ОДНА ИЗ ЧАСТНЫХ ОПЕРАЦИЙ ГЕНЕРАЛА КОЛОТУШКИНА, РАССМОТРЕННАЯ БОЛЕЕ ТЩАТЕЛЬНО.
Операции были разные, с целями политическими, религиозными, клеветническими, патриотическими, советскими, подрывными, террористическими и просто шпионскими. Например, "Два пучка и три соломинки" была чисто политической, без всякой "мокрухи", или малой доли благородного пролетарского терроризма, экспроприации награбленного мировой буржуазией. Цели были поставлены широкие - выявить вероятных противников и друзей в ближайшей большой войне, которую с нетерпением ожидало руководство страны.
Официально считалось, что у единственного пролетарского государства мира среди буржуазных государств не может быть друзей и союзников, поэтому все они являются его лютыми врагами и со всеми ними надо будет воевать до полной победы или полного поражения. Но воевать со всеми и сразу даже и у нашего бодрого советского руководства вызывало мало энтузиазма. Поэтому стали искать временных друзей, так называемых попутчиков, по мудрой ленинской терминологии, с помощью которых можно было бы разбить кучи явных врагов на первом этапе гигантской битвы народов. В последующем предполагалось найти новых попутчиков и с их помощью вдрызг разбить старых, и так до бесконечности, пока на Земле не останется только одно государство, во главе с самым главным вождём всех побитых народов.
Самый главный теоретик страны покурил трубку от души, навонял дымом на целый этаж, осторожно выглянул в окно из-за занавески на прилегающую площадь с беспорядочно снующим туда-сюда народом и точно заявил в кулуаре, что когда Япония, Англия и Америка подло нападут на первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян, то ему на помощь сразу выступят наши старые друзья, надежда и опора - Германия и Италия. Все выслушали это мнение с глубоким благоговением, переходящим в аплодисменты, местами просто в бурные овации. Не каждый день такое услышишь!
Находящийся на политическом отдыхе в деревне Сырогузово Колотушкин получил новое важное задание от партии и её правительства через посредство запыхавшегося курьера, въехавшего на запаренной лошади прямо в баню во время купания. Колотушкину, голому и в мыле, вручили под расписку секретный пакет, где ему предписывалось срочно покинуть гостеприимную деревню Сырогузово в короткий срок пять минут и тотчас проникнуть в Японию любым доступным способом, а затем подтвердить глубокие теоретические выкладки задумавшегося руководства, после выкуривания очередной утренней трубки и полного закопчения стен помещения, исторической реликвии русского народа.
Матвей отбросил все запланированные ранее дела на неделю и проник в Японию без особых проблем, успев стереть по пути с лица мыло, прикинувшись журналистом какой-то бульварной газетки тиражом в десять тысяч экземпляров, издаваемой глубоко во Франции, кажется, в Провансе, там, где хорошо наловчились делать майонез. Целью своего прибытия в страну указал выявление мнения местного японского населения по поводу подписки на свою газету, сбор слухов, сплетен, непроверенных фактов и прочей жареной информации, экспорт всего этого мусора в Европу за наличные деньги. Его не поймали на таможне за ввоз запрещённых товаров в большом количестве, так как у него таковых не было, его не арестовала подозрительная японская контрразведка, портовая полиция не проявила к нему особого интереса, но приставила, на всякий случай, наружное наблюдение из пяти человек.
Матвей избавлялся от наружного наблюдения своим традиционным способом. Он заходил в питейное заведение и слонялся по нему кругами якобы в поисках самого лучшего места. В этот момент в заведение заходил ничего не подозревающий "хвост", приставленный портовой полицией, присаживался скромно в уголке. Матвей бросался к нему за стол и, делая вид, что знаком с пришельцем давно, заводил разговор на тему взаимного уважения старых друзей. Японцы народ уважительный, Матвей тоже. Пили за священную особу японского императора, министра обороны, морского министра, их первых и вторых заместителей, великую роль Японии в мире. Так они зауважают друг друга, что японец остаётся ночевать пластом прямо в питейном заведении, а крепко согревшийся от избытка японского уважения Матвей с криком "Банзай" отправлялся в следующее питейное заведение на важную работу, порученную ему советским правительством секретным пакетом со следами мыла. Он шлялся по портовым кабакам, городским ресторанам, посещал сомнительные заведения с гейшами, где заводил сомнительные знакомства со случайными людьми по математической системе, гарантирующей высокую репрезентативную выборку и делал статистический анализ по ответам неизвестных, даже не спрашивая их фамилий, не записывая другие установочные факты.
Начал он своё путешествие с портового города Йокосука, переправился в Иокогаму, почтил пристальным вниманием Кавасаки, город Итикава, посетил Тибу, а потом и Токио. Японцы всюду уважительно шипели, отрицая свою пламенную любовь к СССР, закатывали глаза, всячески хвалили своего любимого императора. К Англии они относились хорошо, к Америке восторженно, про Италию с Германией ничего не знали.
Представлялся Матвей для конспирации везде по-разному, то как испанец на французской службе по имени Хосе Антонио Карабузьер, то как француз на португальской службе по имени Алонсо де Васька Альварес Мария Суареш. Оба паспорта были у него положены в разные карманы, их сделали в одном из наших министерств весьма похожими на подлинные.
Два раза Матвей неудачно пытался проникнуть к заместителю военного министра Тодзио Хидэки, чтобы узнать его авторитетное авторитарное мнение по актуальному вопросу своего политического руководства, терзающего трубку мира огромными клубами табачного дыма, портящего воздух в округе. Оба раза его некультурно выталкивали взашей дюжие охранники, не подпустив на аудиенцию к воинственному генералу, герою всего японского императорского народа. После третей попытки был допущен на приём к заместителю морского министра Ямамото Исуроку, участнику русско-японской войны.
Первые пять минут церемонно представлялись друг другу, показывали визитки, паспорта, раскланивались, выражали одобрение внезапной встрече в кабинете. Потом говорили на английском языке о священной особе японского императора и хорошей погоде в Кюрасао. На этом аудиенция благополучно окончилась. Колотушкин едва успел стащить чернильный прибор со стола свирепого адмирала, напольные часы да ручку, на сувениры, чтобы подтвердить сам факт встречи подозрительному начальству по бдительному чекистскому органу. Кресло, на котором сидел Ямамото, вынести за пределы кабинета и переправить в Москву не удалось. Ямамото силой отстоял свою последнюю реликвию. Напольные часы были слишком тяжелы, чтобы унести их дальше пяти-шести метров. Изрядно покорячившись, их пришлось бросить в углу кабинета. Всё чекистское руководство нашей страны осталось без такой важной детали, косвенно подтверждающей не только саму встречу, но и долгие разговоры о главном и наболевшем в мире и за его пределами.
По короткому разговору о священной особе японского императора Матвеем были сделаны далеко идущие выводы, однако идущие вразрез с мнением бесцельно коптящего воздух страны начальства, выглядывающего на площадь из-под занавески. И не сносить бы ему головы, если бы не чернильница, ручка да замечательные шлёпанцы ручной работы из сухих морских водорослей, которые он успел прихватить, подтверждающие сам факт встречи двух героев разных политических систем.
В Москве результатами деятельности Матвея в Японии были недовольны. Кресла он не принёс, напольные часы бросил в углу кабинета, стенограмму разговора, заверенную нотариусом и пятью членами советского посольства, нашему советскому правительству не представил из пустого упрямства. Недовольство Колотушкин почувствовал сразу, как только ему передали очередную зарплату по месту основного фиктивного жительства. Зарплата была выдана цинковыми донгами Вьетнама в большом кожаном мешке, который занесли двое вспотевших согнувшихся специально уполномоченных Минфином чекистов. Где им удалось набрать столь экзотической валюты в таком количестве, осталось покрыто глубоким мраком романтики социалистического строительства первых пятилеток. Но было видно, что товарищи постарались от всей души. На территории французского Индокитая уже сорок лет ходили индокитайские пиастры 900 пробы серебра, исходя из твердого соотношения: один пиастр равен десяти французским франкам метрополии. Для обмена зарплаты на нормальную валюту для своих ежедневных личных нужд, Колотушкин был вынужден нелегально покинуть пределы СССР вместе с ценным мешком, надрываясь от его веса и проделать ряд рискованных финансовых операций, называемых в развитых буржуазных странах мошенничеством, спекуляциями валютой и недвижимостью.
Начинать пришлось с поездки в дельту Меконга, в поисках затерянных селений, где одичавшие жители не знали о прошедшей сорок лет назад денежной реформе в стране. Там он и сбыл сомнительную валюту в обмен на всякие услуги, совершив несколько сделок, связанных с куплей и быстрой последующей перепродажей разного имущества, включая кособокие и даже развалившиеся строения, бессистемно ютящиеся на деревьях над мутной водой, гнилые сампаны-катамараны, тюки с прелыми колониальными товарами и сопревший двадцать лет назад спитой чай вагонами для окончательного запутывания следов своей разведывательной деятельности в регионе.
Так закончилась эта операция нашего славного героя. После несанкционированного путешествия на руках у него оказалось сто пятьдесят долларов США, пятнадцать фунтов стерлингов и сорок франков наличными деньгами. Цинковых донгов в кошельке не было, поэтому и опротивевший кожаный мешок носить с собой через границы отпала необходимость.
Недолго радовался товарищ Колотушкин своему возвращению на Родину с зарплатой. Уже на границе возвратившегося из нелегальной самоволки, потерявшего бдительность товарища арестовали компетентные органы, буржуазные деньги отобрали в фонд будущей мировой революции, в обмен дали два червонца советской валютой в бумажной форме и право покупать на эти деньги нитки и ваксу в тюремной лавочке в ограниченном количестве раз в месяц.