Чунихин Владимир Михайлович : другие произведения.

Верховный

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
  • Аннотация:
    Настоящий очерк задумывался как послесловие к теме "Тайна 21 июня 1941 года". Однако сейчас вижу, что получается самостоятельная работа далеко за пределами этой темы. Очерк не окончен. Последние изменения внесены 7 января 2013 года.
  
  "Мы - единственная в мире страна, где есть не только могила Неизвестного солдата, но и могила
  Неизвестного Верховного главнокомандующего"
  
  Феликс Чуев. 140 бесед с Молотовым.
  
  
  
  
  Думаю, уместно будет начать разговор по этой теме с предмета, несколько отдалённого от неё. И хотел бы не трогать это, в силу примитивности использованного там материала, но и промолчать об этом никак нельзя. Если действительно хотим понять, что же происходит вокруг нас.
  А потому предварю разговор необходимым вступлением.
  
  В ряду воинских преступлений наиболее тяжёлыми являются преступления, связанные с трусостью. В народном сознании или, если точнее, в народной традиции, трус не может быть хорошим воином. И не только воином. Прискорбное качество это является позорным не только на поле боя, но и в обычной повседневной жизни. Трус не может быть защитником. Труса не обязательно судить (если трусость не была проявлена в бою). Но трус обязательно вызывает всеобщее презрение. Или, в зависимости от степени эмоций, всеобщую брезгливость. И это естественно.
  
  Поэтому, если кто-то взялся кого-то поосновательнее испачкать, обвинение в трусости было бы в общем-то необязательным, если бы речь шла о человеке мирных занятий. Хотя, понятное дело, всё равно желательным.
  Но вот, если то же самое надо проделать с человеком профессии воинской, то представить его во всеуслышание трусливым ничтожеством было бы одним из самых полезных мероприятий.
  
  Легко сообразить, что обвинение в трусости и не могло ни в коем случае миновать высшего воинского начальника Великой Отечественной войны. Поскольку виновен он во всех мыслимых и немыслимых грехах, то было бы нелогичным, если бы не обвинили его ещё и в этом. Так не бывает, поскольку пачкали его много, многие и со многих сторон.
  
  В связи с этим нет ничего удивительного в том, что достаточно популярным мнением среди передовых слоёв советского общества во времена послесталинские было то, что Сталин с самого начала войны проявил несомненную трусость.
  Выражалась она в панике, охватившей его после германского вторжения, когда он, узнав о начале войны, спрятался на своей даче, никому долгое время не показывался на глаза и отказывался принимать какие-либо решения. В результате страна на долгое время осталась без руководства. Случилось это, как легко заметить, именно в тот самый критический момент, когда руководство это было необходимым более, чем когда-либо.
  
  Типичная презренная трусость командира, бросившего в бою свою воинскую часть, в результате чего войска потерпели поражение.
  
  ***
  
  Очень часто, когда начинают рассказывать эту историю, предваряют её словами - "как известно..." Или даже, "как это хорошо всем известно..."
  
  Между тем, для того, чтобы это стало "известно", и уж тем более "всем", должен был для этого постараться некий человек, близкий к Сталину. "Рядовые читатели", смакующие пятьдесят лет эту историю, не могли, согласитесь, наблюдать лично дрожащего под кроватью Сталина.
  
  Так кто же сообщил миру об этом сенсационном эпизоде?
  
  Никто из работавших со Сталиным людей не упоминает о сталинском страхе. Я подчеркну. Никто из тех, кто видел его в это время лично.
  Читаем мемуары Жукова, Василевского, Кузнецова, других людей видевших Сталина сразу после начала войны, - нет там упоминания об этом "факте". Вот о сталинском гневе Жуков упоминал. Это ему запомнилось.
  Так что, никто из людей, бывших тогда рядом со Сталиным, о том, что Сталин тогда "прятался", не упоминает.
  За одним исключением.
  
  Прятался - это из творчества Хрущева. Именно он первый запустил на историческую орбиту эту сенсационную историю.
  
  Но простите. Какой же из Хрущёва в данном случае свидетель? Даже если отбросить в сторону его очевидную зоологическую ненависть к Сталину, приправленную к тому же обычным его пристрастием к хлестаковской манере разговора, всё равно есть этому существенное препятствие.
  Дело в том, что сам Никита Сергеевич в описываемый период в Москве попросту отсутствовал. Но, тем не менее, на свидетельство о сталинском порочном поведении в начале войны умудрился попретендовать.
  
  Каким образом? Извольте.
  Смотрим его мемуары. Да, действительно, принадлежит сия история именно этому человеку.
  Читаем.
  
  Хрущёв Н.С. Время. Люди. Власть. (Воспоминания). Книга I. - М.: ИИК "Московские Новости", 1999.
  http://militera.lib.ru/memo/russian/khruschev1/
  
  "...Война началась. Но каких-нибудь заявлений Советского правительства или же лично Сталина пока что не было. Это производило нехорошее впечатление. Потом уже, днем в то воскресенье выступил Молотов. Он объявил, что началась война, что Гитлер напал на Советский Союз. Говорить об этом выступлении сейчас вряд ли нужно, потому что все это уже описано и все могут ознакомиться с событиями по газетам того времени. То, что выступил Молотов, а не Сталин, - почему так получилось? Это тоже заставляло людей задумываться. Сейчас-то я знаю, почему Сталин тогда не выступил. Он был совершенно парализован в своих действиях [301] и не собрался с мыслями. Потом уже, после войны, я узнал, что, когда началась война, Сталин был в Кремле. Это говорили мне Берия и Маленков.
  
  Берия рассказал следующее: когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Не знаю, все или только определенная группа, которая чаще всего собиралась у Сталина. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: "Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали". Буквально так и выразился. "Я, - говорит, - отказываюсь от руководства", - и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу. "Мы, - рассказывал Берия, - остались. Что же делать дальше? После того как Сталин так себя показал, прошло какое-то время, посовещались мы с Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым (хотя был ли там Ворошилов, не знаю, потому что в то время он находился в опале у Сталина из-за провала операции против Финляндии). Посовещались и решили поехать к Сталину, чтобы вернуть его к деятельности, использовать его имя и способности для организации обороны страны. Когда мы приехали к нему на дачу, то я (рассказывает Берия) по его лицу увидел, что Сталин очень испугался. Полагаю, Сталин подумал, не приехали ли мы арестовать его за то, что он отказался от своей роли и ничего не предпринимает для организации отпора немецкому нашествию? Тут мы стали его убеждать, что у нас огромная страна, что мы имеем возможность организоваться, мобилизовать промышленность и людей, призвать их к борьбе, одним словом, сделать все, чтобы поднять народ против Гитлера. Сталин тут вроде бы немного пришел в себя. Распределили мы, кто за что возьмется по организации обороны, военной промышленности и прочего".
  
  Я не сомневаюсь, что вышесказанное - правда. Конечно, у меня не было возможности спросить Сталина, было ли это именно так. Но у меня не имелось никаких поводов и не верить этому, потому что я видел Сталина как раз перед началом войны. А тут, собственно говоря, лишь продолжение. Он находился в состоянии шока... "
  
  
  Хочу пояснить. Когда Хрущёв в самом конце упоминает о своих встречах со Сталиным накануне войны, он имеет в виду чуть более ранний эпизод своих мемуаров, повествующий о том, что сам он перед войной уехал из Москвы в Киев позже, чем ему этого хотелось. А получилось так из-за того, что его долго не отпускал из Москвы Сталин. Не отпускал же он его, так как БОЯЛСЯ накануне войны остаться в Кремле один. Без Хрущёва. Ну как так? Он в Москве, а Хрущёв в Киеве. Ведь страшно же.
  Почитайте об этом у Хрущёва сами. Уверяю, получите массу удовольствия.
  Но это замечание по ходу, так сказать.
  
  По существу же мы с вами видим вот что.
  Хрущёв признаёт, что сам он свидетелем этих событий не был (удивительно было бы, если бы он утверждал обратное, поскольку известно, что самого его начало войны застало на Украине). Но, как утверждает он, безоговорочно верит рассказанному. Поскольку видел, как боялся Сталин надвигающейся войны. Боялся настолько, кто никак не мог решиться отпустить от себя храбреца Хрущёва. Единственного, надо полагать, кто мог его уберечь тогда от парализующего страха перед Гитлером.
  
  
  Итак. Получается, что история эта предъявлена миру вовсе не очевидцем.
  Это пересказ.
  И пересказ примечательнейшегого автора.
  
  Обратим внимание на то, что рассказал эту историю Хрущёву не кто иной, а именно Берия.
  Причём, заметим. О том, что, когда началась война, Сталин был в Кремле, Хрущёву, по его собственным словам, рассказали двое. Маленков и Берия.
  А вот о том, как Сталин перепугался, рассказал ему почему-то уже только один из них.
  Берия.
  Без участия Маленкова.
  
  Теперь, внимание. Очень важный вопрос.
  А почему Хрущёв не упоминет о том, что то же самое рассказали ему другие близкие тогда Сталину люди? Те самые люди, которые действительно видели Сталина в начале войны. Например, Молотов. Каганович. Ворошилов. Тот же Маленков. Или Микоян, такой же как и сам Хрущев беззаветный борец со сталинизмом? Уж этот бы не смолчал, надо думать.
  Нет, не упомянул.
  
  Понятно, можно допустить, что при жизни Сталина они его боялись, поэтому предпочитали об этом факте между собой не говорить. Один только выдающийся смельчак нашёлся - Берия Л.П.
  А после смерти Сталина? Почему никто из них не повторил для Хрущёва эту замечательную историю после смерти Сталина?
  
  Вот Хрущёв пишет.
  "Конечно, у меня не было возможности спросить Сталина, было ли это именно так".
  
  Это, извините, дураку понятно, что не было у него такой возможности, мог бы и не писать об этом. Тем не менее, написал. А знаете почему?
  Да потому что надо же было что-то написать в том самом месте своего произведения, где напрашивалась фраза о том, почему это у Н.С. Хрущёва "не было возможности спросить" о том же самом у своих коллег по Политбюро после смерти Сталина.
  
  Ведь не спросил же.
  А почему?
  
  Как бы там ни было, но о том, что сказанное Берией кто-то из них повторил пусть даже косвенно, Хрущёв промолчал.
  Причина этого, я думаю, достаточно очевидна.
  
  Посмотрим, чем друг от друга отличались все эти люди в тот момент, когда Хрущёв надиктовывал свои воспоминания.
  
  Отличие между ними есть. Существенное.
  И простое.
  
  Упомянутые мной сановники были тогда живы.
  Берия был к тому времени мёртв.
  
  Иными словами, Хрущёв говорит о том, что всё, им рассказанное, поведал ему удобно мёртвый Берия. Но ничего не говорит о том, что подобные же истории рассказывали неудобно живые на тот момент другие члены Политбюро.
  
  Но, простите, именно Хрущёв (сотоварищи, конечно) и убил как раз позднее упомянутого Берию.
  И не просто убил.
  Это именно Хрущёв рассказал о Берии, что тот был английским шпионом. Именно Хрущёв рассказал о нём то, что Берия готовил государственный переворот "против партии и советского правительства". Именно Хрущёв рассказал о Берии другие фантастические истории, связанные с его обвинением.
  Думаю, здесь нет людей настолько наивных, чтобы поверили в то, что обвинения в адрес Берии придумывал один Руденко?
  
  Так вот. Именно о Берии Хрущёв рассказал и то ещё, что историю о поведении Сталина передал ему опять-таки именно он.
  
  Забавно, да?
  
  Одно лирическое отступление.
  Причина разнообразных хрущёвских рассказов о Сталине в общем-то ясна и банальна. Обычная ненависть, правда не совсем обычного накала.
  Причина того, что "рядовые читатели" десятилетиями сочувственно кивали, слушая это, понятна тоже. "Рядовому" разбираться во всём этом - это значит прилагать умственное усилие в той области, где для него и так всё ясно. В силу уже его личной неприязни к Сталину. Возникшей по той или иной причине, да мало ли их, этих самых причин.
  
  Но меня поражает другое.
  Меня поражает то обстоятельство, что наши "рядовые читатели" до сих пор безоговорочно принимают на веру слова из того же самого источника, откуда появились сногсшибательные истории про построение коммунизма к 1980 году. Или не менее увлекательные речи про спасение СССР от продовольственных трудностей с помощью повсеместного выращивания известного злака.
  Причём верят ему настолько благоговейно, что принимают как безусловную истину не только его рассказы. Но даже и его пересказы.
  
  Ну, хорошо. Во времена "тоталитарной деспотии" большая часть документов была под замком. Поэтому, когда нам врали, а люди вранью верили - это простительно. Но сейчас-то? Когда всех дел-то - это взять и прочесть?
  
  Есть такой документ (он частично опубликован).
  Журнал посетителей Сталина, который вел его личный секретарь Поскребышев.
  
  Вот его записи за военный июнь 1941 года.
  
  Привожу по сборнику документов "1941 год", т.2.
  Изданного, между прочим, международным фондом "Демократия". Под редакцией одного из самых ярых антисталинистов современности - академика А.Н. Яковлева.
  
  Раздел "Июнь 1941 года".
  
  22 июня 1941 года
  
  1. т. Молотов вход в 5-45 м. выход 12-05 м.
  
  2. т. Берия вход 5-45 м. выход 9-20 м.
  
  3. т. Тимошенко вход в 5-45 м. выход 8-30 м.
  
  4. т. Мехлис вход в 5-45 м. выход 8-30 м.
  
  5. т. Жуков вход в 5-45 м. выход 8-30 м.
  
  6. т. Маленков вход 7-30 м. выход 9-20 м.
  
  7. т. Микоян вход в 7-55 м. выход 9-30 м.
  
  8. т. Каганович Л. М. в 8-00 м. выход 9-35 м.
  
  9. т. Ворошилов вход 8-00 м. выход 10-15 м.
  
  10. т. Вышинский вход 7-30 м. выход 10-40 м.
  
  11. т. Кузнецов вход в 8-15 м. выход 8-30 м.
  
  12. т. Димитров вход 8-40 м. выход 10-40 м.
  
  13. т. Мануильский в 8-40 м. выход 10-40 м.
  
  14. т. Кузнецов вход 9-40 м. выход 10-20 м.
  
  15. т. Микоян вход 9-50 м. выход 10-30 м. \301\
  
  16. т. Молотов вход в 12-25 м. выход 16-45 м.
  
  17. т. Ворошилов вход в 10-40 м. выход 12-05 м.
  
  18. т. Берия вход в 11-30 м. выход 12-00 м.
  
  19. т. Маленков вход 11 -30 м. выход 12-00 м.
  
  20. т. Ворошилов вход 12- 30 м. выход 16-45 м.
  
  21. т. Микоян вход в 12-30 м. выход 14-30 м.
  
  22. т. Вышинский в 13-05 м. выход 15-25 м.
  
  23. т. Шапошников в 13-15 м. выход 16-00 м.
  
  24. т. Тимошенко в 14-00 м. выход 16-00 м.
  
  25. т. Жуков вход 14-00 м. выход 16-00 м.
  
  26. т. Ватутин вход 14-00 м. выход 16-00 м.
  
  27. т. Кузнецов вход 15-20 м. выход 15-45 м.
  
  28. т. Кулик вход 15-30 м. выход 16-00 м.
  
  29. т. Берия вход в 16-25 м. выход 16-45 м.
  
  Последние вышли
  в 16-45 м.
  
  
  23/VI-41 года
  
  1) т. Молотов вх. 18 ч. 45 выход 1 ч. 25
  
  2) т. Жигарев 18-25 выход 20 ч. 45
  
  3) т. Тимошенко 18 ч. 59 выход 20 ч. 45
  
  4) т. Меркулов 19-10 вых. 19 ч.25
  
  5) т. Ворошилов 20 час. выход 1 ч. 25
  
  6) т. Вознесенский 20 ч. 50 выход 1 ч. 25
  
  7) т. Мехлис вход 20 ч. 55 вых. 22 ч. 40
  
  8) т. Каганович Л. 23 ч. 15 вых. 1 ч. 10
  
  9) т. Ватутин 23 ч. 55 вых. 0 ч. 55 м.
  
  10) т. Тимошенко 23 ч. 55 вых. 0 ч. 55
  
  11) т. Кузнецов 23 ч. 55 вых. 0 ч. 50
  
  12) т. Берия 24 часа выход 1 ч. 25 м.
  
  13) т. Власик 0 ч. 50 м. вых. 0 ч. 55
  
  Последи, вышли
  1 ч. 25 мин. 24/VI- 41
  
  
  24 июня 1941 г.
  
  1. т. Малышев 16.20 - 17.00
  
  2. т. Вознесенский 16.20 - 17.05
  
  3. т. Кузнецов 16.20 - 17.05
  
  4. т. Кизаков (Лен) 16.20 - 17.05
  
  5. т. Зальцман 16.20 - 17.05
  
  6. т. Попов 16.20 - 17.05
  
  7. т. Кузнецов (кр. м. фл.) 16.45 - 17.00
  
  8. т. Берия 16.50-20.25
  
  9. т. Молотов 17.05-21.30
  
  10. т. Ворошилов 17.30-21.10
  
  11 . т. Тимошенко 17.30 - 20.55
  
  12. т. Ватутин 17.30 - 20.55
  
  13. т. Шахурин 20.00 - 21.15
  
  14. т. Петров 20.00 - 21.15
  
  15. т. Жигарев 20.00 - 21.15
  
  16. т. Голиков 20.00 - 21.20
  
  17. т. Щербаков 18.45 - 20.55
  
  18. т. Каганович 19.00 - 20.35
  
  19. т. Супрун 20.15-20.35
  
  20. т. Жданов 20.55-21.30
  
  Последние вышли
  21.30м.
  
  
  25 ИЮНЯ 1941 Г.
  
  1. т. Молотов 1 ч. 00 - 5.50
  
  2. т. Щербаков 1.05 - 4.30
  
  3. т. Пересыпкин 1.07-1.40
  
  4. т. Каганович 1.10 - 2.30 \429\
  
  5. т. Берия 1.1 5 - 5.25
  
  6. т. Меркулов 1.35 - 1.40
  
  7. т. Тимошенко 1.40 - 5.50
  
  8. т. Кузнецов 1.40-5.50
  
  9. т. Ватутин 1.40 - 5.50
  
  10. т, Микоян 2.00 - 5.30
  
  11. т. Мехлис 1.20 - 5.20
  
  Последние вышли
  5 ч. 50
  
  25 июня 1941 года
  
  1 . т. Молотов вход 19-40 м. выход 1-5м.
  
  2. т. Ворошилов вход в 1 9-40 м. выход 1-15м.
  
  3. т. Малышев вход 20-05 м . выход 21-10 м .
  
  4. т. Берия вход в 20-10 м. выход 21-10 м.
  
  5. т. Соколов вход 20-10 м. выход 20-55 м.
  
  6. т. Тимошенко в 20-20 м. выход 24-00 м.
  
  7. т. Ватутин в 20-20 м. выход 21-10 м.
  
  8. т. Вознесенский 20-25 м. выход 21-10 м.
  
  9. т. Кузнецов вход 20-30 м. выход 21-40м.
  
  10. т. Федоренко вход в 21 - 1 5 м. выход 24-00 м.
  
  11. т. Каганович вход 21 -45м. выход 24-00 м.
  
  12. т. Кузнецов вход 21-50 м. выход 24-00 м.
  
  13. т. Ватутин вход 22-10 м. выход 24-00 м.
  
  14. т. Щербаков вход 23-00 м. выход 23-50 м.
  
  15. т. Мехлис вход в 20-10 м. выход 24-00 м.
  
  16. т. Берия вход 00-25 м. выход 1-15 м.
  
  17. т. Вознесенский 00-25 м. выход 1-00 м.
  
  18. т. Вышинский в 00-35 м. выход 1-00 м.
  
  Последние вышли
  в 1-00 м.
  
  
  26 июня 1941 года
  
  1. т. Каганович Л. 12 ч. 10 вых. 16 ч. 45
  
  2. т. Маленков 12 ч. 40 вых. 16 ч. 10
  
  3. т. Буденный 12 ч. 40 м. вых. 16 ч. 10
  
  4. т. Жигарев 12-40 16 ч. 10
  
  5. т. Ворошилов 12 ч. 40 16 ч. 30 м.
  
  6. т. Молотов 12 ч. 50 вых. 16-50
  
  7. т. Ватутин вх. 13 час. вых. 16 ч. 10
  
  8. т. Петров 13 ч. 15 м. вых. 16 ч. 10
  
  9. т. Ковалев 14 час. вых. 14 ч. 10 м.
  
  10. т. Федоренко 14ч. 10 вых. 15ч. 30
  
  11. т. Кузнецов 14-50 вых. 16 ч. 10
  
  12. т. Жуков 15 час. вых. 16 ч. 10 м.
  
  13. т. Берия 15-10 вых. 16-20
  
  14. т. Яковлев 15-15 вых. 16 ч.
  
  15. т. Тимошенко 13 ч. вых. 16 ч. 10
  
  16. т. Ворошилов 17-45 вых. 18 ч. 25
  
  17. т. Берия 17 ч. 45 вых. 19-20
  
  18. т. Микоян 17-50 выход 18 ч. 20
  
  19. т. Вышинский 18 ч. выход 18 ч. 10
  
  20 т. Молотов 19 час. выход 23 ч. 20
  
  21. т. Жуков 21 час. вых. 22 ч.
  
  22. т. Ватутин 21ч. 22 часа
  
  23. т. Тимошенко 21 ч. выход 22 ч. \430\
  
  24. т. Ворошилов 21 час. выход 22 ч, 10
  
  25. т. Берия 21 час вых. 22 ч. 30
  
  26. т. Каганович Л. 21-05 выход 22-45
  
  27. г. Щербаков 22 час. вых. 22 ч. 10 м.
  
  28. т. Кузнецов 22 час. вых. 22 ч. 20
  
  Последн. вышли
  22 ч. 20
  
  
  27 июня 1941 года
  
  1. т. Вознесенский 16.30-16.40
  
  2. т. Молотов 17.30 - 18.00
  
  3. т. Микоян 17.45 - 18.00
  
  4. т. Молотов 19.35-19.45
  
  5. т. Микоян 19.35-19.45
  
  6. т. Молотов 21.25-24.00
  
  7. т. Микоян 21.25-2.35
  
  8. т. Берия 21.25-23.10
  
  9. т. Маленков 21.30 - 0.47
  
  10. т. Тимошенко 21.30 - 23.00
  
  11. т. Жуков 21.30-23.00
  
  12. т. Ватутин 21.30 - 22.00
  
  13. т. Кузнецов 21.30-23.30
  
  14. т. Жигарев 22.05 - 0.45
  
  15. т. Петров 22.05 - 0.45
  
  16. т. Сококоверов 22.05 - 0.45
  
  17. т. Жаров 22.05-0.45
  
  18. т. Никитин 22.05 - 0.45
  
  19. т. Титов 22.05 - 0.45
  
  20. т. Вознесенский 22.15-23.40
  
  21. т. Шахурин 22.30-23.10
  
  22. т. Дементьев 22.30-23.10
  
  23. т. Щербаков 23.25-24.00
  
  24. т. Шахурин 0.40-0.50
  
  25. т. Меркулов 1.00 - 1.30
  
  26. т. Каганович 1.10 - 1.35
  
  27. т. Тимошенко 1.30-2.35
  
  28. т. Голиков 1.30 - 2.35
  
  29. т. Берия 1.30-2.35
  
  30. т. Кузнецов 1.30 - 2.35
  
  Последние вышли
  2.40
  
  
  28 июня 1941 г.
  
  1. т. Молотов вход в 19-35 м. выход 00-50 м.
  
  2. т. Маленков вход 19-35 м. выход 23-10 м.
  
  3. т. Буденный вход 19-35 м. выход 19-50 м.
  
  4. т. Меркулов вход 19-45 м. выход 20-05 м.
  
  5. т. Булганин вход 20-15 м. выход 20-20 м.
  
  6. т. Жигарев вход 20-20 м. выход 22-10 м.
  
  7. т. Петров вход 20-20 м. выход 22-10 м.
  
  8. т. Булганин вход 20-40 м. выход 20-45 м.
  
  9. т. Тимошенко вход 21-30м. выход 23- Юм.
  
  10. т. Жуков вход 21-30 м. выход 23-10 м.
  
  11. т. Голиков вход 21-30 м. выход 22-55 м.
  
  12. т. Кузнецов вход в 21-50 м. выход 23-Ю м.
  
  13. т. Кабанов вход 22-00 м. выход 22-10 м.
  
  14. т. Стефановский 22-00 м. выход 22-10 м.
  
  15. т. Супрун вход в 22-00 м. выход 22-Ю м.
  
  16. т. Берия вход 22-40 м. выход 00-50 м.
  
  17. т. Устинов вход в 22-55 м. выход 23-10 м.
  
  18. т. Яковлев из ГАУ НКО вход 22-55 м. выход 23-10 м.
  
  19. т. Щербаков вход 22-10 м. выход 23-30 м.
  
  20. т. Микоян вход 23-10 м. выход 00-50 м.
  
  21. т. Меркулов вход 24-00 м. выход 00-15м.
  
  Последние вышли
  в 00-50 м. \431\
  
  
  Данные эти приводились уже в некоторых исследованиях, тем не менее, не вижу ничего зазорного в том, чтобы воспроизвести их здесь ещё раз. Замечу сразу, что у всех ранее приведённых цитат из журнала Поскрёбышева есть одна и та же особенность. Приведённые оттуда сведения чаще всего заканчиваются 28 июня 1941 года.
  А вот продолжение их используется значительно реже. Возможно, это связано с тем, что именно 28 июня обрывается воспроизведение этого документа, опубликованное в сборнике, на который я сослался.
  Данные за 1 июля были взяты мной с Вики-ресурса, но рискну тем не менее обратить на них ваше внимание.
  http://ru.wikisource.org/wiki/Журнал_посещений_Сталина/1941#.D0.98.D1.8E.D0.BD.D1.8C_1941_.D0.B3.D0.BE.D0.B4.D0.B0
  
  1 июля 1941 года
  
  1. Молотов 16.40-19.45
  
  2. Берия чл. ГКО 16.40-18.30
  
  3. Маленков чл. ГКО 16.40-18.00
  
  4. Щербаков 16.50-19.15
  
  5. Тимошенко чл. Ставки 16.50-19.00
  
  6. Жуков 16.50-19.00
  
  7. Каганович 17.10-18.50
  
  8. Гусев 17.30-18.30
  
  9. Королев 17.30-18.32
  
  10. Трубецкой Нач. ВОСО 17.30-18.30
  
  11. Микоян чл. ГКО 17.45-19.20
  
  12. Андреев чл. Политбюро 18.50-19.45
  
  13. Вознесенский 19.05-19.20
  
  14. Щербаков 22.40-23.50
  
  15. Молотов 22.45-01.30
  
  16. Шахурин 23.10-01.20
  
  17. Маленков 23.15-01.20
  
  18. Жигарев 23.15-01.10
  
  19. Шкирятов 1-й секр. Горьк. ком. ВКП(б) 00.26-01.00
  
  20. Петров 00.50-01.10
  
  21. Яковлев гл. констр. ВВС 00.50-01.10
  
  22. Берия 00.55-01.20
  
  23. Вознесенский 01.00-01.10
  
  Последние вышли 01.30 З/VII-41
  
  
  Итак. Согласно записям в этом журнале, с 22 по 28 июня Сталин находился неизменно на рабочем месте. И не просто находился, а работал, причём в очень напряжённом режиме. Практически ни одной минуты в эти дни Сталин не оставался в одиночестве. Одни руководители и специалисты сменялись тут же другими руководителями и специалистами. Одни вопросы сменялись другими, иногда бесконечно далёкими от только что рассмотренных.
  
  Но это, заметьте, сведения только о работе его приемной в Кремле. Не считая тех, с кем он общался по телефону. И не считая тех, кого он принимал в здании ЦК на Старой площади. Или на Ближней даче.
  
  Давайте вспомним здесь же ещё и о том, что руководить - это значит несколько больше того, чтобы с кем-то совещаться.
  
  Вот скажите. А у него время-то было при таком плотном графике работы в эти дни, чтобы еще и прятаться? Или кто-то всерьез полагает, что в эти дни он руководил страной, не вылезая из-под кровати?
  
  А вот за 29 и 30 июня записей в журнале нет. Сталин эти два дня никого в Кремле не принимал. Это так.
  Записи в журнале о времени, когда у Сталина в Кремле появляются посетители, возобновляются, как мы с вами видели, с 1 июля.
  
  Только означает ли это, что он в эти два дня не работал?
  Или "прятался", как утверждает Хрущёв?
  
  ***
  
  Я хочу привести отрывки из одного документа, где говорится о событиях именно этих двух дней. Это воспоминания Микояна о начале войны.
  Они, кстати, заметно перекликаются с версией, рассказанной Хрущёвым.
  
  Воспроизвожу по сборнику документов "1941 год", т.2. Документ N 654.
  
  Итак.
  
  "...На седьмой день войны, 28 июня, фашистские войска заняли Минск. Связь с Белорусским военным округом прервалась.
  29 июня вечером у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия.
  Подробных данных о положении в Белоруссии тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет.
  Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко. Но тот ничего путного о положении на Западном направлении сказать не смог.
  Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться с обстановкой.
  В Наркомате были Тимошенко, Жуков, Ватутин.
  
  Сталин держался спокойно, спрашивал, где командование Белорусским военным округом, какая имеется связь.
  Жуков докладывал, что связь потеряна и за весь день восстановить ее не могли.
  Потом Сталин другие вопросы задавал: почему допустили прорыв немцев, какие меры приняты к налаживанию связи и т.д.
  Жуков ответил, какие меры приняты, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи, никто не знает.
  
  Около получаса поговорили, довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: что за Генеральный штаб, что за начальник штаба, который так растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует. Была полная беспомощность в штабе. Раз нет связи, штаб бессилен руководить.
  
  Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек разрыдался как баба и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5-10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него еще были мокрые..."
  
  
  Обратите внимание на то, как терпеливо (полчаса) выслушивал Сталин беспредметные ответы военного руководства, не знавшего ни о том, что происходит на фронтах (что еще не так страшно, такое в кризисные моменты бывает достаточно часто), ни, самое главное, о том, что надо предпринять для того, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию.
  
  Вот где мы видим настоящую растерянность, а не под кроватью у Сталина.
  
  Заметим также, что для начальника Генерального Штаба армии любого государства главным достоинством является не то, что он "переживает" состояние дел. А то, какие он принимает меры для того, чтобы этим состоянием дел управлять.
  
  И еще отметим, что вечером 29 июня Сталин продолжает активную деятельность. Не проявляя при этом никаких признаков страха. Даже (и это весьма показательно) в изложении одного их своих самых ярых позднейших ненавистников.
  
  Возьмём на заметку ещё и то, что записей в журнале посетителей нет по уважительной причине - Сталин вечером этого дня находился в Наркомате обороны. Жуков, между прочим, в своих мемуарах упоминает, что Сталин в этот день приезжал в Наркомат Обороны даже не один, а два раза.
  
  Но продолжим читать воспоминания Микояна.
  
  "...Сталин был очень удручен. Когда вышли из наркомата, он такую фразу сказал: Ленин оставил нам великое наследие, мы - его наследники - все это ... (Многоточие проставлено в публикации вежливым Микояном. Мы же с вами знаем уже, что Сталин сказал тогда: "просрали" - В.Ч.) Мы были поражены этим высказыванием Сталина. Выходит, что все безвозвратно мы потеряли? Посчитали, что это он сказал в состоянии аффекта..."
  
  
  Да какой уж здесь аффект? Сказал тогда Сталин голую правду.
  И заметьте, как за этим высказыванием Микоян гордо расправляет плечи: уж мы де, в отличие от Сталина, не растерялись...
  
  Как видим, слова Сталина подтверждает другой очевидец (кроме того, о них же упоминал позднее и Молотов). Но произнесены они были вовсе не в день "когда началась война", как утверждал это Хрущёв, а спустя неделю. И не на каком-то мифическом совещании руководства, а в качестве послесловия Сталина к сцене в Генштабе. Вполне точного послесловия, повторю ещё раз.
  
  Должен заметить, что любой нормальный человек после такой сцены общения с высшим военным командованием страны в той обстановке и не мог ощутить (или высказать) ничего существенно иного, нежели высказал (и, видимо, ощутил) тогда Сталин. Разве что любой другой человек выразился бы, скорее всего, куда более матерно.
  
  Но.
  Обратите внимание на то, что А.И. Микоян не упомянул ничего, даже близко похожего на то, что Сталин заявил здесь же о своём отходе от руководства.
  
  Вообще-то видно из этого отрывка, что рассказ Хрущёва опирался во многом на рассказ как раз Микояна. Чего, впрочем, и следовало ожидать, поскольку наиболее близким к нему человеком на почве антисталинизма стал после смерти Сталина именно Микоян.
  И, как видим, тому же Микояну было что рассказать о тех событиях. Поскольку был он их непосредственным свидетелем.
  
  Но почему же тогда Хрущёв в своих воспоминаниях в связи с этим рассказом не упомянул Микояна? Почему о рассказе ненавистного Берии упомянул, а о рассказе Микояна, друга своего закадычного, промолчал?
  
  А просто всё. Не мог он сослаться на Микояна. Поскольку в его собственном изложении появились некоторые дополнительные живописные детали, которых нет у Микояна. Эпизод смещается на начало войны, появляются заявление Сталина об отходе от руководства, его бегство на дачу, где он спрятался от окружающего мира.
  
  Если бы он связал свой рассказ с именем Микояна, то тому, при всей его ненависти к Сталину, волей-неволей пришлось бы публично опровергать фантазии Хрущёва. Потому что, повторю, были ещё живы другие свидетели тех событий.
  Всё это Хрущёв, конечно же, не мог не понимать.
  Потому-то имя Микояна и не прозвучало. Зато прозвучало имя Берии. Самой удобной на тот момент фигуры.
  
  Тем не менее, микояновское авторство основы хрущёвского рассказа, так или иначе, но просматривается. Видно оно отчётливо и из дальнейшего повествования Микояна.
  
  "...На следующий день, около четырех часов, у меня в кабинете был Вознесенский. Вдруг звонят от Молотова и просят нас зайти к нему.
  Идем. У Молотова уже были Маленков, Ворошилов, Берия. Мы их застали за беседой. Берия сказал, что необходимо создать Государственный Комитет Обороны, которому отдать всю полноту власти в стране. Передать ему функции Правительства, Верховного Совета и ЦК партии. Мы с Вознесенским с этим согласились. Договорились во главе ГКО поставить Сталина, об остальном составе ГКО не говорили. Мы считали, что в имени Сталина настолько большая сила в сознании, чувствах и вере народа, что это облегчит нам мобилизацию и руководство всеми военными действиями. Решили поехать к нему. Он был на ближней даче.
  
  Молотов, правда, сказал, что у Сталина такая прострация, что он ничем не интересуется, потерял инициативу, находится в плохом состоянии.
  Тогда Вознесенский, возмущенный всем услышанным, сказал: Вячеслав, иди вперед, мы - за тобой пойдем. Это имело тот смысл, что если Сталин будет себя также вести и дальше, то Молотов должен вести нас и мы за ним пойдем. Другие члены Политбюро никаких подобных высказываний не делали и на заявление Вознесенского не обратили внимания. У нас была уверенность в том, что мы можем организовать оборону и можем сражаться понастоящему. Однако это пока не так легко будет. Никакого упаднического настроения у нас не было. Но Вознесенский был особенно возбужден.
  
  Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Он вопросительно смотрит на нас и спрашивает: зачем пришли? Вид у него был спокойный, но какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать.
  
  Молотов от имени нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы быстро все решалось, чтобы страну поставить на ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин.
  Сталин посмотрел удивленно, никаких возражений не высказал. Хорошо, говорит.
  Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного комитета обороны. Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я (Берия)..."
  
  
  Думаю, можно на этом остановиться.
  
  Давайте отметим несколько моментов.
  
  Сталин фактически выпадает из рабочего ритма примерно на сутки: с вечера 29 июня (сцена в Генштабе) до вечера 30 июня (в 16 часов этого дня перечисленные Микояном лица собираются в Кремле, потом едут в Кунцево).
  
  При этом не забудем широко известный "перевернутый" распорядок дня Сталина, когда работал он именно ночью, а днем спал.
  
  И ещё. отметим такой любопытный щтрих. Молотов делится своими впечатлениями от поведения Сталина. Это означает, что виделся он со Сталиным после сцены в Генштабе и до общего сбора сановником. А раз виделся, значит, говорил с ним. Один или не один, не ясно. Ясно только, что без Микояна.
  
  "Бригада вождей", названная Микояном, собирается 30 июня где-то в 16 часов.
  Что же получается?
  А получается вот что. Сталин отсутствовал для своих соратников всего несколько часов. Это вечер 29-го и ночь с 29 на 30 июня. Когда эти соратники спали. И первая половина дня 30 июня. Когда Сталин обычно ещё не появлялся в Кремле.
  
  И всего-то? Это, выходит, он эти несколько часов и прятался?
  
  Потому что, говорят, страшно ему было.
  
  Всю неделю напряженно работал, и все думал: как бы это ему половчее спрятаться. Наконец - дорвался. Спрятался. На несколько часов.
  
  А позвольте-ка спросить.
  Почему же это он никуда не прятался спустя всего несколько месяцев, осенью 1941 года? Тогда ведь опасность была не отвлечённой, а вполне конкретной. Поскольку возможная гибель (не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле) была не за одну тысячу километров, как это было в июне, а всего в 30 километрах от Спасских ворот Кремля.
  Сталин же в это время оставался в Кремле. Причём не просто не прятался, а оставался здесь демонстративно. В том смысле, что официально об этом никогда не сообщалось. Но всем было известно - Сталин здесь. Сталин на месте.
  А раз знали многие, то знала об этом, конечно же, и германская разведка.
  
  Этого, кстати, не мог не понимать и сам Сталин.
  Но как раз в этом случае соображения максимальной личной безопасности были им отвергнуты. Потому что армия должна была знать, где находится её высший командир.
  Это было необходимо для того, чтобы поддержать боевой дух сражающихся войск.
  
  Во все времена этот приём использовался для укрепления боевого духа армии, а значит для достижения победы. Потому что победа во многом зависит именно от него. По сравнению с этим вопросы личной безопасности полководца всегда оставались на втором месте.
  Сталин здесь ничего нового не придумал. Он просто поступил так же.
  
  На фоне ЭТОГО жалкая и беспомощная байка о том, что Сталин спрятался в тот момент, когда немцы были за тысячу километров от Москвы, выглядит просто нелепо.
  
  ***
  
  Я, в связи вот с этой легендарной историей, хочу задать всего один вопрос. Простой и незатейливый.
  
  Господа обличители Сталина.
  Сталин не святой, конечно. И дел наделал в своей жизни разных, в том числе и бесчеловечных. Это ясно.
  Но это Сталин.
  
  А вот вы. Скажите, пожалуйста.
  Почему вам для утверждения вашей высокоморальной позиции в отстаивании принципов гуманизма требуется лгать? Или, что равнозначно, изо всех сил отстаивать эту самую ложь?
  
  Я не говорю о том - много лгать или мало (вообще-то получается, что очень много). Зачем вам лгать вообще?
  Почему для того, чтобы утверждать гуманность и человеколюбие, эта самая ложь требуется вам в принципе?
  
  ***
  
  Хочу также обратить особое внимание вот на что.
  Несмотря на то, что это самый простой для опровержения из мифов о Сталине, забывать о нём или высмеивать его не стоит. Помнить о нём нужно постоянно и относиться к нему следует предельно серьёзно. Потому что устойчивое циркулирование в общественном мнении этого эпизода начала войны не было, конечно, случайным и самопроизвольным явлением. Только наивные люди, незнакомые к тому же с современными методиками манипулирования общественным сознанием, могут вообразить себе, что эта предельно глупая история могла самостоятельно просуществовать в качестве истины в течение ни много, ни мало - полувека. И продолжать существовать до сих пор.
  Об этом надо помнить.
  Всегда помнить.
  
  Поэтому и предполагаю занять внимание читателей этой историей несколько больше времени, чем она того заслуживает. Кроме того, стоит она подробного обсуждения ещё и потому, что связано всё это с некоторыми другими важными событиями начала войны.
  
  ***
  
  Обратим внимание на два примечательных момента в рассказе Микояна.
  
  Первый.
  Берия предлагает коренным образом изменить всю систему государственной власти в стране.
  Предлагает не Сталину.
  А кучке его приближенных, неуютно чувствующих себя вот уже несколько часов без Хозяина.
  Молотов инициативу Берии тут же бодро подхватывает и, получив одобрение остальных присутствующих, позднее, уже в присутствии Сталина, первым озвучивает это предложение.
  Затем его слова, обращенные к Сталину, дополняет все тот же самый вездесущий Берия.
  
  Согласитесь, что в самой этой мизансцене видится некая срежиссированность. Два персонажа (между прочим, наиболее приближённых тогда к Сталину) выдвигают предложение в одном месте - для членов политбюро. Вспомним о том, что по крайней мере один из этих двоих совершенно точно виделся перед этим со Сталиным.
  Потом они же повторяют это предложение уже в другом месте - для Сталина, изменив единственно очередность своих выступлений. Все остальные члены политбюро молчат и соглашаются, ничего не предложив и не возразив.
  
  Между тем, если такая инициатива, связанная с деликатной областью, прямо затрагивающей личную власть Сталина, по какой-то причине тому бы не понравилась, это могло иметь для Берии (да и Молотова) далеко идущие последствия.
  Дело в том, что предложение-то это, при всей его кажущейся простоте, замахивалось ни много ни мало, но на власть не чью-нибудь, а ЦК ВКП (б), который предложением этим низводился до ранга совершенно невнятной организации, подчинённой непонятно какому органу.
  
  Предложения такого калибра обычно, конечно же, должны были заранее согласовываться со Сталиным. И вдруг - такая инициатива. И без согласования со Сталиным.
  Ведь Микоян (я так его понял) подразумевает, что предложение это не согласовывалось предварительно со Сталиным.
  
  А кто ему об этом сказал? Берия? Молотов?
  Кто-нибудь считает их наивными людьми?
  
  
  Момент второй.
  Молотов говорит о том, что Сталин находится в прострации, ничем не интересуется и тому подобное.
  Но это только слова Молотова. Никто другой, как можно это понять из рассказа Микояна, Сталина с вечера 29-го не видел.
  
  Между тем, вот Микоян описывает далее вечер 30 июня и их приезд к Сталину. И, как это ни странно, ничего о прострации Сталина фактически не упомянул. И о том, что Сталин ничем не интересуется, не упомянул тоже.
  
  Иными словами, описание Микояном Сталина в той ситуации, когда они к нему приехали 30 июня, ничем фактически не подтверждает слова Молотова.
  
  Посмотрим еще раз. Вчитаемся повнимательнее.
  
  "Вид у него был спокойный, но какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать".
  
  Обратим внимание на такое слово - "спокойный".
  
  И одновременно.
  Странный вид. А чем странный?
  Глаза блестят? Или взгляд, наоборот, потухший? Затравленный? Мечется по комнате? Или, наоборот, не может шевельнуть рукой?
  Так чем же странный-то у него вид, а? Хотя бы слово об этом. В пояснение, так сказать.
  Тем более, если сам только что упомянул о том, что Сталин вполне себе СПОКОЕН.
  
  Не стал Микоян углубляться в пояснения. Не стал добавлять ничего более конкретного вдобавок к туманному "странный".
  Видно, что Микоян очень старается здесь подтвердить как-то слова Молотова своими личными наблюдениями. Только нет у него ничего для этого. Иначе обязательно упомянул бы.
  
  Верен себе остался Анастас Иванович. И традиционно умён.
  И хрущёвские рассказы про испуганного Сталина опровергать не захотел. И не захотел становиться посмешищем в глазах своих бывших коллег по власти, рассказывая о сталинском страхе.
  
  Странный вопрос. Чем странный?
  Сталин обычно в Кремле появлялся ближе к вечеру. Во всяком случае, именно тогда в его кабинет начинали проходить люди. Эти же приехали к нему на дачу примерно в это же самое время.
  Так почему странный?
  
  И почему он должен был их созвать? В связи с чем? С тем важным вопросом, с которым они к нему пришли?
  
  Так ведь подразумевается в рассказе Микояна, что Сталин об этом вопросе ничего не знает.
  
  По-моему, здесь Микоян невольно проговорился. Обмолвился таким образом, что становится ясно его собственное невысказанное мнение о том, что с вопросом такой важности Сталин должен был сам их вызвать. То есть засветил свою догадку о том, что Сталин прекрасно знал о том, с чем к нему приехали его "бояре".
  
  Микоян ведь тоже не был наивным человеком. Знал он прекрасно (член ЦК с 1923 года) манеру Сталина "готовить вопрос".
  
  Давайте-ка вспомним ещё раз, как описывал адмирал Исаков эту самую привычку Сталина.
  
  "...Когда же у него было ощущение предварительное, что вопрос в генеральном направлении нужно решить таким, а не иным способом, - это называлось "подготовить вопрос", так, кстати, и до сих пор называется, - он вызывал двух - трех человек и рекомендовал им выступить в определенном направлении..."
  
  Так. А кто у нас последним разговаривал со Сталиным? Один на один?
  
  Думаю, понятно, кем были эти двое в эпизоде, описанном Микояном.
  Я имею в виду Молотова и Берию.
  
  Да, конечно же, были они голосом самого Сталина.
  
  ***
  
  Подтверждает это также и одна странность в описании визита членов Политбюро на дачу Сталина. В описании этом, как у Хрущёва, так и у Микояна, отсутствует один существенный элемент декорации.
  У них получается примерно так. Приехали незваные, без приглашения. Зашли в дом, открыли дверь, там Сталин. Который очень их приходу удивился. "Что это вы, ребята, без звонка, а у меня и холодильник пустой".
  Вроде так получается.
  
  Но во всей этой житейски обыденной картинке диссонансом звучит небольшой и совершенно частный вопрос.
  
  А охрана?
  
  Микоян описывает нам сталинское удивление, которое он явственно углядел у него на лице.
  Между тем, вспомним адмирала Исакова.
  
  "...он умел превосходно прятать себя и свое мнение. Я уже вам говорил об этом, но хочу повторить: мимика его была чрезвычайно бедной, скупой; он не делал подчеркнуто непроницаемого выражения лица, но лицо его было спокойно... По его лицу невозможно или почти невозможно было угадать направление его мыслей..."
  
  Да, конечно, неожиданность события могла сбить невозмутимость с его лица. Наверное, могла.
  Но только неожиданность. Внезапность. Секундный расплох.
  Это, собственно, и имел в виду Микоян. Они позвонили (постучали), дверь открылась и - ах... Не ожидавший их Сталин в ступоре и замешательстве. Удивлён неимоверно. И всячески это удивление демонстрирует внешне.
  
  Между тем, давайте подумаем о том, что неминуемо осталось за кадром этого описания.
  
  К Сталину без приглашения не ездили. Это был не просто порядок, это была процедура, связанная с обеспечением его безопасности. Да, конечно, могла возникнуть пожарная ситуация, когда кому-то позарез нужно было приехать к Сталину. Ну так ведь для того, чтобы в гости к Сталину напроситься, достаточно было сделать совсем простую вещь.
  Позвонить по телефону. И Сталин ответит, приезжать или нет.
  
  Сталин не отвечает? Так чего проще. Позвонить дежурному офицеру охраны. Попросить доложить Сталину устно. Сталин приказал его не беспокоить? Тогда имейте в виду, что к нему всё равно едет группа членов Политбюро. По соображениям государственной важности.
  
  И здесь уже, велел вождь его не беспокоить или нет, выхода у охранника нет. Потому что возникает ситуация, прямо связанная с его профессией. Безопасность охраняемого объекта. Мало ли зачем эти люди едут? Доложить Сталину в этом случае он просто обязан. Потому что, когда те приедут, именно он окажется крайним в ситуации, когда лично ему надо решать - стрелять в членов советского и партийного руководства или пропустить их к вождю. Пропустить вопреки опять-таки прямому запрету Сталина.
  
  Иными словами, хочет их Сталин видеть или нет, дело не в этом. Дело в том, что Сталин об их приезде знает. Знает заранее. Так какой тогда получается расплох? Какое удивление, что в дверь ему кто-то там постучал?
  
  Допустим всё же, что никто из этой группы на дачу Сталину почему-то не позвонил. Вот такие они все крутые перцы и никакой кровавый тиран их не пугает. Перебьётся без звонка. Что получается в этой ситуации? Ну, кроме того, конечно, что в этом случае получается Сталин никакой на самом деле не тиран-деспот, а так, на побегушках у действительных властителей СССР.
  
  Из Кремля выезжает одна или несколько автомашин, где сидят все члены Политбюро, находившиеся на тот момент в Москве. И первое, что должен сделать старший караула кремлёвской охраны, так это доложить об этом выезде наверх по команде. Наверху информация эта не могла пройти мимо подразделения, отвечавшего за охрану Сталина.
   Что должен сделать в этой ситуации Власик или в его отсутствие его заместитель? Первое, что он должен сделать - это позвонить опять же на сталинскую дачу. Предупредить вождя.
  
  Достаточно?
  Нет?
  Хорошо.
  
  Указанная группа товарищей приехала.
  Ну и что?
  Вот машина их стоит перед воротами на немаленький дачный участок.
  
  Кто это пустит их на дачу вождя без разрешения этого самого вождя? Ну да, большие люди. Да, члены Политбюро. А что, не приговорил ли недавно пролетарский суд некоторых других, не менее значимых, членов Политбюро к суровому наказанию? В том числе и за то, что хотели они совершить против товарища Сталина террористический акт? Попросту говоря, умышляли его убить?
  
  Поэтому всё, что может сделать для этих людей старший охраны, это связаться по телефону по команде, где упрётся эта информация неизбежно в товарища Сталина. Потому что только он может разрешить в этой ситуации открыть ворота.
  Нет?
  
  Допустим охранник что-то там перепутал и машину пропустил без телефонного звонка. Машина подъехала к дому.
  Так здесь тоже охрана и тоже может пропустить их только после разрешения Сталина. А будет кто качать права, охранник в своём праве. Пострадавший будет на выбор либо объявлен посмертно врагом народа, либо внезапно и безвременно усопшим от инсульта в трёх местах навылет.
  А потому приехавшие, понимая такой расклад, права свои особо качать не будут. Сами будут просить поставить товарища Сталина в известность об их приезде.
  
  Так не слишком ли много получается глюков в той версии, что к Сталину постучали в дверь, он от этого ИСПУГАЛСЯ и страшно УДИВИЛСЯ, что к нему кто-то вошёл, кого он никак не ожидал увидеть? И настолько испугался и удивился, что от внезапности случившегося показал это на лице?
  
  "Застали его в малой столовой..." Прямо-таки не застали, а застукали.
  
  Надо сказать, что А.И. Микоян так старательно выписывал это самое удивление на лице у Сталина, что довоспоминался до вещи просто уморительно смешной.
  
  Ещё раз.
  "...Молотов от имени нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы быстро все решалось, чтобы страну поставить на ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин. Сталин посмотрел удивленно, никаких возражений не высказал. Хорошо, говорит..."
  
  Сталин спрашивает, кто будет во главе ГКО?
  Ему отвечают - вы, товарищ Сталин. Товарищ Сталин на такой ответ "посмотрел удивленно". Это такая у него была реакция на предложение поставить его во главе ГКО. Ну никак он не ожидал, что именно его предложат на этот ответственный пост.
  Надо полагать, не привык к таким предложениям.
  
  В общем, так.
  Либо Микоян здесь совсем уже зафантазировался со сталинскими гримасами. Либо...
  
  Либо удивление это было Сталиным изображено.
  
  А если так, то "удивлением" своим Сталин хотел показать, что ничего не знает о том, зачем приехали к нему его "бояре". Получается так.
  
  Что же до хрущёвских "воспоминаний" о страхе Сталина перед группой сановников из-за того, что они его могут арестовать...
  
  Представьте себе.
  Полный дом отборной, прекрасно подготовленной, вооруженной охраны, преданной лично ему. К тому же наверняка об их приезде он знал заранее. И имел возможность соответственно подготовиться. Предпринять некоторые меры, так сказать.
  И кучка жирных перепуганных (конечно же) чиновников.
  
  Да это он мог всех их в этой ситуации переарестовать при соответствующем желании.
  
  Это после его смерти они стали такими смелыми. В своих смелых и правдивых мемуарах.
  
  ***
  
  Что же до слов Молотова о сталинской "некондиции".
  Давайте подумаем.
  
  А зачем Молотов вообще об этом сказал? Он ведь никогда обычно говорливостью особой как раз не отличался.
  И они же всё равно собираются ехать к Сталину, пьяный там Сталин или обкуренный. И всё, что со Сталиным происходит, они так или иначе, но увидят сами, без помощи Молотова или его комментариев.
  
  Замечание это было бы вполне к месту, если бы Молотов выразил таким образом своё сомнение в том, что Сталин их выслушает. Но ведь не было этого. Потому, хотя бы, что он сам тут же предложил ехать к Сталину.
  Да и Микоян (уж Микоян-то!) обязательно упомянул бы о сомнениях Молотова.
  Или Молотов просто хотел предупредить своих друзей о том, что со Сталиным будет трудно сейчас говорить? Так не было у него среди них друзей.
  И трудно это или не трудно, а говорить так или иначе надо. Тем более, повторю, что это он сам предложил ехать к Сталину.
  Значит, считал, что разговор состоится. Так зачем же зря сотрясать воздух?
  
  И вообще, странно. Не похоже это на Молотова. Именно Молотов среди них и отличался как раз своей суховатой сдержанностью. Ну, и, конечно, подчёркнутой лояльностью в отношении к Сталину.
  Обычно Молотов и вообще-то никогда ни с кем не позволял себе лишних слов. Тем более, лишних слов о Сталине. Тем более, таких слов...
  
  Так зачем?
  
  У меня лично объяснение есть только одно.
  Просматривается здесь явно некий иезуитский ход Сталина. На языке нормальных людей такая ситуация называется попросту провокацией.
  
  Молотов был тогда для Сталина самым близким человеком. Тем человеком, кому он доверял в тот момент, видимо, больше, чем кому бы то ни было. В воспоминаниях Чуева о встречах и беседах с Молотовым у того отчётливо проглядывало вплоть до самой его смерти такое мерило любого человека. Наш он или не наш. Надёжный он или ненадёжный. И особенно - надёжен ли он в критической ситуации?
  Так что, если чувствовалось это в нём в восьмидесятые годы, то уж в сороковые должно было быть видно в нём совершенно отчётливо.
  
  Логично, что именно ему Сталин поручил прощупать лояльность своего окружения в кризисной ситуации.
  
  И обратите внимание на то, как сработала эта ловушка. Я имею в виду реакцию Вознесенского.
  Это же, чувствуется, понял и Микоян, когда пояснил, что никто другой слова Вознесенского не поддержал. Что вполне естественно. Но зачем-то при этом подчеркнул особенно, что никто из них не обратил на слова Вознесенского НИКАКОГО внимания. Это на такие-то слова - и никто не обратил никакого внимания?
  
  ***
  
  Так что же тогда произошло на самом деле?
  
  Да, безусловно, Сталин был тогда ошеломлён. Да, безусловно, он испытал шок.
  
  Небезызвестный Владимир Резун попытался ответить на вопрос, почему Сталин ушел от дел на два (как он считает) дня.
  Апатия. Рухнули все замыслы. Крестьянин на пепелище.
  Написал он об этом много, художественно и мелодраматично.
  
  Только, на мой взгляд, совершенно неубедительно. Потому что противоречит признаваемому им же самим факту: Сталин всю неделю проявлял недюжинную энергию в попытке преодолеть кризис. А потом, как он утверждает, морально сломался.
  
  Думаю, такие психологические эксцессы были совершенно несвойственны Сталину.
  "Моральный надлом" вряд ли мог произойти с человеком, являющимся воплощением силы воли. Ведь, как не клеймите его, по делу или без дела, но волевых качеств его отнять у него нельзя. Злая это была воля или ещё какая - но была это воля силы совершенно незаурядной.
  
  Да, безусловно. Сталин не мог не испытывать самые разные человеческие чувства. В том числе, и горе. И растерянность. Но в том-то и дело, что обычно он достаточно быстро брал себя в руки. Заставлял себя. Переламывал себя.
  
  Что делать в ситуации самой проигрышной и безнадёжной?
  Да то же делать, что и всегда. Бороться. Не сдаваться. Драться.
  Действовать.
  
  Вот как вспоминал маршал Голованов реакцию Сталина на один из самых тяжёлых моментов в его жизни.
  
  "...Как-то в октябре (1941 года - В.Ч.), вызванный в Ставку, я застал Сталина в комнате одного. Он сидел на стуле, что было необычно, на столе стояла нетронутая остывшая еда. Сталин молчал. В том, что он слышал и видел, как я вошел, сомнений не было, напоминать о себе я счел бестактным. Мелькнула мысль: что-то случилось, страшное, непоправимое, но что? Таким Сталина мне видеть не доводилось. Тишина давила.
  
  - У нас большая беда, большое горе, - услышал я наконец тихий, но четкий голос Сталина. - Немец прорвал оборону под Вязьмой, окружено шестнадцать наших дивизий.
  
  После некоторой паузы, то ли спрашивая меня, то ли обращаясь к себе, Сталин также тихо сказал:
  
  - Что будем делать? Что будем делать?!
  
  Видимо, происшедшее ошеломило его.
  
  Потом он поднял голову, посмотрел на меня. Никогда ни прежде, ни после этого мне не приходилось видеть человеческого лица с выражением такой страшной душевной муки. Мы встречались с ним и разговаривали не более двух дней тому назад, но за эти два дня он сильно осунулся.
  
  Ответить что-либо, дать какой-то совет я, естественно, не мог, и Сталин, конечно, понимал это. Что мог сказать и что мог посоветовать в то время и в таких делах командир авиационной дивизии?
  
  Вошел Поскребышев, доложил, что прибыл Борис Михайлович Шапошников{47}- Маршал Советского Союза, начальник Генерального штаба. Сталин встал, сказал, чтобы входил. На лице его не осталось и следа от только что пережитых чувств. (выделено мной - В.Ч.) Начались доклады.
  
  Получив задание, я уехал..."
  
  
  Думаю, не ошибусь, если предположу, что короткая пауза, взятая Сталиным в повседневном аврале самых разных дел в условиях постоянного и всё время растущего кризиса, вызвана была не чувствами, конечно же. Что "неправильными", что "правильными".
  А интересами дела, в том виде, в каком он его понимал.
  Что это было за дело?
  Ну, наверное, самое важное, что надо было сделать в той обстановке. Сделать как можно быстрее.
  
  Каждодневное затыкание дыр было тогда необходимо, конечно. Но одновременно суета эта не могла, естественно, позволить сосредоточиться на главном. Тем главным, что вызревало изо дня в день, и чем дальше - тем сильнее. И наконец назрело настолько, что откладывать стало невозможно. Потому что от решения некоторых вопросов зависело тогда уже, без преувеличения, всё. А для того, чтобы обдумать их всесторонне и взвешенно, необходимо было хотя бы несколько часов побыть в тишине. Не та была тогда обстановка, чтобы в спешке принимать фундаментальные решения, которые пришлось бы через неделю переиначивать.
  
  Такими вопросами являлись тогда, конечно, вопросы организации военных усилий государства.
  
  ***
  
  Необходимое пояснение.
  Работая над очерком, мне пришлось столкнуться с двумя вариантами одного и того же документа. Я имею в виду то место воспоминаний А.И Микояна, где он рассказывает о начале войны. Разница в тексте там достаточно существенная по смыслу.
  Я предлагаю сравнить между собой два отрывка.
  Те места, которые отсутствуют в аналогичном месте другого отрывка, я выделил заглавными буквами.
  
  Из воспоминаний Микояна.
  
  По сборнику документов "1941 год", т.2. Документ N 654.
  
  "...Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Он вопросительно смотрит на нас и спрашивает: зачем пришли? Вид у него был СПОКОЙНЫЙ, НО какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать.
  
  Молотов от имени нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, ЧТОБЫ БЫСТРО ВСЁ РЕШАЛОСЬ, чтобы страну поставить на ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин. Сталин посмотрел удивленно, никаких возражений не высказал. Хорошо, говорит. Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного комитета обороны. Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я (Берия)..."
  
  
  По изданным мемуарам.
  Микоян А.И. Так было. - М.: Вагриус, 1999.
  
  "...Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. УВИДЕВ НАС, ОН КАК БЫ ВЖАЛСЯ В КРЕСЛО И ВОПРОСИТЕЛЬНО ПОСМОТРЕЛ НА НАС. Потом спросил: "Зачем пришли?" Вид у него был НАСТОРОЖЕННЫЙ, какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь по сути дела он сам должен был нас созвать. У МЕНЯ НЕ БЫЛО СОМНЕНИЙ: ОН РЕШИЛ, ЧТО МЫ ПРИЕХАЛИ ЕГО АРЕСТОВАТЬ.
  
  Молотов от нашего имени сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы поставить страну на ноги. Для этого создать Государственный Комитет Обороны. "Кто во главе?" - спросил Сталин. Когда Молотов ответил, что во главе - он, Сталин, тот посмотрел удивленно, никаких соображений не высказал. "Хорошо", - говорит потом. Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного Комитета Обороны. "Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я", - добавил он..."
  
  
  Как видим, воспоминания Микояна, изданные в 1999 году, значительно расходятся с приведённым мной в очерке текстом.
  
  Вариант, предложенный в очерке, я привёл по сборнику документов "1941 год". Причина того, что опирался я на этот сборник, а не на изданные мемуары этого деятеля, заключена в том, что воспоминания из сборника являются последним ДОКУМЕНТАЛЬНО зафиксированным вариантом собственноручных (личных) воспоминаний Микояна.
  
  А.И. Микоян умер в 1978 году, оставив свою рукопись на хранение в Центральном партийном архиве. Приведённый мной текст его воспоминаний хранится в Российском государственном архиве социально-политической истории. На момент издания сборника он назывался Российским центром хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ), ранее он назывался намного проще и понятнее - Центральный партийный архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
  
  В сборнике, на который я ссылаюсь, дано указание на место хранения этого документа, с точным обозначением его поисковых данных. Заметим здесь также то удачное обстоятельство, что издание этого сборника курировал небезызвестный разоблачитель сталинизма, академик и член политбюро А.Н. Яковлев. Иными словами, документ сборника, изданного под патронажем такой звезды демократической общественности, начисто должен быть лишён малейших подозрений в его умышленной сталинизации.
  
  Так вот.
  В этом сборнике отрывок из рукописи воспоминаний Микояна воспроизведен как АРХИВНЫЙ документ. Публикация же архивных документов имеет свои, весьма строгие правила. Здесь какое-либо редактирование текста не допускается категорически. Текст воспроизводится дословно, вплоть до каждой буквы и каждого знака.
  
  Сравнив эти два отрывка (архивный и редакционный) по тексту, можно легко заметить, что в сборнике архивных документов, под редакцией А.Н. Яковлева, ОТСУТСТВУЮТ целые фразы, появившиеся каким-то образом в опубликованных мемуарах, изданных "Вагриусом". Все фразы, касающиеся сталинского испуга, уверенности Микояна в том, что Сталин ждал ареста и т.д.
  
  Таким образом, в сборнике "1941 год", фактически, миру был предъявлен подлинник документа, вольно изданного издательством "Вагриус". Большой начальник Яковлев вряд ли этого хотел. Но составители сборника, как и подобает профессионалам, просто и без затей текст этот воспроизвели в полном соответствии с правилами публикации архивных документов.
  
  Впрочем, то обстоятельство, что автором текста, появившегося вдруг поверх авторской рукописи А.И. Микояна, является вовсе не А.И. Микоян, становится ясно сразу же после начала чтения его мемуаров. Прямо из предисловия.
  
  Аннотация издательства: "...Предисловие к книге написал сын А.И. Микояна, доктор исторических наук Серго Анастасович Микоян..."
  
  Издательство в своей аннотации изъяснилось не совсем точно. Серго Анастасович Микоян написал в этих мемуарах не только предисловие. Он позволил себе также отредактировать текст самих мемуаров по своему собственному усмотрению. Поскольку готовил мемуары к изданию именно он. Причем речь идёт о редакции не просто стилистической, но смысловой.
  
  Вообще-то обычно подразумевается такая простая вещь, что если автором какого-то произведения является определённое лицо, то именно оно это произведение и написало. Если же кто-то правит текст (например, литературный редактор), то под итоговым трудом всё равно должна стоять подпись автора. Она свидетельствует о том, что автор этот правленый текст видел и с правками этими согласен, поскольку они полностью отражают его авторский замысел. Для мемуаров подпись эта означает также, что правки эти отражают действительность и он может это засвидетельствовать.
  
  Если же правки такие делаются без ведома автора, то это называется не редактированием. Это называется иначе.
  И разговоры здесь вроде таких, что мол, "он бы такие изменения одобрил", совершенно неубедительны. Потому что, это всего лишь словеса. Отметим особо, словеса человека, не являющегося автором. Мемуарист же излагает факты и своё отношение к оным на бумаге. И о том, что именно он бы одобрил или не одобрил, говорит сам. Своими собственными словами.
  
  Хотел бы написать при жизни именно так - написал бы именно так.
  
  Бывало, конечно. Вычеркнули цензоры, согласился, опубликовал без вычеркнутого. Ну так перечёркнутая рукопись всё равно осталась, с неё потом когда-то можно восстановить первоначальный авторский замысел.
  
  Но здесь же этого нет.
  Здесь есть рукопись, где ничего этого нет. И есть последующие дописки текста от имени якобы автора.
  
  Впрочем, дополнения от имени сыновей, дочерей, внучек и прочих родственников имеют, конечно, право на существование. Но в таком случае в качестве автора должны стоять другие имена. И называться такой труд должен не воспоминаниями А.И. Микояна. А воспоминаниями родственников об А.И. Микояне.
  Уж такие-то простые вещи доктор исторических наук должен понимать.
  
  Итак, читаем слова маститого историка, предъявленные читателям в этом самом предисловии.
  Называется оно
  "Жизнь, отданная народу".
  
  "...Большим подспорьем оказались также многочисленные записи, сделанные лично мною в разные годы под диктовку А.И.Микояна и хранившиеся все минувшие годы у меня дома. Их я тоже использовал, насколько позволил объем книги. Кое-что записывали или рассказывали мне старшие братья и сын Владимир...
  
  ...Отношение Брежнева и других к Микояну не было тайной для партийного идеологического аппарата. Работники Института Маркса, Энгельса и Ленина прекрасно знали, куда дует ветер. Человеку, состоявшему 45 лет в ЦК и 40 лет в Политбюро надлежало вспоминать не то, что помнилось, а повторять то, что опубликовано в официальной истории КПСС. Это в полной мере относится и к "Воспоминаниям" Микояна, опубликованным в те годы. Правда, первый том был в большей степени свободен от предвзятого редактирования. И описываемый период не столь острый, да и авторитет Микояна в 1970 г., все еще члена Президиума Верховного Совета, сдерживал цензоров. Второй том получился гораздо хуже: там вмешательство редакторов-цензоров присутствовало повсеместно. Однако отцу мешал и "внутренний редактор" - он, как автор, очень хотел увидеть книги изданными именно в своей стране, и потому сам был вынужден пойти на умолчания и компромиссы. Благодаря архивным материалам и моим личным записям удалось в значительной мере нейтрализовать последствия подобного редактирования...
  
  ...Третий том, начинавшийся с периода после 1924 г., находился в работе в "Политиздате", когда отца не стало, он умер 21 октября 1978 г., не дожив месяца до 83 лет. Через несколько недель меня вызвали в издательство и сообщили, что книга исключена из планов, а вскоре я узнал, что это было личное указание Суслова, побаивавшегося отца до самой его смерти и теперь осмелевшего. Сравнение диктовок отца с текстом, подвергшимся экзекуции редакторов, показало, что в ряде случаев мысли автора были искажены до неузнаваемости. Аналогичная картина наблюдалась и в некоторых статьях, посвященных периоду Великой Отечественной войны. Например, в "Военно-историческом журнале" уже после смерти Микояна вышла статья "В канун войны", открывавшаяся пространным рассуждением о том, как эффективно готовился СССР к нападению Гитлера, хотя у отца статья начиналась с убедительного материала о том, как плохо страна подготовилась и насколько иначе сложился бы ход военных действий, если бы руководство страны и армии заблаговременно, хотя бы с августа 1939 г., предприняли серьезные меры по подготовке к отражению агрессии и если бы Сталин не лишил армию командного состава массовыми и необоснованными репрессиями. Готовивший статью к публикации очень уважаемый мною историк Г.А.Куманев объяснил мне, что ему было ясно сказано: Политуправление армии и Институт военной истории не пропустят публикацию без "нужного" введения. Мне все же на стадии верстки удалось вставить туда абзац о прострации Сталина в первые дни войны, о чем отец рассказывал также и Куманеву.
  
  Таким образом, неопубликованные диктовки и домашние рассказы А.И.Микояна стали основой для описания его жизни после 1924 г..."
  
  
  Какой изящный оборот. Не воспоминания. Не мемуары. "Описание его жизни".
  
  Описания жизни, Серго Анастасович, пишут биографы. И в качестве автора стоит имя этого самого биографа. Чтобы читателю сразу стало ясно, что вон те мемуары написаны самим мемуаристом. А вот это описание жизни написано другим человеком, вольно интерпретирующим взгляды и воспоминания объекта своего описания.
  Впрочем, следует поблагодарить Серго Анастасовича за то хотя бы, что "Естественно, особенности языка и стиля автора сохранены". Спасибо и на этом. А то совсем бы мы запутались в том, где со Сталиным разговаривает А.И. Микоян, а где то же самое делает С.А. Микоян.
  
  Итак.
  Что касается существа дополнений, вставленных в книгу С.А Микояном, следует иметь в виду совсем простые вещи.
  
  Первое.
  В прижизненных записях А.И. Микояна, оставленных им на хранении в архиве (то есть, признанными им своим окончательным мнением), ничего из вставленного туда позднее иными лицами не имеется.
  
  Второе.
  В своих воспоминаниях Н.С. Хрущёв ни слова не сказал о том, что нечто подобное рассказал ему А.И. Микоян. Даже после смерти Сталина, повторю. Он сказал о том, что рассказал ему о сталинском испуге Л.П. Берия.
  
  Третье.
  Появившиеся в мемуарах А.И.Микояна дополнительные записи практически текстуально совпадают с мемуарами Хрущёва. Иными словами, попросту переписаны оттуда.
  
  Здесь надо обязательно сказать ещё вот о чём.
  Жалобы на редактирование и даже "внутреннее редактирование" господа мемуаристы и их родственники могут издавать сколько им угодно.
  Переводятся на человеческий язык эти жалобы так.
  
  "Да, я солгал, но меня заставили. Да, я умолчал, но меня заставили".
  Хотя никто не заставлял его лгать. Было добровольное соглашение. Одна сторона предложила солгать. Другая сторона солгать согласилась.
  Поэтому напрашивается вопрос, а какая, собственно, разница - инициативно ты солгал или по соглашению сторон?
  
  И какова сегодня цена возгласам: "Но уж теперь-то я скажу самую правдивую правду"?
  Простите, но, может быть, теперь заставляет вас заниматься привычной ложью уже не диктат цензора, а какие-то другие соображения? Поскольку вы своими действиями отчётливо показали, что сказать вам правду или сказать вам неправду зависит от того, посчитаете вы это выгодным для себя или не посчитаете.
  
  Это ещё, если речь идёт о возгласах самого автора.
  А уж, если возглашают это родственники, так это вообще напоминает театр абсурда. Здесь уже даже не очень правдивого автора не спросишь, насколько правдивы эти самые его родственники.
  
  ***
  
  Я кладу рядом воспоминания А.И. Микояна и воспоминания В.Г. Грабина. И сравниваю обстоятельства их появления перед широким кругом читателей.
  
  Объяснения С.А. Микояна из предисловия к одним мы только что прочли.
  Давайте вспомним теперь объяснения появления в свет таких же мемуаров, но уже другого автора.
  Я уже приводил в одном из своих предыдущих очерков эти слова, но не откажу себе в удовольствии воспроизвести их здесь ещё раз. Написал его писатель В. Левашов, работавший вместе с Грабиным над его воспоминаниями.
  
  Предисловие называется
  "О книге "Оружие Победы" и ее авторе".
  
  "...Главным же было то, что Грабин не врал. Ни в единой запятой. Он мог ошибаться в своих оценках, не боялся сказать о своих ошибках, но подлаживаться под чужую волю он не мог. И когда из всех туманностей и недоговоренностей стало ясно, что от него требуют не частных уточнений и смягчений излишне резких формулировок, а требуют лжи, он сказал: "Нет". И объяснил: "Я писал мои воспоминания не для денег и славы. Я писал, чтобы сохранить наш общий опыт для будущего. Моя работа сделана, она будет храниться в Центральном архиве Министерства обороны и ждать своего часа". И на все повторные предложения о доработке повторял: "Нет". А в одном из разговоров в те тяжелые для всех нас времена произнес еще одну фразу, поразив и меня, молодого тогда литератора, и М. Д. Михалева, литератора немолодого и с куда большим, чем у меня, опытом, пронзительнейшим пониманием самой сути происходящего: "Поверьте мне, будет так: они заставят нас дорабатывать рукопись еще три года и все равно не издадут книгу. А если издадут, то в таком виде, что нам будет стыдно".
  
  Так, скорее всего, и было бы.
  
  Сегодня книга воспоминаний Василия Гавриловича Грабина приходит к читателю в первом варианте, на котором он поставил свою подпись..."
  
  
  Ещё раз.
  "приходит к читателю в первом варианте, на котором он поставил свою подпись".
  
  Чувствуете разницу?
  
  Когда-то существовало в России полузабытое сегодня понятие. Слово чести. Предлагаю самому читателю решить, какое из двух произведений соответствует этому понятию.
  
  ***
  
  Слово чести.
  
  Феликс Иванович Чуев вспоминал о таком эпизоде.
  
  "...Мне рассказывал Чрезвычайный и полномочный посол В. Семенов, что на большом собрании в Кремле Хрущев заявил: "Здесь присутствует начальник Генерального штаба Соколовский, он подтвердит, что Сталин не разбирался в военных вопросах. Правильно я говорю?" - "Никак нет, Никита Сергеевич", - ответил маршал Советского Союза В. Соколовский..."
  
  Вы думаете, легко ему так ответилось?
  
  Маршал Соколовский, проживший долгую и непростую жизнь, не был, конечно, совсем уже сахарным человеком. Наверняка приходилось ему и с совестью идти на компромиссы, где-то и слукавить, и смолчать... Грешен человек и нет ангелов на земле в человеческом обличье.
  
  Последствия своего ответа понимал, конечно.
  
  Только ведь бывает так. Бывает, что солгать, это значит - потерять честь.
  Здесь был именно такой случай.
  
  ***
  
  Говоря о В.Г. Грабине, невозможно не вспомнить ещё и о другом человеке, сказавшем своё собственное слово чести. Я имею в виду Главного маршала авиации А. Е. Голованова.
  
  Особо хочу отметить, что не был он никаким восторженным поклонником Сталина.
  Читаем.
  
  А. Е. Голованов. "Дальняя бомбардировочная..."
  
  "...Вспомнилась и моя единственная сестра... Ее муж был оклеветан и расстрелян как "враг народа". Сестра с детьми влачила жалкое существование ... Вспомнился и покосившийся на всю жизнь рот моей жены, которую допрашивали в "органах"..."
  
  И собственная его судьба, исключение из партии, бегство из Иркутска, значительное понижение в должности...
  
  "...Да я ли один находился в то время в таком положении?! Поистине 37-й год был годом бедствий и несчастий для советского народа..."
  
  "...Я пытался разобраться в своих противоречивых чувствах к Сталину. В моем воображении он был воистину стальным человеком, без души и сердца, который, не останавливаясь ни перед чем, проводил политику индустриализации и коллективизации..."
  
  А вот что А.Е. Голованов говорил в беседе с Ф.И. Чуевым и В.М. Молотовым.
  
  Феликс Иванович Чуев. "Сто сорок бесед с Молотовым".
  
  "...Меня исключили из партии, я чудом избежал ареста, был безработный, всей семьей голодали, буханку хлеба делили на неделю; мужа моей сестры, известного чекиста, расстреляли, - я прямо пишу об этом в своей книге. У меня было такое мнение, что Сталин все вершит, крушит. А вот когда встретился с ним, поработал не один год, увидел, что это совсем не то, - человек он такой, как я о нем пишу. И то, что именно я, или Константин Константинович Рокоссовский, тоже пострадавший в 37-м, да еще как! - такого высокого мнения о Сталине, особенно неприятно для многих, не дает полностью затоптать его. Когда Хрущев попросил Рокоссовского написать какую-нибудь гадость о Сталине, тот ему ответил: "Товарищ Сталин для меня святой". На другой день Константин Константинович пришел на работу, а в его кабинете, в его кресле уже сидит Москаленко и протягивает ему решение о его снятии.
  Вот так делается. Рокоссовский говорит: "Встану утром, сделаю зарядку и вспоминаю, что мне некуда идти. Мы сейчас никому не нужны, даже кое-кому мешаем изобразить все по-своему"..."
  
  
  Константин Константинович Рокоссовский сказал своё слово чести.
  
  Арестован он был в августе 1937 года. Следствие по его делу велось два с половиной года. Били и ломали его всерьёз. Несколько выбитых зубов, сломанные рёбра - это только самое заметное, что осталось ему на память о тюрьме. Дважды проходил суд по его делу и дважды дело возвращали за недоказанностью.
  Ничего не признал. Никого не оговорил.
  Тогда, в тридцатые.
  
  И никого не оговорил в шестидесятые.
  
  Надо отметить при этом, что цена этому слову была неизмеримо весомее любых других слов, сказанных хулителями Сталина. Потому что никто из них, говоря свои слова, ни в коей мере и никогда не рисковал отлучением от смысла своего существования. Я уже не говорю о простом риске своим служебным положением.
  
  И ещё.
  Никто не сказал такого слова в адрес Н.С. Хрущёва после его отставки. Не смерти даже, а просто отставки.
  Ничего подобного о нём не сказал ни один человек.
  
  И ведь понять надо, почему Рокоссовский ответил именно в такой форме.
  "Святой".
  Он же был коммунистом, а значит, должен был отрицать существование Бога и всех святых. К тому же Сталин ему не отец родной и даже не родственник.
  И видел он много неправедного и страшного в ту самую сталинскую эпоху.
  А слово нашёл именно такое.
  Почему?
  
  Ведь не о личном он говорил в тот момент, конечно. Не о похвалах или сталинских благодеяниях лично ему. Не применил бы он тогда такое слово, предельно сильно выражающее его понимание этого человека. Благодарность - благое чувство, но это, конечно же, не преклонение. Кроме того. Всё-таки о К.К Рокоссовском много оставлено воспоминаний. И все они сходятся на том, что был это человек, помимо всего прочего, с предельно обострённым чувством справедливости.
  
  Думаю, великий маршал, лучший полководец Великой Отечественной войны, понимал людей, в первую очередь, через призму своей профессии. И попытался донести этим словом своё отношение к тому, что сделал Сталин для России в те страшные четыре года войны. В его понимании.
  
  Я знаю, что найдутся мелкие душонки, которые объяснят слова К.К. Рокоссовского рабской сущностью полководца, обласканного тираном после немилости. Измерять ведь можно только тем инструментом, что имеется за душой, поэтому не удивлюсь.
  Вот только абсолютно уверен, что никто из них никогда не сказал бы такого, ставя под удар дело всей своей жизни. Да ещё и в защиту беспомощной уже личности, которая сама себя защитить не сможет. И даже никогда не испытает благодарности к сказавшему такое.
  Для этого нужен другой размер души.
  
  Конечно, если бы К.К. Рокоссовскому была представлена возможность высказаться, он смог бы привести факты, раскрывавшие и подтверждающие эту его оценку. Но, поскольку сделано этого не было, мы видим перед собой его итоговое МНЕНИЕ.
  Думаю, надо его помнить, и время от времени коситься в его сторону.
  Но сейчас оставим его в этой самой стороне.
  
  Потому что интересуют нас по устоявшейся уже традиции только лишь голые факты.
  
  
  Из книги "Дальняя бомбардировочная..."
  
  Выдержки из письма А. Е. Голованова в ЦК КПСС Л. И. Брежневу и в Совет Министров СССР А. Н. Косыгину.
  
  8 апреля 1975 г.
  
  "...В этих дополнительных замечаниях, которых ранее не было, говорится уже о том, что в книге неправомерно много пишется о Сталине, что автор делает чрезмерный акцент на Верховного Главнокомандующего, что он не только рассказывает о своих многочисленных встречах с И. В. Сталиным, его указаниях по АДД, но он приводит множество фактов и оценок Сталина, не имеющих отношения к развитию боевых действий АДД, и в то же самое время командиры, политработники, летчики остаются, в какой-то мере, на заднем плане, что, показывая в основном лишь единоличные решения Сталина по АДД, автор тем самым умаляет роль ГКО, Ставки Верховного Главнокомандования, Наркомата обороны, Военного совета АДД в создании, обеспечении и руководстве действиями Авиации дальнего действия. И, наконец, что в мемуарах А. Е. Голованова И. В. Сталин изображается в хвалебном тоне, в них многократно подчеркивается его дальновидность, прозорливость, безупречный стиль работы, чуткость и внимательность к людям и т.д. Причем эти оценки не всегда достаточно объективны... Далее идут конкретные предложения: что убрать из книги, что сократить, где изменить формулировки, и так далее. Вот, собственно говоря, суть дополнительных, предъявленных мне замечаний.
  
  Я не могу согласиться с этими дополнительными замечаниями, во-первых, потому, что они не зиждутся на конкретно указанных местах в книге, которые подтверждали бы справедливость этих замечаний, ибо таких мест в книге нет. Оценки деятельности Сталина там тоже отсутствуют...
  
  ...Действительно, о Сталине в книге говорится больше, чем у других авторов, и это совершенно естественно, потому что у меня не было никаких иных руководителей или начальников, которым бы я подчинялся, кроме Сталина. Ни Генеральный штаб, ни руководство Наркомата обороны, ни заместители Верховного Главнокомандующего никакого отношения к боевой деятельности и развитию АДД не имели. Все руководство боевыми действиями и развитием АДД шло только через Сталина и только по его личным указаниям. Никто, кроме него, касательства к Авиации дальнего действия не имел. Случай, видимо, уникальный, ибо мне других подобных примеров неизвестно. Что касается ГКО и других высших инстанций, то их решения, а значит, и руководство развитием и деятельностью АДД в книге приводятся.
  
  Бывая систематически в Ставке и присутствуя там при решении многих вопросов, не имеющих отношения ни собственно к АДД, ни ко мне, но имеющих прямое отношение к ведению войны в целом, я был свидетелем процесса их решения, и некоторые из них мной приводятся в книге как представляющие, с моей точки зрения, определенный интерес и значение. Полагаю, что это неотъемлемое право автора. Что касается деятельности Сталина, его стиля работы, общения с людьми - то, что написано в книге, является безусловной правдой, а не каким-то восхвалением. В книге приведены лишь некоторые из многочисленных фактов и эпизодов, известных мне, которые я счел возможным привести в ней и которые уже опубликованы в журнале 'Октябрь'. Никто ранее не опровергал написанного и не возражал против их опубликования. Русское же слово "восхваление" имеет определенное значение - приписывание той или иной личности того, что этой личности не принадлежит, не соответствует ее деятельности, является неправдой...
  
  ...Я прошу предоставить мне возможность опубликовать уже готовую, написанную мной книгу, за правдивость которой готов нести ответственность..."
  
  
  Письмо осталось без ответа.
  Мемуары не были опубликованы.
  
  ***
  
  Своеобразным ответом на это письмо, правда, можно считать попытку Микоянов высказать критику воспоминаний Голованова, предпринятую в мемуарах А.И Микояна.
  
  Я приведу небольшой отрывок из книги Микоянов. Хочу предупредить, что даю его цельной частью текста, без изъятий. Но со своими комментариями, разрывающими этот цельный текст.
  Итак.
  
  "...Но особо неприятное впечатление оставляют воспоминания маршала авиации Голованова. Нужно сказать, что он на меня производил всегда хорошее впечатление, и я высоко его ценил как летчика и человека. Я присутствовал в Ставке, когда первый раз появился там Голованов, предложив свою часть гражданских транспортных самолетов целиком для военных целей. Помню, как он пришел: высокого роста, красивый, стройный, подтянутый, малоразговорчивый. Коротко он сказал, без лишних слов, о своем предложении. Это произвело на нас очень хорошее впечатление. В своих воспоминаниях Голованов много раз упоминает о том, что был у Сталина и что его дивизия была лично подчинена Сталину. Этим он хвастает..."
  
  
  Почему хвастает? Просто упоминает этот факт. Правда, несколько раз упоминает, но это не из хвастовства, а чтобы до самого тупого дошло в итоге, что так много он пишет о Сталине не потому что его восхваляет, а потому что только ему он подчинялся непосредственно по службе. Отсюда и частота упоминания этого имени.
  До Микоянов это, правда, всё же не дошло.
  
  
  "... хвалит за это Сталина".
  
  
  Ни одного слова похвалы за это в адрес Сталина в мемуарах Голованова нет.
  Здесь Микояны привычно солгали.
  
  Вот что на самом деле написал А.Е. Голованов в главе, посвящённой тактике лётной работы АДД.
  "...Хочется еще раз подчеркнуть, что Сталин всегда решал дела в пользу тех людей, которые имели личный опыт и знания в обсуждаемых вопросах и являлись специалистами своего дела. А в АДД только такие лица и занимали командные должности, и двух мнений о тактике боевого применения нашей авиации в то время у нас не было. Неоднократно довелось мне слышать от Сталина и о том, что советы некомпетентных людей - опасные советы..." [174]
  
  В свете этого высказывания советы и мнения Микоянов по организации работы Авиации Дальнего Действия периода войны приобретают дополнительный колорит.
  
  
  "...Как это можно, чтобы Сталин, Верховный Главнокомандующий, взял в свое подчинение, под свое командование одну только дивизию дальнебомбардировочной авиации? Мне кажется, что все это он чересчур преувеличил..."
  
  
  Взял в подчинение, поскольку изначально дивизия предполагалась как организационная основа самостоятельного рода войск - стратегической авиации. В мемуарах об этом сказано достаточно понятно.
  Микояны понимание этого замысла не осилили. Даже спустя много лет после войны.
  
  
  "...Он хвалит Сталина за то, что тот принимал его много раз в отсутствие командующего Военно-воздушными силами... "
  
  
  В тексте воспоминаний Голованова нет ни одной буквы похвалы Сталину за то, что тот принимал его именно таким образом. Привычная ложь, имеющая уже вид совершенно рефлекторного действия.
  
  
  "...и обсуждал с ним вопросы дальней авиации, не интересуясь мнением командующего, мнением Генштаба..."
  
  
  За время войны Авиация Дальнего Действия совершила двести тысяч боевых вылетов. Вопрос. В интересах кого и по согласованию с кем были они осуществлены?
  
  
  "...Но ведь это говорит о нетерпимом, порочном методе руководства Сталина..."
  
  
  А.Е. Голованов.
  "...За всю Великую Отечественную войну дальнебомбардировочная авиация совершила более 200000 боевых вылетов. АДД с марта 1942 по май 1945 года совершила более 194000 таких вылетов. Интересно посмотреть, как же распределялась наша боевая работа? Из отчетных данных мы видим, что по административным и промышленным центрам противника сделано более 6600 самолето-вылетов; по железнодорожным узлам и магистралям - более 65000; по войскам противника - более 73000 самолето-вылетов; по аэродромам - более 18000 и по морским портам - более 6000 самолето-вылетов.
  
  Значительный вклад в основные операции, проведенные Красной Армией, внесла и АДД. Так, в Сталинградской битве АДД, сделала около 14000 боевых вылетов, в битве на Курской дуге - более 8500, при освобождении Крыма - около 2000, в Ясско-Кишиневской операции - более 2600, в Белорусской - около 13500, в операциях под Ленинградом - более 23000, в Прибалтийской операции - более 7200, в Восточно-Прусской - более 6600 и в Берлинской - около 3500 самолето-вылетов. По специальным заданиям произведено 7298 полетов в тыл врага и перевезено около 5500 тонн груза, в основном боеприпасы и около 12000 человек личного состава. [546]
  
  Это сделали боевые части и соединения АДД. Фронтовыми частями Гражданского воздушного флота (подчинённого командованию АДД - В.Ч.) за время войны перевезено более 1500000 человек личного состава Красной Армии, из них раненых более 346000. Более 123000 тонн различного военного груза перевезено на фронтах, где только боеприпасы составляют 25000 тонн. Заброшено в тыл и вывезено из тыла более 66 500 человек личного состава и около 13000 тонн различного военного груза. Только по специальным заданиям заброшено в тыл около 4000 человек и более 900 тонн груза..."
  
  Всё это, по мнению Микоянов, результат порочного метода руководства.
  
  Вот когда Н.С. Хрущёв вместе с А.И. Микояном вывели все промышленные предприятия Советского Союза из подчинения отраслевых союзных министерств, и подчинили их территориальным совнархозам, - вот это, надо полагать, в его представлении, и есть беспорочный метод руководства. Или беспорочным методом руководства считает он разгром личных приусадебных хозяйств колхозников с запретом содержания ими скота, находившегося в личной собственности, который учинили они совместно с Хрущёвым.
  
  Интересно у Микоянов получается. То, что СССР в невиданно тяжёлой войне одолел всю континентальную Европу, это у них результат порочного метода руководства. То, что СССР, давно уже восстановив хозяйство после войны и залечив её раны, в начале 60-х годов вдруг оказался на грани голода, это у них беспорочный метод руководства.
  
  "...Голованов в своих воспоминаниях приводит эпизод встречи Нового года и беседу с командующим ВВС Смушкевичем. Смушкевич сказал ему, что не может добиться приема у Сталина, хотя необходимо решить важный вопрос о подготовке авиации к боевым действиям. Он попросил Голованова, зная расположение к нему Сталина, обратиться к нему с письмом и изложить суть беседы Смушкевича с Головановым. Голованов так и сделал. И он не осуждает здесь Сталина за такое отношение к командующему ВВС. Разве Голованов не понимает нетерпимость положения, когда накануне войны командующий ВВС не имеет возможности поговорить со Сталиным по коренным вопросам авиационной подготовки? Хотя Смушкевич - заслуженный летчик, героически показавший себя в испанских событиях, самим же Сталиным был выдвинут на эту высокую должность командующего ВВС. Голованов не считает это отрицательной стороной деятельности Сталина. Потом мельком Голованов сообщает, что командующим ВВС стал Жигарев, не объясняя, какую роль он сыграл в войне, куда же делся Смушкевич, какая судьба его постигла (а ведь он был расстрелян!)...'
  
  
  Сколько же вранья на единицу текста. Впрочем, непонятно, кого именно - Анастаса Ивановича или Серго Анастасовича. Поэтому, будем считать, что - обоих.
  
  Новый Год - какой же это канун войны?
  
  Смушкевич был начальником ВВС РККА с ноября 1939 года. В августе 1940 года он был переведён на должность генерал-инспектора ВВС РККА, а в декабре того же года - помощника начальника Генерального штаба РККА по авиации.
  
  Разговор, о котором писал Голованов, состоялся в новогоднюю ночь с 31 декабря 1940 года на 1 января 1941 года.
  Иными словами, командующим ВВС Смушкевич с августа 1940 года уже не был. Это не частная придирка с моей стороны, поскольку Микояны упирают именно на то, что Сталин в данном случае не желает принимать лицо, отвечающее за состояние всех военно-воздушных сил страны.
  
  Впрочем, и командующему ВВС приём положен обычно вместе с Наркомом Обороны, которому он подчиняется по службе. И это правильно.
  
  Да и о чём здесь говорить? Не был тогда Смушкевич командующим ВВС, солгал Анастас Иванович.
  
  Теперь вопрос. Это почему Сталин позарез обязан был принять помощника (для незнающих, помощник - это вовсе не заместитель, это примерно уровень адъютанта) начальника Генштаба по первому его требованию? Да ещё через голову начальника Генштаба? И что, обязательно требовался ему именно ЛИЧНЫЙ приём? Иначе разговаривать Смушкевич со Сталиным никак не желал?
  А что бы ему направить Сталину докладную записку? На бумаге? Он ведь, кстати, посоветовал Голованову обратиться со Сталиным именно с письмом. Сам же полагал своё письменное обращение ниже своего достоинства?
  И оба Микояна солидарно поддакнули.
  
  Впрочем, претензии, в данном случае, не к генералу Смушкевичу, который ничего на самом деле вовсе не говорил о том, что Сталин отказывается его принимать. На самом деле он сказал Голованову, что "вряд ли на его докладную обратят в настоящее время серьезное внимание". Что, конечно, было не удивительно, поскольку он только недавно был понижен в должности. То есть, Смушкевич ничего не говорил о том, что Сталин отказывает ему в личном приёме, поскольку на личный приём, как следует из разговора, он вовсе и не просился.
  Но передать докладную Голованова он вызвался сам. Равно как и обещал ему обеспечить к ней максимальное внимание со стороны тех, кто будет её читать.
  
  Иными словами, Микояны лгут в своих общих мемуарах просто самозабвенно.
  
  А вот то, что сменил Смушкевича на посту командующего ВВС Жигарев, Микояны не солгали. Просто член Политбюро и доктор исторических наук не знали, оба два, что после Смушкевича этот пост занял Рычагов. И только после него - Жигарев. Это небольшой штрих к сталинским словам, воспроизведённым Головановым - о советах некомпетентных людей.
  
  То, что Голованов ничего не написал о роли в войне Жигарева, Микояны солгали тоже.
  
  Микояны ещё много чего понаписали, не буду продолжать. Кому интересно, может прочесть самостоятельно.
  Главное в их писаниях, это то же самое, что и в претензиях военно-партийной цензуры к рукописи Голованова, характер которых он изложил в письме к Брежневу и Косыгину.
  
  Ни одного конкретного замечания ни к одному к факту или событию, изложенному в его воспоминаниях. Одна только, но пламенная нота - ТАК ВСПОМИНАТЬ НЕЛЬЗЯ.
  
  ***
  
  Но вернёмся снова к письму А. Голованова.
  
  Вот ведь как хорошо сказано.
  
  "...Русское же слово "восхваление" имеет определенное значение - приписывание той или иной личности того, что этой личности не принадлежит, не соответствует ее деятельности, является неправдой..."
  
  И ещё.
  
  "...за правдивость которой готов нести ответственность..."
  
  Это - слово чести.
  Про сравнение с мемуарами Микоянов я уже и не заикаюсь.
  
  А вот - то, что прямо относится к сегодняшнему дню.
  
  "...Я не могу согласиться с этими дополнительными замечаниями, во-первых, потому, что они не зиждутся на конкретно указанных местах в книге, которые подтверждали бы справедливость этих замечаний, ибо таких мест в книге нет. Оценки деятельности Сталина там тоже отсутствуют..."
  
  
  Я, грешный, читая впервые эти слова, даже поёжился. Так точно эти слова, сказанные тридцать пять лет назад, передают смысл обычных претензий к моим собственным опусам. Ни в коей мере не пытаюсь встать вровень с великим маршалом и человеком.
  Но такое вот чувство, достаточно отчётливое, было.
  
  Есть, значит, что-то общее в характере давнего противостояния с характером противостояния нынешнего.
  
  Думаю, не ошибусь, высказав, что общее это заключается в следующем.
  
  Речь идёт вовсе не о том, что сегодня идёт борьба между восхвалением и ниспровержением.
  
  Так обычно пытаются представить существо этой борьбы ниспровергатели. Что для них естественно, поскольку говорят они обычно заведомую неправду, и сами прекрасно это понимают. Но, поскольку выгодно это представлять именно таким образом, они это охотно и делают.
  
  На самом же деле существо вопроса заключается в том, что идёт борьба между конкретными фактами и доказательствами - и ниспровержением.
  
  Вот существо письма Главного маршала авиации запаса. Ответить на которое никто тогда не смог. Потому что отвечать нечем. Вместо ответа публикацию его воспоминаний тогда просто-напросто запретили.
  
  ***
  
  Задам ещё один вопрос. Простой и незатейливый.
  
  Господа обличители Сталина.
  
  Поскольку понятие "слово чести" совершенно исключает из себя любой малейший намёк на неправду. А ваши восклицания так или иначе, но содержат в себе эту самую неправду.
  
  Можно ли полагать вас людьми, противопоставляющими слову чести своё собственное слово бесчестия?
  
  И ещё.
  
  Кто-нибудь из вас готов нести настоящую ответственность за правдивость собственных слов?
  
  ***
  
  А вообще говоря, получается весьма показательная закономерность.
  
  В.Г. Грабин
  "Я писал мои воспоминания не для денег и славы. Я писал, чтобы сохранить наш общий опыт для будущего. Моя работа сделана, она будет храниться в Центральном архиве Министерства обороны и ждать своего часа".
  С.А Микоян
  "...Второй том получился гораздо хуже: там вмешательство редакторов-цензоров присутствовало повсеместно. Однако отцу мешал и "внутренний редактор" - он, как автор, очень хотел увидеть книги изданными именно в своей стране, и потому сам был вынужден пойти на умолчания и компромиссы..."
  
  Как говорится, почувствуйте разницу.
  
  "Не для денег и славы".
  А для чего же тогда писал свои воспоминания А.И.Микоян? По словам его сына, конечно же.
  Денег, думаю, у него хватало. Славы тоже.
  Так для чего?
  
  В одном случае.
  Вы не хотите, чтобы я сказал правду. Ладно. Пусть рукопись полежит. Когда-нибудь, пусть нескоро, она всё равно придёт к читателю.
  
  В другом случае.
  Я согласен с любыми правками. Я согласен с любой неправдой. Но самое главное, чтобы воспоминания были изданы сейчас, как можно скорее, немедленно.
  И это при том, повторю, что денег и славы ему тоже было не занимать.
  
  В чём интерес? В чём причина такого лихорадочного состояния, в котором надо издавать эти воспоминания поскорее и потому ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ?
  
  Правда не суетна. Правда может лежать в архиве сколь угодно долго. Ценность её от этого не уменьшится. Ей вовсе не надо приходить к людям немедленно, как это ни печально. Она может прийти вовремя, а может опоздать. Ей всё равно, её не интересуют людские дрязги и людское мельтешение по её поводу.
  Она есть. Этого достаточно.
  
  Вот и получается, что воспоминания Грабина - это слово правды.
  
  И получается, что воспоминания Микоянов - это совсем другой продукт. Немедленно и как можно скорее нужно донести до масс только то, что имеет ярко выраженный характер пропаганды. Потому что только пропаганда должна быть применена всегда вовремя и, как правило, как можно скорее. Пропаганда, опоздавшая к сроку, теряет слишком многое.
  
  И ещё.
  Настоящая пропаганда не бывает направленной в пустоту. Настоящая пропаганда не бывает вещью в себе, действием ради самого действия.
  Она всегда преследует конкретную цель.
  
  Зададимся вопросом. Какова же цель микояновской пропаганды?
  Рассказать правду? - Мы видели, что это не так.
  Принести людям знание? - Лживые знания не приносят пользы.
  Воспитать людей в духе ленинского учения? - Но людей воспитывали тогда изо всех дыр, так что незачем было так уж отчаянно надсаживаться с собственным воспитанием. Да и слишком уж личное сквозит за этим "скорее-скорее, любой ценой"...
  
  Вот как раз великим стимулом для скорейшей публикации любой ценой является личная заинтересованность. И раз это не деньги и не слава...
  Не вижу в данном случае заинтересованности большей, чем ненависть.
  
  Таким образом, видим мы в словах обоих Микоянов не что иное, как пропаганду, рождённую ненавистью.
  
  Такой вот расклад.
  
  Думаю, давно пора разобраться с причинами этой самой хрущёвско-микояновской ненависти.
  
  ***
  
  Есть такая история, не знаю, насколько подлинная, но живёт она уже не один десяток лет.
  Будто бы на одном из пленумов после двадцатого съезда в президиум поступила записка без подписи. Там было написано примерно следующее: "Вы столько говорите про преступления культа личности, но почему только сейчас? Почему при Сталине вы молчали?"
  Хрущёв прочёл её вслух, потом подошёл вплотную к залу и спросил: "Кто это написал?"
  Молчание, долгая пауза. Тишина в зале.
  Тогда Хрущёв сказал: "Молчите? Вот потому-то и мы тогда молчали".
  
  В данном случае не очень важно, была ли в действительности эта история. Важно на самом деле то, что долгая жизнь этого рассказа свидетельствует о стремлении людей понять и объяснить для себя сущность того явления, которое принято именовать коротко и ёмко - 1937 год.
  
  Я не буду сейчас подробно останавливаться на этой больной и сложной теме. Разговор здесь уместен обстоятельный и подробный. Во всяком случае, не в форме реплики в рамках небольшого очерка, посвящённого иной теме.
  
  Но вот одну особенность упомянуть придётся.
  Дело в том, что это знаменитое "вот потому-то и мы тогда молчали", близкое и понятное абсолютному большинству людей, было призвано вызвать сочувствие и понимание к тем, кто вынужден был тогда молчать. Ну, и конечно, отчасти объяснить, почему антисталинская кампания велась тогда именно в такой форме. Всё, вроде бы, просто. Раньше молчали из-за страха перед тираном. Тирана не стало, не осталось и причин для молчания.
  
  Другой неудобный вопрос, почему кампания по обличению Сталина началась не в 1953 году, а тремя годами позже, объяснялся тоже просто.
  
  А не знали.
  Когда же про преступления эти через три года узнали, так сразу же и сказали людям правду.
  
  
  Между тем, на самом деле почти сразу после смерти Сталина появились признаки того, что высшее руководство СССР намерено начать то, что впоследствии назвали "развенчание культа". Имеются сведения, что такие намерения были у Л.П. Берия. Во всяком случае, высказывался он по этому поводу вполне определённо. Были тогда такие настроения у Маленкова и даже Кагановича. Особняком держался, пожалуй. один только Молотов.
  
  Как это ни странно, но именно Хрущёв тогда не поддержал активную антисталинскую линию. Не один, конечно. Но, если с Молотовым, например, здесь в общем-то всё понятно, то Хрущёв явно не вписывается в круг его единомышленников. Факт, однако, остаётся фактом. В 1953 году Н.С. Хрущёв не считал нужным развязывание антисталинской кампании. Почему-то.
  Хотя тогда уже был настроен явно антисталински.
  
  Константин Симонов.
  "Глазами человека моего поколения".
  
  "...Передо мной лежит сейчас пачка сложенных тогда, в пятьдесят третьем году, материалов и документов тех мартовских дней. Все засунуто в одну, много лет пролежавшую папку: траурная повязка, с которой стоял в почетном карауле, и пропуск на Красную площадь с надпечаткой "проход всюду"; стенограмма одного из двух писательских траурных собраний, на котором я выступал вместе со многими другими, и вырезка газетного отчета о другом писательском собрании, где я читал свои, плохие, несмотря на рыдания, стихи; пачка газет за те дни - "Правды", "Известий", "Литературки" и других.
  
  Потом, спустя годы, разные писатели разное и по-разному писали о Сталине. Тогда же говорили, в общем, близко друг к другу - Тихонов, Сурков, Эренбург. Все сказанное тогда очень похоже. Может быть, некоторое различие в лексиконе, да и то не слишком заметное. В стихах тоже поражающе похожие ноты. Лучше всех - это неудивительно, учитывая меру таланта, - написал все-таки Твардовский; сдержаннее, точнее. Почти все до удивления сходились на одном:
  
  В этот час величайшей печали
  Я тех слов не найду,
  Чтоб они до конца выражали
  Всенародную нашу беду...
  
  Это Твардовский.
  
  Нет слов таких, чтоб ими передать
  Всю нестерпимость боли и печали,
  Нет слов таких, чтоб ими рассказать,
   Как мы скорбим по Вас, товарищ
  Сталин!
  
  А это Симонов.
  
  Обливается сердце кровью...
  Наш родимый, наш дорогой!
  Обхватив твое изголовье,
  Плачет Родина над Тобой.
  
  Это Берггольц.
  
  И пусть в печали нас нельзя утешить,
  Но он, Учитель, нас учил всегда:
  Не падать духом, голову не вешать,
  Какая б ни нагрянула беда.
  
  А это Исаковский.
  
  Похоже, очень похоже написали мы тогда эти стихи о Сталине. Ольга Берггольц, сидевшая в тридцать седьмом, Твардовский - сын раскулаченного, Симонов - дворянский отпрыск и старый сельский коммунист Михаил Исаковский, Можно бы к этому добавить и другие строки из других стихов людей с такими же разнообразными биографиями, связанными с разными поворотами судеб личности в сталинскую эпоху. Тем не менее схожесть стихов была рождена не обязанностью их написать - их можно было не писать, а глубоким внутренним чувством огромности потери, огромности случившегося. У нас были впереди потом еще долгие годы для того, чтобы попробовать разобраться в том, что это была за потеря, и лучше или хуже было бы - я не боюсь задавать себе этот достаточно жестокий вопрос - для всех нас и для страны, если бы эта потеря произошла не тогда, а еще позже. Во всем этом предстояло разбираться, особенно после XX съезда, но и до него тоже.
  
  Однако сама огромность происшедшего не подлежала сомнению, и сила влияния личности Сталина и всего порядка вещей, связанного с этой личностью, для того круга людей, к которому я принадлежал, тоже не подлежала сомнению. И слово "потеря" уживалось со словом "печаль" без насилия авторов над собою в тех стихах, которые мы тогда написали. "Так это было на земле", - скажет немногим позже Твардовский, одним из самых первых и много глубже других начавший думать об этом...
  
  ...Мое сегодняшнее отношение к Сталину складывалось постепенно, четверть века. Оно почти сложилось - почти, потому что окончательно оно сложится, наверное, лишь в результате этой работы, первую часть которой я заканчиваю. А своего отношения к Сталину в те три года я не могу точно сформулировать: оно было очень неустойчивым. Меня метало между разными чувствами и разными точками зрения по разным поводам.
  
  Первым, главным чувством было то, что мы лишились великого человека. Только потом возникло чувство, что лучше бы лишиться его пораньше, тогда, может быть, не было бы многих страшных вещей, связанных с последними годами его жизни. Но что было, то было, в истории нет вариантов. Варианты возможны только в будущем, в прошлом их не существует. Первое чувство грандиозности потери меня не покидало долго, в первые месяцы оно было особенно сильным. Очевидно, под влиянием этого чувства я вместе с еще одним литератором, любившим демонстрировать всю жизнь решимость своего характера, но в данном случае при возникновении опасности немедленно скрывшимся в кустах, сочинил передовую статью, опубликованную в "Литературной газете" девятнадцатого марта пятьдесят третьего года, в которой среди иного прочего было сказано следующее: "Самая важная, самая высокая задача, со всею настоятельностью поставленная перед советской литературой, заключается в том, чтобы во всем величии и во всей полноте запечатлеть для своих современников и для грядущих поколений образ величайшего гения всех времен и народов - бессмертного Сталина". В дальнейшем, правда, в передовой разъяснялось, что, рисуя образ Сталина, писатели создадут образ связанной с его деятельностью эпохи, свершений этой эпохи и так далее, и тому подобное, но исходная формулировка была именно такая. Передовая называлась "Священный долг писателя", и в приведенном мною абзаце первое, что вменялось писателям как их священный долг, было создание в литературе образа Сталина. Никто ровным счетом не заставлял меня это писать, я мог написать все это и по-другому, но написал именно так, и пассаж этот принадлежал не чьему-либо иному, а именно моему перу. Мною же был задан и общий тон этой передовой, в которой как священный долг писателей прежде всего рассматривались мемориальные задачи, а не обращение к нынешнему и будущему дню.
  
  На мой тогдашний взгляд, передовая была как передовая, я не ждал от нее ни добра, ни худа, в основу ее легло мое выступление на происходившем перед этим митинге писателей, смысл которого в основном совпадал со смыслом передовой. Однако реакция на эту передовую внезапно оказалась очень бурной. Я к тому времени после долгой борьбы с разными людьми, не желавшими понимать, что я хочу продолжать хоть что-то писать, выговорил себе право еженедельно выпускать два из трех номеров газеты, а третий только вчерне подготавливать вместе с заместителем, этот третий, субботний, номер подписывал заместитель. Номер с передовой "Священный долг писателя" вышел в четверг. Четверг после его выхода я провел в редакции, готовя следующий номер, и, глядя на ночь, в пятницу уехал за город, на дачу, чтобы пятницу, субботу и воскресенье писать там, а утром в понедельник приехать в редакцию и с самого утра делать вторничный номер. Телефона на даче не было, и я вернулся в понедельник утром в Москву, ничего ровным счетом не ведая.
  
  - Тут такое было, - встретил меня мой заместитель Косолапов, едва я успел взять в руки субботний номер, которого еще не читал. - А лучше вам расскажет об этом Сурков, вы ему позвоните, он просил позвонить, как только вы появитесь.
  
  Я позвонил Суркову, мы встретились, и выяснилось следующее: Никита Сергеевич Хрущев, руководивший в это время работой Секретариата ЦК, прочитавши не то в четверг вечером, не то в пятницу утром номер с моей передовой "Священный долг писателя", позвонил в редакцию, где меня не было, потом в Союз писателей и заявил, что считает необходимым отстранить меня от руководства "Литературной газетой", не считает возможным, чтобы я выпускал следующий номер. Впредь, до окончательного решения вопроса - надо полагать, в Политбюро, это уж я додумал сам, - пусть следующий номер, а может быть, и следующие номера читает и подписывает Сурков как исполняющий обязанности генерального секретаря Союза писателей.
  
  Из дальнейшего разговора Сурков выяснил, что все дело в передовой "Священный долг писателя", в которой я призывал писателей не идти вперед, не заниматься делом и думать о будущем, а смотреть только назад, только и делать, что воспевать Сталина, - при такой позиции не может быть и речи, чтобы я редактировал газету.
  
  По словам Суркова - не помню, прямо говорившего с Хрущевым или через вторых лиц, - Хрущев был крайне разгорячен и зол.
  
  - Я лично, - сказал Сурков, - ничего такого в этой передовой не увидел и не вижу. Ну, неудачная, ну действительно там слишком много отведено места тому, чтобы создавать произведения о Сталине, что это самое главное. В конце концов, что тут такого. Можно в других передовых статьях снять этот ненужный акцент на прошлом. Сначала хотел послать к тебе гонца, вызвать тебя, а потом решил не расстраивать, может, за это время все обойдется. Номер, как мне сказал Косолапов, был готов, я приехал, посмотрел его и подписал. Фамилию твою не требовали снимать, требовали только, чтоб я прочитал и подписал номер. Вот и подумал, стоит ли выбивать тебя из колеи, ты сидишь там, пишешь? Вернешься в понедельник, может, к этому времени все утрясется.
  
  Так оно в результате и вышло. На каком-то этапе, не знаю, где, в Секретариате или в Политбюро, все, в общем, утряслось. Когда Сурков при мне позвонил в агитпроп, ему сказали, чтобы я ехал к себе в редакцию и выпускал очередной номер. Тем дело на сей раз и кончилось. Видимо, это был личный взрыв чувств Хрущева, которому тогда, в пятьдесят третьем году, наверное, была уже не чужда мысль через какое-то время попробовать поставить точки над "i" и рассказать о Сталине то, что он счел нужным рассказать на XX съезде. Естественно, что при таком настроении передовая под названием "Священный долг писателя" с призывом создать эпохальный образ Сталина как главной задачи литературы попала ему, как говорится, поперек души. И хотя, видимо, его склонили к тому, чтобы мер, в горячке предложенных им, не принимать, невзлюбил он меня надолго, на годы, вплоть до появления в печати "Живых и мертвых", считая меня одним из наиболее заядлых сталинистов в литературе..."
  
  
  Речь, напомню, идёт об инциденте, происшедшем 19 марта 1953 года. Всего через две недели после смерти Сталина.
  Ещё раз обратим внимание на слова Суркова о том, что "Хрущёв был крайне разгорячен и зол". Не просто посчитал статью Симонова политически неуместной, но продемонстрировал глубоко ЛИЧНОЕ отношение к имени Сталина. Это при том, что на похоронах его, по многочисленным свидетельствам, рыдал, как ребёнок.
  
  
  А вот что произошло ещё через несколько дней.
  Снова К. Симонов.
  
  "...четвертого апреля, в газетах появляется сообщение Министерства внутренних дел СССР, возглавляемого Берией, о том, что Министерство внутренних дел СССР провело тщательную проверку по делу так называемых "врачей-убийц": "В результате проверки установлено, что привлеченные к этому делу врачи... - дальше идет длинный список - были арестованы бывшим Министерством государственной безопасности СССР неправильно, без каких-либо законных оснований. Установлено, что показания арестованных, якобы подтверждающие выдвинутые против них обвинения, получены работниками следственной части бывшего Министерства государственной безопасности путем применения недопустимых и строжайше запрещенных советскими законами приемов следствия". Итак, бывшее Министерство государственной безопасности оказалось повинным во всех этих грехах, а нынешнее Министерство внутренних дел разоблачило темные методы бывшего министерства. Еще через два дня в передовой "Правды" разъясняется, что произошло это прежде всего потому, что бывший министр государственной безопасности С.Д. Игнатьев проявил политическую слепоту и ротозейство и оказался на поводу у преступных авантюристов. Берия же как глава нового Министерства внутренних дел разоблачил все эти беззакония. В тот же день опубликовано сообщение, что Игнатьев освобожден от обязанностей секретаря ЦК.
  
  Так вся эта серия мероприятий проходит через газеты, лишь потом обнаруживая внутренний смысл как подготовительные шаги по дороге к захвату власти, которые поспешно, один за другим, делал Берия.
  
  Один из этих шагов в газеты не попал, но я принадлежу к числу людей, знающих о нем. Не могу точно вспомнить, в какие дни это было, но, наверное, при старании можно числа восстановить, потому что именно в это время Фадеев и Корнейчук, бывшие членами ЦК, оба ездили в заграничные поездки по делам Совета мира. Вскоре после сообщения о фальсификации дела врачей членов и кандидатов в члены ЦК знакомили в Кремле, в двух или трех отведенных для этого комнатах, с документами, свидетельствующими о непосредственном участии Сталина во всей истории с "врачами-убийцами", с показаниями арестованного начальника следственной части бывшего Министерства государственной безопасности Рюмина о его разговорах со Сталиным, о требованиях Сталина ужесточить допросы - и так далее, и тому подобное. Были там показания и других лиц, всякий раз связанные непосредственно с ролью Сталина в этом деле. Были записи разговоров со Сталиным на эту же тему. Не убежден, но, кажется, первоначально записанных на аппаратуру, а потом уже перенесенных на бумагу.
  
  Я в три или четыре приема читал эти бумаги на протяжении недели примерно. Потом чтение это было прекращено, разом оборвано. Идея предоставить членам и кандидатам ЦК эти документы для прочтения принадлежала, несомненно, Берии, именно он располагал этими документами, и впоследствии выяснилось, что так все и было. Он хотел приобрести дополнительную популярность, показав себя человеком беспристрастным, человеком, не случайно отодвинутым несколько в сторону в последние месяцы жизни Сталина, человеком, которому Сталин не доверял или перестал доверять, человеком, который был никак не склонен продолжать те жестокости, возмутительные беззакония, которые, судя по предъявленным нам для чтения документам, были связаны непосредственно со Сталиным, с его инициативой, с его требованиями. Выставляя документы на обозрение, Берия как бы утверждал, что он и далек, и категорически против всего этого, что он не собирается покрывать грехов Сталина, наоборот, хочет представить его в истинном виде.
  
  Чтение было тяжкое, записи были похожи на правду и свидетельствовали о болезненно психическом состоянии Сталина, о его подозрительности и жестокости, граничащих с психозом. Документы были сгруппированы таким образом, чтобы представить Сталина именно и только с этой стороны.
  
  Вот он вам ваш Сталин, как бы говорил Берия, не знаю, как вы, а я от него отрекаюсь. Не знаю, как вы, а я намерен сказать о нем всю правду. Разумеется, при этом он представлял в документах только ту правду, которая ему была нужна и выгодна, оставляя за скобками все остальное.
  
  Около недели эти документы были в ходу. После этого с ними никого уже не знакомили. Когда вернулись Корнейчук и Фадеев и я им рассказал об этих документах, у них глаза полезли на лоб, но прочесть их сами они уже не могли.
  
  Надо сказать, что, хотя цель Берии была достаточно подлой и она вскоре стала совершенно ясна мне, документы эти, пусть и специфически подобранные, не являлись фальшивыми. Поэтому к тому нравственному удару, который я пережил во время речи Хрущева на XX съезде, я был, наверное, больше готов, чем многие другие люди..."
  
  
  Я не буду подробно комментировать слова Симонова.
  Единственно хочу заметить, что этот замечательный писатель был в политических вопросах достаточно наивен. "Документы эти, пусть и специфически подобранные, не являлись фальшивыми". Какие документы? Протоколы допросов? Ну да, они не были фальшивыми, поскольку под ними стояла подпись Рюмина. А вот сами показания Рюмина, которые были занесены в эти подлинные протоколы, они были правдивыми? Как это можно утверждать, исходя только из того, что протоколы его допросов, видите ли, "не фальшивые"?
  
  Нет, я лично уверен, что всё сказанное Симоновым, это, безусловно, чистая правда. Такой, какой видел её он сам. Или такой, в какой он хотел себя убедить.
  И читал он в несколько приёмов эти документы, и бурно негодовал по их поводу. Всё это было на самом деле.
  
  Но ведь когда он же в тридцатые годы читал в газетах материалы открытых процессов над "врагами народа", ему тоже наверняка казалось, что "записи эти были похожи на правду".
  
  Симонов не принял во внимание того, что документы эти были исключительно протоколами допросов.
  "Записи разговоров со Сталиным", ясно, что это не стенограммы таких разговоров (кто и зачем их вёл?), или, тем более, материалов прослушки самого Сталина.
  
  Ну не считать же серьёзным, в самом деле, симоновское впечатление, что "Были записи разговоров со Сталиным на эту же тему. Не убежден, но, кажется, первоначально записанных на аппаратуру, а потом уже перенесенных на бумагу".
  Потому что непонятно, кто, когда и где прослушивал и записывал самого Сталина? Как это вообще могло быть возможным? Ведь Сталин обычно вызывал людей к себе и разговаривал в своём кабинете. Прослушивался его кабинет? Куда потом делись эти разоблачительные материалы звукозаписи, находящиеся в распоряжении ярых антисталинистов, когда самое им было время и место появиться для народа во всей красе, начиная с 1956 года?
  
  Так что очевидно, что "разговоры" эти со Сталиным были пересказаны самим Рюминым и вошли в те же самые протоколы допросов. Отсюда и проистекает симоновское "не убежден, но, кажется..."
  
  .
  Вот интересно. Спустя всего немного будет во всеуслышание объявлено, что протоколам допросов Тухачевского, Якира и тысяч других людей верить нельзя. Потому что показания ими давались с "нарушением норм социалистической законности". Так сказала Партия.
  Однажды будет объявлено также, что одним из главных нарушителей этой самой соцзаконности был Л.П. Берия. Это тоже сказала Партия.
  
  Но что же это получается?
  "Документы", с которыми знакомили членов ЦК (и самого Симонова), были подготовлены опять-таки при активном участии в этом деле того же самого Л.П. Берия. Причём, если обычно дела такого рода тянулись месяцами и даже годами, то это дело Берия раскрутил всего за один месяц, сразу же после смерти Сталина. Этакий виртуоз допросов.
  Это, учитывая ещё и количество и объём протоколов (Симонов читал их несколько дней). Значит, большая часть этого самого месяца заняла чисто техническая сторона дела. Само же признание было получено от подследственных практически сразу.
  
  И напрашивается вопрос.
  А с чего это Рюмин со своими подручными стал вдруг таким словоохотливым? Да не просто словоохотливым, а словоохотливым предельно БЫСТРО?
  
  Вот когда Симонов читал всё это и ужасался прочитанному, мыслей таких у него не возникало?
  Не возникало. Потому что верить этим протоколам приказала ему тоже Партия.
  
  Ведь сам же написал:
  "Документы были сгруппированы таким образом, чтобы представить Сталина именно и только с этой стороны".
  
  Неужели и мысли в голову не приходило, что, поскольку сгруппированы они определённым образом, значит, и были они определённым образом обработаны для достижения нужного эффекта? Более того. Что сгруппированы они могли быть не на стадии подготовки к ознакомлению с ними членов ЦК, а ещё раньше, на стадии следствия, когда задавались эти вопросы тому же Рюмину именно в нужной формулировке и нужной очерёдности. И что ответы на эти вопросы тоже могли быть продиктованы Рюмину самим Лаврентием Павловичем.
  Рюмин ведь тогда мог подписать всё, что угодно.
  И, кстати, проверить его показания было попросту некому.
  "Сталин мне сказал то-то и то-то..." А кто может это подтвердить или опровергнуть?
  
  Так что простор для творчества Л.П. Берия был здесь ничем не ограничен.
  "Вот он вам ваш Сталин, как бы говорил Берия..."
  "Уж я вам вашего Сталина здесь разрисую, читайте на здоровье", - мог бы догадаться добавить сюда К. Симонов.
  Не догадался.
  
  И даже потом, когда та же самая Партия разоблачила злокозненность Берии, снова не возникло у него ни одной нотки сомнения в прочитанном тогда.
  Потому что не верить протоколам допросов следствий, которые велись по приказу Берии до апреля 1953 года приказала Партия.
  Верить протоколам допросов Рюмина, которые велись под личным контролем (если не при прямом участии) того же Берии, приказала тоже Партия.
  Так о чём здесь задумываться?
  
  Даже то не заинтересовало его, что почему-то один из обвиняемых по "делу врачей" не только не был тогда отпущен, но вскорости, через год, был расстрелян.
  Человек этот был арестован по указанию Сталина в июне 1951 года. Содержался всё время до самой своей казни в строжайшем заключении. Расстрелян в 1954 году. Уже при власти Н.С. Хрущёва.
  
  Абакумов Виктор Семёнович (1908-1954). В 1941-1943 гг. - заместитель наркома внутренних дел СССР и начальник управления Особых отделов НКВД СССР, в 1943-1946 гг. - заместитель наркома обороны СССР, начальник Главного управления контрразведки "Смерш" НКО СССР, в 1946 г. - заместитель министра государственной безопасности СССР, в 1946-1951 гг. - министр государственной безопасности СССР. В июне 1951 г. арестован; расстрелян в декабре 1954 г. по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР.
  
  ***
  
  Так что объяснения того, что Сталина начали разоблачать в 1956 году (а не в 1953-1954-1955 годах) потому, что именно в 1956 году стало им всё известно про сталинские преступления, несколько... неправдоподобны, так скажем.
  
  Неправдоподобность эта подтверждает и то, что оправдания под общим лозунгом "вот потому-то и мы тогда молчали" в отношении партийно-государственных руководителей на самом деле не имеют ничего общего с действительностью. Удобны они были для власть предержащих, это да. Весьма и весьма удобны. Ну и, разумеется, удобны сегодня для оправдателей той самой власти.
  
  Дело в том, что существует, конечно, большая разница между теми, кто вынужден был молчать о преступлениях, которым они были свидетелями, и теми, кто эти преступления совершал.
  
  Николай Александрович Зенькович в своей книге "Тайны ушедшего века. Лжесвидетельства. Фальсификации. Компромат" привёл два документа, и сейчас, по-моему, находящихся в ограниченном доступе. Хотя, что здесь ограничивать сегодня, непонятно. Всё нижесказанное давно стало известно на основании множества других документов. Но тогда, на заре "перестройки", были они, видимо, достаточно сенсационны, и потому их тогда строго засекретили.
  
  Итак.
  
  "...Из докладной записки Комиссии Политбюро по реабилитации жертв политических репрессий (возглавлялась А. Н. Яковлевым):
  
  Н. С. Хрущев, работая в 1936-1937 годах первым секретарем МК и МГК ВКП(б), а с 1938 года - первым секретарем ЦК КП(б)У, лично давал согласие на аресты значительного числа партийных и советских работников. В архиве КГБ хранятся документальные материалы, свидетельствующие о причастности Хрущева к проведению массовых репрессий в Москве, Московской области и на Украине в предвоенные годы. Он, в частности, сам направлял документы с предложениями об арестах руководящих работников Моссовета, Московского обкома партии. Всего за 1936-1937 годы органами НКВД Москвы и Московской области было репрессировано 55 тысяч 741 человек.
  
  С января 1938 года Хрущев возглавлял партийную организацию Украины. В 1938 году на Украине было арестовано 106 тысяч 119 человек. Репрессии не прекратились и в последующие годы. В 1939 году было арестовано около 12 тысяч человек, а в 1940 году - около 50 тысяч человек. Всего за 1938-1940 годы на Украине было арестовано 167 тысяч 465 человек.
  
  Усиление репрессий в 1938 году на Украине НКВД объяснял тем, что в связи с приездом Хрущева особо возросла контрреволюционная активность правотроцкистского подполья. Лично Хрущевым были санкционированы репрессии в отношении нескольких сот человек, которые подозревались в организации против него террористического акта.
  
  Летом 1938 года с санкции Хрущева была арестована большая группа руководящих работников партийных, советских, хозяйственных органов и в их числе заместители председателя Совнаркома УССР, наркомы, заместители наркомов, секретари областных комитетов партии. Все они были осуждены к высшей мере наказания или длительным срокам заключения. По спискам, направленным НКВД СССР в Политбюро только за 1938 год, было дано согласие на репрессии 2140 человек из числа республиканского партийного и советского актива..."
  
  
  "...Из записки "Комиссии Яковлева" от 25 декабря 1988 года в ЦК КПСС "Об антиконституционной практике 30-40-х и начала 50-х годов". "Сов. секретно. Особая папка":
  
  "Прямую ответственность за участие в массовых репрессиях несет А. И. Микоян. С его санкции были арестованы сотни работников системы Наркомпищепрома, Наркомвнешторга СССР. Микоян не только давал санкции на арест, но и сам выступал инициатором арестов. Так, в письме на имя Ежова от 15 июля 1937 года он предлагал осуществить репрессии в отношении ряда работников Всесоюзного научно-исследовательского института рыбного хозяйства и океанографии Наркомпищепрома СССР. Аналогичные представления делались Микояном и в отношении работников ряда организаций Внешторга СССР. Осенью 1937 года Микоян выезжал в Армению для проведения чистки партийных и государственных органов этой республики от "врагов народа". В результате этой кампании погибли сотни и тысячи кадров партийных, советских работников. Микояна в этой поездке сопровождал Маленков и группа работников НКВД. Результатом непосредственной деятельности Микояна и Маленкова был арест 1356 коммунистов.
  
  Микоян возглавлял комиссию по обвинению в контрреволюционной деятельности видных членов партии. Он, в частности, вместе с Ежовым был докладчиком на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) по делу Бухарина (1937 год). Именно Микоян выступал от имени Политбюро ЦК ВКП(б) на торжественном активе НКВД, посвященном 20-летию органов ВЧК - ГПУ - НКВД. После восхваления деятельности Ежова, оправдания массовых беззаконных репрессий Микоян закончил свой доклад словами: "Славно поработало НКВД за это время!", - имея в виду 1937 год".
  
  
  До сих пор, кстати, при цитировании документов февральско-мартовского Пленума 1937 года по делу Бухарина упоминается обычно один докладчик - Ежов. На самом же деле докладчиков там было, действительно, двое - Ежов и Микоян. Вот только вторая фамилия куда-то подевалась со временем. Хотя в ответном своём слове Бухарин отбивался прежде всего от обвинений именно Микояна, а уже потом - Ежова. Да и второй доклад Микояна на этом пленуме, посвящённый вредительству в пищевой промышленности, даже сегодня производит жутковатое впечатление. Главный его мотив - раскрытых врагов несоизмеримо меньше, чем врагов затаившихся и пока ещё не раскрытых.
  
  До сих пор ещё слышатся голоса понимающие и сочувствующие - так ведь заставляли их убивать невиновных. Сталин и заставлял. Если бы они противились репрессиям, погибли бы сами.
  
  Нет, господа хорошие. Никто их не заставлял. Делали они это вполне добровольно и осознанно. И не просто делали, но возглавляли и направляли убийство тысяч невиновных. Больше скажу. Именно они-то, все эти вожди и вождята, в массе своей, и создали ту атмосферу, где стали возможны все уродства 1937 года.
  
  Заставляли...
  Не быть палачом достаточно просто. Есть очень простой для этого способ.
  Для того, чтобы не быть палачом, не надо идти работать в палачи.
  
  Никто из них не хотел быть инженером, учителем, или врачом. Все они хотели одного. Власти. Боже, как же они рвались в эту самую власть.
  
  Тот же Хрущёв. Фантастический взлёт за короткое время. А всё равно карабкался и карабкался. По крови. По трупам. но выше, выше, главное - выше. Он что, не знал, что чем больше масштаб его работы, тем больше он будет убивать? Знал, конечно. И рвался.
  Рвался убивать, получается.
  
  Так это что же, главным в его жизни был антисталинизм? Ну, конечно.
  
  Главным в его жизни был он сам, горячо собой любимый Никита Сергеевич Хрущёв.
  
  Впрочем, только ли должность определяет отношение человека к другим людям?
  Два разных человека на одном и том же посту могут вести себя совершенно по-разному.
  
  В 1991 году в в десятом номере "Военно-исторического журнала" было опубликовано интервью В. П. Пронина, председателя Моссовета с апреля 1939 по 1945 год.
  
  "Вопрос. А Хрущев? Какие воспоминания остались о нем?
  
  Ответ. Взаимоотношения с Никитой Сергеевичем у меня были нормальными. Он очень поддерживал нас, молодых. Хрущев много сделал для благоустройства Москвы. Он способный практический работник, быстро схватывал предложения специалистов, старался их осуществить, но сам предложений, как правило, не вносил.
  
  Многие руководители районов относились к Хрущеву отрицательно. И вот почему. Хрущев малограмотный человек был, в этом его беда.
  Он активно способствовал репрессиям. Дело в том, что над ним висел дамоклов меч. В 1920 году Хрущев голосовал за троцкистскую платформу. И поэтому, очевидно, боясь расправы, сам особенно усердно "боролся" с беспечностью, утерей политической бдительности, политической слепотой и т. д. Хрущев санкционировал репрессии большого количества партийных и советских работников. При нем из 23 секретарей райкомов города почти все были арестованы. И почти все секретари райкомов области. Были репрессированы все секретари МК и МГК партии: Кацеленбоген, Марголин, Коган, Корытный... Все заведующие отделами, включая помощника самого Хрущева. Хрущев, будучи уже на Украине, на Политбюро в 1938 году настаивал на репрессиях и второго состава руководителей Московского городского комитета партии.
  
  Мы, тогда молодые работники, удивлялись: как же нас Хрущев воспитывает насчет бдительности, если все его окружение оказалось врагами народа? Он же один только остался в МК целым.
  
  Вопрос. Вы полагаете, что масштаб репрессий в Москве личная "заслуга" Хрущева?
  
  Ответ. В значительной мере. Ведь после осени 1938 года, после прихода к руководству горкомом Щербакова, никто из работников Моссовета, МК и МГК, райкомов не пострадал. Я знаю, что когда на Политбюро в июле 1940 года возник вопрос о снятии Щербакова с работы за плохую работу авиазаводов, то обвиняли его и в том, что он очень неохотно и очень редко давал согласие на репрессии. Мало того. В моем присутствии на секретариате горкома по представлению Щербакова начальник следственного отдела НКВД был исключен из партии за необоснованные аресты".
  
  Да...
  А вот что писал сын Н.С. Хрущёва, гражданин США Сергей Никитович Хрущёв.
  
  " Во время первой попытки смещения Хрущева в июне 1957 года Микоян занял глубоко продуманную, основательную позицию. Он, антисталинист по убеждению, и отца поддерживал по убеждению. Вернее, не поддерживал, они боролись за одну идею, и им оставалось или вместе победить, или вместе погибнуть..."
  
  Заметим.
  "Одна идея" Хрущёва и Микояна - это вовсе не благо для народа. Вспомним кстати название предисловия к мемуарам А.И. Микояна, сочинённое его сыном - "Жизнь, отданная народу". Но, нет, оказывается, не это было их одной идеей.
  Главной (одной) идеей у них был - антисталинизм.
  
  Снимают Хрущёва.
  На расширенном заседании Президиума ЦК КПСС 13 октября 1964 года Микоян был единственным, кто пытался как-то его защитить.
  И что же он привёл в качестве главного довода?
  Нет, не экономику, не космос, не строительство, жилое или промышленное.
  
  Сказал он вот что.
  
  "Деятельность Хрущева Никиты Сергеевича - это большой политической капитал партии. Одно развенчание культа личности Сталина чего стоит. Решиться на такой шаг мог лишь человек большого мужества и верности идеалам социализма".
  
  Так что не было для них "одной идеей" процветание государства или благосостояние народа. На самом деле был один голый антисталинизм.
  
  "Анти-".
  Идея, главным мотивом которой является не созидание, а разрушение.
  
  
  Что же касается "мужества и верности идеалам".
  
  Так почему всё-таки мужество и верность их молчали после смерти Сталина целых три года?
  А вот почему.
  
  На июньском пленуме ЦК 1957 года, когда исключали "антипартийную группу", состоялся примечательный разговор.
  
  "Молотов. Применять физические меры было общее решение Политбюро. Все подписывали.
  Голос. Не было такого решения.
  Молотов. Было такое решение.
  Голос. Покажите.
  Молотов. Оно было секретное. У меня его нет.
  Хрущев. Расскажи, как было подписано. Повтори.
  Каганович. Все члены Политбюро подписались за... В отношении шпионов применять крайние меры физического воздействия...
  Хрущев. Хочу дать одну справку. Каганович и Молотов, очевидно, не откажутся повторить, что у нас был такой разговор. Накануне ХХ съезда или после съезда, по-моему, Каганович сказал, что есть документ, где все расписались о том, чтобы бить арестованных. Каганович предложил этот документ изъять и уничтожить. Дали задание Малину найти этот документ, но его не нашли, он уже был уничтожен... Ты тогда даже рассказывал, в какой обстановке писали это решение и кто подписывал.
  Каганович. Да, я рассказал. Сидели все тут же, на заседании, документ был составлен от руки и подписан всеми...
  Хрущев. Кто написал этот документ?
  Каганович. Написан он был рукой Сталина".
  
  
  В.Н. Малин в 1954-1965 годах был заведующим Общим отделом ЦК КПСС. Иными словами, заведовал делопроизводством партии. И, разумеется, её архивами.
  
  "...но его не нашли, он уже был уничтожен..."
  Документ Политбюро. Да не просто документ, а решение Политбюро. Написанное рукой Сталина. Подписанное всеми членами Политбюро.
  Уничтожен.
  Простенько так. Буднично. Как что-то, хорошо известное в соответствующем кругу. Известное не по отношению к конкретному документу, разумеется, но по отношению к некому процессу.
  
  Говоря попросту, в эти самые три года шли интенсивные поиски и уничтожение в архивах документов, подтверждающих руководящую роль сталинских приближённых в массовых репрессиях. Шла настоящая чистка архивов. Особенно активно уничтожались компрометирующие документы Н.С. Хрущёвым. Что, в общем-то понятно, учитывая его возможности как первого лица в государстве.
  
  Так что, ответ на вопрос, почему Сталина начали "критиковать" не в 1953 году, а лишь в 1956-м, понятен.
  В 1953 году ничего ещё не было уничтожено. И уж кто-кто, а Никита Сергеевич понимал это очень хорошо.
  К делу этому следовало хорошо подготовиться. Основательно.
  
  
  Так что же, не надо было ничего говорить о репрессиях? Об ответственности Сталина?
  Промолчать надо было?
  
  Нет, конечно, автор весьма далёк от того, чтобы утверждать такие вещи.
  
  Сказать об этом обществу было необходимо.
  Но сказать правду. Без кучи вранья, отравившей на долгие годы советское общество. Без того яда лицемерия и подлости, который и внёс в результате существенный вклад в дело убийства этого общества. В дело убийства советского государства.
  
  Мало кто помнит, но ведь и при жизни Сталина была проведена достаточно масштабная работа по реабилитации жертв политических репрессий. Было это в 1939-1941 годах. Тогда было выпущено из лагерей и тюрем несколько сот тысяч человек. Это значительно меньше, чем было реабилитировано в 1953 году. Однако, вполне сопоставимо.
  В то время не было, конечно, никакой широковещательной политической кампании. Однако многие следственные работники госбезопасности и их руководители, виновные в фабрикациях и подтасовках следственных документов, отданы были тогда под суд.
  Кампанию эту связывают обычно с именем Л.П. Берии, ставшим тогда наркомом внутренних дел. Ясно однако, что никакой нарком никогда не смог бы провести такую широкомасштабную акцию, не имея на то прямого указания Сталина.
  
  Так что говорить о том, что выпустить репрессированных из тюрем и лагерей после смерти Сталина можно было только в ходе широкой кампании его обличения, несколько преувеличено как минимум.
  
  Я уже не говорю о том, что вся эта кампания "анти-", начиная с 20-го съезда, начисто была лишена хотя бы какого-то желания провести более-менее вменяемый (о глубине я уже не заикаюсь) анализ процессов, происходящих тогда в обществе. Тех процессов, что и привели тогда к трагедии второй половины 30-х годов.
  Потому-то и свели они тогда все причины, всю вину и все истоки в одну точку. В одну личность.
  
  Вся эта оголтелая пропаганда велась тогда только лишь одним способом. Способ этот можно назвать так. Удар по эмоциям.
  А сознание... Ну что же, события того времени, да и времени последующего, показали, насколько легко можно манипулировать этим самым сознанием.
  
  Тон всему этому задал уже сам знаменитый доклад Хрущёва на 20-м съезде.
  Обратите внимание.
  Хрущёвы-Микояны полагали антисталинизм самым главным делом своей жизни. Но даже доклад этот знаменитый был подан последним вопросом съезда. Заметим в скобках, не до, а после выборов в центральные партийные органы. Чтобы не случилось после такого доклада никаких неожиданностей при выборах, надо полагать.
  Коротенькая резолюция по докладу была принята БЕЗ ОБСУЖДЕНИЯ.
  "Главное дело жизни"...
  
  Так почему же кампания эта приняла именно такой характер?
  Понятно, что главной движущей силой этого уничтожительного обличения было стремление отвести от себя самих возможные вопросы о степени собственной вины за случившееся. Это понятно. Понятно, что именно это и делало невозможным любые попытки добросовестного и непредвзятого анализа той великой трагедии.
  
  Эта причина главная. Но не единственная. Уж слишком заметно за этим предельно накалённым остервенением к имени Сталина проглядывает уже замеченное мной выше личное отношение одного человека к человеку другому.
  Я имею в виду не всех участников этого процесса, многие из которых отбывали номер, что называется. Положено ругать - ругали. Приказали бы хвалить - хвалили бы.
  
  Нет, я имею в виду двух главных антисталинистов современности - Н.С. Хрущёва и А.И. Микояна.
  Эти номер не отбывали. Эти были до конца искренни в своей ненависти.
  
  Причём, накал этого чувства совершенно не соответствует обычному объяснению их побуждений. Да, всё, что упоминается обычно по этому поводу, всё это было, конечно. И избавление от былого страха, и месть за этот страх. И месть за былое свое пресмыкательство и за собственное своё (чуть не написал - былое) двоедушие. И холопская злоба к ушедшему барину.
  Это всё так.
  
  Однако всё это было у многих. Но у этих многих всё равно не было такой всепоглощающей ненависти к Сталину.
  А у этих двоих - была.
  
  ***
  
  Человек, которому я всецело доверяю, рассказывал мне, что в первые же дни после смерти Сталина Н.С. Хрущёв лично приезжал в Главное управление военной контрразведки для того, чтобы изъять оттуда следственное дело на своего сына.
  
  Пишу это не в качестве доказательства. Понимаю, что ничьи рассказы (или пересказы) никаким доказательством служить не могут. Примечательно однако, что историй, связанных с судьбой сына Хрущёва Леонида, имеется множество и звучат они из самых разных источников. Понимаю, что и это тоже само по себе ни о чём не говорит.
  
  Однако.
  Так это было или не так, но следственное дело в отношении Леонида Хрущёва до сих пор не найдено. А это уже само по себе говорит о многом. Иногда отсутствие сведений даёт красноречивую картину не меньше, чем их наличие.
  
  Леонид был сыном Хрущёва от первого брака.
  Начал войну в бомбардировочной авиации. В 1941 году был ранен. Лечился в Куйбышеве. После излечения был направлен переучиваться на лётчика-истребителя. В начале 1943 года во время боевого вылета пропал без вести.
  Бой проходил в районе Жиздры, над оккупированной немцами территорией, кроме того, сильно заболоченной местностью.
  
  Н. А. Зенькович, на книгу которого я уже ссылался, провёл большую работу по изучению документов и собиранию сведений о той эпохе.
  Вот что он пишет по этому поводу.
  
  "...Еще в 1990 году в четвертом номере "Военно-исторического журнала" была опубликована статья Б. Е. Пестова "Погиб? Пропал без вести? Жив?", в которой приведено письмо майора в отставке Андреева. Ссылаясь на заместителя начальника управления кадров Министерства обороны СССР в 1945-1969 годах И. А. Кузовлева, он утверждает, что в 1943 году летчик Л. Хрущев попал в плен к немцам. По настоятельной просьбе Н. С. Хрущева Сталин дал согласие на обмен сына Хрущева на немецкого военнопленного. Обмен состоялся, но сотрудники НКВД установили, что Леонид, будучи в плену, сотрудничал с немцами. По решению военного трибунала Леонид Хрущев был приговорен к расстрелу. После вынесения такого сурового приговора Никита Сергеевич обратился к Сталину с просьбой помиловать сына, но Сталин отказал ему, мотивируя свой отказ тем, что у него нет ни юридических, ни моральных прав не согласиться с решением военного трибунала.
  
  По мнению И. А. Кузовлева, Н. С. Хрущев запомнил это Сталину и затеял впоследствии кампанию по разоблачению культа личности в отместку за сына. Автор статьи говорит, что многое в судьбе сына Н. С. Хрущева неясно, тем более, что из личного дела Леонида при неизвестных обстоятельствах исчезла часть документов..."
  
  Ещё одна деталь.
  В трофейных документах немецких частей, оборонявшихся в районе Козельска и Жиздры, захваченных позднее советскими войсками, тоже имеются странности.
  
  "...многие протоколы допросов советских пленных самым беспощадным образом подчищены. В "делах" встречаются записи на русском языке: "изъято...180 листов", "изъято 36 листов". Чистки проводились, как удалось установить, в несколько приемов - в 1949, 1953 и в 1954 годах..."
  
  
  Вместе с тем, до сих пор нет никаких прямых доказательств, подтверждающих историю о пленении Леонида Хрущёва. Более того, имеется разноголосица в разных вариантах изложения этой версии. То его обменяли. То его выкрали. То выкрали сотрудники НКВД. То это были сотрудники военной контрразведки "СМЕРШ". То он был освобождён из плена в 1945-м. И ещё... и ещё...
  
  Но если вся эта история была кем-то придумана, тогда о каком следственном деле может идти речь, спросите вы?
  
  Дело в том, что Леонид Хрущёв должен был как минимум находиться под следствием по совершенно другому поводу. Согласно самым разным источникам, в 1942 году он, находясь на переподготовке в Куйбышеве, во время одной из вечеринок убил одного из своих знакомых, офицера Красной Армии.
  
  Я не буду останавливаться на этом эпизоде (найти сейчас сведения об этом можно легко и во множестве), скажу только самое необходимое.
  
  Произошло это случайно, во всяком случае, не намеренно. Однако, обстоятельства этого дела были таковы, что миновать стадию расследования (а во время войны в отношении военнослужащих этим занимался только "СМЕРШ") этот инцидент никак не мог.
  Имеются утверждения о том, что Леонид был приговорён к восьми годам лишения свободы. Однако лагерь был ему заменён отправкой на фронт, в истребительную часть. Там он и воевал, с не отбытой судимостью, до самой своей гибели (или пленения).
  
  Это, кстати, тогда практиковалось. Александр Иванович Покрышкин упоминал в своих мемуарах о том, что один из лучших советских асов, Александр Клубов, будущий дважды Герой Советского Союза, тоже был осужден трибуналом. И ему тоже лагеря заменили отбытием наказания на фронте. Однако, после нескольких месяцев боевой работы, с него, вместо представления к ордену, была снята судимость.
  
  Так что, в случаях с лётчиками-штрафниками, не списанными в штрафные пехотные подразделения, а воевавшими в авиации, не было тогда ничего из ряда вон выходящего. Правда, для того, чтобы осуждённый лётчик не был направлен в штрафбат, а оставался в своём полку, требовалось, конечно, особое ходатайство перед трибуналом командования. В случае с Клубовым всё понятно. Лётчиком он был, конечно, редкого таланта. И, безусловно, терять его командованию не хотелось.
  С Леонидом Хрущёвым тоже в общем-то всё ясно. Похлопотать за него было кому.
  
  И вот вопрос.
  В случае, если мрачная эта история про плен, осуждение, расстрел является выдумкой. То где тогда следственное дело в его отношении производства 1942 года?
  
  И ещё.
  Я упоминал о судьбе генерала Абакумова, арестованного в 1951-м и расстрелянного в 1954 году.
  Именно он всю войну возглавлял советскую военную контрразведку, получившую в 1943 году звучную аббревиатуру "СМЕРШ".
  
  Интересная подробность. Небезызвестный Рюмин, которого пристегнули к "делу Абакумова" (хотя именно по его доносу Абакумов и был когда-то арестован) был расстрелян через две недели после вынесения приговора. Дали возможность написать просьбу о помиловании, так сказать.
  Абакумов был расстрелян через час с небольшим после вынесения приговора.
  Так что в 1954 году чистились не только архивы.
  
  Напоследок, приведу одно свидетельство, лично для меня весьма авторитетное.
  Вот что рассказывал об этом В.М. Молотов. Воспроизвожу по изданию: Феликс Чуев. "140 бесед с Молотовым".
  
  "...08.01.1974, 11.03.1983
  - Хрущев в душе был противником Сталина. Сталин - все и вся, а в душе другое. Личное
  озлобление его на любые шаги толкает. Озлобление на Сталина за то, что его сын попал в такое
  положение, что его расстреляли фактически. После такого озлобления он на все идет, только бы
  запачкать имя Сталина.
  - Никита от сына отказался, да?
  - Да.
  15.08.1972, 08.01.1974
  - У него сын был вроде изменника. Это тоже о нем говорит. Хорош политический деятель, у
  которого даже сын и тот...
  Жена Хрущева ничем не выделялась, но так более или менее честно вела себя. Она живет у нас в
  поселке. Она здесь очень изолирована, никто с ней не хочет контактировать, никто не становится с ней
  в очереди... Она сама требовательная... Полине Семеновне в первый период деятельности Хрущева
  говорила, что Никита Сергеевич волнуется, очень вопросы сложные, не все хорошо получается, не
  уверен по югославскому вопросу. Боялась, что он перебарщивает и может попасть не туда...
  А он не только перебарщивал. Но она ничего не могла сделать, она не разбирается.
  По Хрущеву еще придется высказаться.
  30.06.1976, 30.10.1980
  - Сталин сына его не хотел помиловать, Хрущев лично ненавидел Сталина Это добавилось. Но не
  это главное. Он не революционер. В 1918 году только в партию вступил - такой активный! Простые
  рабочие были в партии. Какой же это у нас лидер партии оказался! Это абсурд. Абсурд...."
  
  ***
  
  Я всё же склоняюсь к тому, чтобы поверить в эту историю с Леонидом Хрущёвым. Не верю только в авантюрные подробности с тайным обменом или кражей из немецкого лагеря ценного пленника. Если уж подобных попыток не делалось в отношении сына Сталина Якова, то здесь тем более ничего подобного скорее всего не могло быть. Скорее всего, всё было намного прозаичнее и будничнее. В 1945 году были освобождены из немецкого плена миллионы советских военнопленных. Среди них и оказался, скорее всего, Леонид. Если же в ходе проверки выяснилось, что он в той или иной форме сотрудничал с администрацией немецкого лагеря, то за это вполне мог получить приговор по самой высшей мере.
  
  Кроме того, имеются имеются в этой истории и ещё некоторые особенности и тонкости, в которые я не буду вдаваться.
  А вдаваться не буду, потому что не имеет всё это особого значения.
  
  Как же так, спросите вы, как это не имеет значения, если сам ты что-то говорил ранее о каком-то особом личном отношении Хрущёва к Сталину? Уж что-что, а это такой мощнейший повод для самой жгучей ненависти, что другого повода такого же накала невозможно себе вообразить.
  
  Да. Если эта история имела место на самом деле.
  А если нет?
  
  Своё собственное мнение я не хочу никому навязывать. Поэтому предлагаю всё же считать, что истории этой на самом деле не было.
  
  Будет ли это основанием к тому, чтобы считать отношение Хрущёва к Сталину из-за своего сына менее враждебным?
  Если вдуматься, то, как это ни странно звучит, ненависть к убийце своего сына всё равно остаётся. Потому-то я и считаю, что не имеет эта история особого значения.
  
  Попробую это своё мнение обосновать.
  
  Другой сын Никиты Сергеевича, Сергей Никитович Хрущёв, говоря о своём новом статусе гражданина США, высказывался в том смысле, что его отец, будь он жив, шаг этот его наверняка бы одобрил.
  
  Заявление это было неоднократно подвергнуто осмеянию. И "кузькину мать" вспоминали, и то, как кто-то кого-то грозился "закопать". Между тем, высмеивали зря, по-моему. Уж кому-кому, а сыну-то лучше знать о том, что представлял из себя его отец. На самом деле. Не на трибуне. В сокровенных тайниках души.
  
  Самое время, по-моему, повторить ещё раз. Главной идеей в жизни Хрущёва был он сам. Никита Сергеевич Хрущёв.
  Исходя из этого, благо его детей было для него не просто на первом месте, как это обычно бывает у всех без исключения родителей. Для него благо других детей не имело абсолютно никакого значения. Своим же он мог простить буквально всё. За счёт не своих. И оправдать их буквально во всём. За счёт не своих.
  
  Исходя из этого, в этом своём высказывании Сергей Никитович был абсолютно прав. И говорил он действительно то, что понимал намного лучше и глубже своих насмешников.
  
  Даже если Леонид Хрущёв действительно погиб в тот самый свой последний боевой вылет.
  Кем тогда всё равно должен был считать Хрущёв Сталина? Исходя из своей главной жизненной идеи?
  Да всё равно считал он его убийцей своего сына.
  
  Хочу, в связи с этим своим утверждением, упомянуть о неочевидной вещи, может быть, для кого-то спорной.
  
  У многих патриотически настроенных авторов принято противопоставлять то, как защищали свою Родину дети высокопоставленных родителей во время Великой Отечественной войны и то, как защищают (или готовы защищать) свою Родину дети нынешней элиты. Разница здесь действительно колоссальная.
  
  Между тем, стоило бы задуматься над тем, насколько искренним были патриотические чувства партийно-государственной номенклатуры, благословляющей своих сыновей защищать Отечество. Не щеголять мужественно в военной форме генеральского сукна где-нибудь поближе к какому-нибудь штабу, по возможности армейского или фронтового уровня. А то и вовсе - штабу какого-нибудь военного округа.
  А воевать на переднем крае, пехотным или артиллерийским лейтенантом. Или ещё того более - рисковать ежечасно в воздушных боях, где возможность гибели вообще была ни с чем не сравнима.
  
  Воевать точно так же, как и тысячи их сверстников. Простых сверстников. Сыновей простых родителей.
  
  А как вы думаете, считали ли сановные родители этих самых простых родителей ровней себе? Считали ли своих детей ровней тысячам и миллионов простых детей?
  Вот какой вопрос надобно бы себе задать. И постараться на него ответить.
  
  Ведь для чего революцию делали? Для чего занимали высокие и ответственные посты, и карабкались по ним неустанно? Неужели для того, чтобы дети их гибли точно так же, как дети простых и ничем не примечательных граждан? Которые не делали революцию. Не занимались ответственными и нестерпимо важными государственными делами.
  Точно так же, как дети ПРОСТЫХ людей.
  Да зачем она тогда нужна, эта самая революция? Зачем оно тогда нужно, это самое советское социалистическое государство?
  
  Но был один человек, который не только не понимал всего этого, но заставлял их поступать прямо противоположно их собственным желаниям. И не просто поступать против своей воли, но демонстрировать при этом чувства, которые подавляющее большинство из них не испытывало.
  
  Известно всем, что никто из сыновей Верховного Главнокомандующего Вооружёнными Силами СССР не отсиживался в тылу. Старший сын Яков Джугашвили, старший лейтенант, командир артиллерийской батареи, в самом начале войны попал в плен, и там погиб, ничем себя не запятнав. Младший сын Василий Сталин командовал истребительными полком и дивизией. Что бы о нём не говорилось, правдивого и не очень, тем не менее, от войны он не бегал и от опасности не прятался. Третий, приёмный сын Сталина Артём Сергеев прошёл всю войну на передовой, с 1941 по 1945 годы, от лейтенанта до подполковника, от командира батареи до командира бригады. Семь орденов и множество ранений.
  
  Кое-кто видит в этом ещё одно подтверждение бессердечной натуры кровавого тирана, отдающего на растерзание своих собственных детей. Особенно это его знаменитое сейчас - "Я солдата на фельдмаршала не меняю".
  
  Желающим поупрекать меня в восхвалении Сталина предлагаю вспомнить ещё раз определение этого слова, которое нашёл в словарях маршал Голованов. И попытаться ответить на простой вопрос. Правдой является только что сказанное мной или неправдой?
  Впрочем, я понимаю, что людям, напрочь лишённым совести, очень трудно правильно понять того, у кого эта самая совесть есть. Отсюда и столько выдумок о Сталине.
  
  А у человека этого просто была совесть. И отчётливое понимание того, что миллионы других отцов не имеют возможности укрыть своих сыновей от войны. Что миллионы других отцов не имеют возможности вызволить своих сыновей из плена в обмен на немецкого фельдмаршала.
  
  Верховный Главнокомандующий конечно не издавал никаких приказов, запрещающих партийным и государственным деятелям прятать своих детей от войны. Однако каждый из них понимал, что, если кто-то из их сыновей призывного возраста окажется на тёплом местечке где-нибудь в глубоком тылу, то у ТАКОГО главнокомандующего пощады этому деятелю не будет. Это подразумевалось. Вполне логично, по-моему, подразумевалось.
  
  Я прошу обратить внимание на очень важную вещь, доказывающую всё сказанное мной выше. И объясняющее многое из того, что случилось далее.
  
  Сразу же после смерти Сталина тот порядок, что сыновья партийно-государственных (да и вообще, сколько-нибудь руководящих) деятелей должны защищать свою Родину наравне с сыновьями простых людей, мгновенно умер.
  
  Нет, те, кто имел уже военную специальность и занимал какие-то должности в военной иерархии, те так и остались служить дальше. Тем более, что теперь в любой острой ситуации любой из них был уже ограждён от участия в чём-то достаточно опасном для жизни. Но вот молодое поколение - эти уже были надёжно ограждены уже и от самой воинской обязанности.
  
  Да, конечно. Были и отдельные случаи, когда кто-то из сановных детей оказывался не просто в строю, но и выполнял работу, связанную с повышенным риском.
  Но здесь всегда прослеживалась одна и та же закономерность.
  Отцы их, как правило, были в среде себе подобных (по служебному положению) белыми воронами. И средой этой рано или поздно от себя отторгались.
  
  Так что понятна, в общем-то, и общая неприязнь номенклатуры к Сталину, которая отчётливо проявилась после его смерти. Ему не могли простить это его смешное стремление уравнять их с простыми людьми. Не на словах, а на деле. Это не единственная составляющая их отношения к Сталину, но достаточно существенная.
  
  Так что, тот же Хрущёв, горюя о погибшем Леониде, не мог не понимать, что, если бы не Сталин, то сын его никогда не оказался бы на фронте. И если бы не Сталин, то сын бы его не погиб.
  
  Вот и весь его антисталинизм.
  
  ***
  
  То же и с Микояном.
  Но здесь это ещё заметнее и ярче. Если Хрущёв, прилюдно во всяком случае, особых нежностей с детьми не допускал, то здесь случай иной.
  
  Снова его мемуары. И снова предисловие, написанное его сыном Серго Анастасовичем. Помните, "Жизнь, отданная народу"?
  
  "...Для нашего отца огромное значение имели семья, дети, внуки, правнуки. Каждый выходной вся семья собиралась вместе по установленной им традиции. Возможно, именно семья в первую очередь напоминала ему о вечном человеческом начале, о доброте, об интересах всех семей, составляющих в итоге понятие народа, понятие, ставшее безликим и подчас пустым в худшие времена эпохи, в которую он жил. И чем старше он становился, тем больше семья значила в его жизни..."
  
  
  Всё это очень правильно. Более того, по-человечески симпатично и даже трогательно.
  
  Но, "Жизнь, отданная народу"?
  
  Напомню, что предисловие к воспоминаниям Грабина называется всего-навсего
  "О книге "Оружие Победы" и ее авторе".
  Это так. Лёгкий намёк на сравнение.
  
  Народ состоит изо всех нас. Все мы являемся частичкой этого самого народа. Поэтому вправе отнести эти слова лично к себе.
  Поэтому я предлагаю каждому, читающему сейчас эти строки, на минуту остановиться, внимательно перечитать эти три слова. И решить для себя с предельной искренностью.
  
  Верите ли вы тому, что жизнь А.И. Микояна была отдана именно вам? Вся, без остатка. При полном напряжении А.И. Микояном всех своих сил - и именно для вас, мой уважаемый читатель.
  Верите?
  
  Впрочем, Серго Микоян, как и все остальные дети Анастаса Ивановича а равно и его более отдалённые потомки и родственники, тоже являются частью народа, такой же, как и мы с вами. Этого у них отнять нельзя. Поэтому, будем справедливы.
  
  Если рассматривать столь проникновенное название именно под этим углом, тогда да. Жизнь, отданная А.И. Микояном своим потомкам и родственникам - здесь о справедливости такой формулировки можно говорить и рассуждать более уверенно.
  
  Однако обстоятельство это заставляет нас с вами отнестись к ней одновременно с небольшой оговоркой. И уточнить, что название предисловия в несколько ином виде было бы более корректным. Например, в таком - "Жизнь, отданная некоторой части народа".
  
  Но у великих родственников великих людей может быть, конечно, и иное мнение. Более того, могут у них быть и претензии к этому самому народу.
  Примерно такие (из того же предисловия):
  
  "...К великому сожалению, молодое поколение россиян в большинстве своем остается сегодня в полном неведении относительно своего недавнего прошлого. С большой помпой (? - В.Ч.) празднуем юбилей Пушкина, но забываем его слова о "любви к отеческим гробам". А без этого не может быть и достойного настоящего..."
  
  Слова "с большой помпой" носят обычно негативный оттенок неодобрительного отношения говорящего, в данном случае, к излишне пышному празднованию памяти поэта.
  И чувствуется одновременно острое желание автора, чтобы тот, кто забыл на фоне Пушкина, не являвшегося, кстати, даже кандидатом в члены ЦК, об "отеческом гробе" великого государственного деятеля, понял и осознал свою ошибку.
  
  Выскажу впрочем, чисто личное своё мнение, что как раз великим русским писателям воздаётся обществом и государством очень мало. Скромно и незаметно обычно. Это при том, что тому же Александру Сергеевичу Пушкину сколько не воздавай за его заслуги перед Россией, всё равно будет этого недостаточно.
  
  Впрочем, не будем особо останавливать на этом наше с вами внимание. Тем более, что С.А. Микоян в чём-то прав.
  В конце-концов, А.С. Пушкин жизнь свою не отдавал народу. Отдавал он свою жизнь своей семье, жене и детям, своей музе, друзьям своим. И вообще жил так, как считал нужным сам, а не так, как того требовали интересы партии, правительства, и народа.
  
  Но прошу меня извинить, я действительно непростительно отвлёкся.
  
  
  Итак, семья.
  Из описания сына видно, что значила она для А.И. Микояна очень много. Если же говорить о его жене Ашхен Лазаревне, которую он нежно любил, то для неё семья вообще была всем её миром. И уж, если болела у неё душа о ком-то из детей, то и Анастас Иванович не мог не сопереживать уже не только за детей, но и за неё саму.
  
  Вот ещё.
  
  "...Наша мама была скромным, застенчивым, добросердечным, ранимым, честным и наивным человеком. Семья была основным ее делом и интересом. А в семье на первом месте был муж, ее Арташ, как она его называла. Мы счастливы, что она, наша мама Ашхен, была главным человеком в его жизни, а он - в ее..."
  
  И ещё.
  
  "...Нервные нагрузки, испытываемые обоими, не могли оставаться бесследными, однако они не разбили единства семьи, доверия, взаимопонимания и самой любви. О его нагрузках можно и не говорить - они очевидны. Но представьте себе жену, каждый божий день и каждую ночь, уже под утро (таков был сталинский режим) ожидавшую своего мужа с работы, чтобы накормить, успокоить, обогреть его душу, вернуть к жизни. В течение более пятнадцати лет эти ожидания можно было бы сравнить с тем, как ждут мужей с фронта: вернется или нет? Хуже! Если он не вернется, значит скоро придут брать и ее саму, и сыновей.
  Мама всегда его ждала. Если и засыпала, то одетая, на кушетке..."
  
  
  Трогательно, конечно.
  Но не забудем при этом, что ждала она с такой тревогой не инженера или врача. Ждала она, не засыпая , человека, который в этот момент в другом месте произносил, например, следующие слова (из стенограммы февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП(б) 1937 года).
  
  "...Бухарин после этого пленума, увидав, что тактика слез не помогает запутать вопрос, он перешел к тактике угроз... в отношении ЦК партии. Бухарин, идя по стопам врага народа Троцкого, направил против ЦК его оружие, это Троцкий всегда ставил ЦК ультиматумы, Троцкий всегда забрасывал нас записками, Троцкий старался путать всю обстановку, опорочивая аппарат ЦК и НКВД, теперь все оружие Троцкого против нас обратил Бухарин...
  
  ...Против него имеются теперь такие улики, что всякий разбор может Бухарина еще больше разоблачить и боясь этого он хочет Центральный Комитет брать страхом...
  
  ...Это поведение Бухарина совершенно нетерпимо и в большевистской среде это не имело прецедента. Правда, Троцкий, будучи в составе ЦК пытался эти методы внедрять как средство борьбы. Это заброшенное, заржавевшее оружие Троцкого в его борьбе с Партией поднято сейчас Бухариным. Это есть новое доказательство того, что он продолжает сейчас бороться против ЦК...
  
  ...Вообще он забрасывает письмами, думает, что ЦК только и должен делать, что все время читать его письма. Это тоже из арсенала Троцкого. Троцкий ничего не делал и требовал, чтобы читали его бесконечные письма. Это тоже средство борьбы против партии...
  
  ...Вообще, когда читаешь записки Бухарина, то страшно становится - за кого он принимает Центральный Комитет партии. Как будто у нас нет опыта борьбы с врагами партии, как будто мы не знаем, как раскусить врага...
  
  ...Это попытка затушевывания своих ошибок, увиливания, жульничества, вместо того, чтобы притти и сказать, что я ошибся, это небольшевистский подход, прошу прощения. Это говорит о том, что оружия против нас он не сложил. Может быть он не умно борется, глупо, но оружие он держит против нас и силы у него для этого хватит.
  
  Бухарин взял манеру Троцкого опорочивать все документы и факты. Он в своих документах делает выпады по адресу аппарата Наркомвнудела...
  
  ...И вот Бухарин делает выпады против этого аппарата: "Ах, сами следователи дают показания", новые обвинения вроде того, что толкает, что ты должен сказать... Словом, вроде того, что это сочинено против него. Только враждебный человек может относиться так к нашему органу НКВД, который старается всемерно и успешно старается быть орудием партии, быть орудием защиты нашего советского государства. (Каганович. То, что фашисты пишут в газетах.) Это тоже Троцкий так делал, потом к этому прибегали Зиновьев и Каменев.
  
  Он не щадит при этом и нашу партию. Он говорит о политической установке современности, намекает, что следователи наталкивают своими особыми допросами людей, что есть какая-то политическая установка и получается вроде того, что ЦК организует специально против него обвинение, что ЦК не хочет по-настоящему разобраться во всех материалах, что у него нет желания спасти человека, если есть хоть малейшая возможность его спасти, а наоборот, ЦК собирает против него материал. Это гнуснейший выпад против нашего Центрального Комитета. И это говорится после того, как Центральный Комитет нянчится с этими людьми черт знает сколько времени. Члены партии начинают заявлять, что нельзя столько времени нянчиться. (Общий шум, возгласы: Правильно! Довольно нянчиться!).
  И вот он делает такой выпад против ЦК.
  Это именно троцкистский метод опорочивания аппарата, компрометация людей, опорочивание ЦК нашей партии.
  Он к этому прибегает потому, что бессилен опровергнуть факты и документы...
  
  ...Бухарин требует, чтобы мы верили ему как члену Центрального Комитета. Можно было верить, если бы факты говорили за Бухарина. Но эти факты за него не говорят. Имело бы вес, если бы он мог сказать, что я никогда не врал партии... но ведь Бухарин прямо поразительно умеет врать, прямо мастер вранья...
  
  ...Тут, товарищи, самая большая беда заключается в том, что Троцкий, Зиновьев, Каменев и Бухарин, они получили от нашей партии партийный билет и этот билет они опорочили. Партия им дала партийный билет, они этот партийный билет опорочили. Они недовольны линией партии, нанесли партии большой удар. Нам придется многое исправлять, очиститься от этих сволочных элементов. Партия, это есть доверие, это есть добровольный союз единомышленников. Они это доверие потеряли. Бухарин не имеет сейчас права рассчитывать на доверие к нему. Они нанесли немалый ущерб нашей партии.
  
  Вот Бухарин, он был одним из учителей этого двурушничества. Троцкий, Зиновьев и Бухарин, они этот яд внедрили в нашу партию. Они создали новый тип людей, извергов, а не людей, зверей, которые выступают открыто за линию партии, на деле проводят другое, которые высказывают принципиальное согласие за линию партии, а на деле ведут беспринципную подрывную работу против партии..."
  
  
  Там ещё много чего Микоян говорил, но я на этом остановлюсь. Устал. Микоян много чего говорил. Микоян много чего делал.
  И всё это время его преданно ждала любимая жена.
  А вот, как думаете, должна была относиться в глубине души к Сталину Ашхен Лазаревна, ожидая с тревогой своего мужа?
  
  Снова предисловие к мемуарам Микояна.
  
  "...Возвращения Володи (второго по старшинству сына, погибшего под Сталинградом) с войны она ждала много лет после ее окончания, ибо ей сказали, что он пропал без вести. Она до конца своих дней не могла упомянуть его имени без слез. А когда арестовали Ваню в его 15 лет? Он ведь просто не пришел к ужину летним вечером 1943 г. Она думала - утонул в Москве-реке, попал под машину и тому подобное. Звонили в больницы, морги, милицию Одинцовского района. Наконец, раньше обычного, приехал отец и сказал: "Не волнуйся, Ваня жив. Его арестовали". Неплохая формула для той эпохи: "Не волнуйся, его арестовали", не так ли? Скоро и меня 14-летнего также взяли во дворе на нашей даче и так, чтобы я не смог предупредить маму, привезли во внутреннюю тюрьму МГБ. В конечном счете мы дешево отделались: полгода во внутренней тюрьме на Лубянке и один год "административной высылки" в Таджикистан. У мамы же установилось высокое кровяное давление, напрямую связанное с нервами.
  Думаю, ее не переставала мучать мысль, что она послала Володю на смерть, когда поощрила его настойчивое желание отправиться на Сталинградский фронт летом 1942 г., хотя командование оставляло его на подступах к Москве, отправляя под Сталинград нашего старшего брата Степана. Володю, в его 18 лет и после всего лишь нескольких месяцев ускоренной летной подготовки в эвакуированном из Крыма Качинском училище (где Степан учился больше года), сочли неготовым для опаснейших боев с опытными асами гитлеровской авиации на главном направлении сражений. Но Володя настаивал, чтобы отец вмешался в решение ВВС, и мама его поддержала. Такова была единственная протекция А.И.Микояна кому бы то ни было из своих сыновей за всю его жизнь.
  А за семь месяцев до этого Степана сбили в боях под Москвой. Он сумел посадить самолет на поле, покрытое снегом. Из горящего самолета он выбрался сам, но потерял сознание. Деревенские мальчишки вытащили его из снега в сорокаградусный мороз, на санях доставили в госпиталь с сильнейшими ожогами. Мама каждый день приезжала к нему и вместе с медсестрами ухаживала за ним. Когда Степан поправился, врач сказал маме: "Это вы его выходили"..."
  
  
  "Не переставала мучать мысль, что она послала Володю на смерть".
  
  Она послала...
  Или?..
  Может, это Сталин его послал на смерть?
  
  Ведь, если бы не Сталин, детям её не надо было бы воевать на фронте.
  А сам Микоян? Он что, не понимал этого?
  Как же должен он был цепенеть от ненависти, глядя, как застыла от горя его жена...
  
  Антисталинизм... Идея... Да ещё и - главная идея...
  Да вот же они где - корни всего того, что названо было потом столь возвышенно.
  
  Обратите ещё внимание и на людоедское отношение Сталина к детям.
  В данном случае, речь идёт о малолетних детях Микояна.
  
  Серго Анастасович не упоминает почему-то причин ареста 15-летнего Вани, и его самого, тогда 14-летнего. Упомянул только вскользь, что они "легко отделались".
  Вроде как просто в обычае это было у Сталина, поедать младенцев троекратно в день.
  
  Давайте-ка вспомним.
  Критикуя мемуары Голованова, Микояны вопрошали с благородным негодованием - почему это маршал не упомянул о судьбе Смушкевича? Почему промолчал?
  
  Между тем, непонятно, почему это Голованов обязан был подробно говорить о Смушкевиче? Смушкевич Голованову не сват, не брат. Не были они ни друзьями, ни даже близко знакомыми людьми. Да и общеизвестно это, что был он расстрелян.
  
  А вот почему брат Серго Анастасовича, а потом и сам он были арестованы, об этом общественности известно значительно меньше. Здесь тем более хотелось бы как-то, чтобы пламенный борец за откровенность был малость пооткровеннее также и в отношении себя и своего брата. Тем более, что речь идёт всё о той же сталинской репрессии по отношению к ним самим.
  Между тем, промолчал Серго Анастасович.
  
  С других оно требовать легче.
  С большой помпой.
  
  Ладно, не хотят эти люди особо распространяться о причинах сталинских злодеяний, восполним этот пробел.
  
  Привожу по книге Н.А. Зеньковича "Тайны ушедшего века. Лжесвидетельства. Фальсификации. Компромат".
  
  "...Двоюродный брат Василия Сталина В. Ф. Аллилуев:
  
  - Была весна 1943 года, когда в один из ее дней Володя Шахурин застрелил Нину Уманскую, а потом и себя. Роковые выстрелы были сделаны из пистолета системы "вальтер", принадлежавшего Вано Микояну, с которым Володя учился в одной школе. Этот "вальтер" да еще дневник Володи одно время лежали у нас в буфете.
  
  Моя мать этот дневник нашла и тотчас отдала С. М. Вовси, матери Володи. Что это за дневник, она, конечно, понятия не имела. И очень жаль, так как из этого дневника следовало, что Володя Шахурин был "фюрером" "подпольной организации", в которую входил мой брат Леонид, Вано и Серго Микояны, Артем Хмельницкий, сын генерал-майора Р. П. Хмельницкого, и Леонид Барабанов, сын помощника А. И. Микояна, все эти ребята учились в одной школе. Софья Мироновна, получив от моей матери дневник сына, через некоторое время передала его... Л. П. Берии, снабдив своими комментариями. В результате все эти 13-15-летние подростки оказались во внутренней тюрьме на Лубянке. Последним был арестован Серго Микоян.
  
  Следствие длилось около полугода, а затем ребят выслали в разные места: кого в Омск, как Леонида, кого в Томск, а Вано Микояна по просьбе отца - на фронт, обслуживать самолеты, на которых летали братья.
  
  Можно интерпретировать эту историю по-разному. Но я размышляю так. Шла война, тяжелая и беспощадная. И вот еще два бессмысленных трупа, странный дневник со странными шалостями детей "верхов", о которых Сталин в сердцах как-то сказал: "Проклятая каста!" Потом эти комментарии С. М. Вовси, сплетни, разговоры вокруг этой истории. Можно ли было оставить ее без последствий, замять? Сомневаюсь. Ребятам, конечно, был дан суровый урок, который не мог пройти бесследно для детских душ..."
  
  С. П. Красиков (майор в отставке, ветеран кремлёвской охраны).
  
  "...- В конце войны среди детей ответственных работников правительства произошла немыслимая трагедия. Советский дипломат Уманский был назначен послом в Мексику. С ним должны были выехать жена и пятнадцатилетняя дочь Нина. Однако пятнадцатилетний сын наркома авиационной промышленности А. Шахурина запретил невесте выезжать. Для объяснения пригласил ее на лестницу Большого Каменного моста, спускающуюся к Театру эстрады. Там он сначала застрелил Нину, а затем пустил пулю в себя. Пистолет Володе дал один из сыновей Микояна. Сталин на это сказал: "Волчата". Началось следствие, и выяснилось, что "кремлевские дети" играли в "правительство": выбирали наркомов и даже собственного главу правительства.
  
  Прокуратура СССР в игре состава преступления не нашла, однако Сталин настоял на пересмотре дела. При пересмотре двое детей Микояна, Серго и Вано, были арестованы и сосланы. Однако в ссылке пробыли недолго и вскоре после войны вернулись домой.
  
  На одном из заседаний Политбюро Сталин неожиданно спросил Микояна:
  
  - Что поделывают твои сыновья?
  
  - Учатся в школе, - ответил Микоян.
  
  - Они заслужили право учиться в советской школе, - произнес вождь обычную таинственно-банальную фразу.
  
  Тем ли это вызвано или чем-то иным, но в пятидесятых годах, при жизни Сталина, часовым и дежурным постов, стоящим на входных воротах Кремля, вменялось в обязанность обязательно оповещать Анастаса Ивановича по телефону, если его сыновья Вано и Серго возвращались домой после двенадцати часов ночи. Что проделывал отец с провинившимися отпрысками, знают только они да разве что толстые кремлевские стены. Не докладывать было нельзя, так как одни службы Кремля дублировались другими, и опоздание детей после означенного времени все равно становилось известно их родителям.
  
  Доктор исторических наук Серго Анастасович Микоян:
  
  - Мало кто знает о том, что репрессии коснулись и семьи Микояна. В 43-м увезли на Лубянку моего брата Вано, ему было 15, а вскоре и меня, четырнадцатилетнего. Дело нам "шили" нешуточное: "Участие в организации, ставившей своей целью свержение Советской власти". У одного из парней, с которым мы играли на улице, нашли книжку Гитлера "Майн кампф". На Лубянке мы с братом просидели где-то с полгода. Потом нас выслали в Таджикистан.
  
  Уже в году 49-м Сталин поинтересовался: "Скажи-ка Анастас, а что стало с твоими сыновьями?" - "Все нормально, - ответил он, - один учится в МГИМО, другой - в Академии имени Жуковского". Сталин спросил: "А они заслужили право учиться в советских высших учебных заведениях?" Отец промолчал, потом несколько месяцев ждал, что нас с Вано снова арестуют..."
  
  
  "...Писательница Л. Васильева:
  
  - В 1943 году Вано Микояну было пятнадцать лет. Школьник. Однажды на даче охранник позвал Вано на рыбалку, но повез его в Москву на Лубянку. Мать хватилась сына, искала, звонила мужу на работу. Ночь. Отец ничего не знал.
  
  История убийства Нины Уманской Володей Шахуриным и его самоубийство взбудоражили Москву 1943 года. Даже на фоне сводок с фронтов и обстоятельств международного значения это казалось невероятным событием.
  
  Подростки Володя и Нина додружились до любви. И когда стало известно, что отца Нины отправляют послом в Мексику, Володя, сын наркома авиационной промышленности, потребовал, чтобы она осталась в Москве. Он попросил у своего приятеля Вано Микояна пистолет - тогда, в годы войны, оружие было повсюду, - застрелил Нину и застрелился сам.
  
  В ходе разбирательства следователи Лубянки размотали клубок школьной дружбы. Оказалось, что подростки Шахурин, Хмельницкий, Хрулев, братья Вано и Серго Микояны, другие ребята создали штаб... Мастера ломать крепкую мужскую, не то что подростковую психику, лубянские следователи без труда доказали, что сынки высокопоставленных родителей принимали активное участие в молодежной антисоветской организации. Сыновей Микояна сослали в Сталинабад.
  
  Генерал-лейтенант Степан Анастасович Микоян:
  
  - Там Вано учился в авиационно-техническом училище, четырнадцатилетний Серго - в школе. Мать замкнулась и внутренне сжалась, ездила к ним в ссылку, возила продукты и вещи. Через год они вернулись. Вано пришел за две недели до окончания войны..."
  
  Мать ездила, возила, седела от горя.
  Как относилась она к Сталину? Думаю, нечего гадать.
  
  Как относился к Сталину А.И Микоян?
  
  Впрочем, хватит о них.
  Волки никогда не простят никому посягательство на своих волчат.
  Хотя бы и волчата эти, всего-то, что были лишены столичных соблазнов. А так - всё им и наказание было, что они учились. Не в Москве, а в другом городе.
  Как все.
  
  Одно из самых ярких впечатлений моего детства. Второе сентября. Я, первоклашка, второй день пришёл в школу. Всё, как вчера, новое и интересное.
  Одноклассники ещё незнакомые. Урок. Все сидят. У парты, набычившись, стоит молчаливый взъерошенный мальчишка. Уже знаю, по девчачьему шепотку, что второгодник.
  
  Говорит старая учительница. Суть такая. Парень попросил отпустить его с уроков на похороны. Хоронили в этот день его друга. Мы все уже знали эту историю, она тогда прошумела по всей школе. Мальчишку в драке пырнул ножом один из ребят с соседнего двора. Вот так, просто.
  Воспитательная речь, к чему приводят шалости и хулиганство...
  Отпустила, конечно.
  Сколько было этому другу? Сколько было его убийце?
  Восемь? Девять? Ну, десять лет от силы.
  Вот такие убийцы и такие покойники.
  
  О детской преступности у нас как-то не принято было говорить. Да и сейчас в общем-то стыдливо отводим глаза. А она была, есть и, наверное, будет. Только почему-то считается, что удел это обычно детей из неблагополучных семей. Элиты это не касается. Впрочем, в чём-то правильно считается. Для элитного ребёнка всегда найдутся смягчающие обстоятельства. Или виновным неожиданно окажется кто-то другой, из семьи попроще.
  Да мало ли способов.
  
  Так, впрочем, было не всегда.
  
  Лёне Голикову было 16, когда он погиб. Марату Казею, Володе Дубинину, Вале Котику в день их гибели было по 14. Ребятам, которые точили детали, стоя у станков из-за малого роста на снарядных ящиках, было и того меньше.
  А эти игрались. В фюреров, наркомов... И что там ещё было, мы вряд ли уже узнаем. Не зря Серго Анастасович столь скромен в объяснении причин сталинских репрессий.
  
  Вот вы говорите. А ведь более метко, чем Сталин, здесь и не скажешь.
  Действительно, проклятая каста.
  
  ***
  
  Возвращаюсь снова к словам Сергея Никитовича Хрущёва.
  Проверим своё второе впечатление от их прочтения.
  
  "...Во время первой попытки смещения Хрущева в июне 1957 года Микоян занял глубоко продуманную, основательную позицию. Он, антисталинист по убеждению, и отца поддерживал по убеждению. Вернее, не поддерживал, они боролись за одну идею..."
  
  Такая вот у них была идея.
  
  ***
  
  Но вернёмся в июнь 1941 года.
  
  Это только спустя какое-то время случившееся 22 июня стали воспринимать как начало великой трагедии. Тогда же, в самые первые дни, всей глубины пропасти, которая разверзлась перед страной, не мог ещё видеть никто. Полностью её масштаб станет понятен только через некоторое, пусть и самое непродолжительное, время.
  
  Конечно, и тогда можно было предвидеть великие беды и лишения. Человеку разумному должно было быть ясно, что совсем недавно лапотной России (как не называй её в разные времена) придётся снова, как и в 1812 году противостоять не одной только Германии, но ресурсам и возможностям всей почти Европы.
  
  Да, безусловно. В тридцатые годы в СССР было сделано фантастически много для создания мощной индустриальной базы. В результате этого по некоторым основным показателям экономика СССР вышла на самые передовые позиции в Европе. Но даже от той же Германии отставание всё равно было заметным. А уж в совокупности с суммарными европейскими показателями...
  Здесь знающим людям нельзя было не испытывать тревогу за судьбу государства.
  
  Но даже им было трудно вообразить себе то, что случится в самое ближайшее время. Людям ведь свойственно всегда надеяться на лучшее. А потому, при всех понятных угрозах и опасностях, были всё-таки поначалу надежды на скорое выправление ситуации. Особенно у людей штатских. Пусть даже хорошо информированных, но штатских.
  
  Происшедшее в дальнейшем, однако, катастрофически быстро развернулось в цепь событий, поставивших страну на грань гибели.
  
  Необходимо отметить здесь, что на самом верху было отчётливое понимание того, что какое-то время нам неизбежно придётся отступать.
  Естественно, это понимание нигде и никогда не озвучивалось, дабы не подорвать уверенность в завтрашнем дне. Наоборот, в те дни печать и радио неустанно твердили о скорой победе над врагом. Что, в общем-то, вполне понятно. Уверенность в победе является одним из сильнейших условий достижения этой самой победы.
  
  Но вот само руководство страны, поощряя всячески тональность обработки общественного сознания, понимало, что отступать в начале войны всё-таки будем. Вопрос только, до какой черты?
  Об этом понимании говорит тот факт, что уже 24 июня 1941 года, когда в Москве и не догадывались ещё об истинных масштабах катастрофы, был создан Совет по эвакуации при СНК СССР.
  Да и Молотов, по свидетельству Феликса Чуева, вспоминал о том, что Сталин накануне войны считал, что в её начале Красной Армии придётся неизбежно отступать.
  То же самое молчаливо подтверждают и предприятия-дублёры, строящиеся перед войной на Урале и в Сибири.
  
  Однако отступление отступлению рознь. И когда свершившееся дошло, наконец, до Москвы, не мог не возникнуть шок. Он-то и вылился в двукратный (по Жукову) приезд Сталина в Наркомат Обороны 29 июня.
  
  Сталин ведь тогда, после сцены в наркомате обороны, выразился так образно вовсе не о потере города, пусть и такого важного для страны. Потому что сданный город можно потерять, а потом вернуть. Или даже не вернуть. Но страна всё равно продолжит стоять.
  Он же сказал именно о стране. О том, какая разверзлась бездна перед страной. И не в том смысле, что такая угроза есть. А в том смысле, что крах уже практически состоялся.
  
  Не потому, что много потеряли. Не потому, что неизбежны были впереди потери ещё бОльшие.
  А потому что высшее военное командование показало в этот момент своё бессилие не в том даже, чтобы противостоять возникшей угрозе. Ярко вдруг обозначилась картина беспомощности там, откуда проистекают основы любого управления - в самой возможности хоть как-то это сопротивление организовать.
  Генеральский рык - вещь иногда полезная. Но бывают случаи, когда один только напор, одна только воля ситуацию исправить не могут.
  
  Микоян писал потом в мемуарах что-то бодрое про сталинский аффект и свою собственную решимость. Он просто не понял тогда (и не хотел понимать до конца своих дней), на каком краю оказалась тогда страна. И что одна только решимость без понимания истинного масштаба угрозы ничего не значит.
  
  Он, впрочем, всю войну делал своё дело. Делал его профессионально и уверенно. Но вот то, что возможность делать своё дело без помех была предоставлена ему тем же Сталиным, он не понял. Вернее, предпочёл не понять.
  
  
  Повторю ещё раз. Сталин обычно не позволял себе предаваться долго отчаянию. Вспомним описание Головановым состояния Сталина в момент получения известий о котле под Вязьмой в октябре 1941 года. Главное и единственное, что вырвалось у него наружу - "что будем делать?"
  Не "какой ужас" или "какой кошмар", а "что будем делать?" Голованов правильно всё понял, не у него Сталин спрашивал тогда совета. Просто повторил вслух то, что занимало все его мысли.
  Здесь был точно такой же случай.
  
  Потому-то и возникла тогда короткая пауза в общении с окружающими.
  В тот момент, когда шок начал проходить, возникла необходимость уйти от ежеминутно возникавших вопросов. Нужно было осмыслить случившееся в спокойной обстановке и решить для себя важнейшее.
  
  А именно.
  Что надо предпринять для спасения страны? И связанные с этим ответственные меры своего личного участия в её обороне.
  
  В какой форме должно теперь осуществляться руководство государством?
  И ещё. Кто должен возглавить армию?
  Генералы-то у него разводят руками. И плачут.
  
  Я думаю, вы согласитесь, что решение таких вопросов стоит нескольких часов уединения.
  
  ***
  
  Любители рассказывать о сталинском испуге уверяют нас в том, что именно Микоян сотоварищи придумали и буквально заставили Сталина создать Государственный Комитет Обороны. И тут же довольно замолкают - вот-де мы какие, как хорошо придумали, Сталину нос утёрли, да ещё и напугали попутно.
  
  Замолкают, это я вот к чему.
  А ведь надо было бы тему эту несколько продолжить. И как-то объяснить ещё и принятие в этот же самый день, 30 июня 1941 года, кардинальных решений по высшему командованию действующей армии. Их что, эти решения, тоже придумали Микоян с Берией?
  Смешно, конечно. Понимают сами, что смешно, потому и молчат. Пытаются создать впечатление, что 30 июня было принято одно только решение по ГКО.
  
  А на самом деле было это не так.
  В этот же самый день были приняты пусть не такие глобальные, но всё же достаточно важные решения и перестановки в руководстве РККА.
  
  Но, прежде чем говорить об этих перестановках, давайте поищем ответы на один вопрос.
  Так что же произошло 29 июня 1941 года в Наркомате Обороны?
  
  Надо сказать, что сцена в Генштабе произвела, конечно, на Сталина сильное впечатление. Но для того, чтобы понять глубину его потрясения, надо задуматься над вещью совсем простой. А зачем он туда приезжал вообще? Да ещё, если верить Жукову, дважды.
  Ведь поездка такая была вовсе не в сталинском стиле. Это он обычно вызывал людей к себе. И разговаривал с ними у себя в кабинете. И вдруг такое представительное посещение.
  Почему?
  
  Обычно это преподносится так. Сталин вроде тупой, поэтому никак не мог понять, что там ему докладывали высоколобые генералы. Поэтому поехал в наркомат, чтобы те ему объяснили на пальцах, что происходит на фронтах. Ну и заодно показать своё обычное самодурство, пусть знают, кто здесь главный. В некоторых произведениях так прямо и говорится - приехал, чтобы отвлекать до предела занятых людей от работы. Будто бы генерал Жуков на это (вместо слёзной сцены, описанной Микояном) послал вождя матерным словом и потребовал не мешать работать.
  Последнее, правда, сам Жуков в своих мемуарах вовсе не утверждал. Это уже из творчества его позднейших летописцев.
  
  Впрочем, и Жуков в описании сталинских посещений не упустил случая куснуть своего Верховного.
  
  "...Вечером 28 июня наши войска отошли от Минска.
  
  Ворвавшись в Минск, вражеские войска начали зверски уничтожать жителей города, предавая огню и разрушениям культурные ценности и памятники старины.
  
  Ставка и Генеральный штаб тяжело восприняли известие о том, что нашими войсками оставлена столица Белоруссии. Все мы понимали, какая тяжкая участь постигла жителей города, не успевших уйти на восток.
  
  29 июня И. В. Сталин дважды приезжал в Наркомат обороны, в Ставку Главного Командования, и оба раза крайне резко реагировал [288] на сложившуюся обстановку на западном стратегическом направлении.
  
  И как он ни обвинял Д. Г. Павлова, все же нам казалось, что где-то наедине с собой он чувствовал во всем этом и свои предвоенные просчеты и ошибки..."
  
  
  Это вы только, товарищи генералы и маршалы, никогда и ничего не чувствовали наедине с собой. Ни просчётов своих. Ни ошибок.
  
  Впрочем, то, что ему там казалось, это дело десятое. Но ведь и сам Жуков даже не попытался ответить на вопрос - почему Сталин дважды за этот день приезжал в наркомат. Вслух, по крайней мере. Хотя, думаю, прекрасно понимал причину.
  
  А причина проста.
  Об этом обмолвился всё тот же Микоян. О том, что Сталин не мог по телефону выяснить у Тимошенко с Жуковым ничего определённого о положении на Западном направлении.
  
  Но согласитесь. Если бы он целиком и полностью доверял их мнению, их профессионализму и полководческим талантам, мог же им дать несколько часов, чтобы смогли они разобраться в обстановке.
  Поэтому, раз начал разъезжать вопреки своему обыкновению, значит, доверие к ним у него сильно пошатнулось. Причём пошатнулось одномоментно.
  
  Конечно, мне известно мнение о том, что Сталин не верил никому и никогда. Но вот не работает оно в данном случае.
  
  Дело в том, что, если бы дело обстояло именно так, то Сталин не вылезал бы из Наркомата Обороны, начиная с 22 июня. А этого не было. До этого он реагировал на обстановку сравнительно спокойно. Да, вызывал к себе военное руководство каждый день для доклада. Да, бывало, и не по одному разу. Что само по себе не удивительно.
  
  Война. Понимал человек всю глубину своей ответственности. Потому и не оставлял военное командование без своего глаза. Но, повторю, всё это происходило в рамках достаточно спокойных. И на таком уровне - вы профессионалы, делайте своё дело. Но знайте, что ответственны вы перед политическим руководством.
  И даже 26-27 июня, когда обстановка на минском направлении начала принимать угрожающий характер, ничего, даже близко похожего Сталин себе не позволял. Даже 28 июня, в день, когда пал Минск.
  Почему?
  
  В изложении Микояна (да и военных) получается, что просто у него не выдержали нервы. Взял - и накричал, расшумелся. Потому что произошла большая неприятность. И надо ему было найти виновных за эту неприятность.
  Так у них выходит.
  
  Вот только всё равно не объясняет это, почему не начал он устраивать разбирательства на один или два дня раньше.
  
  Как, спросите вы, неужели непонятно? Да потому что не сдали тогда ещё Минск.
  
  Так. Но, во-первых, Минск сдали 28-го. И никаких в этот день разносов. Такого масштаба, во всяком случае. А 27-го? Уже в этот день ясно было, что Минск обречён. Но и в этот день Сталин никого до слёз не доводит.
  В чём дело?
  
  Да и видно, кстати, что вовсе не виновных ищет в этот момент Сталин. Даже в изложении Микояна видно, что он приехал не кричать, а разбираться. Полчаса слушал, не забудем эту деталь. Его в этот момент интересует простой вопрос. Что происходит? А вопрос о вине возникнет, конечно, но позже, когда выяснится незнание военными реальной обстановки. Потому что незнание - оно ведь тоже чья-то вина.
  
  И взрывается он только ПОСЛЕ того, как полчаса не может добиться от военных сведений о действительной обстановке. Не доклада о том, что надо делать. А доклада о том, что происходит.
  
  Думаю, причина всего этого проста. И, увы, достаточно знакома по нашей обыденной жизни.
  Судя по всему, до самого последнего момента, до самого своего звонка в Наркомат Обороны, который так его встревожил, получал он оттуда информацию не всегда и не во всём соответствующую действительности. Всё, вроде, неплохо. Тяжело, конечно, но ещё чуть-чуть, и мы им дадим...
  И вдруг. Минск. Гром среди ясного неба.
  
  Попытка получить объяснения у военных. Попытка узнать у них, что там на самом деле происходит. Попытка вникнуть не в общих чертах, как это положено политическому руководителю, а более конкретно. В подробностях мелких и разнообразных. И здесь военные "поплыли". Потому что подробностей этих не знали сами.
  
  Обратите, кстати, внимание на то, как выписал Жуков в своих мемуарах эту ситуацию. Сначала - "Ставка и Генеральный штаб тяжело восприняли известие о том, что нашими войсками оставлена столица Белоруссии..." И только потом в его изложении следует - "29 июня И. В. Сталин дважды приезжал в Наркомат обороны..."
  
  Получается у него здесь по умолчанию, что к моменту приезда Сталина им уже было известно о сдаче Минска. И гнев Сталина - это претензии к ним за неудачу. Маршал Жуков так в мемуарах и написал: "крайне резко реагировал на сложившуюся обстановку". Но ведь даже в изложении Микояна ясно, что сталинский взрыв произошёл не из-за этого, а из-за незнания военными этой самой обстановки. Иными словами, взорвало Сталина то, что Генштаб не знает того, что известно уже ему самому.
  
  Я имею в виду сам факт падения Минска.
  
  Что-то путаете, скажете вы. Сами военные ему об этом и доложили. А он, как и положено разгневанному начальнику, приехал устраивать им разнос.
  
  Только на самом деле не так это было.
  На самом деле руководство Наркомата Обороны даже 29 июня не знало о том, что Минск пал.
  А потому докладывать об этом Сталину просто не могло.
  
  Дело в том, что штаб Западного фронта сообщил в Генштаб о падении Минска только 30 июня. Вечером. В оперативной сводке на 20 часов.
  Читаем.
  
  "...ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА ШТАБА ЗАПАДНОГО ФРОНТА ? 12
  К 20 ЧАСАМ 30 ИЮНЯ 1941 г. О БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЯХ ВОЙСК ФРОНТА
  
  Серия 'Г'
  
  ОПЕРСВОДКА ? 12 К 20.00 30.6.41. ШТАБ ЗАПФРОНТА
  Карта 200 000
  
  Первое. Войска Западного фронта в течение 30.6.41 г. продолжали отход на новый оборонительный рубеж. За переправы у Бобруйск часть Бобруйского гарнизона вели ожесточенный бой с превосходящими силами противника, в результате которого противнику удалось в 19 часов 30 минут переправить на восточный берег до ста танков. Бой продолжается на р. Ола.
  
  Второе. 13-я армии в результат боев, начавшихся 28.6.41 г., оставила Минский укрепленный район и гор. Минск...
  
  Начальник штаба Западного фронта
  генерал-майор Климовских
  
  Начальник Оперативного отдела
  генерал-майор Семенов
  
  Ф. 208, оп. 10169сс, д. 7, лл. 52-54"
  
  Взято из
  "Сборника боевых документов Великой Отечественной войны", выпуск 35. - М.: Воениздат, 1958.
  Сборник подготовлен Архивом Министерства Обороны СССР.
  http://militera.lib.ru/docs/da/sbd/index.html
  
  
  Обратите внимание. Даже здесь, в вечерней сводке Западного фронта от 30 июня не было сказано, когда именно был оставлен Минск. Сказано только, что в результате боёв, НАЧАВШИХСЯ 28 июня. То есть можно понять и так - бои начались 28 июня, а оставили Минск на момент подачи сводки. То есть, 30 июня.
  
  Так что, то обстоятельство, что Сталин начал жёстко спрашивать с военных именно 29 июня, весьма показателен.
  Судя по всему, была у него о Минске какая-то своя информация, полученная помимо военного командования. Не знаю, откуда. Может быть, от НКВД. Или от партийных органов в Белоруссии. Может быть, по линии какого-то из гражданских наркоматов, связи например. Такие случаи тогда бывали.
  Но факт, что называется, налицо.
  Внезапное посещение Наркомата Обороны состоялось в день, когда в Генштабе о падении Минска не было ещё известно.
  
  
  Надо сказать, что при прочтении подборки документов о боевой деятельности войск Западного фронта видно, что и у самого командования фронтом информации этой не было до самого последнего момента. Полностью достоверной информации. Поэтому справедливости ради надо отметить, что доложили они о падении Минска, пусть и политично, но практически сразу, когда в информации этой удостоверились сами.
  Хотя отрывочные сведения о нависающей угрозе, как правило, не проверенные, поступали и ранее.
  
  Так, ещё 26 или 27 июня Военный Совет Западного фронта направил маршалу Тимошенко такое донесение.
  
  "БОЕВОЕ ДОНЕСЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ ЗАПАДНОГО ФРОНТА НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ОБОРОНЫ ОТ 26 ИЮНЯ 1941 г. ОБ ОБХОДЕ ГОР. МИНСК ТАНКОВОЙ КОЛОННОЙ ПРОТИВНИКА
  
  Вне всякой очереди
  
  Москва
  Народному комиссару обороны
  
  До 1000 танков обходят Минск северо-запада, прошли укрепленный район у Козеково. Противодействовать нечем.
  
  Павлов
  Фоминых
  Климовских
  
  [Не позднее 27 июня 1941 г.]
  
  Ф. 208, оп. 2454сс, д. 27, л. 69. \49\".
  
  
  Речь здесь шла о частях 39-го танкового корпуса из 3-й танковой группы Гота. Только непонятно, почему речь идёт об обходе Минска. Козеково тогда немцы действительно взяли, но удар отсюда впоследствии был нанесён непосредственно на Минск. И, конечно, не тысячью танков.
  
  Однако в дальнейших документах о судьбе выявленной немецкой группировки ничего не говорилось - ни в сводках штаба фронта, ни в разведдонесениях.
  Во всяком случае, в вечерней оперативной сводке штаба Западного фронта, присланной в Генштаб, ни об обходе Минска, ни о тысяче танков уже не упоминалось.
  
  "ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА ШТАБА ЗАПАДНОГО ФРОНТА ? 8
  К 20 ЧАСАМ 27 ИЮНЯ 1941 г. О БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЯХ ВОЙСК ФРОНТА
  
  Серия 'Г'
  
  ОПЕРСВОДКА ? 8 К 20.00 27.6.41. ШТАБ ЗАПФРОНТА МОГИЛЕВ
  Карта 200 000
  
  Первое. Части фронта и течение 25-26-27.6.41 г. согласно приказу командующего Западным фронтом совершали отход.
  
  Второе. 13-я армия с 25.6.41 г., ведя сдерживающие бои, отходила. К 20.00 25.6.41 г. штаб армии был атакован танками и мотопехотой противника, танки в упор расстреливали людей и машины.
  
  При атаке противником были захвачены некоторые оперативные документы, в том числе и шифрдокументы.
  
  К 27.6.41 г. части армии отходили в Минский укрепленный район...
  
  
  Начальник штаба Западного фронта
  генерал-майор Климовских
  
  Начальник Оперативного отдела штаба
  генерал-майор Семенов
  
  Ф. 208, оп. 2454сс, д. 27, лл. 79-82. \51\"
  
  
  "БОЕВОЕ РАСПОРЯЖЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ ЗАПАДНОГО ФРОНТА ОТ 29 ИЮНЯ 1941 г. КОМАНДИРУ 21-го СТРЕЛКОВОГО КОРПУСА НА ОТХОД ВОЙСК КОРПУСА
  
  ...О противнике известно: к исходу 27.6.41 г. крупная моторизованная колонна противника глубиною до 15-20 км подходила к Минскому укрепленному району с направления Молодечно на Радошковичи и Раков и с утра 28.6.41 г. находилась перед Раков, перед передним краем Минского укрепленного района. Результат боя неизвестен. \65\...
  
  Командующий Западным
  фронтом
  генерал армии Д. Павлов
  
  Член Военного совета
  Западного фронта
  корпусный комиссар Фоминых
  
  Начальник штаба Западного фронта
  генерал-майор Климовских
  
  Ф. 208, оп. 10169с, д. 4, лл. 115, 116. Незаверенная машинописная копия".
  
  
  Это только потом стало известно, что как раз 28 июня немцы прорвали оборону 44-го и 2-го стрелкового корпусов и вышли к Минску. А 29 июня штабу фронта об этом известно не было.
  Более того, в тот же день, 29 июня, появились откуда-то у командования фронтом сведения, что немцев там остановили.
  
  "БОЕВОЕ РАСПОРЯЖЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ ЗАПАДНОГО ФРОНТА ОТ 29 ИЮНЯ 1941 г. КОМАНДИРУ 17-го МЕХАНИЗИРОВАННОГО КОРПУСА НА ОРГАНИЗАЦИЮ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ С ЦЕЛЬЮ ОВЛАДЕНИЯ СЛУЦКИМ УКРЕПЛЕННЫМ РАЙОНОМ
  
  Командиру 17-го механизированного корпуса Петрову,
  генералу Хабарову
  
  1. Противник, выйдя к Минскому укрепленному району, был остановлен войсками 2-го и 44-го стрелковых корпусов...
  
  Командующий войсками
  Западного фронта
  генерал армии Павлов
  
  Член Военного совета
  Западного фронта
  бригадный комиссар Фоминых
  
  Начальник штаба Западного фронта
  генерал-майор Климовских
  
  29 июня 1941 г.
  
  Могилев
  
  Ф. 208, оп. 10169сс, д. 4, л. 70. \62\"
  
  Конечно, первое, что приходит в голову, это обвинить в плохом знании обстановки командование 13-й армии, которая непосредственно обороняла Минск и Минский укрепрайон.
  Но вот когда знакомишься с документами того времени, начинаешь понимать всю глубину трагедии, случившейся тогда со страной. И, наоборот, испытываешь глубочайшее уважение к людям, оборонявшим Минск.
  
  13-я армия была объединением ещё толком не сформированным. Даже штаб армии начал формирование только в мае 1941 года. Фактическое же подчинение войск её командованию происходило уже в ходе боёв.
  
  Сами же войска испытывали жесточайший недостаток материально-технических средств, особенно снарядов. Генерал-майор Иовлев вспоминал потом, что в его 64-й дивизии накануне боёв снаряды имелись лишь в передках орудий и зарядных ящиках.. Не было почти совсем и противотанковых мин. Танки приходилось жечь бутылками с горючей смесью.
  
  "ДОНЕСЕНИЕ ЗАМЕСТИТЕЛЯ НАЧАЛЬНИКА ШТАБА 13-й АРМИИ ОТ 26 ИЮНЯ 1941 г. О ВЫХОДЕ ШТАБА АРМИИ ИЗ-ПОД УДАРА ТАНКОВ ПРОТИВНИКА
  
  Серия 'Г'
  
  Начальнику штаба Западного фронта
  генерал-майору Климовских
  
  В течение 25.6.41 г. противник теснит части 13-й армии.
  
  50-я стрелковая дивизия в 13.00 25.6.41 г. начала совершать марш из района Вилейка для занятия обороны на фронте Данюшево, Сморгонь.
  
  5-я танковая дивизия прикрывала направление Молодечно на линии Сморгонь и не в силах сдерживать противника отходила. К 16 часам в районе Молодечно у командира 5-й танковой дивизии осталось 5 танков и 12 бронемашин.
  
  21-й стрелковый корпус выдвигался для занятия обороны по приказу штаба корпуса, сведений о них не имеем из-за отсутствия связи.
  
  В 20.00 25.6.41 г. группа танков с мотопехотой напала на штаб 13-й армии в лесу 4 км севернее Городок, отражение производили посты от батальона связи и начсостав. Танки в упор расстреливали машины и людей, генерал-лейтенант отдал приказ о смене командного пункта, который было предположено заменить в район Воложин, некоторые машины рванулись в разные направления; основная масса штаба направилась через Городок под командованием заместителя начальника штаба армии подполковника Иванова. В Городок хвост колонны штаба армии был подвергнут атаке танков противника, где убит в бронемашине начальник Организационно-мобилизационного отдела штаба 13-й армии Литвин, взвод охраны.
  
  В последнее время, сдерживая бегущих, я получил приказание члена Военного совета бригадного комиссара Фурт идти через Раков, куда я и повел колонну: около деревни Довгуле (12 км южнее Городок) колонна была обстреляна пехотой и были встречены мотоциклисты немцы. Один мотоцикл захвачен и испорчен: также были получены сведения о наличии танков в Раков, пришедших из Воложин, который они занимали к 14 часам 25.6.41 г.
  
  Отбив мотоциклистов, колонна в течение ночи совершала марш по маршруту Довгуле, Татарская, Екимахи, Гиревичи, Поликшты, Метково.
  
  В Метково прибыли к 5.00 26.6.41 г. Установили связь с 64-й стрелковой дивизией и штаб 13-й армии сосредоточивает в район командного пункта 44-го стрелкового корпуса.
  
  Отсутствует генерал-лейтенант Филатов, который был непосредственно под огнем и, по противоречивым показаниям, жив, уехал на бронемашине или автомашине с начальником штаба комбригом Петрушевским, отдав приказ уходить, но может быть и погибли.
  
  Часть начсостава направилась с командного пункта по другой дороге на Красное.
  
  В пути подоспел майор Щербаков с приказом от вас, который командующему армией не известен, мы его расшифровали только в 64-й стрелковой дивизии. \171\
  
  Из средств связи со штабом ...['смазан' текст - В.Т.]... рации и часть людского состава батальона связи, всего в эшелоне до 20 автомашин
  
  Заместитель начальника штаба 13-й армии
  подполковник Иванов
  
  25 июня 1941 г. 6 часов 30 минут.
  
  Командный пункт 64-й стрелковой дивизии
  
  Ф. 208, оп. 3038сс, д. 21, лл. 23, 24"
  
  
  "БОЕВОЕ ДОНЕСЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ 13-й АРМИИ ОТ 27 ИЮНЯ 1941 г. КОМАНДУЮЩЕМУ ВОЙСКАМИ ЗАПАДНОГО ФРОНТА О ДЕЙСТВИЯХ ВОЙСК АРМИИ
  
  Секретно
  
  Генералу армии т. Павлову
  
  Докладываю:
  
  С утра 27.6.41 г. объединил действия войск на минском направлении, подчинив себе 2-й и 44-й стрелковые корпуса, части Минского укрепленного района и остальные части, действующие на этом направлении. 27.6.41 г противник вел упорные бои с частями 2-го и 44-го стрелковых корпусов. На участке 44-го стрелкового корпуса все атаки его были отбиты с большими для него потерями. В частности, он потерял там до 40 танков. В 16 часов с направления северное Заславль прорвались до 100 танков противника на Минск. Пехота, следовавшая за танками, была остановлена, и пройти ей не удалось. Положение в Минске не выяснено. Выслал туда разведку. (выделено мной - В.Ч.)
  
  К 19.00 27.6.41 г. дивизии занимали следующее положение: 64-я стрелковая дивизия - Стайки (18 км северо-западнее Логойск), Лошаны (25 км северо-западнее Минск), 108-я стрелковая дивизия - Заславль, Дзержинск, 161-я стрелковая дивизия, 24-я стрелковая дивизия - в районе Трабы, 37-я стрелковая дивизия - левее, имея разрыв с 24-й стрелковой дивизией до 10-12 км. О 50-й стрелковой дивизии пока сведений нет.
  
  Штаб 21-го корпуса - Ивье.
  
  Штаб 2-го корпуса - не известно
  
  Штаб 44-го корпуса и штаб армии - лес у Волковичи (12 км южнее Минска)
  
  Со 2-м стрелковым корпусом связи нет. Высланный туда заместитель начальника штаба подполковник Иванов к 23 часам не вернулся.
  
  Дивизиям приказано прочно оборонять занимаемые районы.
  
  Во время происшедшего 25.6.41 г. нападения танков на штаб армии пропало без вести до 50 лиц начсостава. Захвачена большая часть машин, в том числе и с шифрдокументами. Их необходимо немедленно заменить и выслать нам. Для личного доклада выслан начальник шифротделения майор Борисов.
  
  В 21-м стрелковом корпусе нет снарядов. В остальных корпусах они кончаются. Необходимо срочное распоряжение о высылке их силами и средствами фронта. По моему приказанию начальник автобронетанковых войск армии полковник Киршин выслан в Осиповичи с задачей отыскания \172\ и доставки на автотранспорте снарядов. До 23 часов никакого донесения от него нет. Все снаряды направлять через Самохваловичи на Подгай.
  
  Прошу информировать меня о положении на фронте.
  
  Филатов
  
  Фурт
  
  
  27 июня 1941 г. 23 часа.
  
  Ф. 208, оп. 3038сс, д. 5, лл. 36, 37".
  
  
  Как видим, о прорыве танков на Минск генерал-лейтенант Филатов сообщил командующему фронтом в тот момент, когда только смог. Да, прорыв произошёл в 16 часов, а донесение отправлено в 23 часа. Но объясняют всё слова генерала Филатова: "Прошу информировать меня о положении на фронте". Судя по этим словам, это первый его доклад после выхода из окружения после нападения немцев на штабную колонну.
  
  "БОЕВОЕ ДОНЕСЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ 13-й АРМИИ ? 4 ОТ 28 ИЮНЯ 1941 г. КОМАНДУЮЩЕМУ ВОЙСКАМИ ЗАПАДНОГО ФРОНТА О БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЯХ ВОЙСК АРМИИ
  
  Серия 'Г'
  
  Командующему войсками Западного фронта
  
  БОЕВОЕ ДОНЕСЕНИЕ ? 4 ШТАРМ 13 ЛЕС ЮГО-ВОСТОЧНЕЕ
  ВОЛЧКОВИЧИ 28.6.41 21.00
  Карта 200 000
  
  Части армии в течение дня вели бои по отражению атак противника.
  
  2-й стрелковый корпус - сведений во второй половине дня не поступало.
  
  44-й стрелковый корпус в течение дня отражал атаки противника и к 20 часам занимает рубеж (иск.) Заславль, Красное, Дзержинск; на участке Заславль и севернее ввиду перерыва связи с 64-й стрелковой дивизией сведений нет.
  
  а) 64-я стрелковая дивизия до утра 28.6.41 г. занимала прежний рубеж.
  
  С утра связь с 64-й стрелковой дивизией была прервана и больше не восстанавливалась. Посланные делегаты не возвращались. Дивизия с 288-м и 30-м стрелковыми полками связи не имеет вторые сутки. Транспорт 108-й стрелковой дивизии, посланный в Заславль, был атакован группой танков (восемь), имеются потери.
  
  б) 108-я стрелковая дивизия занимает рубеж (иск.) Красное Село, Койданово.
  
  В течение всего дня на всем фронте поочередно были произведены попытки прорыва танков и мотопехоты противника в глубину нашего расположения. В 20 часов 444-й стрелковый полк был атакован группой танков в Койданово, которым удалось вывести расчеты полковой артиллерии и прорваться по дороге на Тимошки, Самохваловичи.
  
  444-й стрелковый полк остался на месте.
  
  В 13 часов 20 минут восемь танков противника атаковали командный пункт штаба армии и штаба 44-го корпуса; организованной обороной атака была отбита, уничтожено 4 танка противника, 4 ушли обратно. У нас потери в личном составе - убит старший батальонный комиссар Соколов из отдела политпропаганды 13-й армии. Бойцов ранено тяжело - 16, легко - 6.
  
  По участку армии непрерывным потоком идут люди и даже части. Остановлен и введен в боевой порядок 108-й строковой дивизии 301-й гаубичный артиллерийский полк с ограниченным количеством снарядов. \173\
  
  Прошел 518-й зенитный артиллерийский полк, который имеет новую матчасть, но ни одного снаряда.
  
  Идут части 20-го механизированного корпуса.
  
  Ночью меняют командные пункты штаб армии и штаб 44-го корпуса в район лес у Дворец (20 км на юго-восток от Минска).
  
  Четвертый раз докладываю (!!! - выделено мной - В.Ч.), что шифр штаба армии попал в руки противника.
  
  Прошу сформировать для армии батальон связи. По только что полученным данным, в 21 час 30 минут около 80 танков из Койданово в движении в направлении командного пункта штаба армии.
  
  Командующий 13-й армией
  генерал-лейтенант Филатов
  
  Член Военного совета
  бригадный комиссар Фурт
  
  Начальник штаба
  комбриг Петрушевский
  
  
  Заместитель начальника штаба армии
  подполковник Иванов
  
  Ф. 208, оп. 3038сс, л. 21, лл. 25, 26"
  
  
  И снова немецкие танки атаковали армейский КП и заодно штаб 44-го стрелкового корпуса. Всё, что в её силах и даже сверх этих сил, армия делает. Потеряна связь с фактически расчленённой 64-й дивизией полковника Иовлева. Потеряна связь со 2-м корпусом генерала Ермакова. Именно в это время танки Гота прорвались через них и устремились к Минску.
  Тогда никто ещё в штабе армии не знал об этом.
  
  И долго ещё никто не будет знать о том, что 4 июля 1941 года генерал Гальдер запишет в своём дневнике: "Штаб танковой группы Гота доложил, что в строю осталось лишь 50 процентов штатного состава машин".
  На 22 июня в 3-й танковой группе было 1014 танков...
  
  Пётр Михайлович Филатов выведет 13-ю армию из Минского котла. Армия выйдет в боеспособном состоянии и организованно займёт следующий рубеж.
  8 июля под Могилевом генерал-лейтенант Филатов будет смертельно ранен.
  
  ***
  
  О том, что в первые дни войны Тимошенко и Жуков докладывали Сталину утешительные сведения о положении на фронтах, рассказывал впоследствии адмирал Н.Г. Кузнецов. И, хотя слова его можно взять под сомнение (очень уж большой зуб у него был на Жукова), в данном случае, думаю, был он близок к истине.
  
  Но только близок, не более того. В тот момент, когда высшее командование давало руководству страны приглаженные сведения, оно руководствовалось вовсе не посторонними соображениями. На самом деле ни Тимошенко, ни Жуков попросту не знали сами тогда истинного положения дел на фронте. Но знать об их незнании адмирал Кузнецов не мог, конечно. Он ведь донесения с фронтов не получал, в отличие от руководства Наркомата Обороны.
  
  И ещё. Достаточно распространено до сих пор мнение, что точно также обманывало советский народ и руководство государства во главе со Сталиным. Вроде бы, тоже рассказывало оно народу о происходящем на фронте приглаженное и откровенно ложное.
  
  Давайте посмотрим.
  Вот что услышали по радио советские граждане о боевых действиях самого первого дня войны.
  
  "Сводка Главного Командования Красной Армии за 22 июня
  
  С рассветом 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Чёрного моря и в течение первой половины дня сдерживались ими. Во второй половине дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После ожесточённых боев противник был отбит с большими потерями. Только в ГРОДНЕНСКОМ И КРИСТЫНОПОЛЬСКОМ направлениях противнику удалось достичь незначительных тактических успехов и занять местечки КАЛЬВАРИЯ, СТОЯНУВ и ЦЕХАНОВЕЦ (первые два в 15 км. и последнее в 10 км. от границы).
  Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населённых пунктов, но всюду встретила решительный отпор наших истребителей и зенитной артиллерии, наносивших большие потери противнику. Нами сбито 65 самолётов противника".
  
  
  В этой информации, естественно, использовались сведения, предоставленные Генштабом.
  Сегодня известно, что передовые танковые подразделения немцев в первый же день войны углубились внутрь советской территории значительно дальше. Кажется, в сводке обман?
  Да нет, в том-то и дело, что в сводке обмана нет. Просто Генштаб использовал сведения полученные (естественно) от командования Западным фронтом.
  
  "РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ СВОДКА ШТАБА ЗАПАДНОГО ФРОНТА ? 1 К 20 ЧАСАМ 22 ИЮНЯ 1941 г. О ДЕЙСТВИЯХ ПРОТИВНИКА ПРОТИВ ВОЙСК ФРОНТА
  
  ...На млавском направлении (граница слева - Малкниня-Гурна, Закрочим) противник силою до 7 пехотных дивизий, одной танковой дивизии достиг рубежа Стависки, Ломжа, Снядово, Цехановец и сдерживается частями 5-го стрелкового корпуса. В районе Ломжа контратакован 6-й кавалерийской дивизией, отходил в западном направлении.
  
  В 10 часов одной танковой дивизией, овладев районом Цехановец, продвигается в восточном направлении...
  
  Начальник штаба Западного фронта
  генерал-майор Климовских
  
  Начальник Разведывательного отдела штаба
  Западного фронта
  полковник Блохин
  
  Ф. 208, оп. 3038сс, л. 15, лл. 1-3. Машинописная копия. \21\"
  
  Или ещё.
  
  "ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА ШТАБА ЗАПАДНОГО ФРОНТА ? 1
  К 22 ЧАСАМ 22 ИЮНЯ 1941 г. О ХОДЕ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ ВОЙСК ФРОНТА ЗА 22 ИЮНЯ 1941 г.
  
  Серия 'Г'
  
  ОПЕРСВОДКА ? 1 К 22.00 22.6.41 ШТАБ ЗАПФРОНТА МИНСК
  Карта 200 000
  
  ...Части Западного фронта в течение дня 22.6.41 г. вели сдерживающие бои и, оказывая упорное сопротивление превосходящим силам противника, к 17 часам отошли на рубеж Келбасин, Домброва, Осовец, Граево, Кольно, Ломжа, Петрово, Чижово, западнее Бельск...
  
  ...10-я армия в течение дня вела сдерживающие бои и к 17 часам 40 минутам занимает фронт Гонендз, Осовец, Нова-Весь и предположительно Вонсош, Малы-Плоцк, восточный берег р. Нарев, ст. Снядово, Просеница, Чижев-Сутки, Кучин северо-восточнее Цехановец...
  
  ...Части 4-й армии вели оборонительные бои предположительно на рубеже Мельник, Брест, (иск.) Влодава. К 17 часам под натиском превосходящих сил противника правый фланг армии отошел...
  
  Начальник штаба Западного фронта
  генерал-майор Климовских
  
  Начальник Оперативного отдела штаба Западного фронта
  генерал-майор Семенов
  
  Ф. 208, оп. 10169сс, д. 7, лл. 1-4. \23\"
  
  
  В переданной по радио сводке за 23 июня говорится уже о занятии Кольно, Ломжи и Бреста, которые упоминались выше в документах Западного фронта как фронтовой рубеж:
  
  
  "Сводка Главного Командования Красной Армии за 23 июня
  
  В течение дня противник стремился развить наступление по всему фронту от Балтийского до Чёрного моря, направляя главные свои усилия на ШАУЛЯЙСКОМ, КАУНАССКОМ, ГРОДНЕНСКО-ВОЛКОВЫССКОМ, КОБРИНСКОМ, ВЛАДИМИР-ВОЛЫНСКОМ, РАВА-РУССКОМ И БРОДСКОМ направлениях, но успеха не имел.
  Все атаки противника на ВЛАДИМИР-ВОЛЫНСКОМ и БРОДСКОМ направлениях были отбиты с большими для него потерями. На ШАУЛЯЙСКОМ и РАВА-РУССКОМ направлениях противник, вклинившийся с утра в нашу территорию, во второй половине дня контратаками наших войск был разбит и отброшен за госграницу; при этом на ШАУЛЯЙСКОМ направлении нашим артогнём уничтожено 300 танков противника.
  На БЕЛОСТОКСКОМ И БРЕСТСКОМ направлениях после ожесточённых боёв противнику удалось потеснить наши части прикрытия и занять КОЛЬНО, ЛОМЖУ и БРЕСТ.
  Наша авиация вела успешные бои, прикрывая войска, аэродромы, населённые пункты и военные объекты от воздушных атак противника и содействуя контратакам наземных войск. В воздушных боях и огнём зенитной артиллерии в течение дня на нашей территории сбит 51 самолёт противника; один самолёт нашими истребителями посажен на аэродром в районе МИНСКА.
  За 22 и 23 июня нами взято в плен около пяти тысяч германских солдат и офицеров. По уточнённым данным за 22.VI всего было сбито 76 самолётов противника".
  
  
  В последующие дни в сводках, предназначенных населению, об оставленных городах упоминать перестали. Вместо этого стали говорить о боях на таких-то направлениях.
  Но характерно то, что в первых сводках, передаваемых на всю страну, указывались действительные сведения, передаваемые Генштабу штабом Западного фронта.
  Но были они, как ясно уже стало потом, излишне оптимистичными.
  
  ***
  
  Конечно, одно только незнание действительного положения вещей на фронте не исчерпывало всю совокупность претензий, предъявленных тогда Сталиным военному командованию. Всё было намного глубже и тяжелее.
  Но внешним поводом для соответствующих выводов оно, судя по всему, и явилось.
  
  30 июня был снят с должности командующий Западным фронтом генерал армии Павлов. Вместе с ним были сняты руководители штаба фронта.
  Командующим фронтом был назначен генерал-лейтенант Ерёменко. Начальником штаба Западного фронта был назначен генерал-лейтенант Маландин, бывший до последнего времени начальником Оперативного управления Генштаба.
  
  О Павлове и его судьбе речь ещё впереди. Сейчас же коротко хочу упомянуть о других генералах.
  
  В этот же самый день, а именно 30 июня, было принято решение и по командованию Северо-Западным фронтом.
  
  Здесь у немцев не было того преимущества, как в Белоруссии, но был полный развал в управлении фронтом.
  Сразу после начала войны заболел и фактически устранился от дел начальник штаба фронта генерал-лейтенант Клёнов.
  Его ближайший помощник, начальник оперативного отдела штаба фронта генерал-майор Трухин хворать не стал. 26 июня 1941 года он просто и без затей сдался в плен. Это тот самый Трухин, который впоследствии будет начальником штаба у Власова.
  Иными словами, штаб Северо-Западного фронта фактически оказался без руководства.
  
  Командующий 11-й армией генерал-лейтенант В.И Морозов в прямом эфире костерил командующего фронтом генерал-полковника Ф. И. Кузнецова за то, что тот бросил на произвол судьбы его окружённую армию. Военный совет Северо-Западного фронта посчитал, что командование и штаб 11-й армии захватили немцы. Потому что не мог советский генерал высказываться трёхэтажным не сертифицированным слогом. Тем более, в адрес своего начальника. На основании этого генерал Кузнецов доложил в Генштаб, что 11-я армия уничтожена. Между тем, хотя армия эта и понесла тяжёлые потери в личном составе и, особенно, в технике, была ещё вполне боеспособна.
  Её командованию удалось даже напрямую связаться с Генштабом, минуя штаб своего фронта.
  Генералу Жукову пришлось из Москвы самому рассказывать командованию Северо-Западным фронтом, где находится "уничтоженная" армия. В начале июля она вышла самостоятельно из окружения.
  
  С командующим 8-й армией генералом-майором Собенниковым генерал-полковник Кузнецов изъяснялся следующим образом.
  
  "...Вы преступно оставили войска на произвол судьбы и укрываете свою шкуру. Для такой ответственной операции, как отход целой армии, нужно было составить план, отводить войска от рубежа к рубежу и крепко управлять отходом каждого соединения.
  
  Требую немедленно это сделать. Оперативной группе штаба вернуться в Митава и руководить отходом. Левофланговую 11-ю стрелковую дивизию направьте немедленно на Екабпилс. Продумайте устройство переправ, за счет всех возможностей, какие можно найти в центре вашего фронта - Урамбат допускайте. Представьте план действий через генерал-[лейтенанта] Сафронова. Держите радиосвязь со штабом фронта. Вы уклоняетесь от связи, видимо, с намерением, потому что ничего не знаете и не хотите знать о своих войсках..."
  
  Так спасает он шкуру или план не составил? Разные всё-таки вещи.
  
  Угрозы, оскорбления. И рядом с этим незнание обстановки, бестолочь и беспомощность.
  
  В результате, 30 июня было снято всё руководство Северо-Западным фронтом - командующий генерал-полковник Ф. И. Кузнецов, начальник штаба генерал-лейтенант П. С. Клёнов, член Военного совета корпусной комиссар П. А. Диброва.
  
  Вместо генерал-полковника Кузнецова командующим Северо-Западным фронтом был назначен командующий 8-й армией генерал-майор Собенников. Начальником штаба был назначен генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин, опять-таки бывший до последнего времени первым заместителем начальника Генштаба.
  Диброва тоже сняли, назначив вместо него корпусного комиссара Богаткина.
  
  
  Но это направление всё же не было тогда настолько опасным, каким было центральное. И здесь тоже личность командующего имела большое значение конечно, но на судьбу войны решающего влияния не оказывала. Генерал Собенников будет командовать войсками Северо-Западного фронта ещё почти два месяца, и ничего необратимого для страны здесь в ближайшее время не случится.
  Иное дело, Западный фронт. Здесь решалась в эти дни судьба всего.
  
  Войска Западного фронта возглавил на краткий миг генерал-лейтенант А. И. Ерёменко. Но кандидатура эта была явно временной. На этом посту в обстановке катастрофы нужна была фигура более весомая.
  
  Ерёменко в ходе войны станет генералом армии, будет командовать рядом фронтов. Но это будет спустя годы войны, когда он, как и другие полководцы того времени, наберётся опыта.
  А тогда ни авторитетом, ни навыком, соответствующим этой должности в ТОЙ обстановке Ерёменко явно не обладал. И, хотя Сталин ему ощутимо тогда благоволил, взвалить на его плечи ответственность за судьбу страны он не мог.
  
  Именно поэтому, спустя всего два дня, последовало новое назначение. 2 июля командующим Западным фронтом был назначен маршал Тимошенко. Фактически же вступил он в эту должность 4 июля. Ерёменко был оставлен заместителем командующего.
  
  Так что означает назначение Ерёменко всего на несколько дней?
  Паника, охватившая Сталина?
  Думаю, нет. Думаю, это было скорее первоначальным отторжением от себя единственно возможного решения.
  Учитывая его неизбежные последствия.
  
  Потому что вопрос поиска кандидатуры для руководства Западным фронтом неминуемо упирался в итоге в вопрос личности Верховного командующего.
  
  Фактически перед Сталиным при назначении командования Западным фронтом стоял выбор между двумя кандидатурами. Тимошенко или Жуков. Но Жуков в этот момент исключался полностью. Назначение в действующую армию Ватутина и Маландина, двух крупнейших штабных работников, несомненно, укрепляло штабы соответствующих фронтов. Но одновременно начальник Генштаба остался без двух своих ближайших помощников, без обеих рук, фигурально выражаясь. Перемещать в этот момент куда-то ещё и его самого было немыслимо. Это значило остаться без Генштаба вообще.
  
  Таким образом, из двух реальных кандидатур на должность командующего Западным фронтом, одна (Жуков) отпадала полностью.
  
  Оставался один человек. Маршал Советского Союза К.С. Тимошенко.
  Председатель Ставки Верховного Командования. Народный Комиссар Обороны.
  
  Назначать его было нельзя. Не мог высший командующий всеми вооружёнными силами страны возглавлять фронт. Да ещё и в обстановке, которая должна была всецело поглотить всё его внимание и всё его время.
  
  Главнокомандующий должен быть полностью занят делами всех направлений протяжённого советско-германского фронта. И, кроме того, ещё сотней других дел, не касающихся внимания командующего фронтом. Формированием и подготовкой стратегических резервов. Обучением в учебных заведениях командных кадров. Накоплением и распределением материально-технических ресурсов. Созданием новой военной техники и совершенствование старой. И многим, многим ещё другим.
  
  Но одновременно получается, что объективно только Тимошенко и мог в той обстановке возглавить Западный фронт.
  Назначение генерала Еременко фактически было компромиссом между нежеланием Сталина отпускать в тот момент из Москвы Тимошенко и объективной реальностью.
  
  Так что, именно 29-30 июня перед Сталиным встал во весь рост не просто вопрос о поиске кандидатуры на должность командующего Западным фронтом, а ещё и вопрос организации Верховного командования.
  
  И здесь Сталин, в результате, остановился на полумере.
  Если решение о создании ГКО было принято незамедлительно, то здесь окончательное решение Сталин оттягивал ещё на целых десять дней. Решение принять на себя верховное командование вооруженными силами далось ему намного труднее.
  
  ***
  
  Не хочу быть понятым превратно. Я не пытаюсь убедить кого-то, что Сталин, как некий супермен, не знавший колебаний, сомнений, не испытывал никаких человеческих чувств и не мог быть подвержен человеческим слабостям. Той же растерянности. Тому же страху.
  
  Вопрос, по-моему, в другом. Как быстро мог он овладеть собой. Как быстро мог перебороть эти чувства.
  И ещё. Чем именно могли быть вызваны эти самые растерянность или страх.
  
  Вот что думал по этому поводу Нарком Военно-Морского Флота Н.Г. Кузнецов.
  
  "...Для меня бесспорно одно: И.В.Сталин не только не исключал возможности войны с гитлеровской Германией, напротив, он такую войну считал весьма вероятной и даже, рано или поздно, неизбежной...
  
  ...Анализируя события последних мирных дней, я предполагаю: И.В.Сталин представлял боевую готовность наших вооруженных сил более высокой, чем она была на самом деле. Совершенно точно зная количество новейших самолетов, дислоцированных по его приказу на пограничных аэродромах, он считал, что в любую минуту по сигналу боевой тревоги они могут взлететь в воздух и дать надежный отпор врагу. И был просто ошеломлен известием, что наши самолеты не успели подняться в воздух, а погибли прямо на аэродромах..."
  
  
  Думаю, адмирал Кузнецов, человек военный, но не связанный при этом узами армейской корпоративной солидарности, высказал мнение, наиболее близкое к истине.
  
  Сталин действительно был ошеломлен.
  Но ошеломлён вовсе не началом войны, как это обычно утверждается.
  
  Сталин был ошеломлён действительной степенью боеготовности армии.
  
  И, добавлю от себя, осознанием того факта, что высший советский генералитет в тот конкретный день и час качественно безнадежно уступает германскому.
  
  Важнее этого не было тогда ничего. Никакие, даже самые большие успехи немцев первых дней войны, не шли ни в какое сравнение с этим обстоятельством.
  Потому что впечатление от внезапности быстро проходит, а впечатление от беспомощности военного командования разных уровней - наоборот, нарастает. Набирает силу с каждым днем, проявляясь всё больше, по мере развития событий.
  
  Здесь вам и заплаканный Жуков, и непонятно что творящий Павлов и ещё многое другое, кстати. То, о чём мы до сих пор не очень знаем. Мы ведь знаем только о героизме отступающей армии. И о несправедливом отношении к ней кровавого тирана.
  
  А ведь на самом деле было и другое. То, о чём не очень было принято тогда говорить. И о чём не очень принято говорить сегодня. Но одновременно то, на что Сталин обязательно должен был реагировать. Иначе загубил бы страну.
  
  ***
  
  Советскими историками чаще всего подразумевалось, что создание Ставки 23 июня во главе с маршалом Тимошенко было следствием экспромта, сиюминутного желания (или каприза) Сталина.
  
  Почему-то принято было считать, что идея возглавить вооруженные силы была присуща ему изначально. Только поначалу Сталин не хотел, чтобы его имя было связано с поражениями начала войны. Как будто 10 июля, когда он принял верховное командование, положение стабилизировалось. Нет. Оно было тогда как раз отчаянно трудным.
  
  К тому же необходимо представлять себе, что 22 и 23 июня обстановка ещё и не могла рассматриваться в Москве в качестве катастрофической.
  
  Это мы сейчас, зная наперёд о том, как развивались тогда события, видим картину полностью, во всех (или почти всех) её деталях. И это нам понятно, что уже в самые первые дни фронт рухнул. Да и не было тогда никакого фронта. Были разбросанные по территории приграничных округов войска, размещённые там, где они находились, исходя из соображений мирного времени.
  
  А для людей, переживавших тогда те события, было много ещё непонятного в этой самой обстановке, неясного и противоречивого. И были, естественно, надежды как-то эту самую обстановку нормализовать.
  
  Так что, не этим, конечно же, объяснялась пауза до 10 июля, пока Сталин не брал на себя командование.
  Думаю, объяснение здесь иное.
  
  Прежде всего, давайте подумаем о том, почему первоначально главнокомандующим был назначен маршал Тимошенко.
  
  А кто должен был быть назначен?
  
  В современном мире руководство любой страны имеет определенные планы на случай начала войны. Такие планы называются мобилизационными.
  Они имеют много уровней - от верховного командования и до военных частей и соединений, и, кроме того, охватывают широкий спектр государственной жизни: политику, дипломатию, экономику.
  
  Первейшей мерой, предусмотренной мобилизационными планами любой страны, является определение структуры руководства вооруженными силами на период военных действий.
  Это делается в мирное время вне зависимости от того, планирует страна воевать или нет. Потому что экспромты в вопросе такой колоссальной важности неуместны.
  
  Давайте посмотрим, как выстраивалась система руководства вооруженными силами в начале войны.
  
  23 июня была образована Ставка Главного Командования во главе с Тимошенко.
  30 июня образован Государственный Комитет Обороны во главе со Сталиным.
  10 июля Ставка Главного Командования была преобразована в Ставку Верховного Командования во главе со Сталиным.
  19 июля Сталин был назначен Наркомом обороны.
  8 августа Ставка Верховного Командования была преобразована в Ставку Верховного Главнокомандования. Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами СССР был назначен Сталин.
  
  Из приведенной хронологии видно, что такой заготовкой мирного времени может быть только состоявшееся 23 июня создание Ставки во главе с Тимошенко. Всё последующее было реакцией на растущее осложнение обстановки.
  
  Итак.
  В самом начале войны была объявлена мобилизация, была образована Ставка, назначен её руководитель, объявлено военное положение в ряде областей и соответствующие документы по его реализации, внесены существенные изменения в планы промышленного производства за счёт военной продукции, приняты соответствующие указы Верховного Совета. Явно приведён в жизнь заранее подготовленный пакет документов на случай войны.
  
  Почему во главе Ставки не был сразу поставлен Сталин?
  
  А вот, посмотрим на отношение Сталина к вопросам руководства армией перед войной.
  И в глаза бросается очевидное.
  
  Сталин огромное внимание уделял вопросам создания современной военной промышленности, оснащению армии и флота первоклассным вооружением.
  Естественно, кадровым вопросам по высшему командному составу.
  
  И всё.
  
  Он практически никогда не участвовал в военных маневрах, в инспектированиях войск. Не интересовался специально вопросами их вождения. Нет свидетельств о его причастности и к вопросам планирования военных операций.
  Его участие в штабной военной игре после декабрьского (1940 года) совещания высшего командного состава свелось единственно к наблюдению, без единого вмешательства в ход "сражений".
  
  Хасан, Халхин-Гол, военные операции в западных областях Украины и Белоруссии осенью 39-го - всё это происходила без прямого вмешательства Сталина непосредственно в ход военных операций.
  Руководили операциями военные.
  
  Заметьте, в тех вопросах, которыми Сталин действительно занимался непосредственно, он влезал в подробности, доступные лишь профессионалам.
  
  Вот, например, знаменитый авиаконструктор А.С. Яковлев в своей книге воспоминаний "Цель жизни" приводит такую подробность. На одном из совещаний по вопросам авиационной промышленности Сталин пишет такую записку конструктору авиационных двигателей Владимиру Яковлевичу Климову:
  
  "Т. Климов!
  
  Ссылаясь на нашу вчерашнюю беседу, хотел бы знать:
  
  1) Можете ли прислать на днях 2 мотора М-105 и 2 пушечных мотора также М-105 для конструктора Яковлева?
  
  2) Если можете, когда именно пришлете?
  
  Дело очень срочное.
  
  И. Сталин".
  
  А.С. Яковлев привёл в книге даже фотокопию этой хранящейся у него записки. Оставим сейчас в стороне вопрос о том, чем уместно, а чем неуместно заниматься главе правительства. Речь в данном случае о другом. О степени проникновения в глубину вопросов, которыми Сталин занимался лично.
  
  Сферой же полководческого искусства, практического вождения войск он не занимался никогда. И таких же примеров доскональности изучения Сталиным вопросов вождения войск на сегодняшний день неизвестно.
  
  Он, правда, имел опыт Гражданской войны на "комиссарском" уровне. Но не вмешивался и тогда в планирование операций, предоставляя это профессионалам.
  
  У него, убежден, не закружилась голова от славословий в его адрес, как о великом организаторе побед в Гражданской войне. Откуда эта моя убеждённость? Да очень просто. Из понимания Сталина как сугубого реалиста, к тому же всегда настороженно относящегося к попыткам приписать ему небывалое.
  
  Да, конечно.
  Понимая и цинично признавая политическую уместность явной лжи о его военном гении эпохи Гражданской войны, он молчаливо поощрял её распространение. Поскольку решала эта кампания его возвеличивания чисто политический вопрос. Вопрос борьбы с точно таким же непомерным возвеличиванием военного гения его непримиримого врага - Троцкого. Но при всём при этом, повторю, Сталин не утратил трезвый взгляд на свои действительные "военные таланты". Видно это из того, что при всяком удобном случае он позиционировал себя в разговорах с военными руководителями человеком сугубо штатским.
  
  Однако и этот опыт Гражданской войны он публично предал анафеме, противопоставив ему уроки современной войны. Я имею в виду, в частности, его речь перед командным составом по итогам Финской войны.
  
  Из протокола Совещания при ЦК ВКП(б) начальствующего состава по сбору опыта боевых действий против Финляндии.
  Заседание седьмое
  17 апреля 1940 г. вечернее.
  
  "...Вот с этой психологией, что наша армия непобедима, с хвастовством, которые страшно развиты у нас - это самые невежественные люди, т.е. большие хвастуны - надо покончить. С этим хвастовством надо раз и навсегда покончить. Надо вдолбить нашим людям правила о том, что непобедимой армии не бывает. Надо вдолбить слова Ленина о том, что разбитые армии или потерпевшие поражения армии, очень хорошо дерутся потом. Надо вдолбить нашим людям, начиная с командного состава и кончая рядовым, что война - это игра с некоторыми неизвестными, что там в войне могут быть и поражения. И поэтому надо учиться не только как наступать, но и отступать. Надо запомнить самое важное - философию Ленина. Она не превзойдена и хорошо было бы, чтобы наши большевики усвоили эту философию, которая в корне противоречит обывательской философии, будто бы наша армия непобедима, имеет все и может все победить. С этой психологией - шапками закидаем - надо покончить, если хотите, чтобы наша армия стала действительно современной армией...
  ...Настоящей, серьезной войны наша армия еще не вела. Гражданская война -это не настоящая война, потому что это была война без артиллерии, без авиации, без танков, без минометов. Без всего этого, какая же это серьезная война? Это была особая война, не современная. Мы были плохо вооружены, плохо одеты, плохо питавшиеся, но все-таки разбили врага, у которого было намного больше вооружений, который был намного лучше вооружен, потому что тут в основном играл роль дух.
  Так вот, что помешало нашему командному составу сходу вести войну в Финляндии по-новому, не по типу гражданской войны, а по-новому? Помешали, по-моему, культ традиции и опыта гражданской войны. Как у нас расценивают комсостав: а ты участвовал в гражданской войне? Нет, не участвовал. Пошел вон. А тот участвовал? Участвовал. Давай его сюда, у него большой опыт и прочее.
  Я должен сказать, конечно, опыт гражданской войны очень ценен, традиции гражданской войны тоже ценны, но они совершенно недостаточны. Вот именно культ традиции и опыта гражданской войны, с которым надо покончить, он и помешал нашему командному составу сразу перестроиться на новый лад, на рельсы современной войны..."
  
  Так что ясно, что и свой собственный опыт Гражданской войны Сталин оценивал примерно так же. Потому что мысли эти достаточно глубоки, чтобы явиться плодом только лишь сиюминутного анализа одной, к тому же достаточно ограниченной по времени, войны. Явился такой анализ, скорее, итогом более продолжительных размышлений.
  
  И всё-таки остаётся вопрос. Почему он, при всей его неуемной энергии, так подчеркнуто дистанцировался до войны от вопросов практического вождения войск?
  Попытаюсь, в силу собственного разумения, сформулировать причину этого.
  Думаю, что эта же причина может объяснить и то, почему до войны он не планировал возглавить армию.
  
  Сталин был реалистом. Всегда и во всем. Он мог ошибаться и ошибался иногда очень сильно. Но при этом его ошибки почти никогда не были вызваны какими-то идеалистическими представлениями о действительности. Обычно он твёрдо стоял на ногах, не отрываясь от грешной земли и не воспаряя в некие романтические выси.
  Это был прагматик самого строгого разбора.
  
  Поэтому и в этом планируемом решении проявились, по-моему, именно качества, присущие реалисту.
  Трезвость. Понимание пределов своих возможностей.
  
  Вдумаемся.
  Происходившее тогда в государстве титаническое строительство, та же самая индустриализация, это ведь не было, конечно, стихийным процессом. Это был процесс, строго контролируемый и направляемый. И верховное главнокомандование этим процессом осуществлял именно Сталин. За годы довоенных пятилеток в стране было построено свыше девяти тысяч одних только крупных предприятий. Не шутка. Создавались заново целые промышленные отрасли. Создавалась. по сути, новая экономика.
  
  Добавим сюда, что, помимо этого, Сталин возглавлял ещё одновременно множество других дел, важных и ответственных. Руководил государством, в конце-концов. И не простым государством, а государством нового типа, где многое надо было делать, не имея аналогов в человеческой истории. Потому что в других странах не было соответствующего опыта. Естественно, были на этом пути и ошибки и неудачи. И каждую такую ошибку и неудачу надо было исправлять. И всегда во главе всего этого сложного и трудно решаемого дела стоял всё тот же Сталин.
  
  Я это вспоминаю не для того, чтобы подчеркнуть ещё раз масштаб или ответственность его работы. Я, в связи с этим, задаю простой и естественный вопрос. А где взять время на освоение им ещё одной профессии? Ведь профессия военачальника требует не просто знаний. Она требует каждодневной и упорной практики.
  Да, когда понадобилось, заниматься этим ему всё-таки пришлось. Но пришлось, только тогда, когда не осталось иного выхода.
  
  Так впервые, судя по всему, пришлось ему более плотно, чем раньше заняться военными вопросами во время финской войны. И, хотя явно излишне превознесли тогда его усилия записные лизоблюды, всё равно, похоже, что какие-то основания для их льстивых речей всё-таки были.
  
  Из протокола Совещания при ЦК ВКП(б) начальствующего состава по сбору опыта боевых действий против Финляндии.
  Заседание пятое
  16 апреля 1940 г., вечернее.
  
  "ШТЕРН. ...Нечего греха таить, товарищи, начинали мы с вами в этой войне не блестяще. И то, что мы добились относительно быстрой, в труднейших условиях, исторической победы над финнами, этим мы обязаны, прежде всего тому, что тов. Сталин сам непосредственно взялся за дело руководства войной, поставил все в стране на службу победе. И "штатский человек", как часто называет себя тов. Сталин, стал нас учить и порядку, прежде всего, и ведению операций, и использованию пехоты, артиллерии, авиации, и работе тыла, и организации войск.
  
  СТАЛИН. Прямо чудесный, счастливый человек! Как это мог бы сделать один я? И авиация, и артиллерия...
  
  ШТЕРН. Тов. Сталин, только Вы, при Вашем авторитете в стране, могли так необыкновенно быстро поставить все на службу победе и поставили, и нас подтянули всех и послали лучшие силы, чтобы скорее одержать эту победу. Это же факт, что мы использовали артиллерию, как Вы нам говорили, за авиацию Вы нас били очень крепко, и авиация резко подняла свою работу, начав действовать как Вы указали, и все прочее, ведь все здесь это знают, было именно так, как я сейчас сказал..."
  
  
  Сталинская ирония здесь не отменяет, в общем-то того явного обстоятельства, что какие-то усилия были им тогда всё-таки в этой области предприняты.
  
  Но если обстановка к этому не вынуждала, то мысль о том, что лучше поручить военную отрасль тем, кто занимается этой профессией каждодневно, была вполне логичной. Общее руководство и надзор за высшим генералитетом при этом и без того занимали большую часть его времени. Но это уже было неизбежно и входило, в общем-то, в круг обязанностей главы государства. Дать армии всё, что ей потребно для эффективной обороны, дать в больших количествах и предельно возможно лучшего качества - разве одного этого недостаточно?
  
  Поэтому, на мой взгляд, решение поставить во главе армии кого-то из наиболее авторитетных на тот момент военных, казалось тогда наиболее логичным решением.
  Военными операциями должны заниматься профессионалы, посвятившие этому всю свою жизнь.
  За Сталиным, в этом случае, все равно оставалось бы руководство множеством аспектов, связанных с войной. И, кроме того, руководство страной в условиях военного времени.
  Не так мало, как понимаете. Более чем достаточно.
  
  Перевод экономики всей страны на военные рельсы - одно это должно уже было занять всё время и всё внимание главы государства. Поскольку процесс этот необыкновенно сложный и болезненный. Тем более непросто осуществить такой перевод в стране, большие и самые промышленно развитые области которой оказались либо оккупированы, либо в зоне боевых действий.
  
  Плюс эвакуация полутора тысяч промышленных предприятий, которая вылилась в необходимость создания новой промышленной базы на Урале и в Сибири. И создание такой базы, заметим, пришлось уложить не в годы уже, а в месяцы.
  Ведь и этот процесс надо было направлять и контролировать.
  
  И что, к этому всему надо было взваливать на себя в дополнение ещё и руководство военными действиями?
  
  Кстати. Вспомним о том, что, несмотря на все разрушения и невзгоды, советская экономика всего за четыре года войны, вместо того, чтобы впасть в упадок, многократно усилилась, достигнув немыслимых прежде высот. И самое прямое отношение к этой фантастической метаморфозе имеет руководство военной экономикой Сталиным.
  
  Г. А. Куманев в своей книге "Говорят сталинские наркомы" собрал под одной обложкой мнения и высказывания многих из руководителей советской промышленности военного времени. При всей спорности некоторых высказываний и мнений, воспроизведённых известным историком, общий вывод звучит весьма красноречиво.
  
  "...Что касается более конкретной оценки Сталина как главного организатора военной экономики СССР, то во время одной из встреч (13 июня 1984 г.) с Молотовым Вячеслав Михайлович так ответил на этот мой вопрос:
  "Всем нам очень повезло, что с самого начала войны с нами был Сталин. Отмечу хотя бы его огромную роль в руководстве народным хозяйством как Председателя ГКО и правительства. Все основные вопросы военной перестройки и функционирования нашей экономики, даже в деталях, он держал в памяти и умело осуществлял все рычаги управления по заданному курсу".
  
  Можно, конечно, усомниться в убедительности этих слов, предъявив их автору претензии в пристрастии и необъективности. Но ведь подобную высокую оценку военно-хозяйственных знаний и действий вождя дали мне и такие видные и авторитетные руководители советской экономики - наркомы военных лет, как А. И. Микоян, М. Г. Первухин, А. И. Шахурин, Д. Ф. Устинов, А. В. Хрулев, Д. Г. Жимерин, З. А. Шашков, П. Н. Горемыкин, П. Ф. Ломако, Н. К. Байбаков, Г. М. Орлов, С. З. Гинзбург, А. А. Ишков, П. П. Лобанов, И. А. Бенедиктов, И. В. Ковалев и другие. Причем встречи и беседы с ними происходили спустя 15-20 лет и более после кончины Сталина. И хотя некоторые из них в свое время испытали на себе сталинскую несправедливость, его оценка у всех оказалась единодушной. И, думается, прежде всего потому, что она основывалась на результатах того, что смогла дать фронту под руководством Председателя ГКО и правительства советская военная экономика, с каким уровнем она встретила войну и с какими конечными итогами пришла к Великой Победе в мае сорок пятого..."
  
  
  Воспроизведены здесь эти строки вовсе не для очередных панегириков в адрес Сталина. Просто ещё раз хочу обратить ваше внимание на то, что работа Сталина по руководству одной только экономикой страны военного времени не была нисколько формальной или парадно-представительской. Это была действительно РАБОТА.
  
  И как всякая работа, требовала, конечно, и времени, и сил. Сколько этого самого времени и этих самых небеспредельных человеческих сил? Как вы думаете? Особенно если помнить о том, какие фантастические результаты были в итоге достигнуты?
  
  Сталину в начале войны был 61 год.
  Здесь есть шестидесятилетние? Прикиньте-ка на себя всю гору дел, лежащих на его плечах. И представьте, что вам надо сверх этой горы навесить сверху ещё одно глобальное дело, сложнейшее, малоизученное и подлежащее самому скрупулёзному изучению. Без отрыва от производства, так сказать.
  
  Думаю, из всего сказанного напрашивается вывод.
  Перед войной Сталин непосредственно армию возглавлять не планировал. Не собирался.
  Именно поэтому 23 июня сработала заготовка мирного времени. Я имею в виду создание Ставки во главе с Наркомом Обороны.
  Сталин, кстати, был назначен тогда членом этой Ставки. Вполне достаточная форма взаимодействия власти с военными вопросами. В условиях обычной войны.
  
  Но вот началась война иная.
  И мгновенно высветилась вопиющая необходимость что-то менять в руководстве армии.
  
  ***
  
  В военном деле Сталин был, повторю, дилетантом. Ему надо было многому учиться. Он этого не мог не понимать, поскольку никогда ранее этими вопросами углублённо не занимался. Понимал, думаю, и то, что это "обучение" будет стоить лишней крови нашим солдатам.
  
  Но с началом войны ярко обозначилась и другая истина.
  Она заключалась в том, что фактически учиться надо было и всему командованию Красной Армии.
  
  Часто кивают на некий "кавалеризм" её предвоенного руководства. Противопоставляя ему молодых, энергичных и образованных "некавалеристов". Но ведь и наиболее яркие полководцы Отечественной войны, маршалы Жуков и Рокоссовский почти всю свою жизнь и почти до начала войны служили исключительно и только в кавалерии. Тимошенко, кстати, тоже. Иными словами, имели они опыт войны и службы в том роде войск, который никакой особой роли в современной войне не играл. А они этому опыту отдали всю свою сознательную жизнь почти до самого начала войны. И потому опыта и знаний для войны современной имели на тот момент, конечно же, недостаточно.
  
  Вот один из самых ярких примеров.
  В конце июля 1941 года, в боях под Смоленском, одному из них пришла в голову здравая мысль.
  Маршал Советского Союза К.К. Рокоссовский. "Солдатский долг".
  
  "...Еще в начале боев меня обеспокоило, почему наша пехота, находясь в обороне, почти не ведет ружейного огня по наступающему противнику. Врага отражали обычно хорошо организованным артиллерийским огнем. Ну а пехота? Дал задание группе товарищей изучить обстоятельства дела и в то же время решил лично проверить систему обороны переднего края на одном из наиболее оживленных участков.
  
  Наши уставы, существовавшие до войны, учили строить оборону по так называемой ячеечной системе. Утверждалось, что пехота в ячейках будет нести меньше потерь от вражеского огня. Возможно, по теории это так и получалось, а главное, рубеж выглядел очень красиво, все восторгались. Но увы! Война показала другое...
  
  Итак, добравшись до одной из ячеек, я сменил сидевшего там солдата и остался один. [38]
  
  Сознание, что где-то справа и слева тоже сидят красноармейцы, у меня сохранялось, но я их не видел и не слышал. Командир отделения не видел меня, как и всех своих подчиненных. А бой продолжался. Рвались снаряды и мины, свистели пули и осколки. Иногда сбрасывали бомбы самолеты.
  
  Я, старый солдат, участвовавший во многих боях, и то, сознаюсь откровенно, чувствовал себя в этом гнезде очень плохо. Меня все время не покидало желание выбежать и заглянуть, сидят ли мои товарищи в своих гнездах или уже покинули их, а я остался один. Уж если ощущение тревоги не покидало меня, то каким же оно было у человека, который, может быть, впервые в бою!..
  
  Человек всегда остается человеком, и, естественно, особенно в минуты опасности ему хочется видеть рядом с собой товарища и, конечно, командира. Отчего-то народ сказал: на миру и смерть красна. И командиру отделения обязательно нужно видеть подчиненных: кого подбодрить, кого похвалить, словом, влиять на людей и держать их в руках.
  
  Система ячеечной обороны оказалась для войны непригодной. Мы обсудили в своем коллективе и мои наблюдения и соображения офицеров, которым было поручено приглядеться к пехоте на передовой. Все пришли к выводу, что надо немедленно ликвидировать систему ячеек и переходить на траншеи. В тот же день всем частям группы были даны соответствующие указания. Послали донесение командующему Западным фронтом. Маршал Тимошенко с присущей ему решительностью согласился с нами. Дело пошло на лад проще и легче. И оборона стала прочнее. Были у нас старые солдаты, младший комсостав времен первой мировой войны, офицеры, призванные по мобилизации. Они траншеи помнили и помогли всем быстро усвоить эту несложную систему..."
  
  
  Иными словами, эта здравая мысль, до которой нашим генералам пришлось додумываться, для какого-нибудь старшины, служившего унтером ещё в ТУ войну, была мыслью самой собой разумеющейся. Разумеющейся, азбучной была эта мысль и для каждого из германских командиров. Сверху и до самого низу. А вот для наших великих полководцев явилась она тогда откровением. И заметим, не в первые дни войны, а уже под Смоленском. Почему же до этого додумались не сразу? Причём, светлые головы, подчеркну, и не сразу? Да просто потому что не было соответствующего опыта даже у лучших из них.
  
  А ведь опыт на войне зарабатывается только кровью. Другой цены там нет.
  И учёба там не имеет иных отметок, кроме чьих-то жизней.
  
  Константин Константинович Рокоссовский одним этим поступком показал не только личное мужество и глубокое понимание самой сущности профессии командира. Он показал этим поступком, что желание учиться имеет. Что было (да и является сейчас) достаточно редким явлением в среде нашего генералитета.
  
  А ведь одним из главных качеств будущего Верховного Главнокомандующего и должно было быть это самое желание и воля постоянно учиться самым разнообразным вещам, потребным на войне.
  
  Конечно, о том же Рокоссовском Сталин, скорее всего, тогда и не слышал. Обычный генерал-майор из тысячи генералов Красной Армии.
  
  Жуков?
  Оставить Тимошенко?
  
  Но если назначить Верховным любого из них, крови будет ничуть не меньше. Всё по той же простой причине.
  Потому что учиться современной войне придётся и любому из этих командующих. Да и захотят ли ещё учиться эти увешанные орденами и звёздами военачальники, достигшие в военной профессии самых больших высот?
  
  Теперь ещё вопрос.
  А если этот новый Верховный не справится? И его придется менять на другого?
  А потом этот другой тоже будет входить в курс дела. Срабатываться со своими заместителями, работниками штаба. Тем же самым будет занята и новая команда, которую возможно тоже придётся менять.
  Больше, много больше было бы пролито солдатской крови напрасно.
  
  Вот что, мне кажется, пришлось обдумывать Сталину, уединившись ото всех в тот самый момент, когда возникла необходимость взвесить ответственнейший шаг, от которого во многом зависела судьба войны.
  
  Здесь ведь никуда не уйдёшь и от упоминания ещё одного обстоятельства.
  Роль личности в истории. Не всё здесь так просто и однозначно. И уж совсем бросается в глаза эта неоднозначность, если сузить вопрос до роли полководца в войне.
  
  Почему два совершенно одинаковых (по численности, вооружению и прочему) соединения, находясь плечом к плечу, и попав под один и тот же удар противника, ведут себя по-разному? Одно держит удар, а другое бежит?
  Почему?
  
  Любой военный вам подтвердит: первая и главная причина - качество командования.
  
  Вот как считал человек, знавший о войне всё.
  Наполеон Бонапарт:
  
  "Главнокомандующий является главой; он для армии - всё; не римская армия завоевала Галлию, но Цезарь... Не прусская армия защищала Пруссию семь лет от трех наиболее сильных государств Европы, но Фридрих".
  
   А вот что говорил о самом Наполеоне герцог Веллингтон:
  
  "Я всегда говорил о нем, что его присутствие на поле боя было равнозначно добавлению еще 40 000 людей".
  
  А Сталин понимал (не мог не понимать, поскольку был он, повторю, трезвым прагматиком), что он - не Цезарь и не Фридрих. Он - просто НЕ полководец.
  
  Так что решение возглавить армию было одним из важнейших решений в его жизни.
  
  Шаг, на который он долго (по меркам того накалённого времени) не решался.
  Но на который все же решиться ему пришлось.
  
  Потому что быть Фридрихом или Наполеоном хорошо. Только им не надо было спасать подвластные народы от физического уничтожения.
  
  А вот если речь пошла именно об этом, и нет у тебя блеска их полководческих талантов, а есть только осознание своей личной ответственности за людей... И есть ещё осознание того, что ни за кем иным эти люди не пойдут так, как пойдут за тобой... И что только с этой верой смогут они совершить невозможное... А именно невозможное и необходимо совершить, чтобы устоять в этих условиях...
  
  Ну что же. Восемнадцатичасовой рабочий день без выходных и отпусков в течение нескольких лет на седьмом десятке - это не самая большая плата за эту веру.
  
  ***
  
  Первое, чем пришлось заняться Сталину, возглавив армию, это остановить распад фронта. Вот как выглядел этот фронт в те дни, когда Сталин принял за него личную ответственность.
  
  К.К. Рокоссовский. "Солдатский долг".
  Восстановленная часть главы.
  http://militera.lib.ru/memo/russian/rokossovsky/01.html
  
  "...Прихватив с собой батарею 85-мм пушек, предназначавшуюся для противотанковой обороны, двинулись вперед к месту предполагаемого расположения КП. Дорога пролегала через огромный массив буйно разросшихся хлебов, достигавших высотой роста человека. И вот мы стали замечать, как то в одном, то в другом месте, в гуще хлебов, появлялись в одиночки, а иногда и группами странно одетые люди, которые при виде нас быстро скрывались. Одни из них были в белье, другие - в нательных рубашках и брюках военного образца или в сильно поношенной крестьянской одежде и рваных соломенных шляпах. Эти люди, естественно, не могли не вызвать подозрения, а потому, приостановив движение штаба, я приказал выловить скрывавшихся и разузнать, кто они. Оказалось, что это были первые так называемые выходцы из окружения, принадлежавшие к различным воинским частям. Среди выловленных, а их набралось порядочное количество, обнаружилось два красноармейца из взвода, посланного для оборудования нашего КП.
  
  Из их рассказа выяснилось, что взвод, следуя к указанному месту, наскочил на группу немецких танков, мотоциклистов и пехоты на машинах, был внезапно атакован и окружен. Нескольким бойцам удалось бежать, а остальные якобы погибли. Другие опрошенные пытались всячески доказать, что их части разбиты и погибли, а они чудом спаслись и, предполагая, что оказались в глубоком тылу врага, решили, боясь плена, переодеться и пытаться прорваться к своим войскам.
  
  Ну а их маскарад объяснялся просто. Те, кто сумел обменять у местного населения обмундирование на штатскую одежду, облачились в нее, кому это не удалось, остались в одном нательном белье. Страх одолел здравый смысл, так как примитивная хитрость не спасала от плена, ведь белье имело на себе воинские метки, а враг был не настолько наивен, чтобы не заметить их. Впоследствии мы видели трупы расстрелянных именно в таком виде - в белье. [34]
  
  Воспевая героическое поведение и подвиги войск, частей и отдельных лиц в боях с врагом, носившие массовый характер, нельзя обойти молчанием и имевшиеся случаи паники, позорного бегства, дезертирства с поля боя и в пути следования к фронту, членовредительства и даже самоубийств на почве боязни ответственности за свое поведение в бою.
  
  Нанесенный врагом неожиданный удар огромными силами и его стремительное продвижение в глубь территории на, некоторое время ошеломили наши неподготовленные к этому войска. Они подверглись шоку. Чтобы вывести их из этого состояния, потребовалось длительное время. Растерянности способствовали еще причины военного и политического характера, относившиеся ко времени, отдаленному от начала войны.
  
  Совокупность важных причин и обстоятельств в определенной степени понизила боеспособность войск в моральном отношении, на какой-то период ослабила их устойчивость и упорство, вывела из равновесия особенно те части, которые вступали в бой неорганизованно. А иные неустойчивые элементы совершенно потеряли веру в свои силы, в возможность сопротивления грозному врагу.
  
  Наблюдались случаи, когда даже целые части, попавшие под внезапный фланговый удар небольшой группы вражеских танков и авиации, подвергались панике... Боязнь окружения и страх перед воображаемыми парашютными десантами противника в течение длительного времени были настоящим бичом. И только там, где были крепкие кадры командного и политического состава, люди в любой обстановке дрались уверенно, оказывая врагу организованный отпор.
  
  Нужно сказать и о том, что местная печать (областная, республиканская) и даже в некоторой степени центральная, сообщая о диверсантах, переодетых в форму милиционеров, пограничников, сотрудников НКВД, командиров т.п., якобы наводнивших страну, и призывая к бдительности, одновременно способствовала распространению ложных слухов и панике. Этим стали пользоваться малодушные люди в войсках.
  
  Как пример приведу случай, имевший место на участке, занимаемом корпусом. На КП корпуса днем был доставлен генерал без оружия, в растерзанном кителе, измученный и выбившийся из сил, который рассказал, что, следуя по заданию штаба фронта в штаб 5-й армии для выяснения [35] обстановки, увидел западнее Ровно стремглав мчавшиеся на восток одна за другой автомашины с нашими бойцами. Словом, генерал уловил панику и, чтобы узнать причину, породившую ее, решил задержать одну из машин. В конце концов это ему удалось. В машине оказалось до 20 человек. Вместо ответов на вопросы, куда они бегут и какой они части, генерала втащили в кузов и хором стали допрашивать. Затем, недолго думал, объявили переодетым диверсантом, отобрали документы и оружие и тут же вынесли смертный приговор. Изловчившись, генерал выпрыгнул на ходу, скатился с дороги в густую рожь. Лесом добрался до нашего КП.
  
  Случаи обстрела лиц, пытавшихся задержать паникеров, имели место и на других участках. Бегущие с фронта поступали так, видимо, из боязни, чтобы их не вернули обратно. Сами же они объясняли свое поведение различными причинами: их части погибли и они остались одни; вырвавшись из окружения, были атакованы высадившимися в тылу парашютистами; не доезжая до части, были обстреляны в лесу 'кукушками' и тому подобное.
  
  Весьма характерен случай самоубийства офицера одного из полков 20 тд. В память врезались слова его посмертной записки. "Преследующее меня чувство страха, что могу не устоять в бою, - извещалось в ней, - вынудило меня к самоубийству".
  
  Случаи малодушия и неустойчивости принимали различные формы. То, что они приобрели не единичный характер, беспокоило командный и политический состав, партийные и комсомольские организации, вынуждало принимать экстренные меры для предотвращения этих явлений..."
  
  
  Экстренные меры.
  Никто не догадывается, что стоит за этими словами в условиях военного времени?
  
  И ещё раз вдумаемся.
  
  "...Нанесенный врагом неожиданный удар огромными силами и его стремительное продвижение в глубь территории на некоторое время ошеломили наши неподготовленные к этому войска. Они подверглись шоку. Чтобы вывести их из этого состояния, потребовалось длительное время..."
  
  То есть совершенно ясно сказано, что не само по себе одно только время требовалось для того, чтобы ошеломление это прошло. А ведь у нас это обычно изображается именно так. Или так молча подразумевается. Вот прошло какое-то время, и всё как-то благополучно пришло в норму. Само собой. Ну, немножко там кто-то с бойцами и командирами побеседовал, поговорил, объяснил, что отступать нехорошо. А так само время всё и залечило. Сами бойцы всё осознали и перестроились на борьбу с ненавистным врагом.
  
  На самом деле, было это, конечно, не так. Рокоссовский как раз пишет о том, что время нужно было для того, чтобы ВЫВЕСТИ войска из этого состояния.
  
  А кто будет выводить их из этого состояния? Для Рокоссовского здесь вопроса не было. Конечно же, он сам и подчинённые ему командиры. Но вот в его корпусе наведён порядок, так или иначе, самыми разнообразными мерами, вплоть до экстренных. А сосед справа побежал. Сосед слева побежал. Кто будет наводить порядок там? Если всё будет продолжаться без изменений, то пройдёт совсем немного времени, и сам Рокоссовский, и его корпус погибнут, честно исполняя свой долг и оставшись наедине с многократно превосходящими силами противника. Один на один. Покинутый соседями.
  
  Ведь кто-то же должен был помочь тому же Рокоссовскому? Кто-то должен был помочь другим таким же командирам, имевшим честь и совесть? Не всегда же должны погибать только самые честные и самые смелые, прикрывая собой всех остальных. Да и не хватит одних только их, чтобы остановить такого сильного врага.
  
  Здесь ведь всё просто. Для того, чтобы нация выжила, воевать в такой войне должны все. И смелые и не очень. И честные и не очень. И умные и всякие другие. Все.
  И, самое главное, те, кто хочет защищать свою Родину и те, кто хочет, чтобы Родину защищал кто-то другой.
  
  Теперь вопрос. Как это сделать? На бумаге всё это легко и просто. Все люди хорошие. Все люди патриоты. Все как один горят... Это только Сталин зверствовал над ними, обижая ужасными наказаниями тех, кто и без него все как один...
  Это на бумаге.
  
  На деле всё обстояло несколько сложнее.
  
  Война дело бесчеловечное. И очень страшное. Даже те чистые души, что и впрямь горели желанием сражаться с захватчиками, попав впервые в мясорубку боя, испытывали шок, быстро перераставший зачастую в животный неконтролируемый ужас. И бежали. Так что же говорить о душах не очень чистых?
  
  В том-то и дело, что с поля боя бегут не только трусы. Эти просто бегут первыми. Но за ними часто бегут и вполне нормальные люди, увидевшие такой соблазнительный пример для спасения своей жизни. Ведь страх, который любой человек испытывает в бою, никуда не уходит. Просто до поры с тем или иным успехом подавляется. Есть сознание (у кого оно есть). Есть дисциплина. Есть угроза наказания, жестокого и быстрого по военному времени. И едва ли не самое главное заключается в том, что человек воюет не один. Он воюет сообща. И мнение о нём этого сообщества, людей, среди которых он живёт на войне, помогает ему справляться со своими инстинктами. Мало желающих быть презираемым изгоем в любом коллективе, пусть самом маленьком.
  
  Но если это сообщество на его глазах рассыпается, то вот здесь-то инстинкты и дурманят ему голову. Мгновение. Шок. И человек уже не помнит себя. И бежит.
  
  В этой ситуации никакие соображения о долге, о патриотизме, о возможном наказании на человека не действуют. Подействовать на него в такой момент может только одно. Повелительный голос командира. И уж от того, отрезвит он его или нет, и зависит на самом деле то, что называется обычно казённо - боеспособность войск. Ну и, естественно, ещё от того, прозвучит этот голос или нет.
  
  Потому-то и писал я так много о командирах. На самом деле, знает он там, что такое азимут или не знает, это дело второе. Если что, научится и будет не хуже других. Намного важнее другое. Намного важнее, сможет он остановить своей командой бегущих или нет. Сможет ли он вообще не допустить ситуации, когда создаёт кто-то своим поведением неправедный соблазн для честного солдата.
  
  Дело это непростое, требующее большого предварительного труда. И главные усилия командира заключены вовсе не в секундах острой ситуации, когда надо не допустить бегство. Оттачивается этот рефлекс, если угодно, повседневной командирской работой задолго до этого самого боя.
  
  Но в том-то и дело, что начало войны показало как раз слабость командного состава РККА. И в большой части армии командиров необходимого качества на своём месте тогда просто-напросто не оказалось.
  
  Нет, когда читаешь документы и воспоминания о начале войны, удивляешься как раз множеству примеров действительно самоотверженных действий частей и соединений Красной Армии. Что само по себе говорит о высоком уровне их командного состава. Чудес не бывает, и устойчивая байка, что кто-то там победил сильного врага вопреки слабому командованию, она так и остаётся сказочкой для не очень развитых детишек.
  
  Ещё раз сошлюсь на слова К.К. Рокоссовского.
  
  "...И только там, где были крепкие кадры командного и политического состава, люди в любой обстановке дрались уверенно, оказывая врагу организованный отпор..."
  
  Только там.
  
  Но все эти примеры стойкости и героизма лета 1941 года сопровождаются всегда одним и тем же рефреном. Здесь немцев удалось потрепать. Здесь немцев удалось остановить. А немцы прорвали соседей и вышли глубоко в тыл, перерезая коммуникации и оставляя в окружении тех, кто не побежал.
  
  Так что же в той обстановке надо делать, чтобы не бежали остальные?
  
  А надо сделать одну-единственную вещь. Надо просто заставить воевать этих самых остальных командиров. Всех уровней, начиная с самого верхнего. Надо вывести из шокового состояния и те войска, командиры которых сами сделать этого не могут. Вывести из шокового состояния самих этих командиров, если уж на то пошло. Это и будет настоящей помощью для честных солдат. Чтобы не гибли они понапрасну и безо всякого смысла.
  
  Причём сделать это надо было немедленно. Одномоментно. Невзирая на то, что настроения больших масс людей подвержены обычно большой инерции, и сдвигать эти настроения приходится долгое время.
  А времени этого как раз и не было.
  
  Так как это сделать? Как заставить?
  
  Война противна человеческому естеству настолько, что заставить воевать человека обычного можно только принуждением. Есть, конечно, и другие способы воздействия. Но без принуждения никакая война всё же никогда не обходилась. И человечество выработало разнообразный опыт такого принуждения.
  Так что, ничего здесь придумывать не надо.
  
  Солдат заставят воевать офицеры.
  Офицеров заставят воевать генералы.
  
  Но вот кто заставит воевать генералов?
  
  Я понимаю, что сейчас кто-то, читая это, обязательно возмутится. Как это так? Наши генералы - это самые лучшие генералы в мире. И если кто-то из них чего-то там не знал и не умел, это не значит, что они не хотели воевать.
  
  И здесь впору задаться вопросом. А всегда ли совпадают два понятия - воевать и служить?
  Военный человек всю свою жизнь служит. Службу служит, как говорили в стародавние времена. В мирное время служит и в военное время он тоже служит.
  
  Но служба в военное время приобретает совсем иное качество, нежели в мирное. Здесь нужно уже не только тянуть привычную служебную лямку. Нужно воевать. А это значит, что нужно побеждать.
  
  Но побеждать надо уметь. Хорошо, если командир этому учился до войны. Тогда внезапный переход от мирного состояния в иное качество сильно его не озадачит. Ну, а если в мирное время он этому не учился, не думал, не стремился? Полагая командирскую должность как место, где можно хорошо кормиться и во всю меру своей фантазии использовать свою власть над людьми?
  
  Да, конечно, жизнь, как известно, заставит. Заставит учиться воевать. Заставит поневоле и учиться побеждать.
  Но время... Я даже не говорю о времени, потребном на это самое обучение.
  Нет, я имею в виду время, необходимое для осознания самой необходимости такой учёбы. Время, необходимое для преодоления растерянности и непонимания вдруг резко изменившегося бытия. Службу человек всё ещё служит, как и прежде. А вокруг него одни поражения. И сам он терпит одни поражения.
  Обычно человек будет искать причину этого долго. Тем более, что склонность искать причину не в себе, а во внешних обстоятельствах, заложена во всех нас достаточно сильно.
  
  Значит, нужно каким-то образом ускорить время, необходимое человеку для осознания новой реальности. А в критической ситуации - резко ускорить. Самый же действенный ускоритель этого процесса заложен в одном из сильнейших инстинктов человека. В инстинкте самосохранения.
  
  Неторопливость в понимании необходимости собственной перестройки мгновенно исчезнет, если окажется, что служебные неудачи, за которые его ругали в мирное время, стали вдруг поводом не для выговора, а для приговора военного суда.
  
  ***
  
  В связи с этим нельзя не остановиться на обстоятельствах, связанных со знаменитым делом генерала Павлова.
  
  Дело это упоминалось уже несчётное количество раз. Тем не менее, остановиться на нём необходимо. Потому что во многом причины, по которым Сталин стал Верховным Главнокомандующим, находятся в прямой связи с этим делом. С другой стороны, без понимания существа происходивших тогда событий невозможно правильно понять и смысл этого жестокого деяния Сталина.
  
  
  Генерал армии Павлов был арестован 4 июля.
  Следствие велось недолго, и уже 22 июля 1941 года состоялось короткое судебное заседание, в результате которого были лишены воинских званий и приговорены к расстрелу бывшие командующий войсками Западного фронта генерал армии Д.Г. Павлов, начальник штаба фронта генерал-майор В.Е. Климовских, начальник связи фронта генерал-майор А.Т. Григорьев, командующий 4-й армии генерал-майор А.А. Коробков.
  Несколько позднее были осуждены и расстреляны начальник артиллерии фронта генерал-лейтенант Н.А. Клич и командир 14-го механизированного корпуса генерал-майор С.И. Оборин.
  
  Как хорошо всем известно, это было очередным сталинским преступлением. Попыткой выгородить себя, назначив виновными за свои собственные ошибки людей, мужественно встретивших коварного врага. Но потерпевших поражение из-за самого Сталина.
  Однако справедливость, пусть и не сразу, но восторжествовала.
  
  31 июля 1957 года Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла определение, которым приговор от 22 июля 1941 года был отменён "по вновь открывшимся обстоятельствам" и дело было прекращено "за отсутствием состава преступления". Генерал армии Павлов и другие генералы, осуждённые вместе с ним, были посмертно восстановлены в воинском звании.
  
  Я и сегодня хорошо помню, с каким сочувствием прочёл когда-то в мемуарах маршала Бирюзова такие слова, относящиеся к началу войны.
  
  "Приказ, объявлявший изменниками Родины бывшего командующего войсками Западного особого военного округа генерала армии Д. Г. Павлова и его ближайших помощников, у меня лично оставил самое тягостное впечатление".
  
  Значительно более опытным человеком читал я впоследствии, соглашаясь внутренне и с такими словами.
  
  Константин Симонов.
  "Глазами человека моего поколения".
  
  "...Сталин несет ответственность не просто за тот факт, что он с непостижимым упорством не желал считаться с важнейшими донесениями разведчиков. Главная его вина перед страной в том, что он создал гибельную атмосферу, когда десятки вполне компетентных людей, располагавших неопровержимыми документальными данными, не располагали возможностью доказать главе государства масштаб опасности и не располагали правами для того, чтобы принять достаточные меры к ее предотвращению.
  
  Последним трагическим аккордом того отношения к кадрам, которое сложилось у Сталина до войны, были обвинения в измене и предательстве, выдвинутые им летом против командования Западного фронта - Павлова, Климовских и ряда других генералов, среди которых, как потом выяснилось, были и люди, погибшие в первых боях, и люди, до конца непримиримо державшие себя в плену.
  
  Труднее сказать, что двигало Сталиным, когда он объявлял этих людей изменниками и предателями: расчет отвести от себя и обрушить на их головы гнев и недоумение народа, не ожидавшего такого начала войны? Или действительные подозрения? Думается, и то и другое - и расчет и подозрение, ибо ему уже давно было свойственно искать объяснения тех или иных неудач не в ошибках своих и чужих, а в измене, вредительстве и тому подобном..."
  
  
  Вот два мнения. Два свидетельства, если угодно, людей уважаемых и хорошо информированных. Как, скажите мне, можно противостоять авторитету одного и ярчайшему таланту другого, как противостоять всему этому человеку обычному, мало знакомому с документами, которых тогда в открытом доступе попросту не было?
  
  Потом документы эти начали публиковаться. Относительно медленно, с большим скрипом, но приоткрылась слегка дверь, за которой хранились документальные свидетельства сталинских преступлений. Но даже те крохи документов, которые были рассекречены и предъявлены для всеобщего обозрения, вызвали совсем не ту реакцию, на которую рассчитывали те, кто документы эти читающей публике предъявил.
  
  Потому что опровергали они невольно многие устоявшиеся понятия. Легенды и мифы. Которые (и это видно сегодня совершенно отчётливо) создавались сознательно и целенаправленно. Потому что люди, создававшие их, сами были чаще всего прекрасно осведомлены о том, что утверждают они неправду.
  
  Так и в данном случае.
  
  Да, действительно, из протоколов допросов генерала Павлова, опубликованных к сегодняшнему дню, видно, что на этапе следствия вопрос измены прорабатывался следователями очень старательно. Тем не менее, при всём усердии, доказать что-либо по этому вопросу следствию ничего не удалось. Поэтому обвинение это было в конце-концов снято. Соответственно, и в приговоре суда ни одного слова о предательстве сказано не было.
  
  Так что приказ такой сталинский был, это верно, здесь маршал Бирюзов ничего не придумал. Но приказ этот никого из обвиняемых не объявлял изменниками. Это как раз очередная утка, запущенная когда-то Хрущёвым и старательно распространяемая его окружением.
  
  На самом деле, в подлиннике приказа Наркома Обороны номер 0250 от 28 июля 1941 года, объявляющего приговор Верховного Суда, рукой Сталина вписано "...за трусость, самовольное оставление стратегических пунктов без разрешения высшего командования, развал управления войсками, бездействие власти..." и всё. И ничего об измене.
  
  Читаем.
  
  "Приказ с объявлением приговора Верховного Суда СССР по делу генерала армии Д. Г. Павлова, генерал-майоров В. Е. Климовских, А. Т. Григорьева и А. А. Коробкова
  
  ? 0250 28 июля 1941 г.
  
  По постановлению Государственного Комитета Обороны{32} были арестованы и преданы суду военного трибунала за трусость, самовольное оставление стратегических пунктов без разрешения высшего командования, развал управления войсками, бездействие власти{33} бывший командующий Западным фронтом генерал армии Павлов Д. Г., бывший начальник штаба того же фронта генерал-майор Климовских В. Е., бывший начальник связи того же фронта генерал-майор Григорьев А. Т., бывший командующий 4-й армией генерал-майор Коробков А. А.
  
  Верховный суд Союза ССР 22 июля 1941 г. рассмотрел дело по обвинению Павлова Д. Г., Климовских В. Е., Григорьева А. Т. и Коробкова А. А.
  
  Судебным следствием установлено, что: [38]
  
  а) бывший командующий Западным фронтом Павлов Д. Г. и бывший начальник штаба того же фронта Климовских В. Е. с начала военных действий немецко-фашистских войск против СССР проявили трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, допустили развал управления войсками, сдачу оружия и складов противнику, самовольное оставление боевых позиций частями Западного фронта{34} и этим дали врагу возможность прорвать фронт;
  
  б) бывший начальник связи Западного фронта Григорьев А. Т., имея возможность к установлению бесперебойной связи штаба фронта с действующими частями и соединениями, проявил паникерство и преступное бездействие, не использовал радиосвязь в результате чего с первых дней военных действий было нарушено управление войсками;
  
  в) бывший командующий 4-й армией Западного фронта Коробков А. А. проявил трусость, малодушие и преступное бездействие, позорно бросил вверенные ему части, в результате чего армия была дезорганизована и понесла тяжелые потери.
  
  Таким образом, Павлов Д. Г., Климовских В. Е., Григорьев А. Т. и Коробков А. А. нарушили военную присягу, обесчестили высокое звание воина Красной Армии, забыли свой долг перед Родиной, своей трусостью и паникерством, преступным бездействием, развалом управления войсками, сдачей оружия и складов противнику, допущением самовольного оставления боевых позиций частями нанесли серьезный ущерб войскам Западного фронта.{35}
  
  Верховным судом Союза ССР Павлов Д. Г., Климовских В. Е., Григорьев А. Т. и Коробков А. А. лишены военных званий и приговорены к расстрелу.
  
  Приговор приведен в исполнение.
  
  Предупреждаю, что и впредь все нарушающие военную присягу, забывающие долг перед Родиной, порочащие высокое звание воина Красной Армии, все трусы и паникеры, самовольно оставляющие боевые позиции и сдающие оружие противнику без боя, будут беспощадно караться по всем строгостям законов военного времени, не взирая на лица.
  
  Приказ объявить{36} всему начсоставу от командира полка и выше.
  
  Народный комиссар обороны СССР И. Сталин
  
  ф. 4, оп. 11, д. 65, л. 192 - 193. Подлинник".
  
  Издание: Русский архив: Великая Отечественная: Т. 13 (2-2). Приказы народного комиссара обороны СССР. 22 июня 1941 г. - 1942 г. - М.: ТЕРРА, 1997.
  Книга на сайте: http://militera.lib.ru/docs/da/nko_1941-1942/index.html
  
  
  К тексту приказа в издании даны следующие примечания.
  
  "{32} Имеется в виду постановление ГКО от 16 июля 1941 г., подписанное И. Сталиным и адресованное главнокомандующим, военным советам фронтов и армий, командующим войсками военных округов, командирам корпусов и дивизий с указанием прочесть его во всех ротах, батареях, эскадронах, авиаэскадрильях. В постановлении, в частности, говорилось: "Государственный Комитет Обороны устанавливает, что части Красной Армии в боях с германскими захватчиками в большинстве случаев высоко держат великое знамя советской власти и ведут себя удовлетворительно, а иногда прямо геройски, отстаивая родную землю от фашистских грабителей. Однако наряду с этим Государственный Комитет Обороны должен признать, что отдельные командиры и рядовые бойцы проявляют неустойчивость, паникерство, позорную трусость, бросают оружие и, забывая свой долг перед Родиной, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих перед обнаглевшим противником.
  
  Воздавая честь и славу отважным бойцам и командирам, Государственный Комитет Обороны считает вместе с тем необходимым, чтобы были приняты строжайшие меры против трусов, паникеров, дезертиров.
  
  Паникер, трус, дезертир хуже врага, ибо он не только подрывает наше дело, но и порочит честь Красной Армии. Поэтому расправа с паникерами, трусами и дезертирами и восстановление воинской дисциплины является нашим священным долгом, если мы хотим сохранить незапятнанным великое звание воина Красной Армии". Далее в постановлении перечислялись фамилии 9 командиров и политработников (в том числе и названных затем в приказе НКО ? 0250), отданных под суд военного трибунала "за позорящую звание командира трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций". ГКО предупреждал, что он будет и впредь железной рукой пресекать всякое проявление трусости и неорганизованности в рядах Красной Армии, памятуя, что железная дисциплина в Красной Армии является важнейшим условием победы над врагом". В постановлении содержалось требование к командирам и политработникам всех степеней, чтобы они "систематически укрепляли в рядах Красной Армии дух дисциплины и организованности, чтобы они личным примером храбрости и отваги вдохновляли бойцов на великие подвиги, чтобы они не давали паникерам, трусам и дезорганизаторам порочить великое знамя Красной Армии и расправлялись с ними как с нарушителями присяги и изменниками Родины" (Военно-исторический журнал. 1992. ? 4-5. С. 19-20).
  
  {33}В подлиннике часть первого абзаца после слова 'трибунала' до слова 'бывший' вписана карандашом И. Сталиным.
  
  {34}Окончание фразы после слова "фронта" дописано И. Сталиным.
  
  {35}Проведенное в 1956 г. Генеральным штабом расследование по материалам следствия показало, что обвинение генералов Д. Г. Павлова, В. Е. Климовских, А. Т. Григорьева, А. А. Коробкова и Н. А. Клича (начальник артиллерии Западного фронта генерал-лейтенант артиллерии Н. А. Клич по тому же обвинению был приговорен к расстрелу 27 сентября 1941 г.) основано только на их показаниях, в которых они признали некоторые свои упущения по службе. Никакими объективными доказательствами эти показания не подтверждались. В деле отсутствовали какие-либо оперативные документы и компетентное заключение о характере упущений этих лиц. Имевшиеся в распоряжении комиссии Генерального штаба документы, а также свидетельства ряда лиц, служивших в Западном Особом военном округе, привели ее к выводу о необоснованности обвинения вышеперечисленных генералов в проявлении трусости, бездействия, нераспорядительности, в сознательном (выделено мной - В.Ч.) развале управления войсками и сдаче оружия противнику без боя. Учитывая это, Военная коллегия Верховного суда СССР 31 июля 1957 г. реабилитировала Д. Г. Павлова, В. Е. Климовских, А. Т. Григорьева, А. А. Коробкова и Н. А. Клича посмертно.
  
  {36}После слов "Приказ объявить" окончание предложения написано карандашом предположительно Л. Мехлисом вместо исключенного "во всех ротах, батареях, эскадронах, авиаэскадрильях и командах".
  
  
  Присмотритесь к сноске номер 35. Обратите внимание на слово "сознательном", применённом по отношению к развалу в управлении войсками. Мы с вами ещё остановимся на этом более обстоятельно чуть позже. Нюанс этот вовсе не так ничтожен, как может это показаться на первый взгляд. Сейчас же прошу вас просто обратить внимание на то, что в сталинском приказе ничего подобного не утверждалось.
  
  Заметим поэтому, что Военная коллегия Верховного суда СССР доблестно признала необоснованным обвинение, которое никем не выдвигалось. Потому что "развал управления войсками и сдача оружия противнику без боя" и "сознательный развал управления войсками и сдача оружия противнику без боя" - это обвинения совершенно разные. Если первое может быть следствием неумения, расхлябанности, растерянности, то второе, безусловно, предусматривает предварительный умысел. Иными словами, всё те же измену и предательство. Чего в приговоре, как это видно из приказа, подписанного Сталиным, на самом деле не было.
  
  
  Итак, вот перед нами приказ. Тот самый, который, по словам маршала Бирюзова у него лично "оставил самое тягостное впечатление".
  
  Где в этом приказе обвинение в измене, о котором утверждал хрущёвский любимец?
  Вспомним о том, что приказ этот доводился под роспись до всех военнослужащих от командира полка и выше. Генерал-майор (в ту пору) Бирюзов был тогда командиром дивизии, то есть, как раз "выше" командира полка. И приказ этот видел своими собственными глазами. Потому что должен был в ознакомлении с ним расписаться.
  
  Так что знал он, прекрасно знал правду, когда утверждал свою неправду.
  А вот то, что оставил этот приказ у генерал-майора Бирюзова "тягостное впечатление", это да. Вот в это очень легко поверить. Вот это очень похоже на правду.
  
  Теперь Симонов.
  Этот тоже утверждал, что Сталин обвинил генерала Павлова и его подчинённых "в измене и предательстве". Здесь всё несколько сложнее. Потому, хотя бы, что по своему должностному положению Симонов доступа к тексту приказа не имел. Однако упоминавшееся выше Постановление ГКО от 16 июля 1941 г., зачитанное во всех ротах и батареях, было ему уже наверняка известно, здесь можно даже и не гадать.
  
  Кроме того, военные репортёры - люди в армии едва ли не самые информированные. Они имеют возможность общаться с огромным количеством самых разных людей - от рядового солдата и до многозвёздного генерала. Не забудем и о том, что речь идёт о журналисте даже не фронтовой или армейской печати. Речь идёт о сотруднике "Красной Звезды", центрального органа Наркомата Обороны. Таких обычно встречали со всем вниманием и уважением на всех уровнях действующей армии. Ещё бы, репортёр солидного издания, которое регулярно (конечно же) читают на самом верху. Попасть на страницы такой газеты, об этом мечтали многие. Естественно, журналисты этого уровня знали многое такое, что любому строевому офицеру в их звании знать было не положено.
  
  Так что формально обвинить Симонова в сознательной неправде оснований нет. Есть только основание для понимания того, что близость к власти и благосклонность власть предержащих покупаются непросто.
  
  ***
  
  Давайте попробуем рассмотреть симоновское утверждение, что, обвинив Павлова и целый ряд генералов высокого уровня "в измене и предательстве", Сталин тем самым расчитывал "отвести от себя и обрушить на их головы гнев и недоумение народа".
  
  Это одно из самых старых и наиболее часто используемых обвинений Сталина со стороны либеральной интеллигенции. Обвинение, являющейся заслуженным ветераном антисталинской войны. Или инвалидом оной, это кому как оно представляется.
  
  Самый простой ответ на это обвинение лежит в ответе на вопрос - виновен Павлов в предъявленном ему обвинении или невиновен. Если невиновен, тогда вполне возможно, что Сталин искал тех, на кого свалить свою собственную вину. А если виновен? Тогда обвинение Сталина в попытке таким образом снять с себя вину выглядит несколько облыжным.
  
  
  Но, прежде чем говорить о вине и трагедии командования Западного фронта, хочу обратить внимание на один странный факт. Он не часто упоминается, потому что не очень понятно выглядит в русле уверений в сталинской огульности при подходе его к судьбе этого самого командования.
  
  Дело в том, что осуждены тогда были не только генерал Павлов и его ближайшие помощники. Примерно в это же время были осуждены ещё несколько командиров высокого ранга. Но не были расстреляны, как это ни странно.
  
  Командиру 42-й стрелковой дивизии генерал-майору И.С. Лазаренко приговор к высшей мере наказания был заменён длительным сроком заключения. В 1942 году он был направлен на фронт, в 1943 году стал полковником, в 1944-м - снова генерал-майором. Командовал полком и дивизией, в 1944 году ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Погиб в бою.
  
  Начальник Оперативного отдела штаба Западного фронта (то есть, один из важнейших заместителей расстрелянного генерала Климовских) генерал-майор И.И. Семенов получил в июле 1941 года 10 лет лишения свободы. В сентябре 1942 года тоже был направлен на фронт. В 1944 году получил звание генерал-лейтенанта.
  
  Это только те, кто более-менее известен. Каков был приговор для других, ещё менее значимых офицеров, проходящих по этому делу, неизвестно до сих пор.
  
  Всегда подразумевалось так. Раз были тогда арестованы, значит, были, конечно же, расстреляны. Но на примере генералов Семенова и Лазаренко видно, что это могло быть и не так.
  
  Обратите внимание на примечание номер 32 к изложенному выше приказу 0250 о суде и приговоре по делу генерала Павлова. В этом редакционном примечании почти полностью изложен текст постановления ГКО, однако не указаны фамилии упомянутых там преданных суду командиров и политработников. Сказано только, что перечислены фамилии 9 человек, отданных под суд военного трибунала. И, самое главное, не сказано, каков был в их отношении приговор. О четверых мы знаем. Это генералы Павлов, Климовских, Григорьев и Коробков. А остальные? Из текста примечания можно понять так, что все они были расстреляны. На самом же деле это не так.
  
  Давайте не будем ни на кого полагаться, а прочтём сами упомянутое там постановление.
  
  Постановление Государственного Комитета
  Обороны ? ГКО-169сс (? 00381) об аресте
  и предании суду военного трибунала бывшего
  командующего Западным фронтом генерала
  армии Павлова Д. Г., бывшего начальника
  штаба Западного фронта генерал-майора
  Климовских В. Е. и других
  
  16 июля 1941 г.
  
  Государственный Комитет Обороны устанавливает, что части Красной Армии в боях с германскими захватчиками в большинстве случаев высоко
  332
  держат великое знамя Советской власти и ведут себя удовлетворительно, а иногда прямо геройски, отстаивая родную землю от фашистских грабителей.
  Однако наряду с этим Государственный Комитет Обороны должен признать, что отдельные командиры и рядовые бойцы проявляют неустойчивость, паникерство, позорную трусость, бросают оружие и, забывая свой долг перед Родиной, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих от обнаглевшего противника.
  Воздавая честь и славу отважным бойцам и командирам, Государственный Комитет Обороны считает вместе с тем необходимым, чтобы были приняты строжайшие меры против трусов, паникеров, дезертиров.
  Паникер, трус, дезертир хуже врага, ибо он не только подрывает наше дело, но и порочит честь Красной Армии. Поэтому расправа с паникерами, трусами и дезертирами и восстановление воинской дисциплины являются нашим священным долгом, если мы хотим сохранить незапятнанным великое звание воина Красной Армии.
  Исходя из этого, Государственный Комитет Обороны, по представлению главнокомандующих и командующих фронтами и армиями, арестовал и предал суду военного трибунала за позорящую звание командира трусость, бездействие, отсутствие распорядительности, развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций:
  1) бывшего командующего Западным фронтом генерала армии Павлова;
  2) бывшего начальника штаба Западного фронта генерал-майора Климовских;
  3) бывшего начальника связи Западного фронта генерал-майора Григорьева;
  4) бывшего командующего 4-й армией Западного фронта генерал-майора Коробкова;
  5) бывшего командира 41-го стрелкового корпуса Северо-Западного фронта генерал-майора Кособуцкого;
  6) бывшего командира 60-й горно-стрелковой дивизии Южного фронта генерал-майора Селихова1;
  7) бывшего заместителя командира 60-й горно-стрелковой дивизии Южного фронта полкового комиссара Курочкина;
  8) бывшего командира 30-й стрелковой дивизии2 Южного фронта генерал-майора Галактионова;
  9) бывшего заместителя командира 30-й стрелковой дивизии Южного фронта полкового комиссара Елисеева.
  Воздавая должное славным и отважным бойцам и командирам, покрывшим себя славой в боях с фашистскими захватчиками, Государственный Комитет Обороны предупреждает вместе с тем, что он будет и впредь железной рукой пресекать всякое проявление трусости и неорганизованности в рядах Красной Армии, памятуя, что железная дисциплина в Красной Армии является важнейшим условием победы над врагом.
  
  ' Правильно - Салихов М. Б.
  2 Правильно - 30-я горно-стрелковая дивизия.
  
  333
  Государств венный] Комитет Обороны требует от командиров и политработников всех степеней, чтобы они систематически укрепляли в рядах Красной Армии дисциплину и организованность, чтобы они личным примером храбрости и отваги вдохновляли бойцов на великие подвиги, чтобы они не давали паникерам, трусам и дезорганизаторам порочить великое знамя Красной Армии и расправлялись с ними как с нарушителями присяги и изменниками Родины.
  
  Председатель Государственного Комитета Обороны И. Сталин
  
  Главнокомандующим, военным советам фронтов и армий, командующим военными округами, командирам корпусов и дивизий. Настоящее постановление Государственного Комитета Обороны прочесть во всех ротах, батареях, эскадронах, авиаэскадрильях.
  
  ЦА ФСБ России"
  
  
  Далее к тексту Постановления имеются следующие примечания.
  
  "22 июля 1941 г. Военной коллегией Верховного суда СССР Павлов Дмитрий Григорьевич (1897-1941), Климовских Владимир Ефимович (1895-1941), Григорьев Андрей Терентьевич (1889-1941), Коробков Александр Андреевич (1897-1941) на основании ст. 193-17, п. 'б', и 193-20, п. 'б', УК РСФСР приговорены к высшей мере наказания - расстрелу с лишением воинских званий и конфискацией имущества.
  
  Кособуцкий Иван Степанович по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР от 26 июля 1941 г. лишен воинского звания генерал-майор и подвергнут наказанию в виде лишения свободы в ИТЛ сроком на 10 лет. Постановлением Президиума Верховного Совета СССР от 21 октября 1942 г. досрочно освобожден от всех видов наказания по приговору от 26 июля 1941 г. и одновременно с него снята судимость. С декабря 1942 г. -помошник командующего войсками Юго-Западного фронта по формированию, а затем командир 34-го стрелкового корпуса Юго-Западного фронта. Постановлением СНК 13 сентября 1944 г. ему присвоено воинское звание генерал-лейтенант. С августа 1945 г - начальник управления боевой и физической подготовки Южной группы войск. С января 1946 г. - старший преподаватель ВВА им. Ворошилова. Уволен в отставку в 1953 г.
  
  Салихов Маркие (Маркив) Бикмулович - бывший командир 60-й горно-стрелковой дивизии Южного фронта, генерал-майор. В 1941 г. сдался в плен немцам. 29 июля 1941 г. военным трибуналом Южного фронта заочно осужден на 10 лет тюремного заключения 'с отбытием наказания по окончании войны, снижением воинского звания до полковника и понижением в должности до командира полка' (приказ Южного фронта ? 0019 от 20 июля 1941 г.). Приказом Главного управления кадров Наркомата обороны СССР ? 370 от И января 1942 г. исключен из списков Красной Армии как погибший в бою. С апреля 1942 г. Салихов М. Б. работал старшим преподавателем Варшавской разведшколы и старшим лагеря ? 1. Одновременно с ноября 1943 г. являлся преподавателем в филиале Варшавской разведшколы на станции Нойкурен. Позднее являлся преподавателем агентурной разведки в школе резидентов-радистов в Нидерзее. 21 июня 1943 г. Военной коллегией Верховного суда СССР заочно осужден по ст. 58-16 УК РСФСР к высшей мере наказания. Разыскивался органами госбезопасности как государственный преступник. Розыск прекращен в январе 1955 г.
  
  Курочкин Иван Григорьевич (1901-1941) - с марта по август 1941 г. - заместитель командира 60-й стрелковой дивизии Южного фронта, полковой комиссар. 21 июля 1941 г. военным трибуналом Южного фронта осужден по ст. 206-17, п. 'б', УК УССР с применением ст. 46 на 8 лет лишения свободы. Исполнение приговора было отсрочено до окончания военных действий, и Курочкин И. Г. был направлен на фронт с понижением в воинском звании до батальонного комиссара. 24 августа 1941 г. погиб в бою.
  334
  
  Галактионов Сергей Гаврилович (1896-1941) - генерал-майор (1940). С августа 1939 г. по июнь 1940 г. - командир бригады, с августа 1940 г. по июль 1941 г. - командир 30-й горнострелковой дивизии. 21 июля 1941 г. военным трибуналом Южного фронта Галактионов С. Г. на основании ст. 206-17 УК УССР за халатность и бездействие, из-за которых якобы произошла дезорганизация частей дивизии, понесены значительные потери в людях и технике, приговорен к высшей мере наказания - расстрелу с лишением воинского звания генерал-майор. Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 29 мая 1961 г. приговор военного трибунала Южного фронта от 21 июля 1941 г. в отношении Галактионова С. Г. отменен и дело производством прекращено за отсутствием состава преступления.
  
  Елисеев Илья Константинович (1901-1958) - с октября 1940 г. по июль 1941 г. - заместитель командира 30-й горно-стрелковой дивизии Южного фронта, полковой комиссар. 21 июля 1941 г. военным трибуналом Южного фронта осужден по ст. 206-17, п. 'б', УК УССР с применением ст. 46 УК УССР на 10 лет лишения свободы. Исполнение приговора отсрочено до окончания военных действий, и Елисеев И. К. был отправлен на фронт с понижением в воинском звании. С апреля 1942 г. по июнь 1943 г. - начальник политотдела (заместитель начальника по политчасти) 50-й гвардейской стрелковой дивизии, в августе 1944 г. присвоено воинское звание - полковник. С июня 1943 г. по январь 1945 г. - начальник политотдела, он же заместитель командира по политчасти 99-й стрелковой дивизии второго формирования. В октябре 1952 г. уволен в запас по ст. 59, п. v&'. Умер в феврале 1958 г. Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 29 мая 1961 г. приговор военного трибунала Южного фронта от 21 июля 1941 г. в отношении Елисеева И. К. отменен и дело производством прекращено за отсутствием состава преступления.
  
  Взято из
  Издание: Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Том 2. Начало. - М.:'Издательство "Русь"', 2000
  Книга на сайте: http://militera.lib.ru/docs/da/gbvov/02/index.html
  
  
  Постановление датировано 16 июля. Как видим, здесь не упомянуты ни генерал Клич, ни генерал Оборин, осуждённые к расстрелу несколько позднее. Нет здесь ни генерала Лазаренко, ни генерала Семёнова, осужденных к лишению свободы. Обратим также внимание на то, что из пяти командиров, не проходивших по делу командования Западным фронтом, расстрелян был один, генерал Галактионов. Четверо других не были расстреляны. Один из них сдался в плен и служил немцам, а трое были осуждены, потом отправлены на фронт, где один погиб в бою, а двое воевали до Победы и были впоследствии восстановлены в должностях и воинских званиях.
  
  Ещё один показательный момент. Ни одному из них не было предъявлено в постановлении ГКО обвинение в измене.
  
  А ведь, представим себе, если бы Сталин старался как-то обставить декорации спектакля по своему оправданию. Если бы он преследовал пропагандистские цели. Ясно ведь, что в этом случае для Сталина, наоборот, тема предательства была бы намного более выигрышной. Предатели и шпионы сделали своё чёрное дело, поэтому армия испытывает временные трудности. И всё объяснялось бы легко и гладко. И привычно. Кстати, и любые неудачи в будущем автоматически можно было сваливать на свершившуюся тогда измену как следствие глубины нанесённого врагами урона.
  
  Собственно говоря, так и выстраивали свои домыслы "птенцы гнезда Хрущёва", обвиняя Сталина в его очередной "изменомании" и стремлении переложить собственную вину на срочно сфабрикованных "изменников".
  
  Но вернёмся к нерасстрельным приговорам.
  
  В данном случае не хочу ничего говорить о том, были эти люди виновны или нет. Речь пойдёт о другом.
  Что же получается?
  Если обвинение командованию Западного фронта был огульным, и выдвинутым исключительно для того, чтобы снять ответственность со Сталина, то почему не были тогда расстреляны все обвиняемые тогда командиры?
  Что это за огульность такая, с рассмотрением меры ответственности каждого конкретного обвиняемого?
  
  Почему, кстати, не был обвинён тогда подчинённый генерала Оборина, командир дивизии (а впоследствии и его корпуса) полковник Богданов? Фигура ведь донельзя удобная именно для этого. Дело в том, что полковник Богданов был в тридцатые годы осуждён. И освобождён, в отличии от многих других, не в связи с оправданием (пересмотром или прекращением дела), а в связи всего лишь с амнистией к годовщине РККА. То есть, на тот момент полковник Богданов имел непогашенную судимость. Полностью он был реабилитирован только в 1968 году, через восемь лет после смерти. Так с судимостью и командовал он впоследствии 2-й гвардейской танковой армией, стал дважды Героем Советского Союза и Маршалом бронетанковых войск.
  
  Как выглядит пример Богданова на фоне утверждений, что Мехлис искал виновных по "номенклатурному" признаку? Уж куда номенклатурней, вроде бы, признак - настолько испачканная анкета. Но даже и тогда никто этого вчерашнего заключённого, выпущенного по амнистии, арестовывать и судить не стал.
  
  Получается, если принять во внимание все приговоры лета 1941 года, то была осуществлена попытка разобраться в каждой конкретной вине. Каждого конкретного человека. Да, рассматривались дела недостаточно глубоко, это действительно так. А как было возможно иначе в той накалённой обстановке, когда надо было реагировать немедленно? Но при всей спешке того времени, не видно здесь как раз огульности. Потому что при огульном подходе расстреливают ВСЕХ.
  
  Я встречал такое мнение, что эти нерасстрельные приговоры были вынесены тогда для декорации. Для соблюдения видимости объективности.
  
  Но позвольте, если бы это было именно так, то и приговоры упомянутым генералам к лишению свободы были бы известны не менее широко, нежели расстрел генерала Павлова и генералов его штаба. Декорации ведь должны быть видны зрителям, иначе какой в них смысл?
  
  Между тем, о расстреле генералов Западного фронта было широко объявлено (во всяком случае, от уровня командира полка и выше) на всю Красную Армию. Объявлено приказом самого Сталина. А вот о приговорах генералам к лишению свободы почему-то не объявлялось. И настолько это незаметно тогда прошло, что совсем непросто разбираться в этом сегодня.
  
  Получается, что если о не расстрелянных тогда генералах промолчали, то никакая это не была видимость. Или, во всяком случае, совершенно не получается здесь попытка её создать.
  
  Кроме того.
  А кто и где видел приговоры по этим делам? Или материалы судебных заседаний?
  До сих пор опубликованы только крохи. Даже во времена Хрущёва, когда всех осужденных тогда генералов реабилитировали, судебные материалы так и остались храниться под замком, как самая строгая государственная тайна.
  При Сталине - тайна. При Хрущёве - тоже тайна.
  А почему собственно?
  
  Почему, если Сталин спихивал с себя вину, о приговоре этим людям не было широко известно тогда?
  И почему об этих людях так мало известно сегодня?
  
  Ведь если все обвинения осуждённым генералам были надуманными и несправедливыми, то, казалось бы, чего проще. Возьми и опубликуй судебные материалы по этому делу. Ну, или приговор по крайней мере. И все сразу увидят эту самую надуманность и убедятся в несправедливости.
  Нет. Вместо этого запрятали эти документы куда поглубже. Как невыносимо секретную государственную тайну.
  
  И даже сегодня, когда опубликованы судебные и следственные материалы по делу генерала Павлова, практически невозможно добраться простому смертному до подобных же документов в отношении других осужденных генералов. Генерала Клича, например. Или генерала Оборина.
  
  ***
  
  Предлагаю вашему вниманию отрывок из такой вот статьи. Она ничем не лучше и не хуже многих других, с тем же самым набором штампов и обвинений. Эта тоже традиционно и, как под копирку, долбит вместе с ними об одном и том же.
  
  "Фонд стратегической культуры
  электронное издание
  
  13.12.2007
  Юрий РУБЦОВ
  Генералы и политика: через полвека после реабилитации
  http://www.fondsk.ru/print.php?id=1120
  
  
  "...Со своими войсками трагедию разделили руководители Западного фронта - командующий генерал армии Д.Г. Павлов, начальник штаба генерал-майор В.Е. Климовских, начальник связи фронта генерал-майор А.Т. Григорьев, командующий 4-й армией генерал-майор А.А. Коробков. В первые дни июля они были отстранены от своих постов и преданы суду Военной коллегии Верховного суда СССР. Чуть позднее, в сентябре 1941 г., та же участь постигла командующего артиллерией фронта генерал-лейтенанта артиллерии Н.А. Клича.
  
  Эта мера была не чем иным, как попыткой И.В. Сталина переложить на военачальников всю вину за поражения и тем самым - сохранить в неприкосновенности собственную репутацию. Кто иной, как не вождь, должен был нести главную ответственность за то, что войска Красной Армии встретили вражеское нападение на положении мирного времени. Из боязни дать немцам малейший повод к агрессии (хотя их целенаправленная подготовка к войне не оставляла сомнений) Сталин запретил предпринимать любые действия по приведению войск прикрытия, предназначавшихся для отражения первого удара, в необходимую степень боевой готовности. Жестко пресекались все попытки командующих войсками округов, в том числе Западного особого, на базе которого был создан Западный фронт, заранее выдвинуть к границе хоть какие-то дополнительные силы.
  
  И вот теперь по воле вождя за трагические ошибки государственного руководства должны были ответить военачальники Западного фронта. Безусловно, они тоже сделали далеко не все, что нужно, чтобы встретить врага во всеоружии, но сопоставима ли их вина с виной вождя и его ближайшего окружения?
  
  Сама процедура установления круга тех, кто был подвергнут аресту, выдавала политический заказ. 30 июня Павлов был отстранен от должности и вызван Сталиным в Москву. Генерал пробыл в столице несколько дней, встретившись лишь с начальником Генштаба генералом армии Г.К. Жуковым. Сталин его не принял и приказал возвращаться 'туда, откуда приехал', хорошо зная, что бывший командующий до штаба фронта не доедет. 4 июня по дороге в Гомель, где к тому времени размещался фронтовой штаб, Павлов был арестован. Процедуру ареста контролировал начальник Главного управления политической пропаганды РККА армейский комиссар 1 ранга Л.З. Мехлис, назначенный по совместительству членом военного совета фронта. Ему же вождь поручил определить должностных лиц, которые вместе с бывшим командующим должны были предстать перед судом, и сформулировать правдоподобное обоснование расправы над ними.
  
  6 июля 1941 г. Мехлис собственноручно составил на имя Сталина телеграмму, которую, кроме него, подписали командующий фронтом Маршал Советского Союза С.К. Тимошенко и еще один член военного совета фронта, первый секретарь ЦК КП (б) Белоруссии П.К. Пономаренко: 'Военный совет установил преступную деятельность ряда должностных лиц, в результате чего Западный фронт потерпел тяжелое поражение. Военный совет решил:
  
  1. Арестовать бывшего начальника штаба фронта Климовских, бывшего заместителя командующего ВВС фронта Таюрского и начальника артиллерии фронта Клича.
  
  2. Предать суду военного трибунала командующего 4-й армией Коробкова, командира 9-й авиадивизии Черных, командира 42 сд (стрелковой дивизии. - Ю.Р.) Лазаренко, командира танкового корпуса Оборина.
  
  3. Нами арестованы - начальник связи фронта Григорьев, начальник топографического отдела фронта Дорофеев...
  
  Просим утвердить арест и предание суду перечисленных лиц'.
  
  В тот же день последовал ответ Сталина, одобрявшего от имени Государственного Комитета Обороны произведенные аресты и приветствовавшего 'эти мероприятия как один из верных способов оздоровления фронта'.
  
  Судя по материалам следствия, Павлова и других подследственных жестоко пытали. Бывшего командующего фронтом вынудили дать признательные показания, что он был выдвиженцем 'врага народа' И.П. Уборевича, расстрелянного в 1937 г. вместе с М.Н. Тухачевским. На вопрос: "Вы как заговорщик открыли фронт врагу намеренно?" Павлов по существу дал утвердительный ответ. Но 22 июля в ходе скоротечного судебного заседания он нашел в себе мужество отвергнуть обвинения во враждебной деятельности, признав себя виновным лишь в том, что войска округа заранее не были приведены в состояние полной боевой готовности. На том же стояли и другие подсудимые.
  
  Тем не менее Павлов, Климовских, Григорьев и Коробков были признаны виновными в том, что они проявили трусость, бездействие, нераспорядительность, допустили развал управления войсками, сдачу оружия и боеприпасов противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций частями фронта, тем самым дезорганизовали оборону страны и создали возможность противнику прорвать фронт советских войск. Это была расправа с инсценировкой суда, ибо приговор основывался только на показаниях подсудимых, оперативные документы к разбирательству не привлекались, показания свидетелей не заслушивались. Подсудимых приговорили к расстрелу, и в тот же день приговор привели в исполнение. В сентябре был расстрелян и генерал-лейтенант артиллерии Клич. На долгие годы на их имена легла тень несправедливых обвинений и позора.
  
  Лишь после ХХ съезда КПСС Верховный суд СССР возвратился к делу Павлова и его товарищей. Было запрошено заключение Генерального штаба Вооруженных Сил, в котором признавались крупные недочеты в подготовке Западного особого военного округа к войне, но решительно отметалось обвинение в адрес командования округом и фронтом в трусости, бездействии, сознательном (выделено мной - В.Ч.) развале управления войсками и умышленной (! - В.Ч.) сдаче оружия противнику. Все это позволило Военной коллегии Верховного суда вынести справедливый вердикт и посмертно реабилитировать расстрелянных генералов.
  
  Как это часто бывало, о казни военачальников Западного фронта власти объявили широко, посредством приказа наркома обороны СССР, а об их реабилитации сразу узнали лишь семьи да некоторые должные лица. Характерная деталь: даже текст вынесенного генералам приговора был обнародован лишь в 1992 г.
  
  Может быть, я ошибаюсь, но точка в этой истории не поставлена до сих пор. Факт расправы над военачальниками юридически признан, но, скажем, вопрос об увековечении памяти о них на государственном уровне никогда не ставился. Зато в потоке мутной литературы, которой завалены ныне полки книжных магазинов, нередки оскорбления в адрес расстрелянных генералов. Иные одобряют Сталина, приписывая ему некую операцию "Очищение" и воспроизводя при этом звучавшие в июле 1941 г. обвинения в заговоре военных и сознательном развале фронта.
  
  Выходит, и 50 лет не хватило, чтобы научиться не топтаться на костях расстрелянных..."
  
  
  Надо полагать, г-ну Рубцову не кажется зазорным топтаться на костях тысяч бойцов и командиров, погибших по вине генерала Павлова. Ну что же, пришло время коснуться вопроса этой самой вины. Тем более, если речь зашла уже ни много ни мало, но "об увековечении памяти о них на государственном уровне".
  
  Итак.
  Военная коллегия Верховного суда "вынесла справедливый вердикт".
  
  Это обстоятельство почему-то приводит в особенный экстаз всю многочисленную рать либеральной интеллигенции. Забывая свои обычные нападки на советскую судебную систему, в данном конкретном случае они с какой-то отчётливой сумасшедшинкой во взоре объявляют, что эта же самая система поступила здесь независимо и непредвзято.
  
  Ну что же. Начнём с самого верха. Посмотрим, как решался этот вопрос в действительности. По признаниям самых главных действующих лиц.
  
  Читаем воспоминания Н.С. Хрущёва.
  "Время. Люди. Власть".
  Вот как он описывает обстоятельства реабилитации генерала Павлова в 1957 году.
  
  "...После смерти Сталина и после XX съезда партии, когда выявились злоупотребления властью со стороны Сталина и началась реабилитация невинно казненных и посаженных в тюрьмы, военные подняли вопрос о реабилитации Павлова и других генералов, которые были осуждены и казнены за развал фронта в первые дни войны. Это предложение было принято, и они были реабилитированы. Я тоже был за это, хотя и с оговоркой: если рассматривать вопрос с точки зрения юридической и фактической, на чем основывался суд, когда выносил приговор, то основания к осуждению были налицо. Почему же я, занимая такой пост, на котором мог оказывать влияние в ту или другую сторону при решении важных вопросов, согласился на их реабилитацию? Я согласился потому, что в основе-то виноват был не Павлов, а Сталин. Павлов был совершенно не подготовлен, и я увидел его неподготовленность, когда познакомился с ним. Я сказал об этом Сталину, а он вместо того, чтобы сделать соответствующий вывод и подобрать более подготовленного человека на этот пост, передвинул его с повышением..."
  
  
  "Согласился на их реабилитацию". Это очень полезно было бы почитать господам борцам со сталинизмом, уверяющим нас в том, что генерал Павлов был реабилитирован в результате рассмотрения всех обстоятельств дела независимым от тоталитарной власти судом.
  
  А решил всё, оказывается, всего один человек. Причём решил, по собственному признанию, несмотря на собственное мнение, что "основания к осуждению были налицо". И только потому, что (сам в этом фактически признался) надо было ещё раз обвинить Сталина.
  
  Таким образом, "вновь открывшимися обстоятельствами". о которых упоминалось в определении Военной коллегии Верховного суда СССР о реабилитации, являлись исключительно политические соображения, которыми руководствовался Н.С. Хрущёв. И только.
  Других обстоятельств, оказывается, не было в природе. Потому что "основания к осуждению", как оказывается, и в 1957 году тоже "были налицо".
  
  ***
  
  А вот, что касается хрущёвского воспоминания о том, что он "сказал об этом Сталину", на этом стоит остановиться поподробнее.
  
  Снова мемуары Н.С.Хрущёва.
  
  "...Хочу сказать несколько слов о своей беседе со Сталиным о танковых войсках. Это, по-моему, было в 1940 г., когда я приехал в Харьков посмотреть на испытания танка Т-34 и познакомиться с конструктором Чупахиным, создателем двигателя, и с одним из создателей танка, Кучеренко. Не помню фамилию главного конструктора [главный конструктор Т-34 Кошкин М. И. Он принимал участие в испытании танка, представлял его в Кремле И.В. Сталину. Во время перехода на танках от Харькова до Москвы простудился и в конце 1940 года умер от воспаления легких]. Но хорошо знал Кучеренко. Это не тот Кучеренко, который был президентом Академии строительства и архитектуры{11}, а его брат, тоже талантливый человек, один из соавторов конструкции танка Т-34. Этот танк испытывал сам начальник Автобронетанкового управления РККА Павлов{12}, прославленный человек, герой войны в Испании. Там он выделился как боевой танкист, бесстрашный человек, успешно владевший танком. В результате Сталин назначил его командовать автобронетанковыми войсками.
  
  Я любовался, как он на этом танке буквально летал по болотам и пескам в районе Северского Донца, восточнее Харькова. Затем он вышел из танка, подошел к нам (мы стояли на горочке, наблюдали). Я с ним беседовал. И он беседовал с конструкторами, хвалил этот танк. А на меня он произвел удручающее впечатление, показался мне малоразвитым человеком. Я просто удивился, как человек с таким кругозором и с такой слабой подготовкой может отвечать за состояние автобронетанковых войск РККА, сумеет ли он охватить и охватывает ли все, может ли поставить задачи, которые необходимы, чтобы сделать этот вид вооружения действительно [283] основой мощи Красной Армии? Это подвижные бронетанковые войска. Мы знали, что Гитлер делает упор на танковые войска. Нам надо было срочно создавать противотанковую артиллерию, авиацию и бронетанковые войска, чтобы они у нас занимали высокое положение и чтобы можно было парировать удар врага теми же средствами, которыми он хочет поразить Советский Союз..."
  
  
  Давайте остановимся.
  Вообще-то о низкой культуре и малых знаниях Никиты Сергеевича говорили многие из тех, кто с ним работал. Однако они же отмечали его кипучую энергию и незаурядную деловую хватку. Несомненный талант организатора. Поэтому, пусть он мало что-то там знал, это одно. Но если каким-то делом он занимался вплотную, то уж помнить его детали, хотя бы самые крупные, он должен.
  
  Вот Н.С. Хрущёв говорит со Сталиным о танковых войсках (его собственное выражение). Отметим при этом такую подробность. Фамилию Кошкина он не помнит начисто. Фамилию Кучеренко он запомнил, судя по изложению, только потому, что тот был братом президента Академии строительства и архитектуры и носил ту же фамилию.
  Этот небольшой штришок ярко характеризует знания Хрущёва о танках и танковых войсках. Знания абсолютно нулевые. Конечно, в вину секретарю компартии союзной республики факт этот ставить не надо. Единственно, может быть следовало бы всё-таки знать хотя бы имя главного конструктора, создавшего этот супертанк на одном из заводов этой республики. Ну да ладно. Мало ли кто чего не знает.
  
  Но вот он лезет беседовать со Сталиным "о танковых войсках".
  
  "...Меня все это очень беспокоило. Вскоре после испытаний я приехал в Москву и, естественно, рассказывал Сталину, как испытывался танк: о его достоинствах, как конструкторы докладывали мне о его ходовых качествах, как он ходил по пескам и болотам. Это я сам видел. Но стойкость брони - это уже вопрос испытаний, которые были проведены. Танк- замечательный! Это был лучший танк. Действительно, в войне он отлично показал себя и вынудил наших врагов признать этот танк лучшим в мире. И все-таки я решил высказать Сталину свои сомнения относительно способностей командующего автобронетанковыми войсками Павлова. Я должен был высказать их с большой осторожностью, потому что мои встречи с Павловым были кратковременны и не давали мне права настойчиво доказывать Сталину, что он не годится для своей должности. Я хотел только высказать свои сомнения, хотел ими насторожить Сталина, чтобы он лучше присмотрелся к Павлову и принял соответствующие меры.
  
  Иначе я не мог поступить, потому что я мало знал этого человека. И нельзя же мне было сразу утверждать, что он непригоден и т. п. Поэтому я сказал: "Товарищ Сталин, знаете ли вы хорошо Павлова?". "Да, хорошо знаю". - "На меня он произвел отрицательное впечатление". И тут я рассказал, что мне он кажется довольно ограниченным человеком, который хорошо владеет танком, но хватит ли у него ума, чтобы создать автобронетанковые войска, правильно их вооружить и использовать? Сталин очень нервно реагировал на мое замечание: "Вы его не знаете'. - "Я и раньше вам сказал, что я его мало знаю". - "А я его знаю. Знаете, как он показал себя в Испании, как он воевал там? Это знающий человек. Он знает, что такое танк, он сам воевал на танке". Говорю: "Я просто хотел сказал вам, что у меня сложилось впечатление не в его пользу..."
  
  
  Никита Сергеевич сам говорит о том, что Павлова он почти не знает. Мимолётное знакомство. Мимолётный разговор. Несколько минут общения. Но мнение у него сложилось настолько отрицательное, что рискует обращаться с этим к главе государства. Не по хозяйственному вопросу, заметим, а по поводу соответствия занимаемой должности начальника автобронетанкого управления. Одного из высших должностных лиц РККА. Ещё раз повторю, что это мнение человека, ничего не понимавшего ни в танках, ни в танковых войсках.
  
  И ещё заметим такую важную деталь, что мнение своё он ничем не подтверждает. Ни одним примером. Ни одним фактом. Просто мнение. Впечатление. Общее. "Малоразвитый человек", "с такой слабой подготовкой". А какой подготовкой? Подготовкой танкового командира?
  И что же углядел такого-сякого в этой самой подготовке человек, ничего об этом не знавший и не понимавший?
  
  Между тем, как раз о службе генерала Павлова в должности начальника автобронетанкового управления РККА никто из вспоминавших о нём впоследствии ничего плохого сказать не мог. Более того, складывается на основании разных отзывов впечатление, что там он был как раз на своём месте.
  
  Ошибкой, как выяснилось впоследствии, было его назначение командующим округом. По крайней мере, так утверждается, что ошибкой. Вина-то здесь, на мой взгляд, не столько назначающего, сколько назначаемого. Почему? Прежде всего, если чувствуешь. что не потянешь - откажись. Но уж если согласился, то старайся. Лезь из кожи, не вылезай со службы. Если такое назначение человек воспринимает как аванс, как вызов, то и дело у него пойдёт, скорее всего. Если же высокое назначение даже и способным человеком расценивается как закономерное признание его заслуг, как награда, если оно само по себе является поводом для зазнайства, то результат чаще всего будет отрицательный.
  
  И тогда конечно. Если вместо того, чтобы готовить войска к отражению завтрашнего удара, смотреть весёлую опереттку... Простите, о какой возможности успеха может идти речь?
  
  Но невозможно же угадать до назначения, как поведёт себя человек после оного. После назначения Павлова начальником Автобронетанкого управления ничего подобного за ним, вроде бы, не наблюдалось.
  
  То, что Павлов был танкистом, это как раз никакого значения для его последующего провала не имело. В разгар битвы за Москву Сталин назначил командующим армией на одном из самых опасных направлений чистого артиллериста - генерал-майора артиллерии Говорова. Говоров не просто справился. Вскоре он уже командовал фронтом. И успешно командовал. Или тот же генерал Рокоссовский. Вчерашний кавалерист. Вчерашний танкист, командовавший механизированным корпусом. Проявил себя и тоже был назначен командовать армией, потом фронтом.
  
  Так ведь и Павлов же себя тоже проявил. Испания, Халхин-Гол, Финская война - везде о нём были только самые прекрасные отзывы. Так можно ли считать ошибкой его назначение?
  Вот то, как он воспринял это назначение, это уже другое дело. Но можно ли было предвидеть это до его назначения?
  
  Об этом и писал, в частности, в своей книге "Дальняя бомбардировочная" Главный маршал авиации Голованов.
  
  "...Если занятие высокого поста в гражданских условиях относительно быстро определяет способности человека, скажем, того же директора крупного промышленного предприятия, то в военном деле качество и способности руководителя, занявшего тот или иной ответственный пост, определить куда труднее, ибо показателем является, как правило, учебная подготовка войск. Истинную же боевую подготовку войск, как и руководителя, стоящего во главе их, определяет только война..."
  
  Но вернёмся к мемуарам Хрущёва.
  
  "...Он махнул тут на меня рукой. Был раздражен, что я сую нос не в свои дела. Я это предвидел, когда ставил этот вопрос, потому что знал, как нетерпимо Сталин относится, если делается замечание по каким-нибудь вопросам вооружения и строительства Красной Армии, потому что он считал, что это его детище и что он один компетентен принимать решения. И он принимал их..."
  
  
  Здесь Хрущёв по своему обыкновению приврал. То, что Сталина в данном случае не очень интересовало мнение сугубо партийного функционера, преподнесено им так, что Сталин не слушал никого вообще. Не написал ведь Хрущёв, что-де меня Сталин по армейским вопросам не слушал, а спрашивал ли он ещё кого другого, этого я не знаю...
  
  Между тем. Сталин при каком-то назаначении или перемещении как раз интересовался мнением о той или иной кандидатуре. Но мнением людей, причастных к данной профессии.
  
  Константин Симонов. "Глазами человека моего поколения".
  Из беседы с маршалом Коневым.
  
  "...При моем назначении на Степной фронт Сталин вдруг задал мне вопрос:
  
  - А Захаров вам нужен?
  
  Меня такой вопрос насторожил. Почему он об этом спрашивает?
  
  - Как вы его оцениваете? - спросил Сталин прежде, чем я успел ответить.
  
  - Высоко оцениваю, - ответил я. - Он у меня был начальником штаба на Калининском фронте. Это сильный начальник штаба, я его хорошо знаю, положительно оцениваю.
  
  Сталин обратился к присутствовавшему здесь же Жукову:
  
  - А вы как оцениваете Захарова? Жуков поддержал меня, сказал:
  
  - Я согласен с Коневым в оценке Захарова. Тогда Сталин расхохотался и говорит:
  
  - Ну вот, видите, какие мнения - высоко оцениваете его, хороший начальник штаба, а Мехлис поставил вопрос о его снятии, о том, что он ему не доверяет.
  
  Так Захаров остался начальником штаба Степного фронта - он пошел на эту должность до моего назначения, - а я узнал еще об одном очередном художестве Мехлиса..."
  
  
  Здесь два штриха. Первый. Сталин не принимает решения по первой же кляузе. Он перепроверяет одно мнение мнениями другими. Второй О штабном работнике высокого уровня его интересует мнение не очередного политработника, вроде Мехлиса или Хрущёва, а профессинального военного тоже высокого уровня. И это логично, по-моему.
  
  Так что, наверняка Сталин и при назначении Павлова спрашивал о нём мнение руководства наркомата обороны. Тимошенко уж во всяком случае, поскольку тот был прямым начальником Павлова.
  
  Снова мемуары Хрущёва.
  
  "...К сожалению, мои сомнения подтвердила жизнь. Павлов, командовавший автобронетанковыми войсками, был освобожден от своей должности, но не потому, что непригоден, а потому, что ему дали более ответственный военный пост: его назначили командующим войсками Западного Особого военного округа{13}, то есть на главном, центральном направлении на Москву со стороны запада. Это был самый сильный участок нашей обороны, с большим количеством войск. На втором месте тогда был Киевский Особый военный округ, а на третьем - Одесский. Это понятно, потому что из Минска - прямой путь на Москву, а Киев - это юг, житница Советского Союза, Украина с мощной металлургической промышленностью, машиностроением и большими людскими ресурсами. Так что Украина занимала очень важное стратегическое и экономическое положение. Враг ее правильно оценивал, нацеливаясь на нее.
  
  Когда командующим в войска Белоруссии был назначен Павлов, я даже не знал о такой перестановке, что тоже характерно, хотя был членом Политбюро. Но ни у кого Сталин не спрашивал совета и ни перед кем не отчитывался. Он отчитывался только перед своей совестью. А чем это кончилось, всем известно. Павлов в первые дни войны потерял управление войсками. Он совершенно не подготовил свои войска к гитлеровскому вторжению и потерял сразу технические средства: авиация была уничтожена на аэродромах, это мы знали. Как немцы разгромили войска Западного Особого военного округа, видно и из немецких документов, которые сейчас опубликованы в книге 'Совершенно секретно!'. Я познакомился с нею. Не все прочел, но познакомился с книгой. Там об этом много пишется. Сталин осудил Павлова и его начальника штаба{14}. Эти люди были расстреляны в первые дни войны. Но [285] фронт развалился, и немцы двинулись без всякого сопротивления в глубь нашей страны, пока мы не подтянули войска, которые находились в тылу. Такие люди, как Павлов, появились у руля Вооруженных Сил, потому что были уничтожены кадры, которые были закалены и воспитаны в Гражданской войне, а потом получили образование и накопили опыт. Они были уничтожены, начиная с Тухачевского сверху и до командиров рот внизу..."
  
  
  Тухачевского, между прочим, поляки били. Не немцы. Поляки. А нас уверяют, что уж немцам бы он дал жизни. Это откуда такая уверенность? Или, может, разгромил бы их Дыбенко, окажись он на месте Павлова? Поскольку, судя по по всему, уж его-то подготовка и его развитость Хрущёва вполне устраивали.
  
  Это получается по Хрущёву, что Жуков, Василевский, Рокоссовский, Конев, Говоров, Еременко, Ватутин, Баграмян и сотни других полководцев Великой Отечественной не были закалены и воспитаны в Гражданской войне, а потом не получили образование и не накопили опыт. Потому-то и воевали так плохо.
  Несколько спорное, мягко говоря, заключение.
  
  Что же касаемо хрущёвского утверждения "до командиров рот внизу", то поздравляю всех читателей, поверивших этому выдающемуся образцу правдивости, с прохождением собственного теста на простоту. Которая иногда, как известно, хуже воровства.
  
  ***
  
  Вообще-то говоря, мнение Хрущёва о генерале Павлове кажется мне несколько странным. В его собственном изложении странным. Нет, то, что он говорил о нём со Сталиным и то, что ему лично Павлов явно не нравился, этому я как раз верю.
  Потому хотя бы, что отзывался Хрущёв о Павлове не только в своих мемуарах, но и значительно раньше.
  
  Из стенограммы октябрьского 1957 г. Пленума ЦК КПСС.
  Снимают со всех постов Г.К. Жукова. И вдруг.
  
  Из выступления Н.С. Хрущёва.
  
  "...Конечно, у нас были крупные ошибки во время Отечественной войны. Одной из таких ошибок было то, что Павлов, этот малограмотный человек, пьянчужка, командовал Белорусским фронтом. Теперь мы реабилитировали его в политическом отношении. Уверен, что врагом он не был, но и умным тоже никогда не был. А в результате того, что этот человек был поставлен на такой ответственный пост, мы понесли очень крупное поражение..."
  
  
  Он и видел-то его, судя по собственному рассказу, всего несколько минут. Во всяком случае, лично они долго не общались. И вдруг - "пьянчужка".
  Очень похоже, что взято это из какого-то документа, характеризующего генерала Павлова.
  
  И ещё.
  Ну не могу я поверить, что Хрущёв, человек бесконечно лебезящий перед Сталиным, начал вдруг перечить ему, сомневаясь "в развитии" и "подготовке" одного из высших военачальников РККА.
  
  Он ведь кто? Он партийный деятель. Функционер. Что он должен оценивать в первую очередь? К чему он может надеяться привлечь внимание Сталина на самом деле? Ведь профессиональная оценка, данная непрофессионалом - это же несерьёзно. И Хрущёв не мог не понимать этого. Потому что дураком он, грубо говоря, не был.
  
  А вот мнение партийного руководителя о политическом доверии любому специалисту, любой профессии, было тогда в порядке вещей. И вот здесь как раз можно было лезть на глаза к Сталину вполне уверенно.
  
  Это допущение, конечно. Домысел, если угодно. Но вот не даёт мне покоя одно обстоятельство.
  
  С самого начала короткого следствия по делу генерала Павлова сотрудники НКВД предъявили ему обвинение в измене. На суде это обвинение развалилось, но направленность эта обвинения разрабатывалась изо всех сил.
  И вот что интересно.
  
  Уже на самом первом допросе, состоявшемся 7 июля, генералу Павлову было заявлено следователем следующее.
  
  "...Вопрос: Напрасно вы пытаетесь свести поражение к не зависящим от вас причинам. Следствием установлено, что вы являлись участником заговора еще в 1935 г. и тогда еще имели намерение в будущей войне изменить родине. Настоящее положение у вас на фронте подтверждает эти следственные данные.
  
  Ответ: Никогда ни в каких заговорах я не был и ни с какими заговорщиками не вращался. Это обвинение для меня чрезвычайно тяжелое и неправильное с начала до конца. Если на меня имеются какие-нибудь показания, то это сплошная и явная ложь людей, желающих хотя бы чем-нибудь очернить честных людей и этим нанести вред государству..."
  
  Сборник документов "1941 год", т.2. Документ N 630.
  
  
  Тем не менее, на последующих допросах начали фигурировать некие показания против Павлова, данные Урицким, Берзиным, Беловым и другими командирами высокого ранга, расстрелянными в конце тридцатых годов.
  
  И сразу же возникает вопрос. Даже два вопроса.
  Первый. Почему эти показания никак не сказались на судьбе Павлова перед войной?
  Второй. Как так получилось, что уже на третий день после ареста стал известен сам факт, само наличие таких показаний, данных несколько лет назад совсем по другим делам, далёким от 1941 года? Почему эти давно сданные в архив материалы оказались в руках следователей так быстро в неразберихе июля 1941 года?
  
  Ну, по первому вопросу ответ может быть только один. Значит показания эти были тогда опровергнуты показаниями других лиц, проходивших по тем давним делам. И следствие нашло тогда комбрига Павлова невиновным.
  А теперь новые следователи к показаниям этим охотно вернулись.
  
  По второму же вопросу тоже всё просто. Кадровики знают, что трудовая деятельность любого человека в нашей стране, что в советские времена, что сегодня, фиксируется и собирается в одном деле, которое называется просто и без затей - личное дело. Естественно, что и на каждого офицера тоже заводится его личное дело, которое хранится в соответствующем кадровом подразделении. Оно (в отличие от личных дел на людей гражданских) одно-единственное на всю его военную жизнь. При любом перемещении по службе его личное дело неотступно следует за ним до нового места назначения.
  
  Так вот, обстоятельства следствия, по которым на Павлова давались обвинительные показания, должны были быть, конечно же, отражены в его личном деле, независимо от того, был он тогда осуждён или оправдан. Потому и ухватились сразу следователи за то, что находилось практически на поверхности, что уже было вполне легально отражено в документах, характеризующих генерала Павлова. В тех документах, к которым они должны были обратиться в самую первую очередь.
  
  Теперь подумаем. В тот момент, когда принималось решение о назначении Павлова командующим военным округом, материалы эти должны были всплыть? Несомненно. При таких назначениях персону разглядывают в микроскоп.
  Докладывались эти материалы Сталину? Судя по важности вопроса, конечно. Назначают человека командовать важнейшим военным округом страны, а он недавно подозревался в заговоре.
  
  Как отнёсся к этим материалам Сталин? Понятно как отнёсся, раз назначение всё же состоялось. Кроме того, и дальнейшие обстоятельства неоднократно демонстрировали явную благожелательность Сталина по отношению к Павлову. Отсюда, кстати, совершенно очевидна реакция Сталина на потуги следствия 1941 года по созданию очередного заговора (теперь уже во главе с генералом Павловым) при опоре на материалы, которые Сталин однажды уже видел и которым однажды уже не поверил или, вернее, согласился с выводами прежнего следствия.
  
  Обратим, кстати, внимание на такую вот странность сегодняшнего дня. О деле генерала Павлова много в своё время писалось и говорилось. Но только сравнительно недавно появились в открытом доступе материалы следствия и суда по его делу.
  Это материалы лета 1941 года.
  
  Но до сих пор царит полнейшее молчание по поводу другого следствия. Того самого, в ходе которого на Павлова давались многочисленные показания крупнейших военачальников, осуждённых и расстрелянных. И здесь вопрос о том, почему Павлов не был тогда признан виновным, вовсе не первый и даже не второй.
  
  Главный вопрос. Почему до сих пор вообще не упоминается нигде обстоятельства того дела? Да что там обстоятельства. Само наличие такого дела до сих пор никем и нигде не признано.
  
  Знакомая это до мельчайших подробностей картина. Зверства сталинизма обличаются полвека. Но вот документальное подтверждение этих зверств, а именно следственные материалы, всё это время являлись и являются государственной тайной. От Хрущёва и до Медведева.
  Впрочем, обычная это и, повторю, знакомая картина, а потому не будем на ней останавливаться.
  
  Вернёмся лучше к Хрущёву.
  
  Мог член Политбюро узнать каким-то образом о тех обвинениях, которые предъявлялись перед 1940 годом начальнику АБТУ РККА, приехавшему на испытания нового танка в его республику? Не вижу в этом ничего невероятного. Помимо того, что занимал Хрущёв тогда один из высочайших в советской номенклатуре постов, был у него под контролем один из мощнейших в СССР карательных аппаратов - НКВД Украинской ССР. Который возглавлял к тому же Серов, человек, лично с Хрущёвым связанный и лично Хрущёву обязанный.
  
  И вот здесь-то всё и становится на свои места. И разговор со Сталиным тогда вполне логичен. Выразить не профессиональное, а вполне себе политическое недоверие, это вполне в духе того времени, да и в духе Хрущёва тоже. Помните интервью В.П. Пронина?
  "...Хрущев, будучи уже на Украине, на Политбюро в 1938 году настаивал на репрессиях и второго состава руководителей Московского городского комитета партии..."
  Не просто мнение высказал, а настаивал, заметим. Знакомая интонация, не правда ли?
  
  Так что настаивать и в разговоре со Сталиным о генерале Павлове именно в этом смысле Хрущёв вполне мог.
  Но не напишешь же об этом в мемуарах? В мемуарах можно описать всё несколько иначе.
  
  Он и написал.
  Павлов виновен в развале фронта и его поражении? Виновен. Я предупреждал Сталина, что надо к этому Павлову присмотреться, хотя и не знал его хорошо? Предупреждал. Сталин меня послушал? Не послушал. Так кто виноват в этом поражении? Сталин.
  
  ***
  
  Но мнение Н.С. Хрущёва о виновности генерала Павлова - это мнение, пусть и самого высокого на тот момент начальника, но это мнение одного человека.
  
  Посмотрим теперь на другие мнения. Других людей. Не таких высокопоставленных, но вполне знающих предмет.
  
  Еременко А.И. В начале войны. - М.: Нaука, 1965.
  Книга на сайте: http://militera.lib.ru/memo/english/eremenko_ai_1/index.html
  
  Еременко вызван в Наркомат Обороны.
  
  "...Когда С. К. Тимошенко кратко охарактеризовал обстановку и показал на карте, какую территорию мы уже потеряли, я буквально не поверил своим глазам.
  
  Нарком отрицательно охарактеризовал деятельность командующего Западным фронтом генерала армии Д. Г. Павлова и выразил сильное беспокойство за судьбу войск этого фронта..."
  
  Затем из Москвы Еременко добирается до штаба Западного фронта.
  
  "...Павлов ссылался также на позднее получение директивы о приведении войск в боевую готовность.
  
  Как стало теперь известно, действительно, если бы директива по приведению войск в боевую готовность была получена несколько раньше, а командование фронта со своей стороны предприняло ряд мер по поднятию боевой готовности, войска не понесли бы таких потерь и противник получил бы должный отпор.
  
  Опоздание с распоряжением о приведении войск в боевую готовность связано с тем, что Сталин, будучи главой [79] правительства, верил в надежность договора с Германией и не обратил должного внимания на поступавшие сигналы о подготовке фашистов к нападению на нашу страну, считая их провокационными. Сталин полагал, что Гитлер не решится напасть на СССР. Поэтому он не решился своевременно на проведение срочных и решительных оборонительных мероприятий, опасаясь, что это даст повод гитлеровцам для нападения на нашу страну. На Сталине, являвшемся фактически главой государства, лежит основное бремя ответственности за наши поражения. Но в том, что удар противника оказался внезапным для наших войск, а также в последующих драматических событиях в дни приграничного сражения, определенную долю ответственности несут также высшие военные инстанции. Им необходимо было принять все меры для изучения вероятного противника, его планов, замыслов, а затем и группировки его войск у наших западных границ. Если бы правительству были представлены всесторонне проанализированные и достаточно надежные данные об обстановке на западных границах, я думаю, оно не смогло [80] бы игнорировать их. Но даже и в том случае, если бы правительство, допуская явную ошибку, не приняло должных мер, Наркомат обороны и Генеральный штаб могли бы принять меры, не входящие в компетенцию правительства и не идущие вразрез с его указаниями. Я имею в виду усиление боеготовности частей, бдительности командного и всего личного состава. Вполне возможным был, например, частичный вывод войск в порядке плановых учений с зимних квартир и из лагерей в подготовленные районы близ границы. Это касается и артиллерии, которая в решающий момент оказалась слишком далеко на своих летних полигонах, и авиации, которую можно было со стационарных аэродромов исподволь рассредоточить по полевым.
  
  Даже эти частные мероприятия не только повысили бы боевую готовность войск прикрытия, но и поставили бы их в более благоприятные условия по сравнению с теми, в которых они оказались в момент удара фашистских войск.
  
  Мы сохранили бы в боеспособном состоянии часть авиации и могли драться с врагом всеми видами современного оружия. Кроме того, если бы Наркомат и Генштаб знали подлинные замыслы врага и его планы на первые дни войны, а также верно оценили имевшиеся у них данные о силах и средствах его ударных группировок, они смогли бы в первые недели и месяцы войны более конкретно, а значит и более уверенно и успешно осуществлять руководство войсками. В конце разговора с Павловым было решено созвать руководство штаба фронта.
  
  Пока собирались генералы и офицеры фронта, я пошел представиться маршалам К. Е. Ворошилову и Б. М. Шапошникову, недавно прибывшим в штаб фронта. Цель их приезда заключалась в том, чтобы на месте разобраться в обстановке и помочь командованию фронта.
  
  К. Е. Ворошилов сказал мне:
  
  - Дела очень плохи, сплошного фронта пока нет. Имеются отдельные очаги, в которых наши части стойко отражают яростные атаки превосходящих сил врага. Связь с ними у штаба фронта слабая. Павлов плохо руководит войсками. Нужно немедленно подтягивать резервы и вторые эшелоны, чтобы закрыть образовавшиеся бреши и задержать наступление противника, по-настоящему организовать управление войсками.
  
  Борис Михайлович Шапошников был более конкретен, он указал мне, на какие направления необходимо безотлагательно бросить резервы.
  
  После этого разговора я имел беседу и с членом Военного совета фронта секретарем ЦК КП Белоруссии П. К. Пономаренко, который, как и маршалы, дал отрицательную оценку управления войсками со стороны штаба и командования фронта..."
  
  
  Теперь короткое наблюдение человека, активно участвовавшего в постановке вопроса о реабилитации генерала Павлова в пятидесятых годах.
  
  Генерал-полковник Сандалов Л.М. Пережитое. - М.: Воениздат, 1961
  Книга на сайте: http://militera.lib.ru/memo/russian/sandalov1/index.html
  
  24 июня 1941 года.
  
  "...Под Могилевом встретили два броневика и легковой автомобиль, именовавшийся в просторечии "эмкой". Мелькнула мысль: "Уж не командующий ли фронтом едет?" Действительно, это был генерал Павлов. Он осматривал позиции в районе Могилева. Меня поразили происшедшие в нем изменения. Это был уже совсем не тот самоуверенный человек, каким я привык его видеть. Павлов как-то осунулся, сгорбился. Голос стал тихим, в глазах светилась тревога. Чувствовалось, что теперь ему самому стало ясно, насколько непосильно для него командование фронтом, да еще в такой сложной обстановке.."
  
  
  Между прочим, эта нотка отчётливо ощущается, когда заходит разговор об оценке деятельности генерала Павлова. Помимо того, что отмечается обычно огромный перевес германских войск, и что никто другой на его месте противостоять тогда немцам никак бы не смог, обязательно звучит ещё и такой общий лейтмотив. Он ВСЕГО ЛИШЬ не справился. Ему ПРОСТО не хватило способностей. Это ТОЛЬКО отсутствие соответствующих талантов.
  
  НО РАЗВЕ ЗА ЭТО МОЖНО СУДИТЬ?
  
  Вопрос простодушно-наивный. Что самое примечательное, задают его люди вовсе не наивные и не простодушные. Прекрасно понимающие, во всяком случае, разницу между отсутствием способностей забить гвоздь и отсутствием способностей военачальника. Потому что в первом случае ты, самое худшее, ушибёшь себе палец. Во втором же ты погубишь множество людей. И не абстрактно от твоего неумения, а вполне конкретно погибнут конкретные люди из-за твоих вполне конкретных действий. Их убьют, эти тысячи и десятки тысяч людей и ущё сотни тысяч умрут в лагерях военнопленных. И виновником их гибели будешь именно ты.
  А так не хочется чувствовать себя виноватым. И ещё меньше хочется, чтобы виноватым тебя считали другие.
  
  И генерал Павлов, конечно же, не один такой, ВСЕГО ЛИШЬ не справившийся. В генеральской толпе таких немало, мягко говоря. Но это именно они имеют право отдавать под трибунал и утверждать расстрельные приговоры в отношении своих НЕ СПРАВИВШИХСЯ подчинённых. И никто не имеет права поступать так же и с ними самими. Потому и прозвучало это общее генеральско-маршальское возмущение в словах маршала Бирюзова, что приказ Сталина о генерале Павлове у него лично "оставил самое тягостное впечатление". Не придуманная (им, в том числе) байка о расстреле генерала Павлова за измену , а именно это обстоятельство произвело на них тогда это самое "впечатление".
  
  Что же до вины или невиновности... Даже главный из оправдателей генерала Павлова признал вполголоса, что "если рассматривать вопрос с точки зрения юридической и фактической, на чем основывался суд, когда выносил приговор, то основания к осуждению были налицо".
  
  ***
  
  Однако, всё это лишь мнения, пусть и людей достаточно искушённых в подробностях тех событий. Давайте посмотрим не мнения, а факты.
  Если же говорить о фактах, то я хотел бы остановиться всего на одном из них, но самом для меня показательном.
  Речь пойдёт о судьбе брестского гарнизона.
  
  Для иллюстрации этой темы приведу отрывки из воспоминаний достаточно авторитетного очевидца тех событий.
  Л.М. Сандалов с августа 1937 по август 1940 года был начальником оперативного отдела штаба Белорусского военного округа. В августе 1940 года был назначен начальником штаба 4-й армии, часть войск которой и занимала перед войной Брестскую крепость. В пятидесятых годах генерал-полковник Сандалов был одним из тех, кто поднял перед правительством вопрос о реабилитации генералов Павлова, Климовских, Григорьева и Коробкова.
  
  Вот что он писал в своих мемуарах.
  
  "...Потом состоялась поездка в Брест. Как и было задумано командармом, мы выехали туда вместе и прихватили с собой командира 28-ю стрелкового корпуса генерал-майора В. С. Попова. Это был опытный командир, но человек здесь новый. Со своим корпусным управлением он прибыл в 4-ю армию всего лишь несколькими днями раньше меня.
  
  Генерал Попов предложил нам начать осмотр с крепости...
  
  ... Когда мы приехали в крепость, там размешались основные силы 6-й и 55-й стрелковых дивизий. Почти все помещения южного острова занимал окружной госпиталь, отчего этот остров стал называться Госпитальным. Помещения западного острова были переданы пограничникам, и остров получил название Пограничный.
  
  Осмотр крепости оставил у нас не очень отрадное впечатление. Кольцевая стена цитадели и наружный крепостной вал, опоясанный водными преградами, в случае войны создавали для размещавшихся там войск чрезвычайно опасное положение. Ведь на оборону самой крепости по окружному плану предназначался лишь один стрелковый батальон с артдивизионом (выделено мной - В.Ч.). Остальной гарнизон должен был быстро покинуть крепость и занять подготовляемые позиции вдоль границы в полосе армии. Но пропускная способность крепостных ворот была слишком мала. Чтобы вывести из крепости находившиеся там войска и учреждения, требовалось по меньшей мере три часа.
  
  Мы решили ходатайствовать о немедленном выводе из крепости окружного госпиталя и хотя бы одной дивизии. Кстати, это диктовалось и чисто бытовыми потребностями: войска в крепостных помещениях испытывали тесноту, бойцы спали на многоярусных нарах...
  
  ...По нашей 4-й армии реорганизация и перевооружение стрелковых дивизий было закончено к весне 1941 года. А в феврале того же года в полосе армии начал формироваться 14-й механизированный корпус, чему, однако, предшествовал ряд событий, имевших весьма печальные последствия. Об этом стоит рассказать подробнее.
  
  В конце 1940 года неоднократные представления генерала Чуйкова (в то время он был командующим 4-й армией - В.Ч.) о необходимости разгрузить Брестскую [69] крепость и усилить правый фланг армии, возымели наконец действие. Из крепости была передислоцирована в Слуцк 55-я стрелковая дивизия. Готовился к перемещению окружной госпиталь. На левый фланг армии, южнее Бреста, для обеспечения стыка с Киевским округом весной должна была перейти из Мозыря 75-я стрелковая дивизия. Однако и сам Василий Иванович Чуйков в середине зимы был также "передислоцирован" за пределы Западного особою военною округа.
  
  - По-видимому, хотят иметь более покладистого командующего армией. - горько иронизировал он перед отъездом от нас.
  
  И действительно, стоило только Чуйкова исчезнуть с нашею горизонта, как 4-ю армию стали всячески ущемлять. Добытые нами с таким трудом улучшения в размещении войск на границе очень скоро были сведены на нет. А началось это как раз с формирования 14-го механизированного корпуса.
  
  Генеральный штаб предложил: одну танковую дивизию сформировать в Березе на базе брестской танковой бригады полковника Кривошеина, там же создать и управление корпуса, вторую танковую дивизию развернуть из бригады, размещавшейся в Пружанах; моторизованную дивизию формировать в Пинске. Оперативная выгодность такого порядка формирования и дислокации мехкорпуса была очевидна. Несколько оттянутый от границы, он имел бы в случае войны время на то, чтобы изготовиться к бою и нанести удар в любом направлении.
  
  Однако командующий войсками округа имел на этот счет свое мнение. Осматривая намеченные для дислокации корпуса пункты, Павлов заявил нам:
  
  - Не воображайте, что я позволю частям и штабам армии размещаться лучше, чем механизированному корпусу, который вы рассчитываете, как видно, держать в черном теле. Рекомендую помнить, что всего несколько месяцев назад я был начальником автобронетанковых войск.
  
  Вдвоем с членом Военного совета 4-й армии Ф. И. Шлыковым мы попробовали напомнить, что дислокация мехкорпуса определялась не нами, а Генеральным штабом, но на Павлова это не подействовало.
  
  - Управление механизированного корпуса сформируем в Кобрине, - сказал он тоном, не терпящим [70] возражений. - На днях к вам прибудет командир корпуса генерал-майор Оборин. Передайте ему под штаб часть помещений вашего армейского управления Танковые дивизии будем развертывать из танковых бригад в местах их нынешней дислокации - Пружанах и Бресте, а моторизованную дивизию - в Березе. Представьте ей казарменный фонд сорок второй стрелковой дивизии, а ту переведите в Брест, в помещения, которые занимала раньше пятьдесят пятая стрелковая дивизия. Разумеется, такое размещение корпуса надо считать временным, вызванным нехваткой жилого фонда. С постройкой казарм этот вопрос пересмотрим...
  
  Павлову, вероятно, удалось убедить начальника Генерального штаба. Через несколько дней к нам поступило официальное письменное распоряжение, подтверждавшее все то, что Павлов высказал устно. Единственной "уступкой" нам было разрешение ставить за пределами Брестской крепости один стрелковый полк 42-й дивизии и разместить его в районе Жабинки.
  
  - Ну что ж, - тяжело вздохнул Федор Иванович Шлыков, - теперь у нас в армии не стало ни второго эшелона, ни резервов Больше нам незачем ездить к востоку от Кобрина: там ничего нашего не осталось...
  
  Весной 1941 года Брестский гарнизон пополнился новой стрелковой дивизией. Да находившаяся там раньше танковая бригада, развернувшись в танковую дивизию. увеличилась численно в четыре раза. Словом, в Бресте скопилось огромное количество войск И окружной госпиталь по-прежнему оставался в крепости.
  
  Для размещения личного состава пришлось приспособить часть складских помещений и даже восстановить некоторые форты крепости, взорванные в 1915 году. В нижних этажах казарм устраивались четырехъярусные нары.
  
  И как раз в это время прибыл новый командующий 4-й армией генерал-майор А. А. Коробков. Его я знал давно. Это был очень деятельный командир, быстро продвигавшийся по служебной лестнице и оставивший позади многих своих сослуживцев. В 1938 году он командовал стрелковой дивизией, с дивизии пошел на корпус, а к весне 1941 года стал уже во главе 4-й армии.
  
  Новый командарм педантично исполнял волю командующего округом по размещению войск Своей точки [71] зрения на этот предмет он либо не имел, либо тщательно скрывал ее..."
  
  
  Итак. Строптивому генералу Чуйкову удалось добиться решения о выводе из Брестской крепости одной из двух размещённых там стрелковых дивизий. Однако генерал Павлов вскоре после назначения командармом генерала Коробкова втиснул в эту мышеловку снова уже другую стрелковую дивизию, да вдобавок к этому ещё и оставил формироваться в Бресте новую танковую дивизию. И оставил там же окружной госпиталь.
  
  Всё это в пределах прямой досягаемости артиллерии с сопредельной территории.
  
  И никакой Сталин делать это военных не заставлял.
  Сделано это было исключительно по инициативе генерала Павлова. И изменённое решение Генштаба было принято, судя по всему, под его прямым нажимом. При использовании всех его немалых в военных верхах связей и влияния. Что не снимает, конечно, с начальника Генштаба его доли ответственности. Однако надо понимать и то существенное обстоятельство, что командующему военным округом предоставлены огромные права, и к нему, в конечном счёте, прислушивались в самую первую очередь, при решении вопросов расквартирования войск.
  
  При этом ясно, что срок вывода из крепости двух дивизий генералом Сандаловым обозначен заведомо невыполнимый. Вывести через двое ворот две дивизии со всеми её средствами усиления, обеспечения, складами, транспортом, артиллерией, да за три часа, это могло быть предусмотрено только штабными весьма приблизительными расчётами. Ведь даже одна только готовность к выдвижению для стрелковой дивизии составляла по нормативам того времени два часа. Значит, на сам вывод войск, техники и имущества отпускался всего один час?
  
  Читаем дальше.
  
  "...Все части армии, исключая специальные, оставались на зимних квартирах или устраивали себе палаточные лагеря поблизости от пунктов постоянной дислокации. Но зенитчики проходили окружные сборы на специальном окружном полигоне восточное Минска, полки полевой артиллерии в порядке очереди выводились для стрельб на полигон под Брестом, связисты были на сборах в районе Кобрина..."
  
  
  А в Киевском округе артиллерийские полки стрелковых дивизий были возвращены с полигонов властью командующего военным округом. В Одесском округе артиллерия тоже накануне войны была возвращена в стрелковые дивизии.
  
  В Белорусском же округе всё было иначе.
  
  Генерал Сандалов.
  
  "...Под Кобрином я заглянул на наш старый аэродром. Там командовал полком майор Сурин.
  
  - Вчера на станции Тевли мы выгрузили из эшелона двадцать новых самолетов Як-один, - сообщил он приятную новость. - Сейчас приводим их в боевое состояние А летчики, умеющие летать на этих машинах, приедут завтра пассажирским поездом. Кроме новых самолетов, в полку имеется 60 истребителей 'чайка'.
  
  Со старого я поехал на новый кобринский аэродром и застал там командира авиационной дивизии, а также командира района ПВО.
  
  - Как видите, взлетно-посадочная полоса почти готова, - похвалился полковник Белов. - В ближайшие дни можно будет перебазировать сюда полк Сурина.
  
  - Этому полку везет: получает и новый аэродром, и новую технику, и надежное прикрытие, - заметил я, глядя в сторону командира района ПВО.
  
  Реакция последнего была совершенно неожиданной.
  
  - Вам хорошо известно, - заговорил он с нескрываемым раздражением в голосе, - что у меня, как и в войсках четвертой армии, зенитные части находятся в [85] окружном лагере да Минском. Ни штаб армии, ни штаб механизированного корпуса, ни авиацию, ни даже себя прикрыть с воздуха в районе Кобрина мне нечем.
  
  - Но ведь округ обещал возвратить ваши зенитные дивизионы! - возмутился я.
  
  "Обязательно нужно еще раз доложить об этом командующему", - подумал я и, разрешив с полковником Беловым ряд частных вопросов, поехал к себе в штаб..."
  
  
  К 22 июня штаб округа зенитные орудия в 4-ю армию так и не вернул. Хотя сделать это и обещал. Значит, в его это было власти. Не Сталина.
  
  Но вернёмся к судьбе расквартированных в Брестской крепости войск.
  
  "...В ночь на 14 июня я поднимал по боевой тревоге 6-ю стрелковую дивизию. Днем раньше такую же тревогу провел в 42-й стрелковой дивизии командир 28-го стрелкового корпуса генерал-майор В. С. Попов. Подводя итоги этих двух тревог, мы единодушно выразили пожелание о выводе 42-й стрелковой дивизии в район Жабинки [77] и об устройстве в стенах крепости двух - трех запасных выходов. Позже, когда наше предложение было отвергнуто командующим округом, генерал Попов высказался за вывод 42-й дивизии в лагерь на территорию Брестского артиллерийского полигона, но руководство округа воспрепятствовало и этому..."
  
  
  Обратите внимание. Речь в последнем случае шла даже не о передислокации войск. Речь шла о выводе дивизии в летние лагеря в окрестности Бреста. Середина июня. Давно пора, вообще-то, выводить войска в летние лагеря, что предусматривается обычно планами их боевой подготовки.
  
  "...За несколько дней до войны по просьбе генерала Попова я еще раз предложил командующему армией поставить перед округом вопрос о выводе из крепости 42-й стрелковой дивизии, но это только вызвало у него раздражение.
  
  - Мы уже писали об этом, - возразил Коробков. Не поддержал меня и находившийся при этом Ф. И. Шлыков.
  
  - О бесполезности еще раз ставить этот вопрос можете судить по аналогии, - заявил он. - Несколько дней тому назад начальник отдела политпропаганды шестой стрелковой дивизии полковой комиссар Пименов послал в Военный совет округа письмо, в котором просил разрешить дивизии занять оборонительные позиции, а семьям [79] начсостава отправиться из Бреста на Восток. И что же? Пименова заклеймили как паникера..."
  
  
  Итак, снова.
  Всего за неделю до начала войны и Коробков, и Сандалов, и Попов обращались к генералу Павлову с предложениями либо создать условия для более скорого вывода войск из крепости по тревоге, либо (снова) вывести оттуда часть войск.
  И снова генерал Павлов отказал.
  
  Нам говорят, что это он сделал ВСЕГО ЛИШЬ потому, что ему ПРОСТО не хватило способностей.
  
  Ночь на 22 июня.
  
  "......Последнюю предвоенную ночь старший командный состав армейского управления провел в помещении штаба армии. В нервном тревожном состоянии ходили мы из комнаты в комнату, обсуждая вполголоса кризисную обстановку. Через каждый час звонили в Брестский погранотряд и дивизии. Отовсюду поступали сведения об изготовившихся на западном берегу Буга немецких войсках.
  
  Доносили об этом в штаб округа, но оттуда не следовало никаких распоряжений. Коробков ворчал:
  
  - Я, как командующий армией, имею право поднять по боевой тревоге одну дивизию. Хотел было поднять сорок вторую, не посоветовался с Павловым, а он не разрешил..."
  
  
  Напомню. 13 и 14 июня генерал Попов и полковник Сандалов поднимали уже по тревоге поочерёдно и 6-ю, и 42-ю дивизии. Две дивизии поднять одновременно по тревоге было нельзя. Командование армии имело право поднять одну дивизию, оно им беспрепятственно и пользовалось. Пока не вмешался генерал Павлов.
  
  22 июня. Раннее утро.
  
  "...Примерно через час связь со штабом округа, с Брестом и с Высоким, в котором разметался комендант укрепрайона, была восстановлена. Выяснилось, что на линиях в нескольких местах были вырезаны десятки метров провода.
  
  В 3 часа 30 минут Коробкова вызвал к телеграфному аппарату командующий округом и сообщил, что в эту ночь ожидается провокационный налет фашистских банд на нашу территорию. Но категорически предупредил, что на провокацию мы не должны поддаваться. Наша задача - только пленить банды. Государственную границу переходить запрещается.
  
  На вопрос командующего армией, какие конкретные мероприятия разрешается провести, Павлов ответил:
  
  - Все части армии привести в боевую готовность Немедленно начинайте выдвигать из крепости 42-ю дивизию для занятия подготовленных позиций. Частями Брестского укрепрайона скрыто занимайте доты. Полки авиадивизии перебазируйте на полевые аэродромы.
  
  До 4 часов командарм успел лично передать по телефону распоряжение начальнику штаба 42-й дивизии и коменданту укрепрайона. А в 4 часа утра немцы уже открыли артиллерийский огонь по Бресту и крепости.
  
  Почти тотчас же стали поступать донесения и из других наших гарнизонов, подвергшихся нападению врага Командиры дивизий сами объявили боевую тревогу.
  
  О немецком артиллерийском налете, явившемся началом войны, в армейском журнале боевых действий записано следующее:
  
  "В 4.00 22.6, когда еще только близился рассвет, во всей нашей приграничной полосе неожиданно, как гром среди ясного неба, загремела канонада. Внезапный артиллерийский огонь фашистов обрушился по соединениям и частям, расположенным поблизости от границы. по пунктам, где ночевали работавшие в пограничной полосе стрелковые и саперные батальоны, по [93] подразделениям, сосредоточенным на Брестском полигоне для приведения учения, а также по заставам пограничников. Наиболее интенсивный артиллерийский огонь был сосредоточен по военным городкам в Бресте, и особенно по Брестской крепости".
  
  Брестская крепость была буквально засыпана снарядами и минами. Это подтверждается и захваченными документами 45-й пехотой дивизии немцев, на которую возлагалась задача овладеть крепостью и которая была там разбита. Из документов видно, что огонь по крепости был открыт всей дивизионной и корпусной артиллерией. Кроме тою, для участия в артиллерийском ударе привлекались из группы Гудериана девять легких и три тяжелых батареи, батарея большой мощности и три дивизиона мортир...
  
  ...Из войск первого эшелона 4-й армии больше всего пострадали те, что размещались в цитадели Брестской крепости, а именно: почти вся 6-я стрелковая дивизия (за исключением гаубичного полка) и главные силы 42-й стрелковой дивизии, ее 44-й и 455-й стрелковые полки.
  
  Я не намерен здесь рассказывать подробно о героических боях в Брестской крепости. Об этом рассказано уже немало людьми, которые находились там сами, а также писателями С. С. Смирновым и К. М. Симоновым. Приведу только два очень интересных документа.
  
  Один из них - краткий боевой отчет о действиях 6-й стрелковой дивизии в первые часы фашистского нападения. В отчете сообщается:
  'В 4 часа утра 22.6 был открыт ураганный огонь по казармам и по выходам из казарм в центральной части крепости, а также по мостам и входным воротам крепости и домам начсостава. Этот налет вызвал замешательство среди красноармейского состава, в то время как комсостав, подвергшийся нападению в своих квартирах, был частично уничтожен. Уцелевшая же часть комсостава не могла проникнуть в казармы из-за сильного заградительного огня... В результате красноармейцы и младший комсостав, лишенные руководства и управления, одетые и раздетые, группами и поодиночке самостоятельно выходили из крепости, преодолевая под артиллерийским, минометным и пулеметным огнем обводный канал, реку Мухавец и вал крепости. Потери учесть было невозможно, так как личный состав 6-й дивизии [100] смешался с личным составом 42-й дивизии. На условное место сбора многие не могли попасть, так как немцы вели по нему сосредоточенный артиллерийский огонь. К этому следует добавить, что перед артиллерийским налетом начала активно действовать "пятая колонна". В городе и крепости внезапно погас свет. Телефонная связь крепости с городом прекратилась... Некоторым командирам все же удалось пробраться к своим частям и подразделениям в крепость, однако вывести подразделения они не смогли и сами остались в крепости. В результате личный состав частей 6-й и 42-й дивизий, а также других частей остался в крепости в качестве ее гарнизона не потому, что ему были поставлены задачи по обороне крепости, а потому что из нее невозможно было выйти. Материальная часть артиллерии гарнизона крепости находилась в открытых артиллерийских парках, и поэтому большая часть орудий была уничтожена. Почти все лошади артиллерийского полка 6-й дивизии и артиллерийских и минометных подразделений стрелковых полков 6-й и 42-й дивизий находились во дворе крепости, у коновязей, и почти целиком были уничтожены. Машины автобатальонов обеих дивизий и автомашины других частей стояли в объединенных открытых автопарках и сгорели при налете немецкой авиации..."
  
  А вот другой документ: донесение заместителя командира по политической части той же 6-й стрелковой дивизии полкового комиссара М. Н. Бутина.
  "В районы сосредоточения по тревоге из-за беспрерывного артиллерийского обстрела, внезапно начатого врагом в 4.00 22.6.41 г., части дивизии компактно выведены быть не могли. Солдаты и офицеры прибывали поодиночке в полураздетом виде. Из сосредоточившихся можно было создать максимум до двух батальонов. Первые бои осуществлялись под руководством командиров полков товарищей Дородных (84 сп), Матвеева (333 сп), Ковтуненко (125 сп). Материальную часть артиллерии стрелковых полков вывести не удалось, так как все было уничтожено на месте. 131-й артиллерийский полк вывел 8 орудий 2-го дивизиона... Неприкосновенные запасы, находившиеся в складах, почти целиком остались в крепости..."
  
  Несколько счастливее сложилась судьба 22-й танковой дивизии, которая тоже входила в первый эшелон [101] [102] войск 4-й армии, но располагалась за рекой Мухавец, южнее Бреста, в трех-четырех километрах от границы. В 4 часа утра, как только открыла огонь вражеская артиллерия, командир этой дивизии генерал Пуганов, не дожидаясь распоряжений сверху, самостоятельно объявил боевую тревогу и направил к Бугу для прикрытия границы дежурные танковые подразделения. В первые часы войны дивизия потеряла значительную часть своей техники. Танки и артиллерия, не выведенные из. парков в результате вражеской бомбардировки с воздуха оказались под развалинами. Автомобили и автоцистерны, сосредоточенные на открытых площадках, были уничтожены артогнем. Попытки вывести технику из-под обстрела стоили жизни многим командирам и красноармейцам. В числе других погибли при этом заместитель командира дивизии по политической части полковник Алексей Алексеевич Илларионов и помощник по технической части военинженер 2 ранга Ефим Григорьевич Чертов. Но по сравнению с другими соединениями первого эшелона потери в личном составе здесь были гораздо меньше. Подразделения, не имевшие техники, и новобранцы, не научившиеся обращаться с ней, а также члены семей командного состава укрылись за каменными строениями и за старым крепостным фортом, сохранившимся в черте военного городка. Отсюда на берег Буга вскоре был выдвинут и весь мотострелковый полк, который вместе с дежурными танковыми подразделениями успешно противодействовал переправлявшимся через реку войскам противника..."
  
  
  Как это назвать?
  
  Вот Сталина обвиняют в неготовности, в то, что он не верил в немецкое нападение. И, вроде, генералам, уверенным в ошибочности его позиции, ПРИХОДИЛОСЬ ему подчиняться. Только вот изредка звучали еле слышные голоса о том, что, несмотря на огромную вину Сталина, и генералам разного уровня можно было бы сделать накануне войны много чего для повышения боеготовности своих войск, не вступавшего в противоречия с позицией Сталина. Поскольку полностью было это в компетенции военного командования, и никто делать это военному командованию не запрещал, поскольку входило это в их прямые обязанности. Только вот ничего подобного военное командование разных уровней в большинстве своём делать не собиралось. И, хотя не очень большая вина их несоизмерима с вселенской виной Сталина, она всё же имела место.
  
  Но вина эта объяснима, спешат успокоить общественность всё те же всезнающие голоса. Была гнусная атмосфера репрессий, и командование разного уровня просто боялось предпринимать что-либо для повышения даже минимальной повседневной боеготовности войск.
  
  Правда, маршал Еременко, обвинявший Сталина, простодушно признался, как мы только что видели, что меры эти предпринять было можно. И нужно. А ведь прославленный маршал и перед войной был высокопоставленным военным, прекрасно знавшим действительную атмосферу того времени. Так что заявление своё сделал с полным знанием дела.
  
  Более того.
  Вот перед нами ситуация накануне войны с войсками, размещёнными в Бресте.
  И видим мы нечто совсем обратное утверждениям всезнающих голосов. Оказывается, ничего военное командование не опасалось. И в бездействии его обвиняли напрасно. Потому что действовало военное командование в Белоруссии весьма инициативно и напористо. Но только не в направлении повышения боеготовности или даже оставления её на прежнем уровне, а резкого её понижения.
  
  И ведь не притянешь сюда со своей виной никакого Сталина. Размещать в Бресте одну или две дивизии, формировать именно там ещё и танковую - его ли уровня это вопрос? Или совсем уже сталинским преступлением было решение об оставлении в крепости, под дулами германской артиллерии, окружного госпиталя?
  
  К тому же речь в данном случае идёт не о придвижении войск к границе, а, наоборот, отвод от неё части войск, какие тут могли быть возражения у Сталина?
  
  И вот результат.
  В состав 4-й армии накануне войны входили четыре стрелковые, две танковые и одна мотострелковая дивизии.
  Фактическое уничтожение двух стрелковых дивизий и тяжёлые потери, понесённые одной из танковых дивизий в первые же часы войны фактически обескровили армию, которой противостояли и без того многократно превосходящие её силы противника.
  
  И что? Это только потому, что генералу армии Павлову ВСЕГО ЛИШЬ не хватило способностей? И всё?
  
  А как же тысячи и тысячи тех, кого он заставил погибнуть зря?
  
  Вот они, генералы, во всей своей красе. Вот кто на самом деле не верил в германское нападение до самого последнего момента. И только у немногих из них хватило совести не кивать потом на неверящего Сталина, но вспомнить наконец и о неверящих полководцах.
  
  Генерал Сандалов.
  
  "...Это были первые жертвы войны, оказавшиеся в поле моего зрения.
  
  И по злой иронии судьбы как раз в этот момент мой заместитель полковник А. И. Долгов доложил только что принятую телеграмму из округа. В ней воспроизводилась директива Москвы:
  
  "В течение 22-23. 6.41 г. возможно внезапное нападение немцев. Задача наших войск - не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам быть в [95] полной боевой готовности встретить внезапный удар немцев".
  
  - Опять то же самое, - горестно поморщился генерал Коробков. - До сих пор ни Москва, ни округ не верят, что началась настоящая война!
  
  А мне подумалось: "Да ведь и мы с тобой до самой последней минуты не верили. Пока не увидели своими глазами развалины здания штаба армии, пока не услышали о гибели близких нам людей, все продолжали надеяться, что это еще не война. Мы охотно поверили в то, что какие-то враждебные силы затеяли небывалую провокацию и что если на нее не поддаваться, можно еще избежать войны"...
  
  ***
  
  Тема размещения войск в Брестской крепости всплыла, естественно и на суде по делу генерала Павлова, состоявшемся 22 июля 1941 года.
  
  Цитирую по изданию: Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Том 2. Начало. - М.: Издательство "Русь", 2000
  Книга на сайте: http://militera.lib.ru/docs/da/gbvov/02/index.html
  
  Показания на суде генерала Павлова.
  
  "...Я признаю себя виновным в том, что не успел проверить выполнение командующим 4-й армией Коробковым моего приказа об эвакуации войск из Бреста. Еще в начале июня я отдал приказ о выводе частей из Бреста в лагеря. Коробков же моего приказа не выполнил, в результате чего три дивизии при выходе из города были разгромлены противником..."
  
  "...Свои показания, данные в начале предварительного следствия в отношении командующего 4-й армией Коробкова, я полностью подтверждаю.
  После того как я отдал приказ командующим привести войска в боевое состояние, Коробков доложил мне, что его войска к бою готовы. Наделе же оказалось, что при первом выстреле его войска разбежались.
  Состояние боеготовности 4-й армии, находящейся в Бресте, я не проверял. Я поверил на слово Коробкову о готовности его частей к бою..."
  
  Показания на суде генерала Климовских.
  
  "...Член суда тов. Кандыбин. Подсудимый Павлов на предварительном следствии дал такие показания: "Командир мехкорпуса Оборин больше занимался административными делами и ни в коей мере не боевой готовностью своего корпуса, в то время как корпус имел более 450 танков. Оборин с началом военных действий потерял управление и был бит по частям. Предательской деятельностью считаю действия начальника штаба Сандалова и командующего 4-й армией Коробкова". Что вы скажете в отношении показаний Павлова?
  
  Подсудимый. Показания Павлова я подтверждаю..."
  
  Показания на суде генерала Коробкова.
  
  "...Председательствующий оглашает выдержки из показаний подсудимого Павлова, данных им на предварительном следствии (лд. 30 том 1-й), о том, что Коробковым была потеряна связь с 49-й и 75-й стр. дивизиями, и (лд. 33) о том, что в 4-й [армии] чувствовалась полная растерянность командования, которое потеряло управление войсками.
  
  Подсудимый. Показания Павлова я категорически отрицаю. Как может он утверждать это, если он в течение 10 дней не был у меня на командном пункте. У меня была связь со всеми частями, за исключением 46-й стр. дивизии, которая подчинялась мехкорпусу. На предварительном следствии меня обвиняли в трусости. Это неверно. Я день и ночь был на своем посту. Все время был на фронте и лично руководил частями. Наоборот, меня все время обвиняло 3-е Управление (управление НКГБ, занимавшееся военной контрразведкой, предшественник СМЕРШ - В.Ч.) в том, что штаб армии был очень близок к фронту.
  
  Председательствующий. Подсудимый Павлов на предварительном следствии дал о вас такие показания: "Предательской деятельностью считаю действия начальника штаба Сандалова и командующего 4-й армией Ко-робкова. На их участке совершила прорыв и дошла до Рогачева основная мехгруппа противника и в таких быстрых темпах только потому, что командование не выполнило моих приказов о заблаговременном выводе частей из Бреста" (лд. 62 том 1-й).
  
  Подсудимый. Приказ о выводе частей из Бреста никем не отдавался. Я лично такого приказа не видел.
  
  Подсудимый Павлов. В июне по моему приказу был направлен командир 28-го стрелкового корпуса Попов с заданием к 15 июня все войска эвакуировать из Бреста в лагеря.
  
  Подсудимый Коробков. Я об этом не знал. Значит, Попова надо привлекать к уголовной ответственности за то, что он не выполнил приказа командующего..."
  
  
  Странная получается вещь. Павлов утверждает, что отдал приказ о выводе войск из Бреста в лагеря. То есть совершил то самое, в чём он, по свидетельству Сандалова, как раз командованию 4-й армии отказал. Приказ свой он отдал почему-то не командарму, как это положено, а через его голову непосредственно его подчинённому, командиру корпуса. Ну ладно, отдаёт приказ через голову, такое бывает, пусть это и свидетельствует о безобразном стиле павловского руководства. Но он и после отдачи своего приказа не ставит о нём в известность своего командарма. Времени-то на это было достаточно. С начала июня и до самого начала войны. С другой стороны. Командир корпуса генерал Попов, получив такой приказ непосредственно от командующего округом, своего командующего генерала Коробкова в известность об этом не ставит тоже. Интересно, а как контролировать такой приказ? Кому должен докладывать о его исполнении генерал Попов - Павлову или Коробкову? С кого должен спрашивать Павлов исполнение этого приказа? С Коробкова или Попова? Нет, кто с кого должен спрашивать и кто кому должен докладывать, это, конечно, ясно. На то есть порядок подчинения и субординация. Но в том-то и дело, что никто никому и ничего не докладывает. И никто ни с кого не спрашивает. Срок исполнения своего приказа генерал Павлов упомянул сам - 15 июня. Но исполнение этого срока он проконтролировал? Нет. Даже и не поинтересовался. Вплоть до того, что о приказе этом Коробков узнал только на суде. Почему?
  
  Думаю, дело в том, что речь на самом деле шла вовсе не о выводе войск в лагеря. Тем более, ВСЕХ войск, как утверждал Павлов. Ведь сам он за несколько минут до нападения немцев приказал по телефону Коробкову начать выводить из крепости 42-ю дивизию. Значит, прекрасно знал, что войска по-прежнему находятся там.
  
  Речь, видимо, шла вот о чём. Разговор, судя по всему, мог идти о выводе из крепости некоторого количества стрелковых подразделений для их использования на строительных работах. Это тогда широко практиковалось во всех частях округа. Сапёрные и строительные батальоны не справлялись тогда с огромным объёмом работ, и в помощь им использовались стрелковые войска. Определённое количество войск от каждой стрелковой дивизии. Это подтверждается тем фактом, что в момент начала войны обе дивизии в крепости были в неполных составах.
  
  Так что сказал неправду генерал армии Павлов. Он обвинил своих подчинённых в невыполнении своего несуществующего приказа. И в результате, генерал-майор Коробков, единственный из обвиняемых, кто не был виновен в происшедшем разгроме, был расстрелян только потому, что именно так пытался спасти свою жизнь его командующий.
  
  ***
  
  В "Запрещённых очевидцах" я останавливался уже на том, как проходили накануне войны ночные тренировки по переброске самолётов на запасные полевые аэродромы в Одесском военном округе. К свидетельству маршала Крылова приведу ещё и воспоминания маршала Мерецкова. Накануне войны он объезжал приграничные военные округа. Инспектировал, в частности, боевую готовность авиации.
  
  Мерецков К.А. На службе народу. - М.: Политиздат, 1968.
  http://militera.lib.ru/memo/russian/meretskov/16.html
  
  "А тогда, накануне нее, из Киева я отправился в Одессу, где встретился с начальником штаба округа генерал-майором М. В. Захаровым...
  
  ...М. В. Захаров проводил большую работу по подготовке войск к боевым действиям. Он часто устраивал тревоги. При мне поднял по тревоге окружную авиацию, а затем самолетам, взлетевшим с обычных аэродромов, приказал сесть на полевые, как и предусматривалось по плану в случае войны. Получилось хорошо, если не считать того, что шесть самолетов не смогли потом взлететь с вязкого грунта, размокшего после дождя..."
  
  
  Заметим. "Получилось хорошо", это только потому, что эти действия лётчики отрабатывали загодя. Судя по воспоминаниям маршала Захарова, кропотливо отрабатывали.
  А как обстояло с этим в Западном военном округе?
  
  Снова К.А. Мерецков.
  
  "...Затем я обратился к начальнику авиации округа Герою Советского Союза И. И. Копец.
  
  - Что же это у вас творится? Если начнется война и авиация округа не сумеет выйти из-под удара противника, что тогда будете делать?
  
  Копец совершенно спокойно ответил:
  
  - Тогда буду стреляться!
  
  Я хорошо помню нашу взволнованную беседу с ним. Разговор шел о долге перед Родиной. В конце концов он признал, что сказал глупость. Но скоро выяснилось, что беседа не оказала должного воздействия. И дело тут не в беседе. Приходится констатировать наши промахи и в том, что мы слабо знали наши кадры. Копец был замечательным летчиком, но оказался не способным руководить окружной авиацией на должном уровне. Как только началась война, фашисты действительно в первый же день разгромили на этом аэродроме почти всю авиацию, и Копец покончил с собой..."
  
  
  Действительно, как накаркал. Только что из этих слов знаменитого лётчика следует? Не считать же на самом деле, что в тот момент генерал Копец действительно планировал стреляться? Нет, конечно. Вряд ли он так вот безалаберно относился к самому себе. К собственной жизни. Что выберет на его месте любой человек? Будет планировать самоубийство или будет готовить свои части к выходу из-под немецкого удара? Смешной вопрос.
  
  Тогда почему же он не готовил свою авиацию так, как готовил её генерал Захаров? Ответ здесь может быть только один. Да потому, что в тот момент генерал Копец чистосердечно не представлял себе, что такие тренировки лётчикам его когда-нибудь понадобятся. Для таких случаев в русском обычае даже особое выражение есть - "голову даю на отсечение". То есть, настолько человек уверен в своей правоте.
  
  Но тогда уже давайте думать дальше. Мало ли кто в чём уверен. А откуда у него такая уверенность? Ведь в данном случае, от того, что не верил в немецкое нападение сам Сталин, как нас всегда уверяли, придётся отказаться. Не получается именно здесь сталинского неверия. Потому что в других-то округах авиацию к перебазированию готовили, значит не запрещал этого Сталин. А вот Копец считал это излишним. Почему?
  
  Значит, сам, и чистосердечно, считал, что авиацию перебрасывать в спешном порядке не придётся. А это, в свою очередь, означает, что в скорое германское нападение он не верил.
  
  Но откуда у рядового, в общем-то, лётчика, пусть и с генеральскими петлицами, такие мощные стратегические прозрения? Государственного масштаба?
  Откуда... Да откуда, как не от его же непосредственного начальника, командующего военным округом, генерала армии и признанного на самом верху военачальника. Откуда же ещё?
  
  Ведь тот же генерал Захаров не командовал авиацией своего округа. Генерал-майор Захаров был начальником штаба округа. Авиацией командовал другой человек. И не важно, во что там верил или не верил этот самый другой человек. Но генерал Захаров просто с командующего ВВС своего округа не слезал, грубо говоря. Распоряжался, ставил задачи, гонял, контролировал, не давал продохнуть. То есть делал то, что и должен делать добросовестный начальник, выполняя указания вышестоящего командования.
  
  А вот ни Климовских, ни Павлов точно так же в отношении генерала Копеца почему-то себя не вели. Думаю, излишне уже говорить, почему.
  
  В результате в первые же часы войны погибло множество людей. Погибло множество самолётов. А потом безнаказанно уничтожаемая с воздуха пехота несла немалые потери, не видя перед собой ещё никакого противника. И даже зенитные дивизионы не могли их прикрыть, потому что распоряжением всё того же генерала Павлова загнаны были на окружные полигоны, за тридевять земель до избиваемых войск.
  
  И не смог вынести своей вины генерал Копец. Потому что понимал, вера-верой, а и сам величиной был немалой. И звёзды генеральские обязывали не только к слепому доверию, но и к ответственности.
  
  На суде 22 июля генерал Павлов нашёл для своих лётчиков такие слова.
  
  "...В начале военных действий Копец и Таюрский доложили мне, что приказ народного комиссара обороны СССР о сосредоточенном расположении авиации ими выполнен. Но я физически не мог проверить правильность их доклада. После первой бомбежки авиадивизия была разгромлена. Копец застрелился потому, что он трус..."
  
  Вот так.
  
  ***
  
  Теперь войсковая артиллерия. Те самые артиллерийские полки, что поддерживают непосредственно пехоту. Полки стрелковых дивизий.
  
  В Одесском округе накануне войны эта артиллерия была отозвана с полигонов и возвращена в войска.
  В Киевском округе все артиллерийские полки накануне войны тоже были возвращены в стрелковые дивизии.
  
  В Западном особом военном округе большая часть артиллерия стрелковых дивизий, как и зенитная артиллерия, находилась на полигонах. Там и осталась до самого германского нападения. По указанию командования войсками округа.
  
  А что такое пехота без поддержки артиллерии? Без прикрытия с воздуха?
  Мне всю мою жизнь твердили, а кто-то и до сих пор твердит, что так распорядился Сталин. Однако же люди осведомленные, а именно военачальники высокого уровня, понимают, конечно, что не дело это, которым должна заниматься (и не занималась, конечно) верховная политическая власть в стране - двигать на полигоны и с полигонов артиллерийские полки и дивизионы. Но и они, эти самые осведомленные люди, обычно ничего отчётливо не говорят об этом вслух. А цедят сквозь зубы лаконичные слова о некоторых недоработках генерала Павлова. Что же поделаешь, просто не хватило человеку полководческих способностей...
  
  Из протокола судебного заседания 22 июля 1941 года.
  
  Показания генерала Климовских.
  
  "...Член суда тов. Орлов. Вы располагали данными о том, что противник концентрирует войска?
  
  Подсудимый. Такими данными мы располагали, но мы были дезинформированы Павловым, который уверял, что противник концентрирует легкие танки.
  Первый удар противника по нашим войскам был настолько ошеломляющим, что он вызвал растерянность всего командного состава штаба фронта. В этом виновны Павлов как командующий фронтом, я как начальник штаба фронта, начальник связи Григорьев, начальник артиллерии и другие командиры..."
  
  Показания генерала Григорьева.
  
  "...Член суда тов. Орлов. Давая показания об обстановке в штабе округа перед началом войны, вы говорите: "Война, начавшаяся 22 июня, застала Западный Особый военный округ врасплох. Мирное настроение, царившее все время в штабе, безусловно, передавалось и в войска. Только этим "благодушием" можно объяснить тот факт, что авиация была немецким налетом застигнута на земле. Штабы армий находились на зимних квартирах и были разгромлены и, наконец, часть войск (Брестский гарнизон) подвергалась бомбардировке на своих зимних квартирах" (лд. 76 том 4-й).
  Эти показания соответствуют действительности?
  
  Подсудимый. Да...
  
  ...Член суда тов. Орлов. Чувствовалось ли в штабе округа приближение войны?
  
  Подсудимый. Нет. Начальник штаба округа Климовских считал, что все наши мероприятия по передвижению войск к границе есть мера предупредительная.
  
  Член суда тов. Орлов. Кто во всем этом виновен?
  
  Подсудимый. Виновны в этом командующий Павлов, начальник штаба Климовских, член Военного совета Фоминых' и другие.
  
  Член суда тов. Орлов. На дд. 79 4-го тома вы дали такие показания: "Выезжая из Минска, мне командир полка связи доложил, что отдел химвойск не разрешил ему взять боевые противогазы из НЗ. Артотдел округа не разрешил ему взять патроны из НЗ, и полк имеет только караульную норму по 15 патронов на бойца, а обозно-вещевой отдел не разрешил взять из НЗ полевые кухни. Таким образом, даже днем 18 июня довольствующие отделы штаба не были ориентированы, что война близка... И после телеграммы начальника Генерального штаба от 18 июня войска округа не были приведены в боевую готовность (выделено мной - В.Ч.) ".
  
  Подсудимый. Все это верно..."
  
  
  Обратите внимание на удивительные сведения. Согласно показаниям начальника связи штаба Западного фронта генерал-майора Григорьева, ещё 18 июня 1941 года штабом округа была получена телеграмма начальника Генерального Штаба. Судя по тому, в какой связи она упоминается, телеграмма эта требовала привести войска округа в повышенную боевую готовность.
  
  До сих пор эта телеграмма нигде не найдена. Однако, о том, что в других приграничных округах мероприятия по повышению боевой готовности в тех или иных пределах в это время всё-таки проводились, мы можем судить по некоторым отрывочным и неполным данным.
  
  Я упоминал уже ранее об Одесском военном округе, речь о нём шла в "Запрещённых очевидцах". Говорил и о бессовестности годами существовавших утверждений о том, что готовность войск здесь была достигнута вопреки и чуть ли не тайком от Сталина. Поэтому здесь повторяться не буду. Посмотрим теперь на Киевский Особый военный округ.
  
  Сначала о том, что происходило здесь в течение последнего предвоенного месяца.
  
  Баграмян И.X. Так начиналась война. - М.: Воениздат, 1971.
  http://militera.lib.ru/memo/russian/bagramyan1/index.html
  
  "...Во второй половине мая мы получили директиву, в которой предписывалось принять из Северо-Кавказского военного округа и разместить в лагерях управление 34-го стрелкового корпуса с корпусными частями, четыре стрелковые и одну горнострелковую дивизии. С войсками прибудет оперативная группа во главе с первым заместителем командующего Северо-Кавказским округом генерал-лейтенантом М. А. Рейтером.
  
  Генеральный штаб определил и дислокацию прибывающих войск.
  
  Первый эшелон должен был прибыть 20 мая...
  
  ...В конце мая значительная часть командиров штаба округа была занята приемом и размещением прибывавших [64] войск. Эшелон следовал за эшелоном. Оперативный отдел превратился в своеобразный диспетчерский пункт, куда стекалась вся информация о движении и состоянии частей. Дивизии прибывали боеспособные, хотя командиры жаловались на некомплект среднего комсостава и недостаток боевой техники, транспорта и средств связи. Их обнадеживали, что после объявления мобилизации получат все недостающее.
  
  В первых числах июня мы узнали, что сформировано управление 19-й армии. Разместится оно в Черкассах. В новую армию войдут все пять дивизий 34-го стрелкового корпуса и три дивизии 25-го стрелкового корпуса Северо-Кавказского военного округа. Армия будет находиться в подчинении наркома. Возглавит ее командующий войсками Северо-Кавказского военного округа генерал-лейтенант И. С. Конев.
  
  Днем позже Генеральный штаб предупредил: предстоит принять еще одну, 16-ю армию генерал-лейтенанта М. Ф. Лукина. Она будет переброшена из Забайкалья в период с 15 июня по 10 июля.
  
  Итак, уже вторая армия направляется к нам. Это радовало. Опасение, что в случае войны у нас в глубине не окажется войск, отпадало..."
  
  Теперь о том, что происходило в Киевском округе в последнюю неделю перед войной.
  Снова И.Х. Баграмян.
  
  "...В Москве, безусловно, обстановку по ту сторону границы знали лучше нас, и наше высшее военное командование приняло меры. 15 июня мы получили приказ начать с 17 июня выдвижение всех пяти стрелковых корпусов второго эшелона к границе. У нас уже все было подготовлено к этому. Читатель помнит, что мы еще в начале мая по распоряжению Москвы провели значительную работу: заготовили директивы корпусам, провели рекогносцировку маршрутов движения и районов сосредоточения. Теперь оставалось лишь дать команду исполнителям. Мы не замедлили это сделать.
  
  На подготовку к форсированному марш-маневру корпусам давалось от двух до трех суток. Часть дивизий должна была выступить вечером 17 июня, остальные - на сутки позднее. Они забирали с собой все необходимое для боевых действий. В целях скрытности двигаться войска должны только ночью. Всего им понадобится от восьми до двенадцати ночных переходов...
  
  ...В то же утро (речь идёт о 19 июня 1941 года - В.Ч.) из Москвы поступила телеграмма Г. К. Жукова о том, что Народный комиссар обороны приказал создать фронтовое управление и к 22 июня перебросить его в Тарнополь..."
  
  
  Смотрим мемуары генерал-полковника Людникова. Летом 1941 года он командовал здесь стрелковой дивизией.
  Людников И. И. Дорога длиною в жизнь. - М.: Воениздат, 1969.
  http://militera.lib.ru/memo/russian/lyudnikov_ii/01.html
  
  "...16 июня командиров дивизий второй линии вызвали на оперативно-тактические сборы в Житомир. В штабе 36-го стрелкового корпуса мы узнали, что сборы внезапно отменены, а офицеров штаба округа срочно отозвали в Киев. Командующий округом приказал нам возвращаться в войска и ждать указаний...
  
  ...Директивой штаба округа от 16 июня 1941 года 200-й дивизии предписывалось в полном составе, но без мобилизационных запасов, 18 июня в двадцать часов выступить в поход и к утру 28 июня сосредоточиться в десяти километрах северо-восточнее Ковеля.
  
  Провожать дивизию вышло все население городка. Самые горячие заверения, что идем на учение, не могли утешить наших матерей и жен. Предчувствие близкой беды их не обмануло.
  
  Целуя жену и сынишек, я почти не сомневался, что ухожу на войну.
  
  В ночь на 22 июня дивизия совершала четвертый переход..."
  
  
  Теперь другой свидетель. Что особенно ценно в данном случае, один из ближайших сподвижников и любимцев Хрущёва.
  Маршал Советского Союза Москаленко К.С. На Юго-Западном направлении. Воспоминания командарма. Книга I. - М.: Наука, 1969.
   http://militera.lib.ru/memo/russian/moskalenko-1/01.html
  
   "...Этот наш разговор произошел 20 июня, когда Потапов (командующий 5-й армией - В.Ч.) вновь вызвал меня к себе в Луцк. Всегда очень корректный, Михаил Иванович на этот раз был так взволнован, что даже не пригласил сесть. Впрочем, он и сам был на ногах. Поздоровавшись и продолжая нервно вышагивать по кабинету, он как-то прямо, в упор, спросил, что я думаю о возможности войны с немцами. Услышав мой ответ, что за Бугом готовятся к нападению и столкновения нам не избежать, он перестал ходить, повернулся ко мне и резко сказал:
  
   - Нам действительно нужно быть начеку. Похоже, что фашисты и впрямь не нынче, так завтра нападут на нас. И не одни мы с тобой так думаем.
  
   Он взял со стола листок, протянул мне. Это было распоряжение генерал-полковника Кирпоноса, сделанное им, как я узнал впоследствии, по указанию наркома обороны. В распоряжении отмечалось, что многие командиры неоправданно увлекаются созданием красивых парков для машин и орудий, в яркие цвета раскрашивают боевую технику и при этом держат ее на открытых площадках. Далее предписывалось немедленно вывести всю боевую технику из открытых мест в леса, рассредоточить и укрыть ее от наблюдения как наземного, так и особенно с воздуха.
  
  Все эти замечания относились и к 1-й артиллерийской противотанковой бригаде. Буквально два дня назад мы закончили оборудование точно такого парка, о каких писал командующий округом. Расчистили дорожки и площадки, посыпали их желтым песком и даже сделали обрамление из мелких камешков. 18 июня, когда все это было готово, у нас в лагере побывал командарм. А так как у танкистов, к числу которых и он принадлежал, устройство образцовых парков боевых машин было традицией, то ему наши старания очень понравились.
  
  Теперь же оказалось, что хвалить нас в этом отношении не за что.
  
  Возвратившись в Киверцы, в лагерь, я собрал командный состав и сообщил о требовании командующего войсками округа. Тут же определил места рассредоточения частей и приказал немедленно вывести из парка и замаскировать в лесу всю боевую технику, а к исходу следующего дня сделать то же самое с тягачами, автомобилями и другими машинами.
  
  Когда под вечер 21 июня в расположение бригады прибыл генерал Потапов, этот приказ был уже выполнен. Командарм [25] ознакомился с рассредоточением и маскировкой частей, сказал, что доволен...
  
  ...Телефонный звонок поднял меня с постели. Схватив трубку, я услышал взволнованный голос Потапова: фашисты напали на нас, ведут артиллерийский обстрел войск на границе, бомбят аэродромы и города. Без промедления я позвонил в лагерь своему заместителю по политической части батальонному комиссару Н. П. Земцову и приказал объявить боевую тревогу, а сам быстро оделся и с адъютантом и водителем выскочил во двор, где стояла машина...
  
  ...Лагерь мгновенно проснулся. Палатки опустели. Личный состав частей и подразделений быстро занял свои места у орудий и машин. Начальник штаба майор Крылов и батальонный комиссар Земцов держались возле меня. Мы все прислушивались к гулу, доносившемуся с запада. Он все усиливался. Вдруг над поляной, где еще два дня назад был расположен наш ярко разукрашенный парк орудий, боевых и транспортных машин, появилось свыше сорока юнкерсов. Снизившись, они сделали круг, затем другой, но ничего не обнаружили и, не сбросив бомб, удалились в сторону Луцка..."
  
  
  Найдите, пожалуйста, отличия с тем, что происходило в другом военном округе. Там, где командовал генерал армии Павлов.
  
  Егоров А.В. С верой в победу (Записки командира танкового полка). - М.: Воениздат, 1974.
  http://militera.lib.ru/memo/russian/egorov_av/01.html
  
  "Такова военная служба: еще несколько дней назад я жил делами и заботами командира отдельного танкового разведывательного батальона, а сегодня (речь, судя по дальнейшему изложению, идёт о 21 июня 1941 года - В.Ч.) вступаю в новую должность - начальника штаба 63-го танкового полка 32-й танковой дивизии. Чтобы представиться командованию, утром прибыл в штаб, разместившийся на окраине Львова в помещении бывшего кадетского корпуса...
  
  ...- Все ли ясно? - спросил комдив, давая понять, что разговор окончен.
  
  Я молчал, не решаясь высказать те мысли, которые в последние дни не давали покоя. Пушкин понял мою заминку и, глядя в упор, потребовал:
  
  - Говори!
  
  - Товарищ полковник, - начал я осторожно, - восьмая танковая вчера по тревоге вышла на полигон. Все чаще говорят о скорой войне..."
  
  
  Прошу обратить внимание. Восьмая танковая дивизия, соседняя с 32-й танковой, где служил Егоров, 20 июня 1941 года была поднята по тревоге и выдвинута из пункта постоянной дислокации.
  
  "...- Что ж, - прервал меня Пушкин, - обстановка на границе действительно тревожная. Мы, конечно, не можем не верить Заявлению ТАСС{1}, но то, что немцы готовятся к войне против Советского Союза, - тоже факт.
  
  Ефим Григорьевич задумался, будто решал, добавить ли еще что-то к сказанному. Наконец продолжил: [6]
  
  - В разведсводках есть сообщение о том, что немцы даже заготовили указатели дорог в направлении Львова и других городов. Назначены гитлеровские коменданты городов, в том числе Львова и Перемышля. Все это надо иметь в виду... Позавчера командующий армией приказал привести полки в повышенную боевую готовность. Машины полностью заправлены горючим. Личному составу выдан один боекомплект боеприпасов и неприкосновенный запас продовольствия. 23 июня ваш полк будет выведен на полигон, - спокойно закончил комдив. - Вот и все. Выводы делай сам. Желаю успеха, до свидания, - подал он на прощание руку..."
  
  
  Итак. Судя по этому свидетельству, именно 18 июня 1941 года командующий 6-й армией генерал Музыченко приказал привести войска в повышенную боевую готовность. Вспомним о телеграмме начальника Генерального Штаба от 18 июня, о которой упомянул в своих показаниях генерал-майор Григорьев. Конечно же телеграмма такого характера должна была быть направлена не в один только округ, а во все приграничные военные округа. Что и подтверждают события, происходящие тогда в Киевском Особом военном округе.
  
  И заметим ещё раз контраст с тем, что происходило в это же время в Западном Особом военном округе. Там даже патроны в частях имелись не выше караульной нормы. В то же самое время, когда в Киевском округе уже как раз 18 июня танки были полностью заправлены горючим, личному составу выдан полный боекомплект боеприпасов и неприкосновенный запас продовольствия.
  
  "...Начальник штаба дивизии подполковник С. В. Зимин коротко информировал меня о штабе полка. По его словам, штаб полка укомплектован, но как орган управления слажен недостаточно. Работа мне предстояла большая и трудная... и надо было торопиться.
  
  С этими мыслями я пришел в полк. Проверив мои документы, дежурный по части лейтенант Струк доложил:
  
  - Командир полка с командирами батальонов и рот находится на рекогносцировке маршрутов и района сбора по боевой тревоге..."
  
  
  Сравните снова с обстановкой накануне войны в Белоруссии.
  
  "...Старший лейтенант Сизов довольно подробно рассказал мне о работе, проделанной штабом полка по доукомплектованию батальонов и рот, подготовке их к выходу на полигон.
  
  - Три дня тому назад, - сообщил он, - по приказу командира дивизии в танки загружены боеприпасы. Так что на полигон они выйдут с полным боекомплектом..."
  
  
  По-моему, комментарии излишни.
  
  "... ту ночь мне долго не спалось: перебирал в памяти события минувшего дня, думал о завтрашнем. Наконец сон одолел меня. Сколько я проспал - не знаю. Разбудил настойчивый телефонный звонок. Вскочил с постели. В комнате темно. Стараюсь понять, что же от меня требуется. Телефон звонит вновь. Торопливо протирая глаза, протягиваю руку к телефонной трубке и слышу взволнованный голос:
  
  - Товарищ капитан, докладывает дежурный по части. Объявлена боевая тревога...
  
  ...Сборы недолги. Гимнастерка, брюки, сапоги, фуражка, ремень, оружие - в считанные минуты все это на мне. Чемодан, с которым надо прибыть к месту сбора, у каждого командира наготове. В нем уложено все, что нужно на первый случай...
  
  ...Вот и контрольно-пропускной пункт полка. Часовой пропускает меня. Дежурный по части кого-то торопит по телефону. В парках уже гудят моторы танков и автомашин, снятых с консервации. Командир полка майор Жеглов, встретив меня, как-то необычно, рывком пожал руку и тут же отдал распоряжение: [13]
  
  - Выстраивай колонну полка и веди в Яновский лес...
  
  - С какой задачей? - спросил я.
  
  - Задачу получим позднее. Меня с заместителем по политической части вызывает комдив. Что-то неладное происходит...
  
  В штабе полка та же озабоченность, что и в батальонах: быстро укладываются в машины ящики с документами, вынимается все нужное из столов и сейфов. Едва я успел сказать несколько слов своему помощнику, как раздался продолжительный телефонный звонок. Начальник штаба дивизии требовал доклада о готовности полка к выступлению. Выслушав меня, деловито заметил:
  
  - Напоминаю: начало выступления - в три ноль-ноль..."
  
  
  Что здесь можно сказать. Вот здесь всё успели. Как и в Одесском округе. Всё успели. Потому что готовы были с 18 июня.
  Это для Павлова директива пришла "слишком поздно".
  
  "...К трем часам полк закончил сбор по тревоге, и я отдал распоряжение на марш...
  
  ...Свернув с Краковского шоссе, колонна втягивается в лес километрах в десяти от Янова...
  
  ... В ту же минуту нарастающий гул послышался с другой стороны. Мы с Сизовым посмотрели туда. Над лесом, что был недалеко от нас, показалась армада бомбардировщиков. Вот они начали стремительно снижаться, и в утренней тишине загрохотали взрывы. Я знал, что в том лесу находился летний лагерь частей 81-й мотострелковой дивизии нашего корпуса. Сумели ли командиры вывести из лагеря личный состав и технику, не застал ли пх налет вражеской авиации в палатках? Позднее я узнал, что бомбовый удар не достиг цели: вечером 21 июня части 81-й мотострелковой дивизии были подняты по тревоге и выведены в другой район. Утром 22 июня они вступили в бой... "
  
  
  Хочу спросить снова. Как всё это можно назвать? Я имею в виду то, что происходило в это же самое время в Белоруссии.
  
  И смотрите, как уже полвека с лишним проклинают Сталина его обличители за то, что ВСЯ Красная Армия встретила утро 22 июня спящей и безоружной. Без горючего и боеприпасов. Без артиллерии, зенитной и полевой. И они же, вспоминая безвинно казнённого генерала Павлова, предлагают увековечить память о нём на государственном уровне.
  И что же. И увековечат, можете не сомневаться.
  
  ***
  
  Кстати, о директиве. О ней много уже было написано. И критиковали её до хрипоты, и ругали ругательски. Но никто из критиков и ругателей ни слова не упомянул о том, что директива эта была не единственным документом о повышении боевой готовности войск. На самом же деле это был последний из подобного рода документов мирного времени. И рассматривать её необходимо только с учётом этих самых других, предварявших её, документов.
  
  Однако хрущёвским руководством было в своё время заботливо расчищено удобное поле для этих самых критиков. В 1953-1956 годах чистились, похоже, не только архивные документы о репрессиях. Тогда же, судя по всему, были уничтожены и многие самые важные из документов предвоенного времени военно-оперативного характера . Остались только обрывки и обмолвки в других документах и свидетельствах. Что и видим мы на примере телеграммы начальника Генерального Штаба от 18 июня 1941 года. Сведения о которой всплыли внезапно в самом неожиданном месте. В протоколе судебного заседания Военной коллегии Верховного суда СССР по делу генерала Павлова.
  
  Но и сама директива. Присмотримся к ней ещё раз.
  Саму её приводить не буду, многократно она уже приводилась в разных изданиях. Но вот директива, повторяющая её дословно. Директива от 22 июня, которую дал в свои армии генерал Павлов.
  
   "ДИРЕКТИВА КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ ЗАНОВО (так в тексте - В.Ч.) КОМАНДУЮЩИМ ВОЙСКАМИ 3-й, 4-й и 10-й АРМИЙ
  
   22 июня 1941 г.
  
   Передаю приказ Наркомата обороны для немедленного исполнения:
  
   1. В течение 22 - 23 июня 1941 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.
  
   2. Задача наших войск - не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.
  
   Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.
  
   ПРИКАЗЫВАЮ:
  
   а) в течение ночи на 22 июня 1941 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;
  
   б) перед рассветом 22 июня 1941 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;
  
   в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточение и замаскированно;
  
   г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;
  
   д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.
  
   Тимошенко Жуков
   Павлов Фоминых
   Климовских..."
  
  
   Здесь мы видим полное единогласие Павлова с Тимошенко и Жуковым. Вплоть до точки. Вплоть до запятой. Что, вообще-то говоря, похвально само по себе. Но вызывает, конечно, некоторые вопросы. Например.
  
  В директиве сказано, что возможно нападение. Одновременно уточнено, что "нападение может начаться с провокационных действий". Только ведь не сказано же здесь нигде, что нападение начнётся обязательно именно так. Обозначена лишь вероятность этого. А что, такую возможность надо было начисто исключить?
  
  Нет, конечно, нынешние диванные фельдмаршалы возможность эту отвергают начисто . Поскольку, естественно, знают задним числом, как развивались тогда события. Но решения-то принимались тогда без этого комфортного послезнания. И в то время исключить подобную возможность полностью было нельзя. Тем более, что перед глазами у современников был яркий и совсем свежий пример - нападение немцев на радиостанцию в Гляйвице. Тогда немцы отчётливо продемонстрировали свою приверженность к тактике провокаций.
  
  Но, повторю, директива утверждала лишь вероятность провокации. И в случае, если бы нечто подобное всё же произошло, сказано о том, что поддаваться на провокации не следует.
  
  А что здесь неправильно? Если вы решаете, как вам реагировать на такие действия, вы можете выбирать всего из двух возможных вариантов. Поддаться на провокацию. Или не поддаваться на провокацию. В директиве сказано о том, чтобы не поддаваться. Что, по-моему, правильно. Враг предлагает вам провокацию именно для того, чтобы вы на неё отреагировали так, как он этого хочет. Зачем же ему в этом его желании подыгрывать?
  
  Здесь, правда, возникает вопрос, как отличить провокацию от не провокации? Отличия порой бывают весьма тонкими и определить их в некоторых случаях весьма трудно.
  
  Однако, отличия такие, конечно же, всё-таки есть. Это, прежде всего, размах событий. Если границу переходит некая группа непонятных вооружённых людей в 20-30 (да хотя бы и 200) человек. Это что, война? Нет, это вполне может быть провокацией. А если границу переходят сотни тысяч вооружённых людей, это что, провокация? Смешно. Банды не бывают численностью в сотни тысяч и миллионы человек. Это, конечно же, начато вторжение. Это не провокация. Это - война.
  
  Или другой пример. Вот Сталину всё время вменяют его трусость (опять же) в запрете накануне войны открывать огонь по германским самолётам. И, вроде бы, когда немцы начали бомбить наши города, наши войска и гражданские объекты, по ним поначалу боялись открывать огонь, потому что стрелять по немецким самолётам было якобы запрещено.
  
  Ещё одна ложь.
  
  Ведь что имелось в виду накануне войны на самом деле? Было запрещено открывать огонь по самолётам, нарушившим государственную границу. Но, обратите внимание. Это были одиночные самолёты. Которые не открывали к тому же огня. Не бомбили.
  В такой ситуации можно сбивать. Можно не сбивать. Руководство приняло решение - не сбивать.
  
  Здесь, кстати, никто из обличителей даже не подумал просто задуматься о том, что такое решение могло иметь какие-то веские причины. Мямлят как обычно что-то своё мелкомысленное о сталинской трусости. На самом же деле, причины такие, как это ни странно, были. Только лежали они не в военной сфере. а в политической.
  
  Сейчас об этом практически неизвестно, но случалось, что наши самолёты тоже нарушали тогда границу. По разным причинам. По ошибке, по легкомыслию, по неоправданной лихости. И такие случаи немцы с удовольствием раздували. А ещё больше было случаев мнимых, выдуманных нарушений, высосанных и пальца пропагандой Геббельса. А даже один действительный случай на десять выдуманных придавал оттенок правдоподобия этим самым выдуманным. Вот и было принято решение - не давать почвы для таких заявлений. Вообще никакой почвы, вплоть до запрета открывать огонь по самолётам-нарушителям.
  
  Здесь ведь даже не столько опасение спровоцировать войну, дать повод для её начала. Это объяснение Сталин выдвигал обычно для общего употребления. Чтобы осознавали люди высокую степень ответственности за последствия своих поступков. На самом же деле Сталин не мог не понимать, конечно, что решения о начале войны принимаются обычно вне зависимости от того поддаёшься ты на провокации или нет. Не таким уж он был недалёким дурачком, как самодовольно выставляют его на фоне собственного невыразимо могучего ума его хулители. На самом деле то, что понимают они, он даже никогда и не забывал.
  
  На самом деле требование не поддаваться на провокации означало не давать повода представлять СССР агрессивной стороной. Как накануне войны. Так и в случае её действительного начала. Необходимо это было не для отвлечённо рыцарственных соображений. Это было нужно для вещей сугубо материальных. А именно, воздействия на общественное мнение западных стран.
  
  Эту же цель преследовало, кстати, и решение считать датой начала всеобщей мобилизации в стране не 22, а 23 июня 1941 года. Что и было закреплено в Указе Президиума Верховного Совета СССР, который был принят и обнародован 22 июня. И Ставка Главного Командования была образована, если помните, тоже 23 июня.
  
  Критиками сталинской недалёкости обычно выдвигается тот довод. что и без этого западные правители (особенно Англии) принимали бы решения в соответствии с собственными интересами, а потому материя эта влиять на их решения никак не могла.
  
  Что здесь можно сказать. На самом деле видна здесь как раз недалёкость этих самых критиков, не понимающих (до сих пор, что поразительно) всей глубины сталинского замысла. Потому что в данном случае аппелировал Сталин безмолвно вовсе не к правительствам западных стран. А к их населению. К простым людям. К народам. Именно они могли заставить свои правительства действовать даже и против их истинных целей и намерений. Как например, случилось это (правда, без сталинского воздействия, но весьма показательно) с объявлением правительством Чемберлена войны Германии в 1939 году. Тем более, что ещё более важным было воздействовать даже не на общественное мнение воюющей уже Англии. Намного важнее было предъявить собственное миролюбие общественному мнению народа США. Государства, ещё не вступившего пока в войну с Германией.
  
  Есть возражение, что военная составляющая этой тактики Сталина была всё-таки намного важнее. Потому что слишком уж большие потери были от военного поражения. Что не сопоставимо с политическими преференциями от такого поведения.
  
  Однако надо понимать, что расчёт Сталина был на дисциплину военных. На знание ими своего дела. На боеготовность армии, наконец. Что вовремя отданная команда сделает все эти немецкие полёты самолётов-разведчиков бессмысленными. Ведь всего одна команда, и разведанные немцами с воздуха аэродромы опустеют. Советские самолёты в несколько минут переберутся на запасные аэродромы, неизвестные немцам, где будут надёжно замаскированы.
  Говорят, что этот расчёт был неправилен. Потому что сделать это было невозможно. Что и показали дальнейшие события.
  
  На самом деле ничего здесь неправильного не было. И это тоже, как это ни странно, показали дальнейшие события. Потому что так собственно и произошло в Одесском военном округе. Где служили действительно исполнительные люди.
  
  ***
  
  Но рассуждения о непозволительности поддаваться на возможные провокации, всё это лишь разговор только об одной из составляющих упомянутой Директивы. Директива эта в действительности одним этим напоминанием не исчерпывалась, как это ни силятся представить её критики.
  
  Самой же её существенной частью было указание войскам о действиях в случае полномасштабного вторжения неприятеля.
  
  "...Одновременно войскам... быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников..."
  
  Сказано вполне определённо и недвусмысленно. Для военного человека понятие "встретить противника в полной боевой готовности" может иметь всего лишь одно толкование. Но есть здесь, признаюсь, некоторая неясность для человека, который ищет предлог для того, чтобы максимально себя обезопасить.
  
  Главный вопрос, который не отражён почему-то в директиве. А именно. Разрешено ли в случае германского вторжения применять оружие. Разрешено ли стрелять, попросту говоря.
  
  Для Сталина, видимо, была сама собой разумеющейся достаточность формулировки "встретить врага". Похоже, что человеку дела и в голову не могло прийти, что кто-то сможет интерпретировать эти слова как-то иначе, нежели в соответствии с простым смыслом, в них заложенным. Потому что всякие иные толкования этих слов неизбежно приведут к абсурдному пониманию реальности. Как видно из дальнейшего, Сталин, как человек в ту пору далёкий от армейских реалий, просто недооценил здесь их обыкновенную фантасмагорию.
  
  Впрочем, то, что почти во всех приграничных округах требование это было понято правильно, говорит как раз о том, что формулировка эта была вполне достаточной. Ну, и ещё о том, что командовали там люди здравомыслящие. Пусть и не блиставшие яркими полководческими талантами, как показали дальнейшие события. Но вполне адекватно воспринимавшие реальность.
  
  Мы с вами знаем уже и о своевременном выдвижении войск Одесского округа. И Киевского округа.
  А вот какую директиву во исполнение директивы номер один направил в свои войска командующий Прибалтийским Особым военным округом.
  
  Ссылаюсь снова на "Сборник боевых документов Великой Отечественной войны". Выпуск 34.
  Книга на сайте: http://militera.lib.ru/docs/da/sbd/index.html
  
  "ДИРЕКТИВА КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ ПРИБАЛТИЙСКОГО ОСОБОГО ВОЕННОГО ОКРУГА ОТ 22 ИЮНЯ 1941 г. ВОЕННЫМ СОВЕТАМ 8-й И 11-Й АРМИЙ О МЕРОПРИЯТИЯХ В СВЯЗИ С ВОЗМОЖНЫМ НАПАДЕНИЕМ НЕМЦЕВ В ПЕРИОД 22-23 ИЮНЯ 1941 г.
  
  СОВ. СЕКРЕТНО
  
  ВОЕННЫМ СОВЕТАМ 8-й и 11-й АРМИИ
  22 июня 1941 г. 2 часа 25 минут
  
  1. Возможно в течение 22-23.6.41 г. внезапное нападение немцев на наше расположение. Нападение может начаться внезапно провокационными действиями.
  
  2. Задача наших частей - не поддаваться ни на какие провокационные действия немцев, могущие вызвать крупные осложнения.
  
  Одновременно наши части должны быть в полной боевой готовности встретить внезапный удар немцев и разгромить [противника].
  
  ПРИКАЗЫВАЮ:
  
  1. В течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять оборону основной полосы. В предполье выдвинуть полевые караулы для охраны дзотов, а подразделения, назначенные для занятия предполья, иметь позади. Боевые патроны и снаряды выдать.
  
  В случае провокационных действий немцев огня не открывать. При полетах над нашей территорией немецких самолетов не показываться и до тех пор, пока самолеты противника не начнут боевых действий, огня не открывать.
  
  2. В случае перехода в наступление крупных сил противника разгромить его.
  
  3. Крепко держать управление войсками в руках командиров.
  
  4. Обстановку разъяснить начальствующему составу и красноармейцам.
  
  5. Семьи начальствующего состава 10, 125, 33-й и 128-й стрелковых дивизии перевозить в тыл только в случае перехода границы крупными силами противника.
  
  6. В случае перехода крупных сил противника в наступление:
  
  а) саперные батальоны управлений начальника строительства передать командирам дивизий на участках их местонахождения и использовать для усиления войск;
  
  б) строительные батальоны, автотранспорт и механизмы управлений начальника строительства отвести на тыловые рубежи по планам армий.
  
  7. Командующему 11-й армией немедленно выдвинуть штаб 126-й стрелковой дивизии и возможное количество пехоты и артиллерии ее в район Кальвария, куда будут продвигаться все части 126-й стрелковой дивизии.
  
  8. Средства и силы противовоздушной обороны привести в боевую готовность номер один, подготовив полное затемнение городов и объектов.
  
  9. Противотанковые мины и малозаметные препятствия ставить немедленно.
  
  10. Исполнение сего и о нарушении границы доносить немедленно.
  
  [Командующий войсками
  Прибалтийского особого
  военного округа
  генерал-полковник] Ф. Кузнецов
  [Начальник управления
  политпропаганды округа
  бригадный комиссар] Рябчий
  
  [Начальник штаба округа
  генерал-лейтенант] Кленов
  
  Ф. 221, оп. 2467сс, д. 39, лл. 77-84. \34\"
  
  
  Обратите внимание. В директиве Прибалтийского военного округа, данной накануне германского нападения, совершенно чётко сказано о том, как именно надо поступать войскам в том случае, если в наступление перейдут крупные силы противника. И вот скажите, прочитав директиву этого округа, была ли для его войск необходимость в дополнительной команде на открытие огня?
  
  А в Западном Особом военном округе, которым командовал генерал армии Павлов, всё обстояло, как мы с вами только что видели, совершенно иначе..
  
  Вспомним ещё раз слова генерала Сандалова.
  
  "...В 3 часа 30 минут Коробкова вызвал к телеграфному аппарату командующий округом и сообщил, что в эту ночь ожидается провокационный налет фашистских банд на нашу территорию. Но категорически предупредил, что на провокацию мы не должны поддаваться. Наша задача - только пленить банды. Государственную границу переходить запрещается..."
  
  
  Ну, то, что Павлов ничего по телефону не упомянул о том, что в директиве предусматривалась и возможность полномасштабного нападения немцев, это одно. Это говорит только о том, что сам он лично не верил в такую возможность, потому об этом и промолчал. Сосредоточившись на том, что он считал единственно тогда возможным - на переходе через границу неких гипотетических банд. В этом контексте не поддаваться на провокацию, то есть не переходить границу без особой на то команды, здесь всё выглядит логично.
  
  Но что это означает - "наша задача - только пленить банды"? То есть как? А если они не сдадутся? И как их пленять? Уговорами? А если они уговоров не послушают?
  Ответ на эти недоумения у Павлова был обычно только один - "делайте, что вам приказано".
  
  В результате, когда с первых же минут германского нападения выяснилось, что вторглись никакие не банды, что вторглась армия, пришлось командованию Западного фронта давать в войска дополнительный приказ. Действовать по боевому.
  
  Обратимся снова к "Сборнику боевых документов Великой Отечественной войны", выпуск 35.
  
  ""БОЕВОЕ РАСПОРЯЖЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ ЗАПАДНОГО ОСОБОГО ВОЕННОГО ОКРУГА ОТ 22 ИЮНЯ 1941 г. КОМАНДУЮЩИМ ВОЙСКАМИ 3, 10-й и 4-й АРМИЙ НА ОТРАЖЕНИЕ НАПАДЕНИЯ НЕМЕЦКО-ФАШИСТСКИХ ВОЙСК
  
  Особо секретно
  
  Командующим 3, 10-й и 4-й армиями
  
  Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий приказываю:
  
  Поднять войска и действовать по-боевому.
  
  Павлов
  Фоминых
  Климовских
  
  На документе отметка: 'Отправлен 22 июня 1941 г. 5 часов 25 минут'.
  
  Ф. 208, оп. 2454сс, д. 26. л. 76".
  
  
  Обратите внимание на время отправления. Пять часов двадцать пять минут. Уже полтора часа идёт война, но только сейчас штаб фронта передал своим армиям этот приказ. Конечно, командованию этих армий пришлось начинать воевать без этого запоздалого приказа. Но сколько ненужной неразберихи вызвало это в войсках, сколько бестолковщины в этих и без того непростых и беспорядочных условиях.
  
  И ведь нельзя сказать. что понимание того, что происходит, пришло к фронтовому командованию только в половине шестого утра.
  
  Вот ещё один документ. В четыре часа двадцать минут начальник штаба фронта генерал Климовских направляет в Генштаб самое первое донесение войны.
  
  "БОЕВОЕ ДОНЕСЕНИЕ ШТАБА ЗАПАДНОГО ОСОБОГО ВОЕННОГО ОКРУГА ? 001/оп ОТ 22 ИЮНЯ 1941 г. О РАЗВЕРТЫВАНИИ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ НЕМЕЦКИМИ ВОЙСКАМИ.
  
  Особо секретно
  Вручить немедленно
  
  Москва
  Начальнику Генерального штаба Красной Армии
  
  БОЕВОЕ ДОНЕСЕНИЕ ? 001/оп МИНСК 22.6.41 4.20
  
  Первое. 3-я армия - до 60 самолетов немцев бомбят Гродно Наша авиация завязала воздушный бой.
  
  Второе. 10-я армия - группа диверсантов перешла границу, из них 2 убито, 2 ранено, 3 захвачено плен, один бежал.
  
  Третье. 4-я армия - 4 часа 20 минут началась бомбежка Бреста. Количество самолетов не выяснено.
  
  Четвертое. По всей границе данным постов ВНОС - артиллерийская перестрелка.
  
  Пятое. Приказано поднять войска и действовать по-боевому.
  
  Начальник штаба Климовских
  
  Ф. 208, оп. 2454сс, д. 26, л. 75. \15\ "
  
  
  4 часа двадцать минут. Ещё не отдав приказа своим войскам, командование фронтом уже доносит в Москву, что войскам этот приказ уже отдан. На самом же деле отдать свой приказ Павлову удалось только через час после этого.
  
  И ведь до сих пор кудесники либеральной мысли проклинают Сталина (нет, они его проклинают всегда и за всё, но в данном случае) за это вот запоздалое приведение войск в состояние войны.
  
  Ну, мы с вами уже многократно убеждались в том, что в обычном состоянии эта публика перманентно лжёт. Поэтому особого труда, чтобы убедиться в этом и в данном случае, нет.
  
  Что, в конце-концов, означает это самое - "не поддаваться на провокации"?
  Давайте подумаем.
  
  Не переходить границу. Ну да, этого действительно делать нельзя без указания высшего руководства. Только оно имеет право и может дать приказ на такой ответственный шаг. Это да.
  А вот, открывать или не открывать огонь. Тоже оно решает? Да, конечно.
  
  И вот нам говорят, что Сталин всё это запретил. В том числе и открывать огонь.
  
  Проверим?
  
  Воспоминания наркома Военно-морского флота Союза ССР адмирала Николая Герасимовича Кузнецова.
  "Накануне".
  
  Генерал Жуков знакомит адмирала Кузнецова с текстом Директивы номер один.
  
   "...Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась. Пробежав текст телеграммы, я спросил:
  
   - Разрешено ли в случае нападения применять оружие?
  
   - Разрешено..."
  
  
  Кем разрешено? Не сказал ведь Нарком обороны Наркому ВМФ: "Разрешаю..." Слово это прозвучало в безличной форме: "Разрешено..." Кроме того, разрешить или запретить что-либо Наркому военно-морского флота Нарком обороны просто не может. Не имеет такого права. Тот ему не подчинён. И Директива эта, если помните, адмиралу Кузнецову доводилась в копии. То есть, для сведения.
  
  А кому подчинён Нарком военно-морского флота? Правильно. Председателю Совнаркома Союза ССР товарищу Сталину. Кто может разрешить или запретить ему (равно и Наркому обороны) открывать огонь? Только он. Сталин.
  
  Так вот. На вопрос адмирала Кузнецова начальник Генштаба Жуков ответил, что, в случае вооружённого нападения германских войск, огонь открывать разрешено. И понятно, что разрешено Сталиным.
  
  Но вот в директиве это отчётливо не прозвучало. Думаю, повторю, для Сталина формулировка "встретить возможный внезапный удар немцев" была достаточной. А Жуков, получив на словах такое разрешение Сталина, в директиву почему-то эти слова не вставил.
  
  Но директива - директивой. Однако, не забудем также о том, что кроме этого документа были и устные указания и разъяснения, которые доводили до командования приграничных военных округов Тимошенко и Жуков по телефону. И вопрос этот, конечно же, должен был так или иначе оговариваться.
  Генерал Павлов на суде показывал, что в ту ночь говорил по телефону с маршалом Тимошенко неоднократно. Теперь вопрос. К уверенности в чём пришёл генерал Павлов на основании этих телефонных общений?
  Мы об этом уже в общем-то знаем.
  
  ***
  
  Что это было? Измена? Халатность? Недомыслие?
  Попробуем разобраться.
  
  Объяснение распоряжений генерала Павлова его изменой существовало с лета 1941 года. Эти же обвинения продолжаются иногда и сегодня. Действительно, подобные действия, да еще, если вспомнить о катастрофических масштабах их последствий, кажутся на первый взгляд весьма подозрительными.
  
  Что об этом можно сказать.
  Начнём с самого начала. В момент ареста Павлов уже был обвинён как изменник. Именно такую формулировку использовал Мехлис.
  
  ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА АРЕСТОВАННОГО ПАВЛОВА Д. Г.
  
  7 июля 1941 г.
  
  "Вопрос: Вам объявили причину вашего ареста?
  
  Ответ: Я был арестован днем 4 июля с. г. в Довске, где мне было объявлено, что арестован я по распоряжению ЦК.
  
  Позже со мной разговаривал зам. пред. Совнаркома Мехлис и объявил, что я арестован как предатель..."
  
  
  Но был ли Сталин убеждён в измене Павлова? Ведь Мехлис, что бы о нём не говорили, был личностью совершенно неординарной. Его фанатичность и беспощадность соседствовали с безусловной принципиальностью. Каковы бы ни были эти его принципы, надо признать, что следовал он им безусловно, никогда и ни в чём не отступая. Даже если бы Сталин и колебался в тот момент в оценке действий генерала Павлова, Мехлис своё мнение высказал бы всё равно, одобрено это Сталиным или нет.
  
  Другое дело, что было тогда всё же нечто такое, что прямо должно было подтолкнуть Сталина к мысли о генеральском предательстве. Предлагаю снова вернуться к воспоминаниям Главного маршала авиации Голованова. Я приводил уже этот разговор в "Запрещённых очевидцах". Напомню его ещё раз.
  
  "...Павлов поздоровался со мной, спросил, почему так долго не приезжал в Минск, поинтересовался, что мне нужно, и сказал, что давно уже дал распоряжение, чтобы нас всем обеспечивали, так как об этом его просил Сталин. Только я начал отвечать на его вопросы, как он, перебив меня, внес предложение подчинить полк непосредственно ему. Я доложил, что таких вопросов не решаю.
  
   - А мы сейчас позвоним товарищу Сталину. - Он снял трубку и заказал Москву.
  
   Через несколько минут он уже разговаривал со Сталиным. Не успел он сказать, что звонит по поводу подчинения Голованова, который сейчас находится у него, как по его ответам я понял, что Сталин задает встречные вопросы.
  
   - Нет, товарищ Сталин, это неправда! Я только что вернулся с оборонительных рубежей. Никакого сосредоточения немецких войск на границе нет, а моя разведка работает хорошо. Я еще раз проверю, но считаю это просто провокацией. Хорошо, товарищ Сталин... А как насчет Голованова? Ясно. [51]
  
   Он положил трубку.
  
   - Не в духе хозяин. Какая-то сволочь пытается ему доказать, что немцы сосредоточивают войска на нашей границе.
  
   Я выжидательно молчал.
  
   - Не хочет хозяин подчинить вас мне. Своих, говорит, дел у вас много. А зря.
  
   На этом мы и расстались. Кто из нас мог тогда подумать, что не пройдет и двух недель, как Гитлер обрушит свои главные силы как раз на тот участок, где во главе руководства войсками стоит Павлов?.."
  
  
  Чем были вызваны эти слова генерала Павлова? Ведь это же даже не халатность. Это позиция. Причём позиция, очень сильно отличавшаяся в тот момент даже и от позиции самого Сталина.
  Что я имею в виду? Я не говорю уже о таких "мелочах", как упомянутые ранее приказы и директивы Наркомата Обороны. Или о мерах, принимавшихся в других военных округах. Или на флоте. Или в НКВД и НКГБ. Но даже позиция самого Сталина, выраженная в его указании о придвижении к западным границам огромного количества войск, эта позиция была в данном случае проигнорирована.
  
  А ведь нельзя забывать о том, что в это самое время Сталин получал множество сообщений от самых разнообразных источников о готовящемся германском нападении. Но обратим внимание на то, что одновременно он получает такие вот успокоительные донесения. И от кого? От командующего одного из самых важных военных округов. И не откуда-то, а прямо с самой границы.
  
  На самом деле странно получается. Ведь прямые указания, получаемые генералом Павловым, их же надо было просто исполнять. А Павлов вместо этого настойчиво убеждает Сталина в отсутствии военной угрозы. При этом нельзя забывать, что слова эти должны были рассматриваться не просто как личное мнение генерала Павлова. "Я", в понимании командира любого уровня, это не только он сам, но и вся подчинённая ему войсковая структура. В данном случае весомость словам Павлова придавало то, что понимались они и оценивались как совокупное мнение Военного совета округа, штаба округа, аппарата разведки округа, в конце-концов. Это же были ответственные слова, на основании которых положено принимать ответственные решения. На государственном уровне.
  Так чем они были вызваны?
  
  Естественно, сразу после германского вторжения, первая же оценка в Москве недавних павловских докладов и должна была принять окраску настороженную.
  Кроме того, добавьте сюда то обстоятельство, что с самого начала войны деятельность командования Западного фронта была, мягко говоря, неудачной. Оцените вот это, например.
  
  Из протокола судебного заседания 22 июля 1941 года.
  
  "Показания подсудимого Павлова.
  
  ...Член суда тов. Орлов. А чем объяснить, что 26 июня Минск был брошен на произвол судьбы?
  Подсудимый. Правительство выехало из Минска еще 24 июня.
  Член суда тов. Орлов. При чем здесь правительство? Вы же командующий фронтом.
  Подсудимый. Да, я был командующим фронтом. Положение, в котором оказался Минск, говорит о том, что Минск полностью обороной обеспечен не был.
  Член суда тов. Орлов. Чем объяснить, что части не были обеспечены боеприпасами?
  Подсудимый. Боеприпасы были, кроме бронебойных. Последние находились от войсковых частей на расстоянии 100 километров. В этом я виновен, так как мною не был поставлен вопрос о передаче складов в наше распоряжение.
  По обороне Минска мною были приняты все меры, вплоть до доклада правительству..."
  
  
  Какие это "все" меры? Доклад правительству? А как доклад правительству может улучшить обстановку на фронте? Да ещё если в докладе этом не ставятся самые простые вопросы, которые можно решить одним-двумя словами? О подчинении тех же складов, например?
  Генерал-майор Рокоссовский 22 июня приказал взломать склады, подчинённые не ему. Чтобы сэкономить время, потребное на развёртывание.
  Генерал армии Павлов с 22 до 28 июня не нашёл времени, чтобы "поставить вопрос" о передаче в своё подчинение точно таких же складов. И его войскам просто нечем было встречать немецкие танки. Бутылками с горючей смесью встречали, сколько же народу из-за этого положили. Из-за чиновного лепета "мною не был поставлен вопрос".
  
  Так что не удивительно, что, когда, вдобавок к докладам о спокойствии на границе, в первые же дни войны рухнул фронт и командование на самом верху потеряло управление своими войсками, вывод был сделан сразу.
  Измена.
  
  Снова воспоминания Главного маршала авиации Голованова.
  
  "...3 июля, на двенадцатый день войны, я неожиданно получил распоряжение немедленно прибыть в Москву...
  
  ...Через некоторое время я оказался в Кремле, в уже знакомом кабинете. Народу было много, но я мало кого знал. Вид у всех был подавленный. Многие из присутствующих были небриты, их лица, воспаленные глаза говорили о том, что они уже давно не высыпаются. Оглядевшись, кроме уже знакомых мне лиц, узнал, по портретам, Н. А. Вознесенского{40}. С удивлением увидел, что В. М. Молотов одет в полувоенную форму защитного цвета, которая ему совсем не шла.
  
  Среди присутствующих резко выделялся Сталин: тот же спокойный вид, та же трубка, те же неторопливые движения, которые запомнились еще с первых моих посещений Кремля до войны, та же одежда.
  
  - Ну, как у вас дела? - спросил Сталин, здороваясь.
  
  Я кратко доложил обстановку и что за это время сделал полк.
  
  - Вот что, - сказал Сталин, - мы плохо ориентированы о положении дел на фронте. Не знаем даже точно, где наши войска и их штабы, не знаем, где враг. У вас наиболее опытный летный состав. Нам нужны правдивые данные. Займитесь разведкой. Это будет ваша главная задача. Все, что узнаете, немедленно передайте нам. Что вам для этого нужно?
  
  - Прикрытие, товарищ Сталин, - ответил я.
  
  - Что мы можем дать? - спросил Сталин Булганина.
  
  - Немного истребителей, - ответил Булганин. Сталин пошел по дорожке, о чем-то думая. Вернувшись и подойдя ко мне, он сказал:
  
  - На многое не рассчитывайте. Чем можем - поможем. Рассчитывайте больше на свои силы и возможности. Видите, что делается!
  
  Сталин опять заходил. Снова подойдя ко мне, он вдруг сказал: [60]
  
  - Мы дали указание арестовать и доставить в Москву Павлова. - Голос его был тверд и решителен, но в нем не слышалось ни нотки возмущения, ни тени негодования...
  
  Передо мной, как наяву, возник служебный кабинет в Минске и бритоголовый, с массивной фигурой человек, вызывающий по телефону Сталина, чтобы взять в свое подчинение наш полк, убеждающий его не верить сведениям о сосредоточении немцев на исходных рубежах у наших границ, не поддаваться на "провокации". Разговор этот, как помнит читатель, происходил в моем присутствии, и, видимо, Сталин, обладая феноменальной памятью и уверенный в том, что я все пойму, объявил мне об этом решении Государственного Комитета Обороны.
  
  Больше о Павлове не было произнесено ни слова. Попрощавшись, я отправился на аэродром и тотчас же улетел к себе в полк..."
  
  
  Всё правильно. То, что Сталин вдруг, ни с того, ни с сего, кажется, сообщает об аресте генерала армии Павлова всего лишь подполковнику авиации, может означать только одно. Это значит, что арест вызван в том числе и причиной, известной лишь им двоим. Сталину и подполковнику Голованову.
  
  Так что предположение, что на момент ареста генерала Павлова Сталин подозревал его в измене, вполне вероятно. Это подтверждает и обвинительное заключение, утверждённое Абакумовым. Там обвинение в измене было основным.
  
  Но уже в ходе судебного разбирательства очевидным стало, что это обвинение члены суда практически не поддержали. И приговор был вынесен на основании совсем других статей, нежели были указаны в обвинительном заключении. Что же случилось?
  
  Ясно, что суд в отношении военачальников такого уровня никак не мог пройти мимо внимания Сталина. И, конечно, это его внимание, его отношение к происходящему явилось определяющем в работе судей. Никакой судебный орган в СССР никогда не решился бы самостоятельно и столь радикально изменить формулировку обвинения в таком не рядовом деле. Безусловно, до судей было доведено мнение Сталина. И именно это мнение легло в основу приговора. В котором об измене и предательстве не было сказано ни слова.
  
  Таким образом, спустя всего две недели Сталин убеждается. Не было ни измены, ни предательства со стороны командования Западным фронтом. Были другие объяснения происшедшего, не менее тяжкие и жестокие для обвиняемых. Но именно это обвинение Сталин исключил.
  
  ***
  
  Существуют сегодня, впрочем, и иные толкования сталинского решения. Выдвигается иногда такое объяснение, что, будучи убеждённым внутренне в предательстве генерала Павлова и его окружения, Сталин посчитал целесообразным в тот момент обвинение в измене снять. Объясняют причину этого обычно по-разному. Например, чтобы не обвинили его самого в ротозействе, ведь сам этих "предателей" назначил.
  Или объясняют это по другому. Вроде Сталин убрал обвинение в предательстве, чтобы не вызывать панику в войсках, где при любой неудаче солдаты обязательно должны были бежать в уверенности, что опять их "генералы предали".
  
  Объяснений много, но все они опровергаются всего одним соображением. Заключается оно вот в чём. Нет ни одного другого примера, где Сталин отказался бы от обвинения в измене, если считал, что измена имела место. Здесь Сталин никогда не "поступался принципами". Обратных примеров сколько угодно, а вот этого не было никогда. Так почему в данном случае он должен был поступить вопреки собственному обыкновению?
  
  Кроме того, люди, выдвигающие подобные соображения, не принимают во внимание одну важную особенность такого рода процессов. Заключается она в том, что любой процесс можно было сделать негласным. И не просто негласным. Он мог быть засекречен так, что об осуждении обвиняемых даже их бывшие сослуживцы узнавали спустя многие годы. Не говоря уже о более широкой публике. Ярким примером этому служит то, что практически в это же время проходило следствие по делам высших офицеров ВВС и ПВО. Смушкевич, Рычагов, Штерн, за ними Птухин и Ионов - это только самые видные из них. Никого из них Сталин не постеснялся обвинить в измене и заговоре. И именно в это же самое время. Но сделано это было на закрытом процессе. И результаты его никто и никогда при Сталине не обнародовал. Это только сегодня создано такое впечатление, что уничтожили этих людей прилюдно, да так, что вся страна содрогнулась. На самом деле, об их осуждении широкая публика узнала только десятилетия спустя. А тогда их имена для окружающих просто исчезли с горизонта. Без объяснения причин.
  
  Точно так же мог Сталин при желании сделать невидимым для окружающих и процесс по делу генерала Павлова.
  Но это при желании. А здесь, как видим, желания такого у него не было. Тот же 1937 год показал, что Сталин вовсе не опасался никаких обвинений в том, что он назначал куда-то тех, кто потом оказывался "шпионом и предателем". Не просто гласно, но иногда подчёркнуто громогласно приговаривались тогда к жестоким приговорам люди, назначенные на свои посты именно Сталиным. Его это, как видим, совершенно не смущало. Враг коварен, хитёр, способен втереться в доверие к кому угодно, больше бдительности, товарищи.
  
  Что же касается опасений, что войска будут паниковать в бою из-за постоянного ожидания генеральского предательства, то надо себе представлять тогдашнюю обстановку в войсках. До каких там генералов было дело рядовым солдатам? Тогда несколько выстрелов в тылу заставляли иногда бежать целые батальоны. Один крик "окружают" сминал тогда в повальное бегство сразу сотни и даже тысячи людей, какие уж здесь "генералы"...
  
  Чтобы окончательно закрыть вопрос с неверием Сталина в заговор и измену генерала Павлова, хочу привести ещё одно обстоятельство.
  
  Почти в самом начале войны был арестован, среди прочих высших офицеров, генерал армии Мерецков. Судя по протоколам допросов, к делу генерала Павлова его старались привязать довольно старательно. И в судебном заседании задавались Павлову вопросы о Мерецкове. Явно старались их поставить рядом, двух высших офицеров Красной Армии. Два генерала армии, это уже, как ни крути, целый заговор.
  Однако, в результате, тема Мерецкова на суде так ни к чему обвинительному и не привела.
  
  Потом, как известно, судьбы их резко разошлись. Генерал Павлов был осуждён и расстрелян. Генерал Мерецков был вскоре выпущен на свободу и возвращён в строй. Он, как известно, командовал затем рядом фронтов, стал Маршалом Советского Союза. Так вот. На мой взгляд, обсуждая вопрос о том, верил ли сам Сталин в измену и заговор, в котором участвовал генерал Павлов, надо всё время помнить и о судьбе маршала Мерецкова. Потому что, как относился в этом смысле Сталин к Мерецкову, так относиться должен был он в этом смысле и к генералу армии Павлову.
  
  И здесь мы видим. Очевидно, что ни о каких подозрениях в отношении Мерецкова о его участии в заговоре у Сталина не осталось. Мерецков, повторю, мог в 1941 году незаметно для других "исчезнуть" на долгие годы. Но не исчез, а был назначен на ответственную работу. Командовал армией, затем фронтом. Мог ли Сталин назначить так высоко человека, которого он подозревал в измене? Нет, конечно. Даже при том, что существовал тогда явный голод на высшие командные кадры. Надо ведь понимать, что кадры нужны были не только толковые, но и абсолютно верные. Иначе какой смысл в их "толковости"? Кроме того. Один из редчайших орденов СССР, орден "Победы" Мерецков получил единственным из участников войны с Японией 1945 года. Назначение же в 1945 году командующим фронтом на Дальнем Востоке именно маршала Мерецкова было вызвано какими угодно соображениями, но это, конечно же, был уже вовсе не кадровый голод.
  
  Думаю, всё это подтверждает полное доверие Сталина к лояльности Мерецкова. Но, если бы Сталин верил в измену и заговор генералов, тогда никогда такого благожелательного отношения к Мерецкову он бы не проявлял. Значит, ни в какие измену и заговор Сталин в данном случае не верил. И генерала Павлова в этом подозревать он, естественно, тоже не мог.
  
  Из этого следует, что, дав указание о переквалификации дела генерала Павлова, Сталин руководствовался тем, что убедился в отсутствии его предательства. Без каких-либо сопутствующих соображений.
  
  Но если уж, простите, сам Сталин, имея массу разносторонней информации по этому делу (всю её совокупность мы, естественно, даже и приблизительно не знаем), от обвинений генерала Павлова в измене отказался... Говорить об этой измене сегодня было бы и вовсе неправильно.
  
  Кроме того, нигде, ни в трофейных документах, ни в последующих воспоминаниях немецких генералов, нет ни одного упоминания или даже намёка на то, что генерал Павлов лично или через кого-то имел какие-то связи с германской разведкой. Нет ни одного намёка или упоминания о существовании в Западном Особом военном округе какого-либо заговора, патронируемого ею.
  
  Разговоры же о том, что навредить он мог чисто из собственной ненависти к СССР или Сталину, не совсем серьёзны. Потому, хотя бы, что на таких высотах романтики не обитают. Ударить по собственной армии, по собственному государству, поставить себя в положение изгоя с одной стороны и не иметь при этом каких-либо гарантий собственного благополучия с другой, это значило обречь себя на уничтожение. Отдав взамен всю свою жизнь, своё высокое положение, ордена, славу, признание. Наконец, благополучие и само существование своих родных и близких. За что?
  
  Разговоры эти, кстати, нашли отражение и на суде.
  Из протокола судебного заседания 22 июля 1941 года.
  Показания генерала Павлова.
  
  "...Председательствующий. Свои показания от 21 июля 1941 г. вы заканчиваете так: "Будучи озлоблен тем обстоятельством, что многие ранее близкие мне командиры Красной Армии были арестованы и осуждены, я избрал самый верный способ мести - организацию поражения Красной Армии в войне с Германией...
  Я частично успел сделать то, что в свое время не удалось Тухачевскому и Уборевичу, то есть открыть фронт немцам" (лд. 92 том 1-й).
  Подсудимый. Никакого озлобления у меня никогда не было. У меня не было оснований быть озлобленным. Я был Героем Советского Союза. С прошлой верхушкой в армии я связан не был. На предварительном следст-
  384
  вии меня в течение 15 дней допрашивали о заговоре. Я хотел скорее предстать перед судом и ему доложить о действительных поражениях армии. Поэтому я писал о злобе и называл себя тем, кем я никогда не был.
  Председательствующий. Свои показания от 11 июля 1941 г. вы подтверждаете?
  Подсудимый. Нет, это также вынужденные показания..."
  
  
  Действительно, какая озлобленность могла быть у человека, осыпанного сверх всякой меры регалиями и звёздами? Заметим. Слова эти читал, конечно же, Сталин. И словам этим вполне поверил. По той простой причине, что не было у генерала Павлова никаких вменяемых причин для того, чтобы предавать свою страну и свой народ.
  
  ***
  
  Тогда что же произошло на самом деле?
  Для начала необходимо не забывать одну простую вещь. Говорить о возможности измены можно было бы только при одном условии. Если бы все свои неудачные действия генерал Павлов совершал, будучи уверенным в неминуемом и скором нападении Германии на СССР. Одновременно понятно, что в том случае, если генерал Павлов в скорое германское нападение не верил, то объяснить его действия можно чем угодно, но только не изменой.
  
  Разговор Павлова по телефону со Сталиным состоялся, судя по словам Голованова, менее чем за две недели до начала войны. Меняет ли это что-то в оценке слов генерала Павлова? На мой взгляд, конечно же, меняет.
  
  Дело вот в чём.
  Много имеется воспоминаний о том, что накануне войны с сопредельной стороны пограничники слышали шум моторов. Кто-то из наблюдателей видел признаки оживления на сопредельной территории. Отсюда и недоумение, как мог не увидеть и не услышать всего этого прибывший на границу генерал Павлов? Отсюда и подозрения, значит, говорил он Сталину заведомую неправду.
  
  Между тем, генерал Павлов действительно мог ничего не увидеть и не услышать. Это уже под воздействием последующей литературы у нас было создано стойкое впечатление, что очевидцы наблюдали и слышали с сопредельной стороны признаки сосредоточения войск на протяжении многих дней и чуть ли не недель. На самом деле было это, конечно же, не так. Дело в том, что очевидцы видели и слышали признаки надвигающейся грозы в самые последние дни и даже часы перед германским вторжением. Нельзя забывать о том, что германские дивизии сосредотачивались все эти месяцы вовсе не на самой границе, где их можно было видеть или слышать. Даже пять-десять километров от границы могут сделать войска невидимыми и неслышимыми. Про пятьдесят километров можно вообще не говорить.
  
  Г.К. Жуков. "Воспоминания и размышления".
  
  "...К тому же, как стало известно из трофейных карт и документов, командование немецких войск произвело сосредоточение собственно на границах в самый последний момент, а его бронетанковые войска, находившиеся на значительном удалении, были переброшены в исходные районы только в ночь на 22 июня..."
  
  
  Так что за две недели до начала войны генерал Павлов личным наблюдением действительно мог ничего на сопредельной территории не увидеть и не услышать. Другое дело, что должен был человек понимать, что есть и другие источники информации, кроме собственных глаз и ушей. Есть разведка, наконец.
  
  А ведь тревожных сообщений хватало и за две недели, и за два месяца. Почему же тогда Павлов оказался к ним глухим, положившись только на собственные впечатления? Почему он позволил себе такое легковесное, казалось бы, отношение к серьёзнейшей проблеме - я этого не вижу и не слышу, значит нет этого на самом деле?
  
  И как же быть тогда с действиями генерала Павлова, поставившими накануне войны войска округа в предельно невыгодное положение? Чем был вызван приказ генерала Павлова размещать такое огромное количество войск в мышеловке Брестской крепости, а если шире, в районе Бреста вообще?
  Давайте разберёмся.
  
  В мемуарах маршала Жукова есть поучительная история о его назначении командиром 4-й кавалерийской дивизии и обстоятельствах, ему предшествовавшим.
  
  "...4-я кавалерийская имени К. Е. Ворошилова дивизия была ядром легендарной Первой конной армии. В жестоких боях в годы гражданской войны она показала чудеса храбрости и массового героизма.
  
  До 1931 года дивизия дислоцировалась в Ленинградском военном округе и располагалась в местах, где раньше, при царской власти, стояли конногвардейские части (Гатчина, Петергоф, Детское Село). Как и в годы гражданской войны, 4-я дивизия осталась одной из лучших в нашей кавалерии. Личный состав дивизии бережно хранил ее славные боевые традиции, успешно воспитывал у молодых конников чувство высокой ответственности и воинского долга. [118]
  
  В 1932 году дивизия была спешно переброшена в Белорусский военный округ, в город Слуцк. Как мне потом стало известно, передислокацию объясняли чрезвычайными оперативными соображениями. Однако в тот период не было никакой надобности в спешной переброске дивизии на совершенно неподготовленную базу. Это важно подчеркнуть, так как в течение полутора лет дивизия была вынуждена сама строить казармы, конюшни, штабы, жилые дома, склады и всю учебную базу. В результате блестяще подготовленная дивизия превратилась в плохую рабочую воинскую часть. Недостаток строительных материалов, дождливая погода и другие неблагоприятные условия не позволили вовремя подготовиться к зиме, что крайне тяжело отразилось на общем состоянии дивизии и ее боевой готовности. Упала дисциплина, часто стали болеть лошади..."
  
  
  Такие вот случаются иногда казусы, когда оперативные соображения вступают в противоречия с соображениями хозяйственными. И заметим, что то, что в перемещении не было "никакой надобности", это, естественно, понятно стало потом. Когда какая-то неясная нам сейчас военная угроза благополучно тогда миновала.
  В данном же случае мы имеем дело с обстоятельствами обратными. Здесь военная угроза не миновала.
  
  В 1939 году на запад, земли Западной Украины и Западной Белоруссии, одним броском были передвинуты на сотни километров огромные массы войск, целых два фронта. Кроме того, именно с 1939 года начинается бурный количественный рост РККА. Примером такого роста является создание в составе 4-й армии 14-го механизированного корпуса, когда дислоцированная в Бресте танковая бригада, на основе которой формировалась новая дивизия, численно увеличилась сразу в четыре раза.
  
  А в местах нового расквартирования жить было, как правило, негде. Не забудем о том, что новая граница пролегла в бывших польских внутренних областях, где войска их в больших количествах не располагались. А всю эту махину надо было где-то разместить и обеспечить всем потребным. Для этого необходимо было строить новые казармы, склады, другие строения. Кроме того. Новая граница требовала прикрытия новыми укреплёнными районами. Надо было в спешном порядке строить сотни дотов и других укреплений.
  
  Вот что писал генерал Сандалов о своём посещении весной 1941 года одной из дивизий 4-й армии.
  
  "...Части 49-й дивизии занимались оборудованием для жилья землянок и переданных местными властями разного рода помещений, строили столовые, конюшни, склады. И лишь немногие подразделения были заняты строительством в пограничной полосе полевых оборонительных позиций.
  
  - Эта дивизия, - пояснил В. И. Чуйков, - своими силами должна оборудовать оборону на сорокакилометровом фронте. В центре армейской полосы на фронте до шестидесяти километров оборудуют позиции дивизии двадцать восьмого стрелкового корпуса. А вот на нашем левом фланге участок границы протяженностью около пятидесяти километров остается необорудованным. Войск четвертой армии там нет, других - тоже, так что стыке Киевским военным округом не защищен..."
  
  В мае-июне обстановка стала ещё сложнее.
  
  "...А войск в полосе армии все прибавлялось. Вслед за механизированным корпусом, который в апреле - мае принял основную массу переменного состава и получил часть артиллерийскою вооружения, был сформирован Кобринский бригадный район ПВО. Развернулось строительство десяти новых аэродромов, осуществлявшееся силами нескольких строительных и рабочих батальонов общей численностью до 30 тысяч человек...
  
  ...С мая все стрелковые полки дивизий первого эшелона стали выделять по одному дежурному батальону. Этот батальон в течение одной-двух недель неотлучно находился на отведенном полку рубеже в полном боевом составе, с оружием, с боеприпасами и занимался дальнейшим усовершенствованием оборонительных позиций.
  
  На южном крыле 4-й армии, в стыке с Киевским особым военным округом, появилась новая дивизия - 75-я стрелковая. Она выдвинулась к границе из Мозыря, поставила в лесах тщательно замаскированные палаточные городки и находилась в постоянной боевой готовности.
  
  Интенсивнее пошло строительство Брестского укрепрайона. Кроме специальных строительных и саперных частей, сюда было привлечено по вольному найму 10000 граждан с 4000 подводами. К 1 июня здесь было закончено сооружение нескольких десятков дотов, и для них из Мозырского укрепрайона стало поступать вооружение..."
  
  
  Иными словами, непрерывно шло масштабное строительство. Даже с привлечением стрелковых частей, которые, непрерывно меняясь, оборудовали собственными силами оборонительные позиции на рубежах, которые должны были занимать войска в случае боевого развёртывания.
  И всё равно не успевали.
  
  На судебном заседании 22 июля 1941 года генерал Климовских сообщил:
  
  "...Работы по строительству укрепленных районов в 1939-1940 гг. были выполнены по плану, но недостаточно. К началу военных действий из 600 огневых точек было вооружено 189 и те не полностью оборудованы..."
  
  
  А ведь надо было строить ещё и казармы. Как видим, в той же 4-й армии одна стрелковая дивизия размещалась в землянках, другая в палаточных городках.
  
  Между тем, в Бресте, как городе, так и крепости от польской армии осталась развитая жилая инфраструктура. Здесь можно было размещать войска в относительно неплохих условиях. И расположение здесь госпиталя, занявшего целый остров крепости, тоже вполне понятно, если иметь в виду не военную целесообразность, а удобство размещения. Ну действительно, не в землянках же размещать больных и медперсонал в мирное время?
  Потому и переполнена была войсками Брестская крепость с её четырехъярусными казармами.
  Потому и оставил формировать в военных городках Бреста и его окрестностей генерал Павлов новую танковую дивизию, чтобы его любимые танкисты не ютились по землянкам.
  
  Суммируя сказанное, можно отметить, что поступил здесь генерал армии Павлов как хозяйственный деятель. Администратор. Хозяйственные соображения, соображения большего удобства для размещаемых войск, заслонили для него соображения военно-оперативные.
  
  Но это ещё полбеды. При должном отношении к службе это было бы ещё поправимо. Мы уже видели, как, начиная с 18 июня, выдвигались из мест постоянной дислокации войска Киевского военного округа. Если бы Павлов выполнил указание Генштаба и тоже начал выводить войска в это время, всё могло сложиться далеко не так трагично, как сложилось это на самом деле. Мог он спасти тогда от истребления не только войска, но даже, может быть, и расположенный в крепости окружной госпиталь.
  Однако настоящая беда заключалась в том, что с 18 июня, после получения телеграммы начальника Генштаба, и до трёх часов утра 22 июня генерал Павлов не сделал ничего для спасения войск, размещённых в этой мышеловке.
  
  ***
  
  Итак, что же получается? Чем объяснить действия и бездействия генерала Павлова, приведшего свои войска на грань катастрофы? Из всех мыслимых причин можно предположить только три.
  
  Это предательство.
  Или глупость.
  Наконец, это преступное легкомыслие и халатность.
  
  Возможность предательства мы с вами уже рассматривали.
  
  Глупость? Нет, конечно. Мы могли уже убедиться в том, что действия генерала Павлова имели свою достаточно непротиворечивую логику. Единственно, логика эта не учитывала серьёзнейшего обстоятельства, а именно, угрозу германского нападения.
  Кроме того.
  
  Ну, хорошо, Допустим, командующий округом совершает очевидную глупость. Но, простите, он же не князь удельный, вольный вершить у себя всё, что ему угодно. Над ним есть его начальники. И начальники, судя по их действиям, как прошлым, так и будущим, вовсе не глупые. И они не просто вправе его контролировать или поправлять при случае. Они и только они имеют право разрешить или запретить ему наиболее ответственные действия. Касается это, в частности, дислокации войск округа. Ни одна дивизия в военном округе не может быть размещена так, как желает того командующий округом. Эти вопросы решает только Генеральный штаб. Что и подтверждает в своих мемуарах генерал Сандалов - дислокация в Брестской крепости второй стрелковой дивизии и формирование в Бресте новой танковой дивизии было решено указанием Генштаба. Да, это противоречило его же предыдущему указанию. Да, это изменение было сделано по предложению генерала Павлова. Однако, это предложение он, надо полагать, каким-то образом обосновал. И начальник Генерального штаба, согласившись с ним, обоснование это счёл убедительным.
  
  Так о какой глупости можно говорить?
  И, в конце-концов, сколько можно говорить об одних только действиях генерала Павлова? На примере дислокации войск, размещённых в Брестском узле очевидно, что речь идёт о солидарных действиях генерала Павлова и высших должностных лиц РККА. Маршала Советского Союза Тимошенко. Генерала армии Жукова.
  
  Поддержав Павлова, Жуков согласился с тем, что такое размещение войск может решить вопрос более удобного проживания личного состава. Не приняв при этом во внимание, вслед за генералом Павловым, что такое размещение чрезвычайно опасно в случае внезапного нападения немцев. Заметим, что произошло это не за несколько дней до катастрофы, а за несколько месяцев. Срок, вполне достаточный для того, чтобы, даже в случае осознания ошибки, положение это исправить. Но ошибка эта на протяжении нескольких месяцев так и не была исправлена. А значит, ошибкой такое размещение войск генерал Жуков не считал.
  Так что никакая это была не глупость.
  
  И "передислокация" скандального генерала Чуйкова с поста командующего 4-й армией, да не куда-нибудь в другой округ, а в Китай, главным военным советником к Чан-Кайши, это ведь не по зубам было даже самому генералу Павлову. Здесь приложил руку кто-то более влиятельный, чем командующий войсками округа. Так что единомышленников у Павлова хватало. И именно на самом верху.
  
  Теперь самое время вернуться к тому обстоятельству, что даже после телеграммы начальника Генштаба от 18 июня 1941 года генерал Павлов не сделал ничего для повышения боеготовности войск. А почему, собственно? Почему генерал Павлов позволил себе отнестись к документу Генштаба таким возмутительным образом?
  
  Ещё один вопрос. Почему об этой телеграмме не упомянул в своих мемуарах маршал Жуков? Почему он вообще не упомянул о деятельности Генштаба в последнюю неделю перед войной? Как видим, происходило в эти дня множество поистине удивительных и важных событий. Почему он ни слова не сказал о том, какие донесения слал ему в генштаб генерал Павлов по поводу возможного нападения немцев?
  
  Ну как, почему. Любое упоминание обо всём этом неизбежно должно было обрушить тщательно выстраиваемую Жуковым легенду. О том, что повышению боеготовности армии упорно и всячески мешал Сталин.
  
  И даже пресловутая телеграмма. Упомяни о ней, и сразу у читателей неизбежно возникнет сомнение. Такая телеграмма невозможна без санкции Сталина. Тогда как же столь долго лелеемая история о неверии Сталина в саму возможность немецкого нападения? А кто-то из более дотошных может подумать и шире. О том, что телеграмма эта пошла не просто с санкции Сталина, но по его инициативе... Учитывая то странное обстоятельство, что исполнение этого сверхважного указания начальник Генерального штаба почему-то проверять не стал.
  
  В одном случае директива в ночь перед войной ему показалась не самой срочной, так что отправлена она была в войска с ощутимой задержкой. В другом случае тоже, видно, не числил генерал Жуков такую телеграмму среди самых важных и неотложных дел. Но там-то речь шла о часах-минутах. А здесь было целых три дня.
  
  Потому-то и не сказал ничего о последних днях перед войной прославленный маршал в своих мемуарах. Не хотел отвечать на вопрос - почему это он не проверил исполнение. Только его амбиции, это для нас в данном случае как раз самое малоинтересное. Самое же интересное заключено в ответе на следующее. А почему, действительно, в этом вопросе генерал Жуков позволил себе отпустить вожжи? Почему не проконтролировал? Да что там, отпустить? Он их в этом случае даже и не натягивал...
  
  И генерал Павлов, ну не самоубийца же он? Ведь невыполнение приказа, это же преступление. Придётся же за это отвечать.
  Или не придётся?
  
  Поневоле приходишь к выводу, что благодушие генерала Павлова должно было иметь вполне житейски реальную основу. Как, впрочем, и благодушие начальника ВВС округа генерала Копца.
  
  Остаётся, по-моему, неизбежный вывод. Генерал армии Павлов не выполнил указание генерала армии Жукова как раз потому, что ЗНАЛ. Никто с него выполнение этой телеграммы не спросит. А раз так, значит был он осведомлен частным образом о том, что Жуков выполнение её проверять не будет. Вернее так. Не будет проверять с соответствующим рвением. Формально спросит, поскольку положено. И точно так же формально можно будет отписаться о выполнении. Задним числом.
  
  Получается. что обе стороны, и Жуков, и Павлов, делали всё это для проформы. Чтобы от них кто-то отвязался. Не отвлекал их своими глупостями от действительно важных дел. В которых они, как профессионалы, разбираются лучше, чем некоторые дилетанты.
  
  Из протокола судебного заседания 22 июля 1941 года.
  
  "Подсудимый Павлов.
  ... Я признаю себя виновным в том, что директиву Генерального штаба РККА я понял по-своему и не ввел ее в действие заранее, то есть до наступления противника. Я знал, что противник вот-вот выступит, но из Москвы меня уверили, что все в порядке, и мне было приказано быть спокойным и не паниковать. Фамилию, кто мне это говорил, я назвать не могу..."
  
  И ещё, в другом месте.
  
  "...На вопросы члена суда диввоенюриста тов. Кандыбина подсудимый Павлов ответил: "Я своевременно знал, что немецкие войска подтягивались к нашей границе, и согласно донесениям нашей разведки предпола-
  385
  гал о возможном наступлении немецких войск. Несмотря на заверение из Москвы, что все в порядке, я отдал приказ командующим привести войска в боевое состояние и занять все сооружения боевого типа. Войскам были розданы патроны. Поэтому сказать, что мы не готовились, нельзя..."
  
  
  Кого имел в виду Павлов? Чьё имя он отказался назвать?
  "Мне было приказано..."
  Кто может приказать военному такого уровня? Очевидно, что это могли быть лишь два человека. Сталин или Тимошенко. О ком он говорил?
  
  Вспомним о принятом ранее решении о придвижении в западные военные округа нескольких советских армий. Вот Жуков в мемуарах всячески пытается уверить читателей в том, что это Сталин не верил в германское нападение. Что это Сталин всячески противился самым крохотным мерам по укреплению обороны, предлагаемым военными. Вплоть до запрета стрелять по самолётам. Или приказа сталинского сатрапа Берии "отодвинуть пограничников от границы".
  
  Но вот это массовое выдвижение Красной Армии на запад накануне германского нападения, что может менее соответствовать уверениям Жукова? Ведь более весомого повода испугаться возможных провокаций у Сталина и быть не могло. Тем не менее, на шаг этот он пошёл. Это как понимать? От мелочи всякой Сталин шарахался, а фантастически масштабные меры принимал?
  
  Кроме того. У недоумения этого есть ещё и другая сторона.
  Ясно ведь, что решение о выдвижении войск на запад принял именно Сталин и никто другой. Можно при этом гадать, кто и что ему при этом советовал или не советовал. Здесь о многом можно гадать. Вплоть до того, правду говорит Жуков или неправду. Но одно можно сказать с полным основанием. Данное решение было принято при полной уверенности Сталина в его необходимости.
  
  Далее.
  Днём 21 июня Сталин звонит командующему Московским военным округом генералу Тюленеву и приказывает повысить боеготовность войск ПВО, защищавших Москву. Мог ли человек, приказывавший такое, полагать, что речь идёт всего лишь о возможном проникновении на советскую территорию неких "фашистских банд"?
  
  Именно в это время Сталин приказывает московским партийным секретарям Щербакову и Пронину задержать секретарей райкомов на своих местах и запретить им выезжать за город. Неужели эту меру он посчитал необходимой из-за возможного проникновения через границу сотни-другой бандитов?
  
  В "Тайне 21 июня 1941 года" я пытался уже реконструировать, какие вопросы могли обсуждаться на заседании в кабинете Сталина вечером 21 июня. Вот документальное подтверждение сделанным ранее выводам. Это, судя по всему, всего один из решаемых тогда вопросов. Но показателен сам характер такого решения.
  
  Размещено в сборнике "1941", т. 2, документ номер 596.
  
  "N 596. ЧЕРНОВИК ПОСТАНОВЛЕНИЯ ПОЛИТБЮРО ЦК ВКП(б) ОБ ОРГАНИЗАЦИИ ФРОНТОВ И НАЗНАЧЕНИЯХ КОМАНДНОГО СОСТАВА
  
  21 июня 1941 г.
  
  Особая папка
  
  I.
  
  1. Организовать Южный фронт в составе двух армии с местопребыванием Военного совета в Виннице.
  
  2. Командующим Южного фронта назначить т. Тюленева, с оставлением за ним должности командующего МВО.
  
  3. Членом Военного Совета Южфронта назначить т.Запорожца.
  
  II.
  
  Ввиду откомандирования тов.Запорожца членом Военного Совета Южного фронта, назначить т.Мехлиса начальником Главного управления политической пропаганды Красной Армии, с сохранением за ним должности наркома госконтроля.
  
  III.
  
  1. Назначить командующим армиями второй линии т.Буденного.
  
  2. Членом Военного Совета армий второй линии назначить секретаря ЦК ВКП(б) т. Маленкова.
  
  3. Поручить наркому обороны т. Тимошенко и командующему армиями второй линии т.Буденному сорганизовать штаб, с местопребыванием в Брянске. \414\
  
  IV.
  
  Поручить нач. Генштаба т. Жукову общее руководство Юго-западным и Южным фронтами, с выездом на место.
  
  V.
  
  Поручить т. Мерецкову общее руководство Северным фронтом, с выездом на место.
  
  VI.
  
  Назначить членом Военного Совета Северного фронта секретаря Ленинградского горкома ВКП(б) т.Кузнецова.
  
  АП РФ. Ф.З. Оп.50. Д. 125. Лл.75-76. Рукопись, подлинник, автограф Г. М. Маленкова. Имеются пометы и исправления..."
  
  
  Масштаб чувствуете? Не шутки ведь это - образование фронтовых управлений. Неужели такие меры Сталин принимает из-за угрозы проникновения на советскую территорию всё тех же пресловутых "банд"? Да ещё таких, которых можно легко "пленить"?
  
  И ещё.
  Кто в данном случае диктует характер обсуждения? Кто задаёт тон в вопросе противодействия германской угрозе? Военные или Сталин?
  Вчитайтесь. Подумайте.
  
  Одно можно сказать точно. С решением, записанном от руки Маленковым, был согласен Сталин. Полностью.
  Такой вот парадокс, вызванный характером тоталитарной власти. Личное мнение диктатора высказано в данном случае предельно ясно.
  
  Об остальных мнениях можно только гадать с той или иной степенью достоверности. Я имею в виду, в частности, предположения о том, как относились к этим решениям в этот момент Тимошенко и Жуков. Они могли их поддерживать. Они могли внутренне быть с ними не согласны. Внешнее несогласие при этом, конечно, было бы немыслимо. И даже не из-за тиранизма Сталина. Поскольку (в работе "Зачем Сталину была нужна власть" это рассматривалось) на стадии принятия решения он внимательно выслушивал авторитетные мнения. Мнения военных были, конечно же, авторитетны.
  
  Но вот позиция военного, который, ввиду обозначившейся угрозы нападения на его страну, начинает вдруг предлагать не реагировать столь решительно... Нет, эта позиция просто невозможна. Внешне, повторю, невозможна. Внутренне, об этом с такой же уверенностью сказать нельзя. Вот о внутренней позиции Сталина в данном случае можно сказать с уверенностью.
  
  И что, неужели Сталин после всего этого будет названивать генералу Павлову и успокаивать его? Что всё это ерунда, что никакого масштабного нападения не будет, а будет несколько бандитов, которых надобно "пленить"?
  
  Но, если это не Сталин успокаивал Павлова (на самом деле, как мы видели, всё было как раз с точностью до наоборот, Сталина пытался успокоить Павлов), то это был Тимошенко. Или солидарный с Тимошенко Жуков.
  
  Я приводил уже в работе "Тайна 21 июня 1941 года" случай, когда примерно в это же время Жуков обрывает доклад генерала Захарова о возможном нападении словами "Что вы паникуете!"
  
  И именно в это же самое время генералу Павлову, по его собственным словам, "...было приказано быть спокойным и не паниковать..."
  
  ***
  
  Вот мы, собственно, и подошли вплотную к действительным причинам действий генерала Павлова.
  
  На суде генерал Павлов пытался оправдаться тем, что не спешил исполнять официальные директивные документы, присланные ему из Москвы, так как те же люди, которые эти самые документы ему прислали, в частном порядке доводили до него своё мнение, что в данном случае угроза нападения преувеличена. Поэтому, говоря о вине генерала Павлова, никак нельзя обойти вниманием это важное, на мой взгляд, обстоятельство.
  
  Итак. Что же это получается? С одной стороны, начальник Генштаба присылает ему указание о повышении боеготовности. С другой стороны, из Москвы же важность этого документа на словах несколько понижается. В чём дело?
  
  Для того, чтобы ответить на этот вопрос, отойдём в нашей реконструкции несколько назад. Ну, хотя бы, в март 1941 года.
  
  Именно в марте 1941 года советский разведчик Рихард Зорге присылает в Москву донесение, из которого следует, что возможной датой нападения Германии на СССР может быть какой-то день после окончание войны Германии и Англии. Рихард Зорге в последующих донесениях приводил ещё много разных предполагаемых дат нападения, всё время разных. Но вот именно на эту радиограмму (вместе с некоторыми другими материалами советского разведчика) последовал одобрительный отзыв Сталина.
  
  Тогда же, в марте 1941 года на имя Сталина был направлен план Генерального штаба, содержащий основы стратегического развертывания РККА на западе и на востоке. Документ этот был подписан Тимошенко, Жуковым и Василевским (последний подписал как исполнитель). В этом важнейшем документе было упомянуто, что
  
  "...При условии окончания войны с Англией предположительно можно считать, что из имеющихся 260 дивизий Германией будут оставлены не менее 35 дивизий в оккупированных и на границах с ними странах и до 25 дивизий в глубине страны.
  
  Таким образом, до 200 дивизий, из них до 165 пехотных, 20 танковых и 15 моторизованных, будут направлены против наших границ..."
  
  Взято из
  Сборник документов "1941", т.1, документ номер 315.
  
  Иными словами, руководство советских вооружённых сил полагало, что возможным условием нападения Германии на СССР является окончание войны между Германией и Англией. Так же полагал тогда, судя по всему, и Сталин.
  
  В работе "Зачем Сталину была нужна власть?" рассматривалась уже обычная практика принятия Сталиным решений. Поэтому о старой, но тщательно и заботливо культивируемой до сих пор догме, что уверен в этом был один Сталин, а военные руководители при этом послушно соглашались с ним, чтобы сберечь свою жизнь, придётся отказаться.
  
  Генерал Жуков несколько позднее, публично, не стесняясь подчинённых, резко возразит Сталину по сравнительно менее важному, всего лишь десятикилометровому, поводу. В этом же документе речь идёт о значительно более масштабных вещах. О судьбе государства, если угодно. В таких вопросах ни Тимошенко, ни Жуков, ни Василевский обычно не виляли. Да и чем они могли рисковать в данном случае, если бы высказали иное мнение? Что такого антисоветского или антисталинского содержало мнение, что немцы могут напасть и до окончания войны с Англией? Иные мнения Сталин как раз внимательно выслушивал. С терпением, которого никогда не будет ни у кого из его позднейших критиков.
  
  И чем это мнение, кстати, так уж было неправдоподобно, если вдуматься?
  Знаменитые слова о гибельности для Германии войны на два фронта были известны, конечно, не только соотечественникам Бисмарка. К тому же абсолютно доказательным подтверждением правильности этих слов был пример Первой мировой войны. Что было очевидно, опять же, не только для немцев.
  
  Да и обычная логика подсказывала, - вторжение в СССР до окончания войны с Англией положение Германии не улучшало. Оно его резко ухудшало. А потому нападение при таких условиях было маловероятно.
  
  Таким образом, перед войной в советском военно-политическом руководстве существовало единое мнение о том, что самым вероятным условием нападения Германии на СССР может быть только предварительное заключение Германией мира с Англией. Этой точки зрения совершенно искренне придерживались как Сталин с Молотовым, так и Тимошенко с Жуковым. Впрочем, иных мнений в тогдашнем руководстве не было ни у кого. Даже нарком ВМФ адмирал Кузнецов, чьи подчинённые встретили войну наиболее организованно, даже он почти до самого последнего момента в возможность нападения не верил. Помните, в мемуарах он признался, что поставил сообщения Воронцова "под сомнение"?
  
  Именно эти соображения, а вовсе не дезинформации германской стороны заставили советское военно-политическое руководство относиться к переброске на Восток немецких войск несколько спокойнее, чем это было допустимо. Потому что происходило это на фоне понимания того, что начинать что-то серьёзное при наличии всё того же неустранённого фактора немцы не будут. Потому что это путь к гибели Германии. При этих условиях концентрацию войск можно было объяснить просто. Немцы пытаются блефовать. Обозначая угрозу нападения, будут стараться запугать. А запугав, потребовать себе каких-то значительных уступок со стороны СССР. Кстати, об этом или примерно об этом говорили и некоторые донесения советской разведки. Подтверждая и подкрепляя таким образом эту позицию советского руководства.
  
  Здесь же дополнительную тревожную ноту добавляла эскапада с полётом в Англию Рудольфа Гесса. Полёт этот говорил только об одном - Гитлер лихорадочно ищет возможности для заключения мира с Англией. Зачем, это понятно. Но вот почему так отчаянно? Вплоть до того, что пожертвовал для этого третьим (или даже вторым) человеком в Рейхе. Вывод здесь получался такой. Если Гитлер и принял решение о нападении на СССР, то ему обязательно нужен мир с Англией. Однако, как известно, мира не получилось, Гесс был арестован. Отсюда следовал вывод. Значит, Гитлер будет вынужден нападение своё отложить. До другого случая возможного заключения мира на Западе.
  
  Иными словами, в представлении советского руководства, со стороны Германии речь с большой долей вероятности могла идти о какой-то масштабной политической игре. Да ещё, памятуя о Гессе, с примесью явной авантюры. .
  
  Помните? В суде над руководством Западного фронта было озвучено мнение генерала Климовских о том, что "...все наши мероприятия по передвижению войск к границе есть мера предупредительная..."
  
  Или многозначительные строки из дневника Георгия Димитрова.
  
  "N 599. ИЗ ДНЕВНИКА ГЕНЕРАЛЬНОГО СЕКРЕТАРЯ ИСПОЛКОМА КОМИНТЕРНА Г. М.ДИМИТРОВА
  
  21 июня 1941 г.
  
  "...- В телеграмме Джоу Эн-лая из Чунцина в Янань (Мао Цзе-Дуну) между прочим указывается на то, что Чан Кайши упорно заявляет, что Германия нападет на СССР, и намечает даже дату - 21.06.41!
  
  - Слухи о предстоящем нападении множатся со всех сторон.
  
  - Надо быть начеку...
  
  - Звонил утром Молотову. Просил, чтобы переговорили с Иос. Виссарионовичем о положении и необходимых указаниях для Компартий.
  
  - Мол.: "Положение неясно. Ведется большая игра. Не все зависит от нас. Я переговорю с И. В. Если будет что-то особое, позвоню!""
  
  РЦХИДНИ. Коллекция документов. Машинопись, отпуски. \417\"
  
  Взято из
  Сборник документов "1941", т.2, документ номер 599.
  
  
  И знаменитое Заявление ТАСС, многократно позднее разруганное, было инструментом такой игры. Политический зондаж. Стремление понять, чего же на самом деле хочет, чего добивается Гитлер. Думаю, что на самом деле это заявление, а точнее реакция на него немецкой стороны, и было тем рубежом, когда единство мнений в советском руководстве было нарушено.
  
  На военных эта чисто дипломатическая акция произвела впечатление скорее эмоциональное. И мнения их явно не поколебала. Не их это была область деятельности, да и не привыкли они изощряться в политике.
  
  А вот для Сталина реакция немцев на это заявление явилась, судя по всему, неожиданной. Он мог ожидать чего угодно. Лицемерных уверений в дружбе. Грубого окрика. Обвинений. Оскорбительных требований. Но не того, что произошло на самом деле. Молчания. Полного и абсолютного молчания по официальным каналам. И сообщений по линии разведки, что в среднем звене германских функционеров заявление ТАСС встречено с насмешкой, как что-то, совсем уже не существенное.
  
  Что здесь сработало? Знаменитая сталинская недоверчивость? Подозрительность? Интуиция? Может быть, тактическая гибкость политически изощрённого ума? Не знаю. Не хочу гадать. Но именно в эти последние дни перед войной Сталин делает ряд шагов (речь о них шла уже выше), которые свидетельствуют об осознании им реальной военной угрозы.
  
  Для меня очевидно, что и упомянутые указания Генштаба накануне войны были направлены в войска именно по инициативе Сталина. Потому и ограничился генерал Жуков отправкой этих указаний, не озаботившись проверкой их исполнения. Потому и промолчал о них в своих мемуарах. Не с его самолюбием было рассказывать о чём-то, подтверждающем не его собственные таланты. Ну, и, наряду с самолюбием, работала, конечно (я имею в виду мемуары), установка на сталинскую вину. Это само собой.
  
  А вот позиция высших военных в эту последнюю перед войной неделю, повторю, осталась прежней. Для них ничего не изменилось. Нет, конечно, указания Сталина выполнялись ими по-прежнему беспрекословно. И встревоженности его, они, судя по всему, не противоречили. Но, думаю, повторю опять же, не из страха перед ним. Причина здесь была другой. Почему так думаю?
  
  Военному человеку самим характером его службы не положено быть менее боевым, чем человек гражданский. Если его гражданский руководитель говорит, что страна в опасности, он что, будет прекословить? Мямлить что-то сугубо штатское, что всё ещё, может, обойдётся? Как вы это себе представляете? Сказать такое вслух, это потерять уважение окружающих. Поэтому, что бы ни думал о происходящем такой вот генерал, он всегда, скорее всего, поддержит любые воинственные действия. И уж, во всяком случае, возражать по их поводу не будет.
  
  Кроме того, представьте себе настоящего военного. Не чиновника в погонах. Или завхоза. А человека, которого принято именовать "военной косточкой". Разве может такой человек отказаться от соблазнительной возможности лишний раз потренировать свои войска? Объявить очередную учебную тревогу? Тем более соблазнительно согласиться объявить тревогу боевую, но в полной внутренней уверенности, что лишний это повод для тренировки, для выявления огрехов.
  
  А ведь и Тимошенко, и Жуков были, безусловно, выдающимися военными. Так что, обеспокоенность Сталина они вполне дисциплинированно и точно претворили в указания, направленные в войска.
  
  Но вот в частном порядке... Ну, они же люди. Не сверхсущества. Люди. Как могли они оценить всплеск этой сталинской подозрительности? Что бы ни говорил или не писал потом Жуков о своём былом преклонении перед сталинским авторитетом, не мог он к нему относиться иначе, чем военный человек к человеку штатскому. Встревожился Сталин? Ну, это обычное дело. В сложной и опасной обстановке только военный сохраняет спокойствие и хладнокровие. А "шпаку" вроде бы как даже и положено нервничать и пугаться несуществующей опасности.
  Единственно, "шпак" был такого калибра, что нельзя было ему сказать так же, как сказал он генералу Захарову: "Что вы паникуете!"
  
  ***
  
  Был ли генерал Павлов в курсе такой позиции военно-политического руководства страны? Конечно. Уровень командующего войсками военного округа, да ещё одного из самых важных, подразумевает необходимость ориентироваться в основных оперативно-стратегических вопросах обороны страны. Прогнозы вероятных военных действий относятся сюда самым непосредственным образом.
  
  Кроме того.
  Генерал Павлов, судя по его стремительному взлёту накануне войны, в чести был не только у Сталина, но и, конечно, у своего военного начальства - Тимошенко и Жукова. Был ли он к ним ближе других командующих округами? Трудно сказать. Но вот только он один из командующих западными округами получил "генерала армии" в феврале 41-го. Кирпонос, Кузнецов, Черевиченко стали тогда генерал-полковниками. Так что о близости говорить не буду, но в фаворе он был несомненном.
  
  Часто ли он общался с ними? Вернее так. Насколько часто помимо минимума, вызванного служебной необходимостью? Здесь можно только предполагать, но вспомним, с какой лёгкостью он снимает трубку и набирает номер самого Сталина. По ерундовому, в общем-то поводу. Чувствуется в этом жесте некоторая театральность, конечно. Но и несомненное упоение властью и могуществом. Так какие могут быть сомнения, что не стеснялся он названивать по поводу и без повода и своему военному начальству?
  
  А частые разговоры располагают, конечно, к некоторым личным ноткам в общении. Особенно это касается людей примерно равного служебного положения, какими были тогда Жуков и Павлов. С безусловным учётом субординации, конечно. Эти личные отношения ощущаются, кстати, и в воспоминаниях Жукова, там, где он пишет о Павлове.
  
  Поэтому, естественно, что в телефонных разговорах в последние дни и часы перед началом войны личное отношение это к мерам по повышению боевой готовности войск так или иначе проявлялось. Не напрямую, конечно. Никто не рискнул бы обсуждать по телефону меры, предписанные самим Сталиным. Но многое можно понять и просто из акцентов, расставляемых в приоритетах диктуемых действий. Человек опытный чувствует такие намёки с полуслова. Ведь появилась же у Павлова откуда-то такая уверенность, что самым опасным развитием событий утром 22 июня может быть какая-то активность неких "фашистских банд". Из чего-то он такой вывод сделал?
  
  Почему-то он, посмотрев на сопредельную польскую территорию и не увидев там немецких солдат, просто убедился в том, в чём и без того был уверен.
  
  В результате до самых трёх часов утра он не сделал ничего, чтобы хоть как-то подготовиться к отражению германского удара. Просто потому, что в удар этот не верил.
  
  И вот здесь начинается вопрос вины.
  Был Павлов уверен в ненападении или не был, он был обязан предпринять меры, чтобы обеспечить боеспособность своих войск в ЛЮБОМ случае. Это его обязанность. Это его работа. Это его долг, в конце-концов.
  А он этого не сделал. Многие другие тоже не верили, но тем не менее готовность своих войск обеспечили. Как другие командующие округами. Или как адмирал Кузнецов, например. А генерал Павлов посчитал такие действия излишними.
  Почему?
  
  Ответ здесь может быть только один. Спесь. Гордыня человека, приобщённого к "сокровенным тайнам" оперативного, стратегического значения. Человека, который стал вхож в самые верхние эшелоны военного командования государства. И который считал мнения руководства Наркомата Обороны и Генерального Штаба непогрешимыми.
  
  Уверовав в свою собственную безнаказанность, он позволил себе рассуждать не о том, как выполнить приказ, а о том, как этот приказ проигнорировать. Здесь много ещё было, к сожалению, связанного с личными чертами человека, вознесённого столь стремительно к вершинам власти, избалованного славой и почестями. О чертах этих умолчу, но понятно, что сыграли они в случившемся не последнюю роль. Всё это и вылилось в деяние, называемое обычно казённо и сухо. Преступная безответственность.
  
  ***
  
  Можно полагать, тем не менее, что безответственность и халатность такого рода, будучи, конечно же, преступлением, не являются сами по себе основанием исключительно для смертного приговора. Существовали ведь в пределах того же уголовного кодекса и другие меры наказания. Мы с вами, кстати, видели уже примеры таких наказаний в отношении некоторых других старших и высших офицеров, применённых в это же самое время - лишение свободы, а также понижение в должности и звании.
  
  Действительно. Что может дать армии казнь генерала любого уровня? Ведь каждый из них имеет определённый опыт, имеет навыки и какие-никакие, но знания. Смерть всё это безвозвратно вычёркивает из той совокупности свойств, что определяет силу воюющей армии, без смысла и какой-либо пользы для неё. Ведь те самые четыре генерала, если бы не были казнены, вполне возможно могли бы впоследствии принести определённую пользу в других должностях, пусть и менее значимых. Думаю, мало кто сомневается в том, что Павлов или Коробков не справились бы с командованием корпусом или, на худой конец, дивизией. Или в том, что Климовских не справился бы со штабом армии или той же дивизии, а Григорьев - с руководством связью на том же уровне.
  
  Последующие события показали нам примеры того, как неудачные командующие фронтами командовали потом армиями. Не справившиеся командующие армиями командовали потом корпусами и дивизиями.
  
  В том случае, если поводом для наказания послужили события непреодолимой силы, у человека оставался всё-таки шанс доказать дальнейшей деятельностью свою состоятельность. И, если действительные таланты военачальника позволяли показать себя с лучшей стороны, он вполне мог пойти на повышение снова. Таким примером является судьба генерала Малиновского, снятого в июле 1942 года с поста командующего Южным фронтом и пониженного в должности до командования армией. Однако, после его блестящих действий на посту командующего Второй гвардейской армией в Котельнической операции он вновь был назначен командовать фронтом. И прекрасно воевал на этом посту до самого конца войны.
  
  Но даже если командование это после понижения было для кого-то и без блеска особого, то и на среднем уровне командовать - это уже не без пользы. Потому что существовал тогда, особенно в начале войны, острый кадровый голод на командные кадры высокого звена.
  
  Помимо причин этого явления, изложенных в настоящем очерке, с началом войны возникает обычно ещё и новая причина. Командиры мирного времени далеко не всегда соответствуют требованиям войны. Поскольку для служебного роста в мирное время требуются качества, заметно отличающиеся от потребных для войны. А командиры, по всем своим качествам созданные для войны, в мирное время далеко не всегда делают успешную карьеру. И не занимают поэтому к началу боевых действий те должности, где могли бы проявить себя с наибольшей пользой для дела. В ходе войны происходит своего рода естественный отбор командного состава. И лишь в его процессе возникает более-менее нормальное укомплектование армии достойными командирами. Плюс обретение ими опыта, конечно.
  
  Но всё это, понятное дело, требует времени. В начале же войны после долгого мирного периода любая армия испытывает обычно проблемы с командными кадрами. Особенно на самом верху. А потому любой командир высокого уровня, который может быть использован с пользой для дела, является своего рода ценностью.
  
  Так что высшая эта мера кажется в данном случае не просто жестокой и бесчеловечной, но и вредной для общего дела.
  
  Кроме того, действительно бросается в глаза торопливость следствия и суда. Отсутствие солидных доказательств, документальных и материальных. Не были даже допрошены на суде свидетели, настолько всё это делалось торопливо и скомкано.
  
  Так что эта самая торопливость следствия и суда, нежелание вдаваться в детали и смягчающие обстоятельства, в дополнение к явной расточительности предпринятой меры, и явились впоследствии дополнительным основанием к обвинению Сталина в том, что он просто искал виновных для сокрытия собственных просчётов.
  
  ***
  
  Соображения эти, на первый взгляд, кажутся логичными и правильными. Хочу, однако, обратить внимание на такую деталь. Когда и в каких условиях выдвигаются эти соображения? Очевидно, что соображения эти выдвигаются в мирное время. И в обстановке, далёкой от военной.
  
  А есть ли разница, в какой обстановке совершено деяние, которое мы пытаемся объяснить?
  Оказывается, есть не просто разница. Оказывается, объяснения одного и того же деяния в мирное время и время военное, да не просто военное, а в обстановке критической, могут быть диаметрально противоположными.
  
  Приведу пример.
  
  В мирной обстановке солдат отказался выполнить приказ командира. Неважно, какой, умный или глупый, нужный или нет. Факт тот, что отказался. За этот проступок может последовать наказание, как это и предписано соответствующим уставом. Однако никому и в голову не придёт, определяя меру этого наказания, вынести ему смертный приговор.
  
  А вот, ситуация, достаточно распространённая в боевой обстановке. Подразделение отступает без приказа. Более того, нарушая приказ. Ну, это говорится так обычно для благозвучности. На самом деле происходит безудержный драп. Бегут люди, уже плохо владеющие собой, плохо соображающие, что происходит. Бегут с одним инстинктивным, но беспредельно властным желанием. Выжить. И никакие приказы остановить их не могут.
  
  Можно их понять? Конечно. Все люди. Все хотят жить. И никто не хочет умирать.
  
  Они целый день были под огнём, на их глазах легко и буднично убивало и калечило знакомых им людей. Смерть - вот она, совсем рядом, зримая и наглядная. Брызжет кровью, разбрасывает оторванные конечности, являет зрелища вскрытых внутренностей. И каждую секунду каждого из них может убить или искалечить так же легко и буднично. Потрясение, вызванное этим запредельным ужасом, вызывает очень часто оцепенение. Человек уже не владеет собой. Теряет себя. И, наконец, в какой-то момент кто-то побежал. За ним побежал ещё кто-то... Такой пример в обстановке боя, в обстановке невиданного стресса, обычно действует гипнотически. И вот бежит уже всё подразделение.
  
  Можно их простить?
  С точки зрения мирного времени, да, конечно.
  
  Юлия Друнина написала в 1943 году пронзительные слова:
  
  "Я только раз видала рукопашный.
  Раз - наяву, И тысячу - во сне.
  Кто говорит, что на войне не страшно,
  Тот ничего не знает о войне".
  
  Так что понять можно.
  
  Однако. Военное время имеет свою логику. Бегство даже небольшого подразделения может привести к самым жестоким и часто необратимым последствиям. Бегут ведь люди не сами по себе, их вынуждает к этому враг. И если цели своей в данном случае враг достиг, и кто-то где-то побежал, то, будьте уверены, обстоятельство это враг обязательно использует к своей выгоде. Выгода эта обычно заключается в том, чтобы нанести поражение тем, кто не побежал, заставить побежать и их тоже. Или окружить их, чтобы гарантированно поставить в безвыходное положение. Да ещё ударив оттуда, откуда удара никто не ждёт, потому что там должны держать оборону свои. В результате, поражение принимает часто гораздо больший масштаб, чем первоначальное бегство горстки солдат. И влечёт это за собой, естественно, гибель значительно большего числа людей.
  
  По этой причине обычно в армиях всего мира существуют самые жестокие наказания против солдат и офицеров, поддавшихся панике или проявивших трусость в боевых условиях. Разумеется, наказать всех, побежавших с поля боя, невозможно. Иначе можно просто остаться без армии.
  
  Поэтому наказанию подвергают только несколько человек. Но наказанию обычно самому жестокому. Смерти. Причём делается это часто публично, на глазах множества людей. Зачастую на глазах тех самых солдат, которые только что бежали с поля боя. И делается это даже не столько для чистого наказания, сколько в назидание. Для того, чтобы этим потрясением постараться выжечь любую мысль о бегстве. Чтобы в следующий раз страх перед расстрелом заставил не поддаться панике. Не потерять себя. Поэтому зачастую никакого значения не имеют прошлые заслуги приговорённых. Главное здесь обжечь выживших. Потрясти их до основания. Заставить запомнить, что бегство с поля боя не спасает жизнь.
  
  В перестроечную эпоху появилось много баек про всесилие СМЕРШа, про бессердечие заградотрядов. Про палачей - энкаведешников. Дожили эти байки и до сегодняшнего времени. Вранья в них ровно столько, сколько созданного у широкой публики убеждения, что только эти немногие экзотические образования и создавали общую картину войны.
  
  На самом деле, за бегство с поля наказывали своих людей в первую очередь командир и комиссар. Потому что именно они отвечали за бегство своих людей. Они же и обязаны были пресекать это. Любыми средствами. В том случае, если они не остановили такое бегство, наказанию подвергалось именно командование. Вплоть до расстрела. И тоже публичного. Или же с обязательным оповещением командного состава соответствующей части. И опять же, невзирая на прошлые заслуги.
  
  Делалось это по той же причине. Чтобы каждый командир знал. Как бы ты ни был хорош раньше, как бы ни был бесстрашен сам лично, но если твои подчинённые побежали, тебе не жить.
  
  При этом командиры наделялись самыми широкими полномочиями для пресечения паники в своих подразделениях.
  
  Именно на это обращал внимание Дисциплинарный Устав РККА 1940 года.
  
  "Глава 1.
  
  ...4. За состояние дисциплины в войсках в первую очередь несет ответственность командир.
  
  Он обязан непрестанно воспитывать своих подчиненных в духе выполнения всех требований воинской дисциплины, развивать и поддерживать у них сознание высокого значения звания воина Красной Армии, призванного беззаветно защищать свою Родину - Союз Советских Социалистических Республик.
  
  5. Командир отвечает за своих подчиненных. В отношении их он должен быть всегда требовательным, строгим и справедливым, взыскивая с нерадивых и нарушителей дисциплины и поощряя отличившихся.
  
  6. Подчиненные обязаны беспрекословно повиноваться своим командирам и начальникам.
  
  В случае неповиновения, открытого сопротивления или злостного нарушения дисциплины и порядка командир имеет право принять все меры принуждения, вплоть до применения силы и оружия.
  
  Каждый военнослужащий обязан всеми силами и средствами содействовать командиру в восстановлении дисциплины и порядка.
  
  7. Командир не несет ответственности за последствия, если он для принуждения не повинующихся приказу и для восстановления дисциплины и порядка будет вынужден применить силу или оружие.
  
  Командир, не проявивший в этих случаях твердости и решительности и не принявший всех мер к выполнению приказа, предается суду военного трибунала
  
  8. Приказ командира и начальника закон для подчиненного. Он должен быть выполнен безоговорочно, точно и в срок.
  
  Невыполнение приказа является преступлением и карается судом военного трибунала..."
  
  
  Обратите внимание. Командир не только имеет право. Он ОБЯЗАН добиться выполнения своего приказа. Вплоть до применения оружия.
  
  Насколько это справедливо?
  Вот представьте себе. Приговорили к смерти восемнадцатилетнего мальчишку. Он, может быть, первый раз увидел бой. Первый раз увидел, как это страшно. Испугался. Побежал. Это так.
  Ну так простите его. Вы старше, вы опытнее, вы больше видели в жизни. За что же так сразу? Так бесповоротно и жестоко лишать жизни? Может, в следующем бою он будет смелее? Да и вообще, если и без выдающейся храбрости, но всё равно лишний штык в бою не помеха. Вот убьёте его, и он больше никогда и нигде не принесёт никому никакой пользы.
  Так ведь?
  
  Так, конечно.
  
  А молодой лейтенант, командир побежавшей роты, его зачем убивать? Отправьте его искупать вину на передовую. Командиром или рядовым, неважно. Он что, лишним там будет? Лишних там не было. Не хватало там народу, это обычно, а лишних не было. Может, искупив вину, он потом героем станет? Сможет отлично командовать не только ротой, но и батальоном или, со временем, даже полком? Так зачем его убивать?
  
  Однако война имеет свои законы. И, если уж на то пошло, и свою мораль. В её логике всё выглядит несколько иначе. Согласно ей, каждая эта бесценная личность, попавшая в такие страшные обстоятельства, действительно виновна. Потому что вина одного явилась причиной гибели других людей. Каждый из которых, кстати, тоже являлся бесценной личностью.
  
  И логика войны требует с неумолимостью закона природы того, чтобы подобное впредь не повторялось. Причём не повторялось не когда-то там, через год или два, а мгновенно, начиная буквально с сегодняшнего дня. Иначе армия погибнет. Добиться же этого можно только через самые сильные и, да, признаем, бесчеловечные средства. И здесь ничего нельзя изменить, потому что сама война по сути своей глубоко бесчеловечна. И если вам приходится воевать всерьёз, значит, приходится принимать во внимание её законы.
  
  Да, конечно, были случаи злоупотребления своей властью. Слишком большой она была, эта власть, для людей мелких, случайно или незаслуженно получивших это страшное право, карать или миловать по своему усмотрению.
  Однако, речь в данном случае идёт не о неправедных вывихах чьих-то низменных побуждений. Речь идёт о случаях, когда высшая эта и безжалостная мера применялась оправданно, и была вызвана действительной необходимостью.
  
  Так по каким законам оценивать такой приговор? По законам мирного времени? Или по законам времени военного?
  
  Если по законам мирного времени, то, да, что это за суд такой? Никто обвиняемого не защищает, потому что в трибунале самой должности такой - адвокат, не предусмотрено. В деле нет никаких материальных доказательств, не допрошены никакие свидетели. Есть только отношение в трибунал командира и комиссара части, рапорт непосредственного командира, да собственные показания обвиняемого. Как можно лишать человека жизни на основании такого торопливого и неполного рассмотрения дела?
  
  А возьмём другой случай. Это, когда командир на поле боя своей рукой убил своего поддавшегося панике солдата. Пусть он сделал это для того, чтобы пресечь эту самую панику среди остальных солдат. Пусть этого от него требовал приведённый выше устав. Но что, этот солдат был самый виновный? Вот он, лично он, несчастный человек, случайно подвернувшийся под руку наводящему порядок командиру, он что, виноват был больше других?
  Разве это справедливо?
  
  Справедливость мирного времени. Если следовать её побуждениям, то надо сегодня не просто оправдать приговорённого когда-то, но и осудить приговорившего.
  Но тогда уж осудить и то, что он этой мерой спас от гибели многих других людей. Такая вот справедливость.
  Не говоря о том уже, что военный закон установил, что "командир не несет ответственности за последствия" своих мер по восстановлению порядка. Если норму эту отменить задним числом, то здесь уже речь может идти не о справедливости, но о полном разложении армии.
  
  И ещё о справедливости. Когда сегодня рассуждает кто-то о чрезмерности приговора генералу Павлову, давайте попробуем взвесить справедливость эту отсюда. От приговора к смерти рядового солдата. Тогда, во время боя его смерть посчитал кто-то необходимой для того, чтобы не бежали с поля боя его товарищи. Сегодня, в мирное время эта смерть тоже ведь представляется преступным произволом. Так почему никому нет дела до этого давнего приговора? Почему никто не стремится к тому, чтобы пересмотреть и его приговор тоже? Его жизнь, она, что, не такая ценная, как жизнь генерала армии? Это человек другого сорта? Или не человек вовсе?
  
  Конечно. Генерал больше знает. Это специалист неизмеримо более высокого уровня, чем рядовой солдат. И пределы его власти неизмеримо выше.
  
  Однако, мы говорили о справедливости. Так вот. Солдат - существо практически бесправное. Командир высокого ранга, напротив, имеет огромную власть, значительное материальное благополучие, разнообразные привилегии. Он, повторю, является абсолютным повелителем жизни и смерти рядового солдата. Но даётся всё это ему государством вовсе не из-за его кажущихся или действительных талантов, как ни силится кто-то представить дело именно таким образом. На самом деле, всё это даётся ему авансом. Народ содержит его для своей защиты. А это означает, что содержание это подразумевает его победы в случае войны. И уж, во всяком случае, даётся ему всё это не для того, чтобы губил он понапрасну по своей вине множество своих людей.
  
  Не справился со своим ремеслом, значит, свой народ этот генерал обманул. Он согласился принять предложенные ему народом почести, достаток, привилегии, власть. Но работу, за которую он получил всё это, не исполнил.
  
  Так что, с точки зрения справедливости и степень вины их несоизмерима между собой. Если вина солдата привела к гибели немногих, то вина генерала Павлова, например, привела к гибели несоизмеримо большего числа людей. Поэтому, справедливее было бы оправдать задним числом этого рядового солдата, а потом уже многозвёздного генерала. Чего, как мы видим, не произошло. Так о какой справедливости может идти речь?
  
  Если же говорить не о справедливости, а о целесообразности того и другого приговора, то как можно оценивать его сегодня, оторвав от обстоятельств, в которых он был вынесен?
  
  Обстоятельства, которые складываются вследствие тяжёлого поражения, требуют немедленного реагирования. Немедленно должны быть пресечены паника и бегство. Немедленно надо преодолеть растерянность командного состава. Поэтому вопрос продолжительности судопроизводства логикой войны решается не с точки зрения потребности в тщательном и разностороннем рассмотрении вопроса, а с точки зрения потребности в незамедлительном решении.
  
  Происшедшее с генералом Павловым лежит в русле той же самой логики. Бесчеловечной логики войны. При всей тяжести его преступления, безусловно, приговор мог быть более мягким. Даже учитывая то, что вина его была чудовищно велика. Но здесь, однако, при выборе степени наказания рассматривались, в том числе, и соображения, далёкие от действительной его вины.
  
  Соображения эти, при всём чьём-то желании облечь их только лишь в черты характера Сталина (гнев, раздражение, мстительность по отношению к провинившемуся), на самом деле решали задачу, далёкую от личности самого генерала. Точно так же, как решалась такая же задача при вынесении приговора какому-нибудь рядовому или лейтенанту. Задача была той же самой - остановить бегство армии. В данном случае, пресечь панику, охватившую тогда высший и старший командный состав.
  
  Оправданна была эта мера? Не берусь судить.
  Да, вот именно так. Судить эту меру по законам мирного времени несправедливо. А судить по меркам времени военного... Да ещё и времени катастрофы... Так не можем мы этого сделать, поскольку живём в нашем мирном сегодня. Кто-то за такое берётся, видимо имеет к тому основания. Я не берусь.
  
  Другое дело, это увидеть с точки зрения пресловутого послезнания, сработал этот приговор так, как это было задумано? Или мера эта оказалась всё равно напрасной, потому что цели своей не достигла?
  
  Надо сказать, что стараниями опять-таки в первую очередь нашего генералитета, всё последующее время настойчиво строилось мнение о напрасности этого приговора. О том, что фронт тогда всё равно не стабилизировался, и войска продолжали отступать, как отступали ранее. О том ещё, что наши генералы и без сталинских злодейств все как один рвались в бой, все как один были полны решимости и уверенности в конечной победе.
  
  Как будто не было никаких огромных неуправляемых толп растерявшихся военных разного ранга, которыми никто не командовал. Как будто не было сдавшихся или внезапно заболевших в начале войны генералов. Именно в это самое время был даже случай, когда "тяжело раненый" генерал отбыл на самолёте с фронта для лечения в госпитале, а через несколько дней был арестован на своей квартире в Москве. Всего этого как будто бы не было.
  
  Так что не всё так просто с уверениями в том, что приговор генералу Павлову никаким образом не повлиял на реальность, а потому был напрасен.
  
  Ещё раз прошу обратить внимание на признание маршала Бирюзова. Напомню.
  
   "Приказ, объявлявший изменниками Родины бывшего командующего войсками Западного особого военного округа генерала армии Д. Г. Павлова и его ближайших помощников, у меня лично оставил самое тягостное впечатление".
  
  Если вчитаться повнимательнее, то из этих слов можно понять несколько больше, чем предполагал их автор.
  
  Давайте уберём из этой фразы заведомо придуманное автором "объявлявший изменниками Родины". Поставим на это место те слова, которые звучали в приговоре в действительности, о чём маршал Бирюзов, повторю, несомненно, знал. При такой замене можно будет увидеть действительное отношение к этому приговору командира 132-й стрелковой дивизии генерал-майора Бирюзова. Тогда, в июле 1941 года.
  
  Итак, читаем снова. Не писанные слова, но затаённые мысли.
  
  "Приказ, осудивший бывшего командующего войсками Западного особого военного округа генерала армии Д. Г. Павлова и его ближайших помощников ...за трусость, преступное бездействие, отсутствие распорядительности, развал управления войсками, сдачу оружия и складов противнику, самовольное оставление боевых позиций..., у меня лично оставил самое тягостное впечатление".
  
  Давайте подумаем. А какого впечатления у советских генералов добивался этим приговором Сталин? Лёгкого?
  
  Ясно же, что этот приговор был вынесен для того как раз, чтобы генералы и полковники впечатлились именно таким образом. Чтобы усвоили они это послание сразу и максимально серьёзно.
  
  В 1939 году по итогам Хасанских событий было осуждено командование 1-й Приморской армии. И тоже за бездеятельность, нераспорядительность, потерю управления войсками, что привело к дезорганизации и безначалию в районе боевых действий. Однако, ввиду общей победы, хотя и с неоправданно высокими потерями, повода для обвинения в самовольном отступлении, сдаче оружия и складов быть не могло. Их и не было. Поэтому приговор был относительно мягок. Командующий армией комдив Подлас получил тогда пять лет лишения свободы. Но был освобождён из заключения уже через два года. Член военного совета армии бригадный комиссар Шуликов и начальник штаба полковник Помощников получили соответственно два и три года условно.
  
  Теперь командованию Красной Армии давался другой сигнал. И судя по словам маршала Бирюзова, цели своей Сталин достиг. Высшие и старшие советские командиры поняли всё быстро и правильно.
  
  Разумеется, мгновенно измениться качественно командный состав не мог. Но было до них доведено самое главное. Никто ни с кем церемониться не будет. Невзирая на чины и былые заслуги. Бегство подчинённых, потеря управления, растерянность командира и комиссара становились теперь поводом для самого страшного наказания. И все всё прекрасно поняли. Пусть и получив от этого "самое тягостное впечатление".
  
  Поэтому позднейшие рассуждения о том, что расстрел генерала Павлова был мерой напрасной, явно никакого отношения к действительности не имеют.
  
  Да, конечно. Много было в Красной Армии командиров, которые уверенно делали своё дело и без таких жестоких примеров. Однако воевать должна была вся армия, а не только лишь лучшие её командиры. Так что и для этих умных, умелых и решительных офицеров мера эта была несомненно полезной. Поскольку новая эта формируемая среда, в которой будет созревать новый характер армии, нужна была и им тоже. Для того, чтобы не бежали их соседи, ставя всех иных в сложнейшее, а часто безнадёжное положение. Кроме того, была в этом помощь и им самим, облегчая труд по вразумлению подчинённых. Чтобы "экстренные" меры по приведению кого-то в чувство приходилось применять им самим не так часто, как было это ранее.
  
  
  Нельзя, впрочем, не согласиться с тем, что сама по себе одна эта мера и не могла переломить настроения огромной массы людей. Даже и в совокупности с другими карательными действиями, предпринятыми в это же время. Только кто сказал, что всё ограничивалось тогда только мерами трибунальными?
  
  На самом деле, приговоры эти нельзя рассматривать в отрыве от других шагов, предпринятых Сталиным в это же самое время и направленных на перелом сложившейся тогда в армии массовой готовности к поражению. Ведь предпринимался тогда целый комплекс решительных и масштабных действий, направленных на приведение армии в состояние, когда она смогла вернуть себе боеспособность.
  
  Эту совокупность включали в себя меры, призванные пресечь разложение командования. Сюда, в первую очередь, необходимо отнести возрождение в армии института военных комиссаров.
  
  Многократно осуждённая современниками практика сознательного введения в командную иерархию армии двоевластия вместо единоначалия, на самом деле была вызвана острой необходимостью. Преимущества единоначалия были, разумеется, видны руководителям государства. В том числе, и в момент принятия этого решения. Именно поэтому, как только это становилось возможным, институт военных комиссаров немедленно упразднялся, и в армии устанавливалось вполне логичное и наиболее рациональное единоначалие.
  
  Так, институт военных комиссаров был фактически упразднён вскоре после окончания Гражданской войны. Второй раз в истории Советского государства он был введён в армии в 1937 году. Причина этого была очевидной. Было необходимо обеспечить лояльность командного состава в период нового витка гражданской войны, вылившегося зримо в массовые репрессии вообще и чистку армии в частности. В 1940 году институт военных комиссаров был упразднён снова. И вот теперь, всего через год, его пришлось восстанавливать.
  
  Необходимо сказать, что предпринято это было как нельзя более вовремя.
  
  Растерянность, паника, нераспорядительность одного командира теперь вступали в конфликт не только с абстрактным законом, но и с конкретным человеком, воюющим теперь рядом с командиром. Человеком, облечённым теми же властными полномочиями. И одновременно несущим ту же меру ответственности за подразделение, что и командир. Но имеющим другую вертикаль подчинения, на которую командир этот, и даже его начальник, влиять никак не могли.
  
  Конечно, было в этой ситуации много конфликтов и непониманий. Конечно, повторю, были командиры, хорошо воевавшие и без такого вот контролёра над душой. Только, если бы все армейские командиры управлялись со своими обязанностями успешно, тогда бы и армия не бежала в таком массовом количестве, как было это летом 1941 года. Что и не вызвало бы необходимости в столь жёстких и радикальных мерах, предпринятых советским руководством в начале войны.
  
  А поскольку случилось то, что случилось, меры эти в значительной мере спасли тогда от гибели армию, а значит, и страну.
  
  Приводимый выше пример бегства прусской армии в 1806 году показывает, что в том случае, если бегство это не остановить, то государство может погибнуть. В то время Пруссия, как известно, не погибла. Она "всего лишь" была целиком оккупирована военным противником. Но в то время от гибели её уберегли внешние обстоятельства. Такие, например, как позиция российского императора Александра, полагавшего, что существование Пруссии есть главное условие, при котором возможен мир с Францией. А Наполеону в то же самое время мир с Россией был отчаянно нужен.
  
  Для СССР такого рода внешние обстоятельства практически отсутствовали. Оккупация для России в этих условиях, при наличии планов Гитлера по завоеванию жизненного пространства и логично вытекавшими из них мерами по освобождению этого пространства от "излишнего местного населения", и означала в действительности гибель не только государства, но и этноса.
  
  Безусловно. Немедленного преображения не произошло. Армия продолжала отступать. Армия продолжала терпеть одно поражение за другим. Ну а какая вообще единовременная мера могла тогда, в той обстановке, круто переменить ситуацию?
  
  Но вскоре уже немцы были остановлены под Смоленском. Да, остановлены лишь на время. Но это был первый такой случай после 1933 года, когда Гитлера вообще кто-то где-то остановил. И когда мы говорим о трагедии 1941 года, то не должны забывать (а как же нас стараются заставить об этом забыть), что именно в это тяжёлое время остановил впервые немцев советский солдат под командованием верховного главнокомандующего Сталина. Не американец. Не англичанин. Не француз.
  
  Будут и потом ещё удачи и неудачи. Однако было положено начало главному. Дух армии начал кристаллизоваться. Надо ли говорить о том, что такая кристаллизация не происходит в любой, непригодной для этого среде? Ясно же, что среду эту надо формировать. Целенаправленно насыщать нужными компонентами. Теми компонентами, которых не было, например, в Пруссии 1806 года.
  
  О том, что, несмотря на страшные поражения 1941 года, устойчивость армии начала формироваться именно тогда, в самую, казалось бы, безнадёжную пору, можно понять из такого, например, признания.
  Великий советский лётчик Александр Иванович Покрышкин в своих мемуарах обронил неприметную фразу. Описывая один из воздушных боёв лета 1942 года, он прокомментировал его следующим образом.
  
  "...Нас окружают другие летчики. Комоса тоже подошел. Я приумолк, ожидая его вмешательства. Он не проронил ни слова.
  
  - Мы вдвоем с Бережным не дали врагу сбить ни одного нашего. А почему мы не видели никого из вас в этой схватке? За облаками спокойнее. Я буду водить группы, - мне пришлось обращать это предупреждение к рядовым летчикам и к комэску тоже. - Со следующего вылета буду водить. Но если впредь кто уйдет со своего места прикрытия, я его сам расстреляю. Отвечу за это, но расстреляю как предателя.
  
  Только это слово, эта угроза могли передать мое возмущение, мое волнение, мою обеспокоенность положением в эскадрилье. Было ясно, что так, как мы летали только что, больше летать нельзя. Я сейчас думал о наземниках, о бомбардировщиках и о себе. Я не собираюсь погибнуть, как придется. Нам надо еще много воевать. Летом сорок первого года мы, необстрелянные, встречали врага на границах с большей яростью и сплоченностью, чем кое-кто встречает его здесь, в глубине нашей территории" (выделено мной - В.Ч.).
  
  Обратите внимание. Если бы речь шла всего лишь об отдельном эпизоде, автор вряд ли позволил бы себе такое заявление. В советские времена, когда были изданы мемуары, такие слова, применённые без должного основания, были бы расценены, по меньшей мере, как легковесные и безответственные. Поскольку, будь они напраслиной, бросали бы тень на советскую армию.
  
  Однако, неподобающим это горькое высказывание воспринято не было. Значит, относились эти слова не к одному только отдельному эпизоду. Значит, были они плодом продолжительных наблюдений. Размышлений и обобщений. И воспринимались знающими людьми как должное. А потому не вызвали в соответствующих инстанциях протеста. Во всяком случае, протеста серьёзного.
  
  То есть, судя по всему, были эти слова проявлением мнения не одного только Покрышкина. Знали об этом многие. Но в то время не очень широко обсуждали, конечно. Хотя и причина, по которой именно летом 1942 года был издан знаменитый приказ номер 227, никогда знающими людьми не оспаривалась.
  
  Так что меры, предпринятые Сталиным в начале войны по предотвращению гибели страны и народа, её населявшего, несомненно, сыграли в тот момент свою положительную роль. Не только они одни спасли, согласен. Но без них гибель оказалась бы намного вероятнее
  
  Но только ли одной лишь жёсткостью, а где-то и жестокостью, заставил воевать разваливавшуюся тогда армию вновь назначенный Верховный главнокомандующий?
  
  Поговорим и об этом.
  
  ***
  
  Предлагаю вашему вниманию весьма поучительную историю, происшедшую в самом начале Курской битвы.
  
  
  Руденко С.И. Крылья Победы. - М.: Международные отношения, 1985.
  http://militera.lib.ru/memo/russian/rudenko/05.html
  
  "...8 мая мы получили директиву Ставки о приведении войск в полную боевую готовность для отражения возможного наступления противника, намеченного на 10-12 мая. Были срочно приняты необходимые меры, и командующий фронтом К. К. Рокоссовский доложил о них И. В. Сталину. Вот что писал он об авиации: "16-я воздушная армия активизировала воздушную разведку и ведет тщательное наблюдение за противником в районе Глазуновка, Орел, Кромы, Комаричи. Авиасоединения и части армии приведены в боевую готовность для отражения ударов авиации противника и срыва возможных его наступательных действий"...
  
  ...Базирование нашей армии позволяло авиасоединениям без дополнительного аэродромного маневра действовать как на орловско-курском, так и на белгородско-харьковском направлении, а в критические моменты помогать соседней 2-й воздушной армии.
  
  Главное, к чему мы стремились, - с начала операции завоевать господство в воздухе. К этому готовились командиры всех степеней...
  
  ...В штабе заканчивались последние приготовления к операции. После всестороннего обсуждения было решено бомбардировщики и штурмовики посылать в бой эшелонами, чтобы постоянно держать под воздействием с воздуха войска наступающего противника Полки должны были сменять друг друга, образуя над вражескими позициями огненную вертушку. Этот замысел утвердил сначала командующий фронтом, а затем представитель Ставки Г. К. Жуков...
  
  ...И вот у нас все готово, отработано, расписано по часам. А фашисты почему-то не наступают. Потянулись напряженные дни ожидания...
  
  ...В ночь на 5 июля командование фронта получило подтверждение, что в 3 часа утра вражеские войска после короткой артподготовки перейдут в наступление в общем направлении на Курск. Было принято решение нанести по противнику [161] упреждающий удар - провести мощную артиллерийскую контрподготовку.
  
  На рассвете по распоряжению командующего фронтом вдоль всего участка нашей обороны ослепительными зарницами полыхнули залпы орудий и гвардейских минометов, тишину разорвал и раскатился окрест оглушающий грохот. Вздыбилась, заклубилась в огненном вихре земля на позициях вражеских войск, изготовившихся к штурму. Контрподготовка длилась 20 минут. Наша артиллерия внесла существенные "поправки" в планы противника Только в в 4 часа 30 минут он начал артподготовку, а пять минут спустя на его позиции вновь обрушились снаряды и мины - командующий фронтом приказал повторить артиллерийский налет. Тут же он позвонил мне на КП и сказал:
  
  - Теперь настало время вводить в действие авиацию, разворачивай плечи.
  
  Мы немедленно направили приказания в соединения и части о времени "Ч" и действиях по плану.
  
  В 5 часов 30 минут, с опозданием на два с половиной часа, противник начал наступление. Тут же над полем боя появилась его авиация. Группы (по 50-100 самолетов в каждой) накатывались волнами. На оборонительные рубежи наших войск, на позиции артиллерии посыпались фугасные бомбы. Вступили в бой наши истребители. В небе, то и дело перечерчиваемом дымными трассами горящих самолетов, закружилась карусель.
  
  Мимо командного пункта, низко над землей, проносились колонны краснозвездных штурмовиков. Обширные минные поля, массированный огонь артиллерии и минометов, нарастающие удары авиации с воздуха замедлили продвижение вражеских танковых частей, вклинившихся в нашу оборону. После ожесточенного двухчасового боя противнику удалось немного потеснить лишь две стрелковые дивизии. В 9 часов 30 минут окончательно прояснилось, что главные силы враг бросил на Ольховатку и Поныри.
  
  "Наступило время, - вспоминал К. К. Рокоссовский в книге "Солдатский долг", - поддержать эти соединения сухопутных войск авиацией. Командующему 16-й армией отдан приказ нанести удар по прорвавшемуся противнику. Руденко поднял в воздух более 200 истребителей и 150 бомбардировщиков. Их удары замедлили темп наступления гитлеровцев на этом участке"...
  
  ...И все же первый день не принес нам удовлетворения. Что-то требовалось изменить и исправить.
  
  Когда наступила темнота, я докладывал командующему фронтом итоги дня. Указал, сколько сбитых самолетов противника, подчеркнул, что бой был жестокий. Вдруг раздается телефонный звонок. К. К. Рокоссовскому позвонил И. В. Сталин. В течение дня он несколько раз звонил, но я не присутствовал при их разговорах. А на этот раз слышал все. Рокоссовский стал докладывать итоги дня. Сталин перебил его: "Завоевали господство в воздухе или нет?" Это его интересовало в первую очередь. Рокоссовский докладывал: "Товарищ Сталин, сказать нельзя, был очень сильный напряженный бой в воздухе, крупные потери с обеих сторон". Сталин в ответ: "Скажите мне точно, завоевали или нет? Да или нет?" Рокоссовский опять говорит: "Пока определенно ответить нельзя, но завтра этот вопрос решим положительно". "А Руденко справится с этим делом?" Рокоссовский посмотрел на меня и после короткой паузы ответил: "Справится".
  
  После доклада я предложил изменить тактику действий ударной авиации. Целесообразнее наносить удар по группировке врага крупными силами, с целью решительного воздействия на противника. Массирование позволит подавить систему ПВО противника, снизить наши потери. Мы причиним не только большой материальный ущерб врагу, но и окажем сильное моральное воздействие на его войска. Мои доводы убедили Рокоссовского. [164]
  
  Заходит Жуков и говорит: "Звонил Сталин, и его первый вопрос о господстве в воздухе. Что вы думаете?"
  
  Воздушные бои, объяснил я, показали, что наш замысел применения истребителей правилен. Но у противника крупные силы, и сразу их не уничтожишь. Маневр вражеской авиации в ходе сражения немедленно вызвал контрманевр с нашей стороны. В воздух поднимались мощные группы истребителей. Командиры энергично управляли их действиями и своевременно наращивали силы А вот бомбардировщикам и штурмовикам следует атаковать врага более крупными группами. Жуков и Рокоссовский согласились с этим.
  
  Но уже идет первый час, в три рассвет, мне нужно организовать эти массированные удары. Тем более я сам предложил первый такой удар нанести перед началом наступления противника в районе Подолянь, Сабаровка, Бутырки и направить туда не менее полтысячи самолетов.
  
  В частях, конечно, еще "залечивают дневные раны". Надо, чтобы штаб немедленно установил, сколько исправных самолетов в бомбардировочных и штурмовых полках. Кроме того, придется отказаться от ставших привычными личных встреч командиров эскадрилий для уточнения взаимодействия Когда же это сделать, если участвует 500-600 самолетов. Потребуется несколько суток, а остается всего три часа. Практика, верная для мелких ударов, для массированного не годилась. Пришлось отказаться и от сбора самолетов в воздухе. Он так же требует много времени на подготовку и выполнение. Лучше идти самостоятельными полковыми колоннами. Тут надо было все предусмотреть в решении командарма, а командиры корпусов, дивизий, полков, эскадрилий должны проявить настойчивость и умение, чтобы выполнить решение, следовательно, и боевую задачу.
  
  Пока доехал до штаба, все это обдумал. Вхожу в землянку, мне докладывают: прибыл Ворожейкин. Я спрашиваю: "Откуда?" "Из Москвы на По-2". Оказывается, после разговора с Рокоссовским Сталин вызвал Г. А. Ворожейкина и приказал: "Летите сейчас же в штаб 16-й воздушной армии к Руденко и там посмотрите, правильно ли они все делают. И чтобы завтра господство в воздухе было завоевано. А то они что-то там долго возятся".
  
  Вылетел он на По-2 для того, чтобы произвести посадку прямо у штаба воздушной армии и не терять времени на переезды. Я доложил ему о решении массировать удары. [165]
  
  Он одобрил идею: "Организовывайте, как задумали, а я поеду в штаб фронта к Жукову. Мне нужно явиться к нему. Сталин, очевидно, и ему звонил". Ворожейкин уехал.
  
  Чтобы обеспечить взаимодействие крупных сил в воздухе, мы решили пустить бомбардировщики на одной высоте 2000 метров и дать им цель в одном районе. В том же районе назначили цель для штурмовиков. Время удара установили для них общее.
  
  Принимая это решение, мы учитывали психологию летчика: если ему указывают эшелон, то он считает, что на этот эшелон никто не имеет права заходить. Из-за этой уверенности появляется возможность столкновений. Но если летчику сказать, что на том же эшелоне и по тому же маршруту, что и он, идут еще четыре полка, у него 'везде глаза будут'-и спереди, и сзади, и сбоку. Никто не допустит, чтобы в его колонну кто-то врезался.
  
  Исходя из той же психологической настроенности ведущих и летного состава, мы определили штурмовикам лишь верхний предел высоты - 1000 метров, и нижний - 100 метров. Две штурмовые дивизии наносят удар одновременно. Обратили внимание каждого из командиров: смотрите, вместе с вами полетит еще одно соединение; в воздухе должен быть порядок, друг другу не мешать. С рассветом выслали разведчиков, чтобы они успели по радио сообщить своим ведущим уточненные цели.
  
  На время удара было решено подходы к западному району прикрыть истребителями на разных высотах. Для непосредственного прикрытия на эскадрилью бомбардировщиков, штурмовиков выделялось звено "ястребков". Полк Пе-2 в боевых порядках проходит через аэродром истребителей, поднимаются в воздух звенья и по очереди пристраиваются к боевому порядку, занимая свои места Мне казалось, что при такой упрощенной организации мы сумеем вовремя нанести массированный удар. Начальник штаба армии генерал П. И. Брайко и офицеры штаба, поняв замысел и решение, быстро организовали постановку задач войскам и проверку исполнения.
  
  Отдав все распоряжения и не поспав ни минуты, с трепетом душевным я опять сел в машину и - на передний край. Как получится первый удар? Собрали мы 600 самолетов.
  
  Наступает- время удара - 5 часов утра. У меня сердце все сильнее колотится. Вижу - появляются первые бомбардировщики, рядом с ними маневрируют истребители прикрытия, [166] ниже идут штурмовики с истребителями, они тоже на месте, полнейший порядок, никто никому не мешает. Сотни самолетов в боевых порядках, как один, делают развороты, маневрируют. Незабываемая по красоте картина! Как ударят?
  
  Летчики, получив еще на подходе к целям с бортов самолетов-доразведчиков их координаты, обрушили на изготовившиеся к наступлению вражеские войска и технику сотни тонн противотанковых, осколочных и фугасных бомб. Удар был мощным, неожиданным для противника В его расположении стали появляться дымки. Один, два, три, пять, десять, пятнадцать. Это горели "тигры" и "пантеры". Наши бойцы из окопов выскочили, несмотря на опасность, пилотки кидают вверх и кричат: "Ура!" Стоят на брустверах, любуются тем, что делают летчики. Всеобщий подъем охватил наших воинов на передовой, а девятки делают заход за заходом, ниже пикируют с круга штурмовики. Несмолкающий гул разрывов бомб. И странно - очень мало разрывов зенитных снарядов противника, нет падающих дымящихся самолетов, не видно "мессеров" и "фокке-вульфов". Их связали боем наши "ястребки" окаймления далеко от места нанесения удара Мы слышим по радио короткие команды. Один за другим уходят полки. Налет длился ровно час.
  
  Зазвонил телефон. Послышался голос Рокоссовского: "Вот это правильно! Вот это молодцы!"
  
  И все переменилось по сравнению со вчерашним днем. Мы почувствовали всеобщее удовлетворение "работой" авиации. Противник приготовился наступать, а туг на него такая армада навалилась. Значит, мы правильно оценили обстановку и нашли верный ход Но еще ценнее было то, что командиры на месте сразу поняли замысел и блестяще выполнили его.
  
  По существу, в нашей воздушной армии это был первый случай, когда шестьсот самолетов действовали по небольшому участку фронта.
  
  Доброе начало требовало продолжения. Через три часа нам предстояло обрушить на врага второй удар. Мы уже готовились к нему. Воздушные разведчики обнаружили новые важные цели.
  
  В семь часов звонит Рокоссовский и спрашивает:
  
  - Когда наметили произвести очередной налет?
  
  - Через два часа. Немцы ведь пока не наступают. Никак не придут в себя. [167]
  
  - Вот, - говорит, - и нужно их добивать. Что, у тебя больше ничего нет ?
  
  - В готовности штурмовая дивизия. Держу ее для поддержки войск, если противник начнет наступать.
  
  - Есть дивизия? - переспрашивает командующий и приказывает: - Повторяй налет.
  
  Так и сделали. Гитлеровцы начали наступать только в десятом часу утра В это время на них снова навалились шестьсот самолетов. Теперь бомбардировке подверглись артиллерийские позиции и резервы противника.
  
  Второй удар получился таким же мощным и эффективным, как и первый. Затем на задание вылетела бомбардировочная дивизия, предназначавшаяся для экстренных вызовов. А в заключение мы обрушили еще один удар по скоплениям войск и техники противника.
  
  Командующий 2-й танковой армией генерал-лейтенант танковых войск А. Г. Родин, наблюдавший за третьим массированным ударом, сообщил, что нами сожжено 14 и подбито до 40 вражеских танков и что бойцы наземных частей восхищены боевой работой летчиков...
  
  ....Вечером Рокоссовский сказал мне:
  
  - Теперь я смело доложу, что мы полностью господствуем в воздухе..."
  
  
  На мой взгляд, эпизод, описанный маршалом авиации Руденко, даёт богатую пищу для понимания роли личности Сталина в руководстве боевыми действиями. Давайте вдумаемся.
  
  Ведь что можно увидеть в рассказе маршала Руденко? Операция готовилась давно, во всяком случае, не один месяц. Готовилась тщательно. Были подтянуты мощные резервы, позволяющие обеспечить количественное и качественное преимущество советской авиации, материальные ресурсы, потребные для ведения интенсивных боёв. Для подготовки операции использовался весь богатый уже двухлетний опыт войны. Исходя из этого опыта, предполагался, и не без оснований, несомненный успех в боевой работе.
  
  И на самом деле, расчёт сил и средств, сосредоточенных здесь к началу операции, показывает, что успех всё равно был бы достигнут. Просто несколько позже, нежели произошло это в ходе сражения.
  
  Особо отмечу, что план воздушной операции был утверждён не только Руденко, но и вышестоящим командованием - Рокоссовским и Жуковым. То есть, и лучшие советские полководцы посчитали планируемые действия достаточными для успеха.
  
  Никому и в голову тогда не пришло, что можно здесь применить что-то необычное, нестандартное, существенно ускоряющее путь к полному успеху.
  
  Началась операция. И вот всего один вопрос Сталина резко изменил её ход. Одно только сомнение, высказанное им в отношении способности Руденко достигнуть успеха максимально быстро, заставило того мгновенно найти нестандартное и масштабное решение поставленной ему задачи. Особо отметим ещё раз, что решение это не прорабатывалось в течение долгой подготовки операции. И вот, весь прежний план - побоку. Начинается новая работа, рождённая экспромтом.
  
  Отказ от хорошо продуманного плана, это, конечно, риск. Расчёт чаще всего сильнее экспромта. Однако, сказался опыт двух лет войны. Возросшая гибкость и точность работы штабов. Что и позволило в несколько часов проделать работу, заместившую кропотливый труд прежних месяцев. Проделать успешно.
  
  Нельзя, конечно, представлять дело таким образом, что придумал генерал Руденко что-то вовсе уже небывалое и новаторское. Примерно о таком применении авиации ещё в двадцатые годы писал итальянский генерал Джулио Дуэ. Его идеи так и называли тогда - доктрина Дуэ. Останавливаться на ней не буду, она хорошо известна. Так же хорошо известна и её несостоятельность в применении к реалиям Второй мировой войны.
  
  И сотни самолётов, дерущихся одновременно в воздухе в одном бою, видели советские войска ещё на Халхин-Голе. Об этом рассказывал впоследствии Константин Симонов, видевший это собственными глазами.
  
  Известно также и то, что после Курской битвы такие приёмы использовались советской авиацией нечасто. Хотя имела она со временем возможности к этому ещё большие, особенно в 1944 или 1945 годах. Машин было уже много и позволить себе такое их использование советские ВВС вполне могли. Однако, не использовали. Почему?
  
  Причина простая. В обычных боевых условиях этот приём неэффективен. Бомбить сотнями самолётов одновременно - где вы наберёте для них в полевых условиях столько достойных целей? Значит, бомбят они по площади, по целям в основном гадательным. То есть тратят за один раз сотни тонн своих бомб впустую.
  
  Вот и в описании Руденко. За всём его упоением поднятой в воздух мощью своей армии. Загорелось четырнадцать или пятнадцать немецких танков... Да это же работа для одной всего эскадрильи (ну полка, от силы) штурмовиков Ил-2. А бомбили и штурмовали 600 самолётов. Конечно, и кроме танков они что-то там наворочали, просто по теории вероятности. Но всё равно согласимся. Такое использование больших масс авиации нерационально. Поэтому ещё, кстати, такое их использование заранее не планировалось. Даже не обсуждалось, судя по всему.
  
  Однако. Решение, найденное генералом Руденко, было в данном случае и для данного конкретного времени не просто нестандартным, но и весьма удачным потому как раз, что увидел он за этими минусами и очевидные плюсы. Несомненные достоинства, значительно перевешивающие недостатки (известные, конечно же, ему) такого применения авиации.
  
  В чём они состояли?
  
  А вот представьте себе. Германское командование объявило накануне летнего наступления под Курском о решающем характере этого сражения в судьбе всей войны с Россией. О том, что удар это будет, как всегда для германского оружия, внезапным и неожиданным для большевиков. Удар сокрушающей силы. Наповал. Объявило всем, рядовым солдатам, офицерам и генералам. И вдруг.
  
  На второй день наступления все эти немецкие солдаты, от рядового в окопе до генерала у штабной карты, увидели неожиданно ужасающую картину. Многие сотни русских самолётов совершенно БЕСПРЕПЯТСТВЕННО обрушивают фантастическую мощь своего оружия на беззащитные немецкие боевые порядки. Я не говорю даже о тех, кто вжимался в землю на дне траншеи, чувствуя не дрожь её даже, но сейсмическое колебание. Тектонический сдвиг. Но и те, кто видел это со стороны, а видно эту армаду в небе должно было быть издалека, они тоже, конечно же, сразу и всё поняли. Русские готовы. Внезапности нет и не будет. Русские сильнее. А значит, победить их здесь и сейчас нельзя. Нельзя же, к примеру, прекратить извержение вулкана. Это не в человеческих силах.
  
  Потом эта армада ушла. А через несколько часов пришла новая. Такая же. Потом ещё. Спокойно и по рабочему разгрузили свои бомбовые люки над немецкими войсками новые сотни самолётов... По-прежнему безнаказанно и деловито.
  
  Повторю вопрос. Какие были у немцев потери? Допускаю, что не очень большие, как это можно было бы ожидать от удара, схожего со страшным природным бедствием. Однако, никогда никакой рядовой солдат или офицер, даже и высокого ранга, не будет об этом точно знать. Но видеть эту картину и не дрогнуть невозможно.
  
  Так что решение Руденко нашёл гениальное. В той обстановке, когда битва ещё только разгоралась, и нужно было именно такое действо. Которое не просто поразило боевой дух наступающих немецких войск. Оно его раздавило.
  
  Конечно, немцы ещё атаковали. Они ещё где-то даже продвинулись. Это были сильные солдаты. Умелые, дисциплинированные, упорные. И сил у них ещё было много.
  
  Но вот веру в успех этот воздушный Армагеддон, безусловно, подорвал. Особенно, когда столкнулись они с мощной, подготовленной наземной обороной, насыщенной огневыми средствами. Здесь им не пройти - это они поняли сразу и окончательно.
  
  О воздействии этих воздушных ударов на наши войска говорить тем более не приходится. Они ведь тоже всё это видели. И слышали. Как же нужна солдату такая уверенность. И Руденко эту уверенность ему дал. А это и называется несколько официально и возвышенно, но от того не менее верно - боевой дух. Главное оружие любой армии.
  
  И в какой-то решающий момент нашим войскам хватило одной каплей больше злости и упорства, чтобы устоять. А немцам не хватило этой капли на какую-то последнюю, может быть, решающую атаку. В которую они так и не смогли подняться.
  
  Подводя итог, хочу напомнить. Центральный фронт Рокоссовского остановил немецкое наступление намного раньше, чем остановил его Воронежский фронт Ватутина.
  Это при том, что через несколько дней после начала операции "Цитадель" Гитлер приказал передать группе армий "Центр" для наращивания её удара почти треть авиации группы армий "Юг". Уже к исходу 11 июля, всего через неделю после начала своего наступления на северном фасе Курской дуги, немцы были вынуждены закапываться в землю, переходя к обороне против Центрального фронта генерала Рокоссовского. В то время, как на Воронежском фронте ожесточённые оборонительные бои, когда сгорали под Прохоровкой целые танковые корпуса, шли до самого 18 июля.
  
  Причина не в одних самолётах, конечно. Но и в комплексе причин есть у них своё весомое место.
  
  Масштабный успех замысла генерала Руденко зримо показывает, что, в данном случае, удалось ему запредельное усилие мысли и воли. Иными словами, здесь он явно прыгнул, что называется, выше головы.
  
  Кроме того, это означало, что запредельное усилие удалось целым штабным коллективам. Армейскому, корпусным, дивизионным. Эти люди тоже смогли подняться над своими обычными способностями.
  
  История эта весьма интересна сама по себе. Однако и приводит нас к важному в данном случае выводу, что бывали обстоятельства, когда подталкивало людей к запредельности их усилий само по себе воздействие имени и личности Сталина. Подталкивало на то, чтобы превзойти самих себя.
  Уже за одно это можно считать исторически оправданным решение Сталина взять на себя Верховное командование армией.
  
  ***
  
  В истории этой есть ещё один любопытный момент.
  Принято сегодня считать, что любая деятельность государственных служащих в сталинское время была основана исключительно на страхе и принуждении. Давно установлено мнение, что наиболее жесточайшие формы эти "стимулы" принимали в непосредственной деятельности Сталина, и были характерны для его взаимодействия с людьми, выполнявшими его поручения.
  
  Давайте посмотрим, как это подтверждается историей, рассказанной маршалом Руденко. А никак. Руденко знал, что ничего фатального ему в данном случае не грозит. История с генералом Павловым больше уже на таком уровне ни разу не повторялась. Хватило одного такого примера. Даже тяжелейшее поражение Крымского фронта обошлось его командованию только лишь понижением в должности и звании. Упомянутая неприятность с генералом Малиновским и вовсе произошла для него без понижения в звании.
  
  Киевская трагедия, окружение под Вязьмой, Харьковская операция - ни одно из этих жесточайших поражений не повлекли за собой никаких судебных эксцессов для высшего командования. Так что не было для Руденко никаких оснований опасаться в данном случае за жизнь или свободу. Понижение в должности ему здесь тоже не грозило. Всё-таки здесь речь шла не о поражении или даже неудаче операции. В данном случае речь шла о том, можно ли запланированный успех ускорить. Так что, для страха у генерала Руденко оснований не было.
  
  Здесь, пожалуй, ситуация похожа на ту, что описал когда-то авиаконструктор А. Яковлев. В своих воспоминаниях "Цель жизни" он обрисовал её таким образом.
  
  "...Требовательность в работе - характерная черта его стиля.
  
  Дается задание ответственному работнику. Тот говорит:
  
  - Товарищ Сталин, срок мал и дело трудное!
  
  - А мы здесь только о трудных делах и говорим. Потому-то вас и пригласили сюда, что дело трудное. Скажите лучше, какая вам нужна помощь, а сделать придется все, что надо, и к сроку. [492]
  
  Если кто-нибудь старался обосновать отказ от задания пространными объяснениями, он прерывал:
  
  - Не объясняйтесь. Да или нет? Нет? Так. Что же делать! Поручим другому..."
  
  Не оправдать доверия самого Сталина - вот это, пожалуй, было почище всех и всяческих страхов. Такого человека подвести было просто немыслимо. Особенно в той ситуации, когда он явно показывает, что тебе доверяет и на тебя надеется.
  
  Кроме того. Обратим внимание на остроумие и масштабность найденного решения. А ведь страх почти никогда не может быть продуктивным стимулом настоящего творчества. Страх может заставить усердно выполнять предписанное. Выполнять быстрее, точнее, напряжённее. Но от и до. Обязательно в заданных рамках. Никакого отступления от указаний или инструкций.
  
  Здесь же мы видим другое. Дерзость. Полёт. Творчество. Нестандартность мысли. Всё то, что страх как раз убивает.
  
  Но если это не страх, то что?
  
  Получается, что вдохновение. Вполне естественное состояние, которое вызывает у порядочного человека доверие человека, чьим мнением о себе ты безусловно дорожишь. Именно оно может быть самым благоприятным стимулом для творчества. И пусть стимул этот, особенно в случае, если речь идёт о мнении о тебе великого человека, безусловно замешан на тщеславии, основа у него самая что ни на есть здоровая. Уважение. Безграничное уважение. Вплоть до почитания, что выражается у разных людей с разной силой, в зависимости от их психотипа.
  
  Один из самых сильных современных ненавистников Сталина, Эдвард Радзинский, в своей книге "Сталин" рассказал такую потрясающую историю.
  
  "...Кем он был для нас?
  
  Один из видных хозяйственников тех лет, Ю.Борисов, рассказывал уже в 60-х годах: "Вызывает меня товарищ Сталин. До этого мне не приходилось беседовать с ним. Ехал как в тумане. Ответ на его вопрос выпалил, глядя ему в глаза, стараясь не мигать. Мы все знали его фразу: "Глаза бегают - значит, на душе не чисто". Выслушав ответ, он сказал: "Спасибо, товарищ". Когда я ощутил его рукопожатие, меня словно молния пронзила. Спрятал я руку за обшлаг пиджака, спустился в машину, домчался домой и, не отвечая на вопросы встревоженной жены, подошел к кроватке, где спал мой маленький сын. Вытащил руку и простер над его головой, чтобы коснулось и его сталинское тепло"*..."
  
  Да, безусловно, не все люди Сталина любили. Множество людей Сталина ненавидело.
  
  И тем не менее. Когда описывают ту эпоху одной только краской, то картина получается, безусловно, неверной. После смерти Сталина многие десятки лет тысячи печатных страниц убеждали людей в том, что движущей силой той эпохи был один только страх, и ничего кроме страха.
  
  Сегодня можно признать. Глобальная операция по промывке мозгов была проведена успешно. Что, конечно, особого удивления не вызывает. При таком массированном давлении титанической мощи государственной машины. Подкреплённой одновременно всемерным усилием и мощью тех сил, которые государство это ненавидели. Усилием, сложившимся именно в этой точке. В имени Сталина. Именно в этом узле сплелись незаурядная мощь как просоветского, так и ярого антисоветского талантов.
  
  Почему бы это именно здесь они так скрупулёзно совпали в своих усилиях? Как думаете?
  И так ли уж неожиданным и внезапным было разрушение того государства, у истоков которого стоял Сталин?
  
  Потому-то и были так страшны для них всего несколько книжек, где люди не испугались сказать правду. Грабин, Голованов, даже несколько строк из Захарова, всё это заставило запретить эти совсем небольшие на фоне океана лжи публикации.
  
  А правда эта, в том числе, заключается в том, что Сталина не только боялись, но им и восторгались. Не только ненавидели, но и искренне любили. И не было это никаким проявлением рабской психологии, как уверяют нас сегодня. Уж кто-кто, а молодые люди из маленького шахтёрского городка Краснодон были кем угодно, но уж совершенно точно никак не рабами. Более того, отдали свои молодые жизни за то, чтобы остаться свободными. Кто из нынешних российских глашатаев свободы, рассуждающих о чьём-то рабстве и своей собственной необыкновенно великой духовной свободе, отдаст за неё сегодня свою жизнь? Ну, или даже просто своё благополучие?
  
  А ему просто верили.
  В него верили.
  
  И пусть для людей, не знавших его лично, особых оснований для этого не было, тем не менее, это было именно так. А потому Сталин, взяв на себя руководство войной во всех её ипостасях, поступил не просто верно. Он поступил мудро.
  
  Вера в него, это ведь тоже было ресурсом. Ресурсом вполне материальным. И не использовать его для здравомыслящего политика было, по меньшей мере, расточительным.
  
  И он этот ресурс использовал вполне осознанно и продуманно, как и любой другой инструмент, имеющийся в его распоряжении. Не блаженствовал в ореоле всеобщего почитания, а вполне по-деловому использовал эти человеческие эмоции для достижения успеха во вполне конкретных делах.
  
  Обратим внимание на некоторые детали в рассказе маршала Руденко.
  
  Сталин, разговаривая с Рокоссовским, знает, что сомнение его будет обязательно передано Руденко. То есть, задаёт свой вопрос так, чтобы Руденко его узнал. Случайно?
  
  Далее. Операция, повторю, готовилась достаточно долго. Признавалось всеми, и им самим в том числе, что будет она иметь решающий характер для судьбы всей этой страшной войны. И первейшей заботой Верховного было расставить на ключевые посты её участников наилучшие, по его мнению, кадры. Не спеша, взвешивая ту или иную кандидатуру, собирая разнообразные мнения и отзывы о ней. Иными словами, к началу операции на самых ответственных постах оказались люди, отобранные Сталиным лично. Поэтому, что касается вопроса, может ли Руденко добиться господства в воздухе, то возникнуть он должен был не в самый первый день начавшегося сражения, когда действительно ничего ещё и не могло быть ясно. Возникнуть этот вопрос должен был в период подготовки операции, когда расставлялись по своим должностям те люди, которые и должны были участвовать в этом сражении. Иными словами, задолго до начала операции. Ведь именно этот вопрос и был самым главным критерием при назначении на этом фронте любого командующего воздушной армией. В ходе операции менять одного из ключевых командующих, это, конечно, крайне нежелательно, потому что обычно отрицательно сказывается на её успехе.
  Исходя из этого, можно понять, что такая уверенность в Руденко перед началом операции у Сталина была. А вот сомнениям в этой уверенности просто не было времени возникнуть, поскольку, повторю, шёл всего лишь первый день Курской битвы.
  
  Всё это вполне надёжно наводит на мысль, что сам по себе вопрос Сталина в отношении способностей Руденко носил в тот момент исключительно воспитательный характер. Подстрекающий. Провоцирующий, я бы сказал, если говорить совсем уже откровенно. Подталкивающий на то, чтобы генерал этот смог воевать выше своих обычных способностей.
  
  И обратите внимание на поведение Рокоссовского. Я имею в виду паузу перед его ответом Сталину.
  Ведь он знал Руденко лучше, поскольку работал с ним каждодневно и непосредственно. Если бы у него, в свою очередь, были сомнения в его состоятельности, то принимал бы по их итогам решение тоже раньше, до начала операции. Несомненно, мнение командующего таким ответственным в этой операции фронтом обязательно было бы учтено. И, если бы тот пожелал, ему тут же был бы назначен другой авиационный начальник. Всё-таки речь идёт о середине 1943 года, обойма авторитетных и опытных генералов в советских ВВС была уже достаточно полной. Было из кого выбирать. Но этого не произошло, а значит, Рокоссовский считал, что Руденко находится на своём месте.
  
  Но вот пауза в ответе... Это он как бы взвесил. Показал Руденко значимость своего ответа. И все его последствия для самого Рокоссовского. "Я за тебя, генерал, поручился. Сам знаешь, перед кем. Не подведи",- вот что означала на самом деле эта пауза. Порядочный человек в такой ситуации умрёт, но не подведёт.
  
  Такие вот тонкие инструменты воздействия на душу практиковал Верховный для того, чтобы его генералы могли совершить невозможное. А вы говорите - страх...
  
  И это, заметим, всего один, небольшой и частный эпизод огромной и невообразимо разнообразной работы, которая называлась просто. Верховное командование вооружёнными силами Советского Союза в условиях тяжелейшей войны.
  
  ***
  
  Впрочем, может быть, упомянутый Радзинским Ю. Борисов был завзятым сталинистом, и потому так отреагировал на рукопожатие вождя? Может быть, речь идёт просто об излишне впечатлительной натуре? Излишне восторженной? Как думаете? Впрочем... Излишне восторженный "видный хозяйственник"... Как-то не очень соответствует это допущение известному нам человеческому типу. Что, в общем-то, логично, если не забывать о том, что подняться до известных высот, не балаболя с трибун, а делая ДЕЛО, можно было только, проявляя качества, далёкие от излишних иллюзий или излишней восторженности.
  
  И ведь не напоказ было сделано. Не для свидетелей. Поэтому в одном можно быть уверенным точно. Поступок этот был совершенно искренним.
  
  Тогда зададимся вопросом. Кем он считал Сталина?
  
  Вот нам говорят о том, что видимое и публичное почитание Сталина, принятое тогда повсеместно в Советском Союзе, было проявлением чего угодно, но совершенно точно не было искренним. На этом примере видно, однако, что принуждение и лицемерие в проявлении этих чувств имели место не всегда. И пример Рокоссовского, отказавшегося безнаказанно поливать Сталина грязью много позже смерти последнего, говорит о том же самом. И пример Соколовского, предпочетшего мгновенное крушение карьеры похвальному топтанию на памяти мёртвого тирана и изверга, он ведь тоже говорит о многом. И Голованов, который, как и многие, попал под удар при Сталине и по указанию Сталина. И Молотов, прекрасно знавший, что только смерть Сталина спасла его самого от скорой гибели. И жена его, Полина Семёновна Жемчужина, бывшая наркомом и членом ЦК, проведшая в ссылке четыре года по указанию Сталина, и не терпевшая при себе разговоров с осуждением Сталина.
  
  Так в чём же здесь дело?
  
  Естественно, люди, перечисленные выше, это особая категория. Особая не в силу своего высокого положения, как это ни странно. И не в силу их собственной внутренней несвободы, как объясняют это обычно клеймители Сталина с привычным для себя простеньким выводом о вещах, слишком крупных для их понимания.
  
  Особая это категория потому, что люди эти имели твёрдые убеждения. Принципы, через которые не переступали сами и не позволяли переступить в своём присутствии. Невзирая на последствия. Невзирая на собственные, часто трагические, обстоятельства. Люди крупного характера, короче.
  
  Их позиция - это показатель, безусловно. Но не исчерпывающий вопрос полностью.
  Попробуем охватить шире.
  
  Да, конечно. Огромное было количество людей, лицемерно восхвалявших Сталина при его жизни на каждом углу. Надо заметить, впрочем, что была это категория, хотя и многочисленная, но достаточно специфическая. В основном это были люди, делавшие себе карьеру. Они-то, собственно, и создавали основную часть шумового эффекта обожествления Сталина. Но интересны, в данном случае, не они. Интересно, как относились к Сталину так называемые простые люди. Иначе говоря, люди труда. Те самые, что и стали вскоре в основном людьми войны. Основная масса населения страны. Собственно, именно они-то и определяли своим отношением то, как относилась к Сталину страна.
  
  Понятно, что, при известной части населения, не любившей коммунистов, тем более, пострадавших от их власти, была ещё огромная категория людей, политически нейтральных. Не интересующихся особо высокими материями. Это ведь только нынешняя демократическая общественность истово верует, что страна тогда делилась на две категории населения: тех, кто сидел; и тех, кто их охранял. Люди нормальной умственной ориентации понимают, конечно, что, помимо этих категорий, составлявших считанные единицы процентов населения страны, было ещё и собственно её население, никак этими процессами по большому счёту не интересующееся. Или интересующееся ими весьма слабо. Просто говоря, обычный народ, который относился к политике примерно на уровне известной тогда частушки:
  
  "Эх, калИна - кАлина,
  Шесть условий Сталина.
  Остальные Рыкова
  И Петра Великого".
  
  Что за условия, какие были Рыкова, какие Петра Великого, в это народ не вдавался. Нисколько не страдая, кстати, от своего незнания. Вот острое словцо, это всем нравилось. В отличие от всемерного поклонения имени "величайшего отца и учителя". Этого чрезмерного восхваления практичный человек всерьёз никогда не принимал, понимая, что это просто установленные кем-то некие правила игры, в которой он не участвует и до которой ему нет никакого дела. Все эти памятники Сталину, колхозы и заводы имени Сталина, города, носящие его имя, всё это не имело к простому человеку никакого отношения. Тем не менее, каждый своё мнение о личности Сталина имел. В силу своих знаний, конечно.
  Так каким чаще всего было это мнение?
  
  Вот что писал об этом после посещения СССР Лион Фейхтвангер в своей книге "Москва, 1937 год".
  
  "...Не подлежит никакому сомнению, что это чрезмерное поклонение в огромном большинстве случаев искренне. Люди чувствуют потребность выразить свою благодарность, свое беспредельное восхищение. Они действительно думают, что всем, что они имеют и чем они являются, они обязаны Сталину. И хотя это обожествление Сталина может показаться прибывшему с Запада странным, а порой и отталкивающим, все же я нигде не находил признаков, указывающих на искусственность этого чувства. Оно выросло органически, вместе с успехами экономического строительства. Народ благодарен Сталину за хлеб, мясо, порядок, образование и за создание армии, обеспечивающей это новое благополучие. Народ должен иметь кого-нибудь, кому он мог бы выражать благодарность за несомненное улучшение своих жизненных условий, и для этой цели он избирает не отвлеченное понятие, не абстрактный "коммунизм", а конкретного человека - Сталина. Русский склонен к преувеличениям, его речь и жесты выражают в некоторой мере превосходную степень, и он радуется, когда он может излить обуревающие его чувства. Безмерное почитание, следовательно, относится не к человеку Сталину - оно относится к представителю явно успешного хозяйственного строительства. Народ говорит: Сталин, разумея под этим именем растущее процветание, растущее образование. Народ говорит: мы любим Сталина, и это является самым непосредственным, самым естественным выражением его доверия к экономическому положению, к социализму, к режиму...
  
  ...В течение нескольких недель я думал, что источником этих проявлений был страх. Они вызывали у меня недоверие уже только потому, что в Москве все еще ощущается недостаток во многом, что нам на Западе кажется необходимым. Жизнь в Москве никоим образом не является такой легкой, как этого хотелось бы руководителям. Годы голода остались позади, это правда. В многочисленных магазинах можно в любое время и в большом выборе получить продукты питания по ценам, вполне доступным среднему гражданину Союза - рабочему и крестьянину. Особенно дешевы и весьма хороши по качеству консервы всех видов. Статистика показывает, что на одного жителя Советского Союза приходится больше продуктов питания и лучшего качества, чем, например, в Германской империи или в Италии, и, судя по тому, что я видел во время небольшой поездки по Союзу, эта статистика не лжет. Бросается в глаза изобилие угощения, с которым люди даже с ограниченными средствами принимают нежданного гостя. Правда, эта обильная и доброкачественная пища приготовляется часто без любви к делу и без искусства. Но москвичу нравится его еда - ведь его стол так хорошо обставлен только с недавних пор. В течение двух лет, с 1934 по 1936 год, потребление пищевых продуктов в Москве увеличилось на 28, 8% на душу населения, а если взять статистику довоенного времени, то с 1913 по 1937 год потребление мяса и жиров выросло на 95%, сахара - на 250%, хлеба - на 150%, картофеля - на 65%. Неудивительно, что после стольких лет голода и лишений москвичу его питание кажется идеальным.
  
  Одежда
  Тех, кто знает прежнюю Москву, удивляет также заметное улучшение в одежде. В одном лишь 1936 году затраты населения на одежду увеличились на 50, 8%...
  
  ...Когда приезжаешь с Запада, бросается в глаза также недостаток в других вещах повседневного обихода. Например, очень ограничен выбор бумаги всякого рода, и в магазинах можно получить ее только в небольших количествах; ощущается также недостаток в косметических и медицинских товарах. При посещении магазинов бросается в глаза некоторая безвкусность отдельных товаров. Многое, правда, опять-таки радует своей красивой формой, целесообразностью и дешевизной, например настольные лампы, деревянные коробки, фотоаппараты, граммофоны. Очевидно, что с возрастающей зажиточностью повышаются и потребности, и если в годы нужды люди довольствовались только самым необходимым, то теперь начал расти спрос и на излишества. Спрос этот растет настолько быстро, что производство не поспевает за ним и у магазинов можно часто увидеть очереди.
  
  ...Я часто спрашивал себя, особенно в первые недели своего пребывания, не должны ли эти неудобства повседневной жизни подействовать отрицательно на то удовлетворенное настроение советских граждан, о котором я говорил выше. Нет, не действуют. Советские люди в течение многих лет переносили крайние лишения и еще не забыли то время, когда постоянно недоставало света и воды и приходилось стоять в очередях за хлебом и селедкой. Их хозяйственные планы оказались правильными и устранили эти крупные недочеты; в ближайшем будущем исчезнут и мелкие недочеты, мешающие им сегодня...
  
  ... И эти люди знают, что их процветание является не следствием благоприятной конъюнктуры, могущей измениться, а результатом разумного планирования. Каждый понимал, что, прежде чем заняться внутренним устройством дома, необходимо было заложить его фундамент. Сначала нужно было наладить добычу сырья, построить тяжелую промышленность, изготовить машины, а затем уже перейти к производству предметов потребления, готовых изделий. Советские граждане понимали это и с терпением переносили лишения в своей частной жизни. Теперь становится очевидным, что план был намечен правильно, что посев был проведен рационально и может принести богатый, счастливый урожай. И с чувством огромного удовлетворения советские граждане наблюдают теперь за началом этого урожая. Они видят, что ныне именно так, как им было обещано, они располагают множеством вещей, о которых еще два года тому назад они едва осмеливались мечтать. И москвич идет в свои универмаги, подобно садовнику, посадившему самые разнообразные растения и желающему теперь взглянуть, что же взошло сегодня. Он с удовлетворением констатирует: смотри-ка, сегодня имеются в продаже шапки, ведра, фотоаппараты. И тот факт, что руководящие лица сдержали свое слово, служит для населения залогом дальнейшего осуществления плана улучшения жизни с каждым месяцем. Так же, как москвичи знают, что поезд в Ленинград отходит в таком-то часу, так же точно знают они, что через два года у них будет одежда в любом количестве и любого качества, а через десять лет и квартиры в любом количестве и любого качества..."
  
  
  Лиона Фейхтвангера обвиняли потом в доверчивости. В том, что он не увидел постановочности своих многочисленных встреч, не увидел декораций понастроенных для него "потёмкинских деревень".
  
  Вообще-то говоря, забавно. Великого мастера и гениального психолога, тончайшего знатока человеческой души обвинили в наивности. И кто? Обычные, ничем, кроме своего косного либерализма, не примечательные и неинтересные люди. Этим, впрочем, они и единственно примечательны. Своей уверенностью в глупости людей думающих, но не совпадающих в чём-то с их взглядами.
  
  Это само собой разумеется, что великому писателю старались показать жизнь в СССР в наиболее выгодном свете. Так ведь писатель на то и великий, что намерения эти прекрасно понимал и постоянно корректировал свои впечатления с учётом этого своего знания. Он, впрочем, писал в этой книге об этом сам, и вполне откровенно.
  Читаем.
  
  "... я говорил себе, что мне, несомненно, будут показывать только положительное и что мне, человеку, не знакомому с языком, трудно будет разглядеть то, что скрыто под прикрашенной внешностью...
  
  ...Поэтому в Москве я приложил много усилий к тому, чтобы неустанно контролировать свои взгляды и выправлять их то в ту, то в другую сторону с тем, чтобы приятные или неприятные впечатления момента не оказывали влияния на мое окончательное суждение...
  
  ...После моего возвращения на Запад передо мной встал вопрос, должен ли я говорить о том, что я видел в Советском Союзе? Это не являлось бы проблемой, если бы я, как другие, увидел в Советском Союзе много отрицательного и мало положительного. Мое выступление встретили бы с ликованием. Но я заметил там больше света, чем тени, а Советский Союз не любят и слышать хорошее о нем не хотят. Мне тотчас же было на это указано. Я не очень часто выступал в печати Советского Союза со своими впечатлениями. Мои выступления составили менее двухсот строк, при этом они отнюдь не заключали в себе только похвалу; но даже это немногое было здесь, на Западе, ввиду того, что оно не представляло безоговорочного отрицания, искажено и опошлено. Должен ли я был продолжать говорить о Советском Союзе?
  
  Однако вскоре другие соображения одержали верх. Советский Союз ведет борьбу с многими врагами, и его союзники оказывают ему только слабую поддержку. Тупость, злая воля и косность стремятся к тому, чтобы опорочить, оклеветать, отрицать все плодотворное, возникающее на Востоке. Но писатель, увидевший великое, не смеет уклоняться от дачи свидетельских показаний, если даже это великое непопулярно и его слова будут многим неприятны. Поэтому я и свидетельствую..."
  
  
  Так о чём же в данном случае свидетельствовал Лион Фейхтвангер? О вещах вполне разумных и понятных. О том, что мнение простого человека далеко от всяких "...измов". Что оценивает он руководителей не по их непонятным политическим платформам, и уж, тем более, не рукоплесканиям и здравицам, а по тому, как складывается простая обыденная жизнь вокруг него. Вчера было голодно. Сегодня семья его сыта. Вчера не было одежды. Сегодня её можно купить.
  
  Это ведь только усилиями критиков сложилось убеждение, что тогда было всё беспросветно плохо. А кто эти критики? Обычно это люди образованные. А это уже означает, что имевшие определённый уровень достатка. Для них, может быть, и было всё плохо, особенно если вчера они имели неизмеримо больше, а сегодня они это "больше" потеряли. Только в том-то и дело, что потеряли они в пользу тех, кто вчера был нищим. А сегодня у этого вчерашнего бедняка появился какой-то достаток. Это для этих самых "бывших", в том, что появились в продаже фотоаппараты, не было ничего особенного. А для вчерашнего бедняка это было целое событие. А уж возможность купить сегодня то, о чём он вчера и не мечтал, это потрясение.
  
  Дело в том, что, при всей заметности их мнения, этих образованных, прораставших корнями из "бывших", было неизмеримо меньше. А тех, кто видел, что жизнь налаживается, было неизмеримо больше. На них-то и обратил внимание великий писатель. Так чем же он был неправ?
  
  Или он был неправ, когда увидел и описал вот это?
  
  "...Когда, к примеру, молодая студентка высшего технического училища, которая всего несколько лет тому назад была фабричной работницей, говорит мне: "Несколько лет тому назад я не могла правильно написать русской фразы, а теперь я могу дискутировать с вами на немецком языке об организации автомобильной фабрики в Америке", или, когда девушка из деревни, пышущая радостью, докладывает собранию: "Четыре года тому назад я не умела ни читать, ни писать, а сегодня я беседую с Фейхтвангером о его книгах", - то радость их законна. Она вытекает из такого глубокого признания советского мира и понимания их собственного места в этом мире, что чувство испытываемого ими счастья передается и слушателям..."
  
  
  Итак. Подводя итог. Из всего подмеченного в СССР того времени Фейхтвангером, для нашей достаточно узкой темы, по-моему, наиболее важным является такое его наблюдение.
  
  Если руководитель обещал, а потом сделал обещанное, именно это и вызывает к нему подлинное уважение. А если у народа сложилось впечатление о том, что "Сталин обещал - Сталин сделал", то это вырабатывало и такой стереотип: "Сталин обещал, значит обязательно будет так, как обещал Сталин".
  
  Поэтому, когда прозвучали слова: "Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами", этим словам поверили. А вера на войне - это главное оружие.
  
  К. Рокоссовский
  "Солдатский долг".
  
  "...Спустя несколько дней после одного из бурных разговоров с командующим фронтом я ночью вернулся с истринской позиции, где шел жаркий бой. Дежурный доложил, что командарма вызывает к ВЧ Сталин.
  Противник в то время потеснил опять наши части. Незначительно потеснил, но все же... Словом, идя к аппарату, я представлял, под впечатлением разговора с Жуковым, какие же громы ожидают меня сейчас. Во всяком случае приготовился к худшему.
  Взял трубку и доложил о себе. В ответ услышал спокойный, ровный голос Верховного Главнокомандующего. Он спросил, какая сейчас обстановка на истринском рубеже. Докладывая об этом, я сразу же пытался сказать о намеченных мерах противодействия. Но Сталин мягко остановил, сказав, что о моих мероприятиях говорить не надо. Тем подчеркивалось доверие к командарму. В заключение разговора Сталин спросил, тяжело ли нам. Получив утвердительный ответ, он с пониманием сказал:
  - Прошу продержаться еще некоторое время, мы вам поможем...
  Нужно ли добавлять, что такое внимание Верховного Главнокомандующего означало очень многое для тех, кому оно уделялось. А теплый, отеческий тон подбадривал, укреплял уверенность. Не говорю уже, что к утру прибыла в армию и обещанная помощь - полк "катюш", два противотанковых полка, четыре роты с противотанковыми ружьями и три батальона танков. Да еще Сталин прислал свыше двух тысяч москвичей на пополнение. А нам тогда даже самое небольшое пополнение было до крайности необходимо..."
  
  
  Сталин не просто поддержал. Не просто выказал доверие. Сталин обещал - Сталин сделал.
  Так что же удивляться тому, что люди ему верили?
  
  ***
  
  Хочу предложить по этому поводу мнение человека, антисталинизм и антисоветизм которого является величиной по-настоящему значительной. В силу масштаба собственной личности.
  
  Александр Зиновьев. Предисловие к книге Е. Гуслярова "Сталин в жизни".
  
  "...Кроме того, мне кажется, что я имею и моральное право на такой риск. Я с юности не питал никаких симпатий к Сталину и сталинизму. Еще в 1939 году я открыто выступил против культа Сталина, за что был исключен из комсомола и из института, направлен в психиатрический диспансер для обследования, а затем доставлен на Лубянку. В диспансере меня признали психически здоровым, чего не сделали бы в либеральные послесталинские времена. А из лап органов государственной безопасности мне удалось ускользнуть. И вплоть до хрущевского доклада моим тайным призванием была антисталинистская пропаганда. Должен признать, что я не был единственным в своем роде. В хрущевские годы дело критики сталинизма взяли в свои руки сами бывшие заядлые сталинисты, и мой антисталинизм утратил смысл. И я обрел способность отнестись к нему спокойно, т.е. не с ненавистью, а с презрением.
  
  А моя мать до самой смерти (она умерла в 1968 г.) хранила в Евангелии портрет Сталина. Она пережила все ужасы коллективизации, войны и послевоенных лет. Если бы в деталях описать, что ей пришлось вынести, читатель не поверил бы. И все-таки она хранила портрет Сталина. Почему? В ответе на этот вопрос лежит ключ к пониманию сущности сталинизма. Дело в том, что, несмотря на все ужасы сталинизма, это было подлинное народовластие, это было народовластие в самом глубоком (не скажу, что в хорошем) смысле слова, а сам Сталин был подлинно народным вождем. Народовластие - это не обязательно хорошо. Зверства сталинизма были характерным выражением народовластия в тот период. И этому ничуть не противоречит то, что одновременно это было и насилием над самим народом. Народный вождь - это не обязательно мудрый и добрый человек. Иногда народные вожди бывают отпетыми мерзавцами. И иногда сами они глубоко презирают народ, ибо знают, что такое народные массы в реальности, а не в книжках и в доктринах. Именно Сталин, а не Ленин, был народным вождем, ибо у Ленина тех именно качеств, какие приписываются Сталину, было недостаточно, чтобы стать народным вождем.
  
  Чтобы ответить на вопрос о сущности сталинизма, надо установить, чьи интересы выражал Сталин, кто за ним шел. Почему моя мать хранила портрет Сталина? Она была крестьянка. До коллективизации наша семья жила неплохо. Но какой ценой это доставалось? Тяжкий труд с рассвета до заката. А какие перспективы были у ее детей (она родила одиннадцать детей!)? Стать крестьянами, в лучшем случае - мастеровыми. Началась коллективизация. Разорение деревни. Бегство людей в города. А результат этого? В нашей семье один человек стал профессором, другой - директором завода, третий - полковником, трое стали инженерами. И нечто подобное происходило в миллионах других семей. Я не хочу здесь употреблять оценочные выражения "плохо" и "хорошо". Я хочу лишь сказать, что в эту эпоху в стране происходил беспрецедентный в истории человечества подъем многих миллионов людей из самых низов общества в мастера, инженеры, учителя, врачи, артисты, офицеры, ученые, писатели, директора и т.д. и т.д. Не играет роли проблема, могло бы или нет нечто подобное произойти в России без сталинизма. Для участников процесса это фактически происходило во время сталинизма и, казалось, благодаря ему. И на самом деле во многом благодаря ему. Вот эти миллионы людей, вовлекавшие в сферу своих переживаний миллионы других, и явились опорой и ударной силой сталинизма. Конечно, не только реальные успехи людей, но и иллюзии играли тут роль. Но иллюзии не на счет марксистских сказок (в них верили мало), а насчет очень простых вещей: улучшения бытовых условий и душевных отношений между людьми. Для меня и многих моих сверстников отдельная койка с чистыми простынями и трехразовое регулярное питание казались пределом мечтаний. Хотя многие из нас не верили в марксистские сказки и понимали суть реального коммунизма, но и у нас были надежды на эту отдельную койку и сытный обед. Эти надежды пересиливали наше негативное отношение к нарождающемуся обществу. Хотели мы этого или нет, они связывались с именем Сталина. При оценке личности надо учитывать не только ее субъективные качества, но и то, как она отображается в сознании окружающих. А Сталин в сознании окружающих отображался не только и не столько как мерзавец, сколько как символ этого великого процесса..."
  
  
  И до чего же совпадает это мнение из противоположного лагеря, во всяком случае, думающего его крыла, с наблюдениями Лиона Фейхтвангера. Не находите?
  
  А вы говорите, страх. А вы говорите, рабство.
  Вот ведь. Мыслитель, именующий Сталина не иначе, как мерзавцем, и тот не может не признать, что для умного человека просто-таки оскорбительно по отношению к самому себе думать о той эпохе в таких вот легковесных категориях.
  
  И упомянутые мной юноши и девушки из маленького шахтёрского городка Краснодон. Какова была бы их судьба без советской власти? Шахтёрские дети... Кухаркины дети... Дети с раз и навсегда определённой единой судьбой. От рождения и до смерти не поднимать головы выше шахтёрского забоя.
  
  А кем они стали, пока не пришли в их городок оккупанты? В основном это были уже ученики старших классов полноценной средней школы. Твёрдо знающие, что после её окончания перед ними открыты все мыслимые жизненные пути. Которые явились зачеркнуть просвещённые европейские завоеватели...
  
  Потому-то они не только сразу и твёрдо поверили в то, что в результате враг будет действительно когда-нибудь разбит. И что победа обязательно будет за нами. Они не просто поверили. Они изначально знали, что НАШЕ ДЕЛО ПРАВОЕ.
  
  Потому что на их землю пришло зло, разоряющее и разрушающее самый справедливый порядок вещей, который можно себе представить. И когда пришли в армию сотни тысяч их ровесников, ставших офицерами, получивших со временем знания и опыт большой войны... Кто мог тогда победить такую армию?
  
  ***
  
  Сейчас мы видим перед своими глазами совершенно обратную картину. Сегодня справедливый порядок разрушен. И зло это пришло не извне, а изнутри. Учёные люди именуют это разрушением социальных лифтов. На самом деле сегодня молодые люди, чем дальше, тем всё более бесповоротно загоняются снова в тот самый забой, где не будет ни у кого из них никаких впереди желанных путей. И никаких высот, достигнутых на этих путях. Будут единицы, добившиеся успеха. Но не будет миллионов, видящих перед собой Светлый путь.
  
  Только нет сегодня никаких молодогвардейцев. И не будет. Потому что нет сегодня той силы, которая могла бы их объединить. Силы, которая надёжно охраняла тогда тот самый справедливый порядок. Той силы, которая могла показать правильный путь, ведущий к неизбежной победе. Той силы, что всегда выполняла обещанное.
  
  ***
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"