Чуканов Алексей : другие произведения.

Превращение. Повесть временных лет в стиле буфф

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
  
  
  
   ... посвящается
  
  
  
  
  
   ПРЕВРАЩЕНИЕ
  
   (повесть временных лет в стиле буфф)
  
  
   сетевой тамагоческий вариант
  
  
  
  
  "Вот гофманский, фантастический роман Ли Бо!.." (Эзра Паунд. "Венеция в лицах и масках").
  
   "Cо времен Христофора Замятина мы еще не видали столь сильных романных коллизий... Действие разворачивается неожиданно - как в каком-то сладко-кошмарном сне - и уже не отпускает тебя до конца... Здесь нет ничего фантастического... Язык, становящийся самим космосом, Богом, историей... побеждающий жизнь, превращающий все... только в сон... - это отнюдь не одна привилегия новояза, это наш общий язык..." (Сюзан Сонтаг, "New-York Times", february 29, 1982).
  
   "Та борьба, которую объявил Ли Бо языку (а точнее - вульгарно понятым литературе и литературности) продолжилась и в этом романе... Разумеется, "Превращение", как и все у Ли Бо, это прежде всего пародия. Но пародировать можно по-всякому. Кому-то пародия служит лишь средством для построения нового литературного мифа (Джойс, Маркес, Дж. Барт...)... Но в белом письме Ли Бо преодолеваются равно и сам пародийный контекст, и фантастичность, и все т.н. "идеи"... Не представляю такой ситуации, чтобы Ли Бо смог назвать бы себя "писателем"... и уж тем более "постмодернистом". Сама мысль о таком назывании была для него тошнотворна..." (Ролан Барт "Лез Экривен", 23).
  
  
  
  
  От переводчика: Ли Бо написал свой роман по-французски в конце ноября 1954 года на пушкинской (подмосковной) даче, куда он часто добирался на электричке (отсюда, к слову, название его стиля: электрический). Три ночи в конце ноября. Перевод занял у меня чуть больше. Я лишь постарался как можно точнее передать контрапункт и цезуры спонтанного голоса мастера и этот гул нарастающего восторга. - А. Вorges-Чуканов.
  
  
  
   ***
  
  WARNING:
  Любителям гладкого стиля, психологии, логики, гносеологии, эпиделяптерологии, назиданий, а также разоблачения магии и т.д. -
  ЧИТАТЬ РОМАН КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕНО!!!
  GET OUT! YOU"RE NOT WELCOME HERE!
  
  ALL TRESPASSES WILL BE PROSECUTED!
  
  
  
  
  
  
   ГЛАВА ПЕРВАЯ
  
   1.
  
   Вот какая история, говорят, случилась однажды в нашей стране. Сейчас в это, в общем-то, трудно поверить, но раньше никто бы и не усомнился, что такое возможно.
  Как-то в районную прокуратуру одной из центральных (не будем говорить какой именно) областей (так назывались тогда губернии) поступило тревожное сообщение, что на животноводческой ферме передового колхоза "Заря" происходит массовый падеж поросят - за три недели не досчитались аж семидесяти голов (или уж если точнее - головок). Причем в сообщении утверждалось, что поросята рождались не только живыми, но и вполне жизнерадостными. Но почему-то на третий-пятый день вдруг переставали сосать своих маток и вскорости гибли.
  Из области срочно прислали комиссию авторитетных ветеринаров. Восемь новорожденных были признаны абсолютно здоровыми. Однако уже наутро трое из них стали какими-то вялыми и рассеянными, и вместо того, чтобы как-нибудь там отдыхать у теплого тела своей мамаши, расползлись по разным углам загона. Перепуганные свинарки шептались, что дело не обошлось без нечистой силы.
  Ветеринары не верили в потусторонние силы и осмотрели всех умерших поросят с особою тщательностью. Нет, это была не инфекция. Да и внутренности у погибших были в полном порядке.
  Тогда, заподозрив неслыханное по своим масштабам вредительство, ветеринары исследовали поросячьи тельца буквально один миллиметр за другим. Искали долго. Но все же нашли. А найдя, ужаснулись. У всех поросят не хватало... КОНЧИКОВ ЯЗЫЧКОВ!!! Словно бы кто-то захватывал их специальным медицинским зажимом и, вытянув, отсекал!
  Тут же в прокуратуру был послан рапорт. В нем, в частности, сообщалось:
  
  "Найденное отсечение кончиков язычков, приводящее к возникновению у поросят апатии и потере жизненной силы и аппетита, безусловно является следствием механического вмешательства со стороны человека".
  
   2.
  
  Естественно, сразу же было возбуждено уголовное дело. И не простое какое-нибудь уголовное, а политическое. Государственной важности. Ходили слухи, что якобы даже под личным контролем Берии. Уж слишком дерзким, невероятным, запутанным отдавало от этого преступления. Какой-то особенной провокацией, шпионажем, намеком...
  
  Вести расследование поручили одному из опытнейших сыскарей - Ъ, по кличке Монгол, то ли корейцу, то ли башкиру, а может быть даже и потомку самого Чингис-хана (такая легенда жила среди следователей и, надо сказать, сам Монгол не слишком стремился ее опровергнуть) - суть не в этом; одним словом, московскому важняку, служившему, как говорится, не за страх, а за совесть. Про него говорили, что он как никто умеет "развязывать язычки". К тому же он сам давно рвался, как он говорил, "куда-нибудь на простор, к настоящему делу; чертовски хочется, говорил, работать". Кряжистый, невероятно сильный - на спор гнул пятаки, с крупной, бугристою головой, остриженной под полубокс, он и сам был похож на какого-то дикого борова.
  Разумеется, дело окутали плотной завесой молчания. На всякий случай к деревне стянули войска и окружили, хотя Ъ резонно предположил, что враг вряд ли бы стал дожидаться, чтобы ему отрезали все пути к отступлению.
  
  Тем не менее через неделю уже расстреляли первую группу из десяти свинарок и зоотехников. Был вскрыт и заговор ветеринаров, у которых, по версии следователя, и одолжили вредители тот пресловутый медицинский зажим. А в том, что эти ветеринары приехали после начала событий, увидели только "особо опасный контекст". Вся группа ветеринаров призналась к тому же и в том, что желая скрыть правду о язычках и тем нанести максимальный ущерб, умышленно долго водила прокуратуру за нос.
  Короче, казалось бы, дело было закрыто. Негодяи наказаны. Наверх доложено. Только вот нестыковка: у четверых поросят снова были отрезаны язычки.
  
   3.
  
  Тут уже следователь почувствовал холодок от неведомого зажима на своем собственном языке. Так же как и перспективу потери жизненной силы. Про аппетит он в то время даже не думал.
  К сожалению, тех, кто могли рассказать ему больше, было уже не вернуть, а те, кто остались, от страха только запутывали расследование, показывая на себя и других.
  И только сейчас почувствовал следователь всю слабость этой системы дознания, при которой никто никогда не требовал от него истины, а только цифр арестованных и расстрелянных. А какой-то другой системы у него не было. "Говно ты, а не важняк", - повторил он себе самому слова Берии. "Но ведь нам никогда и не приходилось расследовать подобное дело, Лаврентий Палыч, - возразил он маршалу. - Ведь здесь нужно, что называется, истину установить. Черт бы ее побрал, эту истину. Откуда она взялась? Жили себе спокойно без этих дурацких хрюшек. Нет, нате вам: какие-то чертовы язычки. Ведь поросята эти, Лаврентий Палыч, - не люди. Им не прикажешь: не умирайте! Не пригрозишь расстрелом семьи. И под пыткой у них ничего не добьешься... не развяжешь язык... не спросишь: кто там тебе его так оттяпал, будь ты неладен, свинячий сын!".
  Разумеется, этого разговора на самом деле никогда не было. Да и не могло быть. Монгол его просто выдумал.
  
  
  Он уже сам ночевал в свинарнике. Спал на грязной соломе. До него здесь дежурили активисты и члены правления. Но он и их велел расстрелять. Затем расстрелял и специалистов по черной магии, вызванных откуда-то из Сибири, поскольку и эти оказались бессильны. Арестовал как пособников кое-кого из своей бригады. Наконец, вызвал новую группу ветеринаров, в том числе нескольких академиков. Эти, здраво решив, что приглашены для заклания, сами быстро отправили кое-куда телегу на уполномоченного, где, в свою очередь, обвиняли его в потворстве "усекновителям язычков".
  Сверху назвали последние сроки, за которыми - лишь пустота...
  
  
   4.
  
  Ему показалось, что он сходит с ума. Определенно, он сходил с ума. Когда к нему вошел один из его помощников, Ъ с ужасом увидал, что у того вместо носа свиной пятак. Потом пятак почему-то пропал, но когда помощник начал докладывать о новой группе подозреваемых, важняк заметил, что у помощника не хватает кончика языка... Ъ зашатался, и чтоб не упасть, схватился за край стола.
  Он вышел - вдохнуть свежего воздуха - и пошел по улице. Потом куда-то свернул, снова шел, наконец, остановился у какой-то избы. На крыльце сидел совершенно седой старик, и, как показалось Монголу, тихонько посмеивался беззубым ртом. Изо рта у него почему-то шел пар. "Воды... - прохрипел полковник, отчего-то внезапно почувствовав сильную слабость. - Дайте воды".
  "Это мошно, - улыбнулся старик, и крикнул: дошка, принеши гоштю воды".
  Наконец, появилась и молодуха. В одной руке у нее была кружка с водой, а в другой - младенец. Что-то смутило Монгола в ее облике. Он пригляделся - и обомлел. Над головой молодухи было какое-то маленькое, светящееся как-то тихо облачко, он видел такие на старых иконах, но он даже и предположить не мог никогда, что такие сияния бывают и в жизни. Он взял у женщины кружку и стал пить, лихорадочно думая обо всем происшедшем. Первой мыслью его было, что над ним издеваются и не лучше ли ему будет арестовать сейчас же и бабу и старика и младенца. А потом - расстрелять. Кружка стала стучать по его зубам. "Та-та-та, та-та-та". Младенец вдруг закричал страшным голосом. Монгол взглянул на него и увидел, что и у него нету кончика языка. "Господи... - вырвалось у него. - Что же это такое?".
  - А что же? - обиделась молодуха. - Он еще маленький. У-тю-тю, - закричала она младенцу и стала совать ему грудь. - Вот, - сказала она, - хотим, чтобы он стал чекистом.
  - Что ж, это видно... - еле выдавил из себя важняк. - Видно, что будет настоящий чекист.
  
  
   5.
  
  "Отравили! - мелькнуло у него в мозгу. - Как пить дать, кто-то меня отравил... Отравили нарочно, чтобы следствию помешать. Наверное, так же вот и поросят...". Потом он вспомнил, что где-то уже слышал эту фразу про отравление и ему стало хуже.
  Он быстро вернулся в правление и, для чего-то закрыв дверь на ключ, подбежал к зеркалу. Слава богу, его язык был в целости и сохранности! "А все потому, - рассудил он, - что я умею держать его за зубами". Он несколько успокоился и даже развеселился, принявшись насвистывать "Мурку", но после, подумав, опять загрустил и снова вызвал майора.
  "Ты вот что, майор... - начал Монгол. - Я хочу тебя попросить... Ты ведь давно меня знаешь... Знаешь, как предан я нашему делу... Но тут, понимаешь, со мной... болезнь какая-то происходит... Одним словом, если увидишь, что что-то со мною не то... Ну, какие-нибудь странности в поведении...".
  Бровь помощника поползла вверх.
  "Ты не понял, - сказал Монгол. - Я имею в виду - психическая, не политическая болезнь... В общем, если увидишь, что я... как-нибудь неправильно там реагирую... не знаю, как это сказать... я прошу тебя... как коммунист коммуниста... Одним словом, тогда - пристрели меня! Будь другом! Я уверен, ты сможешь и сам раскрыть это дело. Хотя, конечно, оно и запутано невероятно. Я, вот, ни в черта, ни в бога не верю, а тут, я скажу тебе... Даже не знаю, что тебе и сказать... Да ты и сам знаешь".
  Майор кивнул и, произнеся что-то вроде того, что это все от усталости, и добавив, что все, разумеется, еще образуется, да и уже образовывается, если не образовалось: ведь многие из подозреваемых уже сознались и т.д. и т.п., вышел и тут же помчался писать донос. Когда он выходил, Ъ вдруг снова увидел, что уши у майора были свинячьи.
  
   6.
  
  И тут его, прямо сказать, осенило. Осенило, поскольку он вспомнил об одном старичке, занимавшемся вражескою наукой - генетикой. Ъ не знал, почему он тогда его пожалел, не расстрелял, как других. Может быть потому, что старичку это было до лампочки, расстреляют его или нет. "Вот кто меня спасет", - подумал Монгол.
  Он вспомнил, как он спросил однажды этого деда - мол, что же, и человека можно в свинью превратить? "И человека", - ответил старик. Всякого человека? - поинтересовался Монгол. "Всякого". "Что, и чекиста?" - спросил он с улыбкой; потому с улыбкой, что был уверен: чекиста нельзя превратить ни в свинью, ни в какое другое животное. Старик на это только пожал плечами. "А что же, чекист - не человек, что ли?", - сказал он. Монгол хотел было спросить старика, уж не хочет ли тот сказать, что и товарища Сталина можно превратить?.. но вовремя спохватился.
  "Да, только этот старик и может меня спасти", - окончательно сказал себе Ъ.
  
  Меньше чем через сутки Монгол стоял перед тем стариком. А через неделю инъекций гормонов и чего-то еще, в обстановке строжайшей секретности боров в чине полковника государственной безопасности был доставлен в свинарник.
  Некоторые из свиней оживились при виде симпатичного новичка, но боров явно страдал какой-то апатией, как видно, вызванной переездом.
  Ближе к ночи он все же поел теплой и сытной бурды из лоханки и улегся в одном из загонов, неподалеку от молодой мамаши.
  Работницы фермы еще раз осмотрели у поросят язычки и, убедившись, что все в порядке, напоследок почесали борова за ухом и ушли.
  
   7.
  
  В полночь в левом загоне вдруг проскользнула мимолетная тень. Боров насторожился. Зрение у него, конечно, было уже не то, что когда-то, в бытность его человеком, но все же он разглядел, что это была... огромная крыса. Это было не то, что он ждал, и он несколько успокоился.
  
  Однако вскорости целое полчище крыс заполонило загон. Они были так осторожны, что пугались и собственной тени, а потому и держались тени - бесшумно, беззвучно... Они обнюхали борова и двинулись дальше: он не вызвал у них подозрений. Как шаловливые поросята они забрались на спину свиньи, прямо напротив поросячьих головок. Вот один поросенок потерял свой сосок и хитрая крыса тут же подставила ему нос. Он открыл было пасть - чтоб сосать и дальше, но крыса, вонзившись в него, откусила ему язычок. А другая из крыс, не дождавшись, пока поросенок отпустит сосок, оттащила его за хвост и тоже подставила морду. И вот уже и она откусила язык поросенку...
  Одна из крыс пробегала рядом с Монголом. Он от злости хотел укусить ее, но она ловко отпрыгнула и застыла, глядя ему прямо в глаза. Как видно, происходящее было для нее большой неожиданностью. Наконец, вероятно поняв, что все дело с язычками проиграно, она бросилась на важняка, метя в морду, но Монгол увернулся и крыса вцепилась ему в загривок. Важняк тут же бросился к деревянной перегородке и хотел было раздавить об нее наглую тварь, но крыса вовремя спрыгнула и, коротко свистнув, удрала из свинарника. За нею последовали и другие крысы.
  
   8.
  
  Какое-то время боров лежал без движения. Слезы выступили у него на глазах. Но затем, памятуя о долге, он закричал - и тут же вбежали чекисты и ветеринары.
  - Крысы! - крикнул Монгол. - Это делают крысы.
  Но разобрать его речь было трудно - скорее уж это был настоящий визг, а не речь.
  Тогда малопослушным копытом он вывел на земляном полу две буквы: "КР" - на большее у него не хватило сил.
  И снова никто ничего не понял. Предположения были разные: "Какой-то разбойник", "Какой-то работник", "Кто-то рыжий", "Кто-то в красной рубашке", "Кукрыниксы" и даже "Курляндский раввин". Но все они не подходили, ибо боров все время отрицательно качал головой.
  
  - Говори же, скотина! - не выдержал, наконец, майор, забывая, что перед ним полковник, и даже пнул борова сапогом в морду. - Издеваешься, что ли, над нами, свинья?!
  Но тут за Ъ заступился один из ветеринаров, предположив, что процесс "освинения" как видно зашел уже так далеко, что нет смысла и дальше мучить животное.
  - Впрочем, возможно, - добавил он, - что "КР" означает "крысы".
  Услышав это, полковник так радостно закивал, что вновь получил удар сапогом - на этот раз, правда, в живот - отчего, слабо взвизгнув, он лег и уже не вставал.
  
   9.
  
  На минуту повисло молчание.
  - О чем это вы говорите? - удивился майор. - Какие там крысы? Вы это что хотите сказать? Что лишь потому вы так долго пудрили нам мозги и сбивали все следствие с толку, что якобы не могли догадаться про крыс? Да кто вам поверит?!
  - Нет-нет, вы не так меня поняли, - заблеял испуганный ветеринар. - Я имел в виду, собственно, человеческих крыс... Ну, вы знаете...
  - Вы хотите сказать, - подсказал майор, - из тех, что так любят порой превращаться в свиней?
  - Да-да-да, - закивали ветеринары, ободренные этой подсказкой.
  - Что ж, мы тоже пришли к тому мнению, - улыбнулся майор. - Что здесь, к сожалению, был замешан наш старший товарищ. Под шкурой полковника скрывалась свинья... Но мы ее разоблачили... И уничтожили... - он взглянул на своих коллег, те согласно кивнули. - Вы спросите, не пострадает ли честь мундира? - спросил сам себя заговорщик, и тут же ответил: Да, пострадает. Но лишь для того, чтобы вновь засиять чистотой... Ну, разумеется, о превращении докладывать никуда не нужно. Нам все равно никто не поверит. А "КР" означает вот что: "Куда вам Разоблачить меня!". "Куда вам разоблачить меня, ведь я так замечательно спрятался. Замаскировался, сокрылся. Куда вам с вашими Рылами - да в Калашный-то Ряд, - говорил майор, выделяя нужные буквы. - А вот я со своей, с настоящей свиною - в настоящем калашном ряду! И чувствую я себя превосходно. Можно сказать, Как Рыба в воде. И не найдете, как ни ищите". Вот что означает "КР", а вовсе не крысы, как кто-то подумал. Не так-то он прост был, наш враг. - Майор улыбнулся. - Но мы его все-таки разоблачили. Ведь и мы не совсем дураки, - и при этом все рассмеялись.
  
  - А что же нам делать с этой свиньей? - спросил один из чекистов. - Не тащить же ее за собой в Управление...
  - Ну, зачем же ее тащить в управление, - улыбнулись ветеринары. - Ведь это по сути свинья. Пускай остается в свинарнике. Ему будет неплохо и здесь.
  
  Так было раскрыто это ужасное дело. Крысы исчезли. Майор получил повышение.
  Правда, по деревням еще долго ходили ужасные слухи о каком-то таинственном борове, который как будто бы отдаленно напоминал человека. Однажды он якобы даже пытался доложить о себе в вышестоящие органы, но его не пустили. Тогда он вернулся в деревню, где долго еще работал на ферме, дослужившись до должности бригадира и даже сошелся с какой-то вдовой... А то, как будто бы, запил горькую и был заколот к ноябрьским праздникам...
  Но в народе всегда, прямо скажем, ходят самые невероятные сплетни.
  А настоящее-то продолжение было таким.
  
  
  
   ГЛАВА ВТОРАЯ.
  
  
   1.
  
  Боров действительно остался на ферме. Первое время он думал бежать - но куда бежать и зачем бежать? И далеко ли здесь убежишь? Зарежут ведь как свинью... Как свинью, - подумал он с грустью. - Да ведь я же и есть свинья.
  Первое время он очень скучал без работы, о том, что уже никуда не нужно спешить по утрам с радостным предвкушением нового дня, никого не нужно пытать и расстреливать, но мало-помалу смирился. И даже стал находить определенное удовольствие в своем положении.
  
  Ему полюбилась свежая грязь, ночная прохлада и звезды, полюбилось играть со свинарками. Одна из них была совершенно особенной. Задорная, очень веселая, шебутная какая-то. С нею Монгол играл больше чем с прочими. Ее звали Марфинька.
  Когда, бывало, его отводили к свиньям - ну, понятно зачем, Марфинька несколько дней на него дулась - но что он мог сделать? Он подходил к ней с виноватым видом и терся о ее ноги. В конце концов Марфинька прощала полковника. Наклонялась - и чесала за ухом.
  
   2.
  
  Однажды Марфинька сидела с Монголом на стоге сена, куда он влез с ее помощью, и жаловалась на судьбу. Монгол забылся и стал ей кивать.
   - Ты что, киваешь? - удивилась Марфинька.
  Он снова кивнул.
  - Ты что, понимаешь?
  Снова кивок.
  - Как же можешь ты понимать? Ведь ты же... ты же...
  На этот раз он не мог не кивнуть.
  - Нет, ты не можешь ничего понимать, - с досадой воскликнула Марфинька. - Ты просто так киваешь - чтобы меня разозлить...
  Глаза у нее стали красными - казалось, еще чуть-чуть - и она заплачет.
  - Немедленно прекрати кивать - ты меня пугаешь!
  Она о чем-то задумалась и вдруг, взглянув на Монгола, быстро спросила его: "А ты меня любишь?" Монгол чуть не съехал с копны. А Марфинька почему-то обиделась и убежала. И больше уже никогда об этом не спрашивала.
  
  А как-то ночью Монгол увидал ее гуляющей под руку с зоотехником. Он так расстроился, что заболел. И болел неделю. "Лучше - смерть", - думал он. Но Марфинька все поняла и как-то вечером, когда никого уже не было, подошла к Монголу и попросила у него прощения. "Я только так... случайно прошлась с ним, - сказала она. - У меня с ём и не было ничего - что это ты такое придумал? Пойдем-ка лучше играть".
  
   3.
  
  Так он и проводил свои дни, наслаждаясь небом, степным раздольем, играми с Марфинькой и свежей грязью. Поздним вечером степь была так тиха и прекрасна, что Монголу казалось, и во всем мире сейчас разлиты необычайное спокойствие и красота. И казалось ему невозможным, невероятным, что кто-то сейчас кого-то расстреливает в подвалах, строчит доносы, "развязывает язычки". Нет, мысль об этом была ему невыносима. Хотя еще совершенно недавно он и сам "развязывал (и даже "откусывал")..."... о нет, нет... Он застонал и снова взглянул на небо, как бы ища в нем защиты. Небо было багрово озарено заходящим солнцем, и важняку вдруг почудилсь, что и само это небо было таким окровавленным язычком. Он захрипел от страха и, чтобы немного придти в себя, стал рыть носом землю. "Но ведь возможно, - подумал он, - возможно, от этого развязывания язычков и даже откусывания их в какой-то степени ("степь", "степени", - заметил он про себя) зависит и эта тишина, и спокойствие этой степи... и может быть даже не будь совершенно "откусывания язычков", доносов там, или даже - как знать - расстрелов в подвалах, то никакого покоя и мира степи не было бы и в помине?.. А были бы здесь теперь какие-нибудь ужасные дикие орды..."
  
  А однажды он увидал самого Чингис-хана. Или это ему лишь почудилось, что увидал? Тот подошел совсем близко, и когда стал говорить, Монгол вдруг услышал, что Чингис-хан шепелявит. Важняк и не помнил, о чем тот с ним говорил, так поразило его открытие, что даже и у Чингис-хана, оказывается, нету кончика языка.
  
  Иногда появлялись какие-то люди в белых халатах, как будто бы ветеринары. "Ну что, больной, - говорили они Монголу. - Покажи-ка язык". "Почему, непонятно, они считают меня больным?" - удивлялся Монгол и старался всем своим энергичным видом показать, что он абсолютно не болен, что наоборот, он здоров, как никогда еще не был здоров. А как-то раз речь зашла о кастрации. Все внутри у полковника съежилось и несколько дней он был сам не свой. Но в конце концов все обошлось. Решили, что он слишком стар для такой процедуры.
  
  
  
   4.
  
   В одну из суббот ранней осени - повсюду было уже полно желтых листьев - пришел председатель, а с ним - неизвестный с цепким прищуром. "Чекист, - решил про себя Монгол, и равнодушно подумал: - Наверно, убьет". Но цепкий не стал убивать Монгола, а наоборот, попросив председателя обождать за дверьми, сообщил важняку интересную новость (впрочем, так ли уж была она интересна для борова?). Новость та заключалась в том, что и майор и ветеринары, оклеветавшие посланника Берии, были уже арестованы, а половина - так даже расстреляна, а полковник, напротив, реабилитирован, и даже представлен к ордену Красной Звезды. И теперь он должен поехать в Москву, где Михайло Иваныч Калинин в торжественной обстановке лично вручит ему эту награду, а затем его примет сам конный маршал (как иногда называли между собой чекисты Берию - вероятно, из-за его пристрастия к лошадям). В общем, сам понимаешь, сказал внимательный, справедливость восторжествовала и надо, брат, ехать... Хотя видок у тебя, прямо скажем... м-да... да и настроение, вероятно, не очень...
  Монгол с безразличием выслушал гостя. Поначалу он не совсем понял, что от него хотят, а когда понял, то подумал про Марфиньку и почему-то про степь и хотел было наотрез отказаться, но вспомнил, что он, хоть и боров, но все же полковник государственной безопасности и находится как бы при исполнении... то есть на службе (ах, пропади она пропадом!)... - Монгол даже не мог сформулировать это свое положение; к тому же чекист сообщил ему, что того старичка-генетика теперь уже с ними нет ("Его уже с нами нет, - так и сказал прищуристый. - Так что, брат, даже не знаю, как ты выкрутишься из этой истории..."), и по всему выходило, что дело Монгола теперь - совершенный швах, и оставаться ему до конца его дней боровом...
  
  А Марфинька, как узнала, что Монгол уезжает, не выдержала и при всех разрыдалась. А потом убежала - не хотела смотреть, как его увозят.
  
   5.
  
  Затем его долго везли в столыпине под охраною трех часовых. "Уж ты извини, брат, не за спальный вагон, - сказал цепкоглазый. - Не хотим, знаешь ли, привлекать внимания... Ты ведь теперь, как говорится, ВИП - высшего интересу персона, государственное, одним словом, лицо... А со свиньями - сам понимаешь, как в купейный садиться...".
  
   В Москве его передали какому-то важному незнакомому генералу и сразу же повезли в Кремль, предварительно окатив парой ведер воды.
  В Кремле, обратил внимание боров, никто особенно не обращал на него внимания, а кто-то даже здоровался с ним как со старым знакомым.
  Наконец, генерал подошел к одной из дверей и рывком распахнул ее.
  - Полковник государственной безопасности Ъ! - торжественно крикнул он в глубину комнаты.
  - Входите! - услышал Монгол.
  Они вошли.
  Комната была не очень большая, хотя, конечно, очень богато убранная. Монгол с ужасом думал, что вручение состоится где-нибудь в Георгиевском зале, в присутствии журналистов и прочая, а тут (у него даже отлегло от сердца) - только несколько официальных лиц, ни прессы, ни публики: так вручают награды только за самые ответственные операции, наверное также вручали Меркадеру, подумал Монгол ...
  
  Ждали только Калинина.
  
  Один из присутствующих наклонился и почесал у Монгола за ухом. Тут генерал, который привез важняка, вдруг что-то резко сказал шутнику на каком-то неведомом языке (как показалось Монголу - слегка шепелявя), и тот произнес: "Ох, простите, товарищ полковник, право слово, такая неловкость...".
  
  Наконец в одну из дверей, уходящих куда-то в пространство, параллельное коридору, быстрым шагом вошел сам Председатель Президиума Верховного Совета СССР.
  
   6.
  
  - Уж вы извините меня, старика, как говорится, за опоздание! - затараторил он. - Я-то думал, вручение будет в Георгиевском, а в Георгиевский - не пускают... Говорят, не до вас здесь сегодня, Михайло Иваныч... Идите себе, говорят, куда шли... Я - что, как? а как же прикажете вручать награды?.. Мне ведь сегодня награды, хи-хи, вручать... А мне - идите на третий этаж, там вам покажут... Ну, вот, я и здесь... Что же, посмертно сегодня будем вручать?.. Мне сказали, как будто, посмертно...Где же герой? Или как? Награды-то вы не забыли? - спросил Калинин и рассмеялся.
  - Нет-нет, не посмертно, Михал Иваныч, а за особо секретную миссию, - поправил Калинина один генерал. Монгол с ним когда-то встречался по одному из дел. - Но должен вас предупредить: он был тяжело ранен...
  - Так-так-так-так... - застрочил Калинин. - Ну, это же надо, вот это враги!..
  ...так вот, он был ранен, продолжал генерал, но ранение это было как бы не очень обычным, враг использовал новую, необычайно секретную и сильную форму оружия...
  - Тэ-тэ-тэ-тэ, вот так враг, вот так враг... - Калинин в испуге стал озираться.
  ...одним словом, он хотя и не мертв, но все-таки не вполне человек, и вид его может немного смутить неподготовленного человека...
  При этом Калинин совсем заскучал и взглянул на дверь, из которой пришел.
  - Ну, так а где же он...все-таки... наш герой? - спросил он не очень уверенно.
  Он здесь, сказал ему генерал, он здесь, но вы должны быть готовы... Да, он был тяжело ранен, поэтому встать он не может, он внизу...
  Увидев Монгола, всесоюзный староста зашатался, но его вовремя подхватили под руки. Кто-то взял из его дрожащих рук орден и за не имением лучшего стал привинчивать к уху полковника. Тот не сдержался и взвизгнул от боли. Калинин же вдруг закричал словно раненый заяц - но его уже стали оттаскивать в сторону.
  
   7.
  
  - Скорэе сюда! - услыхал Ъ чей-то шепот; он оглянулся и увидал Берию: тот стоял на карачках, приглашая Монгола в какой-то узкий проход в стене.
  - Лаврентий Па... - начал было Монгол, но понял, что Берия вряд ли поймет его визг.
  - Тише ты, - сказал Берия. - Дуй за мной, тэбе говорю... - и важняк как умел побежал вслед за маршалом госбезопасности. Странное дело: даже и в этом узком проходе маршал был на коне - правда, это была очень маленькая лошадка, так что неудивительно, что Монгол поначалу решил, будто маршал стоял на коленях, но все-таки конь остается и в узком проходе конем. И сейчас он именно дул, а не просто как-нибудь ковылял, на манер полковника.
  
  
  
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
  
  
   1.
  
   Наконец они оказались в кабинете у Берии. Маршал сразу поставил лошадку в стойло и присел на край своего стола.
   - Ну вот, - сказал Берия. - Вот мы и встрэтились. Как говорится, располагайся... Хуш омадед... Уж ты извини, что не предлагаю сэсть - не знаю, сидите ли вы вообще... А вот с орденом - таки да, поздравляю. Заслуженная, скажу я тебе, награда... Давай-ка по этому поводу граммов по двести! А? Как говорится, приговорим к высшей мере!.. Нет-нет, ты молчи! Никаких возражений! Это ты можешь Калинину говорить про болезнь... А я-то знаю, что ты здоров, как... как бык. Нет, такое нельзя нэ отметить. - Берия подошел к одному из шкафов, открыл дверцу и вытащил небольшой запотевший штоф с водкой. Затем он разлил ее по стаканам и поставил один перед боровом.
   - Ну, будем! - выпалил он, и одним махом осушил свой стакан. Монгол сделал вид, что и он отхлебнул. - Да... крэпкая штука... - вымолвил Берия, занюхивая рукавом. - Что тут можно добавить?.. Молодэц! Настоящий чекист. Другой бы запаниковал, может быть даже наложил на себя руки от горя, а ты - ничего... Развлекался там с Марфинькой...
   Монгол даже хрюкнул от неожиданности.
  - Что? - усмехнулся министр. - За что же, ты думал, мы здэсь получаем зарплату? За то, что сидим и не ведаем, что, где да как? Нет, брат, за это народ нам не стал бы платить... - тут Берия соскочил со стола и, заложив руки за спину, стал быстро расхаживать по кабинету: туда-сюда, так что Монголу трудно было за ним уследить.
  - Следствие ты, конечно, провел как положено, - сказал Берия. - Но мы от тебя ожидали другого... Как говорится, большего понимания... Скажи, ты читал работу товарища Сталина "Коммунизм и вопросы языкознания"? Нэ читал? Как же это ты до сих пор нэ читал?
  
   2.
  
  Берия тут же направился к книжному шкафу и вынул откуда-то из середины очень тонкую книжечку в какой-то странной обложке, обшитой по краям бисером. "Вот, - произнес он, - как говорится, премногих томов тяжелей", - и положил книгу перед Монголом.
  - Но главных мыслей генералиссимуса ты в этой книжечке не найдешь. Они вот здесь, - Берия постучал себя по лбу. - Я имею в виду, - поправился он, - что обнародовать их покамест нельзя и мы должны помнить их наизусть. Главная наша цель, скажу я тебе, - это даже не продвижение к коммунизму - задача сложнее: построение общества совершенного языка. Кое-что, разумеется, здесь достигнуто. Но пройти еще предстоит немало. По гениальной теории товарища Сталина, по мере нашего продвижения к обществу совершенного языка необходимо обостряются противоречия во всех сферах жизни. Да, переход, возможно, будет болезненным. Кому-то, возможно, не очень понравится совершенный язык. Каким-нибудь несознательным элементам. Кто-то будет препятствовать. Саботировать. Ну, и так далее. Сочинять пасквили. Но с ними будет вестись борьба не на жизнь, а насмерть. К тому же власти у них никакой никогда не будет. В нашей, по крайней мере, стране. Потому что мы принимаем к этому, хе, кое-какие, так сказать, меры (тут, надо сказать, Монгол обратил внимание, что Берия заговорил на совершеннейшем русском, точнее, на среднерусском каком-нибудь диалекте, без всякого там акцента). Возможна даже смена приоритетов, - продолжал Берия. - Внешних, имею в виду. Не исключен поворот общества от коммунизма к капитализму. Но дело не в этом. Как доказал гениальный товарищ Сталин, общество совершенного языка будет являться коммунистическим по своей сути, независимо от того, чем будут считать его какие-нибудь вонючие диссиденты, троцкисты или писатели-отщепенцы. Языколиссимус понял, что все эти проблемы - ну, классовые там, какие хочешь, есть, по сути, проблемы языковые. А потому задача не в том, чтобы преодолеть социальные, экономические, политические противоречия, а прежде всего преодолеть главное противоречие - несовершенство нашего языка. Пока еще эта проблема ставилась только в идеалистических философиях - ну, и у позитивистов каких-нибудь языковых. В каких-нибудь венских кружках. Но этот путь, конечно, не наш... Там, вон, над нами, скажу тебе, некоторые смеются - говорят, мол, они там новояз специальный придумали. Нет заблуждения больше, чем это... Ведь дело-то не в новоязе. Новояз - это так, ерунда, как говорится, поверхность айсберга. У них новоязы похлеще будут. А в целом - мы движемся с ними не просто в одном направлении, мы движемся много быстрей... И для их же, скажу я тебе, включительно пользы. Пусть думают про "новояз", их заблуждения нам не мешают. Пусть сливают нас в антиутопии. Всех не сольют. Потом будут локти себе кусать - у них-то там нынче такой бардак, что сам черт ногу сломит... Я даже больше тебе скажу - была не была - мы ведь, по сути-то дела, ничем и не занимаемся, кроме как литературой. О жизни, брат, некогда даже подумать. Но это, учти, я сказал тебе по большому секрету. Хотя и знаю, что ты, хе-хе, не любитель болтать...
  Тут Берия подошел к большой политической карте мира, висевшей напротив его стола, под портретом генералиссимуса, и зачем-то показал на нее Монголу.
  
   3.
  
  - Ведь дело не в том, - сказал маршал, - чтобы переписать историю - на это, как раз, они больше горазды; дело в том, чтобы сделать ее доступной. Я бы даже добавил, максимально доступной... Пусть все посмотрят на эту историю... И даже не в том, я скажу тебе, дело, чтобы организовать тотальную слежку - все это умрет - но в том, чтобы так все организовать, чтобы все, что исходит как будто бы сверху, исходило бы как бы с самого низу. Я бы даже снова добавил: с самого темного дна. С черных колб речевых конструкций... Кстати, знаешь, - спросил вдруг Берия, - как на самом деле расшифровывается ЧК?..
  "Черные Колбы", - догадался Монгол и кивнул.
  - ...Программа эта, разумеется, долговременная, на десятилетия, а возможно, на век, - пояснил министр. - Ты спросишь, что же это за совершенный такой язык? На что он похож? Иными словами, русский ли это язык? Или, скажем, грузинский? Или, может, латинский какой-нибудь? Нет, скажу я тебе, ни то, ни другое, ни третье.
  Я не буду сейчас вдаваться в подробности, говорить тебе об осложнениях семиозиса, треугольнике Щербы и т.д. - ты все равно ничего не поймешь, лишь отмечу, что дело стоит на самой что ни на есть современной основе. Но скажу, что товарищ Сталин открыл: тот язык, о котором я тебе говорю, говоря по-простому, по-очень простому, не задне-зубной, как, к примеру, русский, и не средне-небный, как, скажем, грузинский, и не передне-губной, как латинский, а задне-небно-проходный... Вот здесь мы и подошли с тобой к главному. Этого языка, как ты понимаешь, не существует покамест в природе. Но как обнаружил товарищ Сталин, этот язык, или вернее, очень похожий на него, когда-то существовал. И наш вождь даже вычислил этот язык. Это один из восточно-корейских диалектов монголо-татарского. Не исключено, что когда-то на нем говорил Чингис-хан... - тут Берия пристально посмотрел на Монгола. - Но научиться на нем говорить чрезвычайно трудно. Легче уж научиться птичьему языку.
  
   4.
  
  Ну вот, к примеру, ты сможешь произнести "генацвале" так же, как я? - спросил конный маршал, и снова сказал "генацвале" - но уже совсем по-другому, так что Монгол был вынужден про себя согласиться, что так ему никогда не произнести этого слова. Вот видишь, - сказал ему Берия, - не можешь. И, замечу, в ближайшую тысячу лет и не сможешь. Ну, а что же тебе остается делать, если ты, для примера, очень хочешь произнести "генацвале" так же, как я? Если от этого будет зависеть, скажем, не только все твое будущее, но и счастье всего просвещенного мира?
  К примеру, ты помнишь, была такая частица "-с". Ну, мы ее еще отменили. "Сударь-с" - помнишь. Хе-хе. Так вот у нас будет не "-с", у нас будет "-поэл-этать". Как бы двойная частица. Скажу только - первая ее часть - это личное изобретение товарища Сталина, а вторая - скажу нескромно - мое. Все это я тебе говорю по секрету. Кроме "-поэл" будет еще как минимум (дело, как ты понимаешь, находится в стадии разработки и тут еще есть кое-какие лакуны) частица "-на". То есть богатство нашего будущего языка, как ты можешь заметить, неоспоримо. Ты скажешь, ну а нельзя ли пример на эти частицы? Пожалуйста. - Берия взял со стола толстую книгу в кожаном переплете, на котором золотом было оттиснуто "ГЛОССАРИЙ". - Так, на "поэл-этать"... Впрочем, ты можешь употребить и сударя - и получится как бы: сударь-на-поэл-этать. Но это так... Вот тебе полный пример...
  "Ты чо-на, тупой-на-поэл-этать? - заорал маршал. - Ты меня на понты-на-поэл-этать не бери-на! Поэл-на?".
  Монгол почувствовал как мурашки пробежали у него по спине. Он сам в совершенстве владел языком дознания. Но здесь все было особым, другим. Интонация, мимика. Все относилось явно к стилистике будущего.
  - Как видишь, тут так же возможны инверсии, - пояснил Берия. - Но дело не в этом. Дело в том, чтобы произносить это все так же правильно, как произносил, скажем так, т.е. условно его назовем пока, "Чингис-хан". Наша внутренняя орфоэпическая модель. Ну, или кто-то другой. К примеру, Кучум. А современному человеку сделать это очень и очень трудно. То есть пока, разумеется, трудно. Почему? А вот здесь, я скажу тебе, самое интересное. Потому что за триста последних лет... - тут Берия перешел на шепот, - язык человеческий вырос на полсантиметра. А у кого-то и на сантиметр. Ты скажешь, что вырос и сам человек - но ведь суть-то не в росте, а в величине языка. Так что сам догадайся, что нужно сделать для того чтобы правильно произносить слова будущего языка? - Монгол не мог ответить Берии (да и не смог бы при всем желании), а только высунул свой язык. - Правильно, - сказал маршал. - Все дело в проклятых кончиках языков. Ты, я думаю, там, в степи, время зря не терял? А? - при этом Берия подмигнул Монголу. - Но дело, опять же, не в том, чтобы взять, да и обрезать всем языки. Да в этом и нет особой нужды. Дело в том, чтобы нам, ведущему классу, чекистам, научиться правильно владеть языком. Отработать до тонкости всю технологию передачи фонетики. Ибо те, у кого есть правильная фонетика, есть, как, я думаю, ты догадался, и власть. А там уже мы, так сказать, своим личным примером и правильным произношением научим и всех остальных...
  
   5.
  
  Ты спросишь, знал ли я обо всем? Знал, что там происходит на той твоей ферме? Почему же, ты спросишь, я знал и молчал? - Берия огляделся по сторонам. - Потому что, брат, еще рано...
  Э, да что там! - махнул он рукой. - Вот, смотри! - и высунул свой язык. - Ну, - спросил он, - что-нибудь видишь?
  Язык Берии был очень толстый, с каким-то болезненным желтым налетом и в трещинах, но кроме этого ничего в нем особенного Монгол не заметил. А потому покачал головой.
  - А сейчас? - и Берия вдруг, резко схватившись за самый кончик своего языка, дернул с такой ужасною силой, что этот кончик остался в его руке. Монгол даже вскрикнул от ужаса. Берия рассмеялся и показал Монголу маленький розовый колпачок. Сам же язык всемогущего маршала был как-то страшно обкусан - тут даже не кончика не хватало, а целых, наверное, пол-языка...
  - Или вот, к примеру: "Козел", - сказал Берия страшным голосом, от которого бедный рассудок полковника совсем помутился. Он вдруг узнал тот язык, на котором переговаривались генералы в Кремле. То есть он даже не то чтобы слышал, а скорее догадывался, какие слова произносит Берия. Самого языка здесь как бы и не было. - Что означает "козел"? - Берия снова раскрыл "Глоссарий": "Неустановленное лицо, которому якобы подчинялся глава Silver Ada Джимми Козленок. "Ну, что, козел, попался! Не помогла тебе эфесбешная крыша, мудила!". - "Я не козел, я Козленок. Козел-то он высоко летает!"
  Затем Берия снова надел колпачок на язык. "Ну, как? - спросил он Монгола. - Все понял?"
  Монгол кивнул.
  
   6.
  
  Собственно, революция-то, - продолжил Берия, - была прежде всего языковой. И совершалась она для того, чтобы легче было управлять процессом. Развития языка, разумеется. Отменили прежнее правописание. Упростили грамматику. Сделали язык доступным простому народу. Отменили латынь в школах. Отменили гимназии. Создали бюрократический язык. Но это была теория Троцкого. Он считал, что язык будущего - это просто язык государственно-бюрократический. Но товарищ Сталин сумел убедительно доказать, что это не так. Что это язык народный по своему существу. Даже древне-народный. Хотя к нему еще, разумеется, нужно прийти. Что даже бюрократический язык должен пройти через период своей трансформации. Через период "гэканья", "начанья", "моченья" и т.д. Троцкий же утверждал, что в бюрократическом языке изменения невозможны и нежелательны. С этим своим, так сказать, языком он бы разве что года до 1984 и доехал... Так они с товарищем Сталиным разошлись в толковании некоторых основных принципов будущего языка. Как позже с Мелькадерем. Или Меркадером. Черт его знает, забыл. Но дело не в этом. Имя-то я ему подбирал. Все думал, как лучше - чтобы наш кадр (или кадер) мелькал или мерк? Так и не остановился ни на каком варианте. Заслали без всякого варианта. Мелькадер-меркадером. Тут - мелькнуло, там - смерклось. На западе, вон, все орут: "ледоруб", "ледоруб". Не было ледоруба. Какой там к чертовой матери ледоруб? Был просто языковедческий спор. Было сражение за будущее нашего языка. Ты прочти ледоруб справа-налево. Что получится? "Буродел". Аргументы Мелькадера оказались весомей. Знаешь, что сочинил Мелькадер (к слову замечу, один из самых перспективных офицеров языковой разведки)? Он сочинил самый значительный палиндром в мире. Это тебе не однострочия Хлебникова, какое-нибудь "кони, топот, инок...". Вот он, перевертень Мелькадера - называется "Последний монолог Цезаря", я его наизусть помню:
  
  "Да, а крамоле ты ближе...
  Но я и ты, Брут - тур бытия...
  О не жил бы телом...
  Арка - ад".
  
  Что ты на это скажешь? Вот то-то..."
  
   7.
  
  Берия заложил руки за спину и подошел к окну.
  - Ты, вот, возможно, подумал, - продолжил он, - что это похоже на обрезание у восточных народов - у мусульман, иудеев и прочих. Что ж, согласен. Но суть-то здесь в чем?
  Знаешь, как называется обрезание у евреев? Брит-мила. Я ведь древнееврейский, скажу тебе, специально учил. Как и латынь. А мила-то ты знаешь что означает? Слово. Брит - завет. Сделай выводы. Слово - завет. То есть пророки - Иезекииль там, Илья, Моисей тогда уже знали, к чему мы придем. Вот в чем штука. Сорок лет почему, ты думаешь, их Моисей из Египта по пустыне водил? Для того, чтобы всем обрезание сделать? Нет. Он хотел научить их совершенному языку. Но тогда еще было, конечно, рано: все предпосылки к тому еще не созрели. Да и на той отсталой фонетике совершенный язык еще и не мог возникнуть. А придти к такой радикальной мере как обрезание языков Моисей не решился, опасаясь волнений. Поэтому он и ограничился малым. Только чтоб донести до будущих поколений главную, как говорится, мысль. Которую, к слову сказать, он почерпнул из египетской мудрости, из тайны жрецов. Кстати, Ветхий Завет, замечу тебе, товарищ Сталин наизусть знает, еще со времен семинарии. И толкует его не хуже заправского талмудиста. А то и лучше. И Троцкого он все время фактами побивал.
  
  Тут неожиданно зазвонил телефон.
  - Але? - сказал Берия. - Что? Ньие индьянэ тарджюме хазыр дэиль? Надыр? Беля ишдара джора санын гулакларыны часарам! Джорум сахара харшэй хазыр олсун! - Берия бросил трубку. - Бездельники! Никто не хочет работать. Мразь! Только жрать и срать и умеют.
  Маршал снова налил себе водки и выпил ее одним махом.
  - Эх! - крякнул он. - Хорошо пошло!
  Помнишь это? - спросил он полковника и тут же продекламировал:
  
  "Менда сыхар ики джахан
  мэн бу джахана сыхмазан".
  
  Насими. Да, умели раньше писать. Это тебе не какая-нибудь из наших маленьких леди.
  
  "Пойдем, - сказал Берия, - я тебе кое-что покажу...".
  Нажав на какую-то кнопку, он открыл книжный шкаф - за ним оказался проход - и позвал за собой Монгола.
  
  
  
  
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  
  
   1.
  
  Они спустились в странный подвал, точнее - в шахту, где на рельсах стояла дрезина с мотором.
  Берия подтолкнул Монгола вовнутрь и сам запрыгнул на место водителя.
  
  - Эх, прокачу! - зыкнул маршал, и они помчались под низкими сводами. Повсюду было полно крыс. Каких-то огромных, страшных мутантов. Монголу почудилось, что одна из крыс была в форме полковника НКВД. От ужаса он прижался к Берии. Тот расхохотался.
  Не боись! - крикнул он. - Это наши ребята!.. Путейцы... Полковники языкознания... Как говорится, скрытые значения коннотации... Кому-то же надо и внутренним валовым продуктом заняться... Вот наши путейцы и занимаются... А дорога эта, между прочим, знаешь как называется? Народно-коннотативная внутренняя дорога!.. Понял? - Монгол снова на всякий случай кивнул, и хотя и не понял, что означает "коннотативная", но догадался, что это имеет отношение не к коням и даже не к лошадиным силам, а скорее - к языкознанию. - НКВД, одним словом... - пояснил Берия. - С течением времени также, - прокричал он, поскольку стоял страшный грохот, - произойдет нарастание всяких буддистских и эзотерических настроений. Язык-то этот, как ты теперь знаешь, - один из утерянных диалектов древнемонголо-татарского. А точнее - восточно-корейского, как я тебе и сказал, его варианта. А этимологически, я скажу тебе, он очень близок к санскриту, т.е. тому языку, на котором, возможно, разговарил Будда. Так что нарастание это почти неизбежно. Но это как раз замечательно... То есть, конечно, нарастать-то будет не сам буддизм - даже больше того, с настоящим буддизмом он не будет иметь ничего общего, а нарастать будет то, что нам нужно... То есть, опять же, по сути, нарастать будут только внутренние коннотации языка... Эх, прокачу!".
  Впрочем, ехали они не долго. Минут через десять Берия лихо затормозил у одной из железных дверей.
   - Для начала заглянем в тир, - сказал маршал, - время у нас еще есть.
  
   2.
  
  Тир находился ниже уровня шахты - огромное, мрачное помещение, почему-то с колоннами. Здесь было много стрелков в военной форме без знаков отличия, а командовал всем генерал.
  При виде вошедших он тут же вскочил, и все закричали: "Да здравствует маршал языкознания!".
  "Продолжайте учения", - сказал Берия.
  Странные это были учения. Раньше Монгол о таких и не слышал. Странными были уже мишени: поясные, с какими-то злобными лицами, как бы чуть-чуть высовывающими язык, словно облизывая пересохшие губы. То есть мишень была как бы двойная. Сначала картинка была безъязыкой. Потом вдруг она очень резко отскакивала, а вместо нее появлялась другая - уже с языком, верней, с самым кончиком языка. Тренирующимся нужно было успеть за пару секунд отстрелить этот кончик.
  - Хочешь попробовать? - спросил Берия. Монгол помотал головой. - А я вот попробую...
  Маршал взял пистолет, дождался второй картинки и разрядил в нее всю обойму.
  Ответом был шквал восторженных криков. Картинка тут же подъехала к ним и Монгол увидал, что от кончика языка ничего не осталось - дырки шли точно одна за другой...
  - Затем, - шепнул Берия, - всем им делают лоботомию, исключая, конечно, нашего генерала (ему-то уже, ха-ха, давно сделали) - ну, чтобы, короче, они ничего что не надо не помнили, а только навык специальной стрельбы оставался... Потом всех по тюрьмам раскидываем... ну, а после уже приглашаем к работе как вольнонаемных...
  
  
   3.
  
  Затем они вышли в другую дверь - прямо за нею была винтовая лестница.
  - Вести тебя, не вести к писателям... - произнес маршал в раздумии. - Ладно, пойдем...
  Они поднялись на один пролет и пошли по какому-то невероятно длинному коридору, в котором горела всего одна очень тусклая лампа. Здесь было множество всяких дверей, одинакового вида, без номеров и вообще каких-нибудь опознавательных знаков. "Как же здесь ориентируются?" - подумал Монгол.
  - Ты спросишь, как здесь находят нужные двери? - догадался Берия. - Очень просто. По запаху.
  
  - Здесь, - сказал маршал, и вдруг резким движением распахнул не ту дверь, у которой стоял он сам, а ту, у которой стоял полковник.
  
  В ушах у Монгола раздался ужасный свист. Он закрыл глаза, а когда открыл их, обнаружил, что комната эта была даже не комнатой и не залом, а куском какого-то странного, загадочного пространства, в котором теперь он явственно видел какой-то далекий вихрь - он кружился, как водоворот, пульсировал, с шумом засасывался куда-то вниз и снова рос, наполняясь откуда-то - непонятно, откуда - какой-то таинственной силой.
  
  - А? - крикнул Берия. - Каково? Это мыслезаборник. Мы все гадали - где он и как, полстраны обыскали, а оказалось - тут, под Кремлем. Сюда раньше шли выгребные ямы. А потому иногда для краткости мы этот отдел называем сортиром, - тут Берия с силой захлопнул дверь. - Ты, кстати, - сказал он, - если услышишь где-то, что кто-нибудь там из наших говорит, мол, что не помешало бы замочить имярека в сортире, - так это значит, всего лишь навсего, начать наконец всерьез изучать положение...То есть можно и изучать, а можно и нет. Скажем, кто-то ко мне, например, приходит, говорит, Лаврентий, мол, Палыч, мы хотим, прежде чем замочить как положено, замочить поначалу в вашем сортире такого-то чертового имярека. Изучить его языковые намерения. Все его, так сказать, коннотации и дискурсы. А также его аллюзии, так его перетак. Я отвечаю, отлично, ребята, я дам команду в сортир. И тут же сажаем для этого дела специальную крысу, коннотативного нашего сыскаря. Ну, он и работает: настраивается специальным макаром на волну имярека - как настраивается, тут даже и я тебе не скажу, это у них от природы такое, но любой прослушке, скажу я тебе, даст тыщу очков вперед. Не ест, короче, не спит, день, два, три - когда как. Я прихожу, говорю, ну что, что надыбал? А он мне протягивает стопку такую бумаг - сам не знает, что понаписал, все, что он вытянул из мыслезаборника, а там еще столько нужно всего просеивать - стилистика там, всякие тонкости, переходы языковые, а то и чужие работы вдруг всунутся - да и чаще всего всовываются, - т.е. зерен еще там немерено нужно, так сказать, отделять от плевел, и все в мелкой такой, заметь, стенографии, что не только я, а и все мои люди не прочтут за два месяца. А у нас, между прочим, и другие дела имеются. У нас и помимо сортира есть, скажу тебе, где мочить. Тут я вызываю того самого умника, что хотел непременно мочить в сортире и говорю ему: вот что, брат, давай-ка ты как-нибудь будь попроще... Без этой, знаешь, науки... Без этих твоих выкрутас с изучением дела. Без сортира, короче. Просто возьми, да и замочи по-старинке. Просто там как-нибудь замочи, без всяких дурацких раздумий...
  Так они знаешь как теперь говорят? Мол, мочить в сортире у Берии означает послать проблему куда подальше, спустить ее, что называется, в унитаз... Молодежь... А теперь уже сами - хотят, например, решить какую-нибудь проблему, заняться ею, что называется, поосновательней, то бишь подойти с умом, а не с кондачка как-нибудь, но сомневаются, что достанет силенок - так просто мочат ее здесь для очистки совести. Что поделать, привычка - вторая натура...
  
  Но пойдем, покажу тебе коннотативного секретаря.
  
  
  Пропустив три-четыре двери по обоим сторонам коридора, конный маршал толкнул наконец одну из дверей и перед Монголом предстала удивительная картина.
  Комната была почти совершенно пуста и напоминала комнату для допросов: стол, стул, стопки листов на столе, сейф, полураздолбленный шкаф. Стол, правда, был больше обычного. Но удивительным было не это, а сам сидящий за столом тип с лычками прапорщика. Во-первых, облик его также был явно крысиным. Во-вторых, сказать, что он просто сидел за столом было бы вряд ли корректно. Точнее уж - он был распят на столе. Не в смысле, что приколочен к нему гвоздями, а в смысле, что хотя зад его находился на стуле, туловище было распластано по столу и сотрясалось мелкою дрожью, словно в припадке. При этом казалось, что голову прапорщику кто-то нарочно вывернул на бок, чтобы он не увидел того, что он пишет. Руки его были как бы безвольно раскинуты в разные стороны и жили, по всей вероятности, своей собственной жизнью, отдельной от тела. Ручка зажата была в кулаке, как гашетка Максима и что-то быстро строчила затейливой вязью, вроде бы как стенографией.
  
  
  Услышав, что кто-то вошел, секретарь на мгновение обернулся - как-то искоса, не прекращая своей полуприпадочной писанины, кивнул Берии и снова вернулся к работе, даже не поприветствовав маршала как полагается. Монгол с ужасом увидал, что глаза писателя - или кем там он был - закатились под лоб, а на губах проступала пена.
  - Работает, - прошептал Берия. - Ишь как чешет, стервец... Наверно, роман... Или "Мцыри" какой-нибудь. Не без этого. Иногда, знаешь, возьму у них что-нибудь свеженькое почитать, сажусь, думаю: вот, изучу сейчас какой-нибудь трудный вопрос. А тут вдруг - возвышенный слог пошел. Нет, думаю, - что-то не то. Вроде как где-то уже что-то похожее было. И что ты думаешь? Отдаю академикам. А они улыбаются. Мол, это сожженные главы Онегина. Или там второй том "Мертвых душ". Их, мол, у вас быть не может. А я им: конечно, не может, это я так, говорю, ради шутки вам только принес показать. Ведь рукописи, шучу, не горят. Или, скажем, хочу разобраться в балканском каком-нибудь деле, или в нашем, в бухарском, к примеру, а тут - бац: а подделочку, говорят, не хотите под один из пропавших романов какого-нибудь Сулеймана Хромого, романиста десятого, между прочим, века. А я-то ведь знаю, что здесь не подделка, а самый что ни на есть настоящий роман. Ну, тут я, скажу тебе по секрету, бросаю к чертовой матери наш бухарский вопрос, ото всех запираюсь, ложусь на диван у себя в кабинете и читаю этого Сулеймана Хромого, да не просто читаю, а мочу его, подлеца, как говорится, в сортире, медленно так мочу, с наслаждением, изучаю все тонкости коннотаций, наблюдая за тем, как затейливо этак все у него развивается в фабуле, - м-да, раньше умели писать; так вот, читаю, пока обстановка в стране не накаляется до невероятия и в дверь ко мне уже не стучат - мол, Лаврентий Палыч, пожалуйста, выходите, иначе - кранты... Но это, скажу тебе, - так, исключения. А вообще-то, конечно, что здесь ни возьми, - между нами - дерьмо, а не литература. Навозная куча. Попробуй, найди в ней что-нибудь путное. Теперь, знаешь, много всяких "песателей" развелось. Никто не желает просто о чем-то подумать, непременно для вечности запечатлеть себя извращаются. Знают - Берия стерпит. Там, у Берии все равно все запишут... Но ищем, что делать. Такая работа... Однако не будем ему мешать. Пойдем-ка лучше в библиотеку, там я все тебе и объясню.
  Они прошли дальше в глубь коридора. На одной из дверей Ъ увидел приколотой ржавою кнопкой бумажку очень странного вида и запаха с надписью карандашом: БИБЛИОТЕКА.
  
  Дверь неожиданно распахнулась сама.
  - Товарищ коннотативный маршал!.. - начал было библиотекарь в мундире майора, но Берия остановил его.
  - Тихо, Браге, - сказал он, - ведь люди, наверное, занимаются...
  И действительно, в библиотеке было полно народу.
  Берия показал Монголу идти за ним, и они прошли в отдаленный угол, также заполненный стеллажами с книгами, но посетителей здесь почти не было - большая часть их сидела в огромном читальном зале, и им никто не мог помешать, впрочем, как и они - никому.
  - Коротко дело тут вот в чем, - начал Берия. - Нет, давай сядем, - сказал он, - ноги так и гудят: с утра - на коне, потом на дрезине, ни минуты покоя... Садись, - и сам тут же брякнулся в кресло. Монгол устроился у его ног. - Так вот... Что я тебе хотел сказать?.. Гхм... Да ведь я уже все и сказал, что хотел. Ну, разве что о самих писателях... Там, где мы были с тобой - те писатели называются сборщики, т.е. задача их - это собрать из заборника весь первичный, необработанный материал. Максимально приближенный к оригиналу. Из него потом делают как бы первичную книгу. Здесь, на полках, ты видишь именно эти книги. А те, которых ты видел здесь, называются авторы. Они из этих говнястых книг составляют т.н. конфетные, которые мы потом выпускаем на рынок. В том числе всякие диссидентские книги. Разумеется, и переписанные от руки. Религиозные там, эзотерику всякую. Ну, эти, конфетные авторы, скажу я тебе, это уже настоящие языковые волки. Даже я их немного побаиваюсь. Они уже смотрят далеко в будущее... Ну вот, слышал ты что-нибудь о писателе Диссидовиче Давыде Денисовиче? Того, что "Ошибки в грамматике" написал? Правильно, и не мог, скажем прямо, ничего о нем слышать. Потому что такого писателя нет. Потому что это писатель из мусоросборника. А вот такой как Семен Ильич Солдатович, хи-хи, очень даже известная личность. И книжка его знаменитая "Похождения языкового разведчика Точкина" хорошо всем известна. Ну, хорошо, пока не известна, но будет известна. Хотя книжечка так себе, между нами... Первую часть, скажу по секрету, написал майор Вихрев, а вторую, как будто, - сержант Застрюков. Этот все человечность в чекистах выписывал. Подробно, со всеми душевными, так сказать, нюансами. Матерый, скажу я тебе, талант...
  А хочешь сюрприз? - спросил Берия, и, не дожидаясь ответа, встал, пошел куда-то вдоль стеллажей, поискал на полках и возвратился с какой-то мусорной книгой.
  - Вот взгляни, - сказал маршал, - тут и про нас с тобой есть кое-что. Только в конец не смотри, а то там эти моталкины сборщики такого, знаешь, насобирают дерьма... - Берия положил книгу перед Монголом, и тот, чувствуя, как щетина у него на загривке поднимается дыбом, прочел: "Хочешь сюрприз? - спросил Берия, и не дожидаясь ответа, встал, пошел куда-то вдоль стеллажей, поискал недолго на полках и возвратился с какой-то говнястой книгой.
  - Вот, взгляни, - сказал маршал, - тут и про нас с тобой есть кое-что...".
  Монгол в ужасе замотал головой.
  - А? Ну что я тебе говорил? - усмехнулся Берия. - Сейчас из нее хотим сделать конфетную книгу. Как ты думаешь? Или не стоит?.. Эх, скажу я тебе, брат, почитаешь такие-то произведения, и думаешь: что наша жизнь? А точно ли мы существуем не просто там как-нибудь в мыслезаборнике, а в действительном, что называется, мире? Хотя - как ни смотри - все одно. Какой-нибудь вон Солдатович прибежал, надсмехнулся - и опять отвалился в свой мыслезаборник. Только его и видали. А нам - оставайся с этим дерьмом, думай-гадай, а был ли он, Точкин?.. Одна надежда - на будущий наш язык. Чтобы ни зерен, ни плевел, а одно, фигурально сказать, тутти-фрутти.
  Берия вынул часы.
  - Ого, засиделись... Пойдем, нам пора, - и выйдя из библиотеки, они пошли к выходу.
  Дорогою маршал продолжал объяснения, хотя от усталости он, как заметил Монгол, уже повторялся.
  - Ведь весь балаган от чего происходит? Я тебе говорил. От непонимания. От языка. Там-то, как говорится, на западе сраном давно это поняли. Но им было легче. А у нас - вспомни: Герцены, народовольцы, Чернышевские всякие, сердюки-пердюки... Чтобы преодолеть этот ужас нужна была мощная лаборатория языка. Поэтому мы и взвалили на себя этот короб.
  Ох, устал я идти, - вдруг пожаловался Берия. - Не могу без своей лошадки. Может, ты, брат, меня довезешь - тут всего-то немного осталось...
  Монгол согласился и Берия тут же вскочил ему на спину.
  - Так на чем я остановился? - спросил он уже веселее. - Ах, да... Это даже не то, что "эгалитэ-либертэ", это, брат, подлинный СОЦИАЛИЗМ! "Народное общество". Вот где крои-перекраивай! То есть первичной задачею было проверить силу условных рефлексов. И, разумеется, прежде всего языка. Не новояза какого-нибудь, типа "Война - это мир", или каких-нибудь стилистических интуиций Бухарина, - сказав это, маршал зачем-то пришпорил полковника, - а я бы сказал, корневых составляющих. Атомарных, как говорится, фактов. Дело было не в том, чтобы взять да заставить кого-то поверить в самое небывалое, видеть - не видя, слышать - не слыша, вкушать - не вкушая, а сделать все так, чтобы это рождалось в самой глубине языка. Еще до рефлекса, до новояза, до мысли. Одним словом, выяснить, - и это второе, способен ли будущий наш язык дать человеку ощущение счастья при любых условиях. При самом невероятном раскладе. При любых пертурбациях мыслезаборника. Ведь, как я уже говорил, было найдено, что социализм, через некий период "сисек-масисек" непременно вернется к капитализму. А там-то мы и сквитаемся с хохмачами... Демократы, ядреная плесень! Можно сказать, только в наших сортирах и мочат своих избирателей, прилипалы. Да еще и смеются над нами! Нет, чтобы руки нам целовать! Ну, ничего, мы им, знаешь, подложим свинью - уж ты извини, брат, за выражение! - маршал похлопал Монгола по холке. - Мы им - раз, и свою демократию, свой самый дикий капитализм. Они едальничком-то своим так повертят, повертят - надо же где-то мочить избирателей, а пока суд да дело, пока новые станут сортиры искать, разорятся, как пить дать. А нам-то сортиров искать никаких уже будет не надо, у нас они есть, у нас они, брат, извини за нескромность, самые лучшие в мире - да ты, вероятно, и сам убедился.
  А хочешь, я покажу тебе языковую нашу лабораторию? - понизив голос, произнес Берия. - А? Так и быть, покажу. Только учти - никому ни слова: ты - не видел, а я - не показывал... Вперед! - крикнул маршал и снова вонзил в полковника шпоры.
  
  
  Наконец, когда до конца коридора оставалось всего ничего, Берия остановил важняка, слез и толкнул тяжелую дверь.
  Какую-то долю секунды изнутри еще доносилось журчание, вслед за которым раздалось звонкое:
  - Товарищ маршал языкознания! Рядовой Кукрыникс! Пост номер два принял в 12.00. За время дежурства никаких происшествий не обнаружено.
   - Вольно! - сказал ему Берия. - Кстати, - спросил он, - ты нэ родственник тем Кукрыниксам? - при этом он снова вернулся к акценту.
   Рядовой засмущался.
   - Так точно, товарищ маршал, родственник...
   - Сын? - снова спросил его Берия.
  - Племянник... - ответил солдат.
  - Бэзобразие! - возмутился Берия. - Почему докладываешь нэ по форме?
  - Простите, товарищ маршал языкознания!
  - Я нэ об этом... Ты сказал, рядовой Кукрыникс...
  - Так точно, товарищ коннотативный маршал!
  - Нэт, нэ точно, нэ точно... Нэ рядовой, а майор Кукрыникс... Нет, майор Кукрыникс звучит как-то слабо, Берия почесал в затылке. - Такого майора нэ жалко и в лагерь отправить... Скажем так: гэнэрал Кукрыникс. Вот это звучит! Это так! С этим, брат, уже можно жить. Даже страшно становится: гэнэрал Кукрыникс... Нет, брат, пожалуй, мы тебя в генералы еще погодим, с таким именем ты там такого навертишь, что мы от тебя все наплачемся... А вот подполковником... скажем, Каракулькой... это можно. Подполковник Каракулька - это неплохо. Потому как двустопный анапест. А Кукрыникс не пройдет. Нет, не пройдет. No pasaran! С четырехстопным хореем, скажу тебе прямо, о подполковнике лучше и не мечтай.
  Ну, что? Хочешь быть подполковником?
  - Так точно, товарищ маршал, хочу.
  - Молодец! - похвалил его Берия. - Плох тот солдат, кто не хочет стать подполковником... Пойдешь в путейцы - там ребята хорошие подобрались... Слышал, небось, о наших путейцах?
  - Как не слышать, товарищ маршал... - как бы даже обиделся подполковник.
  - То-то... Вот только ширинку, брат, застегни...
  - Так точно, товарищ филологический маршал!..
   - Да ладно уж, ладно, заладил одно - маршал, да маршал. Вон, взгляни на полковника - вот кто попусту слов не бросает... Кстати, я вас еще не представил друг другу... Полковник Ъ, подполковник Каракулька... - в темноте кто-то взял важняка за копыто и произнес: рад вас встретить, полковник.
  
   Монгол промычал что-то вроде ауу-м-м.
  - Полковник сегодня вернулся после особо секретной духовной миссии, - пояснил невидимке Берия. - В Гималайских горах. Так что еще не совсем, как говорится, пришел в себя. Но он все понимает и даже побольше, хи-хи, чем мы с тобой вместе взятые. Так что ты не смотри на его мычанье.
  
  Тут надо сказать, что Монгол еще ничего до сих пор не увидел. Ни лица новоявленного подполковника, ни оборудования, ничего. В лаборатории было темно как в могиле. Собственно даже, назвать это лабораторией можно было с большою натяжкой. Скорее уж самый обыкновенный сортир. Вонь стояла такая, что хоть святых выноси. "Чем же можно тут заниматься?" - удивился полковник.
  
  - Сейчас, сейчас, ты увидишь, - сообщил Берия. - Дай только глазам пройти адаптацию. Стены, к тому же, покрыты специальным составом - он усиливает освещенность... А пока я тебе объясню, в чем тут дело. Здесь, в чане с питательною средой, который ты скоро увидишь, мы выращиваем гомункула. Пока он, конечно, находится в зачаточном состоянии. Можно даже сказать, хи-хи, что в очень зачаточном. Но дело не в этом. Весь процесс, возможно, растянется на долгие годы. Но этот гомункул, скажу тебе, - это наше все. В нем вся наша надежда на биологическую филологию...
  
  В чане тем временем что-то плеснулось.
  - Ишь ты, резвится! - ласково вымолвил Берия.
  - Так точно, резвится, товарищ коннотативный маршал! - подтвердил подполковник.
  - Как он тут был эти дни? Не болел?
  - Никак нет, не болел, так, плескался, товарищ коннотативный маршал!
  - Это, скажу тебе, брат, хорошо, что он плещется. Вот и академик Крысенко о том же недавно сказал. А если бы, говорит, не плескался, а просто тихо лежал на дне, то это бы означало какую-нибудь болезнь или тайное недоброжелательство... Нет, подожди, это я о чем?.. При чем здесь тайное недоброжелательство? Черт-те что в голову лезет...
  Наконец Монгол уже смог различить очертания чана. Он приподнялся, опираясь о стену. Емкость была не очень высокой. С метр высотой. Но в диаметре, вероятно, доходила до трех. То, что Берия ласково называл питательною средой, было, как понял Монгол, просто фекалиями.
  И тут Ъ сумел разглядеть само это будущее филологической биологии, или биологической филологии, он не помнил. Оно вынырнуло из пучины и, как показалось Монголу, вытаращилось на него. От стен, действительно, исходил некий свет и полковник теперь смог увидеть эту "надежду" немного яснее. Он уже был готов к самой страшной картине, но, тем не менее, то, что увидел, превзошло его предположения многократно.
  Он даже не знал, как назвать эту мерзость. Змея - не змея, крыса - не крыса. "Язык! - вдруг подумал он с ужасом. - Живой язык! Возможно ли это?".
  Он даже отпрянул к двери.
  Берия расхохотался и почему-то вся лаборатория взорвалась хохотом.
  - Что, брат, не ожидал? - сказал маршал. - Говорил тебе, будет сюрприз...
  Вот она, наша надежда, наш будущий Petit Merde du Mal, черный принц биологической филологии, наш коннотативный Мессия; вот оно, Чэндж Ебао, непорочное его зачатие, одним словом, перед тобою сам гениальный Василий Скворцов, грядущий в языцех, концентрированное кулисяко мыслезаборника...
  
  Услышав имя, язык-Скворцов еще больше выпучил зенки и устало качнулся в чане с дерьмом - видимо, он привык к славословиям.
  
  Но это был еще не конец сюрприза. В комнате стало совсем светло и Монгол обнаружил, что она много больше, чем он себе представлял, и к тому же полна людей: как мужчин, так и женщин, в каких-то синих, странно расшитых халатах, словно японских или корейских. Да и глаза у многих из них были раскосыми. Эти халатники и хохотали теперь. Видимо, Берия, когда вошел, сделал им знак молчать, вот они и сидели, почти не дыша. На халатах у них висели таблички с именами, написанными по русски: "доктор Мынь", "доктор Ху", "доктор Тинь", доктор Чжао", профессор "Синь Гань", "лаборант Ли Су Пинь" и т.д. На одном почему-то было написано "пианист Сердюк", хотя он был также раскос, как и все остальные ("Наверное кто-нибудь из писателей написал для смеха", - подумал Монгол). На стенах были какие-то странные надписи, вроде бы как на латинском, а вроде бы и латинскими буквами, но по-русски, к примеру: "SORTIR ICI". Монгол разглядел наконец и какое-то сложное оборудование вдоль стен и странное кресло, высокое, но с очень узким сиденьем, словно бы для младенца, с подсоединенными к нему проводками.
  Берия снял с языка колпачок и стал разговаривать с лаборантами.
  - Бундю, - сказал маршал. - Маскисяй.
  - Шао минь, - отвечали ему. - Шиколи.
  
  Полковник тем временем попытался, преодолевая брезгливость, разглядеть язык.
  
  
  Это был орган человеческой речи. Иными словами, язык. С обрезанным кончиком. И явно - живой!.. Дерьмо посвечивало на нем радугой...
  Поначалу, увидев его, Монгол не сумел с собой совладать - и отпрянул к двери.
  - Что с тобой, ха-ха-ха? - рассмеялся Берия. - Так ты нам маленького напугаешь...
  
  Язык был пока еще совсем крошечный. Но к нему уже, по всему было видно, страшной силой питательного раствора начинал прирастать остальной человек. "Странно, однако, пошло здесь развитие, - удивился Монгол, - с языка".
  
  
  Тут Скворцова вынули из кадушки и посадили на кресло. Более страшного чудища Монгол еще не видал. Самый верх головы его вместе, по-видимому, с мозговым веществом, был срезан, но уже зарос жесткими, торчащими в разные стороны, несмотря на купание, волосами. Плечи шли прямо из головы. Все тело его обрывалось где-то на уровне окончания легких и дальше шли какие-то длинные мерзкие корешки. В сильно выпученных глазах читалась полная деградация. Острый крысиный носик живо втягивал в себя воздух. А точнее - смрад. Нелепую внешность довершала бородка а-ля франсе.
  - Сегодня он будет учиться выговаривать "р", - сказал Берия. - А то все "выньсуй", да "хуйси" - приучился тут с этими докторами. У этих-то узкопленочных этого звука нет вообще. А в русской филологической биологии без звука "р", я скажу тебе, нечего делать. Быть русским биофилологом и произносить "Сквольцов" невозможно. Вот если бы он был российским, к примеру, биофилологом, тогда пожалуйста. А так - нет... Кстати... буду с тобой откровенен... - Берия почесал в затылке. - Этот, в общем-то, тоже... не русский... а, как говорится, российский биофилолог. Якуто-калмыкский. Русский он вон где, - и Берия показал Монголу на одну из колб, стоящих на полках, с надписью "Николай-5", - в ней был заспиртован еще более гадкий уродец-язык: одна рука его была выставлена вперед - как бы в приветствии, другою он упирался в бок; рот его был перекошен ужасною злобой. - Ох, мы с ним и намучились, - вздохнул Берия. - Ничего не хотел понимать. Всю великую русскую литературу с дерьмом смешал. Вместо того чтобы сделать ее союзницей. Разве можно так сразу с литературой-то? Ты привлеки ее на свою сторону, обворожи, завоюй и тогда уж заставь послужить своим целям. А он, блин, мыслителем себя возомнил. Переоценщиком ценностей. А все эти сисяи. Говорил им: не подбирайте плевки сифилитиков. А они - нет, да нет, мол, Лавьентий Палить, из этих плевков луцсие биофилёлёги полутяются. Черт-те что... Одним словом как биофилолог он был даже и не Petit merde du mal, как я их любовно зову, а попросту merde. Слишком близко-то, знаешь, к русскому мыслезаборнику тоже нельзя находиться. Поэтому остановились на этом, российском, что называется, варианте.
  Монгол оглядел и другие колбы. Там были сплошь неудавшиеся языки. Он прочитал некоторые из названий: ЕБН-300, ПВО-1000, ВВП-10 000...
  
  Наконец к языку подсоединили какие-то проводки, накрепко привязали ремнями и включили рубильник. Язык задергался и изо рта у него потекла пена.
  - Скворцов! - подсказал ему Берия.
  - Сквольцо-о-о-ов... - завизжал язык.
  - Нет-нет, не Сквольцов, не Сквольцов! - как бы даже обиделся маршал. - Слушай меня, что я говорю: СКВО-ОР ЦО-ОВ!
  Язык страшно дергался, но, казалось, никак не мог преодолеть сопротивление языка. Но вот наконец - видимо, осознав в себе достаточно силы - вдруг заорал:
  - Сквор-р-р-цов! Сквор-р-р-цов, мать вашу! Скворцоооооооооооооооооов! Скво-оооооооооооооооор! Цооооооооо! Сквор-ррррррррррр-цоооооооооооооооооооооооооооооооооооооов! Сквоооооооо! Орцоооо-о-о-о-о-о-о-о! Сворц-ццццццццццццццццц! Скворррррррррррррр! Вооооооооооооооооооооооорц!.. Оооооооооооор! Ррррррррр-цццццццццццц! Овввввввввввввввввв! Квооооооооооооооооооооооор! Ворцоооооооооооооо! Скв-вввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввв! С-сссссссссссссссссссссссссссссссссссс! Р-рррррррррррррррррррррррррр! Цо-оввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввввв!..
  
  - Молодец! - крикнул Берия. - Это - другой разговор! Умница!
  Все! - сказал он врачам. - На сегодня закончили...
  
  
  - Уф! Ну и намучился я, - сказал маршал Монголу, когда они вышли из лаборатории. - Не поверишь - словно бы сам учусь выговаривать эту поганую букву. М-да...
  
  
  4.
  
   Когда они снова подъехали к винтовой лестнице, внизу что-то ухнуло, послышался топот, суматошные вскрики, словно одни, убегая, поторапливали остальных.
  - Кыш! Кыш! - закричал маршал, вставая с Монгола. - Ишь, устроили здесь посиделки!..
  Полковник тоже взглянул, но внизу никого уже не было.
  - Смылись... - пояснил Берия, давясь смешком, и, пока они поднимались, пояснил: - Это из тех... офицеров-путейцев, что испугали тебя там, в тоннеле... Сидят здесь, ждут какого-нибудь лакомого кусочка. Того и гляди, вместе с пальцем откусят... Писатели иногда, знаешь, выходят сюда покурить, ну и бросают им пару каких-нибудь новых словечек. А эти их - хвать, и разносят по всем закоулкам. Вроде как это их собственное словотворчество. А через день, через два - уже слышишь: словечки-то эти уже все повторяют. То есть народными стали как бы словечки-то. Даже больше скажу тебе: тут же найдутся в народе такие, кто скажет: мы словечки-то эти слыхали еще в тыща каком-нибудь восемьсот неизвестном году от своих приснопамятных дедушек. Или от няни, к примеру, Пушкина. Да и сам, признаюсь тебе, уже засомневаешься как бы: а точно ли не было этих словечек? Вот такая, скажу тебе, сила в народе.
  А то, бывает, писатели выйдут в каком-нибудь сильно приподнятом настроении, или так как-нибудь, и толкнут путейцам целую речь. Часто, часто бывает. Особенно у мешателей. Сидят, понимаешь, целыми днями, им иногда становится скучно, вот они и развлекаются на свой манер.
  Но я хоть и ругаюсь, скажу тебе, а в общем-то эти ребята, путейцы, полезную функцию выполняют. В каком-то смысле, добавлю, они - тоже писатели. Хотя ставка у них инженерская... Метростроевская, так сказать... На всех-то писательскую не выбьешь. Те еще инженеры, хи-хи... Человеческих, что называется, душ... А что касается этого Кукрыникса - ты думаешь, я ему правда подполковника дал? Как же, держи карман шире. Подполковник Киже, - усмехнулся Берия. - Нет, пусть еще погниет у Скворцова, на благо филологической биологии...
  
  
  Наконец, поднявшись на третий или четвертый этаж, Берия отодвинул какой-то щит и они оказались словно в каком-то кинотеатре.
  
  По стенам были развешаны вроде бы киноэкраны, но было неясно, откуда на них поступает изображение, где находится кинопроектор. С этих экранов какая-то дикторша несла что-то невразумительное, быстро-быстро, каким-то заячьим голоском. Монгол уже без всякого удивления, можно сказать, равнодушно заметил, что у нее не было кончика языка.
  И все же Монгол узнал этот зал. Это был Георгиевский зал Кремля. Он был здесь не раз. Правда, сейчас этот зал совершенно не был похож на себя самое.
  Кроме этих киноэкранов он весь был заполнен рядами самых обычных детских колясок. Их было огромное множество. Наверное, тысячи. И не пустых, как сначала подумал Монгол, а с младенцами.
  Монгол приподнялся, заглянул в одну из колясок - и отшатнулся. Там мирно посапывал... поросенок. Полковник не смог удержать равновесия... Падая, он заметил на потолке огромный портрет... товарища Сталина. То есть как бы не самого товарища Сталина, а какой-то ужасной крысы, но до того похожей на Сталина, что сомнений не оставалось...
  "Что это ты такой... нервный? - недовольно спросил Берия и посмотрел на часы. - Сейчас - тихо! - скомандовал он. - Товарищ Сталин уже идет".
  
  И точно, через минуту-две в одну из боковых дверей осторожно вошел сам автор "Вопросов языкознания". Монгол смотрел и не верил своим глазам. Все у Сталина было как будто его: трубка, китель, сапоги, галифе. Но что-то и отличалось. И отличалось самым решительным образом. И хотя Монгол видел, не мог не видеть, что именно отличалось, но не мог признаться в этом себе самому. Наконец он зажмурился и сказал себе внутри своей головы, чувствуя, что если не скажет, то потеряет сознание: "Это - Крыса".
  
  Тем временем Сталин, не обращая никакого внимания ни на Берию, ни на Монгола, стал ходить по рядам, то и дело останавливаясь у какой-нибудь из колясок, вглядываясь в младенца. Затем он пускал в него дым из трубки, и когда поросенок открывал рот, молниеносно склонялся и... откусывал у него кончик его язычка.
  "Это наша надежда, наше будущее, - шепнул Берия Монголу. - Будущие офицеры коннотативной разведки. Элита. Номенклатура. Писатели... А вот будущие президенты - те будут из крыс... Ты удивлен, что я сказал: президенты? Но я же тебе говорил, что возможна как бы внешняя смена приоритетов. По сути она ничего не решает, ведь власть все равно остается за нами, за носителями настоящего языка... На нашем, на правильном языке тех президентов будут звать крысидентами".
  
  Тут Сталин остановился и посмотрел на Берию и Монгола, как бы только теперь обнаружив их присутствие.
  
   5.
  
  Берия тут же четырежды хлопнул в ладоши и зал неожиданно осветился ярким светом. Все двери вдруг распахнулись, грянули звуки "На сопках Манчжурии" и в зал вбежали тысячи женщин, как догадался Монгол - почетных свинарок. У каждой из них на груди поблескивали ордена и медали. Что удивило Монгола, они без всякой путаницы направлялись к коляскам и разбирали своих поросят, попутно выкрикивая здравицы Сталину...
  Вдруг Монгол увидал Марфиньку. Поначалу он не поверил своим глазам. Но нет, это Марфинька. Ошибки тут быть не могло. На груди у нее тоже побрякивал орден. "Вот тебе на, - подумал Монгол. - За что же она удостоилась этой высокой награды? Вроде была обычной свинаркой..." - но в душе он был рад за Марфиньку.
  Марфинька тоже, как и другие свинарки, подхватила одного поросенка и бодро помчалась с ним к выходу. Затем вспомнила, что забыла коляску и вернулась. "Вот ведь, растяпа! - с нежным укором подумал Монгол. - Даже в такую минуту, при товарище Сталине...". Монголу очень хотелось перекинуться с Марфинькой парою слов, но он не решался попросить о том Берию. И тут сама Марфинька, пробегая, на секунду остановилась рядом с Монголом.
  
  
  - Что же ты, - произнесла она с укоризной. - Такой бесчувственный... Ведь это наш сын! - и она показала Монголу лицо поросенка.
  - Лаврентий Павлович! - вдруг обратилась она к Берии. - Разрешите назвать поросенка вашим именем. Клянусь вам, я воспитаю его настоящим чекистом.
  - "Чекистом", "чекистом"... - передразнил Марфиньку Берия. - Все хотят быть чекистами... Воспитать чекистов... А кто будет строить дома? Учить детей? Одним словом, заниматься чем-то полезным? Ну, ладно, ладно, шучу... - сказал он, увидев, что Марфинька готова расплакаться. - Но если серьезно, то разве может быть у чекистов какой-то второй Лаврентий? Сама подумай! Назови его как-нибудь Жириком-Пыриком. Смотри, вон, какую он харю, подлец, наел! Даром, что еще мал. Ишь ты, какой растопырик... Пусть будет Жирик... Все, отправляйся, - и он сделал Марфиньке знак удалиться.
  Но она почему-то не уходила.
  - Что еще?" - недовольно спросил ее Берия.
  - Лаврентий Палыч, - сказала Марфинька, - а я вот думала, может, фамилию-то он отцовскую будет носить?.. То есть Ъ... Или как?
  Берия расхохотался.
  - Ну, какая там может быть фамилия у врага Родины? - вымолвил он, весь трясясь от смеха.
  Марфинька тоже стала как-то нервно смеяться, а Монгол - так даже присел на задние ноги от удивления.
  - Ну, а что, я не прав? - спросил Берия. - Ты сама рассуди. Мы тут за единый язык боремся, ночи не спим, а он, понимаешь, беседует там в степи с какими-то подозрительными проходимцами... А? Как это можно назвать? А нам пургу потом гонит - мол, даже не знаю, что там за ветер такой, и откуда он дует... Ступай, ступай же! - крикнул он Марфиньке, которая почему-то вся залилась краской, - не до тебя сейчас! - и Марфинька тут же исчезла.
  
   6.
  
  - Это я пошутил... насчет врага Родины, - сказал Берия бывшему важняку. - Не обращай внимания. Какой из тебя враг Родины... а насчет поросенка я специально узнал. Не ты отец-то. А какой-то нотариус.
  Монгол совершенно поник головой.
  - Зоотехник, - вымолвил он из себя - неожиданно членораздельно.
  - Зоотехник, нотариус - одна шайка-лейка, - невозмутимо заметил Берия. - Юрист, одним словом, какой-то... Пока мы здесь новое языкознание строим, они нам детей строгают, как буратин... Папы Карлы, ядрена моталка... Но, надеюсь, сын Марфиньки вырастет нашим, правильным языковедом... Хотя я тебя понимаю... Здесь главное то, что не ты отец... Кстати, ты почему без ордена? Сегодня без ордена тебе быть не положено!
  Монгол было начал что-то бубнить, но Берия тут же его перебил.
  - Что-что? Ты о чем? Нет, я даже и слышать ничего не хочу, - отрезал он. - Да я ничего и не понимаю из твоих слов. Это, брат, даже не язык будущего, а какой-то, скажу тебе, пра-праязык. Скажу лишь, что нынче ты просто обязан быть в ордене! И не возражай! Тебя, брат, я знаю, хлебом - или чем там тебя теперь кормят? - не корми, дай только маршалу возразить...
  Монгол склонил голову.
  - Так-то лучше, - Берия щелкнул в воздухе пальцами и появился крысиный ординарец в мундире.
   - Принеси его орден, - приказал ему маршал. Ординарец кивнул и сейчас же бросился в какую-то щель в стене.
  
   7.
  
  Когда всех поросят и коляски убрали, зал тут же наполнился полчищем невероятных размеров крыс - в мундирах и без.
  Откуда-то притащили огромную ель и стали ее наряжать.
  Ъ вдруг вспомнил, что был канун Рождества.
  "А этого-то, хе-хе, узнаешь?" - спросил Берия и показал Монголу на одного из полковников, руководивших развешиванием гирлянд.
  Монгол пригляделся. Лицо офицера было ему как будто бы очень знакомо, но вот где, как, при каких обстоятельствах он с ним встречался - нет, этого он не помнил...
  "Не помнишь?" - Берия тут же окликнул полковника и тот подошел, улыбаясь.
  "А что, Петр Стэпаныч, - Ъ заметил, что Берия снова стал говорить с акцентом, - помнишь ли этого молодца?"
  Полковник, названный Петром Степанычем, тут же кивнул.
  "Как же не помнить, Лаврентий Палыч! - усмехнулся он. - Ведь еле живой тогда ноги унес!".
  Берия с укоризной взглянул на Монгола.
  "Ну как жъе так?! - воскликнул он в деланном ужасе. - Истрэбляете лучших из наших людей... С кем же, позвольте спросить, мы потом будем работать?".
  И тут Монгол вспомнил, где он видел полковника. Там, в свинарнике. Среди крыс. Он был той самой крысой, что вцепилась тогда Монголу в загривок.
  
  
   8.
  
  
  "1. Лингво-фонетическая беспроблемность в будущем языке, - читал Монгол программу торжественного заседания, которую дал ему Берия. - Докладчик - товарищ Крысин А.С. (генерал стилистических войск, Туркестанский военный округ), содокладчик - товарищ Крысянский Н.Д. (полковник, Москва, Академия Наук СССР). 2. "К вопросу о дегенеративной грамматике будущего языка. Докладчик - товарищ Крысевич Ю.В. (подполковник, Саратовский Государственный университет)...".
  Монгол вздохнул. Он учился когда-то в Саратове и всегда с теплотой вспоминал этот город, где по улицам грустно бродили верблюды, как ходячие клумбы желтых цветов, и девушки были нежны и печальны...
  "3. О некоторых аспектах прагматики и семантики будущего языка. - продолжил он чтение. - Докладчик - товарищ Крысюк У. Л. (майор, Иркутский политехнический институт, заведующий хозчастью).
  "Что означает "У.Л."? - подумал Монгол. - Какое мужское имя начинается с У? Уйгур? Уляляй? Уриц? Уконтрапуп? А может, как-нибудь Ульян Ленинович? Нет-нет, это вздор, Ульян Ленинович Крысюк - быть такого не может...".
  
  Далее: "Язык экономики за истекший год", "Новое в силлабо-тонике легкой промышленности", "Заяц и Заец - разделять или скрещивать?" (докладчик Крысенко), "Скрытое управление отглагольными существительными"..."
  И тут вдруг Монгол увидал такое, отчего чуть не закричал. А увидал он собственное свое имя. Звание, должность, инициалы, т.е. бывшие должность и звание (впрочем, в должности он теперь был повышен), все было его. И доклад его назывался "Степь и ветер: сравнительная морфология языков".
  Монгол начал яростно трясти головой.
  - Чего ты? Чего? - удивился Берия, и заглянул в программу. - А, твой доклад?.. - догадался он. - А что? Выступи... Что тебе стоит?.. "Попытка - не пытка" - так, кажется, про меня шутят? А? Шутят? Знаю, что шутят. Ох уж эти мне шутники... Крысюк! Папку! Быстро! - приказал он кому-то. Через минуту с какою-то папкой в руках появился Крысюк. Берия взял у него доклад и пролистал. - Да, - сказал он, - эта штука, скажу тебе, в самом деле... посильнее, как говорится, фаллоса Гете. Здесь жизнь побеждает смерть... Или смерть побеждает жизнь?.. - Берия почесал в затылке. - Даже не знаю, как правильно это сказать... Вроде как "казнить нельзя помиловать"... В общем, здесь побеждает то, что нам нужно... А именно - будущий наш язык. Уленшпиг Витольдович здесь, конечно, немного отредактировал. Я его попросил. Вот кто, скажу тебе, разбирается в коннотациях!.. Уж слишком ты, знаешь ли, резковато местами... Но в целом доклад твой - нет слов, превосходный. Одним словом, ты просто обязан с ним выступить.
  Да не волнуйся ты!.. Не гоношись! Просто будешь стоять и раскрывать рот - а голос твой будет звучать как будто бы это ты сам говоришь... Там Крысюк обо всем позаботится... А что - ты думаешь кто-нибудь сам выступает? Своим, имею в виду, голосом? Наивный ты человек... Да кто же такое позволит? Для чего же тогда "Вопросы языкознания" нужно было писать? Да и потом - как они смогут, с отрезанными-то языками? Это мы с тобой понимаем друг друга, а так ведь никто ни черта не поймет... Нет, брат, для этого дикторы специальные есть. Майоры крысиные. Пойдем - нам пора во Дворец съездов... Пойдем же...
  Монгол обреченно засеменил вслед за Берией. "Уленшпиг Витольдович, Уленшпиг Витольдович, - повторял он. - Странное имя".
  
  
   9.
  
  Вечер открыл всесоюзный староста, как его называли, т.е. Михайло Иваныч Калинин. Казалось, что эта игра - в деревенского дедушку-дурачка - была ему и легка и приятна. И Монгол бы, пожалуй, в это поверил - таким убедительным был язык дедушки - если бы не одно но: если бы сам он, Монгол, не отправил когда-то в лагерь и дедушкину старушку, и детишек и даже кое-кого из внучков... Т.е. конечно не по собственному своему почину он их отправил, и даже не по какому-то там закону - а исключительно волей вышестоящего распоряжения. Надо сказать, в их работе они ничего не знали о самой гуманной Конституции в мире, а если кто-то из их "подопечных" вдруг напоминал им о ней, они отшучивались, говоря, что, мол, и гуманизм должен быть экономным, чтобы его хватило на всех а особенно самый гуманный из всех гуманизмов ведь это как золото что же получится если мы будем тратить его направо-налево враги тут же воспользуются нашей слабостью вот и теперь когда мы имеем самую гуманную Конституцию в мире они норовят задушить нас в зародыше и посылают подонков вроде простите вот вас чтобы вы насвинячив приходили и требовали своей доли от самой гуманнейшей Конституции и тем подтачивали нашу силу но нет не пройдет не получится фокус для таких у нас нет Конституции ни самой гуманной ни просто гуманной вообще никакой...
  Калинин шутил, делал смешные инверсии, каламбурил, вдруг срываясь на сложноподчиненные предложения со многими прилагательными - намекая тем самым на кое-какие отставания в некоторых областях...
  
  
   10.
  
  Потом с улыбкой на сером лице вышел Сталин. Увидев Калинина, он сделал вид, что испугался, а староста не растерялся и ласково погрозил ему подагрическим пальцем.
  Завидев вождя, зал тут же вскочил и долгими страшными рукоплесканиями не давал ему говорить.
  В конце концов Сталин не выдержал и показал: мол, если сейчас же не прекратите, уйду, и все стали с большой неохотой садиться.
  
  - Что сказать? - спросил Сталин. - После дэдушки что говорить? - по залу пронесся взрыв смеха. - Что ви смэетесь? Дэдушка наш указал нам на всэ наши нэдоработки. Нужно работать. Нужно лучше работать... (долгие аплодисменты)
  Братья и сестры! Ми думаем как? Что язик наш - наш друг. А он враг. Это главный наш внутрэнний враг. Вот что такое язик... (очень долгие аплодисменты)
  Ми думаем что? Что язик - это главное наше орюжие. Мэниппэя. То эсть то, что обычно понымаэтся под язиком. Но я говорю вам: язик - это то, что ми прэодолеем. То, что ми побэдым... (долгие, нескончаемые аплодисменты)
  Вот я слышал, что есть тут такой доклад "Стэп и вэтэр: сравнитэльная морфология язиков", - при этих словах Монгол вжался в кресло. - Ми сегодня, возможно, услишим этот доклад. Вот куда ми должны идти. Вот гдэ наше будущее. Наш простор. Вот гдэ наше главное язикознание.
  Нэт, ми нэ будэм рэвизионистами. Ми нэ скажем, что профессора филологии всэ должны стать крыстьянами и зоотэхниками. Нэ думаю, - сказал Сталин, - чтобы в этом был какой-нибудь смысл... (в зале - смех). Но ми ждем от них одобрения нашего дэла. Ми ждем от них подлинно народной работы... (продолжительные аплодисменты)
  Кое-кто говорит, что вначале было слово... Ми вэрнемся к началу. И ми побэдым это слово... (долгие аплодисменты, переходящие в одну нескончаемую овацию)
  Так побэдым! - сказал Сталин, и тут же весь зал поднялся в едином порыве, скандируя: "Так победим! Так победим! Так победим! Так победим!".
  
   11.
  
  Тут к Сталину подошел Поскребышев - главный распорядитель вечера - и подал какой-то листок. Сталин взглянул на записку, нахмурился и, подняв руку, отчего зал затих, произнес:
  - Я сказал, ми услишим сегодня доклад "Стэп и вэтэр". С сожалением винужден вам сообщить, что его автор нэ сможет сегодня присутствовать в этом зале. Он пал смертью храбрых, сражаясь за будущее нашего язика. Прошу почтить его память вставанием.
  Все встали.
  - Не понимаю, в чем дело? - нахмурился Берия. - Посиди-ка здесь, а я должен все выяснить - что там такое затеял Поскребышев... или кто там, ядрить их через коромысло?..
  И он тут же исчез.
  К слову сказать, Монгол чрезвычайно обрадовался тому обстоятельству, что ему не придется читать этот самый доклад "Степь и ветер". Мало ли что там, в этом докладе. И хотя Берия и уверил Монгола, что все доклады пишутся под его непосредственным руководством, но поди знай - что да как. Что же касалось его якобы гибели - то ему уже было на все наплевать...
  Дальше шли - один за другим - доклады.
  Полковнику запомнился доклад Уленшпига Леопольдовича Крысюка, вернее, его завершение.
  
  "Успешное развитие советской морфологии корней, - сказал Крысюк, - происходит при общем упадке науки в капиталистических странах, где филология фальсифицируется и ставится на службу усилению эксплуатации человека человеком, грабительским войнам и так называемому "научному" обоснованию идеализма и поповщины. Подлые агенты фашизма, троцкистско-бухаринские шпионы и диверсанты, выполняя волю своих хозяев, не останавливаются ни перед какой гнусностью, чтобы подорвать филологическую мощь нашей родины, вырвать у великой семьи народов СССР завоевания Великой Октябрьской филологической революции. С огорчением должен сказать, что враги языка проникли и в наше святая святых - в среду наших языковедов. Борьба с этой мразью осложнялась и тем, что часто язык их можно было принять за народный. Выполняя шпионские и вредительские задания в научно-исследовательских институтах, пытаясь нарушить налаживающуюся связь с практикой и протаскивая под видом новых теорий всякий иделистический хлам, они хотели сорвать подготовку биологической революции языка.
  Но не прошло! Не прошло, товарищи! (аплодисменты, переходящие в длительную овацию).
  И не могло, добавлю, пройти! (аплодисменты).
  Сокрушительный, страшный удар стилистических войск и уничтожение вражеских групп явились ответом всех настоящих носителей языка на гнусные преступления наших врагов.
  Да здравствует великий вождь! Да здравствует языколиссимус! Да здра... (невероятные аплодисменты заглушают голос докладчика).
  
  
  Наконец, торжественная часть закончилась и начался концерт. Певцы пели арии из опер и современные песни, актеры показывали отдельные сценки, были также писатели и поэты.
  
   12.
  
  Под конец было объявлено выступление одного из раскаявшихся узников языка. Он прочитал такие стихи:
  
  Товарищ Сталин, вы - большой ученый!
  В языкознании постигли высший толк!
  А я - простой коннотативный заключенный,
  И мне товарищ - серый брянский волк.
  
  Вот он вздыхает в строчках темноватых,
  Вот он в ночи крадется, словно тать...
  Пшел прочь! Пусть я навеки виноватый,
  "Товарищ Сталин" напишу я в чистую тетрадь.
  
  Я не прошу расставить точно запятые
  В "казнить нельзя помиловать" - я весь
  Склоняюсь в строчки, сталью завитые,
  И выхожу валить веселый брянский лес.
  
  А если я когда-нибудь забуду
  Родной барак живого языка,
  Пускай народ меня осудит как Иуду
  И финку сунут в бок литературные зэка.
  
  
  
  Тут мощные динамики зафонили - так, что стало больно ушам: это Сталин, сидевший в первом ряду, попросил слова и ему спешно протягивали со сцены шнур с неотключенным микрофоном.
  
  "Что ж, хорошие стихи, - похвалил осужденного Сталин. - В целом, я би сказал, здэсь есть правильное понимание процесса. Но вот частности хромают. Например, к чему здесь упомянут персонаж из Библии? Или, может быть, товарищ наш из Брянска думает, что если он нэ упомянет этого мистического персонажа, то ми ему и не повэрим? Он думает, что наша вэра поколеблется без этого упоминания? Ми обойдемся и без этого... - зал разразился долгими аплодисментами. - Да, обойдемся... Уж если ми рэшим поверить вам, ми вам поверим и без мистики. А если ми рэшим, что вэрить вам нэ стоит, то никакие заклинания вас нэ спасут... - снова аплодисменты и крики "Да здравствует Сталин!". - Кстати, и в финке, то есть в финском ноже, тоже нэт особой нужды. Если что - ми вас расстрэляем... - при этом весь зал просто взорвался аплодисментами. - К тому же ви здесь почему-то сбиваетесь с пятистопного ямба на дольник и это все производит тягостное впечатление. Да и в целом ритм нэ выдерживает, как говорится, серьезной критики. Уж если ви решаетесь написать "товарищ Сталин", а не брянский, к примеру, волк... - зал угрожающе загудел, - то ви должни быть внимательней к силлабо-тоническому построению. Если би ми так писали наши работы, нас би никто в народе нэ понял. Вот я здэсь для себя записал - ви думали, ми здэсь чертей рисуем? - пошутил Сталин. - Нэт, ми иногда и работаем...(смех в зале) Так вот: первая строчка - пять стоп, вторая - шесть, третья - шесть, четвертая - пять, но как бы с цезурой. Второй абзац: три первых строки - по пять стоп, а в четвертой - с товарищем Сталиным - их целых семь... Может быть здесь, я спрошу вас, есть такой тонкий намек на то, что товарища Сталина слишком много и нужно его немножко, как говорится, урезать? Положить его на кровать Прокруста? - при этих словах вождя зал вскочил с криками: "Долой его! К стенке! Бросить в клетку к волкам!" - Спокойно, товарищи, - сказал Сталин, обернувшись к залу. - Ведь я не к тому говорю, чтоби ми сейчас с вами принимали какие-то экстремальные меры - спор у нас стилистический. Да и к тому же этот поэт ничем нам особенным нэ угрожает. Ну чем, посмотрите, чем может нам угрожать этот... стоящий сейчас перед нами поэт? - зал откликнулся гомерическим хохотом. - Поэтому ми и нэ будем сэйчас его расстрэливать и уж тэм более протыкать финским ножом, как он о том просит, хотя, надо сказать, что товарищ поэт еще нэ до конца уверен в своей стойкости... да и, возможно, в правильности своего выбора... Ми дадим ему шанс, поскольку он только решился начать жизнь сначала. А расстрэлять ми его всэгда успеем..."
  Зал встал и с криками "Мудрейший! Триждывеличайший!" устроил языколиссимусу такую невиданную овацию, несмотря на все его знаки, что он обидится и уйдет, что Сталин, действительно, не выдержал и ушел. Овация же продолжалась еще часа полтора. Зал в припадке какой-то особо опасной формы безумия (которую, к слову сказать, Монгол иногда наблюдал на допросах), кричал нараспев: "Стаааа-лин! Стааааа-лин! Ста-ааааа-лин! Стаааа-лин!".
  Некоторые из кричащих не попадали в такт и, налагаясь, слога образовывали какие-то новые имена (Монгол насчитал несколько), за каждое из которых можно было смело расстреливать, пока, наконец, откуда-то вдруг с галерки отражением от потолка или как-то иначе не донесся звук "ги" ("Вряд ли это из Джугашвили? - подумал Монгол. - Кто же станет кричать "Джугашвили", имея в виду товарища Сталина? Разве что, вероятно, какой-нибудь дедушка из грузинской деревни?.."). Внизу же, в партере, вдруг как-то доверчиво подхватили это самое "ги" и зазвучало: "Гии-лин", "Ги-и-и-иста", "Ли-и-инста", "Гии-лир". И не успел Монгол только подумать о том, куда катится этот снежный ком звуков, как уже вовсю громыхало: "Ги-и-итлер! Гииии-и-тлер! Гии-и-тлер! Гииииит-лер!", - так что Монголу вновь стало казаться, что он сходит с ума.
  
  Он подумал о том, что сейчас, вероятно, товарищ Буденный или кто-то другой, тот, например, лоботомированный генерал из тира вместе с ротой солдат выкатят на авансцену штук пятьдесят-шестьдесят пулеметов и откроют ужасный огонь по безумному залу... Он даже закрыл глаза...
  Но ничего не случилось.
  После этого было объявлено: "А теперь просим всех в Георгиевский зал для продолжения праздника". Монголу вдруг померещилось, что сказав это, Поскребышев подмигнул ему...
  
  
   ГЛАВА ПЯТАЯ
  
   1.
  
  Елка уже стояла украшенной, вся сияя огнями. Да и весь зал изменился. Оркестранты играли тихие марши. Официантки обносили гостей водкой, шампанским и бутербродами. То и дело слышались взрывы хлопушек и летал серпантин. Монгол выпил несколько рюмок водки и опъянел совершенно. Музыканты почему-то заиграли "Щелкунчика". Перед Монголом мелькали полковничьи, подполковничьи, генеральские и даже маршальские мундиры. Одна из официанток показалась ему знакомой. Монгол приподнялся. Да это же Марфинька! "Марфинька, Марфинька!" - закричал он, но Марфинька почему-то уже убежала - к какому-то генералу, требовавшему водки. Монгол увидел, что генерал, выпив водки, вдруг притянул к себе Марфиньку и впился ей в губы своей острой мордой. "Ах, ты, крыса!" - воскликнул Монгол. Он хотел побежать на выручку Марфиньке, но кто-то толкнул его в спину и он упал.
  Потом его подняли, понесли на какое-то возвышение, на всеобщий обзор... Кто-то спросил: "Ну, как мы будем его мочить?". Один лейтенантик с глазами волчонка (Монгол вдруг подумал: откуда здесь быть лейтенанту?) выкрикнул что-то неясное, безъязыкое, страшное. И все подхватили, послушались, стали скандировать своими обрезанными языками...
  И вдруг - раздалось, упало, пронзило - как громом - через весь зал: "Рано!".
  Толпа расступилась, затихла, ошеломленная, словно волна, налетевшая на волнолом...
  - Рано, - снова прозвучал голос, но уже мягче. - Через нэсколько стадий хотитэ прыгнуть...
  И тут же, после секундного замешательства, грянуло: "Да здравствует языколиссимус!". Монгол поднял глаза, и на том конце Георгиевского зала увидал Сталина. В маршальском облачении, с огромной крысиною головой, он шел, глядя прямо в глаза Монгола...
  
  
   2.
  
  Но внезапно зал и все крысы куда-то исчезли и Монгол оказался в какой-то ужасной пустыне. Точнее даже, это была не пустыня, а просто выжженная дотла земля.
  Он был совершенно один.
  Веяло гарью.
  Дул страшный ветер, неся золу и ошметки обгорелой травы.
  По небу бежали черные тучи.
  На убогой колючке, держась из последних сил, сидел закопченый тарантул...
  Монголу вдруг показалось, что ничего еще не было: ни революции, ни вообще истории, ничего, и сам он только что создан из праха...
  "Восстань!" - вдруг услышал он голос с неба. Ласковый голос, будто отцовский, но в то же время достаточно твердый.
  Монгол с трудом, но поднялся на задние лапы.
  "Да, я только что создан...", - подумал он еще раз.
  И тут он снова увидел Сталина. Тот был почему-то с крыльями - Монгол насчитал их шесть штук, и морда у него была уже не крысиная, а просто рябая и омерзительная. Вот только глаза оставались крысиными - маленькие, налитые кровью, навыкате...
  
  "Ти разговаривал с Чингис-ханом, синок?" - тихо спросил его Сталин.
  Монгол хотел было ответить, но Сталин молниеносным движением вонзил в его рот свои зубы и вырвал Монголу язык...
  
  
   3.
  
  Он не помнил, что было дальше. Очнулся он в кабинете у Берии. Во рту у него страшно саднило.
  "Значит, это не было сном", - подумал Ъ.
  - А, наконец-то! - воскликнул Берия. - С праздничком вас! Теперь ты среди посвященных... в высший, так сказать, круг чекистов... А вот докладик ты зря отказался читать... Зря-зря... Кое-кто, я скажу тебе по секрету, был недоволен...
  Но может быть мне ты все-же расскажешь - по знакомству, как говорится? А?
  Тут Берия вдруг подскочил к Монголу и больно схватил его за ухо.
  - Что там такое надыбал ты в этой своей стэпи, мразь узкоплёночная? - заорал он. - Отвэчай! На кого ты работаешь? Ты думаешь, мы ничего не знаем? О чем вы договорились? Помешать нам? Молчишь? Ну, мы заставим тебя говорить!..
  
   4.
  
  Он не знал, сколько времени провел он в своей темнице - все дни для него смешались в один. Сначала его допрашивали, но как-то вяло - уж он-то знал, как допрашивают, когда нужно, - а потом о нем и совсем забыли. Впрочем, единственное изменение все-таки позволяло ему не упустить совершенно нить времени. Наверное, действие той свиной прививки, которую сделал Монголу старичок-генетик, закончилось или что там еще случилось - Монгол не знал, но он все больше и больше стал походить на себя прежнего. "Наверно действительно, издалека и если как-нибудь там лицо обмотать шарфом, меня, вероятно, можно будет принять за человеческое существо", - думал он. С удивлением он наблюдал, как отпали копыта, как пятак опять превращается в нос...
  Потом он узнал о смерти главного языковеда.
  Затем своими ушами услышал, как застрелили Берию...
  
  Как ни странно, но конного маршала посадили рядом с Монголом, в соседнюю камеру. Он орал благим матом, как резаный, требовал - то Хрущева, то бабу. Насчет бабы Монгол сомневался, но вот Хрущев однажды все же приехал. Берия почему-то стал у него спрашивать: что у тебя в руке, покажи, что у тебя в руке.
  - Ничехо у меня нет, отвечал Хрущев с характерным гэканьем. Что же я стану тебе зря показывать?
  - Нет, не зря, Никита, побойся боха, я вижу, что есть, настаивал Берия, тоже почему-то гэкая.
  - Говорю тебе, ничего, право, настырный какой, что же я буду боха бояться...
  - А вот я вижу, что есть. Есть, есть, есть, есть...
  
   5.
  
  И тут Монгол услыхал выстрел. Потом еще один. Больше Берия ничего не просил. Застрелили, догадался Монгол. Хрущев, наверное, и застрелил. Значит, все-таки прав был Берия, держал он что-то в руке...
  "Нет, ну ховорил же ему - ничего у меня нет... - жаловался кому-то Хрущев, выходя из камеры Берии. - Вот стервец! Не люблю, кохда мне не верят".
   Затем заскрипела и дверь Монгола. "Сейчас и меня... как Берию..." - мелькнуло у него в голове. Вошел охранник и взял Монгола на мушку. За ним появился Хрущев, держа за спиной правую руку. Третий охранник стоял в двери.
   - Ты хто? - спросил у Монгола Хрущев.
  - Му-му-му, - промычал Монгол.
  - Шо таке, у чем дило? - удивился Хрущев. - Му-му, што ль? А я вот Херасим. Не ждав? А ну, отхрой рот!..
  Монгол открыл рот, думая, что Хрущев хочет убить его таким вот образом, и мысленно простился с жизнью, попросив зачем-то прощенья у Марфиньки.
   - Вот педерасты! - вдруг воскликнул Хрущев. - Посмотри-ка, - сказал он охраннику. - Смотри, как оттяпали парню язык.
   Охранник взглянул и присвистнул.
  - Не свисти! - сказал Хрущев. - Денех не буде...
  
   6.
  
  "Странно, подумал Монгол, неужели они не видят, что я - по-прежнему только свинья? Неужели настолько я изменился?"
  Тут Хрущев повернулся к тому из охранников, что стоял в двери, и приказал:
  -Позови-ка ко мне начальника тюрьмы! Да поживей!
  -Ешть! - рявкнул тот и убежал исполнять приказ.
  - "Ешть". Ишь, шепелявый какой... - усмехнулся Хрущев. - А ты, - сказал он другому охраннику, свистуну, - постой-ка пока в двери...
  - Не положено, Никита Серхеич... - начал тот было.
  - Иди х двери, тебе сказано! - заорал Хрущев. - Не положено... Педерастам одним не положено... А если я тебе ховорю, то положено... Или, может быть, ты - педераст? - прищурился Хрущев.
  - Никак нет, Никита Серхеич!
  - Что "никак нет"?
  - Ну, не это... не этот самый...
  - Тогда - марш к двери! И закрой ее с той стороны!
  - Так точно, Никита Серхеич! - и охранник выскочил как ошпаренный.
  "Сейчас он меня и пристрелит, - с грустью подумал Монгол. - Видать, не хотел при свидетелях...".
  
   7.
  
  Они остались вдвоем.
  - Гэкать могёшь? - вдруг тихо спросил Хрущев.
  Монгол покачал головой.
  - Не могёшь, значит, - оживился Хрущев. - А жалко... Я бы тебя, брат, в советники взял... Ей-ей, не думай, что вру... Я ведь знаю твою историю... Знаю, что ты - известный ученый.
  Тут Монгол стал отчаянно качать головой.
  - Ты не отпирайся, не отпирайся, - недовольно сказал Хрущев. - Ведь я не сказал, что псевдоученый, как некоторые... Хи-хи... Он меня, гад, хотел Хрющовым назвать, а мы ему сами - пиф-паф, прости господи, сделали... То есть, ты не подумай, - поправился он, - что мы это... несчастных по темницам стреляем... Я пистолит свой перед ним положив - офицер все же языкознанию... Мол, давай, брат, сделай свободный выбор... Поставь, одним словом, точку на своем конце... Мы с тобой, тах сказать, в стилистическом понимании самых важных процессив расходимся... А он: покажи, говорит, что у тебя в правой руке - не сехретный ли там, мол, дохлад... Я ему: а если даже сехретный, так шо? Я отчет тебе, что ли, должен теперь давать? Ну, допустим, говорю, что сехретный доклад - что дальше?.. Ты его вон сколько времени под сукном прятал, ход не давал, а потом - дак совсим подевав куда-то... Тут он себе и пулю у лоб... Як ховорится, не так страшен черный хвадрат, як его малюють...
  
   8.
  
  Монгол уже было поверил Хрущеву, но вспомнил, что выстрелов было два, да и руку его визитер все еще продолжал держать за спиной, и опять загрустил... Хрущев поймал его взгляд и нахмурился.
  - Нет, не люблю, кохда мне не вирят! - воскликнул он в каком-то отчаянии. - Ты шо подумал? Шо выстрелов быво два? Усе правильно, два, дак ведь он же с лошадью быв! Ты не знав? Ему уместо бабы-то лошадь, хы-хы, доставили... Ну, так вот, сначала он себя самого, что называется, отредахтировал, ну, а потом уже лошадь... То есть, конечно, она сама не смохла бы... - Хрущев потер лоб. - Хотя, скажу тебе по сехриту, тойная лошадь ахентка его была... Превращенная... В общем, она там взбрыхнулась, ятить ее, а тут наш охранник в ее и пальнув, як дурак... Думав, обычная лошадь... И хватит на этом.
  
  Свободной рукой Хрущев достал из кармана платок и вытер вспотевшую лысину.
  - Одним словом, - сказал он, - я знаю, сынок, чем ты там занимался, на ферме-то... Ну, что ты мотаешь башкой? Не веришь, шо знаю иль мне не веришь? А вот, это видел?!.. - вдруг выпалил он и широко открыл рот:
  Монгол заглянул ему в рот и обмер: и у него не было кончика языка.
  - То-то, брат... Ну, что теперь скажешь?.. - Хрущев присел на нары. - В общем, вот что: твой сехретный доклад у меня. Удивлен? Его профессор Пасюк, или как его там - Крысюк, ча ни, сохранив. Уругвай Владиславьевич. Жизнью за него рисковав. Одним словом, я с ним сейчас, с этим дохладом твоем перед двадцатым съиздом выступать буду... Да не мотай ты башкой, не мотай! Дохлад твой трех видов сехретности будет... шо я, дурак, что ли, рассехрисчивать его перед усем миром. С первым видом сехретности я выступлю только перед своими. Со уторым - перед съиздом. Ну, а третий, так сказать, для народа. Доклад-то великий! Обострение противоречий... Накал борьбы... Накал, понимаешь... - Хрущев потряс кулаком. - Увеличение числа педерастив... Борьба стилев... Сильный, короче, доклад... И это же надо перевертень який сочинить: водовозу - руку кукурузоводов... Ведь это же, як ховорится, не у бровь, а у глаз. Вот он я - твой водовоз!.. А эти держали его до последнего, хноили, смех из него делали - твой доклад разумию - не хотели, тах сказать, смены... этих... як их там... пара-дихмов, что ли... черт, и не выховоришь... Хотя сами и написали "Вопросы языкознания"... А?.. Шо ты скажешь? И на старуху, як ховорится, бывает проруха... А Берья-то тохда знаешь что умышлял, на торжиственном вичере? Он думал тебя посадить в специальное крисло таке на сцене и подвести елехтричество - и визжал бы ты, братец, свинья свиньей, уж прости за такое сравнение. И тохда бы мы с тобой уряд ли уже сейчас разховаривали... То есть ты, имею в виду, вряд ли бы уже разховаривал. Но слава боху, один из монтеров вовремя там проводок пидозрительный разхлядев... Хотя, я скажу тебе, ты тохда, хоть и не выступил с целым докладом, но даже тем, шо сказав, як ховорится, свалил Усатого. Это ведь ты свалив-то его... Он уже больше с тих пор не оправимшись... Подавимшись, як ховорится, твоим язычком... Отравився, идрить его за коромысво... А о возвращении херба - это же ты как лихо сказав. Я - так даже хлазам своим не повирив сначала. Як же, думаю, это ён вернется, прижний-то херб? Ведь большая ж корона - это исть царь расейский, а две малые - князь чухонскай да шляхетский, как бы, король! Неужели, думаю, на престол возвернутся, ядрить их? И только потом до меня дошло, шо к чему... Шо это, значит, просто такая дехрадация усяческих символов... Но ведь и мы, я скажу тебе, не сидим сложа руки, работаем...
  
   9.
  
  Знаешь, який анехдот про мене сейчас ходит в народе? Не знаешь? А вот я тебе расскажу...
  
  Сидим мы как будто втроем - Сталин, Берья и я, разховариваем, обсуждаем ближайшие планы на будущее. А приказали - нас не тревожить, только у случае чрезвычайном яким. Вдруг у дверь стучат. Я будто бы спрашиваю: у чем еще дило?
  - А у том, ховорят, Мыкита Сырхиич, что сейчас по вражеским холосам передали, будто наш дорогой товарищ Иосиф Весьсерионович весь как есть обосрамшись.
  Вот те на! Як ховорится, хоть стой, хоть падай.
  Сталин, конечно, сразу на холос: "Это я, ховорит, жирной пищи сэходня нэмного пожрав. Чахохбили, или якись там. Нэ знаю, зачим, ховорит, они об этом пэрэдають...". Кстати, ты анехдот такой про пэрэдаста знаешь? - спросил Хрущев. - Напомни потом, я тэбе расскажу. Так вот... "Я, ховорит Сталин, нэмножко и упустив-то всэго, а можэт, и нэ упустив даже, а так, пукнив трошки, а они мнэ такую обструкцию пэрэд усэм дэмократическим миром устраивають". Но у цилом, поскильки уже он старик, не выдирживает такой страшной скуки и отдает боху душу - или кому там, не знаю, в общем, откидывается, як сурок.
  А Берья так на меня подозрительно смотрит и ховорит:
  - Это ты, ховорит, Никита, враху наш самый хлавный сыхрэт продав. На трыдцать сэрыбрынников, ховорит, иностранных купився.
  А я ему, мол:
  - Побойся боха, Лавринтий, я же здесь завсегда сыдив, не выходив никуды, да и не почувствовав даже - когда наш великий вождь сиранув... Ты, вон, рядом с ним быв, ховорю, - с тебя, значит, и спрос.
  Берья как услыхал про ито, весь покраснив, нохами затопав... Машину мне, ховорит, скорей...
  Машину ему, понимаешь... А тут снова у двирь - тук-тук. Берья хитро так мни хутарит, мол, нэ спрашивай их. А я отвечаю: не моху не спросить, ито ж наш, ховорю, народ, не шпиёны якие-нибудь.
  И спрашиваю: ну чего там еще?
  - А то, ховорят, что по вражеским холосам вдругорядь передали, что товарищ Берья тапирича обосрамшись.
  Ну, Берья тут же - шмяк и откинулся, даже в хонор не стал впадать.
  
  А я от расстройства, что вот на моих глазах два таких величайших свиточа мысли погасли, якобы тоже не удержал... ну и... как говорится... немного того... И жду стука в дверь. Жду минуту, жду две, смотрю - уже час прошел, а никто не стучит. Ну, думаю, вражеским голосам я наверное неинтересен. И тут вдруг стучат.
  - Ну шо, ховорю, шо там передамши?
  - А то, ховорят, Никита Серхеич, что вы им интересны и даже очень, но вот только жопу-то вымойте, потому что их прызидент очень вони не любят...
  А, каковы стервецы? И думаешь, я за такую ужасную антисовитчину кого-нибудь расстрыляв? Нет, скажу я тебе, никого я за это пока не расстриливал...
  
   10.
  
  В дверь постучали.
  - Вот видишь, опять стучат, - пожаловался Хрущев. - Ну, хто там еще? - спросил он.
  - Это я, Мыкита Сырхыич! Начальник тюрьмы, - сказал запыхавшийся голос.
  - Педераст ты, а не начальник тюрьмы, - вдруг устало воскликнул Хрущев. - Эх, не успел, - сказал он Монголу, - про пэрэдаста тебе рассказать. Ну, может потом як-нибудь... Анекдот-то тот, в общем, про Крысюка, - и снова вернулся к пришедшему. - Запомни, - сказал он ему через дверь, - я - это всехда я. При любых обстоятельствах. У любых придаточных и даже сложнопидчиненных предложениях. Хде бы я ни находився. Не просто местоимение первого лица единственного числа, а личное мое местоимение, то есть попросту я. Понятно тиби?
  - Так точно, - крикнули из-за двери.
  - "Так точно"... За что мне народ платит деньги? Я тебя, тебя спрашиваю, за что мне народ платит деньги? За то, чтобы я тут лихбез проводил для начальников тюрем? Да за ито меня бы народ расстреляв! Сам бы я вышел к народу и сказал: стреляйте! Вот ты, чертова голова, можешь выйти к народу и сказать: стреляйте? Молчишь? Вот и я о том же! А я вот могу им сказать: расстреляйте, ребята, мне этого педераста, начальника сраного такой-то тюрьмы, поскольку он деепричастный какой-нибудь оборот от непричастного отличить не может, а уже берется тюрьмой управлять! И шо бы, ты думаешь, мне ответил народ? Ты думаешь, он бы ответил мне как-нибудь там в сослагательном, что называется, наклонении? Мол, не лучше ли было бы, Никита Серхеич, как-нибудь, в общем, обойтись без расстрела? Не лучше ли было бы его, педераста, отпустить на все стороны - пусть ходит, как знает, на свое как-нибудь усмотрение?.. Нет, скажу я тебе, сынок, народ бы тебя, подлеца, расстрелял! Расстрелял бы на месте, как изменника родины! Как какого-нибудь шпиёна английского! Как сюрреалиста. Так-то, брат... А что касается я, - продолжил Хрущев, - то здесь мы тебя так поправим: поскольку я здесь, внутри, то я не могу быть снаружи. И поэтому ты не можешь сказать о себе: я. У тебя для этого еще кишка тонка... Разве что только ты какой-нибудь сраный сюрреалист.
  
   11.
  
  - Никак нет, товарищ Хрущев.
  - Что значит, что ты ховоришь "никак нет"? - поинтересовался Хрущев. - То есть я только предположил, что ты педераст и сюрреалист, а ты уже ховоришь "никак нет"? То есть ты даже не можешь представить, чтобы я был хоть в чем-нибудь прав?
  - Простите, Никита Серхеич...
  - Не прощаю... - ответил Хрущев. - Не прощаю... И народ тебя, сюрреалиста, ни за что не простит... Ты мне лучше, свинячий сын, объясни, почему ты гноил здесь наших лучших товарищей, лучших из лучших языковедов наших - не тебе, педерасту, чета?.. и продолжаешь, замечу, гноить, несмотря ни на что...
  - Так ведь я же, Никита...
  - Ты дверь-то открой - потом будешь якать! - гаркнул Хрущев. - Ты и сейчас, вон, со мной через дверь разговариваешь!.. Или ты и меня заарестовав?..
  Дверь тут же открылась. Белый как мел начальник тюрьмы, увидев Хрущева, упал на колени и заорал благим матом:
  - Простите, Никита Серхеич, ей-боху!.. Ей-боху...
  - Ей-боху?
  - Ей-боху...
  - Ах, ты... хад! Бохом клянешься?
  Тут начальник тюрьмы понял, что он совершил, захрипел и свалился без чувств.
  - А, что с таким говорить, - проронил Хрущев. - Ты будешь покамест заместо него, - сказал он охраннику-свистуну. - А его - немедленно выпустить, - приказал он, показывая на Монгола, и повернулся спиной - уходить.
  И тут Монгол увидал, что никакого пистолета у него не было, и удивился этому даже больше, чем неожиданному своему освобождению...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Полностью повесть см.:
  Лi БО. НОВАЯ ЭЛЕКТРiЧЕСКАЯ ПРОЗА. ТОМ XII. В ПЕРЕВОДЕ А. ЧУКАНОВА. М., ПОЛИТiЗДАТ, 1973. WM. H. WISE & CO., INC., A LIBRARY OF WORLD KNOWLEDGE.
   Под редакцией действительного члена-корреспондента Академии Наук SCCР Башкавы Мариса Корнеевича и проф. МГПИ им. Томаса Круза почетного доктора Оксфордского и Лионского военно-филологических колледжей Аir W. Laurie.
   Рекомендовано для студентов и преподавателей высших партшкол ФСБ.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"