Борис Марковский. "Пока дышу - надеюсь..." - СПб.: Алетейя, 2002. - 224 с. (Стихотворения, поэма, переводы).
Есть поэты, призванные временем, то есть течением жизни - своей или, чаще, социума, а есть поэты, призванные... поэзией. Для которых сама любовь ко всему, созданному творческим постижением жизни - важнее их собственных стихов. И если первых условно можно отнести к "профессионалам", то вторых - причём не боясь их обидеть, - вполне можно назвать любителями.
Грань между "профессионалами" и "любителями" здесь весьма относительна и говорит не о качестве стихов (ни уверенность в собственной значимости, ни любовь к поэзии - качества ещё не гарантируют), а, скорее, о разном подходе к творчеству. Так, если первые стремятся сказать в поэзии своё слово, то вторые - и своё, никого при этом не потеснив. Разница довольно ощутимая.
Искусства разветвленный ствол.
Невидимых корней могучее родство.
Я - крайний лист на самой крайней ветке,
И кровь моя принадлежит листве.
Со мной в родстве бесчисленные предки,
И те кто будет жить - со мной в родстве.
И смерть моя - умрет одно лишь имя
Мое - и жизнь принадлежат не мне,
Но тем, другим, - да будет свет над ними! -
Сгорающим в божественном огне.
Появилось бы это стихотворение Бориса Марковского, не существуй до него таких стихов, как "Я ветвь меньшая от ствола России...", "Вы, жившие на свете до меня...", "...А стол один и прадеду, и внуку..." - Арсения Тарковского? Возможно что и нет. Точнее, его место могло бы занять нечто близкое по глубинному содержанию, но сказанное совсем иными словами, образами, размерами.
В книге Марковского немало эпиграфов. А эпиграф, обозначая как минимум круг чтения автора, косвенно указывает и на его вкусы, как на границы некоей возможной "школы". Однако в нашем случае впечатление "школы" не складывается. Встречая эпиграфы из Тарковского и Георгия Иванова, вспоминаешь, что в поэтике обоих этих авторов, при всем их различии, есть одно несомненное сходство - ни тот, ни другой никогда не допускали в своих стихах неточной рифмы. В обсуждаемой здесь книге рифмовка то строгая, то куда более вольная (да и сбои метрического строя не всегда выглядят оправданными)...
Есть, конечно, в ней отсылки и к другим авторам (Пастернак, Мандельштам), у которых слух на рифму и на метрику был совсем иной. Однако мне кажется, что у тех - и "музыка" была другая. "Звуков" в ней было больше. Поэтика же Марковского - относится все-таки к куда более сдержанным, и к образной пестроте не стремится. Не то чтобы стараться успеть сказать многое и о многом - наоборот, она, кажется, не всегда и право себе даёт на многоговорение. При таком подходе можно бы требовать и большей отточенности в форме. В такой поэтике нет места строчкам "гениальным", заведомо выдающимся (поскольку здесь - ничего не должно выпирать), зато и строчки неровные, которые оправдываются соседством с "заведомо гениальными", точнее "всепонятными" (за примерами - к раннему Пастернаку, Мандельштаму, Бродскому), при такой поэтике - появляться бы не должны.
Впрочем, может быть, я чересчур строг. Есть ещё одно имя, о котором не раз напоминается в книге. Это - живший в Грузии русский поэт Александр Цыбулевский. Именно с ним в первую очередь роднится, на мой взгляд, поэтический почерк Марковского. Хорошо ли это для нашего автора? Трудно сказать. Ведь Цыбулевский - поэт сам по себе очень интересный, а внимания к его стихам - не много. То ли отделки в них не хватает, то ли ещё чего. Они не то что небезупречны, но я бы сказал - вызывающе небезупречны.
Бог с ними, с допускающимися инверсиями рифмы, размера (тут больше вкусовые пристрастия, а не показатель поэтического уровня, согласен), но слишком многое в стихах Цыбулевского остаётся... неподкреплённым. Особенно для далёкого от него читателя, далёкого во многих смыслах: по темпераменту, по жизненному опыту, по колориту места проживания, даже по климату. Автору нужды нет в "лишних" подробностях, но нам-то - нужда иногда есть, иначе понимание может и не придти.
В такой же зоне риска оказываются и некоторые стихи Марковского.
Две женщины за шахматной доской.
Одна из них берет ферзя с тоской
И ставит мат другой, а та, другая,
Глядит на доску, ничего не понимая.
Две женщины. Старинная игра.
Я вижу в зеркале обеих отраженье.
Одна из них была мне, как сестра,
Другая - как надежда на спасенье.
Две женщины. Обманутый король
Уже предчувствует с обеими разлуку,
Целует в лоб одну, забыв про боль,
И у другой - в дверях - целует руку.
Мы очень слабо представляем себе, о чём именно речь в стихотворении. Но как раз такая непроговоренность и симпатична здесь, когда мы и не вправе претендовать на большее откровение. Иногда же за недомолвками - чего-то всё-таки недостаёт.
Формально, элипсис присутствует практически в каждом стихотворении у любого поэта (недаром стихи куда короче сказанного прозой). В поэзии достаточно - штрихов, чтобы окружающие их "пустоты" заполнялись эффектом читательского зрения, когда предметы при удалённом рассматривании спокойно и классически просто дорисовываются в единую картину. Что поразительно удавалось тому же Георгию Иванову.
В стихах Марковского - такой эффект достигается не всегда. Да - при дружеском взгляде "своего", уже знакомого с автором человека. И нет - при взгляде со стороны. Вот ещё стихотворение целиком:
Что за постыдная морока -
Торчать весь день в пыли гардин?
Отсюда путь один - в Марокко
Или в растлительный Берлин.
Гора невымытой посуды,
На дне бокала - кубик льда...
Не умереть бы от простуды
Или - от боли и стыда.
Точно ли здесь сказано ровно то, что надо, и именно столько, сколько надо?..
Есть много определений поэтического творчества. Хочу добавить ещё одно (если, конечно, оно уже не было кем-то сказано прежде). Часто поэт напоминает мне человека, пытающегося передать кому-то свой только что увиденный, - так впечатливший! - сон. Вот он говорит, рассказывает, жестикулирует... И вдруг в какой-то момент, заметив ушедший взгляд собеседника, растерянно смолкает. Ведь слова передают только череду картинок, может быть сюжетную динамику, но сути пережитого в этом чудном (или, наоборот, тревожном) сновидении они донести - в принципе не могут. То, что так волновало тебя (и с чего бы?), другого - оставляет почти равнодушным.
Тем и сложна задача поэта, что имеет дело с такой же почти зыбкостью. Ведь читатель, который не видел того, что видел ты, этими "снами" может и не впечатлиться. Стихи Марковского спасаются тем, что сам автор всё это отчаянно понимает.
* * *
Как прежде б крикнуть: А-муз-ги!
О Амузги! - в наплыв тумана.
А. Цыбулевский
Разве ты - настоящий писатель?
Что молчишь, иль язык проглотил,
Незадачливых слов бормотатель,
Заклинатель змеиных чернил?
Всё дудишь в деревянную дудку...
Брызги слов. Но не видно ни зги, -
Разве можно доверить рассудку
Этот крик сквозь туман: А-музги!
Но, благодаря такому перекликанию отчаявшихся от непосильности задачи голосов, и надежд на понимание - становится вдруг больше. Тем более что, как признался тот же Цыбулевский, - "Может быть, у снов ещё граница / И с другой какой-то стороны?"
Чем же, несмотря на некоторые стилистические барьеры, всё-таки хороша для меня книга Марковского?
А, собственно, обратной стороной многого из того, о чём я уже сказал. Тем, в первую очередь, что автор и не пытается обременить кого-то слишком уж адекватным его, автора, пониманием. Ведь это редкость, когда стихи и не требуют непременного сочувствия. Не требуют! Иногда даже не замечаешь, что они грустны - настолько в этой книге светло и не тесно. И опять парадокс: не тесно от вложенных в стихи смыслов и приёмов (чтоснижает шансы на внимание со стороны критики), но зато, благодаря именно этому, - светло (что притягивает признательного читателя). Светло, легко и несуетно.
. . .
Теперь я часто думаю: в тот вечер
Не ты, но некий ангел в синих джинсах
С растрёпанными ветром волосами
Явился мне. Не вспомнить, не узнать...
Так сладко было трубку поднимать
И пить твой голос...
Может быть, ещё
Мы встретимся. Не знаю. Всё бывает.
Кажется странным, непривычным для поэзии, но есть ощущение, что стихотворения Марковского и не стремятся к накоплению энергии, готовой неким импульсом передаться затем читателю. Словно бы наоборот, они легко готовы разрядить, развеять её: зачем лишняя энергетическая концентрация в этом и без того уже разрывающемся мире?
А способность передавать читателю ощущения спокойствия, сколь бы оно ни было грустным, и доверия к жизнеустройству - дар по нынешним временам не настолько частый, чтоб не захотелось к нему приобщиться.
Мне имени не вспомнить твоего,
Я выдумал тебя, ты мне приснилась...
Но если ты - лишь сон, то сделай милость,
Приснись еще раз - только и всего.
Мне от тебя не нужно ничего.
Достаточно того, что волшебство
В моей душе навеки утвердилось,
Достаточно того, что ты светилась
В двух-трёх шагах от сердца моего.
Есть в книге шутливая о беззаботной молодости поэма "Боричев Ток". Не пародия и не перифраз поэм Пушкина и Гёте, а, скорее, весёлое, лёгкое напоминание о них. Заканчивается она самоироничной, грустной (и при этом вовсе не тяжелой) ноткой:
. . .
Хотелось музыки, любви,
Поэзии и прочей дряни...
А что осталось? Лёд в крови
Да горсточка воспоминаний.
Да нет, осталось - куда больше. Остались ещё - светлые следы лёгких сновидений. Тех сновидений, которые, однажды посетив, неуклонно истончаясь в памяти с каждой минутой после пробуждения, уходят, может быть, навсегда, но оставляют тебя - на целый день - в почему-то приподнятом и радостном расположении духа. Может, потому, что, не сохранив всех образов и сюжетов, помогают удержаться в чистом виде самим переживаниям?
А я-то думал, откуда это ощущение, что с появлением книги Бориса Марковского - и у меня дома прибавилось лёгкости и света...
Владимир Цивунин.
8 марта - 26 мая 2003 г.
-------------------------------------
Опубликовано, с небольшим сокращением, в журнале "Знамя" (N10, 2003):