Аннотация: Бесхитростный рассказ педагога о жизни в институте
Первый рассказ ассистента Сидоркина о жизни в институте.
Рассказ этот был услышан во время душевного разговора со студентами в колхозе. Он раскрывает как глубокий внутренний мир своего героя, простого ассистента кафедры Сидоркина, так и строгие порядки, царящие в институте.
Вечером, после работы, студенты часто собирались около своего руководителя, поговорить о прошлом и настоящем, спрогнозировать будущее.
Так, студент Загребухин рассказывал, как он в Ленинграде в мединституте учился, какие там порядки были замечательные. Очень он переживал, что его оттуда за неуспеваемость и хронические непосещения занятий отчислили. Теперь, говорит, бросил бы дурью маяться, в карты на деньги играть, да не возьмут меня назад. Поздно уже, застрял я тут, в этой глухой дыре, вместе с вами, милые друзья - фармацевты. А сам чуть от пьянки не плачет, после нашего института вспоминая ленинградский! Да, вот так он глубоко переживал учёбу в нашем славном институте. Ну, а Сидоркин, известный народный сказитель кафедрального масштаба, рассказывал о некоторых порядках на своей кафедре, приколах своей тяжёлой преподавательской жизни. И ты знаешь, оказывается, не только студентам в нашем институте тяжело живется, некоторым преподавателям тоже очень тяжело!
Как-то раз спросил Загребухин Сидоркина прямо, интересно ли работать ассистентом на кафедре? Стоит ли стремиться на эту работу после окончания института?
Вот и повел Сидоркин свой неторопливый житейский рассказ, глядя, как солнце садится за стог сена на далёком краю поля, отгоняя вялых насекомых маханием лопушка.
- Если смотреть собственно на работу ассистента, то, в общем и целом, жить можно. Но только имея крепкое подсобное хозяйство. Я вот имею дом, гараж, пасеку, автомобиль "Москвич", поросёнка, жену, да ребёнка. Вот только сильно докучают два обстоятельства: научная и общественная работы. Столько всего на мою бедную голову сразу свалилось, что и медком заняться некогда, весь день на работе. Приходится качать его по ночам. Сразу дали мне сектор уборки институтского двора. Конечно, самый плохой участок, около помойки. Бак с мусором кто опрокинет, а я собирай да отвечай за разбросанное в округе!
Так какие-то негодяи не могут спокойно мимо бака пройти, всё его переворачивают, в мусоре ковыряются, разбрасывают его по территории. Думают, что туда кто что ценное выбросит. Да, бывает, кроликов на лабораторных занятиях затравят, а потом выбрасывают. Или с какого мертвеца одежду снимут, прежде чем на препараты его пустить, да выбросят в бак. Ну а эти пришельцы ковыряются, через все щели в заборах на нашу помойку лезут. Другим, кто главнее, тем участочки получше достались для уборки. Убирать надо каждый день, а то сколько мусора с помойки накидают из перевёрнутых мусорных баков. Дали мне в помощь подшефную группу, чтобы они помогали мне участок обрабатывать. Да и следить, конечно, чтобы отработок у них и прогулов меньше было. Пусть лучше помойку убирают, чем где попало шляться, прогуливать, да горячительное по подворотням в дурной компании пить!
Вот соберёмся, значит, после занятий дружно, по моему приказу, осмотрим пристально полученные каждым оценки за прошедшую неделю - и откуда хоть столько много отработок накидали! А мне за их успеваемость перед деканом лично отвечать. Они двойки получают, а ругают в деканате меня. В свою очередь я их поругаю, поругаю, и мы идём дружно помойку ометать. А студенты по дороге разбегаются, лопаты и мётлы бросают, стоит мне на минутку отлучиться или отвернуться!
А кураторство в общежитии! Дали мне несколько комнат для наблюдения над культурой жизни проживающих там студентов. И что? Беспорядок у них в комнатах страшный! Культура жизни вовсе не наблюдается в быту. Одно бескультурье сплошное видно, даже издалека, слепому без очков. В комнатах в ботинках ходят, шапок не снимают. Консервы голыми руками с голоду едят, почти вилок и ложек в быту не используют, за полным отсутствием оных. Совсем одичали после непрерывных ежегодных колхозов. Наглядной агитации и плакатов на стенах совсем нет, газет не читают, только для нужного дела используют. В одной комнате фотографию "Битлз" на стену повесили, вместо портрета товарища Л. И. Брежнева, героя народа. Да ещё пытались меня цинично обмануть, что это группа марксистов-ленинцев на Кубе, с гитарами, перед посевной кампанией. Мол, они сейчас песню споют, да возьмутся за подготовку к посевной, изучать на русском языке инструкцию, как убирать сахарный тростник с помощью замечательного советского свеклоуборочного комбайна. Сами же телевизор на пятом этаже сразу сломали, как только вселились, а чинить второй год не хотят. Пол не моют, только плюют на него систематически, для влажной уборки, отходы прямым ходом в окно кидают, овраг засыпать ими хотят.
Кто-то умный рассказал им на кафедре политэкономии, что овраги, это бич нашего сельского хозяйства, они разрушают нашу пахотную землю. А этим подрывают нашу передовую экономику и весь наш строй. Так они сообща решили тот овраг, что у нашего общежития начинается, весь отходами засыпать, оградить этим наше передовое сельское хозяйство от возможного ущерба. У кого силенок больше, те свой мусор до оврага докидывают, а у слабых или подвыпивших он прямо на тротуар под окнами падает.
Я их поругал пару раз, вроде немного чище стало, на тротуарах. Кровати некоторые застилать стали, бутылки вынесли, мусор равномерно по углам раскидали, чтобы не так заметен с первого взгляда был. Ложки столовые из столовой, наконец, появились. Но что они проклятые делать стали! Прячутся, не отрывают дверей ни мне, ни другим проверяющим. Борются с культурой жизни таким наглым, неподобающим в передовом культурном обществе образом. Как ни зайду, всё время у них заперто, только радио громко о наших победах говорит. Как будто они и не живут вовсе там, вымерли на экзаменах и зачётах поголовно. Пробовал я в засаде сидеть, в сушилке среди белья женского прятался, но тоже ничего не дождался. В одну комнату так ни разу попасть не смог! Вот ты, Загребухин, в какой комнате общежития живёшь? Я тебя что-то в общежитии ни в одной из комнат не встречал, куда случайно попасть смог!
А Загребухин возьми, да и скажи ему настоящий номер своей комнаты! Что с него взять, пьяный ведь был, забыл о правилах конспирации! А ведь Ленин учил подпольщиков и настоящих марксистов никогда не расслабляться, даже в пивной! Вот до чего выпивка даже таких мудрых людей доводит, как наш Болеслав Загребухин! Нет, чтобы соврать что-либо правдоподобное! Что живёт он у малознакомой бабки, или на квартире, на далёкой улице окраины, куда даже трамвай не доходит. Или вообще, что он тут полностью местный, у него своя квартира с родителями, а Сидоркину туда прямого хода нет, со всякими дурными проверками. Сидоркин аж протрезвел на время от такой новости.
- Я, говорит, к тебе, паразиту проклятому, засранцу этакому, пятый месяц в гости попасть не могу! А ведь сколько времени на этот визит потерял, по сушилкам прятался, встречи с тобой искал, сушащееся бельё женское нюхал! Я это время от своей семьи отрывал, меня жена неизвестно в чём подозревать стала, претензии выставила! А ребёнок меня вовсе забыл, дядей называть стал при встрече!
Ну, по этому поводу опять они выпили, и замирились на время. Вроде как Сидоркин в гости к Загребухину попал, наконец, после долгих мытарств по сушилкам. Или Загребухин к Сидоркину, своему куратору, в гости пришёл, после пяти месяцев ожидания визита из соседней сушилки. Пока они лобызались любезно, слюнявя друг друга, я речь Сидоркина себе в дневник застенографировал, для истории бытоописания нашего института. Чтобы мысли его ценные о работе на кафедре и смысле жизни в колхозе зря в поле не потерялись.
Потом Сидоркин от всей души просморкался на родимую землю-кормилицу, красиво воспеваемую в оборванном боевом листке, и стал дальше про научную деятельность рассказывать.
Сделали его ответственным за НТО, это такое научное общество при кафедре. Конечно, тут ОСВОД, со всем известным спасением утонувших, общество по охране памятников старины, прочих развалившихся и растаскиваемых древностей.
- Говорил я им, что на территории института памятников старины не наблюдается, кроме облупленного гипсового бюста В. И. Ленина. Видимо, все остальные памятники порушили уже до начала моей научной карьеры. А может, что ещё хуже, по домам растащили, на исторические сувениры. На память о местной старине, ещё до моего назначения на эту высокую официальную должность. Пришлось с профессора расписку взять, что памятники в институте ещё до меня не сберегли. Ох, долго он этому по всякому сопротивлялся, как будто сам перед этим все памятники голыми руками развалил, или в своём подвале спрятал. Кровью мне эта расписка далась, кровью! Хорошо, что хоть здание само целым от царизма осталось, крепкое оно, сломать его трудно, даже недовольным студентам во время занятий. Его даже фашисты разрушить полностью не смогли, во время оккупации, хотя и очень старались. Раньше в нём тюрьма была, в которой бандитов, воров, политкаторжан и прочий прогрессивный бунтарский элемент содержали.
Объяснил я на партсобрании честно, что за теми памятниками, что в городе, я уследить с одной группой студентов не смогу, пусть хоть за это строгую ответственность с меня снимут! Ведь совсем не слушают меня, кричат хором, получил должность ответственного, собирай взносы с окружающих, активно работай, не придумывай сложностей, отговорок, от тебя материальный результат нужен. Видят, что жив ещё, и профоргом кафедры на собрании назначили. Чтобы мало не показалось. И жизнь слишком сладкой не была. А профессор с доцентом со своих больших зарплат больших взносов платить не хотят. Ходил я за ними тенью, ходил. То они совсем без денег на работу пришли, то кошелёк соседская кошка украла. То жена сразу все деньги на хозяйство в один день потратила, жить на второй день не на что, хоть помирай. Сигарет купить денег нет. У меня дружно занимать лезут. Профессор ведь 500 рублей получает, а ко мне занимать лезет, дай на сигареты, Сидоркин! А доцент 350 рублей в месяц загребает. Замучился я с ними со всеми.
Записали меня в особый преподавательский отряд ДНД. Подготовили нас там серьёзно к охране общественного порядка в городе, не так как студентов. Была изучена практическая и теоретическая части действия дружины. Лейтенант милиции большую лекцию прочитал о вреде бомжей, других тунеядцев и расхитителей социалистической собственности при социализме. В отделении милиции нам живого бомжа показали, для полной идентификации социального типажа отщепенца. Сержант провёл практический цикл занятий. Первым делом собственноручно показал мне один замечательный приём из боевого самбо, после которого я залетел в снежный сугроб вниз головой, да и застрял там прочно. Потом меня две ассистентки из этого сугроба вытаскивали. Сам я не смог освободиться. А сержант обо мне временно забыл, он в этот момент другим свои приёмы показывал, сугробов рядом много было. А потом, как всех откопали, от снега очистили, из ушей его выковыряли, так сразу в патруль. Охранять свободу, честь и независимость нашей Родины, тихий покой наших спящих сограждан. Конечно, эта работа доставляет много хлопот, подрывает личное семейное счастье и домашнее хозяйство. Но эта же работа расширяет наш кругозор, знакомит с новыми слоями опустившихся сограждан, о существовании которых мы ранее и не подозревали. Теперь, когда моя квалификация столь серьёзно повысилась, я при арестах понятым работаю. Постигаю таким образом сложную юридическую науку на практике жизни. А заодно заочникам милиции латинские поговорки переводить на родной язык помогаю.
Тут ещё план научной работы составили на заседании кафедры. И выходит по нему, по этому самому плану, что через пять лет мне кандидатскую диссертацию защищать положено. Я немного успокоился, мало ли что за пять лет произойти может. Пять лет не один год, даже не квартал, не учебный семестр. Может, и диссертацию напишу. Может, кафедру за ненадобностью к тому времени закроют, или институт разгонят. Может, я сам к тому времени уже с кафедры уволюсь, или переведусь куда, если жив буду. А тут через неделю профессор к себе в кабинет вызывает, спрашивает, когда я писать начну, да какую тему выберу! Не буду ли его тематику развивать? Бумажки обещал подкинуть. А я ещё в себя прийти не успел от заседания кафедры, на которой меня в диссертанты - соискатели записали. Может, я его взносами достал, когда за утопающих агитировал? Или распиской по памятникам старины? Прямо у него не спросишь, тут политес нужен, политкоррекция!
Доцент тоже в долгу не остался. Как только где меня встретит, хоть бы даже и в туалете, со спущенными штанами у писсуара, сразу такую умильную рожу делает, вроде малины с фенолфталеином объелся. Вы, говорит, батенька, когда в нашу партию вступите? Еле я от них всех отбился! Сообразил, что в таком случае простому ассистенту делать надо. Привёз заведующему кафедрой 2 мешка картошки, медку трёхлитровую банку. Да доценту один мешок картошки, с двухлитровой банкой мёда. Смотрю, они на год и притихли с наукой, благожелательно на меня смотреть стали, в пример ставить на собраниях! Теперь, как только осень, я с колхозного поля три мешка картошечки гружу и прямым ходом на кафедру. Хорошо, что машина личная, да студентам три мешка картошки набрать не в тягость. Вот сколько проблем у простого ассистента на кафедре!
Это не считая домашних проблем. А ведь и дома дел полно, хочу свинарник отстроить, нечего свинье в подполе жить, она и дом подкопом опрокинуть может! Корову завести надо, а то в магазине молока не купишь, да и торговать излишками по утрам можно. Сразу очередь выстроится. Да и сам дом укрепить не мешало бы, а то вот-вот завалится набок. Свинья, сколько её не корми, благодарностью не ответит! К дому пристройка нужна, да денег нет строиться. А студенты наши всё-таки подлецы!
Мы, преподаватели, знания им суём, вкладывает, как можем. А они что в ответ?
Одного преподавателя, который проявил неуёмное рвение на экзамене, отловили в нелюдимом месте и насильственно накормили селёдкой без хлеба и чая, выражая таким образом протест его научной и педагогической деятельности. Это сделали незнакомые студенты по поручению своих знакомых товарищей.
Другому преподавателю всю ночь перед экзаменом звонили по телефону и интересовались, не спит ли он случаем. Когда он отвечал, что спит, они ему говорили, что вот он спит, а они не спят, продолжают тщательно изучать материал предстоящего экзамена. И так продолжалось до 6 часов утра. Бедняга преподаватель так ошалел, что не сообразил отключить телефон, выдернуть его из розетки с корнем, и всю ночь мило проговорил со студентами о проблемах подготовки к экзамену.
Больше всего в этой истории Сидоркина возмутил тот факт, что студенты во время разговора по телефону не представились по всей форме, как полагалось передовым советским людям, не назвали даже номер своей группы на курсе. Это же надо быть такими закоренелыми хамами! И откуда такие личности в нашем институте берутся, как они в него проникают?
А что они мне придумали, эти неучи? В прошлом году мне потоп устроили, самый настоящий! Может, и поставил я кому на экзамене лишнюю двойку. Так это не со зла, и не от избытка научных амбиций, а по знаниям предмета студентом, в педагогических, назидательных целях. А что они сделали в ответ на нашу передовую советскую педагогику? Разве так можно, за какой-то ничтожный экзамен, сразу дом сносить, жилища человека лишать? И не один ведь я живу в доме, у меня семья, жена, ребёнок, тёща в гостях часто бывает, тестя обычно с собой привозит. Это же прямое нарушение всех прав человека! А незыблемое право человека на жилище в декларации прав человека записано в ООН на Генеральной Ассамблее с 1947 года! И знаешь, что они, негодяи этакие, сделали? Подложили мне незаметно самую настоящую экологическую бомбу крупного калибра! Дождались жарких летних дней, скинулись, купили два килограмма дрожжей, искрошили их мелко, почти до порошка, сахарком для затравки присыпали, его тоже не пожалели. И бросили эту экологическую бомбу прямо в летний туалет на моём участке! Он как раз рядом с домом стоит. Пригрело всё это ласковое солнышко днём, бомба и сработала. Туалет поплыл по участку, фундамент дома перекосило, дом едва устоял на подпорках. Спасибо, люди со всей улицы подпорки ставить помогали. А как они ругались, работая в этом адском вонючем месиве! Свинью живьём затопило в подвале насмерть, спасти не успели бедное животное. А оно совсем невиновное было, к учебному процессу отношения не имело, оценок студентам не ставило, на успеваемость никак не влияло. Амбре около дома стояло такое, что объявили чрезвычайное положение во всём квартале и на другой стороне реки. Некоторые впечатлительные люди падали в обморок уже на другом конце улицы! Пожарные отказались спасать моё имущество даже в изолирующих противогазах, боясь испачкаться. Вся моя семья вынуждена была жить неделю в общежитии, пока проводили мероприятия гражданской обороны по дегазации и дезактивации участка с частью прилегающей улицы. Работало два бульдозера, да и те сильно перемазались, еле отмыли спецтехникой. Я не говорю, сколько вещей испортилось, пропало! Вплоть до мебели, всё пожечь пришлось и потом новое покупать.
А профессора как нашего кровно обидели! Подсунули ему форменную свинью, выписали для него на дом журнал: "Свиноводство в СССР". Может, он тоже не без греха, но зачем меня подставлять? Ведь это я свинью развожу. Ну а он решил, что это ему вместо меня по ошибке журнал выписали. Ходил на почту ругаться, журнал на меня переписал со скандалом. А потом на заседании кафедры на меня же кобеля спустил. Мол, Сидоркин, вместо фармацевтической науки, научным свиноводством на кафедре занимается! А общественность ему, профессору, письменный сигнал об этом подаёт, с помощью столь специфического журнала. Предлагал перевести меня в сельхозинститут на профильную кафедру. Даже бумаги туда мои подавал, но там места свободного не оказалось. Все свиноводские места были уже давно заняты. Люди-то не дураки у нас в стране! А ведь я всей нашей стране Продовольственную программу выполнять помогаю! Спасибо, доцент по партейной линии помог. Да и то, после того, как я сам ему разъяснил происходящее и предложил сопоставить с программой партии в части её Продовольственной программы. Потом хотели на собрании всем преподавателям общественную нагрузку дать, всемерно помогать развитию Продовольственной программы всей кафедрой, всем её сплочённым коллективом. В её свиноводческой части, используя мой передовой опыт. Но на восьмом этаже свинью не выкормить, тяжкое это дело, любой поймёт, кроме профессора.
Преподаватели всей кафедры на меня люто ополчились. Потребовали отменить свиноводство на кафедре, как не соответствующее их научному статусу и квартирному вопросу. И пригрозили, что с кафедры меня изгонят. Заставим, говорят, пшеницу в палисаднике выращивать для сдачи родному государству по закупочной цене, без помощи комбайна. Пришлось мне идти напопятную, вместе со всем своим передовым опытом, забирать его полностью назад. А чтобы разогнавшегося доцента притормозить, поделиться с ним утонувшей свиньёй. Вот так и собачимся по-свински на работе постоянно. Так я и живу на кафедре, между общественной работой и научной, между профессором и доцентом. Как между молотом и наковальней.
Тут Загребухин его опять спрашивает, неужели всё так грустно в той огромной педагогической работе, которую Сидоркин непрерывно проводит годами, без серьёзного перерыва на культурный отдых? Нет в ней даже малейшего проблеска радости?
- Есть, - отвечает бодро враз встрепенувшийся Сидоркин, - два проблеска радости во время двух ежегодных демонстраций сил трудящихся. Во время этих проблесков я собираю своих друзей-мужиков с других кафедр института, выпиваю с ними бутылочку-другую винца на троих и иду, обнявшись, во главе большой колонны студентов нашего института, распевая патриотические песни даже без музыкального сопровождения. А что делать, если душа после тяжёлой педагогической работы поёт, разрядки да отдыха требует. На прошлой демонстрации так душевно пели, что не на ту улицу повернули, пришлось круг давать вокруг квартала, чтобы попасть, куда надо. Чтобы продемонстрировать окружающему народу и начальству нашу огромную сплочённость перед лицом наглеющего империализма, мы идём тесными колоннами, обнявшись. Дорогой мы обычно славим великий Октябрь в силу своих возможностей делами, плакатами и флагами. Развлекаемся, кто как может. Это ведь наш национальный праздник! Ассистент Сявкин, с кафедры технологии, 200 метров вприсядку с двумя плакатами в руках прошёл, на спор, пока совсем не завалился под ноги толпе студенток из пединститута. Другой мой товарищ-ассистент по дороге всегда на гармошке собачий вальс играет, пока ему это не надоест до оскомины. Он бы чего и другое радостное сыграл, да не умеет. А атмосфера на этих праздниках какая! Неба не видно от флагов да плакатов! В глазах рябит от заздравных лозунгов и призывов к лучшей жизни в будущем. Все поют, поздравляют друг друга. Особенно те, кто праздник уже заранее отметил. Именно в такие трогательные минуты понимаешь, что не зря живёт и борется простой советский человек!
- А как научные проблемы решаются, кандидатская диссертация пишется? - опять интересуется неугомонный в своих бесконечных вопросах Болеслав.
- Я как раз наукой серьёзно занимаюсь, разрабатываю новую систему тестов для наших студентов. Сейчас только тесты на допуск к занятиям используются, а теперь профессор меня на следующий этап сподвиг - разработать систему тестов на выпуск с занятий. Теперь если кому в начале занятий отработку и не поставили, то уж к концу занятия обязательно поставят, после внедрения моей системы.
Загребухин от такого научного сообщения вначале осоловел, а потом обрадовался, что ему после защиты кандидатской Сидоркина учиться в институте не придётся. Он к тому времени уже сам специалистом станет, и уедет так далеко от Сидоркина, что его тесты ему и сниться не будут.
- Вот тебе, Владимир, исповедь ассистента Сидоркина. Отсюда сделай вывод, что человек должен приспособиться к окружающим его обстоятельствам, слиться с ними, как хамелеон. Вот преподаватель, наш учитель, мудрый наставник и педагог, как хорошо пристроился на кафедре! И это несмотря на тяжкие условия существования. Теперь, люди говорят, хочет освободиться и от общественных нагрузок. Ведь деньги ему собственно только за преподавание платят, а за общественные нагрузки только обычно ругают да выговоры выносят. То простые, а то с занесением в личное дело. Вот с кого надо нам всем пример брать! Всей нашей комнате. Целеустремлённо заниматься только главным, тем, что тебе нужнее в жизни. Не отвлекаясь на побочное, ненужное, наносное, сопутствующее, которое нам хотят навязать случайные люди в учебном процессе. Но опыт Сидоркина не надо воспринимать конкретно, полностью абсолютизировать его. Его надо воспринимать как образец программы к действию. Я бы на месте Сидоркина поступил полностью в его духе, но по иному. Забросил бы хозяйство, машину, дом и жену с пасекой, всё остальное, а сам бы занялся только научными изысканиями!
А как его жена к научной работе ревновала, пока Сидоркин с группой помойку в порядок приводил! Приходила неофициально в институт, залезала прямиком на крышу, а с крыши в бинокль за ним наблюдала, как он по-научному баки перевёрнутые мусором заполняет со студентами и студентками, руководит этим важным делом. Это же отдельная замечательная история! Она нетерпеливо ждёт своего бытоописателя!
Цыплякова исповедь Сидоркина поразила. Выслушав этот целиком буднично-трагический рассказ ассистента, полный дисфункции и сельхозэкзотики, Цыпляков искренне огорчился печальной судьбе педагога Сидоркина. Вот оно как, оказывается! Быть ассистентом на кафедре не лучше, чем студентом в нашем институте!
Нет, понял Цыпляков, такая научная карьера мне ни к чему. Не дай Бог попасть в ассистенты на кафедру! Такого и врагу не пожелаешь! Лучше уж быть аналитиком в глухой аптеке на краю советской земли, рядом с Сахалином, тундрой и японцами с их магнитофонами!