- Самоуважение начинается с отказа от халявы. - Я поморщился и добавил: - Твоя халява снова может выйти боком.

   - Да, но смотря, какая халява! - парировал Петерянин, поглядывая на нас с хитрецой.

   - Иногда свои принципы можно и отодвинуть, - вмешался Егоров. - Говори, куда на этот раз?

   - На этот раз нужно лететь... - Славка обвёл нас взглядом и, явно наслаждаясь моментом, тянул кота за хвост.

   Этот пройдоха умел протаптывать тропки к наделённым властью чиновникам или к не менее могущественным, но державшимся в тени другим авторитетным людям и добывать деньги на самые невероятные проекты.

   - А лететь на этот раз нужно... В Антарктиду! - торжественно выдал он.

   - В Антарктиду? - ахнула Наташка, не сводя с Петерянина влюблённых глаз.

   Оказалось, нам предстоит высадиться на Земле Королевы Мод, добраться до горного массива Вольтат, взойти на определённые, пока безымянные, вершины и на правах первовосходителей дать им названия - русские, разумеется, - дабы расширить на шестом континенте присутствие России.

   Я сдался сразу и загорелся, вспыхнул с одной спички.

   - Антарктида... Это же совсем другое дело! Но почему мы?..

   - Да потому. Вы же знаете, что Россия потихоньку сдаёт позиции в Антарктиде. В то время, как Китай оборудует всё новые и новые станции, мы свои замораживаем. Но душа-то болит! Вот и нашлись некоторые, дали бабла, сколько смогли, чтобы русских в Антарктиде не забыли. Пусть немного, на новую станцию или серьёзную экспедицию не хватит, зато хватит таким альпинистам-энтузиастам как мы. Хватит, чтобы взойти на вершины и назвать их русскими именами...

   - В Антарктиде льдины землю скрыли, в Антарктиде льдины замела пурга, - запела, пританцовывая, Наташка.

   Остановившись напротив Славки, она встала на цыпочки, заглянула в глаза и неуверенно спросила:

   - Я с вами? Ты же меня не бросишь?..

   - Когда надо вылетать? - спросил Егоров, пресекая телячьи нежности, которые у этой сладкой парочки в любой момент могли перерасти в бурные выяснения отношений.

   Петерянин отодвинул Наташку и деловито сказал:

   - Пять дней на сборы.

   - Ничего себе! - присвистнул я. - Мы же не успеем подготовиться. Почему такая спешка?

   - Сами знаете, пока спустят команду, пока согласуют, пока раскошелятся... Время уже упущено. У нас середина февраля, в Антарктиде кончается лето. Так что, решайте быстрее, со мной вы или как, - сказал Петерянин.

  

   В самолёте до Кейптауна мы спали как убитые все тринадцать часов полёта: сказались лихорадочные сборы и бессонные ночи. Потом пересадка, ещё один перелёт - и мы в Антарктиде, на аэродроме вблизи станции "Новолазаревская". Шестой континент встретил ослепительным солнцем и блеском. Льды сияли бриллиантами, искрились всеми оттенками белого и голубого, стократно отражали солнечный свет, обжигали кожу и слепили глаза, даже в солнцезащитных очках. Разноцветным пятном на белом фоне колыхалась толпа людей.

   - Ого! А тут многолюдно. Нас встречают? - удивилась Наташка.

   - Это улетающие. Сезон-то заканчивается, - пояснил Петерянин. - Давайте быстрее выгружаться!

   Посадочная полоса - выровненный бульдозерами ледник. Самолёт выплюнул на шершавый лёд вновь прибывших с их внушительным грузом и тут же начал заглатывать местные мешки и разнокалиберные ящики. Потом втянул в себя пёструю, говорящую на разных языках толпу полярников с бородатыми, обожжёнными солнцем лицами и улетел.

   Прилетевших вместе с нами полярников, русских и иностранцев, быстро разобрали и увезли нарядные вертолёты и аляповато раскрашенные вездеходы. На поле остались наша четвёрка с кучкой вещей и высокий старик в потёртом пуховике, в прорехи которого проросли изнутри кудрявые пушинки. Вид аэродрома разочаровал. По сути, это ворота в Антарктиду - и такое убожество. По краям лётного поля - старенькие вагончики. Такое ощущение, что заброшены они сюда лет тридцать назад: обшарпаны, замызганы. Краска облупилась. Изо льда торчат вмёрзшие в лёд тракторы и другая покорёженная техника, промасленные бочки. Не очень уютно. Старик представился Михалычем и пригласил попить чаю в ожидании транспорта. Едва разместившись в крохотном щитовом домике, мы с любопытством разглядывали предметы полярного быта и забрасывали хозяина вопросами.

   - А у вас тут не холодно. Долго ли продержится погода?

   - Не обольщайтесь. Скоро запуржит, - сказал Михалыч. - Маришка уже возвращается...

   - Маришка?

   - Морена, Мара... я зову её Маришкой, - старик разгладил усы, пряча усмешку. - А может, вы её уже сейчас с собой привезли, с севера-то. Вон сидит, космы распустила.

   Наташка, украдкой взглянула в зеркальце, поправила волосы.

   - Кого привезли? - не поняв, переспросила она. - Меня Наташа зовут.

   - Да я не про тебя, дочка, - сказал Михалыч, остановив на Наташке взгляд льдистых глаз. - Эх, не надо бы тебе видеть Маришку... Но ты увидишь - судьба. Может, и ещё кто из вас. А какое личико она вам покажет, никто не знает.

   - У неё их несколько? - У Наташки округлились глаза.

   - Ну да, - Михалыч засмеялся. Линялые глаза старика спрятались в морщинах коричневой кожи, во рту мелькнули три кривоватых жёлтых зуба. - Разные. Кому милое личико явит, а кому - злое.

   Догадавшись, что старик травит байки о каком-то местном божестве, подтрунивая над новичками, я решил ему подыграть:

   - И что, сильно лютует ваша Маришка?

   - Да кому как, кому серпом по яйцам полоснёт, ко мне вот - добрая. Я ведь семь раз в Антарктиду ходил, в разных экспедициях здесь бывал. Про каждую думал, последняя. Ан нет, снова иду. Не отпускает Антарктида, держит магнитом. Старый стал, на леднике работать уже не могу, ноги болят. Ну хоть так, при аэродроме, встретить-проводить людей... Вы, главное, на зов не откликайтесь, если звать по имени станет...

   - Длинные ящики, что грузили в самолёт, - это гробы? - спросил вдруг Егоров.

   - Они. Четыре холодных с международной экспедиции: канадцы, бельгийцы...

   - Что с ними случилось?

   - Да кто их знает... Маришка оморочила. С льдины попадали, - нехотя сказал Михалыч. - Эффект пингвинов, - многозначительно добавил он и, будто пожалев, что сболтнул лишнее, суеверно перекрестился, поскучнел и насупился.

   Мы переглянулись. Вероятно, старикан немного не в себе. Речь о серьёзном, а он снова про какую-то Маришку... Вот ведь, и в Антарктиде бывают странные люди. Расспрашивать ещё о чём-то расхотелось. Нет, предчувствий никаких не возникло. Просто зачем нам, предвкушающим восхождения на новые, нехоженые вершины, выслушивать бред выжившего из ума старика? Молча допили чай и поспешили выйти из домика.

   От крыльца шарахнулась большая серая птица, будто подслушивала под дверью, а когда её застукали, - невозмутимо отвернулась, деловито выклёвывая изо льда какие-то крошки.

   - Поморник, - сказал Егоров. - Откуда он здесь? Сто километров от побережья. Чем питается?

   - А тем и сыт, что люди дают, - ответил незаметно подошедший Михалыч.

   Наташка насыпала на лёд горсть кедровых орешек и кинула печенюшку. Поморник склевал орехи прямо со скорлупой, а печенюху зажал в клюве и куда-то понёс, демонстрируя на взлёте широкие буроватые крылья с белой каймой.

   Вскоре прилетел почти игрушечный самолётик. Канадские авиаторы, как договаривались, сделали предварительно несколько облётов интересующей нас горной страны и сейчас, в обмен на зелёные бумажки, вручили Петерянину пачку аэрофотоснимков. Уточнив с лётчиками место предполагаемого базового лагеря, мы начали грузить в самолётик рюкзаки и баулы со снаряжением.

   Михалыч засуетился, кинулся помогать и, вероятно, чтобы загладить неприятный осадок от своих нелепых разговоров, подарил нам волокушу: изрядно помятый лист алюминия, с загнутыми краями и потёртой верёвочной лямкой.

  

   Ещё из иллюминатора мы увидели горы. Похожие на сухари из чёрного хлеба вершины торчали из молока ледников, которые только казались ровными, а на самом деле были совершенно непригодными для посадки. Придирчиво вглядываясь в избороздившие ледник трещины и торосы, летчики отбраковали все близкие к назначенной точке площадки и повернули назад.

   - Эй, вы чего? - спохватился Петерянин.

   После бурных обсуждений на русском, французском и английском, самолёт всё же пошёл на посадку. Но высадил нас не у подножья гор, как планировалось, а вовсе даже в сторонке, зато на почти идеально ровной площадке.

   - Через сьем дней - ньеделю - на этом самом мьесте, как штык, - сказал канадец по-русски и, улыбаясь во весь рот, добавил: - Сори, до вашей точки не долетели всего двадцать дьевять миль.

   - Ага, всего... сорок шесть километров, мля! - матюгнулся Егоров, но тут же осклабился в ответной улыбке: - Спасибо, ребята! Через семь дней будем здесь.

   Проводив взглядами убегающий по льду игрушечный самолётик, закинули за плечи рюкзаки, баулы со снарягой побросали в корыто - подарок Михалыча - и погнали.

   Запрягались и тащили по очереди. Шли вверх по леднику, цепляясь за гладкую поверхность кошками, перепрыгивая через узкие и обходя широкие, в несколько метров, трещины и сотни сераков - ледяных колонн с острыми пиками. Ни птички, ни мошки, ни травинки. Только десятки разновидностей льда. Лёд, как бутылочное стекло, лёд как обломки хрустального замка, лёд, как обрыв над пропастью, лёд как ров, лёд, лёд... Горы маячили на горизонте, дразнили и почти не приближались. А вскоре эти исполины и вовсе стали метать в нас стрелами, не подпуская, - это поднялся ветер. Трепался седыми космами и стекал с горных вершин, стелился по льду, облизывал сераки, острой крупкой сёк кожу лица, сжимал ледяными пальцами тёплые под одеждой тела, валил с ног. Солнце поблёкло, прикрылось муаровой вуалью и обречённо зависло над самой кромкой ледника. А он уже ощерился сотнями пастей, вот-вот проглотит светило и тогда примется за нас.

   - Надо остановиться, переждать ночь. Она в этих широтах сейчас недолгая: два-три часа, - сказал Егоров.

   Палатка хлопала полотнищем, словно птица крыльями и норовила улететь. Общими усилиями поставили, натянули, привалили оттяжки ледовыми глыбами, чтобы не унесло к чёрту на кулички.

   Трудно, почти невозможно забыться сном, когда ветер воет как стая волков, колотит палатку сотнями крыльев, острыми клювами рвёт в клочья. Прижавшись друг к другу, лежим в спальниках, четыре придурка на краю земли и слушаем какофонию Антарктиды.

   - Зато на халяву, - хохотнул я.

   - Не ссыте, прорвёмся, - сказал Егоров.

   - А правда, если захочется по-маленькому, что делать? - спросил Петерянин. - Из спальника вылезать совсем не охота.

   - А ты прямо в спальник! - разрешил Егоров.

   - Терпите, мужики! Во всяком случае, вам легче: можно в бутылочку пописать, - жалобно пискнула Наташка.

   Но измученные тела просили отдыха. И вскоре мы отключились.

   Не знаю, сколько времени прошло, полчаса или час, - не больше. Я проснулся от шороха или хруста. Похоже, ветер стих. И тем явственней слышались эти звуки. Так могли шелестеть камешки, так мог хрустеть лёд под ногами... только вот кого? Кто-то ходил вокруг палатки. Я посветил фонариком: наши на месте: я спал с краю, по правому борту палатки, потом Петерянин, Наташка... нет, Наташку Славка ревновал к Егорову, Наташка лежала между мной и ним, а Егоров похрапывал с левого края. Все четверо на месте, тёплые. Я потрогал. Кто же там ходит? Люди? Маловероятно. Михалыч, смотритель аэродрома, сказал, что в этом районе сейчас никого нет. Ни русских, ни иностранцев. Только наша четвёрка альпинистов-высотников. Здесь, в Антарктиде, народу мало, и все всё друг о друге знают. Звери? Тоже нет. Вдали от побережья даже пингвины не водятся.

   Мне стало страшно. Попробовал выбраться из спальника - не тут-то было! Тело застыло, словно я вмёрз в лёд во всю свою длину, то есть, рост. А он у меня немаленький - метр восемьдесят семь. Я впал в какое-то странное состояние: безвольное тело скованно и даже покрылось панцирем, как мякоть минтая в ледяной глазури, а мысли разбегались испуганными мокрицами, метались в панике, наползая друг на дружку, собирались в кучку и вновь рассеивались, каждая по отдельности.

   Скрип и шорох приблизился. Кто-то стоял и переминался с ноги на ногу совсем рядом с палаткой. В хрустком шелесте льдинок стал различим шёпот:

   - Наташ-шка, выйди, Наташка!

   Почему она не отзывается, лениво подумал я.

   - Наташ-ша, Наташ-шка, - шипели снаружи.

   Кто-то из парней рявкнул в раздражении:

   - Да выйди ты к нему, Наташка! Забодали, черти! Дайте поспать!

   Я не понял, кто это сказал, Петерянин или Егоров, но я был согласен, солидарен с ними. Наташка завозилась, вылезла из спальника, стала обуваться. И тут я окончательно провалился в тягучий сон.

  

   Егоров разбудил на рассвете.

   - Вставайте, мужики! У нас мало времени, через неделю надо вернуться, а мы ещё даже к базовому лагерю не пришли.

   - Только мужики встают? - проблеяла Наташка из глубины спальника. - А женщинам можно ещё поспать?

   - Ты же знаешь, Ната, как я к этому отношусь. Нет здесь мужиков и женщин. Если ты здесь, с нами, значит - такой же мужик, как мы, и на тебя тоже можно положиться, потому что мы - команда. И только наши слаженные действия приведут к запланированному результату...

   - Ой, ну ладно, завёлся с пол-оборота, зануда. Встаю я, встаю. Чё-то слабость с утра напала.

   - Поменьше надо было по ночам шляться! - продолжал воспитывать Егоров.

   - А где она шлялась? - встрепенулся Петерянин.

   - А что? Скажешь, не ты её ночью из палатки вызывал - полюбоваться звёздами?

   - Нет, не я. Спал, как убитый. Ну и куда ты ходила?

   - Куда, куда! На Кудыкину гору! Отстаньте все от меня! - Наташка выскочила из палатки.

   Странно. Я тоже слышал, что ночью кто-то звал Наташку снаружи, а кто-то из наших велел ей выходить и не мешать спать остальным. Выходила она из палатки или нет, я точно не знал, но то, что её звали - слышал. А теперь не признаются. Прикалываются? Ну и шутки у вас, други!

   Рассусоливать было некогда. Наскоро позавтракали, свернули палатку и двинулись в путь. Ледник заметно поднимался к куполу Антарктиды. Поверхность стала ровнее, меньше изрезана трещинами, поэтому волокуша Михалыча ехала шустрее, чем вчера. Да и ветер был не такой свирепый. Кое-где лежал снег, но снега было мало. В основном - лёд. И даже на дне ущелий между хребтами - лёд. И горы росли прямо изо льда. Вероятно, ледник зарождался на самом куполе, веками стекал с него, обтекал вершины гор и тянул морщинистое тело дальше, к океану. Интересно, какая толщина льда под нами? В некоторых местах она доходит до четырёх километров. В это невозможно поверить! Огромный ледник каждый день, из века в век неутомимо прирастал новыми порциями ледяной толщи, целенаправленно сползал вниз, устремляясь к воде, нависал над шельфом, потом обламывался под собственной тяжестью, и, превратившись в лазоревый айсберг, прекрасным лебедем плыл в своё удовольствие дальше по мировому океану. Ни крыльев ему не требовалось, ни плавников, ни парусов, ни денег - путешествуй себе, созерцай!..

   Из размышлений меня вывел голос Егорова:

   - А вот и наша морена. Здесь и обоснуемся. Если быстро управимся с лагерем, сегодня же к вечеру выйдем на маршрут.

   - Морена... Странно... Вроде бы так же Михалыч эту свою Маришку называл... - задумчиво сказала Наташка.

   - Не говори ерунды, Наташ! Уж ты-то знаешь, что такое морена, сколько их в горах повидала! - раздражённо сказал Петерянин.

   Морена - это размазанная по склону куча песка, гальки и валунов, которые ледник содрал с гор, стащил вниз гигантской бульдозерной лопатой и бросил, словно пьяный бульдозерист отлучился опохмелиться, да так и не вернулся, найдя более интересное занятие, чем тупо толкать впереди себя грунт. Здесь, на морене, выбрав гальку помельче, мы поставили две палатки, одну для спанья, а в другой оборудовали кухню и сложили снаряжение. Привалили их стенки валунами. Это базовый лагерь, наш временный дом. Отсюда будем совершать радиальные выходы, восхождения, сюда будем возвращаться для отдыха.

   Быстренько поели, отдохнули, посидели с биноклями, разглядывая горы, и выдвинулись на маршрут. Вершины выбраны заранее, нужно просто на них подняться и установить флаги и вымпелы, прикрепить титановые таблички. Работаем двумя связками: мы с Егоровым начинаем подъём, Петерянин с Наташкой - чуть ниже, поднимаются следом. Склон довольно крутой, много отвесных стен, но здесь, в горах, мы в своей стихии. Идём, вырабатывая одну верёвку за другой, где можно - по кулуарам, а где и в лоб по стене. Местами стены покрыты тоненьким слоем лишайников, серых, зеленоватых, оранжевых. Попытался подковырнуть - не тут-то было! Крепко держатся, буквально вгрызлись в скалу. Несколько часов напряжённой работы - и мы вышли на гребень.

   Отсюда открылся вид на соседние вершины, некоторые из них серые, другие оранжеватые. Некоторые припорошены снегом. И почти все безымянные. Вот где раздолье для альпинистов! Всё пространство между вершинами заполнено льдом. Море льда купалось в море солнца, нежилось и плавилось, искрилось и переливалось всеми цветами радуги. Преодолев фирновый взлёт, выходим на узкий скальный гребень, несколько метров - и вот мы на своей первой вершине в Антарктиде! Что не говорите, а это победа! Захватывает дух! Ради таких моментов стоит забираться на край света, ради таких моментов стоит жить! Воздух настолько чист и прозрачен, что видимость на многие километры просто великолепная. Снимали и снимали это великолепие на фото и видеокамеры.

   - Смотрите! - закричала Наташка.

   На соседнем склоне, на отполированной до зеркального блеска стене явственно проступило лицо. Красивое и надменное, лицо молодой женщины обрамляли струящиеся водопады волос. Она смотрела прямо на нас, и этот взгляд заставил меня поёжиться. Видение по капле выпивало восторг.

   - Где? Что? - Егоров растеряно вертел головой. Он не видел.

   - Да вон же на зеркале - лицо! - кричал Петерянин в каком-то странном возбуждении.

   Он и Наташка уставились на скалу, не в силах отвести глаз.

   - Да где? Какое к чёрту лицо? - Егоров досадливо матюгнулся. - Ладно, хорош меня разыгрывать. Кажется, поднимается ветер. Пора спускаться.

   - Что и говорить, зрелище завораживающее, - сказал я. - Мираж, наверное.

   В горах это бывает. Миражи могут возникать на границе между разными по плотности и температуре слоями воздуха. А в Антарктиде воздух разрежен на пятнадцать процентов по сравнению с нашим привычным. А где-то, наверное, теплее. Или плотнее. Я пытался подвести под видение научную основу, но получалось плохо. Галлюцинации? У всех сразу, кроме Егорова? - я продолжал перебирать в уме варианты, и никакой из них мне не нравился.

   Постепенно лицо на стене растаяло. Просто стекло со скалы, испарилось, упорхнуло лёгким облачком.

   - Маришка! - ахнула Наташка. - Или как там, Морена, владычица Холода. Дед говорил, что не каждый её может увидеть.

   - Тебе повезло! - с раздражением сказал Егоров.

   Наташка притихла. Наверное, вспомнила, Михалыч говорил, кажется, что увидеть Маришку - вовсе не к добру. Но мы все её видели. Кроме Егорова.

   Пока прикручивали табличку, укрепляли древко Российского флага - усилился ветер. Солнце закуталось в меха облаков. Начали спуск. Никогда до этого я не видел, чтобы погода менялась так быстро. Буквально через несколько часов заметелило и заволокло так, будто мы попали в банку с молоком. Видимость ноль. Гул ветра не перекричать. Он намеревался, видно, превратить нас в сосульки. Спустились на ледник чуть ли на ощупь. Забились в какую-то щель в разломанном сераке. Искать при такой видимости лагерь - бесполезно.

   - Подождём! - крикнул Егоров.

   Он сорвал голос и надсадно кашлял. Я достал фонарик и молча протянул Егорову фляжку с коньяком, тот сделал внушительный глоток, крякнул. Я пустил фляжку по кругу, подсвечивая фонариком. Петерянин обнимал Наташку, пытаясь заслонить от ветра. А лицо у него... Я поразился, какой отрешённый взгляд у нашего пройдохи и бабника, которому всегда и везде всё было нипочём. Он и глотнул как-то вяло, невкусно, что на него было совершенно не похоже, а Наташка и вовсе не стала пить.

   Ветер стих так же внезапно, как начался. В наступившей тишине отчётливо раздавался какой-то булькающий звук. Он скорее напоминал о лете где-нибудь в таёжных местах Сибири, а здесь, на сухой холодной Антарктиде, был абсолютно чуждым.

   - Журчание ручья? Но откуда? - спросил Егоров.

   Рванули на звук и увидели, что в крае ледника вода пропилила тоннель и журчала в нём совершенно по-нашенски. Видимо, на обращённой к солнцу скале, точнее на границе нагретого камня и ледника происходило таяние льда. Голубая труба в метр-полтора диаметром вела под небольшим уклоном под ледник. Заглянули туда, даже прошли несколько метров. Наташка зачем-то вырвалась вперёд, будто на чей-то зов побежала вглубь тоннеля. Петерянин за ней, потом Егоров, а я замыкал процессию. Как самому длинному из ребят, мне было некомфортно, приходилось сгибаться в три погибели. Со сводчатого потолка свисали сосульки, с них капало и стекало за шиворот. В углублениях изрытых стен осколками тёмного зеркала сверкала вода. С каждым шагом сгущалась какая-то нереальная голубизна. Мне стало неуютно. Хотел было повернуть назад - остановил крик.

   Кричала Наташка. Звук сильно искажался акустикой трубы. Не уверен, что понял правильно.

   - А-а-а, Славка, родненький, ты же не бросишь меня? Не бросишь? Мы же с тобой одно целое.

   Я начал продвигаться вперёд, насколько это было возможно в тесноте трубы, пока не уткнулся в спину Егорова.

   - Что там случилось?

   - Не знаю. Наташка, кажется, куда-то провалилась... я застрял, какое-то узкое место... не могу сдвинуться, ни туда, ни сюда, - пыхтел Егоров.

   - А что Славка?

   - Не знаю, слышу только: "Бу-бу бу-бу!" Ну-ка, толкани меня посильнее.

   Я и толканул. Мы с Егоровым вылетели на относительно открытое пространство и тут же оказались у колодца, на краю которого балансировал Петерянин, пытаясь удержать за руку Наташку. От толчка или неожиданности, а может, уже не в силах держать немаленькую женщину при полном альпинистском снаряжении, рука Петерянина разжалась, и Наташка полетела вниз.

   - А-а-а-а-а!

   Егоров рванул Петерянина на себя. Славка повернул к нам совершенно белое лицо.

   - Она зачем-то сняла кошки. Вот и поскользнулась. А я... я не успел подхватить и не смог удержать. Рука занемела. Кошки сняла зачем-то поскользнулась я не успел не смог зачем-то сняла кошки Наташка, - повторял и повторял без пауз и интонаций Петерянин, норовя вырваться из цепких лап Егорова и приблизиться к злополучной дыре в полу ледяной пещеры.

   - Так. Стоп, ребята, - жёстко сказал Егоров. - Стой, я сказал! - прикрикнул он на Петерянина. - Мы с вами не пингвины. Падать с обрыва друг за другом не будем. Сейчас мы все трое выйдем наверх, к треснутому сераку, где прятались от ветра. Там наши рюкзаки со снарягой. Возьмём верёвки, ледорубы, - всё, что нужно - и вернёмся сюда. Мы с вами профессионалы. Спустимся в колодец как профессионалы и вытащим нашего товарища.

  

   Мы вкрутили два ледобура в ледяное тело серака и накрепко привязали к нему Славку, оставив ему свободными руки и фляжку с коньяком. Всё равно с него толку не было. Только путался под ногами и непрестанно твердил про кошки. Страшно себе представить, что сталось бы с Петеряниным, если бы мы не вернулись. Я старался об этом не думать, ни когда мы спускались с Егоровым в колодец, ни потом.

   Наташку, точнее, её израненное и побитое тело мы из колодца достали. Дотащили волоком до морены, где стояли наши палатки. Уложили в алюминиевое корыто от Михалыча и прикрыли спальником, одеждой, - всем, что у неё нашлось в рюкзаке. Оставляя Петерянина, чтобы отгонял от Наташки наглых поморников, мы уходили в горы, поднимались на новые нехоженые вершины и давали им русские названия. Одна из вершин так и называется - Наташкина гора. Вернёмся домой и оформим всё официально.

  

   Ровно через семь дней за нами прилетел в условленное место игрушечный самолётик. Канадские лётчики отнеслись с пониманием: за перевозку Наташки и безумного Славки лишних денег не взяли. Ведь это известно всем: на Антарктиде ничего нельзя хоронить. А несчастье может случиться с каждым. На аэродроме мы долго не задержались. Когда возвращали Михалычу его волокушу, он взглянув на бормочущего, дикого Славку и сказал:

   - Вот ведь, поцеловала его Маришка... Не знал. Про барышню вашу знал, что не сдюжит, а про этого не знал. Старый стал видно, утратил...

   - А почему же не сказал, коли знал? - закричал Егоров, хватая старика за грудки.

   Тот рассмеялся, обнажая три кривоватых зуба во рту и спросил:

   - А вы бы послушали, если б сказал? Послушали меня и не пошли бы на свои горы? Или барышню тут бы оставили? Всё равно бы пошли и не оставили. Она сама бы ни за что не осталась.То-то и оно. У каждого свой магнит есть.

   Потом мы уехали на саму "Новолазаревскую". Но это я уже помню плохо. Помню, что там не было льда. Потому что оазис. Парились в баньке, устроенной в таком же щитовом домике, чего-то пили и пели песни с местными ребятами.

   Перед вылетом с белого континента сфотографировались на общую фотографию, вместе с улетающими полярниками с "Новолазаревской". В Антарктиде наступала зима, и наш рейс был одним из последних - крайних, как сказал Михалыч, провожая. Кто-то, хлебнувший романтики через край, улетит навсегда. Но многие вернутся. Как только повелительница Холода ослабит бдительность и засобирается наводить порядки на севере, заработает Белый Магнит с новой неодолимой силой. Ничто так не манит к себе, как неразгаданные тайны. И снова, на радость поморников, самолёты и теплоходы доставят сюда новых искателей приключений.

   А некоторым и зима не страшна. Самолёт выплюнул на шершавый лёд немногочисленных зимовщиков и тут же начал заглатывать местные мешки и разнокалиберные ящики. В одном из продолговатых - лежала наша Наташка. Потом подобрал говорящую на разных языках толпу полярников с бородатыми, обожжёнными солнцем лицами и поднялся в воздух.

  

   В самолёте до Кейптауна я задремал. Снова привиделась Наташка. Висит над пропастью, вцепившись в руку Петерянина и умоляет: "Не бросай меня, Славка. Ребёночек у нас будет". А он и не собирался бросать, тащил изо всех сил, жилы на лбу вспучились. И тут явилась она, Маришка, или как там её. Сначала молодая да статная. А потом вдруг состарилась в одночасье, как только во сне или сказках бывает, лицо покрылось морщинами, серебристые волосы превратились в грязные космы, достала старуха откуда-то серп, взмахнула им - и оборвала Наташкину жизнь. А потом вдруг на Петерянина накинулась и давай его целовать, хотела залюбить до смерти, да тут мы с Егоровым подоспели.

   Я открыл глаза. В соседнем кресле метался в бреду Петерянин.

   - Не надо меня целовать, уйдите, бабушка, Наташка зачем-то сняла кошки... я не смог...

   Егорова рядом не было. Оглянувшись по сторонам, я увидел его со знакомыми полярниками. Они рассматривали фото прямо с камеры. Заинтересовавшись, я подсел к ним.

   - Смотри, ты, я, а Михалыча ни на одном снимке нет! - сказал мне Егоров. - Точно помню, что он рядом со мной стоял, когда на групповую фотографию фотались.

   - Какого Михалыча? - спросил новый знакомый.

   - Ну этого, смотрителя аэродрома, - подсказал я.

   - А значит, и вам Михалыч являлся!

   - Что значит - являлся? - воскликнул Егоров. - Встретил нас, как только прилетели, чаем напоил, говорил, что участвовал не то в семи, не то в восьми экспедициях, байки ваши местные рассказывал...

   - Да, был у нас такой Иван Михалыч, действительно семь экспедиций за плечами, и мне довелось с ним как-то поработать. Большой специалист по палеогляциологии. И человек душевный. Только потерялся он однажды в пургу, мы с товарищами весь ледник обшарили, но тело так и не нашли. Лет десять прошло. Вот с тех пор душа неприкаянная и бродит. Надеется, что однажды кто-нибудь найдёт его тело, и предлагает санки...