Отрывки из книги Г. М. Гилберт. "Нюрнбергский дневник".

Перевод с издания на немецком языке: G. M. Gilbert. Nurnberger Tagebuch. Gesprache der Angeklagten mit dem Gerichtspsychologen. - Fischer Taschenbuch Verlag, 1993.

Комендант Освенцима

9 апреля.

Камера Гесса: Готовясь к защите Кальтенбруннера, я обследовал Рудольфа Франца Фердинанда Гесса 46 лет - недавно схваченного коменданта концентрационного лагеря Освенцим.

После того, как его тестирование было завершено, мы немного побеседовали о его деятельности в период с мая 1940 до декабря 1943 в должности коменданта концентрационного лагеря Освенцим, главного лагеря уничтожения евреев. Он охотно подтвердил, что под его руководством были убиты примерно два с половиной миллиона евреев.

Уничтожение началось летом 1941. Помня о скепсисе Геринга, я спросил Гесса, насколько это было возможно практически - уничтожить два с половиной миллиона человек. "Практически?" - спросил он. "Это было не так трудно. Нетрудно было бы уничтожить и еще больше людей". На мой несколько наивный вопрос, сколько человек можно было уничтожить в течение часа, он заявил, что следует исходить при этом из 24-часовых суток, и что возможно было во временном промежутке в 24 часа уничтожить до 10 000 человек. Имелось 6 камер уничтожения. В каждой из двух больших можно было уничтожить по 2000 человек, а в 4 меньших - по 1500 человек, итого общая производительность составляла 10 000. Я попробовал представить себе, как это происходило, но он меня поправил. "Нет, вы представляете это неверно. Само убийство требовало меньше времени. Можно было покончить с 2000 человек в течение получаса, но сожжение требовало много времени. Убийство было легким; не требовалась даже команда охранников, чтобы загонять их в камеры; они просто заходили внутрь, потому что думали, что там их ждет душ, а мы вместо воды подавали ядовитый газ. Всё происходило очень быстро". Он говорил обо всём этом спокойным, апатичным, деловым тоном.

Мне очень хотелось выведать, каким образом в действительности был отдан приказ и как на это отреагировал Гесс. На это он ответил так: "Летом 1941 года Гиммлер вызвал меня и объявил: "Фюрер распорядился об окончательном решении еврейского вопроса, и мы должны выполнить это задание. Ввиду удобного, с точки зрения транспорта и изоляции, месторасположения я для этого выбрал Освенцим". Обосновал он это тем, что это нужно сделать сейчас, поскольку если этого не произойдет, позднее евреи уничтожат немецкий народ - таким, во всяком случае, был смысл его слов. Поэтому надо отбросить все человеческие порывы и думать только о задании - примерно таким образом". Я спросил его, не выразил ли он своего отношения к этому делу, не проявил ли внутреннего сопротивления. "Я не сказал ничего; сказать я мог только "Слушаюсь!" Было крайне необычным то, что он вызвал меня к себе, чтобы давать пояснения. Он мог бы прислать мне приказ, и я точно так же выполнил бы его. Мы могли только одно: выполнять приказы без каких-либо рассуждений. Так что разницы не было бы. Он часто требовал невозможных вещей, которые при нормальных условиях нельзя было бы сделать. Но поскольку приказ был отдан, следовало выполнять его самым энергичным образом и делать то, что казалось невозможным. Например, для строительства дамбы на Висле возле Освенцима я предложил отвести три года; он дал мне только год, и мы ее построили".

Я продолжал настаивать на том, чтобы он рассказал мне, как отреагировал на чудовищность своего проекта. Он продолжил всё тем же апатичным тоном: "В первый момент я еще не мог представить себе всего дела. Но позднее я получил представление о его масштабах. Однако когда мне был отдан приказ, я думал всё же только о необходимости". Я спросил его, смог бы он промедлить с выполнением приказа. "Нет. В силу всего нашего военного воспитания мысль промедлить с выполнением приказа просто не смогла бы прийти в голову - независимо от того, что это за приказ... Мне кажется, вы не понимаете нашего мира. Разумеется, я выполнял приказы. И сейчас я должен иметь дело с последствиями этого". С какими последствиями? "Ну, то, что они привели меня к суду и, естественно, к виселице". Я спросил его, не были ли ясны ему последствия уже тогда, когда он получил приказ. "Тогда нельзя было предвидеть последствия. Мне вообще не приходило в голову, что меня могут привлечь к ответственности. Видите ли, в Германии считается самим собой разумеющимся, что если дело пошло вкривь и вкось, ответственность несет человек, давший поручение. Поэтому я не думал, что когда-нибудь меня привлекут к ответственности".

"Но по-человечески..." - хотел спросить я.

"Это не имеет решительно никакого отношения к делу" - коротко и ясно ответил он, прежде чем я вообще успел задать вопрос. Я спросил его, не подумал ли он в самом начале, что его повесят за убийства. "Нет, не подумал".

"Когда же вас посетила мысль о том, что вы, вероятно, предстанете перед судом и вас смогут повесить?"

"Во время краха - когда умер фюрер".

ОБЕДЕННЫЙ ПЕРЕРЫВ: Геринг поинтересовался, насколько технически было возможно убить два с половиной миллиона евреев. Я объяснил ему во время обеденного перерыва то же самое, что утром рассказал мне Гесс: каждая из газовых камер могла вместить до 1 500 или 2 000 человек; убивать было легко, но сожжение трупов требовала много времени и рабочей силы. Геринг почувствовал себя крайне неуютно, когда узнал, что считать размеры массовых убийств технически невыполнимыми, а цифры - невероятными уже невозможно. Он захотел узнать, как был отдан приказ. Я сказал ему, что Гиммлер изложил его как прямой приказ фюрера.

"Он тоже был одним из многих немцев, верных фюреру" - заметил я.

"Но это не имело отношения к верности! Он точно так же мог попросить о другой должности или сделать что-нибудь в этом роде". Геринг подумал. "Конечно, в таком случае это сделал бы кто-нибудь другой".

"А что произошло бы, если бы человека, отдавшего приказ о массовых убийствах, убили?"

"О, это легко сказать, но сделать что-то подобное было нельзя. Что бы это была за система, если бы каждый мог убить начальника, приказ которого ему не понравился? В военной системе должно быть послушание".

"Насколько мне известно, миллионы немцев сыты этим послушанием и слепой верностью своему фюреру. Думаю, они предпочли бы поменьше верности долгому позору, который принесла им верность фюреру. Вчера в "Nurnberger Nachrichten" вышла статья о процессе под заголовком "Слепое послушание без совести". Вы должны прочесть ее и увидеть, что думает народ о слепом послушании Рибентроппа, Кейтеля и вашем собственном".

"Ах, не имеет никакого значения то, что сейчас пишут в газетах с американскими лицензиями". И всё же его, кажется, обеспокоила мысль о том, что сейчас читает и одобряет немецкий народ.

После обеда, в тюрьме

Камера Гесса: По завершении сегодняшнего теста Гесс сказал: "Думаю, таким способом вы хотели узнать, нормальны ли мои мысли и привычки".

"Конечно!"

"Я совершенно нормален. Даже когда я выполнял задание по уничтожению, я вел нормальную семейную жизнь и так далее".

"Ваша жизнь была нормальной и с точки зрения других людей?"

"Ну, может быть это моя особенность, но я всегда предпочитал одиночество. Если я имел проблемы, я предпочитал справляться с ними самостоятельно. Это беспокоило мою жену больше всего. Я всегда был самодостаточен. У меня никогда не было ни друзей, ни тесных отношений с кем-то, в том числе и в молодости. У меня не было ни одного друга. И хотя я участвовал в общественной жизни, но никогда не принимал это близко к сердцу. Меня радует, когда люди развлекаются, но я не мог делать это вместе с ними".

"Вас это когда-нибудь огорчало?"

"Нет, никогда. Даже сейчас, когда я прятался на ферме, лучше всего я себя чувствовал, когда оставался в поле один с лошадьми".

"Когда вам приходилось скрываться, это можно понять. Ну, а раньше?"

"Да, я всегда был один. Конечно, я любил свою жену, но подлинной духовной общности не было".

"На это обращали внимание вы и ваша жена?"

"Да, и я это замечал, и моя жена тоже. Моя жена думала, что я не был счастлив с ней, но я сказал ей, что это особенность моей натуры и ей придется с этим смириться". Я спросил его об их сексуальных отношениях. "Ну, с этим все было нормально, но после того, как жена узнала, чем я занимаюсь, у нас реже стала возникать потребность в половых сношениях. Внешне все выглядело нормально, но я думаю, что это была отчужденность, как это видится мне сейчас... Нет, я никогда не испытывал потребности в друзьях. Я никогда не имел подлинно доверительных отношений с родителями, да и с моими сестрами тоже. Когда они вышли замуж, я впервые заметил, что они для меня были совсем как чужие. Ребенком я всегда играл один. И моя бабушка говорила, что ребенком я никогда не имел товарищей по играм".

Сексуальность никогда не играла в его жизни большой роли. Он мог ей предаваться, но никогда не испытывал потребности завязать или продолжить любовную историю, хотя имел мимолетные интрижки. И в супружеской жизни страсть возникала редко. Он утверждает, что никогда не имел потребности заниматься онанизмом и не занимался им.

Я спросил его, приходилось ли ему задумываться о том, виновны ли евреи, которых он убивал? Или, может быть, они заслужили такую судьбу по другим причинам? Он снова начал терпеливо мне объяснять, что такие вопросы были нереалистичны, потому что он жил в совершенно другом мире. "Разве вы не понимаете, что эсэсовцы не должны были задумываться о таких вещах; это никогда не приходило в наши головы. И, кроме того, было чем-то самим собой разумеющимся, что евреи во всем виноваты". Я настаивал на том, чтобы он объяснил, почему это было самим собой разумеющимся. "Ну, мы никогда не слышали чего-то другого. Об этом говорилось не только в газетах вроде "Штюрмер", это мы слышали повсюду. Даже в ходе военной и идеологической подготовки считалось самим собой разумеющимся, что мы должны защищать Германию от евреев... Лишь после краха до меня стало доходить, что, возможно, не всё было правильно - после того как я услышал, что говорят все люди. Но так раньше не говорил никто; во всяком случае, мы об этом не слышали. Хотел бы я сейчас узнать, верил ли Гиммлер во всё это сам, либо он только давал мне поручение оправдать все то, что я должен был сделать по его приказу. Но наверняка всё на самом деле было иначе. Все мы были вымуштрованы так, чтобы выполнять приказы без размышлений. Мысль не выполнить приказ просто никому не приходила в голову. И если бы этого не сделал я, это так или иначе сделал бы кто-нибудь другой... Гиммлер был очень придирчив к мелочам и казнил эсэсовцев за мельчайшие проступки - мы считали самим собой разумеющимся, что он строго придерживается кодекса чести. Можете мне поверить, это не было удовольствием - видеть горы трупов и нюхать постоянную гарь. Но Гитлер приказал и даже объяснил, почему это необходимо. А я и в самом деле не очень-то задумывался о том, что это было несправедливо. Это просто казалось необходимым".

Во время бесед Гесс всегда очень деловит и бесстрастен, проявляет запоздалый интерес к чудовищности своего преступления, но выглядит так, как будто это до него никогда бы не дошло, если бы кто-то другой не обратил на это его внимание. Он слишком апатичен, чтобы можно было поверить в его раскаяние, да и перспектива быть повешенным его, похоже, не очень беспокоит. В целом он производит впечатление психически нормального человека, проявляющего, однако, шизоидную апатию, бесчувственность и недостаток интуиции едва ли менее крайнего для настоящей шизофрении.

Говорит Гесс

15 апреля

СЛУШАНИЯ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ ДНЯ: На слушаниях в первой половине дня Гесс рассказал об убийстве под его руководством двух с половиной миллионов евреев в Освенциме. Это произошло по прямому приказу Гиммлера, во исполнение приказа фюрера об окончательном решении еврейской проблемы. (Он говорил тем же деловым, бесстрастным тоном, каким рассказывал мне в своей камере). Евреи поступали большими железнодорожными транспортами из всех стран. Работоспособных отправляли в рабочие отделения, прочих, к которым относилась большая часть женщин и детей, немедленно доставляли в камеры уничтожения. Детей, которые прятались в одеждах своих матерей, чтобы их не заметили, отрывали от матерей и отправляли в газовые камеры. После убийства газом золотые зубы и кольца снимали с трупов, а переплавленное золото высылали в Министерство экономики. Волосы женщин упаковывали в тюки для хозяйственного использования.

(Обвиняемые слушали подавленно и молча. Можно было услышать, как Франк, несмотря на воскрешение его раскаяния, в котором он признался мне вчера, использовал в разговоре с Розенбергом типичную защитную тактику нацистов; беседа состоялась во время утреннего перерыва в пределах слышимости Кальтенбруннера: "Они пытаются повесить на Кальтенбруннера ежедневные убийства по 2 000 евреев в Освенциме - но как быть с 30 000 человек, которые были убиты за два часа бомбардировки Дрездена? Это были преимущественно женщины и дети. А как с 80 000 убитыми при атомной бомбардировке в Японии? Это тоже правосудие?" Розенберг улыбнулся. "Да, конечно, - потому что мы проиграли войну".

ОБЕДЕННЫЙ ПЕРЕРЫВ: ... За едой во всех столовых царило угнетенное молчание, и почти каждый ел в своем углу и не использовал мое присутствие, чтобы начать беседу, как они всегда это делали. Наконец удалось вытащить комментарий из Геринга ¹, а позднее еще один из Дёница. Комментарии были практически идентичными, они как будто сговорились на скамье подсудимых: Гесс был не пруссаком, а явным южным немцем; пруссак никогда не смог бы заставить себя сделать такое.

Франк сказал мне несколько сентиментально: "Это была самая глубокая точка всего процесса - услышать, как человек спокойно говорит, что он хладнокровно убил два с половиной миллиона людей. Об этом люди будут говорить еще тысячу лет".

Я воззвал к послушанию приказам фюрера и принципу фюрерства. Кейтель защищался: "Но видите ли, я ведь сказал совершенно определенно, если уж на то пошло, если бы мы все знали, какие преступления планировал и осуществлял Гитлер, мы бы отказались от соучастия".

Розенберг, который должен был выступать во второй половине дня, нервно заметил, что позволить Гессу высказываться как раз перед ним было отвратительным трюком, поскольку это поставило его в тяжелое положение - ведь он хотел защищать свою философию.

Конечно.

Антисемитская пропаганда

16 апреля

Камера Гесса: Чтобы отыскать истоки антисемитизма, который позволил ему признать верными пояснения Гиммлера по поводу уничтожения евреев, я спросил его, как он пришел к своим антисемитским взглядам. Он сказал, что годами читал еженедельные передовые статьи Геббельса в "Рейхе", а также его книги и его различные речи; затем "Мифы XX века" Розенберга и несколько его речей; естественно, "Мою борьбу" Гитлера и большинство его речей он слышал или читал. Кроме сочинений этих авторов имелись еще идеологические боевые листки и другие учебные материалы СС. "Штюрмер" Штрайхера он читал лишь от случая к случаю, потому что он был слишком поверхностным. (Он упомянул, что те его подчиненные, которые регулярно читали "Штюрмер", были людьми с очень ограниченным кругозором). Геббельс, Розенберг и Гитлер больше побуждали его к размышлениям. Во всех этих статьях и речах постоянно говорилось, что евреи - враги Германии.

"Я, как старый, фанатичный национал-социалист принимал это как факт - совсем как католик верит в церковные догмы. Это было просто непоколебимой правдой; я не сомневался в ней. Я был абсолютно убежден в том, что евреи были полной противоположностью немецкого народа, и что рано или поздно дело дойдет до столкновения национал-социализма и мирового еврейства - так я считал уже в мирное время. На основании этой доктрины я считал, что другие народы рано или поздно распознают еврейскую опасность и тоже ополчатся против нее. В этих книгах, статья и речах говорилось, что еврейский народ - меньшинство во всех странах. Поскольку евреи финансово сильны, они влиятельны и овладели людьми настолько, что властвуют над ними. Говорилось, как они овладели немецким народом с помощью контроля над прессой, фильмами, радио и образованием. Мы считали, что в других странах дела обстоят так же, и что со временем другие страны так же как и мы сбросят их власть. И если антисемитизм не сможет пресечь еврейское влияние, евреям удастся развязать войну, которая уничтожит Германию. В этом был убежден каждый; об этом говорили и писали повсюду. Так было уже перед войной.

Затем, когда разразилась война, Гитлер заявил, что мировое еврейство начало схватку с национал-социализмом. Об этом говорилось в одной из речей в рейхстаге во время похода на Францию. Евреев следовало уничтожить. Конечно, тогда никто не думал, что это подразумевается в буквальном смысле слова. Но Геббельс говорил против евреев всё яростнее. Он не так набрасывался на Англию или Голландию, или на Францию, как на евреев, наших врагов. Рузвельта, Моргентау и других он считал людьми, которые фактически собираются низвести Германию до примитивных жизненных стандартов. Всегда подчеркивалось, что ради сохранения Германии надо искоренить мировое еврейство, и все мы считали это правдой.

Такая картина была у меня в голове. И когда Гиммлер вызвал меня к себе, я воспринял поручение как нечто такое, к чему я уже заранее был готов - и не только я, но каждый. Я считал это совершенно правильным, несмотря на этот приказ, который потряс бы самого крепкого и хладнокровного человека - и как раз в этот момент этот вопиющий приказ уничтожить тысячи людей (тогда я еще не знал, скольких) - и хотя он сначала испугал меня... это в точности подходило к тому, что мне проповедовали годами. Сама проблема уничтожения еврейства была не нова - только то, что я должен стать тем, кто это сделает, сначала меня испугало. Но после того как я получил однозначный, четкий приказ и даже пояснения к нему, мне не осталось ничего другого, как выполнять его".

"Значит, такими и были условия для того, чтобы вы смирились с приказом о массовых убийствах?"

"Да, когда я всё это вспоминаю, это трудно представить... Но тогда я всё это считал ни в коем случае не пропагандой, а тем, во что просто надо верить".

"Вы сказали, что признавали эту пропаганду как церковные догмы. В детстве вас воспитывали в строгих религиозных правилах?"

"Да, я вырос в очень строгих католических традициях. Мой отец был крайне религиозным, очень строгим и фанатичным. Я знаю, что когда родилась моя младшая сестра, он дал религиозный обет посвятить меня Богу и сделать священником; после этого он соблюдал "брак Иосифа" (целибат). Всё моё воспитание в детстве он подчинял цели сделать из меня священника. Я должен был без конца молиться и ходить в церковь; должен был приносить покаяние за мельчайшие проступки - молиться в наказание за какую-нибудь нелюбезность по отношению к сестре или тому подобные мелочи".

"Отец когда-нибудь бил вас?"

"Нет, меня наказывали молитвами, когда я дразнил сестру или пробовал солгать, или делал какую-нибудь глупость. То, что меня сделало таким упрямым и, вероятно, позднее заставило замкнуться от людей, была его манера давать мне почувствовать, будто я совершил несправедливость по отношению лично к нему, и что он, поскольку духовно я стою гораздо ниже его, будет отвечать перед Господом за мои грехи. А я мог только молиться во искупление своих грехов. Мой отец был как бы высшим существом, к которому я никогда не смогу приблизиться. Так я и ушел в самого себя, и я не мог открыться другому. Думаю, это ханжеское воспитание несет в себе вину в том, что я стал таким замкнутым. Моя мать тоже жила под гнетом этой фанатичной набожности".

Гесс описал, как он всё больше уходил от религии, пока в 1922 году не порвал с церковью совсем. После того, как он это сделал, религию, похоже, ему заменила нацистская пропаганда.

....................................

Убийца Гесс

19 мая

Камера Гесса: Сегодня я нанес визит Гессу, чтобы еще раз проверить данные о его садистских наклонностях, которые проявились при проведении теста Роршаха. Я спросил его, не потому ли Гиммлер выбрал его для назначения в Освенцим, что знал об убийстве, совершённом им в прошлом.

"О нет", - стал настаивать Гесс, - "тут ничего общего. Точно так же могли отыскать и какого-нибудь другого офицера СС. Мы были приучены беспрекословно выполнять любые, всё равно какие, приказы. В то время я совершенно случайно был комендантом Освенцима, а он решил сделать Освенцим главным лагерем уничтожения. Мне не оставалось ничего другого, как только выполнять приказ. Любой другой офицер СС сделал бы то же самое. Это относится и к Эйхману, которому была поручена вся программа ликвидации, и, например, к Олендорфу. В нас вколачивали готовность выполнять приказы, а также внушали, что евреи - наши враги. В те времена мы не думали, что это пропаганда. Опутаны были и наши тела, и наши души. Раз Гитлер приказал окончательно решить еврейскую проблему таким способом, нам не оставалось ничего другого, как только слушаться. Любой другой эсэсовец поступил бы точно так же".

Он думает, что раз он виновен в убийстве, это сделали все СС; ведь все они были приучены делать то же самое без каких-либо угрызений совести.

¹ Геринг родился в Баварии, но когда он говорил с прусскими милитаристами, относил себя к пруссакам, потому что получил свое военное образование в Пруссии.