В холодное осеннее ненастье, вечером, на одной из центральных московских улиц, залитых дождем и покрытых слякотью, к фешенебельной гостинице европейского стиля, в которой можно было просто отдохнуть, получить ночлег и сытно и вкусно пообедать, подкатил старой уже модели "мерседес", покрытый коричневой московской изморосью и работающими вовсю дворниками. За рулем сидел лихой малый в пиджаке и брюках от "Армани", подстриженный по последней моде и с бородкой, делавшей его похожим на сноубордиста начала двадцать первого века. Таких бород лет двадцать как никто не носил; однако же, она придавала водителю определенное очарование и навевала тоску по давно уже минувшим временам. На заднем сиденье автомобиля сидел пожилой мужчина лет пятидесяти, гладко выбритый, с волосами с изрядной проседью. Одет он был достаточно старомодно, и вообще напоминал академика давно не существующей Российской Академии Наук, кем он, в общем-то, и являлся. Взгляд у мужчины был строгий, вопрошающий, но вместе с тем очень усталый и изможденный.
Когда "мерседес" остановился, он открыл дверь и ступил на скользкий тротуар блестящим лаковым ботинком коричневого цвета и взбежал на крыльцо гостиницы, придерживая полы пальто руками в кожаных перчатках.
― Дверь открывается на себя, ― хрипло крикнул водитель, и он, отворив створку входной двери, зашел в вестибюль гостиницы.
В гостинице было тепло, сухо и опрятно; не то, что в большинстве современных гостиниц. Пол покрывал приятный мягкий ковролин, на стенах, вымощенных известковыми плитами, висели зеркала в узорных рамах. Мягкий свет настенных светильников заливал вестибюль. Около приемной стойки стоял роскошный кожаный диван, на столике около которого лежали глянцевые журналы и стояла пепельница. Рядом располагалась серая, металлически блестящая консоль доступа в Сеть. Откуда-то доносился сладкий запах русской кухни.
Приезжий сбросил на диван пальто, снял перчатки, огляделся, провел рукой по прямым волосам с проседью; его красивое продолговатое лицо с темно-карими глазами хранило следы прожитых лет. В приемной никого не было, и он крикнул несколько раздраженно:
― Эй, есть кто живой?
Тотчас за тем в приемную за стойку вышла золотоволосая, коротко стриженная и не по возрасту красивая женщина, легкая на ходу, но немного полная, с большими грудями под розовой кофточкой, в длинной зеленой юбке и небольшими золотыми колечками в ушах.
― Добро пожаловать, господин, ― сказала она. ― Покушать изволите?
Приезжий мельком глянул на ее округлые плечи, провел глазами вдоль стана и отрывисто, невнимательно ответил:
― Да нет, спасибо, я сыт. Чаю... Или нет, чего-нибудь покрепче. Виски подадите? Джек Дэниелс или Чивас Рэгалс подойдет. А т... вы хозяйка тут или служите?
― Хозяйка.
― Сама, значит, держишь такое заведение? ― удивился он. Как-то незаметно он уже стал называть ее на "ты".
― Так точно. Сама.
― Дела... ― подивился он. ― Вдова, что ли, что сама ведешь дело?
― Не вдова, господин, да только жить ведь чем-нибудь надо. Да и хозяйствовать я люблю.
― Не только любишь, но и умеешь. Хорошо тут у тебя. Опрятно. Давно не видел такого приятного местечка. Особенно в Москве. Ну, то есть, среди недорогих, ― смутился он. ― Мой водитель посоветовал... ― он замолчал, погрузившись в себя, как будто пытаясь вспомнить что-то давно забытое.
― Да и чистоту люблю, ― усмехнулась она. ― Помните, Антон Олегович, как нас на биофаке учили держать свое рабочее место в порядке?
Он быстро выпрямился, пронзил ее взглядом и моментально покраснел:
― Вера? Ты? ― сказал он торопливо и смущенно.
― Я, Антон Олегович, ― ответила она.
― Боже мой, боже мой! ― сказал он, садясь на кожаный диван и глядя на нее в упор. Сколько уже лет с тех пор прошло, я уже стал академиком... Сколько лет мы не виделись? Тридцать пять?
― Тридцать. Мне сейчас сорок восемь, а вам, должно быть, где-то за пятьдесят?
― Вроде того... Как странно!.. Я даже и не знаю...
― Не знаете, что и сказать? Кажется, так вы тогда говорили?
― Я... Ну как ты не понимаешь!
Усталость и рассеянность мигом исчезли из его взора, он встал и решительно заходил по горнице взад-вперед, глядя себе под ноги, потом ей в глаза, потом опять под ноги. Потом он остановился, и, глядя на нее и краснея, стал сбивчиво говорить:
― Я ничего о тебе не знаю с тех самых пор. Как ты сюда попала? Почему бросила науку?
― Вскоре после того, как вы исчезли, ― она горько усмехнулась, мне это все стало неинтересно. Я бросила биофак, занималась разным...
― А где жила потом, чем занималась? ― он перебил ее. ― За мужем не была, говоришь?
― Нет, не была.
― Но как же, почему? При твоей красоте... ― он невольно залюбовался гордым поворотом ее головы.
― Да что уж тут объяснять. Небось, помните, как я к вам относилась, ― она вздохнула.
Ему вдруг стало мучительно горько, и он опять зашагал взад-вперед по приемной.
― Но ведь не могла же ты меня любить меня всю жизнь? Молодость проходит, все течет, как вода... ― он стушевался.
― Выходит, могла. Несмотря на то, что знала, что давно уже нет вас прежнего, да и не было никогда, если уж на то пошло. Поздно уж укорять, а ведь, правда, очень бессердечно вы меня тогда бросили, очень нехорошо мы тогда с вами расстались... Я хотела даже руки на себя наложить от обиды одной, да все ждала, что вы ко мне вернетесь. А ведь было время, когда я вас Антошкой звала, а вы меня - помните как? Я еще сначала обижалась, а потом попривыкла... И все стихи мне изволили читать, a особенно последнее, которое прислали мне в СМС - про волков, помните? ― сказала она с недоброй улыбкой. ― Ну зачем вы это сделали, зачем! ― румяную щеку ее пересек влажный след слезы 2.
Дыхание его участилось, было видно, что он отчетливо вспомнил те времена и детали их расставания. Он немного отвернулся, чтобы не было видно, что глаза его увлажнились.
― Верочка, но не кажется ли тебе, что во всем повинны были эти короткие сообщения, которые ты так любила мне писать, и не почве которых возникало столько недопонимания... ― от волнения он не мог продолжать.
― Да какая уже теперь разница... Разве не понимал ты, что я хотела лишь встречи с тобой, а ты, вместо того, чтобы прийти ко мне, находил тысячи язвительных ответов, порождавших только лишь ссоры!
Он, с трудом сдерживая волнение в груди, вспомнил, как тогда, после того случая, она, проявляя свое девичье чудачество, говорила, что пока не хочет его видеть, а он, раздражаясь, писал в ответ, что пускай она сначала решит, чего хочет, а потом уже...
― Ах, как хороша была ты тогда! ― сказал он, как будто очнувшись от дремы. ― Как горяча и как прекрасна! Какой стан, какие глаза! Помнишь, как на тебя все заглядывались? ― "правда, очень уж не любил я тех, других, которые на тебя смотрели", ― подумал он.
― Помню, сударь. Были и вы отменно хороши, и ведь именно вам я хотела подарить свою молодость и красоту навсегда, а вы... ― она замолчала 3.
"Странно, неужели она до сих пор считает виноватым в это меня?" ― подумал он. ― "А хотя, впрочем, так всегда, наверное, бывает - недопонимание частенько становится причиной жизненных драм. Да только мое с ней недопонимание носило на себе след того времени - так как было обусловлено искажениями смысла в этих СМС, которыми все так тогда любили переписываться".
― Все проходит, все изменяется, все забывается... ― совершенно не к месту пробормотал он.
― Все проходит, да не все забывается, ― горько сказала она.
― Уходи, ― сказал ей он, подходя ближе и беря ее руки в свои, ― уходи, пожалуйста. Хотя - что это я говорю? Это я должен уйти... Простил бы меня бог, за то, что я тогда назвал тебя дурой - ты, видно, давно меня простила.
― Нет, Антон, не простила. Раз уж разговор коснулся до наших чувств, скажу прямо - простить я тебя никогда не могла. Как не было у меня дороже тебя на всем свете в ту пору, так и потом тоже не было. Потому-то мне и простить тебя никак нельзя. Да что вспоминать, мертвых с погоста не воротят.
― Да, да, ни к чему поминать... Прикажи подать мою машину, поеду я, ― ответил он со строгим лицом. ― Одно тебе скажу - никогда после тебя не был я счастлив в жизни. Скрывать не буду - жену свою я без памяти любил, да бросила она меня хуже, чем я тебя. Думал в сыне единственном утешение найти - да тот неблагодарной сволочью вырос, без чести, без сердца, без совести... Впрочем, все это обыкновенная, пошлейшая история, ни к чему вспоминать. Будь здорова, милый друг. Думаю, что и я потерял в тебе самое дорогое, что имел в своей жизни.
Он поцеловал ее руку, она поцеловала его. Смаргивая слезы, он отвернулся, подошел к выходу, махнул рукой, и, выйдя, крикнул своему водителю, чтобы подъезжал.
― Что, не понравилось там? Извините, я порекомендовал вам это место!..
― Да нет, все нормально, просто воспоминания навалились... Езжай к ... ― он сказал название гостиницы, и в изнеможении откинулся ни сиденье автомобиля.
"Да, как прелестна была, как сказочно прекрасна!" ― думал он, глядя на проносившиеся за окном дома. Со стыдом вспоминал их последнюю встречу, когда не смог побороть свою гордыню и, презрев все ее попытки к примирению, обозвал ее дурой.
― А ведь она глядела в окно, когда мы уезжали, ― с ухмылкой сказал водитель, но, видя его печальное лицо, осторожно спросил, ― Наверно, давно ее знаете?
― Давно, Андрей, ― он погрузился в молчание.
"Конечно, я должен пенять на себя. Почему же я не превратил наше общение из беспорядочных встреч и этой дурацкой смс-переписки в... как там было у Бунина? "Кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи..." Но хотя, с другой стороны, что было бы дальше? Не хозяйка миниатюрной гостиницы в Москве, а хозяйка моего дома в Лос-Анджелесе? Мать моих детей?" ― на миг его взгляд стал резким. ― "Как там я совершенно не к месту написал ей напоследок, единственное, на что хватило моей поэтичности - "И ты будешь на свете волков растить, и учить их вилять хвостом. А то, что за это придется платить, так это ж пойми, потом!" Поэзию, девушка, надо любить, это Галич!"
Он прикрыл глаза. ― "Хорошо, что больше никто не пишет этих СМС" ― подумал он 4.
020403
Примечания:
1 Рассказ-фарс о вреде СМС (плагиат). Читать с улыбкой.
2 Чрезмерная выразительность художественных средств объясняется состоянием аффекта автора после "субботника" в лаборатории.
3 Рассказ базируется на реальных событиях, однако, все сильно преувеличено.
4 Еще одно напоминание: прочитанное не должно восприниматься чересчур серьезно.