ему хрестоматийное: "...немытая Россия, страна рабов, страна господ..." (а точнее -- страна господ-рабов!). "Нация рабов, снизу доверху -- все рабы!" -- прокричит в отчаянии другой наш мыслитель...
"И как много предметов, и сколько горя заключено в одном слове "раб"... Вот заколдованный круг... в котором мы все бьемся, бессильные выйти из него... Вот что поражает наши воли и грязнит все наши доблести", -- продолжает Чаадаев.
В бесконечной чересполосице его совсем разных мыслей -- истинных и издевательских, взглядов подлинных и взглядов прикрытия -- найдется материал для всех его почитателей. Он сможет быть своим и для западников, и для националистов, и для марксистов, и для верующих...
Он загадочен, как шекспировский Гамлет, которого могут играть все. И красавцы, и уроды, и молодые, и старики -- все найдут оправдание в шекспировском тексте.
Только когда писать о нем будете -- не забывайте саркастическую его улыбку...
Во время поношения он вел себя достойно -- ни у кого ничего не попросил, ни к одному из прежних знакомцев за смягчением участи не обратился.
Общество вначале радостно травило его. Князь Долгоруков, этот "штабс-капитан Лебядкин", умнейший человек и совершеннейший мерзавец, будет писать пасквили о Чаадаеве...
Чаадаев читал их с холодной усмешкой и швырял в камин. Он ценил рассказ о Талейране, который заснул во время чтения памфлета о себе. "Моральная неприкосновенность" не позволяла ему тратить гнев на гонителей. Тому же он учил дорогих ему людей. Отсюда его фраза: "Если бы я был в Петербурге, дуэли Пушкина не было бы".
Он отлично знал цену жалкого негодования жалкого нашего общества, о котором Белинский писал: "Что за обидчивость такая! Палками бьют -- не обижаемся, в Сибирь посылают -- не обижаемся... а тут Чаадаев, видите ли, народную честь зацепил -- не смей говорить!.. Отчего же это в странах, больше образованных, где, кажется, чувствительность должна быть развитее, чем в Калуге да Костроме, не обижаются словами?"
И еще Чаадаев знал: за холуйским негодованием непременно последует холуйское подобострастие к тому, кто осмелился перестать быть рабом. Ибо в нашем обществе есть давний закон: все обиженные правительством становятся желанны и почетны, как только страсти поутихнут и опасность пройдет.
И действительно -- далее все шло по этому российскому обычаю. Когда князь Голицын снял домашний арест, ходить к Чаадаеву стало не только дозволено, но очень даже почетно. В его дом зачастили посетители. Быть принятым Чаадаевым становится признаком хорошего тона, его одобрения добиваются с угодливостью вчерашние гонители.
Знаменитый Загоскин еще недавно написал на него комедию (точнее, сатиру) "Недовольный". Чаадаев посмотрел тогда эту комедию и сказал с вечной своей усмешкой: "А где же это он у нас увидел недовольных? У нас, как известно, все довольные..."
Загоскин был назначен директором только что построенного Малого театра -- предмета тогдашней гордости второй столицы. И когда Чаадаев пришел в театр, вчерашний обличитель его Загоскин встретил вчерашнего своего отрицательного героя не только с самым жарким гостеприимством, но с подобострастием, угодливостью, что и было отмечено современниками...
Чаадаев жил в маленьком флигельке на Басманной. Он поселился в нем в 1833 году (еще до опалы) и проживет там до смерти.
Жалкий флигелек ветшал и был жив, как сказал Жуковский, "одним духом", но Чаадаев не покидал убогого жилища. И назывался вчерашний денди "Басманным философом" -- без иронии, с уважением.
Когда его выпускали из заточения в собственном доме, Государь повелел ему "впредь ничего не писать". А зачем писать ему -- мастеру беседы? Зачем писать в стране, где нельзя печататься? В этой стране достаточно говорить -- и он говорил... Так рождались его "mots" -- чаадаевские остроты, которые тотчас перелетали из Москвы в Петербург.
Все знатные иностранцы, приезжавшие в Москву (тот же маркиз де Кюстин), знали: необходимо посетить главную московскую достопримечательность -- флигелек "Басманного философа". Побеседовать с московским Сократом, почерпнуть чаадаевских "ток"...
Одну из "mots" Петра Яковлевича де Кюстин позаимствовал, обессмертив этой остротой свое сочинение. Это ведь Чаадаев сказал: "В Москве каждого иностранца ведут смотреть большую пушку и большой колокол. Пушку, из которой нельзя стрелять, и колокол, который свалился прежде, чем зазвонил. Удивительный город, где достопримечательности отличаются нелепостью..." Впрочем, для Чаадаева большой колокол без языка был "гиероглиф, выражающий большую страну..."
Была у него и другая известная острота. Выслушав очередное сообщение о борениях в Государственном Совете, о славных битвах отечественных политиков, он говорил, улыбаясь: "Какие они у нас, однако, шалуны!" И в этом не было никакого презрения -- просто суждение Гулливера о лилипутах... (И ныне Дума российская такова.)
И каждый вечер, узнав последние, сегодняшние распоряжения правительства, он задумчиво вопрошал: "Интересно, а какой кукиш завтра положат они на алтарь Отечества?". (Уж не про Путина ли это?)
Только великие славянофилы смели спорить с "Басманным философом" -- Хомяков, Аксаков... "Может, никому он не был так дорог, как нам -- тем, которые считались его противниками...", -- писал Хомяков. (Говорят, крокодилы плачут перед тем, как съесть свою жертву...)
Все тот же "простодушный гений" Языков, ненавидевший Чаадаева, требовал от Аксакова, чтобы тот порвал отношения с "опасным западником" и заклеймил его.
И Федор Иванович Тютчев, обожавший спорить с Чаадаевым до хрипоты и так страстно, что слуги в "Аглицком клобе" считали, что они уже дерутся, часто повторял: "Человек, с которым я больше всего спорил, это человек, которого я больше всего люблю".
Как его раздражал этот вечный "покорный энтузиазм" и само общество, которое на самом деле было неразумной толпою! "Как будто собраться вместе в кучу и пастись, как бараны, называется жить в обществе..."
Именно тогда появился у него жест -- весьма эксцентрический. Он попросил у врача рецепт на мышьяк для крыс и каждый раз, когда кто-то при нем начинал говорить о надеждах и реформах, вынимал из кармана рецепт и с усмешкой показывал...
Но святой пасхальный звон не заглушает его слова, звучащие и сегодня из-за гроба его так же тревожно, как и тогда -- полтораста лет назад: "Пока из наших уст помимо нашей воли не вырвется признание во всех ошибках нашего прошлого, пока из наших недр не исторгнется крик боли и раскаяния... мы не увидим спасения...". (Мысль сия останется непонятой косными московитами в веках, пока все племя их не истребится.)
* * *
Самый надежный шанс превратиться в идиота - это получить высшее образование или стать адептом какого-нибудь учения, заделавшись таким образом духовным рабом и отказавшись навсегда от способности мыслить самостоятельно. Поэтому наиболее выдающиеся представители человечества не оставляли после себя школ. А наиболее осторожные из них, вроде Христа или Сократа, даже ничего написанного пером. В их понимании, демократия - это не только равные права, но и способность понять другого, оставаясь при этом самим собой.
* * *
Новая русская интеллигенция - это совки, перепутавшие этику с этикетом.
* * *
Бессмертие невозможно в физическом мире, потому что он цикличен. Но только ограниченные люди считают физический мир единственно возможным из миров.
ИЗ КНИГИ "КАВКАЗСКИЙ ПЛЕННИК" ВАЛ ЯРОСЛАВА
Kозел явно держался как руководитель всех этих баранов. После, разве что, чабана.
Остановившись на почтенном от чабана расстоянии, но достаточно близко для нормального негромкого разговора, я поздоровался. Я был явно чужаком, говорил явно как чужак и поэтому тем более старался звучать как можно более уважительно. Я инстиктивно старался соответствовать своему представлению о кавказской вежливости в обращении со старшими. На Кавказе этой патриархальности уделяют, по-моему, особое внимание. К тому же это был не просто прохожий на улице. Понятие "чабан", согласитесь, наполнено какой-то романтикой, какой-то картинностью. Может это из фильма "Свинарка и Пастух", блокбастера всех времен и народов Советского Союза из моего детства? Может еще откуда? Не знаю.... Короче говоря моей главной целю было прояснить для себя эту историю с козлом.
- Добрый день, отец. - Сказал я не очень громко.
Я бы не хотел чтобы меня услышали люди там на остановке, если мои вопросы окажутся слишком уж дурацкими.
- Добрый дэн. - Ответил чабан.
Его ответ тоже был негромким, поэтому и eго люди вокруг автобусов и возле шашлычника вряд ли услышат. Чабан курил старую проженную трубку. Пальцы его были то ли грязные, то ли проникотиненные. Узловатые и покрюченные. Лохматая шапка. Бурка на плечах и под задницей на камне. Палка рядом и вещмешок. Возраст чабана был непонятный, но скорее всего он был старый. Худой и скорее мелкий. Вообще мне показалось, что здесь толстых или даже плотных мужчин гораздо меньше, чем на Украине. То-ли образ жизни, то-ли еда, то-ли питье, то-ли воздух, то-ли все вместе.
- А почему у баранов вожаком не большой самец баран, а козел? - сразу же начал я с главного вопроса. - И другие бараны, и самцы и самки, идут за козлом, зверем, так сказать, другой национальности?
Старик ответил не сразу. Наверное ему понравилось то, что ему задали вопрос. Наверное, он не привык торопиться, а, может быть, переводил свой ответ на русский язык. Не знаю. Но он какое-то время смотрел прямо перед собой. Сделал несколько затяжек.
- Ны знаю пaчэму... Кaзoл умний... Kaзoл сыльний... Баран за кaзoл идут. Это они его вожак считают. Наверны пaтaму, что они баран. А кaзoл идет туда, куда я иду. Кaзoл идет туда, куда надо идти...
И на Украине, может быть, бараны за козлом идут... Батюшки!!!! Вот оно откуда наверное берется "Козел-провокатор"!!! Ага! Так это же наверное козел на бойню баранов ведет. Ну конечно! Я просто был в восторге от своего открытия! Знал только часть истории и никак никогда не мог соединить воедино все эти слова. А теперь все становится на свои места. Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! "Козел-провокатор"! "Козел-провокатор"!
Оказывается баранами управляют козлы. И кто бы мог подумать... Да? Папа мне в жизни не поверит... А козлы идут туда, куда хочет чабан. Вплоть до того, что даже на бойню... Ну да..."Козел-провокатор"... Ага-а-а... Поразительно... У меня такое чувство, что я об этом как-то догадывался... Может быть, в прошлой жизни я был чабаном? Или козлом? Э-э-э... Не знаю... Xотелось бы надеяться, что все же не бараном... Обязательно расскажу об этом папе...
* * *
Если человек индивидуум, то развивается он частного к общему, а не наоборот. Цивилизация людей разъединяет, а религия-идеология, ее самый верхний и хрупкий слой, объединяет. Культура это ритуал; она тоталитарна. Культура гипнотизирует человека, заставляя жертвовать индивидуальным ради общего, но подлинная религия-идеология всегда аппелирует к разуму, а не к инстинктам.
* * *
Недавно один американский музыкант средних лет задал мне такой вопрос: "Почему самые выдающиеся произведения, как правило, создаются в молодости?" Позже оказалось, что он сейчас задает его всем своим знакомым. Мой ответ был такой: "В детстве и юношестве нам очень хочется быть услышанными. Позже мы начинаем соображать, что можно с этого поиметь."
* * *
Кроме всего прочего, публикации Максима Анатольевича вызывают большой интерес у бывших граждан бывшего СССР тем, что они рассматривают вопросы т.н. релятивистской морали, основывающейся на культурной традиции и исторических условиях, т.е. условиях, в которых эти люди проживали или проживают сейчас. Однако, аналогично тому, как в теории относительности Эйнштейна существует абсолютное понятие скорости - скорость света, - так существует и мораль абсолютная, доступнее всего сформулированная в Десяти Заповедях. Например, с точки зрения абсолютной морали между моралью Чикатило и "Вячеслава" или Александра Малышева нет существенной разницы. Проще всего понять то, о чем я говорю, на примере известного издревле принципе справедливости "око за око, зуб за зуб": когда преступник начинает страдать от тех же увечий, которые он нанес своей жертве, до него начинает доходить по жизни соотношение между релятивистской (поведенческой) моралью и моралью абсолютной. В наше время абсолютная мораль нередко замещается в сознании обывателя законодательством государства, в котором он проживает.
СС, Ванзея и евреи
Сегодня я хочу вспомнить о Ванзейской конференции, потому что в методах борьбы нацистских государств с национальными меньшинствами есть немало общего. 31 июля 1941 года Герман Геринг подписал приказ о назначении главы Министерства безопасности фашистской Германии Рейнхарда Гейдриха ответственным за "окончательное решение еврейского вопроса". 29 ноября 1941 года Гейдрихом были разосланы приглашения на конференцию для обсуждения наиболее быстрых и экономичных путей решения задачи уничтожения всех евреев в Европе. В числе приглашённых были руководители СС, высокопоставленные члены НСДАП и представители различных министерств нацистской Германии. Первоначально конференция была назначена на 9 декабря 1941 года но затем была отложена до 20 января 1942 года. Местом проведения конференции Гейдрих избрал уютный и живописный берлинский особняк Марлир. На повестке дня конференции стоял ряд вопросов, главным образом технического характера, на которые должны были дать ответ представители исполнительной власти Рейха; принципиальное решение еврейского вопроса было уже принято Гитлером. Гейдрихом были названы следующие цифры: всего евреев в Европе свыше 11 миллионов. Из них, необходимо немедленно утилизировать 5 миллионов с уже захваченных в СССР территорий. Неизбежность уничтожения евреев объяснялась такими причинами: необходимость скорейшего обеспечения расовой чистоты тысячелетнего рейха, недавний отказ иностранных государств от дальнейшей приёмки высылаемых из Германии евреев, ограниченные возможности немецкой экономики в области обеспечения заключённых жильём, едой, одеждой и ограниченные возможности для содержания их под вооружённой охраной в условиях введения войны. Одним из горячо обсуждаемых вопросов была проблема смешанных еврейско-арийских браков - считать ли евреями людей, один из родителей которых еврей, а другой немец, и как поступать с теми, у кого еврейская бабушка или дед. Решение по данному вопросу так и не было принято и было отложено до следующих заседаний. Встречное предложение стерилизовать в обязательном порядке всех, у кого есть хоть унция еврейской крови, и использовать их потом как грубую рабочую силу было отвергнуто - во-первых, по причине несовершенства применяемых тогда научных методов стерилизации и, во-вторых, в связи неприспобленностью большинства еврейского населения к тяжёлому физическому труду. Главным же возражением было то, что такие меры могли отодвинуть немедленное решение еврейского вопроса в неопределённое будущее, что противоречило бы основному замыслу Фюрера. Адольф Эйхман, составлявший протокол конференции, сообщил присутствующим, что в соответствии с полученным ранее приказом Гитлера, следует немедленно приступить к выселению евреев в восточную Европу (на территорию оккупированной Польши, где и были впоследствии построены большинство концлагерей). В протоколе не упоминается о газовых камерах и крематориях, а говорится о "каторжных работах, на которых, надо надеяться, большинство умрут", а также о том, что нельзя оставлять в живых уцелевших поскольку они будут ядром для возрождения. Каждый из участников получил копию протокола. Перед концом войны участники уничтожили свои копии, однако одна копия была всё же тайком передана участником совещания заместителем Министра иностранных дел Мартином Лютером американцам.
Наивно считать, что врущий на бумаге честнее врущего в глаза. Оба страдают тщеславием одинаково. И у того и другого за бесплатно прыщ не вскочит. Эйзенхауэр привирал не хуже Жукова. Правда, не так хвастливо-нагло. Когда читаешь бывших высокопоставленных сталинских генералов и министров, то первым делом становится ясно, что за их замысловатым враньём скрывается обыкновенный конфликт дрессированных умников с придурком-начальником, которому нужно каждый день врать по-новому, иначе не сносить головы. Такое и сегодня не редкость на обширных просторах РФ. Я предпочитаю выискивать детали подлинной истории в воспоминаниях наивных правдоискателей, которые издаются хрен где и за свои, если не удалось на халяву. Учитесь думать своими мозгами, а не цитатами, совки. Конечно, это намного опаснее, чем всю жизнь прикрывать пустую голову громкими именами и чужими словами. Я вчера припомнил здесь рассказанную мне как-то историю об одном университетском профессоре марксизма-ленинизма, которого киевские чекисты побоялись посадить по доносу в 37-м году. Этот холуй сумел доказать костоправам, что его труды и лекции сплошь состояли из цитат - там не было ни одной своей мысли.
Размышляя о словах (например, "либерал"), не перестаю удивляться нынешним политизированным россиянам, лишающим слова их первоначального смысла. При этом они не понимают даже, что тем самым лишают смысла саму свою жизнь. Вернее, преднамеренно лишают слова смысла ваши вожди, козлы-предатели. А совки бездумно всё за ними повторяют. Такова же история французского слова "кретин". В оригинале оно обозначало "христианин" и должно было напоминать нам, что умственно отсталые - такие же люди, как и все. Во что со временем превратилось это слово, хорошо известно. Вислоухое быдло и сегодня бездумно продолжает искажать родную речь, получая в этом какое-то извращённое удовольствие. Тонко, но мрачновато отметил данную ситуацию замечательный русский бард Александр Суханов: