Планка в атмосфере
        О стихах Валерия Вьюхина

        Валерий Вьюхин, «О тебе». Сыктывкар, 2003.
        Валерий Вьюхин, «Земное небо». Москва, 1982.

        Сравнивая с нынешними журналы и поэтические сборники, выпущенные ещё во времена СССР, порой удивляешься: куда это многие их авторы позднее подевались, почему перестали появляться? А они никуда и не «подевались», не исчезли. Исчезло единое прежде литературное пространство, в котором каждого из них можно было встретить. Теперь подаваемая в российских журналах (да и на радио, телевидении) поэзия берётся в основном лишь из нескольких резерваций, по именам крупных городов: «Москва», «С.-Пб», «Волгоград», «Екатеринбург», «Ярославль», ну ещё пара-другая таких центров — и всё. О книгах других авторов — Россия уже не знает: неоткуда узнать.
        К счастью, на уровень поэзии это не влияет (или — почти не влияет). Но влияет, к сожалению, на авторскую предприимчивость, понуждая соглашаться на «немые роли» в сегодняшней литературе. Ну а коли роль немая, то и голос отрабатывать особо незачем: излил душу — ну и ладно. Потому, может быть, сожаление о многих неслышных теперь голосах не так и сильно. Но и ничего действительно стóящего проглядеть не хотелось бы.

        Сыктывкар к крупным городам не относится. И одной из столиц русской поэзии покуда не стал. Так что, собираясь говорить о поэзии сыктывкарца Валерия Вьюхина, под заголовок я вынес не только последний сборник его стихов, но и книжку, выпущенную в Москве в начале восьмидесятых. Ведь только она и доступна ещё практически любому российскому читателю: тиражи-то были тогда — ешь не хочу.
        Первое, что когда-то поразило меня во вьюхинских стихах, это редкая способность толково говорить о себе не только как о поэте, но и как о представителе «земной» профессии (причём кавычки в слове «земной» надо бы поставить двойные — ниже объясню). Вот и «Литературная газета», отозвавшись на его последнюю книгу «О тебе», назвала автора... гм, работником науки. Мне это показалось чуть забавным, хотя и недалёким от истины. Ларчик прост: есть одна профессия, с которой рано отправляются на пенсию, ну и, будучи ещё полными сил, продолжают трудиться кто где. Вьюхин работает теперь над энциклопедией «Республика Коми» в архиве Академии наук — вот и научный работник. Без иронии, впрочем.
        И всё-таки в крови у него — совсем другая профессия, другое призвание. Авиатор никогда не забывает о небе. Вот они — в двойных кавычках — земные труды поэта: бортмеханик на Ту-134. А другая его ипостась — поэт — может об этом сказать. Не излагая более-менее складными стихами пресловутую «романтику трудовых будней», а передавая непосредственно поэтический импульс того ощущения, «Когда бетон аэродрома / Натянут, словно тетива».
        Поэт не забывает, что он — лётчик. А лётчик не забывает, что он поэт:

        ... Бывали такие полёты,
        Что молнии сыпались с крыл,
        Но всё же в небесные соты
        И я кое-что отложил. ...

        Вот и я знаю Вьюхина всё-таки как поэта. Обычно мы не слишком-то многого ожидаем от скромных в наше нескромное время авторов. Зато и тем сильнее бывает потом изумление при близком знакомстве с оказавшейся самой что ни на есть подлинной поэзией.
        Впрочем, и радость от неожиданного открытия разделить удаётся не скоро. Москва капризна, а провинция есть провинция. Ей не нужны модные столичные штучки, в поэтических признаниях ей нужна непосредственность. Поэтому она легко прощает слабую, небрежную, даже неряшливую отделку в стихах — была бы «правда». В некотором смысле, чем меньше на ней одежд (в том числе и поэтических, предполагающих искусность), тем для провинции (не только географической) лучше. Зато и поэтическая отточенность, буквально — изящность отделки (свойственная, например, многим стихам того же Вьюхина), порой просто не замечается.
        Нет, поэт здесь нисколько не проигрывает, особенно если он не снедаем стремлением к популярности. Проигрывает сам читатель, проходя мимо лучшего — к тому, что всего-навсего легче доступно. Но и это — до времени, которое уже само отсеет всё лишнее. И, может быть, отойдут в прошлое многие ныне шумные имена и стихи, а какие-то, покуда скромные — останутся? Ну вот хоть это, вьюхинское — останется с читателем?

        Теплом последним всё согрето,
        Но в ожиданьи холодов
        Уходит северное лето
        И гасит бронзу куполов.

        Вот так же, вся ещё во власти
        Веселья в праздничные дни,
        С улыбкой женщина погасит
        В пустынной комнате огни.

        Потому, может быть, до времени и оттенены они «в своём отечестве», даже на малой, так сказать, родине.
        Впрочем, не надо думать, что мой поэт не понят, не востребован и одинок. Это не так. И жизнь его и творчество — органично спокойны. У одиночества есть одна очень худая черта — оно замкнуто на самом себе. Поэзия Вьюхина — нет. И именно органичность её, рождённая внутренним человеческим спокойствием, даёт ей возможность говорить ровно, повествовательно, почти буднично, не растекаясь при этом в банальное стихо-говорение. Отчего и хочется приводить некоторые стихо-творения непременно целиком.

        Ты в старом застиранном платье,
        Ещё неуклюже порой,
        Впервые в народном театре
        Играешь заглавную роль.

        Нисколечко нету кокетства,
        Всем обликом юным светла,
        Ты, кажется, прямо из детства
        На эти подмостки взошла.

        Как будто за эти мгновенья
        В тебе прошумели года,
        Высокий огонь озаренья
        Взметнула чужая беда.
       
        В тебе, не страдавшей покуда,
        В тебе, не любившей всерьёз,
        Взошло это светлое чудо
        С печалью недевичьих слёз.

        Но эти слезинки остынут,
        Упав на чужое плечо,
        Ещё настоящие хлынут
        Мучительно и горячо.

        Не встретишь ли ты их спокойно,
        Уже пережитых игрой,
        Душе твоей будет ли больно
        От боли своей, не чужой?

        Загадывать рано, а стены
        Опять от оваций дрожат,
        Когда ты уходишь со сцены
        Неправильно и невпопад.

          («Юная актриса»)

        Чем-то эти строфы могут напоминать «Вакханалию» Пастернака или сдержанную поэтическую мысль Заболоцкого, но легко видишь: содержание этих стихов вовсе не «вторично», не литературного происхождения, а рождено прямо из житейских буден («Из грёз и докучливой были / Во мне прорастали они...», — признаётся сам поэт). Не оно, не содержание, порождает ощущение сходства. А вот интонация... Спокойная, даже какая-то рассудительная, но не теряющая при этом собственно поэтического обаяния, такая интонация даётся одним авторам — от чувства полноты мастерства, уже обеспеченного широчайшим читательским признанием. Другим... Откуда она даётся другим? А не знаю я, Бог весть.
        Знаю другое. Если брать тех же Пастернака и Заболоцкого, несомненны и дороги они для меня — в своих поздних периодах. Ранние их стихи — хоть всегда ярки, иногда интересны, во многом так же удачны, но и не более того. Зато, вероятно, важны в творческом движении этих больших поэтов — для подъёма всегда необходимо то, от чего можно отталкиваться. Потому и «экспериментальная» их стадия, этот их «молодой задор» — неотделимы от цельного творческого портрета каждого из них.
        Далёкий от тщеславия темперамент Вьюхина — к эксперименту своего хозяина не зовёт. Однако, случается, и посожалеешь, что стихи его — даже самые надёжные и крепкие из них — могут порадовать неожиданной поэтической мыслью, едва уловимым тонким штрихом, но почти никогда — новым ритмическим всплеском, неожиданной интонацией. Порой кажется, что их ряд слишком ровен, что автор, несмотря на многие, понятные всем, печальные свойства самой жизни — «Досадны любые пропажи, / Теряешь не только рваньё, / Пропала не молодость даже, / А лучшее после неё...», — слишком всё-таки спокоен. Сожалеешь тогда, когда видишь, что есть у такого вот спокойствия и слегка ненадёжная, на мой взгляд, сторона. При отсутствии экзистенциального напряжения проскользнёт порой и поэтическая слабина — в местами необременительной (для творчески ищущего автора) рифмовке ли, в проявившейся вдруг необязательной, не слишком глубокой строфе, в чересчур узнаваемой, накатанной поэтической речи.
        Думается, всё это последствия того времени, когда происходило становление Вьюхина как поэта — советского времени, с его иными, нежели сегодняшние, общественными ожиданиями в адрес поэзии.
        Нет, стихи его (лауреата премии Коми комсомола, между прочим) далеки от казённо-штампованных, и авторский голос в них всегда искренен. А вот внешне они для кого-то и могут выглядеть «привычно советскими» — ну строфы и строфы, — из-за чего, боюсь, не всегда и не всеми замечается их внутреннее мастерство.
        Что ж, не нашими только талантами (да и вообще не только нами) предопределено очень многое в нашей жизни — от прикладной профессии до... кому-то, может, и «скучного» (не мне) традиционного четырёхстопного ямба:

        Зенитным скошенный снарядом,
        По-лягушачьи, на живот,
        У деревушки нашей рядом
        Упал немецкий самолёт.

        В деревне думали, рядили,
        Куда пристроить этот хлам,
        И потихоньку растащили
        На всякий случай по дворам.

        И вот уже на том дюрале,
        Где паутинились кресты,
        Устало женщины стирали
        Ребячьи драные порты.

        Мой дед смотрел на это косо,
        Но не стерпел, сходил и сам.
        Ему достались лишь колёса
        Да кое-что по мелочам.

        Потом смотрели, рты разинув,
        Старухи, бабы, старики,
        Когда трофейную резину
        Мой дед пустил на каблуки.

        И я, не кормленный досыта,
        Обувкой дедовой гордясь,
        Литой резиной «мессершмитта»
        Месил проулочную грязь.

          («Трофей»)

        Меня же — очень радует, что Валерий Вьюхин — из тех, кому удаётся-таки удерживать как в той ещё (чересчур вязкой) атмосфере, так и в теперешней (чересчур разреженной), высокую планку поэтического уровня. Ничуть при этом не забывая и о бесхитростной «житейской правде».

        Владимир Цивунин
        Сыктывкар, 12 октября 2003 г.



        =================
        Постскриптум
        Эта заметка была написана для журнала «Знамя» 15 лет назад... А сегодня пришло сообщение о смерти Валерия Вьюхина.
        И вот строчки из ещё одного его стихотворения:

            ...Все мрачнее посиделки,
            И язвительней язык,
            Всё быстрее крутит стрелки
            Торопливый часовщик.
        Распахнуть бы душу настежь,
        Жить по сердцу, по уму,
        Только б знать, что свет не застишь
        Никогда и никому.
            Только б вырвалось на выдох
            Ощущенья торжество,
            Что во всех возможных видах
            Не обидел никого.

        Так он и жил. Никого собой не заслоняя. Добрая память поэту...
        3 июня 2018 г.