Аннотация: о летчика-полбинцах Второй мировой войны
11. "ДЕД" МАМАЙ.
***
Мамай Николай Васильевич (1914 - 16. 4. 1945) - штурман 82-го гвардейского бомбардировочного авиационного полка, Герой Советского Союза
---------------------------------
(О Герое Советского Союза Мамае Николае Васильевиче на сайте "Герои страны")
"Мамай Николай Васильевич - штурман 82-го гвардейского бомбардировочного авиационного полка (1-я гвардейская бомбардировочная авиационная дивизия, 2-я воздушная армия, 1-й Украинский фронт), гвардии капитан.
Родился в 1914 году в селе Городище, ныне город Черкасской области, в семье рабочего. Украинец. Член ВКП(б)/КПСС с 1941 года. После окончания семилетней школы в 1932 году поступил в Городищенский сельскохозяйственный техникум, в котором проучился до весны 1933 года. В этом же году переехал в Донбасс.
........
На фронтах Великой Отечественной войны с октября 1942 года.
......
Штурман 82-го гвардейского бомбардировочного авиационного полка (1-я гвардейская бомбардировочная авиационная дивизия, 2-я воздушная армия, 1-й Украинский фронт) гвардии капитан Мамай к марту 1945 года совершил 139 боевых вылетов на разведку и бомбардировку различных военных объектов, скоплений войск противника, нанеся ему ощутимый урон. В воздушных боях в составе группы сбил 11 вражеских самолётов.
В апреле 1945 года войска 1-го Украинского фронта приступили к форсированию реки Нейсе (Германия). Бомбардировщики препятствовали врагу занять оборону на участке Котбус-Шпремберг. На земле и в небе шли ожесточённые бои. В одном из них 16 апреля вражеская зенитка подбила самолёт Мамая. Гвардии капитан Мамай направил пылающую машину на автоколонну врага.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 июня 1945 года за мужество, отвагу и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, гвардии капитану Мамаю Николаю Васильевичу присвоено звание Героя Советского Союза.
Награждён орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны 1-й степени, медалями.
Именем Н.В. Мамая названа улица в городе Городище."
взято из http://www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=9872
Вот пишут - сами не знают, зачем, почему так пишут. Штурман управлял самолетом? Да даже если летчика убило, штурман просто не смог бы добраться до штурвала. Куда он летчика уберет?
"Штурман направил самолет" - любой мало-мальски понимающий человек сразу поймет, что написана ерунда. Что там штурман водил, зачем такое писать. Кто такое пишет? Каким самолетом мог управлять штурман?
Подбили самолет, и штурман направил его на врага... Ну, как такое может быть написано? Ну, просто, кто знает, как в "пешке" летчик сидел, где штурман находился, стрелок-радист - такое написать не может. Напишите еще, что стрелок-радист самолетом управлял - мог такое сделать.
Обидно еще, что такую ерунду пишут о хорошем человеке.
***
Был у нас в полку штурман Мамай. Мамай Николай Васильевич, мы все его "дедом" называли. Хороший дядька такой, и как человек, и как штурман. Не то, что я с ним дружил. Он постарше нас был. Лет за тридцать уже тогда ему было.
Его все уважали. Он уже и в звании был - старший лейтенант или капитан даже. Не военный, из запаса. До войны, кажется, агрономом или учителем был. Женатый уже, ребенок был, сын.
Грамотный и штурман хороший. До штурмана полка дошел, погиб незадолго до конца войны.
***
Ему почему-то наша компания нравилась. Почти всегда Мамай оказывался в одной землянке с нами.. Почему-то с нами обычно жил.
Было принято экипажами селится, хотя не всегда так было. Землянки разные были, размещали человек по 9-10, а то и больше. Одно звено - девять человек. Техники в своих землянках жили.
Мы как бы по своим компашкам делились. К концу войны реже в землянках жили. Когда начались создаваться наши полевые аэродромы на Украине чаще по хатам расселяли. Тогда уже стали по два-три человека жить.
Пока в землянках жили, обычно с Мамаем в одной землянке оказывался. Когда даже стал штурманом эскадрильи, продолжал в одной землянке с нами жить.
У меня с ним хорошие отношения были. Наверное, и то, что мы оба были с Украины. Хотя он со всеми так был. Он жил до войны в Городище под Полтавой. Iнколи - порозмовляємо рiдною мовою мiж собою...
***
Вечерами, пока спать ложиться, - там, в землянках, свои концерты начинались. Кто-то еще придет в гости. И начинается свое веселее. О чем-то говорят, смеются - просто из ничего. Иногда кажется, покажи им палец - и будут смеяться до упаду. Дурачатся - и не поймешь отчего.
Летчики, штурманы - им лет по 20 21-му, а стрелки-радисты - еще моложе. Были такие, что им и 17 не было.
А "дед" обычно с кем-нибудь в шахматы играть любил. Это как бы те, которые постарше были. Я чаще возле игроков этих сидел, смотрел. Как-то не очень любил в тех потехах участвовать. Играть - не часто играл. Таких как я шахматистов не очень допускались к шахматной доске - слабо играли. У деда свои были постоянные противники. Но смотреть, подсказывать - это разрешалось.
И такое каждый вечер. Эта бражка чего-то придумывает свое каждый вечер, иногда как разойдутся.. А это ж все после полетов. Настреляют, чего-то произойдет. Кто-то погибнет, а то и экипаж, да не один - не говоря о том, что пришлось пережить самим.
А тут вечером в землянке ходуном ходят - вроде, и не они там были.. Ну, если из этой же землянке ребята погибли, то иногда те, кто постарше, прикрикнут как бы. И тоже - на полчаса притихнут, а потом опять начинается. Со стороны глядя - как дурачки какие-то.
Хотя никто там друг на друга не ругался, конечно. По-дружески, как правило, не было такого, чтобы со злобой. Окрысился кто-нибудь. Каждый старался, чтобы не обидеть как-то случайным словом потому, что и так, чаще всего, все в таком невеселом настроении, все время в напряжении. То ли вернулись после боя, то ли опять готовимся лететь. Каждый переживает - и что было, и что его ждет. Поэтому старались не зацепить кого-нибудь обидным словом.
***
Хотя случалось и такое. Мотор забарахлит у кого-то или что-то с рулями управления случилось еще до линии фронта - с задания прилетит и на техника. Тоже такое не часто происходило, смотря какой еще человек. И тот же летчик и техник.
Техники - они все уже постарше нас были, некоторые в отцы годились. Иногда и хотелось бы злость сорвать, которая там закипела, что самолет не так оказался готов. Когда прилетаешь - скажешь, что, там, обороты не так набирает или еще что-то. Хотя некоторые и кричали, особенно если одна неисправность за другой. Таких техников иногда на другой самолет переводили, а то и совсем куда-то в другое место отправляли.
***
Или что-то произойдет во время задания, иногда летчики между собой - какая-то кошка между ними в воздухе пробежит.
Разное происходило, летел, допустим, ведомым, начал сам спасаться, а ведущего бросил - его хвост подставил под огонь "мессерам" или "фоккерам". Ведомые должны прикрывать ведущего.
И начинают уже косо друг на друга смотреть. Или еще какие-нибудь варианты. Разные ситуации возникали во время боя, и в зависимости от того, кто-чего делал - свои отношения были. Иногда, если вместе летал и видел, то знаешь, что произошло. А иногда и не знаешь, только замечаешь: то в столовой вместе сидели, за одним столом, а теперь уже - за разными. Или жили в одной землянке, а на следующий аэродром перебазировались - уже по разным.
Между собой летчики иногда разговаривали, чего произошло. Но это среди летчиков. Да и не каждому станешь говорить. А те, которые на земле были, с ними это и не обсуждалось - зачем оно им, что там было в воздухе.
Так оно и выяснялось, кто на что способен, у кого какое очко - железное или не железное - и как оно играет. И о каждом летчике определенное мнение было.
Иногда сделает такое, что хочется самому на гашетку нажать и своими пушками своего же расстрелять, тем более, что сам в прицел подлез. К такому летчику и отношение свое. Уже с ним и на земле не очень хотелося разговаривать.
***
На войне по-другому к сказаному относились. Скажешь что-то вроде бы шутливое, а через какое-то время произойдет то, что с этим сказанным связывается. И не можешь уже забыть. Что назывется: слово не воробей - вылетит, не словишь.
У меня у самого такое было. Причем как-то так, и не понятно почему.
Был у нас летчик один. Мы были с ним в хороших отношениях. Его тоже Васей звали. И как-то так всегда при встрече он меня окликнет: привет Васёк! - а я ему в ответ: привет, Васёк!
Мы были в разных эскадрильях, но почти можно сказать дружили. Вместе не жили. Разговаривали друг с другом о разном. Не с каждым будешь обсуждать и рассказывать, что произошло в воздухе, как надо было поступить. Какие-то свои мысли о том, что происходит. Свои придуманные приемы при выполнении полета не с каждым летчиком поделишься, и не каждый тебе расскажет.
Как-то у нас с этим парнем такие разговоры не один раз были. Мы почти в одно время пришли в полк. Летчиком он был не плохим, и нравился мне. Приятный такой, рассудительный, приветливый. Мы с ним почти дружили, хотя в одной землянке так и не жили. Обычно, с кем дружили, то чаще уже вместе жили.
***
А как-то уже в 44-м году получился такой разговор. Даже не разговор, а как бы перебросились словами. Долго потом думал, почему так, почему он так ко мне, такими словами обратился, а я так ответил ему.
Ситуация такая непонятная. Я как раз из столовой выходил. А столовая в какой-то школе или не знаю что там до войны было. Комната достаточно большая, где столы стояли, а перед ней такой коридор длинный, с окнами. И вот этот Вася сидит так на подоконике, рядом еще несколько человек стоят, курят. Они раньше поели. Не знаю, о чем они разговаривали, но когда я вышел, а он как раз ко мне лицом сидел, он вдруг, глядя на меня, сказал:
- Вот еще один бессмертный, никак его не собьют.
Я так остановился от неожиданности, удивился, что он такое говорит и как-то то ли со злостью какой-то, то ли с раздражением это сказал. Именно на меня глядя. Я тоже с кем-то выходил. Трое нас шло. Я так удивленно пожал плечами и глядя на него, с каким-то таким смехом, как шутка, ответил:
- Сначала пусть тебя собьют, Васек, тоже ж бессмертный. А потом уже - меня.
И пошел себе дальше. Но еще заметил, как он как-то глянул на меня, что-то в глазах его было. И так как-то уголком рта улыбнулся. Но ничего уже не сказал. Как-то улыбнулся так нехорошо. Эту улыбку вижу до сих пор. Может, мне это так стало потом казаться, конечно. Но как бы он уже знал что-то, такое впечатление, что уже предчувствовал.
Не знаю, почему он так именно ко мне обратился. До этого между нами, вроде бы, ничего такого не было, чтобы он за что-то мог обидеться. Мы как-то не так часто именно в последнее время и разговаривали с ним. Все равно - в разных эскадрильях летали. Иногда за день, а то и несколько и не всех увидешь из других эскадрилий. Но "привет, Васёк!- Васёк, привет!" мы всегда обменивались, дружески вроде бы всегда, с улыбкой.
А тут какой-то такой, да и не разговор, но он сказал, я ответил - и разошлись. Сразу не особенно задумался, но какой-то неприятный осадок сразу был. Что случилось не понятно, что он так, с каким-то раздражением мне как вроде упрекнул, что я никак не погибну. Когда шли от столовой, еще подумал, что надо поговорить с ним. Почему он так смотрел, может, чем-то я его обидел. Хотя, вроде бы - нет. Я потом вспоминал уже, пытался понять, но так и не припомнил ничего, что могло бы стать причиной того, что он стал недружелюбно на меня смотреть. Никакой стычки у нас до этого не происходило, сколько мог припомнить.
Вот так мы перекинулись словами с этим Васей, а на следующий день его сбили. И видно в летчика попали потому, что весь экипаж с самолетом ушел в землю. Мы летали и в тот день в разных группах. Я с задания прилетел и узнал, что Василий погиб со всем экипажем.
А мы перед этим с ним так поговорили. Попрощались, получается, такими нехорошими словами. Вроде не поругались, но вот такие наши с ним последние слова были. Он разбился, а я сказал, что сначала его пусть убьют, а тогда уже мой черед. За ним в след пойти.
Я сказал такое, а тут такое произошло. Значит, я - следующий. Первое время настроение было вот такое. На задание идешь к самолету, летишь, а в голове это сидит. Несколько первых недель так было, потом уже как-то не так об этом думалось.
***
Суеверный - не суеверный. На фронте между собой разговаривая, старались, чтобы не было таких слов сказано. Уже не говоря, чтобы кто-то кому-то пожелал, как часто бывает в мирной жизни в перепалках словесных. Иногда слышишь там на улице или где-то как посылают, проклинают, на ногу случайно наступил один другому, или толкнул. Чтоб тебя и разорвало, чтоб тебе ноги поотрывало - не задумываясь, выкрикивают.
На войне между нами, и летный состав и техники, подобное просто не мыслимо было. В голову каждому не залезешь, может, конечно, в мыслях произносилось кем-то, но чтобы такое сказать другому - не разу такого не было ни со мной, ни с другими не слышал. За все годы войны. Хотя были случаи свои, когда как бы коса на камень чего-то находит между кем-то. Разговаривают не дружелюбно, но никто не старался что-то обидное сказать, оскорбить. Наоборот. Если такое случалось - переходят как бы на уставное общение. Это то же не хорошо, но не так, что вот стреляться будут - до того разругались.
И сам всегда стараешься так говорить, вести себя так, чтобы у других и в мыслях желание не появлялось пожелать тебе чего-нибудь не доброго.
***
Личное оружие у каждого было, пистолеты. Можно разругаться и до дуэли. Но такого не было.
Правда, у меня один раз было такое. Тогда просто без оружия все были. Такая была пьянка коллективна, а в таких случаях не разрешалось с собой брать пистолеты. А так, если бы был пистолет, то наверное, его достал бы и выстрелил в этого Голицына. А он уже тогда командиром полка стал. Майор, а я лейтенат, командир звена.
Как раз после гибели Немашкала. Голицын стал тогда вместо Немашкала командиром полка.
***
И вот тоже, Мамай летал в экипаже Голицина. Когда стал комэском, посадил Мамая в свой самолет, как штурмана эскадрильи. Каким был Мамай, как человек, как старший товарищ, и каким этот Голицын был. Вместе стали летать в одном экипаже. Они где-то одного возраста были.
Как летчик Голицын не очень плохой был. Хотя когда война началась, он уже командиром звена летал. Впрочем не плохой летчик, как на это посмотреть. Что понимать под этим. Летчик он и не плохой, а как человек. Сколько он потерял и штурманов, и стрелков-радистов за время войны. Одних штурманов, кажется, три человека погибло, летая с ним. Да еще ранило одно, но он потом вернулся. И уже с Голицыным не стал летать. А стрелков еще больше с ним погибло. Это тоже показатель, что за летчик, как он летает. Для такого самолета как "пешка", где три человека воюют вместе. И каждый хочет выжить.
***
Я за все время войны двоих стрелков-радистов потерял. Одного в самые первые месяцы, когда на фронт попал. Убитым привез на аэродром. Тогда сам еще неопытный был, не соображал. Самого несколько раз именно тогда и сбивали. Пока не появился опыт. Именно в 42-м, в первый этот период на фронте меня и сбивали больше всего. Уже когда после ранения, когда в лес на самолете упали, но остались живыми, после этого уже несколько раз еще приходилось покидать горящий самолет.
А второго стрелка-радиста уже позже. Раненный был тяжело, но до госпиталя не успели довезти, по дороге умер. Еще как мне сказал, когда забирали его: "Еще повоюем командир". А я ему: "Быстрей, давай, возвращайся". Попали в него, когда бомбили при пикировании. В момент выхода из пике самолет зависает над землей, как раз ка бы хвостом вниз. В этот момент высота не большая и с земли все, что может, стреляет. А у стрелков хуже всего было место бронировано. Почти и не было. Поэтому именно стрелки-радисты и убивало и ранило больше всего. А при выходе из пике, тут уже ничего не можешь делать. Если огонь ведут снизу, то сманеврировать ничего нельзя. Сам стрелок только и может туда вниз стрелять. И стреляли, насколько могли, они же ту же самую перегрузку испытывают. Их же тоже придавливает. Еще хуже, у них не такое как у летчика кресло. И у штурмана сидушки такие были. У штурмана получше там было, но не такое как у летчика. Сначала висишь на ремнях - к креслу как бы привызан, а потом как вдавит в это кресло. Достаточно долго и пошевелиться не возможности.
В такие моменты по "пешке" могли с земли стрелять и стреляли, у немцев хватало таких пулеметов зенитных.
А из штурманов только одного ранило. И стрелка еще одного, не тяжело, даже в госпиталь не отправили.
***
Хотя если бы именно не Голицын, Мамай мог бы остаться живым тогда. Любой летчик был бы из тех, кто тогда на то задание летал, никто не сделал бы так. Всегда в таких случаях...
Оно, конечно, трудно говорить, насколько прав или нет. Но я видел своими глазами, как это было. Если бы Голицын по-другому сманеврировал - а там была, по моим соображениям, такая возможность - то немец не смог бы так попасть по самолету. Именно по штурману.
Штурман в "пешке" сзади летчика сидел, спиной вперед, а лицом - назад. Он вел основной огонь по верхней задней полусфере, когда шел воздушный бой с истребителями.
И был такой момент, что Голицын себя поберег, а именно штурмана подставил под огонь. Опытный как летчик, а испугался за себя именно.
Любой, конечно, пугается за себя в первую очередь. Когда молодой летчик, который еще не соображает как надо, то это одно. А когда уже знающий так делает, это уже другое.
***
Опытные и летчики, и штурманы, да и стрелки достаточно быстро начинали понимать. Начинаешь крутить самолетом, и часто так получается, что если ты такой маневр сделаешь, то для тебя самого это безопасней, но для того же стрелка - ты его подставляешь под огонь. И были летчики, которые всегда так и делали. Себя оберегает, а про тех, кто с ним, что назывется, с одного котелка хлебает - это ж экипаж - не так думает, не так ему жалко.
От летчика многое зависило, насколько остануться живыми и штурман, и стрелок. Особенно, когда на "охоту" один летишь. Почти каждый раз такие моменты возникают, когда истребители начинают атаковать. Можно вот так сделать и уйти быстре от этого немца, но тогда он сможет открыть огонь и попадет где-то по середине самолета. Живучесть у "пешки" была не плохая. Не по моторам попал, такими очередями сбить ее нельзя было. Как бы лучше. Но эта очередь или в штурмана, или в стрелка попасть может. Нормальный летчик, если есть другая возможность, так не станет делать.
Те же штурман или радист видят и понимают, что ты так делаешь, чтобы по ним у немца не было возможности попасть. А были, которые делали так, как вроде быстрее спастись, уйти, но подставляли своих товарищей, с которыми летали.
Вот и Голицын так сделал, что себя как бы телом Мамая прикрыл. Летчик и штурман почти рядом сидят, спина к спине. А насколько я видел, из своего опыта понимал, там можно было по-иному сманеврировать. Тогда не так безопасно становилось для места летчика.
***
Трудно говорить, кто как соображает в такие моменты, принимает решения. Почему так сделал, а не иначе. Но Голицын не был-то уже неопытным летчиком. Не мог он не понимать этого, а сделал так. И немец своей очередью попал в Мамая и убил. Не знаю, сразу или нет. На аэродром уже мертвого привез.
А что тут скажешь кому. Я видел и так понял ту ситуацию. Еще кто-то видел, но так ли другому это увиделось и понялось. Командир полка жив, а штурман полка погиб. Голицын и написал представление на звание Героя Мамаю.
По-своему, прав был тогда, уже когда война закончилась. Но еще под Веной базировались. Был у нас один летчик тоже. Правда, он тоже такой себе летчик был... Но долетал до конца войны.
Уже дисциплина такая была, не фронтовая. Он напился, что-то вышел на улицу, идет и кричит. Громко так. А мы почти все жили на одной улице. Дома с двух сторон, в этих домах по соседству кто по два, кто по три-четыре, но почти весь летный состав полка жил. К кому-то жены уже приехали. Я уже тоже женился или нет еще. Кажется, где-то незадолго до свадьбы это было.
Идет пьяный, его качает, растегнутая форма, и шинель, и гимнастрека. Не знаю откуда он шел, где так набрался. И кричит во все горло: всё что на "Г" начинается все гавном называется - Гитлер, Гимлер, Голицын, Геббельс..
Пройдет опять несколько шагов и опять эту же тираду выдает. Я как раз вышел - услышал. Наверное, не только я. Улочка тихая такая. А орал громко. Я так посмотрел вдоль улочки, в некоторых домах кто-то выглядывал.
Хоть и пьяный тот кричал, но, действительно, этого Голицына.. что на "Г" начинался - не один я так понимал.
В конце войны героя получил, тогда всем почти, начиная от командиров полка, "героев" дали. В честь победы над Германией. Их много тогда таких героев стало. Это не совсем те Герои, как те, которые стали именно в годы войны.
***
Были любители, у которых по нескольку пистолетов было. А один штурман у нас был - каких только пистолетов у него не было. С "маузером" или "парабеллумом" всегда ходил. В самолет, на задание лететь, с собой другой пистолет брал, а так в деревянной кобуре такой, ниже колена дуло. Не лень таскать было. Ну, любил пистолеты и у него три или четыре разных видов было. При любой возможности тренировался стрелять.
Как-то на спор с 50 метров в часы попал. В то время часы были дорогой вещью. Не у каждого летчика были. А тут тоже какой-то такой разговор, спор возник возле столовой. Один, что тот не умеет стрелять, другой, что не попадет. То ли в шутку, то ли уже с обидой. У одного часы такие были, на цепочке серебрянный такий часы, с открывющейся крышкой. Старинные часы, не на руке носить, а как дворяне носили.
Договорились до того, что ставлю часы на 50 шагов и не попадешь. Сам же дурак тут же отсчитал шаги, часы поставил. Этот достают свою пушку. И как бы и не целясь. Натренировался уже, пристреляное оружие. С низу так подводя ствол, рука в момент выстрела даже не остановилась, а так дальше вверх и ушла. Бах - и разлетелись часы в разные строны. Засунул в эту кабуру пистолет и пошел себе. А другой пошел собирать, что осталось от часов. Кто-то пошел ему помогать найти в разные стороны поразлеталось.
Один - доказал, второй - убедился. Посмеялись еще какое-то время над дурачком. Но один уже как бы косо смотрит на другого. А тот делает вид, что не замечает.
***
Поэтому, когда все вместе собирались, то старались, наоборот, как-то сглаживать подобные моменты. Оттого всякие шуточки, смех - это было хорошо. Те, которые умели развеселить как бы, какую-то улыбку вызвать в тот момент, когда у всех на душе тяжело: кто-то погиб, особенно если из тех, с которыми уже много летали вместе, - таких, наоборот, любили даже больше. Что они оказывались в компании. Иногда и специально зазывали, а то и отправляли к кому-то. Чтобы от своих мыслей, переживаний как бы отвлеклись. Потому что долго переживать о уже случившемся - редко когда было особенно время. Тут надо собраться и настроиться на следующий вылет.
Поэтому никто ни то, что запрещал, а и недовольство какое-то не выражал, когда вечерами дым коромыслом устраивали. Даже наоборот - самому как-то легче, когда кто-то рядом смеется. Обычно это была компашка из стрелков-радистов. Из летчиков, да и штурманов редко хто там возился. Хороший штурман все время в карту смотрел, изучал район боевых действий, запоминал, повторял. Да и летчик нормальный не будет только на штурмана полагаться, мало ли что может произойти. Вместе со штурманом тоже учишь карту. А этой пацанве как бы не нужно этого учить.
Вот стрелки, им почти всем и 20 лет не было, обычно и дурачились в своем таком кругу. То в нашу землянку кто-то в гости придет. То наши куда-то пойдут, тогда в землянке спокойнее.
Бывало так, самому тебе и не смешно, внутри кошки скребут - что-то произошло во время боя, а тут рядом дурачатся, хохмят, какие-то глупости городят - глядишь, и сам уже улыбнешься в какой-то момент.
Ну, и у других также. Шутки вроде и не умные, но напряжение как-то снимали. Все это понимали и поэтому особенно не сердились на подобное.
Помню, "дед" часто так, за картой или играя в шахматы, поглядит на эту кучу-малу, веселящуюся в землянке, покачает головой. А иногда и скажет: дети, малые дети.. сами не понимают, что с ними происходит.
***
Штурман тоже один у нас был, придумывал разные такие шуточки. Его все дедом Щукарем звали, хотя он молодой парень был. У него шпоры на пятках наросли, больно было ступать на пятки и он ходил на цыпочках. Как у старого деда походка получалась. Операцию делать он не хотел как-то сам. То ли боялся, но любил говорить, что на операцию пойдет после войны, если живым останется.
То этот дед Щукарь придумал - забегает в столовую первый и начинает свой палец засовывать в компоты, которые на столах стоят, - это, мол, уже его компот. И делал так, чтоб видели, чей это стакан. А потом выжидает - будут пить или нет. Кто-то все равно выпьет, а кто-то уже как бы брезгует. Он тогда пьет и их компот. Так два-три лишних стакана и выпьет. Любил компот и придумал такую хохму. Дед Щукарь лезет за чужим компотом - его там пнут под зад, он уворачивается, а за компотом лезет. Другие смотрят со стороны - уже не так как-то тяжело внутри становится.
Это ж после обеда - чаще всего опять надо было лететь.
Ни разу никто на него не закричал, не наругался. Даже, наоборот. Хотя он тоже так делал - каждый раз разным. По четыре человека за столом сидели. Обычно каждый на определенное место садился, со своей компанией как бы.
Смотришь - пришли все в столовую хмурые, молчали. А тут уже к концу обеда вроде как ожили. За счет этой возни с компотом.
***
Как-то придумал девчонкам из обслуживания - в столовой которые работали, при штабе, оружейниками тоже были девушки у нас - в землянку дымовую шашку кинул через дымоход. Причем позвал нас: пошли, сейчас концерт увидите. А зима была, одеваться не хотелось. Он просто за руки тащил. И не говорит зачем, что там такое.
Вышло нас человек десять с разных землянок. Он привел к землянке девчонок. Бросил шашку - она в печку попала, дым в землянке, девчонки кто в чем начали выскакивать. Кто-то уже спать лег, раздетые. Кашляют, слезы от дыма.
Он выскакивает и "гы-гы-гы", пальцем на них показывает. Кто-то за ним погнался.
И не лень ему было идти куда-то, находить. С той же шашкой - надо было найти ее. Смех там такой - из той землянки этот дым не сразу выветришь.
Не знаю, чем оно закончилось, я ушел, как только они повыскакивали на снег и за Щукарем погнались. Этим девчонкам ночевать пришлось в другой землянке. Потом, конечно, позже девчонки смеялись уже вместе с Щукарем, но тогда им не до смеха было.
Вот такие разные хохмы придумывал. Иногда наказывали, кто-то пожалуется командиру. А он продолжает - еще что-то придумает. Так до конца войны и летал, живой остался дед Щукарь. Не знаю, сделал потом операцию, как обещал.
***
В таком напряжении, по нескольку боевых вылетов в день, жили изо дня в день. Веселиться не было настроения, обычно все хмурые. Как в этом фильме "В бой идут одни старики" - слишком весело все это у них показано. Такого на фронте не было.
Каждый вылет, если прилетели даже нормально - все внутри кипит от пережитого. А если сбили кого-то, да сам чуть живой вернулся.. Разговаривать не хочется ни с кем. И так каждый.
Если как-то так летаем, бывали такие периоды, что никого не сбивают, не ранит несколько недель, то настроение как бы становиться получше. Какие-то улыбки на лицах появляются тогда. А как только погиб кто-то - сразу все хмурые опять ходят.
Отдохнуть, прийти в себя - особенно времени не было.
Утром позавтракали, на задание идешь - а в голове сидит вопрос: а будешь ли сегодня обедать. С обеда идешь - а будешь ли вечером ужинать, не знаешь.
Все время в таком напряжении и в ожидании смерти, когда ходишь, никакого веселия не бывает.
***
В таком состоянии находишься изо дня в день. И тут сказывалось, кто - как умел расслабиться, чтобы восстановить силы. Переживать, особенно думать и вспоминать, что было в прошедшем полете - некогда. Это все надо было отбросит из головы, чтобы уже в следующем бою успевать среагировать.
А тут в первом вылете так настреляют, что оно все перед глазами так и стоит. А через полтора-два часа уже опять лететь.
И тут многое значило, кто-как умел восстановиться, чтобы в следующем вылете не о прошедшем переживать, а успевать крутить головой и следить за всем, что вокруг происходило.
***
Каждый по-разному находил себе возможность хотя бы немного прийти в себя. После обеда, пока на задание лететь какие-то полчаса или десять минут - время было. Большинство засыпало. Я тоже всегда засыпал, в то время мне заснуть - буквально пару минут надо было.
Вроде и поспал минут десять-двадцать, а совсем уже по-другому чувствуешь себя. Были такие, которые не могли заснуть. Зато могли лечь, закрыть глаза - и ни о чем не думать.
Ну, а те, кто так не мог - переживает, нервничает, не может заснуть почти всю ночь, ворочается, не может успокоиться - они и не выдерживали этой нагрузки в первую очередь. Никто ж не спрашивал, спал ты и сколько, хорошо отдохнул - лети и все.
Которые были постарше, они как раз и не выдерживали. Когда на фронт попал, то такие как я смогли выжить во всем том, что тогда творилось. Погибали, но все равно большинство именно такого возраста и летали потом до конца войны. А из тех летчиков, которые до войны еще летали, многие погибли. А позже более молодые чаще погибали, но то по другой причине - опыта летного не было.
***
Мамай, поскольку постарше был, он не участвовал в таких весельях. Но умел и пошутить, настроение поднять. Справедливый и разумный был дядька. Одно то как он летал свой родной дом бомбить - представить тяжело, что он пережил. Но как он себя тогда повел - лучше всего его характеризует.
***
11.1 Как Мамай свою Родину бомбил.
*
При ликвидации Корсунь-Шевченковской группировки Мамай с Новиковым (Новиков Геннадий Иванович, летчик, Герой Советского Союза) летал бомбить, что называется, свой дом, когда бомбили Городище. Городище - это Родина Мамая, там остались мать, сестра и 5-и летний сын. Он, конечно, не знал, где они в тот момент были. Да и живы ли вообще.
Новиков рассказывал, как было дело. Новиков в то время исполнял обязанности командира эскадрильи.
4 февраля 1944 они с Мамаем получили боевую задачу - надо было бомбы бросать в центре города, на площади. Там образовалось большое скопление техники и живой силы противника.
Мамая пытались отговорить лететь, но он не согласился. Как рассказывал Новиков, всегда веселый, неунывающий, в этот раз Николай Васильевич молчал. Новиков видит, что переживает, и сам тоже молчал.
Приближаясь к цели, Новиков завел разговор о том, что можна ударить не по центру площади, а левее. Мамай не согласился. А возле площади и был дом матери.
Тогда Новиков, перед сбрасыванием бомб, образовал снос влево. Мамай выключил сбрасыватель бомб и потребовал сделать повторный заход.
С повторного захода нанесли удар как было приказано.
Через некоторое время, как Геннадий рассказывал: "Слышу - Коля напевает какую-то песню. Спрашиваю: "Дом-то цел? - Цел - отвечает".
Новиков, после выполнения задания, доложил обо всем находившемуся на КП комдиву Добышу, а тот приказал дать Мамаю отпуск после освобождения Городищ.
***
Это надо было иметь и силу воли, и нервы, и мастерство. И порядочность - не стал идти на нарушение задания.
Наверное, Мамай и не хотел, чтобы другой штурман летел. Они не с пикирования бомбили, поэтому прицеливание и точность попадания больше от умения штурмана зависила.
А удалось ему тогда съездить домой как-то не помню. Отпуск дали, но отпустили ли. Кажется, так и не получилось ему узнать, живыми ли остались его близкие.
Ни наш полк, ни весь корпус - за всю войну ни разу не было такого, чтобы вывели на несколько недель из боевого расчета. У нас, поскольку мы относились к Резерву Главного командования, такого не было. Это делалось с теми полками и частями, которые к какому-то фронту, армии какой-то были приданы как постоянные. У них было, операция заканчивается, их выводят в тыл для получения пополнения, техники. Тогда у них было время куда-то поехать в отпуск, пока молодые из поплнения обучаться хоть немного.
***
А у нас одна операция только заканчивается, сразу перебрасывают туда, где новая начинается. За всю войну я один раз на несколько недель попал так, что от фронта отдохнул. Была такая командировка в Казань, надо было самолеты принять и перегнать в полк. Две эти недели или немного больше - совсем другое состояние было. Нет этого ежедневного ожидания, что можешь погибнуть, - сразу как-то и веселее стало. В Казань приехали, там нет никаких развалин, совсем вроде мирная жизнь.
А так какие там отпуска. Поэтому когда стали уже Украину освобождать, а среди ребят многие были именно с Украины, не только летчики, а и штурманы стрелки - начались самоволки. Целая эпопея была. Не только в нашем полку. У истребителей еще больше, но и те, которые на бомбардировщиках летали. Договариваются между собой и улетали на день-два в село к своим. У кого родители, девушка у кого-то. Своя очередность, смотрят по карте, где освободили наши войска - все. Полетит.
Старались, чтобы не попало так, что сорвалось выполнение заданий. Погода вроде будет не летная - а в село родное слетать как раз летная. Понимали, что могут попасть под трибунал, поэтому так подбирали, чтоб не очень набедокурить и вернуться нормально. Командир полка чего только не грозит и что только не приказывает. Хотя командиры понимали и, хоть и ругали, но дальше этого не шло. Представление на медаль или орден порвут - чего там был и тот же орден. Тут хоть узнал живы ли родители, они узнали, что живой. А там будет ли сам дальше живым, кто знает. Погибать, что с медалью, что без нее,- одинаково. Почти все больше, чем два года никаких известий из дома не имели. Куда там удержишь, если он на самолете туда за час долететь может.
Когда мое село уже было близко к освобождению - а по личным делам стали следить, пытаясь как-то остановить такие самовольные полеты,- мне комполка, Немашкал был тогда, так где-то встретил: "Я знаю, что твое село скоро должны освободить. Надеюсь, хоть ты не улетишь, как другие?"
Я ему так пожал плечами: да нет, не собираюсь, - отвечаю. Он мне тогда пообещал, что если я сам не сорвусь, то отпусти на пару дней. И, правда, отпустил. Причем, вместе со штурманом, но не на самолете. Сдержал слово, хотя я и не просился. Как-то так оно...
После того, как из хаты меня отец выгнал, как только десятый класс закончил, да еще узнал, что младший брат Петя погиб. Когда меня тяжело ранило в конце 42-го, то Надя в одном из пересылочных госпиталей приезжала проведать. Тогда и рассказала, что погиб Петр.. И как погиб. И мать нашу погубил, когда мне еще восьми не было, а брату - пяти лет, а потом и брата - то и не было особенно желания отца проведывать. Хотя все то, что на войне было - изменили отношение. Все таки поехал с Костей, штурманом своим.
Наверное, лучше было бы одному съездить. А так, из-за Сафонова чуть попадью из села не увезли - любовь такая у них вспыхнула. Бабки с иконами, с хоругвами какими-то от нас попадью защищали. Тоже дело было.
***
Благодаря тому, что именно Немашкал в тот период был командиром полка, наверное, так как-то тихо, без скандалов, и прошли все эти самоволки, никакого шума не было. У других были случаи - и разжаловали, и даже в штрафбат отправляли за такое. Намашкал не глупый был командир, по-человечески относился к этому, с пониманием. И его старались не подвести - если кто-то вовремя не возвращался, замену находили. Потом проштрафившегося уже посылали в наказание чаще. Пока следующий такое же не делал.
Жаль, погиб позже Немашкал. Погиб как-то, до сих пор не понимаю. Вместе с ним тогда как раз вдвоем полетели на задание. Задание какое-то странное. Командир полка должен лететь с одним ведомым.
Тогда и погиб Немашкал, истребители налетели его сбили, начал падать. Я за ним тянулся, сколько мог. Командир же и мой ведущий. Так в землю и упали все с самолетом. Никто не выпрыгнул. Когда стало понятно, что такая высота уже, что и выпрыгнет кто, парашют не раскроется - начал уже сам уходить от "мессеров". Тоже еле ушел.
***
Мамай тогда, сколько помниться, так и не смог в отпуск съездить, проведать - штурманом эскадрильи был, кто будет отвечать, если эскадрилья плохо отбомбиться. И Голицын там, видно, как комэск не хотел, хотя и был приказ комдива.
Поэтому в основном сами хлопцы все это проделывали. Кто к своим, кто за компанию. Когда Украину освобождали - много таких историй было по всему фронту. Это ж летчики. Не пешком идти, не на танке уехать. Вечером улетели - утром прилетели. И на задание полетел со всеми. Иногда через день, если видят, что погода нелетная, на задание летать не будет полк.
***
А мне с Мамаем несколько случаев запомнилось.
Вообще, Николай Васильевич спокойным таким был человеком, рассудительным. Мы с ним не то, что дружили. Он ко мне на "ты", я всегда по имени-отчеству. Как-то так - как со старшим товарищем. Хотя некоторые, такого же как я возраста, были с ним на "ты". Он не обижался.
Умел пошутить так, чтобы настроение поднять всем. Такой человек был - на него посмотришь и самому вроде не так уже плохо. Что-нибудь скажет: не журись, козаче.. - и чего-то там добавит, и уже не так тяжело на сердце от того, что произошло, когда были на задании.
Есть такие люди, хотя они не то, что весельчаки какие-то.
Я с ним почти не летал. Когда я попал в полк, Мамай уже штурманом звена летал. А потом эскадрильи в экипаже Галицына. Но несколько раз так получалось, что он штурманом со мной летал.