--
Элен! Ступай, покорми Николь- каша на столе. Да поживей, а не то простынет.
С трудом стряхнув с себя дремотное оцепенение, она взяла тарелку и отправилась наверх. Пожалуй, трудно найти дело, которое она исполняла бы с большей неохотой. Кормежка Николь всегда состояла из одного и того же - тягучей овсянки с тертым козьим сыром, щедро приправленной чесноком. Бабушка считала, что чеснок отгоняет злых духов. Господи, до чего же Элен ненавидела этот едкий и кислый чесночный запах, висящий в холодном воздухе верхней комнаты! Почти так же, как отвратительные бледные пузыри каши на тонких губах Николь. Ей противно и страшно каждый раз смотреть на ее лицо. Как будто смотришь в зеркало и видишь себя, только не совсем себя, а кого-то другого. Не удивительно, ведь они с Николь - близнецы.
Элен тяжело вздохнула, набрала побольше воздуха и с силой толкнула тяжелую старую дверь.
Матушка их умерла, произведя сестричек на свет, а об отце Элен никогда и не слышала. Девочки жили с бабушкой- доньей Эстебанией Горсильяс да Сильва. Бабушка была такой же несгибаемо-прямой, коричневой и надменной, как и их фамильный дом. Вообще-то говоря, даже не дом, а узкая и высокая башня. Девочка не могла понять, зачем ее далекому предку- прапрадедушке да Сильва понадобилось залезать так высоко в горы, чтобы построить эту несуразную громадину. Маленький домик в низине был бы куда уютнее. Когда Элен спросила об этом у бабушки, та страшно рассердилась. Оказалось, что башня не просто жилье, а символ верности их семьи католическому королю и этот, как его...оплот.
То, что они не такие, как другие люди, а благородные, Элен узнала рано. Бабушка долго объясняла ей, что такое чистота крови, а то отребье, что живет внизу и воображает о себе бог весть что... И Тереса, которая была служанкой в трактире, а теперь величается доньей... Да только девочке все это не приносило никакой радости. Когда они с доньей Эстебанией приезжали за покупками в селенье, тамошняя детвора безжалостно дразнила ее.
"Жабка, почему жабка?" - думала Элен, ожесточенно запихивая ложку в слюнявый рот сестры. Та полулежала в кровати, бестолково таращась и пытаясь дотянуться до тарелки скрюченными руками.
Николь была такой от рождения. Ноги ее совсем не двигались и лежали как сухие бесчувственные плети. Пальцы на руках были согнуты, а кисти почти всегда подтянуты к лицу, благодаря вечно сведенным локтям. Говорить она не могла, а только мычала. "Это она жабка, а не я!" - билось в мозгу у Элен. - "Это у нее тонкогубый лягушачий рот. И выкаченные жабьи зенки тоже у нее".
По мере того, как девочки подрастали, все большую часть забот о Николь, да и о хозяйстве пришлось взвалить на себя Элен. Бабушка старела. Им даже пришлось нанять работника - правда, только за еду и кров - ведь денег у них все равно не было.
Девочка никогда не спрашивала, куда же девалось семейное богатство. Она просто воспринимала как данность, что раньше великолепные да Сильва устраивали пиры на полтысячи человек. Это раньше жена прадедушки да Сильва не выходила к гостям, не увешавшись предварительно бриллиантами на миллион эскудо. То было раньше, а теперь осталась только башня, овцы да несколько коз. Правда, овцы у них были отменными- белые, пушистые, как кучерявые облака на ножках. Для того чтобы их пасти, донья Эстебания и взяла работника- Клина. Он появился с той стороны гор, что само по себе странно. Элен никогда не слышала, чтобы кто-то приходил оттуда. Да и видом он совсем другой, не такой как все местные - кожа и волосы белые, а глаза светлые, как небо в горах.
Ну, вот и все, последняя ложка. Теперь вытереть Николь лицо, и можно уходить. Ан нет, не выйдет. Наклоняясь к сестричке, Элен почувствовала, что к чесночной вони примешивается другой, не менее знакомый запах. Так и есть, эта негодяйка опять обмаралась. Теперь придется менять белье и идти стирать.
Старые лохани и ведра словно вырублены из камня. Вода ледяная, но Элен привыкла - тут в горах не бывает другой. Хорошо, хоть солнышко светит, но только теплее все равно не становится - словно его лучи скользят по ледяному панцирю и не могут через него пробраться. А вон и Клин идет со стадом. Они сегодня рано, и Элен знает почему. Сегодня Клин будет стричь овец - обкорнает их пушистую зимнюю шубку. Пусть бегут голышом на весенние луга.
--
Привет, Элен! - Клин улыбается. Девочка всегда рада его видеть. Он добр к ней и часто рассказывает всякие небылицы.
--
Ты все работаешь, подружка? - Клин подходит к ней и помогает дотащить лохань с бельем. - Девочки твоего возраста должны играть. Хочешь, я сделаю тебе куклу?
Конечно, Элен хочет. Там, внизу, она видела у одной девочки такую. У нее болтались руки и ноги, и были длинные волосы. Элен даже не знает, что сказать. А пастух видит ее радостное оцепенение и весело хохочет. Он часто смеется, этот Клин, он веселый.
--
Я сделаю тебе даже не одну, а несколько кукол. Целый театр.
Ну, вот опять! Клин часто говорит слова, которые она не понимает. А у бабушки Элен спрашивать боится - вдруг заругается?
Клин скоро сдержал свое обещание. Когда, через несколько дней, он с таинственным видом принес что-то покрытое тряпкой, девочка сразу поняла: это ее долгожданный подарок.
Когда покрывало было развернуто, Элен прямо обомлела. Там лежали не одна, а целых пять кукол. Белые и черные, а на одной из них было ярко-красное платье. Клин взял ее в руки и протянул девочке:
--
Это Коломбина. Видишь, какая она хорошенькая и веселая!
Тут девочка вспомнила. Конечно, чтобы одеть эту чудесную куклу, ему пришлось проститься со своим шейным платком. А Клин продолжал знакомить ее со своим театром.
-Вот другая кукла - Мальвина. Она вся беленькая и очень грустная.
"Да, вид у нее невеселый",- про себя согласилась Элен. -" Но какие чудные волосы- сразу и не догадаешься, что это овечья шерсть".
Потом были и еще куклы-малышки: бледный Пьеро в черной шапочке и черный гибкий Арлекин в колпачке с бубенчиком.
--
Это все персонажи из итальянской комедии масок, - рассказывал ей работник. - Пьеро все время грустит, а Арлекин его колотит. А вот его, - тут Клин достал еще одну игрушку, - я придумал сам. Это Некто, - и он с видимым удовольствием повертел туда-сюда черно-белую куклу.
Девочка была в полном восторге. Сначала она молча перебирала свои сокровища. А потом начала вполголоса о чем-то беседовать с ними.
С этого самого дня Элен не расставалась со своим театром ни на минуту. Даже когда ложилась спать, то укладывала кукол на дерюжку рядом с кроватью. Девочка укутывала их тряпкой, словно одеялом, и их полугрустные-полуулыбающиеся лица бесстрастно смотрели на высокий белый потолок.
Конечно, бабушка заметила, что у Элен появились игрушки. Сказать она ничего не сказала, хотя вряд ли была довольна этим событием. Но кукол не выбросила, только стала еще строже следить за тем, чтобы у внучки было поменьше свободного времени. Но Элен была счастлива и этим. Теперь она никогда не оставалась одна. Куклы стали не только ее первыми игрушками, но и молчаливыми собеседниками и друзьями. Сообщниками. Временами девочка прямо-таки ощущала, что они одобряют и разделяют ее чувства.
Плохо было только одно. Ее милый театр приглянулся и безумной Николь. Приходя к ней наверх, Элен выкладывала кукол на табуретку, а сама садилась на кровать. При виде кукол глаза сестры еще больше округлялись. Она принималась подвывать и тянулась своими мерзкими культяпками прямо к сокровищу Элен. Теперь девочка еще больше ненавидела Николь. Ее трясло от злости при одной мысли, что эта тварь прикоснется своими клешнями к ее куклам.
И однажды это случилось. В тот день Николь была беспокойнее обычного: мотала головой и так и лезла к табуретке с игрушками. Элен с трудом сдерживалась, но убирать свой театр подальше все же не стала. Куклы сделались ее вторым я, и она не представляла, как можно расстаться с ними хоть на минуту. Николь становилась все настойчивее, кормить ее стало почти невозможно. Элен с удовольствием наподдавала бы сестре, встряхнула бы скрюченное уродливое тело, но она боялась бабушки. Когда-то давно она уже пробовала это сделать, но близняшка разразилась душераздирающими мяукающими воплями. Элен тогда влетело по-крупному. Так сильно ей никогда еще не попадало, и девочка хорошо запомнила полученный урок.
Бац! Табуретка упала, и куклы горохом посыпались на каменный пол. Край громоздкого сиденья придавил Арлекина. Ткань на животе лопнула и из разрыва сразу же стала вылезать овечья шерсть.
Ее театр! Ее куклы! Элен подскочила к ним, подняла, стала гладить и утешать. Она пыталась засунуть внутренности Арлекина назад, но у нее ничего не выходило. Это все она, Николь, виновата!
В голове у Элен почернело от гнева и ярости. Подлая, ненавистная жабка, ее надо убить!
И вот куклы под ее руками ожили. Поднялись, неуклюже шатаясь на мягких ногах, и всей кучей навалились на убогую. Они откатывались и снова налегали на нее. На землистой коже Николь стали появляться красные ленточки. Она начала кричать хрипло и надсадно, как старая, замерзшая за долгую зиму ворона. Надо заткнуть ей рот, сейчас же, а то бабушка опять...
Дверь распахнулась, и в комнату вбежал Клин. Элен обрадовалась. Клин пришел, теперь он ей поможет, он хороший. Но работник одним ударом отбросил кукол от калеки. Что он делает, предатель?! И Элен опять затопили волны злобы.
Игрушки, раскачиваясь, нахлынули на Клина. Он отбивался от них ногами, но они возвращались снова и снова. Скоро он упал, и они покрыли его ковром своих тел. Больше Клин не встал. А ее театр снова превратился в обыкновенных тряпичных человечков.
Элен быстро подобрала их. И вовремя. На лестнице уже слышались тяжелые шаги доньи Эстебании. Увидев лежащее на полу тело, бабушка не сказала ни слова. Ее сухое лицо ни на миг не утратило обычного выражения твердости и надменности. Она взяла тело работника за ноги и потянула вниз.
Донья Эстебания никогда не спрашивала внучку о том, что произошло наверху. Что бы не думала она про себя, мысли ее не выходили дальше собственного лба. Но с этого дня бабушка глаз не спускала с Элен. Куда бы девочка не отправилась, чем бы ни занималась - всюду она натыкалась на испытующий колючий взгляд. Теперь, когда ее внучка поднималась наверх, донья Эстебания частенько заглядывала туда. Элен внутренне сжималась, чувствуя себя мышонком, у норки которого караулит хитрая кошка. Только выгляни- тут же сцапает.
Николь, словно чувствуя бабушкину поддержку, снова начала выпрашивать игрушки. Моталась и канючила, выматывая душу. Постоянная слежка заставляла Элен сдерживаться, чтобы не выдать себя. А убогая все наглела, все ближе и ближе подвигаясь к вожделенной табуретке. Один раз она даже зацепила ее своей клешней. Элен пробовала ставить табуретку подальше, но не уберешь же ее в другой конец комнаты. На ней стояла тарелка с кашей, да и не хотелось девочке сидеть далеко от своего сокровища.
И однажды Николь добилась своего. Ее культя царапнула по старому дереву и зацепила Мальвину, сжала куклу и потащила на кровать. Элен метнулась вырвать похищенную игрушку, но натолкнулась на темный и холодный взгляд бабушки. Ярость душила девочку, но всегдашний страх перед грозной доньей Эстебанией оказался сильнее. Пришлось, стиснув зубы, снова браться за ложку. А Мальвина до конца кормежки так и оставалась в руках у ненавистной сестрицы. Та, вцепившись в игрушку, что-то умильно лопотала совсем не похожим на свое обычное мычание голосом. Конечно, уходя, Элен все равно забрала свою Мальвину и всех других кукол тоже. Еще чего! Тут даже бабушка ее не остановит. Но с тех пор каждый раз, как Элен приходилось кормить сестру, одна из кукол непременно оказывалась в руках калеки.
Долго так продолжаться не могло. И, наконец, Элен дождалась своего часа. Бабушка почему-то не поднялась с ней. А Николь по-прежнему тянулась к ее театру. Не долго думая, Элен подобрала у камина полено и изо всех сил ударила по мерзкой скрюченной лапе. Сестрица заскулила, но попытки свои не оставила.
"Ах, ты так? Ну, держись!"- мелькнуло в озлобленной головке. И теперь она уже сознательно послала кукол. Убивать. Задушить. Затоптать. Забить. Но тряпочные тела продолжали лежать неподвижно. Значит, придется справляться самой. Все еще сжимая в руках полено, Элен двинулась к кровати. И тут куклы ожили. Поднялись и загородили ей дорогу. Вот они, такие знакомые лица: грустный Пьеро, бесшабашный Арлекин, задорная Коломбина и печальная Мальвина. И еще загадочный Некто, одна половина которого белая, а другая - черная. Она так любила их, а они... Все из-за этой дурочки, этой чертовки Николь! И она ответит за все!
Расшвыряв кукол, Элен бросилась к беспомощной сестре. Но не успела даже замахнуться. Куклы снова окружили ее. И мягко отталкивали все дальше и дальше. Последнее, что она увидела, было голубое стеклистое небо. Ветер свистел в ее волосах, и она падала, падала...
Когда бабушка поднялась наверх, то увидела странную картину. Николь полусидела, откинувшись на подушки, и рядом с ней на постели были куклы. Руки ее уже не казались такими скрюченными. А неподвижные раньше губы с большим напряжением шевелились:
--
Спа-а-сибо!
И гордая бесстрастная донья Эстебания Горсильяс да Сильва тихо опустилась на каменные плиты своего родового замка. По ее коричневым твердым щекам пролегли две серебристые мокрые дорожки.