— Второй наш принцип, — тем временем продолжал инструктор, оглядывая нас снисходительным и одновременно усталым взором, — это контроль и учет. Учет и контроль. Повторим? Контроль...

Мы повторили. Повторил и я. Мне нужна была эта работа.

— Контроль означает: вы должны всегда контролировать себя. Никогда не отступайтесь от правил и инструкций. Шаг влево, шаг вправо — побег. Инициатива наказуема. Поэтому — просто делайте то, что от вас требуется. Учет означает: каждый ваш шаг, каждое ваше действие записывается. У трех-четырех новичков есть свой инспектор, ведущий учет. Шаг влево, шаг вправо — и ваша зарплата уменьшается на энное количество процентов. А то и вовсе перестает быть, — инструктор усмехнулся.

Я прилетел на Сайрекс утром, с одним лишь рюкзаком на плече. Первым делом побрел в административный центр, аляповатый шедевр конструктивизма двадцатого века, поймал за руку какого-то менеджера, запросив у него анкету. Менеджер был весьма удивлен. Ну да, немногие сюда устраиваются. Ведь даже если и приходят — то с такими кислыми минами, что удавиться хочется. Я это очень хорошо знал. Менеджер мне приветливо улыбнулся и отдал заветный листок.

Ответив на местами глуповатые и недвусмысленные вопросы, типа того, сколько раз в неделю, я протянул листок обратно. Менеджер скользнул по нему взглядом и снова улыбнулся, довольно кивнул.

— Ага... Джеффри. Завтра, в пять часов вечера, у нас будет собрание новичков... — начал было он, но я осторожно прервал:

— А сегодня нельзя ли? Просто я еще никуда не поселился, хотел в ваше общежитие...

Менеджер на секунду задумался, вздохнул:

— Я думаю, это возможно. Тогда сегодня в пять.

Я вежливо поблагодарил и вылетел из этого пластико-бетонного уродца архитектуры.

Прогулялся по городу, купил еды — маленький рюкзак заметно потяжелел. Вообще здесь было весьма красиво. Много парков, садов, фонтанов. Насажено травы везде, где только можно и где нельзя. Правда, многие здания совершенно безвкусны. Но общего впечатления это не испортило. Здесь мне и работать до самой смерти.

И вот теперь я сидел на собрании новичков и предельно внимательно слушал инструктора. Я должен был стать в этом механизме новой шестеренкой. Элементом, не чуждым системе.

Общежитие работников столицы Сайрекса находилось под городом, именно над ним возвышался административный центр. Несмотря на это, чтобы добраться до работы, необязательно было идти по поверхности. Под землей была сетка коридоров, ведущая к различным ресторанам, отелям, паркам и прочим местам, где мы должны были работать.

Я еще не считался официально принятым, но в общежитие уже поселили. Недобор на Сайрексе сейчас, недобор. Отдыхать люди хотят на нем, а работать... Ну кто же хочет работать? Вот и сложилось так.

После лекции инструктора было с три десятка бланков, которые надо было заполнить всем новичкам. Нас, кстати, было не слишком много, около дюжины. В процессе заполнения анкет инструктор с довольным видом рассказывал про то, какое это райское место — Сайрекс, и как мы должны быть довольны, что здесь работаем, ведь Сайрекс — это престиж. Ну да, ну да. Когда мы все сдали эти листки и дослушали рассказывающего взахлеб инструктора, я взял у всё того же менеджера ключи, спустился в общежитие и завалился спать. Время уже было — полночь.

Проснулся я в восемь часов. Через полчаса медосмотр. Надо же, чтоб хоть что-то было для галочки. Я догадывался, нет, знал, что меня возьмут и несмотря на результаты осмотра. Но галочка нужна. Я вздохнул, оделся и переложил из верного рюкзака документы в пакет. Неспешно подготовил анализы мочи и кала. Морщась, запихнул это дело в полиэтилен и пошел.

Медцентр для работников находился в двух коридорах отсюда. Похоже, расстояние под землей тут меряют коридорами — чем же я хуже? Прошелся. Хорошо, что у каждого поворота указатели. Так бы, немудрено, запутался.

Через пять минут оказался в медцентре. Сдал анализы — и после этого что со мной только не делали. Брали кровь на тиф, на сифилис, делали соскоб, мазок, флюорографию, осматривал терапевт. К концу дня выяснилось, что я вполне здоров, и на пищевые специальности меня можно будет легко отправлять. Честно говоря, меня особо не радовала перспектива каждые десять минут чистить туалеты в каком-нибудь местном аналоге «Макдоналдса», но работу здесь определяет начальник, а не ты. Завтра будешь подметать полы в ресторане, послезавтра — лифтером в каком-нибудь отеле.

В общем, в этот день меня окончательно прописали, и идти на попятную было поздно.

На следующий день мне вручили мою карточку. «Джеффри Андерсон, ID252». И номер присвоили! А то, наверное, у них таких Джеффри сотня. Или двести пятьдесят одна штука. Впрочем, номера тут выдавали совершенно случайно и всем, а не только всяким Джеффри.

Сегодня был первый рабочий день. Так что встал я в семь утра, нацепил форму, что мне положили в шкафчик, и помчался к инспектору. Именно он должен был меня куда-либо направить. Хоть туалеты чистить. Я уже предвкушал, как стану инспектором и куда буду всех посылать.

А направил он меня, естественно, на туалеты. Это было совершенно несправедливо, потому что к такой грязной работе я не привык.

Чищу. Хочется эту швабру взять и кинуть.

И вдруг вижу — Дженни.

Нет, конечно, это не могла быть Дженни. Просто не могла. Она пренебрежительно относилась к туристическим планетам, считая, что и на Земле есть прекрасные места. На Земле, которая уже давным-давно загажена. Но та девушка, что прошла мимо открытой двери, со спины была очень похожа на Дженни. Та же прическа, та же походка.

Мне сразу расхотелось что-либо делать. Было лишь одно желание — догнать эту девушку, проверить... вдруг — Дженни? Нет, это маловероятно, но все-таки...

— Эй! Чего стоишь? Давай мой полы! — раздался голос инспектора в наушниках.

Я вздохнул.

Мы с Дженни не виделись лет пять, еще с тех пор, как я ушел в тень и стал иллюзионистом, фокусником. Наверное, она изменилась. И походка, и прическа должны были измениться. Нет уже той девушки, образ которой я держал в голове. Есть другая Дженни. Совершенно другая. Я ее не узнаю.

Если ты видишь, как человек изменяется — не резко, а очень плавно, — то к этому быстро привыкаешь. Если человека не видишь, а потом, встретившись с ним, оказывается: он изменился! — это шок. Прописные истины. Но я все равно надеялся как-нибудь встретиться с Дженни. С той самой Дженни, которую помнил.

Я не успел увидеться с ней до Сайрекса. После пятилетней разлуки я полностью потерял с ней контакт. Так что вряд ли я теперь с ней пообщаюсь. А бросить Сайрекс я не могу — мне нужна эта работа. Очень нужна.

Когда девушка пошла обратно, я понял, что это совсем не Дженни. Или же я все-таки ее не узнал. Прическа и походка были те же — но лицо, хоть и похожее, было другое.

— Парень! Твоя зарплата рискует понизиться на два процента... — инспектор совсем не волновался, и даже не упрекал, он произносил эти слова скорее со злорадством. Будто бы ему за это повысят и без того неприличную зарплату.

Я принялся за работу.

Номер мой был двухместный, с двумя кроватями, и только я вчера это заметил и обрадовался, постепенно засыпая, как ко мне подселили рыжую девчонку, присутствовавшую на собрании. Она и там, и тут строила мне глазки. Вежливо отворачиваясь, я морщился. Чума мне на голову. Если она вдруг полезет в мой рюкзак, я за себя не отвечаю. Впрочем, она вряд ли полезет. Можно, в принципе, и поразвлечься малость. Хотя противно. Все-таки Дженни... нет, Дженни не вернуть.

К вечеру у меня уже болели руки и ноги, а эту швабру хотелось запихнуть инспектору в жопу. Он, похоже, это почувствовал по моему сопению в микрофон, и заверил, что в следующий раз отправит на фритюрницу. Утешил, блин, Папа Римский.

Придя в номер, я обнаружил странную картину: две кровати, до того находившиеся в разных углах, сдвинуты и образовывают одну большую платформу для развлечений, а рыжая девчонка-соседка, полураздетая, лежит, нежится и как-то странно улыбается. Мне было даже жалко разочаровывать ее.

— Извини, я устал.

Она посмотрела на меня, будто бы на кота, справившего нужду на персидский ковер.

— Ну, дрыхни, номер двести пятьдесят два, — с таким холодом, который бывает только на девятом кругу ада, произнесла она, раздвигая кровати, как муж ноги супруги, изрядно уставший от еженедельного выполнения семейного долга.

— И тебе спокойной ночи, шестьдесят семь, — мило улыбнулся я. — Да не злись ты, завтра все будет. Оставь кровати-то. Тьфу...

Нет, не под силу растопить мне льды полюсов Марса.

На следующий день инспектор действительно отправил меня на фритюрницу. Ох, лучше бы и чистка туалетов! Жарища, вонища, да и все делать надо очень точно и вовремя. Температура в фритюрнице больше на градус — все, пиши пропало, твоя зарплата падает на пять процентов, а тебе выносят длинный-длинный выговор, и после этого удовлетворить мою бедную рыжую красавицу не удастся. А ведь обещал, хе-хе. Слово — оно не воробей, вылетит — хрен поймаешь.

Хоть у меня и болела голова и внутри все закипало, достигая той температуры, на которой подогревалась эта чертова картошка свободы, имеющаяся тут в каждом ресторане, я пришел в номер более бодрым. Одна таблетка аспирина решила практически все дела. Голова еще чуть побаливала. Вообще тут аспирин — очень популярное средство. Потому что ничего больше бесплатно не выдают, а зарплата не такая, чтобы ее тратить на всякие лекарства. Меня сразу определили в пищевики. Признаюсь, меня это даже порадовало. Пищевикам положен был хоть и в той же мере неприличный, сколько зарплата работника или желания рыжей красавицы, но обед. На средства того заведения, куда направили. Одно горячее, десерт, напиток. Скромненько, но мне хватало. Что уж говорить про рыжую, которую, к счастью моему или к несчастью, тоже сделали пищевиком. Легко фигура поддерживается, ага.

Обида рыжей, однако, уже прошла. Кровати снова оказались сдвинутыми, а она — лежащей в той же позе. Теперь в нашем номере стало так жарко, что любые марсианские льды растаяли бы в два счета. А я, двигающийся, как заяц с карусели, вращающийся больше благодаря механизму, чем себе, вспоминал исходящий от фритюрницы жар и кипящее масло и морщился.

Настроение сразу испортилось. Ничего не хотелось. В голове болталась лишь эта фритюрница и туалет со шваброй, которую я этому инспектору уж точно по самое не балуй, а потом кину в горы с картошкой свободы. Впрочем, даже эти мои гневные желания были совсем не такими яркими, как, к примеру, вчера. Тусклые, блеклые...

Похоже, я таки становился шестеренкой в механизме.

Зайцем на карусели...

Холодным как металл роботом.

Рыжая сладострастно стонала и взвизгивала и, кажется, таки достигла Эвереста; я же ничего не чувствовал. Послышалось сопение. Заснула. Пожалуй, и мне пора спать. Добрый друг будильник, сейчас столь же металлический, как и я, разбудит.

Честно говоря, наутро я ожидал понижения зарплаты. Все-таки парни-инспекторы могут оказаться и извращенцами. А у нас с рыжей (у которой я так до сих пор и не выяснил имени; кажется, Лили?) был один инспектор. Вот глядел он вчера ночью на экран, слушал в наушниках наши стоны, улыбался, увеличивал изображения, потом записал это все на пленочку для себя и понизил нам всем зарплату процентов на десять. За личные разговоры. Я был уверен — все, что творится в номерах и вообще везде, записывается на пленочку. Инспекторы ведь как должны работать? Утром — раздать задания, потом в операторскую, где на три-четыре экранчика транслируются его три-четыре гада подопечных. Программа сама отыскивает кадры, где они есть, а он пыхтит что-то в микрофон, а иногда и не пыхтит — просто делает отметку в книжечке. Как потом оказалось, это было недалеко от реальности. Но это было потом.

А перед тем, как меня повысили до инспектора, я еще вкалывал недели полторы. Руководство оценило мое старание (а ночную сцену они таки не учитывали, уф!) и вознаградило повышением должности. Зарплату пока еще рано повышать, ясное дело, вот вы себя покажете, так мы сразу. Ну да. Я-то покажу, но денег мне еще долго не видать. А платили тут почасово. Ставка все время варьировалась, колебалась, как цены на базаре. Вся сумма перечислялась на карточку работника. Она же была визиткой, кредиткой и картой доступа. Если погулять после полного дня работы решил, ага. Ах да, забыл про выходные. Просто я их обычно просыпал. А еще эта девчонка первые дни требовала, чтобы я ее старательно отрабатывал, но потом с ней это совершила, собственно, работа, так что она от меня отстала. Странно, меня статус обслуги уже в первые дни методично, хм... Легче задания девчушке доставались? Завидую. А звать ее действительно Лили. Или все же Натали?

В общем, стал я тоже инспектором. Натали пока не продвигали, но ее поручили мне.

Вот и первое распределение заданий.

Сонная Натали, постоянно зевающая. Два странных парня, тормоза; по крайней мере, о них совсем нелестно отзывался прошлый инспектор. Постоянно бедным урезал зарплату. А они ведь стараются, должно быть, как могут. И во всем виноват хронический недобор Сайрекса. Который прямо как запой. Ну и один вроде нормальный парнишка.

— Питер... — я посмотрел на первого тормоза. — Фритюрница.

В глазах тормоза чуть погодя промелькнула досада.

Второго я послал прибирать за клиентами.

— Джон, — обратился я к нормальному. — Ты будешь... хм... — я ненадолго задумался. — У кассы.

Натали-Лили, прекратив зевать, жалостливо посмотрела меня. Так смотрит на хищника загнанная антилопа — с этим огоньком страдания и отчаяния в глазах. Так на Страшном Суде смотрит грешник на Спасителя — ну, пожалуйста, пощади, пощади, я раска-аюсь!

Она мне обязательно запихнет эту швабру по самые гланды, обязательно. Но нечего меня заставлять по ночам разные дела делать, пусть знает!

— Туалеты, — безжалостно вынес приговор я.

Спаситель обернулся антихристом.

После этого я оказался в операторской. Поглядывал время от времени на экраны, больше зачитываясь купленным на выходных покетбуком, курил. Потом естественная нужда повела меня в общественной туалет, так как по какой-то идиотской причине клозета при операторской не было.

Вышел. Гляжу — инспектор мой бывший, ныне инструктор. Курим с ним, разговариваем. Посетовал на руководство.

— Скоро будет день подачи жалоб... Но я тебе вот что скажу, — инструктор затянулся. Почему я так не запоминаю имена? — Лучше не переть против руководства. Не на того наезжаешь... — Я это понимал лучше многих, в том числе Лили.

А сетовать на руководство были причины, кроме всех этих «шаг влево, шаг вправо» и зарплаты. Ночные смены, частенько бывавшие, естественно, не учитывались, и за них ничего не платили. Моя Лили-Натали негодовала, негодовала, но смирилась. В воскресенье и впрямь был день приема жалоб и предложений, и она чуть было не кинула и свое письмишко в ящик, но я ее остановил.

Но сейчас я слушал инструктора.

— Слышал новости? — спросил он меня.

— Какие? — удивленно ответил вопросом на вопрос я. Новости меня мало интересовали.

— Да Факир опять этих земных министров подорвал. Так им и надо, скотам, — инструктор сплюнул. — Эх, на Землю уже ехать страшно. Фашизм процветает.

Да, фокусы Факира до сих пор заставляли вздрагивать земных президентов-фюреров.

Я обернулся... а из-за открытой двери туалета глядела на нас ее величество Лили-Натали. Черт, надо за собой закрывать. По ее лицу я понял, что моя зарплата понизится на энное количество процентов. Лишь бы она не слышала, как мы хвалили Факира, а то это энное количество увеличится еще в энный раз. Ну ничего-ничего...

У нее тоже понизится, за промедление на месте службы.

Проработав инспектором, я таки узнал, что за все замечания, делаемые мной подопечным, записываются мне как плюсик. И на энное количество процентов зарплата повышается. Да, жестокая работа. А особенно хорошо тут оцениваются доносы. В этом я уже убедился на своей личной зарплате.

Я постепенно проникался духом Сайрекса. Когда я был новичком-обслугой, мне стали привычными запахи мочи в туалете, жареной картошки и кипящего масла у фритюрницы, ароматы разнообразно пахнущих блюд, которые я подносил клиентам ресторана. Теперь мне нравилась, действительно нравилась, хотя сие казалось невозможным, эта операторская, эти наушники и микрофон, три экрана и программа, в которую я бережно вбивал проценты, на которые увеличится или уменьшится зарплата одного из подопечных.

Работать на Сайрексе означало влиться в особую культуру. Здешние работники были странной, но воистину цивилизацией, пусть и маленькой. Местный слэнг, четкие правила поведения, законы. Никаких личных разговоров на работе, никакой инициативы, никакого выражения индивидуальности. Не звать товарища по имени, лишь по идентификационному номеру. Шаг влево, шаг вправо расценивается как побег. Это заботливо вбил мне в голову еще инструктор.

Кстати, теперь я инструктор.

— Второй наш принцип, — тем временем продолжал я, оглядывая немногочисленных новичков снисходительным и одновременно усталым взором, — это контроль и учет. Учет и контроль. Повторим? Контроль...

Должность инструктора была хуже, чем инспектор. Инструктор практически равнялся обслуге. Разница была в том, что в редкий день он отправлялся на собрание новичков и тщательно пудрил мозги всем присутствующим, а особенно — собственным наблюдателям. В остальные же дни он болтался по местам, где была обслуга, без умолку раздавал всем поручения и советы, чтобы получить плюсик в учетную книжечку. Ну и, конечно же, докладывать о проколовшемся новичке и мерзостно хихикать.

Главное на Сайрексе — не служить, а выслуживаться. Делать все ради того, чтобы у тебя на счету была достойная сумма, а не такая, у которой длина неприлично коротка, как юбка у Натали-Лили в хорошем настроении, которая где начинается, там и кончается. Признаюсь, мы с Натали уже давно перестали получать наслаждение от раньше казавшегося таким сладким процесса. Делали это лишь ради поддержания здоровой формы, ведь всем известно, что это здоровью совсем не вредит. Натали относилась ко мне довольно-таки холодно, как к персидскому ковру, но если уж на него опорожнится кот-начальник, то она мигом начнет его жалеть. Просто потому, что вспоминает собственные переживания, и моя беда переносится на нее. Жалеет свою оболочку, но никак не меня.

Я, кстати, себя совсем не жалел. Да мало тут кто себя жалеет. Себя, того, что сидит внутри, уже многие потеряли. Начал терять я. А я ведь долго держался, очень долго, и имел бы право гордиться, если бы вышел с Сайрекса живым и здоровым человеком. А не бездушным и мертвым роботом, в которых начали обращаться люди здесь... только лишь здесь? Только лишь сейчас?..

Роботам не нужно сохранять себя. У них нет чувства самосохранения, потому что они сами уже давным-давно потеряны. К чему? Роботам нужно сохранять лишь свою физическую оболочку.

Разве это только на Сайрексе? Разве это только сейчас? Я засмеялся. Слепой начал прозревать. Все человечество такое. Пытаясь сохранить тело, убиваем душу.

С этим-то и пытался бороться Факир. С превращением в металлолом.

Я чувствовал себя настоящим роботом. Бездумной машиной номер двести пятьдесят два, которую ведет программа. Все четко по ней. Шаг влево, шаг вправо — невозможны, а если и возможны, то эта неполадка в системе, которую срочно надо исправить. Иногда, просыпаясь ночью, мне казались, что мои руки ледяные. Как металл.

Только роботы не могут просыпаться в холодном поту.

Дженни была на Сайрексе — теперь я был в этом точно уверен.

— Молодцы, ребята, — мило улыбнулся я. Как-то натянуто. А раньше умел хорошо улыбаться. Искренне.

Тогда, в самом начале моей карьеры была именно — грациозная, прекрасная Дженни, даже в туалет направляющаяся как на трон. Естественно, со временем она изменилась, но многое осталось как есть.

С полной занятостью инструктора было бы тяжело с ней увидеться, да и адреса у меня не было. Адрес был проблемой решаемой. Попросил его у моего бывшего инструктора (не путать с инспектором, но, черт возьми, как же его зовут!? А какая разница...), ныне управляющим одной гостиницы. Оказалось, Дженни именно в его отеле. Адское везение! Оно меня всегда преследовало. Недаром я еще держусь.

Я позвонил Дженни и назначил встречу на выходные. Ее голос казался обыденным. Но я знал: она удивилась. Просто она умеет удерживаться от выплескивания эмоций. И еще я знал: она обязательно будет на встрече.

Обязательно.

После выходных меня переводят работать в ту гостиницу, где остановился один важный политик.

* * *

— Привет, Дженни.

Она взглянула на меня немного насмешливо.

— Ну привет, бывший возлюбленный.

Я тоже улыбнулся. Она покачала головой. Да-да, Дженни, я давно разучился улыбаться искренне. И смотреть на людей не могу — только сквозь. Тебя когда-нибудь отправляли на кассу в закусочной, где надо каждому улыбаться, каждому в его жирную морду, улыбаться, улыбаться, и смотреть обязательно, не отводя глаз? Вот-вот. Тебе не понять, Дженни, тебе не понять. Ты просто смотришь на меня как на отброса. Вот до чего Джеффри опустился, да, Дженни? Но я тебя люблю, и ты это знаешь.

И ты любишь меня, и я это знаю.

— У меня двое детей и муж, Джеффри. Это так, к слову, — она злорадно на меня посмотрела. Снова с насмешкой. Дженни, ты думаешь, я умею ревновать? Я разучился. Я, кстати, тебе изменял вон с той рыжей, что прошла мимо двери, или не той, впрочем, какая разница. Я даже почти разучился любить.

Дженни, спаси меня, Дженни.

— Дженни, — наконец произнес я после довольно длительной паузы. — Я не собираюсь флиртовать с тобой. Я лишь прошу — покинь этот город. Ты можешь оставаться на Сайрексе, а лучше — и вовсе уехать. Но из этого города...

— Что такое, милый? Ты боишься меня видеть?

— Дженни, я люблю тебя. Просто я хочу тебя уберечь.

— А что такое? Ты здесь трахаешься с кем-то еще, кроме меня, и хочешь уберечь мои нервы? — она хохотнула.

Нет, Дженни, я был неправ. Ты все-таки изменилась. Но я люблю тебя, Дженни.

— Дженни, пожалуйста.

И я взглянул на нее. Наконец-то — НА. Не сквозь. Этот взгляд тяжело мне дался. Школа Сайрекса.

Дженни, помнишь ли ты, нет, конечно, не помнишь, ту надпись на дереве — «J + J = L»?.. Я помню.

— Дженни, я очень люблю тебя и прошу...

Она, кажется, поняла. Кивнула. Глаза ее разом наполнились серьезностью. Я начал узнавать ее.

— Хорошо, Джеффри. Я верю тебе. Завтра беру детей и мужа в охапку и...

Мужа в охапку? Дженни, ты все-таки совсем не изменилась. Совсем!..

— Лучше сегодня, — кивок. — Спасибо.

Спасибо, Дженни, ты меня спасла. Я смогу умереть человеком.

Вечером я уже был в номере. Проверил рюкзак — не залезла уж туда эта рыжая? Уф, слава богу, не тронула и пальцем.

Утром еще раз проверил рюкзак. Параноиком становлюсь. Ненадолго. Рыжая сладко посапывала, но мало ли? На месте. Отлично. Я торопливо оделся в форму, рюкзак кинулся на мое плечо, словно тигр, я побежал, и он понесся за мной, как охотник за жертвой.

Гостиница, где остановился один важный политик, находилась отсюда в четырех коридорах. Для нашей подземки это было довольно-таки далеко. Рюкзак оттягивал мне плечо. Я вошел в кабину лифта и поднялся на первый этаж гостиницы. Чтобы попасть в гостиницу через парадный вход, надо было пройти через металлодетектор, в то время как осматривали твои чемоданы и сумки. Теперь стало ясно, почему Факир приказал сначала внедриться в штат Сайрекса, а потом уже совершать ?трюк?.

Один нужный мне важный политик, кандидат в президенты Земли, жил на пятом этаже.

Я вновь зашел в лифт. Один важный политик собирался, как проберется на вершину власти, а он проберется, сделать очень плохие вещи. Одним фюрером больше, одним фюрером меньше... Лучше не станет. Сайрекс помог мне это осознать.

Факир, а чудеса-то твои — фокусы. А я всего лишь иллюзионист, а никакой не революционер. Бросил любимую девушку ради призрачного идеала, решил поиграть в супермена, спасти мир, который уже почти умер.

Дженни... Эх, Дженни, Дженни. Не увижу тебя больше. Я сделаю то, ради чего прилетел на эту планету. Но ты меня спасла. И пусть на могиле террориста напишут лишь один номер — «252» — я умру человеком.

Спасибо тебе, Дженни.

Москва
Август — сентябрь, 2006