Аннотация: История о людях, история о счастье, история о любви
Контрабанда счастья
Повесть.
Моему здравому смыслу - Алле посвящается. Без нее не было бы Рогасьена, которого я успела так сильно полюбить. Без Рогасьена я бы утонула в своем Безумии.
В океане пути не находят суда,
Затянулись дождем Пиренеи и Анды
Нам такая собачья погода подходит как никогда:
Мы везем контрабанду, мы везем контрабанду.
Невозможно поверить, что было вчера,
Как мы пили вино, принимая причастие.
А сегодня уже на ногах без пятнадцати три утра
Мы проверили снасти, давай,
Давай присядем на счастье!
Контрабанда мечты для беспокойных сердец,
Что больны луной, что больны огнем.
Что торопятся биться быстрей и быстрей!
Контрабанда любви для всех заблудших овец,
Хотя бы в эту ночь не оставит Господь их милостью своей...
Мельница "Контрабанда мечты".
Она ждала его. Ждала когда яростный морской ветер надувал паруса, сшибая людей с ног, когда яростное солнце безжалостно палило землю. Ждала, когда морские волны покрывали ее лицо, оставляя на нем соль, смешанную с ее собственными слезами. Ждала когда наступала ночь, темная и беспроглядная. Ждала, когда на мили вокруг ничего не было видно, она все равно неустанно ждала. И так каждый год. Каждый год в начале лета небольшое торговое судно "Зодиак" возвращалось из далеких стран. Каждый год в начале лета Тильдали стояла в порту, не отрывая глаз от линии горизонта, где небо и море обнимали друг друга, и смотрела... подолгу смотрела вдаль. Только лишь завидев корабль, Тильдали неосознанно вздрагивала, и ее сердце начинало биться в несколько сот раз быстрее, но стоило только судну подойти чуть ближе к порту, ее лицо тот час пронзала светлая грусть, когда она понимала, что это все же не "Зодиак", судно о серых парусах. Но грусть развеивалась надеждой, и девушка снова ждала, не отрывая глаз от моря.
Каждый год неизменно в течение последних пятнадцати лет в начале лета "Зодиак" приходил в город. Не в главный порт, нет. Он никогда не появлялся в больших портах. Его можно было заметить только в порте Южный, а тот был совсем небольшим. Каждый год неизменно в течение последних семи лет в начале лета Тильдали стояла на пирсе и ждала. Ждала даже не сам корабль, хотя очень многие дожидались именно его. Нет, Тильдали ждала не корабль, а его капитана, Лоньяго дель Мера. Пятнадцать лет назад, когда "Зодиак" впервые вошел в бухту города, Тильдали впервые встретилась с Лоньяго. Он тогда был еще молодым парнем, она была маленькой девочкой. Родители Лоньяго были жестоко убиты, а мальчика взял на воспитание его дядя, прошлый капитан судна с серыми парусами. Так Лоньяго очутился на "Зодиаке", сначала просто живя на корабле, затем, став юнгой, позже и матросом, а еще через несколько лет он заменил погибшего капитана. Это случилось семь лет назад - Лоньяго дель Мер стал капитаном, ему исполнилось двадцать два года. Семь лет назад, когда Тильдали было пятнадцать.
Они еще были детьми, когда состоялась их знакомство. Лоньяго бегал по берегу моря, наперегонки с ветром, на зло волнам. Тильдали собирала ракушки на пляже. Пятнадцать лет назад - ему стукнуло четырнадцать, ей вот-вот должно было исполниться семь.
***
- Как тебя зовут? - спросил Лоньяго, остановившись перед маленькой девочкой с кудрявыми темными волосами, вдвое меньше его самого.
- Тильдали, - заворожено произнесла она. При этом ее голос сильно дрожал от волнения. С ней еще никогда не заговаривали такие взрослые мальчики, да и ветер выл небывало громко, заглушая ее слабый голос и размеренный шум волн.
- А мое имя Лоньяго... - произнес он осторожно, боясь ее испугать, - правда, странное имя? Мой дядя сказал, что это означает Счастливый с какого-то старинного южного языка.
И тут девочка негромко вскрикнула, ибо платок, который покрывал ее голову с темными кудряшками сорвался, и резкий ветер, дувший с суши, погнал его по волнам.
Лоньяго не терял времени даром. Мальчишка сорвался с места и прыгнул в мускулистые волны, стремясь изо всех сил удержаться на плаву. Он греб своими неокрепшими слабыми руками, борясь со штормующим морем, выбиваясь из сил. И в последний момент, когда Лоньяго сделал, как он считал, свой последний рывок, его рука вдруг ощутила шелк, струящийся под пальцами, и мальчик схватил платок, сжав его в кулак. В ту же секунду он осознал, что пусть заплыл, не слишком далеко, но неистовая борьба с волнами лишила его сил, и просто отдавшись властительнице Морю, расслабил тело. Волны захлестнули его с головой, зашуршали над ним, несколько раз ударяли друг о дружку, но все же, хоть и с нежеланием, выбросили на сушу.
- Ты жив? - испугано воскликнула Тильдали, подбегая к Лоньяго. На ее светлом личике читался сильный испуг, в глазах замерли слезы, спутанные кудряшки рассыпались по плечам.
Парень лежал на берегу, измученный после долгой битвы с волнами, обессилевший, но, однако, он сумел чуть приподняться, опираясь на локти и даже с трудом улыбнуться, щуря глаза, глядя сквозь потоки яркого солнца на испуганную Тильдали. Он безумно устал, как никогда раньше, его суставы изнывали, одежда была насквозь мокрой и облипала тело, вода в море была очень холодной, а погода ветреной, так что Лоньяго замерзал, однако он был счастлив тем, что сумел достать победный трофей - его рука до сих пор сжимала шелковый платок. Он протянул его Тильдали и проговорил сквозь стучавшие от холода зубы:
- Извини, он мокрый... но я достал его!
Девочка еще немного постояла, склонившись над ним, а затем осторожно вытащила платок из дрожащей от холода и напряжения руки Лоньяго.
- Спасибо... большое спасибо! Мама бы расстроилась если бы узнала...Это шелк... очень дорогой.
- Да, я знаю, - прервал ее Лоньяго и попробовал еще раз улыбнуться.
Тильдали лишь на миг задумалась о том, откуда он знал о том, что это был очень дорогой и ценный шелк. Во-первых, парень не успел, как следует его рассмотреть, а во-вторых, его поношенная одежда и внешний вид не говорили о том, что Лоньяго был из богатой семьи, скорее повествовали о бедном сыне каких-нибудь рыбаков. А возможно, он был пиратом, а значит, нес в себе опасность. Но в тот момент Тильдали об этом совсем не думала, она просто смотрела на этого странного мальчика, а он смотрел на нее.
***
А потом прошли годы. Тильдали и Лоньяго виделись каждый год летом, но не общались. "Зодиак" как и всегда, входил в порт Южный и стоял там все три месяца. Лоньяго и его старый дядя появлялись в городе, мальчик чувствовал себя очень свободно и все были очень рады видеть его и капитана судна с серыми парусами. Причина же подобного гостеприимства будет указана ниже. Только Тильдали старалась держаться от него подальше, ибо ее родители поставили запрет на общение с этим пройдохой. А так как Тильдали была послушной, ей пришлось соблюсти это правило, хотя ей очень хотелось познакомиться с мальчиком.
***
Девочка повзрослела, ей исполнилось четырнадцать лет - возраст, когда приходиться серьезно задуматься о своем будущем, чего раньше в ее жизни никогда не возникало. Она гуляла со своими подругами на рынке, выбирая новые украшения и просто любуясь диковинками, которые моряки привозили с другого конца света. И в тот солнечный ясный день она снова встретила Лоньяго, как и обычно, не здороваясь с ним, делая вид, что его не знает, ведь строгим был родительский запрет. И в тот день, как и семь лет назад ее платок соскользнул с плеч Тильдали от сильного порыва ветра, и рука Лоньяго дель Мера - красивого возмужалого юноши, двадцати одного года, схватила легкий шелк, как и семь лет назад.
- Я так неловка, - извиняясь, произнесла девушка, протягивая руку, чтобы забрать платок, - спасибо, что поймал его, - ей было очень стыдно, ее подруги испугано смотрели на случившееся со стороны и перешептывались между собой. Заговорить с Лоньяго впервые за семь лет было совсем неправильно.
- Нет, это просто я в сговоре с Западным Ветром, - улыбнулся белокурый юноша. Рука Тильдали коснулась платка, девушка уже хотела взять его, но Лоньяго не отпускал.
- Отдай, пожалуйста, - прошептала она, ее пальцы коснулись его руки, грубой, но в то же время такой приятной на ощущение, что Тильдали сама не могла бы объяснить почему.
Он был высок, выше ее больше чем на голову, с длинными до плеч и спутанными от постоянного ветра светлыми волосами, его чистые синие глаза смотрели в ее - большие и карие. В них читалась... то ли легкая насмешка, то ли скрытое желание.
- Поцелуй, тогда отдам.
Тильдали услышала, как за ее спиной раздался смех девушек. Она ужасно испугалась, ее щеки покраснели, глаза скромно опустились на землю.
- Отдай платок, прошу тебя, - прошептала она дрожащим от волнения и слабости голосом, попыталась взять платок, но его рука держала крепко, слишком крепко.
- Ты слышала мое условие. Еще в прошлый раз, когда я достал платок из моря, ты осталась должницей. Я требую с тебя сейчас всего один поцелуй. Ни больше и ни меньше.
Тильдали готова была сгореть от стыда.
- Я могу дать тебе несколько монет, они у меня с собой, прими их в качестве благодарности.
Лоньяго покачал белокурой головой.
- Я прошу поцелуй, мне нет нужды в деньгах.
Девушка почувствовала, как ее колени задрожали от слабости. Сзади все еще слышался смех ее подруг, такого стыда она еще никогда не чувствовала.
Тильдали опустила руку и развернулась, чтобы уйти. Она попросту не могла переступить ни через себя, ни через запрет. Лучше расстаться с платком, чем потерпеть подобный стыд.
Она уже уходила, когда на ее плечи лег мягкий шелк. На мгновение она ощутила прикосновение руки Лоньяго к ее обнаженному плечу, еще миг, и, оглянувшись, она уже никого не увидела поблизости.
Этим вечером Тильдали прогуливалась по морскому побережью, ощущая на обгорелой от яркого солнца коже приятный морской бриз. Она часто здесь бывала. Любовалась заходящим в море солнцем, провожала взглядом уплывающие корабли и летящих в поднебесье чаек. Сегодня она хотела просто забыть стыд, испытанный утром. Как Лоньяго посмел так поступить?! Это было попросту бесчестно. Она не могла целовать кого-либо без видимой причины, не испытывая чувств. Тем не менее, Тильдали ощущала за собой какой-то долг перед Лоньяго, он все же вернул ей платок, так и не потребовав вознаграждения, хотя сильно настаивал на нем сначала.
- Не думай, что осталась свободна от долга, - услышала она за спиной знакомый голос и тот час развернулась к нему, - Я могу понять - там было много народа, ты боялась, что люди начнут думать и говорить лишнего. Это тоже похвально. Значит честь и доброе имя очень важны для тебя, Тильдали.
Девушка вздрогнула, когда юноша произнес ее имя, из его уст оно звучало как-то особенно.
- Долги надо возвращать, - он сделал шаг на встречу к ней, но девушка попятилась назад.
- Я не понимаю о чем ты, - соврала она, - Мне нет нужды отдавать тебе долг - ты же вернул платок, значит, простил его мне.
- Нет, я просто дал тебе отсрочку. Здесь нет никого, ни единой живой души, кроме этих чаек в небе, но они, я думаю, никому никогда не скажут об увиденном. Я прошу лишь одного, поцелуй меня.
- Я украду твое сердце, - улыбнулся он, и девушка, к своему ужасу поняла, что ее привлекает эта светлая улыбка. - Не волнуйся, я никогда тебя не обижу. Об этом никто никогда не узнает, если только ты сама не захочешь. Мне просто очень бы хотелось ощутить поцелуй этих губ и понять, почему ты избегаешь меня, когда твои глаза смотрят на меня с таким живым интересом. - Лоньяго сделал еще несколько шагов в ее сторону, и на этот раз Тильдали лишь неуверенно отшатнулась назад.
- Нам нельзя видеться. Ты сам знаешь почему. Не я этот запрет придумала, его создали мои родители.
- А мои погибли от рук каких-то морских мерзавцев, - прямо ответил Лоньяго, снова приближаясь к ней. - Тебе не за чем меня бояться, я не причиню тебе вреда, никогда в жизни.
Она опустила глаза в песок, на ее смуглом лице вновь проступил румянец стыда.
- Прошу тебя лишь о поцелуе, ни к чему большему я не смогу тебя обязать, - он уже стоял возле нее. Его рука приподняла подбородок Тильдали - их взгляды столкнулись. - Всего поцелуй.
- Лоньяго... - она поняла, что впервые произносит его имя, - я... я не умею... я раньше никогда ни с кем не целовалась.
- Это не страшно, - ответил он, положив руку ей на талию, - я тоже, но уверен, что это совсем не сложно, - он склонился к ней.
Тильдали глубоко вздохнула и слегка прикоснулась губами к его гладкой щеке.
- Нет, чуть правее, - услышала она его голос, и больше не смея противиться, коснулась его губ.
Ее глаза интуитивно закрылись, когда она ощутила его поцелуй. Где-то глубоко внутри вспыхнуло что-то очень яркое, живот свело неожиданной судорогой, ноги вдруг стали такими слабыми, что не могли ее сдержать. Тильдали бы наверное упала, если бы Лоньяго не поддержал ее за талию, не давая потерять равновесие.
- Вот и все, - улыбнулся он, когда ее глаза открылись. - Я знал, что это совсем не трудно.
- А что теперь? - спросила Тильдали дрожащим голосом.
- Если хочешь, я могу просто уйти. Если нет, я останусь здесь. Каждый вечер я буду ждать тебя на этом пляже или никогда не попадусь тебе на глаза. Если ты пожелаешь, мы можем гулять здесь каждый вечер, а когда ты захочешь, я буду уходить. Все в твоих руках.
Девушка сглотнула комок, подступивший к горлу, она чувствовала себя такой слабой, но слова Лоньяго вернули ей некоторую уверенность.
- Так что ты скажешь? - спросил он, очаровав ее взглядом голубых глаз.
- Останься... - прошептала Тильдали.
С того дня они гуляли каждый вечер по морскому побережью, любовались закатом или морем во время шторма. Где-то там, далеко молнии сверкали во все стороны, волны швыряли судна на камни, ветер дул изо всех сил, стремясь сорвать мачту. Лоньяго дель Мер и Тильдали сидели на поваленном дереве, любуясь этими проказами природы, а сами оставались в безопасности, так как даже волнующиеся пенные волны возле берега не могли достать до них.
Так прошло это лето, промчалось сломя голову, и пришел день, когда Лоньяго дель Мер, капитан "Зодиака", собрал всю команду и поднял серые паруса своего судна. Близилась осень, а это означало, что со дня на день он уплывет прочь лишь за тем, чтобы вернуться только через год.
- Ты уплываешь... как всегда... больше я тебя не увижу, - грустным голосом сказала ему Тильдали, лежа на груди у капитана.
- Что за вздор! - воскликнул Лоньяго, но сразу же успокоился и провел рукой по темным кудрявым волосам девушки, - ты же знаешь, я вернусь в начале лета, как и каждый год. И мы снова будем вместе, будем вновь гулять по берегу моря, любоваться закатом и лежать вдвоем, разговаривая обо всем на свете.
Тильдали приподнялась с его груди и села напротив, смотря в его чистые глаза.
- Неужели, ты будешь хранить мне верность все это время? - изумилась она. - Это ведь долгие девять месяцев... столько всего может измениться в наших жизнях.
- Глупости, - улыбнулся Лоньяго и нежно погладил ее по щеке, - в моем сердце место есть только для двух: для тебя и для моря. Ни ту, ни другую я никогда не смогу предать. Но уж так вышло, что для моря в моей жизни времени уделено больше. Это не значит, что я люблю тебя меньше, я бы хотел, чтобы ты всегда была рядом.
- Тогда останься, - сказала она, отведя взгляд в сторону.
- Но я не могу, Тилли, море - мой хлеб и моя стихия. Я не могу не уплыть.
- Тогда возьми меня с собой, - воскликнула она, бросаясь ему на грудь.
- Нет, это исключено! - отрезал он, - и не только по тому, что женщина на корабле к беде, я просто не могу обрекать тебя на все тяготы корабельной жизни. Мы пойдем в очень холодные воды. Только черту известно, почему те моря не леденеют в такой мороз. Мы часто будем стоять на краю жизни и смерти, а все больше находиться в забвенье. Эта жизнь не приспособлена для такого нежного цветка, каким являешься ты. Жди меня, а где бы я ни был, я всегда буду стремиться к тебе душой. Всегда буду помнить о тебе, чтобы летом опять быть с тобой.
Больше всего на свете она не хотела, чтобы он уплывал, но у нее не было выбора. Лоньяго дель Мер был создан для подобной жизни. Если бы он оставался на суше дольше этих трех месяцев, он бы, наверное, погиб от тоски.
И он уплыл тогда, как уплывал каждый год. Но стоит рассказать больше о его путешествиях в течение всего остального времени, о том, чем он занимался все эти девять месяцев, пока не лежал на берегу моря рядом с Тильдали.
***
Стоит сказать, что Лоньяго дель Мер был торговцем, сыном торговца. Его дядя, пока еще тот был жив, показал Лоньяго самые лучшие порты, где можно закупать товар. Позже сам Лоньяго освоил иные маршруты. Он путешествовал на дальние южные острова, где никогда не бывает холода. Те острова были заселены, но не простыми людьми. То были туземцы, необразованные подобия человек-обезьян, живущие небольшими племенами. У них был иной язык, иное восприятие мира, иная религия, их кожа была темной как смоль. Жили они в джунглях, совсем как дикари, не зная ни огнестрельного оружия, ни даже не имея понятия о деньгах. Лоньяго научился понимать их и научил их общаться жестами. Таким образом, он узнал о бесчисленных сокровищах, хранящихся на островах. Сокровища - не имелись в виду деньги, это было нечто иное, нечто даже более ценное с точки зрения торговли. Лоньяго обменивал ружья, пистолеты и сабли на леопардовые шкуры, невиданные фрукты, специи, драгоценные камни и многие другие вещи.
Лишь благодаря знанию о подобных островах Лоньяго очень скоро стал наиболее преуспевающим торговцем. К несчастью, его слава принесла ему и неприятности. Ему приходилось платить дань хозяевам торговых путей, иначе "Зодиак" в один прекрасный день имел опасность нарваться на корсаров. Плата за безопасную дорогу была слишком высока, подобных затрат Лоньяго потерпеть не мог, именно из-за этого ему пришлось найти иные морские пути, не столь скорые, зато бесплатные. Избавившись от налога за перевоз товара, Лоньяго моментально перешел из уважаемых торговцев в контрабандистов, однако ему не удалось потерять своей славы и успеха в прибыли.
Где бы ни был Лоньяго, в какой бы порт его не занес ветер или течения, ему везде были очень рады. Слава о Лоньяго дель Мере разошлась на многие мили вокруг. Он стал живой легендой, так как только у Лоньяго можно было приобрести самые разные товары.
Он привозил в порты многое. Экзотические фрукты, дорогие материи, шелка, ткани, хлопок, зерна какао и кофе, самый лучший чай, табак, специи, драгоценные камни, слоновую кость. Он торговал диковинными животными, привозил разноцветных попугаев в клетках, мартышек на позолоченных цепях, райских птиц с перебитыми крыльями, чье пение божественно и согласно легенде, услышавший его уж точно попадет после смерти в Эдем. Торговал он также и лекарственными растениями, избавляющими ото всех болезней, но был у Лоньяго самый важный товар, которого в трюме находилось куда больше чем чего-либо иного.
Лоньяго продавал счастье. Его скупали моментально, не обращая внимания на непомерно высокую цену. Счастье продавалось в бумажных конвертах за самые сумасшедшие деньги, но исключительно его люди хотели покупать все больше и больше, его не хватало всегда. Потребители смешивали его с табаком, использовали в чистом виде, набивали им курительные трубки и получали свою порцию счастья. Одной дозы хватало для того, чтобы клиент захотел приобрести еще одну. Слишком в суровом времени жили люди, слишком многие проблемы обуревали их умы, высок был соблазн избавиться ото всех невзгод, использовав счастье пусть даже и за такую высокую цену. Им словно не оставляли выбора, терпеть несправедливость закона, высокие налоги, войны и потери, происходящие в те года постоянно было совсем не просто - куда проще за плату получить свою порцию счастья и на некоторое время действительно избавиться ото всех проблем, отвлечься от ложной реальности, отдавшись затаенным внутри, дремлющим истинным чувствам и эмоциям.
Лоньяго и самому это нравилось. Нет, он не употреблял своего товара, считая, что ему самому счастья досталось в жизни достаточно, ведь ему ни в чем не было нужды. У Лоньяго было все, чего он хотел. Деньги, судно, дорогая одежда, громкое имя, уважение. Была у него и любовь - преданная Тильдали, которая ждала его и хранила ему верность все эти годы. Он также был верен ей, изменяя только с морем и со своим ремеслом. Однако Лоньяго дель Мер видел, что происходит вокруг него. Он видел нищету, видел боль людей об усопших или проданных в рабство родственниках. Он желал хоть чем-то помочь им и помогал. Ему доставляло большое удовольствие дарить людям счастье, пусть мнимое, но ведь не имея своего, не так просто понять, что это такое на самом деле. Есть у людей свойство воспринимать вещи такими, какие они есть, а не рассуждать и не искать истин, этим и пользовался Лоньяго, продавая им счастье. Таково было ремесло и смысл его жизни и Лоньяго, как и все те люди, не искал иного.
***
Тильдали стояла рядом с волнующимся морем на пирсе и смотрела вдаль, как и всегда. Уже четвертый день лета подошел к середине, уже четвертый день она ждала "Зодиака", а он все не появлялся. Волнение девушки притупилось смирением, она знала, что судно все равно придет, не важно, сегодня или завтра или через пару дней, но все равно придет в порт Южный. Так было заведено. Еще до рождения Лоньяго дель Мера, когда его дядя управлял кораблем, а до него, отец Лоньяго, а до него, его дед. Каждый год порядок вещей не менялся. Словно птицы, что улетали на юг каждую осень, судно о серых парусах приходило в город.
Яркое, но еще не горячее солнце слепило глаза, заставляя Тильдали щуриться. Чайки с громкими криками носились нам морем, время от времени, бросаясь в сильные гребни волн и выхватывая из них рыбу. Порядок вещей был всегда постоянный, ничего не менялось год за годом.
Вдруг нахлынул теплый западный ветер, который дважды срывал платок с плеч девушки. Ее глаза, ни на миг не отрывавшиеся от горизонта, вдруг озарились яркой надеждой, сердце, как пойманная пташка забилось в груди. Тильдали почувствовала, как все тело задрожало от волнения, когда она увидела где-то вдалеке такие знакомые серые паруса. Ее радости не было придела: наконец-то она вновь встретит Лоньяго после девяти месяцев разлуки. Была бы ее воля, она бы кинулась с пирса в море или взлетела ввысь белой чайкой навстречу любимому, но, увы, люди прикованы к земле, и ей пришлось лишь сдерживать себя изо всех сил.
С каждой секундой, с каждым ударом ее сердца корабль подходил все ближе и ближе. Сильный западный ветер надувал паруса, лихо толкая корабль к порту. Сомнений уже давно не оставалась, Тильдали сдержалась, чтобы не издать громкий восторженный крик, она вскинула руку и замахала в знак приветствия. Она ждала все девять месяцев, но теперь - последние минуты становились просто невыносимой бесконечностью. Тильдали подошла к самому краю пирса, где волны с дикими всплесками вздымались прямо перед ней, грозясь утащить с собой в морскую пучину, но девушку это совсем не страшило. Вот корабль бросил якорь, и шлюпка опустилась на морскую гладь. Та неторопливо закачалась на набежавших волнах и Тильдали увидела его - красивого мужчину с длинными светлыми волосами, одетого в дорогие роскошные одежды.
- Лоньяго! - прошептала она сквозь слезы радости, нахлынувшие на глаза, едва управляя голосом, - Лоньяго!
И вот шлюпка подошла к пирсу, и Лоньяго дель Мер уже стоял напротив девушки.
- Лоньяго! - воскликнула она и кинулась ему в объятья.
Она прижалась к нему всем телом, а потом горячо, радостно поцеловала в потрескавшиеся от ветра губы. Его лицо - покрытое редкой светлой щетиной, с грубой и обветренной кожей казалось самым милым на всем земной шаре. Девушка смотрела в его большие глаза, которые казались то темно-серыми, то небесно-голубыми. Он провел рукой по ее смуглой загоревшей щеке. Его рука была немного шершавой, изведавшей настоящий труд, а ей казалась самой нежной рукой. Лоньяго улыбнулся. На потрескавшихся губах проступила небольшая капелька крови, которую он поспешил слизнуть.
- Тильдали! Милая Тилли! Как давно я не ведал твоих губ. Как я смел забыть твой поцелуй? Однако глубины этих карих глаз мне не забыть во веки.
Их идиллия продлилась совсем не долго. "Зодиак" только что вошел в порт, и теперь впереди предстояло очень много работы. Требовалось разгрузить судно, товар доставить на рынок. Он обнял ее своей мускулистой сильной рукой и прошептал ей в самое ухо:
- Тилли, прости, но сейчас у меня есть дела. Ты сможешь подождать до вечера, когда я буду свободен? Я уверен, ты дождешься вечера. Еще довольно рано, иди, поспи немного, так ты легко скоротаешь время. А вечером мы будем предоставлены лишь друг другу и никому больше.
- О, Лоньяго! Милый, Лоньяго! Я готова ждать тебя бесконечно, лишь веря в то, что ты придешь. Ни за что мне не сомкнуть глаз! Я просто не смогу! Я буду ждать тебя на берегу, когда солнце подойдет чуть ближе к морю. Прошу, приходи поскорее, я так соскучилась по тебе!
Он еще раз обнял ее напоследок и ушел к своей команде. Тильдали еще миг постояла, глядя вслед Лоньяго и развернувшись, поспешила домой.
Лоньяго дель Мер и сам устал с дороги. Солнце поднялось в зенит, когда предварительные работы на "Зодиаке" завершились. Чтобы немного отдохнуть и развеяться он направился в ближайший трактир. Так давно он уже не был в городе, однако дорога была знакома, он сумел легко ее вспомнить и найти нужный путь. Город менялся, все вокруг менялось, капитан к этому уже привык. Его странствия всегда длились достаточно долго, чтобы столь знакомые места успевали поменяться до неузнаваемости.
Он вошел внутрь трактира. Откуда-то изнутри лилась тихая ненавязчивая музыка, свечи неловко освещали полутемное помещение, из затемненных окон тоже лился едва приметный свет. Здесь было очень уютно, Лоньяго часто здесь бывал. Он только начал приглядывать свободный столик, когда из дальнего угла до него донесся знакомый голос.
- Лоньяго! Друг мой! Неужели это и вправду ты?
Капитан "Зодиака" заметил старого знакомого и взмахнув ему рукой стал пробираться к нему через хаотичное нагромождение столов и стульев.
- Рогасьен! Сколько мы не виделись! Я так рад тебя видеть!
Мужчины обменялись рукопожатием и Лоньяго сел рядом со старым приятелем.
- Ну что же, рассказывай, что нового происходит за морем? Как жизнь твоя, как работа, как цены на товар.
Рогасьен был высоким сутулым мужчиной, чуть старше Лоньяго, однако если второй был еще молод и силен, полон здоровья и чувств, то Рогасьена жизнь пощадила куда меньше. Его лицо было испещрено шрамами, отнявшими у него когда-то все остатки красоты. Всем своим видом он вызывал если не отвращение, то, по крайней мере, неприязнь и недоверие. Он выглядел куда старше своих лет. В глазах уже давным-давно погас свет надежд и эмоций. Блеск появлялся лишь после очередной кружки спиртного, которой Рогасьен никогда не брезговал. Все его тело, не только лицо, выказывали последствия ужасных событий. Он был очень худ с мускулистыми руками. На запястьях свой след на веки оставили кандалы. Шрамы - отголоски давно прошедшего рабства, которое сломало Рогасьену всю жизнь, хотя, если задуматься, все началось много раньше, еще когда он жил в отцовском доме.
***
Отец Рогасьена каждый вечер избивал его, мать и сестру ребенка, напивался как свинья и по уши засел в карточные долги. В один из таких вечеров он так погорячился, что убил жену. На следующий же день его быстро судили и так же быстро казнили, а детей продали в рабство, дабы те отработали непомерные долги своего родителя. К тому моменту Рогасьену исполнилось шестнадцать, его сестре девять и она была еще неспособна к тяжелой работе на морских судах. Вся каторжная работа упала на Рогасьена - приговор был жесток, он был обязан отработать пять лет за себя и еще три года за маленькую Гилли. Весь самый тяжелый труд упал на плечи молодого парня, но уже тогда он перестал быть молодым - он состарился еще в детстве, а может, что уже родился стариком. Труд на рыболовецких судах сломал парня окончательно. Таскать тяжелые сети и грузные мешки с пахучей рыбой было для него адом и еще хорошо, если погода выдавалась хорошей, а ведь зачастую, дождь не давал никакой возможности справиться со всем как можно быстрее и легче. Он начинал работать, когда солнце еще не успевало подняться над горизонтом, а заканчивал, когда оно уже опускалось в море. Лишь тогда он и получал свою порцию вареной рыбы, от запаха которой за весь день уже воротило.
Каждый день длился как бесконечность, но время все-таки шло и миновало. Адский труд сломал, но не убил Рогасьена. Время, когда он и Гилли должны были получить свою свободу, уже приближалось. Рогасьен отслужил свои пять лет и даже два года сестры, когда случилось несчастье. Корабль попал в шторм. Ветер рвал паруса, волны швыряли судно во все стороны. Молния ударила в мачту и та переломилась посередине. Кусок мачты свалился на палубу и упал прямо на Гилли. Удар пришелся точно по голове, девочка умерла мгновенно. Рогасьен сам вытащил ее из-под мачты и долго прижимал ее еще теплое тело к своей груди, а дождь тем временем хлестал по палубе, волны все еще грозились утащить с собой пару лишних душ.
***
Но в тот раз Рогасьен выжил, как выживал всегда все предыдущие разы, когда его жизнь висела на тонкой нитке. Ради чего он выживал, он не смог бы ответить. С тех пор, он не сумел получить хоть какой приличной работы, кормился он воровством и податями добрых людей. Никогда не брезговал спиртным, находя в нем упоение, заглушая вопли несчастной души.
С Лоньяго дель Мером он познакомился случайно три года назад, во время одной из потасовок в трактире, и сразу завоевал уважение известного контрабандиста. Особой привязанности в людях Рогасьен никогда не испытывал, кроме Лоньяго он не сумел бы назвать ни одного своего приятеля или хотя бы собутыльника. У Лоньяго же не было врагов, но и друзьями он не располагал. Вообще нелегко поддерживать какие-либо отношения или связи, если тебя не бывает в городе столь долго. Не смотря на этот факт, с Рогасьеном он нашел общий язык и сумел завязать дружбу. Рогасьену же понравился капитан исключительно из-за непредвзятого отношения. Все кто знали Рогасьена, либо презирали в сердцах, либо побаивались и избегали, либо проявляли крохи жалости, чего Рогасьен уж точно не мог стерпеть. Возможно из-за какой-то толики самолюбия, маленького огарка, что еще не успел потухнуть окончательно, а умирал долго, вместе с самим Рогасьеном, но все еще теплился.
- За морем все спокойно, - отвлеченно ответил Лоньяго и подал жест хозяину, прося принести выпить, - Мы погрузили достаточно, теперь будем жить как короли все это время пока в городе. Я, наконец, вернулся и теперь не хочу себе в чем-либо отказывать. Что касается товаров, - Лоньяго сунул руку в карман и вытащил оттуда добротно набитый конверт, - это для тебя, мой друг.
Глаза Рогасьена радостно заблестели. Он знал, это и было счастье. То самое, которым торговал Лоньяго. Счастье дарило куда больше наслаждений, нежели самый добротный ром.
- Лоньяго, спасибо тебе... у меня слов нет. Ты знаешь, что... если я найду немного денег, я отдам тебе...
- Не стоит, Рогасьен, это для тебя, я не возьму денег.
Хозяин подошел к столику, одарив Рогасьена взглядом неприязни и недоверия. Лоньяго дель Мер положил три переливающихся монетки на стол. Это подействовало куда лучше гипноза. Хозяин поставил на стол бутыль и два стакана, после чего поспешно удалился, забрав деньги.
- Ну, тогда давай отпразднуем твое возвращение, - предложил Рогасьен, сразу потянувшись к бутылке, - времени у нас предостаточно.
- Боюсь, что не смогу, - без всякого сожаления в голосе, почти холодно отозвался Лоньяго, к этой манере речи Рогасьен уже успел привыкнуть, - У меня есть некоторые дела. Нужно сбыть кое-какой товар сразу, а вечером я буду занят. Моя девушка меня заждалась.
- Лоньяго, - криво улыбнулся Рогасьен, - я не знал, что она у тебя есть. Она должно быть очень хороша собой, если сумела завоевать твое сердце. И, наверное, очень терпелива, раз ждет тебя так долго. Я отпущу тебя, но для начала скажи, какая она... понимаешь, я бы очень хотел знать.
Лоньяго дель Мер обратил внимание на доброжелательное расположение духа Рогасьена. Что-то изменилось в его жизни, он так простодушно себя никогда раньше не вел.
- Она прекрасна, как лепестки лотоса, как самая нежная утренняя заря, как морская волна, что мягко подталкивает шлюпку к родимому берегу. Она нежна как лебедь, качающийся в прохладном озере. Она просто бесподобна.
- Ты, видимо, очень любишь ее, - не без сожаления в голосе сказал Рогасьен, - а любит ли она тебя?
- Она никогда меня не предаст, она верная, моя дивная Тилли, - сказал Лоньяго немного грубо.
- Хотел бы и я быть любимым, друг мой. Я влюблен последние два месяца, - Рогасьен выпил стакан залпом и слегка поморщился от обжигающего напитка, - Я наблюдаю за ней очень долго. Еще, пока не любил ее, я все равно наблюдал, хотя не знаю ее имени, но я восхищаюсь ею, а она даже не помышляет о моем существовании. Я понимаю твои чувства и завидую тебе по-хорошему. Мне никогда не стать любимым... хех, как говориться: рожей не вышел. Ты знаешь, хотелось хоть когда-нибудь понять, ради чего живешь. Осознать саму жизнь, но нет. Нет жизни в этом мире. Он продажен, Лоньяго. Весь мир продажен. Все мы участвуем в этом торге, уж тебе ли не знать, тебе, торговцу счастьем. Продают в этом мире и вино, и ром, и успокоение, и радость. Продают и друзей. Даже любовь продажна... куда деваться в этом мире? А куда деваться, если ты не можешь даже заплатить за все это? - он налил себе еще рома в стакан, - хех... продажная любовь... черт! Это не та любовь, не настоящая. Настоящее лишь то, чего нельзя купить, все остальное это тени, это призраки...
Рогасьен вдруг сам почувствовал, что его мысли уже начали путаться, до прихода Лоньяго он уже успел осушить несколько стаканов. Теперь он смотрел на наполненный стакан, держа его перед собой.
- Я несу бред, прости меня, Лоньяго. Просто я одного не понимаю, если не все продажно, то, как можно получить то, что не продается? За какие такие заслуги мы получаем любовь? За что любим мы сами? Или у непродажных истинных вещей тоже есть своя цена? Тогда откуда и за что мы получаем нематериальные деньги?
- Я и сам понятия не имею. Давай же выпьем за тех, кого любим, - предложил Лоньяго.
- И в правду. Выпьем за любовь!
***
Чуть блеклое солнце кидало свои лучи на гранит земли. Высокий пологий обрыв был весь залит его равнодушным светом, лежавшем на бугристых склонах и на всей мускулистой груди гладкого ската, ведущего прямиком в роковую пропасть, в лапы разъяренных волн, которые хранили за своей поверхностью потаенные острые рифы.
Рогасьен скрывался в тени высоких, еще неспелых виноградников, прижимаясь спиной к живой изгороди, мужчина медленно и плавно, словно призрак скользил к саду. Прошло три часа с того момента, как они с Лоньяго встретились в трактире. Торговец ушел после второго тоста, оставив другу бутыль. Рогасьен уже успел протрезветь за то время, пока скитался по улицам, как пес, вынюхивая след своей возлюбленной. И вот он нашел ее почти случайно в этом саду. Там, на красивой беседке из дерева, покрытого белой краской, лежала она - его муза, его богиня, его единственная любовь. Девушка спала, отбросив голову на удобный подлокотник, так, что ее темные кудри рассыпались по плечам. Ради нее единственной он был готов на все что угодно. Она пьянила куда сильней, чем самый терпкий ром.
А ведь Рогасьен совсем не знал ее. Точнее нет, он изучал каждый ее шаг, каждое движение, каждый вздох был ему дорог. Однако Рогасьен не знал ни имени, ни происхождения очаровательной красавицы. Не знал он и причины, почему столь прекрасный ангел снизошел на землю, почему в своей жизни он, наконец, встретил кого-то, кого был готов полюбить.
Она спала глубоким сладким сном, дыхание теплой струей вырывалось откуда-то из самой глубины ее души, словно каждый ее вздох был последним.
Рогасьен боялся подойти к ней ближе. Вернее и хотел и не мог одновременно. Его весьма грубое, даже вызывающе-дерзкое уродство на фоне ее с ангельской красотой выглядело как нечто дикое, из рода вон выходящее. Он боялся ее красоты, ее дивного очарования. И на то была причина - Ведь если она увидит его, то непременно испугается, решит должно быть, что он хочет ее ограбить или вообще - обесчестить и убить. Или того хуже - если узнает о чувствах такого урода, то уж точно посмеется над ним. Подобного Рогасьен допустить не мог. Пусть лучше он останется в стороне, и будет любоваться ею издалека, все лучше, чем подобный исход, позор, которого он не переживет.
И все же непреодолимое стремление приблизиться к ней хотя бы еще не намного, оказалось сильнее. Рогасьен все еще боялся, и решил сперва успокоиться. Он сделал глубокий вздох, и тот час пожалел об этом: воздух шумно, с хрипом вышел из больных легких. Он ведь мог разбудить ее своим присутствием, что приведет к неизгладимым последствиям. Мужчина зажмурил глаза, а после этого сделал уверенный шаг, все еще держась в тени виноградников. Тень его совсем не спасала, солнце сверкало ярко, но в тени Рогасьен сам чувствовал себя значительно уверенней.
Он медленно подкрался к беседке и подумал о том, что был готов каждый день своей ничтожной жизни уделить ей одной. Рогасьен волновался, осторожничал, не смел сделать лишнего движения, чтобы не разбудить девушку. Он подошел к ней совсем близко, так что мог дотронуться вытянутой рукой ее оголенных плеч. Колени взволнованно задрожали, все его тело пробила мелкая дрожь, в душе зажглось никогда неиспытанное ранее чувство, которое он не мог контролировать. И все же Рогасьен сделал над собой усилие и подошел еще чуть ближе, задыхаясь от ее красоты. Он мог бы даже поцеловать ее, но не посмел бы никогда. Это показалось Рогасьену осквернением чего-то прекрасного. Однако запретный плод всегда самый сладкий. Он сделал последний шаг, встав прямо перед ней, и хотел блаженно закрыть глаза, дабы насладиться этим моментом, но он не заметил, как его сумеречная длинная тень упала на лицо девушки, предоставленное солнечному диску. Та вдруг сожмурила глаза и заерзала в беседке, пробуждаясь. Дрожь и озноб охватили Рогасьена, и он сорвался с места, быстро и бесшумно, как осторожный зверь, сбежав вон из сада. К счастью, она его не заметила, девушка проснулась, потянувшись после сладкого сна и села в беседке, наслаждаясь теплым летним солнцем.
Она не торопилась с пробуждением, а попросту сидела, подставляя прекрасное лицо под теплые добрые лучики солнца. Она сама была светом, она сама была добром. Рогасьен решил остаться еще не надолго, чтобы понаблюдать за возлюбленной. Он прижался спиной к живой изгороди и краем глаза следил за ней, наслаждаясь каждым мгновением, проведенным в такой близости.
На миг на изуродованном лице Рогасьена вдруг появилась умиротворенная светлая по своей природе улыбка. Где-то в глубине души, что вопила от пережитых страданий и боли разлилось нечто теплое, от чего сводило все тело. Не часто Рогасьен позволял себе улыбаться, ибо понимал, как все его лицо искажается при этом, превращая улыбку в страшную гримасу. Он перестал улыбаться, но то теплое чувство внутри не отступало, наполняя измученное тело невиданной энергией.
Но умиротворение Рогасьена сменилось тревогой, когда он увидел пса, появившегося в саду, словно из ниоткуда. Он был крупным, в каждом движении поджарого тела читалась сила. Ребра выпирали в разные стороны, их покрывала облезлая редкая серая шерсть. Рогасьен весь напрягся. Пусть только зверь посмеет. Рогасьен был готов кинуться при первой необходимости и голыми руками свернуть псу шею.
Но зверь не зарычал и не обнажил страшные клыки. Девушка подозвала собаку к себе и тот, не долго думая, повиливая облезлым хвостом, подошел к ней. Она погладила пса по сильной спине, почесала за ушами, и тот мирно заурчал. Зверь, однако, не сильно нуждался в ласке, он больше рассчитывал на то, чтобы получить лакомый кусок, если вдруг у девушки была еда.
Рогасьен не сводил с этой картины тусклых глаз. Он самым обыкновенным образом завидовал псу. Рогасьен отдал бы пол жизни за то, чтобы занять его место. Но он не считал, что и сейчас сильно отличается от этого пса. Многие относились к нему именно так, а бродячих собак всегда либо гонят прочь, либо попросту не замечают. Рогасьен и вправду считал, что они похожи с этим серым зверем. Рогасьен сполна изведал собачьей жизни. К голоду он привык давным-давно, боль познал, чуть ли не с рождения, все лишения его жизни были для Рогасьена само собой разумеющимся. Но именно сейчас он очень хотел бы быть этим псом. Чтобы преданно лежать возле ног девушки, не требуя ничего взамен. Чтобы мирно повиливать хвостом, когда она погладит его холку и вскакивать с рыком всякий раз, когда рядом промелькнет хоть тень возможной опасности. Он страстно желал этого - оберегать и защищать ее, приносить пойманных птиц и класть возле ее ног. Рогасьен уже и забыл, когда именно она стала столь великой частью его жизни. Он забыл день, когда все перевернулось в его сознании, когда он решил посвящать ей каждый день своего существования. Когда, как ему самому иногда казалось, он наконец нашел то, ради чего живет.
Рогасьен еще недолго постоял за стеной, а затем удалился в тени виноградника, уйдя по аллее из сада, из этого дивного уголка. Вскоре его догнал большой серый пес, который тоже решил уйти. Зверь, пробегая резвой рысью мимо, смерил Рогасьена голодным взглядом и на бегу, на миг обнажил зубы, издав при этом тихий рык. Потом пес неожиданно скрылся к зарослях кустов, оставив на колючих ветках клочья своей шерсти. Рогасьен холодно проследил взглядом за силуэтом зверя, но, не придав ему больше значения, пошел дальше вдоль дороги, возвращаясь к трактиру с целью выпить пару кружек, а может даже одну, настроение и без рома была положительным.
***
Весь пляж был залит сказочным ярко-алым заходящим солнцем, свет которого, сливаясь с золотым песком, приобретал все оттенки желтого, оранжевого, розового и медного цветов.
- Вот мы и вместе, - улыбнулся Лоньяго дель Мер, прижимая к себе тонкую талию Тильдали, - я могу поручиться на всем, что угодно - я не оставлю тебя сегодня вечером.
Она молчала, ибо не было слов, чтобы описать и ее нежную привязанность, и теплую любовь к капитану судна о серых парусах. Тильдали лишь чуть крепче прижалась к нему.
Лоньяго развел небольшой костерок, в котором грелась специальная чаша с маслами из бутонов тропических цветов. Райский аромат заливал весь пляж, сводя с ума влюбленных и даря им столь ценные минуты наслаждения.
- Этот запах особенный, - прошептал он ей на ухо, - когда я посещал острова знойного юга, я видел там эти цветы. Их аромат божественен. Он усмиряет нрав самых диких созданий. Поляна, на которой они росли, кишела тиграми, леопардами и ядовитыми змеями, которые мирно спали, а некоторые из хищников играли с обомлевшими обезьянами, даже не помышляя о том, чтобы съесть их. Эссенцию этого аромата добывают местные аборигены, но достать ее совсем не просто. Когда ты приходишь на поляну, приходиться бороться с непреодолимым желанием лечь и вздремнуть в тени высоких деревьев. Хочется забыть все на свете и остаться в этом месте на долгое время, наслаждаясь неописуемым запахом этих цветов. Часть их я достал специально для тебя. Их бутоны редкие и невообразимо прекрасные, прямо как ты, Тилли.
Девушка с улыбкой посмотрела в его большие красивые глаза, которые сейчас казались почти зелеными, и поцеловала в щетинистую щеку, а затем в губы.
- Скажи, где ты побывал и что видел в тех краях? Расскажи мне о мире, о его чудесах, обо всех красотах природы, - попросила Тильдали, когда поцелуй остыл на ее губах.
Лоньяго неторопливо опустился на сухой нагретый солнцем песок, и Тильдали присела рядом с ним, положив голову на грудь капитана, и закрыла глаза, чтобы много лучше все себе представить.
- Много миль отделяют те земли отсюда, - сказал Лоньяго своим глубоким приятным голосом, - там, глубоко в джунглях есть заброшенный город, жителями которого стали обезьяны, хищники и птицы. Но живет в этом городе и их король - самый главный среди них тигр. Его шкура - идеальная с шелковистой шерстью в непревзойденно ровную и яркую полоску, а сам он огромный как бык. Этот тигр-призрак опасен и силен. Есть легенда, что невозможно его поймать или убить, но я опроверг и разрушил сей миф. Отряд, снаряженный мною, сумел выследить след зверя и найти его логово. Моим людям удалось поймать зверя в ловушку и привязать его к земле. Честь же убить его они предоставили мне.
Я держал дуло ружья у макушки тигра, а он, лишенный возможности пошевелиться или пустить в ход клыки с когтями, буравил меня взглядом своих диких злобных глаз. Он был доведен до безумия, он, гигантский исполин, гроза джунглей, был пойман. Повержен и посрамлен. Тогда я опустился к нему и прислонился к его голове, не страшась его смертоносных челюстей, способных одним укусом переломить мне шею. Тигр не убил бы меня. Ему нужен был ответ и тогда я приник к его уху, чтобы ответить ему на вопрос, пылающий в бешеных глазах. Я прислонился к его уху и сказал ему одну вещь.
Тильдали взволнованно слушала любимого, и когда тот сделал паузу, испуганно спросила:
- Что же ты сказал тигру?
- Я сказал ему, что тигр умирает, прожив никому ненужную жизнь. Я сказал ему: ты вырос огромным, грозным, страшным, но ведь твоя жизнь прошла за даром. Ты никогда не любил, не оставил наследника-тигренка, ты жил в одиночестве и не изведал чувства семьи. А я знаю, что это такое, потому что у меня есть, ради чего возвращаться, есть любовь, а возможно, когда-нибудь, появиться наследник, а еще место, что я назову домом. Вот почему я смог тебя одолеть.
С этими словами я спустил курок, и пуля выстрелила тигру в череп, убив зверя мгновенно. Он погиб с оскалом на морде и с бешеными искрами в глазах.
Тильдали с замиранием сердца выслушала рассказ контрабандиста, и улыбнулась, глядя на него, затем сладко поцеловала любимого в губы.
- Расскажи еще что-нибудь, мне так интересно! - попросила она.
- Нечего рассказывать, - сказал Лоньяго, ласково гладя рукой ее кудрявые волосы, - Дело в том, что я объездил весь мир. Я знаю все земли, но нет нигде столь прекрасного цветка, каким являешься ты, Тильдали. Я ни о чем не думал кроме глубины твоих прекрасных глаз, словно омутов. Именно поэтому я здесь.
Он снова поцеловал ее, Тильдали прижалась к Лоньяго и думала лишь о том, что никогда в жизни не захотела бы его отпускать.
***
Лоньяго и Рогасьен сидели в трактире. В последние две недели, что торговец провел в городе их посиделки зачастились. Работы у Лоньяго было не слишком много. Часть товара он уже успешно продал, свободного времени было хоть отбавляй. Рогасьен же вовсе ничем не занимался. Все время он проводил за спиртным, разговаривая с редким собеседником.
- Скажи, на что ты готов пойти ради нее? Ради той, которую любишь?
- Ради нее я живу, - холодно отозвался Лоньяго, - что за глупые вопросы, друг мой? Это что - допрос? Зачем тебе нужны доказательства моей любви?
- Не в коем случае не допрос. Мне не понятно лишь одно - тебя не бывает в городе три сезона подряд. И все это время она предано ждет тебя? А ты? Ты также предан ей?
Лоньяго дель Мер помялся с ответом, вопрос Рогасьена смутил его, но ответ он все-таки дал, предварительно допив жгучую жидкость, дешевую дрянь, что Рогасьен пил постоянно.
- Я объездил весь белый свет, - сказал он, с трудом сдерживая тошноту после кружки выпитого, - но ни на Сингапуре, ни в Индии, ни в портах Лиссабона или Буэнос-Айреса, ни на одном из островов Индонезии не видел ни одной девы, что могла бы сравниться с моей Тилли. А она слишком сильно любит меня, я не думаю, что ее может заинтересовать хоть кто-либо еще.
- Тогда почему ты уделяешь ей так мало времени? Ты проводишь с ней лишь сезон, а остальное время ты в разъездах.
- Море - моя судьба, моя жизнь. Без него я не могу существовать. Понимаешь, Рогасьен? Это смысл моей жизни.
- А без нее, значит, можешь, - усмехнулся Рогасьен, довольный тем, что поймал Лоньяго на слове, и допил пойло в стакане которое обманчиво называл ромом, - Что ж, забавно... но по мне так лучше не иметь смысла, но любить преданно, как пес.
- Если бы мне пришлось выбирать, то, что греха таить, да, я избрал бы море. Да, я люблю его больше, но Тилли нужна мне, как воздух. К тому же и она сама уже зависит от меня.
- А ты не думал о вашем будущем? - спросил Рогасьен, доливая остатки пойла в кружки на столе. - Вы поженитесь? Или ты оставишь ее в один прекрасный день?
- Как знать, - задумался Лоньяго, с сожалением глядя на стакан, наполненный на середину и соизмеряя свои силы с ним, - не думаю, что я действительно создан для свадеб, для семьи. Понимаешь, одна часть моего сознания этого хочет, но я моряк. Я торговец счастьем и мое истинное призвание в том, чтобы дарить людям счастье каким бы ни стало путем. Если мы поженимся, мне придется убить в себе это, я не могу. Мне нравится странствовать по миру, я видел этот мир достаточно, чтобы понять его. Людям во всех местах не хватает немного счастья. Они обделены любовью, радостью, любящей семьей. Так если я сумею сделать этот мир чуть счастливей, то возможно на Суде, где все мы предстанем, мне простят мои грехи.
- Как ты можешь так говорить? - поморщился Рогасьен от странного отвращения, что он неожиданно испытал к Лоньяго, - звучит так холодно, словно ты ее совсем не любишь!
- Люблю, - возразил ему Лоньяго, - но моя любовь досталась двоим. Морю и ей.
- И море, судя по всему, ты любишь куда больше, - выговорил Рогасьен, - хорошо лишь то, что ты сам это понимаешь. Я ненавижу море, Лоньяго. Ненавижу всю стихию, что унесла жизнь моей сестры, а мне сломала всю жизнь, перечеркнув ее поперек. Зато я влюблен в девушку, которой никогда не смогу в этом признаться. Но я порву горло любому, кто посмеет ее обидеть. Один из тех безумцев уже в этом убедился однажды, но я не люблю об этом вспоминать.
- Таковы наши судьбы, брат. Не нам плести их нити, не нам ими распоряжаться. Тебе не получить любви, мне не обрести семьи или место, что я назвал бы своим домом. Мой дом - весь мир, твой - улица или трактир.
Рогасьен глотнул из стакана и даже не поморщившись, продолжил мысль Лоньяго:
- Да, пожалуй, и ни ты ни я не получим того, чего бы так страстно пожелали. А итог один. Все мы умрем. Смерть заберет всех. А жизнь? Что она? Она лишь породит новых, что тоже будут страдать и искать свою любовь и свой смысл существования. И они тоже придут к Царице Смерти.
Они выпили за судьбы и счастье до дна, и Лоньяго пожалел о том, что не выплеснул стакан через плечо. Из живота поднялась пьянящая волна тошноты до самого горла.
- Вот они - грубейшие законы жизни, - выдавил Лоньяго, как только тошнота отступила, - но перейдем ближе к делу. - Лоньяго протянул Рогасьену тщательно наполненный конверт, - куда сильнее предыдущего. Счастье высокого качества.
Рогасьен заговорчески наклонился к Лоньяго и на лицах обоих заплясал свет догоравших свеч.
- У меня нет денег, ты же знаешь.
- Это за бесплатно. Не все счастье можно продавать за бесценок. А друзьям его вообще продавать не имеет смысла.
- Спасибо, друг мой... ты знаешь, как сильно мне помогаешь. Зачем? И почему ты сам никогда не используешь свой товар?
- Мне оно не нужно, я просто люблю дарить людям счастье, - отозвался Лоньяго в ответ.
Лишь сам Лоньяго знал, что это были за травы. Омытые кровью падших в бою воинов, получившие и вобравшие в себя боль и ужасы войны тех эпох, они сами по себе несли зло. Они были темно-серыми, горьковатыми на вкус, но дарили настолько сладкое наслаждение, что человек уже после третьего раза впадал от них в прямую зависимость. Они проникали в недра мозга, в глубины сознания, уничтожая весь здравый смысл, они убивали все проблемы сразу, все страдания сходили на нет.
Но это было лишь после первого использования. После второго и третьего раза человек начинал сходить с ума, ему не хватало дыхания, радости, зато вся боль, приумножаясь, затмевала рассудок, после, когда эффект спадал, потреблявший счастье уже не представлял своего существования без него. Ему хотелось вновь постичь то наслаждение, эйфорию, что он испытывал ранее. И тогда он искал еще счастья. Больше и больше.
Лоньяго знал об эффекте того счастья, что так запросто отдал Рогасьену. Весь умысел этого поступка до сих пор был известен лишь ему одному.
***
Словами Рогасьен никогда не бросался. Врать самому себе он тоже не привык, поэтому его мысли и слова о том, что ради своей любви он был готов на все, не были беспочвенными. Однажды он уже спас ей жизнь, но не любил думать и вспоминать о том случае, ведь хорошего в нем было немного.
Эти мысли всплывали в его памяти не как сны, а скорее как видения - ошметки сознания в густом тумане, в пьяном угаре, в слепом безумии дыма скуренного счастья. Он видел их часто, периодически после потребления трав, привезенных Лоньяго. Миражи всплывали перед глазами гротескными сценами. Черты окружающих предметов были неправильными, линии порой кривыми, земля качалась из стороны в сторону подобно палубе корабля. Все повторялось снова, хотя Рогасьен смотрел в мертвую точку, сквозь все объекты, что его окружали.
Рогасьен вновь следил за ней, проклиная свое вульгарное уродство, презирая самого себя за то, что поступает бесчестно, противореча всяким моралям. Следить вообще не хорошо, а он почти открыто, в наглую преследовал девушку, которую любил. Она шла с рынка домой, совершив все покупки. Сегодня она была одна, не пошла с подругами и теперь девушка свернула с шумного рынка на темную безлюдную улицу, узкую и серую, состоящую, казалось, из одной сплошной тени.
Рогасьен почему-то почувствовал, что эта прогулка обойдется ей дорого, поэтому решил не отставать. Он незаметной тенью скользнул вслед за ней. На всякий случай скрыл лицо капюшоном, держащим в тени все лицо, так что было невозможно его рассмотреть. И он не ошибся, шестое чувство его не подвело. Прямо перед ним, из соседнего перекрестка вышел человек в черном плаще. Он шел вдоль стены, ссутулившись. В толпе шумящего народа он бы сильно выделялся, выглядел бы слишком подозрительно, вызывающе, но здесь, в черном безлюдном переулке он сливался с безумием Рогасьена, делался незаметным.
Человек в черном плаще двигался тихо, скользил словно призрак, бесшумно и неслышно, но Рогасьен двигался еще тише. Незнакомец не заметил его, но Рогасьен зато увидел, как во мраке улицы его безумия под погасшим солнцем сверкнул острый нож, направленный на ничего не подозревающую жертву.
Рогасьен задвигался вдоль стен быстро и бесшумно, что удавалось ему всегда идеально. Он напряг мышцы изведавших все тяготы жизни рук и дождавшись, когда девушка свернет за угол лабиринта безумия, накинулся на стервеца.
Он сжал его горло в сгибе локтя и сдавил изо всех сил, отчаянно, с бешенством. Ярость, от которой затряслось все тело в конвульсиях, пролилась словно кровь. Рогасьен ели сдержал истошный вопль, застывший у него в горле, едва не сорвавшись с языка. Уж тогда бы девушка точно услышала, а затем и увидела эту страшную сцену.
Нож врага несколько раз рубанул по смертоносному локтю, державшему его горло куда сильнее, чем любой капкан или челюсти самого дикого зверя, Рогасьен словно стал псом, вернее нет, диким волком, познавшим каково почти умирать от ран, но в закате инстинктов своего безумия, так и не разжать челюстей.
Нож пожалевшего о своем глупом поступке убийцы, еще пару раз ударил по суставам пальцев мускулистой руки, по мышцам, что не давали сделать ни вздоха, но Рогасьен стал берсерком, не знавшим ни страха, ни боли, лишь одно сплошное безумие.
Рогасьен далеким участком мозга ощутил, как нож порезал его локоть очень глубоко, так, что на землю с мерзким звуком упали липкие капли крови. Однако хватка ничуть не ослабла. Он держал врага до последнего. Словно волк, перед смертью, что в последний свой миг вонзает клыки еще глубже и держит уже за роковой чертой, только Рогасьен сейчас умирать не собирался. Он душил врага, пока тело не ослабло у него в руках, пока соперник не повис в гибельных объятьях Рогасьена. Мужчина опустил остывающий труп на грязную пыльную улицу своего слепого безумия. Впервые в жизни он убил человека. Убил его. Жестоко. Безжалостно.
Руки дрожали от пережитого напряжения. Нож врага, окровавленный, упал, громко звякнув о камень. Рогасьен вдруг чуть более явственно ощутил боль в изрезанной руке. Быстро прошедшая вспышка не смогла затмить слепящего безумия. Рогасьен сощурился от всплеска боли и поспешил убежать, когда его пространство вдруг поплыло во все стороны. С грубым неправильным миром Рогасьена творилось что-то неладное. Вдруг стало очень жарко, душно и Рогасьен очнулся от страшного бреда.
Он по-прежнему сидел в трактире, в стакане был налит ром. Все тело изнывало. Его будто проела насквозь губительная ржавчина. Тело ломало, он вспомнил все слишком явственно и старался забыть. Мужчина допил остаток, и заглянул в бутылку на столе. Ничего там не обнаружив, он вышел вон из здания.